Чекисты рассказывают... Книга 6

Захар Романович Рубин, ведущий научный сотрудник одного из Московских научно-исследовательских институтов, не лучшим образом прожил свои шестьдесят пять лет. В пору войны гитлеровцы завербовали попавшего в плен молодого военного врача Рубина. Став немецким агентом, он прошел разведывательную подготовку и под кличкой «Сократ» был заброшен в тыл Красной Армии. Рацию и другое шпионское снаряжение он захоронил в лесу, в районе приземления, под Смоленском. Ему удалось влиться в ряды советских бойцов и в качестве военврача пройти всю войну. Трусость, желание сохранить жизнь — так он позже объяснял свое поведение — толкнули его тогда на путь измены. Когда согласился стать агентом абвера, то для себя решил: «Как только окажусь дома, в Москве, явлюсь с повинной». Увы, это был жалкий компромисс с совестью. На явку с повинной и честную исповедь не хватило мужества.

Так десятки лет жил Рубин под страхом: вдруг узнают, и тогда всему конец — доброму имени, служебной карьере.

Тайное помимо воли Рубина стало явным. После мучительных колебаний и раздумий, он все же пришел в приемную Комитета госбезопасности, но пришел лишь тогда, когда новые хозяева, получив от гитлеровцев по наследству их агентуру, дали знать о себе Захару Романовичу.

Его принял полковник Бутов, опытный контрразведчик. Поборов испуг и растерянность, Рубин произнес: «Я... агент иностранной разведки».

Даже видавший виды Бутов был удивлен столь скоропалительным заявлением, но виду не подал. «Продолжайте, я вас слушаю». Тяжкая это была исповедь. Рубин говорил задыхаясь, умолкал, молча сидел, понурив голову, и снова говорил...

С участием Рубина начался поиск спрятанного им шпионского снаряжения. Чекистам важно было знать — сказал ли Рубин правду? И еще: работала ли уже рация? Поиск оказался очень трудным. Но, тем не менее, снаряжение было найдено. Эксперты дали ответ: рацией «Сократ» не пользовался.

Значит, Рубин сказал правду. Но пока это была полуправда. Полную правду о себе он скажет позже, лишь после того, как к нему явится Нандор, связной одного из филиалов ЦРУ. Он привез «Сократу» новое шпионское снаряжение: рацию и средства для нанесения тайнописи в почтовых корреспонденциях и средства ее проявления, подставные адреса для связи с разведцентром...

Ровно через пять дней после отъезда Нандора в почтовый ящик была опущена открытка с венским адресом и с видом Красной площади. Бутов вступил в «игру».

Виктор Павлович Бутов готовился к большому разговору с генералом. Терзали сомнения — как поведет себя Рубин? Можно ли полностью доверять ему? И тут же возникал вопрос: «А разве он не сказал правды? Ведь шпионское снаряжение оказалось в указанном месте. И после звонка Нандора он сразу пришел к чекистам. Может, новую радиоаппаратуру, врученную связным из штаб-квартиры, временно забрать у него? Или изъять какую-нибудь деталь, без которой аппаратура не будет действовать? — И сам же возражал себе: — Как же тогда из штаб-квартиры передадут по радио запросы, указания? — И тут же отвечал: — Нандор не случайно снабдил Рубина средствами тайнописи, подставными адресами, по которым можно установить и письменную связь».

Тревожные мысли не давали покоя.

Однако в кажущейся неразберихе уже начал вырисовываться план операции.

Наконец, у него уже было все готово для подробного доклада генералу Клементьеву. С чего началось, как развивались события, чем кончилось. Точнее, на каком этапе остановились. Конца еще не видно. Зная, что генерал проявит интерес ко всем деталям, полковник старался не упустить «крупных мелочей»

...Бутов сидит за длинным столом генеральского кабинета, неторопливо докладывает. Генерал Клементьев, крепкого сложения мужчина лет шестидесяти, с лобастой головой и большими умными глазами, попыхивая трубкой, шагает из угла в угол, заложив руки за спину.

Полковник озабочен. Генерал улавливает настроение Бутова, но пока своего мнения не высказывает.

— А как быть с Рубиным? — вопрос Бутовым поставлен в лоб.

Генерал, перестав расхаживать по кабинету, искоса взглянул на полковника.

— Разве вам не ясно, Виктор Павлович, что в данной ситуации без него нам не обойтись. Так что же вас смущает? — прищурился Клементьев.

— Все то же. Правду выдавал микродозами. А мы собираемся оказать ему доверие. Есть ли основания для этого?

— Вы что же, до сих пор не убеждены в раскаянии Рубина?

— Теперь вроде бы оснований для сомнений нет, и все же прошлое его поведение...

Генерал недовольно поморщился.

— Мы с вами, Виктор Павлович, должны уметь понять человека, совершившего преступление, даже тогда, когда раскаяние к нему пришло не так скоро, как бы нам хотелось. Одни раскаиваются мгновенно, а другие после долгих нелегких раздумий, как это и произошло с Рубиным. Важно, что он пришел к нам и во всем признался.

Генерал откинулся на спинку стула и, вытянув длинные ноги, неторопливо продолжал:

— Раскаяние... Это очень сложно. Нам нужно безошибочно разобраться, где правда, а где ловко закамуфлированная ложь, по велению пробудившейся совести пришел к нам человек или хитрит, игру затевает... Без этого разумная осторожность может превратиться в болезненную подозрительность. Наш долг помогать людям найти верный путь.

Генерал разжег трубку и снова зашагал по кабинету.

— А как здоровье профессора Рубина после всего случившегося?

— Очень переживает, нервничает. Тяжело перенес известие о гибели Елены Бухарцевой, хоть столько лет прошло. Первая любовь... В свое время он отвернулся от нее. Елена, связная подпольного центра, погибла в тылу врага при загадочных обстоятельствах.

ГОСТЬ ПРИБЫЛ

Утром в квартире Рубина раздался телефонный звонок.

— Слушаю.

— Захар Романович?

— Да, я. Что угодно?

— Вам привет от Нандора.

Рубин в замешательстве промолчал.

— Вы не слышите меня?

— Слышу. Как он себя чувствует?

— Хорошо. Я бы хотел встретиться с вами. Это возможно?

— Думаю, что да. Вы откуда звоните?

— Из центра. Из автомата.

— Я к вашим услугам. Может быть, вы приедете ко мне? Живу я один. Сейчас болен, и, признаться, гулять в таком состоянии мне не очень хочется.

— Ваш вариант меня не устраивает, — сухо отрезал незнакомец. — Надеюсь, вы в состоянии ходить?

— Да.

— Вот и отлично. Мы должны увидеться сегодня же, скажем, часов в двенадцать. Сможете?

— Пожалуй. Где?

— В Третьяковской галерее

— Где конкретно?

— Возле картины Сурикова «Боярыня Морозова». Вы, надеюсь, знаете, где она висит.

— Да, конечно, — ответил Рубин. — Как я вас узнаю?

— Это не трудно. Светло-серый костюм, белая рубашка, темно-синий галстук. В правой руке буду держать газету.

— Простите, как вас величать?

— Мигуэль Кастильо. Значит, договорились? До скорой встречи.

Звонок незнакомца, хотя и не неожиданный, растревожил. Стенокардия — в последнее время она довольно часто напоминала о себе — сейчас же отозвалась резкой болью в сердце. Рубин принял антиспазматическое лекарство и присел в кресло.

Боль в сердце постепенно утихла, а душевная боль не унималась. Жизнь прожита никчемно и, кажется, подходит к концу. А что хорошего сделал он в этой жизни? Какой оставит след? Кое-чего достиг, получил признание, стал доктором наук, профессором. А вот человек не состоялся. Больно защемило сердце. Из дальних уголков памяти выплыли Леночка Бухарцева, первая любовь, которую он предал, и другое, еще более страшное предательство — измена Родине. Родина простила, даже оказала доверие. И Рубин встрепенулся — Бутов... И засуетился: что же я не звоню?

Дрожащей рукой Захар Романович набрал номер телефона полковника и сообщил ему о звонке незнакомца, назначившего свидание в Третьяковской галерее.

— Что мне делать?

— Прежде всего успокоиться. Мне не нравится ваш голос — не волнуйтесь! На свидание идите. Узнайте, что именно он хочет от вас. Скорее всего, речь пойдет о каких-то данных по наиболее важным и закрытым работам института. Скажите, что должны собраться с мыслями, да и место для разговора на такую тему не подходящее. Как мы условились, скажите, что с рацией у вас не ладится, видимо, неисправна. Под этим предлогом вновь пригласите его к себе домой. Если будет настаивать на другом месте встречи — не отказывайтесь. Постарайтесь узнать, как долго он пробудет в Москве, когда и по каким делам намерен вновь прибыть в нашу страну. Как штаб-квартира будет в дальнейшем осуществлять связь с вами? Вам все понятно, Захар Романович?

— Понятно.

— В таком случае, действуйте. Главное, возьмите себя в руки, не волнуйтесь. После свидания с гостем позвоните. Буду ждать.

ВСТРЕЧА

Напутствия Бутова не помогли: Рубин с большим волнением переступил порог Третьяковки.

Рубин любил живопись, неплохо разбирался в ней, не раз бывал в Третьяковке, подолгу простаивал у творений великого Сурикова, но теперь ему не до шедевров. Лихорадочно оглядывал экскурсантов — не этот ли Мигуэль Кастильо? И тут же спохватился — он же предупредил: светло-серый костюм, белая рубашка, в правой руке газета...

В зал вошла новая группа. Экскурсовод начала хорошо отрепетированный рассказ о церковных реформах патриарха Никона, о подвижнической жизни боярыни Морозовой. Рубин оглянулся и увидел Бутова. В толпе экскурсантов полковник шагал от картины к картине, с интересом слушал экскурсовода и даже задал какой-то вопрос. Появление Бутова обрадовало Рубина. А когда Виктор Павлович, поравнявшись с ним и не глядя на него, буркнул: «Главное, не волноваться», профессор и вовсе воспрял духом.

Между тем зал почти опустел, и Рубин остался один на один со знаменитой раскольницей. Где же вы, гость нежеланный? И, словно откликаясь на зов, рядом оказался человек в светло-сером костюме, с газетой в правой руке. Сердце екнуло. Рубину захотелось вдруг послать все к черту и уйти. «Теперь я уже не способен на притворство. Оно требует полного самоотречения и крепких нервов. Извините, Виктор Павлович, не могу, сил нет...» Но он переборол это желание и обратился к человеку с газетой в руке.

— Если не ошибаюсь, господин Мигуэль Кастильо?

— Вы не ошибаетесь, господин Рубин. Это я вам звонил. — Холодные глаза в упор уставились на «Сократа».

Профессор переминался с ноги на ногу и, чтобы как-то начать разговор, спросил:

— Вам нравится «Боярыня Морозова»?

— Прекрасное полотно. У нас, на Западе, знают, что Россия в прошлом дала много мастеров: Иванов, Шишкин, Айвазовский и, конечно, Суриков.

— Разве только в прошлом? В нашей стране и сейчас немало талантливых, известных во всем мире художников.

— Не говорите мне про ваших нынешних! — ответил гость с нескрываемым раздражением. — Художник лишь тогда творец, когда он свободен, независим, когда он творит по велению сердца, а не по указке сверху. Однако, как вы догадываетесь, я пришел не для дискуссии. При удобном случае мы поговорим и об искусстве, а сейчас у меня дела поважнее.

Он направился в дальний угол зала, Рубин поплелся за ним.

— Первое, что тревожит нас, я имею в виду ваших друзей на Западе, включая, разумеется, и меня, это состояние вашего здоровья. Вид у вас, прямо скажем, не очень. Быть может, мы в состоянии помочь вам лекарствами? Кстати, чем вы больны?

— Самая модная болезнь века... Сердце... Стенокардия...

— О, этим страдают буквально все люди пожилого возраста. Посоветуйтесь со своим врачом, и пусть он порекомендует какое-нибудь радикальное западное лекарство. Мы вышлем вам, сколько бы оно ни стоило...

— Вы очень любезны, господин... Простите, опять забыл...

— Мигуэль Кастильо.

— Стоит ли вас беспокоить?

— Поверьте, это сущий пустяк. Мы умеем по достоинству ценить тех, кто помогает нам. Не стесняйтесь, будем рады помочь. Кстати, в Швейцарии на ваш текущий счет уже положено некоторое количество американских долларов. Это, так сказать, аванс за активную работу в будущем. Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным и продолжительным. Что касается размера вознаграждения, то оно будет зависеть от вас. Чем больше поступит информации, тем щедрее будет оплачена работа. Само собой разумеется, что речь идет о достоверной информации. Вы поняли меня?

— Да, вполне, — буркнул Рубин.

— Для начала скажите, пожалуйста, не собираетесь ли вы в ближайшее время выехать на Запад? По любому поводу...

— Сейчас затрудняюсь ответить, со временем, пожалуй, смогу.

— Каково ваше положение в институте, ваше, так сказать, реноме?

— Не жалуюсь. Меня, как и прежде, высоко ценят.

— Прекрасно. Нас всерьез заинтересовал ваш институт, проблемы, которыми вы занимаетесь. — Кастильо перешел почти на шепот. — Мы будем ждать от вас информации о наиболее важных работах, особенно о тех, которые имеют прямое или косвенное отношение к военной тематике. — Кастильо выжидающе посмотрел на Рубина.

