АЛАНА ИНОШ


«Чай с чабрецом»


сборник рассказов


Содержание


1. Чай с чабрецом

2. По лужам. Сказка для взрослых

3. Весна, похожая на осень

4. Чай с корицей и кардамоном

5. Чай с клюквой в меду


1. ЧАЙ С ЧАБРЕЦОМ

*

…Янтарный водоворот с тимьянным духом…

*

Солнечный луч задумчиво гладит каждую синюю жилку на твоей руке, помешивающей чай с чабрецом. Утро путается в паутинке тюля на окне, щурится блеском мокрого асфальта, снимает небесную тишину на плёнку луж. Кажется, что это само небо расплескалось по земле: гроза взбаламутила его горний покой, перемешала ангелов, как крупицы сахара в чае, в котором ты вращаешь ложечку. Янтарный водоворотик с тимьянным духом успокаивается, как успокоилось в конечном счёте и небо, потревоженное грозой – только брызги на земле остались. «Дзинь», – опускается ложечка на край блюдца с овсяным печеньем.

Утренняя безмятежность тихонько дует тебе в висок, на котором после парикмахерской осталась совсем коротенькая серебристая щетина. Жара пока не дошла до точки кипения, ещё даже пузырьки на её дне не появились: начало дня сочится прохладой в приоткрытую створку кухонного окна, играя с тюлем и вплетая в его узор нити свежести.

Твой висок тонко и холодно пахнет парфюмом, а волосы на нём даже нельзя забрать в щепоть. На макушке они чуть длиннее, и в них можно зарыться пальцами, что я и делаю, но ты невозмутимо делаешь глоток чая, не обращая на это внимания. Мой задумчивый Ангел. О чём ты думаешь? О работе? Да, скорее всего. Тебе предстоит длинный день. И мне тоже…

А я думаю о чуть приметных морщинках у твоих губ: они придают твоему самоуглублённому виду горьковатый оттенок. Ещё утро, а у тебя уже усталость на лице… Мне хочется её прогнать.

– Мур-мур, – урчу я, касаясь носом твоего уха. С этими «Дочерьми Лалады» я постоянно мурлычу, неуловимая «кошачьесть» преследует меня всюду и сквозит в каждом вздохе и интонации.

Да! Получилось… Неожиданным гостем тень улыбки прорезает твои носогубные морщинки глубже. Время – безжалостный художник, любящий прокладывать эти нити на наших лицах и набрасывать паутинку серебра на наши волосы.

– Что, маленький?

В уголках твоих глаз усталым клубочком свернулась нежность, и я жмурюсь от пронзительно-щекотной близости слёз, а на сердце – невыносимая, прозрачно-крылатая чистота утра, солоновато-солнечная, с тюлевой сединой. Хочется устроиться у тебя на коленях, но помнутся идеальные стрелки светло-бежевых брюк. Вздох: нет. Нельзя… Слова суматошным вихрем бестолково вьются у висков, и я досадливо отмахиваюсь, так и не выбрав ни одно из них.

Солнце горит на нитяном рельефе вышитой скатерти с прохладно-голубым кружевным окаймлением, ворошит золотыми пальцами букет васильков, щурится бликами на глазурном боку глиняной вазочки. И, конечно, тонет в духовитой глубине чая.

– Ладно… После работы я сразу на дачу, – со вздохом говоришь ты, допив последний глоток утра и с тихим звяком поставив чашку. – Ты будешь там?

– Ага. Как всегда.

Не удержавшись от соблазна, я всё же дотрагиваюсь до твоего открытого плеча, проступающего из разреза в рукаве лёгкой, «летящей» блузы. О, этот твой неприступно-деловой ореол, окутывающий тебя шёлковой белизной складок! Как у меня только хватает смелости погрузить руку в его обжигающий холод, чтобы добраться до живого тепла кожи? А вот хватает, и наградой мне становится долгий и ласковый, как подогретое молоко, поцелуй в дверях кухни. В скольжении ладоней по открытым предплечьям шероховато проступает обещание большего. Вечером будет всё: и глянцевый шелест вишнёвых крон, и солнечный блеск на нагретой за день воде в надувном бассейне, и капли влаги на твоих бровях, и упругость талии под моими пальцами… Прохладный шёлковый кокон неприступности упадёт с тебя, и мы сможем позволить себе многое. А сейчас, на пороге рабочего дня, между нами только влажная глубина поцелуя и ласка рук, не поднимающаяся выше локтей.

Ах, ну да. Сорняки-грядки-лейки и прочее. Куда ж без этого… У вишенок уже краснеют бока, крыжовник ещё кислит, смородине зреть ещё с неделю-другую. На помидорных кустах висят тяжёлые наливающиеся грозди, а в тени огуречной листвы прячутся пупырчато-шершавые зеленцы. Всё это поспеет к вечеру, и мы с наслаждением сорвём этот плод, а пока я допиваю чай с чабрецом.

Во дворе мягко хлопнула дверца машины и заурчал мотор. Утро вздрогнуло в тюле, как муха в паутине, а сердце рванулось в светлую небесную ширь.

*

2. ПО ЛУЖАМ. СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

*

…Молчание с горьковатым привкусом осенних луж…

*

Синему резиновому сапожку не спалось. Его правый братец сладко дремал рядом на обувной полке, видя сны о лужах, в то время как он, левый, всё никак не мог угомониться…

И было отчего.

День начался великолепным дождём, от которого всевозможные углубления переполнились водой: выбоинки на асфальте, ямки, бороздки между плитками брусчатки, чашечки цветов, а также сложенная горстью ладонь Хозяйки. Пресыщенные влагой крыши домов уже тошнило сотнями горл – водосточных труб. Множество ног недовольно и неловко шагало по серебристо-серой водяной плёнке, а особенно неуютно пришлось тем, обутым в красные лакированные туфельки на шпильках. Конечно, эта кокетливая обувинка не была предназначена для мокрой погоды: о чём только думала обладательница стройных ножек, выходя на улицу в такой дождь?..

Впрочем, люди мало что понимали в лужах. Они их даже не различали, а между тем существовало множество их видов! Левый сапожок больше всего любил те, в которых отражалось расчищающееся после непогоды небо с лоскутками просини – за их тонкий, свежий вкус небесной высоты. Только в них левый, рождённый ползать, мог бродить среди птиц, ступая по облакам, и ощущать подмёткой недосягаемый простор, в котором рождается дождь. Также ему нравились пузырящиеся лужи – за их весёлую щекотку. А правый любил расхаживать по тополиному пуху, сбившемуся по краям аллейных луж: если сухой пух невесомо разлетался от одного лишь упругого движения воздуха, гонимого шагающей ногой, то в мокром хрустели семена. Точно так же, как люди любят грызть сухарики, правый обожал похрумкать по асфальту, покрытому жёлтыми остатками «тополиной метели»…

В лужах можно было найти целый мир: луну, звёзды, солнце, кроны деревьев, окна верхних этажей, провода. По грязным лужам сапожки тоже охотно шлёпали, хоть Хозяйка и морщилась потом, отмывая их. Иногда в выемки рифлёных подмёток забивались камушки и битое стекло – то же самое, что для людей мелкие косточки из малинового варенья, застрявшие в зубах.

Утро выдалось беспокойным: разбуженные тем, что их бесцеремонно стукнули друг о друга, сапожки привычно приняли в себя хозяйские ноги. И началась беготня: ступеньки, мокрый асфальт, остановка, маршрутка, снова асфальт… Светлая плитка пола перед банковским терминалом. Ого, какие шикарные мужские туфли с ногами, облачёнными в идеально-стрельчатые брюки! И не грязные: не иначе, владелец разъезжал на машине. А вот несчастные, выпачканные туфельки-балетки с золотыми пряжками. Им бы прятаться в тени светлого подола юбки в солнечный день, пока их владелица сидит на пластиковом стуле уличного кафе, но увы – лето кончилось, а вместе с ним – и пора для подобной обуви.

Снова ступеньки, мокрая трава, поникшие осенние цветы на клумбе… О, а вот и грандиозная лужа шириной в полтротуара! Глубина подходящая, по щиколотку: асфальт укладывали криворукие недотёпы. Чувствительные подмётки с пары шагов оценили степень неровности как «бугор на бугре и бугром погоняет» или «в одной яме сто ям с ямой». Неужели Хозяйка пройдёт мимо?

Ну… Ну же!

Да! Вода расступилась перед синими вездеходиками тридцать восьмого размера. Серый зонтик из металлически-блестящей ткани, подставляя выпукло-ребристую спину потокам дождя, снисходительно ухмылялся. Где уж ему понять простые радости резиновой обуви!.. Сапожки оставили мокрые следы на полах нескольких магазинов. Швабры с восторгом предвкушали работу, чего нельзя было сказать об уборщицах. Люди, что с них взять…

Пакеты с продуктами остались дома, но конец сегодняшней суматохи ещё даже не просматривался в промозглой дождливой перспективе. Неугомонные ноги снова зачастили вниз по ступенькам, а сапожки, вообразив себя маленькими внедорожниками, в меру своих сил помогали Хозяйке рассекать шуршащую пелену ненастья – плесь-плесь, шлёп-шлёп, топ-топ.

