Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё

Человек по имени Как-его-там

Мужчина, лежавший в аккуратно застеленной кровати, был мертв. Перед смертью он снял пиджак с галстуком и повесил их на стул, стоявший у двери. Затем расшнуровал туфли, поставил под стул и сунул ноги в черные кожаные шлепанцы. Потом выкурил три сигареты с фильтром и смял их в пепельнице на столике у кровати. После чего он улегся в кровать, на спину, и выстрелил себе в рот.

Выглядел покойник не слишком опрятно.

Его ближайшим соседом был ушедший на покой армейский капитан, которого ранили в бедро во время охоты на лосей год назад. Из-за этого несчастного случая капитан начал страдать бессонницей и часто ночами напролет раскладывал пасьянс. На сей раз, едва взяв колоду карт, отставной военный услышал выстрел за стеной и сразу же вызвал полицию.

Без двадцати четыре утра седьмого марта двое патрульных полицейских взломали дверь и вошли в квартиру, где уже тридцать две минуты в кровати лежал труп. Стражам порядка не понадобилось много времени, чтобы понять: мужчина почти наверняка совершил самоубийство. Прежде чем вернуться к своему автомобилю и сообщить по рации о смерти, полисмены осмотрели квартиру, хотя, в общем-то, это не входило в их обязанности. Спальня, гостиная, кухня, прихожая, ванная, встроенный платяной шкаф… Ни прощального письма, ни какой-либо записки нигде не обнаружилось. Лишь в блокноте, лежащем на телефонном столике в гостиной, были написаны два слова. Эти два слова составляли имя и фамилию. Имя и фамилию, которые патрульные прекрасно знали.

Мартин Бек.

Были именины у Оттилии[1].

Около одиннадцати часов утра Мартин Бек вышел из здания Южного управления полиции[2], пристроился в конец очереди в государственный винный магазин на Карусельплан и купил бутылку хереса. По пути к метро Бек купил также дюжину красных тюльпанов и коробку английского сырного печенья. Одно из шести имен его матери, данных ей при крещении, было Оттилия[3], и сын хотел поздравить ее с именинами.

Большое здание богадельни выглядело ветхим. Особые неудобства его ветхость создавала тем, кто вынужден был здесь работать. Мать Мартина Бека переехала сюда год назад, однако вовсе не потому, что не могла себя самостоятельно обслуживать. В свои семьдесят восемь лет она сохраняла неплохое самочувствие и даже подвижность. Просто женщина не хотела становиться обузой для единственного сына. Она подала заявку на место в доме престарелых, и, когда освободилась подходящая комната – другими словами, когда предыдущий жилец умер, – Оттилия продала большую часть своих вещей и поселилась тут. После смерти отца восемнадцать лет назад Мартин Бек оставался единственной опорой матери и периодически испытывал угрызения совести из-за того, что не может сам за ней присматривать. Однако в глубине души он был ей благодарен: ведь она сама все решила, даже не спросив у него совета.

Бек пересек маленькие мрачные гостиные, где никогда никто не сидел, прошел по полутемному коридору и постучал в комнату матери. Не дожидаясь ответа, он вошел внутрь. Его появление, очевидно, стало сюрпризом для старушки: она была немного глуховата и не услышала тихого стука в дверь. Увидев сына, женщина расцвела, отложила в сторону книгу и начала подниматься из кресла. Мартин Бек быстро приблизился к ней, поцеловал ее в щеку и мягко, но решительно усадил обратно.

– Ради бога, не волнуйся, – сказал он. Затем положил цветы ей на колени, а бутылку и коробку с печеньем поставил на стол. – Дорогая мамочка, поздравляю тебя.

Она развернула тюльпаны и сказала:

– Ах, какие чудесные цветы! И печенье! И вино! Или что это? Ах, херес. Как я тебе благодарна! – Она встала, несмотря на протесты Мартина Бека, подошла к буфету и взяла серебряную вазу, которую наполнила водой из-под крана. – Я еще не так стара и беспомощна, чтобы не ходить своими ногами, – заявила она. – А тебе как раз будет полезнее посидеть. Мы будем пить херес или кофе?

Сняв шляпу и пальто, он сел.

– Полагаюсь на твой выбор.

– В таком случае я сварю кофе. А хересом я угощу наших старушек и похвастаюсь, какой у меня замечательный сын. Такой напиток нужно расходовать экономно.

Мартин Бек молча наблюдал, как она включает электроплитку, отмеряет воду и кофе. Оттилия была маленькой и хрупкой, и каждый раз, когда сын навещал ее, ему казалось, что она становится все меньше и меньше.

– Тебе здесь не скучно, мама?

– Мне? Я никогда не скучаю.

Ответ прозвучал слишком быстро для того, чтобы быть правдивым. Мать поставила кофейник на плиту, а вазу с цветами – на стол.

– Не беспокойся обо мне, – сказала она. – У меня здесь очень много занятий. Я читаю, беседую с другими старушками и еще вяжу. Иногда выхожу в город. Просто ужасно, как его разрушают! Ты знаешь, что здание, в котором работал твой отец, снесли?

Мартин Бек кивнул. Отец имел небольшую транспортную фирму в округе Клара; теперь на ее месте возвышался торговый центр из стекла и бетона. Бек посмотрел на фотографию отца, стоящую на тумбочке у кровати. Снимок сделали в середине двадцатых годов, когда Мартину не исполнилось и семи лет, а его родитель был еще молодым мужчиной с ясными глазами, блестящими волосами, расчесанными на косой пробор, и упрямым подбородком. Говорили, что сын похож на отца. Сам Бек никакого сходства обнаружить не мог, но даже если оно и имелось, то ограничивалось лишь физическими чертами. Он помнил своего отца как открытого, веселого человека, который часто смеялся и шутил, и его все любили. Себя же Мартин мог назвать застенчивым и достаточно скучным субъектом. В то время, когда отец снялся на фото, он работал строителем, но через несколько лет начался кризис, и ему пришлось два года мыкаться без дела. Мартин Бек считал, что мать так и не смогла забыть об этих годах нищеты и тревоги, и, хотя потом все наладилось, она по-прежнему вечно беспокоилась о деньгах. Она до сих пор не могла заставить себя сделать покупку, если та действительно не была абсолютно необходимой. Одежда и мебель, взятые Оттилией сюда из дому, служили ей много-много лет.

Мартин Бек время от времени пытался давать матери деньги и предлагал заплатить за квартиру, однако гордая и упрямая старушка предпочитала сохранять независимость.

Как только кофе закипел, Мартин Бек снял кофейник с плиты и позволил матери разлить напиток в чашки. Она всегда заботилась о сыне и, когда он был мальчиком, не разрешала ему даже помочь ей вымыть посуду или застелить его собственную постель. Он до тех пор не понимал, насколько пагубна ее заботливость, пока не обнаружил, что ужасно неуклюж при выполнении простейших домашних дел.

Мартин Бек с изумлением увидел, как мать отправила кусочек сахара в рот, прежде чем сделать глоток кофе. Раньше он никогда не замечал, чтобы она пила кофе вприкуску. Перехватив его взгляд, она сказала:

– Ах, в моем возрасте уже можно разрешить себе маленькие вольности. – Она поставила чашку и откинулась на спинку кресла, положив худые веснушчатые руки на колени. – Ну а теперь расскажи мне, как поживают мои внуки.

В последнее время Мартин Бек соблюдал особую осторожность и рассказывал матери о ее внуках только хорошее, ибо она считала их самыми умными, талантливыми и красивыми. Она часто упрекала сына за то, что он недооценивает своих детей, и даже обвиняла его в том, что он груб с ними. Он же полагал, что может трезво оценить их способности, и считал, что его дети такие же, как и все остальные. Он был в прекрасных отношениях с шестнадцатилетней Ингрид, живой, умной, очень общительной девушкой, легко одолевавшей школьную премудрость. С Рольфом же, чей возраст приближался к тринадцати годам, проблем возникало побольше. Учеба в школе его совершенно не занимала, он рос ленивым и замкнутым; казалось, у него вообще отсутствуют какие-либо интересы. Мартина Бека беспокоила пассивность сына, но он надеялся, что это объясняется переходным возрастом и скоро парень выйдет из состояния летаргии. Ничего хорошего о Рольфе сейчас рассказать Бек не мог, а правде мать все равно бы не поверила, поэтому он решил вообще не упоминать о сыне. Но рассказ об успехах Ингрид в учебе старушка неожиданно прервала:

– Рольф не собирается после окончания школы пойти по твоим стопам?

– Не думаю. К тому же ему еще нет и тринадцати. О таких вещах пока рановато беспокоиться.

– Если он захочет, ты обязан остановить его, – сказала она. – Я никогда не понимала, почему ты с таким упрямством рвался на службу в полицию. А сейчас это еще более ужасная работа, чем тогда, когда ты только начинал. Кстати, Мартин, почему ты стал полицейским?

Мартин Бек с изумлением уставился на нее. Он знал: она была против его выбора профессии двадцать четыре года назад, но его удивило, что она снова затронула эту тему. Уже примерно год он числился комиссаром государственной комиссии по расследованию убийств, и теперь условия его работы совершенно отличались от условий труда молодого патрульного, каковым он когда-то являлся.

Он подался вперед и положил ладонь на ее руку.

– У меня все хорошо, мама, – сказал он. – Сейчас я в основном сижу за письменным столом. Впрочем, я сам часто задаю себе твой вопрос.

Это была правда. Он часто спрашивал сам себя, почему стал полицейским.

Конечно, он мог ответить так: в то время, в военные годы, это был хороший способ избежать службы в армии. После двухлетней отсрочки, вызванной нездоровыми легкими, его признали годным и больше не дали освобождения, так что причина у него имелась, и достаточно веская, ведь просто отказников в 1944 году не слишком жаловали. Но многие из тех, кто, подобно ему, избежал службы в армии, поступив в полицию, давно сменили профессию, а он дорос до звания комиссара. Очевидно, это должно было означать, что он хороший полицейский, хотя сам он не был в этом уверен. Он даже не был уверен в том, хочется ли ему быть хорошим полицейским, если это означает быть пунктуальным человеком, который никогда ни на йоту не отклоняется от инструкций. Он помнил слова, однажды сказанные Леннартом Кольбергом:

– Есть много хороших полицейских. Тупые парни – всегда хорошие полицейские. Бесчувственные, ограниченные, грубые, самодовольные типы тоже хорошие полицейские. Однако было бы намного лучше, если бы среди полицейских было просто побольше хороших парней.

Вместе с матерью они вышли в парк и немного погуляли. Было слякотно, ледяной ветер раскачивал голые ветви деревьев. Через десять минут Мартин Бек проводил мать до крыльца и поцеловал ее в щеку. Спускаясь с холма, он обернулся и увидел, что она все еще стоит на крыльце, чуть покачиваясь от ветра. Маленькая, морщинистая и седая.

Он сел в метро и поехал в Южное управление на Вестберга-алле.

По пути к себе он заглянул в кабинет Кольберга. Старший криминальный ассистент Кольберг был помощником и лучшим другом Мартина Бека. Однако кабинет Кольберга оказался пустым. Мартин Бек посмотрел на часы. Четверг, половина второго. Сообразить, где в данный момент находится Кольберг, можно было без особых усилий. На какое-то мгновение Мартин Бек даже задумался над тем, не присоединиться ли к Кольбергу, поедающему в столовой гороховый суп, но вспомнил о своем желудке и отказался от этого намерения. Он неважно себя чувствовал после нескольких чашек кофе, выпитых у матери.

На его письменном столе лежал короткий рапорт о человеке, который нынешним утром совершил самоубийство.

Звали покойника Эрнст Сигурд Карлссон, было ему сорок шесть лет. Он был холост, его ближайшая родственница, старая тетка, жила в Буросе. Работал Карлссон в страховой компании, на работе с понедельника отсутствовал. Болел гриппом. Коллеги сообщили, что был он одинок и, насколько им известно, близких друзей не имел. Соседи сказали, что он был тихим и безобидным, приходил и уходил точно в определенное время и редко принимал гостей. Исследование образцов его почерка показало, что именно он написал имя Мартина Бека в телефонном блокноте. Не подлежало никакому сомнению, что он совершил самоубийство.

Расследовать здесь было нечего. Эрнст Сигурд Карлссон сам покончил с жизнью, а самоубийство не считается в Швеции преступлением, и у полиции вопросов по данному делу не возникло. За исключением одного. Тот, кто составлял рапорт, тоже задал себе этот вопрос: «Не был ли знаком комиссар Мартин Бек с самоубийцей и не мог бы он что-нибудь добавить?»

Мартин Бек не мог.

Он никогда раньше не слышал о человеке по имени Эрнст Сигурд Карлссон.

Когда Гунвальд Ларссон в половине одиннадцатого вечера вышел из своего кабинета в управлении полиции на Кунгсхольмсгатан, в его планы вовсе не входило стать героем – конечно, если не считать подвигом поездку домой, в Больмору, где ему предстояло принять душ, облачиться в пижаму и лечь в постель. Гунвальд Ларссон с удовольствием подумал о своей пижаме. Он только сегодня ее купил, и большинство его коллег не поверили бы, узнай они, сколько она стоит. По дороге домой ему предстояло выполнить одно маленькое служебное дело, не обещавшее задержать его больше чем на пять минут, а возможно, и того меньше. Все еще думая о своей пижаме, он надел болгарскую дубленку, выключил свет и захлопнул дверь. Дряхлый лифт, как обычно, работал плохо, и Ларссону пришлось дважды ударить ногой в пол, чтобы заставить его двинуться. Гунвальд Ларссон был крупным мужчиной, ростом 192 сантиметра и весом более ста килограммов, так что топал ногой он внушительно.

На улице было холодно, порывы ветра бросали в лицо сухой, колючий снег, но Ларссону предстояло пройти всего лишь несколько шагов до машины, и поэтому плохая погода его не волновала.

Поглядывая по сторонам, Гунвальд Ларссон поехал через Вестербрун. Он видел городскую ратушу с тремя подсвеченными желтым светом золотыми коронами на шпиле над башней и тысячи других огней. Он повел автомобиль прямо до Хорнсплан, свернул влево на Хорнсгатан, а потом направо у станции метро Цинкенсдамм. Проехав еще около пятисот метров в южном направлении по Рингвеген, он притормозил и остановился.

Несмотря на близость этого района к центру Стокгольма, многоэтажные дома здесь отсутствовали. К западу от улицы простирался парк Тантолунден, с противоположной стороны возвышался каменистый холм, у подножия которого находились автостоянка и заправочная станция. Улица называлась Шёльдгатан, но в действительности была вовсе не улицей, а скорее частью обычной дороги, оставленной тут по совершенно необъяснимым причинам архитекторами, буквально опустошившими весь этот район города, впрочем, как и большинство других районов, лишившихся собственного лица и уюта.

Шёльдгатан в длину не превышала трехсот метров и соединяла Рингвеген и Розенлундсгатан, ездили по ней в основном такси и редкие полицейские автомобили. Летом здесь был своеобразный зеленый оазис, и, несмотря на оживленное движение по Рингвеген и грохот поездов метро всего в пятидесяти метрах отсюда, подростки со всего района, запасшись вином, сосисками и засаленными колодами карт, собирались в кустах и знали, что никто их не станет беспокоить. Однако зимой тут вряд ли кто-нибудь появился бы по собственной воле.

Но именно в этот вечер, седьмого марта 1968 года, в кустах к югу от дороги терпеливо стоял и мерз человек. Он смотрел, хотя и недостаточно внимательно, на жилой дом, деревянное двухэтажное здание старой постройки. Еще несколько минут назад в двух окнах на втором этаже горел свет, оттуда доносились музыка, веселые голоса и взрывы смеха, но теперь все огни в доме погасли, и стоящий в кустах человек слышал лишь завывание ветра и приглушенный шум уличного движения. Человек стоял в кустах не по собственной воле. Он был полицейским, звали его Цакриссон, и больше всего на свете ему хотелось оказаться в любом другом месте.

Гунвальд Ларссон вышел из машины, поднял воротник и натянул меховую шапку на уши. Он пересек широкое шоссе, прошел мимо заправочной станции и зашагал по грязному размокшему снегу. Дорожная служба наверняка не хотела тратить свои запасы соли на этот неиспользуемый участок шоссе. Дом располагался в семидесяти пяти метрах отсюда, чуть выше уровня дороги и под острым углом к ней. Ларссон остановился, огляделся вокруг и тихо позвал:

– Цакриссон?

Человек в кустах вздрогнул и подошел к нему.

– Плохие новости, – сказал Гунвальд Ларссон. – Тебе придется отдежурить еще два часа. Изакссон заболел.

– О черт! – воскликнул Цакриссон.

Гунвальд Ларссон посмотрел на дом, поморщился и сказал:

– Тебе следовало бы стоять на склоне.

– Конечно, если бы я захотел отморозить себе задницу, – мрачно ответил Цакриссон.

– Если бы ты захотел иметь хороший обзор. Что-нибудь происходило?

– Почти ничего, – покачал головой Цакриссон. – Там было что-то вроде вечеринки. Похоже, теперь они уснули.

– А Мальм?

– Он тоже спит. Свет у него в квартире погас три часа назад.

– Все это время он был один?

– Кажется, да.

– Кажется? Кто-нибудь выходил из дома?

– Я никого не видел.

– Что же в таком случае ты видел?

– За то время, что я здесь стою, в дом вошли три человека. Парень и две девушки. Они приехали на такси. Думаю, они участвовали в той вечеринке.

– Думаешь? – иронически произнес Гунвальд Ларссон.

– Черт возьми, а что же мне еще остается предположить? У меня ведь нет…

Зубы у Цакриссона так стучали, что ему было трудно говорить.

– Ну, так чего же у тебя нет? – поинтересовался Гунвальд Ларссон, окинув его критическим взглядом.

– Рентгеновских лучей в глазах, – мрачно ответил Цакриссон.

Гунвальд Ларссон был строг и не считался со слабостями других людей. В полиции его достаточно хорошо знали, и многие его побаивались. Если бы Цакриссон знал его получше, то никогда не решился бы так себя вести – другими словами, вести себя естественно, – но даже Гунвальд Ларссон не мог совершенно игнорировать тот факт, что его подчиненный устал и замерз, а следовательно, его состояние и наблюдательные способности вряд ли улучшатся в последующие несколько часов. Ларссон понимал, что нужно делать, но вовсе не собирался из-за этого прекращать наблюдение. Он раздраженно хмыкнул.

– Ты замерз?

Цакриссон издал глухой смешок и попытался соскрести льдинки с ресниц.

– Замерз? – иронически переспросил он. – Я чувствую себя, как те три парня, которых засунули в пылающую печь[4].

– Ты здесь не для того, чтобы развлекаться, – заметил Гунвальд Ларссон. – Ты здесь для того, чтобы работать.

– Да, конечно, но…

– А твоя работа заключается и в том, чтобы уметь тепло одеваться и правильно двигаться. В противном случае ты превратишься в ледяную статую и, если что-нибудь случится, не сможешь двинуться с места. И тогда, возможно, тебе не будет так весело.

Цакриссон насторожился, он уже начал кое-что подозревать. Он вздрогнул и сказал извиняющимся тоном:

– Да-да, конечно, у меня все хорошо, но…

– Нет, вовсе не хорошо, – раздраженно бросил Гунвальд Ларссон. – Я отвечаю за это задание и не желаю его срывать из-за плохой работы рядового полицейского.

Рядовому полицейскому Цакриссону было только двадцать три года. Он работал в отделе охраны второго участка. Старший криминальный ассистент уголовной полиции Стокгольма Гунвальд Ларссон был на двадцать лет старше. Цакриссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но Гунвальд Ларссон поднял свою могучую правую руку и сердито заявил:

– Хватит болтать. Отправляйся в полицейский участок на Розенлундсгатан и выпей кофе или еще что-нибудь. Ровно через полчаса ты должен вернуться сюда свежим и энергичным, так что тебе лучше поторопиться.

Цакриссон ушел. Гунвальд Ларссон взглянул на свои часы, вздохнул и подумал: «Молокосос».

Он повернулся кругом, продрался сквозь кусты и начал карабкаться вверх по склону, ругаясь вполголоса, поскольку его итальянские зимние ботинки на толстой резиновой подошве скользили по обледеневшим камням.

Цакриссон был прав, утверждая, что на холме нет никакого укрытия от пронизывающего северного ветра, однако и сам Ларссон тоже был прав, называя вершину холма лучшим наблюдательным пунктом. Дом стоял перед ним как на ладони. Ларссон мог видеть все, что происходит в доме и возле него. Окна полностью или частично покрывал иней, свет нигде не горел. Единственным признаком жизни был дым из трубы, клубы которого тут же уносило порывами ветра в беззвездное небо.

Человек, стоящий на вершине холма, машинально переступал ногами и двигал пальцами в меховых перчатках. Прежде чем стать полицейским, Гунвальд Ларссон был моряком, сначала простым матросом в военно-морском флоте, потом плавал на грузовых судах в Северной Атлантике, и бесчисленные вахты на открытом ветрам мостике обучили его искусству сохранять тепло. Он также был специалистом по заданиям, подобным нынешнему, хотя теперь уже предпочитал лишь руководить. Немного постояв на холме, он заметил какой-то проблеск света в крайнем правом окне на втором этаже, словно кто-то зажег спичку, чтобы закурить сигарету или посмотреть, например, который час. Ларссон машинально взглянул на свои часы. «Четыре минуты двенадцатого. Цакриссон отсутствует уже шестнадцать минут. Наверное, сидит сейчас в буфете полицейского участка округа Мария и болтает с коллегами, попивая кофе. Однако это удовольствие продлится недолго, потому что через семь минут ему придется отправляться в обратный путь. Если, конечно, он не хочет получить выволочку», – подумал Гунвальд Ларссон, хмурясь.

Несколько минут он размышлял о людях, которые могли в настоящий момент находиться в доме. В этом старом здании было четыре квартиры, две на первом этаже и две на втором. На втором этаже слева жила незамужняя женщина лет тридцати пяти с тремя детьми от разных отцов. Больше об этой женщине Ларссон ничего не знал и не стремился узнать. В квартире слева на первом этаже жила пожилая супружеская пара. Им было около семидесяти, и жили они здесь уже лет пятьдесят, тогда как в верхних квартирах жильцы менялись довольно часто. Муж любил выпивать и, несмотря на преклонный возраст, был постоянным клиентом полицейского участка округа Мария. В квартире справа на втором этаже жил мужчина, тоже хорошо известный полиции, но по причинам, гораздо более серьезным, чем регулярные субботние пьяные скандалы. Ему было двадцать семь лет, и он уже успел шесть раз побывать в тюрьме. Преступления он совершал самые разные: от вождения автомобиля в нетрезвом виде до драк и грабежа. Звали его Рот, это он устроил вечеринку для своего приятеля и двух подружек. Сейчас они уже выключили магнитофон и свет – либо улеглись спать, либо развлекались несколько иным способом. Именно кто-то из них зажег спичку, мелькнувшую в окне.

Под квартирой Рота, на первом этаже справа, жил человек, за которым наблюдал Гунвальд Ларссон. Он знал, как зовут этого человека и как этот человек выглядит. Однако, что было довольно странно, Ларссон не имел ни малейшего понятия, зачем понадобилось следить за этим человеком.

Дело обстояло так. Гунвальд Ларссон являлся специалистом по раскрытию убийств и обезвреживанию опасных преступников, а поскольку в настоящий момент дела, связанные с убийствами, отсутствовали, его откомандировали в другой отдел, где он отвечал за это задание в дополнение к своим основным служебным обязанностям. Ларссон получил в подчинение четырех сотрудников и простой приказ от начальства: не позволить указанному человеку исчезнуть, не допустить, чтобы с ним произошло несчастье, и фиксировать всех, с кем он встречается.

Гунвальд Ларссон даже не поинтересовался, зачем это нужно. Наверное, наркотики. Похоже, сейчас все связано с наркотиками.

Наблюдение продолжалось вот уже десять дней, и наиболее примечательным событием за это время стала покупка «объектом» Ларссона двух бутылок ликера и приход проститутки.

Гунвальд Ларссон посмотрел на часы. Девять минут двенадцатого. Остается восемь минут.

Он зевнул и развел руки в стороны, чтобы похлопать себя по бокам.

И тут дом взорвался.

Пламя взметнулось с громким хлопком. Окна квартиры справа на первом этаже вылетели наружу, и, казалось, фронтон откололся от дома, когда одновременно со взрывом сквозь выбитые стекла вырвались длинные голубоватые языки пламени. Гунвальд Ларссон стоял на вершине холма, раскинув руки в стороны, словно статуя Христа Спасителя, и оцепенело смотрел на то, что происходит на противоположной стороне дороги. Однако в таком состоянии он находился лишь какое-то мгновение. Потом побежал, скользя и ругаясь, вниз по склону холма, через дорогу, прямо к дому. Характер и цвет пламени тем временем изменился, оно стало оранжевым и жадно лизало деревянные стены. Ларссону показалось, что крыша в правой части дома начала оседать, словно из-под нее убрали фундамент. Квартиру на первом этаже за несколько секунд охватило пламенем, и, когда старший криминальный ассистент подбежал к каменным ступенькам крыльца перед входной дверью, в комнате на втором этаже уже тоже вовсю полыхало.

Ларссон распахнул дверь и сразу понял: слишком поздно. Дверь справа, ведущую в прихожую, сорвало с петель, и она заблокировала лестницу. Лестница вспыхнула, словно гигантское бревно, и огонь начал распространяться по деревянным ступенькам. Волна нестерпимого жара ударила Ларссона, он зашатался, обожженный и ослепленный, и отступил назад, на крыльцо. Из дома доносились отчаянные крики людей, охваченных ужасом. Насколько знал старший криминальный ассистент, в доме находились по меньшей мере одиннадцать человек, запертых в смертельной ловушке. Вероятно, некоторые из них уже погибли. Языки пламени вырывались из окон первого этажа, словно из гигантского сопла.

Гунвальд Ларссон быстро огляделся вокруг в поисках лестницы или чего-нибудь еще, но ничего не нашел.

На втором этаже распахнулось окно. Сквозь дым и огонь старший криминальный ассистент разглядел женщину или, скорее, девушку, которая истерически кричала. Он приложил ладони рупором ко рту и громко скомандовал:

– Прыгай! Прыгай вправо!

Она уже взобралась на подоконник, но все еще колебалась.

– Прыгай! Немедленно! Как можно дальше! Я поймаю тебя.

Девушка прыгнула. Он поймал ее правой рукой за ноги, а левой за плечи. Она оказалась вовсе не тяжелой, наверное, весила килограммов сорок – сорок пять. Он ловко подхватил ее, не дав даже коснуться земли. Затем повернулся спиной к бушующему огню, чтобы девчонку не обожгло, сделал три шага и положил ее на снег. Спасенной было не больше семнадцати. Совершенно голая, она вся дрожала и билась в истерике. Каких-либо ран на теле девицы старший криминальный ассистент не обнаружил.

Когда он снова повернулся к дому, на подоконнике стоял мужчина, завернутый в простыню. Пожар усилился, из-под крыши валил дым, справа языки пламени уже начали прорываться сквозь черепицу. «Когда же наконец приедут эти чертовы пожарные!» – подумал Гунвальд Ларссон, подбираясь к огню как можно ближе. Горящее дерево трещало, фонтаны искр брызгали на лицо и дубленку полисмена, и так уже всю прожженную. Он громко закричал, чтобы перекрыть рев огня:

– Прыгай! Как можно дальше! Вправо!

Мужчина прыгнул, но тут вдруг вспыхнул край его простыни. Человек пронзительно закричал и попытался в падении сбросить с себя горящую материю. На сей раз приземление оказалось не таким успешным. Мужчина был значительно тяжелее девушки, он перевернулся в воздухе, неудачно задел Гунвальда Ларссона левой рукой и рухнул на землю, врезавшись плечом в булыжники. В последний момент старший криминальный ассистент успел подставить свою левую руку под голову падавшего, смягчив удар. Потом положил парня на землю, схватил горящую простыню и отбросил ее в сторону, при этом безнадежно прожег собственные перчатки. Мужчина тоже был голый, лишь на руке поблескивало золотое обручальное кольцо. Он ужасно стонал и издавал гортанные звуки, словно обезьяна. Гунвальд Ларссон оттащил его на несколько метров и оставил лежать на снегу вне досягаемости падающих горящих балок. Когда полисмен снова повернулся к дому, из квартиры справа на верхнем этаже прыгнула женщина в черном бюстгальтере. Ее рыжие волосы горели. Приземлилась она слишком близко к стене.

Гунвальд Ларссон бросился вперед и оттащил женщину от горящей деревянной обшивки в более безопасное место, погасил ее волосы снегом и оставил лежать. Она кричала и корчилась от боли; полицейский видел: дама сильно обгорела. Очевидно, она еще к тому же и неудачно упала, одна ее нога выгнулась под неестественным углом к туловищу. Женщина была немного старше прыгнувшей первой девушки: лет приблизительно двадцати пяти, рыжеволосая, волосы между ног тоже рыжие. На животе дамы Ларссон не заметил каких-либо видимых повреждений, кожа у нее была бледная и вялая. А вот на ее лице, ногах, спине и груди он увидел множество ожогов: бюстгальтер сгорел прямо на ней.

Подняв взгляд ко второму этажу, Гунвальд Ларссон увидел пылающую, как факел, фигуру, которая вскинула руки над головой и исчезла. Он догадался: это четвертый участник вечеринки и помощь ему уже не понадобится.

Чердак тоже пылал. В густом дыму потрескивали деревянные перекрытия. Крайнее окно слева распахнулось, кто-то звал на помощь. Гунвальд Ларссон ринулся туда и увидел женщину в белой ночной рубашке, перегнувшуюся через подоконник и прижимающую к груди какой-то сверток. Ребенок. Из открытого окна валил дым, однако в квартире, по-видимому, еще не сильно горело, по крайней мере в той комнате, где находилась женщина.

– Помогите! – в отчаянии кричала она.

Пожар еще не успел полностью охватить эту часть дома, и Гунвальду Ларссону удалось подойти вплотную к стене прямо под окном.

– Бросай ребенка! – закричал он.

Женщина без колебаний мгновенно бросила ребенка вниз и едва не застала Ларссона врасплох. Он увидел, что сверток падает прямо на него, и в последний момент успел вытянуть руки вперед и ловко поймал ребенка, как вратарь ловит мяч со штрафного удара. Ребенок был очень маленький, он немного хныкал, но не кричал. Гунвальд Ларссон несколько секунд стоял, держа его в руках. Старший криминальный ассистент совершенно не имел опыта обращения с детьми и даже не мог вспомнить, приходилось ли ему когда-либо вообще держать на руках ребенка. Испугавшись, не слишком ли сильно он сдавил малыша, Ларссон положил сверток на землю. Сзади послышались чьи-то торопливые шаги, и полицейский обернулся. К нему приближался Цакриссон, запыхавшийся и весь багровый.

– Что с вами? – выдавил он. – Как?..

– Где эти чертовы пожарные? – заорал Гунвальд Ларссон.

– Я думал, они уже здесь… Я увидел пожар, когда был на Розенлундсгатан… Вернулся и позвонил…

– Беги снова назад, вызови пожарную машину и «скорую помощь»…

Цакриссон повернулся и побежал.

– И полицию! – вдогонку ему закричал Гунвальд Ларссон.

У Цакриссона с головы слетела шапка, он остановился, чтобы ее поднять.

– Идиот! – заорал Гунвальд Ларссон.

Он вернулся к дому, вся правая часть которого теперь превратилась в бушующий ад. Женщина в ночной рубашке стояла в задымленном окне и на этот раз держала на руках другого ребенка, рыженького мальчика лет пяти, одетого в голубую пижаму. Она бросила его вниз так же быстро и неожиданно, как в первый раз, но теперь Ларссон был начеку и уверенно поймал ребенка. Как ни странно, но мальчик вовсе не казался испуганным.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Ларссон.

– Ты пожарник?

– О боже, отстань от меня! – воскликнул Гунвальд Ларссон и поставил мальчика на землю.