— Боюсь, что по этой части я не смогу быть полезным, господин Кастильо, — также шепотом отвечал Рубин.

— Почему же?

— Я заведую лабораторией, которая занимается самыми что ни на есть прозаическими проблемами, весьма далекими от того, что может интересовать военных. Вместе с тем не скрою, они имеют немаловажное значение в плане общечеловеческом.

— О, вы плохо знаете ваших покровителей, уважаемый Захар Романович. — Он огляделся по сторонам и предложил пройти в другой зал: появилась новая группа экскурсантов. — Нет такой области науки, техники, культуры, к которой моя служба, а отныне она и ваша, не проявляла бы интереса, но, разумеется, мы отдаем предпочтение любой информации о военных возможностях Советского государства, о предпринимаемых им усилиях в военном строительстве. — И неожиданный вопрос: — Что у вас с рацией?

— Не пойму. Видимо, неисправна. А может, не по плечу мне. Полагаю, что радиоаппаратура, которую вручил мне господин Нандор, архисовременна. Я просил бы помочь мне научиться пользоваться ею.

— Подумаю, как это сделать. Признаюсь, господин Рубин, я сам не силен в нынешней радиотехнике. К тому же пользоваться рацией — дело отнюдь не безопасное.

— Как же быть?

— Не беспокойтесь. Перейдем на бесконтактную связь, через тайники, о чем вы будете поставлены в известность. Это значительно безопасней. Вы закладываете свою информацию в тайник, она изымается и переправляется нам. Кем, когда и каким образом, это уже не ваша забота. Через тайник же вы будете получать от нас письменные указания. Ведь Нандор снабдил вас всем необходимым? Не так ли?

— Да, снабдил.

— И вы уже научились пользоваться ими. Мы имели возможность убедиться в этом. Мы тут же вам ответили. Вы получили наш ответ? Расшифровали?

— Да.

— Вот и отлично... Будем считать, что со связью у нас все в порядке. А об использовании радиопередатчика мы подумаем.

Кастильо поглядел на часы.

— Мне пора, господин Рубин, будем прощаться. Жду от вас обширной и, конечно, абсолютно точной информации об институте, о наиболее важных его работах и о людях, выполняющих их. Нам нужны их характеристики в чисто человеческом плане: наклонности, увлечения, страстишки, пороки. И еще одно — кто из них и когда собирается побывать в западных странах.

— Я вас понял, господин Кастильо.

— У вас есть вопросы?

— Да. Извините. Может, мои вопросы покажутся нескромными, но я хотел бы знать, увидимся ли мы еще? Будете ли вы мне звонить? И долго ли вы пробудете в Москве?

— Я пробуду здесь несколько дней. Увидимся ли мы в эти дни? Трудно сказать, скорее всего, нет. У меня много дел, но я периодически буду приезжать в Москву, и мы, конечно же, встретимся. И уж, во всяком случае, я вам позвоню Прощайте. — Кастильо раскланялся и поспешно ушел.

ПОСЛЕ СВИДАНИЯ С «БОЯРЫНЕЙ»

Бутов вернулся из Третьяковки в прекрасном расположении духа. И не только потому, что повезло — купил два редкостных каталога, за которыми давно охотился. Жена Виктора Павловича — заслуженный деятель искусств, знаток русской живописи XVIII—XIX веков, и Бутов предвкушал, как обрадуется она подарку.

Но главное — благополучно закончившееся свидание «Сократа» с гостем. Бутов очень волновался за него. Как будет держаться больной, не уверенный в себе, хлебнувший всякого профессор Рубин? Могло случиться непредвиденное Ведь свидание не с девицей — с профессиональным разведчиком. Но все, кажется, обошлось наилучшим образом. Полковник имел возможность наблюдать, как вел себя «Сократ» — молодцом.

В условленный час Рубин позвонил Бутову и, не вдаваясь в подробности, сказал о самом главном из того, что могло интересовать полковника. Даже пошутил:

— Виктор Павлович, смею заверить, что свидание прошло на самом высоком уровне.

— Отлично, Захар Романович... Человек, не потерявший при столь сложных обстоятельствах чувства юмора, вероятно, пребывает в полном здравии и хорошем настроении. Рад за вас.

— Теоретически должно быть так, но практически... Настроение хорошее, самочувствие поганое. Медицина знает такие парадоксы. Признаться, перенервничал основательно... А стенокардия и рада. Опять был приступ.

— Крепитесь, профессор, умирать вам рановато. Да, чтобы не забыть: все то, что вы сейчас сообщили о встрече с гостем, прошу вас изложить на бумаге...

В назначенное время Бутов появился в кабинете Клементьева. Виктор Павлович уже успел встретиться с Рубиным, получить от него письменное сообщение о беседе с Кастильо и уточнить некоторые детали.

Генералу уже многое известно о «Сократе», но слушает он Бутова так, будто обо всем этом узнает впервые. Потому и не прерывает полковника, когда тот восстанавливает в памяти Клементьева страницы биографии Захара Романовича.

— Так вот, прибывший в Москву связник сегодня встречался с «Сократом».

— Надеюсь, встреча контролировалась?

— Конечно! Рубин после звонка связника немедленно поставил меня в известность и получил подробную инструкцию. Встреча по предложению гостя состоялась в Третьяковской галерее.

— Нашел место, поганец... Ну и как Рубин? Выдержал испытание?

— Пожалуй, да. Я тоже был в это время в Третьяковке.

— Вы сказали, что связной назвал себя Мигуэлем Кастильо. Он испанец?

— Да. Человек, известный нам, в Москву прибыл из Венесуэлы в качестве коммерсанта.

— Если мне не изменяет память, он в свое время проходил по нашим материалам.

— Да. У него и кличка есть — «Хромой испанец». В поле нашего зрения он впервые попал по делу отнюдь не оригинальному — в одном из французских портов пытался склонить к невозвращению на Родину матросов с советского торгового судна. И даже вручил им свою визитную карточку — на юге Франции процветает контора «Торреро Кастильо и сын», официально представляющая интересы какой-то фирмы в Венесуэле. Ребята ухитрились сфотографировать его. Фотографию и визитную карточку капитан судна передал в органы государственной безопасности.

— Это, конечно, важная справка. Но хотелось бы иметь более подробные сведения о Кастильо. Вам известно что-нибудь о его делах в Москве, кроме встречи с «Сократом»?

— Кое-что известно. Наши оперативные сотрудники сообщают, что он прибыл в Москву для переговоров с одной из внешнеторговых организаций. Привез каталоги и несколько коробок образцов экспортных изделий венесуэльской фирмы. У нас нет сомнений: фирма, каталоги, образцы изделий, переговоры — это все для прикрытия главного, с чем прибыл испанец, — шпионаж... В ресторане «Метрополь» была зафиксирована небезынтересная сцена с участием испанца. За одним из столиков сидел — это стало известно позже — советский ученый, профессор Поляков. Он принимал здесь туристку из Парижа — Аннет Бриссо. Вдруг она стала нервничать и пристально разглядывать севшего за соседний столик человека. Потом вскочила с места и кинулась к нему, но он мгновенно исчез. Это был Кастильо.

МАКИ́

Нелегкая судьба выпала на долю профессора Полякова. Он воевал, попал в плен к немцам, сполна хлебнул лагерной жизни. Работал в шахте оккупированной Лотарингии, откуда ему удалось бежать... Разные люди по-разному встречали худющего, голодного человека в потрепанной одежде. Он обладал небольшим, обретенным еще в школе, запасом немецких слов и еще меньшим французских. На шахте запас этот основательно пополнился. И на его вооружении была одна хорошо заученная фраза, не раз выручавшая его: «Товарищи, я русский, заключенный военнопленный». В ответ почти всегда давали что-нибудь поесть, иногда пускали переночевать. Но чаще на просьбу спрятать хозяин беспомощно разводил руками и произносил лишь одно слово — полиция.

И все-таки Поляков не терял надежды на встречу с добрыми и смелыми людьми. И ему повезло.

...Стоял теплый майский день, когда, напутствуемый лесорубами, он вышел из леса в поисках ночлега. Вот показалась деревня и дом под черепицей за высоким зеленым забором. Дом стоял на самой окраине, и беглеца это очень устраивало. Кругом ни души. Тишину нарушала лишь болтовня птиц. Когда зазвонили церковные колокола, из скрипучей калитки вышел невысокий, толстый человек с глазками-щелками, а за ним худенькая девушка. Поляков поклонился — «Же сюи призонье рюс» — и попросил поесть. Он действительно был голоден, однако сейчас просьба была больше предлогом, чтобы завязать разговор. Но толстяк, даже не взглянув в его сторону, отрезал: «Идите прочь». И вместе с девушкой зашагал к церкви.

...Минует несколько дней, уже в отряде маки́, куда русского солдата приведет один из лесорубов, худенькая девушка сама подойдет и скажет:

— Меня зовут Аннет. Не сердитесь на отца. Он очень осторожный человек и решил, что вы из гестапо. Потом лесорубы все рассказали ему и поручились за вас. Папа просил передать, что будет рад видеть русского солдата в доме французского полицейского.

Поляков удивленно вскинул глаза, Аннет рассмеялась:

— Маки́ и дочь полицейского — не верится, да? Всякое бывает.

Это был интернациональный отряд — французы, испанцы, чех, русские. Командир отряда относился к русским с симпатией. Но это не мешало ему до хрипоты спорить с ними по самым острым политическим проблемам. Однако дружбе споры не мешали. Нашумевшись, они через час-другой распивали вместе за победу бутылку терпкого вина и хором пели «Катюшу», «Марсельезу» и марш маки́: «Если ты завтра погибнешь в бою, друг твой займет твое место в строю».

Отряд маки́ долго оставался неуловимым. И все знали, что это заслуга помощника командира по разведке Полякова, прозванного в отряде Мишелем, и его храброй соратницы, разведчицы Аннет. Они часто вместе отправлялись на задание и были неразлучны в пору затишья. В отряде о них говорили разное. Толки докатывались и до «виновников». Они посмеивались и отшучивались. Но всем было ясно — Аннет и Мишеля связывала крепкая дружба.

Каким-то шестым чувством Мишель и Аннет распознавали чужих, которые могут стать близкими, и близких, которых надо бояться пуще чужих. И все же не удалось избежать серьезного провала. Их предал испанец... Все началось еще в Париже... Аннет рассказала Полякову... Она была еще девочкой, когда в их доме появился испанец. Тогда его величали Фелиппе Медрано. Мать Аннет, подпольщица, активная участница Сопротивления, однажды вечером тайком привела испанца домой и представила мужу: «Этому человеку можно доверять, он поможет собрать и спрятать оружие. Воевал в Испании, в интербригаде, а теперь вместе с нами». И они втроем долго шептались о чем-то в соседней комнате. Когда красавец Фелиппе ушел, мать рассказала отцу, что испанец люто ненавидит фашистов и жаждет рассчитаться с ними за расстрелянного в Мадриде брата, коммуниста. «И теперь нам будет намного легче, — сказала мадам Бриссо, — Фелиппе хороший помощник и хороший конспиратор».

В оккупированном фашистами Париже дом супругов Бриссо стал явочной квартирой маки́, а сама хозяйка — связной отряда, действовавшего в этом квартале. Она имела хорошее прикрытие — господин Бриссо был ажаном. Блюститель порядка, выполняя приказ гитлеровского командования, отбирал у горожан оружие, которое те по разным причинам не спешили сдавать. Часть его ажан доставлял военному коменданту, а часть передавал жене. А она уже знала, как распорядиться. И тут Фелиппе был незаменим.

...Эсэсовцы ворвались в их квартиру ночью, через час после того, как ее покинула группа маки́. Обыск длился три часа, фашисты вели его так, словно точно знали, где искать. Супруги Бриссо удивленно переглядывались — как могло все это произойти? Лишь один человек знал их тайники — Фелиппе... Мать увезли, и больше Аннет ее не видела.

Отец пытался разыскать Фелиппе. Безуспешно! Исчез, никому ничего не сказав. Позже стало известно, что это он навел фашистов на квартиру Бриссо. Увы, то была не последняя его акция в Париже.

Пройдет несколько месяцев, и отец с дочерью покинут Париж, уедут в деревню, в свой маленький домик с садом. И однажды в жаркий полдень Аннет, на пути в штаб отряда, заглянула к отцу. Он растерянно посмотрел на нее и сказал:

— Я сплоховал, Аннет... Ажан не имеет права медлить... Прости старика.

— Что случилось?

Накануне в сумерках господин Бриссо, возвращаясь из леса, увидел Фелиппе. Испанец настороженно озирался, но старика не заметил. А Бриссо сразу опознал его. Бывший ажан хотел было броситься на испанца, задушить предателя, но не успел. Фелиппе мгновенно скрылся. Быть может, старику только показалось, но господин Бриссо утверждал, что испанец вышел на тропу, ведущую в лагерь маки́.

Аннет на велосипеде помчалась в штаб. Скорей, скорей, надо успеть предупредить. Такие, как Фелиппе, случайно не появляются: готовится какая-то новая провокация.

