Чайки над Кремлем

11

На следующий день, подойдя к ресторану «Палас», находившемуся на первом этаже отеля, Алекс Гертнер заметил сидящего в одиночестве Вольфганга Келлера. Келлер лениво читал газету – видимо, ожидая заказа. Алекс помнил строжайший запрет на незапланированные контакты и, видимо, прошел бы мимо, если бы в этот момент Вольфганг не отложил газету в сторону и его глаза не встретились бы с глазами Алекса. Гертнер чуть заметно пожал плечами и собрался двигаться дальше, но Келлер вдруг коротко кивнул, и Алекс вошел в ресторан.

– Садитесь, прошу, – Вольфганг чуть привстал в кресле. – Очень удачно вы оказались здесь сегодня. Я как раз собирался вас разыскать.

– Что-нибудь случилось? – Гертнер сел на предложенный стул.

– Нет-нет, я просто хочу познакомить вас с корректировкой плана. Но, если не возражаете, давайте выпьем кофе – я себе заказал, думаю, вам тоже сейчас принесут. А для того чтобы, поговорить – давайте совершим небольшую экскурсию на Славянский остров. Не возражаете?

– Конечно, нет. У меня сегодня свободный день. Я имею в виду службу, – пояснил Гертнер. – Обычно приходится каждый раз что-нибудь сочинять – вроде больной тетушки или неожиданно прилетевшего родственника.

– Родственник, видимо, я? – Келлер рассмеялся.

– Нет, что вы, – Гертнер тоже улыбнулся. – Вы – близкий друг моего покойного отца, богач и меценат.

– Польщен. А сегодня, значит…

– Количество туристов, последнее время, очень сократилось. Экскурсий мало.

– Прекрасно. Значит, сегодня я путешествую с личным гидом.

– Считайте, что так.

После кофе они отправились в порт и, через полчаса полупустой прогулочный катер доставил их на искусственный остров.

– Странная фантазия… – сказал Келлер, разглядывая собор Василия Блаженного.

– Вы имеете в виду строителей собора или создателей заповедника? – поинтересовался Алекс.

– Ну, разве у Шахта есть фантазия? – Келлер усмехнулся. – Кстати, церковь открыта для посещений?

– Не сейчас, – ответил Гертнер. – Вообще-то там музей славянского искусства. Как пример деградации славян вообще и русских в частности.

Вольфганг Келлер внимательно посмотрел на него.

– Простите, Алекс, вы – русский? – спросил он.

– Вся наша группа состоит из русских. Даже Ольга, как вы вчера убедились.

– Да, Ольга… Ее шеф, группенфюрер Эрих фон Шредер… – Вольфганг, – Келлер оторвался от созерцания разноцветных куполов. – Кстати, вы сегодняшних газет не читали?

– Нет, а что?

– Сегодня повешена очередная группа заговорщиков. Генерал Власов, фельдмаршал Роммель, полковник фон Штауфенберг, полковник фон Шредер… Разумеется, бывший генерал, бывший фельдмаршал, бывшие полковники.

– Кто бы мог подумать! – вдруг рассмеялся Гертнер.

– Вы о чем?

– Не о чем, а о ком. О генерале Власове. Как я ненавидел его, когда он перешел на службу к Гитлеру! Я был тогда совсем молоденьким сержантом, я готов был убить его. И вот теперь – пожалуйста, оказывается, он – герой Сопротивления. Кстати, Вольфганг, – он посерьезнел, – конечно, это не имеет никакого значения, но только Макс Вальдхайм, в свое время, был ярым сторонником Власова.

– Это действительно не имеет никакого значения, – заметил Келлер. – Смотрите, как странно!

– Что именно?

– Да вот – чайки на Красной площади… Идешь – и словно сон видишь, верно?

Действительно, несколько чаек, нисколько не боявшихся людей, степенно прохаживались по тщательно сохраненному мощенному участку Красной площади.

