Чайник Рассела и бритва Оккама

Глава 1

В конце октября 1938 года колледж Святого Христофора был взбудоражен из ряда вон выходящим событием.

Оксфордский университет нервным расстройством не страдает: спокоен всегда. В последний раз здесь принимали политические декларации в XVII веке, во время гражданской войны в Англии. Херес перед обедом разольют вне зависимости от того, случился аншлюс Австрии или нет.

И тем не менее торжественный обед по случаю встречи выпускников колледжа был испорчен.

Перешли к жаркому (в тот день подавали оленину с брусничным соусом, запивали кларетом 1922 года), когда Реджи, привратник, первым узнавший роковую новость, ворвался в обеденную залу. Реджи склонился над ухом мастера колледжа и сообщил даме Камилле нечто, судя по его и ее выпученным глазам, исключительно неприятное. Разумеется, дама Камилла сделала все возможное, чтобы не сорвать церемонию, и присущая ее чертам снисходительная улыбка не покидала лица, но скрыть беду не удалось. Профессор истории средних веков, русский эмигрант Эндрю Вытоптов сидел подле дамы Камиллы, и шепот привратника достиг и его ушей.

Вытоптов многое повидал на своем веку: он бежал от большевиков из Крыма, голодал в Стамбуле, плясал вприсядку в ресторане «Максим», словом, пережил многое, прежде чем прославился как исследователь схоластики и специалист по Святой Пиппе Суринамской.

И, однако, даже этот опытный муж, знающий жизнь в любых проявлениях, был ошарашен известием.

Эндрю Вытоптов вскочил, расплескав кларет. Его полные белые пальцы дрожали.

— Так, значит, Рассел… Рассел… — вот и все, что смог выговорить профессор и грянулся в обморок.

Не прошло и пяти минут, как весь колледж знал чудовищную правду.

Профессор философии сэр Уильям Рассел был найден мертвым в своем кабинете. И если бы просто мертвым! В конце концов, сэру Уильяму было 102 года, и приличествующая случаю скорбь могла быть смягчена соображениями о возрасте покойного. Впрочем, сэр Уильям был в превосходной форме: играл в гольф, охотился на лис, выпивал три пинты пива за обедом и (по непроверенным слухам) был отцом ребенка преподавателя социологии Анны Малокарис. Словом, умирать профессор философии отнюдь не собирался. И, однако, почил. Но не почил, отнюдь нет! Был, по всей вероятности, лишен жизни, как мягко сказала дама Камилла, избегавшая резких суждений.

— Убит?! — возопил позитивист Хьюго Бэрримор, коллега покойного.

— По всей вероятности, умерщвлен, — уточнила дама Камилла.

Тело сэра Уильяма нашли в камине его кабинета, голова профессора была втиснута в дымоход, что намекало на знаменитое «Убийство на улице Морг», ставшее известным благодаря новелле американского писателя. Профессор и впрямь был умерщвлен, причем с изощренной, можно сказать, нечеловеческой жестокостью. Горло профессора было перерезано бритвой, а лицо сожжено. Происхождение ожога сделалось понятным мгновенно. Рядом с телом несчастного полиция нашла чайник — не было и тени сомнения в том, что жертву обварили кипятком. Закономерно встал вопрос: что произошло вначале — обварили кипятком лицо, и ослепленный профессор в поисках выхода сам залез в камин? Но кто же станет лезть в камин за жертвой, чтобы там, в дымовой трубе перерезать горло? Или же сначала перерезали горло и затем засунули тело в дымоход? Но, скажите на милость, для чего убитому обварили лицо?

Эти — безусловно, здравые — вопросы задал себе инспектор Скотланд-Ярда Джошуа Лестрейд, анализируя кровавый пасьянс университетской драмы. Он сидел в кабинете мастера колледжа (дама Камилла, потрясенная, уступила ему свой кабинет) и курил «житан» за «житаном» — уже полгода как перешел на черный французский табак.

И кто же, кто мог решиться на эту бесчеловечную, циничную проделку? Орангутанга (того самого, кто прикончил дам на улице Морг) инспектор исключил сразу. Во-первых, парижское убийство произошло без малого сто лет назад и преступная скотина давно умерла; во-вторых, если бы это был орангутанг, то он бы, черт побери, оставил характерные следы — клочки шерсти или отпечатки лап. Ничего подобного обнаружено не было.

