Чеченский излом. Дневники и воспоминания

Кадарская зона

Кадарской зоной стали называть территорию двух населенных пунктов Буйнакского района Дагестана — Карамахи и Чабанмахи, которые образовали самопровозглашенную «независимую исламскую республику», живущую по законам шариата. На всех ведущих к ним дорогах стояли шлагбаумы, посты местных боевиков и щиты зеленого цвета с предупреждающей надписью: «Стой! Здесь действуют законы шариата!»

Федеральные и республиканские законы тут отменили еще несколько лет назад. Главу администрации и начальника милиции в селе Карамахи ваххабиты расстреляли без суда и следствия (полный беспредел!). Всех сельчан, не желавших принимать ваххабизм в качестве вероисповедания и образа жизни, просто изгнали из домов, лишив крова и имущества.

Бацилла исламского экстремизма, занесенная извне, постепенно заразила и жителей других окрестных сел. Правда, далеко не всех. Мулла соседнего Кадара (откуда, собственно, и название «Кадарская зона»), побывав на богослужении в Карамахи, призвал односельчан не общаться с ваххабитами.

— Они не мусульмане — они враги ислама!..

В итоге лишь несколько жителей Кадара и небольшого селения Ванашимахи приняли ваххабизм. Однако и без учета «примкнувших» исламские сектанты представляли собой серьезную силу. Свои возможности и истинные намерения они продемонстрировали еще весной 1998 года, когда под предводительством одного из своих лидеров, Надира Хачилаева, хорошо организованным большим отрядом приехали в Махачкалу (до которой всего час езды), захватили и разграбили здание Госсовета, выдвинув ряд политических условий.

Сложилось критическое положение: органы правопорядка проявляли нерешительность и без приказа «сверху» не собирались давать жесткий отпор. Видя это, лидеры Общественного движения Дагестана собрали отряды народного ополчения для защиты конституционного строя в республике. Ополченцев (противников ваххабизма) поддержало местное духовенство. Фактически в республике сформировалось нечто вроде народного фронта против исламских «ультра»: люди готовы были раз и навсегда покончить с рядившимися в религиозные одежды бандитами.

Федеральный центр в лице тогдашнего министра внутренних дел Сергея Степашина рассматривал сложившуюся ситуацию как угрозу масштабной гражданской войны. Во избежание кровопролития отказались от силовых мер и начали переговоры. В результате бандитов отпустили с миром из Махачкалы. В Карамахи и Чабанмахи их встречали как победителей. Фактически беспорядки и вандализм, учиненные ими в столице Дагестана, попытка изменения конституционного строя республики остались безнаказанными. Мало того, федеральная власть никак не прореагировала на обращение духовенства Дагестана о запрещении ваххабизма (имамы и муллы требовали поставить экстремистское сектантство вне закона).

В довершение всего — неожиданный «визит доброй воли» С. Степашина в Карамахи и Чабанмахи, да еще с двумя самолетами гуманитарной помощи, хотя уровень жизни здесь был выше, чем в других дагестанских районах. Политическую линию Центра неоднозначно восприняли в республике. Ваххабиты расценили это прежде всего как слабость Москвы, антиваххабитски настроенные дагестанцы — как политическую профанацию, а криминальные структуры — как сигнал ко вседозволенности.

Невиданного размаха достигли террор, торговля оружием и людьми, производство и транзит наркотиков.

Кстати, карамахинцы держали пальму первенства во многих преступных промыслах. Только официально зарегистрированных здесь грузовых КамАЗов числилось около 750. А сколько было неучтенных?! Фактически Кадарская зона стала перевалочной базой в торговле оружием и наркотиками. Криминальный бизнес приносил огромные барыши, а статус новой самопровозглашенной «исламской республики» вдохновлял зарубежных спонсоров закачивать долларовые инъекции для поддержания и расширения «шариатского государства».

Чеченские боевики стали частыми гостями в Кадарской зоне. А Хаттаб, как известно, даже женился (в очередной раз) на девушке из Карамахи, скрепляя альянс с дагестанскими ваххабитами еще и родственными связями. Здесь он организовал учебный центр, в котором обучал местных жителей подрывному и стрелковому делу, проводил занятия по инженерной подготовке и применению средств связи.

С самого начала ваххабитского похода на Дагестан стало ясно, что одной из главных целей террористов является слияние Кадарской зоны с Чечней. Вбивая клин в направлении Карамахи и Чабанмахи, бандиты хотели рассечь республику на две части.

Теперь и у российских властей открылись глаза: ваххабитский анклав как военно-политический лагерь представляет серьезнейшую опасность для целостности Дагестана (да и Федерации в целом) и подлежит немедленному уничтожению. Заигрывание, замирение с ваххабитами Кадарской зоны ни к чему хорошему не привело. Пришлось все же прибегать к силовым методам.

Операция началась 28 августа 1999 года, готовилась и проводилась в основном силами МВД. Однако уже с первых шагов стали очевидными просчеты на различных уровнях руководства. План операции был упрощенным, явно недооценивалась реальная сила бандформирований, методы действий республиканской милиции и подразделений внутренних войск были неадекватны. К примеру, дагестанские милиционеры поехали наводить порядок в Карамахи на «уазиках», с пистолетами и наручниками, полагая, что такой экипировки достаточно для разоружения ваххабитских отрядов. Их встретили организованным пулеметным огнем, и такое легкомыслие обернулось тяжелыми потерями — ранеными и убитыми сотрудниками. Ваххабиты действовали по всем правилам военной науки, а милиция шла брать их как какую-нибудь мелкую банду жуликов.

Удивительное дело, но и после преподанного бандитами урока ошибок в руководстве операцией не стало меньше. Во-первых, пункт управления был расположен в Верхнем Дженгутае — за полтора десятка километров от Кадарской зоны. На таком удалении генералы МВД руководили операцией фактически вслепую. Во-вторых, радиосети милиции и внутренних войск находились под полным контролем бандформирований Кадарской зоны. Ваххабиты не только все прослушивали, но еще запускали «дезу», организовывали радиопомехи. В эфире — полнейший хаос. Как видим, в этом плане не было сделано серьезных выводов после первой чеченской кампании. В-третьих, между подразделениями внутренних войск и милиции не было налажено четкое взаимодействие. В результате малоосмысленные атаки без труда отражались бандитами.

В общем, за пять дней операции федеральные силы не добились значительных успехов, завязли в неэффективных перестрелках, потеряли в конце концов наступательный порыв, сникли.

Военно-политическое руководство обязано было переломить ситуацию, чему должны были способствовать и организационные и кадровые меры. 3 сентября 1999 года я был назначен руководителем оперативного штаба — командующим Объединенной группировкой федеральных сил в Республике Дагестан. В тот же день прилетел в Махачкалу и, выслушав доклады ряда должностных лиц и изучив местность по карте, уяснил обстановку. Ситуация вырисовывалась более-менее четко. В 19.00 я доложил начальнику Генштаба А. Квашнину и министру внутренних дел В. Рушайло свое видение операции в Кадарской зоне. При этом настойчиво попросил, чтобы никто не дергал за рукав. По опыту знал: без этого не обходится, когда в дело вовлечены силы и средства различных силовых ведомств. Чтобы избежать накладок, несогласованности, потребовал жесткого подчинения мне представителей разных федеральных структур. Иначе успеха не добиться. И Рушайло, и Квашнин одобрили мой подход и дали полный карт-бланш. Я тут же приступил к делу. Оперативно были разработаны все необходимые документы: детальное планирование, решение на проведение операции, план перегруппировки сил и средств, планирование огневого поражения, схема организационно-штатной структуры управления, установочный приказ. Мне очень помогли мои заместители: генерал-полковник М. Лабунец (от российского МВД), генерал-майор А. Магомедтагиров (МВД Дагестана), генерал-лейтенант В. Смирнов (УФСБ по Дагестану), генерал-майор С. Бондарев (ФПС), полковник С. Савченко (ФАПСИ) и другие офицеры. Большую работу проделал начальник штаба Объединенной группировки полковник В. Василенко.

4 сентября приступили к перегруппировке войск: провели детальную разведку местности в полосе выдвижения войск, рекогносцировку маршрутов и продолжили выявление сил и средств боевиков в Кадарской зоне. Старались не упустить и бытовые, житейские мелочи: выдали людям плащ-палатки и средства защиты, помыли в бане, сменили нательное белье, дали время для отдыха…

В тот же день войска, совершив марш, заняли позиции и рубежи согласно плану: мотострелковый батальон 242-го мотострелкового полка вышел из Каспийска и образовал 17 блокпостов вокруг Кадарской зоны, на расстоянии около 5 километров от центра боевых действий; парашютно-десантный батальон 76-й воздушно-десантной дивизии с танковой ротой 242-го полка и пятью расчетами ПТУР выдвинулся в район села Кадар и блокировал Карамахи и Чабанмахи с юга и востока, сюда же прибыл батальон 205-й мотострелковой бригады (без двух рот) с ротой спецназа — для охраны и обороны командного пункта и артиллерийского дивизиона, а также медицинский отряд спецназначения. А до этого мы выслали четыре группы спецназа в ущелье Чанкурбе для разведки маршрута и сопровождения колонн. Выставили три блокпоста, чтобы предотвратить атаки боевиков. В трех километрах севернее Нижнего Дженгутая, на полевом стане, разместили основную часть артиллерии: артиллерийский и реактивный дивизионы 944-го самоходно-артиллерийского полка. К проведению операции привлекалась армейская и фронтовая авиация. Впоследствии, правда, часть самолетов была переброшена на Новолакское направление — для уничтожения прорвавшихся там 5 сентября отрядов бандитов.

Вся эта сложнейшая перегруппировка сил и средств была нами проведена настолько четко, организованно, что удалось опередить запланированный график. Вместо двух дней затратили на передислокацию всего сутки. Уже к исходу 4 сентября войска готовы были начать активные боевые действия. Мы создали два кольца блокирования вокруг Кадарской зоны, которые обеспечивали необходимый режим изоляции бандитов, исключали возможность их прорыва.

Однако сработала и разведка противника. От ее внимания не ускользнуло масштабное передвижение войск. Ваххабиты и внутри Кадарской зоны, и за ее пределами, в соседней Чечне, поняли, что кончилось время милицейских нарядов (вооруженных пистолетами и наручниками): федералы всерьез берутся за дело и шутить на этот раз не намерены. Поэтому, чтобы отвлечь наше внимание от Кадарской зоны, бандиты предприняли ряд неожиданных дерзких шагов.

Поздним вечером (около 22 часов) в Буйнакске был взорван жилой дом. Погибло 18 (из них 9 военнослужащих и членов их семей) и ранено около 100 человек.

