Чекисты рассказывают... Книга 4

ПОРУЧЕНО ТЕБЕ…

Гайлитис откинулся на спинку кресла и посматривал на Круминя, читавшего документ о предстоящем приезде Велты в Ригу. Дочитав до конца, Круминь ознакомился с резолюцией, выведенной четким почерком:

Круминь перевел вопросительный взгляд на Гайлитиса, и тот ответил:

— Ты хорошо знал Гунара и его жену Аусму, поэтому дело их дочери Велты решено поручить тебе.

Круминь медленно повернулся к Гайлитису. На его волевом, решительном лице появилась тень растерянности:

— М-да… — протянул он приглушенным голосом. — Тесен мир, Альберт, тесен. На своем опыте убеждаюсь — тесен.

Поднялся из-за стола, достал сигарету, закурил и отошел к окну. Стоял он, высокий, ссутулившийся, и Гайлитису впервые бросилось в глаза, как заметно постарел Круминь.

Приказ заняться делом Велты всколыхнул у Круминя чувства, которые он порой скрывал от самого себя, воскресил в памяти страницы жизни, считавшиеся уже давно забытыми. И тут дело было не столько в Велте, сколько в ее матери Аусме и отце Гунаре. С их семьей у Круминя сложились особые отношения, и ему трудно было еще раз вмешаться в жизнь Аусмы. Он попытался осторожно отказаться от дела Велты.

— Может быть, попросить, чтобы поручили кому-либо другому заняться делом Велты? — глухо сказал он.

Гайлитис не понял. Ему показалось, что он ослышался. Круминь отказывается? Такого никогда не бывало.

— Почему? — мягко спросил он, видя замешательство друга.

Круминь повернулся от окна, хотел было что-то сказать, но сдержался. Гайлитис по-своему понял его состояние. «Устал старик, — подумал он, — устал. Видимо, отдохнуть захотел, а я не проявил заботы, оказался черствым начальником. Однако кому же поручить дело Велты? Ведь только один Круминь близко знает Аусму, и это может сыграть важную роль во всем деле». Он решил успокоить Круминя, взял под руку, прошелся, и это обоим напомнило те далекие годы, когда перед выходом на задание из партизанского отряда в Ригу они вот точно так же ходили по лесу вдвоем, давая друг другу советы, а то и просто молчали.

Круминь рассказал о довоенном знакомстве с Гунаром, о том, что они были когда-то соперниками, и о многом другом, что, по его мнению, требовало «самоотвода» в деле Велты.

— Понимаю тебя, — ответил Гайлитис, — понимаю. Но дело Велты поручить другому нельзя. — Посмотрел в печальные глаза Яниса, продолжил: — Дело Велты ты проведешь отлично.

Понял Круминь, что Гайлитис решение не изменит. А Гайлитис взял его за плечи, потряс, словно намеревался стряхнуть сомнение, вернуть уверенность.

— Тогда вопрос ясен, — ответил Круминь, — пожелай удачи.

И снова, как в прошлые годы, они обменялись традиционным:

— Ни пуха, ни пера.

— Пошел к черту, — ответил Круминь и дружески толкнул Гайлитиса в плечо. Он понимал, что задание выполнять надо.

К НЕЙ ЕХАЛА ДОЧЬ…

Не спалось Аусме, она подымалась с постели, накидывала на плечи халат, открывала окно и подолгу стояла у него, вдыхая свежий морской ветер. Телеграмма Велты: «Мама, встречай завтра, поезд № 1, вагон № 4» — взбудоражила ее. Нельзя сказать, что приезд Велты был неожиданным. Она сама оформляла приглашение и все же, чем меньше оставалось времени до встречи, тем сильнее волновалась.

К ней ехала дочь, которую она потеряла еще девочкой. Казалось, потеряла навсегда. Но вот судьба после долгой разлуки возвращала ей Велту. Какая она теперь?

Аусма отходила от окна, брала в руки фотокарточку улыбающейся молодой женщины, жадно рассматривала ее.

«Доченька моя», — шептала она, прижимая фотокарточку к груди.

Больше двадцати лет ждала Аусма Велту. Чувствовала, что, став взрослой, она сама во всем разберется и уйдет от Гунара. Тоска по матери должна привести ее домой — так полагала Аусма. Снова посмотрела на фотокарточку, подумала, что едет к ней уже взрослая женщина, а не та пятилетняя девочка, которую накануне войны в 1941 году обманным путем увез с собой из дому Гунар.

О, Гунар, сколько несчастья внес он в ее жизнь! С первых и до последних дней их совместной жизни он так и не стал любящим супругом, заботливым отцом семейства. У него была своя жизнь, которой отдавал все свое свободное время. Сколько Аусма помнила, он был постоянно занят, то выпивками с друзьями, то сборищами айзсаргов[6]. Дома появлялся, чтобы переодеться и снова куда-то исчезнуть. Быстро летели годы, один за другим появились дети, а счастье в семью так и не пришло. Особенно обострились их отношения после июля 1940 года, когда в Латвии была восстановлена Советская власть. Аусма обрадовалась этому событию, а Гунар воспринял его враждебно, путался с какими-то подозрительными людьми, домой возвращался усталый и злой. Узнав, что Аусма бывает на митингах, жадно читает газеты и с радостью слушает сообщения радио о первых шагах Советской власти в Латвии, предупредил: «Смотри, не стань большевичкой. Скоро их вешать будем. Моя рука не дрогнет!..» — хлопнул дверью и ушел из дому.

Грозное предупреждение Гунара на какое-то время сдержало Аусму, но бурлящий поток новой жизни все же захватил ее. Как-то в школе, где она работала учительницей, появился Круминь, друг ее детства. Разыскав ее в классе, ни о чем не спрашивая, положил на стол перед нею две брошюры, сказал: «Прочитай. Завтра поедем в депо Засулаукс. Выступишь перед рабочими и расскажешь о школьном образовании в Советском Союзе. Скажешь, что так и в Латвии будет». Улыбнулся, крепко пожал ей руку и ушел.

На следующий день Аусма выступила. Это был один из самых памятных дней в ее жизни. Потом она выступала на заводах, фабриках, мастерских и чувствовала, как правда о Советском Союзе зажигает сердца люден, и в то же время замечала, что общение с рабочими обогащает ее саму. Появилась уверенность в себе, в своих силах, домашние невзгоды отошли на второй план. Но вновь пришел Гунар и, как всегда, грубо сказал: «Все выступаешь? Красной стала? Советую прекратить. И перестань путаться с этим Круминем. Запомни, болтаться ему на виселице. С ним висеть захотела? Повесим!» И больше ни слова, будто бы и в дом пришел лишь для того, чтобы сказать только это.

Раньше, когда Гунар грубил, Аусма сдерживалась, не обостряла отношений, чтобы не слышали их ссор дети, но сейчас молчать уже не могла. Сознание правоты того дела, которому начала служить, придавало ей силы, и впервые за время совместной жизни с Гунаром она ответила:

— За совет спасибо, но выслушай и мой.

Гунар непонимающе уставился на нее. Аусма говорила тихо, но в каждое слово вкладывала всю силу осознанной независимости.

— Если хочешь жить в семье, ходить на воле, то советую порвать с айзсаргами, этими фашистами. Иначе я вынуждена буду… Впрочем, ты понимаешь, о чем я говорю. Будет ли на виселице Круминь — не знаю, но тебе тюрьмы не миновать!

— Ты… Ты думаешь, что и кому говоришь? — захлебнулся Гунар и направился к жене с угрожающе поднятыми кулаками. Аусма не испугалась и с вызовом смотрела в побелевшие от злости глаза мужа.

— Остынь! — властно потребовала она. — Подумай!

Гунар остановился перед нею в нерешительности. Такой свою жену он еще ни разу не видел.

— Та-а-ак, — протянул он, медленно опуская руки и тяжело дыша. — Значит, кто кого?

— Лучше бы по одной дорожке ходить, — примирительно ответила Аусма.

— Никогда! Никогда по одной дорожке с большевиками не пойду! — дал волю гневу Гунар. — Тесна для меня с ними эта дорожка. Не только дорожка. Мир тесен! — прокричал он в исступлении, потрясая кулаками, и забегал по комнате, как разъяренный зверь. — Они отняли у отца магазин, национализировали банк, где были наши деньги! Они сделали нас нищими! И ты советуешь идти с ними по одной дорожке? Нет уж, иди с ними ты. Ты была нищая, и тебе по пути с этими пролетариями. Я пойду своей дорогой, хоть в петлю, но своей!

Аусме хотелось рассказать Круминю о разногласиях с Гунаром, но она не решилась: в то время во многих семьях случались подобные истории. В общественные и семейные отношения, складывавшиеся годами, ворвалась новая жизнь со своими законами, отличными от тех, которыми люди жили раньше, и не каждый находил свое место в новой обстановке. В Латвии шло размежевание сил, касавшееся не только общества в целом, но и многих семей. Коснулось оно и семьи Аусмы.

19 июня 1941 года Гунар исчез из Риги, взяв с собой Велту и оставив дома записку: «С дочкой уехал к родным отдохнуть». Аусма почувствовала что-то неладное, однако вскоре успокоилась — ведь Гунар и раньше неожиданно уезжал к родителям в Лиепаю и брал с собой кого-либо из детей. На третий день после его отъезда началась война. Спасая ребят, Аусма ушла на восток с Красной Армией. Однако не удалось ей сохранить сыновей. Младший погиб, когда эшелон попал под бомбежку, а старший, воевавший в партизанском отряде, освобождавший Латвию от фашистов, был убит в бою под Ригой.

Когда Аусма вернулась домой, ее ждал еще один удар: Гунар бежал с гитлеровцами и увез с собой Велту. Не стало детей у Аусмы, не стало семьи.

И вот к ней ехала дочь!

ПРИЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО

Четвертые сутки Велта находилась в Москве и не торопилась ехать в Ригу. Она поступала, как учил отец, — осматривалась, проверялась, вживалась в обстановку. До смертельной усталости ходила по городу, изучала поведение москвичей, манеру держаться, разговаривать и подражала им. За неделю до вылета в Москву ее снабдили одеждой, изготовленной в СССР, и внешне она ничем не отличалась от москвичек, разве что латышский акцент выдавал ее национальность, но это не вызывало подозрений — в Москве много было приезжих людей не только из союзных республик, но и из-за границы. К ним привыкли, не обращали внимания. «Прежде всего научись держаться, как держатся русские и нынешние латыши», — наставлял ее Гунар, и она старалась следовать его советам, ко всему присматривалась, изучала и невольно сравнивала то, что видела, открывала для себя, с тем, что говорили ей о Советском Союзе, Москве и москвичах.

Народная мудрость гласит, что в споре рождается истина, Велта истину постигала в сравнениях. Ее поражали размах жилищного строительства для трудящихся, низкие цены на продукты, чистота и порядок на улицах города, жизнерадостность москвичей, их уверенность в завтрашнем дне, бесчисленные объявления о приеме на работу, очереди за билетами в театры, концертные залы, за хорошими книгами, удивляли группы стариков-пенсионеров, отлично выглядевших, ухоженных, хорошо одетых, проводивших время за игрой в домино, шахматы на скамейках скверов, парков.

