Человек из прошлого

Глава 1. Шины для трофейного «Хорьха»

Старший оперуполномоченный Валентин Рожнов вел подозреваемого от самого железнодорожного вокзала. Прибыл он сюда для того, чтобы раздать постовым милиционерам распечатанный в нескольких экземплярах словесный портрет разыскиваемого опасного преступника Игната Коноваленко по кличке Конь, подозреваемого в убийстве с особой жестокостью доктора Гладилина и его дочери, совершенном в Академической слободе. И вот на тебе, нежданно выпадает козырная карта: как только Валентин отошел от красного двухэтажного здания вокзала и вошел в тенистый привокзальный сквер, то увидел с правой стороны от себя, подле фонарного столба, фигуранта, курившего папиросу. По крайней мере, он полностью отвечал словесному портрету, копии которого Валентин Рожнов только что раздавал: мужчина лет тридцати, славянской наружности, рост сто семьдесят – сто семьдесят пять сантиметров, телосложение нормальное. Волосы темные, лицо овальное, нос с горбинкой. Имелась у него и особая примета, которую старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством Управления МВД по городу Казани Валентин Рожнов видеть в настоящее время, конечно же, не мог: это типичная зековская татуировка на правом плече – «вилы». Как было отмечено очевидцем, видевшим наколку у преступника, выполнена она была весьма изящно, даже со вкусом. «Вилы» один из старейших символов воровского сообщества, служивший отличительным знаком матерых уркаганов. А значит, преступник, носивший столь памятную наколку, – весьма авторитетная и опасная личность.

Можно было бы Игната Коноваленко задержать, и Валентин вполне сумел бы с такой задачей справиться: опыт подобных арестов за его плечами имелся немалый. Но после некоторого колебания он решил, что благоразумнее будет (если удастся) проследить за Конем и выявить его берлогу, в которой тот скрывается от милиции. Не исключено, что кроме него самого в тайном месте хоронятся и другие разыскиваемые преступники. А еще в ней могли быть припрятаны вещи и деньги, похищенные у доктора Гладилина. А это уже неопровержимые улики, доказывающие причастность Коноваленко к ограблению и убийствам.

Тем временем человек, похожий на Игната Коноваленко, перешел неторопливым шагом Протоку и бодро направился к Ярмарочной площади. Постоял немного на трамвайной остановке и, дождавшись трамвая номер девять, вошел в салон вместе с остальными пассажирами. Старший оперуполномоченный Рожнов запрыгнул в трамвай последним, буквально втиснувшись в закрываемые двери.

На Ленинском мосту через реку трамвай немного постоял из-за проведения каких-то ремонтных работ, препятствующих транспортному движению. Затем, трескуче просигналив, трамвай последовал далее уже без вынужденных задержек, высаживая пассажиров на положенных остановках. Подозреваемый находился в задней части вагона и, держась за поручни, равнодушно посматривал в окно. Окружающее его не интересовало. За три остановки до конечной станции опер Валентин Рожнов вдруг поймал на себе взгляд преследуемого фигуранта: тот без всякого выражения посмотрел на Рожнова и равнодушно отвернулся, демонстрируя всем своим видом, что никакого интереса случайный пассажир у него не вызывает.

На остановке «Улица Сталинградская» фигурант сошел. Следом за ним, немного помедлив, покинул трамвай и Валентин. Подозреваемый бодрым уверенным шагом потопал в сторону поселка Караваево, застроенного частными деревянными строениями и длинными бараками.

Старший оперуполномоченный Рожнов, держась на значительном отдалении, зашагал следом. Миновали первые дома, стоявшие у самой дороги, затем бараки, далее огороды с амбарами. Подозреваемый входил в лабиринт из недостроенных и порушенных строений с деревянными постройками непонятного назначения. Опасаясь, что фигурант может ускользнуть, Валентин немного прибавил шагу и тотчас об этом пожалел: человек, похожий на отсидевшего за грабеж Коня, быстро оглянулся и стремительно побежал. Рожнову ничего не оставалось, как ринуться следом…

Отставной подполковник Клементий Осипович Филенков, бывший заместитель начальника штаба полка, кавалер ордена Красного Знамени и иных правительственных наград, был несказанно счастлив. Он наконец-то добыл шины для своего красавца – трофейного немецкого «Хорьха» тридцать девятого года выпуска – с никелированной двукрылой фигуркой на капоте и логотипом фирмы Нorch на самом его носу. Добыть такую резину на колеса было делом нелегким: подобных шин советская промышленность не выпускала, а в радиусе трисот километров не было ни одной схожей модели. Те немногие, что разъезжали по городу, были других «мастей». Однако отставному подполковнику все-таки удалось заполучить немецкую резину. Знакомый майор, владевший трофейным Volkswagen Käfer, предназначенным для обычных бюргеров, посоветовал обратиться к своим знакомым, торговавшим запчастями немецких автомобилей, что, собственно, Клементий Осипович и сделал. А еще через несколько дней он стал обладателем трех почти новеньких шин.

Автомобиль «Хорьх» – машина замечательная. Восемь рабочих цилиндров, девяносто две лошадиных силы. Двигатель – просто зверюга! Независимые подвески, гидравлические тормоза… За передними креслами – настоящий салон отдыха: мягкий диван с подлокотниками, обтянутый кожей, удобные дверцы. Правда, имеется пара недостатков: разгоняется машина не быстро и ход у нее тяжеловат. Хотя, с другой стороны, изъянами такие вещи тоже не назовешь, к мощной машине следует привыкнуть.

Подполковник вышел из квартиры во двор, где находился гараж, и открыл длинным ключом металлическую дверь, после чего широко распахнул дребезжащие ворота. Отлично отдраенная машина сверкала черным лаком. Клементий Осипович сел в водительское кресло и повернул в замке зажигания ключ. Машина басовито заурчала и завелась. Низкий гул двигателя был приятен на слух, и вообще, «Хорьх» вызывал уважение одним своим видом. Полковой заместитель начштаба Клементий Филенков пригнал автомобиль из освобожденного от нацистов немецкого города Баутцена. Трофей был непростым, не какой-нибудь там «Опель-кадет». Заполучить его в собственность оказалось для подполковника непросто: на «Хорьх» вдруг положил глаз прямой начальник Клементия Осиповича – генерал-лейтенант танковых войск Иван Петрович Морчагин. Пришлось проявить характер, чтобы отстоять свой трофей. И по сей день – хотя времени после того разговора прошло немало – вспоминать об этом очень не хотелось… Неприятный получился разговор.

Клементий Осипович включил первую передачу и выгнал автомобиль из гаража. Заперев ворота, вернулся к машине, обошел ее со всех сторон, как если бы высматривал изъяны, и, убедившись, что она идеальна, сел за руль. Тронулся плавно, без рывков. На улице пустынно. Лишь вдалеке виден грязный зад маршрутного автобуса, везущего заводских рабочих на вторую смену.

Филенков включил вторую передачу. Разогнавшись, переключил на третью. Машина двигалась плавно, мягко, несильно покачивалась на рытвинах и кочках. А ведь правду говорят: водить хорошую автомашину – настоящее удовольствие, мало с чем сравнимое. Еще не зная точно, куда он держит путь, Клементий Осипович повернул на улицу Побежимова, и тут неожиданно прямо под колеса автомобилю выскочил невесть откуда возникший человек. Филенков резко нажал на педаль тормоза. Тяжелый «Хорьх» недовольно заскрипел тормозами, по ушам неприятно ударил свист новенькой резины. По инерции Филенкова бросило вперед, и он сильно ударился грудью о руль. Прямо перед собой Клементий Осипович рассмотрел перекошенное от страха лицо молодого мужчины. Послышался громкий удар, каковой случается при ударе легковесного предмета о крепкий металл, и мужчина, подброшенный в воздух, отлетел прямо на дерево, росшее на обочине, крепко ударившись о ствол спиной.

Тяжелый «Хорьх» все же остановился. Подполковник запаса какое-то время ошарашенно смотрел через ветровое стекло на убегающую вдаль полоску асфальта, не до конца осознавая произошедшее, затем распахнул дверцу и буквально вывалился из автомобиля. На нетвердых ногах подбежал к лежащему у дерева человеку. Мужчина лежал в неудобной позе, подогнув под себя поломанные руки, как манекен из папье-маше или какая-нибудь старая гипсовая кукла, которую вместе с другими игрушками грубо высыпали на пол из картонной коробки. Смертей замначштаба полка Филенков за войну повидал немало, поэтому не стал наклоняться над мужчиной и щупать на запястье пульс. Такая необходимость отсутствовала. Человек был мертв.

Покатался на автомобиле…

Мужчина, схожий по приметам с разыскиваемым уголовником по кличке Конь, домчавшись до улицы Побежимова, стал перебегать ее, и тут на него, громко заскрипев тормозами, налетел большой черный автомобиль иностранного производства. Конь, если это действительно был он, отлетел на несколько метров в сторону и со всего маху хрястнулся спиной о ствол дерева. Даже если бы он выжил после удара о капот черного автомобиля, то сильнейший удар о ствол дерева наверняка переломил бы ему позвоночник, исключив страдания вместе с возможностью сохранить жизнь. Так оно и произошло в действительности: когда Валя Рожнов подбежал к сбитому автомобилем мужчине, тот уже не дышал и смотрел застывшими глазами куда-то поверх домов. Рядом с телом стоял мужчина лет сорока, очевидно, владелец черного автомобиля, и с убитым видом смотрел на труп.

– Пустая же была улица… Ни машин, ни прохожих. Он выскочил совершенно неожиданно, как черт из табакерки, и в точности под самые колеса, – не глядя на старшего оперуполномоченного Рожнова, мрачно произнес владелец черной заграничной машины. – Я ничего не смог поделать… Дал по тормозам, а что толку? Машина-то по инерции дальше движется. Ну откуда же он тут взялся!

Владелец «Хорьха» взмахнул одной рукой, словно птица с перебитым крылом, и уныло опустил голову.

Валентин наклонился над трупом. Тонкий джемпер, надетый поверх клетчатой рубашки, был перепачкан и порван. Ворот рубахи был расстегнут, обнажая правую ключицу. Старший оперуполномоченный Рожнов оголил правое плечо и выругался:

– Черт!

Тюремной наколки в виде «вил» на правом плече не наблюдалось. Это был не Конь…

– Что вы сказали? – озадаченно спросил владелец черной автомашины, не поняв слов Рожнова.

– Это я не вам, – удрученно посмотрел на него Валентин. Их лица сейчас были похожи. Оба выглядели подавленными и совершенно не представляли, как им поступать далее.

Клементий Осипович Филенков винил себя за то, что угораздило же его приобрести новые автомобильные покрышки. (Век бы их не видеть! Ведь жил же как-то целый год без резины, не катался все это время, вот пусть машина и дальше стояла бы в гараже до второго пришествия!) Проклинал себя и ругал последними словами, что вообще пригнал машину в город из-за тридевяти земель, что было непросто. Да лучше бы она досталась генерал-лейтенанту танковых войск Морчагину. И главное, бывший начштаба полка упрекал себя в том, что выехал на «Хорьхе» именно в этот час (видишь ли, не терпелось ему прокатиться; вот и докатался!). А ведь за полчаса до поездки приходил сосед и предлагал распить бутылочку с хорошей закусью, так решил сослаться на несуществующие дела, чтобы только прокатиться с ветерком. Сидел бы сейчас пьяненький за столом да кушал бы малосольную селедочку с лучком и ломтем черного душистого хлеба!

А капитан Рожнов ругал себя последними словами за то, что дал себя спалить не очень-то и опытному по части обнаружения слежки подозреваемому. Недооценил, стало быть, фигуранта. Считал непростительной ошибкой, что побежал за предполагаемым преступником, а тот оказался другим человеком. И если бы он, Валя Рожнов, не преследовал бы неизвестного, тот был бы сейчас жив.

Глава 2. Откуда гроши, товарищ?

Еще через час после звонка в городское Управление МВД на место происшествия прибыла следственно-оперативная группа во главе с начальником отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством майором милиции Щелкуновым. Хмуро посмотрев на подчиненного, Виталий Викторович спросил:

– Значит, ты видел, как все случилось?

– Так точно, товарищ майор. Я за ним следить начал, перепутал его с Игнатом Коноваленко, а когда он попытался от меня скрыться, я его решил задержать. Вот он и выскочил на дорогу, когда по ней машина проезжала, – указал он на помятый капот «Хорьха», подле которого стоял унылый водитель. – Ну она его и сбила.

– Водитель, выходит, не виноват? – глянул майор Щелкунов на владельца «Хорьха».

– Получается, что нет, – ответил Рожнов.

– Хорошо. Занимайся этим делом. О первых результатах доложишь мне сегодня вечером, – приказал Щелкунов, направляясь к служебной машине. – А мне в главк сейчас нужно.

– Есть!

При осмотре трупа в карманах его брюк были обнаружены пять тысяч рублей. Весьма приличная сумма – месячная зарплата профессора после повышения окладов и заработных плат сорок седьмого года! Такие деньги просто так не заработаешь, хотелось бы узнать, где и каким образом он их заполучил.

Требовалось разобраться, что такого этот человек натворил, если вынужден был спасаться бегством… Как ему удалось засечь за собой слежку, и откуда у него взялась столь приличная сумма денег. К тому же старшего оперуполномоченного Валентина Рожнова угнетало чувство вины. Ведь это практически из-за него молодой мужчина угодил под машину. И не веди он за ним слежку – не было бы и наезда на него, закончившегося смертельным исходом. Очень хотелось разобраться и узнать, что это был за человек, понять его, узнать его тайны и тем самым снять с себя вину. Хотя бы частично. Ведь если это был законопослушный гражданин, то Валя, конечно, в какой-то степени виноват в том, что произошло, хотя погибшего никто не гнал под колеса автомобиля. А вот если это был преступник – а то, что он побежал, и приличная сумма денег в карманах указывают именно на это, – то чувство вины было бы у Валентина меньше. Если бы вообще не сошло на нет…

Перво-наперво Рожнов решил выяснить, кто был этот человек, чем занимался, воевал ли, имел ли родственников и семью. На какие-то вопросы он в скором времени получил ответы, на какие-то информации имелось маловато. Дня через три после начала оперативно-разыскных мероприятий, расспросив половину поселка и поговорив с людьми, которые лично знали потерпевшего, Рожнов выяснил следующее…

Сбитого «Хорьхом» человека звали Эдуардом Альбертовичем Кочемасовым. Ему было полных двадцать девять лет. Женат не был. Родители его давно умерли. Был у него двоюродный брат лет на десять старше его, проживал на Кубани, и связи с ним Кочемасов не поддерживал. Если не считать редкие поздравительные открытки на праздники…

До войны и во время нее Эдуард работал на двадцать втором заводе имени Горбунова инженером-испытателем и числился у начальства на хорошем счету. А до этого являлся студентом самолетостроительного факультета городского Авиационного института, который окончил в тысяча девятьсот сороковом году. Поскольку работа на оборонном предприятии давала бронь, то участия в Великой Отечественной войне Кочемасов не принимал. В тысяча девятьсот сорок шестом году Эдуард был уволен с завода за какую-то провинность. За что конкретно инженер-испытатель Кочемасов был уволен с оборонного завода, Рожнову точно узнать не удалось. Люди, с которыми он беседовал, говорили, что Эдуард по какой-то причине стал часто возражать начальству, и его попросту вынудили уволиться, как это и бывает, когда начальство сильно разобидится.

Наиболее откровенно выразился старый мастер цеха по фамилии Протасов:

– А нечего было буром переть против Георгия Леонидовича! Самым умным хотел показаться, вот и схлопотал по сопатке. Георгий Леонидович мужик неплохой, понимание имеет. Просто так обижать не станет… Но не любит, когда молодые его жизни учат…

– А кто такой этот Георгий Леонидович? – поинтересовался у мастера Валентин. На что тот, подняв брови, удивленно воскликнул:

– Нашего главного инженера не знаешь? Тогда что я перед тобой распинаюсь? Да его весь город знает!

И ушел, не желая дальше разговаривать. Другие же, кто работал вместе с Эдуардом Кочемасовым, отмалчивались и на вопросы капитана Рожнова лишь пожимали плечами.

После увольнения Эдуард Кочемасов без всяких метаний по городским предприятиям и попыток найти подходящее его образованию место устроился (причем не сразу после увольнения, а через три недели) чертежником в какое-то захудалое конструкторское бюро, расположенное недалеко от его дома. Что особо удивительно, на совершенно мизерную зарплату. Хотя, конечно, мог подобрать себе место куда более значимое и высокооплачиваемое – нехватка мужчин с высшим образованием была в городе, потерявшем за годы войны каждого третьего мужчину, призванного на фронт, весьма ощутимой. Можно предположить, что не хотел Эдуард обременять себя серьезной и ответственной работой, соответственно, хорошо оплачиваемой и уважаемой у большей части населения. Однако, судя по его дорогой одежде – шерстяной джемпер тонкой вязки, широкие бостоновые брюки и хромовые ботинки на микропористой подошве, – он имел привычку хорошо одеваться и денег на свой внешний вид не жалел. И ему их вполне хватало, чтобы выглядеть весьма успешной личностью.

В послевоенное время, когда многим гражданам временами едва хватало на кусок хлеба, богатая одежда выглядела непростительным расточительством. А для сотрудников милиции являлась некоторым основанием, чтобы присмотреться к такому человеку попристальнее. После опроса свидетелей выявился прелюбопытнейший факт: Эдуард, оказывается, был завсегдатаем ресторана при гостинице «Столица» на улице Баумана. И ужинал в нем раза три в неделю, заказывая самые изысканные и дорогие блюда.

Валентин Рожнов решил поговорить с сотрудниками ресторана, и первый, кому он задал вопросы, был пожилой метрдотель. Внимательно выслушав старшего оперуполномоченного, тот погладил широкой крестьянской ладонью седую благообразную бороду и ответил:

– Эдуард Альбертович личность для нас известная. Почитай, каждый вечер он у нас ужинает. Мы его между собой барином называем.

– Отчего так?

– Чаевые щедрые дает. Не скупится! Официантам по десятке оставляет, а то и по четвертной! Это когда у него настроение радушное.

– А вы его лично знаете? – поинтересовался Валентин Рожнов.

– Его, почитай, все у нас знают, – уважительно ответил метрдотель. И почтение это относилось не к Рожнову, пребывавшему при исполнении служебных обязанностей, а к Кочемасову. – Хороший он человек, Эдуард Альбертович.

– И как долго он у вас… ужинает? – уже прощаясь с пожилым метрдотелем, задал вопрос Рожнов.

– Да, пожалуй, с того самого момента, как мы открылись, – почти сразу последовал ответ.

– А когда вы открылись? – поинтересовался Валентин.

– В ноябре сорок шестого, – снова не стал медлить с ответом пожилой метрдотель.

Проживал Эдуард на Правопроточной улице в двух кварталах от конструкторского бюро, в котором работал. И до ресторана на Баумана от дома было тоже два квартала. Случалось, что Кочемасов еще и завтракал в этом ресторане, и обедал, благо и дом, и работа находились поблизости. А ведь до сорок седьмого года (когда коммерческие цены стали значительно меньше разниться с государственными) стоимость ресторанных блюд кусалась! Остается задаться вопросом: все это было возможно купить на зарплату простого чертежника? Такого не бывает даже в кино…

Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом городского Управления МВД поставил себе задачу выяснить, откуда у рядового чертежника Кочемасова появились излишние финансы на хорошую одежду и частые ужины в ресторане. И почему он вдруг побежал, когда заприметил за собой слежку?

Следовало крепко подумать, как рациональнее использовать рабочее время, чтобы осуществить намеченное. Ведь кроме оперативно-разыскных действий по делу Эдуарда Кочемасова приходилось параллельно вести еще прочие текущие дела, каковые в отделе по борьбе с бандитизмом никогда не заканчивались…

Глава 3. Откуда взялся ключ?

Текущих дел, которыми занимался отдел по борьбе с бандитизмом городского Управления милиции, было не одно и не два. А целый десяток на каждого сотрудника! Главным же на данный момент было дело об убийстве доктора Гладилина и его дочери, случившееся в Академической слободе в апреле нынешнего 1948 года. Оперативно-разыскные и следственные действия входили в стадию завершения. По крайней мере, были известны его фигуранты: бывший зек Игнат Павлович Коноваленко по кличке Конь, его приятель Семен Яковлевич Шиловский и Вениамин Иванович Мигуля. Все трое проживали в Академической слободе, а Вениамин Мигуля – самый молодой из троих подельников, подозреваемых в убийстве, – был даже соседом доктора Гладилина и проживал через трехэтажку от его дома.

Обстоятельства дела заключались в следующем…

В пятницу шестнадцатого апреля в середине дня в городское отделение милиции, в ведении которого находилась Академическая слобода, вбежала растрепанная женщина и с криками: «Убили, убили!» стала метаться по дежурной части. Когда к ней вышли сотрудники милиции, она путано объяснила, что в доме ее дяди, где она проживает, произошло двойное убийство: убили дядю Степана Гавриловича Гладилина и его дочь, ее двоюродную сестру Марию.

– Самой-то меня дома не было, – принялась она сбивчиво рассказывать, когда немного успокоилась. – Накануне я была в гостях у подруги, засиделись мы с ней, и мне пришлось заночевать у нее, а когда я вернулась домой, то увидела, что дядя и сестра мертвы, и кругом кровь, кровь, – растирая по щекам обильные слезы, в заключение промолвила она. После чего уже не на шутку разрыдалась в неуемном горе, и ее пришлось успокаивать с помощью настойки валерианы.

На место преступления немедленно выехали оперуполномоченный капитан милиции Ситдиков, старший лейтенант Кудрявцев из следственной группы и эксперт-криминалист Вероника Солодухина.

Свое название Академическая слобода получила от Духовной академии, открывшейся на границе Русской Швейцарии[1] еще в середине девятнадцатого века. В тихом зеленом районе с множеством аллей в частных домах проживали университетские профессора, потомственные дворяне, чиновники высокого ранга, а также люди духовного звания. Слобода во все времена славилась тишиной и спокойствием. Если что и могло нарушить безмятежное проживание в этом районе, так это утреннее назойливое пение соловья. Происшествия в слободе случались крайне редко и воспринимались жителями как незаурядное событие.

Добротный, срубленный из толстых сосновых бревен одноэтажный дом с мезонином на улице Чехова был одним из тех, что облюбовали для себя еще с довоенных времен известные ученые, университетские профессора, а также видные эскулапы города. Конечно, городские застройки значительно потеснили район, он был не столь зеленым, как сто лет назад, но оставался все таким же тихим и интеллигентным.

Когда милиционеры вошли в дом, то были поражены царящим в нем беспорядком. Конечно, они видели, какими бывают дома и квартиры после ограбления, но чтобы до такой степени, когда все было выворочено и разбросано, – такое встречалось нечасто.

Стараясь не ступать на раскиданные вещи, милиционеры прошли в первую комнату, – в доме она выполняла роль зала. Здесь размещались диван, стол со стульями, громоздкий книжный шкаф и старомодный пошарпанный комод. Содержимое шкафа и комода валялось на полу.

