Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания

Глава 1. ЭНЕРГЕТИЧЕСКОЕ ТЕЛО И НАЧАЛО ТРАНСФОРМАЦИИ

Всякий самостоятельный искатель, который пытается проникнуть в мир кастанедовского нагуа-лизма, испытывает наибольший трепет перед состояниями измененного восприятия — теми свидетельствами расширенного опыта, которые наглядно демонстрируют самое чудесное и таинственное, то, где пребывает толтекская магия во всей своей грозной и непостижимой красоте. Тайны магического сновидения, проникающего в миры второго внимания, оформление дубля и колдовские влияния воли, неописуемая сила намерения — вот что в первую очередь привлекает внимание, вдохновляет на нелегкий путь практического самоизменения.

Однако, приступив к практике, мы натыкаемся на невидимый барьер; выученное восприятие тона-ля окружает нас непроходимой пеленой, тонкой, но необъяснимо прочной — ровно настолько, чтобы сквозь него заманчиво мерцало Иное, явно демонстрируя себя лишь краткими мгновениями, но не приближаясь и не становясь полноценным опытом. "Ветер нагуаля" настигает нас порывами и вновь уходит, оставляя томительное чувство незавершенности переживания. Магия то и дело оказывается на расстоянии вытянутой руки, но не дается окончательно. Подобная жизнь среди обманчивых призраков рано или поздно начинает утомлять и в конце концов вызывает законные сомнения — а не оставил ли нам Кастанеда грандиозную фикцию, недостижимую мечту, к которой можно лишь вечно приближаться, никогда не обретая подлинной Силы?

Пребывая в такой растерянности, мы непрерывно ощущаем, что для магических реализаций нам не хватает чего-то крайне важного, но не поддающегося описанию. Чаще всего говорят о недостатке энергии — просто потому, что это объяснение универсально и как бы напрашивается. Но что реально стоит за этим, уже привычным словосочетанием? Можно сказать более определенно — например, мы нуждаемся в большем объеме перцептивной энергии. Ведь вполне очевидно, что энергия, генерируемая телом для осуществления физической работы или пищеварения, в данном случае нас мало интересует. Потому можно указать, что речь идет об энергии, обеспечивающей необычную деятельность аппарата восприятия. Но и это определение не вполне нас удовлетворяет, поскольку остается совершенно неясным, каким образом накапливается и транслируется такая специфическая энергия.

Погрузившись в интроспекцию и внимательно изучив предпосылки психической активности, способствующей включению измененных режимов восприятия (сновидения, второго внимания и т. п.), в конечном итоге приходишь к выводу, что мы нуждаемся в определенном уровне интенсивности осознания — алертности, ясности, сосредоточенности на фоне широкого поля. Именно переживание интенсивности осознания мы, как правило, интерпретируем как обретение личной силы, как достаточный энергетический тонус для проникновения в неосвоенные области больших эмана-ций.

Магические трансформации, которые составляют суть и смысл толтекского учения, становятся частью нашей каждодневной жизни лишь в том случае, если мы подбираемся к ним одновременно с двух сторон. Выражаясь метафорически, у толтека есть два ключа к радикальному изменению, дающему доступ к энергиям нагуаля.

Первый ключ — технологически-медитативный. О нем многое было написано в книгах "Видение нагуаля" и "После Кастанеды" . Сюда относятся методы вхождения в толтекское сновидение, комплекс упражнений по достижению остановки внутреннего диалога (далее по тексту - ОВД), те виды не-делания и делания, что касаются непосредственно управления вниманием и энергетическими потоками внутри кокона. В большей или меньшей степени с элементами психоэнергетической практики данного типа можно столкнуться во всех тщательно разработанных мистических и оккультных дисциплинах. Все техники здесь сродни йогической медитации — то есть сводятся к процедурам работы с различными формами сосредоточения внимания. Ведь даже в том случае, когда мы рассеиваем луч внимания по зрительному полю, чтобы в процессе "ходьбы Силы" добиться остановки внутреннего диалога, мы добиваемся сосредоточения. Это — определенная работа, имеющая свое начало и свой конец. Это упражнение, целью которого является приобретение того или иного навыка управления собственным восприятием и, как следствие, энергообменом.

Второй ключ к успеху — таинственный, хоть и лежит на поверхности. Весьма условно его можно назвать мистико-психологическим, поскольку речь идет именно о "мистической психологии" человека. Сюда относятся три неразрывно связанных элемента — безупречность, сталкинг и намерение. Их взаимосвязь понять нетрудно: сталкинг обслуживает безупречность, намерение формирует настроение сталкинга и, наконец, безупречность и сталкинг как фоновые состояния поддерживают силу намерения.

06 этой второй области толтекской магии пойдет речь в данной книге. Она действительно представляет собой Тайну — в отличие от совокупности технологий, где можно ограничиться рецептами и списками упражнений. Не будет большим преувеличением сказать, что здесь субъектом оказывается сам нагуаль — внутренний нагуаль оперирует нагуалем внешним. Таким образом, мы оказываемся перед лицом ситуации, на которую загадочно намекнул дон Хуан. В книге Кастанеды он, правда, выразился чуть иначе — "тональ каждого из нас является просто отражением неописуемого неизвестного, наполненного порядком, а нагуаль каждого из нас является только отражением неописуемой пустоты, которая содержит все". Выше он сказал о том же, но другими словами: "Разум может только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда не сможет понять его или разобраться в нем" (курсив мой. — А. К.).

Вот в чем штука. Осознание толтекского мага в какой-то момент открывает для себя сокровенное тождество тоналя и нагуаля. И речь идет далеко не о том, познаваемо или непознаваемо представленное нам в опыте. Имея дело с тоналем, мы на самом деле опираемся на нагуаль, на "внутреннее Непостижимое". Обычный человек не отдает себе в этом отчета, поскольку автоматически надевает рациональные схемы на все, доступное ему. И лишь безупречность и сталкинг обнажают повсеместное присутствие невыразимой Реальности внутри и снаружи. И тогда становятся понятными слова индейского мага, которые мы можем свести к совсем уж темной формулировке: нагуаль управляет нагуалем.

Понятно, что это фигура речи — но за ней стоит нечто крайне важное и безусловно истинное. Ведь безупречность — не упражнение. Безупречность включается намерением, а намерение — вне описания, несмотря на то что всегда находится на кончиках наших пальцев.

При помощи намерения мы собираем каждодневный мир личного и общечеловеческого тоналя. Сами не сознавая этого, мы привлекаем намерение для того, чтобы полностью отождествиться с этим маленьким миром, закрыться в нем и стать его пленником. Именно безупречность и сталкинг освобождают намерение от фиксации на той области, которая затягивает нас, подобно трясине. Второй ключ толтекской дисциплины разворачивает данную нам силу намерения вовне — в бесконечное пространство, которое содержит все, а потому является источником нашей Трансформации, свободы и бессмертия.

Многократно говорилось, что мы живем внутри пузыря восприятия. Этот термин и стоящая за ним концепция кастанедовского нагуализма отражает перцептивную ситуацию достаточно выпукло.

Следуя той же метафоре, мы помним, что воспринимаем то, что отражается на стенках данного пузыря, и этим принципиально ограничены — как на уровне познания, так и на уровне функционирования природы нашего существа.

Объем пузыря и характер бликов на его стенках обусловлены, прежде всего, распределением осознания — результатом накопленного опыта и упорядоченного внимания. То, что опыт бесконечно дублирует себя, репродуцирует содержания, используя ограниченный набор вариаций, то, что внимание обусловлено и мотивировано психофизиологической конструкцией нашего организма и устойчивых импринтов, возникших в период самой ранней социализации (а тип социализации, в свою очередь, — результат и отражение опыта предыдущих поколений, и так до бесконечности), — все это уразуметь несложно. Эта неизбывная самообусловленность вызывает чувство некоторой безнадежности — дурная бесконечность, замкнутый круг, вечное и неизменное колесо Сансары, которое можно лишь остановить. Эта остановка сулит Великую Пустоту, Слияние либо Небытие. Если же не привлекать метафизику, то можно сказать просто — она сулит Смерть.

Ведь "раскрыть" пузырь восприятия и "выбраться" из него — это совсем не одно и то же. Если мы вернемся к аналогии с двумя ключами толтекской магии, то можно выразиться следующим образом:

Для "вскрытия" пузыря достаточно одного ключа — технологически-медитативного. Для выхода на свободу — оба.

Хаксли во "Вратах восприятия" назвал нашу нервную систему предохранительным клапаном, не позволяющим сенсорному хаосу, излучаемому бесконечностью, проникнуть в психику и разрушить ее. Однако человеческое любопытство и желание обрести Большой Мир помогло нам найти множество лазеек. И эти лазейки всегда основывались на технологии. Даже путь "растений силы" в его изначально девственном виде технологичен. Ведь он подразумевает отнюдь не глубинные трансформации осознания, а конкретный способ интоксикации мозга, чтобы на фоне искусственной психоделии найти формы сосредоточения психики, выводящие нас в пространство Иного — "мир духов", "астральный план" и т. п. Медитаторы самых разных традиций ведут нас туда же, но без вспомогательных агентов, влияющих на биохимию ЦНС.

Технологически-медитативный путь формирует "щель" в пузыре восприятия, настойчивые усилия искателя в дальнейшем расширяют ее — и, если наше упрямство оказывается сильнее инстинкта самосохранения, пузырь распахивается полностью. Вызванный этим проникновением в Реальность экстаз слияния разрушает существо, как только процесс становится необратимым.

Дорога к этому впечатляющему концу переполнена чувствами, переживаниями космических масштабов. Откровения расширенного восприятия дают богатый материал для вдохновения, и энтузиазм мистика не угасает вплоть до самой смерти. Экстатики и визионеры оставляют нам труды и поучения, которые нередко становятся священными, и вслед за ними устремляются воспламененные их примером верующие.

Но толтекский путь воина настаивает на обязательном использовании обоих ключей — именно потому, что его цель — не слияние с бесконечностью или Абсолютом, а Трансформация — превращение в "воина-путешественника" (по выражению Кастанеды). Толтеки, никогда не страдавшие чрезмерным идеализмом, намеревались измениться, но не исчезнуть. Научиться жить и странствовать в Большом Мире, управлять собственным энергетическим телом, форма которого стала изменчивой и пластичной в соответствии с требованиями больших эманаций, — вот задача нагуа-лизма и его высшая магия. (Следуя известной формулировке, которая называет эманации "командами Орла", можно выразиться следующим образом: Энергетическое тело обычного человека способно выполнять лишь некоторые команды Орла, позволяющие ему с известной стабильностью существовать в одном-единственном мире. Энергетическое тело толтека, достигшего реализации, отвечает бесчисленному множеству таких команд, не разрушаясь, а потому способно странствовать по необозримым полям мироздания.)

С такой задачей может справиться лишь безупречный воин. Медитативных приемов и упражнений по концентрации здесь явно не хватает, поскольку требуется высший контроль за формой энергетического тела. А подобный контроль возможен лишь на фоне радикального изменения самой сути внутреннего, психологического пространства искателя.

Что же такое безупречность? Видимо, это нечто большее, чем совокупность убеждений, ставших особым настроением. Это не просто чувство, хотя включает его в себя. Это не эмоция и не отсутствие эмоций. Когда мы говорим, что безупречность — это отсутствие страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе, мы, хотя и правы формально, но тем не менее сильно упрощаем ситуацию. Вернее было бы сказать, что мы приходим к безупречности, отказавшись от схемы реагирования, которая укладывается в эти три фундаментальных чувства. Но сама безупречность — это, прежде всего, тип самосознания, в определенном смысле — целостный космос, выросший из переживания себя в качестве реального существа, того, чем мы являемся на самом деле — без оценок, пристрастий, отношений и образов. Это специфическое самовосприятие, по природе своей нерасчленимое, поскольку является не чем иным, как смещенной позицией нашей точки сборки. Пока мы стремимся к этой позиции, имеют значение те многочисленные указания, которые разбросаны по книгам Кастанеды, рекомендации и намеки, мысли и даже стихи. Но когда безупречность достигнута, она перестает быть предметом анализа — так же как не является предметом анализа "безмолвие ума" или "чистое созерцание". Это состояние, о котором нечего сказать, — его так же трудно увидеть, как собственные глаза без помощи зеркала. Однако по дороге к безупречности надо прожить и прочувствовать целый ряд специфических настроений и идей, о которых приходится много и глубоко размышлять.

Как всякое состояние перцепции и как всякая позиция точки сборки, безупречность в толтекской дисциплине имеет ясный энергетический смысл. Об этом уже было сказано в предыдущих книгах, так что напомню лишь самое главное. Поскольку проникновение в безупречность возможно только в результате трансформации страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе, то напомню, что перечисленные типы реагирования — не просто социальные привычки, внушенные нашему эго. Это, как я сформулировал в одной из предыдущих работ, — психическая репрезентация эволюционно сложившейся формы энергообмена. Иными словами, те чувства, эмоции и формы реагирования, о которых идет речь, консервируют нашу природу не только психологически, но и энергетически. Они стабилизируют наше восприятие и ограничивают поле опыта единственным диапазоном — тем диапазоном, в котором существование не-безупречных переживаний закономерно и имеет смысл, поскольку обеспечивает биологическое и социальное выживание.

Надо отметить, что эта система "не-безупречности" — очень жесткий каркас нашего существа. Это суть формы энергетического тела, наши ремни и цепи.

Напомню ту аналогию, которую уже однажды использовал, описывая энергетическую функцию безупречности: "Попробуйте представить себе свой энергетический кокон как обыкновенный воздушный шарик. Во время занятий медитацией, аутогенной тренировкой, деланием или неделанием, мы словно бы надавливаем пальцем на свой "воздушный шарик", стремясь изменить его форму. Когда упражнение заканчивается, форма возвращается в свое изначальное состояние. То есть стоит убрать палец — и шарик снова круглый, как ни в чем не бывало. Это — обычная ситуация духовного искателя, возложившего все надежды исключительно на медитативные техники. Личность меняется только в момент исполнения упражнения. Медитация рано или поздно заканчивается, и все возвращается на круги своя.

Но мы с вами немного отличаемся от воздушного шарика. Следуя все той же аналогии, мы как бы способны по собственной воле "менять его плотность", т. е. сознательно снизить стремление формы к сохранению гомеостазиса. Это возможно только в том случае, если мы апеллируем к самым глубинным инстинктам своего существа. Работа кропотливая и сложная, но иного пути, судя по всему, не существует. Победа над страхом смерти, чувством собственной важности, смирение, отрешенность — все это особые формы отказа защищать привычную форму своего энергетического тела. Иными словами, мы готовы погибнуть в своем нынешнем качестве и возродиться в ином. Если же попытка возродиться провалится, то мы готовы бестрепетно уйти. Вот подлинное настроение безупречности. Будучи готовы к смерти, мы в известной степенн "распускаем" слои внутренних эманаций и этим уменьшаем внутреннее давление. Сила фиксации точки сборки естественным образом снижается, а форма энергетического тела уже не так настойчиво стремится в изначальное состояние" ( "После Кастанеды" , с. 304—305).

В процессе практики (если мы движемся в правильном направлении) выясняется, что аналогия с воздушным шариком даже ближе к действительному положению дел, чем кажется поначалу. Поскольку психологические опыты и последовательное самонаблюдение спустя годы ведут к неким общим изменениям, которые из области настроений и установок, пребывающих "в голове", переходят на всю психосоматическую целостность. И тогда мы по-настоящему начинаем чувствовать, что наше энергетическое тело изменилось. (Об этих феноменах еще будет сказано.)

Исходя из описательной модели, которую можно найти в книгах Кастанеды, большинство нагуа-листов, не задумываясь, связывают идею безупречности с накоплением энергии, или накоплением личной силы. Выше уже было отмечено, что для поверхностного взгляда такого объяснения достаточно, но детальный анализ явления вскрывает существенные парадоксы.

Так, безупречность сама по себе совсем не делает наше энергетическое тело более мощным. Проблема состоит в ином — в структуре стандартного человеческого тоналя и ограниченности его энергообмена, полностью обусловленного данной структурой.

Наши реакции и эмоции, наши поведенческие установки как бы очерчивают энергетическую матрицу. Отношение к миру, выросшее из описания, на самом глубоком уровне определяет полевые связи кокона с большими эманациями, окружающими его. Самый простой и очевидный случай — когда источник энергии просто отсутствует в принятом нами описании мира. Источник становится недостижимым лишь потому, что мы не сделали его объектом опыта и потому никогда на протяжении истории вида не вступали с ним в контакт. Иногда подобная ограниченность спасает (это те самые щиты внимания, о которых говорил дон Хуан) — она оберегает нас от ловушек и сущностей, которые способны повредить человеческому гомеостазису, лишь усложняя условия пребывания в биологической стихии (и без того достаточно напряженные). Но та же ограниченность скрывает от человека родники поистине живительных сил — вовсе не потусторонних и даже не экзотических. И речь здесь идет совсем не о пугающем наших церковников "бесообщении".

Экран, отворенный описанием мира и обслуживающей его не-безупречности, заслоняет от энергетического человека значительную часть сил планетарного поля Земли, поля других живых существ — растений и животных, бесконечную энергию Солнца и многое другое. Лишь в самых критических ситуациях, когда под угрозой оказывается выживание организма, тональ может проигнорировать внушенные заслоны и получить что-то сверх программы, созданной им самим. Если эти необычные события фиксируют медики или биологи, то сразу заводят глубокомысленные речи о таинственных "резервах нашего организма". Вопрос о том, где мы сталкиваемся с резервами, а где — с кратковременным выходом за пределы человеческой природы, просто не рассматривается. Ибо в нынешней естественнонаучной парадигме выход за пределы собственной природы невозможен по определению.

Толтекская дисциплина (как и некоторые иные учения о Трансформации) с этим подходом не согласна. Более того, толтеки считают, что имеют подтвержденное знание, опровергающее ограниченность тонального взгляда на человека и мир. Сегодня мы имеем возможность на собственном опыте убедиться, правы ли древние искатели.

Как это происходит?

Под влиянием безупречности форма энергетического тела претерпевает существенные изменения. Результатом этих изменений становится смещение позиции точки сборки. Собственно говоря, безупречность и сталкинг — единственный путь достичь сдвига точки сборки, сохраняя связность упорядоченного осознания и полный контроль над своей целостностью, не убегая в иные режимы восприятия, где перцептивный мир либо лишен полноты, либо недоступен в качестве объекта воздействий.

Практика толтекского сновидения протаптывает тропинку с другой стороны. Способности внимания, перцептивной сборки в чуждых условиях заполняют освободившееся поле энергообмена и этим как бы осуществляют непосредственные изменения. Но почву для этих изменений создает безупречность — дисциплина работы с осознанием наяву.

Привычный нам режим восприятия (со всеми прилагающимися схемами интерпретаций, с присущим ему типом галлюцинирования, картиной, воплощающей в себе ценности, мотивы, идеи и представления — то есть со всеми координатами человеческого существования) почти целиком держится на трех базальных чувствах, о которых в толтекском учении говорится постоянно, — страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе. Это не простые эмоции, это — комплексы, которые включаются при помощи эмоций, но содержат в себе целый мир идей и понятий, поведенческих и энергетических установок, даже собственное намерение.

Страх смерти теснейшим образом связан с просветом энергетического тела в центре пупа. Это — главный механизм, защищающий человеческую форму. Через канал просвета он помимо нашего сознания регулирует самый важный процесс энергообмена с внешним полем. В обычном состоянии он полуприкрыт и всегда готов сомкнуться. Он впускает и выпускает силу ровно теми порциями, которые заданы комплексом страха смерти. Переоценить значение этого механизма невозможно. Он учитывает все угрозы — как реальные, так и воображаемые. Более того — не только сиюминутные, но даже прошлые и будущие. Ведь тональ человека, в отличие от тоналя животного, распространяет свою экспансию на Время — иногда в таких бессмысленных масштабах, что изумляешься, как он вообще способен существовать.

Исторически это связано с естественными способностями разума к научению и прогнозированию. То, что у животных существует в зачаточном виде и обслуживает их способности к адаптации и ориентации, у человека приобретает вид грандиозной фата-морганы. Ведь человек существует не столько в природной, сколько в социальной среде, а значит, человеческое чувство времени ориентировано на идеальные формы отношений с себе подобными. Человек погружен в несуществующие в Реальности фикции и вынужден ориентироваться на них. А идеальные формы, как известно, в гораздо большей степени способны сохранять свою мнимую (или подлинную) актуальность во Времени. Так что прошлое и будущее в психоэмоциональной жизни человека играют куда большую роль, чем в простой жизни братьев наших меньших.

Таким образом, повышенная готовность просвета сомкнуться, которая на практике ведет к существенному снижению энергообмена с окружающим миром, обусловлена тягостным грузом самых разнообразных рефлексий — помимо мыслей о насущном, разнообразных воспоминаний и ожиданий. Главный регулятор — страх смерти — охватывает всю совокупность временных проекций. Он преследует человека в памяти и воображении. Мы прячемся от его давления, надеваем на него те или иные маски (как нам кажется, не столь удручающие и более приемлемые), но все эти игры по сути ничего не меняют. "Просвет" продолжает пребывать в характерном напряжении.

А ведь именно состояние "просвета" весьма ощутимо влияет на позицию точки сборки. Как уже было сказано ( "После Кастанеды" ), между точкой сборки и "просветом" существует прямой канал, который, видимо, формируется еще в эмбриональный период и окончательно закрепляется в энергетическом теле при перерезании пуповины. Это результат изначальной травмы человеческого рождения. До выхода из материнского лона "просвет" максимально открыт, поскольку тело не нуждается в его защитных функциях; эти функции исполняет организм матери. А точка сборки точно так же не нуждается в определенной фиксации. В момент появления на свет все меняется радикальным образом — "просвет" начинает судорожно и поначалу беспорядочно сокращаться, а точка сборки, соответственно, искать для себя правильное положение. Итак, в момент рождения ребенок впервые испытывает страх смерти. И по мере взросления именно страх смерти ограничивает восприятие, фиксирует его — делает человека носителем тоналя, или, выражаясь языком дона Хуана, захлопывает пузырь восприятия.

Второй и третий "фиксаторы" — чувство собственной важности и жалость к себе — возникают позже. Именно они приводят нас к окончательному соответствию социальной среде и по сути определяют всю дальнейшую судьбу.

Чувство собственной важности (далее по тексту - ЧСВ) связано с горловым центром (центром говорения) и теми зонами головного мозга, которые координируют его деятельность. Таким образом, эмоциональный комплекс ЧСВ у нормального ребенка возникает вместе с речью. (Если речь невозможна, как это бывает в случае немоты, ее заменяет иная система знаковой коммуникации. Здесь следует учитывать, что ЧСВ претерпевает некоторые модификации и искажения, как и личность в целом, но это уже предмет специальных исследований немых и глухонемых детей.) Именно в этот момент начинается формирование человеческой фронтальной пластины кокона — того специфического щита, который предназначен прежде всего для социальных взаимодействий и потому в развитом виде не встречается у животных.

Жалость к себе становится механизмом обратной связи с чувством собственной важности. Энергетически она выполняет функцию контроле за состоянием той же самой фронтальной пластины. Потому наиболее явно в качестве проекции жалости к себе выступает ее центральная область — солнечное сплетение, solar plexus. Горловой центр и солнечное сплетение так тесно связаны, что практически во всех случаях активизируются синхронно. Это можно наблюдать как на уровне сочетания эмоций (гордость — гнев — обида — жалость), так и на уровне Соматических реакций (спазм солнечного сплетения — спазм горлового центра).

Даже без всяких дополнительных медитаций, не-деланий и т. п. устранение или ощутимая пасси-визация страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе ведет к революционным изменениям в энергетическом теле. Приведенная здесь модель дает нам наконец возможность понять, за счет какого механизма осуществляется столь непосредственная связь между режимом и интенсивностью восприятия и общим психоэмоциональным фоном субъекта.

Прежде всего, точка сборки теряет неподвижность и начинает плавно колебаться в некоторой области. Открывшийся за счет ослабления страха смерти канал просвета обостряет чувствительность малых эманаций кокона к внешнему давлению. Именно это давление извне, интенсивность которого зависит от множества факторов, толкает точку сборки. На уровне субъективных ощущений это сопровождается неопределенностью настроений, приливами неясных чувств и ощущений, смутными откровениями и т. п. (Женщинам отчасти знакомы подобные состояния, когда каждый месяц их точка сборки несколько дней колеблется в соответствии с менструальным циклом.)

Во-вторых, пограничная область энергетического тела, которая выполняет роль защитного экрана и жесткого каркаса кокона, теряет напряженность. Она становится куда более проницаемой, в ней активизируются прежде инертные каналы энергообмена, в результате чего возрастает общая чувствительность. Это — энергетические плоды ослабления чувства собственной важности и жалости к себе.

Фронтальная пластина кокона, таким образом, становится податливой, но тем не менее не производит впечатления чего-то слабого, не способного должным образом разделять эманации внутренние и внешние. Наоборот, видение чаще всего свидетельствует, что уровень безупречности субъекта коррелирует с общей яркостью свечения всего кокона.

Этот парадокс на самом деле объясняется довольно легко. Дело в том, что кокон человека, практикующего безупречность, пребывает в состоянии перестройки и поиска. Прежняя инертность, во многом обеспечивавшая гомеостазис, перестает быть опорой для существа, и это включает дремавшие каналы энергообмена.

Значительные области, примыкающие к поверхности кокона, начинают излучать и поглощать силовые потоки, которые могут восприниматься видящим толтеком как волны интенсивного свечения. На первый взгляд, это однородное аурическое сияние, которое производит впечатление, что кокон "распух", а объем внутренних эманаций, соответственно, возрос. Но это иллюзия. Имеет место, скорее, обратный процесс — сам кокон словно сплющивается, особенно в своей передней части. В результате плотность его внутренних эманаций распределяется иначе — возникает компенсирующее смещение активности потоков в верхней и нижней частях энергетического тела.

Данный механизм распределения плотности дает о себе знать во многих субъективных феноменах, сопровождающих практику безупречности. Даже начинающий легко замечает, как меняется характер аморфных импульсов, поступающих от полей его энергетического тела и обычно кажущихся чем-то вроде "туманного осязания". Например, вы можете почувствовать давление нефизического происхождения над головой и вокруг нее или подобие восходящих токов в районе таза и промежности.

Иногда псевдокинестетические сигналы отсутствуют, но специфически меняется характер иных восприятий. Это, в основном, характерно для верхней части кокона, ибо здесь тональ концентрирует большую часть поступающей информации. Она традиционно транслируется тоналем через визуальный или аудиальный канал. Вы можете вдруг почувствовать, что вокруг головы образовалась зона повышенной зрительной ясности, в ушах возник тихий свист или отдаленный гул совершенно непонятного происхождения. Все эти перцептивные феномены остаются вне поля ясного сознания и приписываются каким-то непостижимым колебаниям самочувствия.

Однако смещение полевой активности вверх и вниз от срединных сегментов кокона — энергетическая реальность. Когда внимание тоналя фиксируется на области вокруг головы, там постепенно разрастается целая буря энергообменных процессов. Именно эта область отвечает за новые неясные ощущения, за новую окраску инсайтов и общее изменение ментальных процессов, порождает гало из быстра движущихся палевых потоков. Можно сказать, что таким образом формируется традиционный энергетический "портрет" святости. Сенситивы воспринимают "нимбы", что производит на верующих неизгладимое впечатление. Иначе и быть не может — любая практика психоэмоционального контроля в большей или меньшей степени ведет к подобному перераспределению полей"

Если же внимание по каким-то причинам фиксируется на нижней части кокона, где активность и плотность потоков возрастает тем же способом, "святого подвижника" начинают терзать искушения, яркие видения сексуально-демонического толка. Этот феномен тоже хорошо известен. Достаточно вспомнить св. Антония или св. Терезу Авильскую. Таких персонажей в истории святого подвижничества не счесть. Церковь толкует эти феномены как внезапное проявление интереса к ним со стороны врага рода людского, медики и психологи — особенно те, которых окончательно испортил фрейдизм, — находят объяснения в недрах нашей физиологии и причудах бессознательного. Конечно, исследователи сексуальности правы — в той части, что воздержание, практикуемое монахами и святыми, создает дополнительное напряжение и способствует привлечению внимания к нижним сегментам энергетического тела. Но, как видим, не этот фактор является решающим.

Что касается фронтальной пластины, то она, как было сказано, меняет свою структуру и подтягивается к поверхности физического тела. Яркость ее свечения при этом возрастает, и она, подобно вершине кокона, покрывается специфическим ореолом. Именно этот ореол перед фронтальной пластиной чаще всего бессознательно воспринимают окружающие, поскольку срединные сегменты энергетического тела заведуют энергообменом, который является полевым коррелятом всей совокупности наших социальных чувств. Здесь рождается приязнь и неприязнь, любовь, раздражение, гнев, раболепие и высокомерие.

Когда обычный человек сталкивается с безупречным воином, он далеко не всегда испытывает к нему симпатию. Чаще бывает наоборот. Он может чувствовать неловкость, раздражение, испуг и много других неприятных эмоций. Этих вполне естественных реакций можно избежать, если воин хорошо владеет сталкингом. С одной стороны, сталкер имитирует нормальность, с другой — создает маскирующие энергопотоки. (Вот почему дон Хуан говорил, что сталкинг — это больше, чем актерская игра. См. подробнее об этом в соответствующем разделе.)

И все же у постороннего наблюдателя остается странное ощущение, которое не может замаскировать даже самый виртуозный сталкер. Это ощущение неуверенности, неопределенности и потому загадочности. Подобное отношение к себе формирует толтек, который специально занят стиранием личной истории. Но если "стирание личной истории" как упражнение нацелено на манипуляцию семантикой и культивирует когнитивную неопределенность (о чем еще будет сказано), то высокая степень безупречности непосредственно влияет на характер энергообмена в процессе коммуникации. В результате соплеменники испытывают бессознательную растерянность, так как не могут найти нишу, определяющую статус безупречного воина. Ведь человек, достигший безупречности, — никакой. Он перестает принадлежать социальному контексту, и любое взаимодействие с ним энергетически неадекватно.

То же самое, но в еще более острой форме чувствуют сами воины. Только в общении с себе подобными, такими же бесформенными и безупречными существами, они испытывают естественный резонанс энергий. Контакт с обычными людьми оставляет их бесчувственными, поскольку они видят, что нормальный тональ построен на миражах и условностях. ("Вот он — настоящий, — сказал Хенаро, кивнув в сторону Хуана Матуса. — Только он один. Только когда я с ним, мир становится реальным". Эта фраза из "Путешествия в Икстлан" не поэтическая метафора и не преувеличение. Это факт нового отношения, вырастающего из безупречности.)

Однако характерная отстраненность от человеческого мира вовсе не приводит к эмоциональному оскудению. Эта фраза — вовсе не попытка с помощью красивых и туманных пояснений защитить воинов от обвинений в холодности. Сама форма энергетического тела, претерпевшего изменения в процессе практики безупречности, делает человека чувствительным к широкому диапазону сенсорных сигналов. Фронтальная пластика кокона, потеряв существенную часть напряжений, в большей степени реагирует на давление эманаций. Чувствительность теряет жесткую структуру, но приобретает объем. Поскольку обычный человек почти целиком настроен на контакты социального характера, он блокирует лишнюю активность. В результате он сфокусирован на узкой полосе переживаний, характерных для социального мира. Именно это делает его определенным, однозначным элементом "социальной сети". Для соплеменников он принадлежит к сфере известного. Если же чувствительность расширяется (как это происходит в процессе безупречности), то человек начинает воспринимать все больший и больший объем сигналов из экзистенциального поля, не имеющий отношения к миру человеческих взаимодействий. Он иначе слышит шум ветра, иначе видит окружающие ландшафты и даже трещины на асфальте, испытывает новые чувства при совершении любых действий — гуляя в лесу, сидя за рулем автомобиля, гладя кошку и т. д. Собственно "человеческое" в этом большом мире ощущений оказывается совсем крохотной областью, и потому теряет былое значение. Кроме того, следует учитывать качественное различие между социальными эмоциями и чувствами, порожденными Реальностью. Будучи результатом замкнутого описания, социальные эмоции весьма ограничены. Они бесконечно повторяют сами себя. На фоне непрерывно меняющегося мира-вне-человека эти чувства воспринимаются как бесконечно вторичные, давным-давно исчерпавшие себя, а потому навевают скуку и тоску.

Воин на собственном опыте открывает печальный факт, который раньше казался просто нигилистической максимой: социальный человек неинтересен. Если сущность человека неисчерпаема и таинственна, то его социальная оболочка банальна и примитивна. Ибо социум построен людьми, как механизм, а всякий механизм можно разобрать на части и найти лежащую внутри него пустоту.

За этой перестройкой переживаний в отношении человеческого мира лежит целая психология. В определенном смысле это ситуация кризиса, который должен быть разрешен, — ситуация переходного периода. Как всякий кризис, он не дается легко, так что имеет смысл поговорить об этом чуть подробнее.

Все, кто изменяется в процессе какой-то практики (и нагуализма это касается в первую очередь), сталкиваются с двумя модусами собственного осознания — условно говоря, тональным и нагуаль-ным — социально-обученным и прямым (непосредственным) восприятием. Если смотреть на это дело с точки зрения социального человека (а другого устроенный нами мир не знает), получается, что это два типа работы психики — "человеческий" и "не-человеческий".

В этом смысле, как я уже писал в других книгах, нагуализм — это процесс ухода. Расширенное и усиленное восприятие открывает нам новые сферы опыта и чувств, но при этом отнимает легкость (т. е. автоматичность) всех обусловленных социальных реакций и соответствующего поведения. Отсюда возникает чувство усилия или затрудненности всех привычных способов обработки информации, в конечном счете — ощущение их ненужности.

Любая трансформация — это переход из состояния привычного осознания в более мощное, отрицающее в ряде аспектов прежнее ("собственно человеческое"). Как удачно выразился один из практиков, возникает "апатия отношений". Здесь становится очевидным, насколько наше участие в человеческом мире обусловлено эмоциями. По сути, само обладание информацией — это только прагматический вопрос. Не ради информации человек общается с себе подобными, читает книги, совершает поступки — словом, предпринимает усилия. Социальный человек все это делает ради сопутствующих этим процессам эмоций. И именно эмоции как раз трансформируются таким образом, что обычные пути действия кажутся теперь излишними.

Для работы в новом состоянии не нужны и противопоказаны мысли в их классическом понимании — те самые мысли, что сопровождают человека в его тональной жизни почти ежесекундно. Ведь что такое "мысли в их классическом понимании"? Это разновидность внутреннего диалога — ментальное комментирование. Вербально-логическое оформление, цель которого — объяснить последовательно и непротиворечиво все, что вы делаете, и все, что делается в поле восприятия. Традиционные школы йогического типа полагают, что оно вовсе не нужно. Но я с. этим не согласен.