Водяные капли, как пупырышки «гусиной кожи», дрожали на глянцевых боках подарочного пакета, а в лужах плыли тёмные линии троллейбусных проводов на фоне серых туч. Не самый плохой сорт, особенно если вприкуску с белой краской полос пешеходного перехода. Пакет, розовый магазинный неженка, был в шоке: не успел дождаться своей очереди, выбраться из-под прилавка, принять в своё нутро посеребрённую статуэтку богини удачи с рогом изобилия – и вот тебе на, попал под дождь. А рядом вместо гламурных туфелек покупательницы шагали два резиновых грязнули, в которых только в лес за грибами… Где, где они, тоненькие чулочки цвета загара? Что за несуразные джинсы? Лёжа под прилавком, пакет вдоволь налюбовался гладкими ножками продавщиц и даже успел стать их ценителем, но, к своему ужасу, попал в руки затрапезно одетой, ненакрашенной клиентки… Да ещё и очкастой. И бесполезно оправдываться, что надевать контактные линзы и красить ресницы было лень, так как она «только на минутку выскочила, да ещё в такой дождище». Ужас!

Сапожки разом прекратили его занудно-жеманное шуршание, забрызгав плоское дно пакета грязью. Смачно, от души и с намёком, что если он не перестанет нести всю эту чушь, Хозяйка может ещё и уронить его. В этом ей не было равных, и если бы проводился конкурс падающих пакетов среди всех близоруко-неуклюжих и рассеянных девушек города, она наверняка заняла бы первое место. Не желая свалиться в грязь, пакет смолк, продолжая шептать «ужас-ужас-ужас» про себя.

Так, а почему ноги остановились? Наверно, потому что неподалёку из машины выбрались те красные туфельки на шпильках, о которых велась речь в самом начале. Их обладательница, покачивая обтянутыми узкой юбкой бёдрами, засеменила к крыльцу кафе, а следом за нею, услужливо держа над её головой строгий чёрный зонт, прошла коротко подстриженная владелица машины, обутая в подозрительно знакомые бежевые лоферы на низком каблуке, с кисточками. Ну да! Рядом с ними в прихожей часто ночевали белые босоножки Хозяйки…

В бессчётное количество луж вляпались в этот день сапожки – просто праздник какой-то… Они успели и выкупаться в грязи, как поросята, и ополоснуться до свежего блеска, а всё потому, что у Хозяйки с её подругой сегодня действительно был знаменательный день. Мокрый пакет с подарком упал на пол в прихожей, устало сложивший серые крылья зонтик шлёпнулся на тумбочку, а ноги Хозяйки переместились в тапочки и прошаркали на кухню. Холодильник, журчание струйки, стук стеклянного донышка стакана о стол. Вполне возможно, гламуролюбивый пакет таки увидел бы и чулочки, и вечернее платье глубокого и изысканного тёмно-фиолетового цвета, и каблучки чёрных лаковых босоножек – всё это Хозяйка приготовила ещё с вечера. И наверняка он манерно восхитился бы тем, какая она во всём этом «секси», но, судя по всему – не судьба… Потому что бежевые лоферы шатались посреди рабочего дня по кафе со всякими красными туфельками.

Загудел фен, суша золотисто-каштановые кончики волос, которые зонтик всё-таки не уберёг от дождя. Руки поднялись, расчёсывая и забирая волосы в конский хвост, и из-под края футболки показался толстый, шелковисто-белый операционный шрам на боку. Тапочки дремотно устроились под столом в кабинете; тихо урчал системный блок, деловито и сухо постукивали клавиши. Когда Хозяйка работала, сапожки всегда клонило в сон, но только не сегодня: их забыли помыть сразу же после возвращения домой – явно недобрый знак. Да что там сапожки – вся квартира чувствовала неладное. Особенно досталось кухне во время приготовления торжественного ужина: что-то неловко падало, трагически разбивалось, раздражённо брякало, коварно подгорало… На пол хлопнулось сырое яйцо, и тапочки-простофили, без сомнения, поскользнулись на нём. Когда в дверном замке повернулся ключ, ноги Хозяйки продефилировали в прихожую, обутые всё-таки в чёрные босоножки, а с бёдер величественно ниспадали переливчатые складки фиолетового шёлка. Пакет остался бы доволен, если б не оказался закрыт в ящике в компании своих мятых собратьев из супермаркета.

– Какая ты сногсшибательная сегодня! М-м, новое платье? – тепло проговорила облачённая в брюки носительница ветреных лоферов. Судя по всему, днём она даже не заметила, что её видели с дамой в красных туфлях.

Зашуршала обёртка огромного, дорогого букета роз.

– Ой… – серебристо зазвенел голос Хозяйки. – Красота какая…

Это томное, нежное «ой» вырывалось из её груди струйкой мерцающей волшебной пыльцы. Неужели вопрос о злосчастных красных туфельках так и не встанет?

– У меня для тебя небольшой подарок… Вот. В кабинете на работе поставишь… Будет приносить удачу…

– Спасибо, солнышко. И у меня для тебя кое-что есть, но это чуть попозже. Ну, с годовщиной нас!..

Поцелуй раздался влажно и звонко. Лоферы заняли своё обычное место, зажурчала вода в ванной. Звучный, уверенный голос носительницы брюк послышался уже из кухни:

– Так, а что у нас на ужин? Ого! Вот это да… Слушай, однако, неувязочка выходит… Мой подарок ждёт тебя не дома. Надо быть в парке в девять часов, а сейчас уже полдевятого.

– Ничего, потом поужинаем, – с видимой лёгкостью согласилась Хозяйка. – А что там, в парке?

– А вот, сюрприз… – В голосе подруги прозвучали ласково-игривые нотки. – Но боюсь, что до «потом» я не дотерплю! Голодная, как зверь. – Смех. – Знаешь, а давай-ка этот пирог и вино с собой захватим, м?

– Ну, тогда я собираю корзину? Интересно, что за сюрприз… Я прямо заинтригована.

Ох уж это всепрощающее серебро в голосе… Дождь кончился, и Хозяйка не стала обувать сапожки, взяла только зонтик. Квартира опустела.

*

Замок снова щёлкнул, когда уже совсем стемнело. Зажёгся свет, и рядом с сапожками упали грязные босоножки, а Хозяйка, скинув с плеч жакет своей подруги, прямо в вечернем платье направилась в ванную – ополаскивать ноги. У молчания был горьковатый привкус осенних луж. Невесёлое возвращение…

Босые ноги прошлёпали в комнату, фиолетовый шёлк дышал усталостью. Сапожки спросили у серого зонтика:

– Что случилось-то? Из-за туфель красных поссорились?

– Да нет, не поссорились. Она промолчала, даже не спросила, кто это был, – хмыкнул тот. – Она и так её знала. Это Елена, «бывшая».

– Что ещё за «бывшая»? – насторожились сапожки.

– Она была давно – ещё до того, как вас купили, – пояснил зонтик. – Приехала в отпуск, с родными повидаться. Ну, и случайно встретились, пошли выпить по чашечке кофе. Нда… Знаем мы эти «случайности»!

– Именно случайно, – подал голос другой зонтик – чёрный, тот самый, что галантно прикрывал носительницу ярких туфелек. – А расстались они друзьями, сохранив нормальные отношения – почему бы не перемолвиться парой слов за кофе? К слову, Елена уже замужем, так что неувязочка выходит. Нет проблем – значит, надо их придумать, чтобы было из-за чего расстраиваться. Это по-вашему, по-женски…

– Ты нас с Хозяйкой не трожь! – воскликнул серый зонтик и от возмущения даже с шуршанием шлёпнулся на пол. И уже снизу добавил: – А свою ты просто выгораживаешь…

– Ничуть, – спокойно ответил чёрный. – Она, вообще-то, старалась сделать твоей приятное, а та сидела с кислой миной, будто её не подарками осыпали, а оскорбили! «Ничего, ничего, всё нормально… Всё правда замечательно!» – пискляво передразнил он. – Какое же «нормально», если в глазах чуть ли не слёзы при этом? Ну, куда это годно? В общем, на славу годовщина удалась, нечего сказать.

– Так ведь она ни слова не сказала! – с надрывом в голосе защищал свою Хозяйку серый зонтик. – Не устраивала никаких сцен, никаких разборок. Оставила свои мысли при себе, потому что их озвучивание ни к чему хорошему не привело бы.

Чёрный зонтик вздохнул.

– Уж лучше бы озвучила. Думаю, ничего страшного не случилось бы. По крайней мере, не было бы теперь этого кома недосказанности в горле у обеих. И последнее: когда она научится не грузиться из-за цены подарков?