Из зала вело несколько дверей, и все они были распахнуты настежь.

Первая дверь была в спальню хозяина дома. Здесь грабители искали добычу более тщательно, а что преступников было несколько – в этом уже не оставалось никаких сомнений. В спальне профессора Гладилина тоже стоял комод, и все ящики его были выдвинуты, а их содержимое либо было переворошено, либо брошено на пол. На комоде лежали несколько пустых небольших коробок от брошей и прочих дамских украшений, очевидно, оставшихся после докторской жены. В шкафчике возле кровати также был выдвинут ящик и открыты обе дверцы. Было видно, что домушники искали деньги даже в нижнем белье Степана Гавриловича, поскольку городские обыватели имеют частую привычку прятать купюры именно в белье. Словом, все было перевернуто вверх дном, но это было не главным в спальне. Главным был труп хозяина дома, врача городского окружного госпиталя и вдовца Степана Гавриловича Гладилина. Профессор лежал ничком на полу в луже крови рядом с фотографией в рамке с разбитым стеклом. На фотографической карточке были запечатлен Степан Гаврилович лет на двадцать моложе в окружении трех врачей.

Поза ничком и разворошенная постель Гладилина говорили о том, что, нанеся Степану Гавриловичу несколько смертельных ран, предположительно, топором, грабители попросту столкнули его с кровати, когда искали под матрасом и в постельном белье припрятанные сбережения. Более внимательный осмотр трупа хозяина дома показал, что смертельным был первый же удар топором, а два других были нанесены уже по мертвому телу. Поэтому выражение лица доктора было безмятежным: он никак не ожидал нападения и, скорее всего, спал глубоким сном. А вот его дочь, чья комната находилась по соседству, очевидно, пробудилась, когда услышала, что в спальне отца творится что-то неладное. Она поднялась со своей постели, и тут в ее спальню ворвались грабители, после чего нанесли ей по лицу и голове несколько рубленых ран топором. Когда же эксперт Вероника Солодухина стала осматривать ее, оказалось, что дочь хозяина дома еще жива, что выглядело настоящим чудом. Более того, женщина могла говорить…

Немедленно отправили машину за скорой помощью, и, пока дожидались врачей, оперуполномоченный Ситдиков задал Марии несколько важных вопросов. Решился капитан на такой шаг не сразу, поскольку повреждения головы и лица были столь очевидны и выглядели настолько ужасно, что расспрашивать потерпевшую поначалу не поворачивался язык. Но продолжить работу было крайне необходимо, ведь она могла сообщить весьма важные сведения для ведения дальнейших оперативно-разыскных мероприятий. А когда необходимо для дела, то всякая деликатность должна отступать в сторону.

Наклонившись к умирающей женщине, Ситдиков задал вопрос:

– Вы видели нападавших?

– Да, – прошелестела губами пострадавшая.

– Сколько было нападавших, можете сказать? – снова спросил капитан Ситдиков, стараясь не смотреть на изуродованное лицо и голову потерпевшей.

Женщина неуверенно ответила:

– Кажется, их было трое.

– Кажется или все-таки точно видели? – заметно волнуясь, переспросил оперуполномоченный Ситдиков.

– Все так быстро произошло… Может, их было и больше, но я видела троих, – ответила женщина.

– Вам знакомы преступники? – поспешил задать следующий вопрос капитан милиции, отмечая, что потерпевшая слабеет и вот-вот потеряет сознание или, не ровен час, умрет. – Может, вы где-то с ними встречались? Или случайно видели их на улице?

Пострадавшая с трудом ответила:

– Двоих нападавших я не знаю… а вот третьего, самого молодого… я видела на нашей улице.

– Может, знаете, как его зовут? Можете сказать, сколько ему было лет? – заметно волнуясь, переспросил оперуполномоченный Ситдиков.

Пострадавшая не ответила, кажется, она его не слышала. Просто безразлично смотрела прямо перед собой.

Скорая помощь приехала, врачи, похлопотав над Марией, погрузили ее на носилки, и там, в машине, не доехав до больницы что-то около трехсот метров, она умерла.

Поскольку преступление было резонансным – доктор Гладилин был в городе лицом известным и со связями, – дело передали в городское Управление МВД. Попало оно, как этого и следовало ожидать, в отдел по борьбе с бандитизмом. То есть в руки майора Щелкунова. Виталий Викторович начал с того, что вновь допросил племянницу доктора Гладилина. Звали ее Эльвирой Поликарповной Полищук. Та показала, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля дома она не ночевала, а когда вернулась домой около часу дня, то обнаружила дядю и двоюродную сестру с ранами на теле, а в доме царил полнейший разгром. И она тотчас побежала в милицию.

– А где вы были все это время, позвольте спросить? – вежливо поинтересовался у допрашиваемой майор Щелкунов.

– У подруги, – охотно ответила Полищук. – Мы давно не виделись, разговорились и не заметили, как наступила ночь. Она предложила заночевать у нее, я и согласилась…

– И правильно сделали, что согласились переночевать. Ночью ходить по городу небезопасно, – одобрительно произнес Виталий Викторович, не понимая еще, почему к Эльвире Полищук у него возникает чувство недоверия и ему кажется, что она либо лукавит, либо чего-то недоговаривает. Вроде бы и мимика у нее правильная, и говорит спокойно, не жестикулирует. И все-таки что-то не вяжется… Так бывает: встречаешь незнакомого человека, и почти сразу к нему возникает либо симпатия, либо антипатия. Хотя еще ни о чем не поговорили и друг друга совсем не узнали. И откуда таковое предубеждение берется – поди пойми. – А как зовут подругу? – в том же одобрительно-доброжелательном тоне спросил майор Щелкунов.

– Катя, – ответила Полищук и в свою очередь задала вопрос: – Вы мне не верите?

– Ну что вы… – даже как-то слегка обиделся (для вида) Виталий Викторович. – Как вы можете так говорить… – И тотчас задал новый вопрос: – А где живет эта Катя?

– На улице Батурина, под самым Кремлем, – ответила допрашиваемая, покосившись на майора милиции. Однако по его бесстрастному лицу определить что-либо было никак нельзя.

– И правда, далековато от вашего дома, – заметил Виталий Викторович, отметив для себя, что надо будет непременно проверить, действительно ли была племянница убитого доктора Гладилина у подруги Екатерины в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И хотя особого недоверия к словам Эльвиры Полищук у майора Щелкунова не имелось, но она ему все больше и больше не нравилась…

В доме доктора Гладилина после нападения преступников, со слов его племянницы Полищук, пропало много вещей, о чем была сделана довольно подробная опись. Помимо денег в сумме трех с половиной тысяч рублей, что лежали в правом ящике стола в кабинете доктора в мезонине, пропали золотые сережки, золотой перстенек с рубиновым камушком и брошь, принадлежавшие его покойной супруге. Грабители также унесли все украшения ее двоюродной сестры – какие точно, кроме золотой цепочки с кулоном в виде сердечка, Эльвира Полищук не помнит, а также столовое серебро на шесть персон: ложки, вилки, ножи и два посеребренных подстаканника.

Собственно, ничего больше племянница не знала. Про нее же было известно (тут весьма постаралась младший лейтенант Зинаида Кац из следственной группы), что проживает Эльвира Полищук у своего дяди с 1939 года. В этом году скоропостижно скончалась в возрасте пятидесяти шести лет жена доктора Гладилина, и позже в этом же году сгорел дом Эльвиры Полищук вместе с ее родителями. Дело это было громким – в ходе следствия было выяснено, что это был поджог, однако преступников не нашли, и дело так и осталось нераскрытым.

Дочь доктора Маша в тридцать восьмом году успешно окончила институт, вышла замуж и уехала с супругом в Ленинград. Оставшись вдовцом, доктор Гладилин проживал один, и когда племянница Эльвира в возрасте семнадцати лет, потеряв родителей, осталась одна, Степан Гаврилович взял ее к себе.

Когда началась Великая Отечественная война, мужа Марии призвали в армию, и она вместе с другими жителями перед самым началом блокады была эвакуирована из Ленинграда и приехала обратно к отцу. Была она всего-то на несколько лет старше Эльвиры, однако общего языка молодые женщины не нашли, да и не стремились к этому: уж очень они были разными и по характеру, и по жизненным убеждениям. Открыто они не ругались, но восторга от совместного проживания отнюдь не испытывали. Хорошо, что в доме доктора Гладилина было четыре комнаты – тесноты не испытывали, было где разместиться каждому, – а еще имелся кабинет Степана Гавриловича в мезонине, где он предпочитал работать вечерами или просто отдыхать, покачиваясь в кресле-качалке. Если бы Маше и Эльвире пришлось проживать в одной комнате, то разногласий между молодыми женщинами избежать было бы невозможно.

Маша с возрастом стала очень похожа на мать, и Степан Гаврилович души не чаял в дочери. Ничего для нее не жалел. А племянница Эльвира с приездом Маши сделалась кем-то вроде приживалки. Оно и понятно: племянница, как ни крути, отнюдь не родная дочь. К примеру, дочери от Гладилина сережки золотые в подарок, а племяннице – кулечек с конфетами. Дочери – обновку, племяннице – обноски.

Когда грянула война, многие жители слободы кормились с огородов да живностью дворовой: держали курочек, гусей, уток, а кое-кто – и дойных коров. Профессор кафедры биологии Государственного университета Красильников, к примеру, обзавелся даже двумя коровками и, говорят, втихаря приторговывал молочком. Разумеется, что не сам выстаивал за прилавком на базаре, зазывая покупателей громким басом (это был бы, конечно, перебор для университетского профессора), а занималась этим его верная супружница. Доктор Гладилин никакую живность не держал, однако огород перед окнами дома был, и весьма неплохой и довольно ухоженный. Да еще пара яблонек имелась и одна старая скороспелая груша в самом конце крохотного сада. Случалось, не единожды, что тыквенная каша с голодухи выручала, да картошечка печеная, да еще яблочки моченые собственного приготовления. Впрочем, Степан Гаврилович с дочерью и племянницей в сравнении с другими горожанами не шибко голодали. В войну многие жители Академической слободы и с прилегающих улиц к нему обращались за медицинской помощью. А это значило: кто хлебца принесет за прием, кто яичками отблагодарит. А кто и курочку занесет в знак особой признательности.

После войны сделался доктор Гладилин заместителем главного врача в своей родной клинике. В сорок седьмом прибавили зарплату. И вместо шестисот пятидесяти рублей Степан Гаврилович стал получать на руки около двух тысяч – сумма, на которую после понижения рыночных и коммерческих цен на продуты питания в декабре 1947 года вполне можно было прожить.

Следующим свидетелем, которого нашел оперуполномоченный капитан Ситдиков, когда дело находилось в городском отделении, был сосед доктора Гладилина Архип Филиппович Картузов. Его дом стоял наискосок от дома Степана Гавриловича, и из кухонного окна вполне можно было видеть дом Гладилиных.

Архип Картузов оказался дедом, которому в этом году стукнуло ровно девяносто годков. Когда майор Щелкунов допрашивал его, Архип Филиппович уже успел принять на грудь в два захода сто пятьдесят граммов самогону и был весьма словоохотлив. Правда, из-за отсутствия зубов было довольно трудно разобрать, что он говорит.

– Скажите мне, Архип Филиппович, вы, случайно, ничего не заприметили во дворе и возле дома Гладилина ночью с пятнадцатого на шестнадцатое апреля.

– Интересуетесь, значить… А я аккурат, штало быть, на куфне щидел, попить мне што-то захотелошь, – ответил на вопрос Виталия Викторовича старик Картузов. – И вот вишу: выходют из докторшкого дому трое. Все мужеского полу и ш котомками. И шашть дворами, только их и видели…

– И вы ничего не заподозрили, когда увидели ночью троих с котомками? – поинтересовался майор Щелкунов, кое-как разобравший, что ему поведал дед.

– А шево? – поднял в удивлении седые брови старик и скосил глаза на бутыль самогона, стоящую в углу за занавесью. Очевидно, подошло время, чтобы принять очередную порцию огненной жидкости, но как это сделать при милиционере? Похоже, придется дожидаться его ухода…

На столе на небольшой тарелочке лежал кусок хлеба с тремя тонко нарезанными кусочками сала, надо полагать, что закусь.

– Ну как чего. Какие-то люди выходят с вещами из дома вашего соседа. Такое поведение неизвестных как-то должно насторожить, – попробовал пояснить Виталий Викторович, на что получил исчерпывающий ответ.

– А-а… – протянул Архип Филиппович, оторвав взгляд от бутыли. – Нет, не заподозрил. К доктору щасто незнакомые люди шаштают. Ночью даже… Выпил штакан воды, шухоту в гордле унял, да и шпать потопал.

– С котомками, что ли, шастают? – не без сарказма спросил майор Щелкунов.

– Бывает, што и ш котомками, – вполне искренне сказал Картузов, снова скосив глаза в угол.

Виталий Викторович помолчал, переваривая услышанное, потом задал еще один вопрос старику:

– И вы, конечно, этих троих не знаете?

Картузов пожевал губами:

– Двоих што были пошстарше, нет, не знаю. А вот третий, – старик сделал небольшую паузу, – так тот шибко был похош на Веньку Мигулю, – промолвил Архип Филиппович и указал скрюченным пальцем в окошко: – Ешо тот шкет! Картошку у нас воровал! Ево дом во-он штоит.

Майор Щелкунов глянул в окно по направлению пальца Картузова и задал новый вопрос:

– Точно это был Вениамин Мигуля?

– Не тощно, – призадумавшись, изрек Архип Филиппович. – Зрение уже не то… Вот ежели бы ты меня об том лет двадцать назад шпросил, когда я молодой был, я бы тошно сказал. Но што был похож – тошно.

Виталий Викторович вспомнил предсмертные показания Маши, дочери Гладилина, которая успела сообщить, что самый молодой налетчик был ей знаком. Вот и старик Картузов показал, что тот, что помладше, сильно смахивает на соседа доктора Вениамина Мигулю, семнадцати лет от роду.

Пришло самое время, чтобы пообщаться с этим Мигулей…

Вениамина Мигулю вызвали по повестке, он явился в отдел точно в назначенное время. На молодом симпатичном лице ни намека на беспокойство.

– Проходите, присаживайтесь, – указал майор милиции Щелкунов на стул, стоявший у противоположной стороны стола.

– Вениамин Иванович Мигуля, верно? – начал допрос Виталий Викторович, макнув перо в чернильницу-непроливайку.

– Верно, – отозвался Веня, демонстративно закидывая ногу на ногу, тем самым демонстрируя, что никакого уважения к собеседнику в милицейских погонах, сидящему напротив, он не испытывает. Столь вызывающее поведение свойственно отпетым уркаганам. Неужели этот пацан от них «науки» поднабрался? Те так могли себя вести, многие из них полжизни за решеткой провели, но вот почему так себя вел этот, едва оперившейся малец, было не совсем непонятно. Весьма интересно разворачивается допрос, посмотрим, что он принесет.

– Не подскажете, где вы были ночью с пятнадцатого на шестнадцатое апреля этого года? – сдерживая неудовольствие, спросил майор Щелкунов.

– А где ж мне быть-то? – ухмыляясь, ответил Мигуля. – Дома, конечно, был, спал без задних ног!

– Кто может подтвердить ваши слова?

– Бабка моя старая.

– Бабка? – переспросил Виталий Викторович.

– Ага, – кивнул парень. – Она самая.

– Хорошо… А где ваши родители? – задал новый вопрос Щелкунов.

– Нема родителей, – развел руками Мигуля и нахально уставился в лицо майора: – Еще вопросы имеются?

– Нет, – с легкой улыбкой ответил Виталий Викторович, внутренне собираясь дать допросу иной настрой.

Те, кто знал Щелкунова, внутренне подобрались бы и поостереглись, поскольку столь любезная улыбка не сулила ничего хорошего и означала крайнюю собранность майора и полную готовность нанести ответный удар. Развязного молодого урку следовало поставить на место. «Хотел, чтобы тебя поучили хорошим манерам? Что ж, тогда изволь!»

Улыбку майора милиции Веня счел за слабость и вызывающе усмехнулся: «Вот так с ними надо себя вести! Только такое обращение они и понимают!»

– Почапал до дома я, с утра не жрал! Кишки сводит! Бабка картошки наварила, – поднялся Мигуля.

– Не торопись. У меня еще один вопрос…

– Ну что там еще? – протянул Вениамин.

– Присядь пока.

С недовольным видом качнув головой, Мигуля сел:

– Если только ненадолго.

– Не переживай, ненадолго… Тут вот какое дело, имеется свидетель, который видел тебя возле дома доктора Гладилина в ночь на шестнадцатое апреля. Как раз в ту ночь, когда его убили, – промолвил Щелкунов, отмечая у Мигули непроизвольные движения лицевых мышц.

– Знаю я этого вашего свидетеля, – ухмылка Мигули сделалась еще шире. – Ему в обед сто лет. И что он, старый хрыч, мог видеть в окно ночью? Еще, небось, и в подпитии немалом был?

– Не торопись, это еще не все, – вкрадчиво произнес Виталий Викторович, не спуская с лица Вени глаз и пропустив последние его слова мимо ушей. – Тебя узнала дочь доктора Гладилина.

– Да как она могла меня узнать, когда Конь ее два раза топором по башке приложил… – возмущенно брякнул было Мигуля и тотчас прикусил язык.

Яркая краснота мгновенно разлилась по лицу парня, будто проходивший мимо маляр со всего маху плеснул на него алой краской из своего ведра. Как Мигуля проклинал себя в этот момент за свою несдержанность!

Ах, мусор, подловил все-таки!..

Умеют мусора своими милицейскими приемчиками нужные слова из допрашиваемого вытянуть. Выжидать тоже умеют, когда ты расслабился и уже не ждешь какого-то коварства, а потом в нужный момент скажут то, что заставляет сболтнуть лишнее, после чего становишься обвиняемым.

И как же он мог дать маху, чтобы мусору такое ляпнуть! А ведь предупреждали кореша: «Будь всегда начеку, не сболтни лишнего!» Время вспять не повернуть, а сказанного не воротишь!

Щелкунов удовлетворенно хмыкнул и, продолжая в упор смотреть на парня, задал один из главных вопросов:

– Кто такой Конь?

Красный как вареный рак Веня молчал. Закинутую ногу, которой он демонстративно покачивал, смиренно поставил на пол, – как-то оно само получилось, ладони положил на колени. Сидел, как школьник, который панически боялся вызова к доске. Однако сейчас перед ним был не строгий школьный учитель, что поставит двойку за невыученный урок, а человек, обличенный немалой властью, от которого зависит его дальнейшая участь.

– Говори, иначе будешь один отвечать за оба убийства, я тебе это быстро устрою, – подстегнул вконец растерявшегося Мигулю Виталий Викторович (куда только подевались прежняя Венина бравада и наглость). – За всех лямку будешь тянуть…

– Конь – это кличка. По-настоящему зовут его Игнат Коноваленко, – наконец разлепил губы Веня, что далось ему явно с трудом. Отвечать одному за всех очень не хотелось. Тем более что он лично никого не убивал… – Это дружок Сени Шиловского, моего родственника по матери. Вернее, по ее сестре. Троюродный брат он мне… А Конь этот, Коноваленко то есть, недавно освободился, – сказал Мигуля, сильно волнуясь. – Страшный тип…

– Кто был с вами третий, Сеня Шиловский? – уже догадался майор Щелкунов.

– Он самый, – тихо произнес Веня и опустил голову. Сдавать Шиловского было тяжелее, нежели бывшего зека Коноваленко. Все же родня. Однако сейчас лучше говорить все, что от тебя ждут. Иначе кранты! С этим майором, судя по всему, шутки плохи…

– Кто убивал? – строго спросил майор Щелкунов.

– Я не убивал, – поспешил ответить Вениамин и съежился, словно в ожидании удара.

– А кто тогда? Говори! – жестко потребовал Виталий Викторович, вонзив в него острый взгляд.

– Так Конь убил, – последовал вроде бы искренний ответ самого молодого налетчика. – Сначала доктора, а потом дочку его.

– Поподробнее рассказывай, все с самого начала, – уже приказал майор Щелкунов.

– Ну, мы открыли дверь. Вошли…

– Я сказал – с самого начала, – повторился начальник отдела по борьбе с бандитизмом городского Управления милиции. – Как вы втроем повстречались, где это произошло, кто из вас первый предложил грабануть доктора… Ну и так далее…

– Мы повстречались с Сеней Шиловским около пивнушки на Достоевского, – начал «с самого начала» Мигуля.

– Когда это было? – перебил Веню Виталий Викторович, черканув что-то в своем блокноте.

– В воскресенье одиннадцатого апреля, – ответил Веня, покопавшись в памяти.

– Дальше? – потребовал Щелкунов, подняв голову от блокнота и приготовившись слушать.

– Выпили с ним по кружке пива, потом по второй. Хотели еще выпить, а денег-то и нет больше. Вот Шиловский и говорит, мол, неплохо бы где-нибудь денег раздобыть. «Только вот, – говорит, – где?» Я ему: так я знаю, мол, где деньгами можно разжиться, и немалыми. «И где же?» – спрашивает он меня. «Да у соседа моего, – говорю. – Через дом от меня доктор Гладилин живет, известная личность в городе. У него денег – тыщи! И цацки недешевые имеются, что жене его принадлежали да дочка ныне носит…» Ну то есть кольца, там, сережки, брошки разные… – угодливо поправился Веня, искоса глянув на майора, сидящего напротив и не сводящего с него взора. – Ну, Сеня меня спрашивает: откуда, мол, знаешь? Я ему и отвечаю: верно, мол, говорю, мне об этом племянница этого доктора рассказывала…

– Эльвира? – спросил майор.

– Ну а кто еще? – снова глянул на Виталия Викторовича Мигуля. – У доктора одна племянница имеется – Эльвира.

– Точно говорила? – недоверчиво поинтересовался Щелкунов, испытующе глянув на парня.

– Ага, – последовал ответ. – Со всеми подробностями.

– Это с какой стати она тебе рассказывать будет? – продолжал сомневаться Виталий Викторович.

– Ну у нас с ней это… было… – произвел не очень приличный жест Вениамин Мигуля. – Вот она и разоткровенничалась.

– Я-асно… – протянул Щелкунов, и антипатия к Эльвире Полищук, возникшая с самого начала, укрепилась. Не зря, выходит, она ему сразу как-то не понравилась. Имелось в ней что-то такое необъяснимо дьявольское! – Дальше рассказывай, – потребовал Виталий Викторович, давая понять собеседнику, что отмолчаться не удастся.

– Ну, сидим мы с ним в пивнушке, разговариваем, потом Сеня мне и говорит: надо, мол, Коня дождаться, он на днях из тюрьмы выходит… Человек он в воровских делах опытный, подскажет, что да как. А может, и с нами даже пойдет, ежели интерес к делу проявит. На том и порешили. А Конь этот вышел аккурат на следующий день. Шиловский с ним был давно знаком… Они, значит, свиделись. Пошли в ту же пивнушку, куда мы с Сеней обычно ходим. А перед этим Шиловский позвал меня с собой. На разговор, – добавил Веня понуро. – В пивнушке этой мы и решили доктора обнести. И в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля пошли на дело…

– Кто открыл дверь? – спросил Виталий Викторович, перевернув страницу в блокноте, чтобы сделать очередную запись.

