Человек, рисующий синие круги

- Чего не надо?

- Пива не надо.

Комиссар перекусил нитку зубами, совсем забыв, что ему принесли ножницы Флоранс.

- А ножницы? - сердито спросил Данглар. - Черт возьми, мне пришлось тащиться за ножницами, чтобы вы аккуратно отрезали нитку, а вы что делаете? А пиво? Что вдруг случилось с моим пивом?

- С вашим пивом случилось то, что вы выпьете сначала пару бутылочек, потом еще и еще, и так штук десять, а сегодня это совершенно невозможно.

- Я думал, вы не станете в это вмешиваться. Это мой организм, моя ответственность, мой живот, мое пиво.

- Договорились. Тем не менее это ваше расследование, а вы - мой инспектор. И завтра мы едем в деревню. И кое-что найдем, я надеюсь. Следовательно, вы мне нужны в здравом уме и трезвой памяти. И со здоровым желудком. Желудок - это очень важно. То, что здоровый желудок - гарантия плодотворного мышления, точно не установлено. Зато абсолютно верно то, что желудок, если он не в порядке, не даст вам собраться с мыслями.

Данглар пристально взглянул в напряженное лицо Адамберга. Невозможно было понять, отчего вид у него стал такой суровый: то ли из-за узла, некстати затянувшегося на нитке, то ли из-за завтрашней поездки в деревню.

- Черт! Нитка в узел завязалась. Как я это ненавижу! Кажется, есть золотое правило: нитка вдевается в иголку в том же направлении, в каком она была намотана на катушку. Иначе образуются узлы. Понимаете? Видимо, я не обратил внимания и вдел ее в иголку наоборот. И вот теперь узел.

- Мне кажется, просто нитка слишком длинная, - предположил Данглар.

Какое все-таки успокаивающее занятие - шитье.

- Нет, Данглар. Я взял нитку ровно такую, как надо: длиной от пальцев до локтя. Завтра в восемь мне нужны фургон, восемь человек и собаки. Медэксперт тоже должен поехать с нами.

Адамберг сделал несколько стежков, закрепляя шов, отрезал нитку и расправил брюки. Он вышел, даже не удосужившись осведомиться, собирается ли Данглар привести в надлежащее состояние голову и желудок. Данглар и сам пока этого не знал.

Шарль Рейе вернулся домой.

Он чувствовал себя умиротворенным и получал от этого удовольствие, поскольку знал, что это состояние долго не продлится. Беседы с Адамбергом приносили ему душевный покой, он даже не понимал почему. Между тем Шарль отметил, что вот уже два дня он никому не предлагает помочь перейти дорогу.

Ему не стоило особых усилий откровенно говорить с комиссаром о Клеманс, о Матильде, о множестве разных вещей, и он не торопился уйти. Адамберг ему тоже кое-что рассказывал. Кое-что свое. И далеко не всегда понятное. Иногда легкомысленное, а иногда серьезное, хотя Шарль потом не мог с уверенностью утверждать, что легкомысленное не было на самом деле серьезным. У Адамберга не разберешь. Мудрость младенцев, философия стариков. Он так и сказал Матильде в ресторане. Он никогда не обманывался насчет того, что скрывалось за мягким голосом комиссара. А теперь настала очередь комиссара спрашивать у Рейе, что скрывают его черные глаза.

Адамберг внимательно выслушал то, о чем рассказал ему Рейе. Гул в ушах незрячего человека, болезненно обостренное восприятие в кольце полной темноты, способность ориентироваться во мраке. Когда Шарль прерывался, Адамберг его просил: «Продолжайте, Рейе. Я вас очень внимательно слушаю». Шарль представил себе, что будь он женщиной, то, наверное, влюбился бы в Адамберга, хотя и осознавал бы, насколько тщетны попытки удержать его. Комиссар принадлежал к тому типу людей, к которым, скорее всего, лучше не приближаться. Или сразу смириться с тем, что такого человека невозможно схватить и не отпускать. Да, пожалуй, что так.

Однако Шарль был мужчиной и дорожил этим. Кроме того, Адамберг утверждал, что Шарль - красивый мужчина. Итак, Шарль, поскольку он был мужчиной, решил, что ему было бы гораздо приятнее полюбить Матильду. Поскольку он мужчина.

Но разве Матильда не рвалась к морю, чтобы раствориться в его глубинах? Разве она не старалась отгородиться от земных страданий? Что произошло с Матильдой? Никто этого не знал. Почему Матильда любила эту проклятую воду? Может, попробовать поймать Матильду? Шарль боялся, что она выскользнет у него из рук, как русалка.

Не заходя к себе, он сразу поднялся к ней, в «Морского петуха». Он нащупал кнопку звонка и нажал на нее два раза подряд.

- У тебя что-нибудь случилось? - спросила Матильда, открыв дверь. - Может, у тебя есть новости о землеройке?

- А они у меня должны быть?

- Ты же несколько раз встречался с Адамбергом, так? Я ему недавно звонила. Похоже, завтра у него будут новости о Клеманс.

- Почему тебя настолько интересует Клеманс?

- Потому что ее нашла я. Это моя землеройка.

- Нет, это она тебя нашла. Почему ты плакала, Матильда?

- Разве я плакала? Ну да, чуть-чуть. Как ты узнал?

- У тебя голос мокрый. Я отлично это слышу.

- Не бери в голову. Просто один человек, которого я обожаю, собирается завтра уезжать. Тут поневоле заплачешь.

- Мне можно узнать, какое у тебя лицо? - спросил Шарль, протягивая к ней руки.

- Как ты собираешься это сделать?

- Вот так. Сейчас увидишь.

Шарль вытянул пальцы, дотронулся до лица Матильды и прошелся по нему легкими осторожными движениями, как пианист по клавишам. Вид у него был сосредоточенный. На самом деле он хорошо знал, какое лицо у Матильды. Возможно, оно немного изменилось с тех пор, когда она читала лекции в университете и он видел ее. Но ему очень хотелось к ней прикоснуться.

