Часы с боем

МУЗЫКАНТ

Точность секретаря райкома партии Василия Петровича Снигирева была хорошо известна. Поэтому уже без пяти двенадцать исполняющий обязанности заведующего районным отделом народного образования Иван Никанорович Горищев сидел в приемной.

«Я знаю, — невесело размышлял Горищев, вытирая платком тройную складку на затылке, покрытую от волнения мелким бисером пота. — Все заранее знаю… Пропесочивать будет. К месту или не к месту, а уж обязательно помянет: дескать, ты, Горищев, отсиживаешься в районе, не ездишь но колхозным селам, не заглядываешь в школы. Ну что ж, хочет, чтобы поехал? Пожалуйста!»

Последние слова он мысленно произнес так трагически, будто клал голову на плаху, жертвуя собой за великое дело, и эту жертву по заслугам смогут оценить только потомки.

Горищев знал, что есть за ним такой грех: не любит он трясти в поездках свои сто десять килограммов живого веса. Когда-то он был учителем пения, потом директорствовал в школах, а последние годы обосновался в районном центре. Заведующий часто болел, и Иван Никанорович его замещал.

Секретарь райкома открыл дверь.

— Прошу, товарищ Горищев!

Под медлительный и басовитый бой часов, возвещавших наступление полдня, Иван Никанорович вошел в кабинет.

— По прогнозам впереди дожди, — без предисловия приступил к делу Снигирев. — Надо завершать строительство школ. А вот у меня есть сигнал, пишет парторг из села Дудаки, что там часть кровли на новой школе не покрыта. Председатель сельсовета сидит дома, чаевничает, а о школе не думает. И материалы разбросаны. И в расчетах с рабочими что-то напутали. Надо съездить, проверить. С народом потолкуйте. Если потребуется, подскажите, что сделать, помогите.

Секретарь поднял усталый взор на Горищева.

— Ничего об этом не слышали?

— Нет! — выдохнул Горищев.

Секретарь нахмурился и сказал:

— Отсиживаться в районе сейчас не время.

Горищев стал краснеть с шеи и, когда кровь прилила к щекам, потянулся за платком. Он ждал, что секретарь райкома начнет развивать эту неприятную тему. Но Снигирев поднялся и отставил кресло.

— Выезжайте, не задерживаясь. Загляните домой, экипируйтесь соответственно — и в путь. Сапоги-то у вас есть?

Горищев вытер пот и недовольно подумал: «Еще советы дает: экипируйтесь… Сапоги… Что это: восхождение на Казбек? Или розыски мертвого города Хара-Хото? Просто хочет показать активность, вот и гонит с глаз долой. Сам, небось, будет сидеть здесь и осуществлять общее руководство».

Горищев вышел из кабинета. Он тут же позвонил домой:

— Обед готов? Я заеду! Что? Нет, бог с ним, с отдыхом! Лучше поскорей отделаться.

Часа через полтора, выходя из дома, Горищев посмотрел на небо, затянутое серой мутью, и покачал головой. Он втиснулся рядом с шофером в «Победу», буркнув только одно слово:

— Дудаки!

Это прозвучало у него, как «дураки».

Шофер лихо повел машину: дорога на Дудаки была ему хорошо знакома.

Упали первые капли дождя. Потом ударил ливень. Косой дождь хлестал в треснувшее и от времени ставшее палевым смотровое стекло. Казалось, что поля с оранжевыми скирдами хлеба и тронутой багрянцем зеленью — эго цветная картинка, расчерченная сверху донизу мутным грифельным карандашом.

«Еще полчаса такого потопа — и я засяду!» — уныло подумал Горищев.

Уже осталось позади шоссе «Победа» разбрызгивала кофейного цвета грязь на проселочной дороге.

А дождь все сеял и сеял, такой же унылый, как и мысли у Горищева, который намеревался вечером вкусно поужинать, послушать радио, соснуть пару часиков и только после этого отправиться ненадолго «в контору». Вызов к секретарю спутал все планы любившего точный распорядок Горищева.

Возле четырех березок с янтарными намокшими листьями показалось новое здание школы. За ним виднелись отстроенные колхозом в прошлом году дом сельскохозяйственной культуры и библиотека.

— Дудаки! — счастливым голосом возвестил шофер.

Горищев ничего не ответил. Машина ухнула правым колесом в раздолбанную колею, не видимую под водой необъятной лужищи, села дифером в глинистую гущу, и мотор заглох.

— Слезай, приехали! — зло буркнул Горищев.

Шофер долго пробовал сдвинуть машину с места. J4otop подвывал, но даже вода вокруг оставалась неколебимой. Судя по всему, застряли прочно.

— Пойду в село! — виновато промолвил шофер. — Надо трактор просить.

Он хотел было осторожно добраться до твердого грунта, но потом махнул рукой и погрузил левую ногу в лужу, так, что из воды торчал только верхний край голенища. Горищев услышал, как чавкала размокшая глина, и невольно пошевелил пальцами в легких полуботинках.

Секретарь райкома Снигирев после утреннего разговора с Горищевым сразу же выехал в дальний сельсовет, находившийся километрах в пятидесяти за Дудаками, и до дождя осилил главную часть пути.

Через двое суток, когда солнце, уже успевшее высушить омытую дождями землю, приближалось к закату, секретарь райкома проезжал через Дудаки.

«Если Горищев еще не уехал, прихвачу с собой! — решил Снигирев. — Кстати и потолкуем: давно хочу поближе с ним познакомиться. Как про таких говорят: «На подъем тяжел».

Секретарь усмехнулся: выходит, что и он сам не легче на подъем, если столько времени собирается узнать поближе Горищева, а все откладывает.