– Первое время я тоже никак не мог привыкнуть, – сказал Гертнер. – Все казалось: сверну за стену, а там – ГУМ. Сворачиваю – а там берег морской, чайки кричат, ветер гонит рябь. Катера с туристами, чужая речь… – он махнул рукой. – Потом привык. Сейчас, иной раз не могу вспомнить, как оно было до войны. Я ведь сам – москвич. Жил на Садовой. Это, примерно, вон там. Видите? Вон тот катер, по-моему, как раз над Садовой и проплывает… А почему вы спросили о газетах?

– Да вот, видите ли, полковник Шредер. Фон Шредер, – лениво, словно нехотя, протянул Келлер. – Не родственник ли он нашему будущему клиенту?

– Не знаю. А если даже так – что из того? – видимо, Алекс все еще находился в плену воспоминаний. Лицо его было меланхоличным.

– А то, друг мой, – вдруг резко сказал Келлер, – что если он – брат нашего, то мне неясно, почему гестапо не арестовало и его заодно? Ведь именно так это делалось всегда, разве вы не знаете? А его даже от должности не отстранили!

Алекс явно встревожился.

– Действительно, странно… Вы уверены, что они – не однофамильцы? – спросил он.

– Нет, – буркнул Келлер. – Не уверен. Но проверить это необходимо. Встретьтесь с Ольгой и выясните.

– С Ольгой? – Алекс Гертнер удивленно взглянул на него. – Разве она ничего вам вчера не сказала?

– А что она должна была мне сказать? – недоуменно спросил Келлер. – Я выяснил у нее то, что считал необходимым, после чего проводил домой.

– Но ведь она уехала в Берлин. На пять дней. В командировку. Так, во всяком случае, мне сообщили в приемной рейхскомиссариата.

– Что? Что вы сказали, Алекс? – словно не расслышав, Келлер повернулся к Гертнеру всем корпусом. При всем том, что Гертнер был занят собственными мыслями, он не мог не отметить про себя совершенно необычное выражение лица берлинского посланника – словно тот был и обескуражен, и обрадован одновременно. – Уехала в Берлин? И предварительно не поставила вас в известность?

– Но… я не вижу в этом ничего особо странного, – Алекс развел руками. – В конце концов, такое случалось и раньше. Она ведь служащая рейхскомиссариата, вынуждена подчиняться приказам, по сути – военный человек, хотя и не носит форму.

– Именно так, Алекс, именно так… – процедил Келлер. – Военный человек, хотя и не носит форму. В самую точку попали. Только, если уж быть абсолютно точным – не военный человек, а человек гестапо.

– Что?! Вы с ума сошли! – воскликнул Алекс. – Вы же сами…

– Во-первых, не кричите, мы здесь, все-таки, не в полном одиночестве, – Келлер указал на маленькую группку туристов – человек шесть или семь – прибывших на остров тем же катером и сейчас с любопытством разглядывавших закрытый собор. – Давайте-ка лучше, не торопясь, спустимся к воде и прогуляемся по берегу, – он взял Алекса под руку, и они подошли к самой кромке берега. Мощеная площадь здесь плавно уходила под воду, постепенно исчезая в темно-зеленой глубине.

– Я сейчас объясню вам, в чем состояла вчерашняя проверка, почему она ничего не дала и почему я считаю себя полным болваном, – процедил Вольфганг сквозь зубы. – А что делать – мы с вами попробуем решить вместе… Если только еще не поздно… Видите ли, Алекс, – начал Келлер, когда они остановились у самой воды. – Я исходил из неверной посылки, будто нам противостоят такие же дилетанты, как – извините, но это правда – мы сами. Да-да, я говорю не «вы», а «мы», я такой же. Не то, чтобы я считал гестапо дилетантами, но я так действовал.

Алекс слушал молча.