Матильда проснулась рано и не нашла в себе мужества отправиться следить за кем-нибудь. Накануне ее на славу развлекла одна явно не супружеская парочка, за которой она долго наблюдала в пивной «Барнкруг». Эти двое, видимо, познакомились недавно. Когда мужчина в разгаре трапезы извинился и встал из-за столика, чтобы пойти позвонить, девушка, нахмурившись, посмотрела ему вслед и быстренько переложила изрядную порцию жареной картошки из его тарелки в свою. Довольная тем, что ей удалось поживиться, она проворно слопала добычу, высовывая язык всякий раз, когда подносила вилку ко рту. Мужчина вернулся. Матильда подумала, что теперь ей известно о его подружке нечто очень важное, чего он сам так никогда и не узнает. Да, она здорово повеселилась. Удачный отрезок.

Однако сегодняшнее утро ей ничего не предвещало. В конце первого отрезка ничему не стоило удивляться. Она подумала, что сегодня Жан-Батист Адамберг наконец поймает землеройку, что она будет отбиваться с пронзительным свистом, что это будет черный день для старой Клеманс; она умела так аккуратно раскладывать по порядку диапозитивы - так же аккуратно, как убивала. Матильда задала себе вопрос, не было ли во всем этом и ее вины. Если бы тогда, в ресторане, Матильда, желая привлечь внимание публики, не кричала, что она готова хоть сейчас представить всем человека с кругами, Клеманс не явилась бы, чтобы бессовестно использовать ее, и не получила бы отличный шанс совершить все эти убийства. Матильда подумала, что все происшедшее - какой-то чудовищный бред: Клеманс зарезала старого доктора только за то, что он когда-то был ее женихом, а ее озлобленность довершила остальное.

Чудовищный бред. Следовало сказать это Адамбергу. Матильда тихо говорила это самой себе, облокотившись на стол-аквариум: «Адамберг, это убийство - чудовищный бред». Убийство на почве страсти никто не готовит пятьдесят лет, да еще с таким хладнокровием, и уж тем более не разрабатывает сложную систему уничтожения, какую использовала Клеманс. Как мог Адамберг так ошибаться относительно мотивов, руководивших старухой? Нужно быть идиотом, чтобы поверить в такой бредовый мотив убийства! Матильда искренне считала Адамберга одним из самых проницательных людей, каких ей доводилось встречать. Но с мотивом преступления старухи Клеманс действительно что-то не клеилось. Эта женщина была безлика. Матильда убедила себя в том, что Клеманс - милая старушка, лишь для того, чтобы постараться хоть немного полюбить ее, помочь ей, но на самом деле в землеройке ее смущало абсолютно все. Все - это значит отсутствие всего: ни тела на миниатюрном скелете, ни взгляда, ни живых интонаций голоса. Ничего.

Вчера вечером Шарль тихонько трогал ее лицо. Надо признать, это было довольно приятно, его длинные пальцы так методично и нежно ощупывали все ее черты, словно он читал страницу книги, напечатанной брайлем. Ей показалось, что он с удовольствием прикоснулся бы не только к ее лицу, но она никак не поощрила его. Напротив, она отправилась варить кофе. Надо сказать, кофе получился отменный. Конечно, он не может заменить ласку. С другой стороны, и ласка не может заменить чашечки хорошего кофе. Матильда вдруг подумала, что сравнение у нее вышло бессмысленное: ласки и хороший кофе - одно другого не заменяет.

- Ладно, - вслух произнесла Матильда и вздохнула. Она поводила пальцем по стеклянной крышке стола, следуя за плавающей под ней колюшкой с двумя пятнышками на боках. Что же ей делать с Шарлем и его ласками? Не пора ли наконец отправляться в море? Ведь сегодня утром ей уже не захотелось ни за кем следить. Что ей удалось собрать на поверхности земной коры за эти три месяца? Ей попались: полицейский, которому следовало бы стать проституткой; слепой, злой как черт и удивительно ласковый; византолог, увлекающийся черчением; старушка, убивающая всех, кто под руку попадется. Что ж, урожай действительно неплохой. Жаловаться не на что. Ей следовало бы об этом написать. Это было бы куда забавнее, чем писать о грудных мышцах рыб.

- Написать, но что? - спросила она себя вслух, стремительно поднявшись с места. - Что? И для чего это нужно?

«Чтобы рассказать о жизни»,- ответила она уже про себя.

Какие пустяки! О грудных мышцах рыб хотя бы можно рассказать то, что никому не известно. А о другом? Зачем это делать, зачем писать? Чтобы кого-то привлечь? Так, что ли? Чтобы очаровывать незнакомых людей, словно ей знакомых не хватает? Чтобы вообразить, будто на нескольких страницах удастся поместить квинтэссенцию бытия? Какую такую квинтэссенцию? А может быть, чувства всего человечества? О чем она вообще может рассказать? Даже история старой землеройки, и та не очень-то интересна. Написать - значит потерпеть неудачу.

Матильда снова села, настроение у нее было мрачное. Она подумала, что мысли у нее бессвязные. А вот грудные мышцы рыб - это просто замечательно. Тем не менее так печально, когда говоришь только о грудных мышцах рыб, потому что на них всем наплевать куда больше, чем на старуху Клеманс.

Матильда выпрямилась и обеими руками откинула назад свои черные волосы. "Так-так,- рассудила она, - что-то я ударилась в метафизику, но это пройдет. Пустяки, - пробормотала она вслуx. - Мне не было бы так грустно, если бы Камилла не уезжала сегодня вечером. Опять ей уезжать. Не встреть она тогда этого летучего полицейского, не пришлось бы ей скитаться по земле. Но стоит ли писать об этом? Нет."

