Человек с фасеточными глазами

Глава 1 Пещера

Посреди шума воды, журчащей в расщелинах, гора вдруг издала чудовищный, но как будто отдаленный звук.

Все затихли.

Последовал громкий крик Ли Жун-сяна. Это были не потоки воды, нет; и даже близко не напоминало катящиеся камни или разломы глубинной породы, звук был другой. Это было не эхо. Скорее было похоже на то, как будто совершенно ровная стена из стекла испытала какой-то внезапный удар, на первый взгляд не вызвавший видимых повреждений, но, на самом деле, уже доносится еле слышимый шорох расходящихся во все стороны крохотных трещин. Правда, тот звук в одно мгновение пропал, и все, кто были ниже под землей или в диспетчерской, теперь слышали лишь дыхание друг друга, да еще «ш-ш-ш-ш-ш-ш» – шипение рации.

Детлеф Болдт протяжно выдохнул и произнес по-английски с сильным акцентом: – Вы только что слышали какой-то звук?

Никто не ответил, хотя все слышали, но только не знали, как объяснить. И тут полностью отключилась система электроснабжения, и пещера, скрытая в глубине горного массива, вдруг погрузилась во тьму. Никто не видел перед собой ничего, кроме непроглядной мглы. В следующее мгновение тот звук возник вновь, словно внутри горы было какое-то исполинское существо, и оно то ли приближалось, то ли удалялось.

– Тихо! Тихо все! – Ли Жун-сян намеренно понизил голос, чтобы звуковая волна не вызвала вибрацию и не привела к обвалу. Но, вообще-то, все уже и так смолкли.

Глава 2 Ночь Ателея

Островитяне на Ваю-Ваю полагают, что мир – это остров.

Остров лежит посреди безбрежного моря, так далеко от большой земли, что в памяти островитян никто из соплеменников, однажды покинувших остров, больше никогда не возвращался с известиями о материке, хотя прежде и появлялись белые люди. Ваювайцы верят, что в начале было море, а Кабáн (что означает «бог» на ваювайском языке) сотворил этот остров для них, словно положил малюсенькую пустую раковину в огромную чашу с водой. Остров Ваю-Ваю дрейфует в море по воле приливов и отливов, и всю пищу ваювайцы добывают в море. Но есть пища, в которую воплотился сам Кабáн, например, в асаму, рыбу с черными и белыми полосками, которую Кабáн посылает, чтобы, когда нужно, высматривать и испытывать людей. Так они пришли к выводу, что эту рыбу нельзя употреблять в пищу.

«Если по неосторожности съешь эту рыбу, то вокруг пупка вырастет чешуя, и всей жизни не хватит, чтобы ее содрать». Подпрыгивающей походкой, опираясь на служащую посохом китовую кость, Кудесник моря каждый вечер усаживается под деревом и принимается пересказывать детям истории о море, какие только есть на острове Ваю-Ваю: и как солнце тонет в море, и о том, как дети, становясь девушками и юношами, проходят обряд совершеннолетия. Все его слова пропитаны морем, и дыхание источает солоноватый аромат.

– А что делать, если чешуя вырастет? – спрашивает кто-то из ребят. Здешние дети с огромными, как у ночных животных, глазами.

– Эх, дитя мое, люди не могут обрасти чешуей, как морские черепахи не могут спать брюхом кверху.

На другой день Кудесник моря ведет детей туда, где в низине между двух выступов растет акаба, что значит «похожее на ладонь растение». На острове совсем мало растений, дающих крахмал, и акаба как раз одно из них, его заросли точно бесчисленное количество рук, обращенных к небу в молитве. Так как остров слишком маленький, а никаких орудий труда на нем нет, островитяне просто обкладывают землю камнями, защищая высаженные растения от ветра и поддерживая влажность почвы. «Надо с любовью возделывать землю, земля – самое дорогое, что есть на Ваю-Ваю, совсем как дождевая вода и женское сердце». Кудесник моря учит детей, как выкладывать камни, его кожа похожа на растрескавшуюся глину, спина выгнута, как холм: «На свете, дети, следует доверять только Кабáну, морю и земле».

На юго-востоке от острова расположена лагуна, окруженная атоллоподобным рифом. Это удобное место, где островитяне ловят рыбу маленькими сетями и собирают ракушки.

На северо-востоке, в «десяти кокосовых орехах» от острова (то есть на удалении десяти бросков кокосовыми орехами) есть коралловый риф. При отливе он весь показывается из-под воды, и туда слетаются морские птицы. Из веток одного дерева островитяне делают приспособление для ловли птиц, называемое кувана. С виду кувана кажется обычной заостренной палкой, но на тупом конце островитяне проделывают отверстие, через которое продевают веревочку, свитую из дудника. Ваювайцы берут кувану и на лодке-однодеревке подплывают к коралловому рифу, а потом по течению делают круги вокруг него. Они специально не смотрят на птиц, про себя молятся Кабáну, а когда лодка приближается к птицам, то одним резким движением бросают кувану. Веревочка, с благословения Кабáна, захватывает птицу за шею, и остается только повернуть руку, чтобы острым концом куваны умертвить птицу, после чего из куваны льется кровь, будто ранена была не птица, а палка. Альбатросы, олуша, фрегаты, буревестники, чайки размножаются, сопротивляясь куване, весенней порой вьют гнезда на острове и откладывают яйца. Так что в это время люди ваюваю каждый день едят яйца, при этом на лицах у них жестокие, но довольные улыбки.