Он снова посмотрел вверх, и в этот момент кусок черепицы попал ему в голову. Черепица раскалилась докрасна, и, хотя меховая шапка смягчила удар, у старшего криминального ассистента потемнело в глазах. Он почувствовал резкую боль во лбу, по лицу хлынула кровь. Женщина в ночной рубашке исчезла. «Наверное, бросилась за третьим ребенком», – подумал Ларссон, и в этот момент женщина появилась в окне с большой фарфоровой статуэткой собаки, которую сразу же швырнула вниз. Статуэтка упала на землю и раскололась на мелкие кусочки. В следующее мгновение женщина прыгнула сама. На этот раз все получилось не так удачно. Она приземлилась прямо на Гунвальда Ларссона и сбила его с ног. Он упал, сильно ударился головой и спиной, однако тут же сбросил с себя оказавшуюся сверху женщину и вскочил на ноги. Женщина в ночной рубашке, очевидно, не пострадала, но взгляд ее широко раскрытых глаз был безумным. Он посмотрел на нее и сказал:

– У вас есть еще один ребенок?

Она уставилась на него, потом сгорбилась и начала подвывать, как раненый зверь.

– Вставайте и займитесь вашими детьми, – сказал Гунвальд Ларссон.

Пожаром был теперь охвачен весь второй этаж, языки пламени уже вырывались из того окна, откуда прыгнула женщина. Однако двое стариков все еще оставались в квартире слева на первом этаже. Там еще не горело, но пожилая чета не подавала никаких признаков жизни. Очевидно, в квартире полно дыма, кроме того, через несколько минут может рухнуть крыша.

Гунвальд Ларссон огляделся и увидел в нескольких метрах от себя большой камень. Он вмерз в землю, но Ларссон выковырял его. Камень весил килограммов двадцать. Ларссон поднял его над головой на вытянутых руках и что было силы швырнул в крайнее левое окно на первом этаже. Оконная рама и стекло разлетелись вдребезги. Ларссон вскочил на подоконник, сорвал штору и, перевернув столик, спрыгнул на пол в комнату, полную густого, удушливого дыма. Он закашлялся и прикрыл рот шерстяным шарфом. Вокруг все горело. В дыму он различил фигуру, неподвижно лежащую на полу. Наверное, старуха. Он поднял ее, перенес беспомощное тело к окну, подхватил под мышки и осторожно опустил на землю. Она безвольно привалилась к стене. Без сознания, но, по-видимому, жива.

Гунвальд Ларссон сделал глубокий вдох и вернулся в комнату. Он сорвал штору с другого окна и разбил его стулом. Дым слегка рассеялся, но потолок был охвачен оранжевыми языками пламени, которое распространялось от входной двери. Ларссону понадобилось не более пятнадцати секунд, чтобы найти старика. Он не делал попыток встать с кровати, но был жив и жалобно, приглушенно кашлял.

Гунвальд Ларссон отшвырнул в сторону одеяло, взвалил старика на плечо, вернулся к окну и выбрался наружу. Он сильно кашлял и почти ничего не видел, потому что кровь из раны на лбу заливала ему лицо, смешиваясь с потом и слезами.

Все еще держа на плече старика, он оттащил старуху подальше от дома и уложил их обоих рядышком на землю. Потом убедился в том, что женщина дышит. Снял прожженную дубленку, накрыл ею голую девушку, которая истерически рыдала, и отвел ее к остальным. Снял с себя твидовый пиджак и укутал им двоих маленьких детей. Шерстяной шарф дал голому мужчине, который сразу же обернул его вокруг бедер. Потом полицейский взял на руки рыжеволосую женщину и перенес ее поближе к остальным. Она отвратительно пахла и пронзительно кричала.

Он посмотрел на дом; бушующее пламя теперь уже стало неудержимым. Несколько легковых автомобилей остановилось на шоссе, из них выбегали растерянные люди. Он не обращал на них внимания. Стащил с головы разодранную меховую шапку и надел ее на женщину в ночной рубашке. Повторил вопрос, который задал ей несколько минут назад:

– У вас есть еще один ребенок?

– Да… Кристина… У нее комната в мансарде.

Женщина безудержно зарыдала.

Гунвальд Ларссон покачал головой.

Весь в крови и копоти, потный, в разорванной одежде, он стоял среди этих бьющихся в истерике, ошеломленных, кричащих, плачущих и полуживых людей, словно на поле брани.

Сквозь рев огня до него донеслись звуки сирен.

Все появились одновременно: водяные помпы, лестницы, пожарные машины, полицейские автомобили, «скорая помощь», полицейские на мотоциклах и пожарное начальство на красных седанах, а также Цакриссон, который сказал:

– Что… как это произошло?

В этот миг крыша рухнула и дом превратился в бесформенную груду пылающих развалин.

Гунвальд Ларссон посмотрел на свои часы. Прошло шестнадцать минут с того момента, как он стоял и мерз на холме.

В пятницу, восьмого марта, Гунвальд Ларссон сидел у себя в кабинете в управлении на Кунгсхольмсгатан. На нем был белый свитер и светло-серый пиджак с косыми карманами. Обе его руки были забинтованы, а повязка на голове делала его очень похожим на генерала фон Дёбельна с известной картины, изображающей его в битве при Ютасе в Финляндии[5]. Кроме того, на лице и шее Ларссона были налеплены два куска пластыря. Его брови и зачесанные назад светлые волосы были опалены, однако голубые глаза смотрели как обычно, открыто и недовольно. Помимо него, в кабинете присутствовало еще несколько человек.

Мартина Бека и Кольберга вызвали сюда из отдела расследования убийств на Вестберга-алле, а их начальник, старший комиссар Эвальд Хаммар, считался ответственным за это расследование вплоть до получения других распоряжений. Хаммар был крупным мужчиной могучего телосложения, пышная грива его волос почти полностью поседела за долгие годы службы. Он уже начал считать дни, оставшиеся ему до пенсии, и рассматривал каждое серьезное уголовное преступление как наказание лично для себя.

– А где остальные? – спросил Мартин Бек. Он, как всегда, стоял у двери, опершись правым локтем на ящики с картотекой.

– Какие остальные? – поинтересовался Хаммар, который прекрасно знал, что формирование состава следственной группы полностью входит в его компетенцию. Он обладал достаточным влиянием, чтобы привлечь к работе любого нужного ему полицейского.

– Рённ и Меландер, – ответил Мартин Бек.

– Рённ поехал в Южную больницу, а Меландер на месте пожара, – коротко сообщил Хаммар.

На письменном столе Гунвальда Ларссона лежали вечерние газеты, и он раздраженно перелистывал их забинтованными руками.

– Проклятые писаки, – сказал он, протягивая одну из газет Мартину Беку. – Ты только взгляни на эту фотографию.

Фотография занимала три колонки и изображала молодого человека с озабоченным лицом, в пальто и шляпе, который рылся тростью в дымящихся руинах дома на Шёльдгатан. Позади него в левом углу фотоснимка стоял Гунвальд Ларссон и с глупым видом смотрел в объектив.

– Да, ты выглядишь здесь не лучшим образом, – заметил Мартин Бек. – А кто этот парень с тростью?

– Его зовут Цакриссон. Молокосос из Второго участка. Абсолютный идиот. Прочти подпись.

Мартин Бек прочел подпись: «Герой дня, старший криминальный ассистент Гунвальд Ларссон (справа) совершил героический поступок во время вчерашнего пожара, спас несколько человеческих жизней. На снимке он обследует развалины дома, который был полностью разрушен».

– Они не только отвратительно работают, но и к тому же еще путают правую и левую стороны, – пробурчал Гунвальд Ларссон, – и, кроме того, они…

Он больше ничего не сказал, но Мартин Бек знал, что он имеет в виду, и кивнул. Имя они тоже переврали. Гунвальд Ларссон с раздражением посмотрел на фото и отодвинул газету в сторону.

– Я тоже здесь выгляжу как идиот, – сказал он.

– У славы имеются и шипы, – заметил Мартин Бек.

Кольберг, недолюбливавший Гунвальда Ларссона, невольно взглянул на разбросанные по столу газеты. Все фотоснимки были с перепутанными подписями, первые страницы всех газет украшали портрет туповато глядящего в объектив Гунвальда Ларссона и крупные заголовки.

«Подвиги, герои и бог знает что еще», – уныло вздохнув, подумал Кольберг. Толстый и апатичный, он сгорбившись сидел в кресле, положив локти на стол.

– Так, значит, мы оказались в странной ситуации, когда нам неизвестно, что же произошло? – с серьезным видом произнес Хаммар.

– Ничего странного в этом нет, – отозвался Кольберг. – Лично мне почти никогда это не известно.

– Я имею в виду, что нам неизвестно, произошел ли пожар в результате поджога или нет, – произнес Хаммар, окинув его критическим взглядом.

– Откуда там взяться поджогу? – спросил Кольберг.

– Оптимист, – бросил Мартин Бек.

– Естественно, это был поджог, – заявил Гунвальд Ларссон. – Дом взорвался буквально у меня на глазах.

– И ты уверен, что пожар начался в квартире Мальма?

– Да, уверен.

– Ты долго наблюдал за домом?

– Около получаса. Причем лично. А до меня там стоял идиот Цакриссон. Пока что совершенно непонятно, как мог произойти пожар.

Мартин Бек помассировал переносицу большим и указательным пальцами правой руки.

– Ты уверен, что никто не входил в дом и не выходил оттуда за это время? – поинтересовался он.

– Я-то абсолютно уверен. Но что происходило до того, как я туда пришел, не знаю. Цакриссон утверждал, будто в дом вошли три человека, а из дома никто не выходил.

– На него можно положиться?

– Не думаю. По-моему, он невероятно туп.

– Значит, ты ему не веришь?

Гунвальд Ларссон сердито посмотрел на Мартина Бека.

– Черт возьми, зачем все это нужно? Я стоял там и видел, как дом загорелся. Внутри, как в ловушке, оказались одиннадцать человек, я вынес из огня восьмерых.

– Да, я это заметил, – сказал Кольберг, бросив взгляд на газеты.

– Точно установлено, что при пожаре погибли только три человека? – спросил Хаммар.

Мартин Бек вынул из внутреннего кармана несколько листов бумаги и, пробежав их глазами, сказал:

– Похоже на то. Мальм, Кеннет Рот, который жил над Мальмом, и Кристина Модиг, она жила в мансарде. Девочке было всего четырнадцать лет.

– А почему она жила в мансарде? – спросил Хаммар.

– Не знаю, – ответил Мартин Бек. – Это нужно будет выяснить.

– Нам много чего придется выяснять, – сказал Кольберг. – Мы даже не знаем, погибли ли при пожаре только эти три человека. Что же касается предположения, будто в доме находились одиннадцать человек, то оно остается предположением. Я прав, Ларссон?

– А кто были те люди, которые самостоятельно выбрались из огня? – спросил Хаммар.

– Во-первых, они выбрались из дома не самостоятельно, – возразил Гунвальд Ларссон. – Оттуда их вынес я. Если бы я случайно там не оказался, для них все могло кончиться гораздо хуже. И во-вторых, я не записывал их имена. Мне хватало другой работы.

Мартин Бек задумчиво посмотрел на забинтованного великана. Гунвальд Ларссон часто вел себя вызывающе, но чтобы нагрубить Хаммару, нужно было либо страдать манией величия, либо получить сотрясение мозга.

Хаммар нахмурился.

Мартин Бек полистал свои бумажки и сказал, чтобы замять неловкую ситуацию:

– У меня здесь имеются только их имена и фамилии. Агнес и Герман Сёдерберг. Супружеская пара, шестидесяти семи и шестидесяти восьми лет. Анна-Кайса Модиг и два ее ребенка, Кент и Клари. Матери тридцать лет, мальчику пять, девочке семь месяцев. Потом две женщины, Карла Бергрен и Мадлен Ольсен, шестнадцати и двадцати четырех лет, и парень, Макс Карлссон. Сколько ему лет, я не знаю. Трое последних в этом доме не жили, они пришли туда в гости. Предположительно к Кеннету Роту, одному из тех, кто погиб во время пожара.

– Ни одно из этих имен мне ничего не говорит, – заметил Хаммар.

– Мне тоже, – сказал Мартин Бек.

Кольберг пожал плечами.

– Могу сообщить: Рот был вором, – сказал Гунвальд Ларссон, – Сёдерберг – алкоголик, а Анна-Кайса Модиг – проститутка. Если вам от этого, конечно, станет легче.

Зазвонил телефон, и Кольберг взял трубку. Он придвинул к себе блокнот и вынул из верхнего кармана шариковую авторучку.

– А, это ты? Да, хорошо. – Остальные молча смотрели на него. Кольберг положил трубку и сказал: – Это Рённ. Ситуация такова: Мадлен Ольсен, вероятно, не выживет. У нее ожог восьмидесяти процентов поверхности тела плюс контузия и сложный перелом бедра.

– У нее везде были рыжие волосы, – произнес Гунвальд Ларссон.

Кольберг бросил в его сторону короткий взгляд и продолжил:

– Старый Сёдерберг и его жена серьезно отравились дымом, но их жизни вне опасности. У Макса Карлссона обгорело тридцать процентов кожи, он выживет. Карла Бергрен и Анна-Кайса Модиг физически не пострадали, но находятся в сильном шоке, и Карлссон тоже. Никого из них пока допросить нельзя. И только с двумя детьми все в полном порядке.

– Полагаю, это мог быть самый обычный пожар, – сказал Хаммар.

– Чушь, – отрезал Гунвальд Ларссон.

– А не лучше ли тебе пойти домой и лечь в постель? – предложил Мартин Бек.

– А тебе очень этого хотелось бы, да?

Через десять минут появился Рённ и изумленно уставился на Ларссона.

– О боже, что ты здесь делаешь?

– Ты мог бы спросить и повежливее, – сказал Гунвальд Ларссон.

Рённ укоризненно посмотрел на остальных.

– Ты что, спятил? – спросил он. – Вставай, Гунвальд, пойдем.

Гунвальд покорно встал и направился к двери.

– Минуточку, – сказал Мартин Бек. – Всего лишь один вопрос. Почему вы следили за Йёраном Мальмом?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответил Гунвальд Ларссон и вышел.

Все находящиеся в кабинете от изумления потеряли дар речи.

Через несколько минут Хаммар пробормотал что-то непонятное и ушел. Мартин Бек сел, взял газету и начал ее читать. Спустя тридцать секунд Кольберг последовал его примеру. Так они сидели в полном молчании до тех пор, пока не вернулся Рённ.

– Что ты с ним сделал? – поинтересовался Кольберг. – Сдал его в зоопарк?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Рённ. – Сделал с кем?

– С Ларссоном, – ответил Кольберг.

– Если ты говоришь о Гунвальде, то он с диагнозом «контузия» лежит в Южной больнице. Врачи не разрешили ему разговаривать и читать несколько дней. Хотелось бы мне знать, кто его сюда вытащил?

– Только не я, – сказал Кольберг.

– А я думаю, что именно ты. У меня есть огромное желание врезать тебе.

– Прекрати орать на меня! – возмутился Кольберг.

– Ты всегда относился к Гунвальду как к бесчувственному чурбану, но сегодня ты перешел все границы.

Спокойный, уравновешенный Эйнар Рённ был родом из Норрланда и в нормальных условиях никогда не выходил из себя. За пятнадцать лет знакомства Мартин Бек ни разу еще не видел его таким разгневанным.

– Ну да, теперь я вижу, что у него есть по крайней мере один настоящий друг, – съязвил Кольберг.

Рённ сжал кулаки и сделал шаг вперед. Мартин Бек быстро поднялся и встал между ними. Потом повернулся к Кольбергу:

– Прекрати, Леннарт. Не затевай ссору.

– Ты тоже ненамного лучше, чем он, – накинулся Рённ на Мартина Бека. – Вы оба мерзавцы.

– Эй, какого черта… – начал Кольберг, вставая с места.

– Успокойся, Эйнар, – сказал Мартин Бек. – Ты совершенно прав, нам следовало бы сразу сообразить, что с ним не все в порядке.

– Да, следовало бы, – согласился Рённ.

– Лично я особой разницы не заметил, – беззаботно сказал Кольберг. – Возможно, у меня недостаточный интеллектуальный уровень для того, чтобы…

Открылась дверь, и в кабинет вошел Хаммар.

– Вы все странно выглядите, – сказал он. – Что случилось?

– Ничего, – ответил Мартин Бек.

– Ничего? Эйнар похож на вареного рака. Вы что, собрались драться? Давайте-ка обойдемся без этих ваших полицейских грубостей.

Зазвонил телефон. Кольберг, как утопающий за соломинку, схватился за телефонную трубку.

Лицо Рённа постепенно приобрело свой нормальный цвет. Лишь нос его оставался красным; впрочем, таким он был всегда.

Мартин Бек чихнул.

– Какого черта, откуда мне знать? – произнес Кольберг в трубку. – Какие еще трупы? – Он положил трубку на место, вздохнул и сказал: – Какой-то идиот из медицинской лаборатории интересуется, можно ли увезти трупы. У нас для него найдутся здесь какие-нибудь трупы?

– Могу ли я поинтересоваться, кто-нибудь из вас уже был на месте пожара? – с кислым видом спросил Хаммар.

Никто ему не ответил.

– Надеюсь, вам не составит труда туда наведаться, – буркнул Хаммар.

– Мне нужно разобраться с документацией, – туманно объяснил Рённ.

Мартин Бек направился к двери. Кольберг пожал плечами, встал и последовал за ним.

– Вероятнее всего, это самый обычный пожар, – словно разговаривая сам с собой, упрямо сказал Хаммар.

Место пожара было оцеплено полицейскими, так что ни одна живая душа не могла туда проскользнуть. Когда Мартин Бек и Кольберг вышли из машины, они привлекли к себе внимание двух полицейских из оцепления.

– Эй, что это вы здесь делаете? – высокомерно спросил один из них.

– Вы разве не видите, что здесь нельзя останавливаться? – сказал другой.

Мартин Бек уже собирался предъявить свое служебное удостоверение, однако Кольберг придержал его и попросил:

– Простите, офицер, вы не могли бы сообщить мне свое имя?

– Тебе это ни к чему, – бросил первый полицейский.

– Убирайтесь, – приказал второй, – а иначе будут неприятности.

– В этом я не сомневаюсь, – сказал Кольберг. – Вопрос только в том – у кого.

Тяжелый характер Кольберга проявлялся даже в его манере одеваться. Его синее пальто развевалось на ветру, воротник был расстегнут, галстук свисал из правого кармана пиджака, а свою старенькую шляпу он сдвинул на затылок. Двое полицейских – оба розовощекие, с круглыми голубыми глазами – многозначительно посмотрели друг на друга. Один из них подошел чуть ближе. Мартин Бек понял: они решили, будто Кольберг пьян, и собрались его задержать. Он знал, что Кольберг способен сделать из них отбивные, как физически, так и морально, максимум за одну минуту, да и их шансы завтра утром проснуться безработными весьма велики. Беку не хотелось, чтобы сегодня еще кто-нибудь пострадал, поэтому он быстро вытащил свое удостоверение и сунул его под нос более агрессивному из двух полицейских.

– Тебе не следовало этого делать, – сердито процедил Кольберг.

Мартин Бек взглянул на полицейских и спокойно произнес:

– Вам еще нужно многому учиться. Пойдем, Леннарт.

Пожарище выглядело мрачно. От дома в буквальном смысле остались один фундамент, труба и груда обуглившихся досок, закопченных кирпичей и битой черепицы. Вокруг разносился резкий запах дыма и гари. Несколько человек в серых комбинезонах тщательно тыкали в пепел шестами и раскапывали его короткими лопатками. В сторонке были установлены два больших сита. По земле вились шланги, протянутые к шоссе, где стояла пожарная машина. На переднем сиденье в ней сидели двое пожарных.

Чуть дальше, метрах в десяти, виднелась длинная мрачная фигура с трубкой во рту и с засунутыми глубоко в карманы пальто руками. Это был Фредрик Меландер из отдела убийств Стокгольмского управления, участник сотен трудных расследований. Он славился умением логически мыслить, выдающейся памятью и невозмутимым спокойствием. В более узком кругу он, кроме того, был известен своей замечательной способностью всегда оказываться в туалете, когда его кто-либо искал. Он обладал чувством юмора, но весьма умеренным; был экономным и скучным, ему никогда не приходили в голову блестящие идеи, и он никогда не чувствовал внезапного вдохновения. Короче говоря, он был первоклассным полицейским.

– Привет, – бросил он, не вынимая трубки изо рта.

– Как дела? – поинтересовался Мартин Бек.

– Так себе.

– Есть какие-нибудь результаты?

– Пока нет. Надо все тщательно осмотреть. Это займет много времени.

– Почему? – спросил Кольберг.

– Когда приехала пожарная машина и пожар был погашен, дом почти полностью сгорел и разрушился. Пожарные залили огонь сотнями литров воды и быстро его погасили, а ночью ударил мороз, и все это превратилось в гигантский ледяной конгломерат.

– Веселенькое дельце, – сказал Кольберг.

– Если все делать по правилам, им теперь придется счищать лед слой за слоем.

Мартин Бек кашлянул и спросил:

– А трупы? Они их уже нашли?

– Один, – ответил Меландер. Он вынул трубку изо рта и указал черенком в сторону бывшего правого крыла сгоревшего дома. – Вон там. По-моему, это девушка лет четырнадцати. Та, которая спала в мансарде.

– Кристина Модиг?

– Да. Они оставят ее здесь на ночь. Скоро стемнеет, а они хотят работать только при дневном свете.

Меландер вытащил кисет, тщательно набил трубку и закурил. Потом спросил:

– А у вас как дела?

– Превосходно, – сказал Кольберг.

– Да, – заметил Мартин Бек. – Особенно у Леннарта. Сначала он едва не подрался с Рённом…

– В самом деле? – удивился Меландер, чуть приподняв брови.

– Да. А потом его едва не задержали за пьянство двое полицейских.

– Ага, понятно, – спокойно сказал Меландер. – А как там Гунвальд?

– Он в больнице. У него контузия.

– Он отлично потрудился вчера вечером, – отметил Меландер.

Кольберг посмотрел на развалины дома и вздрогнул.

– Да, вынужден это признать. Черт побери, ну и холодина, – произнес он.

– У него было очень мало времени, – сказал Меландер.

– Да, – согласился Мартин Бек. – Как дом мог так быстро сгореть?

– Пожарные пока что не в состоянии это объяснить.

– Гм, – хмыкнул Кольберг.

Он посмотрел на пожарную машину, и его мысли приняли иной оборот.

– А почему эти парни до сих пор тут торчат? Единственное, что может теперь здесь загореться, так только их пожарная машина.

– Они гасят тлеющие угли, – объяснил Меландер. – Обычная работа.

– Когда я был маленьким, произошел как-то замечательный случай, – вспомнил Кольберг. – Загорелось пожарное депо, и все машины внутри сгорели, а пожарные стояли снаружи и ничего не делали, лишь тупо глазели на огонь. Я теперь уже не помню, где это было.

– Ну, ты немножечко не так все рассказал. Это случилось в Уддевалле, – пояснил Меландер. – И если быть точным, десятого…

– Бога ради, не трогай ты мои детские воспоминания, – раздраженно сказал Кольберг.

– А какова, по их мнению, причина пожара? – спросил Мартин Бек.

– Они пока что не знают, – отозвался Меландер. – Ждут результатов технической экспертизы. Так же, как и мы.

Кольберг угрюмо огляделся по сторонам.

– Черт, ну и холод, – снова пожаловался он. – К тому же здесь запах как в открытой могиле.

– Это и есть открытая могила, – торжественно заявил Меландер.

– Ну ладно, пойдем, – обратился Кольберг к Мартину Беку.

– Куда?

– Домой. Зачем вообще мы сюда приперлись?

Спустя пять минут они уже ехали в машине.

– Этот чурбан действительно не знает, почему он следил за Мальмом? – спросил Кольберг, когда они проезжали по Сканстульскому мосту.

– Ты имеешь в виду Гунвальда?

– Да, кого же еще?

– Не думаю, чтобы он это знал, однако полностью не уверен.

– Ларссона нельзя назвать большим интеллектуалом, но…

– Он человек действия, – сказал Мартин Бек, – и в этом есть свои преимущества.

– Да, конечно, но все же немножечко обидно, если ты не имеешь ни малейшего понятия, чем занимаешься.

– Он знал, что должен наблюдать за человеком, и, возможно, остальное его не занимало.

– А как получилось, что этим делом занялся Ларссон?

– Все очень просто. Йёран Мальм не имел никакого отношения к отделу расследования убийств. Его задержали ребята из другого отдела. Пытались арестовать, но не получили на это разрешения. Пришлось выпустить, но они хотели организовать за ним наблюдение, чтобы он никуда не исчез. Поскольку у них было полным-полно собственной работы, они попросили Хаммара помочь им. Тот поручил Ларссону организовать наблюдение, в дополнение к его основным обязанностям.

– А почему именно ему?

– После гибели Стенстрёма Гунвальд считается лучшим специалистом по таким делам. В любом случае он оказался на своем месте.

– Почему?

– Потому что удалось спасти восемь человек. Как ты думаешь, сколько человек смог бы вынести из горящего дома Рённ? Или Меландер?

– Да, конечно, ты прав, – нехотя согласился Кольберг. – Возможно, мне следует извиниться перед Рённом.

– Думаю, следует.

Поток машин двигался очень медленно. Немного помолчав, Кольберг спросил:

– А кому понадобилось за ним следить?

– Не знаю. Кажется, отделу краж. Эти парни расследуют триста тысяч краж в год, и у них даже нет времени, чтобы спуститься в столовую и нормально пообедать. В понедельник мы все выясним. Это легко сделать.

Кольберг кивнул, он проехал еще метров на десять вперед и снова был вынужден остановиться.

– Думаю, Хаммар прав, – сказал Кольберг. – Вероятнее всего, это обычный пожар.

– Дом что-то уж подозрительно быстро загорелся, – возразил Мартин Бек. – Кроме того, Гунвальд сказал…

– Гунвальд – дуралей, – оборвал его Кольберг, – к тому же вечно выдумывает. Я могу привести уйму самых естественных причин.

– Например?

– Какой-нибудь взрыв. Некоторые из жильцов не ладили с законом и могли держать дома взрывчатые вещества. Или канистры с бензином. Или газовые баллоны. Вряд ли Мальм был такой уж крупной рыбой, раз ребятам из отдела краж пришлось выпустить его. Совершенно невероятно, что кто-то решил подвергнуть опасности жизни восьми человек только ради ликвидации Мальма.

– Даже если найдутся доказательства поджога, это еще не означает, что кто-то охотится именно за Мальмом, – сказал Мартин Бек.

– Да, ты прав, – согласился Кольберг. – Сегодня у нас не самый лучший день.

– Да, – кивнул Мартин Бек.

– Ладно, увидимся в понедельник.

У станции Шермарбринк Мартин Бек пересел в метро. Он не знал, к чему чувствует большее отвращение – к переполненному вагону или к езде с черепашьей скоростью в машине. Впрочем, подземка хотя бы позволяла быстрее добраться. Правда, Беку вовсе незачем было туда торопиться.

А вот Леннарт Кольберг спешил домой. Он жил на Паландергатан с красивой женой по имени Гун и шестимесячной дочкой. Когда муж вернулся, Гун лежала на животе на ковре в гостиной и делала гимнастику. Одетая лишь в старую пижамную куртку, женщина лениво болтала в воздухе длинными голыми ногами. Посмотрев на Кольберга большими карими глазами, она сказала:

– Боже, ты сегодня такой мрачный.

Он снял пиджак и швырнул его на стул.

– Будиль уже уснула?

Она кивнула.

– У меня сегодня был ужасный день, – пожаловался Кольберг. – Все на меня кидались. Сначала Рённ, а потом два идиота полицейских из округа Мария.

Ее глаза блеснули.

– А ты, конечно, совершенно не чувствуешь за собой никакой вины?

– Ладно, в любом случае теперь я свободен до понедельника.

– Я не собираюсь тебя ни в чем упрекать, – сказала Гун. – Чем мы займемся?

– Мне хотелось бы сходить куда-нибудь поужинать и немного выпить.

– Думаешь, нам это удастся?

– Конечно. Сейчас всего лишь восемь часов. Мы сможем раздобыть на сегодняшний вечер няню?

– Надеюсь, Оса не откажется прийти.

Осе Турелль исполнилось всего двадцать пять лет, она жила с коллегой Кольберга Оке Стенстрёмом, которого застрелили в автобусе четыре месяца назад.

Гун нахмурила густые темные брови.

– У меня есть другое предложение, – сказала она. – Мы можем отправиться в постель. Это дешевле и намного приятнее.

– Омары в белом вине – это тоже очень приятно, – заметил Кольберг.

– Ты думаешь о еде больше, чем о любви, – пожаловалась она, – хотя мы женаты всего два года.

– Ничего подобного. Кстати, у меня есть идея получше. Мы пойдем поужинаем и выпьем, а потом отправимся в постель. Немедленно звони Осе.

Телефон с длинным шнуром стоял на ковре. Гун подтащила телефон к себе и набрала номер. Разговаривая с Осой, она перевернулась на спину, согнула ноги в коленях и поставила ступни на ковер. Пижама чуть соскользнула.

Кольберг смотрел на свою жену. Он задумчиво созерцал широкую полосу густых черных волос, которые росли у нее в нижней части живота и становились более редкими между ног. Слушая Осу, Гун смотрела в потолок. Через минуту подняла левую ногу и почесала лодыжку.

– Все в порядке, – сказала она, кладя трубку. – Через час она будет здесь. Кстати, знаешь последние новости?

– Какие?

– Оса собирается поступить на службу в полицию.

– О боже, – с отсутствующим видом произнес он. – Гун?

– Да.

– Мне пришла в голову еще одна мысль, даже лучше предыдущей. Сперва мы отправимся в постель, потом пойдем поужинаем и выпьем, а после снова ляжем в постель.

– Это просто замечательно, – улыбнулась она. – Может, прямо здесь, на ковре?

– Да. Позвони в «Оперный погребок»[6] и закажи столик.

– Посмотри, какой там номер.

Кольберг рылся в телефонном справочнике, одновременно расстегивая рубашку и пояс; он нашел номер и послушал, как она звонит.

Потом она села, сняла пижаму через голову и отбросила ее в сторону.

– А как ты хочешь? Просто, без всяких выдумок?

– Ага.

– Сзади?

– Выбирай сама, как тебе больше нравится.

Она засмеялась, медленно и податливо перевернулась, встала на четвереньки, широко раздвинула ноги. Опустила вниз темноволосую голову и уперлась лбом в руки.

Спустя три часа, когда в ресторане они уже приступили к десерту, она невольно заставила Кольберга вспомнить то, о чем он не думал с тех пор, как расстался с Мартином Беком возле станции метро.

– Этот ужасный пожар, – сказала она. – Как ты думаешь, его устроили нарочно?

– Нет, – ответил он. – Я не могу в это поверить. Любое предположение должно в конце концов опираться на здравый смысл.

Он работал полицейским вот уже больше двадцати лет, и ему следовало бы лучше разбираться в таких делах.

Субботнее утро было солнечным.

Мартин Бек просыпался нехотя, с необычным чувством удовлетворенности. Он лежал, уткнувшись лицом в подушку, и пытался определить, поздно уже или еще слишком рано. Он слышал, как поет черный дрозд на дереве за окном и как тяжелые капли с крыши падают в талый снег на балконе. Как проезжают по улице автомобили и как тормозит поезд метро на подходе к станции. Как хлопает дверь у соседа. Как урчат водопроводные трубы. Внезапно в кухне за стеной раздался грохот, который заставил Бека сразу открыть глаза. Послышался голос Рольфа:

– О черт!

И Ингрид:

– Какой ты неуклюжий.

И Инги:

– Тише!

Мартин протянул руку за сигаретами и спичками, ему пришлось опереться на локоть и извлечь пепельницу из-под груды книг. До четырех часов утра он лежал и читал книгу о Цусиме, и пепельница была полна сигаретных окурков и обгоревших спичек. Когда ему было лень вставать и опорожнять пепельницу перед сном, он обычно прятал ее под книгами, для того чтобы избавить себя от пророчества Инги о том, как в один прекрасный день вся семья сгорит заживо из-за его привычки курить в постели.

Часы показывали половину десятого, но сегодня суббота, и он свободен. «Свободен от всех обязанностей», – подумал Бек, чувствуя укоры совести. Он собирался остаться в квартире один на целых два дня. Инга и дети должны были уехать к брату Инги, у которого был летний домик в Руслагене[7], и пробыть там почти до конца воскресенья. Мартина Бека, естественно, тоже пригласили, но возможность провести уик-энд в уединении была для него столь редким удовольствием, что он не собирался ее упускать и сослался на сильную занятость.