Увы, она опоздала. Испанец уже вывел гитлеровцев на отряд маки́, отряд понес большие потери.

Прошло время, и наступил последний день боевой деятельности Полякова на французской земле. Он запомнился во всех деталях.

Радость первой, хотя еще и не окончательной победы, предвкушение долгожданного возвращения на Родину. Был парад иностранцев — маки́, были торжественные проводы. Выпили не одну бутылку вина, сказано было много душевных слов о скрепленной кровью дружбе братьев по оружию. Но Мишелю все же взгрустнулось. Это чувство — он и сегодня не стыдится говорить о нем — вплелось в ликующую мажорную гамму. Впрочем, вплелось оно исподволь, по законам жизни, с ее превратностями и замысловатостями. Причина? Возможно, Аннет. Она настойчиво просила его остаться.

— Ты можешь добивать гитлеровцев и в рядах французской армии. И тогда мы по-прежнему будем рядом. Ты понимаешь, Мишель, как это будет хорошо... Ну не упрямься!..

— Не могу, Аннет, я обязан вернуться в ряды Красной Армии. Кто знает, может быть, мы встретимся в Берлине...

Он говорил твердо, решительно, но, кажется, еще ни разу в жизни на душе у него не было такой сумятицы. И у нее тоже. Так ему казалось. А может быть, только хотелось, чтобы это было так. Они долго бродили по лесным тропам, и деревья напевали им грустную песню.

— Ты будешь писать, Мишель?

— Обязательно напишу. Сразу, как только вернусь домой...

Прошумело несколько послевоенных лет. В военкомате Полякову вручили орден Отечественной войны I степени. Он решил продолжить учебу. В ту пору при поступлении в институт представители сильного пола имели некоторое преимущество, и Поляков не преминул им воспользоваться. Увлекся микробиологией. И вот теперь профессор, ученый...

Аннет долго разыскивала предателя, убийцу ее матери и друзей по отряду маки́, многое узнала о нем, путешествуя по Испании. Сейчас он действует не один. Передает эстафету сыну. Тот еще щенок, однако уже многому успел научиться у отца, которого боготворит и боится и на которого — удивительно похож. Настоящая фамилия отца — Форрес, Педро Форрес. До того как стать провокатором, потомок испанских грандов получил университетское образование, овладел несколькими языками. По желанию деда посвятил себя военному искусству. Блестяще окончил летное училище, служил в Марокко. И когда по радио был дан сигнал «Над всей Испанией безоблачное небо», Педро повел группу немецких истребителей, чтобы сопровождать «юнкерсы», бомбившие республиканцев в предместьях Мадрида. Он не раз вступал в бой с республиканскими истребителями, сбил два самолета, за что Франко лично вручил ему боевой орден. За ним последовал второй: Педро Форрес оказался безудержно смелым. На счету его уже было пять сбитых самолетов, и синьориты почитали за честь получить его фотографию с автографом. Но война есть война. В августе франкистский ас прикрывал германские «юнкерсы» и был сбит асом из Рязани. Педро выбросился на парашюте и в бессознательном состоянии был подобран своими.

Два месяца в госпитале. Лучшие врачи по приказу самого Франко днем и ночью дежурили, у его постели. Из Берлина были доставлены какие-то чудодейственные лекарства. Педро выздоровел, но к летной службе оказался непригоден. Болтался без дела, пока однажды его не вызвал генерал из разведывательного управления и передал ему личное пожелание Франко — пробраться за линию фронта и внедриться в штаб интербригады. Педро, человека смелого и с авантюристическими наклонностями, не пришлось долго уговаривать. В Мадриде активно действовала группа «Испанской фаланги», члены ее должны были помочь Педро. Он готов был служить верой и правдой, но прежде чем приступить к операции внедрения, он обратился к генералу с просьбой позаботиться о сыне.

— Мои родители и друзья погибли. В живых остался лишь Мигуэль, ему сейчас четырнадцать. Что будет с ним, если меня не станет?

— Я доложу командованию. К этому вопросу мы вернемся завтра, а пока готовьтесь.

На следующий день генерал предложил Педро взять сына с собой за линию фронта.

— Вместе с детьми испанских республиканцев вы отправите его в Москву. Наши люди помогут. Это приказ командования. После победы понадобится ваш сын. И нам, и фюреру, и дуче...

Педро оправдал надежды генерала Франко. Кто мог подумать, что в бравом летчике таился талантливый разведчик. Поначалу в объятом пламенем войны Мадриде его сковывали обязанности горячо любящего отца. Их нелегко было выполнять. Но все разрешилось быстро и наилучшим для Педро образом. Мигуэля с группой испанских детей отправили в Москву. Нужные люди сработали точно и оперативно.

...Потерпев поражение, республиканская армия отступила на территорию Франции. Педро получил задание штаба Франко оставаться в рядах республиканцев.

Во французском лагере интернированных испанцев он работал уже на немецкую разведку. Ему помогли бежать и поселиться в Париже под фамилией Фелиппе Медрано. Как того требовал шеф немецкой разведки, жил скромно, незаметно, катил по утрам тележку продавца зелени, весело выкрикивая: «Спаржа в пучках... Морковь, капуста». И ждал своего звездного часа. Час этот настал в тот день, когда в Париж вступили гитлеровцы, однако затаенная надежда получить солидную должность в штабе оккупантов или полиции рухнула: фашисты внедрили его в один из подпольных комитетов парижских франтиреров. В Париже Филиппе пробыл недолго: опасность провала усилилась, и его перебросили в Лотарингию. После войны агента Филиппе Медрано, теперь его звали Арриго Кастильо, унаследовало ЦРУ. Что же касается Мигуэля, то он все эти годы прожил в Москве вместе с другими испанскими детьми.

Началась война. Мигуэль, как и все его друзья, собирался идти в армию, однако пришлось определиться на завод и вместе с ним эвакуироваться в Сибирь, где и пробыл всю войну. А потом... Потом о нем, так же, как и об отце, позаботилось ЦРУ — добилось возвращения Мигуэля в Испанию с первой группой репатриантов. Его встретил молодой человек, отрекомендовавшийся дальним родственником.

— А где отец? — спросил Мигуэль.

— Его сейчас нет в Испании. По делам службы он улетел в Венесуэлу и телеграфировал мне, чтобы я вас встретил. Вам здесь будет хорошо. А что касается расходов, ваш отец достаточно богат, оплатит...

Мигуэля поселили в хорошем отеле, и первое время он недоумевал — почему с ним так носятся? Позже все стало на место.

...Их очень устраивал этот потомок испанской знати, которого по хитрому замыслу разведки Франко в свое время с дальним прицелом отправили в Москву вместе с детьми республиканцев.

При первых же встречах с Мигуэлем сотрудникам ЦРУ стало ясно — крепкий орешек. Это была длительная и многотрудная операция — обратить в свою веру юношу, прожившего столько лет в Советском Союзе. Но у людей ЦРУ имелся большой опыт взращивания агента. В ход пошли испытанные средства — туристические поездки в Канаду, США, идеологическая обработка (вот она, настоящая свобода личности, демократия). Вскоре появился и отец, он активно подключился к «воспитанию». Сперва рядился в тогу архилевых, потом стал петь с голоса правых социалистов, внушая Мигуэлю, что тот, кому дороги светлые идеи свободы, прогресса, расцвета личности, пойдет рядом с борцами против коммунизма, против Советов. Туго шло перевоспитание, но новые друзья, родственники, среди которых были генералы и высокопоставленные чиновники, подбор книг и вовремя предложенная газета с антисоветской статьей, сделали свое дело. Мигуэля приобщили к фешенебельному спортивному клубу, он стал появляться на раутах. Исподволь разжигали аппетит к сладкой жизни. Действовали терпеливо, объясняя, почему и как он, потомок грандов, оказался в России.

На обработку русского испанца не жалели денег, времени и сил. Знали — он стоит того. Мигуэль владел русским языком так же свободно, как и испанским. У него законченное среднее образование, полученное в советской школе. Есть друзья среди русских, а в Москве осталась любимая девушка. Русских, их нравы, образ жизни он знает куда лучше тех, кто учился в специальных колледжах.

В Испании Мигуэль с отличием окончил филологический факультет университета и попутно овладел науками, ничего общего с филологией не имевшими. Здесь же он принял первое «крещение» — ему поручили «разработку» лидеров африканского землячества. О первой пробе сил шеф отозвался одобрительно. Но чтобы отправиться в большое плавание, потребовался еще год специальной подготовки. И тогда на юге Франции, в портовом городе, открылась посредническая контора по сбыту товаров из Венесуэлы «Арриго Кастильо и сын».

Сейчас старик отошел от дел, а молодой преуспевает. Энергия поразительная, и в средствах для достижения целей не стесняется.

Профессор Поляков имел возможность испытать это на своей шкуре. Он рассказал:

— За рубежом на симпозиуме микробиологов профессор Мадлен Рифо, коллега, выступавшая с докладом вслед за мной и занимавшаяся теми же исследованиями, что и я, проявляла несколько повышенный интерес к моей особе, к моим работам и к моей жизни. Узнав, что я был на войне, в плену, а потом в отряде маки́, она предложила познакомить меня со своими друзьями, отцом и сыном Кастильо, которые представляют фирму, изготовляющую лабораторное оборудование, и находятся здесь с целью установления контактов с учеными. Я сказал, что не уполномочен вести подобные переговоры, но Мадлен настояла на своем: «Никаких переговоров. Встреча бывших боевых друзей. Старший Кастильо сражался с гитлеровцами во французском отряде маки́». И на следующий же день Мадлен Рифо вместе с отцом и сыном Кастильо ждали меня в ресторане. Я не сразу узнал испанца-провокатора, но лицо показалось знакомым, и я спросил: «Мы где-то встречались в годы войны? Вам не приходилось бывать в отряде маки́ на швейцарской границе?» Испанец буркнул что-то неопределенное, а сын, прервав беседу, объявил, что их ждет телефонный разговор с Венесуэлой и они вынуждены покинуть меня до следующей встречи. Больше я их не видел. Но вечером, когда я вышел из отеля прогуляться по узким улицам древнего городка, вдруг невесть откуда выскочил красный «оппель» и чуть было не раздавил меня, прижав к стене. Я чудом остался жив, отделавшись легкой раной и шоком.

Позже, в больнице, когда полицейский расспрашивал меня о «досадном происшествии», я вспомнил, что красный «оппель» в тот злополучный день два-три раза промелькнул у меня перед глазами, а вечером, когда я вышел на прогулку, он стоял у подъезда. Накануне отъезда домой на улице ко мне подбежал мальчишка, сунул конверт, буркнул «это вам» и скрылся. Там была записка, напечатанная на машинке, без подписи: «Забудьте навсегда о существовании Кастильо и о вашей встрече с ним в отряде маки́. Автомобили заносит на тротуар не только в этом городе. Запомните».

Но я не забыл. А тут снова встреча в ресторане. Сын удивительно похож на отца. И я, и Аннет, мы сразу узнали его.

— Что побудило Аннет ринуться к столу испанца? — поинтересовался Бутов.

— Жажда мести... И сколько я не уговаривал ее отказаться от этой абсурдной мысли, Аннет продолжала твердить свое: «Я буду карать его именем погубленных» Я напомнил ей о красном «оппеле». «Угомонись, мне страшно за тебя». Только вряд ли я смог переубедить ее.

СЛУЧАЙНЫЙ ПАССАЖИР

...Кастильо вышел из гостиницы в ту пору, когда в столице уже наступил час «пик». Но его, видимо, толкучка устраивала — меньше обращаешь на себя внимание.

Шел он неторопливо. Прогулка, только обычная прогулка по городу. В ГУМе заглянул в отделы, пользующиеся особым вниманием иностранных туристов — электробытовые приборы, фотоаппараты, посуда... Ничего не купил, вышел из универмага и по улице Куйбышева проследовал на улицу Богдана Хмельницкого. Зашел в магазин химических товаров, но и здесь, хотя и приценивался, воздержался от покупок.

Гулял долго. Время от времени окунался в людской поток, чтобы вновь вынырнуть на другой стороне улицы. Магазин. Еще один. Поворот в Армянский переулок, оттуда в Малый Комсомольский. И вдруг стоп. Кастильо стал на край тротуара — так в Москве ловят такси или «левую» машину. Но в тихом немноголюдном переулке стоянки такси нет да и по части «леваков» не густо. Все ясно: назначено свидание. В 20.20 появилась бежевая «Волга». Кастильо поднял руку. «Волга» остановилась. Хромоногий наклонился к водителю:

— Подвезете?

— Садитесь.

«Волга» долго петляла по городу, пока не остановилась у ресторана «Гавана». Высадив пассажира, водитель начал копаться в моторе. Через несколько минут «Волга» тронулась. Она снова плутала по московским улицам и, наконец, припарковалась у дома-башни на Ленинградском шоссе. Позже станет известно: водитель здесь живет. Во всяком случае прописан.

Минимум необходимых сведений о «леваке» собрано: номер машины, адрес, фамилия, место работы, профессия... Шелвадзе Николай Григорьевич. Родился в Тбилиси, журналист, нештатный корреспондент литературно-художественного журнала, издававшегося в одном из южных городов России, в Черногорске.