Должно быть, уже давно настало время снова погрузиться в морскую пучину. Главное, не задавать себе вопрос, зачем ты это делаешь. «Так зачем же?» - тут же спросила себя Матильда.

Чтобы стало легче на душе. Чтобы размокнуть в воде. Точно. Чтобы размокнуть.

На следующий день они отправились в путь в сторону Монтаржи. Адамберг сам сел за руль. Данглар устроился на переднем сиденье, Кастро и Делиль сзади. Следом ехал фургон. Адамберг постоянно кусал губы. Время от времени он поглядывал на Данглара, а иногда, переключив передачу, он на мгновенье притрагивался к руке инспектора. Словно хотел убедиться, что Данглар на месте, что он живой и никуда не исчез, ведь комиссару было нужно, чтобы его коллега всегда оставался рядом.

Адамберг мчался вперед на высокой скорости. Данглар видел, что они направляются к Монтаржи, но больше он ничего не понимал. Чем дольше они ехали, тем более напряженным становилось лицо комиссара. Его черты вдруг стали неимоверно четкими, почти сюрреальными. Казалось, физиономия Адамберга устроена так же, как лампы с регулятором накала. А еще Данглар не мог понять, почему комиссар к старой белой сорочке надел черный галстук, повязав его узлом собственного изобретения. Траурный галстук, совершенно не подходящий к случаю. Данглар озабоченно поинтересовался, почему комиссар сегодня так странно одет.

- Я специально выбрал этот галстук, - ответил Адамберг. - Милый обычай я придумал, не правда ли?

И больше не прибавил ни слова. Только всю оставшуюся дорогу изредка прикасался к руке Данглара. Прошло уже больше двух часов, как они выехали из города, когда Адамберг остановил машину на лесной дороге. Там уже не чувствовалась летняя жара. Данглар прочел на указателе: «Лес Бертранж. Государственная собственность», - а Адамберг сказал: «Приехали», - и дернул ручной тормоз.

Он вышел из машины, отдышался и осмотрелся, покачивая головой. Потом разложил карту на капоте машины и подозвал Кастро, Делиля и полицейских, ехавших в фургоне.

- Мы пойдем сюда.- Он показал направление. - Сначала по этой тропинке, потом по этой и вот этой. Дальше мы осмотрим всю южную часть массива. Наша задача - прочесать зону вокруг вот этой лачуги в лесу.

Его палец вычертил на карте небольшой круг.

- Круги, опять круги, - пробормотал он.

Адамберг небрежно сложил карту, так что она превратилась в бесформенный комок бумаги, и протянул ее Кастро.

- Выводите собак, - напоследок скомандовал комиссар.

Шесть овчарок на поводках с лаем выпрыгнули из фургона. Данглар, не очень любивший этих животных, отошел в сторонку и инстинктивно запахнул поплотнее полы просторной серой куртки, словно она могла защитить его от собак.

- И все это ради старухи Клеманс? - спросил он.- А что будут делать собаки? Она же нам не оставила даже лоскутка своей одежды, чтобы они могли взять след.

- Все, что нужно, у меня с собой,- ответил Адамберг, вытащив из фургона небольшой сверток и сунув его под нос собакам.

- Это тухлое мясо, - сказал Делиль, сморщив нос.

- Оно пахнет смертью, - заметил Кастро.

- Совершенно верно, - согласился Адамберг.

Он подал знак, и они отправились к первой тропинке, начинавшейся справа от них. Впереди бежали собаки, рыча и натягивая поводки. Один из псов ухитрился сожрать часть мяса.

- Ну и придурок этот пес, - сердито заметил Кастро.

- Мне это не нравится,- проворчал Данглар, - совсем не нравится.

- Не сомневаюсь, - ответил Адамберг.

По лесу невозможно пройти бесшумно. Звуки окружали их со всех сторон: ломающиеся ветки, убегающие зверьки, улетающие птицы, шуршание листьев под ногами, лай собак, рвущихся то в одну сторону, то в другую.

На Адамберге были обычные старые черные брюки. Его траурный галстук сбился и висел на плече. Он шел молча, заложив руки за пояс, и сосредоточенно ловил взглядом малейшее отклонение собак от тропинки. Прошло три четверти часа, как вдруг собаки разом свернули влево. Тропинки там уже не было. Приходилось пробираться среди ветвей, огибать деревья. Люди шли медленно, а овчарки тащили их вперед. Согнутая ветка больно хлестнула Данглара по лицу. Первая и лучшая из собак, по кличке Будильник, остановилась метрах в шестидесяти впереди. Подняв морду и оглушительно лая, она покрутилась на месте, потом поскулила и легла на землю, очень довольная собой. Адамберг замер, вцепившись пальцами в ремень. Он осмотрел участок, где лег Будильник: несколько квадратных метров между дубами и березами. Он потрогал нижнюю ветку одного из деревьев, сломанную, судя по всему, несколько месяцев назад. На месте надлома уже появился мох.

Губы Адамберга как-то странно сжались, как обычно бывало в минуты крайнего волнения. Данглар это тут же заметил.

- Позовите всех, - приказал Адамберг.

Потом он посмотрел на Деклерка, который нес мешок с инструментами, и сделал ему знак приступать к работе. Данглар с опаской наблюдал, как Деклерк развязывает мешок, достает оттуда кирки и лопаты и раздает людям.

Целый час Данглар запрещал себе думать о том, что они ищут. Но он не мог больше отрицать очевидное: они искали именно это.

«Нас ждут находки» - кажется, так сказал вчера Адамберг. Этот черный галстук. Оказывается, комиссар не чуждался символики, какой бы мрачной она ни была.

Лопаты вонзались в землю, издавая ужасные звуки, особенно когда железо скребло по камням. Слишком много раз Данглару приходилось слышать этот звук. И груды земли, выраставшие по обеим сторонам ямы, он тоже видел слишком много раз.

Полицейские копали умело, ритмично сгибая и разгибая колени. Яма увеличивалась.