Лежа в постели, он выкурил сигарету, потом отнес пепельницу в туалет и опорожнил ее. Быстро побрился и надел брюки цвета хаки и вельветовую рубашку. Потом поставил книгу о Цусиме на полку, сложил диван и пошел в кухню.

Его семья сидела за столом и завтракала. Ингрид встала, взяла из буфета чашку и налила ему чаю.

– Папа, может быть, ты тоже с нами поедешь? – спросила она. – Посмотри, какой чудесный день. Нам будет скучно без тебя.

– Боюсь, я не смогу, – ответил Мартин Бек. – Мне бы очень хотелось, но…

– У папы много работы, – кисло сказала Инга. – Как всегда.

Он снова почувствовал угрызения совести. Однако тут же подумал, что без него им будет лучше, ибо братец Инги всегда использовал приезд Мартина Бека как повод для пьянки. Брат Инги в трезвом состоянии был вполне нормальным человеком, но во хмелю становился невыносимым. Он все же обладал одним положительным качеством – принципиально никогда не пил в одиночку. Мартин Бек продолжил свои размышления на эту тему и пришел к утешительному выводу: оставшись дома, он совершает доброе дело, ведь в его отсутствие шурин не напьется.

Он едва успел сделать сей замечательный вывод, как упомянутый шурин позвонил в дверь, и через пять минут Мартин Бек уже мог приступить к проведению своего столь желанного свободного уик-энда.

Уик-энд оправдал все его ожидания. Инга оставила еду для него в холодильнике, но он отправился в магазин и сам закупил продукты. Среди прочего он купил бутылку коньяка и шесть бутылок крепкого пива. Остаток субботы он посвятил сборке палубы модели «Катти Сарк»[8], к которой из-за отсутствия свободного времени не прикасался уже несколько недель. За обедом он съел две холодные фрикадельки, немного икры и камамбера с ржаным хлебом и выпил две бутылки пива. Кроме того, он выпил кофе с коньяком и посмотрел по телевизору старый американский боевик. Потом расстелил себе постель и улегся в ванну с книгой Рэймонда Чандлера «Блондинка в озере». Время от времени он потягивал коньяк, который поставил на крышку унитаза.

Чувствовал он себя превосходно и не думал ни о работе, ни о семье.

Встав из ванны, надел пижаму, погасил в квартире свет, оставив включенной лишь лампу на письменном столе, и продолжал читать, потягивая коньяк, пока не почувствовал себя вялым и сонным, и отправился в постель.

В воскресенье он спал до позднего утра, потом сидел в пижаме, работая над моделью парусника, и не одевался почти до вечера. Когда его семья вернулась, он сходил вместе с Рольфом и Ингрид на фильм о вампирах.

Уик-энд получился очень удачный, и в понедельник утром Бек чувствовал себя свежим и энергичным и сразу же принялся выяснять, кто такой Йёран Мальм и во что он может быть замешан. Утром Мартин посетил кабинеты нескольких коллег и нанес краткий визит в суд. Когда он вернулся, чтобы сообщить о результатах своего расследования, разговаривать ему было не с кем, потому что все ушли обедать.

Он позвонил в Южное управление и, к своему удивлению, сразу попал на Кольберга, который, как правило, первый убегал на обед, особенно по понедельникам.

– Почему ты не на обеде?

– Я как раз собирался идти, – сказал Кольберг. – А ты откуда звонишь?

– Я в кабинете Меландера. Приезжай обедать сюда. Когда появятся Меландер и Рённ, мы сможем немного поговорить о Йёране Мальме. Конечно, если Меландеру удастся улизнуть с пожарища. Во всяком случае, я раздобыл кое-какие сведения о Мальме.

– Хорошо, – сказал Кольберг. – Я только проинструктирую Бенни. – Он немного помолчал и добавил: – Если это вообще возможно.

Бенни Скакке взяли в отдел расследования убийств два месяца назад на место Оке Стенстрёма. Стенстрём погиб в двадцать девять лет, и раньше многие коллеги, а в особенности Кольберг, считали парня слишком молодым и зеленым для работы среди них. Бенни Скакке был на два года моложе.

В ожидании сослуживцев Мартин Бек включил магнитофон Меландера и прослушал ленту, одолженную в суде. Во время прослушивания он делал пометки на листе бумаги.

Рённ прибыл ровно в час дня, через пятнадцать минут Кольберг распахнул дверь и сказал:

– А вот и я. Можно начинать.

Мартин Бек подвинул свой стул Кольбергу, а сам устроился у картотечных ящиков.

– Речь идет об автомобильных ворах, – сказал он, – и торговле крадеными машинами. В прошлом году количество нераскрытых краж автомобилей резко возросло, и появились все основания полагать, что продажей ворованных машин занялись бандиты – одна или несколько хорошо организованных шаек. Возможно, они также вывозили свой товар контрабандой из страны. Мальм, вероятнее всего, простой винтик в этом механизме.

– Большой винтик или маленький? – поинтересовался Рённ.

– Думаю, маленький, – сказал Мартин Бек. – Даже очень маленький.

– На чем же он попался? – спросил Кольберг.

– Подожди немного, я начну с самого начала. – Мартин Бек положил на ящик свои записи. – Около десяти часов вечера двадцать четвертого февраля Йёрана Мальма остановила дорожная полиция приблизительно в четырех километрах к северу от Сёдертелье. Проводилась рутинная проверка, и Мальм попался совершенно случайно. Он вел «шевроле-импала», модель тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. С машиной все вроде бы было в порядке, но оказалось, что Йёран Мальм не является ее владельцем. Патрульные проверили, не числится ли регистрационный номер в списке украденных машин. Он действительно там оказался, но, согласно списку, принадлежал «фольксвагену», а не «шевроле». Это означало, что у машины фальшивый номер, и то ли по ошибке, то ли по чистой случайности он оказался «горячим». На первом допросе Мальм утверждал, будто взял машину у своего друга. Имя владельца машины, его приятеля, Бертиль Олафссон. Имя, которое назвал Мальм, имелось и на табличке в машине. Оказалось, Олафссон хорошо известен полиции. Несколько раз его подозревали в кражах автомобилей. За несколько недель до задержания Мальма против Олафссона собрали достаточно доказательств, но поймать его не удалось. Его не нашли до сих пор. Мальм утверждал, что Олафссон одолжил ему машину, она якобы стала не нужна Олафссону: он собирался уехать за границу. Когда ребята, которые подозревали Олафссона и уже начали его искать, узнали, что случайно задержан Мальм, то попытались его арестовать. Они были убеждены: Мальм и Олафссон – сообщники. Когда им не удалось его арестовать – и скоро вы услышите, почему так случилось, – они поручили Гунвальду с любезного разрешения Хаммара следить за Мальмом. Таким образом они надеялись взять Олафссона, а он, в свою очередь, мог вывести их на банду. Конечно, в том случае, если банда в действительности существовала. А Олафссон и Мальм состояли в ней.

Мартин Бек пересек комнату и погасил сигарету в пепельнице.

– Так обстоят дела, – подытожил он. – И это не все. Документы на машину были подделаны, причем очень умело.

Рённ почесал кончик носа.

– А почему они выпустили Мальма?

– За недостатком доказательств, – ответил Мартин Бек. – Подождите, вы сейчас сами услышите. – Он склонился над магнитофоном. – Прокурор обратился с просьбой дать разрешение на арест Мальма как подозреваемого в укрывательстве краденого на основании того, что Мальм мог бы затруднить расследование, если бы его оставили на свободе. – Он включил магнитофон и перемотал пленку. – Ага, вот это место. Прокурор допрашивает Мальма в суде.

Прокурор: Итак, герр Мальм, вы сейчас услышали в моем изложении, что произошло вечером двадцать четвертого февраля этого года. Пожалуйста, расскажите нам своими словами, как было дело.

Мальм: Точно так, как вы и говорили. Я ехал по шоссе недалеко от Сёдертелье, там стоял полицейский пост. Я, конечно, сразу остановился и… а когда полиция увидела, что машина не моя, они забрали меня в участок.

П.: Понятно. Скажите, герр Мальм, почему вы ехали в машине, которая принадлежала не вам?

М.: Ну, я собирался поехать в Мальмё, чтобы повидаться со своим приятелем, и Берра…

П.: Берра? Вы имеете в виду Бертиля Олафссона?

М.: Ну да. Берра, или Олафссон, одолжил мне машину на пару недель. Я ведь собирался поехать в Мальмё. Поэтому воспользовался автомобилем, вместо того чтобы ехать в поезде. К тому же так получается дешевле. Ну, в общем, я сел в машину и поехал. Откуда мне было знать, что машина краденая?

П.: Почему Олафссон одолжил вам машину на такой длительный срок? Разве самому ему она не была нужна?

М.: Нет, он сказал, что уезжает за границу и машина ему не нужна.

П.: Так, значит, он должен был уехать за границу. Надолго?

М.: Этого он мне не сказал.

П.: Вы намеревались пользоваться машиной вплоть до его возвращения?

М.: Да, по мере необходимости. А поставить ее я должен был на автостоянку. Берра живет в одном из тех домов, где автостоянку покупают вместе с квартирой.

П.: Олафссон уже возвратился домой?

М.: Насколько мне известно, нет.

П.: Вы знаете, где он находится?

М.: Нет. Вроде бы он собирался ехать во Францию, но точно не знаю.

П.: Герр Мальм, у вас есть собственная машина?

М.: Нет.

П.: Однако раньше она у вас была, так ведь?

М.: Да, но очень давно.

П.: Вы часто брали машину у Олафссона?

М.: Нет, впервые.

П.: Вы давно знакомы с Олафссоном?

М.: Около года.

П.: Вы часто виделись?

М.: Не очень, иногда.

П.: Что вы имеете в виду под словом «иногда»? Раз в месяц? Раз в неделю? Как часто?

М.: Ну, может быть, раз в месяц. Или два раза.

П.: В таком случае вы хорошо знали друг друга, так?

М.: Ну, достаточно хорошо.

П.: Но вы должны были знать друг друга очень хорошо, раз он одолжил вам свою машину.

М.: Да, конечно.

П.: Чем занимался Олафссон?

М.: Что?

П.: Чем он зарабатывал себе на жизнь?

М.: Не знаю.

П.: Не знаете, хотя были знакомы с ним около года?

М.: Нет. Мы никогда об этом не говорили.

П.: А чем вы сами зарабатываете себе на жизнь?

М.: Да так, ничем особенным… Ну, сейчас я ничего не делаю.

П.: А обычно чем вы занимаетесь?

М.: Ну, разными вещами. Это зависит от того, куда мне удастся устроиться.

П.: Назовите ваше последнее место работы.

М.: Я красил автомобили в одном гараже в Блакеберге.

П.: Когда это было?

М.: Ну, прошлым летом. В июле гараж закрыли, и мне пришлось уволиться.

П.: А потом? Вы искали другую работу?

М.: Да, но ничего не мог найти.

П.: А на какие средства вы жили, когда были безработным в течение… давайте-ка прикинем… почти восьми месяцев?

М.: Ну, мне было нелегко.

П.: Но вы должны были где-то брать деньги, так? Вам ведь приходилось платить за квартиру, и, кроме того, человек должен что-то есть.

М.: Ну, у меня были кое-какие сбережения, и еще я занимал деньги в разных местах.

П.: Что вы собирались делать в Мальмё?

М.: Повидаться с моим приятелем.

П.: До того как Олафссон одолжил вам машину, вы, по вашим собственным словам, собирались ехать поездом. Вы сами сказали, что поездка на поезде в Мальмё стоит весьма дорого. Каким образом вы могли себе позволить такую поездку?

М.: Ну…

П.: У Олафссона давно была эта машина? «Шевроле»?

М.: Не знаю.

П.: Но вы ведь, наверное, заметили, на какой машине он ездил, когда с ним познакомились?

М.: Нет, я как-то не обратил на это внимания.

П.: Герр Мальм, вы ведь имели дело с автомобилями? Вы сказали, что красили машины. Разве не странно, что вы не обратили внимания на марку автомобиля вашего друга? Неужели вы не заметили бы, если бы он сменил машину?

М.: Нет, я как-то об этом не думал. Да и вообще я редко видел его машину.

П.: Герр Мальм, Олафссон просил, чтобы вы помогли ему продать эту машину?

М.: Нет.

П.: Но вы ведь знали, что Олафссон торгует крадеными автомобилями, да?

М.: Нет, я этого не знал.

П.: У меня больше нет вопросов.

Мартин Бек выключил магнитофон.

– Невероятно вежливый прокурор, – зевая, сказал Кольберг.

– Ага, – согласился с ним Рённ, – и действует совершенно неэффективно.

– Да, – отозвался Мартин Бек. – Поэтому им пришлось отпустить Мальма и поручить Гунвальду следить за ним. Они рассчитывали через Мальма выйти на Олафссона. Весьма вероятно, что Мальм работал на Олафссона, но, очевидно, получал за свою работу не очень много, если принять во внимание его уровень жизни.

– К тому же он красил автомобили, – напомнил Кольберг. – Такой человек весьма полезен, если имеешь дело с крадеными автомобилями.

Мартин Бек кивнул.

– А мы можем побеседовать с этим Олафссоном? – спросил Рённ.

– Нет, его все еще ищут, – ответил Мартин Бек. – Вероятнее всего, Мальм сказал правду во время допроса: Олафссон уехал за границу. Наверняка он объявится.

– А я не понимаю Ларссона! – Кольберг стукнул кулаком по подлокотнику кресла и искоса взглянул на Рённа. – Как он мог утверждать, что не знает, почему наблюдал за Мальмом?

– А зачем ему вообще нужно было это знать? – спросил Рённ. – И прекрати снова цепляться к Гунвальду.

– О боже, да ведь должен же он был знать, что отделу краж нужен Олафссон. В противном случае в слежке за Мальмом не было никакого смысла.

– Да, – спокойно сказал Рённ. – Об этом ты сможешь спросить у него сам, когда он выздоровеет.

– Ох-хо-хо. – Кольберг потянулся так, что швы его пиджака затрещали.

– Ладно, эти ворованные автомобили вовсе не наша забота. Ну и слава богу.

В понедельник Бенни Скакке, сотруднику отдела расследования убийств, впервые в жизни предстояло самостоятельно расследовать убийство, а точнее говоря, драку с кровопролитием.

Он сидел в своем кабинете и выполнял задание, которое поручил ему Кольберг, перед тем как уехать на Кунгсхольмсгатан. Другими словами, Бенни дежурил у телефона, сортировал документы и рассовывал их по разным папкам. Процесс сортировки шел медленно, потому что Скакке внимательно просматривал каждый документ, прежде чем положить его в нужную папку. Парень был самолюбив и болезненно переживал отсутствие возможности показать себя в деле: хотя он выучил наизусть в полицейской школе все, что нужно было выучить о расследовании убийств, ему никак не удавалось применить полученные знания на практике. В ожидании шанса проявить свои скрытые таланты в этой области он при каждом удобном случае пытался перенять опыт у своих старших коллег. В частности, он постоянно прислушивался к их разговорам между собой, чем приводил в бешенство Кольберга. А еще Бенни тщательно изучал старые рапорты. Именно этим он и занимался, когда зазвонил телефон.

Звонил дежурный снизу.

– Тут пришел человек, желающий сообщить о преступлении, – сказал дежурный, который, чувствовалось, находился в некотором замешательстве. – Отправить его к вам наверх или…

– Да, направьте его сюда, – немедленно ответил криминальный ассистент Скакке.

Он положил трубку и вышел в коридор встречать посетителя. При этом Бенни размышлял над тем, что собирался сказать дежурный, когда он его перебил. Возможно: «…или сказать ему, чтобы он обратился к настоящему полицейскому?» Скакке был невероятно чувствительным молодым человеком.

Его посетитель медленно и неуверенно поднимался по лестнице. Бенни Скакке распахнул перед ним застекленную дверь и невольно отшатнулся, почувствовав кислый запах пота, мочи и алкоголя. Он проводил мужчину в кабинет и предложил ему присесть в кресло у письменного стола. Мужчина подождал, пока Скакке сядет сам, и только потом опустился в кресло.

Скакке внимательно посмотрел на посетителя. Он выглядел лет на пятьдесят – пятьдесят пять, ростом был едва ли выше ста пятидесяти сантиметров, очень худой, наверное, весил около сорока килограммов. У него были редкие светлые волосы и выцветшие голубые глаза. Красные прожилки покрывали его нос и щеки. Руки у него тряслись, а левый глаз дергался. Его коричневый костюм весь был в пятнах и лоснился, а вязаная жилетка, надетая под пиджак, была заштопана нитками другого цвета. От мужчины пахло алкоголем, однако он не выглядел пьяным.

– Итак, вы хотите кое о чем сообщить? О чем же?

Мужчина опустил глаза на свои руки. В пальцах он нервно вертел сигаретный окурок.

– Можете курить, если хотите, – сказал Скакке, подвинув к посетителю коробок спичек.

Мужчина взял коробок, прикурил, хрипло закашлялся и поднял глаза.

– Я убил свою жену, – выдавил он.

Бенни Скакке придвинул к себе блокнот и сказал, как ему казалось, спокойным и властным голосом:

– Понятно. Где именно?

Ему хотелось, чтобы Мартин Бек или Кольберг были сейчас здесь.

– Ударил по голове.

– Нет, я спрашиваю, где она сейчас?

– А… Дома. Дансбаневеген, номер одиннадцать.

– Как ваша фамилия? – спросил Скакке.

– Готтфридссон.

Скакке записал фамилию в блокнот, наклонился вперед и положил локти на стол.

– Вы можете рассказать мне, как это произошло?

Человек, которого звали Готтфридссон, закусил нижнюю губу.

– Ну… – сказал он, – ну, я пришел домой, а она мне устроила скандал. Я устал и не мог ей ответить. Велел ей заткнуться, а она еще больше разоралась. Тут у меня в голове помутилось, и я схватил ее за горло. Она стала меня пинать и кричать. Ну, в общем, я ударил ее по голове несколько раз. Она упала, а я испугался и хотел привести ее в чувство, но она неподвижно лежала на полу.

– Вы вызвали врача?

– Нет, – покачал головой мужчина. – Я решил, она уже мертвая и нет смысла вызывать врача. – Он немного помолчал и добавил: – Я не хотел причинить ей боль. Я просто рассердился. Она не должна была так вести себя со мной.

Бенни Скакке встал и снял свое пальто с вешалки у двери. Он не был уверен в том, что поступает правильно. Надев пальто, он сказал:

– Почему вы пришли сюда, а не в районный полицейский участок? Ведь тот гораздо ближе.

Готтфридссон встал и пожал плечами.

– Я подумал… подумал, что убийство…

Бенни Скакке открыл дверь.

– Будет лучше, если вы пойдете со мной, герр Готтфридссон.

Через несколько минут они подъехали к дому, где жил Готтфридссон. В машине он сидел молча, руки у него сильно тряслись. Мужчины поднялись по лестнице, Скакке взял у спутника ключ и открыл входную дверь. Они вошли в крошечную темную прихожую с тремя закрытыми дверями. Скакке вопросительно посмотрел на Готтфридссона.

– Там, – сказал Готтфридссон, показывая на дверь слева.

Скакке сделал три шага вперед и открыл дверь.

Комната была пуста.

Мебель здесь стояла обшарпанная и пыльная, но, судя по всему, с места ее никто не двигал. Нигде не было видно следов борьбы. Скакке обернулся и посмотрел на Готтфридссона, который все еще топтался у входной двери.

– Тут никого нет, – сказал Бенни.

Готтфридссон уставился на него широко раскрытыми глазами, потом медленно вошел в комнату и вытянул вперед руку.

– Но ведь она лежала здесь, – пробормотал он и в изумлении огляделся вокруг. Потом пересек прихожую и открыл кухонную дверь. Кухня тоже была пустой.

Третья дверь вела в ванную, но и там не оказалось ничего примечательного. Готтфридссон запустил руку в свои редкие волосы.

– Как это? – произнес он. – Я же видел, что она лежала здесь.

– Да, – сказал Скакке. – Возможно, видели. Очевидно, она не была мертва. Кстати, а почему вы так решили?

– Я же видел, – ответил Готтфридссон. – Она не двигалась и не дышала. К тому же она была холодная. Как покойник.

– Очевидно, она всего лишь выглядела мертвой.

Скакке пришло в голову, что мужчина его разыгрывает и просто-напросто придумал всю эту историю. Возможно, у него вообще нет жены. Хотя, впрочем, видно: предполагаемая смерть жены, ее воскрешение и исчезновение привели его в состояние оцепенения. Скакке обследовал пол, где, по словам Готтфридссона, лежала мертвая женщина. Ни следов крови, ни чего-либо еще ему обнаружить не удалось.

– Ну ладно, – произнес Скакке. – Теперь ее здесь нет. Может быть, имеет смысл опросить соседей.

– Не стоит. Мы в плохих отношениях. К тому же они днем не бывают дома, – попытался отговорить его Готтфридссон. Он пошел в кухню и сел на табурет. – Черт бы ее побрал, где же она?

В этот момент входная дверь открылась. В прихожую вошла маленькая толстая женщина, одетая в юбку с передником и джемпер. Вокруг головы дамы был повязан клетчатый шарф. В руке она держала хозяйственную сумку.

Скакке не знал, что сказать. Женщина тоже молчала. Она быстро прошла мимо него в кухню.

– А, мерзавец, уже вернулся?

Готтфридссон уставился на нее и открыл рот, чтобы что-то ответить. Его жена с размаху швырнула сумку на кухонный стол.

– А это что за тип? Ты ведь знаешь, мне не нравится, когда ты приводишь сюда своих приятелей-алкоголиков. Твои дружки-пьяницы могут найти себе какое-нибудь другое место.

– Прошу прощения, – неуверенно начал Скакке. – Ваш муж подумал, что с вами произошел несчастный случай, и…

– «Несчастный случай»! – фыркнула она. – Несчастный случай, еще чего! – Она обернулась и враждебно посмотрела на Скакке. – Я просто решила его немножко напугать. Пьянствует где-то несколько дней, потом заявляется домой в непотребном виде и начинает распускать руки. Нет уж, с меня довольно.

Женщина размотала шарф. Никаких следов драки на ее лице не было, за исключением небольшой ссадины на скуле.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Скакке. – Вы не ранены?

– Фи! – скривилась она. – Когда он сбил меня с ног, я сделала вид, будто потеряла сознание. – Она повернулась к мужчине: – Ну что, испугался?

Готтфридссон в замешательстве посмотрел на Скакке и что-то пробормотал.

– Кстати, а вы кто такой? – спросила женщина.

Скакке перехватил взгляд Готтфридссона и лаконично сказал:

– Полиция.

– Полиция! – воскликнула фру Готтфридссон. Она уперлась руками в бедра и с угрожающим выражением лица наклонилась к мужу, который съежился на своей табуретке. – Ты что, сдурел? – заорала она. – Привел сюда легавого? Зачем, я тебя спрашиваю? – Она выпрямилась и сердито посмотрела на Скакке. – А вы тоже хороши. Надо еще разобраться, что вы за полицейский. Врываетесь в квартиру к ни в чем не повинным людям. Разве вас не учили, что надо предъявлять полицейский значок, когда вы приходите к честным людям?

Скакке торопливо вынул из кармана свое удостоверение.

– А… ассистент?

– Криминальный ассистент, – сухо сообщил Скакке.

– А что, собственно, вы здесь ищете? Я не сделала ничего дурного, и мой муж тоже. – Она встала рядышком с Готтфридссоном и покровительственно положила руку ему на плечо. – У него есть ордер или какой-нибудь другой документ, который дает ему право врываться в наш дом? – спросила она. – Он предъявил тебе что-нибудь, Лудде?

Готтфридссон покачал головой и ничего не ответил.

Скакке сделал шаг вперед и открыл рот, но его опередила фру Готтфридссон.

– Ага, так, значит, вы здесь незаконно. Меня так и подмывает пожаловаться на вас за вторжение в мою квартиру. А теперь убирайтесь, пока я добрая.

Скакке взглянул на мужчину, который упорно смотрел в пол, потом пожал плечами, повернулся к этой парочке спиной и с чуточку испорченным настроением возвратился в Южное управление.

Мартин Бек и Кольберг все еще не вернулись с Кунгсхольмсгатан. Они сидели в кабинете Меландера и снова прослушивали пленку с записью допроса Мальма, на этот раз в присутствии Хаммара, который заглянул поинтересоваться, удалось ли им еще что-нибудь выяснить.

В кабинете висел плотный дым от сигарет Мартина Бека и сигары Хаммара, а Кольберг поджег в пепельнице обгоревшие спички и пустые пачки, внеся тем самым свой посильный вклад в загрязнение воздуха. Рённ еще больше ухудшил ситуацию, открыв окно и впустив в комнату самый грязный городской воздух во всей Северной Европе. Мартин Бек откашлялся и сказал:

– Разработка версии поджога осложняется тем, что все свидетели находятся в больнице и их нельзя допросить.

– Да, – согласился Рённ.

– Я не думаю, что это был поджог, – заявил Хаммар. – Однако нам не следует делать поспешных выводов до тех пор, пока Меландер не закончит работу на месте пожара и эксперты не скажут своего слова.

Зазвонил телефон. Кольберг снял трубку и одновременно бросил пустой спичечный коробок в костер, который разжег в пепельнице. Потом с полминуты слушал.

– Что? – спросил Кольберг с непритворным изумлением, и все находящиеся в кабинете тут же уставились на него. Он же с отсутствующим видом посмотрел на Мартина Бека и сказал: – Джентльмены, у меня для вас большой сюрприз, черт бы его побрал. Йёран Мальм не погиб во время пожара.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Хаммар. – Его что, не было в доме?

– Да нет, он практически полностью сгорел вместе с матрацем. Это звонил прозектор. Он говорит, Мальм умер еще до того, как начался пожар.

У медсестры палаты, где лежал Гунвальд Ларссон, тон был решительный и непреклонный.

– Не могу вам ничем помочь, – сказала она. – Я не хочу понимать, насколько это важно. Для меня самое важное то, что больной Ларссон чувствует себя лучше и ему не пойдет на пользу, если вы будете звонить и волновать его. Доктор приказал, чтобы его никто не беспокоил. Я уже сказала об этом вашему сотруднику Кольбергу, который сейчас звонил и вел себя очень грубо. Перезвоните завтра. До свидания.

Мартин Бек подержал трубку в руке, пожал плечами и положил ее на место. Он сидел у себя в кабинете в Южном управлении. Был вторник, половина девятого утра, и ни Кольберг, ни Скакке еще не пришли. Кольберг, очевидно, находился уже на подходе и мог появиться в любой момент. Мартин Бек снова поднял трубку, набрал номер полицейского участка округа Мария и попросил к телефону Цакриссона. Но тот отсутствовал, его дежурство начиналось в час дня.

Бек распечатал новую пачку сигарет «Флорида», закурил и посмотрел в окно. Открывающийся за ним пейзаж был вовсе не таким красивым, как тот, к которому привык Мартин. Мрачный промышленный район и шоссе, ведущее в центр города, до предела забитое автомобилями, ползущими черепашьим шагом. Мартин Бек испытывал отвращение к автомобилям и сам садился за руль лишь в случае крайней необходимости. Ему не нравилось находиться в здании управления на Вестберга-алле, и он с нетерпением ждал того дня, когда капитальный ремонт в управлении полиции в Кунгсхольме закончится и все разбросанные по городу отделы снова соберутся под одной крышей.

Мартин Бек повернулся спиной к мрачному пейзажу, закинул руки за голову и, уставившись в потолок, принялся размышлять.

Когда, как и почему умер Йёран Мальм и какова связь между его смертью и пожаром? Простейшая версия напрашивается первой: кто-то вначале убил Мальма, а потом поджег дом, чтобы уничтожить все следы. Однако как мог в этом случае предполагаемый убийца пробраться в дом и остаться не замеченным Ларссоном или Цакриссоном?

Мартин Бек услышал за дверью в коридоре быстрые, энергичные шаги Скакке, а через минуту объявился и Кольберг. Он грохнул кулаком в дверь Мартина Бека, заглянул внутрь, сказал: «Привет» – и исчез. Снова он появился уже без пальто, пиджака и с расслабленным узлом галстука. Он уселся в кресло для посетителей и сообщил:

– Я попытался поговорить с Гунвальдом Ларссоном по телефону, но мне это не удалось.

– Знаю, – сказал Мартин Бек. – Я тоже пытался.

– Однако мне удалось поговорить с Цакриссоном, – продолжил Кольберг. – Я позвонил ему домой сегодня утром. Гунвальд Ларссон приехал на Шёльдгатан около половины одиннадцатого, и Цакриссон вскоре после этого ушел. Он говорит, что свет в квартире Мальма погас без четверти восемь. Он также утверждает, что, кроме трех гостей Рота, не видел никого, кто входил бы в дом или выходил оттуда в течение всего вечера. Однако неизвестно, внимательно ли он вел наблюдение. Стоя там, парень вполне мог задремать.

– Да, я тоже об этом думал, – заметил Мартин Бек. – Однако мне кажется совершенно невероятным подобное везение: человек смог и войти в дом, и выйти незамеченным. Слабо верится!

Кольберг вздохнул и потер подбородок.

– Да, поверить невозможно, – согласился он. – Какая программа у нас на сегодня?

Мартин Бек три раза чихнул, и Кольберг каждый раз говорил ему: «Будь здоров». Мартин Бек вежливо поблагодарил его.

– Что касается меня, то я собираюсь побеседовать с патологоанатомом, – сказал он.

Раздался стук в дверь. Вошел Скакке и остановился посреди кабинета.

– Ну, чего надо? – буркнул Кольберг.

– Ничего, – ответил Скакке. – Просто я хотел узнать, может быть, что-то прояснилось в деле с пожаром. – Поскольку ни Мартин Бек, ни Кольберг ему не ответили, он нерешительно продолжил: – Я имею в виду, что мог бы что-нибудь сделать…

– Ты уже поел? – спросил Кольберг.

– Нет, – ответил Скакке.

– В таком случае для начала ты можешь принести нам кофе, – предложил Кольберг. – И мне еще три марципановых кексика. Ты чего-нибудь хочешь, Мартин?

Мартин Бек встал и застегнул пиджак.

– Нет, – сказал он. – Я сейчас поеду в Институт судебной экспертизы.

Он положил в карман пачку «Флориды», спички и вызвал по телефону такси.

Патологоанатом, который проводил вскрытие, был седым профессором лет семидесяти. Он работал полицейским врачом в те далекие годы, когда Мартин Бек служил простым патрульным, и, кроме того, Мартин Бек слушал его лекции в полицейской школе. С тех пор им часто приходилось работать вместе, и Мартин Бек высоко ценил опыт и знания профессора.

Комиссар постучал в дверь кабинета врача в Институте судебной экспертизы в Сольне, услышал стрекот пишущей машинки и открыл дверь, не ожидая ответа. Патологоанатом печатал на машинке, сидя у окна, спиной к двери. Он закончил печатать, вытащил из машинки лист бумаги и повернулся к Мартину Беку.

– Привет, – поздоровался он. – А я как раз готовлю предварительный отчет для тебя. Как дела?

Мартин Бек расстегнул пальто и сел.

– Так себе, – сказал он. – Этот пожар совершенно загадочный. Кроме того, у меня простуда. Однако для вскрытия я еще не совсем готов.

Профессор внимательно посмотрел на него.

– Тебе нужно обратиться к врачу. Это ненормально – все время ходить простуженным.

– Да ну их, этих врачей, – отмахнулся Мартин Бек. – Я, конечно, уважаю твоих высокомудрых коллег, но они так и не научились лечить обычную простуду. – Он вытащил платок и с трубным звуком высморкался. – Ну ладно, давай займемся делом. В первую очередь меня интересует Мальм.

Профессор снял очки и положил их перед собой на письменный стол.

– Хочешь на него взглянуть? – спросил он.

– Нет, – ответил Мартин Бек. – С меня вполне достаточно твоего рассказа.

– Должен признать, выглядит труп не лучшим образом, – сказал эксперт. – Как и два других. Что ты хочешь узнать?

– Как он умер?

Профессор вынул носовой платок и начал протирать очки.

– Боюсь, я не смогу тебе этого сказать, – ответил он. – Главное я ведь уже вам сообщил. Мне удалось установить, что он был мертв, когда начался пожар. Когда все вокруг загорелось, он лежал в своей постели, очевидно, полностью одетый.