На стол полковника легло несколько фотографий хромоногого и Шелвадзе. Порознь и вместе. Около машины. На улице. У ресторана.

— Вы уже успели что-нибудь узнать о нем? — спросил Бутов своего помощника Сухина.

— Да. Запросил коллег из Черногорска. Они сработали быстро и тут же связались с редактором журнала, представляемого Шелвадзе. Пришел ответ.

— И что же?

— Подтвердили: он нештатный корреспондент этого журнала в Москве. На хорошем счету — опытный, оперативный журналист. Холост. Недавно в качестве туриста выезжал за рубеж. Ни в чем предосудительном не замечен.

...Нико Шелвадзе был задержан на улице Горького за грубое нарушение правил дорожного движения. Сотрудник ГАИ забрал у него водительские права.

— Явитесь за ними в отделение.

Шелвадзе возмущался, называл фамилии больших начальников, с которыми он-де хорошо знаком. Они, мол, не потерпят беззакония. Но документы все же забрали и вернули лишь к вечеру.

На следующий день Сухин вылетел в Черногорск. Провожая его, Бутов предупредил:

— Не исключаю вашей встречи там с Шелвадзе. Вчера он в центральной кассе Аэрофлота покупал билет до Черногорска. Летит через два дня... Вам, пожалуй, стоит задержаться на юге.

Для Бутова бесспорно: Кастильо не случайно оказался в Малом Комсомольском переулке. Такси ему легко было взять у магазина «Химические товары», а он пошел в переулок, чтобы ловить «левую» машину. Далее. С кем из советских людей встречался «хромоногий» за время пребывания в Москве? «Сократ», сотрудники внешнеторгового объединения и Шелвадзе. Все логично: с человеком, который будет выполнять задание, лучше встретиться ближе к финишу. Зачем ему понадобился Шелвадзе? Зачем тот сразу же отправился на юг? Пока не ясно...

Бутов еще раз окинул взглядом фотографии. А в голове все сверлит и сверлит: «Я вроде бы уже слышал эту фамилию. Но когда и от кого?» Память выстроила ассоциативный ряд: Захар Рубин, Сергей Крымов — муж его дочери... И тут всплыло: Нико Шелвадзе... Однажды профессор, рассказывая о своих знакомствах, упомянул красавчика с Кавказа, пленившего его, Рубина, даму. «С первого захода увел. Это, между прочим, не помешало ему через два месяца снова явиться ко мне в гости».

...Шелвадзе — любитель женщин, вина и карт. Обожает долгие застолья, незаменимый тамада. Но, в отличие от многих других гостей Рубина, он не признавал пиршества за чужой счет, всегда приходил с бутылкой коньяка, шампанского и коробкой конфет.

В последний раз Рубин вспомнил о Шелвадзе в связи со своей затаенной мечтой: поправиться, окрепнуть и туристом махнуть в Италию. Он вопрошающе посмотрел на Бутова:

— Как считаете? Можно будет?

— Раньше надо крепко на ноги встать, Захар Романович!

Вот тогда-то и был упомянут «везунчик Нико», отправившийся в туристское турне по Западной Европе. «Нико есть Нико. Перед отъездом был у меня в гостях. Я уже в постели лежал. Он пил вино, а я микстуру. Основательно накачавшись, он стал клятвенно уверять меня, что ему не нужны западные шмутки. «Я их за деньги из-под земли и тут достану. А вот женщины... От предвкушаемого удовольствия даже причмокнул».

Профессор считал Шелвадзе своим другом. Нико вносил в дом искристое веселье, шутку, острое, хотя порой и двусмысленное, словцо. И теперь Бутов, как это часто бывает с людьми, которые долго и мучительно вспоминают, облегченно вздохнул.

Ирина, приемная дочь Рубина, говорила о Шелвадзе с презрением, называла «пошляком». Он принадлежал к числу тех баловней судьбы, которым весь окружающий мир представляется какой-то сферой обслуживания их, избранных, стоящих на пьедестале. Он давно разучился думать о чем-либо, кроме собственного благополучия, не гнушаясь никакими средствами на пути к нему. Это, впрочем, не мешало одобрительно кивать головой, когда в пьяной компании иной непризнанный гений разглагольствовал о «справедливости», «свободе личности», словом, о всем том, чего, по разумению «гения», не хватает нашему обществу, взрастившему его и в котором он живет чуть ли по необходимости. Иногда Нико и сам был не прочь выдать что-нибудь такое-этакое из застрявших в памяти зарубежных радиоголосов. Лишенный строгих принципов, он исповедовал одну, и то заимствованную идею — деньги всесильны, без частного предпринимательства общество погибнет.

Бутов попросил сотрудника отдела навести справки о последней зарубежной туристической поездке Николая Григорьевича Шелвадзе.

ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ ПО-РУССКИ...

Шелвадзе арестовали на юге за спекуляцию валютой. Допрос продолжался уже в Москве. Поначалу он хитрил, выдавая на ходу придуманные легенды. Но вскоре понял, что о нем уже знают многое и отпираться бессмысленно. И поведал следователю неприглядную историю своей жизни. Рассказал и о зарубежном турне.

...Рано утром советские туристы вышли из отеля. Тихая и не очень многолюдная улица. Стоял захмелевший от тепла апрель. До прихода автобуса оставалось минут двадцать. Туристы грелись на солнышке, а Шелвадзе решил побродить, поглядеть на витрины еще закрытых магазинов. Их тут много, на каждом шагу. Броские, яркие вывески, архимодные товары за толстыми стеклами. Так и зовут — купи! Внимание привлекла дощечка у входа неприметного дома:

А рядом — четвертушка ватмана, на которой черным фломастером по-русски каллиграфически выведено:

День прошел в разъездах. Гуляли по городу. Любовались живописной частью Антверпена с его поздноготическими постройками, долго стояли у стен замка Сиян. До ужина у туристов свободное время, каждый распоряжается им, как душе угодно... Земляк, он был постарше Нико, инженер из Тбилиси, в компании женщин отправился, покупать сувениры. «Тяжелое дело, — вздыхал инженер. — Капризная жена, две дочки, зять, внучка, старики родители... И все чего-то ждут. Никто не хочет понять, что валюты у туриста кот наплакал».

Когда туристы разбрелись кто-куда, Шелвадзе отправился в облюбованное им еще утром скромное заведение. Шоу — это его давняя мечта.

...Заплатив за вход, Нико последовал в зал. Рассчитанный человек на пятьдесят, он был наполовину пуст. Шелвадзе сразу же отметил непритязательность обстановки, что немного разочаровало. Он ждал чего-то сногсшибательного. А тут маленькая эстрада у стены, вплывавшая в зал. Где-то в глубине — не слишком опрятная стойка бара.

Нико занял боковой столик. Скрытые светильники излучали мягкий оранжевый свет, создавая приятный полумрак. На сцене тихонько плакала скрипка. Кто-то бесшумно подошел к столу и, не задавая вопросов, поставил перед Нико тарелочку с земляными орехами и тут же растворился в полумраке.

И все-таки Нико блаженствовал. Умеют же тут делать все тихо, красиво, грациозно. Все обворожительно — и свет, и музыка, и аперитив, и орешки! Все не как у нас, когда стол ломится от яств и бутылок. Ба! Да вот и фея. Очаровательная блондинка, как-то незаметно появившаяся за его столиком, ласково поглядела на Нико и представилась — Катрин.

Не будем грешить против истины — появление Катрин обескуражило Нико лишь на мгновение. Не больше! Кто-то из видавших виды приятелей рассказывал, что в понятие «западная цивилизация» входят и внезапно возникающие, полные любви и очарования феи. Кто-то опять бесшумно подошел и теперь уже поставил на стол откупоренную бутылку «Лонг Джона» и сифон с содовой. Катрин иронически посмотрела на Нико, как бы спрашивая: «Неужели вы это заказывали?» Мотнув головкой с красиво уложенным волосами, едва касавшимися роскошных плеч, дала понять: «Виски я пить не буду». Выручил все тот же бесшумный дух — на столике появилась бутылка коньяка «Наполеон» и две чашки кофе. Катрин приветливо улыбнулась.

Что касается русского языка, то тут она была не сильнее Эллочки-людоедки: в ее словарном запасе русских слов оказалось не более двадцати. Но для феи и этого достаточно. Они поняли друг друга, и Нико почувствовал себя на седьмом небе.

Фея пила мало, а Шелвадзе по привычке опрокидывал рюмку за рюмкой, но не пьянел. Сие приятнейшее занятие прервал все тот же дух, положив на стол счет. Если мы скажем, что наш герой остолбенел, то мы лишь в малой мере передадим его состояние. Всех денег, полученных им на время своего пребывания в чужой стране, едва хватило бы на оплату половины счета.

Тревожно заметались мысли: «Фея? Коньяк? А при чем тут я? Я не звал ее, ничего не заказывал». Дух молча выжидал, и под пиджаком перекатывались мощные мышцы. Появился дух № 2. Этот свободно говорил по-русски — фирма держит свое слово: «У нас говорят по-русски... Он обворожительно любезен: «Господин попал в затруднительное положение? Нет денег? Что же делать? У нас на Западе железный закон: купил — плати. Иначе...» — и широко развел руками.

Шелвадзе выгреб из карманов всю наличность. Тем временем фею как ветром сдуло. Но ему уже было не до нее. Протянув два желто поблескивающих на ладони окатыша, нервно спросил:

— Не могу ли я рассчитаться золотом?

Дух бережно принял окатыши, внимательно рассмотрел их и сказал:

— Я ненадолго оставлю вас. Не волнуйтесь... В бутылке, кажется, еще есть коньяк. Скоро начнется шоу.

Он отсутствовал минут двадцать, показавшихся Шелвадзе вечностью. Скоро туристы вернутся в отель, а его нет. Что подумают? Что предпримут? В нем удивительно сосуществовали авантюрист, смелый, азартный в валютных операциях, в картежной игре, и трус в обычных житейских делах. Кошмарное ожидание прервал дух № 2.

— Прошу вас! — кивнул на дверь возле стойки бара.

Большая, слегка затемненная комната. На полу пушистый ковер. На стенах — массивные зеркала. Столь же массивный стол, кресла. Тахта, картины, вазы с цветами. Навстречу поднялся приветливо улыбающийся человек.

— Ну что же, давайте знакомиться. Я — Владислав. А вы?

— Шелвадзе... Николай Григорьевич Шелвадзе.

— Присаживайтесь. И, пожалуйста, не волнуйтесь. Вам ничего не угрожает. Вы среди своих. Да-да! Не удивляйтесь, среди своих. Человек, желающий добра другому человеку, с полным основанием может быть отнесен к числу своих. Не так ли?

Не дожидаясь ответа, спросил:

— Паспорт при вас? Прекрасно! — Небрежно перебирая листы документа, продолжал расспрашивать: — Вы москвич? Имею в виду не место рождения, а место жительства. Люблю москвичей, у них душа нараспашку. Адрес? Телефон?

Владислав ничего не записывал — включил диктофон.

Шелвадзе отвечал на вопросы спокойно, иногда даже с улыбкой. Он не врал. К чему? Так будет, пожалуй, надежнее, лучше. Что значит надежнее и лучше, он пока еще смутно представлял себе, но где-то подсознательно зрела комбинация, которая может привести его... Нет-нет, об этом пока думать не хочет. Там видно будет!

Нико назвал марку и номер своей машины, адреса своих девушек в Ленинграде, Москве, Черногорске. Об этом городе Владислав попросил рассказать чуть подробнее. «В Москве представляю периферийный журнал, — сказал Нико и тут же честно признался: — От журнала профита не имею. Зато обладаю корреспондентским билетом».

Владислав бесстрастно спросил:

— Простите, господин Шелвадзе, за неделикатный вопрос. Но человеку ведь надо пить, есть, одеваться. Девушки в трех городах сразу — это тоже требует известных затрат. И собственная легковая машина. А душа, наверное, просится ввысь и вширь...

Нико усмехнулся и повел густыми бровями:

— Имею хобби... Валютные операции... Забочусь также о дамах, страстно обожающих камушки и прочие безделушки, о джентльменах, собирающих коллекции картин, икон.

— Я вас понял, господин Шелвадзе. Вы напомнили мне изречение какого-то русского писателя: любовь к человечеству лишь тогда плодотворна, когда она сочетается с живым участием к судьбам отдельных людей. Вы, оказывается, большой гуманист, господин Шелвадзе. Тут у нас с вами найдется общий язык.

Владислав снисходительно улыбался, а Нико, сосредоточенно уставившись на стол, лихорадочно соображал. Как быть? Какой линии придерживаться? Идти на скандал, вызвать консула или... Тоже ведь вариант. Что ему терять, что бесценного оставил он там, дома? Да и где истинный дом?

Пока Нико раздумывал, Владислав позвонил кому-то по телефону. О чем шел разговор, Шелвадзе не понял. Положив трубку, Владислав заговорил совсем другим, официальным тоном:

— Господин Шелвадзе! Меня сейчас поставили в известность об очаровательной даме и непредусмотренных вами расходах. Я не осуждаю. Изображая амура с повязкой на глазах, древние намекали, что страсть слепа. Но что поделать — в этом мире за все надо платить. А вы оплатить веление вашей страсти не в состоянии, ибо возможности советских туристов ограничены. Поскольку валюты у вас мало, на оплату счета не хватает, вы предлагаете золото. Мера крайняя и не очень приемлемая. Но у нас с вами есть выход...

