Человек видимый

Из офиса Виктории Вик

1711 Лаваца-стрит

Офис № 2

Остин, Техас 78701

vvic@vick.com

5 июля 2012

Кросби Бампусу

«Саймон и Шустер»

1230 авеню Америкас

11-й этаж

Нью-Йорк, 10020-1586

Мистер Бампус,

наконец-то отправляю вам свою рукопись. Признаться, я уже сомневалась, что когда-нибудь сделаю это, но вот – отважилась!

Странные чувства я испытываю, Кросби. Не знаю, как вы отнесетесь к моей работе, но у меня на душе одновременно и радостно и тревожно, и я готова принять любое ваше решение. Позвольте мне снова (в последний раз!) сказать, что мне очень приятен ваш неиссякаемый интерес к этому проекту, и выразить вам благодарность за постоянную поддержку, несмотря на опасения вашего издательства, коллег, вашего нового бойфренда (!) и всех ваших скептически настроенных знакомых. Если книга получится, это станет подтверждением вашей проницательности и докажет, что вы не напрасно так упорно отстаивали свою точку зрения.

Хотя мы с вами неоднократно затрагивали этот вопрос в разговорах по телефону, для успокоения своей совести скажу еще раз: я вовсе не писатель. У меня нет ни малейших амбиций на этот счет, и это единственная рукопись, которую я когда-либо передавала издателю. Считаю также необходимым подчеркнуть (поскольку, скорее всего, работа моя вызовет некоторое недоумение, во всяком случае, у вашего ассистента и у сотрудницы из отдела рекламы вашего издательства, с которой я разговаривала), что я и не психиатр, хотя меня наверняка примут за него, если эта рукопись когда-нибудь увидит свет. Я не изучала медицину и не имею права выписывать лекарства. Очень важно открыто заявить об этом, ибо мне не хотелось бы вводить читателя в заблуждение. Получив степень бакалавра по психологии в колледже Дэвидсон Северной Каролины, я приобрела степень магистра в области социальной помощи. Ученой степени по психологии у меня нет. Ровно 21 год я работала психотерапевтом и психоаналитиком, но пациентов у меня было немного (не больше двенадцати в неделю), и среди них не было личностей, представляющих интерес для широкой публики, за исключением того человека, которого я описываю в прилагаемой рукописи. Не сомневаюсь, что мои профессиональные качества подвергнутся резкому осуждению, но, если уж этого не избежать, хотелось бы, чтобы критика не была безосновательной.

Готова ли рукопись к изданию? Думаю, мы с вами, так же как и мой агент, так не считаем. Не знаю, как работает у вас служба проверки фактов, но вряд ли какая-либо служба примет на веру большую часть этого текста. Еще во время нашего первого разговора я сказала, что ничем не могу подтвердить изложенную мною историю. Все, чем я располагаю, – это магнитофонные записи разговоров (которые ничего не доказывают) и одна фотография, как кажется, пустого стула. А это означает, что с продажей книги неминуемо возникнут проблемы. Мне известно, что вы категорически против переделки работы в фантастическую повесть (мой агент уже объяснил мне, что подобная переделка повлекла бы за собой изменение условий договора и существенное увеличение суммы аванса), но лично я не вижу других вариантов. Разумеется, вы лучше меня посвящены в таинства издательского дела, а потому я полностью полагаюсь на ваше мнение. Возможно, когда вы прочтете мою черновую рукопись, нам придется пересмотреть наш договор.

Пять пояснений, касающихся рукописи.

1. После второго, июньского, телефонного разговора с адвокатом фирмы «Скрибнер» я решила вместо имени или инициалов моего пациента использовать псевдоним Игрек. Теперь я понимаю, почему использование вымышленного имени создает новые проблемы. Поначалу я обозначала действующее лицо буквами (В, затем К и потом М), но мой агент объяснил, что конкретные буквы могут вызвать недоразумения. Я по-прежнему готова выслушать вашу точку зрения на данную проблему, полагая, что она у вас имеется.

2. На первых моих занятиях с Игреком (и особенно когда мы общались только по телефону) я не вела подробных записей. Просто не видела в этом необходимости, в то время его случай не казался мне необычным. Я лишь делала, как это принято, краткие записи о содержании каждой беседы с Игреком, чтобы учитывать их в начале очередного сеанса. Эти записи я делала в форме коротких сообщений по электронной почте, которые отправляла на свой же электронный адрес, поэтому прошу прощения за некоторую бессвязность и неполноту суждений (я исправила только орфографические ошибки и расшифровала сокращения, оставив нетронутыми стиль и содержание разговоров). Разумеется, тогда мне и в голову не приходило, насколько невероятным окажется этот случай. Теперь я понимаю, что мне следовало задавать ему более основательные, конкретные вопросы о том, что происходило с ним на самом деле, но – заметьте – я не вела допроса! В мои намерения входила лишь помощь пациенту, поэтому право вести разговор я полностью предоставляла ему. И как же нам с этим быть? Я решила (во всяком случае, на данный момент) распечатать и передать на ваше усмотрение эти шесть электронных писем, адресованных мною самой себе. Они составляют первую часть моей рукописи под названием «Беседы по телефону». Изложить ли их обычной прозой или лучше полностью исключить? Эта часть трудновата для чтения, и не все там понятно, но, как мне кажется, в ней много важных подробностей.