«Мне нельзя было приезжать сюда», - только и подумал он, не задаваясь вопросами о том, чье страшное мертвое тело лежало в яме, зачем они искали его, где они сейчас находились и почему никто ничего не понимал. Единственное, что пришло ему в голову, так это то, что находка комиссара ничем им не поможет. Труп пролежал в земле уже не один месяц. Значит, это не Клеманс.

Люди проработали еще около часа; по мере продвижения в глубь ямы зловоние стало совершенно невыносимым. Данглар застыл не шевелясь у ствола своего надежного дуба. Он старался не опускать голову. Между кронами деревьев виднелся только небольшой кусочек синего неба, лес в этом месте был темным и мрачным. Данглар услышал мягкий голос Адамберга:

- Достаточно. Прервемся. Надо немного выпить. Лопаты были отброшены в сторону, а Деклерк извлек откуда-то литр коньяку.

- Коньяк не очень, - пояснил он, - но мозги он нам прочистит.

- Запрещено, но совершенно необходимо,- вздохнул Адамберг.

Комиссар подошел к Данглару и протянул ему стаканчик с коньяком. Он не спросил инспектора: «Как вы?» или «Вам лучше?». Он вообще ничего не сказал. Адамберг знал, что через полчаса Данглару станет немного лучше и он сможет ходить. И все это знали, и никто не приставал к Данглару. У всех сидящих неподалеку от зловонной могилы в душе боролись противоречивые чувства.

Девять мужчин расположились на земле поближе к Данглару, по-прежнему стоявшему у дерева. Медэксперт покружил еще немного около захоронения и присоединился к остальным.

- Ну-с, доктор мертвых, что вы нам скажете? - обратился к нему Кастро.

- Скажу, что это женщина, немолодая, шестидесяти-семидесяти лет… Скажу, что ее убили, нанеся глубокую рану в область шеи, и произошло это более пяти месяцев назад. Установить ее личность - дело почти безнадежное. Так-то, ребятки.- Доктор часто говорил «ребятки», словно вел урок в школе. - Одежда обыкновенная, недорогая, так что это вам не поможет. У меня такое впечатление, что в могиле мы не найдем ничего, что указывало бы на личность погибшей. Не надейтесь выудить что-нибудь из ее зубного врача. Зубы у нее здоровые и целые, как у нас с вами, нет ни следа вмешательства стоматолога, насколько я мог рассмотреть. Вот, ребятки, что я хотел вам сказать. Следовательно, чтобы узнать, кто она, потребуется немало времени.

- Это Клеманс Вальмон, шестидесяти четырех лет, проживавшая в Нейи-сюр-Сен, - тихо проговорил Адамберг.- Налейте мне еще глоточек коньяку, Деклерк. Вы правы, он не самый изысканный, но все же вкус у него очень приятный.

- Нет! - Данглар вступил в разговор гораздо энергичнее, чем от него можно было ожидать, но все же не рискнул расстаться со спасительным деревом. - Не может этого быть. Доктор сказал, эта женщина мертва уже более пяти месяцев! А Клеманс ушла из квартиры на улице Патриархов всего месяц назад и была жива-живехонька. Как это объяснить?

- Но я же сказал: Клеманс Вальмон, проживавшая в Нейи-сюр-Сен, - возразил Адамберг, - а вовсе не Клеманс с улицы Патриархов.

- Так что же получается? - спросил Кастро. - Их было две? Две полные тезки? Две близняшки?

Адамберг отрицательно мотнул головой, вертя в руке стаканчик с коньяком.

- Существовала только одна Клеманс, - сказал он.- Та Клеманс, что жила в Нейи и была убита пять или шесть месяцев назад. Вот эта самая женщина.- Он показал на яму движением подбородка.- А ещё был некто, живший у Матильды Форестье на улице Патриархов под именем Клеманс Вальмон. Этот некто и убил Клеманс Вальмон.

- Кто же это был? - спросил Делиль.

Адамберг, словно извиняясь, покосился на Данглара.

- Это был один человек, - произнес он. - Человек, рисующий синие круги.

Они отошли подальше от ямы, чтобы можно было нормально дышать. Двое полицейских остались по очереди дежурить у места захоронения. Ждали команду экспертов-криминалистов и комиссара из Невера. Адамберг и Кастро уселись у фургона, а Данглар прохаживался неподалеку.

Инспектор гулял так уже около получаса, охотно подставляя спину солнцу, чтобы восстановить утраченные силы. Значит, землеройкой на самом деле был человек, рисующий синие круги. Значит, это он зарезал Клеманс Вальмон, потом Мадлену Шатлен, потом Жерара Понтье и, наконец, собственную жену. С хитростью старой крысы он довел до совершенства свой адский план. Сначала круги. Множество кругов. Все поверили в существование маньяка. Несчастного маньяка, которого использует для прикрытия убийца. События разворачивались именно так, как он задумал. Его арестовали и в конце концов признали маньяком, рисующим круги. Как он и задумал. Его выпустили, и все кинулись ловить Клеманс Вальмон. Ловить виновную, заранее заготовленную для полиции человеком, рисующим синие круги. Ту самую Клеманс, что погибла несколько месяцев назад. И они напрасно искали бы ее, а потом дело пришлось бы закрыть. Данглар недовольно хмурился. Слишком многое оставалось неясным.

Он подошел к комиссару, молча жевавшему кусок хлеба, и Кастро, по-прежнему сидевшему у края тропинки. Кастро осторожно бросал крошки хлеба, пытаясь подманить самочку дрозда.

- Интересно, почему самки птиц обычно имеют менее яркую окраску, чем самцы? - рассуждал Кастро. - Самки обычно коричневатые, бежевые, непонятно какие. Можно подумать, им плевать на свой внешний вид. А их самцы красные, зеленые, золотистые. Господи, почему у них так? Ну просто мир наизнанку.