Нико оживился.

Сейчас я в вашем присутствии позвоню советскому консулу. Надо полагать, что он пришлет своего представителя и тот уладит это чепуховое недоразумение. Вы согласны?

— Нет!

— Тогда как быть?

— Не знаю.

Наступила недолгая пауза.

— Вы предлагаете золото. Вариант необычный. Я понимаю толк в драгоценных металлах. Да, это настоящие самородки. Сорок граммов шестьдесят миллиграммов. Этого вполне хватило бы для расплаты по счету. И кое-что останется на покупку ценных сувениров. Но возникает деликатная коллизия. Не догадываетесь? Контрабанда! Вы привезли это золото в нашу страну контрабандным путем. А наш закон так же строг, как и ваш. — Широко разведя руками, он сочувственно промолвил: — Остается один выход — позвонить консулу.

— Не надо! — воскликнул Нико. — Не надо! — Теперь он напоминал хищного зверька, понявшего, что из капкана не вырваться. Как он изощрялся, чтобы тайно провезти эти два окатыша! А теперь вот...

Нико вспыльчив, его так и подмывает стукнуть кулаком по столу, а может, и не только по столу. «Издеваетесь? В кошки-мышки играете, в сети заманиваете...» Но голос разума предостерег: «Смири гордыню, Нико». Он просит, умоляет...

— Возьмите все золото, оба окатыша! Мне не нужны сувениры... Только не считайте меня должником.

Туристу-гуляке, потерявшему, видимо, всякую способность реалистически оценивать обстоятельства, не приходит в голову простая мысль: «На шута этому Владиславу твое золото. Ты нужен. Он к твоим окатышам добавит еще два, за покупку твоей души». А Владислав, продолжая разыгрывать сердобольного человека, выложил еще один аргумент:

— Беда заключается в том, господин Шелвадзе, что в зале присутствовал частный детектив содержателя ресторана. Он сделал несколько фотоснимокв. В кадре вы и ваша очаровательная девушка.

— У меня нет здесь девушки, — огрызнулся Шелвадзе.

— А та, чью руку вы поглаживали? — И он одаривает Нико лучезарной улыбкой.

— Это шантаж.

Нико обуяла бессильная ярость, а собеседник все также спокоен, любезен.

— Предположим, хотя доказательств у вас нет. Но вы должны знать — завтра в газетах напечатают скандальную заметку с иллюстрациями: советский турист, господин Шелвадзе, и девушка из шоу в достаточно интимной позе...

— Не было этого. Никакой интимности.

— Согласен. Но не будьте наивны. Вы, кажется, имеете отношение к журналистике и должны знать чудеса фотомонтажа. Вас потащат в суд, а в качестве свидетелей вызовут ваших спутников.

— Каких свидетелей? Это бред!

— Нет, это реальность. Дело в том, что вы, любезничая с девушкой, не заметили, как в зал забрели двое ваших товарищей выпить по кружке пива. Судя по выражению их лиц, они были немало удивлены, увидев вас в обществе очаровательной блондинки. Учтите, фамилии этих двух людей нам известны. Полагаю, что суд накажет вас не очень строго, но скандал будет изрядный, наша пресса не упустит такого случая... Надеюсь, мне не нужно задавать вам глупый вопрос — знаете ли вы, как вас встретят после всего этого дома?

Шелвадзе помрачнел, задумался и вдруг вскочил со стула, словно он нашел наконец выход из этого щекотливого положения, и решительно объявил:

— Я не вернусь домой! Останусь здесь! — Ему показалось, что наконец он понял, чего от него добивались, что и кто стоит за Владиславом, за всем этим спектаклем. Теперь можно говорить с этим типом на равных, как деловой человек с деловым. Но, видно, он не понял намерений собеседника.

— Вы не все продумали до конца, господин Шелвадзе. Допустим, бы попросите политического убежища и вам его дадут. Вы останетесь у нас. А кусать что будете? — утратив значительную долю учтивости, Владислав перешел на жаргон. — Человек должен есть, пить, одеваться, пользоваться транспортом, развлекаться. Это закон, действующий в любой стране, при любом социальном строе. Вашего золотишка хватит на пару недель. Не больше. Для жизни в нашей стране профессия ваша ничего не стоит. Насколько я понял, вы мелкий спекулянт, валютчик — так, кажется, квалифицируют подобный бизнес в России. Вас даже на радиостанцию не возьмут — нет у вас ничего за душой. Нищенствовать? Так у нас и своих нищих предостаточно. Да и ваших земляков... Тех, кто, заглотнув сионистскую приманку, рвались в землю обетованную, а потом сочли за благо сменить курс — вместо Тель-Авива болтаются в Риме, Вене, Антверпене... Им виднее, какое из двух зол для них меньшее. Хотите этого? Извольте!

Браваду Нико словно ветром сдуло, он потерял дар речи, а Владислав, уже в который раз за время их беседы звонит кому-то и ведет немногословную беседу.

— А если я все же решусь остаться здесь? — отважился спросить Нико.

— Воля ваша, — и Владислав протянул паспорт. — Возьмите. Вот ваше золото. Расплатитесь по счету.

Шелвадзе ждал, что будут шантажировать, угрожать, что-то предлагать. И вдруг такой неожиданный оборот.

— Что же будет дальше? — допытывался Шелвадзе.

— Ничего. Все пойдет так, как у нас принято. Думаю, что завтра утренние газеты выйдут с аншлагом: «Советский гражданин Шелвадзе вербует девушку нашей страны, предлагая ей за сотрудничество советское золото». Разумеется, текст будет проиллюстрирован: Шелвадзе со своей милой девушкой в ресторане, в постели. Вот она пишет первое свое шпионское донесение и получает слиток...

— Вы русский? — неожиданно спросил Шелвадзе.

— Нет. Но я много лет проработал в России и неплохо знаю вашу страну, ваших людей.

— Вы разведчик?

— Никогда им не был и не собираюсь быть. Я принадлежу к сообществу «Свободный мир». Наш девиз — «Свобода человеку». Вы слыхали, конечно, про форум лидеров европейских государств в Хельсинки? Так вот, мы боремся за претворение в жизнь решений этого форума. Мы против пороков капитализма и иных социальных формаций. Мы за свободу личности и частного предпринимательства, конечно, в разумных пределах. Мы не потерпим никакого ущемления прав человека, кем бы он ни был. Мы решительно заявляем: каждый отдельный индивидуум — хозяин планеты Земля. И никто не должен лишать его этого права. Человек имеет право жить, как пожелает. Не мешайте ему. Нам нет дела до общества в целом, оно полно пороков. Мы — за благо индивидуума... Если хотите стать нашим другом, пожалуйста.

Шелвадзе догадался, что этот псевдофилософский монолог не что иное, как камуфляж. Он покорно спросил:

— А что я должен делать?

— Ровным счетом ничего!

— Так не бывает.

— У вас не бывает, а у нас бывает. У нас все построено на дружбе, доверии, взаимных услугах. Сейчас отдадите мне половину ваших наличных денег. Ими я расплачусь с барменом, с него хватит. А вот на счете, который был вам предъявлен, напишите своей рукой. Что? Я продиктую...

И Нико написал:

Затем он передал деньги и счет Владиславу.

— Вот и хорошо! К вашей расписке я приложу негативы фотографий детектива, постараюсь их выкупить. Золото продам и выручку приложу сюда же. Через два-три года, когда вновь появитесь у нас, вы будете уже богатым человеком, и тогда сможете покинуть навсегда Московию. Если нет вопросов, то честь имею. Можете вернуться в свой отель.

Шелвадзе вопросов не задавал. Ему все ясно: мышка попалась в мышеловку. И перед тем как ей наглухо захлопнуться, последовал еще один удар.

— Простите, я на минуту задержу вас... Ровно через три недели, во второй половине дня вы должны быть дома. Некто позвонит вам и скажет: «Я Андрей. Владислав прислал ваш шапку. Хотел бы встретиться с вами и передать шапку». Мне, вероятно, не надо вам объяснять, что никакой шапки не будет. Это — пароль. Итак, где и когда вам удобнее встретиться с Андреем?

Недолго подумав, Шелвадзе уверенно ответил:

— В одиннадцать вечера у входа в ресторан «Берлин», улица Жданова, три. А что от меня потребуется?

— Самая малость. Приехать на своей машине и проследить, нет ли за вами слежки.

— Значит, это опасно?

— Нисколько!

...Точно в условленный день в его квартире раздался телефонный звонок. Андрей привез шапку. Он позвонил прямо из Шереметьевского аэропорта. В 22 часа господин Кастильо появился у себя в отеле, заглянул на несколько минут в буфет и ровно в двадцать три часа оказался на улице Жданова у дома номер три. У входа в «Берлин» его ждал Нико. Он, как было условлено, держал в руках журнал и на вопрос, где ближайшая стоянка такси, кивнул головой в сторону своей «Волги»...

Маршрут продуман уже давно. Ленинградское шоссе, памятник защитникам Москвы — ежи на том месте, где остановили гитлеровцев в сорок первом. Машина юркнула под путепровод. Позади остались деревня Машкино; спуск, подъем, дорога в Новогорск. Свернули влево. Укромный уголок. Темень. Таинственно, глухо шумит на ветру лес. Тут, кажется, можно и привал устроить.

Андрей — это был Кастильо — передал Шелвадзе деньги: «Это за ваше золото». И еще некоторую сумму: «Это за пустяковую услугу, которую вы окажете нам».

— Нельзя ли часть денег дать долларами?

Хромоногий улыбнулся.

— Ну что же, в принципе не возбраняется. Но это, учитывая законы вашей страны, может привести к провалу. Вы не подумали о таком варианте? Как собираетесь реализовать доллары?

Шелвадзе усмехнулся. Главное получить доллары. Остальное — его забота.

— Не беспокойтесь. Все будет о’кей!..

— Ну, что же, доллары так доллары. Извольте, господин Шелвадзе. Мне кажется, что вы порядочный человек, на вас можно положиться. Хотя у меня на сей счет были большие сомнения.

— Какие?

— Я не был уверен в том, что окажусь с вами здесь за городом, а не на Лубянке. Ведь Лубянка рядом с отелем «Берлин», всего несколько шагов, — Кастильо понравилась его острота. — Так вот, друг мой, то, что мы встретились, и то, что эта встреча внесла ясность в наши отношения, закрепила узы дружбы между нами, дает основание надеяться на будущее сотрудничество. Вас это облагораживает, а мне, не буду скромничать, делает честь: я выполнил задание шефа — установил с вами связь.

Хромоногий затянулся сигарой, помолчал, осмотрелся. Темень непроглядная, даже лица Шелвадзе не разглядеть. Однако почувствовал, как тот насторожен, нервничает.

— Так вот, господин Шелвадзе, мы будем просить вас о небольшом одолжении... Сущий пустяк... Никаких забот и никакого риска...

...Шелвадзе на какое-то мгновение умолк — нелегко выкладывать всю правду. Но Бутов не позволил затянуть паузу.

— Итак, какова суть того «пустяка»?.. Продолжайте...

— Вы журналист, литератор, у вас широкий круг знакомых, — сказал Кастильо. — Может, вам удастся найти одного очень нужного нам человека. Вот возьмите фотографию. К сожалению, довольно старая. Отыщите его, сообщите адрес, и вы будете щедро вознаграждены.

— Предлагаете искать иголку в стоге сена? — спросил я.

— Пусть будет так... И тем не менее вы должны проявить максимум находчивости.

— Когда был сделан снимок? — поинтересовался я.

— Незадолго до окончания войны. Сколько лет этому человеку, подсчитать не трудно.

— Что известно о нем? — допытывался я.

— Красив, бог не обидел его ростом. Ему прочили карьеру оперного певца... По национальности немец. Это все, что могу сообщить. Да, еще примета — нет мизинца на правой руке.

Разговор происходил в машине, и я не стал разглядывать снимок. Рассмотрел дома.

— Вы уже пытались найти этого человека? — спросил Бутов.

— Я нашел его.

Меньше всего Бутов ожидал такого ответа, и ему нелегко было скрыть свое изумление, нелегко ровным, спокойным голосом продолжать допрос.

— Каким образом?

Опознал известного мне валютчика. При его участии в свое время я совершил несколько операций. Это Александр Ружинский. Живет он во Владимире, семьи нет. Нет и мизинца на правой руке. Однажды я был у него дома и в альбоме на журнальном столике видел такую же фотографию, как привез мне Андрей: Ружинский в Москве в первые послевоенные годы. Хозяин дома смутился и почему-то отобрал у меня альбом. Я удивленно посмотрел на него, а он усмехнулся и сказал: «Не люблю демонстрировать своих любовниц. Это не по мужски...»

— Вы успели сообщить, что задание выполнено?

— Да, я передал ему адрес Ружинского.

...Клементьев и Бутов, внимательно перечитывая протоколы первых допросов Шелвадзе, обратили внимание на его разговор с Владиславом. «Вас ни одна радиостанция не возьмет. Вы же просто мелкий делец, валютчик...»