Дама Камилла настоятельно просила инспектора провести расследование как можно менее публично: не уведомлять прессу и (о, это самое важное!) не допустить утечку информации в другие колледжи. Можно вообразить, как будет торжествовать ненавистный президент Крайст-черч колледжа, как будет злорадствовать профессура из Тринити, и даже юный студент Исайя Берлин из Алл Соулс не удержится от сарказма. Дело в том, что сэра Уильяма Рассела недолюбливали. Все без исключения преклонялись перед его безупречной логикой (сэр Уильям считал, и не без оснований, себя наследником Уильяма Оккама), и, однако, далеко не всем импонировала его безапелляционная манера разговора.

Инспектор принял пожелания дамы Камиллы к сведению.

И по собственному опыту он знал, что журналисты лишь препятствуют расследованию, а широкая огласка лишь помогает преступнику. Как правило, действия полиции еще проходят этап согласования, а преступник уже осведомлен обо всем из газет. Что касается университетских коллег, то инспектор Лестрейд, не получавший никакого образования вообще, ненавидел и презирал всякую науку в принципе и относился к университету и университетским обитателям без должного почтения. На дрязги, интриги и подковерную борьбу в университете Лестрейд смотрел как на саму собой разумеющуюся реальность. По убеждениям инспектор был социалист и любил цитировать известную фразу Ленина:

«Жизнь в Оксфордском университете напоминает драку хомяков под ковром — ничего не видно, но время от времени выбрасывают труп».

И то, что из-под ковра выбросили очередной труп очередного хомяка, нисколько не удивляло инспектора Лестрейда. Найти убийцу — это была его профессиональная обязанность; избежать огласки — разумная предосторожность для проведения успешной работы.

Лестрейд (и это было первое, что он сделал) потребовал план колледжа. Ветхий чертеж был извлечен из библиотеки; хранился чертеж в рулоне, инспектор придавил желтую бумагу пепельницей и пресс-папье, чтобы держать лист развернутым. Типичный готический особняк: трехэтажная постройка XV века, пронизанная по горизонталям узкими коридорами и связанная по вертикалям тремя лестницами. Причем первой лестницей пользовались и профессора, и студенты; второй лестницей — в основном преподавательский состав; и третьей, черной, лестницей — только прислуга. Прислуга, разумеется, может появляться на всех трех лестницах, но в кладовых, подвалах и чердачных помещениях, куда ведет черная лестница, — только прислуга. Но, конечно, рассеянный профессор может забрести куда угодно.

Существуют любители подобных головоломок: рассчитать по минутам, сколько времени потребуется, чтобы добежать с чердака до кабинета Рассела, вычислить дистанцию от черной лестницы до подвала, а потом остается опросить всех в колледже, сверить показания… морока, конечно, но другого-то пути нет.

Лестрейду не привыкать; взял блокнот, выстроил систему координат: по вертикали — профессора, по горизонтали — часы и минуты.

— А Святое Писание в расчет не взяли? — поинтересовался капеллан колледжа, профессор теологии отец Дональд Браун. Подошел неслышно, склонился над плечом, щека бритая, одеколоном пахнет.

— Если что-то знаете про грехи покойного…

— То исключительно из его исповеди, друг мой, которую не смог бы вам открыть. Но речь совсем об ином, инспектор.

И капеллан поделился с инспектором своими размышлениями теологического характера. Святой Христофор, в честь коего и назван колледж, был, как известно, мучеником. И погиб весьма своеобразной смертью. Злодеи сначала хотели Христофора сварить в раскаленном ящике, но не добились своего, так как святые обычно термоустойчивы. И тогда Христофору отрубили голову.

— Не бритвой, разумеется, — уточнил капеллан, заглядывая в глаза инспектору, — а мечом. Но, согласитесь, последовательность действий сходная.

— А что, — спросил Лейстред, не привыкший к теологическим диспутам и не отличавшийся тактом, — Святого Христофора тоже засунули головой в дымоход?

Но и на этот грубый вопрос ответ нашелся.

— Видите ли, — заметил отец Дональд Браун, — голова несчастного Рассела, когда его извлекли из камина, была перемазана сажей и на человеческую даже не была похожа. Черная, пятнистая… Вам будет любопытно узнать, что Святого Христофора часто изображают с головой черного пса.