- Говорят, - задумчиво произнес Адамберг, - это нужно самцам, чтобы нравиться. Они вечно должны придумывать всякие фокусы, эти бедняги самцы. Не знаю, замечали ли вы это, Кастро. Без конца какие-то фокусы. Это так утомительно.

Самка дрозда улетела.

- У дроздихи дел полно, - сказал Делиль, - ей нужно яйца отложить, потом птенцов высиживать, разве не так?

- Прямо как я, - грустно констатировал Данглар. - Мне бы дроздихой быть. Мои птенцы мне доставляют кучу хлопот. Особенно последний, маленький кукушонок, которого подбросили вмое гнездо.

- Постой-ка, - воскликнул Кастро, - ничего у тебя не получится: ты же не носишь бежевое и коричневое.

- К черту все это! - вскричал Данглар. - Твои банальные зооантропологические сравнения - вот где они у меня сидят! Наблюдая за птицами, людей лучше не узнаешь. Ты что думаешь? Птицы - это только птицы, и все. И вообще, о чем ты только думаешь, когда у нас на руках труп и все так запутанно? А может, ты-то как раз все понимаешь?

Данглар чувствовал, что его несколько занесло и что в других обстоятельствах он вел бы себя куда дипломатичнее. Однако этим утром у него ни на что не было сил.

- Вам следует извинить меня за то, что я не посвятил вас во все, - обратился Адамберг к Данглару. - Просто до сегодняшнего утра у меня были основания сомневаться в себе. Я не хотел делиться с вами своими слишком смелыми догадками, тем более что вы человек здравомыслящий и разгромили бы меня в пух и прах. Ваши рассуждения на меня сильно влияют, Данглар, а я не хотел подвергаться ничьему влиянию. Иначе я сбился бы со следа.

- Со следа, пахнущего гнилыми яблоками?

- Главным образом со следа из кругов. Тех самых кругов, которые я так ненавидел. И еще больше стал ненавидеть, когда Веркор-Лори подтвердил, что речь не идет о настоящей мании. А что еще хуже, это вообще была не мания. Синие меловые круги не свидетельствовали о подлинной одержимости. Все это только внешне напоминало одержимость, навязчивую идею, овладевшую че¬ловеком. Например, Данглар, вы отмечали, что наш подопечный рисует круги по-разному: то в одно касание, то соединяет два полукруга, то выводит овал. Неужели вы думаете, что маньяк допустил бы столь явное отступление от правил? Маньяк организует свою вселенную, отмеряя все с точностью до миллиметра. В противном случае для чего тогда существуют мании? Мания нужна для того, чтобы противостоять всему миру, чтобы установить в нем свой порядок, чтобы получить невозможное и защитить свою добычу. Так вот, чертить круги по-разному, в разные дни, в разных местах, с разными предметами внутри - это не мания, а просто цирк. Изобразить овал вместо круга на улице Бертоле, когда он обводил тело Дельфины Ле Нермор, было его большой ошибкой.

- Это еще что такое? - неожиданно воскликнул Кастро. - Глядите-ка! А вот и самец! А вот и самец с желтым клювом.

- Круг превратился в овал, потому что тротуap был слишком узким. Ни один маньяк такого бы не потерпел. Он совершил бы задуманное на три улицы дальше, и все. Если этот круг оказался в том месте, значит, он должен был оказаться именно там, на середине маршрута полицейского патруля, на темной улице, где можно было совершить убийство. Круг стал овалом, потому что убить Дельфину Ле Нермор в другом месте, например на бульваре, просто не представлялось возможным. Слишком много полицейских, я вам говорил, Данглар. Ему нужно было действовать скрытно, убить там, где никто ему не помешает. Тем хуже для круга, пусть теперь он будет поуже. Трагическая оплошность так называемого маньяка.

- Значит, тем вечером вы уже знали, что убийца - человек, рисующий круги?

- По крайней мере, я знал, что это скверные круги. Фальшивые круги.

- Он отлично справился с поставленной задачей, этот Ле Нермор. Кроме всего прочего, еще и меня провел, не так ли? Испуг, рыдания, ранимость, заверения, невинный вид. Вздор!

- Он превосходно сыграл свою роль. Вы были потрясены, Данглар. Даже следователь прокуратуры, у которого подозрительность в крови, и тот счел, что Ле Нермор не может быть виновен. Убить собственную супругу в собственноручно вычерченном круге? Немыслимо. Нам ничего не оставалось, как отпустить его и позволить вести нас туда, куда он запланировал. К сфабрикованному специально для нас убийце, к старухе Клеманс. А я и пальцем не пошевелил. Я позволил тащить себя, куда ему было угодно.

- Дрозд припас подарочек своей девушке, - сообщил Кастро. - Кусочек алюминиевой фольги.

- Тебе не интересно, о чем мы говорим? - спросил его Данглар.

- Очень интересно, но я не подаю вида, что ловлю каждое ваше слово, просто чтобы не выглядеть дураком. Вы не обращали на меня внимания, а я тем не менее много думал об этом деле. Мне удалось тогда прийти к единственному выводу: в Ле Нерморе есть что-то нездоровое. Но дальше этого я не пошел. Как и все остальные, я искал Клеманс.

- Клеманс…- задумчиво произнес Адамберг.- Ему, должно быть, потребовалось много времени, чтобы ее найти. Нужно было отыскать кого-то, кто имел бы соответствующий возраст, невзрачную внешность, да к тому же был отрезан от мира, чтобы его исчезновение никого не обеспокоило. Старушка Вальмон из Нейи, с ее уединенным существованием и наивным помешательством на брачных объявлениях, стала идеальной кандидатурой. Обольстить ее, наобещать златые горы, убедить все продать и приехать к нему с двумя чемоданами - наверное, это было не так уж трудно. Клеманс рассказала обо всем одним лишь соседям. Поскольку они не были ее друзьями, их не встревожила ее авантюра, все только посмеялись всласть. Жениха никто никогда не видел. Несчастная старуха явилась на свидание.