Как бывает на всех островах, на Ваю-Ваю часто ощущается нехватка пресной воды, хотя есть дождевая вода и озеро в центре острова. А так как птица и рыба, в основном употребляемые в пищу, содержат много соли, островитяне выглядят и смуглыми, и худыми, нередко страдают от запоров. Ваювайцы испражняются ранним утром, сидя спиной к морю у выкопанной рядом с домом выгребной ямы, и у многих от чрезмерных усилий на глазах выступают слезы.

Остров совсем не большой, если судить по тому, что обойти его вокруг можно, отправившись после завтрака и вернувшись чуть позднее обеденного времени. И именно потому, что остров невелик, островитяне привыкли оценивать текущий момент приблизительно, говоря «лицом к морю» или «спиной к морю», ориентируясь при этом на гору-коротышку в самом центре острова. Они разговаривают лицом к морю, принимают пищу спиной к морю, приносят жертвы лицом к морю, занимаются любовью спиной к морю, чтобы не разгневать Кабáна.

На острове Ваю-Ваю нет вождей, есть только «старцы», и самого мудрого из них они называют «подобный-морю-старец». Жилище, в котором живет «подобный-морю-старец», входом обращено к воде, и напоминает перевернутую лодку, с обеих сторон украшенную раковинами и резьбой, по бокам обклеенную рыбьей кожей, а перед входом островитяне строят для хозяина жилища стену из подводных камней, преграждая путь ветру.

Островитяне не могут найти «места, где не было бы слышно моря», не могут сказать фразу, в которой не упоминалось бы море. Когда по утрам они встречают друг друга, то говорят: «Сегодня выходишь в море?» Днем спрашивают: «Не хочешь ли выйти в море попытать счастья?» И даже если сегодня слишком большие волны, чтобы выйти в море, вечером при встрече обращаются к другому с такими словами: «Чуть погодя послушаю твою историю о море».

Каждый день островитяне отправляются в море на лов рыбы, и если кто увидит, то с берега громко кричит: «Не дай монá забрать у тебя имя!» Монá значит «волна». Обычно при встрече приветствуют друг друга так: «Какая сегодня погода на море?» И даже если на море сильно штормит, другой человек обязательно отвечает: «Очень ясная». Язык ваювайцев по своей интонации напоминает крики морских птиц, резкие и звонкие; он сродни трепетанию крыльев, дрожанию перьев в их складках, а каждая фраза завершается конечным звуком, как будто птица разбивает волну, опускаясь на воду.

Иногда ваювайцам не хватает пропитания, иногда из-за плохой погоды они не могут выйти в море, иногда между двумя племенами возникает конфликт, но что бы ни случилось, каждый островитянин способен замечательно рассказывать всевозможные истории о море. О море говорят во время еды, говорят во время встречи, говорят во время ритуальных обрядов, говорят во время любовных игр, говорят даже во сне. Хотя и не делалось каких-либо полноценных записей, но через много лет, быть может, антропологи узнают, что остров Ваю-Ваю – место, где собрано больше всего историй о море. У каждого островитянина излюбленной присказкой стали слова: «Я тебе расскажу одну историю про море…» Островитяне никогда не спрашивают другого человека о возрасте; они рослые как деревья; подобно цветам, выпячивают свои гениталии; как устрицы, настойчиво следят за течением времени; точно черепахи, умирают с улыбкой на устах.

Если на острове Ваю-Ваю рождается мальчик, отец выбирает для него дерево, и каждый раз, когда луна умирает и рождается вновь, делает одну зарубку. После ста зарубок мальчик должен соорудить свою талаваку. Несколько лет назад единственный антрополог, живший некоторое время на острове, англичанин Тедди, сделал запись о том, что талавака – это лодка-однодеревка. На самом деле это не так, скорее это камышовая лодка. Ведь остров не такой большой, на нем мало достаточно толстых деревьев, чтобы можно было изготовить лодку-однодеревку. Получается, что эта запись Тедди – не более чем анекдот в истории антропологии, однако это совсем не бессмысленный анекдот, так как любой человек, увидевший талаваку, решил бы, что эта лодка выдолблена из дерева. Ваювайцы сначала собирают кору деревьев, лианы и три-четыре вида камыша для того, чтобы сделать каркас, а потом смешивают растительные волокна с водой, растирают их до получения волокнистой массы, заливают ею каркас, повторяют так три раза; после этого оставшиеся щели замазывают торфянистым грунтом, который берут в низинах, а снаружи обмазывают лодку древесным соком, делая ее водостойкой. Выглядит талавака такой же прочной и совершенной, как если бы была выдолблена из ствола одного большого дерева.