Зонтикам пришлось замолкнуть: вернулась длинноволосая Хозяйка – уже в домашнем трикотажном костюме, без макияжа и в очках вместо линз. Однако когда она протянула руку к сапожкам, на её пальце сверкнуло кольцо с бриллиантом.

– Ой, – вырвалось у серого зонтика невольно. – Красота какая…

Впрочем, Хозяйка услышала только шуршание серебристой материи. С тенью усталости между нахмуренных бровей она сняла дорогущее кольцо, бережно убрала в футлярчик и только после этого принялась мыть обувь.

Чистые сапожки встали на своё место. Покосившись на босоножки и порядком выпачканные лоферы, Хозяйка обтёрла влажной губкой и их, аккуратно поставив рядышком. Впрочем, босоножкам настала пора спрятаться в коробку до следующего лета и уступить место осенним ботинкам. Зонтики были любовно свёрнуты и повешены за петельки на один крючок – бок о бок.

– Где они были-то хоть? – сонно спросили сапожки.

– Катались по парку в карете, запряжённой лошадьми, – ответил чёрный зонтик. А серый добавил с томно-серебристым вздохом: – Романтика…

Дверь спальни закрылась. Правый сапожок скоро уснул, а левый ещё мысленно ловил в синий резиновый глянец носка прохладный отблеск дождя. Как же всё сложно у людей…

*

3. ВЕСНА, ПОХОЖАЯ НА ОСЕНЬ

*

…Золотисто-хмельной глоток весеннего зелья…

*

Небо затеяло игру в оттенки серого, но, кажется, слишком увлеклось: солнцу не пробиться сквозь этот слой ваты… Ноющая, как старая рана, пепельнокрылая тоска простёрлась над землёй. Кажется, ничто не может её победить. Свет весны забыл нас?

От роскошного, колюче блестящего снежного одеяла остались только грязные кучки там и сям, но небо – стальное и непреклонно-зимнее. Сколько раз я видела его таким в феврале, январе и декабре – не сосчитать. Дежавю. Только зимой оно сыпало белые хлопья, а сейчас просто дышит непроглядной, холодной депрессией. Мягкое безвременье, безвоздушье, бесчувственность. Наркоз души.

Иногда нужен крик, рвущий гнетущую тишину в клочья. Её обрывки кружат, медленно опускаясь на ладони, а в ушах стоит писк перекошенного времени-пространства. Натянутый пузатым парусом континуум готов лопнуть от натуги… Столько накопилось требований, нереализованных желаний, сожалений – всего, что так хочется исправить, но без яркого золотого мазка, положенного кистью солнца, это сделать невозможно. Затхлость и серое Ничто. Нихиль. Погрузишь в него пальцы – и он рассыпается, оседая в горле горечью несбывшегося. Не хочется верить, что всё обращается в нихиль… И кажется диким то, что потом придётся оплачивать глотки загробного воздуха воспоминаниями живых о себе*. Одно воспоминание – монетка. Такая вот валюта… Жестокая. Хочется верить, что вместо нихиля на самом деле – плодородная почва для новых жизней.

Под ногами – сухой пирог из слежавшихся прошлогодних листьев. Наверно, земле он вкусен: органика. Всё отмершее даёт жизнь новому. Мои мысли и слова – опавшие листья.

Эти весенние дни очень похожи на осенние своей хмурой неустроенностью и ветреной бесприютностью. И только в воздухе чувствуется нечто колдовское, что бывает только весной. Трепетная, зовущая, окрыляющая неудовлетворённость, заставляющая искать новые образы, новые созвучия, новые строчки. Новые взгляды и новые улыбки. Новые прикосновения. Новые идеи.

Глоток этого тончайшего весеннего зелья – золотисто-хмельной, и даже если глаза тонут при этом в безнадёжной и бескрайней серости неба, в сердце тлеет теплая искорка, которую можно раздуть ласковым дыханием в бушующий столб пламени.

Солнце – внутри нас. Нужно только научиться видеть его в себе.


____________________

* аллюзия к «Свет в окошке» С. Логинова

*

4. ЧАЙ С КОРИЦЕЙ И КАРДАМОНОМ

*

…тёплое облако аромата домашнего уюта с ноткой восточной затейливости и щедрого персидского солнца.

*

В коробке блестят воспоминаниями ёлочные игрушки, многие из которых сохранились ещё с семидесятых годов прошлого века. Прошлый век… Звучит так, словно это уже пыльная египетская древность, хотя кажется, ещё недавно страну сотрясали «лихие девяностые». Но оставим историю с политикой, ведь передо мной – хрупкие свидетели детства двух моих самых любимых людей. Сначала это было детство моего Ангела-хранителя, а потом – твоё. Ваши руки держали их, грея теплом ладоней, продевали ниточки в проволочные петельки и развешивали по веткам, пахнувшим зимним лесом и Новым годом.

Вот этот большой апельсин – очень старый. Он внушителен и увесист, так что не всякая нитка выдержит, и приходится вешать его на тройную или даже четверную. Этот «ветеран» пережил падение с высокой ветки на пол – наверно, потому что сделан из толстого стекла. Сейчас таких игрушек я не вижу: всё заполонили безликие шары.

Или вот эта виноградная гроздь из тонкого, прозрачного стекла, судя по цвету – сорта «изабелла». Я беру её в руки осторожно, боясь дышать: игрушка надколота, с дыркой в боку, но выбрасывать её жалко – уж очень хороша. Одна из любимых.

Ёлка, а точнее, молодая сосёнка уже мигает разноцветными светодиодами. Я стою на табуретке, а Ангел подаёт мне самые большие, красивые и броские игрушки, заслуживающие верхних веток.

– Лёнь, голова не кружится?

– Да ну тебя, – смеюсь я. – На табуретке-то?

Но большие тёплые руки страхуют меня, ложась на талию, и я, закрыв глаза, снова вижу белые крылья, осыпанные снежно-искристыми блёстками. Новогодние крылья.

В уютный семейный кокон праздника нам не хочется пускать никого. Телефонные звонки-поздравления вторгаются блеском мишуры, мимолётным дождиком из конфетти, а потом всё унимается, умолкает, вслушиваясь в волшебную тишину ночи. Только «Вальсу цветов» дозволено пощипывать струнки наших душ, да три огромных букета, принесённые Ангелом вчера, дышат прохладной грустью и сладкой ноткой нежности.

Пирог с сёмгой и рисом – это традиция: нежно-розовое мясо благородной красной рыбы покоится на перине из белого, прозрачно-рассыпчатого риса, каждое зёрнышко которого купается в золотистом от морковки масле. Рисовое ложе пропиталось рыбным духом и оттого ещё более вкусно. Это не пирог, это песня. Его никогда не бывает много!

А вот памяти никогда не бывает мало. Ангел осушает рюмку-сапожок ледяной водки, я потягиваю золотопузырчатое шампанское, и всё вокруг пропитано теплом, от которого глаза предательски увлажняются, а в горле становится солоно и надломно-горячо. Из колонок музыкального центра серебристо льётся гитарный перезвон: мы сказали «нет» праздничным телешоу, потому что в последнее время какая-то неуловимая ядовито-фальшивая нотка, звучащая с экрана, заставляет морщиться и нажимать на кнопку «выкл». По разным каналам – одни и те же натужно улыбающиеся лица, в глазах которых – пустота, и веет от них холодом и усталостью, а не праздником. Пусть лучше Дидюля из колонок – без лица, но с виртуозными пальцами. Или Чайковский – гениальный дух, витающий метелью над фонарями. Кстати!

– А может, зарядим по чайковскому? – предлагает Александра. – У нас же ещё есть торт!

Да, точно, о торте я и забыла. «Графские развалины» собственноручной выпечки плюс чай с корицей и кардамоном – самое то для финального штриха, и я ставлю кастрюльку с водой на плиту. Руки Ангела, празднично подчёркнутые широкими, сахарно-белыми манжетами с блестящими запонками, обнимают меня сзади, и домашне-тёплый, пряный запах корицы сцепляется в непобедимый тандем с остаточным шлейфом парфюма. Эти ароматы соблазняют, околдовывают моё сердце, и вся мишурно-стеклянная сутолока мыслей в голове стихает благоговейно перед этим чудом. Это надо просто слушать внутри себя – молча и внимательно, без суеты и спешки.

Корица – это ностальгия по далёкому детству: так пахло в ящике кухонного стола у бабушки. Дед любил чай с корицей, и всё в доме пропахло ею… С тех пор этот аромат прочно ассоциируется у меня с бабушкой и дедушкой, которых уже давно нет, но в уголке сердца неотправленным письмом в конверте хранится оно – беззаботное, босоногое, счастливое… Впрочем, это всё штампы. Выберите эпитет на ваш вкус.