– Могла ли смерть быть насильственной? – спросил Мартин Бек.

– Маловероятно, – покачал головой патологоанатом.

– У него есть какие-нибудь раны или повреждения на теле?

– Да, естественно. Масса. Жар был очень сильный, и Мальм лежал в характерной позе фехтовальщика. На голове у него было множество трещин, но образовались они после смерти. Кроме того, на теле имеются ссадины и сдавленности, вероятнее всего, от падающих балок и других предметов, а череп раскололся от жары.

Мартин Бек кивнул. Он уже достаточно насмотрелся на обгоревшие трупы и знал, как легко дилетанту предположить, что повреждения образовались перед смертью.

– А как ты пришел к заключению, что он умер до того, как начался пожар?

– Во-первых, когда тело соприкоснулось с огнем, система кровообращения у него уже не работала. Во-вторых, в его легких и бронхах отсутствовали следы сажи или дыма. У двух других погибших обнаружены хлопья сажи в дыхательных органах и четкие сгустки крови в сосудах. Смерть во время пожара сомнений не вызывает.

Мартин Бек встал и подошел к окну. Он посмотрел вниз на шоссе, где желтые машины дорожной службы разбрасывали соль по почти полностью растаявшему серому снегу. Он вздохнул, закурил сигарету и повернулся спиной к окну.

– У тебя есть достаточные основания полагать, что его убили? – спросил профессор.

– Трудно поверить, что он умер естественной смертью как раз перед тем, как загорелся дом, – пожал плечами Мартин Бек.

– Его внутренние органы были вполне здоровыми, – сказал профессор. – Правда, есть один не совсем обычный факт: содержание окиси углерода в крови Мальма слишком велико, если учесть, что дым он не вдыхал.

Мартин Бек просидел еще полчаса у эксперта, затем вернулся в центр города. Выйдя из автобуса на Норра Банторьет и вдохнув грязный воздух на автовокзале, он подумал, что в городе наверняка нет ни одного жителя, который не страдал бы от хронического отравления окисью углерода.

Он немного поразмышлял над важностью сообщения эксперта о повышенном содержании окиси углерода в крови покойного, но вскоре переключился на другое. Спускаясь в метро, он думал о том, что здесь воздух еще более ядовит, чем наверху.

В среду, тринадцатого марта, Гунвальду Ларссону впервые разрешили встать с постели. Он с трудом натянул на себя больничный халат и хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале. Халат был на несколько размеров меньше и вылинял так, что установить его первоначальный цвет было совершенно невозможно. Потом Ларссон взглянул на свои ноги, обутые в черные шлепанцы на деревянной подошве. Тапки явно пришлись бы впору Голиафу и могли служить эмблемой сапожной мастерской.

Деньги Ларссона лежали в тумбочке у кровати. Он взял несколько монеток и направился к ближайшему телефону-автомату для пациентов. Набрал номер управления полиции, машинально одергивая рукав своего неудобного облачения. Рукав не поддался ни на сантиметр.

– Да, – сказал Рённ. – О, это ты? Ну как дела?

– Прекрасно. Послушай, как я здесь оказался?

– Это я привез тебя в больницу. Ты был немного не в себе.

– Последнее, что я помню, так это то, как сижу и смотрю на фотографию Цакриссона в газете.

– Ну, с тех пор пять дней уже прошло. Как твои руки?

Гунвальд Ларссон посмотрел на свою правую руку и осторожно пошевелил пальцами. Рука была могучая, покрытая длинными светлыми волосами.

– Вроде бы нормально. Осталось только несколько маленьких повязок.

– Ну это хорошо.

– Ты мог бы не начинать каждую фразу с «ну», – раздраженно сказал Гунвальд Ларссон.

Рённ на это ничего не ответил.

– Ну, Эйнар?

– Ну что? – сказал Рённ и рассмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Просто так. Тебе что-нибудь нужно?

– В среднем ящике моего письменного стола лежит черный кожаный кошелек. В нем мой ключ зажигания. Поезжай в Больмору и привези мне белый халат и белые шлепанцы. Халат висит в платяном шкафу, а шлепанцы стоят в прихожей, у двери.

– Ну, думаю, это мне по силам.

– В спальне, в комоде, есть пакет с эмблемой универмага «НК», в нем лежит несколько пижам. Возьми его тоже, слышишь?

– Все эти вещи нужны тебе немедленно?

– Да. Эти дураки выпишут меня не раньше чем послезавтра. Они мне дали серо-сине-коричневый халат на десять размеров меньше положенного и пару клумпов, похожих на гробы. Как там у вас дела?

– Ну, не так уж и плохо. Нормально.

– Чем занимаются Бек и Кольберг?

– Их здесь нет. Они на Вестберга-алле.

– Прекрасно. Как идет расследование?

– Какое расследование?

– Пожара, чего же еще?

– Это дело закрыто.

– Что?! – заорал Гунвальд Ларссон. – Что ты сказал? Закрыто?

– Да, там несчастный случай.

– Несчастный случай?!

– Ну, примерно так… Понимаешь, расследование на месте пожара закончилось сегодня утром и…

– Какого черта, что ты болтаешь?! Ты что, пьян?! – Гунвальд Ларссон разговаривал так громко, что старшая медсестра вышла в коридор. – Понимаешь, этот Мальм…

– Больной Ларссон, – строго сказала сестра, – так нельзя себя вести.

– Заткнись! – гаркнул вышедший из себя Гунвальд.

Сестра была полной дамой лет пятидесяти с решительным подбородком. Она окинула пациента ледяным взглядом и приказала:

– Немедленно повесьте трубку. Судя по всему, вам слишком рано разрешили встать, больной Ларссон. Я должна немедленно сообщить о случившемся врачу.

– Ну ладно, я приеду как можно скорее, – заверил его Рённ. – Привезу тебе документы, так что ты сам сможешь во всем разобраться.

– Больной Ларссон, немедленно отправляйтесь в постель, – раздался голос медсестры.

Гунвальд Ларссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

– Ну, пока, – сказал Рённ.

– Пока, – кротко попрощался Гунвальд Ларссон.

– Я сказала, немедленно в постель, – повторила медсестра. – Вы разве не слышали, больной Ларссон?

Она не сводила с него глаз до тех пор, пока он не закрыл за собой дверь палаты.

Гунвальд Ларссон хмуро смотрел в окно. Оно выходило на север, и он мог видеть почти весь Сёдермальм. Ему казалось, что он даже различает верхушку закопченной трубы, оставшейся на месте пожара.

«Что бы это все могло означать, черт побери? – подумал он. И через минуту: – Они, наверное, сошли с ума, Рённ и все остальные».

В коридоре раздались приближающиеся шаги.

Гунвальд поспешно нырнул в постель и попытался выглядеть воспитанным и невинным.

Совершенно противоестественная затея.

В трех километрах от него Рённ положил трубку, улыбнулся и постучал указательным пальцем по своему красному носу, словно хотел удержаться от взрыва хохота. Меландер, сидевший напротив него и барабанивший на своей старенькой пишущей машинке, поднял взгляд, вынул изо рта трубку и спросил:

– Кто тебя развеселил?

– Гунвальд, – ответил Рённ, стараясь подавить смех. – Ему уже лучше. Ты бы только слышал его голос, когда он говорил, какую одежду они ему дали. А потом пришла сестра и принялась на него орать.

– А что он сказал о Мальме и всем остальном?

– Пришел в бешенство. Рвал и метал.

– Ты увидишь его?

– Ну, думаю, что да.

Меландер придвинул к Рённу несколько скрепленных между собой листков рапорта и сказал:

– Возьми это с собой… Ему будет приятно.

Рённ посидел с минуту молча и сказал:

– Можешь дать мне десять крон на цветы?

Меландер сделал вид, что не слышит.

– Ну тогда пять, – через минуту сказал Рённ.

Меландер возился со своей трубкой.

– Пять, – упрямо повторил Рённ.

Меландер невозмутимо достал бумажник и изучил его содержимое, стараясь не позволить Рённу увидеть, сколько в кошельке денег. Наконец спросил:

– Можешь разменять десять крон?

– Думаю, смогу.

Меландер озадаченно посмотрел на Рённа. Потом достал купюру в пять крон и положил ее на рапорт. Рённ взял деньги, документы и направился к двери.

– Эйнар, – сказал Меландер.

– Ну?

– Где ты собираешься покупать цветы?

– Не знаю.

– Не покупай их в киоске возле больницы. Они там жульничают.

Рённ ушел. Меландер посмотрел на часы и напечатал: «Дело закрыто. В дополнительных мерах необходимости нет. Стокгольм, среда, 13 марта 1968 года, 14 часов 30 минут».

Он вытащил лист из машинки, достал из кармана авторучку и поставил под отчетом свою абсолютно неразборчивую подпись. Она была такой крошечной, что Кольберг обычно утверждал, будто она похожа на трех дохлых прошлогодних комаров. Меландер положил отчет в корзинку, где лежали документы, с которых нужно было снять копии, выпрямил скрепку, вынул еще одну трубку и принялся ее прочищать.

Он со всей серьезностью относился к своим отчетам. Он работал по собственной методике, гарантирующей, что все будет записано и ничего не упущено. Она была частью его системы. Подробности запоминаются легче, если их записывать сразу и формулировать четко и ясно. Меландеру достаточно было один раз прочесть любой текст, чтобы потом никогда его не забыть. Впрочем, он вообще никогда и ничего не забывал.

Делом о пожаре на Шёльдгатан он занимался ровно пять дней, с пятницы, и закончил его две минуты назад. Поскольку в субботу и воскресенье Меландер не дежурил, то теперь надеялся, что у него будут четыре выходных подряд. Хаммар уже согласился – конечно, если не случится ничего непредвиденного. Не рановато ли ехать в летний домик в Вермдё, размышлял Меландер. Да вроде бы нет. Он мог бы начать покраску, а жена привела бы в порядок кухонные полки, застелила новую бумагу. Летний домик был его гордостью. Домик перешел к Меландеру по наследству от отца, тоже полицейского, сержанта в Накке, и огорчало Меландера только одно: у него нет детей и ему, в свою очередь, некому завещать домик. Впрочем, решение остаться бездетными они с женой приняли совершенно добровольно, отчасти для удобства, отчасти после тщательных финансовых расчетов. В те времена трудно было предвидеть, что полицейским впоследствии так резко повысят зарплату, и, кроме того, Меландер всегда учитывал высокий риск, связанный с выбранной им профессией, и вел себя соответствующим образом.

Он закончил прочищать трубку, набил ее табаком и закурил. Потом встал и пошел в туалет. Он надеялся, что в ближайшее время телефон не зазвонит.

Осмотр мест происшествия был для Фредрика Меландера делом привычным, может, даже более привычным, чем для любого другого полицейского в стране. Меландеру исполнилось сорок восемь лет. В молодые годы он учился у таких людей, как Харри Сёдерман и Отто Вендель[9]. За время работы в отделе расследования убийств, куда он перешел после централизации полиции в 1965 году, он видел сотни самых невероятных мест преступлений и происшествий. В подавляющем большинстве выглядели они совершенно непривлекательно. Однако Меландер был человеком невпечатлительным. Он обладал способностью выполнять свою работу абсолютно без всяких эмоций. Многие коллеги завидовали этому его качеству, о наличии которого у себя он даже не подозревал.

Так или иначе, увиденное на Шёльдгатан вовсе не подействовало на его психику и не вызвало у него каких-либо заметных эмоций.

Работа на месте пожара требовала внимания и систематичности. Сначала необходимо было выяснить, сколько погибло людей. Обнаружили три трупа, в которых опознали Кристину Модиг, Кеннета Рота и Йёрана Мальма. Все три трупа серьезно обгорели. Мальм частично даже обуглился. Его труп нашли последним, когда раскопали самый нижний слой. Кристина Модиг лежала в западном крыле дома, которое пострадало относительно меньше других. Обоих мужчин отыскали в полностью разрушенном восточном крыле, где начался пожар. Кристине Модиг было четырнадцать лет, она еще ходила в школу, Кеннету Роту – двадцать семь, а Йёрану Мальму – сорок два. Двое последних числились в уголовной картотеке полиции и не имели постоянного места работы. Большая часть этих сведений была известна и раньше.

Задача второй стадии расследования состояла в том, чтобы найти ответ на два вопроса: каковы причины смерти людей и отчего возник пожар?

Ответа на первый вопрос ожидали от патологоанатома из Института судебной экспертизы. Вопрос о причине пожара считался головной болью Меландера, хотя у него никогда не болела голова.

В его распоряжение поступили несколько экспертов из пожарного ведомства и Института судебной экспертизы, которые вначале не доставили ему особой радости. Их главный вклад в расследование состоял в том, что они хмурились и напускали на лица загадочное выражение.

Меландер сделал несколько сотен фотографий. Когда находили очередной труп – Кристину Модиг на следующий день после пожара, Кеннета Рота в воскресенье и Йёрана Мальма лишь в понедельник, – Фредрик фотографировал тело под всеми возможными углами и отправлял останки на вскрытие.

Трупы выглядели не слишком привлекательно, но поскольку пожар длился недолго, а человеческий организм состоит на 90 процентов из воды, то сгорели мертвецы не полностью и медицинским экспертам досталось работы.

В первых протоколах никаких неожиданностей не оказалось.

Кристина Модиг умерла от отравления окисью углерода. Одетая в ночную рубашку девочка лежала в постели. Все указывало на то, что Кристина умерла во время сна. В ее дыхательных органах и бронхах обнаружили частички сажи.

Обстоятельства смерти Кеннета Рота полностью совпадали с обстоятельствами смерти Модиг; правда, во время гибели парень был совершенно голым и находился в полном сознании. Из-за попыток спастись Рот сильно обгорел. Он тоже надышался ядовитого дыма, а в его горле, бронхах и легких присутствовала сажа.

Однако с Йёраном Мальмом дело обстояло по-другому. Мальм действительно умер, лежа в своей постели, но, как удалось установить, полностью одетый. Многое указывало на наличие на нем не только нижнего белья, брюк и пиджака, но и носков, ботинок и пальто. Труп сильно обуглился и лежал в так называемой позе фехтовальщика, вызванной сокращением мышц после смерти от жара. Факты свидетельствовали: пожар начался именно в квартире Мальма, видимо, он находился в бессознательном состоянии и не пытался спастись.

Насчет причины пожара у Меландера уже имелась собственная версия, хотя он и не стал в разговоре с Мартином Беком и Кольбергом днем в пятницу излагать ее. Пожар начался с какого-то взрыва и затем очень быстро распространился по всему дому. В глубине души Меландер полагал: взрыв стал результатом жара, нагнетаемого горящей золой или тлеющими углями несколько часов подряд, и, когда температура превысила определенный предел, оконные стекла лопнули. Вероятно, к этому моменту Йёран Мальм уже умер, большая часть утвари и мебели у него в квартире, а также пол, потолок и стены расплавились или обуглились. Точнее говоря, Ларссон принял за взрыв мгновенное воспламенение дома, случившееся из-за резкого проникновения внутрь помещения свежего воздуха через первое лопнувшее окно. Естественно, потом наверняка были и настоящие взрывы: газовых труб, канистр с бензином или спиртом. Вызвать подобный пожар могла любая мелочь: брошенная сигарета, искра из кухонной плиты, забытый утюг, тостер, неисправность электропроводки – сотни причин, и большинство из них казались весьма вероятными. Однако во всех этих рассуждениях имелась одна нестыковка, и именно благодаря ей Меландер пока оставил свою версию при себе. Если огонь тлел так долго, что вся квартира Мальма и он сам обуглились, жар должны были почувствовать в квартире наверху, где в это время находились четыре человека. Правда, никакого противоречия Меландер здесь не видел: соседи могли спать или находиться под влиянием алкоголя либо наркотиков. А допрашивать их не входило в его обязанности.

Во вторник в половине второго Меландер после скромного обеда у киоска с сосисками на Рингвеген вернулся на место пожара. Здесь его терпеливо ждал мотоциклист, доставивший ему коричневый конверт. В конверте находилась короткая записка от Кольберга.

Предварительный телефонный отчет о вскрытии Мальма. Смерть наступила в результате отравления окисью углерода до начала пожара. Следов сажи в легких и дыхательных путях не обнаружено.

Меландер прочел записку трижды. Потом он чуть приподнял брови и спокойно принялся набивать трубку. Он знал, что нужно искать и где именно.

Вскоре он нашел то, что искал.

Принимая все возможные меры предосторожности, работники извлекли из-под обломков все, что еще пять дней назад находилось в кухне Йёрана Мальма. Среди прочего обнаружили маленькую старую газовую плиту на четырех ножках, с двумя горелками. Она стояла на покрытой линолеумом деревянной решетке, но когда последняя сгорела, плита упала. Деревянный пол и перекрытия тоже разрушились, и то, что осталось от наполовину расплавившейся плиты, лежало в яме, на глубине около 80 сантиметров ниже первоначального уровня пола. Газовая плита почти полностью развалилась, однако латунные краны на обеих горелках пострадали меньше всего. Оба крана были открыты; в закрытом состоянии они фиксировались штырьками, входящими в пазы фланцев, и не могли открыться случайно – например, от толчка или оттого, что кто-то зацепился за них одеждой. Плита присоединялась к газовой магистрали с помощью резинового патрубка. От него практически ничего не осталось, но все же можно было установить, что он красного цвета, около одного сантиметра в диаметре. Он присоединялся к мундштуку, который, в свою очередь, крепился непосредственно к трубе. Чтобы резиновый патрубок не соскочил с мундштука, он обычно фиксировался хомутиком из оцинкованного железа, затянутым болтом и гайкой. Кроме того, на мундштуке имелся главный вентиль. Оказалось, что вентиль открыт, а хомутик отсутствует на своем месте. Отсутствие хомутика не объяснялось естественными причинами: даже в том случае, если бы резиновый патрубок полностью сгорел, хомутик или, по крайней мере, его остаток должен был находиться на месте, так как для того, чтобы его снять, требовалось ослабить болт.

Меландер и его люди около трех часов искали хомутик. И нашли. Сделанный действительно из оцинкованного железа, он лежал в двух метрах от мундштука газовой трубы. Хомутик не очень пострадал, гайка и болт оказались на месте. Однако болт висел на двух последних витках резьбы. Это означало, что кто-то отвинтил болт и освободил хомутик. Рядом обнаружился предмет, который сначала приняли за согнутый гвоздь, однако при более внимательном изучении оказалось, что это отвертка со сгоревшей ручкой.

Теперь Меландер продолжил поиски в другом направлении.

В квартире было два источника тепла – изразцовая печь и маленькая железная печурка, заслонки дымоходов у обеих были закрыты.

Дверь в прихожую полностью сгорела, дверная рама тоже, однако замок сохранился. Ключ торчал изнутри, он немного подплавился, но все же свидетельствовал о том, что дверь была заперта, и к тому же на два оборота.

Вскоре начало темнеть, и Меландер, обдумывая заметно исправленную версию, направился домой, в свою уютную квартиру на Польхемсгатан, где его ожидали ужин, несколько спокойных часов у телевизора и в завершение всего десятичасовой крепкий сон. Переступив через порог, он увидел, что жена уже накрыла на стол в кухне и еда готова. Печеные бобы и жареные сосиски. Его шлепанцы стояли на привычном месте у кресла перед телевизором, а кровать, казалось, ждала своего хозяина и повелителя.

«Не так уж и плохо», – подумал Меландер.

Его жена – некрасивая женщина ростом около 175 сантиметров и с большой обвисшей грудью – страдала плоскостопием. Она была на пять лет моложе мужа, звали ее Сага. Он считал ее очень красивой и придерживался такого мнения на протяжении более чем двадцати двух лет. Она и вправду ненамного изменилась за это время: по-прежнему весила 65 килограммов, а соски ее грудей остались маленькими, розовыми и цилиндрическими, как ластик на торце карандаша. Когда они легли в постель и выключили свет, он взял ее за руку и сказал:

– Дорогая.

– Да, Фредрик?

– Этот пожар произошел в результате несчастного случая.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Замечательно. Я люблю тебя.

И они уснули.

На следующее утро Меландер обследовал окна в квартире Мальма. Естественно, стекла и рамы вылетели, но шпингалеты валялись среди золы, кусков черепицы, осколков стекла и прочего хлама. Некоторые из них все еще болтались на обуглившихся остатках оконных рам. Все они были тщательно закрыты изнутри. Фронтон в восточной части дома полностью разрушился в результате взрыва, однако обломки этой стены обуглились не так сильно.

Меландер нашел еще два предмета.

Во-первых, деревянную раму окна Мальма. Весь ее край покрывало что-то желтое и липкое. У полицейского не было сомнений, что это остатки пластыря.

Во-вторых, вентилятор, вмонтированный в наружную стену. Вентилятор кто-то забил ватой и остатками полотенца.

После этих находок дело совершенно прояснилось. Йёран Мальм совершил самоубийство. Запер дверь и закрыл окна, задвинул заслонки и заткнул вентилятор. Заклеил пластырем все щели в окнах. Для того чтобы все кончилось быстро и безболезненно, ослабил хомутик и снял резиновый патрубок. Потом открыл главный вентиль и лег в кровать. Газ, выходящий через относительно широкую трубу, быстро заполнил комнату; через несколько минут Мальм потерял сознание и максимум через пятнадцать минут умер. Таким образом, наличие окиси углерода у него в крови объясняется отравлением газом; вероятнее всего, когда начался пожар, Мальм уже был мертв в течение нескольких часов. Все это время газ стремительно выходил из магистрали. Квартира превратилась в настоящую бомбу, крошечной искорки было достаточно, чтобы произошел разрушительный взрыв газа и дом взлетел на воздух.

Перед уходом с пожарища Меландер обследовал газовый счетчик и проверил его показания, получив еще одно доказательство в пользу своей версии.

Затем он отправился на Кунгсхольмсгатан и доложил о результатах.

Факты были бесспорными.

Хаммар пришел в восторг и даже не пытался это скрывать.

Кольберг подумал: «А я что говорил», потом сказал это вслух и немедленно начал готовиться к возвращению на относительно спокойную Вестберга-алле.

Мартин Бек, казалось, о чем-то задумался, но факты оспаривать не стал и утвердительно кивнул. Рённ с облегчением вздохнул.

Хаммар объявил, что расследование закончено и дело закрыто.

Меландер был доволен собой.

«Собственно говоря, остался один вопрос, на который нет ответа», – подумал он. Однако существовали сотни предполагаемых ответов на этот вопрос, и выбирать из них единственно правильный было не только не нужно, но и почти невозможно.

Выйдя из туалета, Меландер услышал, как где-то рядом звонит телефон, возможно даже в его собственном кабинете, но проигнорировал этот звонок. Он пошел в гардероб, надел пальто. Его ждали четыре хорошо оплачиваемых выходных дня.

Десятью минутами позже, после пяти с половиной дней адских мук, умерла рыжеволосая Мадлен Ольсен. Ей было двадцать четыре года.

Гунвальд Ларссон тоже задавал себе вопрос, о котором думал Меландер и на который не находил ответа.

Ларссон теперь облачился в собственный халат и новую пижаму, надетую впервые, а на ноги Гунвальд надел белые шлепанцы.

Он стоял у окна и старался не смотреть на цветы, принесенные ему Рённом: отвратительно подобранный букет из гвоздик, тюльпанов и массы зелени.

– Да-да, – раздраженно произнес Ларссон, перелистывая бумаги, которые передал ему Рённ. – Даже ребенок способен это понять.

– Ну, – сказал Рённ.

Он сидел в кресле для посетителей и со скромной гордостью смотрел на свой букет.

– Даже если в квартире было столько газа, сколько в первомайском воздушном шаре, не мог же он взорваться сам по себе, черт возьми. Верно?

– Ну…

– Что «ну»?

– Ну, почти любая мелочь может вызвать взрыв в заполненной газом комнате.

– Почти любая?

– Да, достаточно даже крошечной искорки.

– Но ведь искорка, черт побери, не может появиться ни с того ни с сего?

– Я как-то расследовал дело, связанное со взрывом газа. Один парень открыл краны и совершил самоубийство. А позже к двери подошел бродяга и позвонил. В звонке проскочила искра, и дом взлетел на воздух.

– Но в данном случае никакой бродяга не звонил в дверь к Мальму.

– Ну, можно найти сотни причин.

– Здесь их быть не может. Существует только одно объяснение, и никто не желает потрудиться, чтобы его найти.

– Его невозможно найти. Все разрушено. Сам подумай, ведь искра порой возникает в результате короткого замыкания или просто из-за плохой изоляции проводки.

Гунвальд Ларссон ничего не сказал.

– А во время пожара вся электрическая проводка сгорела, – продолжил Рённ. – Предохранители взорвались. Невозможно даже установить, какой предохранитель вышел из строя раньше, а какой позже.

Гунвальд Ларссон, как и прежде, ничего не сказал.

– Электрический будильник, радиоприемник, телевизор, – продолжал Рённ. – Искра могла появиться из любой печи.

– Но ведь заслонки были закрыты?

– Искра все равно могла появиться, – упрямо сказал Рённ. – Например, в дымоходе.

Гунвальд Ларссон нахмурился и в оцепенении уставился поверх голых деревьев и крыш.

– А с чего бы это Мальму понадобилось себя убивать? – неожиданно спросил он.

– Он оказался в ловушке. У него не было денег, и он знал: полиция следит за ним. То, что его не арестовали, вовсе не гарантировало безопасности. Стоило появиться Олафссону, и Мальма снова бы взяли.

– Гм, – нерешительно хмыкнул Гунвальд Ларссон. – Ладно, это правда.

– Дома у него тоже было все очень плохо, – сказал Рённ. – Одинокий. Алкоголик. Состоял на учете в полиции. Дважды разведен. Имел детей, но много лет не давал денег на их содержание. Его уже собирались послать в трудовой лагерь для алкоголиков.

– Угу.

– К тому же он болел и несколько раз лежал в больнице.

– Ты имеешь в виду, что он не совсем нормальный?

– У него был маниакально-депрессивный психоз. Он впадал в депрессию всякий раз, когда напивался или у него появлялись любые неприятности.

– Ладно, достаточно. Достаточно.

– Он уже пытался покончить с собой, – безжалостно продолжил Рённ. – По крайней мере дважды.

– Но это все равно не объясняет, откуда появилась искра.

Рённ пожал плечами. Возникла минутная пауза.

– За несколько минут до взрыва я кое-что видел, – задумчиво произнес Гунвальд Ларссон.

– Что?

– Кто-то зажег спичку или щелкнул зажигалкой на втором этаже. Над квартирой Мальма.

– Но ведь взрыв произошел в квартире Мальма, а не там, – сказал Рённ.

Он принялся тереть нос сложенным платком.

– Не делай этого, – попросил Гунвальд Ларссон, не глядя на него. – Он у тебя становится еще краснее, чем обычно.

– Извини. – Рённ спрятал платок, немного подумал и сказал: – Меландер говорит, что, поскольку дом старый, газ мог просочиться в верхнюю квартиру, хотя и не в смертельном количестве.

Гунвальд Ларссон повернулся и посмотрел на Рённа.

– Кто допрашивал оставшихся в живых?

– Никто.

– Никто?

– Нет. Они не имеют никакого отношения к Мальму. Во всяком случае, на это ничто не указывает.

– Откуда тебе об этом известно?

– Ну…

– Где все они сейчас?

– Они еще в больнице. Думаю, здесь. Кроме детей. Их забрали в детский дом.

– Они выживут? Я имею в виду взрослых.

– Да, за исключением Мадлен Ольсен. У нее мало шансов, но она еще жива, насколько мне известно.

– Значит, остальных можно допросить?

– Не сейчас. Дело закрыто.

– А ты сам веришь, что это был несчастный случай?

Рённ опустил глаза на свои руки. Наконец кивнул.

– Да. Другого объяснения нет. Все понятно.

– За исключением одного: откуда взялась искра?

– Ну, вообще-то, ты прав. Однако ответить на твой вопрос невозможно.

Гунвальд Ларссон вырвал из носа светлый волос и задумчиво на него уставился. Потом подошел к кровати и сел на нее. Сложил бумаги, которые принес ему Рённ, и швырнул их на тумбочку так, словно он тоже закрывает это дело.

– Тебя выпишут послезавтра?

– Наверное.

– А потом ты, очевидно, будешь неделю на больничном?

– Очевидно, – с отсутствующим видом сказал Гунвальд Ларссон.

Рённ посмотрел на свои часы.

– Ну, мне пора. У моего сына завтра день рождения, и мне надо купить ему подарок.

– А что ты собираешься ему подарить? – не проявляя особого интереса, спросил Гунвальд Ларссон.

– Пожарную машину, – ответил Рённ.

Гунвальд Ларссон уставился на него так, будто тот сказал ужасную непристойность.

– Он хочет именно пожарную машину, – объяснил Рённ. – Она примерно такого размера и стоит тридцать две кроны. – Он развел руки, чтобы показать, какого размера игрушка.

– Понятно, – сказал Гунвальд Ларссон.

– Ну… в таком случае пока.

Гунвальд Ларссон кивнул. Он ничего не говорил до тех пор, пока Рённ не взялся за дверную ручку.

– Эйнар?

– Да?

– Эти цветы… Ты их сам нарвал? На какой-то могиле?

Рённ с обидой посмотрел на него и вышел.

Гунвальд лег на спину, сплел пальцы своих могучих рук за головой и устремил взгляд в потолок.

Следующий день был четверг, четырнадцатое марта; никаких признаков весны пока не наблюдалось, хотя, если верить календарю, она уже наступила. Однако ветер стал более холодным и пронизывающим, чем обычно; твердые крупинки снега стучали в окна Южного управления. Кольберг сидел и пил кофе с булочками, разбрасывая крошки по письменному столу Мартина Бека. Сам Мартин Бек пил чай, тщетно надеясь, что его желудку станет лучше. Была половина четвертого, и большую часть дня Кольберг посвятил нападкам на Скакке. Когда объект его насмешек время от времени удалялся за пределы слышимости, старший криминальный ассистент смеялся до колик в животе.

Раздался тихий стук в дверь, и вошел Скакке. Он бросил робкий взгляд в сторону Кольберга и осторожно положил лист бумаги на стол Мартина Бека.

– Что это? – поинтересовался Кольберг. – Еще один случай мнимой смерти?

– Копия протокола из Института судебной экспертизы, – едва слышно прошептал Скакке и направился к двери.

– Скажи нам, Бенни, – спросил Кольберг с невинным выражением лица, – как это тебе пришла в голову мысль стать полицейским?

Скакке нерешительно остановился и принялся переминаться с ноги на ногу.

– Отлично, – сказал Мартин Бек, взяв документ в руки. – Спасибо. Можешь идти.

Когда дверь закрылась, он взглянул на Кольберга:

– Пожалуй, на сегодня уже достаточно, а?

– Ладно, – весело ответил Кольберг. – Я могу продолжить завтра. Что это?

Мартин Бек пробежал глазами протокол.

– От Йельма, – сказал он. – Он обследовал ряд предметов с места пожара на Шёльдгатан. Как он говорит, для того чтобы установить возможную причину пожара. Результаты отрицательные. – Он вздохнул и положил протокол на стол. – Эта девушка, Мадлен Ольсен, умерла вчера.

– Да, я читал в газетах, – безо всякого интереса произнес Кольберг. – Кстати, а ты не знаешь, почему это ничтожество решило стать полицейским?

Мартин Бек ничего не ответил.

– А я знаю, – сказал Кольберг. – Я читал в его деле. Он написал, что хочет воспользоваться профессией как трамплином в своей карьере. Его цель стать начальником управления полиции.

Кольберг зашелся в очередном приступе смеха и едва не подавился булочкой.

– Не нравится мне это дело с пожаром, – заметил Мартин Бек.

Прозвучало так, словно он разговаривает сам с собой.

– Что ты там бормочешь? – отдышавшись, спросил Кольберг. – А мне оно нравится? Люди сгорели заживо, а этот слабоумный великан получил медаль! Кому такое понравится?!

Кольберг помолчал, внимательно посмотрел на Мартина Бека и заговорил серьезным тоном:

– Все ведь совершенно ясно, разве нет? Мальм открыл газ и покончил с собой. О том, что произойдет потом, он не думал, а когда дом взорвался, уже был мертв. Погибли трое ни в чем не повинных людей, а полиция лишилась свидетеля и шансов на поимку Олафссона или как там его зовут. Тебе или мне здесь делать нечего. Разве я не прав?