Если бы речь шла только о социальной адекватности, то можно было бы махнуть рукой — сотворить себе некое убежище от социума и в нем культивировать "океаническое безмолвие". Потому традиционные духовные искатели в конце концов нередко уходят в отшельничество. Но ведь мы знаем, что это еще и способ фиксации, т. е. "щит". При интенсивных смещениях точки сборки этот щит оказывается необходим, без него наше восприятие не может быть правильно собранным и пускается в хаотичное блуждание.

Поэтому мы оказываемся перед лицом сложной задачи — приобрести навык непосредственного, безмолвного восприятия и сохранить навык ментального комментирования. Это и есть способ сохранения двойственной природы нашего существа — тоналя и нагуаля в нас. Это поистине трудно, так как и то и другое затягивает. Ведь каждое из этих состояний самодостаточно в Природе, и только человек, решивший заняться Трансформацией (что само по себе уже не-природный процесс), нуждается в обоих состояниях. Таким образом, ему необходимо научиться искусству переключения.

Это совсем не механическое дело — скажем, три часа вы в одном состоянии, три часа — в другом. От кардинальных изменений не уйти — безмолвное знание накладывает свой отпечаток даже тогда, когда вы его усиленно игнорируете и держитесь обычного режима интерпретации. Дистанцирование от общества происходит неизбежно — вы уходите от людей.

Это и есть "путешествие в Икстлан". Любая человеческая коммуникация, любой привычный человеку способ обработки информации становится только упражнением. Это не вынужденное затруднение, от которого нужно всячески избавляться, это — необходимая часть практики.

И именно в идее безупречности мы находим воплощение данной установки. Поскольку в идеале каждый должен воспринимать одинаковым образом и свое безмолвие, и свое человеческое поведение. В безупречности как раз содержится такое ровное отношение. Безупречность — как некая "третья точка", из которой можно смотреть на то и на другое. Поэтому она помогает быстро и легко переключаться. Психологическая проблема заключается как раз в том, что нам, как воспринимающим существам, приятно иметь дело с чистым, необусловленным восприятием. Умственные нагромождения, которые до того были незаметными и как бы естественными, кажутся бессмысленной шелухой. Безупречность же помогает почувствовать, что все одинаково. Приятное и неприятное — все это от биологии и от социального научения. Стремясь к привычной работе ума или к безмолвию, в котором знание существует само по себе, без мысли и логики, мы идем по пути "природных хотений". А Трансформация, как я уже сказал, — занятие не-природное, если хотите, "сверхприродное".

"Печаль воина" неизбежна — привычное общение не приносит привычных эмоций, вербально-логическая информация теряет свою прелесть, так как на фоне доступного непосредственного восприятия кажется поверхностной и пресной.

В таком состоянии приходится пребывать долго. Стоит поддаться тоналю (который в этом положении чувствует себя скверно), — и может накатить депрессия. Тем не менее сохранить равновесие двух модусов осознания необходимо. Для этого нужно найти источники позитивных эмоций, которые будут компенсировать эмоции ушедшие. Эти эмоции пребывают не только в сновидении и втором внимании — внешнее поле Реальности поставляет нам достаточно материала. Практически можно наполнять себя эмоциями, исходящими от всего окружающего мира, каждую минуту. Правда, в это поле не входят люди — поскольку они носители искаженного и ограниченного объема (тоналя). Смотреть на них не как на людей, а как на элемент все той же Реальности — пожалуй, самое сложное. Но, культивируя безупречность, рано или поздно вы придете и к этому.

Таким образом, навык мышления надо сохранить, источники эмоций — найти в Реальности.

Так может быть разрешен кризис переходного этапа. Однако не нужно думать, что все проблемы окончательно покидают нас, как только переход в позицию безупречности становится окончательным. Мир первого внимания, мир человеческий слишком внедрен в нас и обусловливает больше, чем мы себе представляем. Путь воина состоит из последовательного преодоления ловушек человеческого мира, которые на каждом новом этапе становятся все более изощренными. Эту ситуацию удачно описывает юнговская метафора, которая сводится к тому, что всякий раз внешний мир предлагает нам проекцию нашего же бессознательного. И если мы скажем, что безупречность — это метод последовательной трансформации бессознательного, то не сильно погрешим против истины. На каждой ступени изменений мы имеем дело с новыми областями и содержаниями скрытой от нас психической активности, и мир соответственно отзывается им. Так что не обманывайтесь на сей счет. Хуан Матус недаром говорил о "целой жизни борьбы".

Таков психологический аспект отрешенности безупречного воина. Я недаром остановился на нем, потому что психология определяет энергетические факты так же, как энергия порождает многое в человеческой психологии.

Как уже говорилось, точка сборки в состоянии глубокой безупречности теряет фиксацию. В результате она начинает чутко отзываться на разнообразные импульсы — как внешние, так и внутренние. Точка сборки открывается влиянию намерения. Если на продвинутых этапах дисциплины это давление имеет, в основном, "внепсихический" характер — безличный и универсальный порыв, отражающий саму суть абстрактного, — и ведет практика к полной Трансформации прямым путем, непостижимым ни для какого тоналя, то на первых порах психологические установки по инерции продолжают распределять перцептивную энергию, окрашивая личное намерение довольно сильно.

Под влиянием отрешенности воина его намерение устремляется в сферу не-человеческого. Он ищет (иногда бессознательно) большего, чем человек, разнообразного, переменчивого — того, что даст ему впечатление реального бытия. Это стремление раскрывшейся психики вынуждает его не только менять способ жизни или искать новый круг общения, оно создает импульс смещения точки сборки к более продуктивным в отношении толтекской Трансформации областям. Точка сборки начинает медленный, но неуклонный дрейф: вглубь — влево — вверх.

Область, к которой стремится точка сборки, мало связана с социальными чувствами. В ней меньше того, что можно назвать "исключительно человеческим", но больше тех восприятий, которые у обычного человека всегда пребывают на периферии осознания и представляют собой раз ту зону, откуда приходит вдохновение, интуиция и озарение. Нередко люди, оказавшись в этой позиции, открывают для себя творчество и философию. Можно сказать, они открывают для себя бытие.

Подобный психологический эффект часто можно наблюдать в процессе психоделической терапии. В результате опытов с LSD и триптаминовыми психоделиками самые разные люди — иногда прежде совершенно безразличные к духовным или творческим исканиям — открывают для себя ценности бытия. Часто испытуемые переводят их в плоскость религиозных идей неортодоксального толка или обращаются к искусству. На эту тему существует богатая литература. Среди наиболее Доступных и исчерпывающих — исследования С. Грофа. Конечно, в академических трудах вы не найдете никаких упоминаний о "точке сборки", однако феноменология психических изменений настолько выразительна, что невольно наводит на размышления. Безусловно, химические воздействия не вызывают безупречность, однако на время смещают восприятие в близкую позицию, что лишний раз доказывает неразрывное единство психологических, биохимических и энергетических процессов.

Дальнейшая эволюция безупречности закрепляет точку сборки в новой позиции. Только здесь открывается реальная перспектива дальнейших изменений. Более высокая эффективность восприятия в данном положении приносит сразу двойную пользу. С одной стороны, практик имеет больший доступ к управлению собственной энергетикой: тональный механизм сохраняет присущие ему в первом внимании функции контроля, но получает для освоения новые поля и потоки. С другой стороны, собранные пучки эманаций, которые содержат как известное, так и неизвестное, время от времени приносят толику безмолвного знания, что всякий раз открывает неведомые перспективы. Техники и упражнения приобретают новый смысл или творчески перерабатываются.

Так, при помощи одной лишь безупречности, осуществляется первый шаг на пути толтекской магии. Сновидение, второе внимание и управление волей отсюда уже не кажутся чем-то запредельным, а всплески повышенного осознания могут настигать практика даже без специальных сосредоточений. Все это действительно выглядит как существенное накопление личной силы или, выражаясь более точно, усиление осознания.

Психологический портрет существа с усиленным осознанием в ряде аспектов соответствует идеальному образу человека, чья сущность — самореализация.

Основатель гуманистической психологии XX века А. Маслоу составил примерное описание "самореализующейся личности". Этого психолога глубоко интересовал тип людей, которые часто естественным образом оказываются в числе интеллектуальной и нравственной элиты человечества.

По моему мнению, значительная часть приведенных ниже личностных черт должна в современных условиях культивироваться толтеками. Пусть вас не смущает очевидная социальная активность этого типа. Моя задача — показать, что толтекская безупречность вовсе не чуждая человеку психологическая структура. Ее фундамент глубоко укоренен в том лучшем, что свойственно развивающейся человеческой природе. Просто на каком-то этапе пути толтек переходит границы. Он не становится "нелюдью", как утверждают некоторые критики Кастанеды. Ибо все, что есть в нем, взято из потенций, присущих человеку изначально. Судите сами. По Маслоу, самореализующимся личностям присущи следующие черты:

Более эффективное восприятие реальности. Здесь речь идет о том, что человек чаще видит окружающую реальность, какова она есть, что он в меньшей степени подвержен навязанным стереотипам восприятия и понимания. Согласитесь, это качество не просто присуще толтекам, оно ставится во главу угла и непрерывно культивируется.

Приятие себя, других и природы. Самоактуализирующиеся люди обладают способностью не относиться к себе сверхкритично и не особенно отягощать себя чувствами стыда, вины и тревоги. Они также весьма довольны своей физической природой и радуются жизни. Их сексуальная жизнь не обременена запретами и доставляет им удовольствие.

Таким же образом они воспринимают других людей и не имеют склонности их поучать и контролировать. Их мировосприятие включает в себя понимание необходимости страданий, старения и смерти. Они спокойно переносят слабости других и не боятся их силы.

Здесь много важных моментов с точки зрения толтекской психологии: неотягощенность деструктивными чувствами и эмоциями — это отказ от индульгирования. Отсутствие предрассудков в отношении своей плоти формирует взгляд на единство нашего существа. Понимание места смерти в нашем мире вполне может способствовать преодолению страха смерти, принятию страха как советчицы и т. д. Толтек, как и самореализующаяся личность Маслоу, не склонен критиковать слабости других и не боится их силы. Подобная самовлюбленность и страх — излишества, не имеющие оправдания для внутреннего мира воина.

Непосредственность, простота и естественность. Им чужда демонстративность. При необходимости они следуют установленным правилам и традициям, чаще всего из-за нежелания причинять неудобства другим и не тратить жизнь на зряшные конфликты. Однако, когда этого требует ситуация, они решительно ломают устоявшиеся социальные рамки и всяческого рода стереотипы и правила.

Я недаром выделил фразу о "зряшных конфликтах". Думаю, она лаконично и выразительно описывает отношение толтека к целому ряду социальных условностей. Толтеки следуют условностям, понимая их бессмысленность (контролируемая глупость), но способны поломать их, если это нужно для дела, в любой момент.

Сосредоточенность на проблеме. Все без исключения самоактуализирующиеся личности, по мнению Маслоу, центрированы на идеях, которые выходят за пределы их личностных потребностей и составляют экзистенциальную ценность. Они полагают, что это их жизненная миссия и ради нее следует упорно работать. Кроме того, они мало обращают внимание на проблемы, которые кажутся им незначительными, и на этой основе способны четко отличать важное в этом мире от неважного.

Независимость потребность в уединении. Самоактуализирующиеея личности очень оберегают свой внутренний мир от различного рода посягательств, и в этом плане предпочитают одиночество. Вместе с тем они не стремятся устанавливать отношения в зависимости от социального статуса личности. Это позволяет им быть независимыми, устанавливать отношения с другими людьми на основе искренней дружбы и Взаимного расположения. Подобного рода поведение весьма часто воспринимается другими людьми как высокомерие, равнодушие и пр., но самодостаточных людей это мало волнует.

То, что любой человек, практикующий толтекскую дисциплину, регулярно нуждается в уединении, не требует комментариев. Как и то, что при общении с другими людьми воин с полным безразличием относится к их социальному статусу — ему нужна близость интересов, взаимопонимание, плодотворная коммуникация и просто положительные эмоции.

Автономия: независимость от культуры и окружения. Эта черта самоактуализирующейся личности — одно из фундаментальных требований толтекского знания ко всем искателям. "Выход из культуры", из громоздкой системы символов, за которой стоит груз обусловленностей и искажений человеческого рода, отрицание стереотипов, невовлеченность в обусловленные игры окружающих людей, безразличие к их маленьким ценностям и интересам — без всего этого нагуализм немыслим. Нагуализм и к самому себе относится критически, подвергает ревизии те или иные взгляды, оказавшиеся неверными или просто утратившими актуальность. Понимание человеческой культуры как мифа вынуждает толтека использовать ее лишь как ограниченный инструмент. Это не отрицание культуры, но дистанцированность от нее, устранение социального гипноза, неминуемо стоящего за процессом "окультуривания" человека

Свежесть восприятия. Способность к восприятию даже обыденности в качестве объекта удовольствия. Как вы понимаете, это вообще редкое качество среди людей. Толтек культивирует его и развивает, поскольку свежесть восприятия является одной из необходимых предпосылок для расширения того же восприятия и — что не менее важно — для сохранения правильной позиции безупречности, когда "этот мир" не воспринимается как утомительное препятствие, но принимается как источник энергии, источник позитивных переживаний. Таким образом, свежесть восприятия непременно сопровождает толтекскую безупречность и имеет исключительную важность.

Вершинные или мистические переживания. Этот момент вовсе не нуждается в комментариях, поскольку дисциплина, ставящая перед собой цель расширения и усиления осознания, по природе своей включает так называемые "вершинные переживания" как вехи на пути практики.

Глубокие межличностные отношения. Это качество реализуется в стремлении установить глубокие отношения с себе подобными. Круг их друзей бывает небольшим из-за серьезных нравственных и временных затрат, необходимых для поддержания столь высокого уровня межличностных отношений.

Все духовные искатели (и толтеки не исключение) всегда стремились к глубоким отношениям с себе подобными — в данном случае, с единомышленниками. И всегда толтеки были весьма требовательны к своим соратникам. Иной тип общения вообще не принимается в сообществе серьезно настроенных на достижение Цели. В результате — круг единомышленников весьма узок. Иногда его нет вообще. Но если уж есть, безупречный воин стремится сделать общение максимально плодотворным.

Демократический характер. Отсутствие предубеждения к людям любых рас, национальностей, религиозной принадлежности, пола, возраста, происхождения, профессии и пр. Сюда следует добавить равнодушие к социальному статусу собеседника, хотя про это уже говорилось. Толтек с националистическими или расовыми предрассудками — это нонсенс. Так же, как и толтек-сноб, который разговаривает только с людьми определенного уровня образованности. Для личности, занятой самотрансформацией, имеет значение лишь одно — в какой степени у собеседника развита способность понимать и осознавать.

Разграничение средств и целей. Самоактуализирующиеся личности Маслоу четко определяют границы между добром и злом (разумеется, с их точки зрения), дозволенными и недозволенными средствами достижения целей.

Несмотря на то что понятия "добро" и "зло" в нагуализме не принимаются, поскольку они являются "социальными ярлыками", толтек обязан учитывать этику общества, в котором он живет, и не разрушать ее. Толтеки, по моему глубокому убеждению, не должны вовлекать других людей в свои опыты и манипулировать ими, использовать во вред другим магический потенциал дисциплины. Поскольку целью нагуализма является свобода, толтеки должны соотносить с ней свои тактические ходы и приемы. Внутри группы практиков могут быть установлены иные правила лишь в том случае, если они принимаются всеми членами группы добровольно.

Креативность. Это может выразиться в создании произведений науки и искусства, философских трактатов, монографий, романов, стихов, картин, музыки. Но Маслоу расширяет это понятие и полагает, что креативность может распространяться на самые незначительные и повседневные действия. Сам Маслоу, например, приписывал своей теще креативность, поскольку она по своему рецепту готовила замечательный суп.

В нагуализме креативность — качество, без которого дисциплина практически невозможна. Не обязательно писать картины или музыку, но совершенно обязательно проявлять свою креативность в подходе к конкретных техникам, приемам, методам. Творческий подход — это именно то, что ускоряет ваше приближение к намерению и к новым горизонтам восприятия. Всякое делание и всякое не-делание толтек, по сути, творит заново лично для себя. Нагуализм настолько полон творчества на каждом этапе, что многие считают его не столько дисциплиной, сколько искусством.

Сопротивление окультуриванию. Самоактуализирующиеся люди, хотя и взращены в пределах определенной культуры, все же сохраняют с ней некие особые отношения — если хотите, нечто наподобие субъективной автономии, а если к этому добавить уверенность в себе, то становится понятным их независимое поведение в существенных социальных коллизиях.

Об этом уже было сказано выше. Здесь, судя по всему, акцентируется способность актуализирующейся личности сохранить независимость от культуры даже в том случае, если культурная среда агрессивна и в значительной степени меняется. Почти слово в слово эта характеристика Маслоу подходит к толтекам нового цикла.

Какой же следует вывод из этого сравнительного анализа?

Маслоу практически описал если не все, то многие черты правильного тоналя, просто наблюдая людей, склонных к естественному развитию своей природы. Его интересовали типы личностей, формирующие, по сути, историю Земли, ее общественные структуры, экономику, мировоззрение, культуру. Потому он и назвал их "самоактуализирующимися" — привлекающими весь свой позитивный потенциал для общечеловеческого движения вперед. К разряду таких личностей следует отнести многих выдающихся деятелей культуры, науки и духовности. Среди них, по мнению Мас-лоу, такие, как Хаксли, Спиноза, В. Джеймс, Гете, М. Бубер, Д. Судзуки и др.

Замечательное сходство эффективного психологического типа, который описал Маслоу, и "хорошего тоналя" в терминологии толтеков наводит на размышления. Напрашивается вывод, что на-гуализм — учение, воплощающее в себе лучшие стремления человеческого рода. Это знание, которое вовсе не находится где-то в стороне от магистральной линии развития, и ему не следует приписывать эскапизм, упадничество и самозабвение. Очевидно, нагуализм сконцентрировал в себе знание и методологию, направленные на раскрытие того экзистенциального статуса человеческого существа, который так или иначе всегда казался целью нашего прогресса. Дальнейший путь, таким образом, — это развитие Человека в сторону расширения его видовых и экзистенциальных возможностей.

Те практики, что ищут способы срезать путь, пройти в таинственные области иных полей восприятия, не став Человеком в полном смысле этого слова, рискуют вместо новой гармонии обрести мучительные проблемы, утратить нечто ценное, то, что должно быть сохранено; рискуют превратиться в фанатичных психонавтов с изуродованной психикой. Возросшая способность воспринимать и познавать не получит свободной и ясной объективности, неизжитые недостатки тоналем вновь и новь будут обманывать их. А магический потенциал обернется безумной и трагической стороной.

Фундамент, отталкиваясь от которого можно прийти к безупречности, — это хороший тональ и упорядоченное осознание.

Качество тоналя определить легко, и для этого не надо видеть. Внешних признаков очень много, поскольку качество тоналя всесторонне проецирует себя на качество жизни человека каждое мгновение.

Хороший тональ склонен мыслить упорядоченным образом и не удовлетворяется поверхностным пониманием. Хороший тональ избегает идей, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, поэтому он не религиозен. Поскольку к своей судьбе он относится таким же образом, то обычно весьма разумно строит ее и чаще всего благополучен психологически, так и материально той мере, какая его устраивает в смысле внутреннего комфорта). Поэтому люди с хорошим тона-лем если уж устроились в жизни, то терпеть не могут мистических фантазий и не испытывают необходимости в каком-то там пути самотрансформации. Зачем? Они и так распоряжаются собой в пределах описания мира наиболее продуктивным образом.

Поэтому хороший тональ начинает искать нагуаль только в двух Обычаях:

- когда его крепко "прижмут к стене" (как дон Хуан прижал Кастанеду, а порой роль Нагваля на себя берет Сила в виде обстоятельств судьбы, — в обоих случаях это великая удача);

- когда довольно рано описание мира оказывается на стороне разума и освобождается пустое место, где дыхание Реальности начинает ощущаться, время от времени демонстрируя проблески и инсайты.

Во втором случае решающую роль играет возраст. Если это случилось в юности, человек с хорошим тоналем способен вдохновиться этим дыханием и в дальнейшей своей судьбе руководствоваться не только описанием, но и тем Непостижимым, что лежит за пределами описания. Если подобный инсайт происходит в зрелом возрасте, человек с хорошим тоналем обычно уже не может преодолеть инерцию своего удобного существования. Его крепкий тональ без труда игнорирует все "потусторонние веяния", эти "зовы" и "стуки" духа.

Вот почему, как мне кажется, так мало добровольцев в нагуализме — тех добровольцев, которые могут добиться чего-то реального. Это положение меняется лишь в том случае, если человека с хорошим тоналем очарование толтекского пути ловит на заре жизни.

И наконец, хороший тональ последователен. Он не противоречит себе, и в большинстве случаев его дела не расходятся с идеями. Этот момент вовсе не связан с тем, что традиционно называют силой воли, поскольку в данном случае субъект в общем-то ничего не "преодолевает". Просто его картина мира устроена таким образом, что поведение беспрепятственно следует за мышлением. Это заслуга мышления, а не результат волевых усилий. Человек с хорошим тоналем имеет сильную мотивацию поступать в соответствии со своими убеждениями или представлениями. Его эмоциональная сфера не противоречит сфере ментальной. Возможно, это главная причина всех перечисленных выше достоинств "самоактуализирующейся личности" Маслоу.

Плохой тональ, разумеется, проявляет себя прямо противоположным образом — поверхностный, хаотичный, склонный впадать в иллюзии и фантазирование, потому что плохо различает реальность и нереальность. Как правило, плохой тональ пребывает во внутреннем разладе — желания, эмоции и мысли влекут его в разные стороны, что соответственно определяет неровную судьбу такого человека.

Эти качества проецируются на тело. Нельзя утверждать наверняка, что есть однозначная связь между качеством тоналя и врожденной физиологической конституцией. Но то, что тональ в конце концов определяет образ жизни, а значит — здоровье, даже осанку или походку, по-моему, вполне очевидно.

Самый первый инструмент тоналя — язык (ибо это инструмент писания). По уровню владения языком легче всего определить характер структуры тоналя. Даже люди, никогда не изучавшие специально риторику или логику, даже те, кто не в ладах с орфографией, выражают дои мысли ясно и последовательно, если у них хороший тональ. Это не абсолютный критерий, но довольно заметный и многое определяющий. Язык — способ самоосуществления разума последовательность и гармоничность разума свидетельствует о порядке на острове тональ.

Язык, как ни странно, может упорядочить практически все осознание проявления нашей психики. Недаром вербальное воздействие может быть столь впечатляющим. Психотерапевты и гипнологи при помощи правильных формулировок (семантических и синтаксических конструкций) перенаправляют внимание своих клиентов, в результате чего могут избавить их тональ от искажений либо, наоборот, окончательно испортить. Человек следует за языком. Если его осознание устойчиво и может поддерживать собственные структуры тоналя, он следует за собственной речью. Если же его осознание по каким-то причинам ослаблено, он подчиняется чужому синтаксису и попадает под власть гипноза. Будь то гипноз психотерапевта, вождя или толпы.

Сам феномен осознания является великой тайной. Академическая наука не признает за этим словом особой реальности. Нейрофизиологи и психологи рассуждают об осознании как о качестве психических процессов, и их легко понять. Ведь ученые на самом деле никогда не имеют дело с осознанием как целостностью. Они исследуют аспекты, срезы, фрагменты явления. Каждый из фрагментов познаваем или кажется таковым. Но практика показывает, что целостность в данном случае больные, чем простая сумма элементов. Настолько больше, что академическая Мука просто отказывается об этом говорить. Любые определения сознания, как и сто лет назад, сводятся к общим рассуждениям, трюизмам и тавтологиям.

Толтекские видящие подошли к осознанию с другой стороны. Они не разбирали детали и не пытались внедрить рациональные схемы в область Непостижимого. Их интересовала суть целостного явления. Поэтому они не увязли в рассуждениях, подобно современным ученым либо метафизикам ориенталистского толка. Толтеки хотели понять главное: какую роль играет осознание в трансформации человека и как именно оно работает. Поскольку сама природа видения как интегрального восприятия способствовала этому, они постигли осознание как структурированное свечение, как активность энергетических полей вокруг точки сборки. Они постигли, что осознание — не субстанция, а процесс, который может быть ослаблен, усилен или вовсе прекращен. В основе этого процесса лежит механизм возбуждения, возможно резонансного характера.

Это наблюдение привело к двум крайне важным выводам: интенсивность резонансного свечения может смещать позицию точки сборки, а положение точки сборки — определять характер свечения осознания. Обнаруженная взаимозависимость объяснила самое главное — механизм влияния безупречности на режим восприятия. То, что было открыто эмпирически на толтекском пути воина, стало объективной энергетической реальностью.

Конечно, тайна осознания никуда не делась. Она всегда перед нами и по-прежнему очаровывает. Это наше "внутреннее Непостижимое", такая же часть нагуаля, как и невероятные проекции пространства-времени, "коконы" и "сосуды", неорганические существа и намерение. Все это можно воспринять, но невозможно понять. Это совокупность ощущений, а не мысль, объект практики, но не ментального дискурса.

Главное, что у этого откровения есть решающий прагматический смысл, а именно: безупречность освобождает точку сборки от заданной фиксации через усиление свечения осознания.

Как же это происходит?

По мере углубления состояния безупречности точка сборки дрейфует в сторону повышенного осознания. Этот процесс протекает медленно и почти незаметно в том случае, если вы уделяете основное внимание самосталкингу и перепросмотру. Но есть иной, более быстрый и драматический путь. Он связан с такими событиями, как символическая смерть и борьба с мелкими тиранами (об этом в последующих главах). Благодаря таким подаркам Силы точек не только ускоряет процесс трансформации, но и имеет возможность наблюдать, как его осознание пульсирует и перескакивает с одного уровня интенсивности на другой.

Каждый уровень интенсивности осознания вполне определенно демонстрирует себя во всех видах психической деятельности. Для каждого уровня существует своя эмоциональная атмосфера, изменения в способе восприятия, психофизиологические и энергетические особенности.

Проще всего рассматривать эволюцию безупречности как трехуровневый процесс. Три уровня интенсивности осознания, разумеется, не исчерпывают многообразия тонкостей и оттенков изменяющейся психоэнергетики индивида и все же предоставляют основную систему координат, благодаря которой возможно понять собственное состояние и даже прогнозировать дальнейшие события нашей психической жизни. А эти события, надо заметить, могут вызвать ошеломление и растерянность. Бывают ситуации, когда практик не уверен даже в своем психическом здоровье. Тогда он останавливается и задает себе вопрос: а туда ли я иду? Вот почему необходимо представлять себе хотя бы в общих чертах последовательность грядущих событий.

Первый уровень усиления осознания — это фаза колебания точки сборки вокруг изначальной позиции. Он наступает после того, как страх смерти, чувство собственной важности и жалость к себе перестают быть автоматизмами. Это трудный период, когда выслеживание привычных моделей реагирования идет с переменным успехом, но телесный опыт безупречного самоощущения уже обретен. Психологическая ситуация первого уровня характеризуется "внутренней раздвоенностью". Погружение в режим безупречного реагирования как правило сопровождается усилием, но время от времени приходит спонтанно. Необычные "приливы" отстраненности приносят покой и ощущение обнаженного пространства, в котором отсутствуют объекты, вызывающие рефлексию. Они напоминают порывы ветра, несущего странную свободу. На языке физики это звучит так: когда колебания точки сборки имеют высокую частоту и небольшую амплитуду, свобода сопровождается дискомфортом, безрадостным ощущением утраты своего места в мире, обнаженности и даже беззащитности. Тональные схемы и ориентиры достаточно активны и продолжают оценивать переживания, которые уже не подтверждают незыблемость человеческой формы.

Периоды тоски, смятения, подавленности сменяются угрюмой холодностью или апатией. В моменты подобной нестабильности может возникать иррациональная тревожность — обостренная форма страха смерти, На этом этапе происходит спонтанный перепросмотр всего, что связано со страхами и озабоченностью собственной судьбой. Натягивается и начинает разрываться главная нить, привязывающая человеческое существо к социальному миру, к его представлениям о собственной маске, которая выполняет функцию убежища. По тому же сценарию разворачивается ночная жизнь: обычные сны наполняются воинственным и устрашающим содержанием (битвы с монстрами, участие в боевых действиях, погони, угрозы и их преодоление), а в моменты освобожденности и гармонии приходят яркие и осознанные сновидения, в которых сновидцу впервые предоставляется возможность испытать проблески второго внимания.

Нестабильность первого уровня, призрачность достижений и обилие неприятных переживаний — это первое серьезное испытание для воина. Как правило, обстоятельства жизни вполне соответствуют внутреннему разладу. Устоявшиеся отношения рушатся, близкие вдруг становятся далекими — словом, весь мир словно вступает с вами в борьбу. Возникает серьезное искушение остановиться и повернуть назад. Многие так и поступают, поскольку видят лишь массу сложностей, забот и тревог. Будущие достижения кажутся несбыточными, они не приближаются, а удаляются. Конечно, впечатление иллюзорное, но попробуйте убедить себя в этом, когда все старое разваливается, а новое совсем не торопится прийти в вашу жизнь.

Второй уровень интенсивности осознания приходит в тот момент, когда трансформация страха смерти наконец достигает качественного порога. У этого уровня два лика — темный и светлый, интроспекция и просветленность. Здесь точка сборки углубляется в кокон и на поверхность уже не возвращается. Психологический эффект погружения целиком зависит от накопленного к этому моменту намерения. Это состояние новой устойчивости, и здесь особую важность приобретает направление внимания.

В результате длительных борений на первом этапе практик может зафиксировать свое внимание на интроспекции. Его взгляд обращен внутрь, смысл его настроения — упрямство. Он сосредоточен на тех областях своего "Я", которые не имеют отношения к внешнему и потому не приносят боли. Страх смерти — та сила, что вынуждает человека регулярно направлять внимание вовне и не встречает серьезной конкуренции, — теряет естественную интенсивность. Если взгляд вовремя не обратить вовне, усиленное осознание сужается и находит объект постоянного созерцания в безразличном ко всему внутреннем пространстве. Это отрешенная интроспекция. На фоне некоторых мистико-философских или религиозных установок она приобретает обманчивую привлекательность. Буддисты и индуисты полагают, что приближаются к нирване, последователи иных мистических учений и религий видят здесь стабильную отрешенность от всего мирского и высший покой. Потенциально интроспекция второго уровня интенсивности осознания содержит в себе все приписываемые ей возвышенные качества. Более того, она в силу особой сосредоточенности психики на внутренних содержаниях время от времени генерирует инсайты, касающиеся природы эго и бессознательного. Это состояние может быть достаточно продуктивно, являясь, по сути, одним из наиболее мощных инструментов самопознания. Пребывая в этом состоянии, можно писать философские трактаты, иматься глубинным анализом психики и т. д. и т. п. Множество мыслей извлекли из этого типа безупречности свои откровения. В их числе, например, Кришнамурти и Шри Ауробиндо, не говоря уж о целой армии учителей жизни и некоторых великих психологах, исследующих бессознательное, — как, например, Юнг в последние десятилетия своей жизни. Таким образом, отрешенная интроспекция содержит в себе безусловную когнитивную ценность. Но для толтекской Трансформации этого мало.

Мировоззрение нагуализма требует исследования внешних пространств, поскольку источники трансформирующей энергии находятся снаружи, в больших эманациях вселенной. Толтекское знание, так сказать, экстравертивно. Это поистине важный момент, поскольку для перехода к просветлению (которое здесь обозначает сосредоточенность на безупречном восприятии внешнего) требуется специальное преодоление чувства собственной важности и жалости к себе.

Если достижение первого уровня интенсивности осознания более всего связано с трансформацией страха смерти, то на втором уровне ЧСВ и жалость выступают в качестве бессознательных регуляторов распределения внимания. Их активность не так легко выследить, поскольку очевидные проявления уже смазаны предыдущей практикой. Но остаются полусознательная и бессознательная составляющие. Это автоматические импульсы, почти лишенные семантического наполнения. Символы "важности", "значимости", "жалости", лежащие на поверхности острова тональ, как правило, к этому моменту теряют свою актуальность. Но они слишком долго влияли на схему распределения нашего внимания и содержат огромную силу инерции. Эта инерция и транслируется в виде самопогруженности. Обращенность на себя кажется естественной, ибо внутреннее является основным объектом целенаправленных изменений. Эта идея вписана в инвентаризационный список любого трансформанта: "Внутреннее важнее внешнего". С данным положением не поспоришь. Правда, мы слишком часто забываем о реальном соотношении сил — внутреннее меняется под воздействием внешнего, внутреннее зависит от внешнего. Для достижения трансформации мы обязаны сотрудничать с бытием, но, часто нас губит бессознательный максимализм. Будучи "реалистом", человек полагает, что его жизнь полностью зависит от внешних сил и обстоятельств. Становясь на почву магического мышления и мистико-оккультного оптимизма, он столь же неудержимо верит в обратное — мол, все зависит от моей воли и моего сознания. Истина же, как всегда, посредине.

Вот почему трансформация ЧСВ и жалости к себе приобретает такое значение на данном этапе.

Человек мал и неважен перед лицом неукротимой беспредельности энергетических потоков бытия, ему нечего защищать и жалеть, потому что на самом деле он ничем и не обладает. С точки зрения нагуаля в нем нет и не может быть никакой уникальности, неповторимой ценности, о которой так любят рассуждать религиозные и нерелигиозные гуманисты. Человеческая жизнь — несущественный отблеск свернувшегося энергетического поля, только обещающий превратиться в нечто большее. Но для этого превращения ему необходимо обратиться к Реальности, а это означает, что он должен навсегда расстаться с иллюзией ценности самого себя.

Если необходимая работа по преодолению инерции ЧСВ и жалости к себе проделана, погруженная в кокон точка сборки вступает в резонанс с внешними полями полноценным образом. Свечение осознания начинает плавно расширяться еще на первом уровне интенсивности, вместе с нарастающими колебаниями перцептивного центра. На втором уровне свечение поначалу уходит вглубь кокона (что соответствует интроспективной фазе распределения внимания), а потом довольно быстро направляется вверх, все больше и больше резонируя с полевыми потоками, окружающими энергетическое тело.

Такая эволюция осознания ведет к специфическим феноменам восприятия и самоощущения. Как только трансформация ЧСВ и жалости к себе достигает той глубины, которая необходима для реализации второго уровня интенсивности осознания (описание практики и процедур этого см. в соответствующих главах), проявляют себя следующие перцептивные и психологические феномены:

а)ослабление/изменение восприятия "схемы тела";

б)изменение скорости и качества внутреннего диалога;

в)измененное осознание в момент засыпания и во сне;

г)возрастание объема сенсорного "шума" по всем каналам;

д)сенситивность к планетарному полю и неоднородностям временного потока;

е)пиковые переживания.