Сидящий сейчас на берегу юноша – обладатель самой красивой и прочной талаваки на всем Ваю-Ваю. В его внешности соединились самые характерные для людей ваюваю черты: плоский нос, глубоко посаженные глаза, кожа цвета солнца, тоскливый изгиб спины, стрелоподобные руки и ноги.

– Ателей, не сиди там, морской дьявол тебя увидит! – закричал юноше проходящий мимо старик.

Раньше Ателей, как и остальные ваювайцы, считал, что мир – это остров, дрейфующий в море, точно пустая раковина.

Строить талаваки Ателея научил отец, и соплеменники расхваливали юношу за то, что он научился мастерить талаваки лучше всех своих ровесников, даже лучше старшего брата Наледы. Несмотря на юный возраст, Ателей, когда нырял, мог за один раз поймать три золотых макрели, и телосложением более всего годился для того, чтобы стать рыбой. Все девушки на острове были тайно влюблены в Ателея, и каждая мечтала о том, как он однажды остановит ее и понесет в густые заросли травы, а после третьего полнолуния, когда станет понятно, что она ждет ребенка, она тайком скажет об этом Ателею, вернется домой и, как ни в чем не бывало, будет дожидаться, когда он, неся нож из китовой кости, придет свататься. Возможно, первая красавица на острове, девушка по имени Расула тоже об этом мечтала.

«У Ателея судьба младшего сына, а младший сын, даже если умеет хорошо нырять, то не пригодится, ведь младшие сыновья нужны богу моря, а не острову», – так часто говорила мать Ателея разным людям. Те понимающе кивали, поскольку нет ничего более горестного для ваюваю, чем вырастить незаурядного младшего сына. Мать Ателея говорила об этом утром, говорила об этом вечером, ее толстые губы подрагивали, как будто своими долгими разговорами она могла помочь ему избежать судьбы младшего сына.

За исключением тех случаев, когда старший сын погибает в молодом возрасте, младшие сыновья на острове Ваю-Ваю почти никогда не женятся и не становятся «подобными-морю-старцами». Всё потому, что с наступлением сто восьмидесятого полнолуния после своего рождения на младших сыновей возлагается миссия отправиться в плавание, из которого не возвращаются. С собой позволено взять запасы воды только на десять дней, поворачивать назад строго запрещено. Оттого на острове Ваю-Ваю существует поговорка, которая звучит так: «Видно будет, когда вернется ваш младший сын». Значение ее простое: чему не бывать, тому не бывать!

Ресницы Ателея мерцают, все тело обсохло от морской воды и блестит кристалликами соли, будто Ателей – сын морского бога. Уже завтра он должен будет выйти в открытое море на талаваке, а пока он забрался на самую высокую скалу и глядит вдаль, как одна за другой набегает волна, неся с собой белые складки, как летают у берега водяные птицы. Ему вспоминается легкая, точно тень парящей птицы, Расула, и кажется, что уже миллионы лет волны бьются о собственное сердце и вот-вот разобьют его на кусочки.

Когда стемнело, девушки, страстно желавшие Ателея, спрятались в засаде согласно обычаю. Как только он оказывался рядом с зарослями травы, ему тотчас же преграждали путь. Он всё время надеялся, что из травы к нему выйдет Расула, но она так и не появлялась. Ателей снова и снова занимался любовью с разными девушками в разных зарослях. Это было то, что он мог оставить острову напоследок. Если встречаешь девушку, которая влечет тебя в заросли травы, то ты должен заниматься с ней любовью, таковы законы ваювайцев, таковы нравы ваювайцев, к тому же это последняя возможность, чтобы оставить на Ваю-Ваю своих потомков. И лишь в ночь перед тем, как младший сын выйдет в море и навсегда покинет остров, девушки могут сами устроить засаду своему возлюбленному. Ради того, чтобы приблизиться к зарослям травы у дома Расулы, Ателей продолжал изо всех сил заниматься любовью, и делал это не из плотского удовольствия, – он хотел до рассвета оказаться рядом с жилищем Расулы, ведь у него было предчувствие, что он встретит ее. Все другие девушки чувствовали, что хотя Ателей входил в них, но спешил покинуть их тело, и печально спрашивали:

– Ателей, почему ты меня не любишь?

– Ты же знаешь, человеческим чувствам не совладать с морем.

Только когда небо посветлело так, что цветом стало походить на рыбий пузырь, Ателей добрался до жилища Расулы, и протянутые из зарослей травы руки увлекли его к себе. Ателей дрожал, точно забившаяся в скалы и прячущаяся от молнии морская птица, у него почти не было эрекции, – не из-за усталости, а потому, что, взглянув в глаза Расуле, он почувствовал, точно его сердце ужалила медуза.

– Ателей, почему ты меня не любишь?

– С чего ты взяла? Человеческим чувствам не совладать с морем.