Ей случилось наблюдать отъезд детей в пионерский лагерь, и это потрясло ее до глубины души. Вереница автобусов, наполненных говорливой и шумной детворой, тронулась за город под музыку духового оркестра. Колонну эскортировали милицейские машины, освобождая дорогу от транспорта. Детей везли не только торжественно, почетно, но везли бережно. Она не выдержала, спросила оказавшуюся рядом женщину: «Это чьи дети?» Женщина непонимающе посмотрела на нее, ответила просто, обычно: «Как чьи? Рабочих завода «Красный пролетарий». Для женщины это было привычно, а для Велты равносильно неожиданному открытию.

Перед глазами Велты проходил совершенно иной мир, и он был не тем, в котором она жила сама. Она не идеализировала его, не собиралась поспешно менять свое мнение, но все это было ничтожно по сравнению с тем хорошим, что она видела. Усталая, снедаемая сомнениями, возвращалась она к себе в номер гостиницы «Россия», окном выходивший в сторону Кремля, и часами наблюдала неповторимую картину, открывавшуюся ее взору. Она понимала, что должна выполнить то, ради чего приехала, и не могла отказаться от поездки в Ригу.

Они познакомились в фирменном поезде «Латвия». Авиационный механик, старшина ВВС, назвавшийся Валентином, и молодая светловолосая женщина по имени Велта.

Велта оказалась весьма интересным собеседником, хорошо разбирающимся в искусстве, музыке, современной литературе Запада. Валентин был приятно удивлен, когда она обнаружила неплохие знания авиационной техники.

— А это откуда у вас? — изумился он.

Велта улыбнулась, назидательно ответила:

— Жена летчика, книжные полки которого заполнены технической литературой, а жизнь его как в части, так и дома состоит из бесконечных разговоров об авиации, обладает знаниями наравне с мужем. Нет, нет, я не преувеличиваю, — уверила она. — Чтобы жить с летчиком, надо жить его жизнью.

Валентину хотелось спросить, почему она разошлась с мужем, но он не решился задать такой вопрос.

— К тому же, — продолжала Велта, — когда-то я окончила три курса авиационного института.

— Вот как? — удивился Валентин. — А почему только три?

— Замуж вышла. А потом назначения мужа, переезды. Так и не пойму до сих пор, кто я. Не инженер, не техник, а теперь уже и не жена.

Мягко постукивали колеса на стыках рельсов, поезд подходил к Риге. Валентин смотрел на Велту и про себя отмечал, что ему нравилась ее манера говорить. Легкий латышский акцент придавал ее голосу мягкость, задушевность. И вообще в ней все было настолько красиво, притягательно, что он невольно подумал: «Мне бы такую жену». Подумал и испугался этой мысли, как пугался ее каждый раз, когда решал связать свою судьбу с женщиной. В семейной жизни он был неудачником. На четвертом году супружества от него ушла жена. Ничего не сказала, только с дороги прислала краткое письмо: «Прости. Больше не могу. Я не любила тебя». И все. С тех пор к мысли о браке он относился осторожно. Жил одиноко, порой до боли тоскливо, и завидовал своим товарищам, сумевшим создать крепкие семьи. Часто заглядывал к ним на огонек, чтобы посидеть, посмотреть на чужое семейное счастье, а придя домой, в опостылевшую холостяцкую квартиру, подолгу не смыкал глаз и думал, думал о той, что поступила так несправедливо и жестоко. Время сгладило боль обиды, но в выборе подруги он стал осмотрительнее. Вот почему неожиданно возникшее желание видеть Велту своей женой и удивило и испугало его, но не исчезло, а наоборот, разжигало интерес к Велте, и он мысленно уже прикидывал, подойдут ли они друг другу.

«Сколько же ей лет? — подумал он и заключил: — Видимо, лет тридцать, но выглядит значительно моложе». И это ему тоже нравилось. Он не верил в любовь с первого взгляда, но сейчас чувствовал, что с ним творится что-то неладное. Давно забытое после разрыва с женой чувство любви как бы возникало вновь к совершенно незнакомой женщине, которая вдруг стала настолько желанной, что он готов был тут же просить руки.

— Что, при ярком свете дня ваша попутчица выглядит не так уж молодо, как при свете лампы? — спросила Велта, заметив изучающий взгляд Валентина.

— Нет, зачем же? Вы молоды и привлекательны при любом свете. Только слегка устали, но это не удивительно. Мы и не заметили, как за интересной беседой промелькнула короткая летняя ночь.

— Да, конечно, — согласилась Велта, — льстить мне не надо. Я действительно устала. Годы уже не те.

Валентин хотел было запротестовать, но не успел.

— Не надо, мой друг, — попросила Велта. — А теперь оставьте меня одну. Я обращусь к зеркалу за красотой. Скоро Рига.

Валентин вышел из купе, закрыл за собой дверь и вскоре услыхал, как щелкнул за ним замок, улыбнулся женской осторожности. Прохладный утренний ветер врывался в полуоткрытое окно, забирался за ворот рубашки, приятно освежал тело. «Черт возьми, — думал он, — повезло ведь какому-то подполковнику, которому досталась такая интересная жена. Однако почему же они разошлись?»

ВСТРЕЧАЙ, АУСМА

Круминь приказал шоферу ехать на вокзал, а сам отправился туда пешком. Он любил ходить по улицам Риги, наблюдать людскую сутолоку, поток машин, троллейбусов, автобусов — все, что составляло жизнь города, в котором прошла его молодость, годы подпольной работы в буржуазной Латвии, фашистской оккупации. Он любил раскланиваться с многочисленными знакомыми, с которыми когда-то сводила его судьба, и думать над тем, что волновало его. Не изменил он своей привычке и сейчас. Следуя на вокзал, он думал.

Зачем Велта едет в Ригу? К матери? Почему же тогда не приехала раньше? И долгие годы даже не писала? Подобный приезд заранее готовится, ведется переписка, обусловливается время прибытия. А тут все произошло молниеносно. Одно, второе письмо Велты, затем настойчивая просьба: вызови, приеду, встречай. Почему так вдруг? Что случилось?

Найти ответ на все эти вопросы было невозможно, но Круминь хотел заглянуть несколько вперед. Он вспоминал все, что знал, об Аусме и Гунаре. И если о них знал много, то о Велте практически ничего, разве только помнил ее светловолосой, подвижной и веселой девчонкой, которой так гордилась Аусма. Но это было давно, еще до войны. Какая же она сейчас, что за жизнь прожила, с чем едет к матери?

В самом конце платформы в стороне от встречающих на скамейке сидела Аусма. Пришла она на вокзал давно и в нетерпеливом ожидании то ходила по перрону, то садилась на скамейку, доставала из сумочки карточку Велты, всматривалась в нее, боясь при встрече не узнать дочь. Она не заметила, как подошел Круминь, как на плечо легла его сильная рука.

Не ожидала она такой встречи. С тех пор, как ушла на пенсию, редко навещала бывших партизан, давно не видела и Яниса. Как же он постарел! Морщинки глубоко залегли на уставшем, осунувшемся лице, и только глаза были прежними, ласковыми, добрыми. Сначала ей показалось, что в них затаилась какая-то тревога, но она отбросила свои подозрения, когда Янис широко улыбнулся той улыбкой, которая ей нравилась в далекой молодости, и сказал:

— Это же я, Аусма. Разве не узнала?

Она не могла оторвать от него глаз. Друг молодости, боевой товарищ по партизанскому отряду, был рядом. Да какой друг! Это он в 1943 году отыскал ее в хозяйстве кулака, привел в партизанский отряд и сказал: «Медсестрой будешь, сын твой уже большой. Пусть освобождает нашу Родину от фашистов. Он уже мужчина». И пошла за ним Аусма в партизанский отряд. Не знал Янис, что если бы позвал на край света, то, не задумываясь, пошла бы за ним и туда.

— Как чувствуешь себя? Где работаешь? Все там же? — спросила Аусма.

— Там, Аусма, там.

— Тяжело?

— Тяжело, — признался он.

— Отдохнуть надо. На себя посмотри, о себе подумай.

Янис улыбнулся. Забота Аусмы всегда для него была приятной и тронула его сейчас. Юношеская любовь к Аусме давно сменилась чувством чистой дружбы, большой привязанности. В тяжелые минуты жизни он всегда был с нею рядом. Рискуя жизнью, вынес из жестокого боя ее сына. Мальчик скончался у него на руках, а в пышных волосах Яниса появилась первая седина.

— Благодарю за совет, но отдыхать партизанам еще рано.

— А я здесь Велту жду, — сияла от радости Аусма. — Доченьку мою, помнишь ее? Посмотри фотографию. Вот она какая. Красивая, правда?

Говорила она быстро, будто торопилась сказать все, что накопилось за долгие годы ожидания дочери, и боялась, что Янис не выслушает.

— Едет она ко мне. Поняла все, разобралась во всем сама. Уехала от Гунара. Понимаешь? Я уговорю ее остаться со мной. Она у меня единственная. О, как я ждала ее все эти годы! Как ждала, Янис!

— Я рад за тебя, — поддержал он, и Аусме показалось, что голос его дрогнул, да на какую-то секунду отвел глаза в сторону от ее лица.

— Рад за тебя, — повторил он уже твердо. — Пусть и тебе улыбнется счастье. Ты имеешь на это право. Встречай Велту. Я помню ее совсем маленькой и с удовольствием познакомлюсь. Встречай, Аусма.

Вдали на железнодорожных путях показался поезд, и Янис заторопился.

— Прости, я встречаю друга.

Толпа приезжих и встречающих хлынула по перрону. В потоке людей шла и Аусма. Она крепко держала под руку молодую женщину, вытирала платочком счастливые слезы и никого не видела, кроме своей дочери. За ними шел с чемоданами Велты в руках Валентин.

«Ну, что ж, — отметил Круминь, внимательно рассматривая Велту, — волевое лицо, самоуверенна. В Риге, можно сказать, впервые, но чувствует себя, как дома. Знакомство, кажется, состоялось».

КРУМИНЬ ДОКЛАДЫВАЕТ

Гайлитис отодвинул в сторону лежавшие перед ним на столе бумаги и спросил:

— Ну, как дела с Велтой?

— Сейчас доложу, — ответил Круминь, раскрыл папку с документами.

Гайлитис закурил и сквозь дым, повисший между ними, рассматривал своего друга. Каждый доклад Круминя вызывал у него интерес. Круминь умел сообщать не только отдельные факты, собранные доказательства, вынося их на заключение начальника, но, логически осмысливая все материалы дела, расставлял их так, что они как бы намертво подгонялись друг к другу, неопровержимо подтверждая выдвинутую версию. Отдели, отбрось любой из фактов, воедино связанных Круминем, и рухнет вся стройная система доказательств. Круминь обладал способностью предвидеть развитие событий, и не было случая, чтобы он в чем-либо ошибся, оказался неправ.