К пункту а) относятся феномены спонтанного "исчезновения" тела, необычные чувства "забытья" о положении тела в пространстве и странные изменения чувствительности. Например, в некоторые моменты человек может быть практически нечувствителен к боли, в другие моменты — гиперчув-ствителен к раздражителям, которые трудно локализовать. Он может испытывать нечто схожее с "фантомными болями" и "фантомными ощущениями". Само явление хорошо известно, но медики и психологи всегда связывали его с возбуждениями коры головного мозга, отвечающими за ампутированные конечности или удаленные органы. В нашем же случае можно говорить о специфических сенестопатиях совершенно иной природы.

Полевые фрагменты энергетического тела обретают несвойственную нормальному человеку чувствительность. Это трудно понять, если не привести конкретные примеры. Например, вы приходите в дом, где недавно произошло несчастье, — и у вас начинает "болеть сердце". Вы сталкиваетесь с неорганическим паразитом (ничуть не сознавая этого). Паразит цепляется к нижней части кокона, и вы тут же чувствуете общее недомогание и аморфные боли в пояснице. Иначе говоря, если пациенты, которых добросовестно изучили наши медики, страдают вполне иллюзорными болями (у них "болит то, чего нет"), то ваша сенестопатия — трансляция реальных импульсов энергетического тела, которые раньше просто были недоступны.

Такая чувствительность — далеко не подарок. Люди со скверным тоналем ("треснувшие горшки", как называл их дон Хуан) превращают ее в настоящую паранойю. Они попадают в эту позицию точки сборки не благодаря безупречности (ибо таковая им практически недоступна), а с помощью механических усилий медитативного толка. И превращают свои необъяснимые ощущения в манию. Впрочем, люди с сильным и правильным тоналем тоже нередко чувствуют дискомфорт от подобного сенсорного изобилия. Иногда приходится применять весьма необычные методы. Древние маги, постоянно имевшие дело с проблемой гиперчувствительности, придумывали экзотические способы защиты — ритуалы, визуализации, амулеты, заговоры и т. п. Все это — ловушки для внимания, уловки переключения и "делания защиты". Они бесконечно субъективны и редко соответствуют типу и интенсивности угроз.

Но для традиционных магов, которые в любом случае постоянно галлюцинировали, адекватность не имела большого значения. Имел значение результат. И в самом деле — какая разница, строите ли вы вокруг себя воображаемую "стену из света", "плетете защитный кокон" или читаете заклинание? Главное — это работает. Не устранить гиперчувствительность, но поставить ее под контроль — вот главная задача на этом уровне интенсивности осознания.

Изменение скорости и качества внутреннего диалога ведет к спонтанным ОВД (остановкам внутреннего диалога) и сопутствующим перцептивным феноменам. Главная особенность заключается в том, что безупречность может сама по себе привести к столь глубокому и длительному замиранию внутреннего диалога, что происходит знаменитая "остановка мира". Она ошеломляет своей кажущейся беспричинностью и связана, прежде всего, с предельным ослаблением ЧСВ и жалости к себе. Именно так пережил остановку мира Кастанеда, схожим образом это случилось и в моем собственном опыте (см. "Видение нагуаля" ). Очевидно, это общая закономерность.

Засыпание и сон (пункт в) переживаются более осознанно. Инструкция дона Хуана осознать себя в момент засыпания перестает быть абстрактной и непонятной, что делает сновидение более интенсивным и достаточно регулярным. То и дело мы сталкиваемся с феноменами осознанности во время сна без сновидений, улавливаем даже самое минимальное отделение тела сновидения от основного кокона. Кажется, будто каждую ночь мы проводим часть времени в состоянии между сном и бодрствованием. Можно прийти к ошибочному выводу, что вы столкнулись с какой-то формой бессонницы, но это не так. Просто область свечения осознания расширилась и частично захватывает позицию сна. На этом уровне и начинается полноценная практика толтекского сновидения. Вот почему дон Хуан начал обучение Карлоса с пути воина — дисциплины, обеспечивающей ту силу осознания, где магическое сновидение обретает плоть, становится энергетическим фактом. Без подобной подготовки практик будет иметь дело лишь с люцидными снами, не имеющими трансформирующего потенциала.

Сенситивность к планетарному полю позволяет обнаружить "благоприятные" и "неблагоприятные" места. Этот навык может быть развит при помощи специальных деланий и не-деланий, но в данном случае он просто приходит. Его можно игнорировать, но трудно избежать. Все преимущества этого дара реализуются на продвинутых уровнях дисциплины — в первую очередь, для использования мест силы, энергии стихий и толчка Земли.

Наконец, пиковые переживания (пункт е) — это самые разнообразные смещения точки сборки: спонтанное погружение в сновидение-наяву, всплески видения, безмолвное знание. Сюда относятся непроизвольные эпизоды перепросмотра, когда какая-то ситуация с необычной силой воскрешает память далекого прошлого. Обычно подобные "взрывы памяти" сопровождаются новым пониманием своей натуры, проясняют закономерности обстоятельств, прошлой и настоящей судьбы. Они шокируют нас, открывая глаза на ничтожество мыслей и чувств, но исцеляют, если принимаются с подобающей безупречностью.

Таким образом, второй уровень интенсивности осознания приносит богатую гамму переживаний, позволяющих на собственном опыте получить общее представление о перспективах возможной трансформации чувств.

Третий уровень — заключительный. Поскольку он во многом опирается на изменившийся характер перцепции, его трудно описать. Собственно человеческие содержания уходят на второй и даже на третий план. Тело сновидения становится доступно наяву, в результате чего психологическая разница между первым и вторым вниманием перестает быть существенной. Очевидно, точка сборки продолжает смеяться вглубь и вверх, а второе кольцо силы пробуждается и работает наравне с первым. На этом уровне безупречность становится императивом, так как иной режим реагирования сразу же приведет к разрушению кокона. Думаю, именно здесь происходит интеграция двух видов внимания и высвобождаются содержания бессознательного. Это позиция повышенного осознания, из которой ясно виден путь к окончательной свободе — третьему вниманию, или огню изнутри.

Осталось сказать несколько слов о влиянии безупречности на характер действий субъекта и на функциональное развитие его энергетического тела. Становление безупречности как особого состояния восприятия себя и внешнего поля в конечном итоге, приводит к усовершенствованию практических возможностей субъекта. Этот эффект — самый очевидный. Его можно свидетельствовать со стороны, что и заставило толтеков назвать культивируемое состояние именно "безупречностью" — если состояние обладает необходимой глубиной и не прерывается, воин никогда не совершает ошибок. Он оптимален во внешних поступках и во внутренних реакциях.

Измененное поведение и необычный характер действия — вот непосредственный результат психической и физической активности человека, полностью использующего ресурсы упорядоченного осознания, но при этом лишенного характерной для нашего вида рефлексии. Чтобы осмыслить это парадоксальное положение, надо сказать несколько слов о соотношении действия и ощущения.

Прежде всего, ощущения, постоянно достигающие нашего осознания, — это результат биологической и социальной целесообразности. И в этом смысле наши ощущения и действия обусловлены друг другом, связаны самым жестким и непосредственным образом (хоть и не всегда эта связь бывает очевидной). А определение целесообразности формируется из данной нам в опыте картины мира, то есть целесообразность строится тоналем, естественным центром которого является позиция точки сборки.

С функциональной точки зрения будет справедливо сказать, что "не-безупречность" — та схема реагирования, которая естественным образом отражает комплекс сложившихся целесообразностей для вполне определенного режима восприятия — того режима восприятия, что является плодом нашей бессознательной или полусознательной эволюции в мире. Каковое ощущение проходит через систему фильтров, сотворенных рефлексией, и сам факт его переживания говорит о том, что данное ощущение зачем-то необходимо тоналю в мире первого внимания. Не только толтекским магам, но и академическим психологам известно, что давление необходимости осуществляется через ощущения и эмоции, а эмоции образуют интегральные мотивирующие силы, которые принято называть чувствами.

Итак, мы действуем только тогда, когда испытываем некие чувства, провоцирующие нас к действию. Интеллект, как это ни странно, никакой особой роли в этом механизме не исполняет. Как всегда, он занят понятиями и логическими связками, объединяющими понятия в дискурс. И в этом заключается сложность — между тоналем думающим (внутренним) и тоналем действующим (внешним) имеется пропасть, мешающая человеку осуществить собственные идеалы и убеждения. Его умственная искренность натыкается на эмоциональную пустоту — и все заканчивается одними разговорами. Психологи в таком случае говорят об отсутствии или недостатке мотивации.

Когда мы рассуждаем о реальных (энергетических) фактах, эта внутренняя пропасть оказывается сущностью нашего бессилия и нашей ограниченности. Порочный круг замыкается — мы не чувствуем и потому не действуем, мы не действуем и потому не чувствуем. Энергетическое тело человека реализует себя строго в рамках заданной целесообразности. Например, чтобы организму выжить в условиях давления того диапазона эманаций, который является насущным полем наших переживаний, содержит основные источники энергии, требующие к себе специального внимания (т. е. возобновляемые лишь посредством специальных действий), он должен видеть, слышать, иметь осязание и обоняние. Кроме того, он обязательно должен перемещаться, а потому иметь представление о положении организма в системе координат, опирающейся на поле тяготения планеты, — то есть тело должно иметь чувство равновесия. И тональ организует себя в соответствии с этими структурными потребностями.

Извне это выглядит следующим образом. Мы получаем поток сенсорного материала через поверхность энергетического тела, а точка сборки организует полученный материал по тем каналам, которые мы называем органами чувств, — поскольку те переживания, что непрерывно достигают осознания, нуждаются в классификации. На самом деле подобная классификация может быть откровенно условной — тому свидетельством являются случаи синестезии, парестезии и прочих отклонений сигналов от принятого маршрута. Для нас подобные отклонения всегда кажутся свидетельствами помрачения сознания и галлюцинирования. Но тональ при этом исходит совсем не из принципа реальности-нереальности впечатлений; ибо этот критерий для тоналя всегда абстрактен. Нет, тональ как продукт эволюции выживания опирается на возможность-невозможность действия, использования сенсориума в целях полезного энергообмена. Говоря проще, мы видим, слышим и осязаем только то, что может повлиять на способность нашего тела к выживанию. Ну а поскольку тело энергетическое и есть то силовое поле, которое является почвой для формирования организма, то мы обретаем в нашем пузыре восприятия соответствующие этой ограниченной целесообразности органы — глаза, уши, нос, нервные окончания в тканях, вестибулярный аппарат.

В данном случае я вовсе не стремлюсь повторить известные всем идеи позитивистов, которые непринужденно подводят нас к сумеркам солипсизма — мол, существует лишь нематериальное "Я", которое, сообразуясь с самовнушенной галлюцинацией, строит кажущееся тело и кажущийся мир, в котором это тело обитает. Этот субъективный экстремизм совсем не характерен для толтекского знания. Безусловно, есть объективность со своими непререкаемыми требованиями, но эта объективность построена так последовательно, что вызывает полную, безоговорочную иллюзию замкнутой на себе зависимости.

Пузырь восприятия обслуживает сам себя — полностью и последовательно. Именно по этой причине человеческий интеллект, его анализирующий, склонен лишь к двум вариантам интерпретации данного поля опыта — либо это и есть вся реальность (что порождает материализм, исчерпывающий собой все существующее), либо это все есть продукт психики — индивидуальной (солипсизм) или универсальной (объективный идеализм). Этим исчерпывается сегодняшняя парадигма тонального мышления. Либо реальность соответствует органам восприятия и нашим возможностям, либо, наоборот, — органы и возможности сотворены психическим полем.

Толтекский взгляд предполагает третий вариант. Этот вариант, как мне кажется, не ведет к бегству от реальности и одновременно не ограничивает реальность полем данного ныне опыта. И именно безупречность открывает перед нами не умственную, а вполне чувственную реальность этого подлинно диалектического отношения.

Дон-хуановское знание демонстрирует зависимость зоны ощущения и действия от качества осознания. Безупречность эмпирическим путем показывает, что ничто в нас не завершено. Мы вдруг открываем области чувствительности, которые были вытеснены или вообще никогда не являлись сферой данного нам прагматизма.

Самым ярким и доступным примером здесь оказывается сновидение. Тональ от века позиционировал сновидение как нечто, не имеющее для человека жизненно важного значения. Следовательно, энергетическое тело либо категорически игнорировало этот вид опыта, либо овладевало им в самой минимальной степени, полностью зависящей от хаотических иррациональных импульсов, вызванных ошибками в идентификации. Иными словами, тональ реально действовал в сновидении лишь тогда, когда ошибался и на пару секунд принимал сновидческий опыт за реальность. Ошибки такого рода вызывали конвульсии энергетического тела, кратковременные эпизоды действующей осознанности — и этого хватало, чтобы поддерживать смутное недоумение по поводу реальности-нереальности некоторых сновидческих похождений. Небезупречность (которая часто кажется нам банальной системой отношений с миром, не более) оказывалась тем энергетическим и перцептивным заслоном, что ограждал нас от всяких иррациональных, бессмысленных допущений и выключал новые типы чувствительности, а значит, безусловно ограничивал возможность действия. Поэтому энергетическое тело в сновидении никогда не обретало соответствующих этому режиму перцепции органов чувств и способностей действовать.

Безупречность меняет все. Большинство начинающих сновидцев ничуть не подозревают, насколько их, казалось бы, сугубо интимная система отношений с внешним миром влияет на эффективность магии второго внимания, на способности энергетического тела чувствовать мир и действовать в нем. Бесконечное самоотражение эго, его самозабвение в системе тональных ценностей и мотивов даже теперь, после внимательного изучения толтекского подхода к трансформации, многим кажется всего лишь измененной, расширенной версией "надчеловеческой морали". А ведь ситуация куда проще и определяет все самое конкретное в работе осознания — его интенсивность и его способность к освоению биологически излишних областей.

Магия и магическая трансформация — это и есть сплошное излишество с биологической и социальной точек зрения. Телу сновидения вовсе не нужны руки и ноги, оно не обязано уметь летать или перемещаться из одного мира в другой — все эти способности только увеличивают риски и отнюдь не способствуют выживаемости животной формы.

Итак, безупречность влияет на человека с двух сторон. Прежде всего, она ведет к усилению осознания, поскольку расширяет области энергообмена. Мы как бы накапливаем личную силу и проникаем в прежде скрытые области опыта. Во-вторых, что не менее важно, безупречность разрушает внушенную систему предпочтений, зафиксированную в тонале. Иерархия смыслов и ценностей становится абсолютно условной, а мотивация — произвольной, подчиняющейся только личному намерению, а не тональному инвентаризационному списку. Мы освобождаемся от мира первого внимания и строим себя по собственному усмотрению. Жесткие связи "необходимость — действие — результат" исчезают. Все становится равноценным и достойным усилий.

Можно сказать, что безупречность обнажает присущее свободному человеку намерение абстрактного. Человеческая форма ни психологически, ни энергетически не связывает работу осознания. Меняются масштабы чувств — близкое становится несущественным, далекое — чрезвычайно важным. Это — внутренняя предпосылка бессмертия, ибо энергетическое тело перестает следовать биологическим и социальным программам. Тело разворачивает "крылья восприятия", в которых прежде не нуждалось, формирует органы чувств и способности, в которых человеческий тональ никогда не видел пользы. Излишество и "бесполезность" трансформируют и освобождают нас.

Толтек пробуждается от гипнотического сна мира.

Глава 2. ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ БЕЗУПРЕЧНОСТИ: ТРАНСФОРМАЦИЯ БАЗАЛЬНЫХ КОМПЛЕКСОВ

Глава 3. ТРАНСФОРМАЦИЯ СТРАХА СМЕРТИ. "МЕРТВЫЕ ВОИНЫ".

Начнем с главного базального комплекса, корня человеческой формы — со страха смерти.

Психология страха смерти — одна из самых интригующих тем в изучении внутренней жизни человека. Она неисчерпаема и так же плохо поддается изучению, как все базальные феномены психического бытия — сон и сновидение, внимание и восприятие, воля и мышление. О смерти размышляли древние мудрецы и религиозные пророки, ей посвятили тома философы как древних, так и новейших времен — от Платона и Пифагора до Киркегора, Юнга и Грофа. Страх смерти был и остается предметом пристального интереса со стороны психотерапевтов, изучающих "феномен Человека" в его целостности — как, например, В. Франкл или Э. Кюблер-Росс с описанием "стадий встречи со смертью".

Однако, если в прежние века отношения человека со смертью наталкивали мыслителей на подлинные шедевры мудрости, то в последнее время эта проблема, как и все, касающееся экзистенции, по большей части рассматривается богословами и учителями жизни. Современная наука предпочитает отделываться общими рассуждениями, заимствованными у великих предков, либо топтаться вокруг частностей, которые именуют эмпирическими исследованиями. Смерть, как и Жизнь, хранит свою Тайну, и наше отношение к смерти в полной мере отражает извечное остолбенение человека перед непостижимой Реальностью.

С одной стороны, общим местом стала мысль, что "человек начинает жить подлинной жизнью, лишь осознанно принимая неотвратимость смерти". Это как бы лежит на поверхности, но подобная мудрость немного стоит, ибо остается декларацией, весьма редко превращаясь в живую эмоцию.

Прежде всего нас пугает неизвестность. И здесь наблюдается парадоксальность нашего восприятия мира. "Нам ничего неизвестно о нашей судьбе, кроме достоверного факта конца нашего земного существования. И эта абсолютная неизбежность вызывает в нас сильнейшее чувство тревоги, настолько сильное, что мы не можем его вынести. Мы предпочитаем неведение. Как можно ощущать себя, зная, что рано или поздно тебя не будет? Как жить, творить и действовать в мире, зная, что все закончится для тебя? Как общаться с людьми, зная, что каждый из них раньше или позже будет закопан в землю?" — восклицает С. Белорусов в статье "Психология страха смерти". Он же цитирует "современную духовную писательницу", которая заметила: "Смерть бьет человеческое существо в самую сокровенную его сердцевину так унизительно, так ужасающе радикально, что его спонтанной реакцией может быть только бегство (в мучение или презрение), которое "спускает с цепи" всякое зло. Смерть ужасна. Она — злейший враг. Несмотря на все научные объяснения, смерть остается непостижимой. Внезапно предстающая жуткая картина собственной смерти со всей ее неизбежностью вызывает шок. В самой глубине личности открывается незаживающая язва..."

Человек "хочет не знать" о смерти. Он убегает от знания. Цивилизация помогает ему в этом. Общество вырабатывает нормы приличия. Разговоры о смерти неприличны. Знание о том, что человек умрет, оттесняется далеко на периферию сознания, часто даже в область бессознательного. Простая психологическая защита устраняет невыносимое знание и человек отказывается от "единственного достоверного знания о себе".

X. Ортега-и-Гассет полагал, что вся человеческая культура и искусство возникли для преодоления страха смерти. Известный социолог и антрополог Э. Беккер утверждает, что структура человеческого характера есть не что иное как система защиты от невыносимого страха смерти. По его мнению, знание о собственной смертности может привести человека даже к безумию (!). Из этого растет практически вся человеческая личность, все оборонительные сооружения нашего эго предназначены для самосохранения этого скопища иллюзий на свой счет. Наша реактивность, по мере формирования личности определяющая характер, есть в этом свете не что иное, как набор скрытых психозов (Ш. Ференчи). Здесь аналитики недалеки от истины, так как страх смерти производит столь масштабные и разнообразные метастазы, что без преувеличения можно сказать: страх смерти есть причина большей части человеческой эмоциональности.

Основные проявления и модификации страха смерти я уже перечислял в "Тайне Карлоса Кастане-ды" (гл. 6) и не стану здесь повторяться. На данном этапе нас интересует более глубокое понимание феномена, связь этих глубинных реакций с формой энергетического тела и изменением восприятия, а главное — методы практической трансформации страха смерти, который, как мы увидим, в превращенном виде может быть использован как источник личной Силы толтекского мага. Страх приводит к такому отчаянию перед утратой контроля за своим существованием, что человек прекращает это существование.

В первую очередь, усиленное внимание к смерти и страху перед ней питает сознание духовное, философское и религиозное. Причем религиозное сознание, будучи в этом ряду наиболее влиятельным, часто формирует самые ранние установки личности, по сути, гипнотизируя нас. Это происходит даже в том случае, если человек вырос в атеистической среде и не склонен к потусторонним исканиям. Влияние это настолько опосредованно, что кажется почти мистическим. Мне придется уделить этому феномену некоторое внимание по следующим причинам:

а)религиозный миф — один из самых древних, самых укоренившихся и сильных в поле коллективного бессознательного человечества;

б)смерть, будучи элементом Неведомого и Непостижимого в нашем пузыре описания, прежде всего становится предметом трепета, а именно трепет — в ряду важнейших источников религиозного чувства;

в)смерть, будучи явлением пограничным и завершающим явную жизнь человеческого существа, всегда рассматривается в ряду фундаментальных смыслов, а вопрос об окончательном смысле человека — ядро всякой религиозной доктрины.

Конечно, нет никакой возможности в рамках этой книги подробно изучить страх смерти и ее смысл в свете многочисленных религий. Да в этом и нет нужды, поскольку мы повсюду встречаемся с относительно небольшим набором стереотипов. Следует сказать лишь несколько слов об интересующем нас аспекте христианского сознания (поскольку мы живем внутри этой цивилизации) и найти некоторые параллели с общечеловеческими идеями на этот счет, влияющими на нас повсеместно.

Вот как религиозное сознание пытается утешить человека перед лицом страха смерти: "Но Тот, Кто выше нас, не забывает нас. Бог возвращает нас к знанию о том, кто мы есть. Он не навязывает нам Своей воли. Он предлагает нам понять Свой замысел о мире. Понять, насколько мы в силах, насколько хватит нашей решимости. Убежать всегда в нашей власти, и это было и в мировой истории, и в жизни каждого из нас. Бог не насилует никого. Слово Его — Евангелие — переводится как Благая Весть. Поверив Ему, мы услышим только хорошие новости: Не жестоко ли со стороны Бога отнимать у нас жизнь? Вовсе нет, потому что если мы верим в Него, то верим и в возможность "оставления грехов и жизни вечной". Блаженный Августин писал: "Мы не боимся умирать, потому что имеем доброго Бога". Итак, мы умрем... и не умрем: Для христианина смерть — это не конец, а завершение какого-то этапа, рубеж, а для праведника — рождение в новую реальность." Более того, в христианских текстах, писаниях старцев и трактатах богословов мы можем найти рассуждения, что смерть всегда приходит в самый оптимальный момент жизни личности, что смерть — это окончательная реализация души на Земле, премудро посланная нам Всевышним для обретения потустороннего счастья." (С. Белорусов. Там же.)

Религия, во многом сосредоточенная на страхе смерти, пестующая этот страх как некий даже духовный стержень, находит множество рационализаций смерти, оправданий для нее. Можно сказать, религия и большинство духовных учений весьма последовательно выстраивают Миф о Смерти. Иногда этот миф состоит из череды тривиальностей, иногда — включает изящные и даже неожиданные идеи. Смерть, как утверждается, смиряет человека. А смирение ведет к осознанию потребности диалога с Богом — мысль довольно предвзятая в психологическом смысле и опирающаяся не на здравый смысл, а на конкретную метафизическую конструкцию. Оправдывается эта идея тем, что чувство смертности указывает на "бессилие человека спасти самого себя". Иными словами, смысл смерти заключен в непрерывном подтверждении ограниченности нашей природы и наших возможностей.

Я специально хочу обратить ваше внимание на эту мысль, поскольку она весьма красноречива и заключает в себе некую квинтэссенцию религиозного отношения к смертности, будучи диаметрально противоположной тому настроению, что культивирует толтекская магическая практика.

Смерть ограничивает и вынуждает полагаться (уповать) на Высшее, пребывающее по ту сторону бытия — вот пафос мировой Церкви. Нагуализм же, будучи принципиально не-религиозным направлением духовного поиска, говорит совсем иное: смерть вынуждает нас к мобилизации всех усилий, это — единственный стоящий противник, фундаментальный вызов, брошенный человеку Мирозданием. Смерть — это та грандиозная Сила, что толкает нас на путь Трансформации.

Часто подчеркивается, что смерть вынуждает нас жить "при свете вечности", видеть подлинные ценности, помогает не забываться в суетных и мелких делах. Это, безусловно, правда — но для толтекского воина очевидная банальность. Ибо вопрос не в том, чтобы помнить о вечности (по большому счету, какое нам до нее дело, если она простирается за границами растущего человеческого осознания?), дело в том, как использовать бренное и совсем не вечное тело, чтобы вечность перестала быть всего лишь праздной мыслью, а превратилась в подлинную потенциальность, реальную перспективу, в которой есть место Жизни и сопутствующим ей изменениям?

Рассматривая концепцию смерти с двух сторон — со стороны религии и со стороны учения о Трансформации, ярчайшим образцом которого является знание толтеков, — мы находим два типа аг8 топепсй (искусства умирать). В таком названии кроется великий парадокс человеческого осознания. Ибо на уровне Предназначения Человека и человеческого вида всякая наука жить сводится к науке смерти. Ведь именно отношение к смерти определяет способ и качество жизни. Между этими двумя полюсами хранится напряжение подлинного намерения, делающего нас теми, кто мы есть.

Эта мудрость родилась на заре эона. Было сказано: "Тот, кто не умирает до того, как он умрет, пропадет, когда умрет". Разные духовные и религиозные традиции использовали ее, приспосабливая к собственной системе понятий и ценностей. В речах дона Хуана эта максима предстает в обнаженном и, возможно, наиболее пугающем виде. Нечто сходное можно обнаружить в идеологическом кодексе японских самураев или у воинствующих даосов. Но даже там мысль о Смерти, будучи вполне трезвой и реалистичной, не приобретает настолько стимулирующего и (как ни странно) оптимистического звучания.

Религиозный Миф с готовностью говорит о Смерти как о рубеже и непременно напоминает, что это не конец. Таков оптимизм религиозного толка. Дон-хуановский воин не уповает, он смотрит в глаза Реальности и отдает себе отчет в том, что смерть может быть окончательным и бесповоротным прекращением. Оптимизм толтека пребывает на непредставимой для религиозного сознания высоте — толтек опирается на ту точку осознания, где торжествует сама Реальность, где разница между жизнью и смертью вновь становится простым фактом-вне-нас, не нуждающимся в рефлексии и никак не связанным с эмоциональным страданием.

Стереотипно мыслящему и чувствующему человеку это действительно трудно представить. Внутри общечеловеческого тоналя смерть неотделима от эмоционального балласта, в который входит не только страх, но и благоговение, преклонение перед Непостижимым, которое сопровождается болью и предельным отчаянием. Толтекское "искусство смерти" устраняет этот нестерпимый груз, и мы в конечном итоге предстаем лишь перед фактом битвы — самой важной битвы, и все же не более того. На этом уровне личной Силы в некотором смысле смерть перестает быть субъективным Апокалипсисом, поскольку на первый план выходит задача сохранения светимости, или энергетической структуры, здесь более нет привязанностей и страстей.

Буддисты могли бы сказать, что достижение такой позиции глубинного бесстрашия уничтожает кармическую цепь, сжигает груз обусловленностей, а значит — останавливает колесо Сансары.

Чтобы помочь себе в принятии толтекского осознания смерти, следует быть внимательным и не смещать акценты. Порой воины, вставшие на путь нагуализма, бессознательно полагают, что конечная цель дисциплины — победа над смертью. Или, выражаясь языком дона Хуана, "наша цель — проскочить мимо Орла". Это верно лишь с поверхностной точки зрения. Настроение воина заключается не в этом.

Победа над смертью — всего лишь высшее испытание на Пути. Это как бы "выпускной экзамен", который демонстрирует глубокое и всестороннее усвоение науки Трансформации. Но не в этом смысл и суть предпринятой магической работы. Важно постоянно помнить, что все самое главное на пути воина происходит сегодня. Нынешнее мгновение осознания — вот непосредственной объект, на который направлено несгибаемое намерение толтека. В противном случае намерение просто не может стать несгибаемым.

Неверно думать и ощущать, будто воин всю жизнь копит силу для некой окончательной кульминации, драматического поединка со смертью, который состоится "завтра". Если вы именно так распределяете свои усилия, ваша энергетическая форма всего лишь готовится к действию, но никогда по-настоящему не действует. Все подлинно значимое происходит в нашей жизни сейчас. Сегодня.

Каждую минуту мы отвечаем на вопросы, поставленные перед нами жизнью. И наш смысл заключается в том, чтобы всякий раз отвечать наилучшим образом — вот чему учит безупречность, вот в чем наивысший труд пути дон-хуановского воина. Виктор Франкл, основатель экзистенциального анализа в психологии, красноречиво выразил эту идею практически теми же словами: "Спрашивать о смысле жизни вообще — ложная постановка вопроса, поскольку она туманно апеллирует к общим представлениям о жизни, а не к собственному, конкретному, индивидуальному существованию каждого. Возможно, нам стоит вернуться назад и воссоздать исходную структуру переживания: А именно: сама жизнь (и никто иной!) задает вопросы людям. Не человеку вопрошать об этом; более того, ему было бы полезно отдать себе отчет в том, что именно ему держать ответ перед жизнью; что он вынужден быть ответственным перед ней и, наконец, что ответить перед жизнью можно только отвечая за жизнь."

Конечно, выдающийся психолог, говоря об ответственности, опирался на ценности описания, и потому, как бы глубоко ни анализировал человеческую экзистенцию, не мог выйти за рамки стандартного осознания. Его подход, безусловно, эффективен, а взгляд проницателен — и все же исходная структура переживания сводится к воспроизводству общих схем жизни (или, выражаясь терминами толтеков, инвентаризационному списку тоналя). Это особенно важно, поскольку он же, размышляя о смысле жизни и смысле смерти, приходит к справедливому выводу, что ценность и глубина смысла определяется, прежде всего, уникальностью и неповторимостью ситуации личного бытия. Рассуждая общим, теоретическим образом, можно найти такую неповторимость абсолютно повсюду — но наш тональ, к несчастью, подсознательно осведомлен об утомительном однообразии бесконечного самоповторения. Наверное, здесь и заключена причина неубедительности психотерапевтических рецептов такого сорта.

Неповторимое, уникальное и таинственное — это скрытая от обычного сознания перспектива. Она всегда присутствует за каждым опытом, за каждым переживанием, но весьма редко осознается, так как для ее осознания нужна особая сила и специальное намерение. Это — пронзительное и вечно свежее дуновение нагуаля, которое дано нам в каждом дыхании. Безупречность открывает нам доступ к этому чудесному Непостижимому, а Непостижимое обеспечивает безупречность смыслом. Так они взаимно осуществляют друг друга, представляя собой единый и непротиворечивый Путь. И это Непостижимое вовсе не скрывается только в измененных режимах восприятия, в экзотических полях опыта, среди гипнотизирующего мерцания эманаций. Оно здесь — прежде всего, внутри, в самом акте резонанса энергий, производящих процесс осознания. Для полного своего проявления оно нуждается лишь в интенсивности. Потому я называю его Внутреннее Непостижимое. Это Тайна Мира, скрытая в нашем взгляде на него. То, что всегда перед нами, и потому является преддверием к магическому сновидению. Это наш "дневной Сон", постижение которого непосредственно вводит нас в состояние сталкинга (о чем подробнее будет сказано ниже). А смерть в этом "Сне" — только решительный сюжетный поворот, срывающий маски с нас и со всего окружающего. Его ценность непревзойденна даже тогда, когда сюжетный поворот оказывается заключительной развязкой, так и не получившей продолжения.

Важно также заметить, что страх смерти вырастает из двух представлений человеческого тоналя — представления о Времени и представления о своем эго (о себе). Мыслители, которых занимала эта воображаемая оппозиция "смерть — бессмертие", рассуждая внутри данного нам описания мира, приходили к безысходности и отчаянию. Мыслимая смерть вызывает ужас, а мыслимое бессмертие навевает тоску и скуку, поскольку наше воображение не знает ничего, кроме самоповторения, и полагает бессмертие "я" дурной бесконечностью. Эта противоречивая ситуация веками томит человека. С одной стороны он, подобно Унамуно, то и дело трагически восклицает: "Я не хочу умирать — нет, я не хочу ни умирать, ни хотеть смерти; я хочу жить во веки веков. Я хочу, чтобы это "Я" жило — это бедное "Я", которым я являюсь и ощущаю себя здесь и теперь:" Но такой формулой человек автоматически обрекает себя на непрерывную тоску монотонности, которая в перспективе бесконечности рано или поздно превращается в вынужденное страдание узника. И, вообразив себе эту нескончаемую череду повторяющихся переживаний, человек склонен вслед за античными мыслителями провозгласить felix opportunitate mortis ("счастлив возможности умереть")!

Проблема в том, что человеческий тональ не имеет никакого опыта свободы. Более того, он не имеет даже умственного представления о ней. В результате все размышления человека о смерти и о бессмертии ограничены детерминированным, не-свободным пространством. Человек знает про длительность и ограниченный отрезок длительности. Он опирается на сотворенный им самим пузырь восприятия, из которого нет выхода в новое поле, а есть лишь репликация, бесчисленное повторение выделенных фрагментов с бессознательно заданными свойствами.

В таком пузыре бессмертие может быть лишь неограниченным по сроку заключением — бессмысленным пребыванием в "местах лишения свободы". Даже в том случае, если речь идет об ученом, которому навеки предоставили инструменты и лабораторию, он обречен на вечное самоповторение. Такой естествоиспытатель может быть поражен самозабвением в процессе своих нескончаемых опытов, но однообразие собственного эго пожрет его рано или поздно. Ибо для вечной Жизни необходим не только бесконечный опыт внешнего мира, но и бесконечная изменчивость собственного "Я". Не реинкарнация, где психологическое единство субъекта периодически прерывается, а плавная изменчивость роста целостного осознания. Обычный человек знает это переживание — оно сопровождает его недолго и связано с биологическим ростом и социальным становлением. Недаром каждый зрелый субъект считает свое детство и юность если не самыми счастливыми, то самыми яркими временами жизни. Это и есть мимолетный фрагмент того толтекского бессмертия, которое является подлинным антиподом смертности — не опытом по механическому приращению срока жизни, а процессом неустанного обретения все новой и новой свободы. Свободы количественной и качественной, каждый раз меняющей все, кроме принципа непрерывности изменений внутри целостного энергетического тела.

Так устраняется проблема страха смерти и бессмертия. Так разрешается диалектическое противоречие, долгие времена казавшееся человеку тупиком мысли и чувства. Восприятие свободы — перцептивной, функциональной, энергетической и психологической — становится универсальным растворителем тональных преград. Заслуга толтекского нагуализма и здесь оказывается неоценимой. Парадигма толтекского знания просто требует внимательной разработки, и мы находим фундаментальные решения извечных проблем человека — системные и подлинно диалектические. Даже в том случае, если они оказываются умственными, философскими, они содержат практическую потенциальность, поскольку предполагают эмпирическое содержание — ту конкретику чувств, ради которой исполняется дисциплина.

