Человек неразумный

ДРУГИЕ СТРОКИ

15-го июня Заломов должен был приступить к углублённому анализу способности личинок обесцвечивать красители фиолетового цвета. Однако, проявляя привычную строптивость, он снова потянулся к пробиркам уже, казалось бы, завершённого эксперимента. Сначала осмотрел контроль, где мухи развивались на чистом корме, затем перешёл к пробиркам с красителями и отметил, что здесь почти всюду живых насекомых меньше. В принципе, этого следовало ожидать, ибо едва ли химические вещества, созданные для окрашивания тканей, могли прибавить мухам здоровья. Единственным исключением были пробирки с КСК. В них было довольно много дрозофил цвета алой зари, бодро перепархивающих с места на место и занимающихся любовью на вертикальных стеклянных стенках. Подсчёт показал, что число живых алых мух превышало даже контроль. Этот результат выглядел странным и нелогичным. Впрочем, серьёзно судить о чём-либо на основании лишь трёх небольших пробирок было делом рискованным, поэтому Заломов решил повторить опыт с КСК в гораздо большем объёме.

И тут в его душу ворвалась какая-то дикая радость. Ему вдруг привиделось, что этот КСК выведет его на крупное открытие. И тогда сбудется его главная мечта. Это будет потрясающе! Он пошлёт статью в лучший научный журнал планеты – в Nature. И великие люди прочтут её, и придут от неё в восторг, и пригласят его сделать у них доклад. А директор Института спросит: «А кто такой этот Заломов? и почему я ничего о нём не знаю?» А Анна, конечно, тут же упадёт в его объятия. «Да что там Анна?! – вскричал его обезумевший внутренний голос. – Ведь если ты станешь великим человеком, то самые шикарные женщины Москвы, Ленинграда и Киева почтут за честь стать твоими любовницами».

Заломову стало смешно и грустно: «Боже, неужто и я, как какой-нибудь честолюбивый охотник времён позднего палеолита, мечтаю убить шерстистого носорога, чтобы родная пещера одарила меня ещё одной женой?» Он охватил голову руками и попытался притормозить полёт своих диких фантазий: «Зачем думать о наградах, если никакого эффекта КСК на самом деле нет? Не лучше ли обуздать свои радужные мечты в самом зародыше и настроиться на более прозаический лад».

Он покинул свою трудовую келью и бесцельно побрёл по захламлённому коридору нулевого этажа. И тут его чуть не сбил с ног парень в драном почти белом халате. В руках у него была широкая стеклянная посудина, полная мелкоколотого льда, из которого торчало несколько пробирок с красноватой жидкостью. Добежав до комнаты 012, парень ногой распахнул дверь, и тотчас послышался его бодрый восклик: «Заводи центрифугу, Макс!». В Заломове проснулась страсть к слежению (та, что заставляет нас читать до конца пошлый детектив или ждать последнего боя в идиотском кинобоевике). Заглянув внутрь кабинета, он увидел двух молодых людей, лихорадочно уравновешивающих на грубых лабораторных весах центрифужные стаканчики. В одном из парней – в том, что чуть не сбил его – он узнал косноязычного недотёпу, задававшего на Учёном совете неудобный вопрос Марату Ивановичу. Видно было, ребята спешат и очень увлечены своей работой. «Выходит, всё-таки есть и тут нормальные люди», – не без удовольствия отметил Заломов.

Он пришёл в библиотеку и стал читать свежие журналы. И тут началось! Впервые в жизни Заломов начал грезить наяву. Перед его глазами возникло лицо Анны. Её губы улыбались, приоткрывая воспетый поэтами Востока сверкающий жемчуг зубов. Невольно вспомнилось из «Онегина»:

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки. В них-то он

Был совершенно углублён.

Неожиданно эти стихи оживили в памяти Заломова некоторые эпизоды его уже подзабытой школьной жизни. Тогда он учился в десятом классе и был безнадёжно влюблён в Танечку – самую симпатичную и самую умную девушку в классе. Это была его первая любовь. На беду Заломова, в Танечку влюбился и его ближайший друг Юрка. Злополучная любовь превращала ни в чём не повинного Юрку в соперника, и Заломов должен был решить, что для него важнее – любовь или дружба. Каждый вечер засыпал он с мечтами о Танечке, и каждое утро ему казалось, что должен добровольно отказаться от соревнования с другом. Впрочем, у этих колебаний была ещё одна весьма весомая причина – Владислав боялся! Боялся оказаться отвергнутым. Юрка был умным, сильным и смелым юношей, и ко всему он был хорош собой. Несколько одноклассниц по нему сохли, и внутренний голос, незадолго до того поселившийся в душе Заломова, каждое утро твердил: «Уходи со сцены. Она любит Юрку». Впрочем, сдержанная девушка своих чувств никак не выражала.