Сейчас он должен докладывать материалы на Велту. Полтора месяца прошло с тех пор, как появилась она в Риге. К какому выводу пришел Янис, что намерен предложить? И хотя Гайлитис неплохо знал все материалы, все же надеялся услышать что-то новое, возможно, необычное.

Как бы в подтверждение его мыслей, Круминь начал доклад и впрямь необычно.

— Я всегда придерживался того мнения, — говорил он, — что в нашем деле случайности бывают очень редко. Тот, кто с легкостью отбрасывает добытые материалы, расценивая их как случайные, по моему глубокому убеждению, делает непростительные ошибки. Факты требуют, чтобы к ним относились с уважением и, прежде чем выбросить из дела, всесторонне и глубоко исследовали. Вот, к примеру, неделю назад Аусма передала мне этот черновик телеграммы Велты к Гунару. Как поступить с ним? Выбросить как случайный документ или нет?

Круминь подал Гайлитису исписанный мелким почерком лист бумаги и умолк, не мешая читать.

— Как себя чувствует Аусма? — спросил Гайлитис.

— Она, как и все матери, не замечает в поведении дочери того, что заметно со стороны, — ответил не сразу Круминь. В его голосе улавливались нотки сочувствия и осуждения Аусмы.

— Да, но как же письмо? Не на улице же ты его нашел? — спросил Гайлитис, не соглашаясь с Круминем. Он сам хорошо знал Аусму и готов был постоять за нее перед любым, пусть это будет даже Круминь.

— Сама передала мне, потому что возмутилась откровенной ложью Велты. Обрати внимание на окончание письма. Велта пишет, что Аусма скучает по Гунару и просит его приехать в Ригу.

Гайлитис дочитал письмо до конца.

— Аусма приглашает Гунара? Это невероятно!

— И я так думаю, — поддержал его Янис. — Обрати внимание на следующее весьма характерное обстоятельство. Велта направила письмо Гунару 10 июля. Десятого! А уже 25 июля в одно из министерств республики из-за рубежа поступила неожиданная, но настоятельная просьба — принять в Риге делегацию специалистов не в октябре, как было согласовано и намечено ранее, а в первой половине августа.

— Ну, и что же? — не понял Гайлитис. — Какая здесь связь? Письмо и перенос срока прибытия делегации…

Недоумение Гайлитиса не остановило Круминя. Готовясь докладывать выдвинутую версию, он не рассчитывал на легкое согласие и потому приготовился отстаивать свое мнение.

— Поначалу и я так думал и точно такой же вопрос задавал себе. На первый взгляд, эти два факта как будто связи не имеют. Но это только на первый взгляд. А потом я присмотрелся к некоторым обстоятельствам, и они приобрели определенное значение.

Круминь неторопливо достал портсигар, закурил.

— Почему именно после письма Велты с откровенной ложью о приглашении Аусмой Гунара последовала просьба о досрочном приезде делегации?

Гайлитис, хотя и слушал со вниманием, делать выводы не торопился, ожидая, когда Круминь изложит все, что считает нужным.

А тот продолжал:

— В связи с этим меня заинтересовала одна деталь. Не успела делегация как следует разместиться в гостинице и привести себя в порядок после дороги, как ее руководитель стал настойчиво добиваться дать интервью корреспондентам газет и был весьма доволен, когда оно появилось в «Ригас балсс». На память об этом он взял с собой несколько экземпляров газет.

Круминь вынул из папки газету и положил ее на стол. На второй странице две колонки интервью были обведены красным карандашом.

— Далее, — докладывал он. — Приехав в Ригу, Велта не интересовалась нашими газетами. Но после того как отправила письмо Гунару, каждый день покупала все газеты па латышском и русском языках. А чтобы киоскер не забыл ей оставить газеты, вручила ему подарок. Сообщение о прибытии делегации, а также интервью руководителя восприняла с радостью и не выдержала, поделилась об этом с Аусмой.

Доклад начал увлекать Гайлитиса.

— В составе делегации есть некто Шредер, — продолжал Круминь. — Все было бы хорошо, если бы не одно интересное обстоятельство: Шредер всячески уклоняется от глубокого обсуждения вопросов по специальности. Наши инженеры называют его «западным болваном» и заявляют, что говорить с ним совершенно не о чем. Создается впечатление, что он посторонний человек в делегации.

Круминь закрыл папку с материалами на Велту, вопросительно посмотрел на Гайлитиса.

— Каковы ваши выводы? — спросил Круминь и ответил: — Я полагаю, что ложь Велты в письме к Гунару — не что иное как условность. Шеф Велты полагал, что такая условность не вызовет ни у кого подозрений, и ошибся. Аусма по Гунару скучать не может! — уверенно закончил он. — Газетное сообщение о приезде делегации в Ригу я рассматриваю как сигнал Велте о прибытии связника. Не напрасно же она стала так внимательна к прессе! А вот кто прибыл связником, надо выяснить. Возможно, Шредер. Это мое мнение, разумеется, предположительное. И еще, самое главное. Мне кажется, что Велта либо уже выполнила задание, либо в ближайшее время выполнит. Ей нужен связник, чтобы передать сведения. Иначе не было никакого смысла затевать приезд делегации.

— Какие сведения? О чем? — спросил Гайлитис. — Судя по твоим докладам, она больше всего времени проводит на даче Аусмы да с этим старшиной Валентином. Какие же сведения она могла собрать за это время?

Круминь, как бы раздумывая над вопросом, ответил:

— Сам об этом думал. И неоднократно. У меня сложилось мнение, что Велту, кроме авиатора, никто больше не интересует. Валентин знакомил ее со своими друзьями из других родов войск, но даже франтоватые моряки не производили на нее впечатления. Надо полагать, привязанность Велты к авиаторам не случайна. Я выяснил существенную деталь, которая, по моему мнению, проливает некоторый свет на привязанность Велты к военнослужащим авиации. На аэродроме примерно три месяца осваиваются два новых истребителя-перехватчика. Валентин был на курсах по их изучению в Москве и продолжает осваивать сейчас. Надеюсь, ты не станешь возражать, что дружба Велты с Валентином носит весьма направленный характер?

— Ты ждешь возражений? — спросил Гайлитис после некоторого раздумья. — Их не будет. Как всегда, ты умеешь убеждать. Я с тобой согласен. Теперь надо действовать.

НЕДОЗВОЛЕННОЕ

Валентин сидел за кипой секретной литературы. Ему предстояла кропотливая работа по изучению новых истребителей-перехватчиков, поступивших на вооружение в войска. Чтобы их обслуживать, ему, авиационному технику, надо было знать все до винтика. Валентин диву давался, столько в этих крылатых машинах сосредоточено технических новинок.

По складу характера Валентин относился к той категории людей, которые не способны все схватывать на лету. Ему требовалось время, чтобы изучить материал обстоятельно, что называется, мысленно ощупать каждую деталь, блок, агрегат самолета. Но если он что-то усваивал, то это было накрепко. Его голова надежно сохраняла в памяти все, что достигалось упорным и дотошным трудом, но на этот же раз наука явно не шла ему в голову.

Он старался заставить себя разбирать схемы, запоминать рекомендации по эксплуатации самолетов, возможные неисправности и их устранение, заучивать бесконечное число цифр, от которых рябило в глазах, а прилагаемые усилия желаемых результатов не давали. Все, что он читал, с таким старанием пытался запомнить, в сознании оставалось как бы за полупрозрачной пеленой. Он вроде бы и знал прочитанное и в то же время не знал. В памяти сохранялись какие-то обрывки знаний, которые не воспроизводили полностью изученное. Валентин нервничал, однако ничего сделать с собою не мог. Хотел он того или нет, все же должен был признаться, что такому состоянию была причина — он по-настоящему сильно полюбил Велту.

За полтора месяца она стала для него незаменимым человеком, и он не мог минуты прожить, чтобы не думать о ней. Виделась она ему, чувствовалась рядом в учебных классах, у самолетов, в столовой, общежитии. Она звала, манила к себе, и он нетерпеливо ожидал конца работы, чтобы бежать к ней, смотреть на нее влюбленными глазами, по-юношески робко держать за руку и говорить, говорить…

Чтобы она не обижалась, не отказалась от встреч, Валентин готов был на все. Он остановил свой выбор на ней и лучшей жены не мечтал иметь. Правда, он еще не разобрался в ее чувствах, не успел понять, насколько они глубоки, но уже то, что она тянулась к нему, искала встреч, его радовало.

Размышления Валентина прервал офицер, объявивший, что через час надо сдать секретную литературу. Валентин растерялся, потому что не успел не только законспектировать, но даже прочитать то, что было необходимо для сдачи зачетов, и начал лихорадочно перелистывать страницы учебных пособий и наставлений. Но чем больше торопился, тем меньше мог сосредоточиться на прочитанном. Он упустил время и не понимал, что будет отвечать строгому полковнику-инженеру. Он сожалел, что из-за Велты забросил учебу, все свободное время проводил с нею, домой возвращался на рассвете, а рано утром был уже в строю, работал. Если бы такая нагрузка длилась день, второй, выдержать было легко. Но когда недосыпания тянулись больше месяца, то к концу дня усталость валила с ног, и Валентин чувствовал, что сдает. Он думал отказаться от встреч, чтобы позаниматься, отдохнуть, но как только Велта появлялась, отбрасывал эту мысль, уезжал в ресторан, театр и бродил до рассвета по Риге, отвозил ее в Булдури, а сам торопился в часть, чтобы не опоздать на работу. Знал Валентин, что и сегодня она будет ждать его ровно в восемнадцать часов.

Он читал быстро, стараясь наверстать упущенное, но ничего из этого не получалось. И тогда достал из внутреннего кармана записную книжку, воровато оглянулся на сидевших за столами и, убедившись, что каждый из них занят своим делом и на него не смотрит, принялся лихорадочно записывать некоторые сведения о новом самолете. Знал, что делает недопустимое, но сознательно шел на это, боясь провалиться на экзамене. С ним и раньше так бывало. Он часто не укладывался в отведенное для занятий время, не успевал выучить нужный материал и из чувства ложного стыда или болезненного самолюбия, желания выглядеть не хуже других тайком делал в записной книжке пометки, чтобы выучить их позже.

Закончил он записывать, когда был объявлен конец самоподготовке, поспешно спрятал записную книжку в карман и некоторое время сидел в оцепенении. В его сознании боролось два желания. Первое — скорее уйти из класса с записной книжкой в кармане и второе — выйти во двор и сжечь ее пока не поздно.

Страх перед экзаменами взял верх, и Валентин ушел с твердым намерением уничтожить записную книжку позже. Во дворе его окликнул офицер: «Валентин, у ворот нашей обители тебя ждет в такси дама сердца. Торопись, пока я не сдал дежурства. Можешь оказаться третьим лишним». Валентин взглянул на часы. Было ровно восемнадцать. Велта, как всегда, была точной.