Я немедленно выехал туда, чтобы изучить ситуацию на месте. Убедившись, что спасательные работы начаты и идет расчистка завалов, направился в штаб 136-й бригады, доложил руководству в Москву о теракте и принятых мерах, исключающих новые взрывы. Были сформированы поисковые группы из военнослужащих и представителей МВД, которые прочесали город и особенно территорию вокруг бригады. И действия их вскоре дали результат: на одной из улиц, возле госпиталя, была обнаружена автомашина ЗИЛ-130 с кунгом (хлебовозка). Автомобиль вызвал у поисковой группы подозрение, и военнослужащие внимательного его осмотрели. Оказалось, кунг был под завязку начинен магниевой смесью, а взрывное устройство с часовым механизмом установлено на 1 час 30 минут. Видимо, террористы рассчитывали, что после взрыва жилого дома и эвакуации пострадавших масса людей соберется у входа в госпиталь (хотя таким количеством взрывчатки можно полгорода стереть с лица земли). Так бы оно и случилось, если бы не саперы. Командир инженерно-саперного батальона майор Крюков сумел обезвредить адскую машину за 10 минут до взрыва!

Позже мы представили отважного офицера к высокой государственной награде.

Однако бандиты не ограничились только адскими машинами. Утром (в 7. 00) 5 сентября около 700 (по некоторым данным — более тысячи) боевиков прорвали на границе с Дагестаном заслоны милиции и внутренних войск и устремились в глубь республики. Уже к исходу дня они овладели населенными пунктами Шушия, Ахар, Чапаево, Гамиях, Новолакское, Тухчар и вышли на рубеж в 5 километрах юго-западнее Хасавюрта. По оперативным данным, вторгшихся бандитов готовы были поддержать некоторые чеченцы-аккинцы, проживающие в Дагестане.

Все это предельно осложняло положение. Ведь с захватом Хасавюрта перед боевиками открывалась прямая дорога на Махачкалу. Чтобы избежать этого, командование федеральными силами на Новолакском направлении взял на себя командующий войсками СКВО генерал В. Казанцев. Хотя было совершенно очевидно, что удар боевиков по Новолакскому району — это всего лишь отвлекающий маневр, некоторые «горячие головы» стали требовать от меня, во-первых, перебросить часть сил под Хасавюрт, а во-вторых, побыстрее заканчивать операцию по ликвидации ваххабитского анклава. Короче говоря, и торопить стали, и силы растаскивать.

Я категорически возражал и против одного, и против другого. Спорил, убеждал, доказывал. В конце концов, чтобы от меня отстали, пришлось пожертвовать частью авиации (детали тех событий я уже приводил выше). Неуступчивость моя объяснялась, конечно же, не упрямством и тем более — не личными амбициями. Теперь я отчетливо представлял, с кем и с чем имею дело в Кадарской зоне. Два села с населением около 5 тысяч человек превратились в единый мощный укрепрайон. Гарнизон его составляли не только местные жители (в основном даргинцы), но и пришлые чеченские и арабские боевики. Из разведданных я узнал, что командуют боевыми отрядами Хачилаев, Джарулла, Мухамед, Ждамалудин, Магомет-Расул, Халифа, в подчинении у них сотни бандитов. Есть отдельное формирование — исключительно из наемников, прошедших через учебные лагеря Хаттаба.

Как выяснилось, несколько лет (!) подряд ваххабиты старательно превращали свои села в крепости, как будто знали, что рано или поздно у федеральной власти лопнет терпение. Каждый дом оборудовался мощными подвалами с бойницами для ведения огня. Готовились подземные ходы сообщений, склады боеприпасов и материальных средств, учебные классы, предусмотрели госпиталь и даже тюрьму. К тому же рельеф местности создавал естественные препятствия на пути атакующих. Села расположены на возвышенностях, а вокруг — ущелья: эффект неприступности. Как известно из исторических хроник, именно здесь были разгромлены войска персидского царя.

Решения шариатского суда за несколько последних лет также дают представление о том, как готовились к войне местные ваххабиты: провинившимся назначались наказания в виде, например, месяца земляных работ или машины цемента. Повторюсь, в результате всего этого под селами Карамахи и Чабанмахи был создан целый подземный город, которому не страшны ни артиллерия, ни авиаудары.

Это подтвердилось после первых же ударов всеми средствами по позициям бандитов. Казалось бы, ничего живого не должно остаться после такого налета, однако, как только мы пошли в атаку, заработали многие огневые точки боевиков. Особенно губительным был огонь снайперов. У нас появились убитые и раненые. Пришлось вновь и вновь работать артиллерии и авиации. График огневого поражения мы уточняли на каждый день и на каждую ночь. Цели постоянно корректировались.

Основная нагрузка легла на плечи артиллеристов, поскольку плохая погода (дожди и туманы) мешала активно применять авиацию. Однако мы выкатили на северную окраину Кадара танки, и они прямой наводкой дополнили огонь артиллерии. Фактически два дня — 5 и 6 сентября (что соответствовало ранее утвержденному плану) — велось огневое поражение позиций противника.

После первых же залпов запросил переговоров один из ваххабитских лидеров, бывший депутат Госдумы — Надир Хачилаев. Он потребовал прекратить огонь и предоставить «коридор» для выхода всех боевиков в Чечню. Мы, конечно, ответили, что ни о каком «коридоре» для бандитов и речи быть не может. Или полная капитуляция и сдача оружия, или уничтожение. Единственное, на что согласимся, — предоставим возможность покинуть зону боевых действий оставшимся женщинам и детям. Большинство из них вышли раньше, однако часть была оставлена в селах в качестве заложников, в надежде, что федералы в этих условиях не станут открывать огонь.

В конце концов, видя, что руководство операцией не собирается идти на уступки, бандиты отпустили почти всех стариков, женщин и детей. Они выходили из сел испуганные, с широко раскрытыми от страха глазами, с домашним скарбом в узлах. У некоторых на руках были младенцы. Дети шли по раскисшей от дождей дороге, утопая по щиколотки в грязи и держась за юбки матерей. Больно было на это смотреть; настолько жуткая картина, что щемило сердце. Однако все мы (от солдата до генерала) понимали, что не действия федеральных войск первопричина их страданий, а бездумная и нередко преступная жизнь глав семейств, превративших свои села в бандитское гнездо, откуда на протяжении нескольких лет исходила угроза всему Дагестану. Теперь настал час расплаты…

Свой командный пункт я разместил на окраине Кадара, над пропастью. Мятежные села — как на ладони. Хотя это было небезопасно — одного из солдат на КП ранило. На противоположной (северной) стороне Кадарской зоны, на полевом стане, размещался КП 22-й бригады оперативного назначения (ВВ) под командованием полковника В. Керского, чьи подразделения играли существенную роль в разгроме бандформирований. Утром 8 сентября они уже атаковали позиции боевиков в районе новостроек на севере Карамахи. С юго-запада на штурм двинулись бойцы 20-го отряда спецназа, а с юго-востока и востока ударили спецназовцы 8-го отряда.

Вначале все складывалось нормально, но бандиты довольно быстро восстановили систему огня после налетов авиации и ударов артиллеристов. Заработали вражеские снайперы, пришлось отступить.

В этот же день была пленена группа ваххабитов, пытавшихся вырваться из окружения, — девять человек: шестеро мужчин (среди них — братья Хасбулатовы, брат жены одного из ваххабитских главарей — Джаруллы — Азиль Ирисбиев, и другие) и три женщины (в том числе жена Джаруллы — Барият).

Опять пришлось обрушить по боевым позициям бандитов огонь артиллерии, авиации и танков. При этом старались уберечь здания — били только по разведанным целям; но, к сожалению, не обходилось без разрушений. После огневых налетов — новый штурм.

К 10 сентября военнослужащие 17-го отряда спецназа В В захватили южную (нижнюю) окраину Чабанмахи, 20-й отряд овладел юго-западной окраиной Карамахи, 1-й батальон успешно преодолел квартал новостроек и вышел на окраины так называемого «старого села» Карамахи.

К 11 сентября разведрота 22-й бригады «оседлала» господствующую над всей местностью гору Чабан и фактически обеспечила тем самым успех спецназовцев, которые заметно продвинулись вперед. 8-й отряд взял высоту над срединной частью села Чабанмахи, а 20-й отряд овладел всей южной частью села и вышел на его восточную окраину.

Наверное, детальная боевая хроника покажется скучной иному читателю, но для непосредственных участников тех боевых действий она полна живых впечатлений, особых чувств, за ней судьбы сотен солдат.

Тот сентябрьский день не только был отмечен успехами, но и доставил огорчения. Ожесточенное сопротивление боевиков, дождь и слякоть, затруднявшие продвижение вперед, — все это, видимо, не лучшим образом повлияло на боевой дух двух отрядов ОМОНа, которые отказались идти в бой. Я вынужден был доложить об этом В. Рушайло. Поведение омоновцев его рассердило.

— Прими все возможные меры, — попросил министр внутренних дел. — Я после с ними разберусь…

Между тем мой заместитель генерал-полковник М. Лабунец (командующий Северо-Кавказским округом ВВ) и генерал-полковник А. Шевцов (представитель МВД РФ) сами быстро навели порядок в подчиненных подразделениях. Лабунец даже охрип от крика, а Шевцов поехал на «броне» в боевые порядки дрогнувших милиционеров, лично поднял их в атаку. Так по-русски обложил трусов, что тем действительно стало стыдно.

К счастью, такие случаи малодушия в бою были единичными. На протяжении всей операции больше никто не проявлял слабостей. Хотя враг на отдельных участках дрался отчаянно. Например, в Чабанмахи при штурме опорного пункта боевик-фанатик, встав в полный рост, бросился с гранатой на наших бойцов. Подорвал и себя, и одного из солдат, двоих ранил.

За сутки (с утра 11-го до утра 12 сентября) разведбатальон и отряд спецназовцев преодолели три мощных опорных пункта ваххабитов, подавили огонь нескольких групп снайперов и вышли к центру села. Уже в полдень над Карамахи реял российский триколор. На улицах села лежали трупы бандитов.

Уже накануне ваххабиты, по всему чувствовалось, запаниковали, многие хотели сдаться — это мы знали и по радиоперехватам, и по показаниям пленных. Однако наемники не давали местным возможности капитулировать, заставляли драться до конца: понимали, что если те еще могут как-то избежать суровой кары закона под тем или иным предлогом, то наемникам нет никаких оправданий: руки у них были по локоть в крови еще до прихода в Кадарскую зону.

Одновременно с натиском 22-й бригады в Карамахи продолжили продвижение в Чабанмахи спецназовцы подразделения ГУИН и ОМОН. Особенно храбро сражались дагестанские омоновцы. Они с гордостью водрузили российский флаг над селом. Это случилось 12 сентября в 18.00. Остатки разгромленных банд скатились в лесистую лощину возле северо-западной окраины Карамахи.