Оранжевая спиралька апельсиновой цедры и палочка корицы, крошечная щепотка молотого кардамона (столько, сколько умещается между двумя пальцами) и большая щепотка чёрного чая – в кастрюльку с задумчиво пузырящейся на медленном огне водой, готовой закипеть. Ложку я не использую, только пальцы: верю, что так в напиток перейдёт моё тепло. Подбородок Ангела снимается с моего плеча, а руки ослабляют объятия, не мешая мне священнодействовать. Вода вскипела, и из кастрюльки всё отправляется в предварительно согретый заварочный чайник, под полотенце – настаиваться. А на моих пальцах – свежо пахнущие жёлтые следы от апельсиновой корки и согревающая в зимний холод смесь ароматов корицы и кардамона.

Новогодняя ночь выдалась не по-сибирски «тёплой»: всего несколько градусов ниже нуля, а на застеклённом балконе столбик термометра так и вовсе поднялся выше точки замерзания. Наверно, это оттого, что в открытую форточку проникает комнатный воздух. Зимний сумрак двора сотрясается от грохота фейерверков, тёмное небо пронзают красные, зелёные, голубые стрелы, раскрываясь быстро тающими звёздными бутонами. В снег воткнута искрящаяся, как бенгальский огонь, фырчащая ракета, готовая к старту, и люди отскакивают в сторону. «Пшшш-пиу! Бабах!» – и в небе снова с сухим треском переливаются и гаснут разноцветные искры. А пока в приземистом и пузатом, расписанном золотыми узорами и танцующими павлинами чайнике настаивается наш глоток тепла, я беру торт и несу его в комнату.

На белом галстуке Александры тканым рельефом проступает узор «индийский огурец», но воротничок не застёгнут под горло на все пуговицы, а полураскрыт с элегантной небрежностью. Этот галстук – мой подарок. Увидев его в магазине, я поняла, что не уйду оттуда, не купив его. Не для себя, конечно – для Ангела. Александра умеет их носить, но не по-мужски, а по-своему – с величавой, чуть вызывающей грацией большой кошки, с прохладной искрой в глазах и властной аурой, которой побаиваются и которой завидуют мужчины. Но сейчас не время для холода и власти: между нами разливается тёплое облако аромата домашнего уюта с ноткой восточной затейливости и щедрого персидского солнца. А на моих плечах – подарок моей половины, изысканный кашемировый палантин с тем же узором «пейсли»: мы словно прочли мысли друг друга, выбирая подарки. Сначала смеялись такому совпадению, но теперь оно обросло благородной золотой филигранью смысла.

Кусочки холодного торта тают в согретом чаем рту, а новогодняя ночь на своём излёте танцует классическими нотами на дне наших чашек: это забытый в лотке музыкального центра диск с поставленным на повтор «Вальсом цветов» тихонько и ненавязчиво приправляет праздник чарами старой рождественской сказки. А больше ничего и не нужно: ни гостей, ни пышного банкета, ни вина рекой – только чай с корицей и кардамоном, торт «Графские развалины», старые игрушки на ёлке и бессмертная музыка, летящая на крыльях метели в вечность ночного неба.

– Ещё подлить?

– Давай.

Александра выпила весь чай, а торта на её тарелке осталось ещё порядочно. Я подливаю душистого напитка ей, а заодно и себе. Густо опутанная гирляндой ёлка пульсирует разноцветными огоньками, которые многократно отражаются на стеклянных боках игрушек, придавая им завораживающий блеск.

Чашки и тарелки пусты, настаёт время убрать посуду и передвинуть стол на его законное место. Освободившийся центр комнаты словно приглашает к чему-то, а музыка сама подсказывает ногам, что делать.

– Я уста-ала, Са-аш, – ною я, но рука в белой манжете с запонкой настойчиво ждёт.

Классическое сочетание белого верха и чёрного низа отнюдь не придаёт моему Ангелу вид офисной леди: чудный, шелковисто блестящий белый галстук и более крупные, чем обычно, серьги, а также чуть взбитые и приподнятые лаком волосы возвышают её над горизонтом обыденности. Чёрные брюки визуально удлиняют и без того бесконечные ноги… Как отказать такому кавалеру? Моя рука ложится в протянутую ладонь.

– Слушай, я совсем забыла, как вальсировать, – смеюсь я. – Сейчас все ноги тебе отдавлю или на ёлку грохнусь!..

Александра молчит с едва заметной джокондовской улыбкой: она настроена серьёзно.

– Да и места тут нет, – противным голоском Мышиного короля пищит мой последний аргумент.

Но сказка побеждает: музыка сама тепло и ласково ведёт нас, вливаясь в кровь цветочным хмелем и подсказывая ритм и движения. Чудом мы как-то вписываемся в межмебельное пространство, несёмся на крыльях музыки, и вот я уже ощущаю себя на новогоднем балу – в белом платье на пышном кринолине. Паркет льдисто блестит, отражая танцующие пары, в зал врывается серебряная метель из конфетти и лепестков белых роз, а в высокие арочные окна заглядывает самая волшебная ночь в году.

Январь плывёт на ледяном корабле к православному Рождеству. В этот тихий день мой Ангел дома, и мы смотрим историю о другом Ангеле – о том, чей голос будет жить в вечности, хотя его обладательница уже смотрит на нас с небес. Телевизор мы почти не смотрим и даже телепрограмму уже давно не покупаем; видно, какая-то светлая сила заставила меня взять пульт, нажать на кнопку и удивиться рождественскому подарку Первого канала – многосерийному фильму «Анна Герман. Тайна белого ангела». Первые пять серий показывали вчера, шестого января, но я смотрела их одна и мельком, в перерывах между работой и домашними делами. А сейчас всё иначе: Ангел уютно устраивается с ногами на диване, закутавшись в плед, под которым есть место и для меня, но я, пока идёт реклама, снова завариваю чай с корицей и кардамоном. Пальцы привычно и машинально собирают ингредиенты, но сознание – там, у экрана, на котором сейчас снова возникнет образ высокой женщины с длинными золотистыми волосами и особым, невыносимо-хрустальным перезвоном в голосе… Я с нетерпением жду, когда запузырится вода: не пропустить бы начало!

– Там блины ещё есть? – вполголоса спрашивает Ангел.

Блинчиков с творогом и изюмом, которых я напекла вчера целую гору, конечно же, ещё полно.

– Блинов ты попросишь – их есть у меня, – смеюсь я.

Но всё это так буднично, так приземлённо, что мне стыдно сопровождать киноповесть о великой певице едой. Ей следует внимать с напряжённой, звенящей, нарастающей в груди светлой печалью, лишь изредка протягивая руку за новой упаковкой бумажных носовых платочков, чтобы вытирать бесконечный поток слёз.

«Покроется небо пылинками звёзд, и выгнутся ветки упруго…» Эта фраза вступает в сердце нежнейшим пуховым касанием, завладевает душой и играет на её струнах песню бессмертной любви. «И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга – я знаю, с тобой не расстанемся мы…» Моё полное горячих слёз горло хочет петь это! Впрочем, какая из меня певица…

«Мы – звёздная память друг друга». Ты знаешь, что эта фраза – для тебя. Но рядом со мной – мой седой Ангел, подставляющий мне промокшее плечо, и в этой песне, как в неиссякаемой сокровищнице, найдётся много крылатых ноток и небесных красок и для него. Их можно брать пригоршнями, как драгоценные камни, и осыпать серебристую голову Ангела – точь-в-точь как какой-нибудь обезумевший от любви скупец, который со смехом швыряет свои богатства расточительными горстями под ноги любимой.

Финальные титры плывут сквозь солёную пелену. Ангел не плачет, слёзы – вообще редкий гость в моих любимых серых глазах. Задумчиво пошевелив плечом под моей мокрой щекой, Александра говорит тихо и мягко:

– Да, тяжёлый фильм… Сделай-ка ещё чаю, малыш.

– С вареньем, Карлсон? – сквозь влажное шмыганье носом шучу я.

– Ага, – улыбается она. – С тем вишнёвым конфитюром.

– А, понравился?

Ещё бы этот конфитюр кому-то не понравился! Для него я специально рыскала в поисках особого ингредиента – загустителя для варенья, яблочного пектина. Я с трудом нашла его в отделе диетических товаров, и варенье получилось в виде красивого желе. Более доступный желатин в той же роли придавал джему свой характерный, какой-то «резиновый» привкус, вот я и решила попробовать другой загуститель.

И снова я в своём кашемировом индийском палантине, как принцесса специй из одноимённого фильма, колдую над чаем, чтобы он получился ароматным и добрым… Ведь я хочу, чтобы мой Ангел им согрелся.

– Мм… – Александра, отпив глоток, закрывает глаза от удовольствия.

Для меня это высшая награда. Белый ангел польской эстрады увековечен астрономами: астероид 2519 получил имя «Анна Герман». Я, наверно, не смогу подарить своему Ангелу звезду с неба… Я не знаю, сколько проживут написанные мной строчки, но мне хотелось бы, чтобы кто-то, делая глоток чая с корицей, апельсиновой цедрой и кардамоном, представлял себе Новый год, воображаемый бал и тихое Рождество, серебрящееся на наших висках.