Они долго-долго обнимались, и Ателей с закрытыми глазами видел, будто бы парил в воздухе и свысока смотрел на бескрайнее море. Постепенно его тело проснулось, он попробовал забыть о том, что скоро надо выходить в море, он хотел только, пока твердый, почувствовать внутреннюю теплоту тела Расулы. Как только рассветет, люди всем селением придут на берег бухты проводить его. А этой ночью, кроме Кудесника моря и Кудесника земли, никто из островитян и не догадывается, что души всех покинувших прежде остров младших сыновей возвратились. Они будут сопровождать Ателея, чья блестящая кожа делает его похожим на сына морского бога, когда он будет вести сделанную своими руками талаваку, взяв с собой подаренную Расулой «говорящую флейту», в плавании к общей судьбе всех младших сыновей.

Глава 3 Ночь Алисы

Проснувшись утром, Алиса решила, что покончит с собой.

Вообще-то она уже приготовила всё, что для этого нужно. Может, и не стоит так говорить, но саму Алису уже ничего не держало, и больше не было никаких вещей, которые надо было кому-то отдавать. Остался только человек, ищущий смерти, только и всего. Просто ищущий смерти человек, без какого-либо имущества, стоящего упоминания.

Но Алиса – человек упрямый, она чувствует себя в ответе за всех тех, о ком заботится. И на свете еще остаются вещи и люди, которых она принимает близко к сердцу: Тото и возлагающие на нее свои надежды студенты. Раньше она ясно представляла, что необходимо ей в будущем, но теперь ни в чем не осталось никакой ясности.

Сначала Алиса подала заявление об увольнении, отнесла в отдел кадров своё служебное удостоверение, и наконец-то глубоко, с облегчением вздохнула. Это был не обычный вздох, скорее вздох человека, натерпевшегося страданий в прошлой жизни и в конце концов дождавшегося перерождения, получившего шанс начать жизнь сначала. В молодости Алиса хотела стать писательницей и пошла в магистратуру на литературоведение, потом успешно получила место преподавателя. Ее слабая и чувствительная натура вполне соответствовала стереотипам о литературе, бытующим в консервативном тайваньском обществе. Многие завидовали ей, ведь она выбрала самый стабильный путь, занявшись изучением литературы. Лишь одна Алиса знала, что все эти годы ей не то что стать хорошей писательницей, но даже и подышать воздухом литературы не удавалось. Обязанности на факультете и научная работа отнимали так много времени, что у нее не хватало времени писать. Каждый день она возвращалась из своего рабочего кабинета домой уже на рассвете.

Она раздарила все книги и вещи, которые были у нее в кабинете, студентам. Стараясь не давать волю эмоциям, она встречалась за обедом или ужином с каждым из студентов, у кого была научным руководителем, говоря им слова прощания и напутствия. Сидя в университетском ресторане, где готовят отвратительную стряпню, смотрела в глаза каждого из них.

«Как они молоды!» – думала она.

Эти дети еще воображают, что жизнь изменится и за дверью их ждет какое-то волшебное место, но, по сути дела, внутри ничего нет, только пустота, всего лишь заваленный всяким хламом подвал. Она изо всех сил старается, чтобы ее взгляд излучал хотя бы чуточку тепла, чтобы они думали, что она слушает их, проявляет к ним неподдельный интерес. С точки зрения Алисы, сейчас просто воздух то входит, то выходит из бренного тела, а все слова как камни, которые бросают в пустой дом без единого окна. Иногда промелькнет какая-нибудь мысль, в основном воспоминания, связанные с Тото, или один из возможных способов покончить с собой.

Размышления об этом кажутся ей излишними, ведь прямо перед домом океан, разве не так?

С коллегами Алиса не прощалась. Она все время боялась, что в болтовне с ними полезет наружу вся та мрачная мизантропия, что пустила корни внутри нее. Ведя машину через города и поселки, она вдруг заметила, что пейзаж практически не изменился за десять с лишним лет, когда она впервые оказалась здесь. Единственное различие заключалось в том, что теперь эти долины и поселки уже потеряли для нее ту, прежнюю привлекательность. Массивные кроны деревьев, внезапно сгустившиеся тучи, гофрированные крыши домов, пошлые вывески с трескучими фразами, на одном участке дороги вот-вот покажется совсем пересохшее русло реки… Все те вещи, которые сначала казались такими приветливыми, теперь захирели, стали фальшивыми, потеряли всякую связь с собственным «я». Она вспоминает свой первый год на востоке Тайваня, тогда заросли кустарника и другая растительность по обеим сторонам дороги росли совсем близко к людям, пейзаж не таился, и звери были не слишком пугливы, а теперь вот дорога отодвинула горы и море куда подальше.

Алиса думала о том, что эти места изначально принадлежали коренным жителям, потом японцам, потом китайцам, туристам, а сейчас принадлежат неизвестно кому, может быть, тем, кто покупает землю, чтобы построить домик в деревне, избирает разжиревшего до мозга костей главу уезда, и в конце концов добивается открытия нового шоссе? После строительства шоссе берега моря и склоны гор заполонили всевозможные экзотические постройки, причем ни одно здание не выглядит настоящим, прямо какой-то шуточный парк культуры народов мира. Но эти богатые владельцы обычно появляются только по праздникам, оставляя всюду брошенную невозделанную землю да пустующие дома. Некоторые местные интеллектуалы все время с охотой разглагольствуют о том, что уезд Х. – Чистая Земля[2] Тайваня. Когда она слышит эти дешевые клише о чувстве принадлежности к земле, то про себя всегда думает об архитектуре и инфраструктуре города и уезда Х. За исключением нескольких выставленных напоказ хижин коренных народов и зданий, возведенных во времена японского правления[3], большинство ландшафтов, созданных руками человека, кажется, были придуманы нарочно, чтобы пейзаж испортить.