Фактически с утра 13 сентября началась «зачистка» обоих сед. Параллельно добивали уцелевших боевиков в «зеленке» между населенными пунктами. Это было непросто. Двое суток (вплоть до 15 сентября) мы выкуривали бандитов из всех щелей. Побросав оружие, они просачивались из зоны боев поодиночке и мелкими группами. Заворачивались в ковры, ползали на четвереньках между овцами в стадах — в общем, шли на любые ухищрения, спасая свои шкуры. Горько признавать это, но, к сожалению, некоторым удалось уйти, в том числе и Надиру Хачилаеву. До сих пор не могу понять, как это случилось. Не исключаю, что его могли пропустить за деньги местные милиционеры. Хотя могу и ошибаться.

В целом же в Кадарской зоне была разгромлена мощная группировка боевиков — до тысячи человек. Сотни убитых и раненых, захваченных в плен. Разрушен мощный укрепрайон. Ваххабитский анклав Дагестана прекратил свое существование. Раковая опухоль была удалена с тела республики.

Оценивая успешные действия федеральных сил, надо подчеркнуть, что во многом их предопределяло на сей раз четкое взаимодействие подразделений различных силовых ведомств. И в этой связи не могу не отметить генерал-полковника М. Лабунца, руководившего подразделениями внутренних войск. Думаю, без такой опоры мне пришлось бы тогда трудно. Позже он достойно воевал в Чечне, особенно отличился при разгроме банд Р. Гелаева в селе Комсомольское. Я ходатайствовал перед главкомом ВВ и министром внутренних дел РФ о представлении к званию Героя России и генерала М. Лабунца, и полковника В. Керского, чья бригада показала образец воинского мужества при взятии Карамахи. Считаю, что они достойны золотых звезд.

В Кадарской зоне пришлось еще раз убедиться в надежности нашей артиллерии. И, поверьте, не ради формального долга хочу отметить в этой связи начальника ракетных войск и артиллерии СКВО генерал-майора В. Боковикова. Именно четкое управление с его стороны во многом способствовало успеху проведения Кадарской операции.

Однако, высказывая добрые слова в адрес офицеров и генералов, надо прежде всего отдать должное мужеству и доблести наших солдат, их боевой смекалке и находчивости. Меня, в прошлом танкиста, просто поразило мастерство наводчика орудия танка Евгения Капустина. Как он молниеносно и точно поражал цели!.. В горячке боя, не дожидаясь команды, самостоятельно открывал огонь на поражение.

Помню, я заметил в бинокль, как около полутора десятка бандитов бросили свои позиции и перебежали в один из домов. Не успел сказать об этом командиру танкистов, как вдруг вижу — дом с боевиками взлетает на воздух. Точнехонько в окно положил снаряд кто-то из наводчиков орудий.

— Кто стрелял? — спрашиваю.

— Сейчас узнаю, — ответил офицер-танкист. Выяснил. — Это рядовой Капустин. Он, товарищ генерал, всегда бьет без промаха. А сегодня к тому же праздник — День танкиста.

В дальнейшем я с особым интересом наблюдал за действиями этого солдата. И ни разу он не дал повода усомниться в своем мастерстве. То попадание в окно не было случайной удачей (впоследствии он был награжден звездой Героя РФ). И такие солдаты в нашей группировке были в преобладающем большинстве. Я старался всех их представлять к государственным наградам. Заслужили ребята.

15 сентября я доложил министру обороны и начальнику Генштаба об успешном завершении операции в Кадарской зоне.

Анатолий Квашнин. Штрихи к портрету

Уже по моим дневниковым записям читатель мог понять, как тревожился при проведении Кадарской операции А. Квашнин. Звонил по пять-семь раз на дню: «Как идет дело?.. На каких рубежах?.. Что ваххабиты, как отреагировали на ультиматум?..» До того измотал вопросами, требуя постоянно докладывать, что в один такой момент я не выдержал и велел своему офицеру связи: «Скажи Квашнину, что меня нет — уехал на другой участок, на рекогносцировку…»

До курьеза дошло: обстановку начальнику Генштаба докладывал начальник пресс-центра нашей восточной группировки, который лишь в общих чертах разбирался в оперативных вопросах. Кстати, надо отдать должное и НГШ, и военному журналисту. Первого не смутила такая разница в рангах (главное — обстановку знать), а второй довольно грамотно и четко выступил в роли «полководца».

Позже, когда схлынула горячка боя, я мысленно посочувствовал Квашнину: днюет и ночует в Генштабе, рвется на передовую (а дела не отпускают), хочет знать, что творится на местах, переживает за исход дела… Еще неизвестно, как бы я вел себя на его месте. Может, не семь, а семнадцать раз в день звонил бы на командный пункт!..

Тут сплелись воедино и душевная тревога Квашнина, и его дотошность, желание быть в курсе…

Помню, еще в первую войну я столкнулся с этими его качествами при планировании операции в горах. Анатолий Васильевич посмотрел на карту, ознакомился с моим решением и засомневался:

— Здесь надо по-другому… — начал корректировать мой план.

— Но я там был, товарищ командующий, — говорю, — мне виднее…

— Нет, тут мне твой вариант не нравится, — продолжал настаивать на своем Квашнин.

— Ну тогда идите сами командуйте моей группировкой, — вспылил я. — Менять план не буду.

— Что ты взъерепенился? — спокойно отреагировал он на мой демарш. — Давай все же разберемся…

Кончилось все миром. Решение мое после доработки (с учетом его замечаний) было одобрено и утверждено, хотя в тот момент, как мне кажется, он еще не доверял мне до конца. Поверил, когда задуманная операция прошла достойно: задачу войска выполнили успешно, потеряв двух солдат, а противника наголову разбив.

Квашнин, несмотря на естественную для его положения требовательность и жесткость, был терпим к мнениям других. С ним можно было спорить, отстаивая свою точку зрения.

Я познакомился с ним в 1973 году в Москве. Мы учились в Академии бронетанковых войск на одном курсе, и нас, слушателей, поражало глубокое знание Квашниным военного дела. При том, что он не заканчивал военное училище, был из «пиджаков» — так в армии называют тех, кто пришел на службу после гражданского вуза, имея за плечами лишь военную кафедру.

Обычно клеймо «пиджак» прирастает к человеку на всю жизнь, хотя тот носит погоны десятки лет. Чаще всего каста кадровых военных отторгает чужаков. Ведь в армии есть свои группировки. Это данность, которую не объедешь, нравится она кому-то или нет. Есть «суворовцы» (у них свое братство, свои отношения и даже свои обычаи), есть кадровые военные (это основная масса офицеров), есть «афганцы» (у них тоже свое товарищество), а есть «пиджаки».

Квашнин не вписывался в традиционное представление о «пиджаках». Человеку, со стороны наблюдавшему за ним на службе, и в голову не могло прийти, что этот офицер в армии оказался благодаря случайному стечению обстоятельств. Он настолько органично вписался в военную действительность со всеми ее сложностями и нюансами, что окружающие забывали о его «пиджачном происхождении». Анатолий Васильевич с первых дней службы стал военным человеком. Значит, была в нем, как говорится, армейская косточка. Но скорее всего это сказались качества мощной личности-самородка. Благодаря особому таланту, не имея базового военного образования, он смог быстро постичь все секреты специфической командирской работы.

Меня всегда поражала его особая способность держать в голове всю проблематику военного дела как по горизонтали, так и по вертикали. Поясню подробнее, что имею в виду. Итак, горизонталь.

Всякому командиру, особенно высокого ранга, приходится руководить разными, специфическими родами войск и служб, которые действуют параллельно на своих направлениях, хотя в конечном счете и на достижение одной цели. Возьмем, например, того же командира полка (хоть мотострелкового, хоть танкового): у него есть, кроме основных подразделений, и своя артиллерия, и свои средства ПВО, и связисты, и инженеры, и химики, и разведчики, и ремонтники, и медики. Нетрудно представить, какой это сложнейший механизм — обычный полк. А военный округ? А вообще вооруженные силы?

Так вот, я знаю многих военачальников — их масштаб мышления не способен был охватить такую махину. Как правило, они отдавали полностью на откуп «ведомственным» руководителям соответствующие сферы деятельности: начальник управления ракетных войск и артиллерии рулил, как хотел, своими пушкарями, зная, что командующий его лишний раз не проверит, за чистую монету будет принимать его доклад, не вмешается в планирование и т. д. То же самое и с начальниками армейской авиации, ПВО, инженерных войск, тыла и другими. В итоге — нередко разброд и шатание, несогласованность действий — одним словом, неуправляемость.

Квашнин умудрялся держать руку на пульсе жизни всех структур, ему подчиненных. От его внимания не ускользало ничего из того, что составляло гигантский механизм военного ведомства. Вся горизонталь им контролировалась.

Однако есть еще и вертикаль. А именно — подчиненные военачальнику войсковые объединения, соединения, части и, наконец, подразделения. Вот тут обычно внимание командующего войсками округа достает лишь до командира полка (редко до командира отдельного батальона). И то далеко не каждого. Квашнин же умудряется при выездах в войска заниматься даже ротой, а то и взводом!

— Ну чего вы, товарищ генерал, — говорил я ему, — к солдату в окоп лезете? И меня, командующего, туда тащите? Проверять, как солдат окопался и какой у него сектор обстрела — забота взводного и ротного, лейтенантские проблемы. Я из них вырос еще двадцать пят лет назад!

— Как так?! — возмущался Квашнин. — Ты же должен знать, как у тебя оборона построена, какова готовность людей к бою!

— Да я лучше комдива накручу, — отвечаю, — чтобы он научил и проверил комполка, а тот — чтобы научил и проверил комбата… И так вплоть до сержанта — командира отделения… Если я каждого бойца буду учить автомат в руках держать, кто моими войсками будет командовать? Вы или Ванька-взводный?!

— Тебе что, трудно в окоп залезть к бойцу? — не унимался Квашнин. — Как же ты можешь быть уверен в надежности обороны, если лично сам не убедился?

— Да смотрел я все сам, — пытался я убедить НГШ. — Но, полагаю, не лучший вариант смотрины превращать в систему работы…

— Принцип должен быть такой, — настаивал Квашнин, — отдал приказ и беги сам вместе с подчиненными его выполнять…

Такого рода споры у нас возникали не раз и не два.

Я привык доверять подчиненным мне офицерам. Если сказал мне комбриг, например, что его люди к бою готовы, значит — готовы, верю. Ну, есть, конечно, и такие, что требуют контроля. Однако это скорее исключение, подтверждающее правило.

Дотошность и даже въедливость Квашнина — одна из главных черт его характера. Иногда это меня просто раздражало, а бывало, наоборот, — восхищало.

Помню, когда Квашнина в декабре 1994 года назначили руководить всей чеченской кампанией, под каток его дотошности, въедливости попал генерал, возглавлявший группировку одного из направлений. Он регулярно докладывал Квашнину об успехах.

— Объясни, где твои войска и где ты сам находишься? — запрашивал по радиосвязи командующий.