*

Чай с клюквой в меду

*

…солнечная сила мёда и клюквенный румянец…

*

Частокол стволов растворялся в белёсой туманной дали. Прохладная тишина, терпкая и грибная, пронизывала воздух и холодила мой нос. Ноги в резиновых сапогах от часовой ходьбы горели и чуть гудели, сквозь тонкую подошву чувствовался каждый камушек, каждая ветка. А что, неплохой массаж ступней для городского человека, привычного к асфальту.


– Скоро уже придём, – объёмно и светло прозвучал голос Ксении в коротком шлейфе осеннего лесного эха. – Ох и много же там клюквы!


Её длинные ноги в рыбацких сапогах с отворотами мягко ступали по влажному ковру из опавших листьев, взгляд из-под козырька камуфляжной бейсболки уверенно стремился вдаль. Местность мы с Александрой совсем не знали, а потому приходилось полагаться на Ксению, купившую в дачном посёлке домик и исходившую этот лес уже вдоль и поперёк.


Короткий, нежно-серебристый смешок Лены пушистым зверьком вскочил на замшелый пенёк:


– Только не говори, что варить варенье из этой клюквы придётся мне!


– А кому же ещё, Леночка? – улыбчиво удивилась Ксения, скосив ласковый взгляд на девушку. – Я в этом деле полный ноль, ты же знаешь. У меня это… как его… банко-закаточный кретинизм! Вон Лёня у нас тоже профессионал – вместе будете варить.


– Мы мёд купили, – отозвалась я. – Нашу часть «улова» я им засахарю: и возни меньше, чем с вареньем, и полезные свойства ягод лучше сохранятся.


– Говорю ж, профессионал, – усмехнулась Ксения.


Представить себе Лену очень легко: нужно пролистать книгу времени на десять лет назад и найти на её страницах меня – юную, без грустного инея в волосах, до всех роковых августов, пружинок в боку и до нашей с тобой встречи. Рост, телосложение, русалочья шевелюра и даже черты лица – всё это я где-то уже видела… В зеркале, не иначе. Серовато-зелёная нежность её глаз, преданная, хрупкая и тёплая, следовала на мягких лапках за Ксенией – стремительной, энергичной, овеянной притягательным ореолом авантюриста-первопроходца. Трогательная девичья влюблённость сквозила в каждом её взгляде на Ксению, а та в ответ окружала девушку трепетной, бережной галантностью.


На Александру в магазинах никогда не находилось женских резиновых сапог нужного размера – таких, чтобы были не просто впору, а ещё и надевались на тёплый носок, а потому она шагала рядом со мной в мужских, чёрных, поигрывая складным многофункциональным ножом. В её ведре лежала случайная добыча – большая треснувшая сыроежка с розоватой шляпкой; каким-то чудом она укрылась от вездесущих грибников до глубокой осени – увы, лишь для того чтобы пасть жертвой швейцарского ножа моей половинки. Я поёжилась и задавила рукой чих, и прогулочная рассеянность моего Ангела тут же сменилась озабоченностью:


– Замёрзла, Лёнь? Свежо сегодня, однако…


– Нет, Саш, нормально, – отозвалась я.


Впрочем, осенняя зябкость пробиралась под рукава моей куртки своими промозглыми пальцами. Лена в светло-сером коротком плащике с широким поясом выглядела не по-походному щеголеватой; покачивая пустым ведром, она старалась не отставать от Ксении, которая на два её шага делала один.


Когда под ногами зачавкала влага, а лес начал редеть, Ксения предупредила:


– Теперь аккуратнее идём, палками землю щупаем. Трясина может встретиться.


Заболоченный, поросший чахленьким березником берег озерца был отличным местом для клюквы, и она росла здесь в изобилии. Всюду алели россыпи нарядных ягодок-бусин, а сквозь жухлую траву по-летнему свежо зеленели мелкие листики.


– Ух ты! – вырвалось у меня. – Сколько тут ягод!


– Ага, – улыбнулась Ксения. – А было ещё больше. Народ-то не дурак – ходит, собирает. Ещё бы на недельку попозже пришли – и всё… Горсточку бы жалкую набрали и ушли несолоно хлебавши.


Зябко зевнув и передёрнув плечами, я окинула взглядом туманный простор, и от этого зрелища с моих слипающихся век слетела утренняя сонливость. Глаза разгорелись, загребущие руки потянулись к лесным сокровищам, и в ведро со стуком посыпались первые ягодки. Покосившись на чёрные сапоги, топтавшиеся рядом, я сказала:


– Саш, осторожнее! Ты же клюкву давишь…


– Да она тут всюду растёт, сложно не наступить, – был ответ. – На цыпочках, что ли, ходить?


А ещё приходилось исследовать палкой землю: если твёрдая, можно смело ступать, а если палка ушла в трясину, следовало искать другое место для шага. Холодную тишину прорезало испуганное «ой!»: это Лена, увлекшись сбором клюквы, увязла ногой в коварной, маскирующейся под сухую полянку топи.


– Ай, спасите меня! – со смехом взвизгнула она. – Я провалилась!


Ксения сразу же кинулась на помощь. Для прочности упираясь в землю своей палкой, она заботливо подставила девушке свои плечи в качестве опоры.


– Ну вот, говорила же, чтоб землю проверяли! Держись, зая.


Обвив руками её за шею, Лена выбралась, однако сапог остался в трясине – только верх голенища чуть виднелся над поверхностью.


– Ой, сапог снялся, – воскликнула девушка, прильнув к Ксении и держа разутую ногу в носке на весу.


Они сплелись в объятиях, повисая друг на друге, шатаясь от смеха и дурачась. Ксения подхватила Лену на руки и закружила, сама рискуя попасть ногой в трясину, – ни дать ни взять идеальные счастливые влюблённые, наслаждающиеся медовым месяцем. Мне, может быть, тоже хотелось бы каких-нибудь весёлых глупостей, но мой Ангел был далёк от игривого настроения и деловито собирал ягоды, не обращая на Ксению с Леной внимания…


*


– Ксения нас приглашает в лес за клюквой в эти выходные.


Прислонившись к дверному косяку, я смотрела, как Александра разувалась в прихожей.


– Нда? И что, ты хочешь поехать? – Любимые глаза вонзили в меня из-под ресниц строгие искорки вопросительного взгляда.


Шлейф октябрьского дождливого сумрака, который Александра принесла с собой, вернувшись с работы, неуютно защекотал меня, одетую в домашние шорты и майку. Этот ледок в голосе жестковато царапнул меня по сердцу.


– Клюква – очень полезная, – мурлыкнула я, скользнув ладонями по её плечам и смыкая замок из пальцев позади её шеи. Кожаное пальто встретило меня прохладой усеивавших его капелек дождя. – Я давно мечтала её с мёдом сделать. Ягоды можно было бы, конечно, и купить, но лучше не полениться, съездить и самим набрать. Тем более, что такой случай подворачивается…


Александра хмыкнула, мягко освободилась от моих рук и сняла пальто. Следуя за нею в спальню, я вслушивалась в её молчание и пыталась угадать исход разговора. А она сняла строгий серый жакет, шерстяную жилетку с рисунком в ромбик, а на второй пуговице белой блузки её пальцы задумались. Вот… Сейчас что-то скажет.


– А кто вообще едет? Сколько человек?


Уф… Звон напряжения стих, невидимая струна немного провисла, но я не спешила вздыхать с облегчением.


– Вчетвером: я, ты, Ксения и её девушка, – ответила я. – Если мы согласимся, то они заедут за нами в субботу вечером, отвезут к себе на дачу, а утром мы пойдём в лес. Он там рядом.


Александра между тем аккуратно свернула брюки и повесила их на перекладинку плечиков, а я мечтала стать её чёрными колготками, чтобы облегать собою эти драгоценные ноги. Или, может быть, блузкой, которая удостоилась чести ласкать подолом её бёдра… Шаг – и я уже прижималась к плоскому подтянутому животу и могла ощутить ладонями сквозь ткань застёжку лифчика моей половины.


– Са-аш, – капризно-просительно протянула я. – Я хочу клюквы.


– У нас и так уже куча всякого варенья, малыш, – вздохнула Александра, медля освобождаться от моих объятий и позволяя моим пальцам шалить у неё под блузкой. – Куда тебе ещё клюкву?


– Она в саду не растёт, это лесная ягода, – уговаривала я. – Саш… Ну… поедем, м? В лес хочется. На природу.


– Ну всё, пусти, чижик… Я в душ.


Лёгкий, не слишком страстный, но привычно тёплый чмок в губы – и Ангел ускользнул от меня в ванную. Слушая доносившийся оттуда шум воды, я распутывала сложные узелки наших путей, чувств, мыслей. Как же всё затянуто, замотано… Снег, дожди, тополиная метель, яблоневая позёмка и листопады старались, заметали отболевшее, но затихшие струнки порой можно было зацепить каким-то беспечно брошенным словом.