Как-то раз на конференции во время обеденного перерыва коллега профессор Ван пустился в рассуждения, мол, «земля в уезде Х. ластится к человеку», и прочая фальшь в таком роде. Алиса не выдержала и сказала:

– А тебе не кажется, что тут полным-полно всяких поддельных сельских домов, поддельных гестхаусов, даже в садах этих сельских домов деревья какие-то ненастоящие, разве ты не видишь? Эти дома, тоже мне, ластятся к фальшивым людям, которые без ума от всего этого, ну а дальше что?

Профессор Ван тут же замялся, вдруг забыл, что с младшей коллегой надо держать позу опытного профессора. Его глаза-щелки, седая грива и лоснящееся лицо делали его более похожим на бизнесмена. По правде говоря, иногда Алиса действительно не могла понять, в чем разница. После долгой паузы он наконец-то пришел в себя:

– Предположим, ты права, а как должно быть по-настоящему?

Как должно быть по-настоящему? Алиса вела машину, ломая голову над этим вопросом.

Был апрель, отовсюду веяло сыростью и томностью, было похоже на запах плотской любви. Алиса смотрела направо, на высокие горы, ставшие настоящим символом острова – Центральный горный хребет. До сих пор она иногда, нет… Каждый день она вспоминает, как Тото в машине высовывался из люка и глядел на горы… На нем была камуфляжная кепка, вылитый маленький солдат. В памяти он иногда в ветровке, иногда без, иногда машет рукой, иногда не машет. Она представляет, что тогда он ногами даже продавил кресло. Это последний образ Тото и Якобсена у нее в памяти.

Когда Алиса потеряла связь с мужем и сыном, Дахý был первым, кому она позвонила и попросила помочь. Он много раз ходил вместе с Якобсеном в горы, а еще состоял в местной бригаде спасателей и прекрасно знал окрестные горы.

– Это всё из-за Якобсена, это всё из-за Якобсена! – взволнованно твердила она Дахý.

– Спокойно! Если они еще в горах, я их найду, – успокаивал он ее.

Том Якобсен приехал на Тайвань из Дании, где нету ни одной приличной горы, одни холмистые равнины, вот он почти сразу и помешался на походах в горы. После того, как походил вместе с Дахý по особенным маршрутам, он отправился за границу участвовать в тренировках для альпинистов по подъему на семитысячники и выше, потом даже на Тайвань стал редко приезжать. Алиса понимала, что стареет день за днем, и у нее почти не оставалось сил на случай, если однажды Якобсен больше не вернется. Тем более что даже когда он был рядом, то все время косился в сторону, куда-то вдаль.

Может быть, поэтому Алиса последнее время сначала вспоминала о Тото, затем о Дахý, и только потом о Якобсене. Нет, она и не слишком-то вспоминала о Якобсене. Он не в меру самонадеянно считал себя знатоком гор, забывая о том, что в своей стране никаких гор сроду не было. Как он, вообще, мог так сделать? Как он мог взять в горы сына и не вернуться с ним обратно? А еще она часто представляла, что было бы, если бы в тот день Якобсен заболел, забыл зарядить аккумулятор в машине, если бы он просто проспал… Всё было бы по-другому.

– Не волнуйся, всего-то едем за насекомыми. Понятное дело, я не буду ходить с ним туда, где опасно, – так Якобсен успокаивал Алису, правда, она уловила нетерпеливость в его словах. – К тому же все хорошо знают дорогу.

Многим не верилось, что Тото в свои десять лет уже стал настоящим профессиональным скалолазом и совершал восхождения, при этом о горах он знал даже больше, чем какой-нибудь выпускник профильного вуза. Тото был с горами «на ты», был их частью, тем более она, насколько могла, не мешала Тото делать то, что ему по-настоящему нравилось. Наверное, как говорит Дахý, у судьбы свои резоны, и судьба сама выбирает момент, точно стрела находит горного кабана.

Дахý был близким другом Алисы и Якобсена, водителем такси и членом бригады спасателей, скульптором-любителем, лесником и волонтером разных неправительственных организаций, работающих на восточном побережье. Как все бунун[4], Дахý был коренастый, зато глаза у него были более чем очаровательные. Когда с ним разговариваешь, ни в коем случае нельзя смотреть ему прямо в глаза, а то начинает казаться, что он в тебя влюблен или, чего доброго, сама в него влюбилась.