В конце первой четверти Заломов всё-таки решил, что так просто, без всякой борьбы уступать другу-сопернику нельзя. У него не было шансов превзойти Юрку в спорте и телесной красоте, но оставалось попробовать себя на интеллектуальном фронте. И случилось непредвиденное: заставив себя учиться, Заломов увлёкся и математикой, и физикой, и историей, и даже литературой, и… уже в конце третьей четверти попал в отличники почти по всем предметам.

За пять месяцев активной работы над собой в его мировоззрении произошли серьёзные сдвиги. Во-первых, он узнал, что может развивать себя сам – без учителей – в соответствии со своими собственными планами. Во-вторых, ему открылось, что мир велик, прекрасен и полон нераскрытых тайн. И в-третьих, он стал сомневаться, так ли уж важно побеждать в борьбе за расположение одноклассницы. Всё чаще его сексуальные грёзы перемежались грёзами иного рода. Воображение переносило его то в лаборатории, набитые сложными цифромигающими приборами, то в болота каменноугольного периода, где на моховых кочках сидели огромные звероподобные амфибии, а в воздухе реяли стрекозы с полуметровыми крыльями. Может быть, этими мечтами Заломов пытался скомпенсировать горечь неминуемого поражения в борьбе за Танечку, а может быть, его душой завладевало иное божество, не менее могучее, чем Эрос. (Заметим, что последователи Фрейда усмотрели бы тут типичный случай сублимации либидо в иные формы психической энергии.) И наконец, именно тогда Заломов открыл, что в сутках лично ему, ему одному, принадлежит от силы полтора-два часа. Остальное время поглощала школа, общение с друзьями и родственниками, еда, сон, подготовка уроков, помощь матери по хозяйству, стояние в очередях за продуктами и прочие необходимые дела. Остаётся лишь удивляться, как ему удавалось отыскивать в этом потоке «я должен» не так уж мало времени для «я хочу». Своим сугубо личным временем Заломов страшно дорожил, и если в течение дня ему не удавалось оторвать для себя хотя бы с полчаса, он считал тот день потерянным. Именно тогда он начал вести дневник, занося в него свои впечатления, размышления, планы и мечты.

Всё, что он до того знал, всё, во что он до того верил, подверглось серьёзному пересмотру. Досталось не только советской идеологии, но и куда более общим вещам. В частности, его вдруг начал интересовать извечный вопрос – что делать, чтобы стать счастливым? Школа учила, что счастье обретается самоотверженным трудом на благо Родины. Быт же учил, что счастье – это приятная видом домовитая жена и хорошая зарплата. Он попробовал разобраться в очевидном противоречии. Ему нравилась идея трудового подвига, трудового страдания, когда работаешь не за деньги, а за что-то более высокое и важное. Однако же, если человек ради высокой цели ежедневно страдает, то не перевесит ли сумма его страданий однократную радость от реализации мечты? Особенно нелепой выглядела ситуация, когда, несмотря на каторжный труд, на все вынесенные страдания и терпения, конечная цель оставалась недостигнутой. И в то же время, если вообще отказаться от высоких целей и согласиться быть неброским гражданином с приличной зарплатой, миловидной женой и благовоспитанными детьми, то чем же тогда его жизнь будет отличаться от жизни любого обывателя? В конце концов Заломов решил, что человек должен всегда стремиться к цели высокой, почти заоблачной, но всё-таки реалистичной, достижимой. И путь к ней должен быть тщательно продуман и просчитан.

И, конечно же, он мечтал о науке и об открытиях. Но каких? Странно, но его не интересовали открытия-изобретения, приносящие людям практическую пользу. Нет, он мечтал об открытиях, просто удовлетворяющих его любопытство. Так, например, он хотел знать, почему неандерталец, несмотря на рекордный вес своего головного мозга, бездарно вымер, не совершив ничего великого; или почему природа так долго готовилась к созданию мыслящего существа. Такого рода вещи его страшно волновали, и он был готов отдать многое, чтобы в них разобраться.