- Ну-ка, ну-ка, - оживился Кастро, - а вот и второй. Явился не запылился! На что он надеется? А самочка-то на него поглядывает. Сейчас начнется война. Что за жизнь, черт побери!

- Он ее убил, - сказал Данглар, - и закопал здесь, в лесу. Почему именно здесь? И вообще, где мы находимся?

Адамберг устало поднял руку и указал куда-то влево:

- Чтобы беспрепятственно захоронить кого-то, нужно знать безлюдные места. Развалюха в лесу, что находится неподалеку, - это загородный дом Ле Нермора.

Данглар взглянул в сторону дома. Ничего не скажешь, Ле Нермор ловко провернул это дельце.

- После чего, - проговорил инспектор, - Ле Нермор воспользовался тряпками старухи Клеманс. Очень удобно: два готовых, аккуратно уложенных чемодана.

- Продолжайте, Данглар. Заканчивайте сами.

- Ну вот!- огорченно воскликнул Кастро.- Дроздиха улетает, она потеряла кусочек фольги. Вот и надрывайся после этого, и ищи подарки! Хотя нет, она возвращается.

- Он обосновался у Матильды,- продолжил Данглар.- Эта женщина уже давно следила за ним. Она его беспокоила. Ему самому нужно было держать ее под присмотром, чтобы потом воспользоваться ею по своему усмотрению. Сдающаяся внаем квартира стала отличной находкой. В случае осложнений Матильда могла стать незаменимым свидетелем: она знала и человека, рисующего круги, и старуху Клеманс. Матильда свято верила в то, что это два разных существа, и он старался подкрепить ее уверенность. А что он придумал с зубами?

- Вы сами говорили мне о том, что он особенным образом постукивает кончиком трубки по зубам.

- Правда. Значит, вставная челюсть. Ему нужно было только подпилить старый протез. А глаза?

У Ле Нермора они голубые. У нее были карие. Линзы? Да, линзы. Берет. Перчатки. Всегда в перчатках. И все же для трансформации требовались определенное время, определенные усилия, наконец, определенное искусство. Кроме того, как он выходил из собственного дома, переодетый в пожилую даму? Его мог увидеть любой сосед. Где он переодевался?

- Он переодевался по дороге. Он выходил из своего дома стариком, а на улицу Патриархов приходил уже старухой. И наоборот.

- Значит, есть некое заброшенное место, где он держал одежду? Например, строительный вагончик.

- Да, что-то в этом роде. Надо будет его найти. Или Ле Нермор сам нам его укажет.

- Строительный вагончик, где валяются остатки еды, недопитые бутылки, стоит шкаф, пропахший чем-то затхлым. Тот запах оттуда? Запах гнилых яблок, пропитавший его одежду? А почему одежда Клеманс ничем таким не пахла?

- Ее одежда легкая. Он надевал свой костюм прямо на нее, а остальное - берет, перчатки - прятал в портфель. Однако под одежду Клеманс он не мог надевать мужской костюм. Поэтому он хранил его в другом месте.

- Чертовски здорово он все организовал.

- Некоторые люди получают неизъяснимое наслаждение от самого процесса организации. Это изощренное убийство потребовало нескольких месяцев подготовки. Он начал чертить круги более чем за четыре месяца до первого убийства. Этого проклятого византолога не пугали долгие часы тщательных приготовлений, он всегда был дотошным. Я уверен, что он получал от этого огромное удовольствие. Чего стоит хотя бы мысль использовать Жерара Понтье, чтобы навести нас на след Клеманс. Должно быть, он был в восторге от своей утонченной изобретательности. Наверное, и оттого, как удачно он, прежде чем уехать, оставил специально для нас капельку крови в квартире Клеманс.

- Так где же он? Где он, Господи Боже мой?

- Сейчас в городе. Должен вернуться к завтраку. Торопиться некуда, ведь он так уверен в себе. Такой изощренный план не мог провалиться. Но Ле Нермор ничего не знал о модном журнале. Его Дельфи иногда позволяла себе глоток свободы втайне от него.

- Кажется, победу одерживает маленький самец, - произнес Кастро. - Дам-ка я ему хлеба. Он на славу потрудился.

Адамберг поднял голову. Подъехала команда экспертов. Из автобуса выскочил Конти, как всегда обвешанный сумками.

- Сейчас сам все увидишь, - сказал ему Данглар, поздоровавшись. - Тут не бигуди, тут кое-что другое. Но автор - тот же.

- Автора мы сейчас навестим, - произнес Адамберг, поднимаясь.

Жилищем Огюстена-Луи Ле Нермора был давно нуждавшийся в ремонте охотничий домик с помещением для собак. Над входной дверью красовался череп оленя.

- Веселенькая картинка, - пробурчал Данглар.

- Потому что хозяин веселенький,- мрачно отозвался Адамберг. - Ему нравится смерть. Так сказал Рейе о Клеманс. А еще он настаивал на том, что она говорит, как мужчина.

- А мне плевать, - неожиданно заявил Кастро. - Взгляните-ка лучше сюда.

И он гордо показал на самку дрозда, усевшуюся к нему на плечо.

- Вы когда-нибудь такое видели? Дрессированная дроздиха! И выбрала она меня - не тех двоих, а меня!

Кастро рассмеялся.

- Я назову ее Крошкой, - продолжал он. - Наверное, это глупо. Или нет? Как вы думаете, она от меня не улетит?

Адамберг позвонил. За дверью послышалось неторопливое шарканье ног в мягких туфлях. Ле Нермора ничто не тревожило. Когда он открыл им, Данглар по-иному взглянул и на его тусклые голубые глаза, и на его бледную кожу в рыжеватых пигментных пятнах.

- Я собирался поесть, - произнес Ле Нермор.- Что-нибудь случилось?

