Глава вторая Многоуважаемый шкаф

Как-то осенним вечером в гости к Назаровым заехал Самойлов, начальник Степана, – из тех, про кого в народе говорили «человек из ЦК». Приехал не один, но его сопровождающий в черном кожаном пальто и надвинутой на глаза шляпе в квартиру не вошел, а остался на лестничной площадке. Татьяне стало неловко – что это гость будет за дверями перебиваться. Она захотела предложить и ему зайти в квартиру, но перехватила строгий взгляд мужа и остановилась. Позже Назаров объяснил: этот товарищ с Самойловым всегда рядом, обязан сопровождать, но сидеть с начальником за одним столом ему не положено.

– Ну, хоть чаю ему горячего предложу, – согласилась Татьяна. Вынесла на лестницу стакан в подстаканнике, с сочувствием взглянула на лицо сопровождающего, которое пересекал огромный шрам.

– Видно, на войне-то вам нелегко пришлось…

– Это я в самом начале еще, в сорок первом, в танке горел… – нехотя пояснил тот. – Потом все. Так… по тылам мотался.

А Самойлов уже с порога возмутился:

– Степан Егорович, да как же ты живешь, брат? Да как же так можно? Вы что ж до сих пор на полу спите? В такой хате – и вы всего лишь навсего в одной комнате расположились! Да кто ж чайник-то такой ставит на плиту-то такую? – говорил, а сам доставал из портфеля коньяк, шоколад, фрукты, консервы.

– Да как-то все недосуг было этим заняться… – смущенно улыбнулся Назаров. Ему, родившемуся в деревенской избе, всю жизнь жившему в казарме и только что вернувшемуся с войны, было как-то неловко пользоваться генеральскими привилегиями и обустраивать свой быт – он чувствовал себя так, словно забирает лучшие куски у других. В этом они с Татьяной были схожи. Впрочем, не только в этом.

– Коньяк будешь, хозяйка? – спросил, откупорив бутылку, Самойлов, когда все устроились на табуретках за самодельным столом, который Степан собственноручно сколотил из ящиков, а Татьяна покрыла красивой скатертью, которую повезло раздобыть на барахолке.

– Нет-нет! – замотала головой Татьяна.

– А что так? – Самойлов плеснул коньяк в подставленные Степаном армейские кружки. – Экая у вас посуда-то! Прям богемское стекло, – хохотнул он.

– Не пью я. – Татьяна невольно опустила взгляд на свой живот, который еще не был заметен. Это движение не ускользнуло от внимания Самойлова, он увидел его и сразу все понял.

– Брюхата, значит? Это хорошо, это дело, – одобрил Самойлов и с силой хлопнул Назарова по плечу. – А ты молодец, Степан Егорович, орел! Ну, ваше здоровье.

Выпил залпом, не вздрогнув и не закусив. Снова посмотрел на Татьяну и неожиданно прибавил:

– Рожай девку, хозяйка.

– Отчего же девку? – удивилась Татьяна. – Сейчас стране мальчики нужны – на фронте вон сколько мужчин полегло…

– Мальчишки к войне рождаются, – пояснил свою мысль Самойлов. – А с нас хватит войны…

Выпили еще по одной, закусили. Татьяна с мужчинами долго не оставалась – начало беременности она переносила нелегко, мучилась и токсикозом, и бессонницей. Попрощавшись, отправилась спать. И, как ни странно, в тот вечер быстро заснула и крепко спала. Словно принес ей Самойлов какую-то надежду. Вроде ничего особенного не сказал, но будто прочитал что-то сокровенное в ее душе.

А Степан с гостем сидели еще долго, ели, пили, вспоминали недавно отгремевшую войну. Им было о чем поговорить – хотя Самойлов и Назаров служили на разных фронтах, но оба прошли Великую Отечественную с первого дня до последнего и многое повидали. Так и разговаривали, пока на улице не стало светать.

– Буду я собираться, – сказал, наконец, Самойлов, кинув взгляд на окно. – Хорошо посидели, душевно. Даже легче как-то стало на душе. Вспоминали о тяжелом – но полегчало. Видимо, человек ты хороший. Не зря тебя судьба бережет. Такие, как ты, нужны. Стране нужны, жизни нужны. Чтобы преодолеть разруху. Чтобы все эти ужасы забылись. Чтобы наши дети не знали того, что пришлось пережить нам…

Тем временем проснулась Татьяна, тихонько проскользнула в ванную. А умывшись и приведя себя в порядок, вышла пожелать гостю доброго утра.

– Всю ночь сидели? – усмехнулась она.

– Да, было что вспомнить, – кивнул Самойлов.