Ибо век умственной философии кончился. Все становится предметом психологической практики, энергетических опытов и реальных чувств. Путь воина обнажает экзистенциальную ситуацию человека, тем самым превращая философию в непосредственный опыт каждого практика. Он преодолевает нашу социальность, и это выглядит естественным продолжением нашей эволюции.

(Э. Фромм несколько десятилетий назад прекрасно сформулировал "ситуацию человека". Я процитирую его дефиницию, и вы определенно увидите, что тол-текское знание Трансформации просто логически продолжает осознанную этим психологом тенденцию: "Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину — природу: У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст. В соответствии с этим проблема человеческого существования — единственная своего рода проблема в природе: Он отчасти как бы бог, отчасти — животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать новые решения противоречий его существования, все более высокие формы единения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает источником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельности, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов'" Продолжая мысль Фромма, мы видим, что человек утратил не только первоначальную природу, но и собственно человеческое — эту адскую смесь физиологии и знаковой информации, порожденной социальным гипнозом. Ступая на путь тол-текского знания, он двинулся дальше — в область очередного пресуществления себя, и оказался на ступени, где прежние его манифестации демонстрируют только отсутствие свободы и ограниченность вида. Здесь нет ничего неестественного, а только интеграция прежних потуг, проявивших себя во всей полноте на следующем уровне. Ничто не утрачено. Безупречный воин только приобретает — свободу от социума и новые перспективы восприятия.)

Итак, эволюция человека даже логически (не говоря уж о законах развития энергетического тела) подразумевает преодоление социальности. А страх смерти прежде всего социален. Он порожден нашими бессознательными проекциями на будущие взаимоотношения с окружающей социальной средой. Размышляя о смерти, любой человек сначала думает о прекращении контактов с себе подобными и лишь потом о прекращении потока впечатлений вообще. Это вынуждает нас поговорить об одиночестве.

Переживанию такого специфического состояния, как одиночество, в жизни безупречного воина есть место — правда, оно приобретает иную окраску (можно сказать, становится позитивным), но приобретение новых акцентов в самоощущении происходит далеко не сразу. Поначалу все мы сталкиваемся с одиночеством во всем его пасмурном и даже трагическом облачении. Это болезнь роста, свидетельство внутреннего удаления и, если хотите, переживание откровения — воин оказывается лицом к лицу с бесконечностью и обнаруживает свою внесоциальность, более того — свою надмирность, что вызывает неоднозначные чувства. Вряд ли это можно назвать восторгом, ибо печаль путника сопровождает его вплоть до окончательной трансформации.

Возникновение такого рода эмоций объяснить несложно. Обычный человек, далекий от толтекской идеи безупречности, полностью погружен в описание мира, сотворенное тоналем. Совокупность тональных представлений о самом себе всегда опирается на некую сетку социальных координат — индивид может идентифицировать себя только в процессе взаимодействия с подобными ему существами. В этом — главная причина непереносимости одиночества. Тональ, творящий иллюзию личности, отказывается функционировать вне социальной сети: большая часть его ценностей и идей девальвируется, из-за чего само представление о себе становится почти призрачным. Можно сказать, что страх одиночества есть не что иное как страх утраты личности — иными словами, проекция страха смерти. Так что, глубинная связь этого чувства с тремя ядерными структурами эго — страхом смерти, чувством собственной важности и жалостью к себе — теми структурами, что являются главными объектами трансформации в безупречности, несомненна. Внимательный психологический анализ обнаружит генетические связи практически всех эмоциональных проявлений эго с этой классической триадой, провозглашенной толтеками.

Чувство одиночества (то самое чувство, которое заставляет толтекских магов говорить о "тоске воина") является, к сожалению, неотъемлемой частью спектра психоэмоциональных состояний, который характеризует известный этап становления безупречности. Конечно, оно не должно вызывать угрюмость и озабоченность, если же такое настроение возникает, то можно с уверенностью сказать: преобразование стереотипов реагирования еще не достигло того качественного порога, за которым обнажается чистое и безупречное сознание воина. Ценности тоналя все еще актуальны и продолжают терзать личность, погруженную в мир иллюзорных отношений, порождаемых ограниченностью сознания и восприятия. Рэлф Оди, исследовавший в свое время проблему одиночества, ярко описал эту ситуацию: "... Неожиданное развитие человеческого разума сначала позволило человеку выделить себя как нечто совершенно отдельное от живой системы вокруг него; потом — назвать ее "окружающей средой" и почувствовать способность управлять ею и подчинить ее себе; затем — накопить силы для ее уничтожения и еще больше отдалиться от той системы, в которой он — всего лишь один из компонентов. Потому, что наряду с перечисленными достижениями часть мозга человека, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой, гипертрофировалась в сознании и утратила в основном свою способность поддерживать связь с глубинами другой части мозга; наконец, потому, что вместе с этим человек создал общества и сопутствующие структуры, в которых из-за недостатка понимания его сущности его человеческие способности были упущены из виду. Ему негде преклонить голову — вокруг лишь холодные и не вызывающие в душе отклика пространства".

Хотя данный автор, безусловно, вовсе не исходил из концепции нагуализма, легко заметить, что на самом деле стоит за фразой "часть мозга, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой". Мы называем ее тоналем — именно раскрепощение и трансформация тоналя (что и есть цель безупречности) устраняет переживание одиночества как истощающего и порождающего депрессию состояния, оживляет естественное чувство единения с бесконечным разнообразием мира. Безупречность воскрешает в человеческой психике чувство однородности внешнего и внутреннего, и это чувство, в отличие от эгоистических эмоций повседневного существования, отражает действительно реальное положение дел, а не самодельные иллюзии, придуманные для поддержания нашего привычного описания мира.

Откуда же тогда время от времени возникают приступы тоски воина даже в том случае, если он окончательно укрепился в своей безупречности? Опыт показывает, что чувство одиночества может иметь разнородные причины. Ведь в основе функционирования осознания лежит некоторая совокупность операций информационного типа. Осознание осуществляет себя, превращая поступающие извне сигналы в структуры, и завершенность (полноценность) этих структур подразумевает наличие активно реагирующей стороны, чтобы осознание могло манифестировать себя, воспринять отражение этой манифестации и сравнить разнородные впечатления, полученные таким образом. Тот же Рэлф Оди сформулировал данное положение так: "Структура гармонического баланса у людей и животных требует хотя бы некоторой реакции со стороны внешнего мира в виде восприятия предметов, запахов, в особенности осмысленных социальных контактов или взаимодействия. Общая для людей и животных жажда информации была точно установлена путем наблюдений и экспериментов".

Обратите внимание на то, что подобная "жажда информации" свойственна не только людям, но и животным. Устранить ее невозможно и ни в коем случае не следует к этому стремиться. Ведь именно это качество осознающей природы подталкивает всех людей, без исключения, к деятельности по изменению мира и самих себя. Та же жажда влечет толтеков и поддерживает в них намерение бесконечно расширять свои возможности восприятия. Тоска воина — результат неминуемых затруднений, связанных с постепенной перестройкой типа обрабатываемой информации. Все мы скованы громоздкой цепью привычек, и в их число входит привычка получать наибольшее количество впечатлений от социально обусловленных взаимодействий. Хочу подчеркнуть: не просто от подобных себе существ (поскольку такая привычка имеется и у животных), но именно от социальных игр, условности и правила которых однажды создал и увековечил наш тональ.

Последовательная и всесторонняя практика безупречности, безусловно, разрушает этот стойкий стереотип. Безупречный воин обращается к впечатлениям иного рода и из них черпает материал для полноценного самоосуществления осознания. Любой контакт с внешним становится, в первую очередь, источником первичных ощущений и достигает удовлетворительной полноты за счет расширения объема необусловленного восприятия (вплоть до переживания полево-энергетических взаимодействий, природная сложность которых значительно перевешивает монотонную работу последовательно включающихся социальных шаблонов и сценариев). Освоение гармоничного использования таких, прежде малоосознаваемых сигналов, которые никогда не были для нашего то-наля основным источником сознательного перцептивного опыта, часто требует длительной адаптации. В той или иной степени трудности, вызываемые ею, дают о себе знать в течение многих лет, а порой и десятилетий. В такие мгновения и приходит тоска воина.

Не следует, однако, думать, что эмоциональные разряды подобного рода — только атавизмы, которые надо непременно изжить, изгнать из своего внутреннего мира. Как ни странно, они вовсе не являются признаками наших несовершенств — скорее, наоборот, полное их отсутствие вполне может быть тревожным признаком сужения перцептивного поля, а значит, и сферы энергообмена с внешним полем. Правильный процесс интеграции всех режимов восприятия, который является обязательным условием гармоничной трансформации энергетического тела, требует периодического оживления эмоциональных состояний, характерных для изначальной фиксации психики. По сути, это означает, что точка сборки должна время от времени пересекать различные полевые слои, возвращаясь к своей стартовой площадке — в этих условиях все доступные человеку виды реагирования естественным образом займут свое место в новой, расширенной структуре сознающего существа. Безупречный контроль, направленный на сохранение и накопление энергии, здесь должен проявлять себя только для того, чтобы переживание не закрепилось вновь и не привело к возобновлению работы преодоленного уже комплекса психических автоматизмов. (В одной из книг Кастанеды есть очень яркий эпизод, описывающий успешное применение безупречного контроля в подобной ситуации. Я имею в виду одну из заключительных сцен "Путешествия в Икстлан", когда дон Хуан и Хенаро как бы "остановили волну" нахлынувшей на них тоски и всепоглощающей ностальгии.)

Кроме того, даже в данном случае, когда речь идет о довольно тягостном чувстве "тоски", превра-щенность и богатство эмоциональной жизни безупречного воина проявляется довольно ярко. Недаром приходится заключать слово "тоска" в кавычки — неоднозначность реагирования и связанные с этим затруднения адекватно описать его связаны с неустойчивым положением точки сборки, которая уже утратила прежнюю жесткую фиксацию. Каждое эмоциональное переживание, возникающее на фоне подлинной безупречности, приобретает множество оттенков и, кроме того, несет на себе отпечаток фоновой отрешенности, так как точка сборки все время совершает плавные колебательные движения. Эта специфическая отрешенность, которая словно пребывает на заднем плане чувственной активности, создает пространство — дистанцию, наполненную воздухом и объемом. С точки зрения субъективного восприятия, именно здесь находится полнота самоощущения и свобода выбирать различные типы отношения к предложенной ситуации жизни. Искусство стал-кинга, которому посвящен один из разделов этой книги, невозможно без этой внутренней дистанции, без пространства, где могут свободно существовать различные стереотипы реагирования, в одинаковой степени готовые к использованию. Таким образом тональ получает гораздо более широкий выбор сценариев поведения и одновременно теряет свойственную ему жесткость и однозначность интерпретационных схем. Мы видим, что свобода восприятия и свобода реагирования обусловлены друг другом. Что же касается техники безупречности, то она оказывается одним из самых эффективных инструментов для формирования такой внутренней свободы, без которой полное освоение толтекской дисциплины вообще невозможно.

Недаром все экзистенциальные поиски собственной сущности начинаются с уединения. Созерцание пустынных просторов помогает осознанию постичь простое переживание, лежащее в его основе: основной источник впечатлений — не взаимодействие тоналей между собой, а давление безличных энергетических полей, существующих помимо наших оценок и вне придуманной сетки координат. Эта пустота и есть один из ликов смерти, поскольку угрожает тоналю разрушением. Это щемящее чувство мы именуем одиночеством.

Это крайне важное переживание для воина как экзистенциального, а не социобиологического существа. Почему? Да очень просто, и частичное объяснение этому положению мы можем найти у самого Кастанеды. Окончательная фиксация точки сборки в человеческом мире возможна лишь благодаря последовательной социализации. Личность собирает себя саму в поле определенных коммуникаций, и каждое восприятие, изначально данное как некоторая неопределенность, становится завершенным фактом благодаря многократному сравнению и подтверждению со стороны наших сородичей. Мы никогда полностью не доверяем себе — вот в чем проблема фундаментальной несамостоятельности тоналя.

Здесь скрывается одна из сложностей, на преодоление которой нацелена практика безупречности. Где-то в недалеком бессознательном скрывается внушенное нам чувство беспомощности. Это — детский импринт, невыслеженный и позабытый во взрослом состоянии фиксатор точки сборки. Всякий раз, когда мы что-то воспринимаем, мы нуждаемся в объективном наблюдателе — "оценщике" со стороны. Всякий опыт имеет ценность лишь тогда, когда подтвержден собратьями по виду, и это — единственное доказательство нашей адекватности.

Человек, не практикующий толтекскую безупречность, редко замечает данный тип перцептивной несамостоятельности. Для нас вполне очевидна зависимость социальных аспектов восприятия — особенно моральных. Мы готовы согласиться, что понятия "хорошо" и "плохо" имеют значение лишь в среде общения, но это далеко не все. На самом деле, большая часть воспринимаемых характеристик обусловлена реальными или воображаемыми мнениями других. Восприятие цвета, размера, формы, и шире — пространства и времени (то есть, принципиальные параметры перцептивного поля), обретают однозначность благодаря взаимоподтверждающей коммуникации.

Одиночество лишает нас подтверждений. Одиночество — источник неуверенности и опасений. Наш статус как воспринимателя повисает в воздухе, а это психологически равноценно погружению в измененное состояние сознания — ведь только там мы можем иметь дело с никем и ничем не подтверждаемой субъективностью. И если в течение некоторого времени тональ способен выдержать абсолютное одиночество, опираясь на опыт сновидения, то впоследствии он начинает паниковать.

Потому что сновидение, не имеющее обозримого конца, — ничто иное как смерть. Вот на каком глубинном уровне одиночество и смерть сливаются в единый образ и вызывают слишком похожие переживания.

Не сенсорный и эмоциональный голод, не подавление чувства собственной важности, возможной лишь на фоне социальных коммуникаций (хоть каких-то, пусть самых скромных) и не инстинкт продолжения рода делают одиночество невыносимым. Причина в другом — в снижении фиксации точки сборки, если следовать терминологии Кастанеды. Вызванная этим не столько психологическим, сколько энергетическим процессом неопределенность восприятия автоматически вызывает неустойчивость самой формы энергетического тела, и значит, ставит под сомнение выживаемость личности. Близость смерти становится неотступным фактом каждодневного опыта.

Отсюда становится понятным, почему трансформация (преодоление) страха смерти столь радикально меняет отношение человека к одиночеству. Более того, мы даже можем согласиться с тем, что бесконечное одиночество путешественника в третьем внимании — опыт, нам принципиально не известный, — не должен сопровождаться печалью, тоской и страданием даже в том случае, если трансформант обречен никогда не вступать в контакты с подобными себе. Окончательная реализация безупречности (без чего достижение третьего внимания невозможно) наконец-то делает существо абсолютно самостоятельной воспринимающей единицей, способной выбирать миры и способы их чувственной интерпретации без оглядки на прежний человеческий опыт. Понятно, что опыт вида учитывается и интегрируется, но этот способ упорядочивания впечатлений становится только одним аспектом, одной из многочисленных граней перцептивного конструирования. Он обслуживает некий уровень действия, но теряет былую категоричность. Перцептивный опыт человека становится условностью.

Сама возможность столь странного расширения и углубления восприятия, его раскрытие и превращение в нечто пластичное и изменчивое, лишенное надежной опоры, открывается толтекскому воину в результате преодоления страха смерти. Таким образом, практический порядок дисциплины часто имеет следующий вид — сначала трансформация страха смерти и лишь потом растворение перцептивных барьеров первого внимания через осознанное сновидение и значительные сдвиги точки сборки.

Страх смерти вообще проявляет себя в психической жизни социального человека весьма многообразно, и страх одиночества — здесь самая простая и очевидная проблема. Кроме того, страх смерти порождает а) привязанности, б) влечение к впечатлениям, в) страх потери времени, г) страсть к деятельности и, наконец, д) волю к власти и борьбу за лидерство.

Когда мы примемся анализировать историю страха смерти, станет понятно, каким импринты отвечают за этот сложный чувственный фон. Скажем, привязанность — не столько результат страха одиночества, сколько желание иметь убежище. Влечение к впечатлениям не имеет почти ничего общего с физиологической чувственностью, а страх потери времени напрямую связан с реализацией социобиологической роли. Иначе говоря, слова часто вовсе не называют подлинный характер страсти или переживания. Что же касается воли к власти, то ее обретение есть высшее подтверждение исполненности социобиологической роли индивида. Особенно ярко эта социальная страсть демонстрирует себя у тех, что по каким-то причинам не получил более простого и доступного подтверждения. Вот почему аналитики часто говорят о стремлении к власти как определенной компенсации имеющегося комплекса неполноценности.

Социум и государственность, как видите, базируется на страхе смерти и различных его формах. Это главный рычаг, с помощью которого можно манипулировать личностью и таким образом строить общественный порядок. Поэтому всякая технология трансформации страха смерти обществу неугодна и должна считаться социально опасной. Этот парадокс смогли частично преодолеть в китайском и японском обществах. Чтобы уравновесить антиобщественное бесстрашие даосов в Китае и самураев в Японии, пришлось прибегнуть к самой абстрактной системе долга и космической социальности — конфуцианству. Свободу потребовалось уравновесить высшим порядком.

Нынче распад социальных структур нам не угрожает по той простой причине, что мировой тональ создал избыточную массу автоматических существ — полностью одурманенных производителей и потребителей. В нашем обустроенном, монотонном мире ни одна религия, философская школа, мистическое учение или оккультная практика не станут массовыми и не пошатнут устоев. Страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе — это фундамент массового человека, уйти от которого могут лишь единицы.

Непосредственно, без социальных масок и тональных проекций, страх смерти в психическом пространстве человека манифестирует себя двояко. Чтобы провести тщательный перепросмотр этих глубинных эмоций, надо сказать об этой двойственности несколько слов.

Как бы мы ни стремились вообразить смерть, сколько бы ни размышляли над ней, мы все равно имеем на этот счет исключительно умственное представление. Можно сказать, что сама смерть не присутствует на острове тональ, там есть лишь идея смерти. Чаще всего именно идеи смерти мы и боимся. И это первый, наиболее очевидный и лежащий на поверхности вид страха смерти.

Для человеческого организма смерть — это, так сказать, самый сильный и завершающий его существование стресс. Последний миг умирания во всех случаях сопровождается нестерпимой болью.

Чаще всего человек приходит к этому мгновению в состоянии уже настолько помраченного сознания, что просто не способен ощущать боль. Сборка ощущений отсутствует либо полностью, либо в весьма значительной степени. Однако тело умирает, и знание тела о смерти вполне исчерпывающе, как и знание о рождении.

Рождение и смерть окружают биологическую стихию. Эти события в колоссальной массе своей отпечатываются на полосах эманаций, являющихся нашим строительным материалом. Если рассуждать в рамках юнгианской терминологии, то это, судя по всему, составляет значительную часть содержания коллективного бессознательного нашего вида. А коллективное бессознательное на своем уровне непрерывно воздействует на личное бессознательное каждого из нас.

Дон Хуан сказал бы, что опыт смерти доступен нам как часть безмолвного знания. Окружающая нас смерть подавляет, тревожит, вызывает смутные, пугающие предчувствия. Поскольку все это происходит вне сферы бодрствующего сознания, нам, как правило, довольно трудно идентифицировать реальный источник своих беспокойств. В сновидениях эти ощущения предстают в виде устрашающих или бесконечно мрачных образов, в измененных состояниях сознания порождают бурные телесные реакции и насыщенные галлюцинации, являющиеся буквально квинтэссенцией страха. Именно это давление бессознательного и вызывает второй, глубинный вид страха смерти.

Подводя итоги описанию страха смерти, можно заключить, что как факт тоналя он выражен в двух плоскостях — социальном и экзистенциальном. Как факт нагуаля страх смерти выражает себя биологически, в виде знания тела. Итак:

Социальный аспект страха смерти.

Сплавлен с одиночеством, необходимостью иметь "оценщика", с привязанностями (иногда чуть ли не экстатическими, что находит выражение в чувстве любви). Выражает себя в тоске и печали, в абсолютной невозможности существовать без социальных реализаций, без определенного социального статуса (в гипертрофированном виде становится волей к власти).

Экзистенциальный аспект страха смерти.

Дан как невыносимое пред-ощущение прерывания потока самосознания, неминуемого конца личного Времени, боязнь пустоты, отсутствия впечатлений, ощущений и чувств. Глубоко связан с вытесненной памятью о "травме рождения". Выражает себя в страсти к деятельности, любому виду занятости (даже нерациональному), зрелищам, развлечениям, в спешке жить.

Телесный страх смерти (факт нагуаля).

Не может быть рационально описан. Выражается в давлении энергетических потоков, воспринимаемых как невыносимое чувство, в возбуждении бессознательных содержаний психики. Перепросмотр не способен открыть эпизодов из личной истории, поясняющих его происхождение. В измененных состояниях сознания транслируется только архетипическими символами (как правило, космического масштаба).

Методы трансформации.

Каждый из этих аспектов требует собственных методов трансформации. Третий (нагуальный или телесный) аспект принципиально отличается от первых двух. По сути, он даже не трансформируем, поскольку источник чувств, им вызываемых, расположен вне энергетического тела человека. О нем я скажу отдельно.

Говоря о методах, мы не должны забывать, что безупречность, сталкинг и перепросмотр — дисциплины, связанные неразрывно в повседневном практике воина. Их нельзя разделить и добиться успеха. Каждая задача, которую мы ставим перед собой в практике безупречности, для исчерпывающего разрешения требует привлечь технические принципы сталкинга себя и перепросмотра.

Ведь всякий психоэмоциональный комплекс осуществляет себя во многом автоматически. Внимание не привыкло пристально следить за его активностью, а осознание размазано сразу по нескольким координатам матрицы тоналя. Чтобы справиться с этой вялостью и полусознательными повторениями привычных движений, нужно потратить время на развитие способности сталкинга самого себя.

С другой стороны, каждый комплекс (в том числе, страх смерти) имеет историю. История формирует механизмы бессознательного — те самые механизмы, которые обладают наибольшей инерцией. Вспомнить ключевые эпизоды истории страха смерти, прожить их заново и лишить их этим темной автоматической энергии — тут без перепросмотра не обойтись. Я постараюсь детально описать методику этого дела в соответствующем разделе.

История базального комплекса "страх смерти ".

Поскольку страх смерти относится к базальным комплексам социальной личности, являясь стержневым в мире описания (тонале), его история охватывает большую часть самых важных содержаний эмоциональной памяти — сознательной, подсознательной и бессознательной.

Для полной трансформации комплекса, его история должна быть перепросмотрена со всей тщательностью — в соответствии с теми толтекскими правилами, что коротко описаны в книгах Кас-танеды.

История базального комплекса состоит из одиночных импринтов либо из их констелляций, которые охватывают как досоциальный период существования индивида, так и социальный, поскольку страх смерти — не только результат социального научения, но и свойство любого биологического существа с развитой нервной системой.

До-социальные импринты и их констелляции.

Натальный импринт. Чувство без описания.

Страх утраты убежища (выход из материнского лона).

Опыт бессознательности, полученный во время сна без сновидений. Страх необратимой фиксации точки сборки в позиции, где сборка сенсорного материала невозможна.

Социальные импринты и их констелляции.

Страх потери, разлуки (первый опыт расставания с матерью или отцом в период ранней социализации).

Страх боли (в результате собственного опыта и наблюдения за опытом других).

Страх разрушения тела и уродства. "Страх гниения".

Страх беспомощности (социализированная форма "страха утраты убежища" — развитие второго импринта).

Страх утраты контроля и безумия.

Импринты 5-8 могут следовать в разном порядке или возникать одновременно. Их формирование обусловлено личной историей субъекта, в малой степени отражая объективные закономерности роста энергетического тела и осознания.

Приведенный здесь порядок отражает, скорее, не хронологическую последовательность, а локализацию психоэнергетических напряжений:

Страх боли — центр пупка

Страх разрушения — солнечное сплетение

Страх беспомощности — горловой центр

Страх утраты контроля и безумия — центр межбровья.

Напомню: перепросмотр импринтных ситуаций (как и всякий перепросмотр) производится в обратном порядке — его начинают с сегодняшнего момента и ведут к максимально удаленным по времени воспоминаниям. Поскольку этот порядок может варьироваться и зависит от личной истории конкретного субъекта, мы для удобства опишем импринты в прямом хронологическом порядке (насколько это возможно).

(1) Натальный импринт. "Травма рождения". Переживается как психический и соматический взрыв впечатлений.

В этот момент — момент наивысшей импринтной уязвимости человека — в его тональ входит неимоверное число символов. Каждый из них впоследствии определяет какие-то аспекты его судьбы. Но нас, разумеется, интересует только та символика, что непосредственно связана со страхом смерти. Физиологически это — отделение от пуповины и асфиксия (удушье).

Центральные символы-импринты наилучшим образом открываются сознанию во время пиковых психоделических переживаний. (Об этом см. подробно у С. Гроф, Дж. Галифакс, Дж. Лилли, Т. Лири и др. авторов.) Во время сеансов сильно измененного сознания импринт демонстрирует всю сопутствующую ему соматику, типичные паттерны реагирования — вплоть до уровня позы, жестов, всей гаммы мышечных напряжений и проч. Эмоционально-чувственный фон присутствует в самых ярких, иногда гротескных формах, порождая экстатические или кошмарные галлюцинации.

Хочу, однако, подчеркнуть: выявление импринта (даже столь глубокого) возможно и без использования психоделических агентов. Более того, даже без использования знаменитого голотропного дыхания, предложенного в качестве альтернативного метода С. Грофом.

Сама практика безупречности открывает эти возможности. Ведь в чем-то дисциплина безупречности схожа с медитацией. Правда, здесь особая форма сосредоточения — это сосредоточение на намерении. Иными словами, сама сущность магии. Об этом надо сказать несколько слов.

Не будет большим преувеличением заявить, что безупречность — это развитие и усиление намерения в первом внимании. Часто начинающие адепты нагуализма замечают странные перемены, которые нельзя приписать ни неделаниям, ни "безмолвию ума" (т. е. ОВД), ни иным специальным техникам. Просто изменяются привычные характеристики восприятия. Интуиция, изменение повседневных обстоятельств, даже влияние на людей — все это демонстрирует себя на каком-то простом, обыденном уровне.

Вы можете поставить над собой простой опыт: практикуйте только безупречность на протяжении нескольких месяцев. Сосредоточьте на безупречности все свои помыслы, настроения, внимание. Будьте бдительны каждый день — с момента пробуждения до момента засыпания. Если ваше настроение следовать безупречности будет иметь нужную интенсивность, в качестве побочного эффекта вы получите целую гамму магических или околомагических феноменов. Фактически вы будете жить в измененном состоянии сознания — не пробираться туда на пару минут, а полноценно жить в нем с утра до вечера.

Таким образом, дисциплина безупречности (дон Хуан сказал бы "настроение новых видящих") будет сама по себе вызывать "вскрытие" позабытых и ушедших в бессознательное импринтов.

Натальный импринт, следуя логике перепросмотра, выходит на поверхность последним. Поскольку он завершает историю страха смерти, его драматическое появление вполне можно сравнить с "потерей человеческой формы". Помните, как описывал этот феномен Кастанеда?

Карлос не нуждался к тому времени ни в психоделиках, ни в голотропном дыхании. Он просто однажды проснулся и почувствовал, что с ним что-то происходит. (Эта деталь тоже весьма характерна: любое завершение трансформационного процесса чаще всего случается либо сразу после пробуждения, либо в полудремотном состоянии, когда точка сборки менее всего зафиксирована всей совокупностью наших человеческих щитов.) В случае с молодым Нагвалем трансформационные процессы имели всеобщий характер — они завершали исход не только страха смерти, но и ЧСВ, жалости к себе, а также всего груза привязанностей и личной истории. Так что, его описание нельзя отнести собственно к трансформации страха смерти.

В описываемом нами случае соматика весьма конкретна. Это спазм живота и удушье. Человек стремится принять позу эмбриона, свернуться калачиком, поскольку это — поза максимальной защищенности. Она, правда, не спасает, но смягчает переживания и отвлекает от болей, пронизывающих тело.

Страх смерти покидает нас через конвульсии и тотальный спазм всего дыхательного аппарата. Его зрительный эквивалент — "взрыв однородности". Словно вас десятилетиями держали в пустой и совершенно темной (ослепительно белой) комнате, а потом взорвали ее вместе с вашим несчастным телом. Это -провал в бездну, которая ничего хорошего не сулит; разве что избавление от мучений.

На уровне символа можно сказать, что это положение абсолютной смертности и незащищенности. "Просвет" максимально открыт, дыхание (единственный вид произвольного энергообмена) заблокировано, тело не способно двигаться. Мы впускаем в себя накатывающую силу смерти и ничем не можем ей противостоять.

Если вы принимаете участие в сессии голотропного дыхания или в ЛСД-терапии, ваше осознание помнит спасительный ответ: "Это всего лишь реакция на дыхание (препарат). Это пройдет." Здесь ситуация не подразумевает никаких вариантов мнимого спасения и потому сжигает страх смерти полностью и без остатка. Вы знаете, что МОЖЕТЕ действительно умереть, более того, вы вполне допускаете, что это не "потеря формы", а тривиальный сердечный приступ (инфаркт или инсульт), что ничего не закончится по приказу психоделического агента, а может продолжаться до самой что ни на есть РЕАЛЬНОЙ смерти.

Это последний импринт, последний бастион вашего человеческого страха. Если вы преодолели его, то свободны от страха смерти навеки. На его месте формируется новый импринт, который сводится к формуле: "я все могу преодолеть, даже это."

Я и сам имел подобный опыт. Когда случился этот кошмар, я даже не знал, что уходит последний импринт страха смерти. Это все равно что перейти Рубикон. Никогда после этого Вы не будете таким, как прежде. Вы станете другим — не лучше и не хуже, просто другим; словно из вас вынули одно сердце и поставили вместе него другое. Этот опыт — вне описания.

(2) Страх утраты убежища (выход из материнского лона). Когда младенец покидает утробу матери и наконец перестает страдать от ужаса накатывающей силы, начинается другой вид страданий. Ребенок уже может обойтись без пуповины и принимать сенсорный хаос извне, но ему по-прежнему необходимо чувствовать оберегающие его руки, тепло и т. п. Он должен чувствовать, что после каждой прогулки по чужому и холодному миру ему есть где укрыться хотя бы на время, чтобы получить пищу и поспать. Этот импринт убежища формируется после того, как мать хотя бы на минуту отпустит свое дитя, а потом вновь прижмет к своей груди. С тех самых пор ассоциация "смерть — утрата убежища" становится универсальной констелляцией импринтов. Позже она изменяется, ее наполняют социальные и иные символьные содержания, но суть отношения возникла до социума, и касается только исключительного тандема "мать — ребенок".

Стоит вам оказаться одному в лесу (горах, на необитаемом острове), как возникает этот вид страха. Поначалу это страх оказаться вне социума (что является более поздним импринтом) и выражается он социально — вы начинаете вести дневник, заводите свой календарь, творите систему координат, имитирующую пребывание в социуме. Потом выясняется, что этого крайне мало (бедный Робинзон Крузо!). Некоторые сходят с ума, другие заводят домашних животных, которым всячески докучают своим вниманием (бедные козочки!).

Так или иначе, человек страстно ищет убежища в биологическом смысле. В нынешнем социуме форму такого убежища принимает семья. Если вы много лет женаты, попробуйте пожить одному хоть пару месяцев. Беспричинные кошмары во сне и гнетущая тревожность наяву вам обеспечены.

Всмотритесь пристально в причину этого страха, и найдете там оскал Смерти. Рассмотрите альтернативное описание, где одиночество — Жизнь, а не Смерть, примите такое описание, почувствуйте его.

Относительно натального импринта этот — перепросматривается значительно легче. Ищите момент импринтной уязвимости — в данном случае это будет момент продуктивного одиночества, а мир вокруг — излишнее беспокойство.

(3) Опыт бессознательности, полученный во время сна без сновидений. Этот импринт особенно мешает сновидящим. Он вынуждает их выскакивать из сна, он обусловливает их характерную тревожность по поводу чрезмерной яркости восприятий в толтекском сновидении.

Есть один способ, который годится для реимпринтирования. Технически он прост, но в исполнении весьма сложен. Достаточно почувствовать, что вы можете остаться в приснившемся вам мире навсегда, и, внимательно сосредоточившись на такой возможности, сохранить покой, отрешенность и бесстрастие.

Тот способ, что применяется наяву, — требует очень долгих усилий. Здесь надо обмануть тональ, чтобы он поверил, будто ваша жизнь наяву — всего лишь сновидение. Через многие годы он обязательно сработает. Достаточно попасть в момент импринтной уязвимости — в то единственное мгновение, когда тональ готов поверить во что угодно.

Социализированные импринты рассматриваются проще. Возьмем, к примеру (4) и (5): страх потери, разлуки (первый опыт расставания с матерью или отцом в период ранней социализации) и страх боли (в результате собственного опыта и наблюдения за опытом других).

Всякий раз, когда вы впадаете в панику от возможности утраты близкого человека (на время или навсегда — неважно), всякий раз, когда вы боитесь испытать боль (физическую или душевную) — ситуация на виду. Опишите условия, вызывающие страх, обратите внимание на символы и сигналы (выражение лица, тон голоса, неизбежность ситуации) и произведите эмоционально-чувственное делание прямо противоположного — покой вместо гнева, бесстрастие вместо паники и т. д. и т. п. Манипулируйте собой, пока не усвоите условность любого типа реагирования. Главная задача сталкинга в этом случае — проследить цепочку эмоций и реагирований от центрального символа до его действующих в каждой ситуации компонентов.

(6) Страх разрушения тела и уродства. "Страх гниения".

Вот о чем надо сказать специально. Мы иногда отвлекаемся от конкретной физической формы смерти, ибо абстракция — это некий аморфный символ конца или прекращения. С абстракцией можно играть бесконечно. Но мы — люди, и в человеческом (биологическом) мире смерть — это весьма конкретная, чувственная штука. Только социум с его патологическим страхом не позволяет нам основательно продумать: что же есть смерть в нашем человеческом случае?

Буддистские монахи, пытаясь избавиться от страха смерти, годами медитировали на разрушении собственного тела во всех отвратительных подробностях. Они понимали, что не бывает смерти вообще. Бывает конкретный труп, изуродованный самим фактом смерти, с которым Время поступает омерзительно. Смерть — это ГНИЕНИЕ. Куски мокрой протоплазмы, источающей тошнотворный запах, гной, черви и иные паразиты — вот что такое смерть. Мы знаем, но отмахиваемся от этого тления под лозунгом "мало ли что будет с моим телом, когда самого меня уже не станет!"