Мартин Бек тщательно высморкался.

– Все сходится, – решительно подвел итог Кольберг. – Только не говори, что сходится слишком хорошо. Или что твоя знаменитая интуиция…

Он осекся и критически оглядел Мартина Бека.

– Черт возьми, по-моему, у тебя какая-то депрессия.

Мартин Бек пожал плечами. Кольберг покачал головой.

Они были знакомы давно и отлично понимали друг друга. Кольберг прекрасно знал, что мучит Мартина Бека, однако не мог первым, без его разрешения, заговорить на эту тему и поэтому весело сказал:

– Да черт с ним, с пожаром. Я уже о нем почти забыл. Как насчет того, чтобы сегодня вечером пойти ко мне? Гун уходит на какие-то курсы, мы сможем выпить и сыграть партию в шахматы.

– Да, – отозвался Мартин Бек. – Почему бы и нет.

Теперь у него был повод прийти домой хотя бы на несколько часов позже.

Гунвальда Ларссона действительно выписали пятнадцатого марта после утреннего обхода. Доктор велел ему не волноваться и освободил на десять дней от работы, то есть до понедельника, двадцать пятого.

Спустя полчаса Ларссон вышел на продуваемое ветром крыльцо Южной больницы, остановил такси и поехал прямо в управление полиции на Кунгсхольмсгатан. Ему не хотелось встречаться с коллегами, и он прошел в свой кабинет никем не замеченный, за исключением дежурного внизу. Запершись в кабинете, Гунвальд позвонил по телефону в несколько мест. Если бы хоть один из этих разговоров услышало его начальство, Ларссон схлопотал бы строгий выговор.

Разговаривая по телефону, Гунвальд делал записи на листе бумаги, на котором постепенно образовался список из нескольких имен и фамилий.

Из всех полицейских, так или иначе занимавшихся пожаром на Шёльдгатан, Гунвальд Ларссон единственный происходил из высшего общества. Его отца можно было отнести к богатым людям, хотя после продажи недвижимости от богатства мало что осталось. Гунвальд Ларссон вырос в фешенебельном районе Стокгольма – на Эстермальме – и посещал элитную школу. Однако вскоре парень стал белой вороной в семье. Он имел взгляды, совершенно противоположные родительским, к тому же высказывал их в самые неподходящие моменты. В конце концов отец счел наилучшим выходом из положения позволить сыну стать моряком.

Гунвальду Ларссону не понравилась служба в военно-морском флоте, и через несколько лет он перешел в торговый флот. Здесь парень очень быстро понял: все его знания, полученные в училище и на борту допотопных военных кораблей, совершенно ничего не стоят.

Братья и сестры Ларссона получили высшее образование и к тому времени, когда умерли родители, уже успели сделать карьеру. Он не поддерживал с ними контактов и, честно говоря, почти забыл об их существовании.

Гунвальд не стремился до конца своих дней оставаться моряком; он стал подыскивать другую профессию, которая не обрекла бы его на сидячий образ жизни и позволила извлечь преимущества из отличной физической подготовки. К огромному изумлению и невообразимому ужасу его родственников с Лидингё и Эстермальма, Ларссон стал полицейским.

Мнения о нем как о полицейском были самыми различными. Однако почти все недолюбливали его.

В большинстве случаев он поступал не так, как другие, а его методы, как правило, были, мягко говоря, не совсем обычными.

Таким же необычным был список, лежащий сейчас перед ним на письменном столе.

«Йёран Мальм, 42, вор, мертв (самоубийство?).

Кеннет Рот, 27, вор, мертв, похоронен.

Кристина Модиг, 14, несовершеннолетняя проститутка, мертва, похоронена.

Мадлен Ольсен, 24, рыжеволосая проститутка, мертва.

Кент Модиг, 5, ребенок (детский дом).

Клари Модиг, 7 месяцев, грудной ребенок (детский дом).

Агнес Сёдерберг, 68, старуха, дом престарелых в Розенлунде.

Герман Сёдерберг, 67, старый алкоголик, Хёгалидская лечебница.

Макс Карлссон, 23, бандит, Тиммермансгатан, 12.

Анна-Кайса Модиг, 30, проститутка, Южная больница (психиатрическое отделение).

Карла Бергрен,? проститутка, Гётгатан, 25».

Гунвальд Ларссон просмотрел список и решил, что имеет смысл допросить лишь трех последних из перечисленных в нем. Остальные не годятся: четверо мертвы, двое – маленькие дети, ничего еще не понимающие, и двое – беспомощные старики.

Он сложил вчетверо лист бумаги, сунул его в карман и вышел из кабинета. Внизу не сделал даже попытки кивнуть дежурному. Нашел на стоянке свою машину и поехал домой.

Субботу и воскресенье он просидел дома, запоем читая роман Сакса Ромера[10].

О пожаре он совершенно не думал.

В понедельник утром, восемнадцатого марта, он проснулся рано, снял последние повязки, принял душ, побрился и долго выбирал, что надеть. Потом сел в машину и поехал на Гётгатан, где жила Карла Бергрен.

Ему пришлось подняться по двум лестничным маршам, пересечь наискосок заасфальтированный двор, преодолеть еще три грязных лестничных пролета с облупившейся коричневой краской и разболтанными перилами, и наконец он оказался перед щелястой дверью, на которой висел металлический почтовый ящик и клочок картона с написанными от руки словами «Карла Бергрен, манекенщица».

Звонка, по-видимому, здесь не имелось, поэтому Ларссон негромко постучал в дверь, открыл ее и вошел внутрь, не дожидаясь ответа.

Квартира оказалась однокомнатной. Оконная штора была наполовину опущена, и внутри царил полумрак. Воздух был теплым и спертым. Тепло излучали два старомодных электрокамина с открытыми спиралями. Одежда и другие предметы в беспорядке валялись на полу. Единственным предметом в комнате, который нельзя было сразу же отправить в мусорное ведро, оказалась кровать. Она была достаточно большой, а постельное белье выглядело сравнительно чистым.

Карла Бергрен находилась в квартире одна. Она уже проснулась, но все еще не встала и лежала в кровати, читая женский журнал. Так же как и в прошлый раз, когда он ее видел, она была голая и выглядела почти как тогда, только теперь она не дрожала от холода и не заходилась в истерике. Напротив, казалась очень спокойной.

Она была хорошо сложена, очень стройная, с крашеными светлыми волосами и маленькими, чуть обвисшими грудями, которые наверняка смотрелись наиболее выгодно, когда она лежала на спине, как сейчас; волосы у нее между ног были мышиного цвета. Она лениво потянулась, зевнула и сказала:

– По-моему, еще немного рановато, но, впрочем, ладно.

Гунвальд Ларссон ничего не сказал, и она, очевидно, ошибочно истолковала его молчание.

– Деньги, естественно, вперед. Положи их на столик, вон там. Надеюсь, тебе известна такса? А может быть, тебе хочется чего-нибудь исключительного? Как насчет небольшого шведского массажа? Ручная работа, не пожалеешь.

Ему пришлось пригнуться, чтобы пройти в дверь, а комната была такой крошечной, что он едва в ней поместился. Здесь воняло потом, застоявшимся табачным дымом и дешевой косметикой. Он шагнул к окну и попытался поднять шторы, однако пружину заело, и в результате штора почти полностью опустилась.

Девушка на кровати наблюдала, как он это делает. Внезапно она узнала его.

– Ой! – воскликнула она. – Я тебя узнала. Ведь ты спас мне жизнь, да?

– Да.

– Я так тебе благодарна.

– Не стоит благодарностей.

Она чуть задумалась, слегка раздвинула ноги и провела правой рукой по гениталиям.

– Для тебя, конечно, это будет бесплатно, – сказала она.

– Набрось на себя что-нибудь, – велел Гунвальд Ларссон.

– Почти каждый говорит, что я привлекательно выгляжу, – застенчиво произнесла она.

– Только не я.

– В постели я тоже хороша. Так все говорят.

– Не в моих правилах допрашивать голых… людей.

Он чуть замялся, подыскивая слово, словно не был уверен, к какой категории следует ее отнести.

– Допрашивать? Ах да, конечно, ведь ты легавый. – И после секундного колебания: – Я ничего не сделала.

– Ты проститутка.

– Ой, не будь таким грубым. Разве в этом есть что-нибудь плохое?

– Оденься.

Она вздохнула, покопалась в простынях, нашла махровый халат и набросила его на себя.

– А в чем дело? – спросила она. – Чего тебе надо?

– Я хочу спросить тебя кое о чем.

– Меня? О чем же?

– Например, о том, что ты делала в том доме.

– Ничего противозаконного, – сказала она. – Это правда.

Гунвальд Ларссон вынул шариковую ручку и вырвал из блокнота несколько листов.

– Как тебя зовут?

– Карла Бергрен, но в действительности…

– В действительности? Не вздумай лгать.

– Нет, – сказала она, надувшись, как ребенок. – Я не собираюсь тебе лгать. В действительности меня зовут Карин София Петтерссон. Бергрен – это фамилия мамы. А Карла звучит лучше.

– Откуда ты приехала?

– Из Шиллингарюда. Это в Смоланде.

– Ты давно живешь в Стокгольме?

– Больше года. Почти восемнадцать месяцев.

– У тебя было здесь какое-нибудь постоянное место работы?

– Ну… смотря, что ты имеешь в виду. Я немного работала манекенщицей. Довольно тяжелая работа.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать… почти.

– Значит, шестнадцать, да?

Она кивнула.

– Итак, что вы делали в той квартире?

– У нас была всего лишь маленькая вечеринка.

– Ты имеешь в виду, что вы ужинали и все такое прочее?

– Нет. Это была секс-пати.

– Секс-пати?

– Ну да. Ты что, никогда о такой не слышал? Классная вещь!

– Ага, – равнодушно заметил Гунвальд Ларссон, переворачивая страницу. – Ты хорошо знала этих людей?

– Парня, который там жил, я раньше никогда не видела. По-моему, его звали Кент.

– Кеннет Рот.

– Ах вот как? Ну все равно, я никогда раньше о нем не слышала. С Мадлен я тоже была плохо знакома. Они умерли, да?

– Да. А что ты можешь сказать о Максе Карлссоне?

– Его я знала. Мы иногда с ним встречались, но только для того, чтобы переспать и получить удовольствие. Это он меня туда привел.

– Он твой сутенер?

Она покачала головой и сказала с наивной торжественностью:

– Нет, я в них не нуждаюсь. С ними одна морока. Им нужны только деньги; кроме своей доли, их больше ничего не интересует.

– Ты знала Йёрана Мальма?

– Это тот парень, который покончил с собой и устроил пожар? Тот, что жил внизу?

– Совершенно верно.

– Никогда о нем не слыхала. Но то, что он сделал, – просто ужасно.

– А остальные знали его?

– По-моему, нет. Во всяком случае, Макс и Мадлен его не знали. Возможно, с ним был знаком Кент, то есть Кеннет, ведь он там жил, так ведь?

– Ну ладно, что вы там делали?

– Трахались.

Гунвальд Ларссон пристально посмотрел на нее и медленно сказал:

– Нам придется поговорить об этой вечеринке более подробно. В котором часу ты туда пришла? И как вообще получилось, что ты туда попала?

– Меня пригласил Макс. Сказал, что мы неплохо развлечемся. По пути мы захватили с собой Мадлен.

– Вы добирались туда пешком?

– Пешком! В такую погоду! Мы взяли такси.

– Когда вы туда приехали?

– По-моему, около девяти.

– Что вы там делали?

– У хозяина квартиры оказались две бутылки вина, и мы их выпили. Потом слушали музыку.

– Ты не заметила ничего необычного?

Она снова покачала головой.

– Что ты имеешь в виду?

– Продолжай, – сказал Гунвальд Ларссон.

– Ну, потом Мадлен разделась, хотя показать-то ей особо нечего. Я сделала то же самое. Ребята тоже. А потом… потом мы танцевали.

– Голые?

– Да. Это классно.

– Понятно, продолжай.

– Мы какое-то время танцевали. Потом сели и покурили.

– Покурили?

– Да. Гашиш. Чтобы получить кайф. Это классно.

– Кто давал тебе гашиш?

– Макс. Он… – Девушка запнулась.

– Да? Кто он такой? – подстегнул ее Ларссон.

– Ну ладно! Ты ведь спас мне жизнь, и, кроме того, я пообещала тебе говорить правду. Но я ничего не сделала.

– Так чем же занимался Макс?

– Он торговал гашишем. В основном продавал его подросткам.

Гунвальд Ларссон сделал пометку.

– Что было потом?

– Ну, ребята бросили жребий, кому с кем оставаться. Это было очень забавно. Ты, наверное, сам участвовал в таких делах.

– Они подбросили монетку?

– Точно. Максу досталась Мадлен, и они ушли в другую комнату. А я и этот парень, Кеннет, остались в кухне. Мы собирались…

– Продолжай, я слушаю.

– Ой, ты наверняка сам участвовал в таких вечеринках. Мы собирались сначала заняться этим делом попарно, а потом сойтись всей компанией, если, конечно, ребята еще будут на что-то способны. Это круче всего, я тебе точно говорю.

– Свет вы выключили?

– Да. Тот парень и я легли на пол в кухне. Впрочем…

– Что «впрочем»?

– Ну, произошла странная вещь – я вырубилась. Проснулась я, когда Мадлен меня растолкала и сказала, что Макс сердится, велит мне быстрее идти к нему. В тот момент я лежала на Кеннете сверху, раскинув ноги.

– Дверь между кухней и комнатой была закрыта?

– Да, и тот парень, Кеннет, тоже уснул. Мадлен принялась его тормошить. Я щелкнула зажигалкой, посмотрела, сколько времени, и увидела, что была с ним в кухне больше часа.

Гунвальд Ларссон кивнул.

– Я ужасно себя чувствовала, но все же встала и пошла в комнату. Макс схватил меня, повалил на пол и сказал…

– Ну, так что же он сказал?

– Сейчас мы с тобой займемся делом, сказал он. Эта рыжая сучка ни на что не способна. А потом…

– Да, я слушаю.

– А потом я больше ничего не помню, кроме того, что раздался хлопок, похожий на выстрел, в комнате сразу стало полно дыма и огня. А потом появился ты… О боже, это было ужасно.

– И тебе ничто не показалось странным?

– Только то, что я уснула. Обычно со мной такого не бывает. Я имела дело со многими настоящими ценителями, и они говорят, я отлично знаю свое ремесло. И к тому же очень привлекательна.

Гунвальд Ларссон кивнул и спрятал листочки бумаги. Он долго разглядывал девушку и наконец сказал:

– По-моему, ты довольно уродлива. У тебя обвисшие груди и мешки под глазами, ты выглядишь больной и жалкой. Через несколько лет ты опустишься, превратишься в дряхлую развалину и станешь выглядеть так ужасно, что к тебе будет даже страшно прикоснуться. До свидания.

На лестнице он остановился и вернулся в квартиру. Девушка сняла халат и щупала у себя под мышками.

– В больнице у меня отросла щетина. Ты передумал? – хихикнула она.

– Я считаю, тебе стоит купить билет в Смоланд, поехать домой и найти себе нормальную работу, – сказал он.

– Там вообще нет никакой работы, – ответила она.

Он захлопнул дверь за собой с такой силой, что она едва не соскочила с петель.

Гунвальд Ларссон постоял несколько минут на Гётгатан. Что же он выяснил? Он выяснил следующее: газ из квартиры Мальма просачивался в кухню верхней квартиры, вероятнее всего, вдоль водопроводных и канализационных труб. Концентрации газа хватило, чтобы люди наверху уснули, однако она оказалась недостаточной, чтобы газ взорвался, когда Карин София Петтерссон щелкнула своей зажигалкой.

Что это означало? В общем-то, ничего; во всяком случае, настроение у него не улучшилось.

Он чувствовал себя уставшим и нездоровым. Ему казалось, что после допроса девушки в ее мрачной комнате у него полный упадок сил. Он прямиком направился в турецкие бани на Стуреплан[11] и провел там три безмятежных часа.

В понедельник днем у Мартина Бека состоялся телефонный разговор, о котором никто в отделе не должен был знать. Он дождался, когда Кольберг и Скакке вышли, набрал номер Института судебной экспертизы и попросил к телефону человека по фамилии Йельм, считавшегося одним из наиболее опытных криминалистов в мире.

– Ты осматривал труп Мальма как до вскрытия, так и после него?

– Естественно, – сердито ответил Йельм.

– Как по-твоему, в нем было что-нибудь необычное?

– В общем-то, нет. Разве только то, что труп слишком сильно обгорел. Я имею в виду, со всех сторон. Даже сзади, хотя он лежал на спине. – Йельм сделал паузу и задумчиво добавил: – Матрац, естественно, тоже сгорел.

– Да, понятно, – сказал Мартин Бек.

– Не понимаю я вас, парни, – удивился Йельм. – Разве это дело не закрыто? Зачем же…

В этот момент Кольберг открыл дверь, и Мартину Беку пришлось поспешно закончить разговор.

Во вторник, девятнадцатого числа, Гунвальд Ларссон был близок к тому, чтобы все бросить. Он знал: деятельность, которую он развил на протяжении последних нескольких дней, была не совсем законной, и пока ему не удалось обнаружить ничего, оправдывающего его поведение. Действительно, он не мог доказать существования какой-либо связи между Мальмом и другими людьми в доме, а также до сих пор знать не знал, откуда взялась роковая искра.

Его утренний визит в Южную больницу позволил подтвердить лишь уже, в общем-то, известные данные. Кристина Модиг спала в маленькой мансарде, потому что в квартире ее матери было тесно и, кроме того, ее маленькие брат и сестра очень шумели. Сама девушка не отличалась безупречным поведением, но полиция плевать хотела на ее безнравственность. Будучи малолетней, Кристина одно время находилась на попечении государства, однако теперь у властей стала модной точка зрения, что нужно использовать другие способы воздействия на юных девушек, сбившихся с пути. Таких подростков стало слишком много, а работников социальных служб не хватало, к тому же их методы работы устарели. В результате многие подростки оказались предоставлены сами себе и делали, что хотели; это ухудшало репутацию страны и приводило родителей и учителей в состояние отчаяния и бессилия. И все же полиции до всего этого не было никакого дела.

То, что Анна-Кайса Модиг нуждается в помощи психиатра, было очевидно даже для такого относительно нечувствительного человека, как Гунвальд Ларссон. С ней было трудно разговаривать, она все время дрожала и плакала. Он выяснил, что в мансарде стояла керосиновая печка, впрочем, о ней он и раньше знал. Разговор с Анной-Кайсой ничего не дал, тем не менее Ларссон сидел у нее до тех пор, пока врач не рассердился и не выставил его оттуда.

Из квартиры Макса Карлссона на Тиммермансгатан не доносилось никаких звуков, хотя Ларссон энергично стучал в дверь. Вероятнее всего, там просто никого не было.

Гунвальд Ларссон поехал к себе домой в Больмору, надел клетчатый фартук и отправился в кухню, где приготовил яичницу с ветчиной и жареным картофелем. Потом он выпил чашку чая, выбрав сорт, соответствовавший его сегодняшнему настроению. К тому времени, когда он покончил с едой и вымыл посуду, было уже больше трех часов дня.

Он немного постоял у окна, глядя на высотные жилые дома респектабельного, но невероятно скучного пригорода. Потом спустился вниз, сел в машину и опять поехал на Тиммермансгатан.

Макс Карлссон жил на втором этаже старого дома, который, однако, был в довольно приличном состоянии. Гунвальд Ларссон оставил машину в трех кварталах от дома, но не из осторожности, а скорее из-за хронической нехватки мест для парковки. Он быстро шагал по тротуару и находился уже менее чем в десяти метрах от парадного, как вдруг заметил человека, идущего ему навстречу, – девушку лет тринадцати или четырнадцати, похожую на тысячи других, с длинными развевающимися волосами, в джинсах и курточке. В руке она несла вытертый кожаный портфель и, очевидно, шла прямо из школы. В ее внешности и одежде не было ничего необычного, и он, вероятно, никогда не обратил бы на девушку внимания, если бы не ее поведение. Она двигалась чересчур беззаботно, словно изо всех сил старалась выглядеть спокойной и естественной, но сама ежесекундно с тревогой и виноватым видом оглядывалась по сторонам. Встретившись взглядом с Ларссоном, она немного поколебалась и остановилась, а он продолжил идти прямо, мимо нее и парадного. Девушка проводила его взглядом и вошла в подъезд.

Гунвальд Ларссон остановился, вернулся назад и последовал за ней. Двигался он быстро и бесшумно, несмотря на свой рост и вес, и, когда девушка постучала к Карлссону, уже успел преодолеть полпути. Она тихонько постучала четыре раза; это было похоже на какой-то сигнал, и он попытался запомнить ритм. Она облегчила ему задачу, повторив стук почти сразу же, через пять или шесть секунд. Немедленно после повторного стука дверь приоткрылась; он услышал звяканье цепочки, дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Ларссон спустился в парадное и, прислонившись к стене, принялся ждать.

Через две или три минуты дверь наверху открылась, и он услышал легкие шаги по лестнице. Ясно было, что сделка состоялась очень быстро, поскольку, спустившись в парадное, девушка все еще возилась с замком своего портфеля. Гунвальд Ларссон вытянул левую руку и схватил девушку за запястье. Она остановилась как вкопанная и уставилась на него, не делая, однако, никаких попыток освободиться, заплакать или убежать. Казалось, она даже не очень испугалась, а скорее давно примирилась с тем, что нечто подобное рано или поздно обязательно произойдет. Он молча открыл портфель и достал оттуда спичечный коробок. Там лежало около десяти белых таблеток. Ларссон разжал пальцы, освобождая запястье девушки, и кивком отпустил ее. Она удивленно посмотрела на него и выбежала из парадного.

Гунвальд Ларссон не торопился. Он с минуту разглядывал таблетки, потом положил их в карман и медленно поднялся по лестнице. Прислушиваясь, подождал тридцать секунд у двери. Никаких звуков из квартиры не доносилось. Он поднял руку и костяшками пальцев исполнил две быстрые серии ударов с интервалом около пяти секунд между ними.

Макс Карлссон открыл дверь. Теперь он выглядел намного лучше, чем в предыдущий раз, но Гунвальд Ларссон хорошо помнил его лицо и не сомневался, что и у Макса тоже хорошая память.

– Добрый день, – произнес Гунвальд Ларссон, поставив ногу в зазор между дверью и косяком.

– О, это вы? – сказал Макс Карлссон.

– Я всего лишь хотел спросить, как вы себя чувствуете.

– Спасибо, очень хорошо.

Макс Карлссон оказался в сложной ситуации. Он знал: его гость – полицейский, причем воспользовался условным сигналом. Цепочка была наброшена, и если бы он попытался захлопнуть дверь и что-нибудь спрятать, то автоматически выдал бы себя.

– Мне хочется вас кое о чем спросить, – сказал Гунвальд Ларссон.

Он находился в не менее сложной ситуации. У него не было никакого права входить в квартиру, и он не мог официально допросить хозяина без согласия последнего.

– Ну… – неопределенно буркнул Макс Карлссон, не сделав даже попытки сбросить цепочку и явно не зная, как вести себя дальше.

Гунвальд Ларссон разрешил проблему, неожиданно навалившись правым плечом на дверь. Шурупы, на которых держалась цепочка, с треском вырвало из деревянного косяка. Мужчина внутри поспешно попятился, словно боялся, что дверь придавит его. Гунвальд Ларссон вошел в квартиру, дверь за собой закрыл и повернул ключ в замке. Посмотрел на болтающуюся цепочку и сказал:

– Дрянная работа.

– Вы что, ненормальный?

– Вам следовало поставить шурупы подлиннее.

– Черт возьми, что все это значит? Как вы посмели ворваться в чужую квартиру?

– Я вовсе не врывался, – ответил Гунвальд Ларссон. – В том, что цепочка сломалась, моей вины нет. Разве я не сказал, что вам следовало поставить шурупы подлиннее?

– Что вам нужно?

– Всего лишь немножечко с вами побеседовать.

Гунвальд Ларссон огляделся вокруг и убедился: мужчина в квартире один. Квартира была небольшой, но казалась уютной. Сам Макс Карлссон тоже выглядел внушительно: высокий, широкоплечий, весом не меньше 80 килограммов. «Такой наверняка умеет за себя постоять», – подумал Гунвальд Ларссон.

– Побеседовать?! – возмутился Карлссон, сжимая кулаки. – О чем?

– О том, что вы делали в том доме до пожара.

Макс, казалось, чуть расслабился.

– Ах об этом, – сказал он.

– Да, именно об этом.

– Мы всего лишь устроили небольшую вечеринку. Несколько бутербродов, немного пива и музыки.

– Так, значит, такой маленький семейный вечер?

– Да. Крошка Мадлен была моей девушкой, а…

Он замолчал и напустил на себя траурный вид.

– Что же дальше? – спокойно поинтересовался Гунвальд Ларссон.

– А Кеннет встречался с другой девушкой, по имени Карла.

– А не наоборот?

– Наоборот? Что вы имеете в виду?

– А с кем встречалась та школьница, которая была здесь пять минут назад?

– Какая школьница? Здесь не было никакой школьницы…

Гунвальд Ларссон ударил мужчину, быстро и сильно, застав его врасплох. Макс Карлссон отлетел на два шага, но не упал.

– Какого черта! Ты что делаешь, проклятый легавый?! – заорал он.

Гунвальд Ларссон ударил его еще раз. Мужчина схватился за край стола, однако не смог удержать равновесие и рухнул, потянув вслед за собой скатерть. Декоративная ваза из толстого стекла упала на пол. Мужчина вскочил на ноги. Из уголка рта у него стекала тонкая струйка крови. В правой руке он держал тяжелую стеклянную вазу.

– Ну, сучий… – начал он.

Он провел тыльной стороной левой ладони по лицу, посмотрел на кровь и поднял свое оружие.

Гунвальд Ларссон ударил его в третий раз. Карлссон спиной опрокинул стул и упал на пол. Когда он встал на четвереньки, Гунвальд Ларссон сильно пнул его в правое запястье. Стеклянная ваза перелетела через комнату и глухо стукнулась о стенку.

Макс Карлссон медленно поднялся на колено, прикрывая один глаз рукой. Взгляд его другого глаза был испуганным и встревоженным. Гунвальд Ларссон спокойно посмотрел на него и сказал:

– Где твой товар?

– Какой товар?

Гунвальд Ларссон сжал кулак.

– Нет-нет, ради бога, не надо, – поспешно сказал мужчина. – Я…

– Где?

– В кухне.

– Где в кухне?

– Под нижней крышкой газовой плиты.

– Вот так-то лучше, – сказал Гунвальд Ларссон.

Он посмотрел на свой правый кулак. Кулак был очень большой, с красными точками в тех местах, где сгорели толстые светлые волоски. Макс Карлссон тоже на него посмотрел.

– Так что же вы делали вместе с Ротом и теми двумя проститутками? – спросил Гунвальд Ларссон.

– Мы трах…

– Меня не интересует ваш половой разврат. – Гунвальд Ларссон нарочно выразился безграмотно, прикидываясь тупым полицейским. – Я хочу знать, кто поджег дом?

– Поджег дом… Нет-нет, ради бога, мне об этом ничего не известно. А Кеннет погиб…

– Чем занимался Рот? Наркотики?

– Откуда мне знать?..

– Говори правду, – предупредил Гунвальд Ларссон.

– Нет-нет, не надо. Умоляю, заберите меня в полицейский участок.

– Успеется, – сказал Гунвальд Ларссон и сделал шаг вперед. – Рот тоже торговал наркотиками?

– Нет… Спиртные напитки.

– Спиртные напитки?

– Да.

– Краденые?

– Да.

– Контрабанда?

– Да.

– Где он держал свой товар?

– В…

– Продолжай.

– В мансарде дома, где он жил.

– Но ты не имел дела со спиртными напитками?

Карлссон покачал головой.

– Только проститутки и наркотики?

– Да.

– А Мальм? Чем он занимался?

– Я не был знаком с Мальмом.

– Нет, был.

– Я плохо его знал.

– Однако вы обделывали свои дела вместе – ты, Рот и Мальм?

Карлссон облизал губы. Он по-прежнему прикрывал рукой правый глаз, левый выражал странную смесь ненависти и страха.

– В известном смысле, – наконец сказал он.

– А Рот и Мальм хорошо знали друг друга?

– Да.

– Так, значит, Рот торговал спиртным?

– Да.

– А ты занимался продажей наркотиков. Еще десять минут назад. Теперь ты прекратил свою деятельность. Чем занимался Мальм?

– По-моему, это было связано с автомобилями.

– Вот как! Три таких маленьких бизнесмена, каждый в своей области. Какой была твоя доля?

– Никакой.

– Я имею в виду, кто у вас был главным?

– Никто. Я не понимаю, о чем вы говорите.

Кулак ударил в четвертый раз, с чудовищной силой. Удар пришелся мужчине в правое плечо и отбросил его к стенке.

– Имя! – зарычал Гунвальд Ларссон. – Имя! И побыстрее, черт возьми!

В ответ он услышал хриплый шепот:

– Олафссон. Бертиль Олафссон.

Гунвальд Ларссон пристально смотрел на мужчину, которого звали Макс Карлссон, мужчину, жизнь которого он спас десятью днями раньше. Мужчина тупо смотрел на него своим здоровым глазом.

– А сейчас, – сказал Гунвальд Ларссон, – ты встанешь, пойдешь в кухню и покажешь, где находится твой товар.

Тайник был устроен очень умело, и его трудно было бы обнаружить при поверхностном осмотре. Под нижней крышкой плиты оказались приличные запасы гашиша и амфетаминов, все наркотики в аккуратных пакетиках. Однако их было не так уж и много. Карлссон оказался типичным мелким торговцем, последним звеном в цепочке поставщиков; он продавал наркотики школьникам, получая их карманные деньги, или украденные ими у родителей вещи, либо мелочь, добытую подростками путем взлома телефонных или торговых автоматов. Через какое количество посредников прошел товар, прежде чем попасть к Максу, он наверняка не имел ни малейшего представления. Между ним и корнями зла был огромный комплекс политических и социальных просчетов.

Гунвальд Ларссон вышел в прихожую и позвонил в полицию.

– Пришлите пару ребят, которые занимаются наркотиками, – коротко сказал он.

Парни, пришедшие за Карлссоном, работали в специальном отделе по борьбе с наркотиками. Они были высокие, с румяными щеками, в ярких свитерах и вязаных шапочках. Один из них отдал честь, когда вошел, и Гунвальд съязвил:

– Прекрасная маскировка. Вам не мешало бы еще захватить с собой удочки. Кстати, форменные брюки сильно мнутся, если их заправлять в носки, как это сделали вы. Кроме того, как-то не принято отдавать честь, когда на тебе надет обычный свитер.

Оба парня из отдела наркотиков зарумянились еще больше и с подозрением уставились на разбросанную по комнате мебель.

– У нас тут произошло небольшое недоразумение, – небрежно заметил Гунвальд Ларссон. Он огляделся вокруг и добавил: – Тому, кто будет вести это дело, скажете, что этого субъекта зовут Макс Карлссон и что он ничего не хочет говорить.

Потом он пожал плечами и вышел. Он был прав. Мужчина ничего не сказал, даже того, что его зовут Макс Карлссон. Он был упрямым.

Гунвальду Ларссону, таким образом, удалось установить, что в доме на Шёльдгатан находились три мелких бандита, двое из них уже умерли, а третий в данный момент совершает путешествие в тюремную камеру. Однако Ларссон не смог узнать, откуда взялась пресловутая искра, и шансов внести ясность в данный вопрос стало еще меньше, чем раньше.

Более того, Гунвальд почувствовал себя действительно больным. Он отправился домой, разделся и принял душ. Потом отключил телефон, лег в постель и раскрыл роман Сакса Ромера.

Порыв свежего ветра рассеял тучи, и звезды заняли благоприятное положение на небе на следующий день утром, то есть в среду, двадцатого марта, и именно Кольберг совершенно незаслуженно первым узнал об этом.

Он сидел за своим письменным столом в Южном управлении полиции на Вестберга-алле и пытался решить шахматную задачу в «Свенска дагбладет»[12]. Дело двигалось туго, потому что он непрерывно думал о предстоящем обеде и ему трудно было сосредоточиться. Час назад он позвонил жене и сказал, что собирается пообедать дома. С его стороны это было чрезвычайно предусмотрительно, так как у нее оставалось много времени и он мог рассчитывать на что-нибудь особенно вкусненькое.