НА БЕРЕГУ

Воскресный день с утра выдался погожим и обещал быть жарким. Потому рижане устремились на взморье, на золотые пески, в тень изумрудной зелени. Но погода в Прибалтике капризная. К полудню небо заволокло тучами, а к вечеру со стороны моря подул свежий ветерок, и не успели отдыхающие оставить пляж, как на горизонте засверкали молнии, донеслись первые глухие раскаты грома и запенились белые барашки на гребнях серых волн.

Взморье опустело. Среди немногих оставшихся на берегу были Валентин с Велтой. Они сидели на дюне в зарослях ельника и наблюдали, как постепенно разыгрывалась стихия. Валентин снял фуражку, подставил лицо ветру. С детства он любил вот такую погоду, когда порывистый ветер треплет волосы, бьет в лицо. И сейчас он не выдержал, поднялся во весь рост, расстегнул полы пиджака. Ветер отбросил их в стороны, вырвал галстук из-под зажима, закинул за спину, а он, широко расставив руки, вдохнул полной грудью, закричал озорно, вызывающе: «Ого-го-го!» Ветер заглушил этот крик, утопил в шуме леса, грохоте волн.

Велта смотрела на восторженное лицо Валентина, обращенное в сторону моря, навстречу штормовому ветру, и думала, что этот взрослый человек похож на своевольного и озорного мальчишку. Сейчас он вызывает ветер, а через минуту что-то сделает такое, над чем и сам не задумывается. А он и а самом деле походил на влюбленного юношу, готового на подвиг ради любимой. Пожелай только Велта, и он бросится в бушующее море, поплывет, споря с клокочущими волнами, и покажет, какой он сильный, смелый. Пусть она только посмотрит, оценит его бесстрашие. Но Велта ничего не приказывала, не просила, а смотрела на море и терзалась противоречивыми чувствами.

Встречи с Валентином для нее не прошли бесследно. Опытная женщина, прошедшая тяжелую школу жизни, она хорошо понимала те чистые, благородные чувства, которые питал к ней Валентин. Пожалуй, впервые она столкнулась с настоящей и сильной любовью человека, прониклась к нему уважением и в то же время сожалением. Она не любила Валентина. Не имела на это никакого права. Дома у нее была семья — муж и двое детей, и она не хотела изменять им, но, повинуясь воле отца и шефа, играла роль влюбленной ради выполнения задания, обеспечения своего благополучия. Если бы судьба свела ее с кем-то другим, а не Валентином, если бы она не знала его чувств, то действовала бы решительно, безо всяких переживаний и колебаний. Но тут был Валентин, скромный, тактичный, человек чистой души, доверчивый как ребенок, и ей не хотелось причинять ему неприятности в жизни и службе. Как же тогда быть? Ее ждали отец и шеф, наконец, ожидал прибывший в Ригу Шредер. Надо напрочь отбросить чувство жалости к Валентину и действовать решительно, беспощадно, заботясь о своей судьбе.

По плащу, накинутому на ее плечи, забарабанили крупные капли дождя. Она вздрогнула, пытливо посмотрела в глаза Валентину.

— Замерзла? — спросил он и предложил: — Пойдем.

— Куда? — преодолевая чувство жалости к нему, прошептала она.

Он показал на павильон «Банга», прижавшийся к песчаной дюне.

— Туда бежим.

Первым сорвался с места, схватил Велту за руку и побежал по песку, увлекая ее за собой. В опустевшем павильоне Валентин усадил Велту у окна с видом на залив и заказал вино.

Она пила медленно. Торопиться было ни к чему, за окном павильона во всю хлестал дождь, громыхало низкое, темное небо, а в обществе влюбленного Валентина она чувствовала себя хорошо, только единственная мысль не давала теперь покоя — как развернутся события дальше?

Пока все шло, как и предусматривалось. Интервью в газете было. По договоренности, на седьмой день после его опубликования она должна начать. Сегодня был именно тот день, седьмой.

«Что волнует ее?» — пытался отгадать Валентин, наблюдая за тем, как настроение Велты менялось буквально по часам. Он хотел спросить об этом, но не решался, и от того, что она была какой-то необычной, ему и самому становилось не по себе.

Сегодня Валентин собирался просить Велту стать его женой, уже представлял семейную жизнь и был убежден, что счастье их будет полным. Но как начать этот разговор?

Тем временем темные тучи ушли к Риге, на горизонте показалась узкая полоса чистого неба. Постепенно она становилась шире, и вот из-под темной тучи, уже далеко отстоявшей от горизонта, медленно стал показываться нижний край красного солнца, лучи которого пробились сквозь пелену дождя и причудливо осветили взморье. Но вот солнце коснулось горизонта, медленно опустилось в бушующие волны моря, и в павильоне стало неуютно, серо и тоскливо.

Валентин запустил руку во внутренний карман кителя, где лежал бумажник, встал из-за стола и направился к официантке. На пол к ногам Велты упала записная книжка. Она подняла ее, полистала, положила на стол и довольно улыбнулась: все шло так, как и предполагалось. Книжка была при Валентине.

Впервые увидела ее Велта в вагоне поезда. Когда утром Валентин вышел из купе, чтобы не мешать ей привести себя в порядок, она закрыла дверь на ключ и первым делом проверила карманы кителя. Обнаружив записную книжку с краткими записями, безошибочно определила их характер. Ей, авиационному инженеру, прошедшей специальную подготовку по советской истребительной авиации, сделать это было нетрудно. В записной книжке были занесены сведения по истребителям. И, хотя эти сведения, как и сами самолеты, были ей известны, она все же решила, что в выполнении задания Валентин с его склонностью вести секретные записи может оказаться нужным человеком. Следовало только выяснить, имеет ли он отношение к новым истребителям, которые, по данным разведки, поступили в авиационные части, а там она знала, что делать. Велта не обрывала ту ниточку, что связала се с Валентином в поезде, и была довольна, что с каждым днем он все больше привязывался к ней, становился доверчивее, откровеннее. Вскоре она поняла, что Валентин изучает новый самолет и, обрадованная этим, с удесятеренной энергией принялась обхаживать его. Действовала, не вызывая никаких подозрений, требуя лишь каждый вечер после работы и все выходные дни проводить вместе. Расчет ее не отличался оригинальностью и был предельно прост — вымотать силы Валентина, лишить его работоспособности и вынудить делать в записной книжке записи по новому самолету. Она верила в рефлекторные, автоматические, действия человека в определенных условиях, полагая, что если эти условия повторять, то человек будет идти по уже знакомому, опробованному пути. Так и Валентин. В какую-то трудную минуту он дрогнул, допустил недозволенное — занес в записную книжку секретные данные. Если поставить его в трудное положение, он вновь поступит точно так же, как делал раньше.

Месяц спустя она пригласила его после работы на пляж в Лиелупе. Когда он заплыл далеко в море, осмотрела карманы кителя. Там была все та же записная книжка, значительно пополненная записями по новому самолету. Она торжествовала победу и дала отцу условную телеграмму. Сейчас записная книжка была при Валентине. Все шло, как нельзя лучше.

— Ты уронил книжечку, — сказала Велта и протянула ее Валентину.

Взгляд ее небрежно скользнул по нему. Валентин побледнел, но тут же взял себя в руки, спросил шутя:

— Надеюсь, адреса моих знакомых женщин ты запомнить не успела?

Засмеявшись, они вышли из павильона. За дверью их охватил холодный морской ветер.

— Завтра вечером я уезжаю, — сказала печально Велта.

— Почему же ты молчала? Я думал, что ты пробудешь здесь дольше…

— Нельзя. В Волгограде меня ждет дочь. Надо ехать.

Они пересекли проспект Булдури, дошли до небольшого домика, стоявшего в глубине двора. Когда Валентин подошел к двери, ведущей с веранды в комнату, Велта попросила:

— Закрой глаза, — и словно слепого ввела за руку в комнату. — А теперь, раз, два, три. Открывай.

Она щелкнула выключателем. Яркий свет люстры осветил комнату, посредине которой стоял сервированный на двоих стол под крахмальной белой скатертью. На столе переливалась на свету серебристой шеей бутылка шампанского, стояли марочный армянский коньяк и легкое вино.

— Я решила попрощаться с тобой. Здесь нам никто не помешает. Мама ушла на ночь к подруге. Мы будем только вдвоем, — объяснила Велта, счастливо улыбаясь.

Они сели за стол. Как гостеприимная хозяйка Велта была внимательна и предупредительна. Радостная с грустинкой улыбка не сходила с ее лица до тех пор, пока Валентин не взял в руки бутылку коньяку, ею заранее открытую…

ШРЕДЕР ВЕСЕЛИТСЯ

Вечер в ресторане «Рига» близился к концу. Просторный зал, оригинально оформленный в латышском национальном стиле, заметно пустел. Было уже поздно, и гости торопились уйти, пожалуй, только один Шредер не спешил оставлять ресторан. Ему нравилась музыка хорошо слаженного оркестра, с одинаковым блеском исполнявшего и современные, и давно забытые танцы и песни. Ему приятно было оттого, что попал в знакомую ресторанную стихию, в которой в былые времена проводил долгие и радостные часы. Давно не отдыхал он так, да еще в обществе молодой женщины, ставшей его партнершей по танцам, красивой, стройной блондинки с голубыми глазами. Правда, к знакомству с нею Шредер сначала отнесся с некоторым недоверием потому, что с первого дня появления в Риге испытывал такое чувство, словно за ним следили каждый час и минуту. Он понимал, что приехал в Ригу не для того, чтобы осматривать с детства знакомый город, удивленно раскрывать глаза при виде благоустроенных районов. И оттого, что его миссия в Ригу носила совершенно иной характер, он не имел права расслабить нервы, хотя на миг забыться о той опасности, которая, как ему казалось, грозила на каждом шагу. И он не забывался. Как рекомендовал шеф, как подсказывал собственный опыт, неделю пребывания в Риге он проверялся, пытаясь обнаружить за собой наблюдение, но ничего подозрительного не заметил. Седьмой день был для него решающим, тем днем, который должен был принести счастье или неудачу. «Так что он принесет?» — тревожно спрашивал себя Шредер и не мог ответить.

Спокойствие оставило его с утра. Чувство опасения возникло с новой силой и все увеличивалось по мере приближения часа заранее обусловленной встречи с Велтой. На поездку в Ригу он возлагал исключительно большие надежды. Успех дела обещал многое, а самое главное — зачисление на официальную работу в разведку, твердый оклад, обеспеченную жизнь. Ради этого стоило рисковать. И Шредер рисковал.