А Шелвадзе тогда ловко парировал: «Да будет вам известно, что ваши отщепенцы — я-то их немного знаю, не одну бутылку коньяка распил с этой братией, — в общем-то уголовники. Зарплата для прикрытия, а живут за счет хозяев. Спекулируют всем — валютой и идеями, баснями о гонении на интеллектуалов и информацией о липовых забастовках, вроде той, что по сообщению радиостанции «Свобода» якобы произошла в рижском порту. В лужу сели! Так что зря вы меня отбрасываете. Думаю, что был бы более полезен вам».

Генерал отложил в сторону протокол допроса Шелвадзе, и в глазах его мелькнули иронические искорки:

— Что скажете, Бутов?

— Мне не очень понятно — почему Шелвадзе все же не оставили на Западе?

— А зачем он им там? — ответил Клементьев. — Западной разведке нужен свой человек, который работал бы на них здесь. Такого получить трудно. А тут удача... Сразу раскусили и поманили — обещали через года два-три взять к себе, на Запад, когда уже и текущий счет в банке будет...

— Мда-а-а. Резон! — Бутов в общем-то согласен с Клементьевым. И все же некоторые сомнения остались.

— А не беспокоит ли вас, товарищ генерал, некая поспешность? Без особых проверок, и сразу — в дело.

— Пути разведки неисповедимы.

— Шелвадзе утверждает, что больше никаких заданий ему не давали. На прощание было сказано: «Придет время, мы встретимся с вами вновь. А пока наслаждайтесь жизнью». Темнит или говорит правду?

...С санкции прокурора в квартире Шелвадзе произвели обыск. Обнаружили иностранную валюту: американские доллары, английские фунты, западногерманские марки. Не оставалось сомнений — спекулянт, валютчик.

Внимание сотрудников Комитета госбезопасности привлекла также фотография в альбоме: молодой человек в штатском, но с военной выправкой держит газету, на правой руке не хватает мизинца. Одет в модный для начала сороковых годов костюм, явно западного покроя. Альбом поступил на экспертизу. Несколько раз внимательнейшим образом, под микроскопом, рассматривали фотографию Ружинского, точнее, газету, которую он держал в руках, и установили: это военная газета фашистской Германии. Шелвадзе пояснил, что именно эту фотографию ему вручил Кастильо, когда просил разыскать человека, изображенного на снимке. Это был Ружинский в молодости. Генерал Клементьев принял решение:

— Надо разобраться, что за личность Ружинский.

КАК ХЕЛЛЕР СТАЛ РУЖИНСКИМ

В одном из жарких боев 1941 года рядовой Александр Хеллер, раненный в плечо, попал в плен. Фашисты бросили его в лагерь под Смоленском.

Ему повезло. Оказавшийся вместе с ним в бараке врач быстро залечил рану.

А когда фашисты узнали, что Хеллер немец, долго живший в Москве и работавший радиотехником на заводе, его сразу же перевели в другой барак, где лучше кормили и даже давали по пачке сигарет на два дня. И люди там содержались другие: дезертиры, уголовники, бывшие белогвардейцы... В общем, всякий сброд, но все они были или москвичами, или из Подмосковья. Таких набралось около пятидесяти. В начале ноября 1941 года начальник лагеря обер-лейтенант Крюгер торжественно объявил им:

— Дни большевистской столицы сочтены. Еще одно усилие солдат фюрера, и она падет. Но чтобы ускорить падение ее, нужны надежные помощники. Кто готов служить великой Германии и фюреру, запишитесь у меня. — И многозначительно добавил: — Не пожалеете.

Даже среди этого разношерстного сброда нашлось немного желающих служить фюреру. Тех, кто согласился, тут же развезли по разведывательным школам. Так Александр Хеллер очутился на окраине белорусского городка Борисова.

— Нам срочно нужны сведения из Москвы, — твердил руководитель школы. — Какие и откуда подходят части, их вооружение, численность, места базирования аэродромов, артиллерии, зоны сосредоточения войск, минные поля, их ограждения, проходы, настроение жителей Москвы... Для этого мы вас и готовим.

Абверовцы торопились. Обучение шло ускоренно. Агентов учили работе с радиопередатчиками и приемниками, шифрованию, тайнописи. Задание было сформулировано коротко и четко: внедряться в части Красной Армии или устраиваться на работу на оборонные предприятия. Учителя тут же подсказывали — как это сделать.

Неподалеку от Катыни, где расположился штаб абвергруппы, из наиболее отпетых головорезов готовили террористов. Их тоже нацеливали на Москву. За выполнение задания агентам сулили большие блага при «будущем новом порядке». Но это после победы над большевиками. А пока надо точно и беспрекословно выполнять задания начальства, готовить себя к большой работе, чтобы приблизить час победы фюрера.

Позднее к множеству заданий прибавилось еще одно, особо важное.

— У большевиков, — сказал шеф, — появилась ракетная пушка. Она применялась в боях под Оршей и в других местах. Если нападете на след, — шеф повысил голос, — можете больше ничем не заниматься! Нам нужны все подробности об этом дьявольском оружии русских: устройство, сколько имеется таких пушек, какие части вооружаются ими.

Речь шла о знаменитой «катюше», наводившей ужас на гитлеровцев. Фашистские военные разведчики тщательно и с пристрастием допрашивали каждого советского пленного, пытаясь по крупицам собрать сведения о ракетных минометах. Но тщетно.

Казалось, предусмотрено все: и фиктивные документы, и легенды, и явки, и пароли, и крупные суммы денег для агентов, и соответствующее обмундирование. Однако не учли, что в тяжелые для столицы дни советские люди стали особенно бдительны.

Наши контрразведчики получили данные о готовящейся заброске абверовских агентов и обезвредили большинство из них. Но Хеллеру удалось скрыться.

После второго ранения он попал в советский госпиталь. Когда поправился, получил новые документы и направление в часть. Вероятно, так и затерялся бы на полях сражений Великой Отечественной войны, если бы снова не попал в плен. Там Хеллер нашел способ связаться с абверовцами и вторично прошел подготовку в школе. Затем его, якобы избитого на допросе, водворили в лагерь для советских военнопленных.

Шел февраль сорок пятого года.

Абвер реально оценивал обстановку. Война проиграна, крах неизбежен. И Хеллеру было дано задание: «Когда придут советские войска, вас вместе с другими русскими военнопленными отправят в Россию. Проверка предстоит серьезная, но вы обязаны выдержать. Затаитесь и ждите. Помните — час реванша рано или поздно наступит. И вы вновь понадобитесь. Мы вас найдем».

...Не сложилась жизнь у Хеллера. Ни дома, ни семьи. Потянуло к вину, легкой жизни. Одолела боязнь разоблачения, покоя не знал он ни днем, ни ночью. Постепенно созрело решение: «Чтобы скрыть прошлое, надо приобрести документы на другую фамилию». Задуманное долго не удавалось осуществить, но все же нашлись люди, которые за приличную сумму сделали новый паспорт. Так Хеллер стал Александром Борисовичем Ружинским.

ПРИВЕТ ОТ МАКСА ГЮНТЕРА

Комфортабельный автобус привез большую группу иностранных туристов во Владимир. Гости с большим интересом всматривались в открывшуюся перед ними панораму города-музея. В числе других из автобуса вышел элегантно одетый мужчина средних лет — дон Кастильо.

Туристам была предложена обширная программа экскурсий: площадь Свободы, монумент в честь 850-летия города Владимира, историко-художественный и архитектурный музей-заповедник, картинная галерея, храм Покрова — памятник архитектуры XII века и многое другое. Гости изрядно устали и, вернувшись в гостиницу, пообедали и разбрелись по номерам. Отдых! Завтра утром — в Суздаль.

Но Кастильо приехал работать. Когда все разошлись, он вышел из гостиницы, остановил такси. Долго петлял по городу, где-то пересел в другую машину. На окраине вышел, прошелся немного, тщательно осмотрелся и юркнул в подъезд двухэтажного дома. По едва освещенной лестнице поднялся на второй этаж и нашел нужную квартиру. Позвонил. Дверь открыл мужчина средних лет.

— Вы Ружинский? Александр Борисович?

— Да, Ружинский.

Хозяин выразил недоумение — человек ему не знаком. И, кажется, иностранец.

— Разрешите войти?

Не дожидаясь приглашения, гость решительно переступил порог, на ходу бросил:

— Вы один дома?

И, видимо, желая убедиться в этом, прошел в комнату, заглянул в туалет, на кухню, после чего бесцеремонно уселся. Явно шокированный поведением гостя, хозяин продолжал стоять, растерянно разглядывая его. А потом сердито спросил:

— Быть может, соизволите объяснить, кто вы такой и что привело вас ко мне?

Гость улыбнулся и с нарочитым добродушием сказал:

— Не надо сердиться... Садитесь, у нас серьезный разговор.

Присев, Ружинский хмуро буркнул:

— Слушаю вас.

— Вам передает привет Макс Гюнтер.

На лице Ружинского отразилось только недоумение.

— Гюнтер? Не знаю такого.

— Не валяйте дурака, Александр Борисович, — в голосе Кастильо слышалась угроза. — Не шутите с огнем. Вам он хорошо знаком. Или память изменила? Не рановато ли?

— Уверяю вас, извините, не знаю вашего имени...

— Мигуэль Кастильо.

— ...Я впервые слышу фамилию Гюнтер.

— Придется помочь. Макс Гюнтер — бывший сотрудник абвера. Точнее, один из руководителей абвергруппы, — и Кастильо назвал номер группы. — Вы служили под его началом.

Услышав это, Ружинский побагровел, вскочил, едва справляясь с дрожью в ногах.

— Это ложь, ложь! Я не знаю никакого Гюнтера и в абвере не служил! С чего вы взяли? — Он бегал по комнате, нервно пожимал плечами, наконец, дрожащими руками вытащил из кармана пиджака папиросы, спички и закурил. Несколько раз затянулся и глухо проговорил: — Вы пришли шантажировать меня?

— Успокойтесь, «Артист», — такая, кажется, кличка была у вас в абвере? — невозмутимо спросил Кастильо.

— Откуда вы знаете? — прохрипел Ружинский и, спохватившись, что, по существу, сейчас он выдал себя, стал вновь упрямо твердить: — Это ложь, шантаж! Я не служил у немцев! Я честно воевал, был ранен!

— Если, как вы говорите, честно воевали и у немцев не служили, то почему стали вдруг Ружинским? Ведь ваша действительная фамилия... — не закончив фразу, Кастильо в упор уставился на «Артиста», выдерживая паузу. — Может быть, назовете ее сами?

Ружинский молчал.

— Что же вы молчите? Будьте мужчиной, посмотрите правде в глаза. Вы — немец Хеллер. Под этой фамилией призывались, служили в Красной Армии, сдались в плен, служили в абвере. А теперь стали Ружинским. Просто так фамилии не меняют.

Ружинский почти шепотом спросил:

— Откуда вам все это известно?

— Из вашего досье по абверу, которое теперь у меня. Я в него время от времени заглядываю. — И, перейдя на доверительный тон, гость начал успокаивать хозяина дома: — Вы напрасно паникуете. Я вовсе не собираюсь доносить на вас Комитету госбезопасности. Полагаю, что вы человек разумный и мы найдем общий язык. А если нет — пеняйте на себя. Поступлю так, как сочту нужным.

Ружинский прошелся по комнате, сел.

— Что от меня надо?

— Вот это уже по-мужски, одобряю.

Кастильо похлопал Ружинского по плечу, голос стал прямо-таки медовым:

— Я из ЦРУ Фирма в рекомендации не нуждается. Абверовская агентура давно работает на нас. И ваш бывший шеф Макс Гюнтер тоже. Кстати, он лестно отзывался о вас.

— Я хочу знать, — уже спокойно спросил Ружинский, — как вы меня нашли, не зная нынешней фамилии?

— Отвечу. Это было нелегко. Помогли люди. В досье осталась ваша фотография. Опять же примета — отсутствие пальца.

— Что вы от меня хотите, господин Кастильо?

— Работы и только работы.

— Что я должен делать?

— То, что вы делали в абвере. Добывать информацию. Впрочем, вас, старого разведчика абвера, учить не нужно... Пригодится любая информация. Однако должен предупредить, что вознаграждение будете получать в зависимости от ценности ваших сведений.

Из внутреннего кармана пиджака Кастильо вынул пачку денег и сунул их Ружинскому.

— Это аванс.

У хозяина заблестели глаза, и Кастильо подумал: «Такой мать родную продаст. Макс Гюнтер был прав, рекомендуя «Артиста».

Ружинский с явным удовольствием взял деньги. Гость улыбнулся.

— Для порядка — прошу расписку. Как говорят русские, деньги счет любят, а я отчитываюсь перед шефом.

— Расписку? Это можно, — согласился Ружинский. Написал расписку, подписал и поставил дату, хотя об этом и не просили.

— Вот и прекрасно. Будем считать, что главная часть дела сделана. Остались детали... — И Кастильо извлек из портфеля небольшой сверток. В нем находились миниатюрный фотоаппарат и кассеты к нему.

— Вы, надеюсь, не разучились обращаться с этим?

«Артист» повертел аппарат в руках.

— Покажите, как пользоваться им, как заряжать?

Кастильо продемонстрировал несложную технику.