С утра позвонил Мартин Бек и пробормотал что-то о совещании у начальства и о том, что он придет позже. Это вдохновило Кольберга, и он дал Скакке задание, которое наверняка могло укрепить мышцы ног, однако во всех других отношениях было совершенно бессмысленным.

В умиротворенном ожидании обеда Кольберг посмотрел на часы, и тут зазвонил телефон. Старший криминальный ассистент поднял трубку и сказал:

– Кольберг слушает.

– Гм. Это Йельм. Привет!

Кольберг не помнил, чтобы обращался в Институт судебной экспертизы с какой-нибудь неотложной просьбой, и поэтому, ничего не подозревая, сказал:

– Привет! Могу чем-нибудь помочь?

– Если б мог, это был бы первый случай в истории криминалистики, – кисло ответил Йельм.

Ворчливый и раздражительный, Йельм являлся великолепным криминалистом, и опыт показывал, что спорить с экспертом не стоит. Поэтому Кольберг обычно старался разговаривать с ним только в самых крайних случаях и сегодня не собирался отступать от этого правила.

– Иногда я начинаю сомневаться, что вы находитесь в своем уме, – пожаловался Йельм.

– Отчего же? – любезно поинтересовался Кольберг.

– Десять дней назад Меландер прислал нам несколько сот предметов с места пожара, гору всякого мусора, от консервных банок и до камня с отпечатками пальцев Гунвальда Ларссона.

– Да, понятно, – сказал Кольберг.

– Понятно! Хотел бы я на тебя посмотреть, если бы тебе пришлось целыми днями копаться во всей этой куче. Конечно, намного легче положить кусок смерзшегося мусора в пластиковый мешок и прикрепить к нему табличку с надписью «Неизвестный предмет», чем попытаться установить, что это такое. Ты согласен?

– Я знаю, что у тебя всегда хватает работы, – подольстился Кольберг.

– Хватает работы? Это что же, такая шутка? Тебе известно, сколько экспертиз мы проводим ежегодно?

Кольберг не имел об этом никакого понятия и воздержался от предположений.

– Пятьдесят тысяч. А тебе известно, сколько у нас сотрудников? – Йельм помолчал и через несколько секунд продолжил: – Ну так вот. Мы шесть дней, не разгибаясь, трудились над этими предметами, но вдруг позвонил Рённ и сказал, что дело закрыто и что мы можем выбросить результаты своих усилий в мусорное ведро.

Кольберг с раздражением взглянул на часы.

– Верно, – сказал он. – Рённ говорил правду.

– Ах вот как! Кому же прикажете верить, если потом позвонил Гунвальд Ларссон и сказал, что дело вовсе не закрыто и мы должны продолжать работу и поторапливаться, потому что это очень важно.

– Он не имел права так поступать, – запальчиво заявил Кольберг. – Его ударило куском черепицы по голове, и теперь он еще более ненормальный, чем обычно.

– Ага. А в понедельник я случайно встретил Хаммара и он подтвердил: дело закрыто и расследование прекращено.

– Ну вот видишь.

– А через пятнадцать минут нам позвонил Бек и поинтересовался, не обнаружили ли мы что-нибудь «необычное» в связи с этим чертовым пожаром.

– Мартин?

– Вот именно. Таким образом, с нами уже разговаривали Меландер, Рённ, Ларссон, Хаммар и Бек, причем каждый последующий противоречил предыдущему, и мы теперь не знаем, как все это понимать.

– Ну?

– Сегодня я попытался связаться с кем-нибудь из них. И что же? Ларссон болен и находится дома. Я позвонил ему домой, и мне никто не ответил. Потом я попробовал найти Хаммара, однако оказалось, что он в отпуске. Я попросил к телефону Меландера, но кто-то ответил мне, что он час назад пошел в туалет и до сих пор не вернулся. Рённ куда-то ушел, Бек на совещании, а Скакке отправился искать Рённа. В конце концов я нашел Эка, однако он только что возвратился из отпуска и совершенно не понимал, о чем я говорю. Он посоветовал мне позвонить Хаммару, который в отпуске, или Беку, который на совещании, или Рённу, который куда-то ушел, или Скакке, который отправился искать Рённа. Ты единственный человек, с кем я вообще могу поговорить.

«К сожалению», – подумал Кольберг, но вслух спросил:

– А что случилось?

– Видишь ли, этот человек, Мальм, лежал на матраце на спине и, как я уже сообщил Беку, сильно обгорел сзади. И Бек, и я пришли к выводу: это объясняется тем, что матрац сгорел. Звучит логично, так?

– Конечно. Но послушай, ведь дело действительно закрыто.

– Теперь я в этом сомневаюсь, – ехидно сказал Йельм. – Мы обнаружили в матраце несколько предметов, которых не должно было там быть.

– Какие же это предметы?

– Например, маленькая пружинка, алюминиевая капсула и остатки кое-каких химических реактивов.

– И что же все это означает?

– Имел место поджог, – сообщил Йельм.

Леннарта Кольберга нельзя было назвать сдержанным на язык человеком, однако на этот раз он словно на целую минуту окаменел и молча смотрел в окно на шумный пригород и промышленный пейзаж, окружающие Южное управление полиции. Наконец он слабым и недоверчивым голосом произнес:

– Что? Что ты сказал?

– Разве я недостаточно ясно выразился? – ехидно поинтересовался Йельм. – Пожар возник не случайно. Другими словами, имел место поджог.

– Поджог?

– Да. В этом нет теперь абсолютно никакого сомнения. Кто-то поместил в матрац детонатор замедленного действия. Маленькую химическую зажигательную бомбу с часовым механизмом.

– Бомбу с часовым механизмом?

– Совершенно верно. Это хитрая штука. Она проста по своему устройству, легка в обращении и размером не более спичечного коробка. От нее, естественно, мало что осталось.

Кольберг ничего не сказал.

– Остатки ее можно было обнаружить только в результате очень тщательного обследования, – подчеркнул Йельм. – Причем обязательно нужно знать, что именно ищешь.

– И ты знал? Я имею в виду, случайно?

– В нашей профессии нельзя полагаться на случай. Я просто отметил некоторые детали и сделал соответствующие выводы.

Кольберг вышел из себя. Он нахмурил свои кустистые брови и сказал:

– Слушай, прекрати себя расхваливать. Ради бога, если у тебя есть что сказать, говори.

– Я уже все сказал, – надменно ответил Йельм. – Если желаешь, могу повторить все сначала. Кто-то положил химическую бомбу в матрац Мальма. Бомбу, начиненную химическим веществом, с детонатором, связанным с маленьким, оснащенным пружиной устройством, похожим на простейшие часы. Вы получите более подробную информацию, когда у нас будет время, чтобы обследовать остатки.

– Ты в этом уверен?

– Уверен ли я? В нашем деле нельзя полагаться на домыслы. И все-таки немного странно, что никто не обратил внимания на столь необычный факт: одежда и кожа на спине трупа обуглились, хотя он находился в позе фехтовальщика. Или на другой: матрац полностью сгорел, а кровать почти не пострадала.

– Зажигательная бомба в матраце, – недоверчиво произнес Кольберг. – Бомба с часовым механизмом величиной со спичечный коробок? До первого апреля еще целых десять дней.

Йельм что-то неразборчиво пробормотал. Слова Кольберга звучали не слишком вежливо.

– Я никогда ни о чем подобном не слыхивал, – сказал Кольберг.

– А я слышал. Для Швеции это ново, но мне известно несколько подобных случаев на континенте, в основном во Франции. Я даже видел похожее устройство. В Париже. В Сюрте[13].

В кабинет без стука вошел Скакке. Он остановился как вкопанный, глядя на растерянное лицо Кольберга.

– Вам не помешало бы слегка расширить свой кругозор, – ядовито заметил Йельм, – и хотя бы иногда покидать свои кабинеты.

– Сколько времени может работать часовой механизм в этой дьявольской штуковине?

– То устройство, которое я видел в Париже, было рассчитано на восемь часов, причем время срабатывания детонатора устанавливалось с точностью до одной минуты.

– А бомбу можно услышать? Она громко тикает?

– Не громче, чем наручные часы.

– И что же происходит, когда детонатор срабатывает?

– Начинается химическая реакция с большим выделением тепла. Через две секунды вспыхивает пламя, которое нельзя погасить обычными способами. У спящего человека почти нет шансов спастись. И в девяти случаях из десяти полиция считает, что пожар произошел из-за курения в постели, или выдвигает какие-либо сходные предположения… – Йельм сделал театральную паузу и закончил фразу: – Если криминалист-эксперт, расследующий дело, не обладает исключительными знаниями и наблюдательностью.

– Нет! – внезапно воскликнул Кольберг. – Это совершеннейшая нелепость! Не может ведь быть таких совпадений. Ты что же, пытаешься убедить меня, что Мальм пришел домой, заткнул все щели и отдушины, открыл газ и лег в постель, куда кто-то уже поместил бомбу с часовым механизмом? И что он покончил с собой и уже был мертв, когда его убивали? И что бомба вызвала взрыв газа, в доме начался пожар и еще три человека сгорели заживо под носом у самого тупого детектива в мире за всю историю криминалистики? Того, который стоял снаружи и глазел на происходящее разинув рот? Как ты можешь это объяснить?

– Это не входит в мои обязанности, – заявил Йельм. – Я всего лишь изложил тебе факты. Объяснения я оставляю вам. По-моему, именно для того и существует полиция, так?

– До свидания, – сказал Кольберг и положил трубку.

– Что случилось? – спросил Скакке. – Кто-то умер? А Рённа нет…

– Помолчи. И впредь стучи, когда входишь в кабинет начальника. Не забывай о том, что случилось со Стенстрёмом. – Кольберг встал и подошел к двери. Надел пальто и шляпу. Потом, направив на Скакке свой толстый палец, сказал: – У меня есть несколько очень ответственных заданий для тебя. Позвони в главное управление и вызови Мартина с совещания. Найди Рённа и Хаммара, а также Меландера, даже если для этого тебе придется взломать дверь туалета. Скажи им всем, чтобы они немедленно позвонили Йельму в Институт судебной экспертизы. То же самое передай Эку, Стрёмгрену и любому другому идиоту, которого сможешь обнаружить в отделе. Когда ты все это исполнишь, можешь отправляться к себе в кабинет позвонить Йельму и самостоятельно поинтересоваться у него, что случилось.

– А вы уходите? – спросил Скакке.

– Служебные дела, – бросил Кольберг, глядя на свои часы. – Встретимся на Кунгсхольмсгатан через два часа.

Его едва не остановили за превышение скорости на Вестберга-алле.

Когда он вошел в свою квартиру на Паландергатан, его жена выглянула из кухни, откуда доносились аппетитные запахи.

– О боже, ты так странно выглядишь, – весело произнесла она. – Обед не готов. У нас есть еще пятнадцать минут.

– Нет, – сказал Кольберг, глядя на дверь спальни. – Только не там. Матрац может взорваться.

Предпринятые усилия дали результаты. После обеда удалось найти Хаммара, который приехал сам и собрал свой несколько удивленный коллектив, который состоял из Мартина Бека, Фредрика Меландера, Леннарта Кольберга и Эйнара Рённа.

Хаммар выглядел мрачнее, чем когда-либо. Наступила весна, солнечная и теплая, и за завтраком он разговаривал со своей женой об уходе на пенсию и о том, что нужно провести отпуск в их коттедже в деревне. Он был совершенно уверен: дело о пожаре закончено и можно забыть о нем. Несносный Йельм неожиданно расстроил его планы.

– Ларссон все еще болен? – спросил Хаммар.

– Да, – ответил Кольберг. – Он почивает на лаврах.

– Он выйдет на работу в понедельник, – сказал Рённ, потирая нос.

Хаммар откинулся на спинку кресла, пригладил рукой волосы и почесал в затылке.

– Судя по всему, нам следует заняться Бертилем Олафссоном, – начал он. – Мальм был всего лишь мелкой рыбешкой, психически ненормальным, алкоголиком и бог знает кем еще. Трудно предположить, кому понадобилось избавляться от такого субъекта. Но Мальм наверняка что-то знал об Олафссоне, что-то компрометирующее. Хотя даже это только домысел. Придется нам поближе познакомиться с Олафссоном.

– Да, – сказал Кольберг, которому уже давно надоели изрекаемые начальником штампы.

– Что нам известно об Олафссоне? – спросил Хаммар.

– То, что он исчез, – пессимистически ответил Рённ.

– Его приговорили к году тюрьмы несколько лет назад, – добавил Мартин Бек. – Кажется, за воровство. Нужно будет посмотреть в картотеке.

Меландер вынул трубку изо рта и сказал:

– Восемнадцать месяцев за воровство и подделку документов в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Срок отсидел в Кумле[14].

Остальные посмотрели на него с привычным восхищением.

– Нам известно, какая у тебя память, но мы и не подозревали, что ты удерживаешь у себя в голове еще и все приговоры, – сказал Кольберг.

– Я просто просмотрел дело Олафссона, – невозмутимо ответил Меландер. – Подумал, что интересно узнать, кто он такой.

– Может, тебе, случайно, известно и где он находится?

– Нет.

В кабинете воцарилось молчание. Наконец Кольберг спросил:

– Ну? Кто же он такой?

Меландер посасывал трубку и, казалось, обдумывал, с чего начать.

– Он не представляет собой ничего особенного. Приговор, о котором упомянул Мартин, был у Олафссона далеко не первым. Однако в тот раз его впервые приговорили к тюремному заключению. Раньше его признавали виновным в приобретении и нелегальном хранении наркотиков, в кражах автомобилей и прочих мелочах. Еще два года назад он состоял на постоянном учете в полиции.

– Олафссона, вероятно, начали разыскивать сразу после того, как в его машине взяли Мальма, – сказал Кольберг. – Очевидно, по обвинению в воровстве?

– Да, – подтвердил Мартин Бек. – Я уже это выяснил. Полиция в Густавсберге нашла несколько украденных автомобилей на участке Олафссона в Вермдё. У него там небольшой летний домик, доставшийся в наследство от отца. Домик находится в безлюдном месте, в лесу, и чтобы туда добраться, нужно проехать больше одного километра по узкой лесной дороге. Патрульные из Густавсберга оказались там по чистой случайности. Конечно, никого из людей они не обнаружили, но во дворе за домом стояли три седана. В гараже тоже была машина, недавно окрашенная. Нашли еще краску, пульверизаторы, полировочные материалы, номера, регистрационные сертификаты и многое другое. Как только выяснилось, что четыре автомобиля краденые, в квартиру Олафссона в Орсте послали двух человек – задержать его. Хозяина дома не оказалось, и он до сих пор не появился.

Мартин Бек подошел к тумбочке, на которой стоял графин, налил в стакан воды и выпил ее.

– Когда это произошло? – спросил Хаммар.

– Двенадцатого февраля, – ответил Мартин Бек. – Больше месяца назад.

Кольберг вынул из кармана календарь.

– Понедельник. А еще раньше Олафссона пытались найти?

– Вначале не особенно, – покачал головой Мартин Бек. – Они надеялись, что он сам появится рано или поздно. Когда задержали Мальма, тот сказал, что Олафссон уехал за границу, и его продолжали ждать, не снимая наблюдения за квартирой и летним домиком.

– Может быть, Олафссон узнал, что ребята из Густавсберга выяснили, чем он занимается, и он успел скрыться до прихода полиции? – спросил Рённ.

Кольберг зевнул.

– Ты имеешь в виду, что он намеренно скрывается? – поинтересовался Мартин Бек. – Я в этом сомневаюсь. Вблизи летнего домика не было ни души, и никто не мог предупредить хозяина, что туда наведывалась полиция.

– Известно, когда он в последний раз был в своей квартире? – спросил Меландер. – Соседей, например, опрашивали?

– Не думаю, – сказал Мартин Бек. – Поиски Олафссона проводились с применением обычных мер розыска.

– Другими словами, вяло, – подытожил Хаммар. Он хлопнул по столу ладонями и поднялся. – Принимайтесь за дело, ребята. Опросите соседей и всех, кого сможете. Всех, кто каким-либо образом связан с Олафссоном. Прочтите все судебные отчеты, досье и вообще все, что удастся найти и прочесть об этом субъекте. Но самое главное, разыщите его! Сейчас! Немедленно! Если именно он подложил ту штуковину в матрац Мальма, то теперь, естественно, будет скрываться, даже если раньше этого и не делал. Понадобятся вам еще люди – достаточно только сказать.

– Какие люди? – спросил Кольберг. – Откуда?

– Ну, – пожал плечами Хаммар, – у вас ведь есть этот парень, Скакке.

Кольберг уже направлялся к двери, но, услышав фамилию Скакке, остановился и открыл рот, намереваясь высказаться. Однако Мартин Бек вытолкал его в коридор и закрыл за ними дверь.

– Бесполезная болтовня, – сказал Кольберг. – Если проследить за карьерой Хаммара, то у Скакке, возможно, большие шансы стать начальником полиции. – Он покачал головой и добавил: – Слава богу, я достаточно стар, чтобы не дожить до этого.

Остаток дня они провели, собирая дополнительную информацию о Бертиле Олафссоне.

Мартин Бек, помимо прочего, побеседовал с коллегами из отдела краж, которым очень хотелось взять Олафссона, однако из-за нехватки людей им пришлось снять наблюдение с квартиры и летнего домика в Вермдё.

Из досье Олафссона следовало, что он родился тридцать шесть лет назад, шесть лет посещал школу и другого образования не имеет, сменил множество мест работы и профессий, однако в последнее время числился безработным. Его отец умер, когда Бертилю Олафссону было восемь лет, а мать повторно вышла замуж через два года и до сих пор живет с отчимом Бертиля. Единственный брат Олафссона – моложе его на десять лет – зубной врач в Гётеборге. Собственный брак Бертиля оказался несчастливым, детей супруги не завели и сейчас уже развелись. С тех пор как Олафссон отсидел в тюрьме, он время от времени встречался с женщиной старше его на пять лет.

Психологи характеризовали Бертиля как человека эмоционально неустойчивого и социально опасного, а кроме того, заторможенного. Полицейский, у которого он состоял на учете, сообщил, что не смог наладить хороший контакт с ним из-за его враждебности и нежелания сотрудничать.

Перед расставанием Мартин Бек дал коллегам наиболее важные задания. Эйнару Рённу поручалось поехать в Сегельторп и поговорить с матерью и отчимом Олафссона, а Меландеру, имевшему связи в преступном мире, – собрать надежную информацию о деятельности Бертиля. Сам Мартин Бек намеревался получить необходимое разрешение и вместе с Кольбергом обыскать квартиру и летний домик.

Бенни Скакке решили пока не привлекать к поискам Олафссона.

Еще не было восьми часов, когда в четверг утром Кольберг заехал за Мартином Беком. Последний еще не оделся, сидел на кухне в халате и разговаривал с дочерью Ингрид, свободной сегодняшним утром и располагавшей временем для нормального завтрака перед школой. Сам Мартин Бек выпил всего лишь одну чашку чая, а дочь энергично обмакивала в какао бутерброд с сыром и рассказывала о митинге протеста против войны во Вьетнаме, в котором принимала участие вчера вечером. Когда раздался дверной звонок, Мартин Бек затянул пояс на талии и положил на край пепельницы сигарету, хотя подозревал, что Ингрид схватит ее сразу же, как только он уйдет. Он вышел из кухни и открыл дверь.

– Ты что, еще не одет? – удивился Кольберг.

– Мы ведь договаривались на восемь часов, – сказал Мартин Бек.

Он провел Кольберга в кухню.

– До восьми всего лишь две минуты, – заметил Кольберг. – Привет, Ингрид.

– Доброе утро, – пробормотала Ингрид, с виноватым видом разгоняя облачко дыма у себя над головой.

Кольберг сел на место Мартина Бека и окинул взглядом стол. Сам он уже обильно позавтракал, но чувствовал, что вполне способен поесть еще разок. Мартин Бек достал третью чашку и налил чаю своему гостю, а Ингрид придвинула к нему масло, сыр и корзинку с хлебом.

– Я буду готов через минуту, – сказал Мартин Бек и ушел к себе в комнату.

Одеваясь, он слышал сквозь полуоткрытую кухонную дверь, как Ингрид расспрашивает Кольберга о его семимесячной дочке Будиль, а тот превозносит ее достоинства с плохо скрываемой отцовской гордостью. Когда через минуту, одетый и выбритый, Мартин Бек вошел в кухню, Кольберг сказал:

– Мы как раз ищем другую няню.

– Но я ведь обещала, что могу посидеть с Будиль, если понадобится. Разве я не справлюсь? Дети такие забавные.

– Год назад ты говорила, что дети – самые ужасные существа в мире, – заметил Мартин Бек.

– Ой, тогда я сама была еще ребенком.

Мартин Бек подмигнул Кольбергу и с уважением сказал:

– Конечно-конечно, извини. А теперь ты уже зрелая женщина, ведь так?

– Какие глупости! – возмутилась Ингрид. – Я вовсе не собираюсь становиться зрелой женщиной, а сразу из девушки превращусь в старушку.

Она ткнула отца пальцем в живот и исчезла в своей комнате. Когда Мартин Бек и Кольберг вышли в прихожую, чтобы надеть пальто, из-за двери Ингрид доносилась громкая музыка.

– «Битлз», – сказал Мартин Бек. – Просто чудо, что у нее не лопаются барабанные перепонки.

– «Роллинг стоунз», – поправил Кольберг.

Мартин Бек с изумлением уставился на него.

– Как ты их различаешь?

– О, между ними огромная разница, – произнес Кольберг, спускаясь по лестнице.

Уличное движение в такое время уже было оживленным, однако Кольбергу, которого все, кроме него самого, считали нервным и не очень хорошим водителем, удалось тем не менее проехать через весь Стокгольм по боковым улочкам и переулкам, совершенно не известным Мартину Беку, сквозь кварталы с высотными офисами и жилыми домами. Он остановил машину у относительно нового дома на Сандфьордсгатан в Орсте.

– Думаю, квартплата в этом районе приличная, – сказал Кольберг, когда они поднимались в лифте. – Вряд ли можно было предположить, что такому человеку, как Бертиль Олафссон, по средствам здесь жить.

Мартину Беку понадобилось тридцать секунд, чтобы открыть дверь, хотя ключ он получил непосредственно от домовладельца. Квартира состояла из комнаты, прихожей, кухни и ванной, а из квитанции, лежавшей на коврике у двери среди рекламных объявлений и прочего мусора, следовало, что квартирная плата за прошлый квартал составила 1296 крон 51 эре. Кроме квитанции в этой куче объявлений и брошюр, которые бросали внутрь через щель для писем и которые накапливались здесь почти месяц, ничто не представляло интереса. В самом низу кучи лежал листок с текстом по трафарету из ближайшей бакалеи. В верхней части листка был заголовок «специальное предложение», а ниже – список различных деликатесов с их ценами до и после снижения. Стоимость банки балтийской сельди, например, снизилась с 2 крон 63 эре до 2 крон 49 эре. Мартин Бек сложил вчетверо листок и сунул его в карман.

В комнате стояли стол, три стула, кровать и тумбочка возле нее, два кресла, низкий столик, телевизор и комод. Вся мебель выглядела так, словно ее купили одновременно и недавно. Чистотой помещение не отличалось. На расстеленной кровати лежало несвежее постельное белье. На столе стояла пустая, но невымытая пепельница. Библиотека, казалось, состояла исключительно из дешевых романов про агента ФБР Джерри Коттона[15] в бумажных обложках. Картин здесь не висело, но зато стены пестрели прикрепленными к ним клейкой лентой журнальными фотографиями автомобилей и в различной степени обнаженных женщин.

В кухне, в сушилке, оказалось несколько стаканов, тарелок и чашек. Холодильник был включен, в нем находились пачка маргарина, две маленькие банки пива, высохший лимон и превратившийся в камень кусок сыра. В буфете лежали кое-какие кухонные принадлежности, пачка печенья, пакет сахара и пустая банка из-под кофе. Под раковиной стояли совок, веник и бумажный пакет с мусором. Один из ящиков буфета наполняли пустые спичечные коробки.

Мартин Бек вышел в прихожую и открыл дверь в ванную. Здесь неприятно пахло из унитаза, который, очевидно, никогда не чистили. Потеки грязи на трубах и ванне тоже указывали на то, что их чистили без особого усердия. На полочке лежали старая зубная щетка, бритва, почти полностью выдавленный тюбик зубной пасты и сломанная расческа с застрявшими между зубьев пучками волос. Полотенце, висящее на крючке, затвердело от грязи.

Картина для Мартина Бека была ясной, и он принялся осматривать гардероб.

На полу стояли две пары грязных туфель, покрытых толстым слоем пыли как снаружи, так и внутри, и брезентовый мешок с грязным бельем. На крючках висели две грязные рубашки, три еще более грязных свитера, две пары дакроновых брюк, твидовый пиджак, светло-серый летний костюм и синее пальто.

Мартин Бек уже собрался обследовать карманы, но тут Кольберг позвал его в кухню.

Кольберг высыпал содержимое мусорного ведра на пол и теперь держал в руках пластиковый пакет.

– Взгляни на это, – сказал он.

В одном уголке пакета виднелось несколько зеленых зернышек. Кольберг растер их большим и указательным пальцами.

– Гашиш, – определил он. Мартин Бек кивнул. – Теперь понятно, почему он коллекционировал пустые спичечные коробки. Этого пакета хватило бы, чтобы наполнить по меньшей мере тридцать коробков.

В остальном результаты обыска были незначительными. Несколько сувениров указывали на то, что Олафссон побывал на Канарских островах и в Польше. В карманах твидового пиджака обнаружились четыре старых счета из ресторана «Амбассадор», датированные декабрем. В ящике прикроватной тумбочки нашлись два презерватива и любительская фотография полной темноволосой женщины в бикини на пляже. На обороте фотографии кто-то написал шариковой ручкой: «Берра с любовью, Кай».

Каких-либо еще личных вещей в квартире не отыскалось, и ничто не указывало на нынешнее местопребывание живущего здесь человека.

Мартин Бек позвонил в квартиру напротив. Дверь открыла женщина. Ей задали несколько вопросов.

– Ну вы ведь сами понимаете, – сказала она, – что значит жить в таком доме. Как-то не обращаешь внимания на соседей. Кажется, я встречала вашего приятеля на лестничной площадке, но не поручусь.

– Вы можете припомнить, когда видели его в последний раз? – спросил Кольберг.

– Точно не скажу. Наверняка очень давно. По-моему, на Рождество. Но я не уверена, – покачала головой женщина.

В двух других квартирах на этом этаже никто не открывал. Управляющего в доме, очевидно, не было; объявление у входа рекомендовало жильцам по всем квартирным делам обращаться к механику, живущему по другому адресу.

На улице Кольберг сел в машину, а Мартин Бек пошел в бакалею на противоположной стороне дороги. Он показал продавцу листок со списком деликатесов.

– Я не могу сказать точно, когда мы отправили этот список, – ответил продавец. – Как правило, мы отсылаем их по пятницам. Подождите минутку. – Он исчез в подсобке и тут же вернулся. – В пятницу, девятого февраля, – сказал он.

Мартин Бек кивнул и возвратился к Кольбергу.

– Он не появлялся дома с девятого февраля, – сказал Мартин Бек.

Кольберг молча пожал плечами.

Они проехали по Сокенвеген и Нюнесвеген, пересекли промышленный район Хаммарбю и оказались на шоссе, ведущем в Вермдё. В Густавсберге они отправились в полицейский участок и побеседовали с одним из двух патрульных, обнаруживших краденые автомобили во дворе у Олафссона, и тот рассказал им, как добраться до летнего домика.

Через пятнадцать минут они уже были там.

Домик располагался в уединенном месте. Узкая и извилистая дорога туда скорее напоминала лесную тропинку. Участок возле дома когда-то был ухоженным, с газоном, японским садом и посыпанными песком дорожками, но сейчас от этого почти ничего не осталось. Возле дома снег уже растаял, но у поленницы дров под стеной все еще лежали серые кучи. В дальней части сада стоял, очевидно, недавно построенный гараж. Он пустовал, а три автомобиля, которые, судя по отпечаткам протекторов на гравии, когда-то тут стояли, исчезли.

– Глупо было убирать машины, – заметил Кольберг. – Если бы он вернулся, то сразу понял бы, что здесь побывала полиция.

Мартин Бек осмотрел входную дверь домика, закрытую на защелку и большой висячий замок. Ключи от него имел один-единственный человек – Олафссон, и полицейским стало ясно, что придется немного потрудиться. Они взяли в машине отвертки и другие инструменты и уже через несколько минут открыли входную дверь.

Домик состоял из кухни, умывальной и большой комнаты, обставленной в деревенском стиле, с двумя откидными кроватями у стен. Воздух внутри был сырой, здесь пахло плесенью и керосином. В большой комнате имелся камин, в кухне – дровяная печь, а возле одной из кроватей – керосиновый обогреватель. Пол был в песке и засохших полосах грязи, мебель в большой комнате грязная и обшарпанная. Кухонный стол, табуретки и полки были завалены мусором, пустыми бутылками, грязными тарелками, чашками с кофейной гущей и немытыми стаканами. На одной из коек лежали грязные простыни и старое одеяло.

В доме никого не оказалось.

В маленькой прихожей за дверью находилась кладовка, полки которой были уставлены вещами, вероятнее всего, украденными из автомобилей. Здесь были транзисторные приемники, фотоаппараты, бинокли, карманные фонарики, инструменты, несколько удочек, охотничье ружье и портативная пишущая машинка. Мартин Бек встал на табуретку и заглянул на верхнюю полку. Там лежали старый крокетный молоток, выцветший шведский флаг и фотография в рамке. Он принес фотографию в комнату и показал ее Кольбергу.

Фотография изображала светловолосую молодую женщину и маленького мальчика в коротких штанишках и рубашке с короткими рукавами. Женщина отличалась красотой; и она, и мальчик смеялись, глядя в объектив. Одежда и прическа женщины были модными в конце тридцатых годов. На заднем плане виднелся тот самый домик, где сейчас находились Мартин Бек и Кольберг.

– Наверное, снимок сделан за пару лет до смерти отца Олафссона, – сказал Мартин Бек. – Тогда это место выглядело совершенно по-другому.

– У него симпатичная мать, – заметил Кольберг. – Интересно, как там дела у Рённа?

Эйнар Рённ немного поплутал в машине по Сегельторпу, прежде чем нашел дом, где жила мать Олафссона. Теперь она носила фамилию Лундберг, и Рённ выяснил, что ее муж заведует отделом в большом универмаге.

Женщина, которая открыла ему дверь, была седой, но выглядела максимум лет на пятьдесят пять. Она была стройной и загорелой, хотя весна едва наступила. Она вопросительно вскинула брови, и вокруг ее красивых серых глаз появились светлые морщинки, контрастирующие с загорелой кожей лица.

– Что вам угодно? – спросила женщина.

Рённ снял шляпу и достал служебное удостоверение.

– Вы фру Лундберг? – спросил он.

Она кивнула, с тревогой в глазах ожидая продолжения.

– Дело касается вашего сына, – сказал Рённ. – Бертиля Олафссона. Если позволите, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Что он натворил на сей раз? – нахмурилась она.

– Думаю, ничего, – ответил Рённ. – Вы позволите ненадолго войти?

Женщина нехотя отпустила дверную ручку.

– Да, – медленно сказала она, – пожалуйста, входите.

Рённ повесил пальто, положил шляпу на столик в прихожей и последовал за женщиной в гостиную, которая оказалась уютной и хорошо обставленной, однако без чрезмерной претензии на элегантность. Хозяйка указала ему на кресло у камина, а сама присела на диван.

– Давайте без предисловий, – лаконично заявила она. – Когда дело касается Бертиля, я готова ко всему, можете сразу сказать мне правду. Что он сделал?

– Мы разыскиваем его, он должен помочь нам разобраться с одним делом, – начал Рённ. – Я всего лишь хотел спросить у вас, фру Лундберг, известно ли вам, где он сейчас находится?

– Так, значит, его нет дома? – ответила она вопросом на вопрос. – В Орсте?

– Нет, и, по-видимому, он там уже давно не появлялся.

– А в летнем домике? У нас есть… У него есть домик в Вермдё. Его построил отец Бертиля, мой первый муж, и теперь домик принадлежит Бертилю. Возможно, он там?

Рённ покачал головой.