Лестрейд слов не нашел: смотрел на капеллана, а капеллан смотрел на инспектора — добрыми голубыми глазами.

Зашла и дама Камилла, улыбнулась снисходительной улыбкой, выслушав капеллана.

— Дымовая труба, собака, бритва, чайник… Как мило, что вы решили нам это рассказать.

Дама Камилла зашла, чтобы добавить деталь, возможно, и несущественную, но кто же знает. Среди бывших выпускников колледжа на вчерашнем обеде присутствовал полковник НКВД Курбатский, прилетевший специально из Москвы. Курбатский в десятых годах оканчивал колледж Святого Христофора.

— Весьма воспитанный человек, — заметила дама Камилла. — Уверена, что он на преступление не способен.

— Говорят, что в Москве… — начал было капеллан, но дама Камилла посмотрела на отца Дональда Брауна и снисходительно улыбнулась. — Впрочем, я мало знаю о Москве, — поспешил закончить фразу отец Браун. — А что изучал полковник?

— Любовная лирика Байрона.

— О, «Стансы к Августе»! — отец Дональд Браун закатил голубые глаза.

Лестрейд остался один и закурил очередную сигарету. Только политики не хватало. Впрочем, и с житиями святых не легче.

Утешил инспектора профессор Хьюго Берримор, заглянувший в полуоткрытую дверь.

— Зашел успокоить вас, инспектор, — сказал профессор. — Уверен, капеллан вам наплел про Святого Христофора, и вам стало дурно. Наплюйте. Знаете правило чайника Рассела?

— Чайника? Из которого Рассела обварили?

— Да нет, — махнул рукой Берримор, — я про другого Рассела, Бертрама. И чайник другой, фарфоровый. А покойного Рассела обварили из железного чайника… Вы меня слушаете?

— Подождите, — сказал инспектор Скотланд-Ярда, — Помедленней, пожалуйста.

— Что тут сложного, — собеседник инспектора возмутился. — Если уж приехали в Оксфорд, терпите: надо шевелить мозгами! В университете два профессора Рассела. Оба позитивисты. Одного, Уильяма, убили. Другой, Бертрам, в Америке. И я тоже позитивист, — добавил профессор Берримор.

— Но вы живы и не в Америке, — уточнил Лестрейд.

— Как видите. Итак, правило чайника, которое придумал Бертрам Рассел…

— Отложим разговор, — сказал Лестрейд. — Я должен сосредоточиться.

Поразмыслив, инспектор решил пригласить Шерлока Холмса. Сотрудничество с популярным частным сыщиком с Бейкер-стрит уже не раз выручало его. Впрочем, Холмс был задавакой и гордецом, общение с ним часто утомляло. К старости он стал невыносим. Хорошо бы найти еще кого-то, еще одного специалиста, который уравновесил бы ситуацию. Тем паче, что и дипломаты, и церковники терпеть резкости Холмса не станут.

Королю Богемии вы еще можете нахамить, этот все стерпит, а председателю НКВД Ежову хамить, пожалуй, не стоит.

Тут подход нужен, такт. И с церковью непросто: есть Бог или нет, это неважно, а кляузы строчить капелланы умеют. А еще эти университетские Расселы, позитивисты с чайниками.

Выбор Лестрейда пал на парижского комиссара полиции Жюля Мегре. Инспектору Лестрейду приходилось сотрудничать с Мегре по делу о серийных убийствах в Берлине: длинными ножами перерезали сотрудников охранного агентства некоего Рема. Тогда-то Лестрейд и оценил спокойную мудрость французского коллеги: дело было крайне деликатным.

Сработаются ли Холмс и Мегре? Лестрейд даже не стал утруждать себя размышлениями на эту тему. В конце концов, оба курят трубки — им будет о чем поговорить.

И, не откладывая, сотрудник Скотланд-Ярда отправил две телеграммы, два приглашения в колледж Святого Христофора.

Знал ли он, подозревал ли инспектор Лестрейд, что, приглашая Шерлока Холмса и Жюля Мегре, он оживляет старый спор номиналистов и реалистов, ту давнюю баталию схоластов, коей славна история Средневековья?