- Все кончено, мсье,- ответил Адамберг.- Так бывает.

И комиссар положил руку на плечо Ле Нермора.

- Вы делаете мне больно!- пятясь, воскликнул старик.

- Просим вас пройти с нами, - отчетливо произнес Кастро. - Вы обвиняетесь в убийстве четырех человек.

Птичка спокойно продолжала сидеть у него на плече, когда он стиснул запястья Ле Нермора и защелкнул на них наручники. Раньше, при прежнем комиссаре, Кастро всегда кичился тем, что умеет молниеносно надевать наручники - так, что никто и глазом моргнуть не успеет. Теперь он не произнес ни слова.

Данглар неотступно следил за человеком, рисовавшим синие круги. Кажется, инспектор наконец начал понимать, что имел в виду Адамберг, когда рассказывал ему историю о глупой слюнявой псине. Это была история жестокости. Запаха жестокости. В тот момент человек, рисовавший круги, был просто ужасен. Еще ужаснее, чем мертвое тело, лежавшее в яме.

К вечеру они возвратились в Париж. Комиссариат бурлил и готов был взорваться от напряжения. Деклерк и Маржелон едва удерживали на стуле человека с кругами, сыпавшего проклятиями и призывавшего погибель на головы полицейских.

- Вы слышите эти вопли? - спросил Данглар, войдя в кабинет Адамберга.

На сей раз комиссар не рисовал. Он стоя дописывал отчет для прокуратуры.

- Да, слышу, - отозвался он.

- Он мечтает перерезать вам горло.

- Знаю, дружище. Надо бы вам позвонить Матильде Форестье. Вполне естественно, ей захочется узнать, что произошло с землеройкой.

Данглар радостно помчался к телефону.

- Ее нет дома, - сообщил он, вернувшись. - Я наткнулся на Рейе. Он меня раздражает. Вечно торчит у нее. Матильда поехала на Северный вокзал провожать кого-то на девятичасовой поезд. Рейе говорит, что Матильда скоро вернется. Еще он добавил, что она совсем не в форме, что у нее постоянно дрожит голос и что нужно будет пойти куда-нибудь выпить, чтобы поднять ей настроение. Интересно, как он собирается это сделать?

Вдруг Адамберг не мигая уставился на Данглара.

- Который час? - торопливо спросил он.

- Восемь двадцать. А что?

Адамберг схватил куртку и опрометью кинулся вон, только и успев на бегу крикнуть Данглару, что вернется, а к его возвращению инспектору хорошо бы прочитать отчет.

Выскочив на улицу, комиссар бросился ловить такси.

В восемь сорок пять он уже был на Северном вокзале. Он влетел в двери, на бегу закуривая сигарету. Заметив Матильду, он преградил ей дорогу:

- Ну же, Матильда! Ведь это она сейчас уезжает, правда? Боже мой, только не лгите! Я уверен, это она! С какой платформы? Скорее, номер платформы!

Матильда молча смотрела на него.

- Скажите же мне номер платформы! - кричал Адамберг.

- Черт бы вас побрал! - воскликнула Матильда. - Пропадите вы пропадом, Адамберг. Если бы не вы, ей не пришлось бы все время куда-то бежать.

- Что вы об этом знаете? Она такой родилась! Господи, номер платформы, скорее же!

Матильда не желала ему отвечать.

- Четырнадцатая,- нехотя проговорила она наконец.

Адамберг оставил ее и помчался вперед. Большие часы в зале показывали без шести минут девять. Добежав до четырнадцатой платформы, Адамберг перевел дух.

Она стояла там. Конечно, она. Стройная фигурка, затянутая в черные брюки и тонкий свитер. Она казалась тенью. Камилла держала голову прямо и куда-то смотрела - наверное, оглядывала здание вокзала. Адамберг вспомнил это выражение ее лица: она словно хотела увидеть все сразу, не стараясь разглядеть ничего конкретного. Ее пальцы сжимали зажженную сигарету.

Потом она далеко отшвырнула окурок. Движения Камиллы всегда были удивительно красивы. И этот жест тоже был прекрасен. Она подхватила чемодан и пошла вдоль перрона. Адамберг рванулся вперед, обогнал ее, повернулся и встал у нее на пути. Камилла столкнулась с ним.

- Иди ко мне, - позвал он. - Мне нужно, чтобы ты была со мной. Иди ко мне. Хотя бы только на час.

Камилла взволнованно взглянула на него - именно так, как он это себе представлял, когда она умчалась от него на такси.

- Нет, - ответила она. - Уходи, Жан-Батист.

Камилла пошатывалась. Адамберг помнил, что даже в нормальном состоянии Камилла производила такое впечатление, что она вот-вот сделает пируэт или даже покатится кубарем. Этим она напоминала мать. Казалось, будто она ступает по шаткой дощечке, висящей над пропастью, а не ходит по земле, как все люди. Однако сейчас Камиллу действительно шатало от волнения.

- Камилла, ты сейчас упадешь. Скажи что-нибудь!

- Нет, не упаду.

Камилла поставила чемодан и вытянула руки вверх, словно хотела дотронуться до неба.

- Вот, посмотри, Жан-Батист. Вытянулась на носочках. Видел? И падать не собираюсь.

Камилла улыбнулась и опустила руки, глубоко вздохнув:

- Я люблю тебя. Разреши мне сейчас уехать.

Она швырнула чемодан в открытую дверь вагона, взлетела по ступенькам, тоненькая, черная, и Адамберг с горечью почувствовал, что ему осталось всего несколько секунд, чтобы наглядеться на лицо этой девушки, родившейся от союза греческого бога и египетской уличной девки.