– Может быть, он говорил вам, что собирается куда-нибудь уехать?

Мать Бертиля Олафссона развела руками.

– Нет. Мы теперь с ним редко общаемся. Я совершенно не знаю, чем он занимается и где обитает. Здесь он не появлялся уже больше года, а если и приходил, то лишь для того, чтобы попросить денег.

– Он не звонил вам в последнее время?

– Нет. Впрочем, около трех недель мы были в Испании. Но я не думаю, что он звонил. У нас больше нет ничего общего.

Она вздохнула.

– Мой муж и я давно махнули рукой на Бертиля. Похоже, его дела ухудшились.

Рённ молча сидел, глядя на женщину. Возле уголков ее рта появились резкие складки.

– Вы знаете кого-нибудь, кто может сообщить, где он находится? – спросил полицейский. – Девушку, с которой он встречается, приятеля или еще кого-нибудь?

Она засмеялась, однако смех звучал фальшиво.

– Могу вам кое-что сказать, – ответила она. – Когда-то он был очень хорошим мальчиком. Но однажды попал в плохую компанию, под чужое влияние, и стал во всем противоречить мне, моему мужу и своему брату, в общем, противоречить всем. Потом его отправили в исправительное заведение, но от этого стало только хуже. Там он научился еще сильнее ненавидеть общество. Он вышел оттуда настоящим преступником и наркоманом. – Она свирепо посмотрела на Рённа. – Полагаю, общеизвестно, что эти ваши исправительные школы и заведения воспитывают преступников и наркоманов. Ни о каком перевоспитании там даже речи не идет.

Вообще-то, Рённ был согласен с ней и теперь даже не знал, что ответить.

– Ну, возможно, вы и правы. – Он собрался с мыслями и произнес: – Я не хотел вас расстраивать. Можно задать вам еще всего лишь один вопрос?

Она кивнула.

– Какие отношения между вашими двумя сыновьями? Они встречаются или каким-то другим образом поддерживают контакт?

– Они не поддерживают больше никаких отношений, – отрезала она. – Герт теперь квалифицированный дантист, у него своя практика в Гётеборге. Когда он еще учился в институте, то уговорил Бертиля прийти к нему лечить зубы. Герт такой милый мальчик. Какое-то время они были хорошими друзьями. А потом что-то случилось, не знаю что, и они перестали встречаться. Думаю, вам нет никакого смысла расспрашивать Герта – он ничего не знает о Бертиле. Можете мне поверить.

– Так, значит, вы не догадываетесь, почему они перестали дружить? – спросил Рённ.

– Нет, – ответила она, глядя в сторону. – Не догадываюсь. Что-то случилось. С Бертилем всегда что-то случается. Разве я не права?

Она в упор посмотрела на Рённа, который внезапно закашлялся. Возможно, самое время заканчивать беседу? Рённ встал и протянул руку.

– Большое спасибо за вашу помощь, фру Лундберг, – сказал он.

Она молча пожала ему руку. Он достал свою визитную карточку и положил ее на стол.

– Если что-нибудь услышите о нем, может быть, вы будете столь любезны и позвоните мне?

Она молча проводила его из комнаты и открыла дверь.

– До свидания, – сказал Рённ.

На полпути к калитке он обернулся и увидел, что она стоит в дверях, глядя ему вслед. Теперь она выглядела значительно старше, чем тогда, когда он пришел.

Личность Бертиля Олафссона постепенно вырисовывалась, но медленно. Было известно, что он занимается крадеными автомобилями. Перед продажей он либо перекрашивает их, либо меняет номера. Предполагали, что он также торгует наркотиками. Вряд ли он оптовый торговец; вероятнее всего, Олафссон таким способом добывает средства на наркотики для себя самого.

Ни одно из этих открытий не стало сенсационным. Полиция уже несколько лет приблизительно знала, чем занимается Олафссон. Мальм должен был обнаружить что-то гораздо более серьезное, коль скоро Олафссон столь жестоко и дерзко заставил его замолчать.

Если, конечно, именно Олафссон подложил одно маленькое устройство в матрац Мальма. Но хотя это была всего лишь версия, однако в Главном управлении на данной стадии расследования никто не сомневался в ее правильности.

Фредрику Меландеру наконец-то повезло, впервые с того момента, как он начал собирать информацию об Олафссоне в преступном мире. Вначале же сыпались неудачи. Один из наиболее надежных осведомителей Фредрика, медвежатник, завязавший несколько лет назад, стал рецидивистом и уже отбыл восемь месяцев из трехлетнего срока в тюрьме Херланда[16]. Пивной бар, завсегдатаи которого вполне могли знать Мальма и Олафссона и с владельцем которого Меландер был в хороших отношениях, перестал существовать, поскольку дом, где находилось заведение, снесли. Владелец бара уехал из Стокгольма и, поговаривали, открыл табачный магазин в Кумле. Несколько обескураженный, Меландер отправился в некое третьеразрядное кафе, надеясь встретить среди посетителей бывших воров, располагающих ценной информацией и способных обменять ее на выпивку. Но даже здесь судьба подвела полисмена. Заведение сменило вывеску, и над входом мерцала надпись: «Ночной дансинг». В витринах красовались большие цветные фотографии оркестра – оравы темноволосых мужчин со странными инструментами в руках и в рубашках с длинными сборчатыми рукавами. В окошечке у двери, где раньше скромное, выведенное от руки меню предлагало посетителям кабачки, фрикадельки и гороховый суп, теперь кичливо переливалось всеми цветами радуги меню на испанском языке.

Меландер вошел внутрь, постоял у двери и огляделся по сторонам. Потолок стал ниже, свет – не таким ярким, как раньше, а столиков, покрытых теперь клетчатыми скатертями, оказалось больше, чем всегда. Витражи изображали бои быков и танцоров фламенко. Был вечер пятницы, и примерно за половиной столиков расположились юные, шумные посетители. Никто не обратил внимания на Меландера, и через несколько минут он заметил знакомую официантку. Она была одета так, словно собралась на карнавал, и походила то ли на деревенскую девушку из Даларны[17], то ли на Кармен.

Меландер помахал ей и спросил, не знает ли она, где сейчас собираются старые клиенты. Она действительно знала и назвала ему заведение, расположенное на той же улице, немного дальше. Меландер поблагодарил ее и отправился туда.

Здесь ему повезло больше. Сидя на скамье у задней стены, он увидел хорошо знакомую личность, уныло потягивающую выпивку из стакана. В прошлом искусный фальшивомонетчик, данный субъект из-за возраста и алкоголизма забросил свое доходное, но слишком рискованное занятие. Одно время он тщетно пытался промышлять в качестве взломщика, теперь же вряд ли смог бы украсть даже пару чулок в универмаге Вулворта и не попасться. Звали его Кудрявый из-за вьющихся рыжих волос, которые он сильно отрастил еще задолго до появления моды на подобные прически и упрямо не желал стричься, хотя такой экстравагантный вид облегчал его опознание и несколько раз помогал его схватить.

Меландер сел напротив Кудрявого, и тот сразу расцвел, почуяв возможность выпить на дармовщинку.

– Привет, Кудрявый. Как дела? – спросил Меландер.

Кудрявый вытряхнул последние капли из стакана и жадно проглотил их.

– Неважно, – сказал он. – На хлеб не хватает, да и угла своего нет. Думаю подыскать себе работу.

Меландер прекрасно знал, что Кудрявый ни одного дня в жизни не проработал честно, и поэтому с олимпийским спокойствием отнесся к этой новости.

– Так тебе негде жить? – сказал он.

– Ну-у… Прошлую зиму я провел в Хёгалиде, но это дьявольское место[18].

В дверях кухни появилась официантка, и Кудрявый быстро добавил:

– К тому же меня мучит ужасная жажда.

Меландер подозвал официантку.

– Если вы платите, то я, пожалуй, могу позволить себе что-нибудь получше, – сказал Кудрявый, заказывая двойной джин и тоник.

Меландер попросил меню. Когда официантка ушла, он спросил:

– А что ты обычно пьешь?

– Аквавит[19] с сахаром. Дрянь, конечно, но приходится экономить средства.

Меландер кивнул. С этим он был совершенно согласен. Однако на сей раз платило государство, хоть и косвенно, поэтому Фредрик заказал для них обоих свинину с луком, несмотря на протесты Кудрявого. Когда еда оказалась на столе, Кудрявый уже расправился со своей порцией джина, и Меландер щедро повторил заказ. Поскольку он опасался, что вскоре Кудрявый напьется и с ним станет невозможно разговаривать, то сразу объявил об истинной цели своего визита.

Кудрявый посмаковал названное ему имя и купленный напиток. Наконец сказал:

– Бертиль Олафссон. Как он выглядит?

Меландер никогда не встречался с Олафссоном, однако видел его фото и знал наизусть описание. Кудрявый задумчиво пропустил сквозь пальцы свои знаменитые волосы.

– Ох-хо-хо, – сказал он. – Итак, Олафссон приторговывает наркотиками, да? Автомобильные кражи, то да се, да? Лично с ним я не знаком, но знаю, кто он такой. А что вас интересует?

Меландер отодвинул в сторону тарелку и занялся своей трубкой.

– Все, что тебе о нем известно, – сказал он. – Например, тебе известно, где он сейчас находится?

– Нет, к тому же я давненько его не видел, – покачал головой Кудрявый. – Впрочем, сами знаете, у нас с ним разные компании. Он бывает в таких заведениях, куда я никогда не стану заходить. По-моему, он часто бывает в клубе в нескольких кварталах отсюда. Там в основном собираются подростки. Этот Олафссон намного старше, чем большинство из них.

– Чем еще он занимается, кроме наркотиков и автомобилей?

– Не знаю, – сказал Кудрявый. – Думаю, только этим. Но я слышал, что он работает на какого-то парня, только не знаю на кого. Сам он никогда не занимался крупными делами, но примерно год назад, по-видимому, внезапно разбогател. Думаю, тот, на кого он работает, проворачивает серьезные дела. Впрочем, это лишь слухи, точно никому ничего не известно.

У Кудрявого начал заплетаться язык. Меландер спросил, знает ли он Мальма.

– Мы встречались с ним всего пару раз, – сказал Кудрявый. – Я слышал, он сгорел при пожаре в том доме. Мальм – мелкая рыбешка. Вряд ли он может вас заинтересовать. К тому же он умер, бедняга.

Перед тем как уйти, Меландер после минутного колебания сунул две банкноты по десять крон в руку Кудрявому и сказал:

– Позвони нам, если услышишь что-нибудь еще. Может, тебе удастся кое-кого расспросить, а?

Обернувшись в дверях, он увидел, как Кудрявый подзывает официантку.

Меландер нашел клуб, о котором упоминал Кудрявый. Увидев юных посетителей, толпящихся у входа, он понял, что среди них будет выглядеть, как страус в курятнике, и ушел домой.

Дома он немедленно позвонил Мартину Беку и предложил послать в клуб Скакке.

Бенни Скакке пришел в восторг. Как только Мартин Бек положил трубку, Скакке позвонил своей девушке и сообщил, что у него важное задание и поэтому он не сможет встретиться с ней сегодня вечером. При этом он намекнул, что речь идет о поимке опасного убийцы. Впрочем, на нее это не произвело особого впечатления. Скорее, она рассердилась.

Большую часть дня Бенни посвятил выполнению программы, которую сам установил для себя на каждую пятницу. Вначале он полтора часа упражнялся на турнике, затем отправился в «Окесхоф»[20], сходил в сауну и проплыл тысячу метров в бассейне, а придя домой, уселся за письменный стол и в течение двух часов штудировал право.

Ближе к вечеру он принялся размышлять над тем, как ему следует одеться, чтобы менее всего напоминать полицейского. Он предпочел бы выглядеть плейбоем. Обычно Скакке одевался очень строго: ему казалось дикостью прийти на работу, например, без галстука. Поскольку Бенни отнюдь не являлся завсегдатаем баров, ресторанов или ночных клубов, он весьма туманно представлял себе, что надевают люди, когда отправляются в подобные заведения. Впрочем, он догадывался: готовые костюмы, висящие в его платяном шкафу, не совсем подходящий наряд для молодого плейбоя. В конце концов Бенни поехал к своим родителям на Кунгсхольм и взял одежду у младшего брата. Его мать как раз жарила котлеты, так что Скакке воспользовался возможностью и заодно пообедал. За столом он рассказывал изумленным и гордым родителям совершенно невероятные истории из своей опасной жизни детектива; венцом повествования стал недавний случай с Гунвальдом Ларссоном.

Вернувшись к себе в Абрахамсберг, Скакке сразу же надел костюм. Посмотрев на себя в зеркало, он остался доволен, хотя выглядел несколько странно. Но Бенни был убежден – ни у одного сотрудника полиции нет такого костюма: пиджак из голубого вельвета, длинный и сильно приталенный, с косыми карманами и высоким воротником, закрывающим шею; брюки очень тесные, с поясом ниже пупка, а штанины, обтягивающие бедра, расширяются конусом ниже колен и свободно болтаются вокруг голеней при ходьбе; рубашка ярко-оранжевая, с высоким воротом.

Бенни Скакке считал себя замаскированным до неузнаваемости, когда примерно в десять часов вошел в ночной клуб. Клуб располагался в подвале, и, прежде чем спуститься по лестнице, Бенни пришлось уплатить членский взнос в размере тридцати пяти крон.

Клуб состоял из двух больших комнат и одной поменьше. Воздух здесь был плотным от табачного дыма и запаха пота.

В одной из больших комнат часть людей танцевали под музыку беснующейся поп-группы, другие сидели за столиками, пили пиво и разговаривали, стараясь перекричать музыку. В комнате поменьше было относительно тихо. По-видимому, здесь собирались те, кто предпочитал спокойно посидеть за столом, поесть, выпить вина и подержаться за руки при романтическом мерцающем свете свечей. Скакке решил, что люди молчат благодаря свечам, хотя на самом деле они просто тихо сидели из-за отсутствия кислорода.

Он протолкался к бару, заказал кружку пива и, держа ее в руке, принялся бродить по клубу, разглядывая посетителей. Большинство девушек без грима вряд ли выглядели бы старше четырнадцати лет, хотя он заметил по меньшей мере пятерых мужчин за пятьдесят, но все-таки средний возраст присутствующих колебался примерно между двадцатью пятью и тридцатью.

Скакке решил послушать, о чем здесь беседуют, а потом и самому завязать с кем-нибудь разговор. Он подобрался поближе к четырем мужчинам, группкой стоящим в углу. Каждому из них было за тридцать. По выражениям их лиц складывалось впечатление, что предмет разговора достаточно серьезен. Они хмурились, задумчиво прихлебывали пиво, внимательно слушали того, кто говорил, и время от времени делали энергичные жесты. Скакке не мог ничего разобрать, пока не подошел к ним вплотную.

– Я уверен: у нее вообще отсутствует либидо, – сказал один из них. – Я бы предпочел Риту.

– Но она работает только один на один, – сказал другой. – Мне кажется, Беббан лучше.

Двое других неразборчиво выразили согласие.

– Отлично, – сказал первый мужчина. – Берем с собой Беббан, ведь нас все-таки четверо. Пойдем поищем ее.

Мужчины исчезли среди танцоров. Скакке остался стоять на месте, размышляя над тем, что такое либидо. Дома нужно будет посмотреть в энциклопедии.

Толпа у бара поредела, и Скакке удалось пристроиться у стойки. Когда бармен подошел к нему, он заказал пиво и как бы мимоходом спросил:

– Вы не видели Берру Олафссона?

– Нет, уже несколько недель, – покачал головой бармен, вытирая руки полосатым фартуком.

– А кто-нибудь из его приятелей есть здесь?

– Не знаю. Впрочем, минуту назад я видел Олле.

– Где он сейчас?

Бармен окинул взглядом толпу и показал куда-то по диагонали за спину Скакке.

– Вот он.

Скакке обернулся и увидел по меньшей мере пятнадцать человек, каждый из которых мог оказаться Олле.

– Как он выглядит?

Бармен удивленно вскинул брови.

– Я думал, вы его знаете, – сказал он. – Вон он стоит. В черной рубашке и с бакенбардами.

Скакке взял пиво, положил деньги на стойку и обернулся. Он сразу увидел парня по имени Олле, стоявшего засунув руки в карманы и разговаривавшего с низенькой блондинкой с пышной прической и большим бюстом. Скакке подошел к парню и похлопал его по плечу.

– Привет, Олле! – воскликнул он.

– Привет, – неуверенно ответил парень.

Скакке кивнул блондинке, бросившей на него снисходительный взгляд.

– Как дела? – спросил парень с бакенбардами.

– Прекрасно, – ответил Скакке. – Послушай, я ищу Берру. Берру Олафссона. Ты его не видел в последнее время?

Олле вынул руки из карманов и ткнул указательным пальцем в грудь Скакке.

– Нет, не видел. Я сам везде его ищу. Дома его нет. Не знаю, где его черти носят.

– А когда ты видел его в последний раз? – поинтересовался Скакке.

– Давным-давно. Погоди-ка. По-моему, в начале февраля. Он собирался на недельку-другую уехать в Париж, так он говорил. С тех пор я его не видел. А что тебе от него нужно?

Блондинка отошла к другой компании по соседству. Время от времени она поглядывала на Скакке.

– А… я просто хотел поговорить с ним кое о чем, – туманно сказал Скакке.

Олле взял его под руку и придвинулся поближе.

– Если речь идет о даме, можешь поговорить со мной. Берра передал кое-кого из них мне.

– Понятно, должен ведь кто-то заниматься делами, когда он отсутствует, – сказал Скакке.

Олле ухмыльнулся.

– Ну так как? – сказал он..

– Нет, – покачал головой Скакке. – Речь идет не о дамах, а совсем о другом.

– Ага, понятно. Боюсь, в таком случае я не смогу тебе помочь. Мне самому едва хватает.

Подошла блондинка и потащила Олле за руку.

– Уже иду, крошка, – сказал Олле.

Скакке был неважным танцором, но все же подошел к девице, которая выглядела так, словно принадлежала «агентству» Олафссона или Олле. Она устало посмотрела на него, последовала за ним на танцплощадку и начала механически двигаться. Девица оказалась неразговорчивой, но все же ему удалось выяснить, что Олафссона она не знает.

После четырех изнурительных танцев с партнершами различной степени болтливости Скакке наконец повезло. Пятая девушка была почти такого же роста, как он, с блестящими голубыми глазами, широкими бедрами и маленькими торчащими грудями.

– Берра? – переспросила она. – Конечно, я знаю Берру.

Она стояла так, словно ее ноги прибили к полу гвоздями, покачивала бедрами, выгибала бюст и щелкала пальцами. Скакке оставалось только стоять перед ней.

– Я больше на него не работаю, – добавила она. – Я работаю одна.

– А вы не знаете, где он сейчас? – спросил Скакке.

– В Польше. Я слышала, как об этом кто-то говорил.

Она энергично вертела бедрами. Скакке пару раз щелкнул пальцами, чтобы не выглядеть слишком пассивным.

– Вы уверены? В Польше?

– Да. Кто-то об этом говорил, но я не помню кто.

– Давно?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Сейчас его нет, но он обязательно появится. А что тебе нужно? Хочешь развлечься с девушкой?

Им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга в реве и грохоте музыки.

– В таком случае я смогу тебе помочь! – закричала она. – Но не раньше чем завтра.

Скакке потанцевал еще с тремя девушками, знавшими Бертиля Олафссона, но не имевшими ни малейшего понятия, где он находится. Последние несколько недель его никто не видел.

В три часа свет начал мигать и посетители стали расходиться. Скакке пришлось немного пройти пешком, прежде чем ему удалось остановить такси. Голова у него гудела от пива и спертого воздуха, и больше всего ему хотелось оказаться дома, в своей постели.

В кармане у него лежали номера телефонов двух девушек, предложивших себя ему: одна была готова отдаться любому, а еще одна собиралась продать Бенни наркотики. В общем, вечер не очень получился. Завтра придется доложить Мартину Беку, что не удалось установить ничего, кроме самого факта исчезновения Бертиля Олафссона.

Однако немножечко информации Скакке добыл-таки.

Он выяснил, когда приблизительно исчез Бертиль Олафссон.

И еще насчет Польши. «Все лучше, чем полный ноль», – подумал Бенни Скакке.

Когда Гунвальд Ларссон, свеженький после душа, вошел в управление на Кунгсхольмсгатан и поднялся в отдел расследования убийств, он не знал, что происходит с делом Мальма. Был понедельник, двадцать пятое марта, и Ларссон впервые появился на работе после больничного.

Он не подходил к телефону после стычки с Максом Карлссоном в прошлый вторник, а в газетах не было ни слова о пожаре с тех пор, как умерла Мадлен Ольсен. Конечно, рано или поздно Гунвальд получит медаль, однако и его героический поступок, и трагедия уже стали забываться, и имя Ларссона терялось где-то в самом дальнем уголке человеческой памяти. Мир был ужасен, и кровь буквально захлестывала первые страницы газет. О самоубийствах шведская пресса сообщала довольно редко, частично по эстетическим мотивам, частично из-за того, что причины большинства самоубийств, к сожалению, банальны, а пожар с тремя жертвами не может оставаться пикантной новостью чересчур долго. К тому же полиция вовсе не снискала себе лавров; кроме прочего, она до сих пор не сумела прекратить эту отвратительную торговлю наркотиками, справиться с бесчисленными демонстрациями, гарантировать элементарную свободу передвижения по улицам. И так далее и тому подобное.

Поэтому Гунвальд Ларссон с нескрываемым изумлением уставился на многочисленную группу, которая выходила с совещания у Хаммара. Здесь были все: Меландер, Эк, Рённ, Стрёмгрен, а также Мартин Бек и Кольберг; с двумя последними Ларссон вступал в разговоры очень неохотно и делал это только в случае крайней необходимости. Даже Скакке носился по коридору с торжествующим видом, словно уже достиг вершины той горы, у подножия которой до сих пор временно находился.

– Что здесь происходит, черт возьми? – спросил Гунвальд Ларссон.

– Хаммар не может решить, где нам разместить наш штаб, здесь или на Вестберга-алле, – хмуро сказал Рённ.

– А кого вы ищете?

– Одного субъекта по фамилии Олафссон. Бертиль Олафссон.

– Олафссон?

– Будет лучше, если ты прочтешь это, – сказал Меландер, ткнув черенком трубки в отпечатанные листки.

Гунвальд Ларссон взял их. Он нахмурился, читая, и постепенно выражение его лица стало весьма озадаченным. Наконец он отложил документ и недоверчиво спросил:

– Что все это значит? Какая-то шутка?

– К сожалению, нет, – ответил Меландер.

– Одно дело – поджог, но зажигательная бомба в матраце… Вы хотите сказать, что отнеслись к этому серьезно?

Рённ с мрачным видом кивнул.

– Разве такие штуки существуют?

– Йельм говорит, существуют. Их, по-видимому, изобрели в Алжире.

– В Алжире?

– Их любят применять в Южной Америке, – сказал Меландер.

– А что известно об этом чертовом Олафссоне? Где он?

– Исчез, – лаконично ответил Рённ.

– Исчез?

– Говорят, он уехал за границу, но точно никто ничего не знает. Даже Интерпол не может его найти.

Гунвальд Ларссон задумался, вертя в руках нож для разрезания бумаги. Меландер прокашлялся и вышел. В кабинет вошли Мартин Бек и Кольберг.

– Олафссон, – сказал Гунвальд, словно разговаривал сам с собой. – Тот тип, который снабжал наркотиками Макса Карлссона и контрабандным спиртным Рота. И имел отношение к автомобильным кражам и к Мальму.

– И фамилия которого значилась на регистрационной табличке в машине Мальма, когда того остановили за превышение скорости на Сёдертельевеген, – сказал Мартин Бек. – Чтобы взять Олафссона, ребята из отдела краж не спускали глаз с Мальма. Они ожидали появления Олафссона и полагали, что Мальм даст на него показания, спасая собственную шкуру.

– Так, значит, ключ к этому делу – Олафссон. Его имя появляется то здесь, то там.

– Думаешь, мы не заметили? – проворчал Кольберг.

– Значит, остается только найти его, вот и все! – с триумфом заявил Гунвальд Ларссон. – Наверняка именно он поджег дом.

– Этот субъект бесследно исчез, – сказал Кольберг. – Ты что, не понял?

– А почему бы нам не поместить объявление в газетах?

– Потому что так мы можем его насторожить, – объяснил Мартин Бек.

– Как можно насторожить человека, который исчез?

Кольберг с утомленным видом посмотрел на Гунвальда Ларссона и пожал плечами.

– Боже, до чего человек бывает глуп, – сказал он.

– Пока Олафссон думает, что мы считаем Мальма самоубийцей, а взрыв газа – случайностью, он чувствует себя в безопасности, – спокойно произнес Мартин Бек.

– Почему же в таком случае он не появляется?

– Хороший вопрос, – похвалил Рённ.

– У меня есть другой вопрос, – сказал Кольберг, глядя в потолок. – В прошлую пятницу мы беседовали с Якобссоном из отдела наркотиков, и он сообщил, что Макс Карлссон, когда его доставили сюда во вторник, выглядел так, словно кто-то пропустил его через мясорубку. Интересно, кто бы это мог быть?

– Карлссон признался, что Олафссон снабжал товаром его, Рота и Мальма, – сказал Гунвальд Ларссон.

– Сейчас он так не говорит.

– Но мне он сказал именно это.

– Когда? Неужто ты его допрашивал?

– Точно, – невозмутимо отозвался Гунвальд Ларссон.

Мартин Бек вынул сигарету из пачки «Флориды», оторвал фильтр и сказал:

– Я уже говорил тебе раньше. И предупреждаю опять, Гунвальд: рано или поздно тебе это выйдет боком.

Зазвонил телефон, и Рённ поднял трубку.

Гунвальд Ларссон равнодушно зевнул.

– Ага. Ты так полагаешь?

– Я не только так полагаю, я в этом убежден, – угрюмо бросил Мартин Бек.

– Я сейчас не могу говорить, – сказал Рённ в телефонную трубку. – Исчезла? Но это невозможно. Ничто не может бесследно исчезнуть. Да-да, я понимаю, что он расстроен… что… передай, что я его люблю, и скажи ему, что нельзя плакать из-за того, что какая-то вещь исчезла. У нас тут, между прочим, человек исчез. Так мне что же, садиться и плакать? Если кто-то или что-то исчезает, то в таком случае… Что?

Все присутствующие с любопытством смотрели на него.

– Да, вот именно, пропажу нужно искать до тех пор, пока ее не найдешь, – сказал Рённ и со стуком положил трубку.

– А что исчезло? – спросил Кольберг.

– Ну, моя жена…

– Что? – удивился Гунвальд Ларссон. – Унда исчезла?

– Нет, – ответил Рённ. – Я подарил нашему малышу в день рождения пожарную машину. Она стоит тридцать две кроны пятьдесят эре. А теперь он ее потерял дома, в квартире. Сейчас он плачет и требует другую пожарную машину. Исчезла, ничего себе? С ума можно сойти. В моей собственной квартире. Она была вот такой величины. – Он растопырил пальцы.

– Да, это любопытно, – сказал Кольберг.

Рённ все еще сидел с растопыренными пальцами.

– Любопытно. Конечно, тебе легко говорить. Большая пожарная машина совершенно бесследно исчезла. Вот такой величины. И тридцать две кроны пятьдесят эре.

В кабинете стало тихо. Гунвальд Ларссон, насупившись, смотрел на Рённа. Наконец он произнес вполголоса:

– Исчезнувшая пожарная машина…

Рённ с непонимающим видом уставился на него.

– Кто-нибудь беседовал с Цакриссоном? – неожиданно спросил Гунвальд Ларссон. – Тем дураком из округа Мария?

– Да, – ответил Мартин Бек. – Он ничего не знает. Мальм сидел один в пивном баре на Хорнсгатан до тех пор, пока бар не закрылся в восемь часов. Потом пошел домой. Цакриссон следовал за ним и мерз там три часа. Он видел, как три человека вошли в дом – из них один уже умер, второй арестован. А потом Цакриссона сменил ты.

– Я думаю вовсе не об этом, – сказал Гунвальд Ларссон, встал и вышел.

– Что это с ним? – спросил Рённ.

– Ничего, – с отсутствующим видом ответил Кольберг.

Он стоял и размышлял над тем, откуда Гунвальду Ларссону известно, как зовут жену Рённа. О том, что Рённ женат, сам Кольберг даже не подозревал. Наверное, просто не наблюдателен.

Гунвальд Ларссон думал о том, как может человек найти исчезнувшего убийцу, если не способен разыскать даже полицейского. Было пять часов вечера, и Ларссон вот уже почти шесть часов разыскивал Цакриссона. Это занятие заставляло Гунвальда мотаться по городу и все больше и больше напоминало охоту на дикого гуся. В полицейском участке округа Мария ему сказали, что Цакриссон недавно ушел. По его номеру никто не отвечал. Наконец возникло предположение, что он пошел плавать. Куда? Возможно, в бассейн «Окесхоф», на западе, на полпути к Веллингбю. Цакриссона в бассейне «Окесхоф» не оказалось, зато там были несколько полицейских, и они любезно сообщили, что никогда не слышали о коллеге с такой фамилией, но, возможно, он отправился в плавательный центр «Эриксдаль», где полицейским тоже выделено время для тренировок. Гунвальд Ларссон поехал на противоположный конец города. Было ветрено, по тротуарам спешили дрожащие от холода люди. Смотритель в «Эриксдале» оказался неприветливым и не впускал Ларссона, пока тот не разделся. Какие-то голые люди, выходящие из парной, сказали, что они полицейские и, конечно же, знают Цакриссона, однако не видели его уже несколько дней. Пришлось продолжить поиски.

Сейчас Ларссон стоял на первом этаже старого, но крепкого жилого дома на Торсгатан, сердито глядя на дверь табачного цвета. Над почтовым ящиком висел прямоугольник из белого картона, на котором очень аккуратным почерком шариковой ручкой было написано: «Цакриссон». Фамилию обвели красивой зеленой рамочкой с завитушками, выполненной с большим старанием.

Ларссон позвонил, потом постучал и пнул ногой в дверь, однако достиг лишь одного результата: соседка, пожилая женщина, выглянула из-за своей двери и с укоризной посмотрела на него. Ларссон ответил ей таким свирепым взглядом, что соседка мгновенно исчезла. Он слышал, как она набрасывает цепочку и запирает дверь на замок. Наверное, сейчас начнет баррикадировать дверь мебелью. Ларссон почесал подбородок и принялся обдумывать дальнейшие действия. Написать записку и бросить ее в почтовый ящик? А может, написать что-нибудь прямо на этом куске картона?

Дверь парадного открылась, и вошла женщина лет тридцати пяти. Она держала в руках два бумажных пакета с бакалейными товарами и, направляясь к лифту, с беспокойством рассматривала Гунвальда Ларссона.

– Послушайте!

– Да? – испуганно сказала она.

– Я ищу полицейского, который живет здесь.

– Цакриссона?

– Совершенно верно.

– Детектива?

– Что?

– Детектив Цакриссон. Тот, который спас людей из горящего дома.

Гунвальд Ларссон с изумлением уставился на нее. Наконец он сказал:

– Да, похоже, это тот человек, которого я ищу.

– Мы очень гордимся им, – заявила женщина.

– Да, понятно.

– Он работает у нас смотрителем, – проинформировала она. – Причем тоже отлично справляется.

– Ага.

– Но он очень строгий. Не позволяет детям слишком баловаться. Иногда он надевает свою фуражку, чтобы их напугать.

– Фуражку?

– Да, у него в бойлерной есть полицейская фуражка.

– В бойлерной?

– Ну да. Кстати, вы туда не заглядывали? Он обычно работает там, внизу. Если вы постучите в дверь, он вам откроет.

Она сделала шаг по направлению к лифту, остановилась и улыбнулась Гунвальду Ларссону.

– Надеюсь, вы пришли не с дурными намерениями, – сказала она. – Цакриссон не из тех, кто не умеет постоять за себя.

Гунвальд Ларссон стоял в оцепенении, пока поскрипывающий лифт не скрылся из виду. Потом он быстро, в несколько прыжков, спустился по винтовой каменной лестнице в подвал и остановился перед закрытой металлической дверью. Ухватился двумя руками за дверную ручку и изо всех сил потянул ее на себя, но дверь не поддалась.