– То есть, с самого начала я предположил, конечно, что ваша организация должна находиться в поле зрения спецслужб. Очень уж много огрехов вы допускаете. Это не в укор, Алекс, другие допускают не меньше. Да, – повторил он, глядя на темно– зеленую, подернутую рябью воду. – Другие допускают не меньше, и сразу же оказываются на крючке, а вы – нет. Вы, совершенно нелепым образом, по школярски, завербовываете ценнейшего человека в канцелярии, и этот человек оказывается ключевым в подготовке операции… совершенно идиотской по замыслу… не спорьте, я могу это доказать. У меня опыта больше, чем у вас у всех, вместе взятых. Это же надо было додуматься: взрывчатка под кроватью рейхскомиссара, в спальне!

Алекс покраснел от негодования, даже уши у него пылали:

– По-моему, вы…

– Успокойтесь, я вовсе не виню вас. Это первый опыт, что говорить. Я, в свое время, был еще наивнее… Так вот, я предположил, что именно этот ваш ценнейший агент и есть человек гестапо. Меня удивили две вещи: во-первых, ее появление в самолете. Если гестапо знало, что и я лечу тем же рейсом и что ее фотография вами передана в Центр, то было просто недосмотром или глупостью отправлять ее. Это ведь должно было немедленно насторожить меня. Не бывает, чтобы два человека, причастных к одной и той же операции случайно встретились. Потом я понял – никакого недосмотра не было, они действительно хотели вызвать у меня подозрение.

– Зачем? – удивился Алекс.

– Сейчас узнаете. Естественно, я должен был немедленно заняться ее проверкой и тут столкнуться со второй вещью, которая, как я говорил, удивила меня во всей этой истории.

– С какой же?

– Совершенно невероятная, просто-таки немыслимая для разведчика легенда. Русская девочка, прошедшая германизацию, забывшая прошлое, получившая немецкое имя, этот эмоциональный шок при выяснении правды и, наконец, согласие сотрудничать с русским подпольем. Все это показалось мне нелепостью еще в Берлине, когда Центр ознакомил меня с вашими донесениями. И готовится к проверке я начал еще там. Мне удалось получить ее первое досье – когда она только прибыла в Германию, в детский лагерь. Там были собраны данные обо всяких мелочах, очень важных мелочах – чем болела в детстве, с кем дружила. Какими были отношения с отцом. Тогда я придумал план проверки – опять-таки, исходя из того, что мы имеем дело с Маргаритой Готтберг, немкой от рождения, получившей в качестве легенды биографию русской девочки. Я решил, что здесь, в Нойштадте, столкну вашу Ольгу – или Маргариту – с ее отцом…

– С отцом?! – Алекс был поражен. – То есть, вы вчера повезли Ольгу на встречу с отцом?

– Совершенно верно. Он указал на примету, характерную для его дочери. Оказалось, примета имеется. Но меня убедила окончательно неадекватность Ольгиной реакции… ее нестандартность… Теперь, только теперь я понял истинную причину.

– Погодите, погодите… – Алекс отчаянно замотал головой. – Я ничего не понимаю. Отец признал Ольгу? Да или нет?

– Откуда я знаю? – буркнул Вольфганг, отворачиваясь. – Неужели вы думаете, что я, и правда, мог найти ее отца? Это был всего лишь актер, берлинский актер, бывший. Из русских, это единственная правда. Но примета – эта примета, действительно, имелась, в том самом личном деле я сам видел справку о медицинском освидетельствовании, имевшем место тринадцать лет назад. Но вот реакция девушки была очень странной. Мне трудно передать словами, но… я поверил.

– Что же вас разуверило теперь?

– Она уехала… Все мои подозрения немедленно появились вновь – и об абсолютном благополучии вашей группы, и о ее легенде… А дошло до меня только сейчас, – он повернулся к Гертнеру и невесело улыбнулся. – Алекс, против нас действуют профессионалы. Конечно, Ольгу превратили в Маргариту десять лет назад. Превратили по-настоящему. Ничего из своей русской жизни она не помнила. И то, что она рассказывала, действительно было легендой. Но ведь это блестящий и очень профессиональный ход со стороны ее шефов – дать агенту, в качестве легенды, его подлинную биографию. С маленьким нюансом – сам агент убежден, что это ложь, вернее – легенда. Понимаете? Она была убеждена, что она – немка Маргарита Готтберг, вынужденная играть в русскую во имя долга и фюрера, чтобы сорвать замыслы террористов. Они специально действовали так, чтобы вызвать у меня (или любого другого серьезного человека) стремление проверить и опровергнуть их невероятную, шитую белыми нитками легенду. И проверка должна была доказать, что все, сказанное их агентом – чистая правда. Маргарита Готтберг немедленно становилась самым проверенным и самым доверенным человеком в вашей организации, понимаете? Что бы ни происходило теперь – психологически мы не могли бы более подозревать ее ни в чем! – Вольфганг замолчал.