— Думаю, излишне напоминать о максимальной осторожности. Не хуже меня знаете, чем кончается провал агента в Советском Союзе. Но если вдруг... Уличающие вас доказательства уничтожить, а при задержании и допросе все начисто отрицать. Меня вы не знаете, я вас тоже... Ясно?

— Ясно, господин Кастильо. Но я хотел бы знать, как будем поддерживать связь?

— Запишите адрес... Жаклин Жаньен, улица Ваграм, 75018, Париж, 65, Франция, Лучше, если запомните. Собрав достаточную информацию, отошлите по этому адресу письмо с таким текстом: «Милая Жаклин, я очень доволен поездкой, полон прекрасных впечатлений. Хочется, чтобы ты была здесь, рядом со мной. Скучаю, целую, твой Жаньен». Вместо обратного адреса укажите — «проездом». Открытку опустите в Москве. Слева, не забудьте, именно слева, проставьте дату отправления, любую. Это будет означать, что пишите не по принуждению. В противном случае дату пишите справа. Значит, с вами что-то случилось... Получив открытку, мы пришлем вам письмо с тайнописным текстом. Его тоже отправят из Москвы. Видимый текст будет чисто бытовым, а между строк после проявления обнаружите указания, как действовать дальше. Потом перейдем на безконтактную связь, через тайники. Об этом дадим вам знать. А теперь получите средства тайнописи и проявления. — Кастильо достал небольшую коробочку. — На дне ее — инструкция. Дело не хитрое. Спрячьте подальше.

— Не беспокойтесь, я живу один.

— Мне известно, что вы занимаетесь валютным бизнесом. Это опасно, особенно в вашей стране. Легко очутиться за решеткой. Кончайте с этим, порвите все связи с валютчиками.

Ружинский удивился: неужели и это известно новым хозяевам?

— Видимо, фирма не зря платит деньги, господин Кастильо... Такая осведомленность...

— Мы знаем о вас больше, чем предполагаете, — недобро усмехнулся тот и спросил: — Как у вас с работой? Поговорим о возможностях сбора информации.

— Я скромный советский служащий. Снабженец фабрики местной промышленности. Участвую в художественной самодеятельности: солист ансамбля, пою, и, кажется, неплохо. Играю на разных инструментах. С самодеятельностью разъезжаем по предприятиям Владимира и других городов страны... Пользуемся успехом. Бывают и шефские концерты в воинских подразделениях.

— О, это прекрасно! — перебил Кастильо. — Отличная возможность собирать интересующую нас информацию. Только не вздумайте дурить! С нами шутки плохи. Отыщем! Нашел же вас, когда понадобились.

— Вы зря угрожаете мне. Я и так навеки связан с вами.

— Вот и хорошо. Люблю людей, понимающих с полуслова. Желаю успеха.

...Через час Кастильо примкнул к своей группе.

Утром иностранные туристы выехали в Суздаль. Кастильо больше никуда не отлучался и вел себя как добропорядочный экскурсант, жадно внимавший тому, что рассказывали экскурсоводы...

Тем временем Бутов докладывал Клементьеву о встрече Кастильо с Ружинским. Тут еще много неясного. Не агент ли этот «Артист». А если да, то где и когда его завербовали?

— Скорее всего, во время войны, — высказал предположение генерал Клементьев и распорядился собрать как можно больше сведений о Ружинском, тщательнее разобраться с его прошлым.

ЗНАКОМАЯ ЛИЧНОСТЬ

Вечером в квартире Бутова раздался телефонный звонок. Виктор Павлович только что приехал домой и еще не успел снять плащ.

— Алло! Это вы, Виктор Павлович? — прохрипело в трубке.

— Да.

— Извините, что тревожу дома, здравствуйте.

— Рад слышать вас, Захар Романович. Как здоровье?

— О здоровье поговорим потом. Пришло письмо от нашего общего знакомого.

— Правильно. сделали, что позвонили. Вы один дома?

— Да, один. Молодые к себе поехали.

— А что, если я через час-полтора приеду к вам? Не возражаете?

— Буду рад.

— Договорились.

Бутов внимательно рассматривал письмо. Почтовые штемпели только московские. Ничего не значащий текст. Проявили и обнаружили перечень вопросов, на которые Захару Романовичу надлежит ответить. Перечень большой, и все о деятельности научно-исследовательского института, в котором работает Рубин. Требовали назвать наиболее перспективные и важные с государственной и военной точек зрения разработки, кто их ведет и в какой они стадии. Дать характеристики людям, отметив их увлечения, наклонности, пороки. Сообщить, кому из них предстоят зарубежные командировки, когда, в какие страны. Цель командировок. Добытые материалы надо по частям закладывать в тайник. Далее следовало точное описание местонахождения тайника, приметы, инструкции, как удобнее к нему подойти, как пользоваться. Положив в тайник свое сообщение, «Сократ» должен позвонить по указанному в инструкции телефону, а услышав ответ, молча два раза подуть в трубку, после чего положить ее. Это условный знак — все в порядке, информация в тайнике. Дальше уже не его дело. Через этот тайник он и в дальнейшем будет получать задания, инструкции и вознаграждение.

Захар Романович умоляюще смотрит на Бутова:

— Что же мне делать?

— Будем вместе готовить информацию, точнее, дезинформацию, — с улыбкой ответил Бутов. — Само собой разумеется, никаких секретных данных. Только общеизвестные сведения. Материал подготовьте сами, но прежде чем закладывать в тайник, покажите мне. Постарайтесь заранее ознакомиться с тайником, внимательно осмотрите подходы к нему. Первая закладка желательна дня через три. Времени хватит?

— Думаю, что для первой информации хватит, — неуверенно ответил Рубин. — Во всяком случае постараюсь.

— Значит, договорились. Письмо заберу. Не возражаете?

— Да, да, конечно. Как вам будет угодно.

— Мне, вероятно, не надо предупреждать вас, что о письме и о намеченных нами действиях никому ни слова. Будьте здоровы. До скорой встречи. Звоните в любое время и на службу и домой.

...Отправляясь на доклад к генералу, Бутов уже знал, кому принадлежит тот телефон, по которому должен звонить «Сократ».

— Вот справка на этого человека.

— Оперативно сработали, Виктор Павлович, — и генерал углубился в чтение справки. — Ах, вот это кто, — он поднял глаза на Бутова. — Знакомая личность. Лоро, первый советник посольства. Давно он у нас на подозрении. На этот раз мы, должны взять его с поличным у тайника. Подумайте, как это сделать.

— Я уже думал. Возьмем его после того, как Кастильо вторично прибудет в Москву и встретится с Ружинским.

— Когда его ждете?

— Недели через две. Кстати, Ружинский тоже получил письмо от Кастильо. Спрашивает, когда приезжать.

— А как Ружинский?

— Теперь никаких сомнений — он агент Кастильо. Не раз замечен в районе расположения воинских частей и важных оборонных объектов. Несколько раз фотографировал их. Каждое его действие документируется. Вместе с органами МВД мы разобрались в его валютных операциях. Есть все основания для ареста, МВД уже обезвредило ряд крупных валютчиков, в частности Манухина — партнера Ружинского и Шелвадзе. Я вам уже докладывал, Шелвадзе на следствии подробно рассказал об этих сделках, Ловко орудовали, ничего не скажешь — поистине золотые руки... С милицией договорились — Ружинского арестуем мы, когда сочтем нужным.

— А когда сочтете?

— Будем брать при его встрече с Кастильо в момент передачи информации. Тогда и испанца задержим.

— Что же, добро! Только не прозевайте гостя. Он не лыком шит. Умен и ловок... Действуйте!

НА ФИНИШНОЙ ПРЯМОЙ

События развивались без каких-либо осложнений. Рубин, несмотря на возраст и все свои хвори, оказался человеком крепким. Он составлял в меру убедительные и насыщенные фактами информации об институтских делах, так что и самому проницательному разведчику из филиала ЦРУ не найти в них какую-либо червоточину. И держал себя, направляясь к тайнику, достаточно, как говорил Бутов, аккуратно, зная, что кто-то из стана противника, вероятно, следит за ним. Судя по реакции на первые «закладки», зарубежные хозяева «Сократа» удовлетворены работой. Бесконтактная связь стала регулярной, господин Лоро не заставлял себя долго ждать.

Человек военный, он был предельно точен в исполнении приказов начальства. Сразу же после телефонного сигнала мчался за город изымать донесение «Сократа», чтобы в тот же день, зашифрованное, оно ушло в штаб-квартиру. Столь же оперативно господин Лоро сам закладывал в тайник задание штаб-квартиры. Операции эти он никому не перепоручал и, положив в тайник очередное письмо хозяев, тотчас же звонил «Сократу» из ближайшего автомата: «Говорят из книжного магазина... Заказанная вами монография получена». Рубину ясно — завтра надо ехать за город...

Подтверждая получение очередной информации, хозяева иногда просили что-то уточнить, давали новое задание. Рубин нервничал, тяжело вздыхал, чесал затылок: «Бог ты мой, где это я добуду?» Но после встречи с Бутовым успокаивался. «Не расстраивайтесь, Захар Романович, что-нибудь сочиним».

В последней весточке «с той стороны» сообщалось, что в ближайшее время, между 20 и 25 октября, Кастильо прибудет в Москву. Он не уверен, что сможет повидать «Сократа», но позвонит Рубину, отрекомендуется сотрудником журнала «Природа» и спросит: «Готова ли заказанная вам статья?» Это означает: «Готово ли ваше очередное сообщение, которое вы должны положить в тайник?» Строго предупреждали, что ответ должен быть один: «Да, статья готова, можете посылать за ней». После телефонного звонка в тайник должно быть заложено очередное сообщение Рубина. Кастильо ознакомится с ним в Москве и тогда, возможно, пожелает встретиться с «Сократом», о чем договорится по телефону.

Такое указание несколько озадачило и Клементьева и Бутова. Не допущена ли где-то промашка? Не подозревают ли Рубина, не оплошал ли он? Чем вызвана категоричность?

Письмо «с той стороны» лежит на столе Клементьева, и жирной красной чертой подчеркнуто:

— Игра подходит к концу, Виктор Павлович. Продумайте, как будем действовать с учетом вот этого послания. Возможны всякие неожиданности... В любом случае сделайте все, чтобы успокоить «Сократа». Судя по вашей информации, его весьма взволновал тон письма. Объясните, что в любом случае ему ничто не грозит. Он может спокойно выходить на тайник, так же уверенно, как прежде. И еще скажите ему — мы постараемся сделать все, чтобы больше его не тревожили.

Последняя заключительная акция... Контрразведчики разрабатывали ее тщательнейшим образом. У них были основания предполагать, что, прибыв в Москву, Кастильо не замедлит отправиться к Ружинскому. «Артист» подал сигнал: «Все для вас готово. Приезжайте». И как только хромоногий выедет во Владимир, вероятнее всего с экскурсией для иностранных туристов, Рубин должен заложить очередное сообщение в тайник. Не позже и не раньше.

Если господин Лоро будет задержан до отъезда Кастильо во Владимир, хромоногий в тот же день узнает о случившемся. И, вероятнее всего, не поедет во Владимир. И тогда рушится замысел — поймать Кастильо с поличным в момент встречи с Ружинским, в момент, когда тот будет передавать испанцу подготовленные им шпионские данные.

Если позже — Лоро узнает об аресте Кастильо и поймет, что дорога к тайнику «заминирована»...

Все эти детали не дают покоя Бутову. Мысленно он «проигрывает» разные варианты, придумывает за противника самые каверзные ходы. Пожалуй, все задуманное должно получиться, но в ушах звучит строгое генеральское предупреждение: «Смотрите же, Виктор Павлович, чтобы осечки не вышло»...

У Рубина все подготовлено — донесение составлено умно и ловко.

Нет, кажется, все идет отличнейшим образом. Вчера к Бутову поступило долгожданное сообщение: в Париж отправлена еще одна весточка «Артиста» — уточнял место и время встречи с хромоногим во Владимире. Теперь Виктор Павлович может уверенно сказать Рубину: «Ждать осталось считанные дни»...

КОНЕЦ ИГРЫ

Кастильо прилетел в Москву вечером. В Шереметьево его встретил представитель советского внешнеторгового объединения — партнер по сделке, не завершившейся в прошлый приезд.

Испанец остановился в гостинице «Интурист». Ужин с партнерами прошел в дружеской непринужденной беседе. К делу, по просьбе Кастильо, решено приступить через день. А на следующее утро он с туристским автобусом отправился во Владимир.

Стоял погожий осенний день. Привольно раскинувшийся на живописных холмах древний город, краса и гордость России, не первый год радушно встречает гостей. Их тут бывает много, гостей, жаждущих ознакомиться с шедеврами русского зодчества, полюбоваться нетленной красотой памятников Владимирской земли. Это устраивало Кастильо. Как у заправского туриста, у него в одной руке фотокамера, на плече — изящная дорожная сумка. Отлично владея французским, испанец примкнул к группе парижан и вместе с ними осматривал «Золотые ворота» и остатки древних земляных валов. Вот знаменитый Успенский собор. Поглядев на часы, Кастильо незаметно отстал от группы и неторопливо зашагал по немноголюдной, упрятанной в тень вековых деревьев парковой аллее, закутанной прозрачной дымкой. Навстречу шла старушка, предлагая купить букетик последних осенних астр.