– Я, – глухо отозвался Мигуля.

– Как открыл? – последовал следующий вопрос.

– Ключом… – промолвил Веня, кажется, удивившись такому вопросу.

В свою очередь, этот ответ озадачил уже майора Щелкунова:

– И откуда у тебя взялся ключ?

– Так это… Эльвира мне его дала, – глянул на майора Мигуля.

– С какой целью?

Заданный вопрос был уже излишним: не потому, чтобы Виталий Викторович не догадался об участии Эльвиры в ограблении и, соответственно, в убийстве своего дяди. Просто мозг начальника отдела по борьбе с бандитизмом упорно отказывался верить в такую подлость. Хотя повидал он за время службы в органах всякое…

– Ясное дело: чтобы… это, в дом зайти, – посмотрел на майора милиции, как на малое дитя, Вениамин. – Это ж она подкинула мне идею доктора грабануть. А я уж потом в разговоре с Сеней Шиловским выдал ее за свою…

Теперь подозреваемых в убийстве доктора Гладилина стало четверо. Добавилась Эльвира Полищук, племянница доктора, которую он приютил после смерти ее родителей. Вот таким образом она отплатила за доброту дяди, давшего ей кров и пищу.

После того как взяли Вениамина Мигулю, его подельников Игната Коноваленко и Семена Шиловского и след простыл. В этот же день они были объявлены во всесоюзный розыск, а вот Эльвира Полищук скрываться не собиралась и, когда к ней пришли с арестом и обыском, искренне удивилась.

Обыск ее личных вещей ничего не дал: ни денег, ни вещей, принадлежавших доктору Гладилину, у нее не оказалось.

На следующий день в наручниках молодую женщину привели на допрос к майору Щелкунову. Опустившись на стул, она уверенно посмотрела в лицо майору, что могут позволить себе честные люди. Ее самообладанию следовало бы позавидовать.

– Давайте сразу поговорим по существу, не будем тянуть время… – произнес Виталий Викторович после некоторой паузы. – Советую вам признаться в том, что вы участвовали в ограблении своего дяди и своей двоюродной сестры. Ваше признание поможет вам как-то облегчить ваше дальнейшее и очень незавидное существование в местах заключения. – Молодая женщина демонстративно отвернулась. – Нам во всех подробностях о вашем участии в убийствах и в ограблении рассказал ваш любовник Вениамин Мигуля… Он же нам поведал и о том, что это вы подбили его на ограбление и убийство вашего дяди доктора Гладилина и его дочери Марии! Соседу Мигуле вы передали ключ от двери, благодаря чему преступники сумели без лишнего шума войти в дом. Замысел ваш понятен… Корысть и зависть! Вы решили присвоить себе и дом, и все нажитое.

Повернувшись к майору Щелкунову, спокойно, но очень зло Эльвира Полищук выговорила:

– Никаких ключей от дома доктора я соседу Мигуле не давала, спать с ним не спала и на ограбление Степана Гавриловича никого и никогда не подбивала, – заявила она майору, и тот понял, что с этой гражданкой ему придется повозиться. Признательных показаний от нее черта лысого дождешься! Несмотря на миленькое личико, весьма крепкая особа.

– И что это у вас такое получается? – прищурилась Полищук, словно это она допрашивала майора милиции, а не наоборот. – Этому сопляку Веньке Мигуле вы верите, а мне, взрослой женщине, стало быть, нет?

Было решено произвести обыск у ее подруги Екатерины Мальцевой, у которой она, по ее словам, ночевала с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. Однако и он, к величайшему сожалению Виталия Викторовича, никаких результатов не дал. Зато некоторую пользу от общения с этой Екатериной майор Щелкунов и младший лейтенант Зинаида Кац из следственной группы все же получили.

Когда младший лейтенант Кац спросила, во что была одета Эльвира Полищук, когда пришла к ней, то Екатерина затруднилась ответить и надолго задумалась. Хотя для женщины не свойственно не запоминать, во что была одета ее подруга, да еще та, с которой она долго не виделась. Женщины всегда примечают, кто и во что был одет, а еще они от природы более наблюдательны, нежели мужчины. Появилось сомнение в том, что Полищук была в указанное время у Екатерины Мальцевой. А после дополнительных вопросов выяснилась правда.

– Теперь я задаю вам вопрос напрямую… Вы серьезно подумайте, прежде чем на него ответить, – спросила Зинаида Кац. – Действительно ли в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля этого года Эльвира Полищук ночевала у вас? Предупреждаю, за дачу ложных показаний вы будете привлечены к ответственности по статье девяносто пятой Уголовного кодекса РСФСР, а это до двух лет лишения свободы. Вам нужно страдать из-за человека, который, возможно, причастен к убийству родного дяди и своей двоюродной сестры?

Мальцева, закусив губу, с минуту раздумывала, после чего призналась:

– Не была у меня Полищук в это время. Эльвира приехала на один день позже. Ну и попросила меня, если про нее будут спрашивать из милиции, чтобы я сказала, что она была у меня.

– Вы поступили совершенно правильно, – заметила Кац.

На что Екатерина Мальцева лишь пожала плечами, совсем не сожалея о сказанном.

Пришлось снова побеседовать с Эльвирой Полищук, вызвав ее на допрос уже из следственного изолятора. Однако, как и предполагал Виталий Викторович, разговора не получилось. Полищук, услышав про показания подруги, уже не стала утверждать, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля была у Екатерины Мальцевой, однако где она была и с кем – говорить не пожелала. Одно было ясно: во время убийства и ограбления доктора Гладилина и его дочери в его доме Эльвиры Полищук не было. Узнать, где она была и с кем, было поручено старшему оперуполномоченному Рожнову. Он уже был занят розыском Коня и Сени Шиловского, однако на приказание майора Щелкунова ответил, как и положено подчиненным:

– Есть!

Первым Рожнов отыскал Сеню Шиловского.

Подозреваемый обнаружился в покосившемся сарае позади своего дома: висел в петле уже несколько дней и очень скверно пахнул. Сараюшка был старенький, наверное, поставленный еще дедом Семена Шиловского, и предназначался для хранения дров и разного скарба: пустых мешков, садово-огородного инструмента, деревянных ящиков и прочего барахла. В углу стояла прислоненная к стенке проржавленная велосипедная рама от английского велосипеда «Рудж». В аккурат возле нее на пеньковой веревке висел Семен Яковлевич Шиловский, двадцати шести годов от роду, мало чего путного видевший в жизни, ничего хорошего ни для себя, ни для других не сделавший и неизвестно для чего коптивший небо. Веревка заканчивалась под потолком, куда был вбит крюк неизвестно для каких целей. Впрочем, теперь уже было известно, для каких…

С нахождением одного из фигурантов уголовного дела об убийстве доктора Гладилина и его дочери оперативно-разыскной работы поубавилось. Оно и понятно: одно дело искать единственно оставшегося человека и совсем другое – троих. А когда внимание рассредоточено, результат достигается значительно медленнее.

Вторым был найден тайный любовник Эльвиры Полищук. Человек, у которого подозреваемая по делу провела ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И это был некто Карапетян Ирек Мамедович. Как удалось разыскать его оперуполномоченному Рожнову – то отдельная история. В этом случае можно было сказать лишь одно: умел капитан Рожнов находить нужных людей. За такое умение медали следует вручать. Или поощрять материально, что в городском Управлении МВД случалось крайне редко.

Иреку Мамедовичу было немногим за тридцать. Это был крепкий черноглазый рыжий мужчина с тренированными руками, густо заросшими волосами и, надо полагать, такими же волосатыми ногами. Можно было предположить, что грудь и даже спина также был покрыты ржавыми волосками. Жил Ирек Мамедович недалеко от центрального рынка и там же работал: продавал в палатке сухофрукты на развес и специи в бумажных кулечках. Проведенный у него обыск, санкционированный прокуратурой по заявлению майора Щелкунова, дал вполне ожидаемые результаты. У Карапетяна были найдены, помимо собственных денег и ценных вещей, хитроумно припрятанные три с половиной тысячи рублей, столовое серебро на шесть персон и золотой перстенек с рубиновым камнем, принадлежавший самому Степану Гавриловичу Гладилину.

Подозреваемого Карапетяна задержали и доставили в отдел по борьбе с бандитизмом и дезертирством, после чего майор Щелкунов решил сразу допросить задержанного. Задав несколько вопросов, требуемых в протоколе официального допроса, и тщательно записав их, он спросил:

– Откуда у вас такая крупная сумма денег, золотой перстень и столовое серебро на шесть персон?

Базарный торговец выглядел безмятежным, всем своим видом демонстрировал благожелательность и непонимание того, почему его вдруг задержали. Округлив глаза и ничуть не сомневаясь в правоте своих слов, Ирек Мамедович ответил:

– Послюшай, это мои личные вещи.

– А где вы приобретали, к примеру, вот это? – указал Виталий Викторович на серебряные ложки и вилки.

– Я нэ приобретал, – после недолгого раздумья ответил Карапетян. – Мне это падарили.

– Кто? – мягко поинтересовался майор Щелкунов и уставился на торговца, ожидая ответа.

– Мой дядья, – последовал ответ.

– Он сможет подтвердить ваши слова? – спросил Виталий Викторович с легкой улыбкой.

– Нэт, – сокрушенно покачал головой Карапетян. – Он умер два года назад. Такой хороший чэловэк биль.

Майор Щелкунов тоже сокрушенно покачал головой:

– Я вам сочувствую… А теперь хочу поставить вас в известность, Ирек Мамедович, что столовое серебро, которое, по вашим словам, вам подарил ваш дядя, и перстенек – все это вынесено из дома доктора Гладилина, который вместе со своей дочерью был убит в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля. И раз эти вещи у вас – выдержал значительную паузу Виталий Викторович, очень нужную в данный момент, – то вы, несомненно, причастны к этому двойному убийству. И вполне вероятно, что это именно вы зарубили топором известного в городе человека и его дочь, после чего и похитили ценные вещи, что были найдены сегодня у вас при обыске… Говори, где спрятал топор? – снова выдержав небольшую паузу, уже прикрикнул на Ирека Карапетяна начальник отдела по борьбе с бандитизмом и сдвинул к переносице брови.

– Какой топор? – вытаращил глаза базарный торговец и судорожно сглотнул слюну.

– Металлический! – зло прошипел майор Щелкунов и в свою очередь выпучил на торговца глаза. – Которым ты зарубил доктора и его несчастную дочь!

– Я никого нэ убивал, – с заметным надрывом в голосе промолвил Карапетян и поднял плечи, словно ожидал скорого удара. Видеть в таком положении крепкого и зрелого мужчину было неловко и сердобольно одновременно. Крепкие с виду люди, чем-то напуганные и втягивающие голову в плечи от страха, всегда жалко выглядят…

Виталий Викторович поднялся и пристально посмотрел на Карапетяна сверху вниз. В его серых крупных глазах появился холодный металлический блеск.

– Собирайтесь, – жестко сказал майор.

Короткий приказ, произнесенный начальником отдела по борьбе с бандитизмом, был сродни приговору.

– Хорошо, хорошо, я все расскажу, – заюлил Карапетян. – Все эти вэщи – нэ мои…

– А чьи тогда? – внимательно посмотрел на Ирека Мамедовича Виталий Викторович уже не столь злыми и холодными глазами.

– Это Эльвиры… – негромко произнес Карапетян и посмотрел куда-то в сторону.

– Эльвиры Полищук? – деловито переспросил Щелкунов.

– Да, – последовал короткий ответ.

– Когда она вам их принесла? – задал новый вопрос Виталий Викторович вполне дружелюбно.

– Пятнадцатого апреля вечером, – уже охотно ответил Ирек Мамедович, явно не задумываясь.

– Не ночью? – удивленно поднял брови майор.

– Нэт. Вечером принесла и осталась у меня ночевать. Сказала, чтобы я никому не говорил ап этом.

Разъяснив ситуацию, Карапетян с робкой надеждой посмотрел на хмурого майора и заискивающе улыбнулся.

Признание, сделанное Карапетяном, давало делу совершенно иной оборот, чего майор Щелкунов не ожидал. «Конечно, этот Карапетян тот еще жук, но похоже, что он не врал, – размышлял майор Щелкунов. – Возможно, что он даже не догадывался, что вещи принесены из дома убитых. Выходит, Эльвира обокрала своего дядю вечером, а через несколько часов в дом доктора Гладилина проникли грабители и убийцы, чтобы скрыть следы ее ограбления. Получается, это она навела Мигулю, Коня и Шиловского на дом своего дяди, чтобы прикрыться ими, если их вдруг найдут. Попросту использовала их втемную. Выходит, что главное действующее лицо всей трагедии, случившейся в Академической слободе на улице Чехова, это отнюдь не эта преступная троица, что совершила налет на квартиру доктора, а она – Эльвира Поликарповна Полищук…»

А Конь все никак не находился. Обыскался его опер Валя. Естественно, когда ему на глаза попался человек, похожий по описанию на Игната Коноваленко, Рожнов его повел. И довел до самого трофейного «Хорьха».

Такой вот вышел непредвиденный казус…

Глава 4. Чья кровь на тенниске?

Валентин Рожнов недосыпал, недоедал, но продолжал копать, выясняя подноготную покойного Эдуарда Кочемасова, почему-то пытавшегося скрыться от него и по чистой случайности попавшего под колеса автомобиля, единственного на пустынной дороге. Найденные у Кочемасова в кармане пять тысяч рублей (сумма очень даже внушительная), дорогая одежда и частые, как удалось выяснить, ужины в ресторане при гостинице «Столица» на улице Баумана не давали старшему оперуполномоченному Рожнову покоя. Поскольку гражданин Эдуард Альбертович Кочемасов работал простым чертежником при каком-то захудалом конструкторском бюро, выполняющем простенькие заказы. А рядовые чертежники, увы, не ужинают в ресторанах – по крайней мере, едва ли не ежедневно – и не носят одежду, стоящую несколько зарплат инженерно-технического работника. Не говоря уж о простом рабочем. Конечно, всему этому имелось какое-то логическое объяснение. Но какое? И где его надлежит искать?

Ввиду того, что с Эдуардом Кочемасовым случился несчастный случай, обыск в его квартире не проводился за неимением оснований. Человека сбила машина – где здесь криминал с его стороны? А вот старший уполномоченный Рожнов решил-таки обыск произвести – мало ли что может обнаружиться в квартире такого необычного потерпевшего. Возможно, найдется что-нибудь такое, что поможет ответить хотя бы на вопрос: откуда у простого чертежника столь немалые деньги? А может, прольется свет и на вопрос, чего так опасался Эдуард Кочемасов, что, заметив за собой слежку, побежал незнамо куда сломя голову и не заметил едущей по дороге машины?

Поскольку же разрешения на обыск квартиры старшему оперуполномоченному Рожнову никто бы не дал, Валентин снова решил проявить инициативу, на данный случай уже не очень-то согласованную с законом. Поздно вечером, прихватив с собой электрический фонарик, Рожнов отправился на Правопроточную улицу, где в квартире на втором этаже одного из бывших доходных домов известного некогда в городе купца первой гильдии Меркулова проживал Эдуард. Вскрыть квартиру не составило особого труда – замок был так себе, достаточно было булавки и длинного тонкого гвоздя, чтобы через полминуты старший оперуполномоченный Рожнов уже осматривался в прихожей, подсвечивая себе прихваченным фонариком.

Квартира Эдуарда Кочемасова оказалась хорошей – с двумя большими комнатами и просторной кухней, а еще имелся чулан, который прежними хозяевами использовался как гардеробная. С чулана Валя Рожнов и начал обыск. И не прогадал: в картонной коробке из-под обуви лежала трикотажная синяя тенниска в белую полоску, какую носят физкультурники, участвующие в представлениях на парадах во время больших государственных праздников. Рубашка была перепачканная, с двумя продольными дырками со стороны груди – такие бывает от лезвия ножа. Возле дырок в луче электрического фонарика были заметны давно высохшие бурые пятна, весьма похожие на кровь. Зачем Эдуард Кочемасов хранил эту уже никчемную тенниску – большой вопрос.

Что примечательно, картонную коробку удалось отыскать не сразу, – пришлось изрядно потрудиться. Спрятана она была умело, с завидной выдумкой, в специально выдолбленной нише под окном. Многоопытному старшему уполномоченному Рожнову не впервой приходилось производить обыск, и он, имея к разыскиванию невероятный талант (каким-то неведомым образом чувствовал, где лежит та или иная вещь), едва ее не пропустил. А человек, не ведающей, где искать и каким образом, никогда бы ее не нашел.

Прихватив коробку с тенниской под мышку, Рожнов продолжил обыск, но больше ничего достойного внимания не отыскал. Мебель в квартире Кочемасова была обычная, какая стоит в каждой второй квартире советских граждан. Одежда, что висела в платяном шкафу – да, бесспорно, – была отличного качества, и кое-какая была даже иностранного производства. Это наводило на мысль, что покойный знал, где подобную одежду можно приобрести или, на худой конец, к кому следовало обратиться, чтобы купить. А что одежда была дорогая – в этом у Рожнова не имелось сомнений… Ну и кое-какие деньги нашлись в жестяной банке на кухне. А больше – ничего такого, что могло бы привлечь внимание опера.

Когда Валя вернулся к себе домой, он еще долго осматривал грязную дырявую тенниску из квартиры покойного Кочемасова и размышлял по этому поводу. Зачем же сбитый «Хорьхом» насмерть чертежник, часто ужинающий в ресторане и одевающийся в одежду, которую просто так не приобрести, хранил выцветшую дырявую тенниску, носить которую не пристало даже нищему? Да еще весьма хорошо припрятал, чтобы не всякий мог найти! Такие тенниски перед войной, помимо спортсменов, носила еще молодежь, студенты вузов и техникумов. Он, Валя Рожнов, тоже носил такую, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет. Не в этом дело… Две дырки – теперь уже Валентин точно определился, что они были от лезвия ножа, – не давали ему покоя.

Ведь если эта тенниска Кочемасова, то он когда-то получил два ножевых ранения в грудь или в живот. И на его теле должны были остаться заметные шрамы. Получается, что Кочемасов хранил тенниску в память о своем давнем ранении? Но тогда зачем? Кто ему нанес эти ранения? Где он получал медицинскую помощь и когда? Было ли заведено уголовное дело по поводу нанесения ножевых ран?

Вопросов возникало много. Ответы на них, несомненно, должны помочь разобраться в деле Эдуарда Кочемасова и пролить свет на то, кто же все-таки он такой.

Рожнов болезненно поморщился: и как он не посмотрел на грудь и живот этого сбитого «Хорьхом» Кочемасова, когда искал воровскую наколку на его плече. Дал ты маху, старший опер!

А если все-таки эта тенниска не Кочемасова? А если на ней не его кровь? И, может быть, это не кровь вовсе?

Кажется, Кочемасов еще в морге. Надо отдать рубашку экспертам, а самому топать в морг, чтобы посмотреть: имеются ли ножевые раны на теле Кочемасова. Вот так всегда: дурная голова ногам покоя не дает…

В морге было не то чтобы холодно, но как-то промозгло. Таковой бывает погода поздней осенью, когда кажется, что все кругом настолько мерзопакостно, что, может, лучше и не жить на этом свете. Или, по крайней мере, замкнуться у себя в квартире, зашторить окна и не иметь абсолютно никаких сношений с внешним миром. Впрочем, такое заведение, как морг, имеет предназначение явно не для жизнеутверждающего настроения и улыбок во весь рот. Здесь положено быть печальным, вести себя спокойно, громко не разговаривать, дабы жизнеутверждающим голосом не побеспокоить дух покойников…

Валентин открыл тяжелую дверь и шагнул в покойницкую, где увидел молодого человека лет тридцати в синем добротном костюме и санитара с вытянутым желтоватым лицом – Геннадия Васянина. Эдуард Кочемасов (вернее, то, что им ныне являлось) лежал на широком столе, поверхность которого была обита толстыми жестяными листами, под сероватой, донельзя застиранной простыней.

– Покажите, – сказал молодой человек.

Гена всего-то с неделю назад поступил на работу в морг и еще не полностью освоился со своими обязанностями. Наверняка он не должен был показывать человеку лет тридцати в синем добротном костюме «за человеческое спасибо» труп Кочемасова, однако житейский опыт подсказывал, что гостя следовало уважить, он шагнул к столу и откинул с лица покойника простыню и, отвернувшись, уставился в грубо побеленную стену.

Некоторое время человек в синем костюме смотрел на труп, потом негромко произнес:

– Спасибо, – и с задумчивым видом пошел по длинному коридору к выходу.

Незнакомец стоял у покойника недолго, однако Рожнов успел заметить, как по его скорбному лицу вдруг промелькнуло выражение удовлетворения.

Человек в синем костюме чрезвычайно заинтересовал Валентина. В какой-то момент Рожнов даже хотел направиться за ним следом, но потом решил исполнить то, ради чего пришел в морг.

– Откиньте простыню с покойника, – потребовал он.

Санитар вновь показал лицо мертвеца.

– Нет, полностью, – сказал Рожнов.

Никаких шрамов на груди и животе Эдуарда Кочемасова не имелось. Значит, тенниска с дырками от лезвия ножа была не его…

Тихо, чтобы не услышал удаляющийся человек в синем костюме, старший оперуполномоченный спросил у санитара, кивнув в сторону коридора:

– Быстро говори: что этот человек сказал, когда попросил дать посмотреть на труп?

Санитар пожал плечами и ответил с некоторым недоумением:

– Сказал, что хочет посмотреть на труп, чтобы убедиться, не знаком ли он ему.

– А как он представился? – быстро спросил Валя Рожнов.

– Работником исполкома.

– Фамилию назвал?

– Назвал… Но я ее не запомнил. Вроде бы ни к чему, – промямлил санитар, уже понимая, что допустил оплошность, пропустив в морг человека в синем костюме.

– Документ он какой-нибудь предъявил? – нетерпеливо спросил старший оперуполномоченный, явно торопясь.

– Да… Удостоверение с печатью…

– И что там было написано? Помнишь? – спросил Валентин, поглядывая в сторону коридора. Незнакомец уже вышел из морга.

– Я не особо вглядывался… – еле слышно произнес перепуганный санитар, уже решив написать заявление об увольнении. Кто бы мог подумать, что здесь такая нервная работа.

– Ясно, – буркнул Рожнов и заторопился к выходу.

Из морга Валентин выскочил как ошпаренный. Торопился старший оперуполномоченный не напрасно: он успел заметить уже поворачивающего за дом гражданина в синем костюме, прибавил шагу и потопал за ним на положенном расстоянии, то есть начал «вести». Дело привычное, к тому же молодой мужчина даже ни разу не проверил, есть ли за ним слежка или нет, чувствовал себя в полнейшей безопасности. Рожнову не нужно было особо прятаться, опасаясь быть раскрытым.

Человек, за которым шел Валентин, привел его к зданию, где размещался Городской совет. Выходит, что не соврал санитару в морге.