— Там-то и там-то, — отвечал генерал, называя точку на карте вблизи передовой.

Квашнин тут же после доклада сел в вертолет и полетел в названный пункт. Приземлился, а там — ни КП, ни войск. Командующий скрипнул зубами, но промолчал.

— Генерал, я нахожусь на том месте, которое ты мне указал! Немедленно прибыть ко мне, — зло выпалил он в эфир…

По прибытии этот генерал тут же был отстранен от руководства, а позже и уволен из Вооруженных Сил.

— Он для меня вычеркнут, — несколько отрешенно сказал Квашнин.

Это страшная фраза в устах Квашнина: не дай бог кому-либо удостоиться такого отзыва.

Перед самым началом второй чеченской кампании этой беспощадной характеристики добился генерал С. Он достойно показал себя в первую войну, успешно продвигался по карьерной лестнице (кстати, при поддержке того же Квашнина), однако на каком-то этапе то ли голова закружилась от успехов, то ли просто слишком расслабился… Короче говоря, в довершение служебных упущений еще и увлекся алкоголем, а, как уже догадывается читатель, Квашнин не терпел «друзей зеленого змия».

— Он для меня вычеркнут! — отрубил Квашнин и отправил генерала С. куда-то на задворки армии, во внутренний округ, подальше от Кавказа.

«Чтоб добрым быть, нужна мне беспощадность», — любил повторять Анатолий Васильевич. Эта беспощадность к провинившимся, с одной стороны, вызывает симпатию, с другой — в дрожь бросает своей резкостью и категоричностью.

Не могу не вспомнить еще и об умении убеждать собеседника в своей правоте. У Квашнина это — какое-то от природы врожденное качество. Будучи человеком дальновидным, с четкой системой взглядов, с устоявшимся мировоззрением, Квашнин всегда очень аргументированно и последовательно отстаивает свою позицию, ломая даже самую крепкую «оборону». «Если не мы, то кто?!» — часто говорит он.

Помню, после отражения агрессии бандитов в Дагестане он поставил перед В. Казанцевым — в то время командующим войсками СКВО — задачу на подготовку ввода войск в Чечню. Казанцев, да и не только он, поначалу воспринял это с недоумением.

— В Чечню без письменного приказа не пойдем! — категорично заявили генералы. — Чтобы нас опять называли оккупантами?!

И о фактическом суверенитете Чечни Квашнину говорили, и о договоре Ельцина и Масхадова, и о возможной международной реакции, и об уроках первой кампании… Мы в тот момент не боялись обвинений в свой адрес. Просто предельно честно излагали свои взгляды на такую неожиданную постановку вопроса.

Упирались долго, но… безнадежно. Квашнин своей логикой смял наши позиции, как танк — старый штакетник. Не силой приказа, но аргументами здравого смысла склонил на свою сторону.

— Если не сейчас, когда они (незаконные бандитские формирования) вероломно напали на мирных людей соседнего Дагестана, всему свету показав истинное свое лицо, — говорил Квашнин, — то уже никогда больше. Потому что через год с ними не справиться. Они растерзают не только Россию, но и все соседние страны. Это будет уже нарыв евразийского масштаба. Сюда весь мировой сброд сползется… Вы представляете, что в 1944 году наши остановились бы на границах СССР, а американцы с англичанами — на Рейне? Фашисты, возможно, до сих пор терзали бы Европу (и не только Европу)… Похожая ситуация и здесь, на Кавказе… Загноившуюся рану надо вычистить до конца, пока гангрена не началась…

Это лишь малая толика аргументов Квашнина. Нет смысла приводить здесь остальные. Потому что не только в ней дело. Анатолий Васильевич давно уже знал и видел то, чего еще не знали и не видели многие из нас. Именно он убедил Путина и Ельцина в необходимости провести контртеррористическую операцию на территории Чечни. Именно он предугадал, что население республики будет встречать федералов с другим настроем, нежели в первую войну.

— Чеченцы сами устали за три года от бандитского режима. Никакого всенародного сопротивления нашим войскам не будет, — доказывал он.

Ладно, согласился Кремль. Но разрешил проведение операции только в северных районах Чечни: на юг, за Терек — ни ногой.

Однако первые результаты ввода войск приятно поразили, кажется, даже самого Квашнина. Нас встречали как освободителей. Чеченцы на броню цветы кидали, солдат молоком поили. «Ну, раз такое дело, — решили наверху, — тогда полный вперед!» И мы двинули полки за Терек.

Квашнин во всем оказался прав. От стратегической идеи до деталей. Всем мозги вправил на место: и нам, военным (от генерала до солдата), и политикам. Теперь можно посмеяться над нашими заблуждениями, но мы действительно не ожидали такой поддержки ни в российском обществе вообще, ни в Чечне в частности.

Ох, как же рисковал Квашнин, принявшись в одиночку ломать тогдашние страхи и стереотипы мышления чуть ли не всей российской государственной машины! Представляю, как он переживал, сколько душевных мук испытал за все эти годы, начиная с декабря 1994-го, когда принял на себя командование в Чечне. И ведь победил. Думаю, за это не только я перед ним мысленно снимаю шляпу.

«Даже подушка полководца не должна знать его мыслей», — часто говорил начальник Генштаба. И не только говорил. Во всей его деятельности прослеживалось нормальное для военного человека желание предотвратить утечку конфиденциальной информации.

Помню, как еще в канун горных операций 1995 года Квашнин «секретничал»: даже командиры полков получали конкретную задачу лишь за полчаса (!) до начала ее выполнения. Конечно, с одной стороны, это плохо — нет времени на подготовку. Однако, с другой стороны, нас всех просто бесили факты сливания наших секретов боевикам. То ли кто-то продавал военную информацию бандитам за деньги, то ли у них слишком хорошо был поставлен радиоперехват и разведка, то ли все, вместе взятое.

Зная это, Квашнин всеми способами старался обеспечить скрытность наших планов. Вплоть до того, что запускал «дезу» федеральным командирам, не исключая возможности чьего-то предательства. При нем обычной стала практика, когда в курсе планируемой операции было всего два-три генерала. Остальные, включая военачальников высокого ранга (даже непосредственных исполнителей), ничего не знали до последней минуты, до команды «Вперед!». Это приносило свои плоды, обеспечивало эффект внезапности. Бандиты терялись в догадках и проигрывали.

Достоинства Квашнина перечислять можно долго. Даже те его качества, которые меня порой раздражали, по сути, являлись продолжением достоинств этого человека.

Если попытаться выделить главные штрихи в портрете Квашнина, я бы прежде всего отметил военные успехи в чеченских кампаниях, которые неспроста связывают с этим человеком: он поистине державный мужик, государственник. Во многом именно благодаря его решительности воспряла армия после пережитого в 1996 году унижения. Да и весь мир стал по-другому смотреть на нас. Вспомните отчаянный и шокировавший натовцев рейд наших десантников в Косово: это его идея.

Когда пресса, политики, западные «сострадатели» чеченского народа стали готовить общественное мнение к возможному замирению с А. Масхадовым, многие военные просто растерялись: как же так?.. И тут прозвучало на всю страну его решительное высказывание: «Никаких переговоров с бандитами не будет. Пусть никто на это не надеется».

История — дама капризная: не знаешь, кого на какой пьедестал поставит. Но не сомневаюсь: Квашнин занимает в летописи ратных защитников Отечества достойное место.

На ошибках учатся

Потерпев ощутимое поражение, лидеры бандформирований не смирились с этим и начали подготовку к очередному нападению на приграничные с Чечней районы Дагестана. Для осуществления своих замыслов они сосредоточивали боевые отряды как на равнине (кизлярское, хасавюртское направления), так и в горных районах. В конце сентября 1999 года участились случаи обстрелов блокпостов и опорных пунктов федеральных войск на административной границе Чечни и Дагестана. Появились первые беженцы из «независимой Ичкерии».

К октябрю группировка бандитов выросла почти в два раза и к началу контртеррористической операции достигла 20 тысяч человек, или в переводе на военную терминологию — приблизительно 50 батальонов. А если учитывать, что практически в каждом населенном пункте «мирные» жители имели оружие (это позволяло создавать свои вооруженные отряды), то общая численность боевиков могла достигать 30 и более тысяч человек.

На вооружении у них было несколько десятков танков, боевых машин пехоты, бронетранспортеров, артиллерийских и зенитных установок, десятки тысяч единиц стрелкового оружия и огромное количество боеприпасов.

Наиболее мощные, боеспособные, отборные отряды подчинялись Э. Хаттабу (до 2 тысяч человек), Ш. Басаеву (до 1500 человек), С. Радуеву (около 500 человек). В остальных бандгруппах — от 100 до 300 человек.

В конце сентября в соответствии с Указом Президента России была создана Объединенная группировка войск (сил) на Северном Кавказе для проведения контртеррористической операции на территории Чеченской Республики. Спустя три года после первой чеченской войны российским войскам предстояло вновь пересечь административную границу с Чечней.

Если быть до конца откровенным, той осенью меня терзали сомнения: а стоит ли вводить войска в республику, не повторится ли ситуация осени 1996 года? Наверняка подобные вопросы задавали себе и мои боевые товарищи — генералы, офицеры, прошедшие через все испытания первой кампании, и сержанты, солдаты, которым предстояло впервые идти в бой. Причем опасаться приходилось только того, чтобы нас, военных, не подставили в очередной раз.

Все понимали, что творящийся в Чечне беспредел дольше нельзя терпеть, иначе зараза терроризма расползется по всей России. Вторжение бандитских группировок в Дагестан, взрывы жилых домов в Москве, Буйнакске, других городах породили у наших сограждан страх, ощущение полной беззащитности. Нужно было твердое, волевое решение руководства страны. И оно, к счастью, было принято. Глава Правительства В. Путин всю политическую ответственность за проведение контртеррористической операции взял на себя. Он открыто выступил с требованием дать решительный отпор бандитам, убедил в этом Президента Б. Ельцина и пообещал твердую поддержку «силовым» министрам. Эмоциональная фраза Путина о необходимости «мочить» террористов хоть и высмеивалась либералами от политики и некоторыми журналистами, тем не менее в обществе стала популярной. Народ ее понял и принял. Армия тоже поверила молодому энергичному премьеру. И агрессия в Дагестане, похоже, убедила последних сомневающихся, что с терроризмом и бандитизмом следует бороться только силой.

Другое дело, что сами силовые методы разные. Говоря о характере и способах ведения боевых действий в условиях локальных конфликтов, надо учитывать главную особенность и второй, и первой чеченских кампаний. Одно дело — воевать с противником, когда есть четкое разграничение противоположных сторон. А здесь все по-другому: на территории противника не только сами бандиты, но и ни в чем не повинные мирные жители, наши сограждане. И террористы приспособились прикрываться женщинами, детьми, стариками, как пуленепробиваемыми жилетами. Однако до сих пор ни в одном воинском уставе не сказано, как поступать в подобных ситуациях.