– Как же вы объясните ее внезапный отъезд? – спросил Алекс. – Насколько я понимаю, все происходило именно так, как того желали ее гестаповские шефы… если принять вашу гипотезу как истину. Ей (или им) больше не о чем было беспокоится.

– Это не гипотеза, Алекс, увы, это не гипотеза, и, к сожалению, мы еще убедимся в этом… – Келлер невесело улыбнулся. – Мы на хорошем крючке, Алекс, и мне очень бы хотелось узнать, что за гадость запланировало гестапо. А в отношение ее отъезда… Есть у меня одна сумасшедшая мысль. Мне показалось, что вчерашняя встреча ее, по-настоящему, потрясла. Думаю, что эмоциональное потрясение, о котором она рассказывала, в действительности ей пришлось испытать лишь вчера. Я ее понимаю. Жить с уверенностью, что ты немка, потерявшая своих родителей, считать свою истинную биографию – искусной фальсификацией, созданной горячо любимым начальством, и вдруг оказаться перед фактом того, что начальство тебя обманывало, что это и есть твоя подлинная биография, что ты русская… – Келлер замолчал. Гертнер тоже молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Наконец, он спросил, очень неуверенно:

– Хорошо, допустим, вы правы. Но зачем гестапо нужно это? Они ведь, фактически, попустительствовали, можно сказать – поощряли подготовку убийства рейхскомиссара. Пусть идиотскую, непрофессиональную, но, тем не менее, могущую сработать. К чему весь этот риск?

Келлер вздохнул.

– Не знаю, – честно признался он. – Пока не знаю. Но я не исключаю и того, что фон Шредер, казненный сегодня, и фон Шредер, заботливо подготовленный вами к вояжу на тот свет – родственники. Убрав его нашими руками, гестапо избегает ненужной огласки. А убрать его им необходимо – никому еще не прощались родственные связи со злодеями, покушавшимися на жизнь фюрера.

– Очень уж хитро и запутанно, – сказал Гертнер. – Куда проще организовать авиа– или автокатастрофу.

– Вы правы, – Келлер кивнул. – Я тоже так думаю. Поэтому, если подобные соображения и входили в планы гестаповцев, то лишь как побочные. Зачем-то им нужно убрать рейхскомиссара, в сущности, экс-рейхскомиссара, руками русского подполья. Причем, громко, с шумом! Взрывчатки, которую вы подготовили для старика, хватило бы на пол-Нойштадта, – он насмешливо покосился на Гертнера. – А единственный человек, который мог бы пролить на это дело хоть какой-то свет, срочно уезжает в Берлин.

– Д-да… – Гертнер опустил голову, тяжело задумался. Слова Келлера не убедили его полностью, но посеяли в душе тревогу: факты, изложенные берлинцем нельзя было ни игнорировать, ни списать на столичное высокомерие Вольфганга. Наконец он поднял голову и взглянул на Келлера. – Я думаю, что есть возможность уточнить хотя бы что-то. Думаю, нам следует навестить моего друга Макса. Знаете, влюбленные иной раз говорят друг другу лишнее.

– Хорошо, если лишнее говорила Ольга, а не он, – Келлер усмехнулся. – В любом случае вы правы. Лейтенант сейчас просто необходим, – он посмотрел на часы. – Времени у нас с вами совсем немного. Пора возвращаться. Я буду в отеле. Постарайтесь навестить меня сегодня же.