Старший оперуполномоченный вошел в здание Городского совета если не как к себе домой, то уж точно, как будто бы бывавший в этом здании не однажды. Мельком глянув на стенд с фамилиями руководителей отделов, он спросил у дежурного, сидящего на входе:

– Мне нужен начальник отдела по учету и распределению жилой площади товарищ Зигмантович. Это не он только что прошел мимо вас в синем костюме?

– Нет, что вы, – почтительно ответил дежурный, признав, очевидно, в Рожнове человека из руководящего звена, – это был товарищ Кондратьев, председатель плановой комиссии.

– Благодарю вас, – продолжая выдерживать роль неизвестно какого, но начальника, изрек Рожнов и степенно вышел из холла Горсовета на улицу. На лице его читалось удовлетворение, поскольку в деле Эдуарда Кочемасова появился новый фигурант…

На следующий день эксперты выдали пока неполное предварительное заключение по рубашке-тенниске. Помимо того, что на тенниске бурые пятна действительно являлись человеческой кровью, оказалось, что рубашку давно не стирали и не носили уже лет восемь-десять. Похоже, все это время она так и лежала в коробке из-под обуви в квартире Эдуарда Кочемасова. Так что два вопроса уже нашли свое разрешение – тенниска не принадлежала Кочемасову. И на ней находилась именно человеческая кровь. Однако основные вопросы остались без ответа: чья это рубашка и почему Эдуард Кочемасов ее столь долгое время хранил. Зато стало ясно, что дело Кочемасова очень даже не простое.

Глава 5. Что за цацки в коробках?

Коня «стреножили» недалеко от деревни Караваево, что тринадцать лет назад вошла в границы города и была включена в состав Ленинского района в северо-восточной части города. Патрулировавший местность конный милицейский наряд приметил человека, одиноко шагающего по проселку, ведущему из деревни Караваево в поселок Осиново. Человек показался патрульным милиционерам подозрительным и был остановлен для проверки личности. (Позже, когда их спросили, почему одиноко идущий по дороге человек показался подозрительным, они не нашлись, что ответить. «Просто какое-то чувство сработало», – признался один из них.) Каких-либо документов, удостоверяющих личность, у гражданина не оказалось. Когда его попросили назваться, он сказал свои имя и фамилию: Гришаев Игнат.

– А отчество? – спросил один из милиционеров.

– Так это… Иванович, – прозвучал ответ.

Слова подозрительного гражданина доверия у патрульных милиционеров не вызвали, и он был препровожден в городское отделение милиции, где имелся словесный портрет разыскиваемого гражданина Игната Коноваленко. Поначалу вроде бы ничего особенного не отметили: мужик как мужик, таких в окрестностях города, почитай, девять на десяток. Когда же милиционеры догадались сравнить имеющийся словесный портрет с обликом задержанного мужчины, то оказалось, что перед ними не кто иной, как объявленный в розыск и обвиняемый в тяжком преступлении, совершенном в Академической слободе, Игнат Павлович Коноваленко по кличке Конь. При личном досмотре гражданина Коноваленко были обнаружены деньги в размере пяти рублей с мелочью и серебряные часы, на обратной стороне которых была выгравирована надпись:

«Дорогому Степану Гавриловичу от коллектива врачей клиники в день его сорокапятилетия».

– Откуда такие знатные часики? Уж не на день рождения ли подарили? – хмыкнув, спросил его следователь из следственной группы при милицейском отделении и посмотрел на Коня так, как сморят учителя на школьника, попавшегося на экзамене со шпаргалкой.

– Нашел, – ответил Конь и нахально посмотрел в глаза следаку. Мол, доказывай, мусор, коли имеется такое желание, а я тебе в этом деле не поддужный[2]…

В этот же день Игната Коноваленко препроводили под конвоем в отдел по борьбе с бандитизмом и дезертирством города Казани. Прежде чем поместить в камеру, решили допросить. Майор Щелкунов, положив перед задержанным краденые часы, задал тот же самый вопрос:

– Откуда у тебя часы с гравировкой?

Про убийства его не спрашивали, что было странно. «А может, они ничего и не знают о них?» – приободрился Конь и решил сыграть ва-банк.

– Бока скуржевые[3] мне дал Сенька Шиловский по возвращении с дела. Я на стреме стоял, покуда он со своим сродственничком Венькой Мигулей докторскую хазу обносил. Сам я в хазу эту не заходил, как уже я сказал, на стреме стоял. Это я уж потом узнал, что они доктора и его дочку на мешок взяли[4].

– А Мигуля показал, что это ты доктора и его дочь топором зарубил. И что на стреме не ты, а Шиловский стоял, – как бы вскользь заметил майор Щелкунов. По своей привычке внимательно наблюдая за допрашиваемым и подмечая все жесты и мимику, которые указывали бы на то, правду говорит допрашиваемый или подвирает.

– Врет, – безапелляционно заявил Конь. – Ему веры ни на грош! Сродственника своего выгораживает. Ведь Сеня Шиловский брат Мигуле какой-то там. Троюродный, что ли… Не вдавался в эти подробности.

На первом допросе добиться от него чего-то конкретного не удалось, отвели в камеру, а вот на третьем Игнат Коноваленко, что называется, поплыл и начал давать показания. Прижатый к стенке уликами и доказательствами и не желая получить по суду максимальный срок за убийство, Конь признался в содеянном. Рассказал, что по выходе из тюрьмы повстречался с Шиловским, тот привел Мигулю, и они в пивнушке предложили ему провернуть одно дельце: мокрый гранд[5].

– Без тебя, мол, нам не обойтись, опытный человек нужен, – изрек Коноваленко и усмехнулся: – Так они сказали. Правда, в чердаке[6] у меня шевельнулась путевая мыслишка, что нехрен мне этих бакланов[7] слушать. Да вот, вишь, подписался на этот блудняк. Теперь, похоже, сполна получу…

– В той же пивнушке обо всем и договорились? – задал уточняющий вопрос Щелкунов.

– А где же еще! У Вени Мигули были гурки[8] от хаты, и в ночь на шестнадцатое апреля мы пошли. Дверь открывал Мигуля, сказал, что деньги в мезонине, там у доктора кабинет. Шиловского мы оставили у входа стремить, а сами вошли в дом. У меня и Мигули в руках было по топору. Вошли в переднюю и сразу через зал к дверям спальни доктора. Помню, половицы у меня под ногами заскрипели. Громко так… Думал сейчас переполошатся, тогда трудновато нам будет. Но нет, никто не проснулся. «Давай», – сказал мне Мигуля, а сам пошел к спальне докторской дочери.

На этом моменте Конь выждал затяжную паузу, собираясь с мыслями. Уж очень не хотелось признаваться в убийстве, но это был единственный выход, чтобы иметь возможность скостить с судебного приговора хотя бы пару лет. Виталий Викторович понимал, о чем думает Коноваленко, а потому и не торопил его.

Наконец Конь тяжко вздохнул и продолжил неторопливо:

– Тихонько так, на цыпочках, я вошел в спальню. Доктор спал на спине, приоткрыв рот. Я подошел к нему и обухом козыря[9] шандарахнул прямо по колчану[10]. Доктор захрипел, стал подниматься с кимарки[11]. Тогда я вдарил его козырем еще два раза. Он и затих… Потом столкнул с постели в надежде, что найду хрусты[12] у него под матрасом. Но денег там не оказалось. Я стал шариться в комоде, пооткрывал все ящики, но кроме двух коробок с цацками[13], луковицы[14] и разного барахла ничего не нашел…

– А что за цацки в коробках-то были? – поинтересовался Виталий Викторович.

– Рыжие[15] сережки, брошка с булигой…[16] Еще что – точно не помню. Из барахла взяли женскую жакетку, новую, еще с магазинной биркой, пару новых же мужских рубашек и шкары[17]. Потом я прошел в другую спальню, где кимарила докторская дочь. Она была вся в хапанье[18] и, кажись, готова. Ее кончил Веня Мигуля. – Здесь Конь замолчал и пытливо взглянул на майора Щелкунова. – Вам, верно, Мигуля сказал, что это я и доктора, и евонную дочку замочил? И что мне замочить кого, все равно что два пальца обоссать… Так вот: я только самого лекаря пришил, а ее не трогал. И уговор у нас такой был: я мочу доктора, а Мигуля – евонную дочь… – Игнат Коноваленко снова помолчал, затем продолжил: – У Мигули в руках была рыжая чапа[19] с кулоном и еще какие-то шмотки. Опосля мы с ним из спален прошли в большую комнату. Там все переворошили, путного ничего не нашли и подались в мезонин, где у доктора был кабинет. Однако вместо трех с половиной косух[20] нашли всего-то тридцать пять буланых[21]. «Где бабки?» – спросил я Мигулю. Но тот лишь пожал плечами: видно, сам был в неведении. Ну, что еще говорить? – снова посмотрел Коноваленко на майора Щелкунова. – Вышли из докторского дома и, как уговаривались, пошли к Сене Шиловскому. Там раздербанили[22] слам[23] и разбежались…

Конь замолчал и повесил голову. Верно, в тюрягу возвращаться не шибко хотелось.

Еще раз была вызвана на допрос Эльвира Полищук. Но признательных показаний добиться от нее не удалось: ключей от дома доктора Гладилина она Вениамину Мигуле не давала, на разбой и убийство никого не подбивала. А еще никакого Ирека Карапетяна в глаза никогда не видела и ничего похищенного из дома Гладилина она у него в квартире не прятала, потому как с ним не знакома и не ведает, кто он такой. Однако доказательная база и без признательных показаний Полищук была вполне достаточной, и дело было закрыто.

Глава 6. Валя Рожнов ведет собственное расследование

Председателя плановой комиссии Городского совета товарища Кондратьева звали Николаем Павловичем. Он был довольно молод, шел ему тридцать первый год. Женат, имел двоих детей – мальчика и девочку – и являлся вполне успешным советским чиновником средней руки, что для его возраста считалось весьма достойным результатом. По словам коллег, что хорошо его знали, у Николая Павловича присутствовал набор личностных качеств, которые позволяли ему вырасти в крупного сильного руководителя.

Но главным было не это. А то, что Кондратьев окончил Авиационный институт в тысяча девятьсот сороковом году. И учился он на факультете самолетостроения в одной группе с попавшим под машину и ныне покойным Эдуардом Кочемасовым, до недавнего времени работавшим в конструкторском бюро недалеко от своего дома. Простое стечение обстоятельств? Вряд ли… В такие совпадения старший оперуполномоченный Рожнов давно не верил. Так что теперь его путь лежал в городской авиационный институт…

Авиационный институт – второе по значимости высшее учебное заведение в Казани после Государственного университета – вырос из аэродинамического отделения университета в тысяча девятьсот тридцать втором году. К настоящему времени институт занимал бывшее здание Лесотехнического института на улице Карла Маркса. Туда и отправился Валентин, чтобы разузнать о студенческой группе, в которой учились Кочемасов и Кондратьев, ну и, конечно, о них самих.

С сорокового года в институте произошло множество изменений, причем кардинальных. Открылись моторостроительный факультет и кафедра реактивных двигателей. Сюда в годы Великой Отечественной войны были эвакуированы Харьковский авиационный институт, несколько подразделений Центрального аэродинамического института имени Жуковского и Летно-исследовательского института. Однако студенческая атмосфера института осталась прежней, что и была до войны: многодневные походы с песнями у костра; разнокалиберные по тематике и масштабу фестивали; студенческое конструкторское бюро, разрабатывающее планеры, известные на весь Советский Союз и получающие призы на общесоюзных соревнованиях… Капитан милиции Рожнов почувствовал особую атмосферу института сразу, как только вошел в его здание. И даже немного позавидовал, что не был студентом такого замечательного вуза. Многие студенты, выглядевшие явно старше студенческого возраста, носили старые выцветшие гимнастерки. Они пришли в вузовские аудитории сразу после фронта. По их счастливым лицам было видно, что им приятно ощущать себя студентами.

На кафедре факультета самолетостроения кроме секретаря, женщины лет тридцати, сидящей за печатной машинкой, находился молодой человек в коричневой замшевой безрукавке при галстуке и с уже заметной плешью на макушке. Он сидел, углубившись в бумаги, и за ухом его торчал остро заточенный карандаш.

– Мне бы заведующего вашей кафедрой увидеть, – обратился к секретарю Рожнов.

– Его в данный момент нет. Я его временно замещаю, – оторвался от бумаг молодой человек с плешью на макушке.

– Тогда я к вам, – Рожнов шагнул к столу, за которым сидел молодой человек.

– Слушаю вас, товарищ, – взглянул на Рожнова заместитель заведующего кафедрой.

– Меня зовут Валентин Николаевич Рожнов, – произнес опер и раскрыл перед молодым человеком с плешью свое служебное удостоверение. – Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского Управления МВД.

– Очень приятно… Я так и подумал, что вы из органов.

– Почему вдруг?

– Есть в вас что-то такое, – уклончиво ответил заместитель заведующего кафедрой и, спохватившись, представился: – Валерий Иванович Федынцев, доцент, кандидат технических наук. Чем могу служить?

– Меня интересует один ваш выпускник, – начал старший оперуполномоченный. – Он окончил в сороковом году факультет самолетостроения. Его зовут Эдуард Альбертович Кочемасов. Вернее, так его звали, – добавил Рожнов, от него не ускользнуло, как многозначительно переглянулись межу собой плешивый кандидат наук Федынцев и женщина за печатной машинкой.

– А почему звали? – поинтересовался Валерий Иванович, как-то странно взглянув на гостя из милиции.

– Потому что он умер, – ответил Рожнов и тотчас задал вопрос: – Вы его знали?

– Знал, – не сразу ответил плешивый кандидат технических наук, раздумывая о чем-то своем. – До войны мы учились с ним в одной группе. А что с ним случилось?

– Его сбила машина, – ответил Валентин Рожнов.

Доцент Валерий Федынцев и женщина за печатной машинкой снова переглянулись. Похоже, они знали об Эдуарде Кочемасове нечто такое, чего не прочь был бы узнать Валентин Рожнов.

– А вас, простите, как зовут? – обратился к женщине старший оперуполномоченный.

– Нинель Яковлева, – ответила женщина.

– Вы тоже знали Эдуарда Кочемасова?

– Да, – неуверенно и как-то осторожно ответила женщина.

– И тоже учились с ним в одной группе? – задал новый вопрос Валентин, уже понимая, что получит утвердительный ответ.

– Да, – еще нерешительнее ответила Нинель Яковлева.

– Что можете о нем рассказать? – не скрывая интереса, спросил Рожнов.

Женщина пожала плечами:

– Да ничего в общем-то… Обыкновенный он был человек.

– А вы? – повернулся в сторону Федынцева старший оперуполномоченный.

– Да тоже ничего такого… – после заминки произнес Валерий Иванович. – Парень как парень…

– Как же так, товарищ Федынцев? – Рожнов был сильно удивлен столь неопределенными ответами. – Вы пять лет учились вместе с Кочемасовым в одной группе и ничего не можете сказать об этом человеке? Ни хорошего, ни плохого? Как такое может быть? Или вы просто не хотите ничего о нем говорить? – пытливо прищурившись, посмотрел сначала на Валерия Федынцева, а затем на Нинель Яковлеву Рожнов. – В таком случае для этого должны иметься какие-нибудь основания, боюсь, не очень приятные для вас, верно? А что это за основания – не подскажете?.. Опять не желаете говорить?

Валя Рожнов снова обвел опрашиваемых взглядом. Федынцев и Яковлева молчали. Это можно было расценить двояко. Первое: они не знали, что говорить и что хочет от них услышать оперативник. Второе: они не хотели ничего говорить и опасались сболтнуть лишнего. Если это так, то снижать накал допроса не следовало…

– А о Кондратьеве Николае Павловиче, что ныне работает в Городском совете, вы тоже ничего не можете сказать? – после короткой паузы и неожиданно для самого себя спросил Рожнов. Однако сказанное было настоящей неожиданностью для плешивого доцента (Федынцев вдруг посмурнел, вытер двумя пальцами капельку пота, проступившую лбу, и уставился в окно) и женщины, сидевшей за пишущей машинкой (Нинель Яковлева так побледнела, что будь на месте Рожнова какой-нибудь медик, он бы немедленно подал стакан воды и посоветовал положить под язык таблетку нитроглицерина).

Заметив реакцию Федынцева и Яковлевой на свой вопрос, Рожнов уже более не сомневался в том, что всех четверых связывает какое-то общее и далеко не законное дело.

Наметив для себя дальнейший путь ведения оперативно-разыскных действий, Рожнов решил продолжить опрос, вызывающий столько эмоций у обоих фигурантов. И хотя было неясно, почему и Федынцев, и Яковлева так отреагировали на безобидные с виду вопросы старшего оперуполномоченного, ему стало ясно, что движется он в правильном направлении.

Для начала Валентин потребовал список группы, в которой учились Кочемасов, Кондратьев, Федынцев и Яковлева. Список этот он получил. Не сразу, правда. Яковлева долго искала его в своих бумагах, рассчитывая, наверное, что милицейский оперативник, не дождавшись его, пожалеет зря потраченное время и отчалит восвояси. Однако Валя Рожнов никуда не торопился и спокойно дожидался, когда Нинель Яковлева сподобится найти нужную ему бумагу. Получив таки список, он внимательно прочитал его.

– Вы поддерживаете со своими бывшими однокашниками какие-то связи? – спросил Валентин у Яковлевой.

– Конечно. Собираемся, поздравляем с днем рождения, переписываемся…

– Прекрасно! Напишите мне, пожалуйста, адреса Яруллина и Стебуновой, – выбрал Валентин Рожнов произвольно две фамилии.

Нинель Яковлева выдвинула ящик и шумно принялась копаться в ворохе бумаг.

– Куда же я ее подевала…

– Да не нервничайте вы так, – попытался успокоить Валентин разволновавшуюся женщину.

– Знаете, сегодня целый день как-то не задался… Ага, нашла! – Вытащив толстую тетрадь в кожаном переплете, она выписала на листок адреса. – Возьмите.

– Благодарю. – Валентин сложил полученные листочки вчетверо и положил их во внутренний карман пиджака.

– Что-то мне подсказывает, что я с вами прощаюсь ненадолго. Когда возникнет потребность в нашем общении, вы будете вызваны повесткой в следственный отдел городского Управления милиции для дачи показаний в качестве свидетелей. – Выдержав паузу, Валентин многозначительно добавил: – Пока свидетелей, а там посмотрим.

Едва обозначившаяся улыбка старшего оперуполномоченного Рожнова показалась заместителю заведующего кафедрой Федынцеву и секретарю Яковлевой зловещей ухмылкой.

Когда милиционер покинул кабинет кафедры, доцент Федынцев какое-то время молча смотрел в окно. Похоже, он прокручивал в голове состоявшийся разговор с опером, и лицо кандидата наук становилось все мрачнее и мрачнее.

– Чего молчишь? – не выдержав затянувшейся паузы, спросила Яковлева, созерцая затылок Федынцева.

– А чего тут говорить? – раздраженно обернулся в ее сторону Валерий Иванович. – Что тут можно сказать? Или тебе известно, что следует говорить в подобных случаях?

– Но надо же что-то предпринимать, – резонно промолвила женщина, не сводя своего взора с доцента и ожидая от него непонятно каких действий.

– И что именно ты прикажешь предпринимать? – нервно ощерился Федынцев. – Головой в омут, что ли?

– Нужно хотя бы нам всем вместе собраться и обсудить, что происходит и как теперь со всем этим справляться и противостоять, – пропустила Яковлева мимо ушей колкость Валерия Ивановича. – Нам же всем может не поздоровиться, – промолвила Нинель и вполне резонно добавила: – Значит, всем вместе и надо что-то решать…

Ситуация выглядела трудной. «Хотел взять на себя ответственность – вот теперь и расхлебывай по полной! – нахмурившись, подумал Федынцев. – Ясно одно: в одиночестве проблему не решить. Требуется кто-то более опытный и более решительный, способный смело и уверенно действовать в создавшейся ситуации. Вот пусть он и решает, что следует предпринимать, чтобы избежать грядущих неприятностей! А потом на кого-то ведь нужно переложить груз ответственности, если сам не тянешь».

Решение пришло неожиданно. Нельзя сказать, что от души отлегло, но стало немного полегче.

– Насчет собраться, это ты, пожалуй, права, – в глубокой задумчивости произнес кандидат наук и потянулся к телефонной трубке.

Яруллин Азат Вагизович вместе с женой и пятилетней дочкой проживал в общежитии Авиационного ордена Красного Знамени завода № 22 имени С. П. Горбунова. Капитан Рожнов наведался к нему после рабочего дня, когда было около семи часов вечера, надеясь застать его, однако на его вопрос, где хозяин дома, супруга Азата Вагизовича Альфия Динаровна ответила:

– Так он с работы еще не вернулся.

– Так рабочее время уже закончилось.

– А он всегда так поздно приходит, – пояснила хозяйка. – Сейчас они какой-то новый проект готовят. Вы подождите, он скоро должен прийти.

– Хорошо, – согласился старший оперуполномоченный и прошел в небольшую уютную комнату.

Ведь не все время же искать и догонять, важно еще и терпеливо дожидаться.

Азат Яруллин пришел домой в половине восьмого. Удивился, обнаружив в своей комнате постороннего мужчину, оказавшегося к тому же старшим оперуполномоченным милиции.

Валентин Рожнов представился и начал задавать интересующие его вопросы. Когда Азат Яруллин поступил в Авиационный институт, на каком факультете и в какой группе учился, с кем дружил. На последний вопрос Азат ответил так:

– Дружил с Володей Перегудовым и Славкой Вешенковым. Я до сих пор с ними дружу. В гости ходим друг к другу на праздники… Вот Новый год в последний раз вместе отмечали с семьями.

– А Эдуард Кочемасов, Валерий Федынцев, Николай Кондратьев… в каких отношениях вы с ними были? – поинтересовался Рожнов, совсем не удивленный тем, что эти трое не попали в список друзей Азата Яруллина.

– У этих была своя компания, у нас – своя, – пожав плечами, ответил Азат. – Так, думаю, происходит везде, в любом вузе, техникуме и даже школе: в каждой группе образуются по разным причинам свои группки или компании, которые встречаются разве что на семинарных занятиях или каких-то общих для всех мероприятиях. Интересы у этих группок разные. Поэтому и общаются они с другими редко и лишь по необходимости. А у вас что: как-то иначе было? – спросил Яруллин Рожнова, однако ответа не получил.

– Ну а что вы можете сказать о каждом из них? Начните, пожалуй, с Кочемасова, – предложил Азату Рожнов.