Камилла покачала головой:

- Ты сам знаешь, Жан-Батист. Я тебя любила, любовь не могла пройти вот так, сразу: подуешь - и нет ее. Это же не муха. Муху можно сдуть, и она улетит навсегда. Смею тебя уверить, Жан-Батист, ты совсем не похож на муху. Господи! Но любить такого, как ты, у меня просто не хватает сил. Это слишком трудно. Я всю голову себе сломала. Никогда не знаешь наверняка, где ты, где носит твою душу. Это тревожит меня, и я чувствую себя несчастной. Что же до моей души, то она тоже бродит невесть где. Получается, что все только и делают, что страдают. Господи, да ты и сам все это знаешь, Жан-Батист.

Камилла улыбнулась.

Двери закрылись. Провожающих попросили отойти от края перрона. Затем пассажиров предупредили, что не следует ничего выбрасывать из окон вагонов. Да, Адамберг все это уже слышал много раз. Брошенный из окна предмет может кого-нибудь поранить или убить. Поезд тронулся.

Один час. Хотя бы один час, а потом можно и сдохнуть.

Он побежал за поездом и вскарабкался на площадку вагона.

- Полиция,- сказал он проводнику, уже собравшемуся поднять скандал.

Он прошел половину состава.

Потом увидел ее: она лежала, подперев голову рукой, не читала, не спала, не плакала. Он вошел и закрыл за собой дверь купе.

- Так я и думала,- произнесла Камилла. - Ты зануда.

- Я хочу один час полежать рядом, с тобой.

- А почему час?

- Я не знаю.

- Ты не изменил своим привычкам? Ты по-прежнему говоришь «я не знаю»?

- Я не изменил ни одной из своих привычек. Я тебя люблю и хочу прилечь здесь всего на один час.

- Нет. Я себе потом голову сломаю.

- Ты права. Я тоже.

Они еще несколько минут сидели друг против друга. Вошел контролер.

- Полиция,- снова сказал Адамберг.- Мне нужно допросить мадам. Никого не пускайте в купе. Какая следующая остановка?

- Лилль, через два часа.

- Благодарю вас. - Адамберг улыбнулся, чтобы не обидеть контролера.

Камилла поднялась и стояла у окна, рассматривая пейзаж.

- Вот это и называется «злоупотребление служебным положением»,- усмехнулся Адамберг. - Весьма сожалею.

- Ты сказал «один час»? - спросила Камилла, по-прежнему прижимаясь лбом к стеклу,- Ты думаешь, у нас есть выбор?

- Нет. Честно говоря, не думаю, - поразмыслив, ответил Адамберг.

Камилла прижалась к нему. Адамберг стиснул ее в обьятиях, совсем как тогда, во сне, когда у постели примостился служащий гостиницы. В купе было лучше: здесь не было того служащего, И не было Матильды, чтобы отнять у него Камиллу.

- Лилль будет только через два часа, - сказала Камилла.

- Один час для тебя, один - для меня, - ответил Адамберг.

За несколько минут до Лилля Адамберг оделся в темноте. Потом не спеша одел Камиллу. Им обоим было грустно.

- До свидания, любимая, - тихонько сказал он.

Он нежно провел рукой по ее волосам, потом поцеловал ее.

Он не хотел смотреть, как отходит поезд. Он стоял на перроне, скрестив руки на груди. Вдруг до него дошло, что он забыл в купе куртку. Он представил себе, как ее надевает Камилла, как рукава свисают до самых кончиков пальцев, как красива она даже в его куртке, как она открывает окно и вглядывается в ночной пейзаж. Теперь его уже не было в поезде, и он не мог знать, что делает Камилла. Ему захотелось пройтись, найти гостиницу недалеко от вокзала. Он обязательно снова увидит свою любимую малышку. Хотя бы на час. Скажем так: по меньшей мере на час, прежде чем умереть.

В гостинице ему предложили номер с видом на железную дорогу. Он сказал, что ему все равно, только сначала он хотел бы позвонить.

- Данглар, это вы? Это Адамберг. Ле Нермор у вас? Он не спит? Отлично. Скажите ему, что у меня теперь нет ни малейшего желания подыхать. Нет. Я звоню вам не за этим. Я звоню вам по поводу журнала мод. Почитайте в нем статьи Дельфины Витрюэль. А потом загляните в труды великого византолога. Вы сразу поймете, что книги писала Дельфина. Она, и только она. А он всего лишь собирал материал. При поддержке своего травоядного любовника она рано или поздно перестала бы быть рабыней Ле Нермора, и тот об этом знал. Кончилось бы тем, что она набралась бы смелости и заговорила. И тогда всем стало бы известно, что великого византолога никогда не существовало, что вместо него размышляла и писала книги его жена. Всем стало бы известно, что сам он был ничтожеством, жалким тираном, обыкновенной крысой. В этом-то и состоял мотив его преступления, Данглар, в этом - и ни в чем другом. Скажите ему, что он напрасно убил Дельфину: ему это не поможет. И пусть сдохнет со злости.

- Откуда такая ненависть?- спросил Данглар. - Вы где?

- Я в Лилле. У меня тяжело на душе. Очень тяжело, дружище. Но это пройдет. Это пройдет, я уверен. Вот увидите. До завтра, Данглар.

Камилла курила в коридоре, и ее руки путались в рукавах куртки Жан-Батиста. Ей не хотелось любоваться пейзажем. Еще немного, и она покинет пределы Франции. Она постарается сохранять душевное равновесие. Потом, когда пересечет границу.

Лежа на гостиничной кровати в полной темноте, Адамберг подложил руки под голову и стал ждать, когда придет сон. Потом зажег лампу и вытащил маленькую записную книжку из заднего кармана брюк. Записей почти не прибавилось, во всяком случае, у него было такое впечатление. Ну да ладно.

Он нашел карандаш и написал: «Я ночую в Лилле. Я потерял куртку».

Он помедлил, попытался собраться с мыслями. Все правильно, он действительно ночует в Лилле. И он закончил запись:

«Я не сплю. Все лежу в постели и думаю о своей жизни».