Несколько лет назад от него ушла жена, оставив дочь Умáв и записку, в которой ничего толком не объясняла, только перечисляла, сколько забрала денег, какие взяла вещи, и нарочно приписала покрупнее: «ЭТО ВСЕ МОЕ ПО ПРАВУ». Умáв была одним из пунктов в списке имущества, причитающегося Дахý, точно передаваемое из рук в руки домашнее животное. Одно время Дахý из лучших побуждений просил Умáв пожить несколько дней у Алисы, но понял, что ей это никак не помогает от хандры, наоборот, двойная хандра Алисы и Умáв тянет их куда-то еще глубже. Пока в какой-то момент Алиса не заметила, что сама за целый день не сказала Умáв ни слова, а та уставилась в одну точку, глядя куда-то в сторону моря, и без конца то скрепляет прядь волос на лбу заколкой, то распускает челку, потом опять скрепляет, но все тщетно, как будто никак не может найти подходящее место для заколки. В общем, Алиса попросила Дахý больше не привозить к ней дочку. А после того как поисковую операцию приостановили, она перестала отвечать на регулярные звонки Дахý, пытавшегося как-то ее утешить.

Алиса твердо решила жить так, как будто отгородилась от мира стеной, и ее единственным желанием стало погрузиться в сон. Хотя во сне глаза и закрыты, но бывает, что видишь даже больше. Сначала она «старательно» медитировала перед сном, чтобы ей приснился Тото, а потом изо всех сил пыталась запретить себе его видеть. И Алиса заметила: когда она не видела Тото во сне, ее боль становилась еще более невыносимой, чем в те дни, когда он снился ей, но, проснувшись, она не находила его рядом. Иногда, проснувшись среди ночи, Алиса с фонариком в руках пробиралась в комнату Тото, по старой привычке, чтобы проверить, безмятежно ли, ровно ли дышит он, спящий где-нибудь не на кровати. Память – все равно что мощный боксер, бьющий с налету так, что не увернешься. Иногда Алисе хотелось бы, чтобы у нее вспыхнуло либидо, ведь всякий, кто когда-то был молодым, знает, что оно помогает лучше всякого антидепрессанта. Либидо лишает воспоминания силы, всё внимание концентрируется только на здесь и сейчас. Но к Якобсену, который ей снится, она больше не испытывает никакого влечения. Он всегда в правой руке держит ледоруб, его левая рука срослась с отвесной скалой, и он изо всех сил колотит ледорубом по своей левой, не говоря при этом ни слова. Всякий раз стараясь удержать образы, открывшиеся ей во сне, она звонит в полицию, чтобы узнать, нет ли новостей о Тото. «Нет, профессор, если что-то будет, мы сами с вами свяжемся». Ей кажется, что прежнее горячее сочувствие сотрудников полиции теперь сменилось на полное отсутствие какого-либо сочувствия. Отвечать ей по телефону – для них это всего лишь текучка, и за спокойной интонацией порой скрывается отвращение. «Опять эта тетка звонит, надоела до смерти!» Положив трубку, они так говорят коллегам, думала Алиса.

В этом апреле дождь лил не переставая, вдобавок установилась еще и аномальная жара. По вечерам под светом фонарей повсюду валялись жуки – золотистые бронзовки. Оглушенные столкновением, они не могли перевернуться. А прямо сейчас один жук попал за лобовое стекло в западню, и всю дорогу Алиса слышит его «тук-тук-тук» по стеклу. Она и так уже открыла все окна, а он никак не может найти выход. Долбится и долбится, блестят густо-синие надкрылья.

За эти месяцы Алиса поняла, как сильно зависела от Тото: это благодаря ему она помнила, что каждое утро надо завтракать, вовремя ложиться спать, учиться готовить. Алиса научилась быть осмотрительной, потому что если сама в безопасности, то и ребенок в безопасности. Выходя на улицу, приходилось волноваться из-за этих чертовых пьяных водителей, ведь они могут прямо на пешеходном переходе разнести на кусочки теплое мальчишеское лицо. Еще она должна была беспокоиться о других детях в школе, даже об учителях, потому что очень часто бывает, что самые близкие к ребенку люди оказываются способны на невообразимую жестокость. Алисе вспомнилось, как в детстве она вместе с одноклассницами изо дня в день третировала девочку, вечно носившую нестиранную одежду. Насмехались, издевались над ней, мазали ее и без того грязную одежду соевым соусом от свиных ребрышек из домашних обедов, будто хотели на этом фоне подчеркнуть чистоту собственной одежды.

Когда машина проезжала по мосту, пару лет назад смытому наводнением и перестроенному километра на три ближе к горам, раздался гудок клаксона, и Алиса сразу же перенесла все внимание на дорогу.

Спустя несколько минут Алиса вырулила к некогда самому знаменитому району побережья в уезде Х. Много лет назад большая корпорация выскоблила часть горы, заменив ее парком развлечений, и при поддержке замешанного в разных коррупционных делах главы уезда продолжила рыть землю на соседних склонах. Однако больше девяти лет назад случилось мощное землетрясение, и практически все здания сместились так, что их больше нельзя было использовать. Компания-застройщик объявила о банкротстве, чтобы избежать выплаты компенсаций, к тому же за последние несколько лет уровень моря стал повышаться, линия побережья продвинулась вглубь территории. Вдали виднелись еще не взятые под снос колесо обозрения и опоры канатной дороги, покинутые и беспомощные. На соседних прибрежных валунах (должно быть, когда-то бывших частью одной горы) расселись рыбаки, закинувшие удочки. Кораблик пришвартовался к одной из бывших опор канатной дороги. Алиса продолжала движение по Новому приморскому шоссе, построенному повыше. Вдалеке она заметила свой неповторимый дом на берегу моря. Солнечные лучи просвечивали сквозь ниточки дождя, освещая землю, и хотя дождь еще накрапывал, но за последнее время и это, считай, была уже на редкость хорошая погода.