– Эдик Кочемасов… Ну что сказать про него… Он был нормальный парень. Не очень компанейский, правда. Ну так ведь не всем таковыми быть, верно? – посмотрел на капитана милиции Яруллин. (Было видно, что он до сих пор симпатизирует Кочемасову.) – Учился Эдик хорошо. Я бы даже сказал, очень хорошо, – немного помедлив, очевидно, что-то припоминая, продолжил рассказывать Азат Яруллин. – По крайней мере, лучше многих. А учиться в авиационном очень непросто, технический вуз… Сначала, на первом курсе, он был как бы особняком ото всех, сам по себе. Близких отношений ни с кем не имел, да и чтобы у него появились просто приятели в группе – так тоже сказать было нельзя. Только одному в большом коллективе худо. Неуютно и вообще… Потом, то ли в конце первого курса, то ли в начале второго, он сошелся с Колей Кондратьевым. Только непонятно, что их сблизило. Ничего общего между ними не имелось. Из наших многие удивлялись, как это они сошлись. Один – круглый сирота. Ни братьев родных, ни сестер, ни дядьев там, ни теток – вообще никого! Это я про Кочемасова говорю, – пояснил Яруллин и посмотрел на опера, на что Валя Рожнов ободряюще кивнул ему: мол, понял я о ком, продолжайте… – Кажется, был у Эдика двоюродный брат намного старше его. На Кубани он проживает. Но связи они между собой, по-моему, не поддерживали никакой. Вот, почитай, и вся Эдикина родня… А Коля Кондратьев, он из известной в городе семьи был, с положением, так сказать. Папа его – работник областного комитета партии, руководитель какого-то важного отдела. Это вам не комар чихнул, – со значением произнес Азат Яруллин. – Мама – заведующая РОНО, тоже очень уважаемый человек. Старший брат Николая также по партийной линии пошел: когда Коля учился еще на втором курсе, его брат Алексей уже занимал должность заведующего сектором городского комитета партии. Но вот, поди ж ты, сдружились Кочемасов с Кондратьевым. Неизвестно, на какой почве: вроде бы общих интересов у них и не было. Наверное, что-то надо было одному от другого… – Азат Яруллин немного помолчал, слегка наморщив лоб и словно что-то припоминая.– «Они сошлись. Волна и камень. Стихи и проза, лед и пламень…» – после паузы процитировал пушкинского «Евгения Онегина» Яруллин и продолжил: – А Коля Кондратьев водил, в свою очередь, компанию с Валерой Федынцевым – у него папа тоже был большой шишкой, заведующим областным трестом «Росглавхлеб», Васей Кудряшовым и Беком. Вот и образовалась у них своя компания, куда больше они никого не впускали до самого окончания института…

– О Васе Кудряшове – поподробнее, пожалуйста, – попросил Валентин, услышав знакомую фамилию.

– А вы не знаете? – удивленно посмотрел на старшего оперуполномоченного Яруллин. – Это сын писателя Леонида Кудряшова. «Тайны града Свияжского». Помните?

– Конечно, помню, – кивнул Рожнов, наконец-то вспомнивший, где он слышал эту фамилию – Кудряшов. Правда, книгу он не читал, но в конце тридцатых годов она была широко известна практически всем жителям республики. Говорили, что, начав читать, оторваться от книги уже невозможно, пока не дочитаешь ее до конца, – так занимательно она была написана. – И что представлял собой этот Вася Кудряшов?

Думал Яруллин недолго.

– Свойский парень, – посмотрел он на оперативника. – Носа перед другими студентами не задирал. Понимал, что известностью и заслугами обладает его отец, но отнюдь не он. Учился так себе, средненько. А прибился к компании Кондратьева потому, что ему нравилась наша однокурсница Нинель Яковлева. Ну и закрутилась у них любовь. По крайней мере, Кудряшов был от нее без ума – точно…

– А кто такой Бек? – задал новый вопрос Рожнов.

– На этот вопрос я вам однозначно не смогу ответить, – в некоторой задумчивости произнес Азат Яруллин после затяжной паузы. – Бек – это так его все у нас в группе звали. На самом деле его имя Тимур, а фамилия – Бекетов. Учился он вроде неплохо. И голова у него была на месте, все на лету схватывал. Мог одним из лучших студентов не только в группе, но и на курсе быть, да особо желанием не горел, лекции частенько пропускал. Я думаю, что учился он только в институте. А вне его стен книг да учебников вообще в руки не брал. И компанию водил с явными бандюганами. Кое-кого из его приятелей мы видели: рожи ну совсем бандитские. Такие по ночам в подворотнях прохожих раздевают. Бек говорил, мол, выросли вместе, друзья детства. А сам он с Калугиной Горы. Слышали, небось, об этом бандитском районе? – спросил опера Яруллин.

– Слышал, – кивнул Рожнов и задал новый вопрос: – А что вы скажете о Нинель Яковлевой?

– Она тоже из их компашки была, – изрек Азат Вагизович. – Сначала она с Васей Кудряшовым встречалась, как я уже вам говорил. Любовь вроде у них была, о которой все на курсе знали. Довольно долго они вместе были… Потом неизвестно отчего разругались, и Нинель стала встречаться с Николаем Кондратьевым…

– И тоже с ним поругалась, – в утвердительном тоне произнес старший уполномоченный. И попал в цель.

– Именно так, – с некоторым удивлением посмотрел на Валю Рожнова Азат Вагизович. – На пятом курсе, когда уже институт заканчивали. А вы откуда об этом знаете?

– Я не знаю, я лишь предположил, – посмотрел в сторону Валентин Рожнов.

Потом старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом городского Управления МВД задал Яруллину еще пару вопросов об отношениях в группе, после чего спросил:

– А Василия Кудряшова и этого Бека я где могу найти, чтобы с ними переговорить?

– Я не знаю, где вы можете сейчас найти Тимура Бекетова, – не сразу ответил Яруллин. – Говорят, на Калугиной Горе он уже давно не проживает, уехал оттуда, когда родители его умерли. А где сейчас живет – мне неведомо. Мы и так были из разных компаний, а когда институт окончили, так и вовсе видеться перестали и связь не поддерживали. О нем надо Колю Кондратьева спрашивать или Валеру Федынцева. Они, насколько я знаю, и по сей день связь с Беком поддерживают. А с Васей Кудряшовым вы поговорить не сможете, – после недолгого молчания произнес Азат Вагизович.

– Это почему же? – поинтересовался Валентин Рожнов.

– Потому что он давно уехал, и где сейчас находится, никому неизвестно, – последовал ответ, конечно, не устроивший Рожнова.

– Как это – неизвестно? – поднял брови Валентин.

– А так… – изрек Яруллин и покачал головой. – Как в воду канул! За все это время никому не написал и не позвонил. Даже открытки не отправил… После того как Кудряшов с Яковлевой поругались, он и уехал. Ушел из института и из дома с концами, ни с кем не попрощавшись. А через неделю прислал отцу телеграмму с какого-то полустанка в Сибири. Мол, не ищи, я уехал навсегда и домой не вернусь. Отец его в розыск подал, сам предпринимал поиски – все без толку. Верно, уехал Вася в такую глубинку, что и с собаками не сыщешь. А Нинель с Кондратьевым потом закрутила. А нет, – поправился Яруллин, что-то вспомнив. – Она еще раньше с Николаем закрутила, когда мы только на третьем курсе учились. Разонравился ей по какой-то причине Кудряшов. Вот Вася и решил бросить все и уехать куда глаза глядят… Переживал он очень.

– А когда Кудряшов уехал? – поинтересовался старший оперуполномоченный.

– В тридцать восьмом, как раз после окончания третьего курса, – малость подумав, ответил Яруллин.

– В тридцать восьмом, значит… – наморщив лоб, в задумчивости повторил Валентин. – Что ж, спасибо, – подал руку Яруллину Рожнов, кажется, довольный произошедшим разговором. – Вы нам очень помогли.

– Чем могу, – развел руки в стороны Азат Вагизович.

Оставалось поговорить с гражданкой Стебуновой.

Валентин вышел на улицу, и тотчас ему в лицо ударил порыв холодного и колючего совсем не по-весеннему ветра. Пожалев, что не надел под демисезонное пальто теплую одежду, Рожнов отправился по адресу Стебуновой.

Мария Петровна Стебунова проживала в Свердловском районе в Приозерском переулке, в частном доме, каковых в городе было в процентном отношении около половины всех жилых домов. Когда Рожнов вошел в калитку и постучал в дощатую дверь, Мария заканчивала мыть в детском корытце дочку Наташу. Поэтому дверь открыла не сразу, а лишь после того, как вытерла дочь и надела на нее чистую до пят рубашку.

Валентин поздоровался, представился, объявил о цели своего визита и прошел в дом. Жила Мария Стебунова бедновато. Впрочем, прочие городские матери-одиночки, не имеющие любовников, пристроившихся на хлебных должностях, жили не намного богаче…

Разговор происходил на кухне, где на двух табуретах стояло детское корыто с мыльной водой, а на третьем табурете примостился Валя Рожнов. Вопросы были подобны тем, что старший оперуполномоченный Рожнов задавал до этого сокурснику Марии Стебуновой Азату Яруллину. Первым после ряда казенных вопросов, что было положено по инструкции задать в начале проведения допроса, был вопрос про Эдуарда Кочемасова…

– Эдуард был хорошим парнем. Только вот связался он не с теми ребятами, – начала отвечать Мария Петровна, расчесывая дочурке волосы деревянным гребнем. – В нашей группе было несколько подгруппок, которые жили каждая своими интересами и по своим правилам, которые сами и устанавливали. Интересующий вас Эдик Кочемасов якшался с Васей Кудряшовым, Николаем Кондратьевым, Валеркой Федынцевым, Нинель Яковлевой и Тимуром Бекетовым. Та еще была компания, – скривив губы, неприязненно сказала Стебунова. Стало понятно, что многих из названных одногруппников она недолюбливала, и это чувство не потускнело и по сей день. – Кондратьев – тот был всегда себе на уме, – продолжила Мария. – В институт его папа пристроил. Папа у него шишка какая-то в обкоме партии. Кондратьев этот только о себе и думал, чтобы, значит, ему хорошо было, пусть и за счет других. Прямо скажу: скверный был человечишко этот Коля Кондратьев. Уверена, что он таким остался и по сегодняшний день, – твердо посмотрела прямо в глаза оперу Стебунова. Убедившись, что ее внимательно слушают, продолжила: – Кондратьева многие недолюбливали с нашего курса. И он платил им той же монетой… Из того же теста был и Валера Федынцев, только похлипче, да еще и трусоват. Все в рот этому Кондратьеву заглядывал. И делал все, что тот скажет, как слуга или лакей какой-то. Поручения какие-то его исполнял, бегал, куда прикажет, и наушничал ему. Такой, знаете ли, «чего изволите»? Из мелких половых[24]… Иной раз противно на него было смотреть… – снова покривила губы Мария. После чего продолжила: – Вася Кудряшов – сын известного нашего писателя Леонида Кудряшова – тот прибился к кондратьевской компании как-то случайно. Наверное, из-за Нинель Яковлевой, которую Кондратьев и Федынцев привечали и покровительствовали ей. Это тоже девушка была непростая. Вроде бы вся своя в доску, душа компании, а если присмотреться как следует – все не так! Я сама по себе, а вы сами по себе, так что, будьте добры, проходите мимо. Словом, извини-подвинься. Она сначала с Васей Кудряшовым любовь закрутила. Потом они на третьем курсе что-то там не поделили, и она Васе от ворот поворот дала. Жестко так. Мол, ступай, куда хошь, а я и знать тебя не знаю. И закрутила с Кондратьевым. Вася, едва окончив третий курс, институт бросил, в Сибирь куда-то уехал от тоски по неразделенной любви. С тех пор его никто не видел… А Бек – тот вообще бандит с «большой дороги»! Кондратьев с Федынцевым его при себе держали, чтобы он для них разные грязные делишки проворачивал. Ну там морду кому-то набить или припугнуть как следует, на кого Кондратьев укажет…

– А кто-нибудь из них воевал? – поинтересовался Рожнов.

– Да никто не воевал, – отмахнулась Стебунова. – В сороковом мы учебу закончили, и все поначалу устроились по специальности, то есть на предприятия оборонного значения. А это давало бронь…

– А потом? – задал еще вопрос Рожнов.

– А что потом? – посмотрела на дочь и улыбнулась ей Мария. – Потом мы стали взрослыми, и нас развела жизнь. У всех свои интересы, а потом еще семьи… Да вы сами знаете, как это в жизни бывает.

Задав еще пару вопросов, Валентин Рожнов начал прощаться и весело подмигнул дочери хозяйки. Та мигнула в ответ и растянула в улыбке рот до ушей.

– Ну спасибо вам.

– А почему вы интересуетесь бывшей нашей группой? – спросила, в свою очередь, Стебунова. После чего взглянула на дочь, понарошку нахмурившись, будто немного сердилась. Мол, с посторонними незнакомыми людьми надлежит вести себя прилично и никаких вольностей себе не позволять. – Натворил, что ли, что-нибудь кто-то? Небось, Тимур Бекетов чем-то отличился? – спросила Мария с явной неприязнью. – С него станется…

– Нет, не Бекетов, – ответил опер, явно не желая углубляться в эту тему.

– А кто? – не давало покоя Стебуновой бабье любопытство.

– Простите, но я пока не могу вам этого сказать, – ответил Рожнов и пошел к выходу.

Глава 7. Тяжелый воскресный день

Главным объектом наблюдения Валентин выбрал Николая Кондратьева, посчитав его в компании бывших студентов Авиационного института если не главным, то пользующимся определенным весом точно.

Три дня Рожнов следил за Кондратьевым, и ничего особенного не происходило: тот был как заведенный – дом-работа-дом. По магазинам он не ходил, с детьми не гулял, любовницу – если таковая имелась, не посещал. Словом, ничего интересного, что могло бы вызвать любопытство оперативного уполномоченного. Рожнов уже хотел было переключить свое внимание на кого-нибудь другого, скажем, на того же Валерия Федынцева, как на четвертый день слежки ситуация вдруг изменилась. В двенадцать сорок Николай Кондратьев в отглаженном костюме и при галстуке вышел из дома и неторопливой походкой отправился к автобусной остановке. Дождавшись своего рейса, Николай сел в автобус – Валентин едва успел за ним – и доехал до гостиницы «Столица». После чего вошел в двери и прошел в ресторан – Валентин увидел это через большие, выше человеческого роста, окна.

Был воскресный день. Горожане отдыхали после трудовой недели и могли себе позволить в том числе и посещение ресторана. А что? Война закончилась. Почему бы не доставить себе удовольствие, которого был лишен все военные годы. К тому же цены с декабря прошлого года перестали кусаться, как это было в сорок шестом году, плавно пошли на убыль. Конечно, так рассуждали те, у которых все же водились деньги. По всей вероятности, деньги у Кондратьева имелись, поскольку вошел он в ресторан как к себе домой и прошел вглубь помещения, где возле двух окон, выходящих во двор, был небольшой зал, точнее, кабинет, отгороженный от общего зала бархатной занавесью. Это было сделано для того, чтобы избежать лишних глаз и ушей, которые могли бы видеть, кто присутствует в кабинете, и слышать, о чем там говорят.

Рожнов двинулся следом за Кондратьевым. Ступил в ресторан, прошествовал мимо столиков и когда дошел до кабинета и отодвинул штору, то увидел помимо Николая Кондратьева еще Валерия Федынцева и Нинель Яковлеву. Они сидели друг подле друга и внимательно изучали меню. Возле них стоял официант и терпеливо ждал, когда посетители определятся и сделают заказ.

– Здравствуйте, товарищи, – громко поздоровался с присутствующими Валентин Рожнов. – Вы снова вместе? – с виду добродушно улыбнулся он, посматривая то на Федынцева, то на Яковлеву. – И на работе, и вне ее?

– А вам какое дело? – произнес Кондратьев, неприязненно глядя на Валю Рожнова.

– А вы, надо полагать, Николай Павлович Кондратьев? – никак не отреагировал на выпад чиновника из Горсовета старший оперуполномоченный и слегка повысил голос: – И вы думаете, гражданин, что если вы являетесь председателем плановой комиссии нашего Городского совета, то это дает вам право грубить представителю исполнительной власти?

– При обращении к гражданам следует представляться, товарищпредставитель исполнительной власти, – тоном большого начальника заметил Валентину Рожнову Николай Кондратьев. – Это написано в ваших уставах, наставлениях или как там еще…

– Представляюсь, товарищ Кондратьев, – охотно отозвался Рогов. – Старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом городского Управления МВД капитан милиции Валентин Николаевич Рожнов, – отрекомендовался Валя и добавил: – Вы удовлетворены?

Кондратьев не счел нужным ответить. Он вообще не слушал Рожнова. И ему было все равно, кто он такой. Вместо него, стараясь казаться доброжелательным, ответил Валерий Федынцев:

– У нас просто… встреча выпускников.

Валентин Рожнов поднял брови:

– Вас так мало осталось в живых?

– Да нет. Опаздывают просто, – с некоторым замешательством промолвил Федынцев. – Подойдут попозже.

– А Азат Яруллин и Мария Стебунова тоже опаздывают? – с налетом наивности в голосе поинтересовался опер и добавил уже своим нормальным голосом: – Или вы их не приглашали, поскольку они не вашего круга?

– Вы правы. Они не нашего круга, – раздался за спиной уверенный мужской голос.

Валентин обернулся на голос и увидел стриженного под бобрик мужчину крепкого телосложения с прямым острым взглядом и крохотными точечками зрачков. Его взгляд говорил о многом: самоуверен, смел. Переходить ему дорогу чревато непредсказуемыми последствиями! Человека с таким взором следует опасаться и лучше держаться от него на расстоянии.

Задев плечом Рожнова (хотя его можно было обойти, отнюдь не касаясь), мужчина крепкого телосложения прошел в кабинет и по-хозяйски расположился в центре стола. Это был не кто иной, как Бек, которого тотчас безошибочно определил Рожнов.

– А этого товарища вы, конечно, приглашали, – произнес Валя, конкретно ни на кого не глядя.

– А ты кто, чтобы тут вопросы задавать? – в упор посмотрел на Рожнова Тимур Бекетов.

– А ты мне не тычь, – принял манеру разговора Бека опер. – Жене своей будешь тыкать.

– Чего? – привстал на стуле Бек, явно задетый тоном и словами Валентина. – Я буду с тобой разговаривать, как сочту нужным. А ты со мной – только на «вы». Так тебя закон обязывает, понял?

– Не понял, – спокойно выдержал взгляд Бека Валя Рожнов. И скривился в недоброй улыбке: – Может, объяснишь?

– Не нужно ссориться, – успел придержать намеревавшегося встать Бекетова Николай Кондратьев. – Он тебя провоцирует, не понимаешь, что ли? Тронешь его, он вызовет наряд милиции. Те приедут, тебя закуют в кандалы, после чего тебе повесят статью о сопротивлении власти с применением насилия. И ты получишь года два, а может, и поболее – это смотря, как он все преподнесет, – кивнул в сторону старшего оперуполномоченного Кондратьев. – Вполне возможно, что тебе будет предъявлено нападение на сотрудника милиции при исполнении возложенных на него обязанностей. Так что, наверное, и пятерик можно схлопотать ни за что!

Разговора не получилось. Визит старшего оперуполномоченного Рожнова на кафедру авиационного института и его расспросы про Эдуарда Кочемасова переполошили всю честную кондратьевскую компанию. Не хватало только пропавшего на просторах Сибири сына известного писателя Василия Кудряшова. Только вот почему они так дружно заволновались? Что их могло так взбудоражить и заставить искать малопонятные пути защиты, сопряженные с откровенным риском и с агрессивным поведением? Неужели неожиданная смерть Эдуарда Кочемасова и внимание к нему со стороны милиции лишили их здравого рассудка? Ясно одно – наметившиеся посиделки в ресторане отнюдь не любовь к хорошей кухне. И далеко не встреча закадычных друзей. Однокашники собрались в ресторане с тем, чтобы обсудить нечто весьма судьбоносное и прийти к какому-то оптимальному решению. Очень бы хотелось знать, к какому именно.

Глава 8. Новые свидетели по «делу Кочемасова»

Что-то с этой компанией было не так. Похоже, их связывала какая-то общая тайна, и они не хотели, чтобы она открылась постороннему человеку, каковым для них являлся старший оперуполномоченный Валентин Рожнов. Надлежало побольше узнать об этой компании и о каждом из ее членов в отдельности. Для чего следовало переговорить еще кое с кем из того списка, что был у Рожнова на руках.

Для начала он выбрал двоих. Владимира Перегудова, о котором упоминал Азат Яруллин, и Полину Терехину, которую Валентин выбрал наугад, просто ткнув пальцем в список.

Сначала капитан Рожнов отправился к Владимиру Степановичу Перегудову. Он проживал с семьей на Девятой Союзной улице в Ленинском районе города и работал начальником цеха на моторостроительном заводе, выпускающем двигатели для самолетов авиаконструктора Александра Яковлева.

Найти Владимира Перегудова было довольно непросто. Дело в том, что бывшая слобода Восстания, где проживал Перегудов, имела аж четырнадцать улиц, носивших наименование Союзная и расположенных вперемежку так, что Седьмая Союзная пересекала, к примеру, Девятую и Вторую, а Третья Союзная – Четырнадцатую. Так что нужный дом старший оперуполномоченный нашел не сразу, зато появилась некоторая ясность, касательно расположения улиц бывшей слободы Восстания.

Перегудов визиту опера был несказанно удивлен, поскольку в своей жизни соблюдал не только законы и разного рода постановления, но и правила, писаные и даже неписаные. Чужого не брал, матом не ругался и дороги переходил исключительно на зеленый сигнал светофора. Отвечая на вопросы Рожнова, Владимир Перегудов сказал примерно то же самое, что и его товарищи по институту Азат Яруллин и Мария Стебунова. Дескать, в их студенческой группе было несколько группок или компаний, в которых ребята между собой держались вместе и с прочими одногруппниками контактировали больше по обстоятельствам. Общение представителей из разных компаний чаще всего сводилось к словам: «привет», «пока», «время не подскажешь». Имелись в их студенческой группе и такие, что, здороваясь с сокурсником, не ведали даже, как его зовут. Тот же Николай Кондратьев за все пять лет обучения так и не удосужился запомнить имена всех, с кем проучился все эти годы…

– Так вот в одну из таких обособленных от других группок входили Эдуард Кочемасов, Валерий Федынцев, Николай Кондратьев, Тимур Бекетов, Василий Кудряшов и Нинель Яковлева. Какое-то время к ним примыкала еще Полина Терехина, – продолжил свой рассказ Владимир Перегудов. – Кондратьев и Федынцев были чем-то похожи, и то, что они держались вместе, было, в общем, оправданно и понятно. Вася Кудряшов попал в их компанию, потому что имел большую симпатию к Нинель Яковлевой, и та довольно продолжительное время отвечала ему взаимностью. Их «дружба» длилась больше года, это точно… Тимур Бекетов, скорее, был просто нужен заводиле компании Кондратьеву для выполнения разных сомнительного рода поручений. Ну морду кому-нибудь набить, это он умел очень хорошо делать… Или пугануть кого так, чтобы тот обходил эту компанию стороной. Вряд ли Бек это делал из-за уважения к Кондратьеву или чего-то опасаясь. Кондратьева он, конечно, не боялся, как не боялся вообще никого. И если бы Николай повел себя неуважительно к Бекетову, то мгновенно был бы послан им по известному маршруту. Скорее всего, то, что делал Тимур Бекетов для Кондратьева, было на взаимовыгодной основе. Бекетов родом был с Калугиной Горы, а это самое бандитское место в городе, вы ведь знаете… – Перегудов немного помолчал, потом продолжил: – Полина Терехина… Та имела виды на Эдика Кочемасова (это было новостью для Валентина Рожнова), а он как-то ее не особо и замечал. Кажется, он был увлечен учебой и больше ни о чем и не помышлял…

– Кочемасов был вам симпатичен? – спросил Рожнов.

