Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Я никогда и не научился быть писателем в том смысле, как многие другие, которые берутся за какой-то сюжет и потом — более или менее умело, более или менее поэтически — облекают в слова этот процесс. Писательство, само по себе, дается мне тяжело, и моя борьба со средствами выражения стала со временем скорее отчаяннее, чем легче, потому что наша обиходная речь в большой мере обесценила язык как таковой. Кроме того — и, может, это самая серьезная моя ошибка, — я пытаюсь показать сущность человеческой натуры не через последовательные действия… а скорее ухватить ее как нечто пробирающееся ощупью, алогичное, вновь и вновь прерываемое и бессмысленное, влекомое течением, то есть напрасное. Я знаю: мы хотели бы придать нашим действиям некий непрерывный смысл — мы подвигаем их на правильное, как нам кажется, место. Но то, что мы подвинули на правильное место (das Zurechtgertickte), в конечном счете не выстаивает перед реальностью. Моя собственная жизнь представляет собой череду незавершенных или не поддающихся завершению процессов. Я мог бы стать музыкантом, точнее: композитором. Моя первая эмиграция сдвинула такое намерение. Мне пришлось, не по своей воле, стать конструктором органов — и я кардинально изменил практику органного строительства.