Конечно, исходя из опыта минувшей войны, а также дагестанских событий, мы предполагали, как поведут себя боевики. Понимая, что вступать в открытое противостояние (так сказать, по классическим канонам войны) с федеральными войсками бесполезно, они использовали нестандартные приемы:

— как правило, бандгруппы захватывали господствующие высоты, перевалы, выгодные маршруты и размещались на них, умело маскируя свои огневые средства;

— широко применялось минирование местности. При этом бандиты шли на всякие ухищрения, например, устанавливали растяжки на высоте антенн двигающейся бронетехники. В результате взрыва погибали люди, сидящие на броне;

— активно действовали небольшие группы — из минометного расчета, гранатометчика и пары снайперов. Как правило, снайперы вели стрельбу под звуки минометных и гранатометных выстрелов из пещер или других укрытий. В составе снайперских групп нередко были и женщины.

Немало выдумки, изобретательности проявляли боевики при организации засад и в инженерном оборудовании позиций:

— для защиты от авиационных ударов и огня артиллерии использовались естественные укрытия, к примеру, пещеры, а также оборудованные бункеры на 15–20 человек с проводной связью между ними, а по радиоканалам чаще всего шел радиообмен с целью дезинформации;

— при оборудовании позиций применялась тщательная маскировка. Бойницы закрывались щитами, разрисованными под окружающую местность, неразличимые и с близкого расстояния. Даже простые окопы делались нетрадиционно — без насыпных брустверов (вырытый грунт прятался), а сами окопы скрывал соответствующий антураж.

Говоря о тактике боевиков, приведу выдержки из специальной тетради одного из захваченных бандитов. Есть там любопытные моменты. Вот, например, памятка по ведению разведки:

— как ориентироваться по звездам, деревьям, мечетям;

— как определить расстояние (по метрам, шагам, пальцам);

— работа с картой (условные обозначения, масштаб);

— как определить по карте и местности свое местонахождение;

— виды и способы переползания («червяк» — когда рядом враг; «обезьяна» — когда отходить или наступать; «на спине» — под колючей проволокой; «раненым» — на боку; «призрак» — если растяжка есть (руки впереди ног); «крокодил» — по воде);

— действия в горах. «Ты должен быть как блоха — бить и уходить! Если враг сильный — уходи. Если он уходит с поля боя — бей ему в спину».

Так что федеральным войскам пришлось столкнуться с умелым и коварным противником, воюющим по классическим канонам войны и использующим партизанско-диверсионные методы. И сколько бы ни говорили (и это совершенно справедливо), что армия предназначена прежде всего для борьбы с внешним врагом, реалии последнего десятилетия оказались таковы, что самым распространенным вариантом ее применения стало сегодня ведение боевых действий против незаконных вооруженных формирований на своей территории с учетом горного фактора и строжайших ограничений, позволяющих свести к исключительным случаям разрушения и жертвы среди мирных жителей.

Здесь, на Северном Кавказе, мы имели дело именно с таким типом военного конфликта. Контртеррористическая операция, которую предстояло вести Объединенной группировке войск, имела строгие рамки, что, повторюсь, требовало особых подходов и нестандартных решений.

Что же мы могли противопоставить боевикам?

Уже после первой чеченской кампании остро обозначилась необходимость внесения существенных корректив в обучение военнослужащих. К началу второй войны в войсках СКВО проходили службу сотни офицеров и прапорщиков, у которых за плечами был опыт действий в сложнейших условиях локальных конфликтов. И мы старались на своем уровне с максимальной пользой распорядиться этим потенциалом.

Приведу несколько показательных примеров, какие выводы мы извлекли из прошлых уроков. Практика подтвердила, что такие предусмотренные нашими боевыми уставами и наставлениями способы борьбы, как атака в боевой линии, атака в цепи, вероятно, хороши на просторах «большой», широкомасштабной войны. При ведении же ограниченных боевых действий с признаками партизанской войны, особенно в горно-лесистой местности, эта тактика в целом, как мы убедились, малоэффективна и приводит к неоправданным потерям.

В округе были разработаны комплексы упражнений для ведения огня и маневрирования на местности небольшими группами — по три-четыре человека, когда один из бойцов перемещается на поле боя, прикрываемый товарищами, а заняв выгодный рубеж или позицию, в свою очередь, прикрывает огнем маневр другого и так далее.

Отрабатывались действия пар и групп снайперов (с учетом особенностей местности и ее инженерного оборудования), а также в составе штурмовых групп и отрядов. Такой опыт известен еще со времен Сталинградской битвы и показал свою эффективность не только в годы Великой Отечественной войны.

Кстати, о снайперах. В таких специфических условиях их роль трудно переоценить. За 1999 год в округе было подготовлено 150 инструкторов, которые обучали снайперов по особой программе.

Новые способы ведения боевых действий отрабатывались практически во всех (а не только в избранных) частях и подразделениях. И это также уроки Чечни. Следует отметить и такую характерную особенность, как динамизм совершенствования тактики.

Обстановка во многих близлежащих к Чечне районах и после вывода войск в 1996 году осталась напряженной, что, безусловно, накладывало отпечаток на условия службы и характер учебы личного состава, учебно-боевые задачи. Различные боевые ситуации (в частности, печально известное бандитское нападение на инспекционную группу Генерального штаба в районе перевала Хурикау 16 апреля 1998 года) заставили обратить особое внимание на охрану войсковых колонн. В округе специально отрабатывалась новая тема — тактика действий при сопровождении колонн.

О горной подготовке — разговор особый. Чего греха таить — как правило, к нам приходят служить юноши, а порой и молодые офицеры, знающие о горах лишь по кинофильмам и популярным бардовским песням. Парадоксально, но незадолго до первой чеченской кампании было расформировано Владикавказское общевойсковое училище — единственное оставшееся после развала СССР, в котором готовили военных специалистов такого профиля. Вот уж действительно, «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Обстоятельства сложились так, что главной учебно-методической базой горной подготовки военнослужащих на территории Северо-Кавказского военного округа (да и вообще в стране) стал горный полигон, расположенный в районе Дарьяльского ущелья в долине реки Терек (Северная Осетия — Алания). В результате осетино-ингушских событий осени 1992 года он был в значительной степени разрушен. Нашлись лихие ребята, которые, воспользовавшись межнациональной распрей, растащили всю базу и вывели из строя коммуникации. Поэтому в течение нескольких лет мы не могли использовать полигон по прямому назначению. Первым забил тревогу А. Квашнин. Благодаря его усилиям начались восстановительные работы. Помогло в этом и руководство Республики Северная Осетия — Алания.

В том, что горы не любят дилетантов, мы наглядно убедились в Чечне. Проблема действительно существовала. И, вероятно, разрешить ее можно было только на государственном уровне. Многие офицеры старой закалки, получившие ранее соответствующее образование, «афганцы» уволились в запас. Скажу больше, после 1991 года в результате сокращений и преобразований ряд наших частей лишились статуса горных, остались только две штатные должности инструкторов по горной подготовке — непосредственно в штабе округа и в 58-й армии.

Однако это не означало, что некому было обучать людей. Во-первых, сохранилась какая-то часть офицеров и прапорщиков, которые прошли горную школу Афганистана и Чечни. Во-вторых, среди военнослужащих оказалось немало энтузиастов, подвижников «горного дела». Кроме того, регулярно проводились сборы внештатных инструкторов по горной подготовке из числа командиров подразделений. Нам удалось добиться, чтобы в подобных мероприятиях участвовали высококвалифицированные альпинисты, мастера спорта. Причем не только наши армейские, но и из родственных, сопредельных структур — например, Министерства по чрезвычайным ситуациям, Российского оборонно-спортивного технического общества и др.

Вновь обращусь к урокам Чечни, ведь там пришлось действовать в горах не только военнослужащим, скажем так, «предгорной» 58-й армии, но и частям «равнинных» Волгоградского соединения, Московского, Ленинградского и других военных округов. Выходит, им тоже нужна была горная подготовка. Вот почему во всех частях округа (где нет поблизости гор) были созданы горные полосы препятствий, на которых и тренировались наши военнослужащие.

А что касается Дарьяльского полигона, то, начиная с лета 1997-го, здесь усиленно готовились мотострелки и танкисты, артиллеристы и саперы, здесь закладывался фундамент будущих успехов и побед.

Военная дипломатия

На первом этапе контртеррористической операции войска должны были освободить северные районы республики — Наурский, Шелковской, Надтеречный… Короче, все, что севернее реки Терек. Затем следовало концентрическое сдавливание бандитских отрядов со всех сторон, кроме юга, и оттеснение в горы с одновременным перекрытием всех перевалов, чтоб не допустить оттока боевиков в Грузию.

Я был назначен командующим восточной группировкой. Мы двинули войска в Чечню со стороны Дагестана по трем направлениям — кизлярскому, хасавюртскому, ботлихскому. На равнине они почти не встретили серьезного сопротивления боевиков, но это вовсе не означало, что подразделения продвигались парадным маршем.

Одна из главных задач состояла в том, чтобы убедить мирное население Чечни: армия пришла не убивать и грабить, а лишь уничтожать бандитов. Чего скрывать, еще несколько лет назад многие чеченцы видели в нас оккупантов. Поэтому в те осенние дни приходилось заниматься не только прямыми обязанностями (то есть руководить войсками), но и «дипломатией» — встречаться с главами администраций селений, старейшинами, духовенством, простыми жителями. И такое происходило почти ежедневно.

Меня тогда некоторые деятели упрекали за излишний либерализм, называли «добреньким дядей». Но я убежден, что поступал правильно.

Я уже упоминал, что родился и вырос в этих местах, хорошо знаю обычаи и традиции, чеченский менталитет, знаю, как держать себя в разговоре со стариком, а как — с молодым. Чеченцы уважают того, кто держится достойно и не унижает достоинства другого, кто уважает нравы горцев. Ведь можно разговаривать в ультимативной форме — угрожать, запугивать, обвинять. Но простой житель станицы или села — хлебопашец или скотовод — не повинен в войне, чего же его зачислять во враги? Он идет на переговоры, чтобы мирно решить вопрос, а не убеждать меня в правоте бандитов.

Я старался разговаривать со всеми адекватно. Если человек старше меня, я обращался к нему почтительно — на вы. Объяснял доходчиво, чего хочет армия, федеральная власть. При этом не юлил, а говорил правду. Просил, чтобы переговорщики затем рассказали односельчанам о наших целях и настрое. Если бы стал лукавить, они сразу бы почувствовали фальшь моих слов: ведь на таких встречах обычно бывали старейшины, умудренные жизнью люди, различающие, где правда, а где обман… Они верили мне. И я поверил сразу в искренность их стремлений к миру — уже на первых переговорах в Шелковском районе.