Перегудов вначале задумался, потом ответил:

– Ну что значит был симпатичен? Он не девушка, чтобы быть мне симпатичным. Но относился я к нему, конечно, лучше, нежели, скажем, к Кондратьеву. Мне вообще было удивительно, как это Кочемасов сошелся с Николаем Кондратьевым и оказался с ним в одной компании. Один – законченный эгоист, любящий только себя, а у другого – я имею в виду Кочемасова – есть совесть и уважение к окружающим его людям. Ну и социальный статус у Кочемасова и Кондратьева был разный…

– Как вы сказали? – не совсем понял этот словесный оборот – «социальный статус» – Рожнов.

– Я хочу сказать, что Николай Кондратьев был из семьи партийного работника весьма высокого ранга. С детства привык к тому, что все его желания исполняются. Ну или почти все, – поправился Владимир Перегудов. – Сызмальства жил в сытости и полном достатке. Разными деликатесами питался, лучшие игрушки от родителей получал. На что пальчиком укажет – все это его становилось. Из таких как раз и получаются законченные эгоисты, живущие только для себя и ради своего удовольствия, – заключил Перегудов. – Эдик же Кочемасов – сирота. Таким, как он, всего приходится добиваться самим, ничего никто на блюдечке с голубой каемочкой им не подносит. Сами понимаете, каково ему пришлось, – посмотрел на Рожнова Владимир. – Но он к Кондратьеву не подмазывался, само как-то получилось, что они сошлись. А вот Валера Федынцев – тот к Кондратьеву едва ли в рот не заглядывал. Как хвостик за ним ходил. Таких шестерками зовут. Хотя папа у него – заведующий областным трестом «Росглавхлеб». Очень хлебная должность, – криво ухмыльнулся Перегудов.

– А сын известного писателя Кудряшова как к этой компании примкнул? – поинтересовался Рожнов, надеясь услышать что-то новое, что могло хоть как-то продвинуть начатое расследование.

– Вася-то? – хмыкнул Перегудов. – Да он не к компании, он к Нинель Яковлевой примкнул. А она была в той компании с самого начала. Вот так Вася Кудряшов и оказался вместе с Кондратьевым, Федынцевым и прочими гавриками…

– Говорят, институт он не окончил… – как бы ненароком упомянул Валентин Рожнов.

– Кудряшов-то? Нет, не окончил, – промолвил с некоторым сожалением Перегудов. – Летом тридцать восьмого года он бросил институт и укатил в какую-то глушь, на Север. Как говорили у нас на курсе, от несчастной любви. Потому что Яковлева на третьем курсе его бросила и стала встречаться с Николаем Кондратьевым. Как-то он мне говорил, что хотел бы поработать в артели золотодобытчиков, – пожав плечами, добавил: – Может, и съехал куда-нибудь туда.

– А что вы можете сказать про Яковлеву? – задал следующий вопрос старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом.

– Да ничего особенного. Среднего ума девица с хорошими формами, которые ценятся такими, как Николай Кондратьев. Мне кажется, – печально произнес Владимир, – Вася Кудряшов ее по-настоящему любил. А вот Кондратьев просто приятно проводил с ней время. Она сейчас на кафедре в нашем институте работает в качестве то ли секретаря, то ли ассистента кафедры. Вместе с Федынцевым, кстати.

Валентин Рожнов не стал говорить Перегудову, что эта информация ему уже известна по предыдущим допросам. Просто понимающе кивнул. Спасибо, мол.

Попрощавшись и поблагодарив Владимира Перегудова, Рожнов направил свои стопы к следующей свидетельнице – бывшей студентке самолетостроительного факультета Государственного авиационного института Полине Андреевне Терехиной. Женщина проживала на одной из улочек Ягодной слободы, вошедшей в состав города еще при жизни государя императора Александра Благословенного.

Встречен был старший оперуполномоченный двумя симпатичными детками: мальчиком постарше, лет восьми, и девочкой на год помладше, почему-то невероятно обрадовавшимися незнакомому гостю. Возможно, что ожидали гостинцев, каковых у Вали Рожнова не имелось. Напрасно прождав какое-то время в надежде получить угощение, разочарованные дети скрылись в дальней комнате и в продолжение всего времени разговора из нее не выходили.

Хозяйка дома – вдова фронтовика – была женщиной, погрязшей в заботах, ибо содержать одной двоих детей и собственный дом с приусадебным участком дело непростое и требующее немалых физических сил и душевных затрат. Причем каждодневных. Без выходных. Хотя именно огород и спас семью Терехиных от голода, постигшего город в памятном, тысяча девятьсот сорок четвертом году.

Каждодневные заботы, лежащие на плечах вдовы, конечно, наложили свой отпечаток на внешность Полины Терехиной – она выглядела несколько старше своих лет. Однако прошедшие годы не смогли стереть вполне еще заметную привлекательность с ее лица. Тридцать лет – покуда не тот возраст, когда женское тело сдается перед жизненными обстоятельствами и, увы, быстротекущим временем.

После ряда формальных вопросов, от которых никуда не деться, Валентин Рожнов приступил к обстоятельному допросу. Один из интересующих его вопросов он задал в ряду первых:

– Я в общих чертах знаю, что объединяло Николая Кондратьева, Василия Кудряшова, Нинель Яковлеву, Эдуарда Кочемасова, Валерия Федынцева, Тимура Бекетова и вас в одну компанию, когда вы учились в Авиационном институте. Но что их объединяет в настоящее время? Можете мне сказать об этом?

– Я об этом ничего не знаю, – ответила Полина Андреевна с некоторым недоумением.

– Они совсем недавно встречались, – заметил Валентин. – Значит, их что-то продолжает объединять. Вы не знаете – что? – пытливо посмотрел на Терехину Рожнов.

– А кто именно встречался, не подскажете? – осторожно поинтересовалась у милиционера Полина Терехина. Было видно, что ей любопытно, что происходит ныне с ее сокурсниками.

– Николай Кондратьев, Валерий Федынцев, Тимур Бекетов и Нинель Яковлева… Не хватало только Василия Кудряшова, Эдуарда Кочемасова и… вас, разумеется, – посмотрел на Полину опер.

– Я давно уже не с ними, – нахмурившись, заметила Терехина. – Наши дорожки лет десять, как разошлись… Когда я училась на втором курсе института, у моей мамы начались проблемы со здоровьем, и все свободное от учебы время я стала проводить либо с ней, либо в заботах о ней. И мне стала просто неинтересна жизнь, которой жила моя группа, – голова была забита иными заботами. Со временем я откололась от этой компании – так уж сложились обстоятельства. Друзья даже не позвали меня, когда после окончания третьего курса, как у нас было заведено, снова пошли в турпоход… – Терехина немного помолчала, словно что-то вспоминая, а потом произнесла: – Ну с Васей Кудряшовым ясно, он забился в какой-то медвежий угол и от него давно уже ни слуху ни духу. А почему на встрече не было Эдика Кочемасова? – пытливо глянула на милиционера хозяйка дома.

Валя Рожнов поймал ее взгляд, но не ответил. Он не знал, можно ли говорить ей правду, поскольку она могла навредить его оперативно-разыскным действиям и всему расследованию «дела Эдуарда Кочемасова». Чего он, старший оперуполномоченный капитан милиции Рожнов, допустить не мог. Поэтому он просто выразительно посмотрел на Полину Терехину и промолчал. Мол, вы должны сами понимать, что я вам попросту не обязан ничего докладывать. Та переспрашивать не стала и произнесла следующую фразу:

– Единственно, с кем я поддерживаю связь, так это с Нинель Яковлевой. Мы иногда созваниваемся, поздравляем друг дружку с праздниками. Пару раз она приходила ко мне, поскольку самой мне вырваться в гости, – посмотрела Терехина в сторону комнаты, куда ушли дети, – проблематично и практически невозможно. Детишкам угощение какое-то принесла… Сынишке обувку.

– Простите, вы что-то говорили про походы, – напомнил Рожнов Терехиной одну из ее последних фраз.

– А что я говорила? – потеряла нить разговора хозяйка дома и вопросительно посмотрела на капитана милиции.

– Вы сказали, что после окончания третьего курса ваша компания, как было заведено, собралась в поход, а вас не позвали… – напомнил опер.

– Да, не позвали, – кивнула Терехина.

– Почему?

– Я же вам говорила, что откололась от этой компании, – ответила Полина и выжидающе уставилась на милиционера, ожидая новых вопросов.

– Да, простите… Говорите, это был не первый их турпоход? – поинтересовался Валентин Рожнов.

– Не первый, – ответила Терехина. – Третий.

– Вот даже как… И они ушли без вас? – продолжал спрашивать старший оперуполномоченный.

– Да, – последовал ответ.

– А до этого вы с ними, значит, ходили? – последовал новый вопрос от капитана милиции.

– Да. Два раза, – промолвила Терехина.

– И куда? – снова поинтересовался Валя Рожнов. – Можете вспомнить?

– Маршрут у нас был один; добирались до поселка Васильево, там переправлялись на правый берег Волги, пешком топали до устья реки Свияги и потом километров пять шли вверх по реке, чтобы быть от деревень подальше, чтобы нам никто не мешал отдыхать так, как мы хотим. Там у нас местечко было выбрано коронное, лучше и не найти, – увлеклась собственным рассказом Полина Терехина. Было видно, что воспоминания о том времени доставляют ей удовольствие и греют душу. – Представляете: сначала берег крутой, и надо спускаться осторожно, держась за руки, чтобы не упасть и не скатиться прямиком в воду. Метров за семь от воды берег становится пологим, почти горизонтальным, имеющим крохотную полянку почти у самой реки – как раз, чтобы пару палаток поставить и костер развести. У самого берега две склонившиеся плакучие ивы ветками до самой воды едва не достают, будто девушки с косами к реке наклонились и о чем-то с ней шепчутся… Вечером и рано поутру рыба плещется, птицы поют, коромыслики летают – красота! Душа прямо-таки поет… – Полина Терехина растянула губы в улыбке и устремила взгляд в одну, только ей видимую точку. – В голове только хорошие мысли, потому как плохие в таком месте просто не могут прийти в голову… А на обед – уха из окуньков и щук, что парни наловили. Наваристая и вку-усна-ая-а, – тарелку съешь и еще хочется. Однажды сазана поймали здоровенного, какие, наверное, лет сто назад водились, а сейчас – редкость. Так два дня его ели…

Терехина вдруг резко замолчала, сообразив, что уж чрезмерно увлеклась рассказом и далекими воспоминаниями, которые во многом были личностными и частично раскрывающими ее душу. А выслушивает ее откровения человек, которого она впервые видит. Было заметно, что ей стало весьма неловко перед молодым капитаном милиции, внимательно ее слушавшим.

– Ну, спасибо вам, вы мне очень помогли, – поблагодарил Рожнов женщину и потопал в городское Управление, понимая, что нарыл информацию, которую пока не знает, как использовать. Но то, что он не зря побеседовал с одногруппниками Эдуарда Кочемасова Владимиром Перегудовым и Полиной Терехиной, это Валентин знал точно.

Глава 9. Продолжайте жить как жили

После ухода милиционера Полина Терехина какое-то время сидела неподвижно, собрав на лбу несколько длинных неглубоких морщин, в обычное время совершенно незаметных, и о чем-то размышляла. Потом, поручив своему старшенькому на время заботу о сестренке, оделась и пошла звонить Нинель Яковлевой, чтобы сообщить новость. Телефонная будка была не так-то и близко, у Дворца культуры работников льнокомбината на Гладилова, так что пришлось топать прилично.

Стекла в телефонной будке отсутствовали – расколотила местная шпана. Ее ведь хлебом не корми, а только дай возможность побезобразничать. Железная дверь будки с облупившейся красной краской была полуоткрыта, сама трубка не лежала на рычажке, а висела на коротком металлическом проводе, из которой раздавались испуганные короткие гудки.

Полина повесила трубку на место, потом сняла: уличный телефон работал. Иначе пришлось либо возвращаться назад, либо топать к Красным воротам, что у парка Петрова, а это еще добрых пятьсот метров.

Полина опустила в прорезь мелочь, набрала номер и дождалась, когда на том конце телефонного провода снимут трубку.

– У меня сегодня был милиционер! – едва поздоровавшись с Нинель, сообщила ей Полина Терехина. – Представляешь, он расспрашивал о нашей институтской компании.

– О ком именно?

– Ну, о Кондратьеве, Кочемасове, Бекетове, Федынцеве, о тебе…

– И обо мне расспрашивал? – с тревогой переспросила Яковлева, и Полина поняла, что подруга явно растеряна, если не сказать испугана.

– Да, – ответила Терехина, не понимая, что в ее словах могло так напугать Полину.

– А что он обо мне хотел знать? – почти потребовала у подруги ответа Терехина.

– Ну, например, что тебя объединяет с Кондратьевым, Федынцевым и Беком, – не замедлила с ответом Полина. – Не объединяло, когда мы все учились в институте, а объединяет именно сейчас. Вы ведь недавно встречались, верно?

– Ну да, встречались, – не очень твердо ответила Нинель Яковлева.

– Это он мне сказал. Милиционер, что приходил, – поведала подруге Полина, ожидая пояснения, откуда этот милиционер знает об их встрече. Однако никакого пояснения не последовало. Нинель какое-то время молчала, после чего осторожно спросила:

– А о Васе Кудряшове этот милиционер тоже спрашивал?

– И о нем тоже спросил, – промолвила Полина.

– И что ты ему ответила? – опять растерянно и с явной тревогой в голосе спросила Нинель.

– Что он после третьего курса бросил институт и забился в какой-то медвежий угол, и от него лет десять уже нет ни слуху ни духу, – последовал ответ.

– А еще что спрашивал? – Голос Нинель Яковлевой продолжал оставаться тревожным.

– Про походы наши спрашивал…

– А это ему еще зачем? Откуда он мог узнать про походы? – Теперь в голосе Нинель слышалась и тревога, и растерянность, и страх.

– Я сказала, – виновато ответила Полина, уже в который раз в жизни попеняв себе за свою излишнюю откровенность. Хотя что в этом особенного?

– Ну и кто тебя за язык тянул? – уже зло рявкнула в трубку Яковлева. После чего извинилась за резкость и спросила с виноватыми нотками в голосе: – И что ты ему рассказала?

– Что было здорово… – сказала правду Терехина. – Что было все очень хорошо организовано и что нам всем очень нравились походы.

– И куда мы ездили тоже рассказала? – поинтересовалась как бы мимоходом Нинель.

– Ага, – последовал ответ.

– Ну ты совсем… – зло произнесла Нинель. Хотела добавить нечто очень неприятное, но одумалась и, сославшись на занятость, спокойным, ровным голосом продолжила: – Знаешь, мне нужно сейчас идти. Давай мы с тобой потом созвонимся, – и положила трубку.

– Кто звонил? – поинтересовался Федынцев, когда Нинель с недовольным видом положила трубку.

– Полина Терехина, – раздраженно буркнула Яковлева. – Этот милиционер, что был у нас, наведывался сегодня и к ней. Выпытывал чего-то. Расспрашивал опять-таки про всех нас. А она – язык что помело – рассказала ему о наших походах на Свиягу.

Лицо ее сделалось задумчивым.

– Ну что она за баба такая? Кто ее за язык тянет? – задохнулся Валерий Федынцев от нахлынувшей ярости.

– Да никто ее не просил. Решила, видите ли, инициативу проявить.

– Надо звонить нашим и обо всем рассказать, – после затянувшегося молчания выдавил из себя Федынцев. Левое веко у него заметно подергивалось. – И как можно быстрее!

– Ну так звони! – прикрикнула на него Яковлева. – Чего ты расселся?

В семь часов вечера Николай Кондратьев, Валерий Федынцев, Нинель Яковлева и Тимур Бекетов вновь встретились в том же ресторане при гостинице «Столица» в отдельном зашторенном кабинете. Нинель безэмоционально, подробно, не пропуская мельчайших деталей, рассказала о своем телефонном разговоре с Полиной Терехиной и вопросительно уставилась на Николая Кондратьева. Остальные, оторвавшись от разложенных на столе блюд, так же выжидательно смотрели на Кондратьева.

– И чего вы на меня так уставились, – криво усмехнулся тот. – Вам заняться, что ли, нечем? Вон белорыбица какая сочная! Ешьте, пока не остыла! – помолчав, подавил в себе раздраженность и спокойно продолжил: – Ну, знает этот оперок, что мы в бытность студентами ходили в походы. И что с того? А кто тогда не ходил? Чем мы хуже других были? Что еще он знает про нас? Да ничего!

– И то верно. Да, что с того? – поддакнул Валерий Федынцев и обвел взглядом присутствующих.

– Продолжайте жить, как и жили. И ни о чем не беспокойтесь. Только не забывайте держать язык за зубами, как все эти годы, и все будет хорошо!

Кондратьев глянул на Бекетова. Тот сидел за столом и молчал, с удовольствием поедая домашнее жаркое с жареной картошкой и запивая вкуснейшее блюдо рислингом. Разговоры, что вели между собой его сокурсники, его, похоже, не интересовали.

Последующий час провели в праздной беседе, вспоминая студенческое прошлое, так крепко их связавшее. А когда был выпит последний фужер вина, ссылаясь на домашние дела, стали понемногу расходиться. Кондратьев уходить не торопился и, когда Бекетов поднялся, попросил его присесть:

– Погоди, разговор небольшой есть.

Бекетов опустился на место и выжидающе уставился на Кондратьева.

– Надо что-то делать с этим Рожновым, – заявил Николай. – Сам же слышал: он теперь уже про походы наши знает. Не ровен час, он еще и до всего прочего сумеет докопается…

– Надо что-то делать… Так и делай! – безразлично ответил Бекетов и ковырнул ногтем в переднем зубе. – Мне-то что за дело?

– Я о серьезных вещах говорю, Бек, – попытался урезонить его Кондратьев.

– И я о серьезных. Что ты предлагаешь? – посмотрел на него Бекетов, и в его взгляде можно было прочесть пренебрежение и полное безразличие к человеку, сидящему напротив. Друзьями этих двух людей назвать было явно нельзя… Студенчество кануло в Лету, и теперь их больше ничего не связывало. Почти.

– Ну… это, – замялся Николай Кондратьев. – С дороги его убрать. Пока не докопался до всего.

– Ты что, предлагаешь мне этого мусора, что ли, замочить? – резко поднялся со стула Тимур Бекетов. – Снова в блудняк[25] хочешь меня втянуть? Решай свои вопросы самостоятельно! Уже не мальчик! Вырос давно!

Высказавшись, Бек отодвинул ногой стул и, отдернув штору, вышел из кабинета. Кондратьев, посидев еще какое-то время, словно что-то для себя решая, затем тоже поднялся и, кинув на стол несколько скомканных купюр, решительно вышел из кабинета.

Глава 10. Покушение на старшего оперуполномоченного

Телефон зазвонил почти сразу, как только Рожнов вошел в свою квартиру. Телефонная связь появилась у Валентина не так давно: с того самого момента, когда он получил должность старшего оперуполномоченного и был переведен из городского отделения милиции в отдел по борьбе с бандитизмом городского Управления МВД. До этого, если оперуполномоченный Рожнов был экстренно нужен, за ним посылали милиционера, а теперь было достаточно звонка, чтобы вызвать его на место происшествия или в Управление. Подобное же случалось довольно часто. Вот и теперь, в восьмом часу вечера, этот звонок, скорее всего, означал, что он снова понадобился кому-то из начальства. На этот раз Валентин ошибся. Когда он поднял трубку, незнакомый мужской голос поинтересовался:

– Рожнов?

– Он самый, – ответил опер.

– Вы интересовались, что связывает Кондратьева, Федынцева, Бекетова и Яковлеву, верно? – произнес мужской голос. – Так вот: если хотите это узнать, приходите в полночь к фонтану, что в парке «Черное озеро». Приходите один, иначе у нас разговор не получится…

Валентин открыл было рот, чтобы спросить, кто звонит, но на том конце провода спешно положили трубку. Ситуация представлялась довольно щекотливой. Основательно взвесив все «за» и «против», старший оперуполномоченный решил, что ему ничего не остается, как принять приглашение и подойти в назначенное время на указанное место. Говорить кому-то о поступившем звонке Рожнов посчитал ненужным. Не будут же его убивать, в самом деле! Хотя бдительность тоже никто не отменял.

Где-то без десяти двенадцать Валентин Рожнов вошел в парк со стороны Первого дома Горсовета, потому как оттуда было ближе к фонтану. Спустившись к парку на несколько ступенек, старший оперуполномоченный не приметил, как следом за ним скользнула темная, подсвеченная уличными фонарями фигура и стала неслышно двигаться следом. Все же Рожнов что-то почувствовал и, приостановившись, оглянулся. И тут же получил сильнейший удар по голове, после чего рухнул на каменные ступени…

Павел Егорович Скорохватов, персональный пенсионер местного значения, вот уже два года страдал бессонницей. Засыпал только под самое утро, когда начинал брезжить рассвет, да и то если перед этим совершал длительные прогулки по улице (не менее часа). Уже долгое время Павел Егорович проживал в одиночестве и, чтобы хоть как-то скоротать время, завел себе еще в тридцать шестом году гладкошерстную немецкую таксу черно-подпалого окраса, с которой и совершал свои ночные неторопливые променады.

Вот и сегодня, покряхтывая, он сошел с четвертого этажа Первого дома Горсовета и отправился в дальнюю прогулку. Гулял он обычно по аллеям черноозерского парка, благо, что от дома он находился в нескольких шагах, – спустился по широкой каменной лестнице, и ты уже в городском парке.

Дотопав до каменной лестницы – парк «Черное озеро» лет двести назад был настоящим озером, которое в народе звалось «Черным» из-за темного цвета воды, – Павел Егорович начал потихоньку спускаться по выщербленным ступеням, и тут его такса несколько раз тявкнула и дернула поводок. Это было крайне неожиданно, поскольку Жулька – так звали таксу, – войдя в преклонный возраст, вообще не подавала голос. Ни по каким причинам, включая позывы голода и острое желание справить нужду. Пенсионер Скорохватов даже подзабыл, какой он у Жульки этот самый голос. А тут безумолчное: «Тяв-тяв!…» Да еще стала рваться куда-то вбок, сильно натягивая поводок.