Прежде чем пойти на встречу с Велтой, решил еще раз по возможности запутать следы. Веселье в ресторане, по его мнению, должно было создать впечатление, что он беззаботно проводит время, поступает так, как делают многие иностранцы, заканчивая свое путешествие по России. И все же настораживал каждый пытливый взгляд, брошенный кем-либо из посетителей ресторана. С опасением посматривал он на свою партнершу. «Кто она, эта женщина? — думал он. — Почему оставила молодых веселых парней и проводит вечер со мной?» Шредер считал себя стариком, понимал, что не партнер ей, и это еще больше его настораживало. «Кто она, — преследовала его мысль. Он хотел точно знать, с кем танцует. — Возможно, она сотрудница госбезопасности?» Но в глазах партнерши играло только опьяненное веселье. Почувствовав, что Шредер сжал ее за талию сильнее обычного, она лишь передернула корпусом да кокетливо погрозила пальцем — дескать, нельзя!

«Не она, — решил Шредер. — Тогда кто? Где тот человек, который, наверное, не сводит с меня глаз? Как найти его среди публики? — Он всматривался в каждого сидящего в зале. — Может быть, вон тот худой и длинный тип с пышной рыжей бородой, синяками под глазами, который весь вечер сидит за бутылкой вина да часто курит трубку?» Несколько раз встречались их взгляды, но недолго. Тот скользил взглядом мимо и больше поглядывал на входную дверь, возможно, кого-то ожидая. «Нет, это тоже не он», — заключил Шредер.

Не верилось ему, что за ним не следят. Как ни умалял шеф опасность пребывания в СССР, какие примеры из опыта поездки в Россию ни приводил, Шредер оставался при своем мнении. Он читал, что кое-кого из таких, как он, в Советском Союзе судили, и поэтому нервничал. Когда же нервное напряжение в какой-то мере улеглось, он почувствовал себя значительно легче. Сознание того, что за ним не следят, что все идет, как было задумано, радовало больше, чем выпитое вино, присутствие молодой женщины.

Шредер веселился. Однако в это веселье, кроме его самого, не верил еще один человек — Круминь, сидевший в компании двух молодых чекистов.

Семь дней прошло с тех пор, как Круминь впервые увидел Шредера в Риге, и с того момента потерял покой. Ему казалось, что хотя и очень давно, но уже где-то видел Шредера, а при каких обстоятельствах — вспомнить не мог. Он перебирал в памяти лица сотен людей, с которыми приходилось встречаться за долгие годы жизни, однако среди них Шредера не находил.

У себя в кабинете он часами изучал его фотокарточки, смотрел киножурнал о посещении делегацией заводов, внимательно следил на экране за каждым жестом, Движением, походкой Шредера, манерой держаться при разговоре, но все было напрасным. Память упрямо не воскрешала прошлое. На этот раз Круминь решил повнимательней рассмотреть Шредера и потому занял столик поближе. И чем больше наблюдал за ним, тем больше уверялся в том, что где-то уже видел его. В его манере поведения было что-то очень знакомое. Не надеясь на свою память, Круминь попросил бывших партизан и узников застенков гестапо посмотреть киножурнал о посещении делегацией Риги, надеясь, что среди них могут найтись такие, что раньше встречались с Шредером, но и это не принесло успеха.

Оркестр играл последний, прощальный модный танец. Среди танцующих был и Шредер. Танцевал он с азартом. То ли от спиртного, то ли от жары и стремительных движений лицо его раскраснелось.

Ему было жарко. Он снял и бросил на спинку стула пиджак, отпустил галстук, и под воротником на его шее Круминь вдруг увидел с голубиное яйцо темное родимое пятно и едва не вскрикнул от удивления. Неожиданно не только для сидевших рядом с ним чекистов, но и для самого себя Круминь стремительно поднялся с места, едва не кинулся к Шредеру.

На какие-то считанные секунды поднялся Круминь, но Шредер резко обернулся и встретился с ним взглядом. Машинально переступая в танце ногами, Шредер мучительно соображал, где он мог видеть этого большого, сильного человека с совершенно лысой головой.

В памяти Круминя совершенно отчетливо, как будто бы это было вчера, а не двадцать с лишним лет назад, всплыл допрос у начальника СД Риги в 1942 году. Именно тогда в кабинет начальника зашел этот самый Шредер с какими-то документами в руках. Был он тогда куда моложе, держался уверенно, подтянуто. В его фигуре чувствовалась офицерская выправка, движения были уверенны. Небольшая голова с копной волнистых, светлых волос, отлично подстриженных, гордо держалась даже перед таким начальником, как руководитель СД города. Одет он был в полувоенную форму, — брюки, заправленные в сапоги, и темная рубашка с открытым воротником, под которым на загоревшей шее виднелось родимое пятно величиной с голубиное яйцо. «Так вот кто ты такой, Шредер? — думал Круминь. — Что же тебя сюда привело? Как ты, бывший сотрудник фашистской карательной службы СД, не побоялся появиться в Риге? Разве не понимаешь, чем может окончиться для тебя эта поездка?»

Впрочем, Шредер работал тогда не в Риге. Круминь вспомнил, как он, вручив какие-то документы начальнику СД, доложил, что доставил из Лиепаи последних, оставшихся в живых, защитников города. Значит, работал он тогда в СД Лиепаи. Но меняло ли это положение сейчас? Опасность ареста от этого не уменьшалась. Так почему же он пошел на такой риск? «Видно, не от хорошей жизни решился на такую поездку Шредер, — решил Круминь. — Или взялся выполнить какое-то серьезное задание. Но какое?»

Оркестр вдруг умолк, и в ресторане наступила непривычная тишина. Шредер вытер лицо и шею платком, быстрым движением подтянул галстук. Он старался не смотреть на Круминя, но и спокойно сидеть за столом уже не мог. «Что делать? Встречаться или не встречаться с Велтой?» — думал он. Это был самый важный вопрос, на который надо было дать ответ сейчас же. У него начала слегка кружиться голова, но не от вина, а от тяжелых мыслей. Несколько успокоившись, подумал: — «Не напрасно ли переполошился? Возможно, этот лысый ко мне никакого отношения не имеет, мало ли людей встречается случайно?»

Дверь, ведущая в ресторан из вестибюля гостиницы, открылась, и в ней показались два иностранца — члена делегации. Они направились к столику Шредера, любезно раскланялись с его партнершей. За столом они разместились так, чтобы просматривать весь зал, видеть каждого человека, выходящего из ресторана.

— Вот это другое дело, — сказал Круминь своим помощникам. — Мне пора уходить, а вы посидите, понаблюдайте за этой компанией.

«Куда же он ушел? — думал Шредер, наблюдая за удалявшимся из ресторана Круминем. — Зачем?» Неприятно засосало под ложечкой.

Круминь вышел на улицу, пересек дорогу, занял пустовавшую скамейку в скверике около оперного театра и стал наблюдать за выходившими из ресторана. Он искал разгадку поведения Шредера. Если Шредер кого-то ждал в ресторане, то кого именно? Велту? Если их встреча заранее намечена, то вряд ли она должна была состояться в таком многолюдном месте, на виду у публики. Круминь это исключал. Чтобы доложить о наблюдении в ресторане, он поднялся, прошел в телефонную будку, набрал номер телефона.

— Это ты, Альберт?

— Что там у тебя, Янис?

Круминь рассказал, как ведет себя Шредер, о приметной родинке. В свою очередь Гайлитис сообщил новость:

— Только звонили из Лиепаи. Бывшие узники СД, два старых коммуниста-подпольщика, смотрели киножурнал и в Шредере узнали следователя СД в Лиепае Бодниекса. Его арест санкционирован прокурором еще в 1944 году.

— Вот и отлично, — довольно ответил Круминь. — Прекрасно, дружище. Мы на правильном пути. Такой матерый волк напрасно в Ригу не приедет. Нет! А как в Булдури?

— Веселятся вдвоем в доме Аусмы. Боюсь, что твой восторг преждевременный. Шредер и Велта веселятся, но только в разных местах. И ничего общего.

— Будет общее. Шредер завтра уезжает и не может, не имеет права, не повидать Велту.

Круминь повесил трубку.

Компания иностранцев вышла из ресторана и задержалась у дверей. Бульвар Падомью был пуст, лишь на трамвайной остановке у городских часов стояло несколько человек. Шредер взял под руку спутницу и в компании своих приятелей направился в сторону вокзала. Когда послышался шум мотора такси, он энергичным движением руки остановил машину, вежливо усадил свою даму, уселся сам и захлопнул дверцу. «Агенскальские сосны. Рынок», — сказал шоферу.

— Вот так бы и давно, — похвалил его Круминь. — Ближе к делу, старина, — и пошел к своей машине, стоявшей на площадке у оперного театра.

— Куда? — спросил сидевший за рулем лейтенант Величко. — За ними?

— В Булдури. К дому Аусмы, — ответил уверенно Круминь.

— А не потеряем их? — усомнился Величко.

— Ничего. Он сам придет к нам.

Величко пожал недоуменно плечами. Уверенность Круминя всегда удивляла его. Часто случалось так, что Круминь принимал решения, которые были буквально противоположны тому, что сделал бы в такой обстановке Величко. Он робко высказывал опасения, а Круминь улыбался, дружески похлопывал по плечу, успокаивал: «Не сомневайтесь, молодой человек. Все будет правильно». И выходило так, что Круминь оказывался прав.

Шредер оглянулся в заднее стекло машины. Он еще не был убежден, что его не преследуют. Предстояло самое трудное и ответственное — выйти незаметно в обусловленном месте, забрать у Велты собранную разведывательную информацию. «Что там она добыла?» — размышлял он, совсем забыв о спутнице.

Она напомнила о себе, тяжело вздохнув. И снова у Шредера возникло сомнение. Мысль быстро связала воедино отсутствие преследования и пребывание в машине партнерши. «Зачем же меня преследовать, если сотрудница госбезопасности со мною рядом и контролирует каждый шаг? Купили, как мальчишку», — злился он на себя, думая, как бы побыстрее избавиться от партнерши.

Машина остановилась около рынка.

— Все, — сказал шофер.

— Подождите меня здесь, — попросил Шредер, подал руку спутнице, вывел ее из машины, спросил: — Куда? — А сам подумал: «Если ты сотрудница, то вряд ли поведешь к себе домой. Всякой игре бывает конец…»

К его удивлению женщина ответила:

— Буду признательна. Здесь темно, и я побаиваюсь. Сюда.

Шредер привел ее к двери квартиры. На звонок вышла пожилая женщина, недовольно проворчала: «Уже поздно. Могла бы и раньше прийти». У Шредера отлегло от сердца. Подозрения, терзавшие его весь вечер, оказались напрасными. Он любезно простился и стремительно бросился к такси. Времени до встречи с Велтой оставалось в обрез.

— Булдури. И быстрее, — сказал он шоферу.

В ДОМЕ АУСМЫ

Не сиделось старой Аусме в гостях. Накануне упросила ее Велта уйти на ночь к подруге, чтобы молодежь в доме могла весело провести время. «Ничего не поделаешь, молодым свое, а старикам свое», — решила Аусма, но что-то тянуло ее домой. Было далеко за полночь, когда, наговорившись вволю с подругой, она по пустынным улицам Булдури направилась к себе.