Уже уходя и стоя в дверях, он проговорил:

– А быт-то тебе все-таки надо наладить, Степан Егорович, надо! Ну, ничего, мы этот вопрос решим. Я тебе так скажу: вывезли мы, браток, с Германии столько добра… Станции ломятся, в вагонах и мебели, и всего полным-полно. Дам-ка я, пожалуй, распоряжение, чтобы обустроили тебя, квартиру твою.

Назаров нахмурился. Ему не по душе пришлось предложение начальника – слишком хорошо помнилось, как и какой ценой добывалось это добро. Но Таня взяла его за руку и посмотрела так умоляюще, что он промолчал.

– Ну, значит, так и сделаем, – заключил Самойлов. – Завтра же напишешь заявление. Мол, так и так, приехал, живу, должность такая-то, работаю там-то, жена есть, ребенок скоро появится, а квартира не обустроена, нужна помощь. Прошу, мол, то-то и то-то. А лучше я тебе дам образец, по нему и заполнишь.

Похлопал по плечу. И, пошатываясь, пошел прочь. Открыл дверь на лестницу, где сидел на подоконнике, клюя носом, тот самый сопровождающий в кожанке – над пепельницей с кучей окурков и пустым стаканом из-под чая. Завидев начальство, охранник тотчас выпрямился, глаза засверкали, как будто бы и не спал совсем.

– Что ж, едем, браток, едем, – обратился к нему Самойлов. – А ты, я вижу, молодцом, хоть и ждал всю ночь.

– Обо мне хозяйка позаботилась, раза три чаю наливала. И харчей предлагала, да я отказался, у меня все свое с собой, – охранник показал на промасленную газету, в которой, очевидно, еще недавно были бутерброды. Человек опытный, он в который уже раз сопровождал своего начальника и знал, что если тот вечером едет к кому-то в гости, то легко может задержаться там до утра.

– Молодец, запасливый… – Самойлов обернулся к супругам, которые оба вышли на лестницу – проводить важного гостя. – Ну, бывайте, не поминайте лихом.

Еще долго в подъезде слышны были шаги и голоса. Начальник под хмельком был ласковым к своим подчиненным.

Дверь захлопнулась. Назаров с Татьяной обнялись.

– Думаешь, Самойлов выполнит свое обещание? – с надеждой спросила Таня. Ее раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ей, как и Степану, все еще было неудобно пользоваться номенклатурными привилегиями, когда по всей стране голод и разруха… Но с другой – измучил неустроенный быт, отсутствие самого необходимого, которое особенно остро стало ощущаться сейчас, когда она забеременела.

– А как не выполнить? – отвечал ее муж, без особой, впрочем, уверенности в голосе. – Будем надеяться, что выполнит…

Конечно, им пришлось некоторое время подождать. Татьяна не решалась спрашивать у мужа, слышно ли что-то насчет обещания Самойлова, а сам Степан на эту тему молчал. И Татьяна уже начала потихоньку склоняться к мысли, что ничего не получится. Мало ли что говорил Самойлов в подпитии. Протрезвел – и забыл. Или сам Степан, который всегда был стоек в своих убеждениях, передумал и не стал писать заявление…

Но однажды субботним вечером в пустой квартире зазвонил телефон, и почти механический голос четко и ясно произнес инструкции. В понедельник, в шесть утра, Назаровым надлежало быть дома и встречать вещи.

В ночь накануне Таня так и не сомкнула глаз. Еще с вечера вся квартира была подметена, полы начисто вымыты и натерты. В отличие от многих людей их положения Назаровы домработницей не обзавелись – Татьяна справлялась с нехитрым хозяйством сама. Но сейчас она была беременна, и муж строго-настрого запретил ей самой елозить по полу с тряпкой и тем более поднимать тяжелые ведра с водой.

– Береги себя и маленького! – строго сказал он. – А убраться прекрасно может и лифтерша Катя, мы ей заплатим.

Татьяна хотела возразить – мол, что с ней станется-то, но передумала. Муж о ней заботится – не нужно ему препятствовать. Вместо возражений она тепло произнесла:

– Какой ты у меня все-таки… Генерал.

С тех пор Катерина и сделалась постоянной помощницей в доме Назаровых. Сама она была только рада этому: Татьяна относилась к ней хорошо, обращалась ласково, не как с прислугой, не командовала, не придиралась, всегда была вежлива и внимательна, никогда не повышала голоса и не забывала поблагодарить. Для Назаровых Катя стала почти членом семьи. Сама же Катерина видела в новой работе одни плюсы. И копейка в дом нелишняя, и продуктов ей время от времени давали, и хорошая одежда перепадала, если вдруг Татьяне по какой-то причине не подходила. И ходить далеко не нужно, все в том же доме, и работа не из тяжелых. В городской квартире хозяйничать – не то что поле жать. Всего делов-то, что убраться, подмести, пыль смахнуть, посуду и полы вымыть да уборную отдраить. В магазин особо ходить не нужно – большей частью продукты Степану спецпайком на работе выдавали. Так, разве что хлеба свежего купить да на рынок сбегать. Ну, и приготовить, конечно.