Такое неожиданное поведение пожилой таксы озадачило Павла Егоровича. Сойдя на небольшую площадку посередине лестницы, Скорохватов неспешно последовал за Жулькой и через несколько шагов обнаружил справа от лестницы в густых кустах лежащего навзничь человека. Лоб и волосы его были в крови, что указывало на имеющуюся открытую травму головы. Поскольку Скорохватов сорок с хвостиком лет занимался научной медициной, то с ходу определил, что лежащий в кустах человек еще жив, а поскольку подает видимые признаки жизни, то определенно нуждается в неотложной медицинской помощи. Поэтому пенсионер местного значения развернулся и насколько мог быстро потопал домой. Задохнувшись от спешного восхождения на четвертый этаж, Павел Егорович подошел к телефону и вызвал скорую помощь и милицию. После чего направился к «Черному озеру, чтобы по приезде милицейского наряда дать соответствующие объяснения, поскольку гражданином был добропорядочным и, безусловно, законопослушным.

Скорая помощь и милиция приехали почти одновременно. Покуда медики оказывали первую помощь раненому человеку, Павел Егорович обстоятельно давал объяснения старшему наряда милиции.

– Знаете, я бессонницей страдаю. Не усну, пока не прогуляюсь часик с собакой. Вот и в этот раз вышел на обычную ночную прогулку и обнаружил лежащего в кустах человека с разбитой головой. Вернее, первой обнаружила его моя такса Жулька, после чего лаем подала знак.

– А вы рядом с раненым никого поблизости не приметили? – поинтересовался старший наряда.

– Нет, не приметил, – ответил Павел Егорович.

– А шли вы откуда? – спросил милиционер. – От парка или, наоборот. в парк?

– Сверху по лестнице в парк спускался, – пояснил Павел Егорович.

– Навстречу вам никто не попался? – задал новый вопрос старший наряда милиции.

– По выходе из дома я вообще никого не встретил и никого из прохожих не видел, – твердо произнес пенсионер и для убедительности вышесказанного проговорил: – Ночь ведь на дворе. Темень…

Это была чистая правда. Если бы не два фонаря – возле дома и недалеко от фонтана в парке, – то вряд ли можно было разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки – на небе не было ни единой звезды, а сам небосвод выдался чернильного цвета, будто на него вылили все чернила, что имелись в наличии в городе.

Милиционерам Скорохватов более ничего, что хоть как-то могло бы помочь в расследовании покушения на жизнь неизвестного на данный момент человека, сообщить не смог. Старший из милиционеров, что допрашивал Павла Егоровича, немного опечалился, что свидетель никого с обнаруженным сильно побитым человеком или поблизости его не видел, но все же поблагодарил за содействие, кажется, вполне искренне. Пенсионер Скорохватов ведь мог попросту пройти мимо, совершить свою еженощную прогулку и вернуться домой каким-нибудь другим путем, чтобы не проходить мимо лежащего в кустах человека с проломленной головой. Или тотчас по обнаружении раненого вернуться домой в свою квартиру и забыть об увиденном. Павел Егорович же поступил как истинный советский человек, неравнодушный к чужой беде. Побольше бы таких… Так, наверное, подумал старший наряда милиции, прощаясь с опрошенным пенсионером. А дальше раненого отвезли в больницу, милиционеры уехали в свое отделение, а Павел Егорович отправился домой – совершать еженощную прогулку как-то расхотелось.

Придя домой, Скорохватов выпил чая, раздумывая о случившемся, после чего прилег на диван и… крепко уснул. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Начальник отдела по борьбе с бандитизмом городского Управления милиции майор Виталий Щелкунов узнал о покушении на Валентина Рожнова утром следующего дня. Тотчас ринулся в больницу, куда поместили сотрудника. Но, к большому разочарованию, в палату его не пустили.

– Пациент без сознания, – заявил врач, закрыв собою дверь. – Сейчас он все равно ничего не скажет.

– А когда он придет в себя и с ним можно будет поговорить? – поинтересовался у врача майор Щелкунов. На что получил исчерпывающий ответ:

– Этого никто не знает…

По факту нападения на сотрудника милиции Рожнова было заведено уголовное дело, но Виталию Викторовичу и так было ясно – оно было связано с его расследованием по «делу Кочемасова». Но поскольку поговорить с Рожновым не представлялось возможным, а времени терять не хотелось, то Щелкунову ничего не оставалось, как произвести собственные оперативно-разыскные мероприятия, начав их, по сути, с самого начала. Подобное случилось не впервые: практически сначала приходилось вести многие уголовные дела, которые передавались в отдел по борьбе с бандитизмом городского Управления милиции из разных городских отделений. Конечно, наработки оперативников и следователей из городских отделений милиции Виталий Викторович никогда не игнорировал, однако предпочитал сам опрашивать свидетелей, показания которых уже находились в деле, – живое общение всегда полезней, нежели бумажка, лежащая в папке. Кроме того, допрашиваемые вторично могли вспомнить нечто такое – а так неоднократно случалось, – что забыли рассказать, когда их впервые допрашивали. Память ведь такая штука: чтобы вспомнить что-то нужное, ее приходится напрягать.

Итак, что мы имеем: гражданин Кочемасов, бывший студент самолетостроительного факультета Авиационного института, и бывший инженер-испытатель оборонного завода, а в последнее время рядовой чертежник захудалого конструкторского бюро, был случайно сбит (в том, что случайно – сомнений не имелось) автомобилем марки «Хорьх». Принадлежит автомобиль отставному подполковнику-орденоносцу Клементию Осиповичу Филенкову, заподозрить которого в умышленности наезда на гражданина Кочемасова не имеется никаких оснований. Эдуард Кочемасов попал под колеса автомобиля, когда по неизвестным причинам пытался убежать от старшего оперуполномоченного Рожнова, заприметив, что тот следит за ним. Причем автомобиль Филенкова на дороге был один. Больше никаких автомобилей, мотоциклов, велосипедов или какого-то гужевого вида транспорта на дороге не имелось вовсе. И надо же так распорядиться судьбе, что Кочемасов выбежал на дорогу в тот самый момент, как по ней в совершенном одиночестве ехал тот самый злополучный трофейный «Хорьх».

На погибшем была хорошая дорогая одежда, а в карманах брюк лежала приличная сумма денег – пять тысяч рублей. И было понятно, что заинтересовало Валентина Рожнова: почему Кочемасов, заметив за собой слежку, побежал от Рожнова сломя голову, и откуда у рядового чертежника столь дорогая одежда и пять тысяч рублей в кармане. Плюс обыкновение ужинать в дорогом ресторане при гостинице «Столица», от которой он недалеко проживал.

Из записей, что имелись по этому делу у Вали Рожнова, Виталий Викторович узнал, что старший оперуполномоченный успел допросить нескольких бывших студентов, что учились в одной группе с Эдуардом Кочемасовым. И некоторым допрошенным бывшим студентам Авиационного института, судя по всему, не понравилось и даже насторожило то, что к ним был проявлен интерес оперативного работника милиции. Сам собой напрашивался вопрос: откуда такая настороженность?

Также из записей Валентина Рожнова майор Щелкунов понял, что эту компанию, в которую входили Эдуард Кочемасов, Николай Кондратьев, Валерий Федынцев, Тимур Бекетов, Василий Кудряшов и Нинель Яковлева, что-то связывало помимо каких-то общих интересов и учебы в одной группе. Что-то произошло, когда они были еще студентами Авиационного института. И главным действующим лицом в этой компании и ее заводилой был Николай Кондратьев…

Опытный начальник отдела по борьбе с бандитизмом майор Щелкунов, конечно, приметил, что оперативно-разыскные действия капитана Рожнова были, к сожалению, неполными, со значительными имеющимися пробелами, которые никогда бы не допустил опытный розыскник или следователь. К примеру, не посетил место работы Кочемасова, не поговорил с начальством и людьми, более или менее близко его знавшими. Не попытался отыскать женщину или женщин, с которыми Эдуард Кочемасов встречался последние три года своей жизни. А может, Вале Рожнову не хватило времени, и он просто не успел провести все эти необходимые действия. Так или иначе Виталий Викторович решил восполнить пробелы, допущенные Рожновым. И первым делом направился в конструкторское бюро, в котором работал Эдуард Кочемасов.

Начальником конструкторского бюро оказался бывший офицер, фронтовик Зиновий Арутюнович Гванелия, с которым Виталий Викторович сразу нашел общий язык, как это обычно и случается с людьми, вдоволь нанюхавшимися пороха и близко видевшими смерть.

После ряда формальных вопросов майор Щелкунов спросил, что Зиновий Арутюнович как непосредственный начальник Эдуарда Кочемасова может сказать о своем подчиненном. На что Гванелия, немного подумав, неожиданно ответил:

– А ничего.

– Ни хорошего и ни плохого? Как это так? – удивился Виталий Викторович такому неожиданному ответу. В конструкторском бюро Кочемасов работал три года или около того, и чтобы за такой период времени никак не раскрыться – это надо было сильно постараться.

– А вот так, – посмотрел на майора милиции начальник конструкторского бюро. – Столько времени с ним проработал, а раскусить его, увы, не сумел. Вроде парень умный. С высшим техническим образованием. А вот работал простым чертежником в рядовом кабэ. И ведь к повышению никакому не стремился. А ведь у него была возможность продвинуться, и не однажды. Кочемасов мог бы почти в три раза больше зарабатывать, устройся он даже простым инженером… Прояви свои способности, докажи, что ты умеешь! Вот этого я не понимаю, – немного помолчав, снова посмотрел на Виталия Викторовича Гванелия. – Ни к чему не стремиться и довольствоваться тем малым, это ведь удел слабых или стариков. Ни тем ни другим Кочемасов не являлся…

– Получается, что деньги и хорошая должность ему не особо были и нужны, – сделал заключение майор Щелкунов, хотя с доводами начальника конструкторского бюро был, в общем-то, согласен.

– Может, оно и действительно так, – согласился Зиновий Арутюнович, хотя – и это было видно – остался при своем мнении.

– Друзья у него тут были? – задал новый вопрос Виталий Викторович. – Или те, с кем он более или менее близко сошелся?

– Не было у него таких, – после недолгого раздумья ответил Гванелия. – Он практически ни с кем близко-то и не сошелся.

– А не близко? – поинтересовался майор Щелкунов. Проработать на каком-либо месте несколько лет и не иметь приятелей, пусть и не близких, – так случается крайне редко.

– Не близко… – Зиновий Арутюнович снова ненадолго задумался, после чего указал на мужчину с кудрявой пышной шевелюрой. – Ну разве что вот с ним. Анатолием его зовут…

– Спасибо, – поблагодарил руководителя конструкторского бюро Виталий Викторович и подошел к кудрявому молодому мужчине, стоявшему у чертежной доски. – Прошу прощения, я из милиции, майор Щелкунов. Анатолий, вас можно на пару минут отвлечь от вашей работы?

– Попробуйте, – в несколько шутливой форме отозвался кудрявый мужчина, оторвавшись от чертежной доски.

– Благодарю. Скажите, Анатолий… как вас по батюшке? – внимательно глянул на кудрявого Виталий Викторович.

– Да не велика персона. Зовите просто Анатолий, – старался казаться скромным или был таковым кудрявый мужчина.

– И все же? – продолжал настаивать на выяснении отчества майор Щелкунов, всегда старающийся проводить допросы и опросы не как придется, а как положено.

– Ну, Самсонович, – сдался кудрявый мужчина.

– Ох, какое героическое отчество! Скажите, Анатолий Самсонович, что за человек был Эдуард Кочемасов? – задал вопрос Виталий Викторович.

– Так, значит, все-таки был, – с заметной грустинкой в голосе произнес Анатолий.

– К сожалению, это так, – подтвердил майор Щелкунов.

– И это правда, что несчастный случай? – с некоторым недоверием поинтересовался неблизкий приятель Эдуарда Кочемасова.

– Правда, – ответил Виталий Викторович. – А у вас есть причины сомневаться?

– Собственно, нет, – неопределенно ответил Анатолий и непроизвольно пожал плечами. – В жизни оно по-разному происходит.

– Вы сейчас допрашиваетесь как свидетель, – заявил собеседнику начальник отдела по борьбе с бандитизмом. – Поэтому обязаны отвечать на мои вопросы исключительно правдиво и желательно искренне. Вы понимаете ответственность?

– Вполне понимаю, – кивнул кудрявый мужчина.

– Я сейчас повторю вопрос, – пытливо глянул на Анатолия Виталий Викторович. – У вас имеются какие-нибудь основания сомневаться, что ваш знакомый Эдуард Кочемасов погиб в результате несчастного случая? Или у вас есть повод полагать, что гибель Кочемасова произошла по какой-то иной причине?

– Нет, основания полагать, что Эдик… Эдуард Кочемасов, – поправился Анатолий, – погиб не в результате несчастного случая, у меня не имеется, – последовал твердый ответ.

– Может, он в последнее время чего-то опасался? – задал новый вопрос Щелкунов. – Или как-то себя вел, не так, как обычно? Нервничал? Раздражался по мелочам?

– Нет, ничего такого я за ним не замечал. Все было, как всегда, – подумав, ответил Анатолий.

– И никто ему не угрожал? – пытливо посмотрел на собеседника Виталий Викторович.

– Нет, все было, как обычно, – ответил кудрявый мужчина. – Или я просто ничего об этом не знал…

– Так все же: что за человек был Кочемасов? – после недолгого молчания спросил начальник отдела по борьбе с бандитизмом.

– Он был человеком… каких много, – после непродолжительной паузы последовал ответ.

– Что это значит? – внимательно посмотрел на собеседника Щелкунов.

– Только то, что я сказал, – ответил Анатолий и добавил: – Он был явно не на своем месте…

– Вы считаете, что людей, которые не на своем месте, много? – поинтересовался Виталий Викторович.

– Считаю, что много, – промолвил Анатолий. – А вы разве считаете иначе?

– Он что-нибудь рассказывал о себе? – не счел нужным отвечать на вопрос допрашиваемого майор милиции.

– Практически ничего, – ответил кудрявый мужчина. – Он был не из тех, кто любит откровенничать.

– Женщина у него была? – продолжал допрос майор Щелкунов.

– Он не говорил, – изрек Анатолий, посмотрев поверх головы майора милиции.

– А вы не заметили? – внимательно посмотрел на собеседника Виталий Викторович.

– Заметил, – не сразу ответил кудрявый мужчина и уверенно сказал: – Была у него женщина.

– Как ее зовут, где она живет? – быстро выговорил начальник отдела по борьбе с бандитизмом.

– Зовут ее Александра. Больше ничего о ней не знаю. – Анатолий немного подумал и сказал: – Хотя нет, все же знаю… Работает она швеей в городском гарнизонном госпитале. А где живет – понятия не имею!

Это было уже кое-что. Женщины – они во многом внимательнее мужчин. Поглазастее, что ли… Видят как-то по-другому. Их внимание часто привлекают детали и такие вещи, на которые мужчина даже не взглянет или не придаст им значения. А если и заприметит, то через минуту напрочь забудет. Оставалось только отыскать эту женщину.

Все же не зря допросил этого кудрявого Анатолия Самсоновича…

Из конструкторского бюро Щелкунов вышел решительно настроенным во что бы то ни стало отыскать швею Александру. Валя Рожнов, наделенный талантами сыскаря, увы, по-прежнему без сознания, находился в больнице, в противном случае он бы в два счета нашел эту женщину. Виталию Викторовичу потребовалось больше половины дня, чтобы отыскать швею Александру, на то были свои причины: на работе ее не оказалось, а отдел кадров госпиталя был закрыт, и узнать адрес проживания Александры не представлялось возможным.

Ее адрес подсказала подруга Александры, которую Щелкунов отыскал через третьих лиц. Полное имя госпитальной швеи было Александра Ивановна Заманская. Выяснились некоторые подробности ее биографии: месяц назад исполнилось тридцать два года; жених Александры Павел пропал без вести в октябре сорок первого. Три года перед войной они прожили вместе. Проживала одна, поскольку родители ее умерли несколько лет назад. Обыкновенная одинокая женщина, каковых после войны остались многие и многие тысячи, каждая из которых мечтала о семейном счастье, вот только не всякой удавалось его заполучить.

Проживала Александра Заманская на первом этаже двухэтажного деревянного барака в центре Кировского района около Химико-технологического техникума и недалеко от Парка Петрова. Комната у нее была, как у всех жильцов, – двенадцать квадратных метров. Если бы не высокие потолки, она казалась бы маленькой из-за устроенной в комнате кухоньки, где стояла печь-буржуйка, на которой можно было готовить и разогревать пищу, раковина с массивным медным краном, какие стоят в банях, и посудный шкаф с давно облупившимся лаком и не закрывающейся дверцей. Именно из-за высоких потолков, увеличивающих кубатуру комнаты, создавалось ощущение небольшой квартиры, правда, без удобств – таковые, как и положено в подобных жилых строениях, имелись в самом конце барака, и нередко к ним выстраивалась очередь, особенно по утрам.

Майор Щелкунов пришел вечером в надежде застать Александру уже вернувшейся с работы. И не прогадал: Заманская находилась дома и жарила на чугунной сковородке картошку, которая уже покрывалась румяной корочкой. И пахло вкусно и как-то по-домашнему. Как будто Виталий Викторович вошел в квартиру, в которой не единожды бывал и где ему были рады.

– Поедите со мной? – спросила Александра после того, как Щелкунов представился и сообщил о цели своего визита.

– Спасибо, я не голоден, – соврал Виталий Викторович. Не в его правилах было объедать одиноких женщин с зарплатой рублей в триста – триста пятьдесят, что на картошечку с лучком и хлебцем, конечно, хватало, а вот на сливочное маслице и мясной фарш – уже вряд ли. – Приятного вам аппетита.

– Ну если так… А я с вашего разрешения поем, – произнесла Заманская, поставив аппетитно скворчащую сковородку на стол в комнате.

– Конечно, – произнес Виталий Викторович.

Чтобы не смущать хозяйку, он подошел к окну и принялся осматривать улицу. Весна уже давно вступила в свои права, от снега остались лишь воспоминание да пятна сырости в теневых местах. Дни стояли солнечные, и темнело с каждым днем все позднее. Вот и сейчас на часах было почти восемь, но за окном совершенно светло. Ну а раз светло – значит, день, а коли день – надо работать. А ведь еще месяц с небольшим назад в это время за окошком была непроглядная темень, и казалось, еще немного и пора отправляться спать, а не принимать доклады от подчиненных или писать обязательные отчеты…

Так, глядя в окно, Щелкунов простоял минут пять-семь, покуда от хозяйки не поступило предложение попить с ней чаю. От него Щелкунов отказываться не стал, прошел на середину комнаты и сел за стол, взяв из рук Заманской чашку чая.

– Вот, угощайтесь, – пододвинула Александра поближе к Виталию Викторовичу вазочку со светло-коричневыми сушками.

– Благодарю вас, – улыбнувшись, ответил Щелкунов и осторожно взял одну сушку.

– Вы пришли о чем-то меня спросить? – спросила хозяйка комнаты. – Спрашивайте.

– Скажите, вы хорошо знали Эдуарда Кочемасова? – задал первый вопрос Виталий Викторович.

– С ним что-то случилось? – с заметной тревогой в голосе спросила Заманская и неловко поставила чашку с чаем на стол, едва не расплескав ее содержимое.

– Случилось, – ответил майор Щелкунов, не видя оснований скрывать от женщины информацию. – Его сбила машина. Насмерть.

Александра опустила голову. Так она просидела какое-то время. Затем отхлебнула из чашки чая и шумно сглотнула. Примерно такое же состояние было у нее, когда до нее дошла весть, что ее жених в октябре сорок первого года пропал без вести.

– Вы как? – участливо поинтересовался Виталий Викторович. – Можете говорить?

Заманская в знак согласия кивнула:

– Да, смогу.

– Эдуарда вы хорошо знали? – повторил вопрос майор Щелкунов.

– Поначалу мне казалось, что да. Ну это когда мы какое-то время уже встречались с ним. Он мне казался добрым, порядочным и очень внимательным. Быть внимательным к женщине – это о многом говорит… – со значением посмотрела на Виталия Викторовича Заманская. – Но потом чем дольше я с ним встречалась, тем больше мне казалось, что я его совсем не знаю. Какой он? Что у него там, внутри? О чем он все время думает? Знаете, мне ни разу не удалось поговорить с ним, что называется, по душам. Теперь же я точно могу сказать, что этот человек мне был совершенно незнаком. Несмотря на то что мы встречались с ним продолжительное время, он сделался мне близким человеком, я знала, где он работает, над какими проектами трудится, а вот что творилось у него в душе и о чем он думал, мне было совершенно неведомо. Особенно большие перемены произошли в нем в последние месяцы. Порой он впадал в депрессию, он ни о чем не хотел говорить, из него невозможно было вытянуть даже слово, а иногда Эдуард вдруг становился преувеличенно веселым. Перемены в его настроении меня очень пугали.

– Выяснить не пытались, что с ним происходит? – посмотрел на хозяйку комнаты Виталий Викторович.

– Пыталась. И даже не один раз… – с большой долей грусти ответила Заманская.

– И каков результат?

– Да какой там результат! – сокрушенно ответила Александра. – Эдик либо отмалчивался, либо говорил, что у него все в порядке. Говорю же: на откровенный разговор его было не вызвать…

– А где вы обычно с ним… встречались? – задал новый вопрос Виталий Викторович.

– Больше всего у меня, – не очень охотно отозвалась Заманская. – Он частенько оставался. Даже жил у меня по нескольку дней. Это были для меня счастливые дни. Ну почти счастливые, – поправилась Заманская. – Потом он неожиданно уходил. Ну как уходил, просто не приходил и все. Это не значило, что мы поругались и что в наших отношениях случился разрыв: он просто с работы шел не ко мне, а возвращался к себе домой. Мол, погостил и хватит! А у него, – Александра Ивановна как-то уныло усмехнулась, – за все три года я была-то всего раза четыре-пять, не больше. – Заманская снова помолчала, а потом, не дожидаясь вопросов от майора милиции, уже по собственной воле продолжила: – Представляете, за все время наших отношений мы практически вместе нигде не бывали. В кино не ходили, по улицам не прогуливались, ну разве что прошлись вдвоем пару раз. В гости тоже ни к кому не ходили. То ли он стеснялся меня, то ли не хотел, чтобы кто-то из его знакомых увидел нас вместе. Поначалу я не задавалась вопросом, почему так происходит. Ну не хочет он, чтобы нас видели вместе, так что с того? Может, на то есть у него какие-то причины. Обижаться мне на него теперь? А имею ли я право на такую обиду? Немногим позже стала об этом задумываться всерьез: а почему он не хочет, чтобы нас видели вместе? У него есть что скрывать от других? Или он чего-то опасается? И еще, – посмотрела на майора Щелкунова Александра. – В последнее время он, как мне показалось, с большой неохотой ходил на работу. Ну прямо как на каторгу собирался. Он ведь простой чертежник. Работа спокойная и нетрудоемкая, – знай себе черти, что прикажут. Отработал положенные часы – и домой. Забот, в общем-то, никаких. А он в последнее время хмурый был все время. Будто что-то глодало его, не давало покоя. И с каждым днем его настроение все более ухудшалось. Разговаривать со мной вообще перестал. А что с ним происходит – не говорил. Вот тогда я и поняла, – вздохнула Александра Заманская, – что ничегошеньки про него не знаю. И решила как-то порыться в его бумагах, когда его рядом не было. Ну и нашла… Оказывается, он окончил самолетостроительный факультет Авиационного института! И мог бы работать инженером на заводе. Был бы на виду, его многие бы уважали. Мог стать ведущим инженером, потом со временем дослужиться до главного, в конце концов. А он работал простым чертежником в каком-то конструкторском бюро…

Александра допила чай и, ставя чашку, громко стукнула дном о фарфоровое блюдце. После чего продолжила. Очевидно, ей очень хотелось выговориться или найти в собеседнике хотя бы небольшое участие, столь необходимое ей в данную минуту, – все же не стало близкого для нее человека.

