Человек-университет

Бой с попами

Начался этот бой, в сущности, по пустяковому поводу. Михаил Васильевич написал и пустил по рукам без подписи шутливый «Гимн бороде», в котором жестоко высмеял духовенство. Правда, он уже давно объявил себя ярым врагом поповства, требуя ограждения светской науки от посягательств на нее со стороны церкви. Но это его произведение особенно обозлило духовенство.

Через некоторое время в двери к Ломоносову постучались два знатных монаха.

— Мир дому сему!

Явление необычное. С попами хозяин дома мало водился да и грешков против них немало за собою чуял. Однако виду не подал.

— Христина, угости пивком, — попросил жену и усадил гостей за стол.

Завели разговор о высоких материях.

— Как полагаешь в велемудрой учености своей, батюшко Михайло Васильевич, — спросил как бы между прочим монах и помаслил глазками собеседника, — существуют ли какие другие миры животные, окромя нашего земного?

Хозяин насторожился, но ответил твердо:

— Полагаю, что есть такие и на других планетах.

— А не противно ли сие учению церкви? — елеем пролился в уши профессора сладкий голос.

— На этот счет собственное мнение имею.

— Та-ак. Ты только не гневайся, батюшко. Я из любознательства. Объясни, нам неукам, справедливо ли про тебя сказывают, будто по своей науке считаешь землю древлее происхождением, нежели то указано по церковным книгам?

— Да, считаю.

— Неужто верно и то, что велишь в монахи постригаться не раньше пятидесяти годов и, тьфу, мерзко вымолвить, требуешь для православных, буде то понадобится, четвертого брака, а по нужде и пятого?

— И то верно. Наука так требует.

Михаил Васильевич большую силу употреблял, чтобы сидеть спокойно на месте.

— Ах, грех-то какой! — сокрушенно сказал монах и обернулся к другому, и оба они с печальной укоризной качнули главами.

— И последнее, — грустно посмотрел монах в лицо ученого, которое уже начинало нервно подергиваться, — не восстаешь ли ты противу крещения младенцев о зимнюю пору?

— Восстаю, — сквозь зубы, все еще сдерживаясь, выдавил Михаил Васильевич.

Снова монах кинул взгляд на другого, и тот поощрительно мигнул ему.

— А не ведомо ли тебе сие похабство, батюшко? — Поп вынул из обшлага рясы и поднес к глазам профессора «Гимн бороде».

Михаил Васильевич порывисто вскочил и грозно крикнул, как вызов к бою:

— Мое!

Между ними был стол. И тотчас же заплясали вдоль него два яростных монашьих тела, четыре руки со скрюченными пальцами неистово потрясали над ним, лютой злобой горели четыре глаза, и два исступленных рта изрыгали совсем не елейные слова:

— Ярыга! Пес! Пашквилянт! Да мы матушке-царице!.. Плетьми тя запорем! Под виселицей твои богомерзкие сочинения сожгем!..

Михаил Васильевич сначала опешил от такого бурного натиска. Потом лицо его порозовело, он вытянулся во весь свой богатырский рост, — даже хрустнуло где-то, — и схватив огромный шандал[3] стукнул им с размаху по столу.

— Вон! Чтоб духу вашего!..

В дверях мелькнули рясы.

Михаил Васильевич, отдышавшись, спросил у перепуганной жены добрую кружку пива и сел писать новое грозное против попов послание.

— Обманщик и грабитель спасения не сыщет, — грозно бормотал он, выводя строчки, — если бы даже он ел щепы, кирпич и мочалу, а не токмо что постную пищу, или же стоял бы на голове вместо земных поклонов…

Ломоносов сумел отстоять себя. Своим огромным и смелым умом он произвел такое впечатление на царицу Екатерину что она, желая прослыть покровительницей наукам, не отдала его на растерзание духовенству.