За годы студенчества Заломов слегка откорректировал свои юношеские представления о жизни. Наблюдая за горожанами, болтая за бутылкой с друзьями и подругами, слушая нравоучения старшего поколения, он утвердился во мнении, что практически всё у людей вертится вокруг денег. Величина зарплаты является для его современников не только мерой их труда, но и мерой их самих. И ещё он заметил, что именно гонка за жёлтым металлом ломает человеку жизнь, заставляя его отказаться от прекрасных мечтаний юности. Значит, – решил Заломов, – для того, чтобы всегда оставаться самим собой, чтобы всегда делать то, что хочешь, совершенно необходимо воспитать в себе равнодушие к деньгам. Изучив биохимический состав продуктов питания, он оценил стоимость не изысканного, но полноценного пищевого рациона. Прибавил расходы на простую одежду, транспорт и государственное жильё, и у него получилось, что уже зарплаты простого технического лаборанта более чем достаточно для вполне сносной жизни. Вот эту-то ставку технического лаборанта и объявил Заломов своим разумным минимумом, ниже которого падать не стоит. Ну а всё, заработанное свыше, он счёл роскошью, хотя и приятной, но вовсе не обязательной.

Однако вернёмся к теме его первой любви. В начале четвёртой четверти был школьный вечер с танцами, а танцам предшествовало «культурное мероприятие», на котором активные школьники пели песни и читали стихи. Заломов и Юрка сидели среди зрителей и благодушно ожидали конца нудной комедии. И тут совершенно неожиданно на сцену вышла Танечка и стала читать письмо Татьяны к Онегину. Душа Заломова сжалась в комок. Больше всего он боялся, что его возлюбленная провалится, что скромность и редкая сдержанность не позволят ей прочесть всё как нужно. Она декламировала негромко, но так проникновенно, так искренне, что временами у него мороз пробегал по коже. И ему казалось, что письмо, читаемое Танечкой, было предназначено не Онегину, а лично ему. Когда она закончила, раздались аплодисменты, и Танечка как-то вызывающе взглянула на него, а может быть, на сидящего рядом друга.

А после концерта были танцы. Заломов танцевал с кем угодно, но только не с Танечкой, Юрка же, напротив, танцевал только с нею. Вечер близился к завершению, когда вдруг объявили дамский вальс. Заиграла музыка, но никто из «дам» с места не тронулся. Просторный зал был пуст, сверкал начищенный паркет, да сияли белизной передники рассевшихся вдоль стен старшеклассниц. И тут одна из них резко поднялась и с решительным видом направилась к стоящим рядом друзьям. Это была Танечка. Юрка уже подтянулся, решив, что девушка идёт к нему, но та прошла мимо него и остановилась перед Заломовым. И началось их бесконечное вальсирование. В полном одиночестве они кружились и кружились на блестящем паркете, и яркий круг белых передников бешено вращался в глазах Заломова. Он только молил Бога не запнуться и не опозориться. За все эти долгие две с половиной минуты Танечка не проронила ни слова и ни разу не взглянула на своего партнёра.

Казалось бы, столь яркий поступок Танечки, крайне нехарактерный для её скрытной, сдержанной натуры, говорил ярче слов, кому она отдаёт предпочтение, но этот вывод испугал обоих друзей. Сразу после того вальса они вышли в коридор, и Заломов поспешил восстановить прежний status quo.

– Юрка, она хочет, чтобы ты её возревновал.

– А какой в этом смысл?

– Чудак, это же классический женский приём. Так она пытается поднять градус твоей влюблённости.

– Куда уж выше?

– Юрка, ты же такой классный парень! Несомненно, она считает тебя сердцеедом и боится, что ты просто приволакиваешься за нею, чтобы увеличить список своих побед.

Удивительно, но такое сомнительное объяснение успокоило Юрку. И самое странное, в свою высосанную из пальца версию уверовал и сам Заломов.

Вот какие воспоминания оживили у Заломова строки из «Евгения Онегина». «Почему же тогда я не решился выяснить всё у самой Танечки?» – спросил он себя и услышал ответ своего второго Я: «Из её поведения в тот вечер и из бесчисленных ранее подмеченных мелочей ты знал, что она выбрала тебя. Но тогда в шестнадцать лет эта мысль тебя устрашила. Ты испугался последствий… и, пожалуй, поступил правильно». – «Ну, нет, – возразил Заломов, – это был мой первый малодушный поступок».