– Однажды, когда мы были у него, в квартиру позвонили. Так он сначала прошел на кухню, взял нож и только после этого открыл. Оказалось, это соседи. Пришли попросить коробок спичек.

– И что вы подумали? – спросил Виталий Викторович.

– Для Эдика было не характерно такое поведение, я поняла, что он кого-то очень боится, – последовал ответ.

– Вы не знаете, ему кто-то угрожал?

– Даже не догадываюсь.

– Но раз он на звонок пошел открывать с ножом в руках, то определенно кого-то боялся, – заключил майор Щелкунов. – Или, по крайней мере, сильно опасался.

– Ничего не могу сказать, я не знаю, – глухо промолвила Александра Ивановна. Пальцы рук у молодой женщины подрагивали.

– У него ведь водились деньги, верно? – после недолгого молчания задал новый вопрос майор Щелкунов.

– Верно, – ответила Заманская.

– А вы никогда не спрашивали Эдуарда – откуда они у него? – глянул прямо в глаза собеседнице Виталий Щелкунов.

Александра неопределенно пожала плечами:

– Нет.

– Почему? – поинтересовался Виталий Викторович.

– Потому что знала: если я спрошу его об этом, он снова отмолчится. Он умел это делать… А еще, – сделала небольшую паузу Александра, – я боялась его обидеть. – Она посмотрела куда-то в пространство (что там она увидела – было ведомо лишь ей одной) и поделилась сокровенным: – А потом, какое мое дело? Мне было хорошо с ним, и я не хотела его терять…

Александра Заманская снова замолчала, покусывая красивые полноватые губы, и через пару мгновений неожиданно заплакала. Громко, навзрыд. Ей было очень плохо. Виталий Викторович видел это. Помочь ей было невозможно. Разве что воскресить Кочемасова, но это было не в силах майора милиции Щелкунова. Поэтому он поднялся со стула и, тихо попрощавшись, вышел из комнаты…

То, что рассказала Александра Заманская, особенно о том, что Кочемасов чего-то опасался, боялся даже и при неожиданном звонке в дверь даже схватился за нож, наводило на мысль, что, возможно, гибель Эдуарда Кочемасова под колесами «Хорьха» отнюдь не случайна. Майору Щелкунову пришлось проверять показания очевидцев. Удалось расширить круг свидетелей, которых в конечном итоге, как выяснилось, оказалось немало. Для беседы вновь был приглашен хозяин «Хорьха», подполковник запаса Филенков. Однако выявить что-то новое для следствия, несмотря на приложенные усилия, так и не удалось. Наоборот, майор Щелкунов еще более укрепился во мнении, что Филенков совершил наезд на Эдуарда Кочемасова, повлекший его смерть, не преднамеренно. Произошла роковая случайность, каковые в обычной жизни происходят нередко. Беседовать с ним было крайне непросто: Клементий Филенков искренне сокрушался о том, что под колесами его автомобиля погиб человек. По заверениям подполковника, он уже тысячу раз проклял тот день и час, когда приобрел новые покрышки для автомобиля и выехал на своем трофейном «Хорьхе» на улицы города…

Оставалось допросить нескольких ключевых свидетелей, наиболее важным из которых майор Щелкунов посчитал писателя Леонида Кудряшова, написавшего еще до войны нашумевший роман «Тайны града Свияжского», которым в свое время зачитывались буквально все граждане страны. И по сей день книга оставалась на слуху, а равно с ней и имя автора.

Виталий Викторович считал, что поговорить с писателем по поводу пропавшего сына будет полезно во многих отношениях. Ведь будучи студентом, Василий входил в компанию, в которой пребывали Николай Кондратьев, Валерий Федынцев, Тимур Бекетов, Нинель Яковлева и, главное, Эдуард Кочемасов. Майор Щелкунов допускал, что писатель мог что-либо про них знать. И уж точно мог пролить свет на столь скоропалительный отъезд сына в Сибирь.

Сначала Виталий Викторович решил заявиться к Леониду Кудряшову без предупреждения, но потом, поразмыслив, решил все-таки созвониться с ним и заранее договориться о предстоящей встрече, определив точное время. Творческие люди – личности непростые, зачастую с характером, на кривой кобыле к ним не подъедешь. Требуют должного обхождения. Если свалиться к ним как снег на голову, то, находясь в творческом процессе, они попросту не смогут поддерживать верное направление разговора, поскольку голова у них будет занята совершенно иными вещами, как им кажется, более нужными, а переключаться по щелчку пальцев они не горазды. Так что лучше пусть Леонид Кудряшов будет информирован о цели предстоящего разговора и как-то подготовится к нему.

Однако, когда майор Щелкунов пришел к писателю Кудряшову, тот готов к разговору отнюдь не был и всякий раз переспрашивал Виталия Викторовича, словно не понимал, о чем идет речь. Отвлечься от своих дум Леонид Кудряшов смог лишь тогда, когда Виталий Викторович задал вопрос о сыне.

– Я не знаю, что тогда произошло, – начал рассказывать Кудряшов. – Я был в командировке, а сын, насколько мне известно, собирался с друзьями в поход на Свиягу.

– Не в первый уже раз, верно? – поинтересовался майор милиции.

– Верно, – согласился Леонид Кудряшов. – Это было не первый раз. И они всегда ходили в одно и то же место. Нравилось оно им по какой-то причине… Это вверх по течению реки, где поблизости ни одной деревни или села и дороги такие, что после ливня или зимой туда попросту не добраться.

– Я понял. Что было дальше? – поторопил автора книги «Тайны града Свияжского» Виталий Викторович.

– А дальше… – немного помолчал популярный писатель. – Когда я вернулся домой, Васи уже не было. Уехал на Север. Даже не попрощался. И все из-за этой вертихвостки, будь она неладна!

– Вы имеете в виду Нинель Яковлеву? – задал уточняющий вопрос майор Щелкунов.

– Ну да, – едва кивнул писатель. – Из-за кого же еще… Бросил институт и уехал. Через неделю прислал телеграмму. Дескать, с ним все в порядке, но домой он не вернется. Я пытался его как-то разыскать, запросы посылал, звонил. Да какое там… Бесполезно!

– А откуда именно была телеграмма? – поинтересовался Виталий Викторович, взявший давно за правило не оставлять при допросах неразъясненным ни один момент.

– С железнодорожной станции Усть-Тальменка, – пояснил Леонид Кудряшов. – Я посылал различные запросы, но они все были как под копирку: Василий Леонидович Кудряшов в данном населенном пункте не числится, таковой здесь не проживает и так далее… – повесил голову писатель. – Десять лет почти от него ни одной весточки. Ну я понимаю, его обидела любимая девушка, встречалась с ним, а потом предпочла его другому. Это, конечно, трагедия для молодого человека – мир перевернулся и все такое… – Кудряшов вскинул голову и вопросительно посмотрел на Виталия Викторовича и горько произнес: – Но я-то в чем провинился? Я же его люблю! Почему же он от отца родного отказался?

Правда в словах Леонида Кудряшова была немалая. Но что мог ответить на его вопрос майор Щелкунов?

Глава 11. Я полюбила другого мужчину

А старший оперуполномоченный Валентин Рожнов все еще находился в беспамятстве и никак не реагировал на окружавший его мир: на свет, который должен был раздражать сетчатку его глаз; на уколы, причинявшие боль; на разговоры коллег, что проходили подле его кровати; на мольбы родных, взывавших к нему, чтобы он очнулся. И чем дольше Валентин находился в бессознательном состоянии, тем меньше становилось шансов на его выздоровление.

Конечно, Виталию Викторовичу в его расследовании нападения на Рожнова, которое было связано (и в этом майор Щелкунов ничуть не сомневался) с выяснением обстоятельств жизни и смерти погибшего под колесами автомобиля Эдуарда Кочемасова, очень помогали записи Валентина Рожнова. Именно эти записи навели Щелкунова на мысль, что следует еще раз поговорить с Полиной Терехиной, которая до третьего курса входила в компанию Николая Кондратьева. Тем более что она симпатизировала Эдуарду Кочемасову – главному фигуранту в расследовании, которое проводил Валя Рожнов. У Терехиной вряд ли имелся интерес что-либо скрывать или говорить неправду, да еще по прошествии столь длительного времени.

Утром следующего дня Щелкунов отправился к ней. Встречен он был, как до того встречен был старший оперуполномоченный Валентин Рожнов, двумя детьми: мальчиком лет восьми и девочкой на год его младше. Они выжидающе посмотрели на Виталия Викторовича и, не получив желаемого гостинца в виде конфет, шоколадки или на худой конец леденцов, молча убежали в другую комнату, кажется, ничуть не расстроившись. Полина Андреевна встретила его в цветастом переднике, на руках – следы муки, очевидно, она занималась выпечкой. Когда майор Щелкунов представился ей и объявил, о чем хочет с ней поговорить, женщина вытерла ладони о передник, сделала изумленные глаза и промолвила удивленно:

– Так приходил же от вас уже человек. Капитан, кажется. Я ему все, что знала, поведала…

– А теперь, пожалуйста, поведайте мне, – безапелляционно потребовал Виталий Викторович.

– Как скажете, – изрекла Полина Терехина, уяснив, что с этим майором милиции лучше не пререкаться и просто отвечать на все его вопросы. – Что вы хотите знать?

– Мне бы хотелось побольше узнать о Василии Кудряшове, – начал майор Щелкунов. – О его взаимоотношениях с товарищами по группе, как и почему, по вашему мнению, он попал в компанию Кондратьева, и почему он так поспешно покинул город и уехал в Сибирь. Да еще в такую глухомань, что его и не найти.

– Мне казалось, что вас интересует Эдик Кочемасов, – сдержанно заметила Полина.

– Кочемасов нас тоже интересует, – изрек Виталий Викторович. – Но все-таки давайте начнем с Василия Кудряшова. Расскажите о нем поподробнее, все что знаете.

– Хорошо, – промолвила Полина Терехина, покосившись на безапелляционно строгого майора, и начала: – Вася Кудряшов, сын известного в городе писателя… Хороший парень. Добрый, отзывчивый. Всегда поможет, о чем ни попроси… Он с первого курса был влюблен в Нинель Яковлеву. Добился того, что Яковлева начала тоже обращать на него внимание, а потом стала отвечать ему взаимностью. Все у них вроде бы складывалось хорошо, некоторые из наших им даже завидовали. Их даже считали женихом и невестой, и все шло к тому, что они поженятся. А поскольку Яковлева входила в компанию Кондратьева, Федынцева, Бекетова и Кочемасова, то и Кудряшов примкнул к ним. Что еще вам сказать… – Терехина глянула на майора Щелкунова и продолжила: – Вася был очень искренним…

– Почему – был? – спросил Виталий Викторович.

– Потому, что вот уже почти десять лет от него нет ни слуху ни духу. Как уехал в поход на Свиягу после третьего курса, так после этого и пропал.

– Что значит пропал? – снова спросил Виталий Викторович, хотя знал, что это могло значить.

– А то, что после этого похода его никто не видел. Если бы он был жив, так непременно дал бы о себе как-то знать, – ответила Полина Терехина. – Может, с ним приключился какой-то несчастный случай, а может, на войне погиб. Кто его знает?

– А что говорили в группе насчет его исчезновения? – поинтересовался майор Щелкунов и добавил: – Ведь наверняка многие задавались вопросом, почему он оставил институт и уехал черт знает куда, порвав и с отцом, и со всеми прочими.

– Не только задавались вопросом, но и напрямую спрашивали, что такого случилось в этом походе, что Вася Кудряшов бросил все и уехал из города, – сказала Полина.

– И каков был ответ? – спросил Виталий Викторович и очень внимательно посмотрел на Терехину.

– Говорили, что Кудряшов решил в этом походе еще раз объясниться с Нинель Яковлевой, которая к этому времени была уже с Кондратьевым. Они на третьем курсе сошлись… Когда нас бросают – мы ведь не сразу можем поверить в это, верно? – снова глянула на Виталия Викторовича Полина Терехина, как бы ища понимания, а может, и сочувствия. – Если вообще можем поверить, – добавила она с затаенной грустью, обнажая перед майором глубокую душевную рану. – И часто пытаемся вернуть любимого человека во что бы то ни стало, чтобы все шло дальше так, как и раньше. Но чаще всего такого не случается: если один кто-то разлюбил второго, то размолвка неизбежна, как ты ни пытайся потом поправить. Вот и Вася, наверное, попытался в том походе как-то вернуть Нинель, однако у него ничего не вышло. И в отчаянии он бросил все и уехал невесть куда. Даже, говорили, вещей теплых из дому не взял…

Интересно, что же такого случилось в этом походе, что один из членов давно сформировавшейся студенческой компании вдруг взял и бросил и институт, и родного отца и отбыл, скорее всего, куда глаза глядят, без всякого плана и перспектив. Разве Кудряшов первый, кого бросает любимая девушка? Если бы все, кого вдруг оставляют женщины, бросали все и уезжали на Крайний Север, то полярные широты были бы самым густонаселенным местом земли. А Москва, Ленинград, Киев, Минск и иные города наполовину бы опустели…

Назревала необходимость все же еще раз допросить кого-нибудь из компании Кондратьева. И скорее всего, эту самую Нинель Яковлеву…

Это было самой настоящей неожиданностью – визит майора милиции в воскресенье, да еще ранним утром. Нинель поначалу так растерялась, что не успела предупредить о визите майора Щелкунова Валерия Федынцева, и тот, не подозревая о госте, вышел из туалетной комнаты в помятых трусах, застиранной майке и прошел по-хозяйски на кухню, куда Нинель как раз и пригласила Виталия Викторовича для допроса-беседы.

– Здравствуйте, – поздоровался первым майор Щелкунов. – Я – начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского Управления милиции майор Виталий Викторович Щелкунов. Веду расследование по делу о покушении на старшего оперуполномоченного моего отдела Валентина Николаевича Рожнова, который не так давно допрашивал вас, – он посмотрел на Нинель Яковлеву, – в Авиационном институте. А вы кто? – обратился Виталий Викторович к мужчине в трусах и майке.

– Я? – опешил Федынцев. – Я Валерий Иванович Федынцев. Доцент Авиационного института, кандидат технических наук. Друг Нинель Вячеславовны, – добавил он и кивнул в сторону хозяйки квартиры.

– Вижу, что друг. Близкий, – посмотрел на черные сатиновые трусы Федынцева Виталий Викторович. И безапелляционным тоном изрек: – Простите, товарищ кандидат технических наук, но я бы хотел побеседовать с Нинель Вячеславовной наедине.

Валерий Федынцев демонстративно удалился, успев бросить строгий взгляд на Нинель: мол, не вздумай сболтнуть чего лишнего. Майор Щелкунов красноречивый взгляд заприметил, а вот Яковлева – нет.

– Скажите, Нинель Вячеславовна, когда старший оперуполномоченный Рожнов брал у вас свидетельские показания, он чем или кем в первую очередь интересовался? – начал допрос после ряда формальных вопросов Виталий Викторович.

– Эдиком Кочемасовым, – с ходу ответила Яковлева, взглянув на майора милиции.

– А еще кем? – поймав взгляд Нинель Вячеславовны, майор Щелкунов стал очень внимательным.

– Да что-то не припомню, – начала юлить Яковлева, что было хорошо заметно.

– Не помните… Ну тогда я спрошу, – произнес Виталий Викторович, не спуская внимательного взора с Яковлевой. – Меня интересует ваш однокурсник Василий Кудряшов…

Не надо было иметь острый взгляд, чтобы заметить, как Нинель напряглась. Женщина буквально окаменела после последней произнесенной фразы майора: ей потребовались долгие секунды, чтобы отыскать в себе силы и слепить на помрачневшем лице сочувствующее выражение. Фигура сына писателя, без малого десять лет назад бросившего институт и пропавшего на просторах Советского Союза, начинала приобретать все большее значение, и чем дальше продвигалось следствие, тем она становилась все более заслуживающей внимания.

– Вася Кудряшов… – грустно проговорила Нинель, явно стараясь выиграть время, чтобы успеть отыскать наиболее благоприятный ответ. Получалось у нее скверно, она вынуждена будет говорить если не всю правду, то, по крайней мере, значительную часть ее. – Как только мы начали учиться, он почти сразу стал ухаживать за мной, – робко произнесла она и посмотрела на Виталия Викторовича, надеясь прочесть на его лице какие-либо эмоции. Но лицо майора Щелкунова оставалось непроницаемым, как бывало на всех его допросах. Он давно научился не выказывать ни своих эмоций, ни своего отношения к словам допрашиваемых. – Вася был настойчив, через какое-то время я уступила его ухаживаниям, и мы стали с ним встречаться…

– Встречаться в каком смысле? – быстро спросил Виталий Викторович, воспользовавшись крохотной паузой.

Яковлева вопрос поняла правильно и ответила, подняв на майора крупные миндалевидные глаза:

– В смысле как женщина с мужчиной…

– Понятно. Как долго это продолжалось? – задал новый вопрос Щелкунов.

– Где-то полтора года. Может, чуть меньше, – последовал ответ молодой женщины. – И знаете, в это время мы были оба счастливы.

– А что случилось? – поинтересовался Виталий Викторович и быстро добавил, заметив, что лицо Нинель Яковлева заметно изменилось, и она хочет ему возразить нечто вроде: это мое личное дело, к которому милиция не имеет никакого отношения: – Подобного рода вопросы я задаю отнюдь не из праздного любопытства, Нинель Вячеславовна. Для расследования и установления истины важно все: любые мелочи, детали, а также любая информация, которая на первый взгляд может показаться совсем не важной, не имеющей никакого касательства к делу. Так что вопросы, которые я вам задаю и которые могут показаться вам не относящимися к проводимым оперативно-разыскным мероприятиям, на самом деле, безусловно, дополнят картину произошедшего, что для расследования любого дела крайне важно.

Нинель кивнула и совсем тихо произнесла:

– Причина банальна. Я полюбила другого мужчину.

– Его? – бросил взгляд в сторону двери, за которой скрылся Федынцев, майор Щелкунов.

– Нет, – также посмотрела в сторону кухонной двери Нинель Яковлева.

– А кого? – продолжал допытываться Виталий Викторович, прекрасно зная ответ и желая добиться того, чтобы допрашиваемая женщина сама назвала имя мужчины. Есть возможность проверить искренность ее ответов.

– Николая Кондратьева. Он учился в нашей группе.

– Выходит, это правда, что вы бросили Кудряшова, – резюмировал майор Щелкунов.

– В общем, правда… – еще тише отозвалась Нинель, глядя в сторону.

– А как к этому отнесся сам Кудряшов? – продолжил задавать неудобные для собеседницы вопросы начальник отдела по борьбе с бандитизмом.

– Как парни обычно относятся к тому, что их бросили девушки? – как подросток фыркнула Яковлева и посмотрела на Виталия Викторовича так, словно ему-то уж должно быть известно, как поступают парни, когда их бросают девушки. Майор Щелкунов благоразумно промолчал. Пожав плечами, продолжила: – Пытался все время объясниться со мной, проходу не давал, подкарауливал, когда я буду одна, задирал понапрасну Колю Кондратьева. От него практически никуда нельзя было деться! Он был назойлив, как… – Нинель не сочла нужным договорить фразу и начала новую: – А потом, когда ему все же удалось подловить момент, когда я осталась одна, он настоял на том, чтобы я выслушала его.

– И вы его выслушали, – предположил Щелкунов.

– Да, – ответила Нинель. – Мне пришлось его выслушать, иначе он от меня так никогда бы и не отстал… Объяснились мы в лесу, когда нас никто не видел. Василий говорил долго, сбивчиво, при этом очень волновался. Но я все поняла. И что я могла ему ответить? – снова посмотрела на Виталия Викторовича Нинель Яковлева. – Ладно, мол, давай попробуем все начать сначала? И между нами все будет по-прежнему, как ему и хотелось? Но это было невозможно, ведь я была уже с Кондратьевым. Да и чувств к нему на то время я уже никаких не испытывала. Мне даже показалось странным, почему это вдруг я полюбила Василия. Ведь мы были такими разными… И я ему ответила, что между нами уже давно все кончено! И никогда не будет так, как раньше, хотя мы можем оставаться в хороших отношениях. На мои слова он ничего не ответил, потом я повернулась и ушла… А он наутро взял и уехал… Мы проснулись, а его и след простыл…

– Проснулись? – удивился начальник отдела по борьбе с бандитизмом. – А кто проснулся-то?

– Ну все, кто был там, – я, Коля Кондратьев, Тимур Бекетов, Валера Федынцев, Эдик Кочемасов тоже…

– Гм, – произнес Виталий Викторович и задал единственно верный в данной ситуации вопрос: – А это где было?

– Так в походе же и было, – едва не возмутилась непонятливостью майора Нинель (какие-то в милиции сотрудники, мол, пошли туповатые) и вдруг прикусила губу, что тоже не ускользнуло от внимания Щелкунова.

Виталий Викторович какое-то время молчал, после чего спросил:

– В том самом походе? На реку Свиягу? Третьем по счету? В конце третьего курса?

– Ну… да, – буквально выдавила из себя Яковлева. – Только не в конце третьего курса, а после его окончания, – медленно произнесла Нинель, понимая уже, что сболтнула лишнего и надо как-то выпутываться из ситуации, в которую она сама себя и поставила…

Щелкунов снова помолчал, после чего, чеканя слова, произнес:

– Я правильно понял: Василий Кудряшов поехал вместе со всеми вами в поход, но после того, как у вас с ним состоялось объяснение и вы подтвердили, что дали ему от ворот поворот, он попросту уехал, ничего никому не сказав и не попрощавшись. Верно?

– Именно так…

– Получается, что в поход вы пошли вместе с Кудряшовым, а вернулись без него. Так получается? – спросил Виталий Викторович, еще не очень осознавая, до какой степени важные показания он сейчас услышал и как их в дальнейшем следует применить.

– Так, – последовал ответ, причем не сразу.

– И после этого Василия Кудряшова никто не видел, включая его отца, – скорее для себя, нежели для Яковлевой, изрек майор Щелкунов.

Но Нинель посчитала, что последняя фраза была обращена к ней, и нехотя ответила:

– Про отца не знаю, а вот только мы его больше никогда не видели. Он сразу уехал куда-то на Север…

– Ясно, – буркнул начальник отдела по борьбе с бандитизмом. Хотя среди многих вопросов, на которые Виталий Викторович покуда не имел ответов, ясно было одно – повод для нападения на старшего оперуполномоченного Валентина Рожнова следует искать в событиях, случившихся без малого десять лет назад…