Это отговорки. На самом деле люди чудовищно, панически боятся всякого уродства, деформации, тления. Их пугает проказа, рак кожи, ампутации и т. п. Ибо все это — символы Смерти. На них существует сильный запрет восприятия. Каждый раз, когда он почему-то нарушается, тональ испытывает шок.

Кто из вас часами рассматривал полуразложившийся труп? Если случится увидеть — помните: ЭТО ВЫ ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ. Гниение — обратная сторона нашей жизни. Нам следует знать ее во всех деталях. Оно не должно вызывать эмоций. Не только страха, но и отвращения, брезгливости и т.п.

Потому что все негативное, что вы испытываете, разглядывая бывшего человека, — маски страха смерти.

Безупречность настолько далека от человеческого, что принимает уродство и гниение как факты, равные всему остальному. Безупречность не выбирает.

О "страхе беспомощности" (7) мы уже говорили в его до-социальной форме. Здесь другие им-принтные ситуации, здесь изначальный страх привязывается к социальной роли, и ее реализации, к оценке, оценщику, подтверждению или опровержению. Выследить его просто — он возникает от сознательного общения с себе подобными и может обновляться на протяжении всей жизни.

(8) Страх утраты контроля и безумия. Он настолько распространен среди массового человека, что даже получил психиатрическое название "лиссофобия" (страх безумия). Во многом, это уродство и разрушение, перенесенное на психический план. Шизофреник "гниет" изнутри, прокаженный — снаружи. Иными словами, это страх смерти заживо.

Трансформировать его несложно (просто следуйте описанному выше алгоритму трансформации). Единственное, о чем надо помнить, — о связи этого страха с социальностью в самом широком виде (а значит, с ЧСВ и жалостью к себе). Сегодняшний мировой тональ слишком часто деформирует изначальные понятия и символы. Иногда сойти с ума — это не столько потерять свою личность, сколько потерять социальную роль, имидж, уважение, престиж и т. п. Страх не справиться с ролью (ответственностью, оказаться "неудачником") — вот движитель страха безумия. Ибо контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — повод для недоверия и подозрительности. Об этом аспекте страха безумия нам придется говорить в разделе, посвященном чувству собственной важности.

"Смерть — советчица"

Этот, очевидно, довольно древний прием толтекских воинов относится к простому, но эффективному способу перепрограммирования.

Если выражать идеи трансформации тоналя языком программ и программирования, то следует иметь в виду, что триггером (включающим механизмом) программы является символ-импринт либо последовательность, которую в нейролингвистическом программировании именуют "якорем".

Каждая конкретная программа реагирования и поведения может быть усилена или ослаблена, нейтрализована либо трансформирована. В первых двух случаях ядерный символ-импринт превращается в цепочку импринтов. Поскольку наша психика может содержать большие констелляции и последовательности импринтов. Чаще всего такие совокупности становятся цепочками; каждый следующий символ, вошедший в структуру в мгновение импринтной уязвимости либо подтверждает предыдущей (и этим усиливает его воздействие), либо отрицает (и этим ослабляет реагирование).

Далее следует исполняющая часть программы и, наконец, часть обратной связи (сюда относится оценка эффективности предыдущих программных действий и завершающее впечатление. Это впечатление настолько значительно, что может превратиться в новый импринт, служащий усилению или ослаблению программы). Разумеется, тональ человека прежде всего работает на подтверждение импринтированного в первые годы жизни опыта.

Надо сказать, что в значительной степени и по сегодняшний день практическая психология предпочитает иметь дело с исполняющей частью программы поведения. Тому яркие примеры — эрик-сонианский гипноз, НЛП, гештальтпсихология и та аморфная область психотерапии, которую принято назвать "традиционной". Все они, видимо, полагают последовательности реакций и действий, условные рефлексы, акцентирование волевых способностей человека ("взять себя в руки", "вспомнить о долге, о семье, о близких" и проч.) — наиболее податливой частью внутреннего мира человека. При этом их успехи вовсе не внушают оптимизма.

Аналитическая психология обращается к символам и содержаниям, то есть к триггерам поведенческих программ. И этим чаще всего ограничивается. Пытая клиентов детскими воспоминаниями и ассоциативным допросом, эти психологи много узнают о субъекте, но по-прежнему мало изменяют его. И проблема здесь не только в неполном представлении о психологическом механизме, но и в тех областях, с которыми психотерапевт и аналитик (каким бы талантливым он ни был) принципиально ничего сделать не может. Ибо человек попросту не хочет меняться. Даже в том случае, когда он глубоко несчастен, ужасающе не адаптирован, когда его психологические дефекты грозят полностью разрушить личность: Тональ предпочитает неизменность и бесконечное самоподтверждение. Можно, подобно нашим психологам, испытывающим влечение к мифологии, приписать человеку страсть к смерти, но это лишь метафора, красиво называющая проблему — кому от этого толк? Человек по-прежнему живет и выживает, терзается и медленно убивает себя, не переставая уповать на спасение.

Перепрограммирование, которое используют толтекские воины, идущие к безупречности, опирается на символы-импринты, которые формируют триггерную цепочку подтверждений. Эти символы вторичны по отношению к ядерному импринту и в большей мере связаны с осознаваемыми восприятиями и ситуациями.

В случае со "смертью-советчицей" это работает приблизительно так:

(1) Непосредственно за самим страхом смерти (базальным комплексом) стоит импринтированное усиление — запреты на восприятие, мотив убегания от опасности, импринт "симуляции комы" или "маленького ребенка", разрешение ситуации через агрессию.

Мы уже говорили, что все полюбившиеся тоналю сценарии реагирования и поведения служат единственной цели — устранить психологически неприемлемое переживание. В этом смысле тональный аппарат ведет себя, как обычный дебил или как наркоман, способный совершать действия лишь для того, чтобы избавиться от невыносимой "ломки". Переживание страха смерти подобно абстиненции наркомана или страшной зубной боли в кресле дантиста. Ситуация НЕМЕДЛЕННО должна быть изменена таким образом, чтобы переживание исчезло — вот ведущий сигнал тоналя в случае посягательства на его базальный комплекс.

(2) Обращение к символу "смерти-советчицы", прежде всего, разрушает запрет на восприятие, во-вторых, не допускает симуляции комы и агрессию (как и всякое хаотичное, непродуманное поведение). Пользуясь уже описанным алгоритмом трансформации комплекса, мы условно принимаем новый компонент ("смерть-советчица") за основной и начинаем а) пристально изучать его, б) вычленять основные компоненты, в) принимать его сначала семантически, а затем и чувственно. Для этого мы можем осознанно пользоваться известной толтекской метафорой, что "смерть находится за левым плечом каждого из нас".

Начинать лучше со снятия запрета на восприятие. Пристальное созерцание этой пары, которая вечно у нас перед глазами (смерть и смерть-советчица), должно открыть как два вида чувственно-эмоциональных переживаний по одному и тому же поводу (что уже, по сути, является не-деланием стереотипа), так и двух способов действия в ответ на работу страха смерти. Испугаться или понять причину страха? Бежать или наблюдать? Разозлиться или сосредоточиться?

Первая реакция тоналя на раздвоенность символа — неподвижность. Надо иметь в виду, что это никакое не бесстрашие, а еще одна ловушка. Так как неподвижность через несколько мгновений может включить паттерн имитации комы. Покой перейдет в апатию, осознание сожмется, а тело примет одну из инфантильных защитных поз и победа над страхом смерти станет простым ожиданием смерти. Но разве ЭТО советует нам смерть?

Настоящая противоположность стандартному реагированию на страх заключается не в неподвижности и даже не в отрешенном выражении лица. Нет, суть достижения заключается в осознанности действий. Ведь страх (как и любая сильная эмоция) снижает качество и силу осознания, это триумф автоматизмов, помраченности и почти беспамятства. Потому смерть именно "советчица" — не "утешительница" и даже не "победительница всех врагов". Роль этого символа заключается в верном направлении действий — обдумывание, планирование, прогнозирование вариантов, решение поставленных задач.

"Смерть за левым плечом" — это не холод безразличия, а ясный свет Мудрости. Как поступает безупречный толтек, узнав, что жить ему еще только два часа? Они просматривает список несделанных дел, нерешенных проблем и выбирает те несколько пунктов, которые действительно может выполнить за столь короткий срок. Он выражает свою любовь и благодарность тем, кто рядом и кто должен это услышать; он пишет то, что должен написать; прощается и отдает долги. Он смотрит на мир и подводит итоги, выражая уважение к человеческому духу.

Все это невозможно исполнить, если вас охватила холодная апатия и бездумный паралич. Нельзя оценить Смерть и ее Силу, если безразлично отмахиваешься от Жизни и ее Движения.

Нечто подобное происходит всегда, если воин призывает смерть-советчицу. Не имеет значения, сколько ему осталось бродить по этой Земле — час, день или десятилетие. Он выполняет все необходимое и открывает для себя чувство правильной завершенности.

Если все получилось, как надо, произошло перепрограммирование комплекса страха смерти. Ибо здесь принимали участие все компоненты программы — измененные по содержанию, смыслу и итогу. Цепочка символов-импринтов привела не к ужасу, панике, бегству, злобе и хаосу — она вышла на символ действенной мудрости. Действующая часть программы вместо того, чтобы быть крайне эмоциональной и беспорядочной, обрела структуру и определенность. Обратная связь подтвердила, что избранный тип реагирования и поведения был эффективным и целесообразным, вызвал в конечном счете чувство равновесия и удовлетворенности.

К сожалению, чтобы все так удачно сложилось, требуется далеко не одна попытка. Тональ упрям и может не соглашаться с новым сценарием долгие годы. Он все принимает как дополнения, необязательные вариации, стечения обстоятельств или особые случаи.

Прибегая к данному методу трансформации комплекса, мы должны, во-первых, максимально универсализировать его — то есть, психологически связать его с таким числом положений и исходных эмоциональных состояний, чтобы вынудить тональ забыть про его условность, во-вторых, мы обречены на множество попыток хотя бы потому, что ищем моменты собственной импринтной уязвимости.

Символ "смерти-советчицы" в конечном итоге должен стать импринтом, который дополнит цепочку или заменит непригодный в новых условиях символ-импринт. С этого момента вы будете вправе сказать, что "сила смерти-советчицы на кончиках ваших пальцев".

"Символическая смерть "

Это самый радикальный метод трансформации базального комплекса страха смерти. Его нельзя моделировать или имитировать, но, как ни странно, он часто происходит с толтеками, направившими свое намерение на безупречность.

"Символическая смерть" универсальна. Она распространяется на все аспекты и формы страха смерти, она перепрограммирует все импринтные ситуации единым махом. Это становится возможным по одной простой причине — инициирующая ситуация, чтобы вызвать "символическую смерть", всегда бьет по самым уязвимым компонентам базального комплекса. Можно сказать, это "универсальный растворитель". Символическая смерть предлагает комплект символов-нейтрализаторов, каждый из которых влияет на всю триггерную цепочку.

Каждый из нас обладает собственной уникальной конфигурацией тоналя в отношении комплекса страха смерти. Из перечисленных восьми импринтов один может проявлять себя слабее, другой — сильнее. А "символическая смерть" абсолютно симметрична. Она влияет на те компоненты, которые более других нуждаются в трансформации, и оставляет в покое те, что легко покинут нас без посторонней помощи.

Поэтому принято считать, что "символическая смерть" — это подарок Духа. Обычно это специальный порядок синхронистичностей, вызванных к жизни по воле несгибаемого намерения воина.

"Мертвые воины ".

Здесь я не собираюсь пересказывать дисциплину некоей "школы мертвых воинов" — по той простой причине, что она нам не известна. Название это родилось случайно, и во многом благодаря многократным попыткам увидеть во втором внимании, какими путями шли толтеки на протяжении своей многовековой истории.

Что-то из увиденного таким образом показалось мне достоверным, что-то — обычными фантазиями доморощенного антрополога, желающего реставрировать духовные искания уничтоженных культур. В любом случае мы знаем важнейшее методологическое основание, на котором строилось толтекское знание о страхе смерти. Мы знаем, что уничтожить страх смерти нельзя, ибо он — неотъемлемая черта нашего психологического портрета в присущей человеку позиции точки сборки. Если же мы испытываем иллюзию, будто уничтожили страх смерти в собственном существе, на деле это означает лишь то, что мы основательно вытеснили его в самые мрачные, самые подавленные глубины бессознательного. Следствием такого поступка станет либо разрушительный нервный срыв, либо — патологическая инверсия страха смерти, то есть влечение к смерти в полуосознанном, а значит — наиболее опасном и неконтролируемом виде.

В конечном итоге оба варианта — в равной степени деструктивны и направлены на самоистребление. Нервный срыв принимает форму депрессии, которая (зачастую без всякого сознательного повода) ищет выход в какой-нибудь форме самоубийства: ожесточенное стремление навредить себе, разорвать жизненно необходимые связи ("нажить врагов"), влечение к самоистощению (отказ от пищи, сна), к разрушению своей психики и тела в изнуряющем и бессмысленном труде, — словом, желание создать невыносимые условия и наполнить внутреннее пространство негативными переживаниями до отказа. Влечение к смерти (танатофилия) стремится проявить себя в таких поступках и таком образе жизни, где постоянно присутствует риск для жизни. При этом человек балансирует на грани возможной гибели, наслаждаясь мнимым равнодушием к собственной судьбе — ему кажется, что все эти самодельные испытания, которым он себя подвергает, доказывают безупречность и бесстрашие его духа. На самом же деле подобный толтек в тайне от самого себя наслаждается именно угрозой смерти, ее реальной близостью. Рано или поздно его стремление реализуется, и он гибнет. Окружающим его смерть может показаться глупой или героической, но суть дела от этого не меняется.

Таким образом, страх смерти не может быть уничтожен (читай: вытеснен), если толтек желает достичь состояния принципиально новой гармонии с окружающим миром. Страх смерти может быть только трансформирован. Дон Хуан Матус в кастанедовском эпосе говорил о "смене фасадов". По сути, я говорю о том же.

Фокус "мертвых воинов" заключается в том, что они полностью принимают факт своей смерти еще при жизни, — прямо сейчас. Можно сказать, это предельная актуализация символа "смерть-советчица". Особенность этой концепции заключена в специальном использовании Времени.

Любая эмоциональная реакция (даже такая стремительная, как страх смерти) нуждается в некоторой "отсроченности" объекта эмоции, во временной дистанции. Тональ должен прогнозировать и пред-ощущать, поскольку всю свою активность разворачивает в пространственно-временном континууме. Если временной дистанции нет, эмоции уходят — наступает время действовать. Это общий закон тоналя. Дело в том, что рефлексия по поводу ожидания возникла в тонале намного позже, чем способность к сиюминутной реакции. Мы пытаемся совместить два эволюционных уровня, но больших успехов здесь не видно.

Когда мы превращаем смерть в факт не будущего, а настоящего, настройка тоналя сбивается. Ему необходимо выбрать одну из двух программ реагирования ("позднюю" или "раннюю"). И здесь срабатывает закон, который хорошо известен специалистам по информационным системам, — в случае перегрузки системы или в ситуации неопределенности система деградирует, т. е. выбирает менее сложную программу. Иными словами, тональ прекращает рефлексии и ожидания, он начинает действовать по принципу сиюминутной реакции.

Человек, увидев нападающую на него пантеру, не успевает по-настоящему испугаться, — он просто бросается наутек. Точно так же "мертвый воин" не боится смерти, а выбирает такой тип поведения, чтобы смерть не прекратила его осознание.

Здесь как бы используются два приема, парадоксально дополняющие друг друга. Один — равновесие пассивности (я уже умер и ничего хуже этого со мной не случится), другой — равновесие активности (смерть еще не коснулась меня, каждый миг я должен сделать лучшее в своей жизни до ее прикосновения).

Это положение автоматически отвечает на вполне объяснимые сомнения критиков — а не станет ли человек, полагающий себя "мертвым", существом бездеятельным, бесцельным и бессмысленным? Нет, совокупность ранних программ тоналя не позволит ему замереть в придуманной коме. Скорее, он рискует стать чересчур деятельным, обрести ложную ясность и пойти на поводу у чувства собственной важности. Но все эти опасности в равной мере подстерегают воина на любом другом пути избавления от страха смерти.

Технически путь мертвого воина не сложен. Культивировать особое настроение и мировоззрение, моделировать "мертвость" некоторых частей своего тоналя — это не проблема. Навык сталкинга и перепросмотра используется здесь, чтобы вовремя выследить желание или реакцию, протестировать ее (соответствует ли она образу "мертвого воина"), а затем принять или отвергнуть.

Подлинная сложность этого пути в том, что он вовлекает в работу намерение. Как это происходит, никому неведомо. Тайна совершается в некий неопределенный миг — в течение нескольких месяцев или нескольких лет вы уговаривали свое энергетическое тело стать "мертвым воином", и вдруг это случается.

Конечно, на самом деле ничего не бывает "вдруг". Предвестия этого знаменательного поворота судьбы (радикального смещения точки сборки) можно заметить. Ведь намерение — это именно та часть нашего существа, которая непрерывно манипулирует миром и незаметно изменяет его. Меняются обстоятельства, общая линия судьбы, встречаются необычные попутчики, уходят друзья и возлюбленные: Множество знаков говорит о том, что Мир так или иначе уже полагает вас "мертвым". Вы, конечно, по-прежнему считаете себя обычным человеком, который посвятил жизнь экзотической форме аутотренинга, — не более. И окружающие перемены полагаете стечением обстоятельств или даже местью мирового тоналя за то, что вознамерились сбежать из его тюрьмы.

Есть еще один важный момент — сопротивление тоналя. Несгибаемое намерение "мертвого воина" противоположно центральной программе выживания тоналя. Это поистине неравная схватка. Намерение (будучи частью нагуаля) не может быть видоизменено тональными методами, его нельзя уговорить или поставить на место, оно по природе своей не способно понять, что такое компромисс. Тональ ригиден и готов использовать все свои силы в борьбе с чуждым ему намерением. Поскольку рациональность здесь не работает, тональ генерирует эмоции, сила которых способна остановить практикующего.

Тональ включает иррациональный и гипертрофированный страх смерти. Это может случиться через две-три недели или через год. Это чудовищный кризис, который надо преодолеть. Иногда сила намерения использует кризис в собственных целях и создает условия для "символической смерти". Может случиться что-то совсем неожиданное. Просто имейте в виду — тональ в результате практики "мертвого воина" когда-нибудь взорвется страхом смерти. И вам придется это пережить.

Но вот наступает особый миг, и вы вдруг ясно понимаете, что задуманное свершилось. Вы мертвы, а значит, почти свободны.

Последствия произошедшей перемены только впереди — соматические реакции, психоэмоциональные блоки, все это будет вырываться из вашего тела со всей сопутствующей болезненностью. Но главное случилось — трансформация страха смерти произошла.

Всесторонняя трансформация страха смерти, необходимая для достижения безупречности дон-хуановского воина, ведет к ощутимым психоэнергетическим сдвигам в энергетическом теле. Частично мы уже обсуждали изменения полевых структур в коконе в результате практики безупречности, но эти абстрактные схемы не дают конкретного представления о самоощущении бесстрашного толтека.

Во-первых, разные аспекты страха смерти, на которые было указано выше (социальный, экзистенциальный, телесный) поддаются перепрограммированию с различной скоростью. Возможно, на темп трансформации влияет степень их доступности осознанию. Так или иначе, перекос возникает в процессе работы даже тогда, когда все ваше внимание сосредоточено только на одном базальном комплексе.

Экзистенциальный страх смерти трансформируется рывками, со страданием и болью. Они могут иметь столь яркую соматику, что все социальные страхи — пустяки перед лицом этого монстра. Перепросмотр ядерных символов-импринтов требует всей нашей силы и внимания, ибо в нем скрывается целый тайфун Энергии. Неудивительно, что после таких подвигов в борьбе воина наступает затишье. И на поверхность выходит, наконец телесный (нагуальный) страх.

По поводу нагуального страха смерти надо заметить, что ослабление двух предыдущих комплексов его лишь усиливают, ибо — обнажают. Здесь нет никакого парадокса; энергетические движения, его генерирующие, приходят извне, и сила их восприятия во многом зависит от степени нашей чувствительности. Как будет еще неоднократно отмечено, в результате практики безупречности чувствительность энергетического тела неуклонно возрастает.

Если смерть как тональное понятие, как представление с комплексом внушенных условностей, понемногу теряет власть над нашей реактивностью и эмоциями — после многолетнего использования описанных выше приемов, то ее присутствие снаружи становится отчетливым и подлинно угнетающим.

Именно в этой ситуации "смерть за левым плечом" почти перестает быть метафорой. Она сковывает и источает холод. Если на той стадии, когда мы работаем с тоналем, она стимулирует и выступает в роли советчицы (мудрости), то здесь она парализует и является воплощенным безмолвием. Можно сказать, что смерть здесь — реальная Сила, пучок эманаций, излучаемый спектром органических существ. Каждая волна накатывающей силы, рвущейся в "просвет" нашего кокона, несет с собой эхо океана смерти. Это — последний барьер, и его в человеческой позиции просто невозможно преодолеть.

К счастью, давление Смерти становится невыносимым лишь на самых продвинутых этапах толтек-ской безупречности. Природа даже здесь снисходительна к искателям Трансформации, подтверждая древнюю истину всех учителей духовности: мир ставит перед нами только те преграды, которые мы способны преодолеть.

Поэтому я скажу то, что, возможно, обескуражит новичков — нагуальный страх смерти побеждается целенаправленным смещением точки сборки.

На самом деле, все не так уж недостижимо. Когда тональ достиг нужного уровня чистоты, и все формы страха смерти, присущие "описанию", перестали выкачивать из него энергию, происходят две удивительные вещи, неразрывно связанные друг с другом. Во-первых, толтек начинает чувствовать накатывающую силу, ибо его "просвет" стал шире, а общая чувствительность возросла. (Эти новые ощущения могут поспособствовать обретению воли. Возможно, дон Хуан, сосредоточивший внимание Карлоса именно на этих идеях старых магов, надеялся обратным путем спровоцировать у своего ученика ускоренную трансформацию страха смерти и поставить его на путь воина окончательно и бесповоротно.) Во-вторых, вместе с накатывающей силой воин открывает давление всеобщей органической смерти. И его точка сборки, подталкиваемая большими эмана-циями, бежит в то место, где дыхание органической смерти ослабевает.

Эта новая позиция точки сборки не обязательно должна собирать мир неорганических существ или еще какую область второго внимания, куда эхо смерти почти не доносится. Довольно и того, чтобы форма кокона изменилась так, как это не свойственно ни одному из нормальных органических существ, обреченных на разрушение.

Дон Хуан рассказывал Кастанеде, что у неорганических существ коконы имеют "трубчатую" форму. Не знаю, как там насчет "трубчатости" в буквальном смысле слова, но то, что они обладают гораздо большей проницаемостью для внешних энергопотоков, — это можно заметить даже при самом поверхностном с ними знакомстве. Но и среди органических структур есть существа с высокой проницаемостью. Начиная с бактерий и амеб вплоть до ряда растительных форм — вроде грибов или водорослей.

(Особенно поражают воображение грибы — их энергетические тела огромны, а их каналы энергообмена почти полностью открыты планетарному полю Земли. Более того, если у человека, млекопитающего, большинства позвоночных, даже у растений — стержень кокона может быть только один, то энергетическое тело грибницы, в зависимости от насущных энергетических потребностей, разрастаясь, постоянно формирует все новые и новые "стержни". Любопытно, что псилоцибино-вые грибы при этом имеют, возможно, самую большую скорость энергообмена, исключительную плотность кокона и, к тому же, чаще других меняют форму энергетического тела. Изменчивость формы — это вообще одно из преимуществ грибной жизни, но наши псилоцибиновые "поганки" просто фонтанируют. Остается пожалеть, что мне так и не пришлось видеть живую строфарию или классическую Psylocibe mexicana. Не связана ли их способность вырабатывать психоактивные триптамины с необычной активностью энергетической формы?)

Все эти (вполне органические) существа не сталкиваются со смертью, а если все же сталкиваются, то не хранят в себе энергетической "памяти" о ней. И воин, убегая от позиции давления, приходит к структурным трансформациям кокона, напоминающим тех "бессмертных", что обитают в одной полосе вместе с нами. У него активизируется целая сеть каналов, по своей мощности способных конкурировать с "просветом", а его энергетическая связь с Землей многократно возрастает.

Во многих случаях позиция точки сборки, отвечающая новой структуре поглощения и распределения энергии, близка к позиции повышенного осознания. Специальные неделания и остановка внутреннего диалога доводят процесс до конца, и позиция повышенного осознания становится как бы "второй родиной", так как достигается регулярно. И эта эволюция на данном этапе уже необратима.

Вообще-то локализация точки сборки внутри кокона — это в некоторой степени условность. Во-первых, потому что пространство на уровне видения энергетических структур воспринимается неоднозначно, всегда демонстрируя условность развертки сигналов в аппарате интерпретации. Во-вторых, потому что сверхсложная топология энергетического тела обусловливает механизмы влияния точки сборки, которые невозможно напрямую привязать к рисункам и даже трехмерным моделям. И в третьих — а кому это, собственно, надо? Только видение может объяснить, как именно связана конкретная позиция ТС с трансформационными процессами в психоэнергетике субъекта. Но каждый практик идет собственным путем, и, возможно, информация о точной позиции точки сборки кому-то покажется важной.

В описанном выше состоянии ухода от давления органической смерти точка сборки поднимается к основанию шеи, устанавливается на центральной линии (за позвоночником) и погружается почти на целую ладонь, считая от поверхности энергетического тела. Если она продвинется вглубь еще чуть-чуть, толтек переключится на повышенное осознание.

Для этой позиции характерно а) отсутствие естественного для любого человека правого смещения ТС, а значит, затрудненность вербально-логического мышления, б) экстремальная активизация вершины кокона (центр макушки) в режиме поглощения, в) неожиданное включение каналов энергообмена, которые прежде не работали — вдоль обеих ног, перед верхней частью фронтальной пластины (грудь и горловой центр, который обычно излучает, а не поглощает), перед лицом.

Ничего удивительного, что в этой позиции вы ощущаете неожиданную близость к растениям, обостренно чувствуете Землю и солнечный свет. Волны, идущие из области просвета, не теряют плотности, но становятся как бы более упорядоченными. Короче, это новый взгляд и новое ощущение существа, практически полностью трансформировавшего страх смерти. Накатывающая сила, которая несла активную тревожность, неустойчивость и чувство грядущего разрушения, теперь несет рост и изменение.

Давайте рассмотрим возможные изменения в самоощущении тоналя бесстрашного толтека упоря-доченно. Здесь также будут учтены психоэнергетические процессы, но лишь схематически и в той степени, в какой они влияют на мироощущение воина целиком.

Прежде всего, изменения, о которых сейчас пойдет речь, не наступают сразу же после трансформации комплекса. Они уже есть и их как бы нет. Ибо тональ (суть которого — консерватизм во всех впечатлениях) не допускает к осознанию феномены, откровенно чуждые стандартному описанию как внешнего поля, так и себя (последнее даже более важно). Отсюда в течение некоторого буферного периода мы чувствует неясное присутствие перемен, но не в состоянии понять, каких именно перемен. Происходит это следующим порядком.

(1)Общее возрастание чувствительности. Поскольку чувствительность энергетического тела не распознается, она интерпретируется как накатывающее давление.

"Просвет" расширяется и значительно снижает частоту пульсаций. Вся фронтальная пластина испытывает волны энергетического возбуждения. Источником таких волн является не только "просвет" (центр пупка), но и область промежности, которая принимает сильные импульсы от планетарного поля. Центр фронтальной пластины — солнечное сплетение, сердечный центр подвергается мощным атакам сенсорных импульсов, вызванных возмущениями пупочной и тазовой области. Иными словами, сердечный центр пребывает в состоянии фонового напряжения, идущего изнутри. Этот момент важно понять. Проблема в том, что solar plexus, как правило, предназначен для получения волн от среды. Фокус его энергетического внимания — другие люди, их настроения, эмоции, намерения, их сила или слабость. Но в случае трансформации страха смерти сердечный центр начинает волноваться по причине нестабильности собственного кокона, что влечет за собой весьма специфическое галлюцинирование.

(2)Метаморфозы социальных чувств. Толтеку начинает казаться, что изменились чувства окружающих его людей. Во-первых, эти чувства (отношения) стали значительно менее определенными.

Отсюда сам образ окружающих становится неоднозначным. При этом повышенное качество осознания вызывает впечатление ясности, иногда даже откровений по поводу мнений на ваш счет, оценок, эмоций и т. п.

Важно понять, что это ничем не подобно паранойе. Ощущения подлинны, вводят в заблуждения наши оценки обретенных впечатлений. Если толтек наделен мудростью, то он быстро понимает — люди никакие (не в смысле философской концепции, а в смысле конкретных отношений в его адрес). Они и раньше не так уж любили его, не так уж ненавидели. Человек только формально погружен в социальные взаимодействия, даже здесь, на самом главном его поприще, преобладают автоматизмы и шаблоны, за которыми чаще всего стоит скука. Поэтому, когда воин чувствует, что раньше люди принимали его, а теперь повернулись к нему спиной, — это обычное галлюцинирование, вызванное напряжениями в солнечном сплетении.

Усиление ЧСВ. Второе следствие трансформации страха смерти парадоксально. Когда волна возбуждения фронтальной пластины достигает горлового центра, ЧСВ как бы усиливается. Толтек становится надменным — окружающие вызывают у него брезгливое отвращение, они суетны и никчемны, и таковы все их дела. Психологически кажется, будто победа над страхом смерти сделала тебя выше остальных людей, ты — лучше, более того, ты — избранный. (Ср. с описанным выше "комплексом Зверя" — здесь можно найти его корни.) Потакая себе в молчаливой гордыне, толтек на самом деле всего лишь перенаправляет обретенный избыток энергии. Сила уходит через горловой центр. Как вы понимаете, для этого совсем необязательно разговаривать. Метафорически выражаясь, горделивое молчание — всегда разговор о собственном превосходстве с самим собой. Это — ловушка на пути безупречности.

Нисхождение безмолвного знания. Наконец, третье следствие трансформации страха смерти — откровения безмолвного знания. Она усиливается всякой медитацией, любой остановкой внутреннего диалога, неделанием. Но даже без использования медитативно-технологических "ключей" откровение нисходит на вас — точно так же, как нисходило на апостолов в виде Духа Святого. Если ЧСВ и жалость к себе не трансформированы надлежащим образом, если дисциплина практикуется фрагментами на свой вкус, а не в той необходимой целостности, которой учил Хуан Матус, откровение становится экстазом, а потом вызывает печаль, подавленность, скорбь.

Пока вы остаетесь человеком, Знание о сути бытия, об уродливости окружающих людей, о грядущем тупике Истории, о вашей исключительности и единичности — приносит не радость, а безысходное отчаяние. Вы покинули гнездо для того, чтобы узнать про никчемность своего вида, про бесконечную чужеродность открывшихся вам просторов? "Нет мне гавани, нет мне приюта..." — повторял Карлос. А Нагваль учил его: "Это только слова". Конечно, только слова — для тех, кто трансформировал чувство собственной важности и жалость к себе.

Вот и еще одна причина, поясняющая, почему воин должен делать все одновременно. Наша психоэнергетическая структура сложна — в ней не найти изолированных элементов, и благотворная сама по себе трансформация одной лишь области ЭТ может навредить целостности и даже погубить ее.

Поэтому дальше речь пойдет о двух других базальных комплексах, формирующих вместе со страхом смерти единый канат, который удерживает нас на привязи и порабощает нас. А ведь нам нужна свобода для странствий в океане нагуаля. Его ветер уже ощутим, и мы уже бесстрашны — только гавань все еще держит нас, та самая гавань, о которой говорил Карлос Кастанеда.

Глава 4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Если страх смерти — это главный компонент тоналя, оберегающий режим восприятия, позицию точки сборки и, следовательно, выживаемость биосоциального существа, то чувство собственной важности (ЧСВ) — опора и стержень нашей социальности.

Зачатки этого чувства можно найти у всех высших млекопитающих, живущих коллективной жизнью. Конечно, у животных все это устроено немного иначе, но основные сценарии эмоционального реагирования проследить можно. Они, как и люди, испытывают гнев, зависть, ревность, они готовы бороться за ту или иную социальную позицию. Нет гориллы, которая не хотела бы стать вожаком стаи. Нет моряка, который не мечтал бы стать капитаном. Не правда ли, мы похожи?

Однако человеческий тональ много сложнее тоналя волка или обезьяны. Проблема в том, что люди опираются на чрезмерно развитую семантику. Чувство собственной важности — чувство семантическое. Оно состоит из символов, значений, ценностей и целей, поощряется и подавляется условными знаками.

Можно сказать, что ЧСВ — это разросшаяся в семантическом поле человека манифестация "со-циополового контура" (по классификации Тимоти Лири). Непосредственно к нему примыкает "чувство безопасности" — импринт, общий для страха смерти и исполнения роли — но получивший общественную окраску. Проще говоря, "роль" исполняется по двум глубинным причинам 1) чтобы обеспечить собственную безопасность, 2) чтобы получить максимальный доступ к самкам своего вида и сделать свою генетическую линию доминирующей.

Если говорить о животных, то они прекрасно справляются с этой незамысловатой задачей. Те, что сильнее, ловчее и привлекательнее, становятся вожаками, успешно размножаются, получают больше пищи и самые удобные места для устройства нор (берлог). Слабые, неказистые и глупые — вымирают, хоть никто не называет их неудачниками.

Понятно, что с человеком все обстоит не так. Я упомянул животных по одной причине — чтобы мы увидели изначальный примитивизм чувства собственной важности. Оно начинается с простых целей. И декларируется лишь двумя лозунгами, которые мы давно вытеснили из своего сознания: "Я — хозяин территории (пищи, самки, норы или берлоги)" и "Я — вожак данной группы (получаю больше всех и отвечаю за остальных)". Животная социальность становится фундаментом человеческой социальности.

Эти базальные чувства обретают плоть под влиянием главного содержания человеческого тоналя — ментально-манипуляционного. Ибо в нашем сообществе ценность имеют навыки, умения, знания. Мы хотим быть осведомленными и специализированными существами. Мы построили знако-во-символьную цивилизацию. Физическая сила, ловкость, мудрость охотника и земледельца утратили свое значение. Ведь мы живем в системе опосредованных отношений с внешним миром. Отношения опосредованы набором знаний и соответствующих умений.

Никто не ждет от президента страны особой ловкости в погоне за дичью. Никто не ждет от программиста умения выращивать большие урожаи зерновых. Даже простой водопроводчик не обязан уметь ставить силки на зайцев или ходить с рогатиной на медведя.