Какие вопросы обсуждались на таких встречах? Самые разные. Вначале я выслушивал людей. В один голос они говорили о том, что устали от анархии и беззакония, хотят, чтобы установилась нормальная, твердая власть. Разочарованы обещаниями Масхадова, не верят ему.

В октябре 1999 года в Чечню стала поступать первая гуманитарная помощь. И инициаторами выступили именно мы, военные. Руководство Министерства обороны РФ, Северо-Кавказского военного округа выделило транспортные самолеты с питанием, одеждой, стройматериалами. Все это распределялось по селениям и станицам северных районов республики.

Хочу привести здесь некоторые свои записи того времени. Вот, например, проблемы по Шелковскому району, которые нужно было решить незамедлительно:

— выделить два-три автомобиля для местного РОВД;

— подключить электроэнергию;

— распределить муку, сахар, соль, подсолнечное масло, крупы, конфеты, печенье, чай;

— школьные комплекты: портфели, учебники, тетради, дневники, ручки;

— обувь детская: галоши, резиновые сапоги…

Ближе к Гудермесу начались серьезные трудности.

Из данных разведки я знал, что в населенных пунктах находятся боевики, которые собираются оказывать сопротивление. Но и здесь мы вновь прибегли к использованию метода «военно-народной дипломатии». Подходили к тому или иному населенному пункту на расстояние «пушечного выстрела» (чтобы мы могли поразить огнем противника, а он нас не доставал), блокировали его, а затем приглашали местную делегацию на переговоры. Люди, как правило, приходили — глава администрации, представители старейшин, духовенства, учителя — от трех до десяти человек.

Бывало, по два часа я с ними разговаривал. Убеждал, что войска пришли не для того, чтобы разрушать дома и убивать жителей, хотя мы знаем, что в селе находятся бандиты. Мы вам даем время для того, чтобы вы собрали народ и переговорили. Предупреждаю сразу: войска войдут в село без стрельбы. Но если кто-то выстрелит в сторону моих солдат, моментально откроем ответный огонь.

Я честно все говорил. Просил объяснить жителям ситуацию и дать ответ. Не получается мирным путем — скажите мне об этом, убеждал я делегацию, в противном случае тактика будет другой… Через несколько часов переговоры возобновлялись. Старейшины давали слово, что никто стрелять не будет.

После этого подразделения внутренних войск и милиции проводили «зачистку» под прикрытием подразделений Министерства обороны. Именно тогда в обиход вошел термин «культурная зачистка». У многих это выражение вызвало смех, откровенное раздражение — мол, что с ними церемониться — надо действовать жестко. Я же настаивал на своем. На штабных совещаниях, где присутствовали и представители МВД, непосредственно участвующие в «зачистках», строго требовал от командиров, чтобы при осмотре дворов и домов не занимались мародерством.

Такая тактика находила отклик. Нам не стреляли в спину, а во многих селах мирные жители (я говорю о чеченцах) порой угощали наших солдат хлебом, молоком, — чего раньше, если брать первую войну, никогда не было. Часто чеченцы приходили ко мне на командный пункт — приглашали посетить школу, выступить на митинге… Это свидетельствовало о том, что армию в республике встречали как освободителя, а не как завоевателя.

Когда войска покидали тот или иной населенный пункт, туда возвращались беженцы, причем имевшие крышу над головой — их дома не пострадали. Уходить же из села их зачастую вынуждали бандиты, которые накануне прихода федералов нагоняли страх: «Придут русские — всех вас перережут. Или оказывайте сопротивление, или покидайте села». Конечно, люди боялись. Но, возвращаясь в село, убеждались, что их жилье и имущество в целости и сохранности. Поэтому спустя время на переговорах уже не звучала тема угроз обстрелов, каких-то репрессий. А спрашивали местные чеченцы о том, к примеру, можно ли завтра вернуться в свои дома. Конечно, можно. И они возвращались. Таким образом, мирная жизнь в северных районах республики восстанавливалась быстрее.

Конечно, не всегда и не везде проходило все так гладко, как хотелось бы. Но следует подчеркнуть: большинство» чеченцев радовались нашему приходу в республику. Они устали от той жизни, которую уготовил им их президент А. Масхадов и его приспешники. Дети годами не учились в школах, пенсионеры не получали пенсий. В Чечне процветали воровство и нищета. Люди хотели нормальной жизни, скорейшего наступления мира.

Осенью 1999-го я познакомился с Маликой Гезимиевой. С 1973 года она работала директором средней школы в Гудермесе, многое пришлось повидать.

К женщинам на Кавказе отношение неоднозначное, особенно в Чечне. Но Малика Шамсутдиновна пользовалась в городе огромным авторитетом. С ней считались многие мужчины, в том числе и старейшины. Впервые мы встретились на переговорах. Войска к тому времени вплотную подошли к Гудермесу, блокировав его со всех сторон.

На встречу со мной пришли человек двадцать, среди них выделялись полевые командиры отрядов, обосновавшихся в городе. Нервничали, горячились, доказывали… Невозможно было унять эмоции. Тогда слово взяла Малика, и все сразу стихло.

— Неужели вы не видите, что этот человек пришел в Чечню с миром, к вам сюда пришел. А мог бы и не вести с вами переговоры — взял бы и отдал приказ на уничтожение… Ему небезразлична судьба республики, как, наверно, и вам. Он здесь вырос, его здесь учили в школе, он здесь начинал взрослую жизнь…

Гезимиева говорила фактически то, что я и сам хотел сказать. Ее внимательно слушали, в том числе и боевики. Поразительная женщина! Смелая, решительная. Никого не боялась. Позже, когда стала главой администрации Гудермеса, на нее было совершено несколько покушений. Но такую женщину сломить, наверное, невозможно.

Там же, под Гудермесом, я познакомился с муфтием Чечни Ахматом Кадыровым — человеком непростой судьбы. В первую чеченскую войну он поддержал Дудаева и выступил против ввода российских войск на территорию Чечни. Но затем решительно порвал не только с бандитами, но и с Масхадовым. Кадыров публично осудил действия ваххабитов, вторгшихся в Дагестан, открыто призвал чеченский народ бороться с бандитами и уничтожать их.

Метод военной дипломатии оправдывал себя и в горах. Там произошла моя встреча с Супьяном Тарамовым. Он родом из Ведено. Рос и учился вместе с Шамилем Басаевым. В первую войну не воевал против нас, но и не поддерживал российские войска.

Осенью 1999-го Тарамов сам ко мне пришел — не я к нему. Состоялся разговор. Он сказал, что хочет мира для республики, хочет, чтоб не гибли зря молодые чеченские парни… Я ему поверил.

В Ведено был создан стрелковый батальон из местных жителей, который возглавил Тарамов. Я ожидал от него решительных действий, но Супьян честно признавался, что в открытую его люди воевать с боевиками опасаются — боятся кровной мести. Его заслуга состояла в том, что чеченский батальон сопровождал колонны подразделений федеральных войск через ущелье. Тарамовские ребята несли дежурство на блокпостах, участвовали в патрулировании с солдатами комендантских рот.

Подобные отряды самообороны или ополчения создавались и в других районах республики — например, в Гудермесе, Аргуне, Новогрозненском, других населенных пунктах. Чеченцы сами охраняли свои села и не пускали туда бандитов.

Помню, был такой случай. Под Кади-Юртом я вел переговоры, но кто-то очень хотел их сорвать: спровоцировали местных жителей, несколько сот человек (преимущественно женщин), и они двинулись из селения Суворов-Юрт в нашем направлении. Настроены были враждебно. Как позже выяснилось, им сказали, что войска через несколько часов сотрут Кади-Юрт с лица земли. А я прибыл туда фактически без охраны: со мной лишь несколько офицеров на боевой машине пехоты. Узнав о провокации, я вызвал на всякий случай пару вертолетов. Они стали кружить над нами. Однако, к счастью, военная сила не понадобилась. Увидев меня, толпа сразу успокоилась. Многие меня узнали, протягивали руки для рукопожатия… Вышла пожилая чеченка: «Люди, так это же Трошев! Он стрелять не станет. Расходитесь! Все будет нормально».

Там я познакомился с некоторыми чеченцами, которые мне очень помогли в дальнейшем.

Конечно, не все лояльно были настроены к федеральным войскам. И в первую очередь — бандиты. Но с ними мы не церемонились. Собственно, войска и были введены в Чечню, чтобы покончить с бандитизмом и терроризмом раз и навсегда. Прежде чем нанести огневой удар, я с группой офицеров всегда выезжал на переговоры с представителями местной администрации и общественности, а если надо было, то и с боевиками. Разрушить дом или село — дело нехитрое при наших возможностях, но чего бы я добился этим? Ничего, кроме гнева и ненависти народа. Больше того, это подтолкнуло бы многих колеблющихся к тому, чтобы перейти на сторону бандитов, реанимировало бы «движение сопротивления». А поддержка большинства населения нам была нужна. Известно, что хорош тот способ ведения боевых действий (разумеется, цивилизованный), который приносит конкретный позитивный результат при меньших потерях. Я старался избегать поспешности, не делал «резких движений», разделял матерых бандитов и мирных жителей. Хотя разрушить легче, чем убедить человека добровольно сложить оружие.

Спустя время, когда мои методы проведения контртеррористической операции получили широкую огласку, нашлись некоторые политики и журналисты, которые стали противопоставлять меня и командующего западной группировкой генерала В. Шаманова. Мол, Трошев занимается уговорами, в то время как Шаманов все громит на своем пути. Кто из нас прав — сразу не поймешь, казалось бы. Однако разницу в подходах люди уловили.

Владимир Шаманов. Штрихи к портрету

Западная группировка, которой командовал Владимир Анатольевич, в целом успешно выполняла поставленные задачи. Хотя, к сожалению, в ходе боев были и разрушения в населенных пунктах, и хлынули беженцы. Но это вовсе не означало, что Шаманов бездумно крушил все подряд. Рассуждать куда проще, чем самому делать. Поистине, «каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека…»

Я хорошо знаю генерала Шаманова — на первой войне он был моим подчиненным. Может быть, сказывалась излишняя горячность и прямолинейность в отношениях с местным населением? Ведь в иных случаях не до дипломатии, не до тонких продуманных решений. Нет, не стал бы я упрекать Шаманова в жестокости…

С ним мы познакомились в феврале 1995 года, уже после взятия Грозного. Он был тогда полковником, заместителем командира воздушно-десантной дивизии. И так получилось, что именно он стал моим подчиненным — командовал десантниками в возглавляемой мной южной группировке войск. Затем меня назначили руководить группировкой войск Минобороны, и опять он со своей десантурой замыкался на меня.