Когда Александра в махровом халате пришла на кухню, на столе её ждал ужин – курица с рисом и овощами и творожная запеканка с яблоком и корицей.


– Хорошо всё-таки возвращаться домой, – проговорила она, садясь и потирая в предвкушении руки. Её голос смягчился и уже более или менее походил на её обычный.


С каждым кусочком взгляд Александры понемногу добрел, колючие искорки затуманивались сытостью, а когда она отправила в рот белый творожный ломтик с вкраплениями крупного изюма и прихлебнула свежезаваренным душистым чаем с мелиссой, в чуть приметных «гусиных лапках» около её глаз проступила ласковая тень. Кажется, Ангел отогрелся в домашнем тепле, наелся и стал самим собой.


– А ты чего не кушаешь?


Я подняла голову со сложенных на столе рук, выпрямилась.


– Я уже ела… Извини, не дождалась тебя.


– Чего тебе извиняться? – вздохнула Александра. – Это я поздно прихожу. Так, ну ладно… Спасибо, малыш, всё было изумительно вкусно, как всегда.


Я дождалась, когда она уютно устроится на диване и включит телевизор, чтобы посмотреть вечерний выпуск новостей. Под халатом на ней не было ничего, влажные после душа волосы серебрились в свете бра и лежали в стильном беспорядке, который ещё не успели уничтожить строгие зубья расчёски.


– Так что насчёт клюквы, Саш? – спросила я, пристраиваясь рядом.


Александра делала вид, что погружена в просмотр новостного сюжета, а я щекотала быстрыми поцелуями её ухо, ерошила и укладывала пальцами волосы на разные лады. И добилась своего: плечо Ангела двинулось, лицо от ласковой щекотки съёжилось в забавную гримаску, напрочь стёршую эту каменную маску серьёзности.


– Ну ладно… Давай съездим, если хочешь.


– Ммм… – Я вдохнула черносмородиновый запах шампуня от головы Александры и осторожно, но уверенно забралась к ней на колени, загораживая экран телевизора. Ещё чуть-чуть старания – и уж точно станет не до новостей. – Мур-мур…


– Что? – с солнечными смешинками в зрачках спросила она.


– Мур. – Я скользнула пальцами по её тёплой коже под халатом.


– Что это ты задумала, котёныш? – Голос Александры шелковисто соскользнул на шёпот, который коснулся моей шеи и обдал тучей жарких мурашек.


– Сейчас узнаешь…


Ещё один плюс возвращения домой заставил Ангела блаженно растечься по постели, с головы до последнего пёрышка в крыле нежась в коконе тёплого единения. Щекотно дыша мне в шею, Александра вдруг спросила:


– А её девушка – это та «Варвара-краса»? Забыла, как зовут…


Струнки моей души остались спокойны, прижатые тёплой ладонью. А вслух я спросила, шутливо хмурясь:


– А чего это ты интересуешься подругами Ксении?


– Ну, надо же мне знать, с кем мы в лес идём, – последовал резонный и убедительный ответ.


Увы, «Варвара-краса», как окрестила Александра Аню, красавицу с пышными формами и сказочной русской косой, не слишком надолго задержалась в жизни Ксении. Сама Ксения обрисовала ситуацию довольно скупо: на девушку надавили родители, а она вырваться из-под семейной опеки не смогла.


– Нет, они расстались, – сказала я. – У Ксении теперь другая подруга. Ты её не знаешь, да и я, честно говоря, тоже не особо с ней знакома.

*

Всю неделю я готовилась: переделывала все дела для освобождения выходных, собирала вещи и аптечку, купила три килограмма отличного, тягучего, ещё не успевшего засахариться липового мёда, принесла с дачи ведро для ягод. Синие резиновые сапожки, стоя на полочке в прихожей, с исследовательским азартом предвкушали новые впечатления: лес – это не лужи в парке с плавающим в них мокрым тополиным пухом, не бесконечные километры асфальта и не городская бетонная клетка, это – дикий простор, живой и неизведанный. А рядышком снисходительно поглядывали на щенячий восторг синих сапожек видавшие виды чёрные сапоги сорок третьего размера, с высокими голенищами и утепляющим внутренним покрытием.


Всё было готово. Субботним вечером ключ повернулся в дверном замке, и Александра, едва ступив через порог, сказала:


– Так, Лёнь, собираемся. Там нас уже ждут, оказывается.


Ксения подъехала одновременно с ней, и у нас не оставалось времени даже перекусить. Хорошо, что я заблаговременно собрала рюкзак, а то сейчас забегали бы кругами по квартире…


– Уф, – крякнула Александра, приподнимая его за лямки. – Ты туда камней, что ли, наложила?


– Это мёд тяжёлый, – предположила я. – А в остальном – всё только самое необходимое.


– Спорим, половину всего этого можно выкинуть, – хмыкнула моя супруга.


– Нет, нельзя, – решительно отрезала я. – И так по минимуму: бельё, полотенца, аптечка, прокладки, влажные салфетки, запасные носки и одежда, дождевик, зонтик, термос, консервы, хлеб. – И легонько съязвила: – Не беспокойся, вечерние платья и кремы с косметикой я оставляю дома.


– Вот за это – спасибо, – в тон мне ответила Александра.


К рюкзаку прилагался пакет с банками, обёрнутыми в мягкие тряпки для безопасности, а также металлическими крышками и закаточной машинкой.


– Это я понесу, – поспешила я успокоить Александру.


Десять минут – и мы уже спускались по ступенькам. Мой Ангел в сапогах и с увесистым рюкзаком выглядел этаким завсегдатаем турпоходов, а у меня была одна забота – не стукнуть ненароком банки.


Вместительный внедорожник ждал нас около подъезда. Синяя свежесть вечера сразу влилась мне в грудь осенней тревогой, когда Ксения вышла из машины навстречу нам:


– Ого, сколько вы с собой понабрали!.. Так, в багажник сейчас всё это закинем, ладно?


Между делом – рукопожатие с Александрой и быстрый поцелуй в мою щёку. И лёгкий, как тёплые мурашки по спине, интимно-ласковый шёпот:


– Привет, Лёнечка.


В машине сидела девушка, чьё лицо я не очень разглядела. Впрочем, фигурка у неё была миниатюрная и изящная; шерстяной беретик и шарф уютно белели в осеннем сумраке.


– Меня Леной зовут, – сразу дружелюбно представилась она.


– А я – Алёна, для друзей – Лёня, – ответила я.


Лене было двадцать два, она в этом году окончила университет и устроилась на свою первую работу – психологом в детский сад. Зарплата, конечно, маленькая, но всюду требовались сотрудники с опытом, а она – молодая выпускница. Особо выбирать не приходилось.


– Надо же где-то этого самого опыта набираться! – Нежный, шелковистый смешок прозвучал неунывающе, от него в машине стало даже как-то светлее. – Ну, и всё-таки по специальности.


Свою личную жизнь на работе Лена не обсуждала, а по «официальной» версии для особо любознательных сотрудниц из детсадовского женского коллектива у неё был парень. А «парень», мягко захлопнув дверцу машины, блеснул мне взглядом с водительского сиденья:


– Уже нашли общий язык, девочки? Молодцы.


С Леной кто угодно нашёл бы общий язык. С ней и освещение в салоне не требовалось включать: она сама озаряла всё вокруг своим тёплым, весенним светом. С одной стороны, я была спокойна за сердце Ксении, а с другой – при мысли о том, что и Лена могла оказаться лишь очередной из её подруг, душу ранили, врастая, недобрые кристаллики льда, а брови хмурились.


Дачный посёлок располагался недалеко от леса – гуляй не хочу. Дачу Ксении язык не поворачивался назвать двухэтажным коттеджем: снаружи она выглядела, как сказочный теремок. На участке росли яблони, вишня, малина, смородиновые кусты; имелась выложенная плиткой круглая площадка с мангалом, а по периметру белел симпатичный деревянный заборчик – скорее символический, нежели призванный защищать от посягательств. В окружении пышных кустов черноплодной рябины стояла беседка, украшенная ажурной деревянной резьбой.


– Вот это и есть моя, так сказать, загородная вилла, – сказала Ксения, выгружая вещи из багажника. – Насмотрелась я на вашу дачу – даже завидно стало, самой захотелось такой уголок для отдыха иметь.


– Здесь приятно, – похвалила Александра, осматриваясь. – И лес близко.


Воздух здесь резко отличался от городского. Свежесть, спокойствие, тонкий аромат осени – весь этот коктейль запахов чаровал и умиротворял, наполнял грудь листопадным дыханием надвигавшейся ночи.


Мы вошли. Деревянный интерьер с имитацией бревенчатых стен мягко сиял насыщенно-янтарным уютом и дышал домашним теплом; бросив на пол охапку дров, Ксения ласково обратилась к своей девушке:


– Леночка, покажи Лёне и Саше их комнату, а я пока камин раздую.