Мы невероятно далеки от природной среды, где живое благодаря своим стремлениям становится более живым. Мы живем в мире знаков, в мире семантики. Поэтому человеческое чувство собственной важности не имеет прямого отношения к выживаемости — более того, оно не имеет отношения ни к чему Реальному, только к отношениям между людьми — бесконечно искусственным, условным, химерным.

Безусловно, человеческая ментальность — образование позднее. Значительная часть популяции с ней до сих пор не свыклась — т. е. не постигает, но учитывает. Это как любой крестьянин хотел бы выучить сына на профессора — ему непонятно, зачем, но он убежден, что это хорошо и вызовет уважение односельчан. Ментальность (т. е. освоение символьно-абстрактного мышления) в нашей модели цивилизации обеспечивает исполнение социальной и социополовой роли. Сколько людей бросило бы учиться в наших университетах, если бы им просто сказали, что плотником быть более почетно, чем профессором!

Это — символы, это социальные ценности, это — фундамент нашей технологической жизни. Никакой кризис и никакая революция не могут изменить данного положения дел. Главное знание цивилизации — ментально-манипуляционное, и это не зависит от жалования, от сиюминутных общественных приоритетов. Это — парадигма цивилизации как таковой. Программист "лучше", чем комбайнер. Ядерный физик "лучше", чем копатель могил на городском кладбище. (Независимо от зарплаты.) А почему, собственно?

Потому что общество делает само себя не с помощью охотников и гробокопателей, а с помощью ученых, специалистов и руководителей. Это заложено в самой модели. Нередко успешный бизнесмен, заработавший целое состояние, продолжает завидовать какому-нибудь биохимику, который за всю свою жизнь ничего не видел, кроме пробирок и единственного микроскопа. Потому что ранний импринт социальной роли у этого бизнесмена заключается в умении делать то, чего другие делать не умеют. Ментальное умение служит исполнению социальной (цивилизационной) роли. Любое иное умение бесплодно и бессмысленно. Конечно, мы ловко обманываем сами себя — недаром сотворили цивилизацию знаков и символов! Мы можем сказать, что высший смысл человека — "делать деньги" или "возглавить социальную структуру". Более того, мы способны в это поверить. Люди могут быть удивительными чудаками — всю жизнь потратить на собирание марок, на построение домиков из спичек, на отращивание ногтей или волос. Но суть проблемы от этого не меняется — мы хотим делать нечто важное, чтобы испытать гордость за свое имя, свой род, свое участие в миротворении.

Наши попытки найти место или просто достойное выражение лица в мировом процессе, не нами начатом и не по нашим правилам, — вот реальная суть чувства собственной важности. Масштаб может быть самым разным, как и уровень притязаний. Один стремится быть вождем народов, другой — хорошим отцом или мастером по починке стиральных машин.

Так или иначе, двигателем всех социальных действий оказывается чувство собственной важности. Именно это чувство создает культуру, социум, цивилизацию. Его детище -образ себя и личная история. Его сила — озабоченность собственной судьбой. Его конечным продуктом становится полноценное эго.

Следует верно понять масштаб трансформационного замысла толтеков — избавить человека от ЧСВ, значит лишить его роли в человеческой цивилизации. Для социального мира это даже страшнее, чем победа над страхом смерти. Это вовсе не христианское смирение, это — игра, где каждый имеет возможность попробовать себя в любой роли. Огромная сила, которая поддерживала ЧСВ, никуда не исчезает — она просто получает бесчисленное множество выборов, ролевых игр, она делает нас разными и подлинно свободными. Условность роли резонирует с условностью самого человеческого мира — в такой ситуации возможно все.

Лозунг этой трансформационной игры — "нет ничего более важного, чем остальное ". Ниже мы подробно рассмотрим суть импринтов, лежащих в основе чувства собственной важности. Но сначала необходимо понять специфическую сложность перехода из мира важных символов и знаков в мир широкий и неопределенный.

Личность, трансформировавшая ЧСВ, становится проще. Это парадоксальная простота, поскольку она приносит с собой новые ощущения и восприятия, новые нюансы и перспективы, особое несоциальное пространство подлинной жизни. Здесь можно много говорить об измененной психоэнергетике и перцептивных феноменах. Мир-вне-человека демонстрирует насыщенность своего бытия. Вы обретаете чуткость, которая прежде маскировалась непрерывными заботами о важном.

Однако социальная часть личности, несомненно, становится более однородной. Противоречивые мотивы и стремления, тревоги, суть которых направлена на подтверждение себя и опровержение другого в социальной игре — все это обретает одинаковую степень условности. Выражаясь фигурально, повседневная красота солнечного заката и пыльные невыразительные пейзажи становятся предметом более пристального внимания, чем поиск признания и уважения в компании самовлюбленных попутчиков. Осуществить выгодную сделку, подняться по служебной лестнице, получить научную степень, соблазнить надменную красотку — это принципиально подобные действия. Это наше "делание", привычное, однообразное. Это — повторение самого себя. Даже пристальное наблюдение за ползущим жуком в этой ситуации становится "неделанием", проходом в иной, более широкий и свободный мир.

Искусство толтека заключается в том, чтобы на фоне удивительного открытия Большого Мира, лежащего за стеной чувства собственной важности, его заманчивой свежести, его новизны и странных тайн, личность не стала пассивной, не обратилась к созерцательности, отказавшись совершать любые социальные усилия и поступки. "Игра" продолжается, она лишь меняет свое качество. Более того, она ведет к иным результатам.

Как это происходит? Социальное действие теряет свою самоценность. Этот прискорбный факт заставляет критиков нагуализма и защитников общественных интересов усматривать здесь потенциальный вред. Ибо если утрачена искренняя вера в абсолютную важность общественного бытия, то как социум обеспечит себя энергичной поддержкой индивида? Естественным кажется вывод о полном безразличии людей, лишенных ЧСВ, к дальнейшей деятельности, грядущей остановке истории и массовом бегстве бывших граждан в пещеры, пустыни и поля.

В случае религиозного искания так и случается. Но для толтека социальное действие не исчезает, оно всего лишь становится действием экзистенциальным. Безупречный воин совершает усилие в качестве упражнения по развитию внимания, восприятия и самоконтроля. Более того, он знает, что только взаимодействие с общественными людьми, этими рабами эго, дает необходимый навык по управлению собственной энергией и режимом перцепции.

Эффективность межличностных взаимодействий в толтекском знании оказывается критерием развития в области сталкинга и безупречности, без которого на определенном этапе невозможно обойтись.

Во-первых, это постоянный тест на трезвость и критичность мышления. Человек, следующий Путем Воина, не имеет права казаться "странным", "чудаковатым" или эксцентричным. Концепция стирания личной истории требует, чтобы вы не привлекали к себе специального внимания. Свобода нуждается в незаметности. А что может быть незаметнее, чем человек, идущий вслед за остальными путем стандартного социального реагирования и поведения? Невольно напрашивается аналогия с просвещенным китайцем, который, живя в Поднебесной, считал себя гармоничным существом, если внутри был человеком Дао, а снаружи — уважаемым конфуцианцем. Точно так же дон Хуан хотел, чтобы его ученики были снаружи тоналем, а внутри — нагуалем. Чтобы показать искусство своего контроля, он, как вы помните, даже красовался перед Кастанедой в специально сшитом на заказ костюме. Иными словами, чтобы освободиться от мира тоналя, надо искусно исполнять навязанные тоналем роли, ни на миг не забывая про их бесконечную условность.

Во-вторых, эффективность межличностных взаимодействий имеет чисто техническое обоснование. Рассуждая про искусство сталкинга, дон Хуан уделил особое внимание проблеме маленьких тиранов. (Подробнее я еще скажу об этом в соотв. главе.) Если мы вдумаемся в суть отношений с себе подобными, то быстро поймем: "Почти все окружающие нас люди так или иначе исполняют роль маленьких тиранов." Лишь самые близкие в духовном и эмоциональном плане люди могут стать редким исключением из этого неприятного правила.

Таким образом, хоть социальная мотивация и теряет свою актуальность для безупречного воина, он по-прежнему активен и следит за эффективностью своего поведения. Условности социума не так просты, как может показаться, они требуют развитого внимания и повышенной бдительности. Это требования энергии первого кольца Силы, которые невозможно игнорировать, — иначе свобода превратится в забвение, а расширенное восприятие — в непрерывную галлюцинацию.

Вот почему бытие в среде общественных игр и социальных символов сопровождает воина до самых высших уровней Трансформации. Дон Хуан называл это состояние контролируемой глупостью. Карлос узнал об этом приеме только после признания самого Нагваля, иначе он никогда не усомнился бы в социальной эффективности дона Хуана, исполнявшего роль шамана-учителя. С таким же успехом можно исполнять роль профессора Калифорнийского университета или агента по продаже недвижимости. Социум не пострадает, скорее уж, выиграет, ибо приобретет подлинно эффективного участника общественного процесса.

Чувство собственной важности — не просто наша воплощенная социальность. Оно оказывает весьма значительное влияние на все устройство нашего тоналя, по сути структурируя пузырь восприятия, и определяет конституцию нашего энергообмена.

Очень важно понять эти два момента, поскольку мы привыкли считать ЧСВ чем-то вроде гордыни, источника субъективных оценок самого себя и других, а также предрассудков по поводу отношений с социальной средой. Все это так, но это лишь верхушка айсберга, скрывающая нашу сущностную порабощенность миром первого внимания.

Чувство собственной важности — это генератор все системы координат для нашего поля восприятия. Если страх смерти ограничивает и консервирует нашу энергетическую форму, то ЧСВ, опираясь на закупоренную страхом "консервную банку" тоналя, строит внутри нее систему блоков, комплексов, определяет центр и периферию, важное и второстепенное. Чувство собственной важности — это строительный материал, определяющий размеры и консистенцию "кирпичей", это наполнение формы.

Тональ, в котором нет ЧСВ, практически пуст. У него есть лишь внешние границы и бесконечное стремление восприятия повторять само себя. Это — каркас, сотворенный страхом смерти. В таком аморфном поле пребывают многие виды животных. Здесь нет (или почти нет) символов, внутренних координат, в поле которых возможны внутренние эволюции — только наслаждение и боль, пища и голод, размножение и смерть. Если страх смерти обеспечивает наш гомеостазис, то ЧСВ наконец-то делает нас людьми — теми противоречивыми существами, которые, по словам дона Хуана, вызывают ужас и восхищение одновременно.

ЧСВ — стержень личности и фундамент ее мотивации в человеческом мире. В этом чувстве кроется поистине гигантская сила, которая придает законченность человеческой форме. Это — самый сильный наркотик, поскольку нет ничего, вызывающего более мощную и почти непреодолимую зависимость. Почти любое социальное действие мотивировано чувством собственной важности — ради этого сомнительного "кайфа" мы работаем и живем, богатеем и творим, гонимся за политической властью или за престижными приятелями. Именно по причине ЧСВ мы все — конкуренты на этой маленькой Земле, какие бы формы эта конкуренция ни принимала — от самых возвышенных, приличных и благородных, до низменных, беспринципных, отвратительных.

Просто в какой-то миг маленький монстр в нашей голове говорит: "Этого я хочу, а этого — не хочу. Это — важно и приятно, а это — никому не нужно и толку от него никакого." Это — перцептивная позиция, внушенная вечно воспроизводящим себя социумом. Это — позиция восприятия, построенная на условностях, нацеленная на условности, искаженная и извращенная одним великим гипнотизером по имени "общество".

Данная позиция целиком построена на символах. Кусок желтого металла или бумажка с изображением какого-нибудь президента оказывается ВАЖНЕЕ привязанности или благодарности, здоровья, покоя, самого человека. Диплом, аттестат, статья в журнале, собственное имя на лавке автозапчастей, счет в банке — за все это можно пожертвовать не только достоинством, но даже свободой. (Иногда за это способны убить.)

Это — наша система координат. С течением жизни она становится все подробнее и сложнее. Каждый пункт включает в себя подпункты, категории превращаются в разветвленные системы оценок. В конечном итоге внутри поля нашего восприятия не остается ни одного объекта, который не был бы помечен согласно придуманной шкале чувства собственной важности. И это вовсе не абстракция, которую мы держим в затылке про запас, — это непрерывная цепь подтверждений или отрицаний, от которой зависит сила (слабость) любого конкретного восприятия.

Мы в первую очередь воспринимаем то, что важно; неважное мы чаще всего не замечаем совсем. Любому ясно, что нет вещей важных или неважных помимо человека. Именно чувство СОБСТВЕННОЙ важности программирует важность окружающих полей восприятия. Это правило универсально. Оно распространяется даже на самые мелкие пустяки, хотя мы сами можем этого не замечать, ибо значительная часть подобной селекции воспринимаемого осуществляется бессознательным.

Наш мир "важного-неважного" чрезвычайно искусственен. Вот почему даже простой "разговор с растениями" вызывал у Кастанеды сначала полное недоумение, а потом нервный смех. Координаты "важности" заданы слишком жестко. Лишь на первый взгляд кажется, что это — обычные предрассудки, которые легко преодолеть.

Попробуйте для начала просто прилечь на тротуаре, безмятежно разглядывая снующих туда-сюда людей. Или написать у себя на лбу "дурак" и прогуляться по центру города... Как вам это понравится? А ведь это самые простые примеры игнорирования чувства собственной важности. Никто вас не убьет, не посадит в тюрьму — но даже такая лихость станет серьезным испытанием для вашей безупречности.

Структура всего нами воспринимаемого — результат чувства собственной важности. За исключением самых фундаментальных параметров, определяющих биологическую выживаемость, все остальное — проекции ЧСВ на воспринимаемый материал. Фокус внимания (прежде всего, непроизвольного) всегда совпадает с областью "самого важного" в мире социальных координат. Размеры, форма и длительность — все подвергается здесь определенной интенсификации. Ибо ошибка тут, по мнению социального тоналя, может быть почти фатальной.

Обратите внимание, что страх безумия (о котором мы коротко сказали в связи со страхом смерти) в большинстве случаев имеет вполне социальный подтекст. Ибо страшит не безумие как таковое, страшит утрата адекватности, т.е. утрата социальной роли. Безумие отступает на второй план. Любой невротик, который хоть раз испытывал приступ лиссофобии, знает, что наедине с собой он переживает данную фобию иначе (если его не преследует страх одиночества, то лиссофобия как бы отступает). Ужас безумия сильнее всего преследует человека, когда он думает о восприятии окружающих. Для них он всегда должен оставаться адекватным.

Контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — стала поводом для недоверия и подозрительности. Никого не интересует на самом деле, что происходит у вас в голове. Просто сделайте вашу паранойю (фобию, навязчивость) незаметной для социума.

Основатели нейролингвистического программирования Гриндер и Бэндлер в своем подходе прямо-таки проповедовали подобный цинизм. (Например, если ваш клиент — шизофреник и слышит "голоса" из электрической розетки, просто научите его "общаться" с этими голосами незаметно, чтобы они не влияли на его поведение. Стоит убедить его скрывать свои "контакты" с розеткой — считайте, пациент здоров. И в самом деле, а что еще нужно?) Главное — не потревожить ядро чувства собственной важности.

Вы страдаете фетишизмом и коллекционируете ношеные колготки, которые выбрасывают на свалку? Не беда — просто делайте это так, чтобы вас не поймали, и будете успешно возглавлять министерство.

Наша цивилизация достигла порога собственной условности. Шизофреники и аутисты открывают этот факт самым непосредственным образом. Они знают, что могут делать все что угодно, пока их не поймали. Пока их не обвинили в нарушении правил. Психиатры прекрасно об этом осведомлены. Эти пациенты механически воплощают идею чувства собственной важности — чувство роли, исполнение которой должно соответствовать принятым правилам. Их осознание разрушено, и они больше не живут для самих себя. Оставаясь наедине со своей психикой, они превращаются в животных.

Нормальный социальный индивид напоминает шизофреника. Он тоже не живет для себя, он — ходячая функция, набор поведенческих программ. Он — чувство собственной важности, которое ставит перед собой адекватные цели и добивается их адекватными средствами. Например, он желает стать президентом торговой фирмы — и это становится содержанием всей его жизни. Все измеряется этим, все служит этому. Когда никто не видит, он упивается мексиканскими сериалами или собирает открытки с изображением бейсболистов. Разве этот человек не шизофреник? Его осознание точно так же сужено до минимума, он точно так же различает "правила" и "личную жизнь", а главное — он так же бессмысленен во всех отношениях. Он — только совокупность ролей: сотрудник фирмы, муж, отец, филателист, душа компании среди таких же, как он (так как знает несколько анекдотов и может много пить, не закусывая). Кроме того, ему, как и всякому шизофренику, никогда не хватит духу трезво взглянуть на самого себя.

Помните прекрасную притчу Кастанеды про крестьянина, который всю жизнь ухаживал за кукурузным полем, доставшимся ему в наследство от отца? Дон Хуан еще сказал, когда послышался волчий вой, что это воет "тот самый фермер". Это и есть сущность чувства собственной важности. В нем нет никакого величия, как думают некоторые, оно не зовет к великим свершениям, которые всегда — удел одиночек. В массе своей это просто рабство. Безоговорочная порабощенность собственной ролью, которая имеет в принятой модели мира некое специальное значение, или важность. Всякий раз, когда вы говорите себе, "я должен быть строителем (механиком, профессором, оленеводом), потому что так делают другие, чтобы прокормить семью, вырастить детей, построить дом и т. д. и т. п." — это чувство собственной важности. Это ваша тюрьма, где все содержания восприятия заранее обусловлены, их цена назначена, все распределено, мир завершен. "Пузырь восприятия" закрылся.

Это чувство может расширяться и, наоборот, сужаться. Оно может захватывать частности и строить модели до бесконечности, а может избавиться от пустой и вредной символики, оставив для переживания одну лишь суть.

Экспансия чувства собственной важности порождает гнетущее чувство озабоченности собственной судьбой.

Редукция (сужение) чувства собственной важности устраняет все социально обусловленные компоненты и обнажает "внутреннее Непостижимое", которое заставляет нас признать (а главное, почувствовать), что "человек — это Тайна". Отсюда возникает особое ощущение, которое дон Хуан назвал "уважением к человеческому духу".

Подобное уважение — совершенно не-социально. Оно никоим образом не связано со статусом или ролью, с успешностью или безуспешностью в реализации собственной судьбы, с системой оценок и координат в социальном пространстве. Оно отталкивается от универсальной доступности человеческого осознания Абстрактному, Бесконечному. Дон Хуан как-то указал Кастанеде на нищих индейских детей, которые рылись в мусоре, и сказал: "Каждый из них может стать человеком знания". Презрение или жалость здесь неуместны. Перед лицом Реальности все мы равны — вплоть до заключительной схватки со смертью.

Апофеоз уважения к человеческому духу — Любовь. То, что нагуализм через безупречность культивирует бескорыстную Любовь к миру, Земле, Природе, — совершенно очевидно. Любовь к людям, однако, — дело иное. Ибо социальный человек, как правило, демонстрирует искаженный и уродливый мир эго, мир маленького человеческого тоналя, которому нет никакого дела до прекрасной Реальности-снаружи. Разглядеть за этими деформациями, за этим убожеством сокровище осознания — вот где нужна высокая безупречность. Понять условность ограничения условного мира — это достижение по-настоящему широкого и чистого восприятия. Рано или поздно это чувство приходит, и тогда видение человеческого мира все ставит на свои места. Понятно, что здесь нет ничего от сентиментального умиления и слезливого потакания сирым и убогим. Это — понимание и принятие человеческого уродства наравне с его красотой. Его не объяснить и не описать. Факт осознания свидетельствует сам себя и не нуждается в описании.

Скованность восприятия и энергии, которую вызывает ЧСВ, поистине масштабна. Здесь, благодаря особому механизму перераспределения психических напряжений, скрывается огромная сила. Поэтому любое потрясение основ системы чувства собственной важности генерирует богатейший спектр эмоций. Из трех базальных комплексов ЧСВ — самое продуктивное. Страх и жалость намного проще.

Вот лишь небольшая часть из того списка эмоциональных реакций, которые характерны для чувства собственной важности:

Уважение; гордость; признание; благодарность — инстинкт "приятия".

Надменность; злоба, ненависть — инстинкт "неприятия".

Зависть; ревность; жадность; желание владеть — инстинкты "хозяина территории".

Униженность; ничтожность; преклонение; стеснительность; желание подчиняться — инстинкт "подчинения".

Честолюбие и тщеславие — инстинкт "борьбы за территорию".

Весь этот многообразный эмоциональный спектр сильно влияет на восприятие, выполняя роль строительного материала для большей части "матрицы тоналя". Благодаря этой энергетической подпитке существует центр тоналя в виде самого важного элемента — Я, или образа себя. Благодаря ей же формируется стандартная проекция себя во времени. Подумайте: как мы воспринимаем себя в прошлом, настоящем и будущем? Только как череду важности — неважности.

Перепросмотр особенно ярко обнажает этот принцип.

Мы существуем во Времени как постоянно возрастающая важность — это оптимальная позиция для личности. Мы исполняем роль, в которой следующая сцена важнее предыдущей, подтверждает наши достижения, закрепляет их и поднимает нас на следующую ступень воображаемой лестницы.

Если мы осуществили значительную часть своих притязаний, то согласны неопределенное время ограничиться простым подтверждением. Время выступает в роли фиксатора — и чем меньше наша уверенность в исполненности роли, тем чаще мы ищем ее подтверждения. С этой целью мы обращаемся к социальному окружению, совершаем различные поступки и ждем одобрительной реакции. Каждодневная активность такого рода выматывает, требует бесчисленных усилий — но социальный человек не в силах остановиться.

Третий вариант — это кризис и катастрофа. Если человек вдруг открывает, что его существование во Времени — не возрастающая, а убывающая важность, он становится глубоко несчастным. Утрата социального статуса, изменение роли в сторону менее значительной — все это повергает в шок даже в том случае, если это не связано с выживанием непосредственно. Чем абстрактнее достижения и лишения, тем проще заметить, до какой степени человек порабощен тональным миром символов. Директор становится простым инженером и впадает в тяжелую депрессию. Министра лишают должности и отправляют послом в Уганду. Главного ассенизатора лишают высокого доверия и отправляют чистить обычные нужники, хотя прежде он чистил лишь правительственные уборные. До какого абсурда бы ни дошло, человек искренне страдает.

Деструктивные эмоции пораженного ЧСВ ведут к ослаблению осознания и сильному сужению воспринимаемого поля. Пребывая в состоянии угнетенности, вы мало замечаете окружающую реальность. Внешние впечатления вообще теряют значение, становятся бесцветными и унылыми. На это стоит обратить специальное внимание. Дело в том, что обычный человек испытывает сковывающее влияние ЧСВ практически непрерывно. Только отобранные по признаку важности (прежде всего, социальной) сенсорные сигналы достигают осознания. Это — сигналы-символы, это знаки, которыми можно манипулировать и использовать их опять-таки для поддержания чувства собственной важности. Чувственные сигналы либо полностью блокируются, либо вытесняются на периферию собранного мира.

Энергетически это выражается в культивируемой инертности всей фронтальной пластины кокона. С другой стороны, этим обусловлена крайняя жесткость позиции точки сборки, поскольку важный для нас набор символов может быть собран и интерпретирован исключительно в заданном режиме восприятия. Мы бесчувственны и сосредоточены на сборке собственной важности. В этом крайне узком диапазоне мы постоянно реагируем на пустяки, строим из них все здание своей эмоциональной жизни, здесь — наша судьба. Сюда уходят все наши силы, из-за чего мы так ничтожны и переполнены мыслями о себе.

История базального комплекса "чувство собственной важности".

Все импринты, составляющие комплекс ЧСВ, — социальны. Это делает их сложными и способствует образованию масштабных констелляций. При перепросмотре в этом отношении наиболее четко различаются "ранние" символы-импринты и "поздние". "Ранние" импринты связаны с наиболее однозначными ситуациями и вызывают самые сильные и неуправляемые эмоции. Их сложнее всего трансформировать, но и число связей, ими образованных в нашем бессознательном, относительно невелико.

К "ранним" импринтам относятся:

(1) Импринт "хозяина территории ". Обычно он формируется в первые годы жизни и связан с конкуренцией за внимание родителя (матери или отца). О нем любят говорить фрейдисты, находя здесь причину "эдипового комплекса". Мы не станем, вслед за психоаналитиками, ссылаться на раннюю сексуальность, поскольку личная история индивида чаще всего ни в малейшей степени это не подтверждает.

Просто ребенок ведет себя, как любое коллективное млекопитающее, обретшее первый опыт роли. Если опыт показывает, что ты — центр группы, которому по статусу положено иметь больше внимания (ласки, ухода, пищи), чем другим, существо впервые на чувственном уровне знакомится с представлением о собственной важности. Какое-то время ребенок находится вне конкуренции — на его крик сбегаются взрослые, чтобы утешить малыша, мать чаще прижимает его к груди, чем мужа или более взрослых детей, за ним ухаживают, его ласкают и успокаивают. Он — хозяин территории.

В случае явного пренебрежения интересами ребенка еще в период младенчества, у него развивается инверсия импринта, которую можно сформулировать "я — чужой". Это может вызвать социопа-тические отклонения, аутизм в той или иной форме, выявить шизоидные черты, которые выражаются в бессознательном убеждении "я — вне правил". Все это наносит психологический ущерб. Личность с инверсией раннего импринта ЧСВ может быть лишена целого комплекса переживаний, в том числе жалости к себе и жалости к другим. Как правило, это ведет к явной или скрытой психопатологии. Не следует ожидать, что из такого ребенка вырастет личность, более способная к безупречности, безжалостности и Пути Воина. Чтобы трансформировать ЧСВ, его надо сначала вырастить и правильно сформировать.

Правильное формирование в данном случае — это постижение, что такое "хозяин территории", вместе с прилагающейся к роли системой координат. Иными словами, это установление иерархии важностей. Сначала ребенок находится на вершине пирамиды, но постепенно узнает, что существуют ситуации, когда он может оказаться на втором, третьем и даже последнем месте. Сопоставление позиций делает его тональ упорядоченным, обустраивает структуру.

Опыт этого импринта и следующих за ним констелляций обучает человека самому понятию "территории". Здесь (в данный момент, в данном окружении, в данной ситуации) я — самый важный, поскольку это "моя территория". Но меняется ситуация, приходят новые люди — взрослые и сверстники — и это уже другая "территория". Все это крайне важно, потому что из этих, казалось бы, простейших впечатлений формируется социальная сеть, пленником которой мы оказываемся во взрослой жизни.

(2)Импринт "подтверждения роли". Он формируется в момент борьбы за внимание, в момент посягательства на "территорию", узаконенную предыдущими импринтами. Констелляция импринтов на почве подтверждения роли может называться "импринтом манипуляции".

Это своего рода исполнение закона и справедливости. Проще всего объяснить на примере. Скажем, у ребенка 4 лет его сверстник отбирает любимую игрушку. Ребенок уже знает, что игрушка — это его территория. Он также знает, что сверстник, в отличие, например, от отца или иного авторитетного вожака, не имеет никакого права на данную игрушку (территорию). Его первая реакция обусловлена предыдущим импринтом — он попросту начинает кричать и плакать, призывая авторитетную фигуру навести порядок, восстановить его попранные права, его собственную важность. Однако поблизости никого нет. Ребенок понимает, что справедливости не дождешься, и начинает драться с самозванцем. В конце концов он возвращает себе отнятую игрушку, и с этого момента импринт подтверждения роли начинает работать. Отныне он всегда будет выражаться в гневе и агрессии, активном противостоянии сопернику -самозванцу.

Это лишь один из возможных вариантов. Бывают случаи, когда подтверждение роли впервые достигается хитростью, интеллектуальным превосходством, убеждением и т. п. Кондиционирование импринта может быть разным, но в любом случае подтверждение роли оставляет эмоциональный след на всю жизнь. Предпочитаемая модель поведения уменьшает число выборов, вынуждая действовать автоматически. Гнев и агрессия возникают раньше, чем осознание и планирование. Эмоция, источник которой давно забылся, импульс, успешность которого доказана мимолетной дракой в трех-четырехлетнем возрасте, продолжает давить на наши ощущения через 10, 20 и 30 лет.

(3)Импринт "ценность себя". Последний из ранних импринтов ЧСВ. Его смысл сводится к простому лозунгу — "мое существование доставляет радость ближним, я нужен им, без меня они несчастны".

Как правило, это принципиальное открытие собственной важности делает ребенок, у которого уже сложился начальный уровень самосознания. Для этого достаточно простой наблюдательности.

Тривиальные ситуации могут послужить триггером для такого импринтирования. Достаточно ребенку потеряться и вызвать этим серьезную тревогу у родителей, заболеть, даже просто надолго уехать (например, к бабушке), а потом увидеть, как радуются близкие его возвращению или выздоровлению, увидеть их тревогу, озабоченность или страдания. "Я ценен", "я любим", "я важен" — эти идеи могут затем беспощадно эксплуатироваться при малейшем посягательстве на чувство собственной важности. Депрессия, "уход в болезнь", угроза "уйти и все бросить", истерика и подчеркнутая несчастность — вот лишь немногие способы удовлетворить ЧСВ, которые часто бывают порождены импринтом ценности себя.

Конечно, ценность себя, как и импринт хозяина территории, может в определенных условиях превратиться в собственную противоположность, стать инверсией. Частичная инверсия ("я ничтожен", "меня никто не любит") — почва для затаенной и непрерывной жалости к себе. Такая инверсия возникает в том случае, если предыдущие импринты формировались нормально и подтверждались окружающими. Это так называемое "позднее разочарование". Оно всегда заключает в себе неосознаваемую надежду найти кого-то, кто завершит гештальт, подтвердит, наконец, вашу ценность.

"Позднее разочарование" часто приводит к необдуманным бракам, неразборчивости в отношении друзей, поиску безусловной реализации собственной важности в любой сфере жизни (т.е. там, где нет конкурентов, поскольку частичная инверсия импринта ценности себя, как правило, ведет к бессознательному страху перед любым соперничеством — не дай бог вновь убедиться в том, что ваша ценность невелика!).

Что касается полной инверсии импринта "ценность себя", то она выражает себя крайне деструктивно — мизантропия, злоба, патологическая завистливость, часто тотальное неверие в духовную и физическую любовь, мрачный цинизм и показное безразличие к мнению окружающих.

Если люди, страдающие частичной инверсией импринта "ценность себя", вопреки множеству психологических затруднений способны уравновесить свою личность, найти собственную нишу и, в конечном счете, даже направить свои усилия на Трансформацию, то полная инверсия импринта порождает неприятие себя в такой степени, что лишь два сценария удовлетворяют подобных субъектов: 1) разрушение окружающих и 2) разрушение себя. Они замкнуты на себе, полагают свое мрачное описание завершенным и неизменным; они не способны к самотрансформации. К несчастью, человеческая история иногда складывается настолько причудливо, что позволяет этим ущербным личностям возглавлять целые народы. Как известно, это приносит человечеству неисчислимые беды.

К поздним импринтам, формирующим чувство собственной важности, относятся сложные структуры и цепочки (констелляции импринтов). История ЧСВ во многом подобна истории самого описания. Начиная с некоторого уровня развития личности, единичные импринты осуществляют себя исключительно в рамках масштабных блоков описания. Если же учитывать, что каждый импринт и каждая констелляция импринтов в процессе личной истории обретает собственное кондиционирование, нагружается сопровождающими условными рефлексами и их последовательностями, то мы осознаем, что ЧСВ — самый объемный пакет поведенческих программ, построенных тоналем для осуществления личности в присущей человеку среде.

Поздние импринты ЧСВ — это две огромные группы констелляций: "роль" и "образ себя". В некоторых случаях они пересекаются, бывают тождественны друг другу, обмениваются схожими компонентами. Отдельные психологические школы по-разному толкуют сущность этих явлений и формулируют отличия между ними.

Ничуть не претендуя на исследование по психологии личности в академическом стиле, мы, тем не менее, вынуждены учитывать наличие самих феноменов и различать их — так как в практике перепросмотра это влияет на характер работы по трансформации чувства собственной важности.

Прежде всего, роль — это проекция ситуации межличностного взаимодействия. Это поведенческий сценарий, следование которому важно только в определенных рамках (также оговоренных ролью). Поэтому импринты роли часто обусловлены коллективными представлениями. Они могут опираться на традицию (этническую, культурную, социальную, гендерную или семейную). Личность, ее неповторимое своеобразие, здесь отступает на второй план.

Исторически роль древнее, чем образ себя. Скажем, первобытная община — это прежде всего совокупность ролей. То же самое можно сказать про целый ряд традиционалистских культур — средневековый феодализм, общины и страны, сосредоточенные на фундаментальном следовании религиозной морали и кодексу поведения. На этом уровне чувство собственной важности полностью сосредоточено на совокупности условных требований. Выбор роли часто не зависит от человека — роль достается либо по наследству, в связи с происхождением, либо автоматически следует из некоторых ритуальных действий.

"Ролевое" общество, которое по сей день большая часть человечества автоматически воспроизводит, — это общество, можно сказать, ритуальное. Эмоции и сам характер поведения регламентирован традицией и освящен доминирующей религией. Здесь чувство собственной важности привязано к человеку самым жестким и примитивным способом. Надлежащее исполнение ритуала — единственный способ реализации чувства собственной важности. Нарушение ритуала — самое страшное унижение, смерть личности, изгнание и позор.

В ролевом обществе трансформация ЧСВ возможна лишь на фоне тщательной маскировки, иначе она грозит практику смертельной опасностью. И в этом нет никакого преувеличения. Только на самых ранних этапах формирования социума можно было безопасно выходить из роли, и позволялось это одним шаманам — ибо они были посредниками между племенем и "миром потустороннего".

Современный мир (та цивилизация, в которой мы живем) отошел от жесткого исполнения ритуала, но переполнен атавизмами. Роль не исчезла, она стала условностью. Если в прежние века требовалась определенная смелость, чтобы просто признать — есть "пространство роли" и есть мое "личное пространство", то теперь это банальность, общее положение, которое никому не приходит в голову опровергать.

Жрец (монарх, военачальник) в древнем мире хранит свою роль, как святыню. Он не будет тайком есть мясо (если его религия проповедует вегетарианство), он не напьется (если его роль включает в правила жизни абсолютную трезвость), не станет проводить время в сомнительной и неблагородной компании. Когда такие вещи начали случаться, это послужило одним из первых знамений того, что "время близко" — ролевое общество разваливается изнутри.

Иными словами, именно роль была главным, и, по сути, единственным содержанием чувства собственной важности в течение веков или даже тысячелетий. С наступлением нового времени пространство, внутри которого роль оставалась безоговорочно важной, сокращалось. Принимая "либеральные ценности", европейский мир расширял "личность" и сокращал "роль". Сегодня роль, за исключением редких случаев, привязана к тщательно отобранному минимальному списку ситуаций.