Дом стоял прямо на берегу моря. Только вот непонятно, с каких пор море подошло так близко.

Алиса отворила уже потерявшую всякий смысл входную дверь и окинула взглядом все то немногое, что у нее оставалось. Диван, настенный рисунок, над которым они с Якобсеном работали вместе, люстра от Микеле де Лукки[5], когда-то живой, но уже засохший бонсай… Все вещи в доме они с Якобсеном выбирали вместе. А вот вмятинки на подушке, полотенце для лица в ванной, детские книжки на полке еще несут на себе тень Тото. И в этот момент, осматривая дом, Алиса заметила еще не убранный аквариум. В случае собственной смерти у рыб будет жалкий конец: в полном недоумении, совсем не способные сопротивляться, они так и будут беззвучно дожидаться там смертного часа. Она села на диван, и тут вспомнила о студенте по имени Микки, которому нравились аквариумные рыбки. Может быть, он захочет забрать их. Как только эта мысль пришла ей в голову, Алиса вдруг поняла, что у нее уже нет мобильника, а телефонный провод она перерезала. После долгих раздумий она решила съездить в университет, чтобы передать Микки водоросли и рыбок. Конечно, если ему нужно будет оборудование, пусть он просто все забирает себе. Алиса села в машину, и хорошо еще, что, судя по приборной панели, заряда оставалось километров на тридцать.

Алиса позвонила с кафедры Микки. Он быстро появился вместе с подругой. Они загрузились в Алисину машину. У Микки было спортивное телосложение, но смиренный и обиженный взгляд. У нее сложилось впечатление, что Микки относится к тому классическому типу студентов, которые страстно любят литературу, но обделены талантом к этому делу. Микки представил свою девушку, ее звали Сяо Цзе. Глаза озорные, средних размеров фигура вся увешана украшениями, кожа необыкновенно белая. У нее был приятный смех, но внешность ничем не отличалась от любой молодой девушки на улице. На ней были очень тугие черные джинсы. Сяо Цзе упомянула, что была на двух ее занятиях, но, каким-то странным образом, она почти не помнила, но в то же время как будто помнила эту девушку. В машине все молчали, Сяо Цзе и Микки притворялись, что разглядывают пейзажи за окном, стараясь избежать разговора с Алисой.

Все трое, не говоря ни слова, пересекли сад позади дома, и когда Алиса открыла дверь, Микки издал возглас восхищения. Он шагнул к аквариуму и склонился перед ним, положив голову на руки, с вопросом:

– Это лучеперый лопатоносик?

– Ага. – Много лет назад приятель Дахý с успехом занимался аквакультурой, разводил их для восстановления популяции, и несколько штук, не отпущенных на волю, оставил Тото.

– Ух ты, в реках таких уже не увидишь! Можно мне заглянуть в этот шкафчик?

– Ага.

Микки открыл шкафчик под аквариумом и пришел в полный восторг, восклицая:

– Ого! Этот аквариум даже с системой охлаждения и регулятором щелочнокислотного баланса!

– Можешь всё забирать. – Алиса не терпит без конца восклицающих мужчин.

Микки, казалось, не мог поверить в происходящее, еще раз всё уточнил и затем набрал по мобильному однокашникам. Через некоторое время приехали трое ребят на внедорожнике, всей гурьбой засуетились и погрузили оборудование в машину. Алиса увидела, что Сяо Цзе молча рассматривает висевшие на стенах цифровые фоторамки и читает названия книг на полках.

– Можешь взять себе книгу, какая понравится.

– Правда, можно?

– Возьми сразу несколько, не стесняйся. – Алиса обратила внимание, что в конце концов Сяо Цзе взяла только сборник рассказов Исака Динесена[6], издание на датском языке. Алиса наклонила голову набок и поинтересовалась:

– Ты знаешь датский?

– Да нет, просто на память, датский ведь так необычно выглядит.

Перед тем, как вся компания села в машину, Сяо Цзе подошла к Алисе, произнесла:

– Скажите, а вы еще будете приезжать в университет?

– Наверное, нет.

– А, значит, статью можно потом вам отправить? Если нет, то ничего страшного.

Алиса кивнула, затем покачала головой. Она вспомнила эту девушку, но вспомнила безо всяких эмоций.