В конце мая — начале июня я увидел его в бою. Около Чири-Юрта мы штурмовали цементный завод, запиравший вход в Аргунское ущелье. Об этом эпизоде я рассказывал выше. Мало того что комплекс заводских зданий представлял собой мощное оборонительное сооружение, так еще и местность была сложной для наших атакующих подразделений. А бандиты хорошо окопались, укрепились и готовы были сражаться с намного превосходящими их силами.

Шаманов доложил мне свое решение боя. Я одобрил его вариант. Однако во избежание кровопролития попросил (для очистки совести) послать парламентера к боевикам. «Поставь им ультиматум: сопротивление бесполезно — или сдача в плен, или полное уничтожение», — сказал я Владимиру Анатольевичу. Он выполнил указание. В общем, мы поступили «по-джентльменски». Как говорится, наше дело — предложить.

Полевой командир оборонявшихся дудаевцев ответил на ультиматум вызывающе нагло: мы вас, дескать, тут всех похороним, в ущелье вы не войдете, — что-то в этом роде.

Шаманов аж зубами заскрежетал, выслушав бандита:

— Ну, сволочь, ты у меня дождешься! Я с тобой еще поговорю, если жив останешься! — И тут же скомандовал: — Вперед!

И тут началось. Один день, второй, третий… То артиллерийские удары, то разведка боем, то огневые стычки. И наконец — ночной штурм. Грамотно и стойко оборонялись боевики. Некоторые солдаты дрогнули. Шаманов потихоньку свирепел.

— Успокойся! — говорили ему мы ему с генералом В. Булгаковым. — Не торопись. Все равно сломаем.

Ночную атаку Владимир Анатольевич возглавил сам. В воздухе от железа и свинца аж тесно было. В эфире — мат. Боевики орут: «Аллах акбар!» И Шаманов, как Чапай, — впереди…

Взяли завод. Целый отряд боевиков извели: десятки трупов нашли в окопах и развалинах зданий. Ходим с Шамановым после боя по позициям, живых ищем. Смотрю — а у Шаманова камуфляж в крови.

— Ты что, ранен?

— Да, немного, — отвечает и дышит, как конь после галопа.

— Немедленно в госпиталь!

— Подождите, товарищ генерал, — взмолился Шаманов. — Я пока боли не чувствую. Дайте главарю банды в глаза глянуть. Я обещал…

Пришлось согласиться. В конце концов нашли мы двух живых боевиков. У одного гранатой разорвало задницу. Жуткое зрелище. Лежит на спине — доходит. На наших глазах и кончился. У второго оторвало руку. Кровь уже свое отсвистала и теперь лишь медленно стекала в бурую лужу. Всмотрелись — Ваха, полевой командир, который грозился нас тут всех похоронить. Белый как мел. Смотрит испуганно.

— Что ж ты, негодяй, натворил? — начал я. — Столько людей, своих прежде всего, угробил, завод порушил!

— Довоевался, гнида?! — вспылил Шаманов.

Хотел еще что-то добавить, а у того — слезы в глазах. Заплакал, как ребенок. Плюнули в сердцах на окровавленную землю и подались к своим.

После госпиталя Шаманов вернулся в строй, воевал с азартом и фантазией, с упрямством и ожесточенностью. Без сомнения, операцию в Бамуте в мае 1996-го можно смело вписывать в послужной командирский список Шаманова как образец военного искусства в условиях локальной войны. О ней уже шла речь, поэтому ограничусь лишь напоминанием: до этого Бамут федералы пытались взять дважды, но не смогли. Боевики даже окрестили свою базу в этом населенном пункте «чеченской Брестской крепостью». Но легенду о ее неприступности Шаманов (к тому времени уже генерал) похоронил.

После окончания Академии Генштаба Владимир Анатольевич получил назначение в Воронеж, а в августе 1999-го стал командующим 58-й армией (когда-то этот пост занимал я). С самого начала чечено-ваххабитской агрессии в Дагестане он находился в Ботлихе и руководил войсками.

Следующая строка его военной биографии: контртеррористическая операция в Чечне в качестве командующего западной группировкой войск. В первые же дни он блокировал пути передвижения боевиков на чечено-ингушской границе, из-за чего испортил отношения с президентом Ингушетии Р. Аушевым. Его войска решительно вломились на территорию Чечни.

«Дрожи, чечен, — идет Шаманов!» — шутили в окопах солдаты. Они, конечно, понимали разницу между чеченцем вообще и бандитом. Но сказанная однажды каким-то остряком фраза понравилась и прижилась.

Солдаты любили своего командующего, о котором уже ходили легенды. Пресса писала о «новом генерале Ермолове». И если было в этом сравнении преувеличение, то не такое и громадное. Западная группировка «пошла ломить стеною», бить бандитов наотмашь…

А тем, кто пытается представить его этаким беспощадным усмирителем, скажу: Владимир Анатольевич не отказывался и от военной дипломатии. При подходе войск к одному из населенных пунктов жители его взволновались, поверив провокационным слухам, что русские на этот раз никого не пощадят. На площади возник стихийный митинг. Боевики с оружием в руках бродили в толпе, призывая готовиться к сопротивлению федералам.

Узнав об этих волнениях, Шаманов сел на БТР, взял человек десять охраны и рванул впереди своих войск прямо в центр селения — на митинг. Когда он появился на возвышении без оружия, толпа онемела от неожиданности. Даже боевики растерялись и не подняли стволов. А ведь могли в упор расстрелять «ненавистного Шамана».

Владимир Анатольевич изложил собравшимся цель операции, дал характеристику бандюкам и жестко обрисовал перспективу в случае сопротивления. Настроение толпы стало меняться, послышались одобрительные возгласы. Уловив доброжелательную реакцию большинства, он сел на бронетранспортер и уехал. Люди, успокоившись, разошлись по домам. Боевикам не оставалось ничего другого, как покинуть село. Оно было занято федералами без единого выстрела.

Но так было далеко не всегда. На уговоры и соглашения Шаманову не хватало терпения: он предпочитал идти к победам кратчайшим путем, а отсюда все чаще и чаще боестолкновения и, естественно, потери. К декабрю 1999-го у «Запада» они составили больше двухсот человек, в то время как восточная группировка недосчиталась нескольких десятков солдат и офицеров.

Вот на этой почве и начались неприятные разговоры, сравнения Трошева и Шаманова — кто как действует, чьи методы лучше и т. п. Эти параллели проходили как разделительная черта, пусть поначалу и незаметная. Мы отмахивались от этих пересудов, старались не замечать выступлений СМИ, по поводу и без повода подчеркивавших различие наших военных методик. Но со временем невольно возникло некоторое соперничество.

Хотя итог его оказался в мою пользу, это был тот случай, когда «победа» не радует, а огорчает. Дело в том, что в конце концов западная группировка забуксовала, завязла в боях — около двух недель выполняла задачу, на которую отводилось несколько дней. Поэтому части и подразделения «Востока» вынуждены были в складывавшейся ситуации выйти в те районы и на те рубежи, которые планировались под «Запад».

Все генералы были раздражены: я — тем, что выполнял не свою задачу, Шаманов — тем, что опаздывает, Казанцев (как командующий Объединенной группировкой войск) — тем, что кампания срывается, и приходится латать дыры за счет других, как тришкин кафтан… «Что там у вас происходит? — звонили из Москвы. — Вы что, разобраться между собой не можете? Славу, что ли, делите?»

Казанцев стал «наезжать» на Шаманова: что ты, мол, уперся в эти старые маршруты — меняй направление удара! «Не вам меня учить! — огрызался Владимир Анатольевич. — Я эти районы знаю как свои пять пальцев, еще по первой войне…» Дошло в конце концов до того, что два генерала стали переходить порой на нецензурную брань.

Шаманов остро реагировал на указания командующего ОГВ. Считал серьезным недостатком, что тот не прошел через первую войну в Чечне. «Как он может командовать нами здесь, сейчас?!» — периодически ворчал Владимир Анатольевич.

Разногласия двух военачальников дурно влияли на общую атмосферу в штабах, сказывались на ходе операции в целом.

Отношение Шаманова ко мне было совсем другим. Сказывалось, видимо, то, что он долгое время был моим подчиненным. Не только временно (в ходе первой войны), но и по штату: в 58-й армии значился одним из моих замов. Всегда старался подчеркнуть, что я — не просто его командир, но и учитель: «Я воспитанник Трошева». Это была правда. Помню, как он удрал на сутки из Академии Генштаба в марте 1997 года. Договорился с генералами МВД, сел на их самолет и прилетел на мое пятидесятилетие. Мы полночи проговорили. Оба были растроганы и счастливы… За самоволку, конечно, Володе попало…

Я был по-человечески неравнодушен к Шаманову. Старался опекать, следил за профессиональным ростом, указывал на ошибки, пытался укротить (вернее, подкорректировать) его буйный характер. Ведь во многом это и мое детище. Поэтому, видимо, и реагировал так остро.

Например, меня внутренне коробило, когда слышал жалобы офицеров на Владимира Анатольевича: он мог запросто оскорбить, унизить, обматерить (причем прилюдно). К счастью, это не касалось солдат. Бойца Шаманов любил, холил и лелеял. В этом смысле он — яркий представитель школы воспитания Г. Жукова. Тот тоже был жесток к офицерам и по-отцовски добр к простым солдатам. Сравнение с легендарным маршалом хоть и лестно, но не в данном случае.

Правда, надо заметить, своих офицеров он в беде не бросал. Например, приехал на суд в Ростов поддержать подчиненного — полковника Ю. Буданова, о семье которого давно заботился. К сожалению, все эти душевные проявления — после трагедии.

Однако даже не грубость — главная его беда. Анализируя поступки и действия этого славного генерала, я вспоминаю знаменитую теперь фразу царя Александра III: «Мужество есть терпение в опасности». Так вот любопытно, что Шаманов в равной степени презирал и опасность, и терпение. В какой мере это повлияло на его мужество (а оно неоспоримо) — не знаю. Думаю, повлияло не в лучшую сторону.

Мне, признаюсь, было не по себе, когда в какой-то период Шаманов заметался от посыпавшихся «сверху» перспективных кадровых предложений. Не успев толком покомандовать 58-й армией, уже готов был принимать Московский округ внутренних войск, всерьез обдумывал еще какие-то «выдвижения»… Ну а когда решил баллотироваться в губернаторы Ульяновской области, я вообще обиделся: «Как же так, ты бросаешь армию в такой момент, когда ей нужны твой опыт и профессионализм, когда еще не закончена контртеррористическая операция!..» Мы даже повздорили в этой связи. Потом, конечно, помирились. До сих пор регулярно созваниваемся и встречаемся. Мы дружим, но наша дружба не исключает жестких мужских откровенных разговоров.

Шаманов по жизни — спринтер, а не стайер. Забег на длинные дистанции (которые как раз и требуют огромного терпения) — не для его натуры. Он быстро загорается, увлекается, но так же быстро и гаснет его пыл. Не удивительно, что не задалось его губернаторство. Искренне надеюсь, что в новом качестве ему хватит «терпения в опасности», чтобы достойно пройти всю дистанцию. Учитывая, что дистанция — большая.