Лена повела нас на второй этаж по деревянной лестнице с резными перилами, а я наконец-то при свете разглядела её, и у меня под ложечкой засосало от щекотного чувства дежавю. Я словно наткнулась на зеркало, но не простое, а поворачивающее время вспять. Сняв беретик, Лена освободила волосы, и они заструились русыми, местами чуть осветлёнными прядями до самого пояса.


– Вот здесь ваша спальня, – сказала она, открывая дверь.


Украдкой глянув на Александру, я не увидела на её замкнуто-сосредоточенном лице никакой реакции на увиденное, и меня одолела гипнотическая оторопь: может, мне одной это мерещилось? А комната наша между тем оказалась просто чудесной, выдержанной всё в том же стиле бревенчатого дома. Кровать с толстыми столбами из отёсанных брёвен была двухъярусной, но на каждой из постелей вполне могло поместиться двое человек. Александра пристроила у кровати рюкзак и пакет с принадлежностями для заготовки ягод:


– Ну, тогда мы тут вещи оставим.


– Да-да, конечно, – с улыбкой закивала Лена, блестя ровными зубками. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома… Угощение готово, сейчас стол организуем!..


Хоть нас и выдернули из дома без ужина, но взамен привезли к щедро накрытому столу: пирог с мясом и картошкой, открытый пирог с яблоками, рулетики из сёмги, салаты – одним словом, здесь имелось всё для полноценного праздника живота. Стол венчала пара бутылок вина, солидная коньячная бутылка и картонные пакеты с морсом.


– Ух ты, прямо целый банкет, – вырвалось у меня.


– Леночка всё сама готовила, – любовно притягивая девушку к себе, бархатно мурлыкнула Ксения. – Она у меня такая хозяйка, что просто диво!


За чугунной каминной решёткой жарко трещал огонь, зажигая янтарно-хрустальные узоры на пузатых коньячных бокалах Ксении и Александры. «За наших прекрасных половинок», – чокнулись они. Мы с Леной пили вино – настоящий жидкий рубин, в букете которого в единый узор сплелись ветки шиповника и розы, унизанные терпкими вишнёвыми яхонтами и окутанные уютным бархатом кофейного шлейфа. Мягкий хмелёк уже начал брать меня в свои ласковые объятия, впрыскивая в кровь тёплую истому благодушия. Ванильный вкус яблочного пирога ласкал нёбо: ела и ела бы эту прелесть бесконечно.


– Готовишь отлично, – шепнула я, склонившись к плечу Лены. – Мама научила?


Зарумянившись от похвалы, та кивнула. Мамины старания не прошли даром: способная дочка уже сейчас могла проторить дорожку к любому сердцу, очаровывая желудок. Вот только знала ли мама, что сердце для покорения девушка выбрала не мужское?


Вечер плавно катился в ночь. Ксения редко смотрела на меня, уделяя максимум внимания Лене, но, изредка встречаясь с её взглядом, я словно попадала в тот вечерний снегопад, в тесное кольцо из сонных парковых деревьев, когда вместе со снежными хлопьями на плечи мне задумчиво опускались слова: «Вы – Прекрасная Женщина, и я люблю вас». О, этот коварный враг-друг, хмель! Какие ещё заблуждения прошлого он был способен вытянуть на свет божий с тёмного дна памяти? А Ксения, перебирая частоты на радиоприёмнике, нашла старую-престарую советскую песню… Наверно, на «РетроFM» попала.


– О, старьё какое… Но душевно звучит, – сказала она, останавливаясь за стулом Лены и обольстительно кладя руки на плечи девушки. – Милая, как насчёт медленного танца?


С очаровательно опущенными ресницами Лена вложила свою ручку в галантно протянутую ладонь и очутилась в кольце чувственных, многообещающих объятий. А Ксения, вальяжно покачиваясь и переступая ногами, подпевала радиоприёмнику.


– «Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь, другой бы улицей прошёл, тебя не встретил, не нашёл*», – на интимно близком расстоянии от Лениной щёчки пыталась она изображать лирический тенор, и ей с её довольно низким тембром это удавалось вполне похоже.


Допив, Александра поставила бокал и откинулась на спинку стула. Отблеск огня плясал в жемчужно-серых льдинках её глаз, не в силах их отогреть, и я решила взять это дело на себя: жара, разожжённого во мне вином, хватило бы на двоих. Накрыв разгорячённой ладонью руку моего Ангела, я улыбнулась:


– Потанцуем?


Пусть не с первого раза, но мне удалось прогнать осенний холод из этих глаз и вызвать в них тёплый отклик. Ледок дрогнул и сломался под напором моей улыбки, и мы слились воедино, покачиваясь на волнах далёких семидесятых.


– Хорошая всё-таки песня, – выдохнула я, танцуя с Александрой щекой к щеке.


– Угум, – согрел мне ухо ответ. – И была бы ещё лучше, если бы кое-кто тут не воображал себя гением пародий.


– Ку-ку, я всё слышу! – щёлкнула пальцами Ксения, не переставая блаженствовать: её ладонь переместилась ниже Лениной талии.


Потом звучали ещё другие песни, но я оставалась в плену чар самой первой и ловила себя на желании нажать на перемотку, чтобы прослушать её опять… Увы, проиграть заново радиотрансляцию было нельзя. «Ладно, потом найду, на “YouTube” чего только нет», – подумала я, и с этим решением в животе у меня разлилось щемящее тепло.


– Ладно, по последней – и спать, а то головка с утра будет бо-бо, – сказала Ксения, плеснув коньяка себе и Александре. – Завтра в лес идти…


Пока они пили по последней, мы с Леной успели убрать со стола и вымыть посуду. Какие-то слова крутились у меня на языке, беспокоили и клевали меня, а призрак песни звал за собой в небо, но я так ничего и не сказала Лене. «Незачем», – решила я.


Новенький комплект постельного белья в гостевой спальне манил прилечь и смять его свежую нетронутость. Скользя ладонями по столбам, Александра усмехнулась:


– Сюда бы соломы набросать – и ни дать ни взять сеновал. Ну что, вниз ляжем или наверх?


Коньячный букет в её дыхании смешивался с моим, винным, и наши губы сами непрошенно слились. Карабкаться на верхний ярус не было ни сил, ни желания, и мы, естественно, нырнули вниз.


– Мм, – блаженно простонала я, чувствуя жар любимых рук на себе.


Этой ночью на Ангела накатила непривычная сумасшедшинка, зубастая и немного злая во хмелю. Белокрылую нежность сменила жестковатая и напористая властность, коей я не смела прекословить, лишь пытаясь чуть смягчить её поцелуями. Сегодня Ангел был со мной ершистым и нервным, долго не мог угомониться, хотя встать нам предстояло довольно рано.


– Саш, – наконец шепнула я в жарком изнеможении. – По-моему, у нас с Леной есть что-то общее… Ну, в смысле, сходство… не находишь?


– Н-да? Охо… – раздался в ответ полусонный хмык-зевок. – Не знаю, как-то не присматривалась. В любом случае, повторить тебя нельзя: ты одна такая, малыш.


– Нет, правда, что-то такое есть, – цеплялась я за своё наваждение, усугублённое усталостью и хмелем, а где-то на невидимом горизонте ночи маячило: «Представить страшно мне теперь…»


– Да ну, она ещё совсем зелёная девчонка, – защекотало мне ухо дыхание Александры. – А ты… мм… женщина.


– Бальзаковского возраста? – некстати вырвался у меня горько-кислый, неловкий смешок.


– Нет, в самом расцвете красоты и сил, – куснул меня Ангел за мочку уха.


– Комплименты на троечку, – поморщилась я.


– Ну, сделай скидку на коньяк, – усмехнулась Александра. – Завтра попробую на трезвую голову переэкзаменоваться.


Остаток ночи я промучилась на грани сна и яви, в тягостном полубреду, медленно протрезвляясь навстречу рассвету и слушая сопение Ангела. Под утро дурнота начала вить верёвки из моего нутра, и я сто раз пожалела, что не догадалась положить в аптечку какое-нибудь средство от похмелья и капсулы для печени. Помучившись часа полтора в постели, я потихоньку встала и полезла в рюкзак в поисках своего тонометра; по закону подлости, он был на самом дне. Чтобы не будить Александру писком прибора, я оделась и выбралась во двор.


Такого тумана я давно не видела. Его голубая предрассветная завеса окутала землю, размывая очертания соседних домов; относительно чётко был виден только забор, а всё, что дальше – словно в дыму. Ёжась от пронизывающей сырости, я уселась в приглянувшейся мне вчера уютной беседке, высвободила руку из-под куртки, надела манжету и нажала на кнопку. Привычный давящий охват и жужжание насоса, потом писк в такт сердцебиению… Вышла я во двор без колготок под джинсами, и холод сиденья чувствовался сквозь ткань.