Он заколотил в дверь кулаками. Ничего не произошло. Он повернулся и пять раз ударил в дверь ногой. Тонкое железо загромыхало.

Внезапно кое-что произошло.

Из-за двери кто-то сказал уверенным голосом:

– А ну, брысь отсюда!

Гунвальд Ларссон все еще был под впечатлением событий нескольких последних минут и не смог ответить сразу.

– Здесь нельзя играть, – угрожающе раздалось из-за двери. – Я ведь уже вам об этом говорил.

– Открывай! – заорал Гунвальд Ларссон. – Открывай, а не то я сейчас разнесу весь этот чертов дом!

Две секунды было тихо. Потом могучие петли заскрипели, и дверь медленно приоткрылась. Из-за нее выглянул Цакриссон, испуганный и ошарашенный.

– Ой, – сказал он. – Ой, извините… Я не знал…

Гунвальд Ларссон отодвинул его в сторону и вошел в бойлерную. Остановился и с удивлением огляделся.

В бойлерной было безукоризненно чисто. На полу лежал яркий цветной коврик, сплетенный из полосок пластика, а напротив мазутных бойлеров стоял выкрашенный белой краской круглый кофейный столик с железными ножками. Кроме того, здесь имелись два плетеных кресла с клетчатыми подушками оранжево-голубого цвета, большой цветастый плед и раскрашенная от руки красная ваза с двумя красными и двумя желтыми пластмассовыми тюльпанами. На столике стояли зеленая фарфоровая пепельница, бутылка лимонада и стакан, а также лежал раскрытый журнал. На стене висели два предмета: полицейская фуражка и цветной портрет короля. Журнал был из разряда тех, что помещают фотографии полураздетых девушек и публикуют искаженные до неузнаваемости версии классических уголовных преступлений. Очевидно, Цакриссон как раз читал статью под заглавием «Сумасшедший доктор расчленил двух голых женщин на шестьдесят частей» либо изучал цветную фотографию во весь разворот, изображающую розовенькую даму с огромным бюстом и тщательно выбритыми гениталиями, которые она призывно открывала двумя пальчиками взгляду наблюдателя.

На самом Цакриссоне были надеты майка, войлочные шлепанцы и синие форменные брюки. В помещении стояла страшная жара.

Гунвальд Ларссон ничего не говорил. Он тщательно изучал интерьер. Цакриссон следил за его взглядом и нервно переминался с ноги на ногу. Наконец он, по-видимому, решил, что нужно разрядить обстановку, и сказал с напускной веселостью:

– Даже такое рабочее место можно сделать уютным, разве не так?

– Этим ты пугаешь детей? – сказал Гунвальд Ларссон, показывая на фуражку.

Цакриссон побагровел.

– Я не понимаю… – начал он, но Гунвальд Ларссон тут же перебил его:

– Я, конечно, пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, как воспитывать детей или обставлять комнату.

– Да-да, – покорно сказал Цакриссон.

– Меня интересует только одно. Когда ты наконец явился на место пожара на Шёльдгатан, то перед тем, как всех спас, ты что-то бормотал насчет пожарных: они, мол, уже давно должны приехать. Что ты имел в виду, черт возьми?

– Ну, я… я хотел… Когда я сказал… Это не я…

– Перестань мямлить. Отвечай быстро.

– Я увидел пожар, когда был на Розенлундсгатан, и сразу побежал к ближайшему телефону-автомату. В центральной диспетчерской мне ответили, что они уже приняли вызов и пожарная машина отправлена.

– И ты ее видел?

– Нет, но… – Цакриссон замолчал.

– Что «но»?

– Но человек из центральной диспетчерской мне действительно так ответил. Мы послали пожарную машину, сказал он. Она уже там.

– Куда же делась эта чертова машина? Испарилась?!

– Не знаю, – произнес сконфуженный Цакриссон.

– Ты побежал обратно, так?

– Да, когда вы… когда вы…

– Что ответили тебе в центральной диспетчерской во второй раз?

– Не знаю. Во второй раз я побежал к телефону срочного вызова.

– Однако в первый раз ты звонил из телефона-автомата?

– Да, я был ближе к нему. Я подбежал, позвонил, и в центральной диспетчерской мне сказали… что пожарная машина давно на месте.

– Да-да, я об этом уже слышал! А что тебе сказали в центральной диспетчерской во второй раз?

– Я… я не помню.

– Не помнишь?

– Наверное, я был очень возбужден, – неубедительно сказал Цакриссон.

– Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?

– Конечно… Думаю, да… Я хотел сказать…

– Куда же в таком случае девался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?

Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.

– Не знаю, – угрюмо ответил он.

Гунвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:

– Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?

– Что? А о чем я должен был сказать?

– О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?

– Да, но я не понимаю…

– О боже, я это вижу! Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?

– Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.

– Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?

– Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шёльдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.

– И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.

– Нет.

Цакриссон задумался на несколько секунд.

– Так, значит, ее там не было? – с глупым видом спросил он.

– А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?

– Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.

– Правильный адрес?

– Да, Рингвеген, тридцать семь.

– Но ведь дом находится на Шёльдгатан.

– Да, но правильный адрес: Рингвеген, тридцать семь. Очевидно, так легче для почтальона.

– Легче? Ты в этом уверен? – нахмурился Гунвальд Ларссон.

– Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во втором участке.

– Значит, ты сказал «Рингвеген, тридцать семь», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?

– Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, тридцать семь, находится на Шёльдгатан.

– Мне это неизвестно.

– Я имею в виду, всем, кто знает второй участок.

Гунвальд Ларссон, казалось, зашел в тупик.

– Что-то здесь не так.

– Не так?

Гунвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:

– Неправильно. Их было шестьдесят восемь.

– Что?

– Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И женщины не были голые[21]. До свидания.

Гунвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Больморе, он тут же совершенно забыл о служебных делах и снова начал думать о них только тогда, когда сидел у себя в кабинете – другими словами, на следующее утро.

У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил поговорить с Рённом.

– Какая-то чертовщина, – сказал он. – Я ничего не понимаю.

– Чего именно?

– Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.

– Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, – отозвался Рённ.

– Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?

– Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда, и должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.

– Послушай, ты что, действительно настолько глуп?! Ты считаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой о потерянной игрушке?

– А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?

Гунвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:

– Ты уже связался с пожарными?

– Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.

– А может, он решил, что это ты придурок?

– Ха! – хмыкнул Гунвальд Ларссон.

Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.

На следующее утро, в среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафссон числился исчезнувшим, как и неделю назад, когда объявили о его розыске. О парне было достаточно много известно – например, что он наркоман и рецидивист, – но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно сказать – по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания разослали в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бесполезных сведений, однако не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали не много. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафссона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей никто его не видел.

– Мы должны найти его, – подчеркнул Хаммар, – как можно скорее. Немедленно.

В общем-то, больше сказать ему было нечего.

– Инструкции такого рода не слишком конструктивны, – заметил Кольберг.

На всякий случай он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.

Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.

– Ну так как? – спросил Кольберг.

– Он думает, – сказал Мартин Бек.

– О боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.

– Об одном отрицательном качестве полицейских, – произнес Меландер.

– Да ну, о каком же?

– О недостатке воображения.

– И ты тоже этим страдаешь?

– Да, тоже, – спокойно отозвался Меландер. – Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.

– С моим воображением все в порядке, – заявил Кольберг.

– Секундочку, – сказал Мартин Бек. – Ты можешь объяснить понятнее?

Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.

– Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, – начал Меландер. – Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма с помощью зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафссона. Мотив: именно Олафссон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?

– «Несемся» – именно то слово, которое нужно, – удрученно сказал Кольберг.

– Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается фактов, считаемых ею неопровержимыми. Факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Любые другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия чаще всего верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается такой доктрины. Предположим, кто-то находит Олафссона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И как же нам тогда быть?

– По-твоему, мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафссона? – спросил Кольберг.

– Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафссона. Поэтому Олафссон – первый главный подозреваемый. Мы должны постараться найти его. Однако он может не иметь никакого отношения к пожару. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст.

– Будет весьма странно, если окажется, что Олафссон не имеет никакого отношения к пожару.

– Согласен. Однако странные вещи тоже иногда происходят. Вот Мальм покончил с собой именно тогда, когда кто-то пытался его убить. Очень странное совпадение. Я задумался над ним, обследуя место пожара. Или еще одна странность: с момента пожара прошло почти три недели, и в течение всего этого времени никто не видел Олафссона и ничего о нем не слышал. Это позволяет нам делать определенные выводы. Однако неоспоримым фактом, насколько мне известно, является также и то, что никто не видел Олафссона в течение целого месяца до пожара.

Мартин Бек выпрямился и задумчиво произнес:

– Да, это правда.

– Твоя логика, несомненно, заслуживает внимания и заставляет нас выдвигать определенные версии, – сказал Кольберг.

Они принялись обдумывать возможные версии.

Чуть дальше, в том же коридоре, Рённ проскользнул в кабинет Гунвальда Ларссона и сказал:

– Знаешь, я кое о чем думал вчера вечером.

– О чем?

– Ну, лет двадцать назад я несколько месяцев работал в Сконе[22]. В Лунде. Я уже забыл, почему там оказался. – Он сделал паузу и потом прочувствованно сказал: – Это было ужасно.

– Что?

– Сконе.

– Ага. И о чем же ты думал?

– Там были только свиньи и коровы, поля и студенты. И жара. Я едва не расплавился. Так вот, тогда там произошел большой пожар. Ночью сгорел завод. Позже оказалось, что пожар случайно устроил какой-то сторож. Он сам поднял тревогу, но все перепутал и позвонил в пожарную охрану в Мальмё. Понимаешь, он был оттуда. Поэтому, пока огонь вовсю полыхал в Лунде, пожарные мотались по Мальмё в поисках пожара, с раздвижными лестницами, помпами, сетями, в которые собирались ловить прыгающих из окон людей, и так далее.

– Ты хочешь сказать, что Цакриссон был настолько глуп, что, стоя почти в самом центре Стокгольма, позвонил в пожарную охрану Накки?

– Да, я имею в виду что-то в этом роде.

– Он этого не сделал, – сказал Гунвальд Ларссон. – Я обзвонил все полицейские участки города и пригородов. Ни в одном из них пожар в тот вечер не зарегистрирован.

– На твоем месте я позвонил бы и в пожарную охрану.

– Если бы ты был на моем месте, тебе бы уже осточертели все эти пожары. Кроме того, больше шансов получить разумный ответ от полиции. Относительно больше, естественно.

Рённ направился к двери.

– Эйнар?

– Да.

– А зачем им понадобились сети? На заводе, ночью?

Рённ задумался.

– Не знаю, – наконец ответил он. – Возможно, у меня чересчур разыгралось воображение.

– Ты так полагаешь?

Гунвальд Ларссон пожал плечами и продолжил ковыряться в зубах ножом для разрезания бумаги.

Однако на следующее утро он принялся обзванивать все пожарные части в пригородах Стокгольма. Загадка разрешилась удивительно быстро.

– Хорошо, – сказал доброжелательный голос в пожарной части Сольны-Сундбюберга. – Конечно, я могу проверить. – И спустя десять секунд: – Да, в тот вечер у нас был ложный вызов на Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге. Мы приняли его в двадцать три часа десять минут. По телефону. Вас интересует еще что-нибудь?

– В полиции мне ничего не сказали об этом, – ответил Гунвальд Ларссон. – Но ведь полиция обязана была туда приехать, так?

– Патрульный автомобиль, конечно же, туда выехал.

– Этот вызов поступил к вам непосредственно или через центральную диспетчерскую Стокгольма?

– Думаю, непосредственно. Но точно я не могу вам этого сказать. Здесь только одна запись. Анонимный телефонный вызов. Ложный.

– И что же вы делаете, когда принимаете такого рода вызовы?

– Выезжаем, конечно.

– Да, это я понимаю, но вы сообщаете об этом куда-либо?

– Конечно, местным фараонам.

– Кому-кому?

– В полицию. Кроме того, мы информируем центральную диспетчерскую. Знаете, когда пожар очень сильный, то есть его далеко видно, у нас много звонков. Мы в состоянии принять только двадцать пять вызовов одновременно, а нам звонят сотни людей. Именно поэтому мы и сообщаем о своем выезде. Иначе начнется неразбериха.

– Понятно, – сухо ответил Гунвальд Ларссон. – Вам известно, кто принял вызов?

– Конечно. Девушка по фамилии Мортенссон. Дорис Мортенссон.

– Где я могу ее найти?

– Нигде, старина. Вчера она уехала в отпуск. В Грецию.

– В Грецию? – с явным неудовольствием произнес Гунвальд Ларссон.

– Да, а разве там плохо?

– Там случилось худшее из того, что только могло произойти[23].

– Вот как? Не ожидал, что наша полиция занимается коммунистической пропагандой. Я был в Акрополе, или как он там называется, прошлой осенью. Мне очень понравилось. По моему мнению, в Греции поддерживается идеальный порядок. А какая там полиция! Вам, парни, нужно у них многому учиться.

– Заткнись, идиот! – И Гунвальд Ларссон бросил трубку.

Он не выяснил еще одной важной вещи, однако не смог заставить себя продолжать разговор. Вместо этого он пошел в кабинет к Рённу и попросил его:

– Ты не сделал бы мне одолжения? Позвони в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и спроси, когда возвратится из отпуска их сотрудница Дорис Мортенссон.

– Ну конечно. Послушай, что с тобой? Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот хватит удар.

Гунвальд Ларссон не ответил. Он вернулся к своему письменному столу и тут же набрал номер полицейского участка на Росундавеген в Сольне.

– Вчера я звонил вам и задавал очень важный вопрос. О том, был ли у вас какой-нибудь вызов на пожар около одиннадцати часов вечера седьмого марта, – сказал он как бы для вступления.

– Да, это я отвечал на ваш звонок и сообщил, что рапорта о подобном происшествии у нас нет, – ответил сотрудник полиции из Сольны.

– Однако теперь я узнал, что в тот вечер был ложный вызов на Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге, и что полицию проинформировали о нем в установленном порядке. Полицейский патрульный автомобиль должен был выехать по указанному адресу.

– Прекрасно. Однако рапорта об этом у нас нет.

– В таком случае потребуйте объяснений у тех двух парней, которые тогда дежурили. Кстати, кто они?

– Патрульные? Сейчас попытаюсь узнать. Подождите минутку.

Гунвальд Ларссон ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

– Я выяснил. Автомобиль номер восемь, Эрикссон и Квастму, со стажером по фамилии Линдског. Автомобиль номер три, Кристианссон и Квант…

– Достаточно, – прервал его Гунвальд Ларссон. – Где сейчас эти два болвана?

– Кристианссон и Квант? Они на дежурстве, патрулируют.

– Немедленно пришлите их сюда.

– Но…

– Никаких «но». Через пятнадцать минут эти два болвана должны стоять, как статуи, в моем кабинете на Кунгсхольмсгатан.

Не успел он положить трубку, как в кабинет заглянул Рённ и сказал:

– Дорис Мортенссон возвратится через три недели. Она приступит к работе двадцать второго апреля. Кстати, у того парня, с которым ты разговаривал, отвратительное настроение. Наверняка он не относится к твоим поклонникам.

– Да, их становится все меньше и меньше, – отозвался Гунвальд Ларссон.

– Этого можно было ожидать, – спокойно заметил Рённ.

Спустя шестнадцать минут Кристианссон и Квант стояли в кабинете Гунвальда Ларссона. Оба были из Сконе, голубоглазые, широкоплечие, ростом сто восемьдесят шесть сантиметров. У обоих все еще сохранились болезненные воспоминания о предыдущих встречах с человеком, сидящим за письменным столом. Когда Гунвальд Ларссон поднял на них взгляд, они оцепенели и буквально превратились в каменные изваяния, изображающие двух патрульных в кожаных куртках с начищенными пуговицами и при портупеях. Кроме того, они были вооружены пистолетами и резиновыми дубинками. Самой пикантной деталью данной скульптурной группы было следующее: Кристианссон крепко зажал свою фуражку под мышкой, а у Кванта она все еще находилась на голове.

– О боже, это он! – прошептал Кристианссон. – Этот кровосос…

Квант ничего не сказал. Упрямое выражение его лица свидетельствовало: он полон решимости не дать себя запугать.

– Ага, – сказал Гунвальд Ларссон. – Явились, несчастные тупицы?

– Что вы хотите?.. – начал Квант и внезапно осекся, потому что человек, сидящий за письменным столом, быстро поднялся.

– Я хочу уточнить одну маленькую техническую подробность, – дружеским тоном сказал Гунвальд Ларссон. – В двадцать три часа десять минут седьмого марта к вам поступил вызов на пожар по адресу: Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге. Помните?

– Нет, – нагло заявил Квант. – Я не помню.

– Прекрати мне лгать! – зарычал Гунвальд Ларссон. – Вы выезжали по тому адресу или нет? Отвечай!

– Кажется, да, – сказал Кристианссон. – Мы туда выезжали… Я что-то такое припоминаю. Но…

– Что «но»?

– Но там ничего не было, – закончил Кристианссон.

– Не говори больше ни слова, Калле, если не хочешь оказаться в дураках, – шепотом предупредил его Квант. Гунвальду Ларссону он сказал: – Я этого не помню.

– Если хотя бы один из вас солжет мне еще раз, – заорал Гунвальд Ларссон громовым голосом, – я лично зашвырну обоих в бюро находок в Сканёр-Фальстербу[24], или откуда вы там! Можете лгать в суде, везде, где угодно, но только не здесь! О боже, да сними ты наконец свою фуражку, идиот!

Квант снял фуражку, сунул ее под мышку, взглянул на Кристианссона и многозначительно сказал:

– Это была твоя ошибка, Калле. Если бы не твоя чертова лень…

– Но ведь именно ты не хотел, чтобы мы вообще туда ехали, – возразил Кристианссон. – Ты сказал, ничего, мол, не слышно, и нам нужно вернуться. Ты говорил, с рацией что-то случилось.

– Это совсем другое дело, – пожав плечами, сказал Квант. – Мы ведь не можем исправить рацию. Это не входит в обязанности рядового полицейского.

Гунвальд Ларссон сел.

– Рассказывайте, – коротко приказал он. – Быстро и понятно.

– Я был за рулем, – начал Кристианссон. – Мы приняли вызов по рации…

– Сигнал был очень слабый, – перебил его Квант.

Гунвальд Ларссон бросил на него строгий взгляд и велел:

– Давайте поживее. И помните: от повторений ложь не становится правдой.

– Ну ладно, – решился Кристианссон, – мы поехали по тому адресу, Рингвеген, тридцать семь, в Сундбюберге, там действительно стояла пожарная машина, но пожара не было, в общем, ничего не было.

– За исключением ложного вызова, о котором вы просто-напросто не доложили. Из-за вашей лени и тупости. Я прав?

– Да, – промямлил Кристианссон.

– Мы тогда очень устали, – пытаясь разжалобить Ларссона, сказал Квант.

– От чего?

– От долгого и напряженного дежурства.

– Неужели? – поинтересовался Гунвальд Ларссон. – Сколько человек вы задержали за время вашего патрулирования?

– Ни одного, – ответил Кристианссон.

«Возможно, это не так уж и хорошо, но зато правдоподобно», – подумал Гунвальд Ларссон.

– Была отвратительная погода, – сказал Квант. – Плохая видимость.

– У нас заканчивалось дежурство, – попытался оправдаться Кристианссон.

– Сив была серьезно больна, – сказал Квант. – Это моя жена, – добавил он как бы для справки.

– И к тому же там ничего не было, – повторил Кристианссон.

– Да, конечно, – медленно сказал Гунвальд Ларссон. – Там ничего не было. Ничего, кроме ключевого доказательства в деле о тройном убийстве. – Потом он заорал: – Вон отсюда! Убирайтесь!

Кристианссон и Квант выбежали из кабинета. Теперь они уже мало напоминали живописную скульптурную группу.

– О боже! – простонал Кристианссон, вытирая пот со лба.

– Послушай, Калле, – сказал Квант, – я предупреждаю тебя в последний раз. Ты не должен ничего видеть и слышать, но уж если что-то увидел или услышал, то, умоляю тебя, докладывай об этом.

– О боже, – тупо повторил Кристианссон.

В последующие двадцать четыре часа Гунвальд Ларссон тщательно, шаг за шагом, восстановил всю цепочку событий, и ему даже удалось достаточно четко сформулировать свои мысли на бумаге. Выглядело это следующим образом.

7 марта 1968 года, в 23.10, в доме на Шёльдгатан возник пожар. Официальный адрес дома – Рингвеген, 37. В 23.10, в тот же самый день и год, не установленное до сих пор лицо позвонило в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и сообщило о пожаре на Рингвеген, 37. Поскольку в Сундбюберге есть улица Рингвеген, пожарные выехали по этому адресу. Одновременно в установленном порядке сообщения о предполагаемом пожаре были переданы в полицию и центральную диспетчерскую Большого Стокгольма[25] для того, чтобы избежать дублирования. Приблизительно в 23.15 патрульный Цакриссон позвонил в центральную диспетчерскую из телефона-автомата на Розенлундсгатан и сообщил о пожаре на Рингвеген, 37, не указав при этом, о каком районе города идет речь. Поскольку дежурный в центральной диспетчерской только что получил сообщение из Сольны-Сундбюберга, то решил, что речь идет о том же самом пожаре, и сказал патрульному Цакриссону, что пожарная машина выехала и уже должна быть на месте пожара (она действительно уже стояла на Рингвеген, но в Сундбюберге). В 23.21 патрульный Цакриссон снова позвонил в центральную диспетчерскую, теперь уже по спецтелефону срочного вызова. Так как на этот раз, по его собственным словам, он сказал: «Пожар! Пожар на Шёльдгатан!» – ошибки не произошло. В результате пожарные выехали на Рингвеген, 37, в Стокгольме, другими словами, к дому на Шёльдгатан.

Патрульный Цакриссон не звонил в пожарную часть Сольны-Сундбюберга. Это сделал кто-то другой.

Выводы. Пожар возник в результате поджога, совершенного с помощью химического зажигательного устройства с часовым детонатором. Если показания патрульного Цакриссона верны, то это устройство было помещено в квартире Мальма самое позднее в 21.00. В этом случае часовой механизм был установлен на три часа. За столь долгое время злоумышленник мог спокойно исчезнуть в любом направлении. Человек, спланировавший пожар (либо подстрекатель, если таковой существует), был единственным, кто мог знать, что пожар должен начаться в 23.10. Таким образом, вероятнее всего, именно это лицо позвонило в пожарную часть Сундбюберга.

Вопрос № 1. Почему это лицо позвонило не в ту пожарную часть, в которую следовало звонить? Вероятный ответ: потому что это лицо находилось в Сольне или Сундбюберге и плохо знало Стокгольм и его пригороды.

Вопрос № 2. Почему это лицо вообще позвонило в пожарную часть? Вероятный ответ: потому что его целью было убийство Мальма и оно не хотело, чтобы остальные десять человек, находящиеся в доме, погибли или получили ранения. Данный аспект является существенным, так как указывает на тщательно спланированный и профессиональный характер преступления.

Гунвальд Ларссон прочел написанное. Он подумал немного и исправил в слове «сообщения» последнюю букву на «е» и вычеркнул слова «в полицию». Сделал он это так тщательно, что даже экспертиза не смогла бы разобрать первоначальный текст, даже если бы захотела.

– Гунвальду удалось кое-что раскопать, – сказал Мартин Бек.

– Да неужели? – скептически заметил Кольберг. – Он переквалифицировался в землекопы?

– Да нет. Он действительно обнаружил нечто очень важное. Это первая настоящая улика.

Кольберг прочел рапорт.

– Браво, Ларссон! – воскликнул он. – Неподражаемо! Особенно стиль. «Либо подстрекатель, если таковой существует». Блестяще.

– Ты так думаешь? – дружелюбно спросил Гунвальд Ларссон.

– Какие тут могут быть шутки, – заявил Кольберг. – Нам остается теперь только найти Олафссона и установить, что звонил именно он. Вопрос лишь в том, как это сделать.

– Очень просто, – сказал Гунвальд Ларссон. – Вызов принимала одна девушка. Думаю, она сумеет узнать его голос. У телефонисток хорошая память на голоса. К сожалению, она сейчас в отпуске и с ней нельзя поговорить. Но через три недели она возвратится.

– А до этого нам всего лишь нужно найти Олафссона, – сказал Кольберг.

– Да, – согласился Рённ.

Этот разговор состоялся в пятницу, двадцать девятого марта.

Прошло два дня. Начался новый месяц. Прошла еще одна неделя. Потом почти две. И по-прежнему не обнаружилось никаких следов человека по имени Бертиль Олафссон.

Мальмё – третий по величине город Швеции, совсем не похожий на Стокгольм. В Мальмё примерно в три раза меньше жителей, и он находится на равнине, в то время как Стокгольм расположен на холмистых островах. Кроме того, Мальмё на пятьсот километров южнее, и его порт связывает страну с континентом. Ритм жизни здесь спокойнее, атмосфера не такая агрессивная, и даже полиция, говорят, настроена дружелюбнее, возможно, потому что климат тут мягче. Дожди идут часто, но по-настоящему холодно бывает редко, и задолго до того, как начинает таять снег в окрестностях Стокгольма, волны Эресунна с журчанием накатываются на пологие песчаные берега и глинистые плато.

Весна, как правило, наступает раньше, чем в других районах страны, а февраль, март и апрель часто оказываются на удивление солнечными, безоблачными и безветренными.

Именно таким днем и была пятница, шестое апреля.

Начались пасхальные каникулы, и многие отправились привести в порядок свои летние домики, навестить друзей и знакомых. Сезон отпусков еще не наступил, но был не за горами, и вдоль обочин уже появились желтые весенние цветы.

В промышленном порту, в северной части города, эта суббота была как-то по-особенному спокойной, и не только потому, что этот район находится вдали от центра, но и потому, что вряд ли его можно назвать привлекательным для прогулок или автомобильных путешествий. Длинные пустынные доки с замершими подъемными кранами и грузовиками, штабеля досок и ржавых железных балок, редкий лай запертой где-то собаки и несколько пришвартованных к причалу датских землечерпалок, экипажи которых уехали домой на Пасху, – таков пейзаж промышленного порта.

Было тихо, если не считать собачьего лая и приглушенного шума нефтеочистительного завода, находившегося в пятистах метрах от доков. Вокруг разносился достаточно сильный запах нефти.

На огромном пространстве было безлюдно; лишь два маленьких мальчика, лежа на животах, ловили рыбу. Они лежали рядышком, раскинув ноги и свесив головы с причала. Эти два мальчика были очень похожи друг на друга. Обоим было по шесть с половиной лет, оба были темноволосые, кареглазые и загоревшие, хотя зима еще практически не закончилась.

Они пришли сюда из своих небогатых домов в восточной части города, в карманах у них лежали перочинные ножики и катушки с леской. Около часа они бегали между двумя сотнями блестящих синих тракторов, привезенных из Англии и стоявших у одного из запертых складов, и посидели по меньшей мере на пятидесяти из этих тракторов. Кроме того, они нашли несколько пустых бутылок, бросили в воду и безуспешно пытались попасть по ним камешками, а также обнаружили старый автопогрузчик, годный лишь в металлолом, и с его мотора отвинтили несколько интересных и ценных, по их мнению, деталей. Теперь они лежали на причале и занимались тем, ради чего, собственно, и пришли сюда, – ловили рыбу.

Появление здесь этих мальчиков объяснялось тем, что они не были шведами. Ни одному шведу, даже их возраста, не пришло бы в голову ловить тут рыбу, ибо шансов поймать что-нибудь было не больше, чем обнаружить живую сельдь в консервной банке. У причала не водилось рыбы, кроме грязных старых угрей, кормящихся в иле. Но даже они не клевали.

Мальчиков звали Омер и Миодраг, они приехали из Югославии. Их отцы были докерами, а матери работали на текстильной фабрике. Жили они здесь недавно и еще не успели выучить язык. Миодраг мог сказать только «один, два, три». Особых возможностей хорошо выучить язык им не представлялось: целые дни они проводили в детском саду, где семьдесят процентов ребятни составляли дети иммигрантов. К тому же родители мальчишек собирались вернуться домой, как только заработают достаточно денег, чтобы считать себя богатыми.

Оба паренька лежали и смотрели на воду, думая о гигантской рыбе, которая вот-вот клюнет, о рыбе столь громадной и сильной, что удержать бы ее… И тут произошел очень редкий случай, возможный только в особых климатических и гидрологических условиях. В четверть четвертого в грязную акваторию порта течением из открытого моря занесло слой чистой морской воды. Омер и Миодраг внезапно обнаружили, что видят под водой свои лески, грузила и даже червяков на крючках. Вода становилась все прозрачнее и прозрачнее, они смогли увидеть дно, старый ночной горшок и ржавую железную балку. А потом в десяти метрах от причала они увидели нечто столь удивительное, от чего у них сразу же разыгралось воображение.

Это был автомобиль. Они видели его совершенно четко. Он был голубого цвета и стоял багажником к причалу, с закрытыми дверками, глубоко погрузившись в ил колесами, словно кто-то запарковал его здесь, на площади секретного города на дне моря. Насколько могли разглядеть мальчишки, машина была совершенно целая, без единой вмятины.

Вода стала мутнеть, автомобиль начал медленно исчезать, и через одну-две минуты ни автомобиля, ни ночного горшка, ни даже лесок не было видно, осталась лишь грязная серо-зеленая поверхность воды в разводах бензина и пятнах нефти.

Мальчики огляделись вокруг в поисках взрослого, которому они могли бы показать свое открытие или, по крайней мере, рассказать о нем, ибо теперь показывать уже было нечего. Однако порт оставался пустынным и безлюдным в этот чудесный субботний день; даже собака перестала лаять.

Омер и Миодраг смотали лески и сунули их в карманы, уже набитые старыми шайбами, медными трубками и ржавыми болтами и гайками. Потом они побежали так быстро, как только могли, однако остановились перевести дыхание все еще на причале: он был очень большой, а мальчики – очень маленькими.

Прошло еще десять минут, прежде чем они добежали до Весткуствеген, где увидели людей, но и здесь мальчики не нашли сочувствия у тех, кто сидел в своих автомобилях, несущихся по дороге: занятые собой и неприветливые, они плевать хотели на двух пареньков, стоявших на тротуаре и размахивавших руками, тем более что по смуглым лицам детей легко определялось – мальчишки представляют обычный «иностранный сброд».

Лишь двадцать пятый по счету автомобиль не проехал мимо, а остановился. Это был черно-белый «фольксваген» с мигалкой на крыше и надписью «Полиция», сделанной большими буквами на дверцах.

В автомобиле сидели два полицейских, Элофссон и Борглунд. Настроение у них было мирное и добродушное, и ни один из них не понимал ни слова из речи мальчиков. Элофссон наконец-то разобрался, что дети показывают в сторону порта, а один из них произносит слово, похожее на «авто». Он угостил обоих пареньков конфетками, поднял стекло, улыбнулся и помахал рукой на прощание.

Элофссон и Борглунд оказались полицейскими добросовестными и объехали весь порт, тем более что особой работы у них сейчас не было. Доехав до конца причала, они остановились, и Борглунд вышел из машины. Он даже подошел к краю причала и постоял здесь несколько минут, но увидел лишь странное искусственное болото, образовавшееся в результате работы землечерпалок. Кроме того, он услышал собачий лай и приглушенный шум нефтеочистительного завода.

Спустя двадцать четыре часа на причале в порту стоял другой полицейский, инспектор полиции по имени Монссон. Автомобиля он тоже не увидел. Перед ним была лишь грязная вода, пустая консервная банка и использованный презерватив.

Информация, которая привела его сюда, проделала длинный путь и сильно исказилась. Ему сообщили, что два югославских мальчика видели, как здесь, с Йёрнского причала, свалился в воду полицейский автомобиль. Мальчики еще не ходили в школу и не говорили по-шведски. Они показывали на самые разные места у причала, а полицейские автомобили, естественно, все были на месте.

Монссон задумчиво жевал зубочистку и слушал, как где-то поблизости лает собака. Инспектору уже перевалило за пятьдесят; крепкий и коренастый, он обладал спокойным, мирным характером. Монссон обошел весь причал вдоль и поперек, но не нашел ничего.

Монссон вынул изо рта изжеванную зубочистку и выбросил ее в воду. Она мирно закачалась между презервативом и консервной банкой. Монссон пожал плечами и направился к машине.

«Завтра нужно будет найти аквалангиста», – подумал он.