Опасливо осмотрелся. Кажется, все спокойно, слежки нет. Направился к заветной скамейке, которую Ружинский до мельчайших подробностей описал и отметил на плане-схеме красным крестиком.

«Артист» был уже на месте. Импозантный, в щеголеватом костюме, он сидел, вытянув ноги, и бездумно поглядывал на молодой дуб с почти голыми ветвями. Рядом с ним лежала темно-коричневая сумка.

Бездумным он, конечно, показался бы только стороннему наблюдателю. Оснований для тревоги предостаточно: аллея хоть и безлюдна, но вот только что прошла ватага веселых молодых людей, о чем-то азартно споривших. Один из них щелкал фотоаппаратом, и, может быть, Ружинскому показалось, вон тот долговязый, в темных модных очках, на мгновение задержал на нем взгляд. А главное — где же Кастильо? Прошло семь минут сверх условленного времени.

...Он шел неторопливо, чуть прихрамывая, ослепительно улыбался. Как и полагается добропорядочному туристу, разглядывал деревья, прикидывая, сколько им лет. У векового дуба задержался, отошел в сторону, вновь осмотрелся: все ли в порядке?

Ленивой походкой он подошел к скамейке, на которой сидел Ружинский. На краю ее лежал кем-то оставленный пучок багряных веточек клена, осины. Листва пущена испанцем в дело — неплохой веник. Он тщательно почистил скамейку и молча уселся рядом с Ружинским. Так они просидели несколько минут. Вроде бы незнакомые, гуляли, присели отдохнуть — эта сцена была разыграна превосходно.

Первым прервал молчание Кастильо. Не поворачивая головы, глухо буркнул:

— Принесли?

— Принес — Поза «Артиста» все такая же непринужденная, только чуть-чуть дрожали руки, открывшие сумку. И вот уже лежавший рядом с Кастильо большой сверток исчез в сумке испанца.

— Это все? — шепотом спросил Кастильо.

— Есть еще кое-что.

— Давайте.

Ружинский положил на скамейку пакет в полиэтиленовом мешке.

— Это пленки.

Но едва Кастильо открыл сумку, чтобы сунуть туда пленки, как внезапно появились трое молодых людей и в упор защелкали фотокамерами.

Кастильо понял: чекисты! Лоб покрыла испарина. Слегка побледнев, он засуетился, пытаясь побыстрее закрыть сумку. Но увидев, что пакет с пленками остался на скамейке, отставил ее в сторону. Ружинский и вовсе растерялся. Вскочил, сел, опять встал, беспомощно опустив руки.

Первым пришел в себя Кастильо:

— Кто вы такие? Что вам нужно? По какому праву...

— Вы, господин Кастильо, и вы, гражданин Ружинский, задержаны за совершение преступления, — негромко произнес установленную законом формулу Сухин, старший группы чекистов. — Вам придется последовать за нами...

— Вы не смеете... Я иностранец... Я не совершал никаких преступлений... Я буду жаловаться, — он выпалил эти слова не переводя дыхания.

— Вам будет предоставлена такая возможность, — спокойно ответил Сухин и перевел невозмутимый взгляд на Ружинского: — А вы что скажете?

Тот не кричал, не возмущался. Растерянный, сникший, он молча переминался с ноги на ногу и смотрел по сторонам, словно искал кого-то. Наконец Ружинский, пересилив охвативший его страх, дрожащим голосом пролепетал:

— Я все расскажу, скрывать не буду. Да и глупо что-то скрывать в нашем положении, — и он посмотрел на Кастильо. У того в глазах — презрение и ярость.

— Идиот... Тебя же расстреляют!.. Ничтожество! А я-то думал...

— Да молчи ты! Когда игра проиграна, бесполезно...

— Вы правы, Ружинский. Жаль, что ваш сообщник еще не понял этого. Полагаю, что со временем и до него дойдет. — Сухин распорядился усадить задержанных в машины.

Из отделения милиции Сухин позвонил в Москву, Бутову:

— Шпионы задержаны с поличным. Провели личный обыск. Сейчас оформим протокол задержания. Как только проведем обыск на квартире Ружинского, обоих передадим следователю.

...На столе лежат пакеты, переданные Ружинским Кастильо.

— Что в этих пакетах?

Ружинский отвечает, понурив голову:

— Сведения, которые я добывал по требованию этого господина.

— Ложь, выдумки, — цедит Кастильо.

— Не валяйте дурака, господин Кастильо. Мы пойманы с поличным. Вы уж как угодно, а я буду говорить все, как было. Карта бита, надо расплачиваться.

— А что вам еще остается? — спокойно роняет Сухин. — Чистосердечное признание будет зачтено. Итак, что в этих пакетах?

— Я уже сказал — сведения...

— Вы уж, пожалуйста, называйте вещи своими именами, — перебил Сухин. — Не сведения, а шпионские материалы. Так?

— Так. В одном пакете тетради с записями мест расположения некоторых воинских частей, военных аэродромов, танкодромов. И еще о радарных установках, где они находятся. Сведения о подъездных путях к оборонным объектам, которые мне удалось обнаружить во время своих служебных командировок в разные районы страны. Это что касается записей. Кроме того, я вручил Кастильо двенадцать фотопленок, они в другом пакете. Там засняты различные военные и промышленные объекты.

— Это бред сумасшедшего, — завопил Кастильо. — Еще раз напоминаю: я иностранец и буду жаловаться...

— Потрудитесь открыть свою сумку, господин Кастильо, — отчеканил Сухин. — Вот ваша?

Кастильо резко отшвырнул сумку в сторону.

— Я вам не помощник.

В присутствии понятых сумка была открыта.

— Что в этих свертках?

Кастильо ничего не ответил.

— А вы что скажете, гражданин Ружинский?

— Я уже сказал... Все сказал... Ничего не утаил от вас...

Из сумки Кастильо, помимо шпионских материалов, извлекли солидную пачку денег в крупных купюрах.

— Кому предназначались эти деньги, господин Кастильо?

— Я не намерен отвечать на ваши вопросы, — отрезал Кастильо.

— Возможно, я смогу внести ясность, — подал голос Ружинский.

— Что ж, слушаем вас.

— Похоже на то, что деньги предназначались мне. Кастильо обещал щедро вознаградить за работу. — Он говорил, опустив глаза, голос дрожал. Это не было раскаяние. Был расчет на снисхождение.

Кастильо нервно передернул плечами и больше не проронил ни слова.

Процедура оформления задержания шпионов, изъятия и осмотра вещественных доказательств шла с точнейшим соблюдением законов. В протокол занесли показания Ружинского, сумму изъятых денег, номера и номиналы всех купюр. Теперь можно и подписывать протокол. Подписи поставили подполковник Сухин, другие сотрудники КГБ и понятые. Ружинский безропотно расписался, а Кастильо наотрез отказался, о чем следователь сделал надлежащую запись.

Кастильо отправили в Москву, в КГБ, а Ружинского повезли к нему на квартиру. С санкции прокурора начался обыск. Он длился долго. Группе чекистов во главе со следователем пришлось немало потрудиться. Хозяин дома, человек предусмотрительный, так уж сложилась его жизнь, годами пребывал в страхе перед возможным арестом, обыском и тщательно прятал «концы».

...Под одной из паркетин найдена улика № 1 — записная книжка. Ружинский не отпирался. Да, здесь записи, относящиеся к его работе на Кастильо, дата получения солидного аванса в счет будущего расчета за шпионские сведения.

Дотошный помощник следователя сумел обнаружить в чемодане с двойным дном американские доллары и золотые монеты царской чеканки на солидную сумму. Там же — давнишние служебные удостоверения хозяина квартиры. О том, что они принадлежат Ружинскому, можно судить по фотографиям, а фамилия другая — Хеллер. И трудовая книжка на ту же фамилию.

— Так как же вас теперь величать? — спросил следователь.

Это еще не допрос, а только уточнение данных протокола обыска. Но Хеллеру-Ружинскому не до норм уголовно-процессуального кодекса. Он уже все решил для себя и теперь, не ожидая допроса, рассказывает и о прошлом, не утаивая связи с абвером. Слушая исповедь, не трудно было определить стратегическое направление боевых действий Ружинского после войны: затаиться. И это ему удалось. Хеллер стал Ружинским. Разработана была и «тактика». Поначалу цели были намечены скромные: пристроиться в какое-нибудь учреждение, чтобы не маячить на виду, а уж потом выйти на «оперативный простор». А как делать деньги, как добраться до «сладкой жизни», он знал. Лучшее доказательство тому «зелененькие» и золотые, лежавшие на столе.

Ружинский признался, что давно спекулирует валютой, и в числе своих сообщников назвал Шелвадзе.

В квартире Ружинского были найдены и фотопринадлежности для работы на Кастильо: фотоаппарат «Минокс», кассеты к нему, аппаратура и химикаты для проявления фотопленок и средства тайнописи.

На письменном столе стояла фотография миловидной женщины средних лет.

— Кто это? — спросил Сухин.

— Моя жена, вернее, бывшая жена.

— Где она сейчас?

— Не знаю. Ушла несколько лет назад. Я пил, гулял. Опять же дела... Долго терпела, умоляла вернуться к нормальной жизни. Я обещал, какое-то время держался, снова срывался. И так без конца. И вот один-одинешенек. Ни жены, не детей. А впереди — тюрьма.

И Ружинский расплакался.

...Обыск окончен, составлен протокол, вещественные доказательства упакованы, Ружинский отправлен в Москву. Теперь слово за следователем.

На первом этапе следствия все стало на свои места, если не считать упорного запирательства Кастильо. Слишком уже очевидной шпионской связи с Ружинским отрицать не стал, но на вопросы обо всем, что касается «Сократа», нагло отвечал:

— Не знаю такого... Это разыгравшаяся фантазия чекистов... Тайник? Понятия не имею...

Ему предъявили фотографию — он и «Сократ» в Третьяковке.

По уголовному делу вместе с Хеллером-Ружинским и Кастильо привлекли и Шелвадзе.

Все они признали себя виновными в предъявленных обвинениях. Кастильо долгое время запирался, но не смог опровергнуть неопровержимые доказательства. Его уличили Ружинский, Шелвадзе и вещественные доказательства.

Доказательства вины Кастильо дополнила рация и другие шпионские атрибуты, врученные Рубину сотрудниками западных спецслужб.

Виновные были преданы суду. Здесь полностью подтвердились предъявленные обвинения.

Правосудие свершилось, каждый из подсудимых получил по заслугам.

Не забыли и о Лоро, сотруднике посольства одного из западных государств. Не станем описывать, как с его участием прошла последняя операция «Тайник». Все произошло точно по плану, разработанному контрразведчиками. Через десять минут после того, как Бутову поступило сообщение об отъезде Кастильо во Владимир, Рубин на своих «Жигулях» отправился по знакомой дороге к тайнику. А через три часа господин Лоро услышал телефонный звонок, и кто-то два раза подул в трубку. Господина Лоро задержали, когда он извлекал из тайника донесение «Сократа».

Дипломат-шпион уже давно был на заметке у сотрудников КГБ. Через МИД ему предложили незамедлительно покинуть СССР.

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ «СОКРАТА»

В день, когда в Москву привезли Кастильо, Клементьев озабоченно спросил Бутова:

— Как здоровье Рубина?

— Не жалуется. Держится молодцом... Даже хорохорится: «Никакая ишемия не помешает мне разделаться с этой мразью, я ваш помощник до последнего часа»... Только боюсь, что последний час недалек... По-человечески жаль старика...

— И ничем не помочь?

— Консультировался я с медиками. Дали кое-какие советы и лекарства... Рубин поблагодарил, но принимать отказался. Сам, говорит, врач, знаю, что не помогут... Да и принимал уже эти таблетки.

Резкое обострение наступило внезапно.

Он уходил из жизни вместе с коротким осенним днем, и остатки сил таяли, как солнечный отсвет в небе. Свершался извечный круговорот жизни. Рубин уходил из нее тяжело. После двух уколов физические страдания стали утихать, но нравственные не исчезли. Попросил Ирину достать ему с книжной полки том Толстого с рассказом «Смерть Ивана Ильича». Профессор медленно перебирал страницы, отыскивая врезавшиеся в память строки. Когда нашел, обрадовался и несколько раз перечитал. Перед смертью Ивану Ильичу «вдруг пришло в голову: а что как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то». Видно, и Рубина точила сейчас эта мысль. Тускнеющий взор словно застилал туман. На короткое время он рассеивался, и тогда Рубин видел молодое женское лицо, то залитое кровью и до неузнаваемости обезображенное, то светлое, красивое, каким он увидел его несколько десятилетий назад, при первой встрече. В полубреду Рубин бормотал что-то несвязное, и дежурившая у его постели Ирина с трудом улавливала женское имя. Увы, не имя ее матери. Он звал какую-то Елену. Тускнеющие глаза искали что-то на потолке. И снова бессвязный шепот:

— Я виноват, Ирина... Елена... Ты негодяй, «Сократ»... Я виноват... Прости, Елена...

Елена... «Сократ»... Приемной дочери Рубина эти имена были незнакомы. Она могла только догадываться, что вырастивший ее человек уносит в могилу какую-то тайну и покидает этот мир с ощущением большой вины.