— Давай-ка, Толя, остановимся на перекур! — сказал он шоферу.

День был воскресный. Машину сразу окружили ребята.

— Здравствуйте, Василь Петрович! — нестройно загалдели они.

— Здорово, друзья! — серьезно ответил Снигирев и спросил: — Конечно, вы все знаете, что на селе делается. Ну вот ты скажи, — обратился он к вихрастому пареньку с фиолетовыми пятнами чернил на пальцах обеих рук, — здесь еще товарищ Горищев?

Но эта фамилия, видимо, ничего не говорила ни вихрастому, ни его товарищам.

Снигирев пояснил:

— Из районо!

Ребята по-прежнему молчали и переглядывались, а один даже пожал плечами.

— Странно: позавчера должен был приехать! — проговорил Снигирев и подумал: «Неужели опять какую-нибудь отговорку сочинил, чтобы остаться? Не может того быть!»

Секретарь решил набраться терпения и завел разговор издалека:

— В пятницу дождь был?

— Ага! — весело ответил вихрастый паренек, радуясь возможности хоть что-то подтвердить.

— В тот день на машине кто-нибудь сюда приезжал?

— На «Победе»? — уточнил паренек.

— На «Победе»! — подтвердил секретарь. — Темно-зеленая машина.

— Ребята, это которая вечером возле школы села, — сведя брови и вытаращив глаза от сознания ответственности разговора, выпалил паренек постарше, с красной нашивкой звеньевого.

— Точно! — согласился вихрастый.

— Значит, установлено, что машина была! — по привычке резюмировал секретарь. — А в ней сидел такой приличных размеров дядя. Лицо — вот, шея — вот.

Секретарь для убедительности развел руками, изображая Горищева.

— Был такой пузан! — кивнул вихрастый паренек и пояснил: — Но только он не из районо, а музыкант.

— Как музыкант?! — не мог Снигирев удержаться от возгласа изумления, — Расскажи толком.

Вихрастый слегка покраснел, скосив глаза на приятелей, соображая, оценили ли они, что именно его, а не кого другого, даже не звеньевого, выбрал секретарь райкома для рассказа, и, не торопясь, напал:

— Петька из шестого «А» прибежал и кричит: «Зеленая «Победа» у школы в лужу села!» Мы все туда, к школе. Верно: правым колесом загрязла.

— Левым! — поправил звеньевой, видимо, очень обиженный, что для рассказа выбрали не его.

Губы вихрастого презрительно выпятились и стали похожи на скобку, концами обращенную вниз.

— Эх ты, левым! Ведь этот толстяк сидел справа. Или ты его спутал с шофером?

Ребята рассмеялись. Видимо, все помнили необъятные размеры Горищева.

Вихрастый продолжал:

— Шофер пыхтел, пыхтел, а вывести машину не мог. Он пошел к трактористам. А те в ночной смене. Музыкант включил радио. Концерт какой то транслировал. То ли Чайковского, то ли Глинки, я уже не помню.

— Глинки! — вставил звеньевой.

— Может, и Глинки! — великодушно согласился вихрастый. — Дядя Миша предлагал музыканту вылезти…

— Кто это дядя Миша?

— Председатель сельсовета, — поторопился сказать паренек с нашивкой. — Михаил Герасимович! Его дядя!

Он ткнул пальцем в вихрастого.

— Дальше! — попросил секретарь, стараясь скрыть улыбку. Он уже начал догадываться, что за история произошла с Горищевым.

— Так вот, Михаил Герасимович и кричит музыканту: «Выходите, чайку попьем!» — а тот показал на свои ноги в полуботинках и галошах и на лужу п не вышел. «А чай, — говорит, — у меня в термосе есть». Концерт, конечно, многие послушали. У нас музыку любят. Свое-то радио в ремонте.

— И чем же все это кончилось? — спросил секретарь, обращаясь на этот раз к звеньевому.

Просиявший паренек с красной нашивкой затараторил так, будто заранее знал, что без него все-таки не обойдутся, потому заготовил свой рассказ и теперь шпарил наизусть:

— Целую ночь музыкант просидел. Все транслировал. До семнадцати ноль-ноль концерт был, потом ответы на вопросы радиослушателей по международному положению, потом «Пиковую даму» из Большого театра передавали, потом спортивный выпуск последних известий.

— Постой, постой… А «музыкант»-то что делал? — уже не скрывая веселья, спросил секретарь.

— Как что? — удивился звеньевой. — За радиопередачей следил. Я же говорю, транслировал.

Он растерянно посмотрел на хохочущего секретаря и закончил несмело:

— А утром его эмтээсовский трактор вытащил.

— Значит, в субботу утром он и уехал? — уточнил секретарь.

На сей раз решил вставить фразу вихрастый паренек:

— Он с дядей Мишей поговорил и уехал.

— А дядя Миша к школе его не звал? — лукаво спросил секретарь.

— Нет, нет! — в один голос загалдели ребята, а звеньевой сказал последнее слово:

— А машина грязная была! Ух ты!

В это время подошел председатель сельсовета Михаил Герасимович. Он подтвердил секретарю все, что сообщили ребята, но смущенно замолк, как только речь зашла о школе. Снигирев досадливо потер переносицу и положил руку на плечо шофера.

— Ставь коня, Толя, заночуем здесь.

И ушел с председателем в сельсовет. По дороге к ним присоединился парторг.

Хотя утром секретарь уезжал чуть свет, ребята снова окружили машину. Снигирев сказал на прощание:

— Спасибо за информацию!

А сам подумал: «Она нам пригодится на сегодняшнем бюро райкома Пойдет речь о школах, поговорим и о «музыканте».

На стекло машины упала прозрачная капля. За ней другая. Опять начинался дождь.