«Пфф», – спустился из манжеты воздух: измерение закончилось. В утреннем сумраке чёрные цифры на мониторе прибора было трудно разглядеть, но я кое-как разобрала. Повышено, но, впрочем, не катастрофа. Алкоголь на моё давление не особо воздействовал, а вот соль… Да, не следовало вчера так увлекаться рулетиками с рыбой.


– Доброе утро, Лёнечка.


К беседке шла Ксения – в камуфляжных брюках, в куртке внакидку и с запотевшей бутылкой пива из коричневого стекла. Мои плечи свело зябкой дрожью: на улице и без того не жара, а она ещё и пиво холодное пьёт. Хотелось чаю – терпкого, зелёного, с жасмином, лимоном и сахаром. А Ксения, заметив тонометр на столике, озабоченно нахмурилась.


– Ты плохо себя чувствуешь? – спросила она, присаживаясь напротив.


– С солёной рыбой вчера переборщила малость, вот и поднялось чуть-чуть, – нехотя пояснила я.


Её тёплая ладонь накрыла мою руку, лежавшую на столике, и в сердце ткнулось что-то тупое, округлое… Неловкость.


– Может, воды хочешь? – заботливо осведомилась Ксения. – Минералка в холодильнике есть.


– Лучше чаю, если можно, – пробормотала я.


– Сейчас. Я мигом, – кивнула Ксения. И, задержавшись между столбами у входа в беседку, добавила: – Ты не сиди тут, замёрзнешь же… Иди лучше в дом.


Мне хотелось подышать воздухом, и я отрицательно качнула головой. Закутавшись в куртку, я слушала туманную тишину, а на задворках памяти звучало: «…что я не ту открыл бы дверь, другой бы улицей прошёл…»


Стук. Это на столик встала толстостенная глиняная кружка, от которой поднимался уютный парок, а с края свисала ниточка от чайного пакетика. Чёрный… Ну ладно, сойдёт и этот, с бергамотом. Попробовав, я отдёрнула губы: только что заварен, почти кипяток.


– Может, всё-таки лучше в дом пойдём? – завладев моей рукой и чуть сжимая пальцы, снова предложила Ксения.


Я опять качнула головой. В чаепитии на холоде было своеобразное удовольствие.


– А давно ты с Леной познакомилась? – спросила я, когда чай остыл до приемлемой температуры.


– Четыре месяца встречаемся, – ответила Ксения, приложившись губами к узкому горлышку бутылки и сделав глоток пива.


– Славная девушка, – только и смогла я сказать.


– Тоже так думаю, – чуть приметно улыбнулась моя старая знакомая, а в глазах у неё вьюжил тот зимний вечер. – Увлекается икебаной и вязанием.


«…А не писаниной», – добавила про себя я.


В полвосьмого мы собрались за завтраком. Я решила: никакой больше рыбы, а поэтому съела только кусочек ванильно-яблочного пирога. Другой, с картошкой и мясом, лёг бы сейчас на мой взбаламученный дурнотой желудок тяжёлым комком.


– Выходим минут через сорок, – глянув на часы, сказала Ксения. – Как раз совсем рассветёт.


В этом был здравый расчёт: пока мы дойдём до ягодного местечка, пока наберём клюквы, пока вернёмся – вот уже и обед. А ещё возня с вареньем…


*


Мои синие сапожки были довольны: сколько всего набилось в их рифлёные подошвы за время шестичасовой лесной прогулки! Ягоды, трава, опавшие листья, камушки… И всё это вперемешку с мокрой землёй и глиной – по тяжеленной лепёшке на каждом сапоге. Края подошв ощетинились хвоей и мелкими веточками. Знатно погуляли!..


Мы собрали двадцать килограммов клюквы: десять – Ксении с Леной, десять – наши. Два полных ведра наконец-то стояли на кухне, а как мы их волокли до дома – о, это жуткая история… Вытащив из сапог гудящие ноги с бледными распухшими щиколотками, я закинула их на колени моего Ангела.


– Отекли-то как, – нахмурилась Александра, массируя их горячими сильными пальцами. – Аж вен не видно…


А я уже мысленно колдовала над клюквой и думала о том, что мёда маловато – часть ягод придётся всё-таки сварить. Но сначала – помыть и перебрать… Сколько работы! А ведь уже два часа, обедать пора… Моё «после вчерашнего» худо-бедно улеглось, и желудок не возражал против чего-нибудь существенного и сытного. Если утром он ещё привередничал и разделял еду на лёгкую и тяжёлую, то сейчас за милую душу перемолол пирог с картошкой и мясом, как мельничный жёрнов – и ничего, не подавился и даже не икнул. Ноги ныли адски, но выхода не было: завтра понедельник, всем на работу, а значит, с ягодами надо управиться сегодня.


Ягодка за ягодкой, ягодка за ягодкой – блестящие алые бусинки падали в таз чистыми, проходя через воду и наши пальцы. Сорок пальцев против двадцати килограммов клюквы – это вызов, но права пословица: «Глаза боятся, а руки делают». Кровь земли, соединившись с сахарным сиропом, превращалась в кисло-сладкое лакомство, которому после первого закипания следовало дать выстояться половину суток, а потом уж только доваривать, но мы таким временем не располагали, а потому подождали три часа. Тридцать минут варки – и вот она, целительная лесная сказка, заключённая в стекло и запечатанная крышками. Ксения, обнимая Лену сзади, нашёптывала ей нежный вздор, а мой серьёзный Ангел занимался делом – измельчал нашу часть клюквы в блендере.


– Лёнь, всю перемалывать?


– Нет, половину, – отозвалась я. – Мёда хватит только на пять кило. Остальное сварим, как обычно.


Берегитесь, простуда и авитаминоз: против вас я готовлю целебное снадобье!.. В нём заключена солнечная сила мёда и клюквенный румянец, а ещё вся нежность моих рук.


– Мм, – улыбнулась Ксения, попробовав ложечку этого чуда. – По-моему, даже вкуснее варенья. Ты колдунья, Лёнь…


К прошлому не было возврата: тот снег давно растаял, а деревья уже забыли увиденное, как старый сон. Осталось лишь это маленькое клюквенно-медовое волшебство в чайной ложке и на губах, да ещё лёгкая мятная горечь улыбки.


– Однако, уже поздно, – нахмурилась Александра, посмотрев на часы. – Лёнь, ничего, если мы заберём оставшуюся клюкву с собой, и ты её дома доваришь? Мне на работу завтра, а надо ещё до дома добраться, помыться и отдохнуть…


Да, за всей этой вознёй время пролетело незаметно: вот уже и вечерний сумрак заглядывал в окна, а Ксения – в мои глаза.


– Спасибо, Лёнь… Ты сегодня на денёк вернула лето, – сказала она. И добавила с грустной улыбкой: – А теперь оно опять уходит… Но забыть его нельзя. Оно – не из тех, которые проходят бесследно.


Лена не слышала этого – отошла умыться, а Александра понесла тяжёлый рюкзак с нашими банками в машину.


– И тебе спасибо за этот день, – едва слышно проронила я.

*

В тазике на плите попыхивало клюквенное варенье, на часах была полночь, а в моих наушниках звучало: «Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь…» Переступив порог квартиры, я первым делом нашла и скачала привязавшуюся песню, а теперь слушала и переслушивала, не в силах остановиться. На дисплее рядом с треком стоял значок повтора.


Сладость клюквы в меду мешалась на губах с солью слёз.


Руки Александры обняли меня сзади, а один наушник телефонной гарнитуры перекочевал к ней в ухо.


– Знаешь, мне и правда страшно представить, что было бы… – Её палец стёр с моей щеки влажную дорожку. – Ты чего?


– Не знаю, – улыбнулась я, со вздохом пытаясь отпустить из груди давившую на сердце непонятную печаль. – Песня хорошая… А со мной, наверно, что-то не так…


Рядом с вареньем на плите зашумел чайник, на стол встали две чашки.


– Всё с тобой так. Женщины, чижик, бывают разные: одни, как бабочки-однодневки, не оставляют после себя ничего, а другие, войдя в чью-то жизнь, делят её на «до» и «после». Их невозможно забыть.


Кипяток, источая клубы пара, заструился в заварочный чайник.


– …И я счастлива, что мне досталась именно такая.

*

________________


* «Случайность», сл. Е. Долматовского, муз. А. Экимяна.

*

16-18 апреля 2014 г


© Copyright: Алана Инош


Ссылки на официальные страницы автора Алана Инош:


Проза.ру: http://www.proza.ru/avtor/alanaenoch


Самиздат: http://samlib.ru/i/inosh_a/


Книга фанфиков ( Фикбук): http://ficbook.net/authors/Алана+Инош


Yuri Collection:

http://yuri.teinon.net/fanfiction/byauthor/%C0%EB%E0%ED%E0+%C8%ED%EE%F8


@дневники: http://enoch.diary.ru/


Сообщество Вконтакте: http://vk.com/alanaenoch

Загрузка...