Можно подумать, что в результате трансформация чувства собственной важности стала доступнее. Ничего подобного. Ситуация, напротив, заметно осложнилась, поскольку энергия ЧСВ перенаправила себя на поддержание "образа себя". Тональ в очередной раз проявил гибкость и этим еще больше закрепил описание мира.

Поскольку образ себя — это, так сказать, метароль, метапрограмма. Он работает в любой ситуации и свободно использует роли (незыблемые и абсолютные в прошлом) в качестве сиюминутных инструментов. Сталкиваясь с образом себя — этой вершиной психологической изощренности человека в методах собственного порабощения, начинаешь понимать, насколько проще работать с ролью.

Те толтеки, что полагают себя сталкерами, часто склоняются к ролевой игре. Ибо они инстинктивно чувствуют, что так проще, что здесь можно достичь более быстрого и очевидного успеха. Конечно! Ведь условность и ограниченность роли в современном обществе западного образца не требует доказательств. Она лежит на поверхности, и сталкеру остается лишь выследить некоторые автоматизмы, до которых еще не добралось его дремлющее осознание.

Но сущность трансформации ЧСВ сегодня лежит глубже. Основная масса психической энергии теперь расположена в "личном пространстве", или в пространстве личности, — там, где социальный человек, находясь в это время вне социума, продолжает думать о себе как центре системы социальных координат. "Образ себя" для себя и "образ себя" для других — вот любимые области размышлений. Вот ядро комплекса.

Вы можете сыграть юродивого, патологического лжеца, тупого забулдыгу или обычного бандита. Вы можете испытать окружающих и изучить их реагирование на различные роли — и все это не будет иметь никакого отношения к трансформации чувства собственной важности.

Потому что образ себя для себя и образ себя для других останутся неизменными. Вы скажете — ладно, образ-для-себя — дело тонкое, интимное, но образ-для-других должен измениться! Увы, нет. Ибо это не роль, а образ. Образ (кому бы он ни предназначался) никогда не бывает снаружи, он всегда внутри. Невидимый наблюдатель (абсолютное воплощение наших высших, экзистенциальных ожиданий) — тот самый "другой". И наш образ — для него. Если хотите, можно назвать его личным Богом, выросшим из тысячелетий человеческой социальности. Если вы практикуете толтекское знание, то Он — Единственный, Кто может оценить ваши усилия в сновидении, стал-кинге и безупречности. Проблема заключается в том, что пока Он существует у вас в голове, безупречность недостижима.

Однако, рассмотрим поздние импринты ЧСВ по порядку. Этот порядок не имеет отношения к перепросмотру (ни прямого, ни обратного). Как я уже сказал, эти психологические структуры настолько сложны, что опутывают наше энергетическое тело настоящей сетью. Индивидуальные взаимосвязи и ассоциации обнажаются в процессе перепросмотра в собственном порядке. Общие законы существуют лишь для самых простых и ранних образований — будь-то импринты-символы или рефлексы. Поздние психологические образования возникают на протяжении всей личной истории субъекта — для них нет возрастных границ. Они могут видоизменяться и подвергаться многочисленным коррекциям даже в зрелом возрасте.

"Роль ".

Относительно простая социальная программа. В процессе перепросмотра вы можете обнаружить в себе несколько десятков ролей. Универсальной ролью можно назвать только гендерную (социопо-ловую). Но даже она пострадала от того, что социум оставил роль и перешел к личности. Мало кто задумывается, что тенденция к неопределенности половой роли (гомосексуальность, бисексуальность, унисексуальность) — естественный элемент развития мирового тоналя, бегущего от любых ролей. Всего столетие назад гендерная роль считалась императивом, а редкие отклонения от биологической сексуальности — тяжким недугом. Сегодня социум склонен рассматривать это как варианты естественного (!) полового поведения.

В норме социополовая роль имеет лишь три модуса. Первый — подготовительный, два — актуальных.

Подготовительный модус:

мальчик — девочка (до наступления половой зрелости).

Актуальные:

мужчина — женщина отец — мать

Социум налагает на эти роли огромное количество требований. Подтверждение удовлетворительного исполнения какого-нибудь требования, входящего в роль, вызывает удовлетворение и порождает чувство собственной важности. Несоответствие (реальное или мнимое) даже самым простым (наиболее биологическим) требованиям вызывают сильное ущемление ЧСВ. Только у человека момент сексуальной близости является не только (порой даже не столько) наслаждением, сколько испытанием роли. Раньше этот груз ответственности нес по большей части мужчина, теперь к нему присоединились женщины. И те и другие обязаны быть сексуальными, активными, способными "дарить наслаждение и получать его". Это превратилось в часть роли, иногда это превращается в ритуал, пустую формальность и притворство. Биосоциальное поведение становится все менее биологическим и все более социальным — условным, регламентированным, искусственным.

"Материнство" и "отцовство" — это роли, возведенные на пьедестал социума. Обвинение в том, что вы "плохой отец" или "плохая мать", — это классическое оскорбление, унижение и уязвление ЧСВ, пришедшее из глубины веков. Другой вид уязвления, теперь более распространенный, — обвинение в том, что супружеская пара не желает иметь детей. Таким образом, приказ общества звучит однозначно: "Плодитесь и размножайтесь, кормите, растите и воспитывайте потомков."

Обратите внимание на то, что это изначально естественное, биологическое стремление превратилось в лозунг, требование, приказ, повод для восхваления или осуждения. Посягнуть на социопо-ловую роль — значит, ударить в самое уязвимое место общественного человека. Импринты и рефлексы, лежащие в основе этих проявлений, давным-давно ушли на второй план и утратили актуальность. Их место теперь занимают социальные символы и сигналы, импринтированные относительно недавно. Их импринтирование может случиться и в 12, и в 20, и в 30 лет.

У этой роли есть один немаловажный аспект, связанный с моногамностью данного типа цивилизации:

Всякое посягательство на моногамность ваших отношений с партнером рассматривается как нападение на личность и крайняя степень ее унижения.

Это не биологическая проблема, возникшая из инстинкта борьбы за самку (самца). Это — проблема собственной важности. То, что вызывает ревность и все сопутствующие ей разрушительные эмоции, — по сути, вызвано отрицанием вашей гендерной (социополовой) роли тем или иным способом. Человек испытывает ревность именно потому, что бессознательно полагает — Я не "спра-вился(лась)" с ролью любовника (любовницы), мужа (жены), отца (матери). Вот причина гнева, униженности, желания мстить, подавленности, а порой даже суицидных настроений.

Поскольку речь идет о самом важном (согласно импринтам), мы мгновенно забываем, что всего лишь играем роль. Мы начинаем верить, что это и есть жизнь.

По сравнению с гендерными, остальные роли — частности. Они состоят из элементов, которые могут быть доминирующими или вторичными, могут иметь разную степень сочетаемости (валентности) между собой, могут быть производными от половой роли и ситуативными, возникшими почти случайно в первые годы активной социализации.

Когда мы рассматриваем свои автоматические реакции, мгновенные эмоции, то всегда натыкаемся на подобные кирпичики. Каждый из них, взятый отдельно, кажется незначительным, но они складываются в целые здания, определяя этим конкретную судьбу конкретного человека. Качества в определенном соотношении становятся стилем поведения, способом решения задач, причиной внутренних и внешних конфликтов. Например:

ведущий — ведомый сильный — слабый открытый — закрытый зависимый — независимый уверенный в себе — неуверенный в себе И т. д. и т. п.

Каждое из этих условных качеств может быть выбрано как предпочитаемый способ поведения в момент импринтной уязвимости. Каждое из них может быть причиной для самооправдания, самодовольства и даже самовосхищения. Когда-то мы убедили себя, что цепляемся за привычные качества и манеры по ОЧЕНЬ ВАЖНОЙ причине. Еще более убедительно мы внушили себе, что любой иной способ (реагирования, поведения, решения) НЕПРИЕМЛЕМ ДЛЯ НАС, так как — опять же — помешает чему-то крайне важному.

Важно быть слабым, потому что так мы имеем больше безопасности. Важно быть закрытым, потому что вокруг полно негодяев, которые пытаются вас обмануть или выставить вас в дурном свете. Важно быть зависимым, потому что тогда к тебе не станут предъявлять претензий, с которыми ты БОИШЬСЯ не справиться. Важно быть неуверенным в себе, тогда тебе простят возможные ошибки.

Я специально перечислил не лучшие из человеческих качеств. Как видите, за каждым из них стоит своя важность. Иначе и не может быть — роль (какой бы мелкой она ни была) выбирается с целью подтвердить собственную важность (важность своих предпочтений, мнений, выбора, положения). Точно так же оправдываются добродетели. Они могут отлично выглядеть, но за кулисами та же пыль и пустота.

Обычно общественный человек отождествляет себя с набором выбранных ролей. Он редко остается один. Каждый день насыщен играми — вот он муж, вот сын, вот начальник, а вот — профессионал за работой. У каждой роли свои правила, свои автоматизмы, рефлексы, сценарии. И всякий раз его интересует только одно — подтверждение, подтверждение и еще раз подтверждение правоты (важности) своего восприятия, эмоций, чувств, мнений, идей и отношений.

Можно ли вырваться на свободу из этой грандиозной клетки? Можно ли просто сказать себе "Все в одинаковой степени важно и неважно. Я — ничто в этом равнозначном мире, и я — всё, поскольку это МОЁ осознание свидетельствует неважность и важность мира"?

Когда мы уединяемся, роли на время исчезают. Это облегчение делает отшельничество соблазнительной штукой для искателей Трансформации. Но тут мы быстро открываем, что социум поселился у нас в голове. Это — "образ себя".

" Образ себя".

О нем уже было упомянуто. Можно сказать, что это наше идеальное представление о себе, сформированное из тех элементов ролей, которые кажутся нам самыми типичными или лучшими для нас. "Образ себя" — не просто фантазия или совокупность умозрительных соображений на свой счет. Если бы этим все и ограничивалось, "образ себя" являлся бы исключительно объектом дисциплины по остановке внутреннего диалоге. Но это не просто внутренний диалог.

Можно сказать, что образ себя — это зона "отсроченных (или вытесненных) реакций". Например, некто полагает себя талантливым (терпеливым, усердным, тщательным) ученым. Он ходит в институт, где играет роль скромного, но усердного лаборанта (аспиранта, младшего научного сотрудника и т.п.). И так — в течение многих лет. Наконец, он совершает открытие, получает степень и становится профессором. Он счастлив, ибо его образ себя реализовался. Теперь новоиспеченный профессор будет всячески пытать студентов и подчиненных, каждый день тыкая им в нос, какой он крупный ученый, и насколько те — ничтожны. Отсроченные реакции вступили в силу.

Бывает гораздо хуже. Все тот же усердный лаборант (по причине бесталанности или из-за интриг "друзей" по науке) лет через двадцать окончательно понимает, что не суждено ему стать профессором. Хватает он колбу с кислотой и разбивает об голову любимого учителя: А почему бы и нет? Это — тоже отсроченная реакция. И наконец, в случае, если бедняга сдерживается и не выходит из скрытой депрессии, мы имеем дело уже не с отсроченной, а с вытесненной реакцией.

"Образ себя" — это некая совокупность идеальных (умственных) ролей, моделей поведения, которые когда-нибудь получат свое воплощение. Если же это невозможно, их вытеснение завершится инсультом либо язвой желудка.

В образе себя мы находим основные экзистенциальные координаты личного бытия:

Я для себя.

Я для других. Здесь есть подпункты:

Я для семьи.

Я для лиц противоположного пола.

Я для группы (коллектива, общины).

Все перечисленные координаты требуют самого тщательного перепросмотра. Как правило, фундамент образа себя полностью оформляется еще в подростковом возрасте. Именно там мы находим важнейшие импринты-символы, породившие систему идеальных ценностей, ВАЖНОСТЬ которых кажется неоспоримой. Семья и примитивные формы социума (вроде школьного класса) создают ситуации, когда мы раз и навсегда решаем "про себя": "я буду ТАКИМ", или "ТАКИМ я никогда не буду".

Пожалуй, самым сложным для анализа оказывается тот интегральный образ, который менее всех остальных ориентирован на социум — образ себя для себя, или Я-для-себя.

Хочу обратить ваше внимание: все элементы данного образа-для-себя ВСЕГДА имеют социальное происхождение. Проблема в том, что здесь мы не нуждаемся в социуме, чтобы подтвердить собственную важность. Это именно то, о чем можно сказать: "Даже если я всю жизнь проведу на необитаемом острове, Я БУДУ (то-то) и НЕ БУДУ (то-то)."

Все содержания образа себя проще вскрывать через отрицание. Именно отрицание обнажает нашу сущность, потому что оно требует активности. Проще открыть в себе формулу "Я никогда не буду беспомощным", чем декларацию "Я всегда буду самостоятельным". Разглядывая собственную важность, определите, ЧТО ВЫ НЕ ПРИЕМЛЕТЕ, и поймете, что такое вы-для-самого-себя.

Хоть содержание образа себя (как и многое в нашей личности) построено на чувстве собственной важности, это совсем не значит, что от этого содержания необходимо избавляться. Трансформация ЧСВ, как уже много раз говорилось, — это инструмент для усиления осознания. Задача заключается в том, чтобы использовать навыки тоналя (сформированные под влиянием ЧСВ), без использования самого ЧСВ. Безупречный воин выбирает стиль поведения и способ реагирования осознанно. То, что он неважен, а его судьба не имеет значения, — всего лишь факт распределения перцептивной энергии. Воин совершает действия, и эти действия могут быть образцом социального конформизма. Значит ли это, что воин заинтересован в карьере, власти, особом статусе и т.п.? Нет, он просто совершает действия, которые наиболее прагматичны и служат поставленной им стратегической цели. Толтек может быть каким угодно — "ведущим" или "ведомым", "открытым" или "закрытым". Он всего лишь не ищет подтверждений, он всего лишь не испытывает чувства собственной важности, зная, как работает его личность, какие содержания она скрывает. Не надо удалять содержания, не стоит ампутировать личность, достаточно быть бдительным и все осознавать.

В этом заключено искусство усиления осознания. Постепенное избавление от ЧСВ демонстрирует вам, какой огромный объем абстрактного внимания оно держало под своим контролем. Бесконечное вылавливание сигналов и символов из искусственной среды социальных координат, непрерывное манипулирование ими и собственными реакциями на них — как это утомительно!

Даже психоэнергетически активность чувства собственной важности выражается чрезвычайно масштабными и непрерывными напряжениями. Горловой центр и корень мозга, где происходит переработка символьной информации, сковывают энергетические поля вокруг верхней части кокона и фиксируют человеческую форму. Эти напряжения постоянно присутствуют в плечевом поясе, верхней части спины, они искажают нашу мимику и управляют гримасами.

По этой же причине мы все время настороже и ждем каких-то значимых сигналов от себе подобных. Это выражается в напряжении фронтальной пластины кокона — особенно от солнечного сплетения и выше. Мы ждем нападения со спины — "центр страха" между лопаток все время активен и влияет на фиксацию точки сборки.

Словом, если страх смерти держит нас в некотором диапазоне восприятия, то чувство собственной важности ужасающим образом сжимает объем доходящих до нас в этом режиме сигналов.

Трансформация базальных комплексов "небезупречности" приводит к психофизиологическим, психоэмоциональным и перцептивным феноменам. О них более подробно будет сказано во второй части книги, где речь пойдет о практическом воплощении в жизнь преображенной психологии безупречного воина

Глава 5. ЖАЛОСТЬ И БЕЗЖАЛОСТНОСТЬ

Третий базальный комплекс, названный Хуаном Матусом "жалостью к себе" (self-pity), — это, главным образом, реакция (либо рефлексия) на два предыдущих комплекса — страх смерти и чувство собственной важности. Вне иных базальных структур (страх смерти, ЧСВ) этот комплекс не существует, но роль его в обслуживании комплексов столь значительна, что он не может не рассматриваться отдельно. Кроме того, жалость к себе обладает спецификой в феноменологическом смысле — проще говоря, она выражает себя отдельной и легко идентифицируемой гаммой эмоциональных переживаний и чувств. Жалость — всегда жалость, и поскольку толтеки занимались эмпирическими исследованиями своей психологии, они не могли не ощутить разницу между жалостью и страхом, жалостью и гордостью, и т.д.

Впоследствии видящие открыли, что жалость к себе, кроме того, — отдельный психоэнергетический феномен, отдельная сила, "третий ремень", фиксирующий позицию точки сборки. Его функция — стабильно удерживать напряжение сердечного центра, солнечного сплетения (центральной области фронтальной пластины кокона). Подобно тому, как психологически жалость к себе может быть следствием страха смерти (чей центр — "просвет") и чувства собственной важности (где главный фокус — горловой центр), так энергетически — необходимый уровень напряжения фронтальной проекции solar plexus достигается двумя путями — либо через трансляцию лишних полевых напряжений от суженного страхом "просвета", либо от ритмично пульсирующего горлового центра.

Однако, я уже говорил о том, что сердечная чакра — центр, привязанный в наибольшей степени к нашему социальному чувству. Здесь фокусируются волны напряжений, которые ответственны за отношения с себе подобными. Тут пылает любовь и ненависть, ревность и симпатия. "Сердечная чакра", обладая собственной чувствительностью, обеспечивает нас интуитивным знанием обо всех эмоциях и чувствах окружающих людей. Причем же здесь жалость к себе?

На самом деле бессознательное никакой жалости к себе — в буквальном смысле — не знает (пока его не наполнили социальными импринтами и условными рефлексами). Внутренняя природа этого процесса подразумевает, если хотите, раздвоение или расщепление психологического субъекта. Ибо всегда есть "тот, кто испытывает жалость" и "тот, на кого жалость направлена".

В предыдущей главе было коротко сказано про так называемый "образ себя" и его отличие от "роли". Так вот — именно образ себя генерирует чувство жалости к себе. Вспомните о природе "образа", и вы легко поймете, что социум и здесь не дает нам покоя. Жалость к себе — это воображаемое отношение между одним Я и другим Я. То есть, это существующая лишь в голове социальная позиция.

Существует фиктивный "наблюдатель" и не менее фиктивный "наблюдаемый субъект". Наблюдатель жалеет наблюдаемого. Этот процесс глубоко скрыт от нашего осознания, он заблокирован и недоступен прямому анализу по простой и такой же социальной причине, внушенной нам в раннем детстве, — ЖАЛЕТЬ САМОГО СЕБЯ НЕПРИЛИЧНО. ЭТО СВИДЕТЕЛЬСТВО ИЗЛИШНЕГО СЕБЯЛЮБИЯ И ОБЩЕЙ СОЦИАЛЬНОЙ СЛАБОСТИ. Напротив, жалеть других — хорошо, поскольку это свидетельство альтруизма и, соответственно, "силы". В связи с этим, как правило, жалость к себе выступает в превращенных формах и не склонна демонстрировать себя открыто.

Мы бесконечно лицемерны по отношению к обществу, нами построенному, и по отношению к самим себе. Одно и то же чувство, просто имеющее два различных модуса (о чем будет сказано отдельно), оценивается другими и воображаемым "оценщиком" (живущим в нашем затылке) прямо противоположным образом.

Однако психоэнергетика не может быть лицемерной. Она демонстрирует единый процесс жалости. Его основное давление сосредоточено в центре социальных чувств: один жалеет другого. Надо добавить, что образ себя — вообще формация, которая не терпит пристального внимания. Она всегда пребывает в тени, съёживается и деформируется, как только ее пытаются разглядеть поближе. Это скопище тайн и признаний, которые не предназначены для посторонних. Интересно, что в число посторонних равным образом входит наше сознательное "Я" со своими масками и ролями.

Зачем сознательному "Я" знать, что кто-то (более глубокая часть того же Я) регулярно жалеет самого себя? Зачем знать о себе, настолько ты себялюбив (до мелочности, до пустяков) и насколько ты на самом деле слаб? Безусловно, когда наше осознание проявляет должную настойчивость (в приступе саморефлексии, например), ему позволено знать часть правды (точно так же, как мы иногда позволяем это своим самым близким друзьям), но узнать всю правду можно только на допросе. Для толтеков таким допросом является перепросмотр или особый сеанс психоделического самоанализа (с помощью "растений силы"). Для психотерапевтов, допрашивающих нас у себя в кабинете, — это психоанализ или наведенный транс. Как часто результатом психоаналитических бесед становится безысходная депрессия и катастрофическое снижение самооценки, знают только сами аналитики, которые помалкивают, дабы не пострадал великий бизнес и утешают себя словами "ну, кого-то мы все же вылечиваем:"

А ведь в жалости к себе нет ничего постыдного, унизительного или противоестественного. Это — нормальная часть полноценной социальной личности. Она так же необходима тоналю, как страх смерти и чувство собственной важности. И все же — мы не стесняемся проявлять гордыню (в самом широком смысле этого слова), но боимся пожалеть себя без специальных условий и оговорок (таких, как "большое личное горе"). Чтобы жалеть себя без стеснений, нужно, например, "хотя бы" попасть в автомобильную катастрофу.

Все вышесказанное вовсе не исключает существования особой категории людей, для которых жалость к себе — это образ жизни, способ привлекать к себе внимание, находить комфортное положение в их социальном мирке. Они всячески эксплуатируют это чувство, если находят жертву, склонную испытывать чувство вины по любому поводу. Примеры такого поведения широко известны (в первую очередь, психологам), и мы не будем на них останавливаться.

Биологическое начало жалости к себе не подлежит никакой социальной оценке, так как происходит из тривиального инстинкта самосохранения. Точнее, оно связано с переживанием допустимого предела физических и психических нагрузок. Дело в том, что смерть способна подкрадываться к биологическому существу незаметно, обходя все защитные механизмы страха. Простейшие ситуации такого рода настолько далеки от нашего представления о жалости как эмоциональной разрядке (или чувстве), что биологическое происхождение жалости заметить далеко не просто. Когда животное вынуждено в течение долгого времени непрерывно и быстро убегать от опасности, оно может оказаться на грани истощения. В этом случае страх смерти, если он продолжает гнать животное без отдыха и сна, способен не спасти, а убить. Как поступает зверь — олень, загнанный волк, косуля и проч.? Он падает на землю и лежит, пока не восстановит силы. Понятно, что никакой жалости он не испытывает — и все же корень психического опыта растет отсюда. Как поступает животное, которого непрерывно пугают и терроризируют, которому сутками не дают опомниться? Оно перестает реагировать на окружающее, забивается в угол и погружается в апатию. Если умеет, оно плачет.

Таков механизм инстинкта самосохранения. Чтобы остаться в живых, надо перебрать все возможные варианты — бежать, нападать, прикидываться мертвым. Если ничто из этого не разрешает ситуацию, остается один выход, самый рискованный, — взять паузу, которая может вернуть силы для продолжения борьбы.

Этот опыт человек получил по наследству от высших млекопитающих. Переживание вынужденного бессилия стало психическим фоном, на котором выросло могучее чувство жалости к себе. Ассоциативно оно связано с болью и страданием. Жалость и страдание неразрывны. Поскольку же социальная жизнь человека сопровождается страданием (для него слишком много причин, чтобы все перечислять), то жалость к себе работает практически непрерывно.

О жалости, вызванной страхом смерти, говорить проще — здесь почти все очевидно. Стоит лишь напомнить то, о чем было сказано, — в отличие от животных, которые испытывают страх лишь при виде непосредственной угрозы, мы боимся "идеи " смерти, мысли о смерти, из-за чего бессознательно страдаем даже в ситуации полной безопасности.

По этой простой причине жалость к себе, пребывая где-то на грани осознаваемого внутреннего пространства, ноет внутри без перерывов. Мы давно привыкли к этой почти неосознаваемой тяжести в груди, к тому, что наше солнечное сплетение никогда не расслабляется полностью. Мы готовы страдать и жалеть, жалеть и страдать. Поэтому слова, сказанные Буддой почти 2600 лет назад, по-прежнему актуальны: "Жизнь — это страдание". Очень часто мы даже не знаем, почему, но уже жалеем себя.

Крайний способ самосохранения, который в мире животных используется лишь перед лицом очевидной и неизбежной гибели, стал фоновым чувством человека, ибо человек создал максимально агрессивный мир вокруг себя, а потом и внутри себя.

Жалость к себе, вызванная чувством собственной важности, работает точно так же. Мы даже не представляем, насколько буквально все понимает наше подсознательное, бессознательное, а вместе с ним — тело. Там, в собственных глубинах, мы — по-прежнему приматы, убегающие от хищников, дерущиеся за пищу и самку, требующие исполнения правил, установленных вожаком, и т.д. и т. п. Именно в этих примитивных категориях бессознательное и тело понимают окружающий мир. "Опасность" — "безопасность", "нападение" — "защита", "подтверждение" — "неподтверждение". Сложные символы, социальные сигналы и знаки транслируются туда, в фундаментальные слои наследственного тоналя, очень просто — по принципу "хорошо — плохо", "угроза — защита".

Если мы вернемся к предыдущей главе, то очень быстро составим приличный список причин для возникновения жалости к себе. Любое неподтверждение роли, любое посягательство на территорию или иерархию (не только людей, но и мнений, убеждений, ценностей) влечет за собой приступ жалости к себе — иногда короткий, иногда затяжной, более сильный или относительно слабый. Но это уже частности.

Возникает другой вопрос (по-моему, важный для исследователя своей психической природы) — почему жалость к себе стала универсальной реакцией? Легко понять, когда вы действительно прижаты к стене, когда вы не можете в силу обстоятельств или иных весомых причин ответить агрессией (бегством) противнику, — здесь переживание острой жалости к себе вполне логично и даже обоснованно (если исходить из модели биологического происхождения этого чувства). Однако пристальное самонаблюдение покажет любому, что жалость к себе отзывается в той или иной мере на ВСЕ виды социальных ситуаций неподтверждения (принуждения, ограничения и пр.). Это заставляет задуматься.

Этому феномену есть одно грустное объяснение. Оно связано с человеческой способностью прогнозировать, учиться и делать выводы. Животные, в отличие от нас, наделены этой способностью в гораздо меньшей степени. Правда, они не способны к самотрансформации, но страдают, безусловно, меньше, чем человек.

Человек быстро усваивает важный урок — социальный мир никогда не заканчивается, покуда вы живы. Никогда не заканчиваются проблемы, конфликты, угрозы, посягательства, принуждение. Никогда не заканчивается конкуренция (которая для бессознательного есть синоним "борьбы за выживание"). Никогда не заканчиваются стрессы, и не существует в тонале способа остановить удушающее давление социальной сети. Сегодняшняя победа важна только сегодня, завтра она может обернуться поражением. А человеческий тональ непрерывно существует и действует в пространстве Времени — частично мы всегда в будущем, частично — в прошлом. Сражаясь или убегая, добиваясь удовлетворения или испытывая фрустрацию, мы всегда с высокой долей вероятности можем прогнозировать, что рано или поздно наступит такой день, когда никакой способ действия нам не поможет. Вот почему чувство жалости к себе никогда полностью не умолкает — просто иногда оно "переходит на шепот". Тем более, что мы регулярно наблюдаем неудачников и бедолаг, которые уже встретили этот момент, а ведь мы мало чем от них отличаемся.

Поэтому первая маска или проекция жалости к себе (самая очевидная) — это жалость к другим. То, что жалость к другим на самом деле направлена на себя, легко заметить по доминирующей пассивности этого чувства. Конечно, альтруизм и сострадание давно стали поощряемыми социальными добродетелями. Время от времени мы просто обязаны убеждать себя, что действительно жалеем других людей. Тогда мы совершаем добрые дела — иногда полезные, иногда бесполезные. (Любопытно, что известное удовлетворение мы испытываем в любом случае — даже когда наш поступок не принес никакой пользы ближнему. Это лишний раз подтверждает, откуда на самом деле родился наш альтруизм.) Мы помогаем ближним и способны даже чем-то жертвовать ради них (не только деньгами, но и временем, вниманием, собственными интересами).

В этом размышлении нет ни малейшего цинизма, как может показаться поверхностному читателю или убежденному противнику кастанедовской безжалостности. Потому что цинизм начинается там, где возникает лицемерие, а я говорю о поступках, которые люди совершают абсолютно искренне. Да и как может быть иначе? Любой человек искренне жалеет себя, а потому не менее искренне жалеет других. Однако в большинстве случаев мы сталкиваемся с характерной динамикой, своего рода психологической пульсацией. Жалость к себе и жалость к другим интересным образом чередуются в психической жизни массового человека. Жалость сменяется черствостью и даже жестокостью, безразличие и погруженность в себя сменяется приступом сострадания. Это типичный маятник, демонстрирующий единый источник энергии, вынуждающей его колебаться.

Безразличие, черствость и жестокость — это всего лишь фасад жалости к себе. Простой сигнал, обозначающий "Я занят собой, потому что никто другой мною не занят. Мне себя жалко, но вы этого не увидите — ведь вам нет до меня никакого дела." Жалость к другим — обратная сторона: "Я вижу в вас себя. Ведь и мне может быть так плохо. Я вас пожалею". Жалость к другим напоминает, что вас тоже следует пожалеть. Если это некому сделать, вы жалеете себя сами, и становитесь черствым эгоистом. Через некоторое время маятник отклоняется в противоположную сторону — и вот вы снова жалеете других.

Посвятите перепросмотру своей жалости хотя бы месяц, и вы без труда откроете описанные тут закономерности. Наиболее чувствительные даже способны воспринять само маятникообразное перемещение энергии — вглубь и наружу, в сторону "сердечной чакры" и в сторону горлового центра. И эту неприметную, но неутихающую боль — спазм полевых структур энергетического тела, неразрывно связанных с мышцами шеи, груди и спины.

Таким образом, жалость исполняет функцию заботы о себе — как биологической, так и социальной. Биологическая часть жалости к себе (которую можно считать наиболее продуктивной) — это "бегство от боли". В самом широком смысле это то движение энергетических полей, которое делает нас нетерпеливыми и ленивыми.

В социальной части жалость к себе — это корень всякого потакания. Это страх перемен, страх изменения социального статуса, вечный поиск сиюминутного убежища (что стратегически часто бывает ошибочным). Изначально жалость к себе — это инфантилизм, желание вечно оставаться зависимым и безответственным, опекаемым авторитетными фигурами социума. Некоторые умудряются сохранить свой инфантилизм до глубокой старости, пряча его за той или иной социальной маской. Но большинство проявляют гибкость и свойственную человеку высокую обучаемость.

Этот второй сорт людей, взрослея, находит все новые и новые типы убежища. Всякий раз они желают неподвижности, всякий переход из одного убежища в другое сопровождается мучительным страданием. Они интенсивно жалеют себя, потому что вынуждены двигаться и развиваться.

Это типично для людей с доминирующей жалостью к себе. Обычно человек испытывает социальную радость, когда приобретает навык или поднимается по лестнице статусов. Как уже было сказано выше, идеал человека, которым движет чувство собственной важности, — это возрастающая важность. Жалость к себе толкает в противоположную сторону. Безопасность и застой, минимум усилий и максимум "утешительных призов" (забота, ласка, подчиненность "ответственным товарищам" и т.д. и т.п.).

Рефлексия делает эти чувства чрезмерными. Лозунг жалости к себе, которая является реакцией на страх смерти, звучит просто:

"Не хочу действовать!"

Жалость к себе, возникшая от ущемления чувства собственной важности, имеет две формулировки, которые выступают в роли самооправдания: "Я унижен " и "Я недостоин ". Обе формулы возникают внутри образа себя и являются личностными искажениями, импринтированными в раннем детстве. Первая восходит к образу Я для других, вторая — к образу Я для себя.

Это центральные идеи, которые предпочитают оставаться в глубокой тени бессознательного. Человек прикрывает их частными и прикладными моментами. Например, действие ведет к выходу из убежища и вызывает перемены. Кроме того, напряженное усилие вызывает боль в той или иной степени. Самым простым разрешением ситуации является отказ от действия, опирающийся на лень, то есть, нежелание прилагать усилие.

Синонимы лени — безволие и бесхарактерность. Всякий раз, перепросматривая ситуацию, в которой мы выбираем пассивность, ее фундаментальным началом оказывается жалость к себе. Это импульс, который требует безоговорочного подчинения автоматизмам, рефлексам, поведенческим программам. Он активно противостоит любой работе по трансформации осознания.

Специфика жалости к себе заключена в том, что у нее собственная (вполне бессознательная) иерархия усилий. Есть целый ряд многократно повторяемых и привычных усилий, с которыми наша жалость давно смирилась. Мы способны совершать трудоемкие действия, но если они служат самоповторению тоналя, то жалость молчит, поддерживая позицию терпеливой покорности. Стоит нам посягнуть на саму сущность проторенных путей ежедневного осознания, как тональ начинает бунтовать, призывая на помощь все ресурсы собственной жалости.

Почему так происходит? Просто потому, что наша тональная личность — своего рода "карточный домик". Отказ от привычных реакций влияет на всю систему тонких взаимосвязей, удерживающих эго в стабильном состоянии. Достаточно немного повысить интенсивность осознания, и целый поток психических содержаний (прежде тщательно скрытых, вытесненных, замаскированных) начнет влиять на внутреннюю жизнь личности. Ибо все связано друг с другом в неразрывном единстве. Стоит перепросмотреть страх смерти, как изменится ряд комплексов, входящий в чувство собственной важности. Перепросмотр чувства собственной важности неминуемо повлечет за собой новые переживания и новые отношения к переживаемому. Описание мира преобразится — и довольно существенно.

Все это — отнюдь не абстракции. Потому что вслед за этими трансформациями потребуется изменить само содержание жизни. Жалость к себе — это, если хотите, система раннего предупреждения о подобной опасности. Именно она тайно препятствует полноценной практике. Под маской лени или безволия жалость тщательно оберегает нас от любой процедуры, которая способна по-настоящему изменить уровень нашего осознания и открыть принципиально новый способ жизни.

Маской жалости к себе, неразрывно связанной с ленью, является такая черта (способ реагирования), как "нетерпение".

Известно, что терпение есть одна из высших добродетелей безупречности. Благодаря терпению возможно следовать из года в год разнообразным практикам толтекской дисциплины, начиная с неделания и ОВД и заканчивая сталкингом и перепросмотром. Обычные люди бессознательно используют терпение как продукт определенного волевого насилия над собой. Это результат борьбы, внутренней войны, вытеснения неугодных тоналю содержаний на периферию осознания, а также искусственного отсрочивания реакций, целей, задач и стратегий.

Иными словами, обычное терпение — просто изощренный самообман (чтобы не делать то, чего вы хотите) или издевательство над привычными импульсами, система запретов. Такое терпение — совсем не добродетель и ни в малейшей степени не способствует достижению безупречности, т. е. трансформации базальных комплексов. Это социальная уловка, одна из стратегий, которая используется индивидом для достижения успеха в роли и в соответствующей поведенческой программе.

Подлинное, безупречное терпение возникает как следствие трансформации жалости к себе. Она возникает в процессе остановки индульгирования (об этом ниже) и в результате отказа от ценностей и важностей, детерминирующих самосохранение через жалость. Исчезновение страдания по поводу боли и по поводу предпринимаемых усилий вызывает состояние безучастности к текущим переживаниям. Терпение становится фоном.