Последнее время жила она в какой-то тревоге. Все в доме было будто хорошо: вернулась дочь, принесла ей счастье и новые заботы, которые она приняла с радостью. Вдвоем жить стало веселее, интереснее, и ее однообразная жизнь приобрела новый смысл. Теперь она подымалась пораньше, готовила завтрак для Велты и ждала ее появления в столовой, заботилась об обеде, ужине, торопилась на рынок. А разговоров? Сколько их, этих разговоров?

И все же что-то беспокоило Аусму. Она еще не могла понять, что именно, но какое-то предчувствие томило ее. Впервые насторожило письмо Велты к Гунару. Зачем Велта написала неправду, что она, Аусма, скучает по Гунару? Разве не говорила ей, что прокляла мужа?

«Ну вот, а говорила будет компания», — подумала она о Велте, окинув взглядом темные окна своего дома. Лишь у одного окна, что выходило во двор и около которого стоял письменный стол, через занавес пробивался свет настольной лампы. «Читает или пишет. Видно, вечеринка не состоялась», — решила Аусма. Привычным движением она беззвучно вставила ключ в замочную скважину, тихо открыла дверь и прошла через веранду в коридор. Дверь в комнату была приоткрыта.

Аусма сняла туфли, надела на ноги старые на войлочной подошве шлепанцы и посмотрела через щель в комнату. Сервировка стола была почти не тронута. «Наверное, гости не пришли», — подумала Аусма. Но вот взгляд ее скользнул на диван, и она вздрогнула: там спал мужчина. На спинке стула висел китель. Сомнений не было: Велта ее обманула, выпроводила на ночь из дому, для того чтобы остаться наедине с мужчиной!

Аусма посмотрела туда, откуда падал свет лампы. Спиной к двери там стояла Велта и с увлечением чем-то занималась: то подносила обе руки к лицу, то опускала к столику. «Что она там делает?» — пыталась отгадать Аусма, дошла до середины комнаты и замерла в оцепенении. Велта аккуратно перелистывала какую-то записную книжку и под сильным светом настольной лампы фотографировала каждый листок. В ее руках еле слышно щелкал затвор небольшого фотоаппарата.

Аусма не могла отвести глаз от записной книжки, резко выделявшейся на полированном темном столе в лучах настольной лампы. Свет был необычно резким, сильным, и Аусма вспомнила, что Велта накануне ездила в магазин, купила новую электролампу и заменила ею старую.

Велта не замечала матери, листала страницы записной книжки и все щелкала затвором фотоаппарата. Аусма не могла пошевелиться, поднять руки, чтобы остановить дочь. Не слушался язык, пересохло в горле. Лишь мозг работал ясно и воспроизводил в памяти все, что делала Велта с момента появления в доме. Она вспоминала и связывала воедино то, что казалось сначала лишь странным в поведении Велты. Теперь эти странности приобретали совершенно иной смысл и значение. Становилось понятным, почему вместо обещанных молодых людей привела в дом и споила военного человека — ей нужна была его записная книжка, почему сменила маленькую лампу на более сильную — лучше фотографировать. Цепочка наблюдений и сопоставлений кончилась, и Аусма приходила к выводу, от которого стыла кровь в жилах.

«Шпионка, — подумала она, и у нее перехватило дыхание. — Значит, не напрасно приходил Круминь, Он подозревал Велту и молчал!» Аусма справилась с нахлынувшей слабостью, двинулась к дочери. Она шла неслышно, делая маленькие шаги, хотя ей казалось, что идет быстро и решительно.

В дом ворвался ветер и громко хлопнул незакрытой дверью. Велта вздрогнула, быстро повернулась и столкнулась лицом к лицу с матерью. Из ее рук выпал и глухо стукнулся о пол фотоаппарат «Минокс». Две женщины, мать и дочь, стояли друг против друга в напряженном, отчужденном молчании.

В доме царила гнетущая тишина, лишь слышно было прерывистое дыхание Аусмы. В ее глазах сверкал гнев. Такой взгляд трудно было выдержать, и Велта отвернулась, бессильно опустив руки.

Аусма медленно нагнулась, подняла с полу аппарат, повертела его в руках. Велта молчала.

«Испугалась», — подумала Аусма, чувствуя, как в груди закипала злость. Лицо дочери казалось ей чужим и враждебным.

Тишину в доме нарушила громкая пощечина. Это Аусма неожиданно сильно, наотмашь ударила по лицу Велту.

— Не смей, — простонала Велта, закрыв лицо руками.

Неожиданный приход Аусмы сорвал то, ради чего она осталась в доме с Валентином, и теперь неизвестно было, чем все это кончится. Как поступит Аусма? Как поступить самой? Пасть на колени и просить пощады или отнять, вырвать из рук матери «Минокс»? Минуту поколебавшись, она решительно взяла Аусму за руку:

— Отдай аппарат.

Аусма крепко держала его в руках и, казалось, готова была умереть, но не отдать.

— Шпионка, — прохрипела, задыхаясь, Аусма. — Я найду, кому его отдать. Ты ответишь за себя и своего отца!

Говорила она негромко, шепотом, но в каждом ее слове было столько ненависти, что Велта растерялась.

— Что ты? — Глаза ее расширились от ужаса. — Ты не посмеешь… Ведь я твоя дочь… Они меня арестуют!

— Я этого и хочу, — резко бросила Аусма и пошла в свою комнату. Но не успела сделать и двух шагов, как сзади на нее набросилась Велта.

— Отдай! — громко закричала она, схватив Аусму за плечи. Сильным движением повернула ее к себе, вцепилась в руку, пытаясь вырвать «Минокс». Но Аусма держала аппарат крепко.

ПРОЗРЕНИЕ ВАЛЕНТИНА

Валентин проснулся в тот момент, когда Велта потребовала от Аусмы «Минокс», и до слуха его донеслось: «Шпионка». Это было не обычное пробуждение, а мучительное и медленное возвращение к действительности, как бы из иного мира. Голова раскалывалась от невыносимой боли, сознание путалось, и на первых порах он не мог понять, что с ним происходит, где находится. Он видел двух женщин и не мог понять, о чем они говорят, о чем ссорятся. Хотел рукой дотронуться до головы, проверить, нет ли температуры, но не смог — все тело было тяжелым, словно налитое свинцом. Сознание постепенно прояснялось, и он пытался вспомнить, что с ним произошло. В его мозгу, не способном еще связать воедино события прошедшего дня, промелькнуло воспоминание о море, штормовом ветре, грохоте волн. Затем все яснее стал вырисовываться образ Велты. Видел он ее то задумчивой на берегу, то загадочно улыбающейся в павильоне «Банга», то веселой и внимательной за столом. Ее улыбка сохранилась в памяти, и Валентин обрадовался этому приятному воспоминанию.

До его слуха доносились слова, которым в иное время он сразу же придал бы значение, а сейчас с трудом понимал их смысл. «При чем здесь «Минокс»? Зачем кого-то арестовывать? Кто тут и почему оказался шпионкой?» — думал он.

Смутно припоминался ему вечер в доме Аусмы. Он точно знал, что выпил мало, даже очень мало, но не мог представить, как оказался на диване, разделся, да и раздевался ли вообще? Медленно восстанавливалась память, и он припоминал, что после выпитого коньяку на него навалился сон, наступило какое-то безразличие ко всему. Он сопротивлялся неведомой силе, но выстоять не мог и вскоре оставил Велту в одиночестве за столом, а сам лег на диван. Ему хотелось спать и только спать. Больше он вспомнить ничего не мог.

Звон упавшей со стола посуды как бы ускорил восприятие действительности Валентином. Он понял, что в доме что-то случилось серьезное, и потому между Аусмой и Велтой происходит скандал. Он с трудом повернул голову в сторону Аусмы и Велты, чтобы успокоить их, и взгляд его остановился на столике у кровати Велты, на который падал яркий свет настольной лампы. И то, что он увидел, заставило вздрогнуть. На столике в лучах света лежала его раскрытая записная книжка. Сомнений быть не могло — это его книжка, та самая. А как она оказалась на столике у постели Велты? Предчувствие чего-то непоправимого перехватило дыхание Валентина.

— А-а-а, проснулся? — спросила Аусма, посмотрев на его бледное, встревоженное лицо. — Спал или прикидывался? Подымайся, пьяница! — Она оттолкнула дочь, подошла к столику, взяла записную книжку и бросила на диван Валентину. — Вон из дома!

Валентин стиснул книжку в руке, неуверенными шагами подошел к висевшему на стуле кителю, накинул его на плечи и, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть, направился к выходу. Он уходил из дома, в который несколько часов назад привела его Велта, и, хотя он еще не полностью отдавал себе отчет, что с ним происходит, все же надеялся, что Велта его остановит. Ведь он любит ее. Любит сильно. Так почему же она молчит?

Валентин открыл дверь, перешагнул порог. Он не помнил, как шел по улицам Булдури, невероятным усилием воли заставляя себя держаться на ногах, и про себя повторял: «Шпионка», «Минокс», «Шпионка», «Минокс». Это было похоже на бред, но он не мог отделаться от этих слов. «Записная книжка — вот что ей надо было». Он рванулся с места, чтобы сейчас же пойти в дом Аусмы и задержать Велту. Но тут другая мысль словно поразила его: «Мне тоже придется отвечать!» Он остановился. «Неудачник, — думал он о себе. — Неудачник… Бросила жена, полюбил шпионку, строил розовые планы будущей семейной жизни, а теперь надо готовиться к ответу…»

Валентин не помнил, сколько прошло времени, пока пришел к окончательному решению — задержать Велту. С трудом он доплелся до проспекта Булдури, прислонился к стене какого-то дома, оглядываясь по сторонам в поисках такси. Наконец со стороны Дзинтари послышался гул мотора. Валентин вышел на дорогу, поднял руки вверх. Завизжали тормоза, и перед ним остановился милицейский патруль на мотоцикле с коляской.

— В Комитет госбезопасности, — попросил твердо Валентин. — Скорее!

ПАУКИ В БАНКЕ

Время в разрушенной даче в Булдури текло мучительно медленно. Шредер пришел сюда не на любовное свидание, а на встречу с Велтой и потому нервничал, опасливо прислушиваясь к каждому шороху, порыву ветра. В случае задержания попробуй объясни, почему оказался поздней ночью не в номере гостиницы, где положено быть, а в старой разрушенной даче в ненастную погоду?

Не находил объяснений Шредер и от этого еще больше нервничал, настороженно прислушивался, до боли в глазах присматривался — не идет ли Велта. Она не показывалась, и его брало сомнение, не ошибся ли адресом? Он вспоминал, как ехал на такси, на какой улице сошел, по каким переулкам следовал, но ошибки не находил. Все делал будто бы правильно, ошибки не было: восьмая линия, старая обветшалая дача на ремонте и потому пустующая все лето.