Микки и Сяо Цзе уехали домой. Алиса бессознательно пошла в комнату Тото и легла на кровать, запах которой был так хорошо знаком ей прежде. Теперь не нужно беспокоиться, что рыбы погибнут, можно подумать о том, как умереть самой. Но если сравнивать, то ее почти не занимает, как она сама умрет. Алиса подняла голову вверх. Она стала смотреть на потолок с картой горных маршрутов, по которым раньше Якобсен ходил с Тото. Это отец с сыном вместе нарисовали. Пока она готовила что-нибудь на кухне, они часто придумывали всякие секретные операции. Горные походы были занятием отца и сына. Как Якобсен ее ни уговаривал, но за столько лет Алиса ни в какую не соглашалась отправляться с ними в горы, так же как не хотела она и переходить в христианскую веру. «Может же каждый человек отказываться от некоторых вещей». Алиса так думала.

Алиса навсегда запомнила свой первый поход в горы. Вообще-то, говорить, что это были горы, не совсем точно. Это было всего-навсего место под названием «Храм императора» недалеко от Шидина[7]. В то время в университетах стало модно устраивать общие дружеские встречи, и однокурсники заставили Алису участвовать. Вообще-то у Алисы со спортом всегда было не очень. Первую половину пути она осилила, а вот после маленького храма приходилось лезть по веревке, карабкаться по деревьям, и в довершение всего нужно было идти по открытому горному выступу, где по обе стороны не за что было взяться. Алиса в то время стеснялась сказать, что не пойдет дальше, несколько минут с трудом продвигалась вперед, а потом ее охватил панический страх. Она не визжала и не звала на помощь ребят, как делали другие девчонки, а молча плакала. Зачем надо было идти в такое место? Она не приняла помощи от парня с интеллигентной внешностью, но пустоголового (в этом она убедилась, когда ехала с ним на мотоцикле), когда он протянул ей руку. Полусогнувшись, держась руками за колени, она повернула обратно и в одиночку вернулась. После того случая она больше никогда не ходила в горы.

На картах на потолке были нарисованы всякие разноцветные флажки, красные и синие линии маршрутов расходятся вдоль и поперек, при этом непонятно, что именно они обозначают, какие невиданные ею пейзажи? Бог знает, сколько времени они потратили на это, с какой причудливой идеи это началось. Ее взгляд следует по линиям маршрутов. Хотя она больше не ходила в горы, но часто вместе с Тото они смотрели на эту карту и планировали маршрут нового похода, словно играя в какую-то игру… Она хорошо знает эти карты, но почему-то ей всегда казалось, что эти маршруты нарисованы не совсем правильно. Правда, что именно в них неправильно, этого она навскидку сказать не могла. Алиса просто лежала на кровати и смотрела на карты, и скоро почувствовала, как у нее запестрело в глазах. Снаружи понемногу темнело, линии маршрутов на потолке медленно исчезали. Алиса вспоминала, как Тото сидел на высоком стуле или забирался Якобсену на плечи и рисовал карту, и наконец, потеряв чувство времени в его потоке, она погрузилась в глубокий сон.

Неизвестно, долго ли она спала, как вдруг ночью случилось довольно сильное землетрясение. Трясло так, что в каждом пробудились бы детские воспоминания. Когда землетрясение началось, Алиса еще по-настоящему не проснулась, ведь она уже долго жила в уезде Х., где землетрясения бывают слишком часто, и на ее памяти бывали и пострашнее этого. Но спустя минуту тряска продолжалась, даже серьезно усилилась, вынудив тело Алисы тотчас же рефлекторно встать с кровати и инстинктивно искать укрытия или выбежать из дома наружу. Но в следующий момент она даже улыбнулась этой мысли. С какой стати готовому к самоубийству человеку волноваться о том, что он умрет такой смертью? Алиса снова легла на кровать, и будто бы услышала доносящееся неизвестно откуда тяжелое, чудовищной силы громыхание, похожее на то, как если бы гора начала двигаться.

Это воскресило в ее памяти большое землетрясение, пережитое в детстве. В том землетрясении не погиб никто из ее родных, но оно разрушило школу, в которой она училась, и унесло жизни бывшей к ней очень доброй учительницы естествознания Линь Ли-цзюань, а еще сидевшего за соседней партой и часто угощавшего ее всякими лакомствами одноклассника в очках для дальнозорких, всегда казавшихся чересчур большими для него. За день до этого, когда класс шел после занятий, и они вместе с ним шли в одной паре, он подарил ей пять шелкопрядиков. Через пять дней после землетрясения шелкопрядики, оставляя после себя реденький черный помет, погибли, наверное, из-за того что съели немытые тутовые листья. Тельца шелкопрядиков все ссохлись и сморщились. Вот два самых трогательных эпизода из тех, что она помнит. Землетрясению не надо отбирать твою жизнь, чтобы ты почувствовал ужас. Ему достаточно забрать наиболее близкие тебе вещи, или сделать так, чтобы они ссохлись и сморщились.

Чудовищный грохот продолжался несколько минут, затем все опять стихло. Из-за страшной усталости Алиса снова погрузилась в глубокий сон. Когда она проснулась, еще до рассвета, шум волн настойчиво повторялся всё в том же ритме. Она встала, выглянула в окно и обнаружила, что как будто стоит на одиноком острове посреди моря, а набегающие издалека волны приносят с собой несметное количество мелкой пены, и невероятно упрямо, волна за волной, идут на сушу.