3. Осознав серьезность случая, я начала записывать на магнитофон все, что говорил Игрек (с его разрешения и даже по его настоянию). Большая часть рукописи представляет собой изложение нередактированных диалогов с Игреком, дополненных моими вопросами и попытками (в основном тщетными) подвести его к каким-то разумным выводам. Игрек, безусловно, оказался самым умным и образованным пациентом за всю мою практику. Его умение ясно и четко выражать свои мысли и произносить монологи просто поражало. Зачастую я видела в этом желание произвести на меня впечатление. У меня даже зарождалась смущающая мысль, не заучивал ли Игрек эти монологи, чтобы затем изложить их мне. Подозреваю, что Игрек (сознательно либо бессознательно) надеялся, что когда-нибудь я опубликую записи о нашей с ним работе, и потому хотел проявить себя занимательным рассказчиком. Он так и не сумел примириться с мыслью, что ему необходимо лечение. Правда, это очень облегчило мне работу над рукописью – в основном мне приходилось просто печатать в сыром виде то, что говорил Игрек. Но контраст между ясностью мышления Игрека и его поразительной неспособностью понять мотивацию своего поведения неизбежно сводил на нет кажущийся прогресс нашей работы. С чисто профессиональной точки зрения я могу оценить свою работу с Игреком как полный провал. Не знаю, стоит ли разъяснять это читателю?

4. Кроме меня эту рукопись читал только мой муж Джон (кстати, ему уже намного лучше, и он просит меня поблагодарить вас за чудесную книгу о Хью Лонге[1]). Джон подметил одну возможную проблему: он считает личность и поведение Игрека слишком противоречивыми и утверждает, что мое изображение этого пациента является следствием «прискорбного заблуждения». Теперь я понимаю, почему он так выразился, но в то время это определение показалось мне преувеличенным. Но если уж Джон увидел это несоответствие, то его заметят и другие читатели. Так как же мне объяснить данное противоречие? Как быть с тем фактом, что реально существующие люди чаще ведут себя непоследовательно и противоречиво, чем вымышленные герои? Нельзя забывать, что, несмотря на глубокий ум и своеобразное обаяние Игрека, он был и остается человеком с серьезно нарушенной психикой, без чувства собственного «я», абсолютно лишенным способности психологически поставить себя в положение другого человека и обладающим парадоксальным непониманием основных аспектов поведения людей. Полагаю, он не случайно обратился за помощью. И вместе с тем меня не оставляет мысль, что переделка этой документальной истории в художественное произведение помогла бы решить проблему этого противоречия. Может быть, если мы сделаем Игрека более предсказуемым, его личность будет выглядеть достовернее?

5. Если допустить, что эта рукопись все-таки станет книгой, то кое-кто может узнать в ее героях себя, и порой в довольно неприглядном свете. Мне тяжело об этом думать, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Я считаю эту работу очень важной для культурного развития общества, а этот процесс редко происходит без потерь. И тем не менее он должен происходить. Думаю также, что включение эпизодов с участием этих конкретных историй придаст книге коммерческую ценность, и (как я объясняла в одном из своих электронных писем) я бы пренебрегла этими соображениями, если бы не нужда. Стыдно в этом признаваться, но вам известно мое положение. Так что, если уж без этого не обойтись, по крайней мере, постараемся воздать несчастным героям этих эпизодов то уважение, которого они достойны. Унижения заслуживаю я, но не они.

Пожалуй, это все. Простите, Кросби, за то, что сопроводительное письмо получилось таким длинным. Пожалуйста, подтвердите по телефону или по электронной почте получение рукописи. С нетерпением жду возможности поработать вместе с вами. И, конечно, мне хотелось бы знать – можно ли считать получение рукописи одобрением или оно поступит только после того, как вы прочтете ее и отредактируете? Я спрашиваю только потому, что в нашем контракте оговорено условие: 25 % согласованного со мной аванса будет мне переведено после одобрения, а мой агент не может (или не желает) объяснить мне, когда оно поступит. Мне не очень приятно поднимать этот вопрос, поскольку это не совсем ваша епархия. Но – как я уже сказала – вам известна моя ситуация.

С наилучшими пожеланиями,