Так где же Велта? Снова посмотрел на ручные часы, стрелки которых на светящемся циферблате показывали половину третьего, подумал: «Полчаса прошло. Сколько еще можно ждать?»

Уйти в гостиницу и ни с чем приехать домой Шредер не мог. В письме к Гунару Велта подала условный сигнал — прислать человека. Он приехал и возвращаться назад, не выполнив задания, не имел права.

Было три часа ночи, и он стал подумывать, что Велта вообще не придет. Обстановка осложнялась, и Шредер глубоко задумался. Он решал свою судьбу. «Игра стоит свеч», — пришел он к выводу.

Дом Аусмы был недалеко, метрах в пятистах, и Шредер преодолел это расстояние так быстро, что только у самого дома почувствовал, как заколотилось сердце, перехватило дыхание. Спринтерский бег был уже не для него. Он осторожно подошел к дому, заглянул в окно в узкую щель, образовавшуюся между рамой и занавеской. Ему показалось, Велта спокойно сидела в кресле и о чем-то думала.

«Значит, с ней ничего не случилось? Сидит в уютной квартире за сервированным столом, а я должен рисковать?» Взбешенный увиденным, забыв об осторожности, он решительно направился к двери дома.

Негромкий стук вывел Велту из состояния оцепенения, в котором она находилась с тех пор, как Аусма ушла к себе в спальню и громко щелкнула замком. Услыхав стук в дверь, она вздрогнула, и первое, что пришло ей в голову, — это тревожная, полная отчаяния мысль: «Арест». Сил не было подняться с кресла.

Стук повторился негромко, но настойчиво. Велта поднялась, подошла к двери, прислушалась, упавшим голосом спросила:

— Кто там?

Из-за двери донеслось приглушенное:

— Открой. Это я, Шредер.

Чувство облегчения сменилось новой тревогой. Чем объяснить, что она не явилась на старую дачу?

— Сейчас, — ответила Велта и, повернув ключ, пустила его в коридор.

— Почему не пришла, как договорились? — прошипел угрожающе Шредер.

Велта как могла кратко и сбивчиво рассказала все, что произошло у нее с Валентином.

— Где «Минокс»? — спросил Шредер. — У Аусмы? Пусти меня к ней!

Не обращая внимания на Велту, он двинулся к двери. Для него сейчас настала та минута, ради которой он приехал, которая решала его судьбу. Взять фотоаппарат со снимками секретных данных и поскорее вернуться в гостиницу — вот что было главное теперь.

Велта поняла то, что не понимал Шредер. Она отчетливо представила картину, которая могла разыграться в спальне матери. Аусма подымет крик, позовет соседей, и тогда задержат их обоих. Получится тот вариант, которого она боялась больше всего.

Отточенные ногти Велты до крови вонзились в руку Шредера, и это еще больше его взбесило. Пытаясь освободиться от ее цепких рук, Шредер надавил на подбородок снизу вверх и далеко назад запрокинул голову. Велте казалось, что трескаются шейные позвонки, в глазах потемнело, превозмогая боль, достаточно громко и четко, угрожающе простонала:

— Пусти, Бодниекс. Пусти, предатель!

Руки Шредера обмякли. Бодниекс? Больше двадцати лет никто не называл его так, и он уверовал, что забыто все, связанное с этим именем. Он стоял, потрясенный услышанным, и, сам того не замечая, отпустил Велту. Она предупредила зло, за каждым словом переводя дыхание:

— Запомни, Бодниекс. Только назову эту фамилию — поставят тебя к стенке, если не в Риге, то в Лиепае поставят.

Все было так неожиданно, что Шредер не мог сообразить, как вести себя. Кто рассказал Велте о нем? Зачем? О, конечно, Гунар. «Одной веревочкой связал меня с Велтой. Предусмотрителен, стервец, — думал Шредер. — Рассчитывал, что в случае ареста я не стану выдавать его дочь, боясь разоблачения моего прошлого». Велта перевела дух и строго потребовала:

— Веди себя тише. Рядом живет начальник милиции. Ты понимаешь, что это значит? Думать надо!

Притих Шредер.

— Как быть? — после некоторого молчания спросил заискивающе. — Без пленки со снимками записной книжки возвращаться нельзя.

— Уходи, — потребовала Велта. — Я сама заберу «Минокс». Без шума и крика. В 10 часов утра жди у Домского собора.

— Хорошо, — согласился Шредер. — Жду.

Велта открыла дверь, он осторожно вышел во двор. Когда до калитки осталось каких-то пять шагов, с обеих сторон около Шредера оказались Круминь и Величко.

— Руки, Бодниекс, руки.

Шредер не ослышался. Второй раз за вечер назвали его по старой фамилии, которую он носил в годы войны.

Ветер разорвал дождливые тучи, образовав просвет, в который выглянула луна и осветила троих, стоявших у машины около дома Аусмы. «Снова встретились, — подумал Шредер, рассмотрев Круминя. — Не напрасно я его опасался». И вдруг в памяти Шредера мелькнула картина в кабинете начальника СД Риги в 1942 году. Сомнения быть не могло. «Теперь все, — решил Шредер. — Конец».

— Приехали, — сказал сержант, когда мотоцикл остановился у здания Комитета госбезопасности.

Валентин вышел из коляски, размял непослушные ноги, поднял голову и посмотрел на здание. Несколько окон, несмотря на поздний час, были освещены. Его провели в просторный кабинет, где за столом сидел пожилой человек и внимательно читал какие-то бумаги.

Круминь отодвинул от себя документы, посмотрел на Валентина, предложил:

— Садитесь, пожалуйста. Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил Валентин, подошел к столу, но садиться не стал.

— Вас слушаю, — сказал Круминь.

— Прежде всего, — сказал он, — прошу извинить за столь необычный вид. Я хорошо понимаю, что в такое учреждение являться в таком костюме нельзя. Но меня привел сюда особый случай в моей жизни.

На лице Круминя появилась скупая улыбка.

— Я слушаю вас, — повторил он.

— Я буду краток, — начал Валентин…

ОТКРОВЕНИЕ ВЕЛТЫ

Закрыв дверь за Шредером, Велта вернулась в комнату.

Мысли работали предельно напряженно. «Минокс», любой ценой забрать «Минокс», — думала Велта. Шло время, и в сознании Велты все четче вырисовывался план — разжалобить Аусму: «Должно же дрогнуть ее материнское сердце? — спрашивала она себя. — Должно».

— Мама, выйди. Прошу тебя. Мне поговорить с тобою надо.

Велта заплакала. Плакала она долго и безутешно. Аусма спрятала в кармане шерстяной кофты «Минокс», сунула туда руку и вышла из спальни. С кресла поднялась заплаканная Велта и опустилась перед нею на колени.

— Прости меня, мама! Меня заставили. Понимаешь? Заставили. Я не хотела этого делать, — цеплялась Велта руками за ноги Аусмы.

— Порядочного человека никто подлость делать не заставит, — твердо отрезала Аусма.

— Все вы здесь порядочные, — выкрикнула Велта громко. — Все! Вам здесь легко быть порядочными. Попытайтесь быть порядочной там. Я посмотрю, как это у тебя получится. На все смотрите по-своему, по-иному. Не так, как там, и вам многое не понять. — Голос ее дрожал, каждое слово переполнено обидой, болью, на глазах показались слезы. — Я выросла без тебя, — говорила она голосом, в котором содержался упрек Аусме. — Думаешь, легко расти без матери?

Аусма не смогла понять, почему от слов Велты вдруг тупой болью заныло сердце, ожесточенность, которую только что испытывала к ней, уступила место жалости. Аусма была матерью, и те чувства тепла, которые годами вынашивала к дочери, неожиданно и в самый неподходящий момент напомнили о себе. «Права ведь дочь, — думала она. — Нелегко ей было расти без меня. Но что ответить? Рассказать трагедию своей любви и жизни? Поймет ли?»

— Когда мне нужна была твоя ласка, — обидчиво продолжала Велта, — со мною рядом находился отец. — Она умолкла, а затем бросила в лицо Аусмы жестоко и зло: — Отец! А не ты. Но чем он мог помочь мне? Чем? Что он понимал в моих девичьих делах? Какие тайны я могла ему доверить? Первые годы после войны его голова была занята одной заботой — скрыться, чтобы не судили за то, что творил здесь, в Латвии. Но нам надо было как-то жить. Жить! — заплакала Велта. Успокоившись, продолжила: — Нам нужны были деньги. Деньги! Понимаешь? А много ли их мог получить отец за случайно найденную работу? Мы жили впроголодь. Порой днями не было во рту крошки хлеба. И тогда отец заставил меня зарабатывать деньги. Знаешь ли ты, как зарабатывает деньги девчонка в шестнадцать лет?

Велта посмотрела на Аусму долгим взглядом.

— Молчишь? — спросила Велта. — Вот также молчал и виновато смотрел мне в глаза отец, когда я однажды утром принесла и отдала ему в руки свой первый заработок. Он упал передо мною на колени и просил прощения. Но зачем мне были его мольбы? Я ко всему была безразлична и хотела лишь одного — избавиться от этого проклятого мира, необходимости зарабатывать деньги таким путем, каким зарабатывала я. Я! Твоя дочь!

Аусма молчала, потрясенная.

— Тебе этого не понять. Порядочные… Несколько лет спустя отец обрел силу, обзавелся нужными связями среди латышской эмиграции, влиятельных иностранцев. Он решил, что я должна стать разведчицей. Я вышла замуж. У меня сейчас двое детей и прекрасный муж. Но когда у меня появилась семья, я стала бояться выполнять задания разведки. Мне казалось, что меня арестуют, мое счастье рухнет, и я попыталась отказываться от работы. Вот тогда-то и припомнили мое прошлое. Мне пригрозили, что все расскажут мужу. Сама подумай, кому нужна жена с такой репутацией. Вот так и заставили меня приехать в Ригу.

Велта подошла к Аусме, села рядом, положила ей руку на плечо.

— Теперь ты все знаешь. Решай сама. Мое счастье в твоих руках. Отдай мне «Минокс», никому ничего не говори, и я спокойно уеду домой. Буду жить с семьей и благодарить бога за то, что послал мне такую добрую мать. За всю мою жизнь ты ничего хорошего для меня не сделала. Так выполни мою единственную просьбу. Будь матерью.

Аусма поднялась с дивана и направилась к двери.

— Ты куда? — всполошилась Велта.

— Я отнесу «Минокс» куда следует, — ответила твердо Аусма.

— Да ты с ума сошла! — ужаснулась Велта, преградив ей дорогу. — Только через мой труп. Слышишь? Только через мой труп!

У дома остановились машины, слышно было, как громко хлопнули дверцы.

— Кто это? — испугалась Велта.

Дверь раскрылась без стука, на пороге появились Круминь и лейтенант Величко.

— Доброе утро, — приветствовал Аусму Янис и протянул руку.