Неожиданные союзники

После начала операции на территории самой Чечни я старался продолжать вести дневник (делал это по ночам).

«24 октября

Я отдал приказ войскам на начало операции в Гудермесском районе.

25 октября

В 5 часов утра выдвинулись разведывательные группы. Через три часа вперед пошли главные силы — десантно-штурмовые батальоны…»

Пролистываю записи дальше.

«29 октября одной из групп спецназа удалось выявить район, где размещалось около 60 бандитов и 12 автомашин. Огнем артиллерии боевики и их машины были уничтожены».

В течение нескольких дней войска нашей восточной группировки с минимальными потерями блокировали второй по величине город Чечни — Гудермес. К этому времени в руководстве бандформирований не просто наблюдались разногласия, но произошел настоящий раскол. Например, не все полевые командиры подчинялись Масхадову, Басаеву, Хаттабу. В том же Гудермесе, по агентурным данным, некоторые полевые командиры покинули город, фактически нарушив приказ Басаева, который требовал, чтобы Гудермес без боя не сдавали.

Показательным примером в этом могут служить братья Ямадаевы — Сулим, Халид и Джабраил. Они выходцы из Гудермеса, пользовались среди жителей определенным влиянием. Под ружьем у них находилось несколько сот человек. Ямадаевы были в числе первых полевых командиров, которые во вторую войну вышли ко мне на переговоры. Они крайне отрицательно относились к ваххабитам. Понимали, что противостояние федеральным войскам в городе ни к чему кроме жертв и разрушений не приведет. К тому же братья поддержали муфтия Чечни Ахмата Кадырова, открыто выступившего против ваххабитов и призвавшего все население республики не подчиняться Масхадову.

Однако на деле верными своему слову остались лишь Халид и Джабраил Ямадаевы. Они активно стали помогать федеральным войскам. А Сулим покинул город и ушел в горы.

Вновь запись из дневника:

«В ночь с 9 на 10 ноября банда боевиков в количестве 60–70 человек предприняла попытку прорваться из заблокированного Гудермеса. Десантники 234-го полка нанесли по ним сокрушительный удар. В ходе шестичасового боя боевики, как выяснилось позлее, потеряли 53 человека убитыми. Захвачено большое количество стрелкового оружия и боеприпасов…»

Утром я прибыл на место боя вместе с Джабраилом Ямадаевым (и не случайно это сделал). Суть состояла в том, что накануне этого прорыва я встретился с Джабраилом и предложил ему попытаться уговорить Судима, возглавлявшего бандгруппу, прекратить сопротивление и добровольно сдать оружие. Однако Сулим не послушал совета и повел банду на прорыв. В итоге почти все были убиты.

— Джабраил, — спросил я прямо, — за что гибнут эти люди? За этих мерзавцев — Басаева и Хаттаба?

С нами на вертолете прилетели телевизионщики из нескольких центральных телекомпаний. Джабраил попросил меня дать возможность высказаться по поводу событий минувшей ночи.

— Шамиль, что ты делаешь?! — обратился он к незримому Басаеву. — Посмотри на трупы этих людей! Это не федералы их расстреляли, это ты их убил! Прекрати убивать свой народ! Он тебе этого не простит!

Пожалуй, впервые полевой командир открыто бросил вызов бывшему соратнику. Конечно, выражаясь на современном языке, это был неплохой пиаровский ход в нашу пользу.

Честно говоря, приходилось думать и об этом в те минуты. Ведь меня заботило тогда главное — как сохранить жизни наших солдат и офицеров, которым предстояло участвовать в «зачистке» Гудермеса? Не подведут ли чеченцы? Телесюжет с Ямадаевым придавал уверенности. Но некоторые опасения все же оставались. Слава богу, местные жители не подвели. «Зачистка» прошла спокойно.

В штаб восточной группировки каждый день поступали донесения, которые детализировали общую картину:

22 ноября

Состоялась встреча представителей командования федеральных войск с жителями города Аргун. Со слов жителей, в Аргуне еще находятся бандиты (до 1000 человек). Многие ушли в горы. На подходах к населенному пункту оборудуются оборонительные позиции. В самом городе у боевиков имеются танк и боевая машина пехоты.

23 ноября

Состоялась встреча с жителями сел Аллерой и Центорой. Со слов местных жителей, боевики покидают селения и уходят в направлении Шали.

25 ноября

Из Грозного к Кадырову прибыли четыре полевых командира. Они высказали желание прекратить сопротивление федеральным войскам и просят двое суток для «зачистки» Аллеройского хребта от засевших там бандитов.

А вот записи из моих дневников:

«…В Аргуне за последнюю неделю происходят вооруженные столкновения между басаевцами и местными жителями…

25 ноября

Я вновь выехал в район Аргуна на встречу с руководством так называемого «комитета обороны». Состоялся двухчасовой разговор. Сообщили, что большинство жителей положительно относятся к вводу войск в город. Но есть и такие, особенно молодежь, которые против. Их подогревают по телевидению. Басаев выступил и пригрозил: кто, мол, будет встречаться с Трошевым — расстреляем.

26 ноября

В н.п. Новогрозненский вошла банда численностью до 150 человек, разоружив блокпост ополченцев на южной окраине села. Местные жители попытались их выгнать, но бандиты открыли огонь. Несколько жителей получили ранения. Через несколько часов мужчины с оружием из «комитета самообороны» все же заставили их уйти из села. Бандиты находятся на Гудермесском хребте».

Тактика выдавливания боевиков при поддержке местных жителей позволяла нашим подразделениям, во-первых, не разрушать жилые дома в селениях и не подвергать людей опасности, а во-вторых, наносить точечные удары по скоплению боевиков на дорогах и в лесных массивах. Четко и согласованно взаимодействуя с авиацией и артиллерией, которые постоянно находились в дежурном режиме или работали по вызову, войска наносили противнику мощное огневое поражение.

К примеру, в районе Новогрозненского умело действовали десантники 247-го полка. Только за один день они уничтожили свыше 50 боевиков, захватили склад с боеприпасами и несколько единиц боевой техники. Среди убитых — бригадный генерал, ближайший сподвижник Басаева — Хасан Долгуев.

Приблизительно по такому же сценарию развивались события и при освобождении от бандитов городов Аргун и Шали. Спустя четыре года побывал я и на горе Гойтенкорт, где находился мой командный пункт во время первой чеченской войны.

Войска восточной группировки, по признанию командования, успешно справились с поставленной задачей. Среди тех, кто показывал личный пример бесстрашия и профессионализм, — командир десантников полковник Юрий Эм. Он одинаково умело вел переговоры с местными жителями и руководил действиями подчиненных в бою при уничтожении бандитов. (Юрий Павлович позже стал Героем России, работал в правительстве Чеченской Республики). Высокую выучку проявили многие солдаты и офицеры других подразделений: морские пехотинцы Северного флота, мотострелки 74-й бригады Сибирского военного округа. Многие из них удостоились впоследствии высоких государственных наград.

Кстати, о наградах. Любой солдат и офицер, честно и добросовестно выполнявший воинский долг в Чечне, достоин награды. Другое дело, какой. Вспоминаю, как в первую чеченскую кампанию министр обороны России генерал армии П. Грачев дал указание, чтобы ни один солдат в запас без медали не уходил. И закипела работа у кадровиков. Кинулись писать представления, а далеко не все солдатские будничные дела тянут на статус наградных.

Ведь у нас не было знаков отличия для тех, кто был на войне, но подвиг не совершил. Как, к примеру, отметить солдата-повара, который в атаку, может, и не ходил, но вместе с товарищами месил чеченскую грязь, мерз в ледяных горах?..

В общем, абсолютному большинству командиров приходилось исхитряться, чтобы и формальности соблюсти, и справедливость в оценке ратного труда сохранить.

В МВД, плюнув на всю эту волокиту, решили учредить свой ведомственный почетный знак участнику войны в Чечне. Получилось красиво, солидно. Позже и мы в СКВО сделали свой почетный знак. Тем, кто совершил подвиг, проявил мужество — орден или медаль, но и остальные не должны быть обойдены. Большинство солдат, офицеров и генералов действительно вполне заслуженно получили награды. Впрочем, случались и весьма неприятные истории.

Из наградного ведомства Главного управления кадров Министерства обороны России вернули как-то в полк представление к ордену прапорщика-тыловика одной из авиационных частей, базирующихся на Северном Кавказе. В направленном в Москву документе о доблестях прапорщика было сказано буквально следующее: в тяжелейших погодных условиях обеспечил бесперебойный забой скота в подсобном полковом хозяйстве, тем самым способствовал снабжению личного состава мясом. И смех и грех. Хорошо, что кадровики успели завернуть.

А вот пример совсем другого рода. Мне несколько раз в течение почти семи месяцев пришлось ходатайствовать о присвоении звания Героя России уже упоминавшемуся рядовому Капустину, доблестно сражавшемуся в Кадарской зоне. Он побывал в самом пекле войны вместе со своим батальоном. Его танк был подбит в одном из боев на консервном заводе в Грозном. Экипаж погиб, а Капустина тяжело ранило. О его отваге, неповторимом мастерстве у нас в группировке ходили легенды. В течение семи месяцев я несколько раз подписывал представление его к высшей награде, но бумаги из Москвы возвращались. «Недостаточно героизма», — констатировали в наградном отделе кадрового органа, будто взвешивали на каких-то своих, неизвестных другим, весах. Слишком дорогой была цена такой отписки, чтобы спокойно смириться. Я решил все-таки довести дело до конца, обратился даже к В. Путину при его посещении ОГВ. Капустину вручили Звезду Героя, справедливость восторжествовала.

Я понимаю, что могут быть досадные ошибки, недоразумения, но когда за такими фактами — полное бездушие, чиновничий бюрократизм, с этим нельзя мириться. Иначе потеряешь уважение к себе. Между тем обитатели высоких министерских кабинетов могут, просто обязаны по долгу службы отличать настоящие подвиги солдат и офицеров, месяцами находившихся в окопах, от деяний некоторых генералов и старших офицеров (командированных из Москвы), которые умудрились получить ордена далее без заезда в Чечню, сидя в Моздоке. Глядя на такие явления, люди придумали поговорку: «В Чечню надо съездить, отметиться, а заодно и орден получить». Стоит заметить, что такое давно перестало быть тайной. Об этом вслух говорили и в Москве, и в Ростове, и в группировке федеральных сил в Чечне. Но самое страшное, что к такой несправедливости привыкли.

Наградная политика в государстве должна быть умной и честной. Пусть ордена будут орденами, медали — медалями, и чтобы обладать ими, требуется проявить недюжинные способности. А почетные знаки нужно выдавать всем тем, кто не совершил геройства, но кто достойно делал на войне свою работу.