Как иначе Карлос Кастанеда мог часами чертить пальцем круги по пыльной земле вокруг хижины дона Хуана? Как иначе может нормальный человек многократно переметать кучу мусора из одного угла в другой и многое другое? Только потому, что так взбрело в голову эксцентричному индейцу, выдающему себя за шамана? Или потому, что "незаинтересованное действие" вдруг стало для молодого антрополога чем-то вроде хобби (хотя он даже не читал "Бхагавадгиту")?

Трансформация жалости к себе (как и трансформация остальных базальных комплексов) проходит у ученика незаметно. Весь космос дон-хуановских идей давит на адепта, предоставляя новые объяснения и показывая мир с новой точки зрения. На первых порах особую роль играют психоделические сессии с "растениями силы".

Нам лишь кажется, что мы имеем дело с абстракциями. Относительность восприятия и существование Реальности-снаружи (казалось бы, философские доктрины) — идеи, вполне допустимые для европейского философского разума — после нескольких эмпирических подтверждений в моменты импринтной уязвимости становятся чувственным опытом, который может пошатнуть все здание базальных комплексов (страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе). Комплексы теряют свою безусловность и возвращают себе утраченную относительность. Вместе с относительностью привычного мира восприятия и мира внутренних поведенческих программ приходит относительность угнетающего усилия, приложенного извне. Ведь именно мощью внешнего давления обусловлено то терпение, что нам присуще в нормальной жизни. Итак, абстрактные философские доктрины определяют более чем конкретную вещь в нашем поведении — терпение при совершении любых действий (или при воздержании от действий).

Терпение и отказ от лени обусловливают друг друга, будучи разными аспектами единой силы осознания, осуществляющего личное или безличное намерение.

Помните, как Хуан Матус разъяснял Карлосу, в чем заключена сущность хорошего тоналя — того тоналя, который способен стать тоналем воина и следовать несгибаемому намерению? Он говорил, что есть два слоя тоналя — внешний и внутренний. Один заведует мыслями и решениями (идеями и собственно описанием мира), другой — поступками, принятыми на основе решений "внутреннего слоя". Гармоничное сочетание внутреннего и внешнего слоя тоналя (когда между ними не возникает противоречий) — характерная черта хорошего тоналя.

Связующее звено, которое обеспечивает гармонию между слоями (делает тональ "хорошим"), и есть терпение (отсутствие лени). Готовность долго выносить некомфортные внешние давления, раздражающие или болезненные условия, готовность следовать однажды принятому решению, настроению или неестественной стратегии толтекского праксиса в определенных обстоятельствах — все это абсолютно необходимое терпение, порожденное трансформацией жалости к себе у безупречного воина-толтека.

В терпении такого рода заключена Сила. Ее самоосуществление уже отрицает описание мира, поскольку отказывается поддерживать стандартную систему реакций. Кроме того, терпение, вызванное трансформацией жалости к себе, сопровождается замедлением определенного типа внутреннего диалога. Те элементы описания, что обеспечивают жалость социальной личности, больше не рассматриваются в автоматическом режиме ВД. Образуются своеобразные лакуны в самоописании, которые постепенно разрастаются и захватывают примыкающие зоны чувства собственной важности.

Эти факторы вызывают дрейф точки сборки. Она медленно сползает вверх, влево и немного погружается в приповерхностные слои кокона. По сути, это ничто иное как траектория ТС в сторону достижения "места без жалости" (о котором подробнее еще будет сказано). Процесс медленного смещения точки сборки обязательно захватывает все базальные комплексы личности — включая страх смерти и чувство собственной важности. Если толтек уделяет специальное внимание только жалости к себе и игнорирует остальные комплексы, его прогресс становится неравномерным, затрудненным и чреват неожиданными кризисами. Его безжалостность может стать вредной и разрушительной, а психика — слишком неустойчивой.

Всякая дисгармония в работе по трансформации жалости к себе может незаметно привести к ее инверсии. В данном случае, это — агрессия, направленная на себя и других, бессознательное стремление к саморазрушению. Ведь мы слишком ригидны и совсем не желаем подчиняться дисциплине. Сосредоточившись на устранении жалости к себе, мы можем легко (а главное, незаметно) впасть в противоположную крайность — возненавидеть себя за лень, слабость, сентиментальность, неспособность к упорядоченному действию и т. д.

В этом случае мы будем усиленно доказывать себе, что не таковы — подвергать себя различным испытаниям, предаваться специальной аскезе (для которой на самом деле нет причин), более того — подобным же образом воспитывать ближних. Ибо чем они лучше нас? Если я могу заставить себя, то и они могут. Как я сказал, это совсем не трансформация жалости к себе, а именно ее инверсия. Мы жалеем себя извращенным, парадоксальным способом. Мы словно говорим невидимому наблюдателю: "Видишь, до чего ты меня довел! Видишь, на что я иду ради усиления осознания?" И ненависть кормит сама себя.

Совершенно необходимо регулярно перепросматривать мотивы своих ежедневных действий и не допускать развития подобного сценария.

Конечно, проблема выслеживания гармоничных трансформационных воздействий внутри поля ба-зальных комплексов личности, — дело качественного сталкинга. Именно сталкинг осуществляет изменения и сохраняет жизненно важное равновесие. Поэтому нелишне еще раз подчеркнуть, что всякий толтек обязан освоить навыки сталкинга. Сновидящий должен быть сталкером, чтобы научиться управлению энергетикой собственного осознания.

Следующий симптом, непременно сопровождающий жалость к себе, — это индульгирование.

Индульгирование — очень широкое понятие. Так переводчики кастанедовских работ назвали "потакание себе". Но, очевидно, они были правы, когда не воспользовались русским синонимичным словосочетанием. Поскольку мы имеем дело с термином, обозначающим целый класс явлений и процессов в психической жизни человека. Сказать "он потакает себе" — практически ничего не сказать.

Мы рассматриваем индульгирование в разделе, посвященном жалости к себе, по той причине, что именно жалость к себе является триггером большей части процессов индульгирования. Биологическая его причина вполне ясна — в основе индульгирования лежит идея реверберации сенсорного или психического сигнала. Иными словами, здесь можно говорить об одном из аспектов психодинамики. Такая реверберация совершенно необходима для всех существ с развитой ЦНС и соответствующей системой органов чувств.

Пребывая в сложной и изменчивой сенсорной среде, мы никогда не можем быть в точности уверены, что полученный в данное мгновение сигнал верен, что его интерпретация поистине адекватна описанию, что наше реагирование на сигнал получает тот единственный отклик внешнего поля, который докажет нам, что мы правильно выживаем. Человек всегда нуждается в повторном подтверждении и повторном переживании этого подтверждения.

По мере развития рефлексии человек склонен реверберировать сигналы, которые по природе своей не нуждаются в повторном подтверждении. Это касается жалости, грусти, злости, обиды и мн. др. Более того, он обретает способность индульгировать в тех переживаниях, которые лишь предстоят, и в тех, что давным-давно канули в прошлое. Эта неуместная избыточность психической деятельности уже никакого отношения к нашей биологии не имеет. Это — особенности работы описания мира, репродукции и укрепления конкретного тоналя.

Здесь, на уровне описания, жалость к себе проявляет себя особенно ярко. Мы только прогнозируем впечатления, чувства, эмоции, усилия и поступки, мы лишь строим в умственном будущем обстоятельства, которые активизируют жалость к себе, но уже испытываем ее — более того, испытываем ее вновь и вновь. Мы пребываем в "области индульгирования" по поводу будущего. Абсолютно то же самое происходит, когда мы вспоминаем (погружаемся в прошлое).

Жалость к себе либо предупреждает нас о грядущих неприятностях, либо напоминает о прошедших. Стоит выследить жалость к себе, как индульгирование уходит. Вы испытываете чувства и эмоции, но они перестают возвращаться.

С энергетической точки зрения индульгирование — это еще один способ фиксации точки сборки. Повторяя чувства, впечатления и переживания, вы заставляете точку сборки постоянно возвращаться на прежнее место даже в том случае, если перцептивный центр уже приобрел некоторую подвижность. Самый яркий пример фиксирующего индульгирования может быть продемонстрирован в случае, если вы вдруг начинаете плыть — ваш сенсориум плавно перестраивается (скажем, в момент глубокого "неделания"), поля восприятия теряют идентификационную точность, а вместе с непривычными перцепциями приходят новые чувства в теле и вокруг него. Ваше намерение — в результате данного упражнения добиться остановки внутреннего диалога.

И тут вы пугаетесь. Вам кажется, что тело распадается, осознание меркнет: Словом, вы на пороге смерти. Как работает в данном случае индульгирование? Оно начинает повторять и повторять ощущение страха, неопределенности, близости к распаду — пока эти во многом придуманные чувства не приобретают панической интенсивности. В результате сосредоточение гаснет, а точка сборки возвращается на привычную позицию. Гомеостазис восстановлен.

Требуется особое усилие осознания, чтобы разобраться, как именно это произошло. А произошло приблизительно следующее: когда в вашей психике впервые повеяло холодком страха, вы решили удостовериться, есть ли для него причина. Ясной (идентифицированной) причины не нашлось, поскольку то, что вы делаете в момент неделания, вообще находится за пределами описания мира. Тогда некая заботливая часть вас решила повторить проверку. Холодок смерти усилился, но ясной причины для него по-прежнему нет. И дальше ваше бессознательное стало лихорадочно сканировать пространство, обращаясь то к неясным опасениям, то к самому себе. Страх достиг критической точки, когда ваше внимание оказалось не в состоянии поддерживать "режим неделания". И вы возвращаетесь в исходную позицию.

Что же включило само индульгирование? Почему вдруг психика стала проверять и перепроверять саму себя до изнеможения, продлевая, таким образом, неприятные и истощающие переживания? Помните, что чуть выше я назвал жалость к себе "системой раннего предупреждения"? Это оно и есть.

Индульгирование может быть не только "фиксирующим", но и разрушающим — нет, не режим восприятия. Оно может разрушать здоровье, энергетический тонус. Оно может наносить колоссальный вред, хотя изначальная задача этого процесса — самосохранение индивида.

И практически во всех случаях за началом процесса потакания себе стоит жалость и первая ее личина — лень. Через индульгирование мы фиксируем свое восприятие, закрепляем чувства и эмоции, способствует бесконечному повторению поведенческих программ. После того, как все эти в общем полезные действия совершены, мы погружаемся в трясину истощающего индульгирования — причем истощающее индульгирование у взрослого человека отнимает куда больше времени.

Целая область человеческих действий оказывается продуктом именно этого вида индульгирования. Например, мы постоянно жаждем подтверждения сигнала "Ты любим" или "Ты добрый", или "Ты умный" и т. д. и т. п. Человек вновь и вновь отправляется туда, где он может получить этот сигнал, где он может сыграть некую подходящую роль.

Странно, но очень часто на таком индульгировании держится имитация дружбы. Подобно заводной игрушке, мы отправляемся в компанию, где уже наготове два-три разинутых рта "Какой ты умный!", "Какой ты оригинальный!", "Какой ты талантливый!" Точно так же, на автоматическом "заводе", мы уносим ноги от людей, которые говорят "Ты должен измениться!", "Ты плохо и мало работаешь!", "Ты не реализовал себя". Обычный человек не может это слушать. Он гневается и уходит в придуманное убежище. А потом (о, индульгирование!) он начинает мысленно отвечать неприятным собеседникам, доказывать свою безусловную правоту, приводить оправдания и аргументы. Он впадает в состояние мрачной обиды на весь свет и доводит себя до такой степени угнетенности, что погружается в подлинную депрессию.

Бывают настолько чрезмерные случаи, что даже спустя месяц индульгирующий субъект не может выйти из мрачного настроения. Его осознание максимально сужено, оно бесконечно повторяет "Меня обидели", "меня обидели", "меня обидели": Разумеется, обидели несправедливо. Для человеческого эго "справедливых" обид просто не бывает. Жалость к себе никогда не допустит, чтобы посягнули на основы чувства собственной важности. Ведь они — близнецы-братья, у них общая цель.

Жалость к себе, объединившись с индульгированием, никогда ни в чем не уверена до конца. ПОДТВЕРДИТЕ! — вот ее девиз. А затем еще раз подтвердите.

Поэтому обычный человек постоянно нуждается в помощи и утешении — физическом, моральном, психологическом, каком угодно. Мы постоянно стремимся опереться на чьи-то плечи. Родители, близкие, друзья — все должны гладить нас по головке и говорить: "Что бы там ни было, а ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ!"

Когда-то Хуан Матус (как писал Карлос Кастанеда) сказал ученику жестокую и холодную фразу. Пока у вас сохранилась активная жалость к себе, она будет вас отталкивать: "Воин не нуждается в помощи и утешении. "

Принимать помощь и нуждаться в ней — разные вещи. Точно так же бывает необходимо принять утешение. Человек устроен так, что порой через утешение ближнего реализует собственную воображаемую ценность. Пока мы находимся в социуме, всегда найдутся люди, которые чувствуют настоятельную необходимость кого-то утешать. Если толтек культивирует противоестественную бесчувственность, он впадает в еще одну инверсионную разновидность жалости к себе. "Не смейте жалеть меня, не смейте утешать, — мысленно говорит он. — Я не нуждаюсь в вашем крохотном мирке. Вы не заманите меня своими притворными вздохами!" Но окружающие люди ни в чем не виноваты. Они так же порабощены социальным гипнозом и не умеют иначе выражать сочувствие. Они нуждаются в выражении сочувствия, чтобы думать о себе хорошо. Безупречный толтек принимает это спокойно и безропотно, если стремится трансформировать жалость к себе.

Все вышесказанное не означает, что мы можем полностью и всесторонне отказаться от жалости к себе. Это так же неверно, как отказаться от страха смерти. Жалость — это регулятор наших усилий. Безупречный воин ставит его под контроль. Мы должны знать, когда жалость к себе останавливает наше развитие, когда — исполняет возложенную на него функцию самосохранения существа. Есть экстремальные позиции восприятия, когда мы просто узнаем, что такое — быть "безжалостным". Это необходимый опыт "временного отключения программы". То же самое происходит с восприятием, когда мы достигаем "остановки мира". В таком состоянии невозможно пребывать долго, в нем нельзя полноценно функционировать. "Остановка мира" способна убить упорядоченное осознание, а полное устранение жалости к себе может погубить наше тело. Никто и ничто не остановит безжалостного воина, ибо у него не осталось рефлексов, оберегающих от физического и энергетического истощения.

Дон Хуан когда-то показал Кастанеде "место без жалости" точно так же, как заставил его "остановить мир". Он продемонстрировал, что есть состояния, в которых все воспринимается и переживается принципиально иначе, что любые психические программы можно остановить, а значит, Трансформация возможна. Я постараюсь описать это специфическое положение точки сборки в той мере, в какой мне позволяет личный опыт.

Место без жалости.

Прежде всего, "место без жалости" — состояние энергетическое. Для его достижения часто совершенно необходимо пройти через сильные эмоции, но, как и всякая позиция точки сборки, — это определенный режим восприятия и энергообмена. Поскольку жалость к себе интегрирует в себе колоссальный объем ценностей и идей, которые являются фундаментом описания мира, само место без жалости в значительной степени переживается как внутреннее опустошение.

Социальная сеть, существующая в голове воина, словно отмирает. Липкая паутина разнообразных сожалений, которая составляет контекст личности и обеспечивает нас целым лабиринтом иллюзорных убежищ, распадается и обнажает первичное одиночество осознающего существа. Это — предпосылка потери человеческой формы. Здесь, в "месте без жалости" мы находим в себе удивительную готовность принять свой Путь — независимо от результата предпринятого Приключения, независимо от наличия или отсутствия компании.

Здесь мы открываем в себе очень многое. Мы узнаем, что способны выдержать гораздо больше, чем полагает человек. "Жалость" затуманивает наш взор и ставит перед нами несуществующие границы. В результате мы убеждены, что нуждаемся в обществе себе подобных, в утешении, в привычных формах для воспринимаемого мира, в поклонении кому-то или в признательности.

Место без жалости показывает, что без придуманных уютных границ вполне можно жить. Открытие сродни первому испытанию сильной болью — оказывается, боль можно перетерпеть. Большой урок заключается в том, что Мир больше жалости к себе.

Энергетически это выражается в расслаблении фронтальной пластины кокона, благодаря чему она становится более чувствительной и способной к мощному энергообмену с внешним полем. Просвет открывается в той степени, в какой это необходимо для достижения нового уровня Силы. Поскольку точка сборки не плывет, а сразу же фиксируется в новой позиции, пупочный просвет (тесно с нею связанный) открывается лишь частично. Энергообмен изменяется не столь радикально, как при трансформации страха смерти, а умеренно — в той степени, в какой мы готовы принять новую энергетическую свободу.

Движение полей, вызванное полученными импульсами через "просвет" и частично через иные каналы фронтальной зоны, подталкивает точку сборки к сдвигу. Она поднимается вверх и оказывается где-то на уровне основания шеи (позади физического тела). Одновременно точка сборки погружается в кокон и смещается вправо, занимая позицию практически по центральному меридиану. Это и есть "место без жалости".

В перцептивном отношении ярче всего демонстрирует себя феномен смещенного центра восприятия — кажется, словно вы наблюдаете за собственным физическим тело сверху или сбоку. Поскольку "место без жалости" очень близко расположено от "точки повышенного осознания", вы открываете, что тональ переполнен сенсорной информацией. Тело действует автоматически, без участия внутреннего диалога.

Исчезновение хронических напряжений из области горлового центра и солнечного сплетения воспринимается как исходящая оттуда прохладная волна. Эта позиция — удобная стартовая площадка для глубокой остановки внутреннего диалога и перехода в сновидение наяву. Обычная телесная активность, которая сопровождает переживание "места без жалости", часто не дает остановиться и использовать его для дальнейшего сдвига точки сборки.

Дело в том, что обычно безжалостность в психологической активности индивида является либо следствием сильного стресса, либо сопровождает его. Поэтому ощущение безжалостности воина достаточно специфично — оно далеко от созерцательности и спокойного уединения. Это — фоновое состояние для исполнения серьезной работы, для разрешения возникшей проблемы. При этом оно не имеет ничего общего с насилием ради "выстраданной идеи". Толтекская безжалостность прямо противоположна любому зомбированию, поскольку опирается на высокую интенсивность (а значит, самостоятельность) осознания.

"Для магов безжалостность — это не жестокость. Безжалостность — это противоположность жалости к самому себе и чувству собственной важности. Безжалостность — это трезвость", — сказал Хуан Матус.

Добавлю: безжалостность дон-хуановского воина — это НЕ отказ от помощи ближнему. Каждый из нас самостоятельно решает, в каких случаях его помощь абсолютно необходима. Толтек, кроме того, помнит о том, что всякая помощь — это еще и ответственность. Любое решение в жизни воина — это не сиюминутная реакция, не приступ сентиментальности. Это — начало цепочки событий, каждое из которых — следствие предыдущего выбора. Если мы полагаем, что в конкретной ситуации конкретному человеку следует помочь, то должны быть готовы к очень длинной череде следствий. Решение — это не каприз, который можно впоследствии оправдать жалостью. Решение — это действие Силы в жизни безупречного толтека.

Если мы хотим овладеть намерением хоть в какой-то мере, то должны помнить: исполняя решение и принимая ответственность за все его последствия, мы уподобляемся универсальному "безличному" намерению мироздания, которое действует так же императивно, как всякий физический закон. Мы уподобляемся нагуалю.

В противном случае мы уподобляемся непостоянству и противоречивости человеческого описания мира, нерешительности его личной воли, непоследовательности его эгоистической психологии. Всякое решение принимается безупречным воином как закон. Невозможно отказаться от последствий этого закона, невозможно игнорировать факт бытия, потому что этот факт манифестирует себя бесконечной чередой эффектов. Если же вы полагаете свои решения условностью — элементом человеческого описания мира, то вы обладаете полной безответственностью и игнорируете Реальность. В таком случае Реальность относится к вам симметрично — Вы тоже условность для Мира-снаружи, фикция, каприз, который сегодня имеет значение, а завтра — просто не существует.

Важно понять это соотношение: мы одинаковы. Мир и Человек реальны друг для друга, просто Человек выдумывает разнообразные глупости, чтобы исказить это положение.

Эта ситуация (толтекская безжалостность и безупречность) логическим образом приводит к тому, что человек становится полноценным проявлением экзистенции. В этом состоянии он — Непостижимое. Человек Неведомый, человек — Тайна.

Отличительные черты ограниченного и легко вычисляемого существа — "человеческая форма", "личная история", импринты, комплексы, запрограммированное эго — постепенно растворяются. (Подробно о стирании личной истории и утрате человеческой формы будет сказано во второй части книги. ) То, что от них остается, кажется неопределенным и непредсказуемым. Это не черты, а лишь намеки, это не факты, а следы, подобные "пятнам Роршаха"... Толтеки движутся в особом поле Реальности, где законы человеческого тоналя всегда остаются частностями, не имеющими решающего значения. Оставаясь тоналем, они свидетельствуют нагуаль.

Подводя итоги трансформации основных базальных комплексов, порождающих человеческую небезупречность, коротко рассмотрим психоэнергетические последствия данной практики.

(1)Стабильное смещение точки сборки.

В результате трансформации базальных комплексов точка сборки изменяет свою позицию. Ослабление фиксации через привязанность к просвету кокона и фронтальной пластине приводит к тому, что точка сборки начинает дрейфовать вверх, вглубь и влево. Каждый из этих импульсов совершенно понятен в рамках наших нынешних представлений об устройстве человеческого кокона. Движение вверх обусловлено постоянным притоком энергии снизу, от планетарного поля, и плавным снижением плотности полей в верхней части ЭТ. Движение вглубь связано с перераспределением внимания, что является выражением постоянного контроля активности внутренних, или "малых" эманаций и намерением осознания интегрировать внутреннее и внешнее. Движение влево связано с естественным замедлением внутреннего диалога и (возможно) активизацией правополу-шарного мышления.

В конечном итоге точка сборки стремится в то положение, которое было типично для антропоида на ранних этапах эволюции его рациональности.

Эта позиция почти тождественна положению повышенного осознания за единственным исключением — точка повышенного осознания расположена чуть глубже и точно по центральному меридиану ЭТ, который является проекцией стержня.

Важно иметь в виду, что мы без помощи "удара Нагваля" можем на практике достичь того же состояния — исключительно при помощи дисциплины безупречности. Фактически отсюда начинается дорога к сновидению наяву.

(2)Изменение активности основных каналов энергетического тела (психофизиология и психоэнергетика).

Психофизиология безупречности выражается в общем снижении реверберации внутреннего сигнала. Это касается как сенсорных впечатлений, так и эмоциональных переживаний. Возникает специфическая и труднообъяснимая толерантность к любым химическим агентам, меняющим состояние сознания. Возникают затруднения при необходимости химической анестезии (это не столько результат самой безупречности, сколько следствие смещенной и плавающей позиции точки сборки. Это заставляет подозревать, что мы имеем дело с характерными изменениями биохимии ЦНС либо с изменениями энергетической проводимости нейротрансмиттеров (возможно, перестройки синапсов).

Всякая эмоция становится почти неуловимой. Она возникает и тут же исчезает, что доказывает значительное изменение характера рефлексии. Выражаясь языком Кастанеды, индульгирование в состоянии безупречности оказывается невозможным на нейрофизиологическом уровне.

(3)Изменение чувствительности поверхности энергетического тела (фронтальная пластина и "центр страха").

Реактивность энергетического тела резко повышается. Это не противоречит предыдущему пункту, поскольку сильная реакция (эмоция) угасает так же быстро, как возникает. Вся фронтальная пластина "пробуждается". Это влечет за собой проблески безмолвного знания об окружающих людях и природной среде. Волны возбуждения пересекают обычно инертные зоны. Сердечный центр реагирует на мир и социум сильно, но его сигналы часто распознаются тоналем неверно. Это может вызывать параноидальные мысли на фоне искаженных ощущений, что подчеркивает особую необходимость в культивировании трезвомыслия, критичности и самоконтроля. С каждым шагом по толтекскому пути Трансформации бдительность должна возрастать.

"Центр страха", расположенный чуть ниже лопаток на задней стороне поверхности кокона, больше не тянет точку сборки к поверхности и вправо (что обусловлено непрерывным ожиданием опасности). Его фокусировка также меняется. Теперь чувствительность "центра страха" снижена, но распространена на гораздо большую область. Это не только изменяет реактивность ЭТ, но и улучшает ориентирование в кризисных ситуациях, способствуя безошибочному поведению и усиливая способность к выживанию в непривычной среде.

(4)Перераспределение энергии внимания внутри "матрицы " тоналя.

Это влечет за собой повышение активности канала промежности и канала макушки — тех зон кокона, что непосредственно контактируют с большими эманациями. На уровне психоэнергетики об этом свидетельствует усиление светимости в этих областях и расширение гало свечения вокруг самой точки сборки. Осознание усиливается благодаря обоим факторам. Исчезает обычная размазанность энергии внимания по пространственно-временному континууму, собранному миром описания. Усиливается энергообмен с полем Земли и полями всех больших систем.

(5)Усиление осознания благодаря активности большой зоны кокона, интегрирующей стандартную позицию точки сборки и смещенную в результате практики безупречности.

Непрерывность осознания по мере практики ведет к естественному объединению тонального мировосприятия ("мира небезупречности") и измененных режимов восприятия, где базальные комплексы человека значительно пассивизируются, уходят на второй план. Это принципиально новое положение, поскольку прежде человек имел дело только с двумя положениями реагирования — бодрствованием и сновидением. Теперь человек оказывается в "третьем положении", связывающем два модуса осознания фактом непрерывности, длительности и постоянного контроля. Точка сборки вынуждена собирать комплекс полей и удерживать их в состоянии готовности. Это не означает полноценного восприятия всей зоны, лежащей между двумя позициями точки сборки, но ежеминутно подтверждает их принципиальную доступность осознанию. Безупречный воин, таким образом, в гораздо большей степени готов к расширенному восприятию, чем любой медитатор. Ибо практика безупречного воина не только непрерывна, но и связана с характерной установкой на принятие любого перцептивного феномена. Повышенная готовность к сборке прежде недоступных полей сопровождается исключительно высокой критичностью, так как условность всего воспринимаемого сопровождает настроение безупречности и во многом обусловливает его.

Трансформация базальных комплексов (что и есть новое качество человеческой эмоциональности и реактивности) составляет основу безупречности как функции (способа и образа действия) толтек-ского мага. Эта безупречная психология позволяет воину действовать безошибочно. Здесь необходимо заметить, что сама идея выбора правильного решения ситуации — это всегда следствие нашей зависимости от описания мира. Пребывая на острове тональ, мы осознанно или бессознательно следуем "протоптанными тропками". Мы рациональны даже в тех случаях, когда забываем о собственной рассудочности.

Со мною не согласятся те психологи, что традиционно понимают рациональность как интеллектуальный дискурс, как результат логики или так называемого здравого смысла. Конечно, если мы отталкиваемся от узкого, формального подхода к нашей разумности, следует, скорее, говорить о торжестве иррационального в человеке. Некоторые мыслители и психологи так и поступают. В их понимании человек не-разумен, не-рационален, склонен к животной эмоциональности, саморазрушению и прочим страстям, триумф которых порой заставляет усомниться в экзистенциальном здоровье вида homo sapiens.

Но человеческая рациональность — это, на мой взгляд, нечто другое. Это не логика, это — психология. За каждым поступком, чувством или реакцией у нормального человека кроется система мотивов, обусловленная постигаемыми законами его биосоциальной природы. В конечном итоге, если значительно упростить ситуацию, человеком всегда движут либо биологические программы выживания и размножения, либо социальные — программы роли, статуса и реализации. Поскольку каждая конкретная ситуация взаимодействия человека и мира часто включает в себя элементы животного и общественного, мы движемся путем сложных компромиссов, словно пытаясь усидеть на двух стульях одновременно.

Отсюда проблема выбора (как реагировать и как поступать) встает перед нами предельно часто. Независимо от степени осознанности мы выбираем, следуя частным и общим психологическим законам. Это и можно назвать в широком смысле "человеческой рациональностью", жизнью внутри описания и по законам описания.

Безупречность все изменяет. Описание больше не управляет нашим поведением автоматически, его законы теряют повелительное наклонение, а интенсивность осознания возрастает. "Остров то-наль" перестает быть единственным полем, заполняющим все наше существование — он становится всего лишь областью, вариантом восприятия и реагирования, за пределами которого открываются поистине странные перспективы, ибо они вне психологии в той же мере, в какой они вне человека вообще.

Здесь, в странном и Непостижимом, человек наконец-то может быть по-настоящему иррациональным. А как иначе назвать позицию, в которой ведущие стимулы и координаты личности теряют безоговорочную силу неизбежности и ультиматума?

Первый итог личностной Трансформации — отрешенность. Он поначалу изумляет даже самого практика и может бросаться в глаза окружающим, если маскирующий сталкинг еще не отработан. В социальном (и даже в биологическом) смысле это — самое универсальное отрицание; отрицание "озабоченности собственной судьбой ". Толтек идет по жизни, как невесомый призрак. Он не имеет в себе ничего, кроме самого процесса осознания. Для любого нормального человека, не знающего, что такое безупречность, — зрелище странное и пугающее.

Ибо всякая личность (даже "высокодуховная") держится грузом фикций, суждений и обусловленностей. Эти абстрактные символы и слова, надежды, верования и смыслы, будучи совершенно бесплотными и чудовищно далекими от Реального Мира, творят иллюзию опоры, обеспечивают воображаемые пути и "называют" свершения. Оставшись без этого груза, каждый субъект испытывает ужасающее чувство потерянности. Бесконечность без красивых слов о ней не вызывает у человека ничего, кроме ощущения своей ничтожности и отчаяния. Только поистине безупречный воин (как Хуан Матус у Кастанеды) мог сказать, что этот необозримый Путь способен "уравновесить ужас от того, что ты — человек, и восхищение тем, что ты человек".

Перед лицом своей судьбы остаться нагишом, признать, что жизнь в тонале — это слова и слова о словах, это ведь не философская декларация, не поза эстетствующего нигилиста, который решил немного подразнить буржуазного обывателя. Это — бесконечный труд, который только начинается с признания своей сущностной пустоты, но суть которого — в бесконечном наполнении себя Реальностью; той самой Реальностью, которая раньше обитала за высоким забором нашего самозабвенного сознания. Поток впечатлений, переживаний и опыта — вот позабытая и вновь обретенная Жизнь, которая возможна только налегке. Избавиться от груза, чтобы сесть у обочины в ожидании Знания, — такой способ, возможно, хорош для йога или традиционного мистика, но для толтека не имеет смысла. Толтекская отрешенность, "пустотность" — это способ идти, а не размышлять о ходьбе, способ преодолевать, а не рефлексировать насчет природы препятствий.

Одним из эффектов "безупречной позиции", таким образом, становится незаинтересованное действие. Этот подход есть практически во всех духовных дисциплинах, но одну из самых древних концепций, описывающих "действие ради действия", можно найти в поучениях Кришны из "Бха-гавадгиты". Надо лишь заметить, что у толтеков это даже не дисциплина, а, скорее, побочный эффект всего комплекса практики безупречности. Это выход за рамки описания, где просто не может быть действия ради результата, поскольку результат — это всегда семантика, это "значение", придуманное человеком для тоналя.

Логично было бы предположить, что "незаинтересованность действия" переходит в абсолютную пассивность, в отсутствие действия вообще. Чтобы разрешить этот парадокс, ориентальные системы создавали дополнительные смыслы — иногда откровенно антропоморфные, иногда изящные и туманные. Так человек становился в их представлении "инструментом Божественной Воли" либо "исполнителем Закона, Пути вещей, Дао". Толтеки оставались "пустыми" и здесь. Их единственным мотивом к действию было намерение абстрактного, усиление осознания ради осознания, безупречность ради безупречности. Абсолютный минимум смыслов и значений был, с одной стороны, предпосылкой, условием "правильной" безупречности, с другой — крайним выражением и итогом безупречности.

Разве для искателей Реальности возможен иной итог? Жизнь не нуждается в оправдании, она — воплощенное оправдание самой себя. Все остальное (Бог, эволюция, Закон или Смысл) излишне. Поистине это "Путь налегке", чье Сердце — Непостижимое и Безымянное. А Жизнь — просто Жизнь, как это ни странно звучит для любителей мистической метафизики.

Другим мотивом для незаинтересованного действия толтека оказывается Любовь. Это особое чувство, которое никак не окрашено личными привязанностями или религиозным вдохновением. Оно обнажается в результате естественного восхищения Миром, красота которого доступна осознанию в результате интенсивного переживания Реальности. Радость от переживания "данного в опыте" не может не вызывать чувство уважения и благодарности по отношению к самому факту бытия осознания.

Толтекская Любовь к миру — это, как и многое другое, следствие усиленного осознания. Она безлична, не связана с надеждой и преклонением, это высшее понимание реального положения вещей, где ценность не связана с описанием, а есть простая констатация удивительного бытия — "я осознаю Мир", и это само по себе достаточно для любви к факту осознания, к Миру (со всем его многообразным содержанием) как полю бесконечного опыта и себе как носителю таинственного процесса опыта, способного давать радость присутствия и постижения. Хуан Матус выразил это особое чувство с помощью двух насыщенных символов — "Любовь к Земле" и "уважение к человеческому духу". Здесь можно найти самое полное представление о настроении безупречного воина, который относится ко всему (включая самого себя) чутко и бережно. Он не знает, каков будет конец его пути, но сама возможность Путешествия на фоне безупречности не может не рождать Любовь.

Стихия безупречности приводит в "безличное". Процесс осознания оказывается мощнее, чем силы, удерживающие структуру и порядок восприятия. Центр и периферия переживаемого контролируются не изнутри, а словно бы извне, каким-то посторонним взором. Его фиксирует внешние давление эманаций, а не цепочки внутренних символов, которые мы привыкли считать сутью нашей личности.

В результате этих смещений внимания всякий внутренний опыт лишается системы координат, заданных порядком тоналя. Когда-то я написал, что человек страдает не столько от боли, сколько по поводу боли, не от голода, а по поводу голода. Надо стать безличным, чтобы по-настоящему осознать разницу. Переживание, лишенное системы тональных координат, становится чистым опытом. Оно рождает почти бесконечное терпение, без которого несгибаемое намерение никогда не возникнет. Так что, Безличное — это конечный итог безупречности воина. Оно сопровождает действия и поддерживает любую активность толтека. В нем нет ни начала ни конца. Если угодно, это и есть психологическая сущность того, что Кастанеда назвал "активной стороной Бесконечности" — сущность сокровенного таинства намерения, на которое опирается "непостижимое действие толтека".