— Здравствуй, Янис. Здравствуй, — ответила Аусма. Ее холодная, тонкая рука утонула в широкой, горячей ладони Яниса. — Проходите, — пригласила она. — Гостями будете.

— Прости, Аусма, — склонил перед нею голову Круминь. — Не в гости пришли к тебе. Пойми все правильно. Служба есть служба.

— Понимаю, все понимаю, — вздохнула Аусма, отошла в сторону, по щекам ее текли слезы.

Круминь повернулся к Велте, сказал сухо:

— Ваши документы, пожалуйста.

— Вы не имеете права меня задерживать. Я буду жаловаться в посольство, — запротестовала Велта.

Круминь посмотрел документы, ответил:

— Вы нам и нужны. Где «Минокс»?

— Какой «Минокс»? — удивилась Велта и взглянула на Аусму.

Та сидела, привалившись к спинке стула, закрыв глаза. Велта оживилась, приняв молчание Аусмы за поддержку.

— Ищите, — уверенно продолжала она, — я ничего не скрываю, но никакого «Минокса» у меня не было и нет.

«Минокс», — думала Аусма, не открывая глаз. Ей так сидеть было лучше. Только бы не смотреть на Яниса, не выдать тех чувств, которые овладели ею.

— Это провокация или страшное недоразумение, — наступала Велта. — Я приехала к старой, одинокой маме, чтобы побыть вместе, приласкать ее и поддержать.

Быстро подошла к Аусме, обняла за плечи. И не оттолкнула ее Аусма.

— Я понимаю, что меня оклеветал Валентин, — продолжала Велта. — Но поймите, что делает мужчина, когда получает унизительный отказ? Часто клевещет на женщину.

Круминь строго предупредил:

— Меня пока не интересуют ваши отношения с Валентином. Меня интересует «Минокс». Положите его на стол. Иначе я буду вынужден…

— Никакого «Минокса» у меня не было и нет. Оставьте, наконец, нас с мамой в покое! — повысила голос Велта.

Аусма не узнавала ее. Куда девались растерянность и страх, которые овладели ею. Сейчас Велта была совершенно иной — самоуверенной, умеющей постоять за себя. «Все это потому, что я молчу, — думала Аусма, начиная понимать, что «Минокс» имеет важное значение для Круминя. — Дочь — шпионка, а я пытаюсь скрыть ее преступление, копаюсь в своих чувствах…» — осуждала она себя.

Аусма открыла глаза, отчужденным взглядом посмотрела на Велту, оттолкнула ее от себя. Она отталкивала от себя дочь последний раз в жизни и навсегда.

— Возьми, Янис, — сказала глухо. — Прости, что не сделала этого сразу. Пойми, она моя дочь. Моя…

— Это провокация, — все еще пыталась защищаться Велта. — Здесь все было заранее подстроено, чтобы скомпрометировать меня. Не выйдет! Я буду жаловаться.

— Пригласите конвой, — приказал Круминь лейтенанту Величко, не обращая внимания на Велту. — Прости, Аусма, что побеспокоил. Поверь, иначе нельзя.

— Я верю тебе, Янис, — ответила Аусма и, с трудом переставляя непослушные ноги, ушла в спальню.

ВЕЛТА ИЗВОРАЧИВАЕТСЯ

В своем кабинете Круминь рассматривал фотоснимки, изъятые при обыске у Велты. На одном снимке маленькая Велта на руках улыбающегося Гунара, на другом — в компании молодых людей, внимательно слушающих Гунара, на третьем Гунар был один. Все Гунар, Гунар. Вот он у автомашины. Картинно опершись на полуоткрытую дверцу, раскуривает трубку от зажигалки.

Круминь приказал привести Велту.

После ареста у нее было достаточно времени обо всем подумать, заново осмыслить всю свою жизнь.

Время, проведенное в Москве, Риге, доме Аусмы с Валентином и его друзьями, оставило в ее сознании глубокий след, открыло мир, о котором она знала слишком мало правды. И то, что она успела узнать, как бы раздвоило ее отношение к этому миру. С одной стороны, она готова была бороться с Круминем до конца. С другой стороны, она чувствовала, что тянется к этому миру, и тогда хотелось рассказать Круминю все о Гунаре, шефе, Шредере, полученном задании, руководителе делегации, все, что знала.

Однако, по ее мнению, такое признание только осложнило бы положение. Конечно, «Минокс», фотопленка со снимками записной книжки были важными уликами, но они ничего не говорили о главном — связи с разведкой. Пусть это будет не убедительно, но историю с «Миноксом» она намеревалась повернуть против Круминя, обвинить его в провокации. Пусть доказывает обратное. Важно, чтобы ушел Шредер — единственный свидетель ее связи с разведкой. Круминь о Шредере не спрашивал, и это еще больше укрепляло ее во мнении, что Шредер скрылся. «Только бы ушел он», — думала Велта, отправляясь на допрос, решив сопротивляться до конца.

— Я требую освободить меня, — стояла она на своем. — История с «Миноксом» — это ваша провокация. Вам вместе с моей матерью не трудно было разыграть этот спектакль. Ведь она ваша давняя знакомая. Вы подсунули ей «Минокс» со снимками записной книжки и теперь хотите обвинить меня.

— Говорить правду будем? — спросил Круминь, не обращая внимания на ее слова.

— Я — жертва провокации, — ответила Велта.

Она хотела разыграть возмущение, но спокойный, даже, пожалуй, излишне спокойный голос Круминя словно окатил ее холодной водой.

— Вам привет от Шредера, — сказал он и протянул фотокарточку, на которой Шредер был заснят в фас и профиль. Это была тюремная фотокарточка. — Да, привет от Шредера, — все так же спокойно повторил Круминь и пояснил: — Задержан в Риге. Да вы, вижу, не рады его привету?

Велта растерянно молчала. Ее план выпутаться из истории с «Миноксом» и записной книжкой рухнул. Шредер арестован…

— Итак, вопрос вашего появления в Риге по заданию разведки мы, кажется, выяснили? — уточнил Круминь. — Или вам зачитать показания Шредера? — Он вынул из папки несколько листов, исписанных мелким почерком, показал Велте.

Ее учили, что в таких случаях давать показания надо не полно, расплывчато, следить за вопросами следователя и по ним ориентироваться. «Легко было советовать, — подумала Велта, — а попробуй устоять перед Круминем, который, кажется, и без ее показаний все знает».

— Советую не сопротивляться. Теперь это бесполезно. Вы первый раз приехали в Советский Союз? — спросил Круминь.

— Да, — неуверенно ответила Велта и подумала: «Неужели Шредер о приезде в Ленинград сказал?»

— Марта Зингер вам знакома? — спросил Круминь.

— Нет, такой женщины не знаю.

— Не кажется ли вам, что вы и Марта Зингер — одно и то же лицо? — уточнил Круминь.

— Понятия не имею о Марте Зингер, — повторила Велта, наблюдая, как Круминь неторопливо перебирал документы.

— Это вы? — спросил он и показал газету, в которой под крупным заголовком «Туристы из Швеции» был помещен групповой снимок, сделанный на Дворцовой площади в Ленинграде. В третьем ряду красным крестиком обозначена Марта Зингер, изображенная настолько четко, что отказываться было невозможно.

— Да, это я, — призналась Велта.

— Зачем приезжали?

— Приезжала, чтобы изучить обстановку, освоиться в обращении с советскими людьми. Никаких заданий не получала, — торопливо предупредила она, слабо надеясь, что Круминь поверит.

— Не слишком ли дорого обошлось ваше знакомство с обстановкой? — усмехнулся Круминь. — Вам зачитать показания Шредера?

Велта молчала. Круминь не торопил ее, ожидая, когда она соберется с мыслями. Сопротивляться она уже не могла, не только потому что арестован Шредер, но и потому, что постепенно до ее сознания дошла вся вина перед родиной, Аусмой, Валентином и тем же Круминем. Она еще не представляла, что случилось с нею — поддалась ли минутной слабости или желанию быть такой же порядочной, как ее соотечественники в Латвии, но чувствовала, что в ее сознании произошел перелом.

— В Ленинград я приезжала под видом немки, проживающей в Швеции, — медленно начала она. — Мои предки Зингеры еще до революции проживали в пригороде Ленинграда в богатом имении. Я должна была взять горсть земли из их бывшего имения, чтобы высыпать в Швеции на могилу деда.

— Довольно трогательно, — заметил Круминь. — Земля в самом деле нужна была для этого?

Велта улыбнулась, затем зло рассмеялась, а успокоившись, ответила:

— Проба земли нужна для того, чтобы по ее радиации определить, есть ли в районе, где она взята, атомная промышленность.

«Лед, кажется, тронулся», — подумал Круминь, выслушав подробный ответ Велты, и спросил:

— С каким заданием прибыли в Ригу?

— По мнению моего шефа, — ответила она, — на вооружение авиации поступили новые самолеты-истребители. Я получила задание добыть о них сведения. Для этого мне рекомендовали познакомиться с летчиком, инженером или техником и любыми путями получить нужную информацию о самолетах. В поезде я случайно познакомилась с Валентином… Остальное вы знаете.

Велта посмотрела на Круминя и добавила:

— Я прошу вас правильно понять Валентина. Он человек честный, во всех отношениях порядочный. Я жестоко обманула его. Он не виновен. Виновна только я.

По тому, как это было сказано, Круминь понял, что Велта, наконец, решила быть откровенной до конца.

— Кто такой Отто Шредер? — продолжал он допрос.

— Мой коллега по работе. Живет на Западе, имеет свою мастерскую по ремонту мебели, выдает себя за прогрессивного деятеля.

— Зачем он приезжал в Ригу?

— По моей просьбе. Когда я поняла, что имею возможность сфотографировать записи в книжке Валентина, условным письмом сообщила об этом шефу, и он прислал Шредера.

— Что вы писали и кому?

— Я написала отцу, что о нем скучает мать и зовет к себе. Это был условный знак…

— Вы, кажется, еще что-то хотели сказать о Шредере? Продолжайте. Я слушаю.

— Да, хотела, — заявила Велта. — Хочу посоветовать вам внимательно изучить архивы СД в Лиепае, если они сохранились. Правда, по ним он значится не Шредером, а Бодниексом, следователем СД. Так его называл и мой отец.

Круминь раскрыл конверт с фотокарточками, высыпал их на стол и выбрал две, на которых был изображен Гунар. На одной — поливающим клумбу с цветами в садике небольшой виллы. На второй — у автомашины, раскуривающим трубку.

— Это ложь? — спросил Круминь, показывая фотографии Велте.

— Да, — согласилась она. — Отец хотел похвалиться матери, как он живет. Но это неправда.

— Где работает Гунар?

— Мойщиком автомашин в мотеле. Там он и сфотографирован. Конечно, у чужой машины. А эту виллу обещали мне, если я успешно выполню задание.

Велта умолкла, опустила голову и заплакала. Круминь подал ей стакан воды. Она выпила, тяжело поднялась со стула и направилась к выходу. У двери ее ожидал Величко.