Готовила Катя хорошо, ее стряпню все хвалили. Даже обычная яичница или отварная картошка у нее получались почему-то вкуснее, чем у других. А какие она блины пекла – тонкие, прозрачные, солнце сквозь такой блин можно было рассмотреть. И пельмени лепила – никто так не умел. Мелкие, большинство хозяек никак таких не слепят, но сочные – пальчики оближешь… Так что хорошая помощница у Назаровых появилась, и они были ею очень довольны.

В назначенный день с половины пятого Таня была уже на ногах и ждала. А ровно в шесть началась кутерьма, которая длилась почти до полуночи. Солдаты заносили в квартиру мебель, деревянные ящики, какие-то коробки… На улице было сыро – поздняя осень, снег с дождем, слякоть. Паркет тут же затоптали, испачкали, засыпали обрывками бумаги, сеном, опилками. Но ни Катерине, ни Татьяне не жаль было мытых полов, они не переставали ахать, увидев очередной предмет мебели или заглянув в коробку.

Тане было радостно, как в детстве, когда она получала подарки в день рождения. Подарок приятнее, чем то, что родители покупают по твоей просьбе, – ведь никогда не знаешь наверняка, что окажется в заветном свертке. Так и теперь Татьяна с замиранием сердца рассматривала доставленное. А там чего только не было! Ковры и покрывала, фарфоровые вазы и статуэтки, роскошная посуда, серебряные столовые приборы, зеркала… А мебель, какую им привезли мебель! Вся добротная, из дуба, а то и красного дерева, красивая, точно из дворца или музея.

Самым заметным среди всех этих стульев и кресел, столов и столиков, комодов и тумбочек оказалась даже не роскошная кровать с инкрустацией, такая широкая, что даже высоченный Назаров легко мог бы улечься на ней поперек, а огромный шкаф. Метра в три, а то и больше шириной и высотой до потолка. Шкаф поместился только в самую большую комнату, которую Назаровы по провинциальной привычке называли залой, и занял всю стену. Думали даже, что придется подоконник обрубать, но вроде обошлось, впихнули.

Как-то так вышло, что солдаты, заносившие и расставлявшие мебель, не сразу придвинули шкаф вплотную к стене, а оставили промежуток примерно в полметра. Татьяна указала им на это, но Назаров возразил:

– Не надо, оставьте так. Пусть будет.

– Зачем тебе это, Степа? – удивилась жена.

– А для детей, – улыбнулся тот. – Ребята ведь всякие тайники и укрытия страсть как любят. Помню, мы мальчишками на дереве себе шалаши делали. А наши-то дети городскими будут расти, без шалашей. Так пусть тут, за шкафом, играют.

Татьяна только плечами пожала. С ее точки зрения, эта затея была странной, но раз муж так хочет… Пусть будет, места в квартире хватит.

Солдатики, кое-как расставив мебель и сложив ящики и коробки туда, куда указала Татьяна, собрались уходить, но хозяйка не могла отпустить их просто так. Велела Кате накормить всех супом и напоить горячим сладким чаем. Солдаты поначалу пытались отнекиваться, скромничали, но Татьяна никаких возражений не приняла – люди работали, старались, как же можно их голодными отпустить?

Еще, наверное, неделя, а то и дней десять ушло на то, чтобы все распаковать, рассмотреть, отмыть-отчистить и расставить. Кое-что даже оказалось лишним. Часть Назаров вернул назад, а остальное Татьяна отдала Кате. Дома у Тамары Яковлевны до сих пор сохранились подаренная ее матери горка для посуды и пара венских стульев.

Разобрав вещи, решили отпраздновать новоселье – сослуживцы Назарова несколько раз намекали, что неплохо было бы «обмыть» обновки. Степан с Татьяной решили, что позвать гостей – это неплохая идея. А заодно можно лично высказать Самойлову благодарность в неофициальной обстановке.

Всю пятницу Татьяна с Катей провели на кухне – готовили угощение, чтобы перед гостями не стыдно было. Катерина была за шеф-повара, а Таня у нее на подхвате: чистила сваренную в мундирах картошку, отделяла мясо от костей – на холодец, заворачивала в налистники начинку. Сколько-то уже готовых закусок Степан раздобыл в столовой на работе – готовили там не в пример общепитам, очень прилично. Но не будешь же одними казенными харчами дорогих гостей потчевать.

Гости оценили угощение по достоинству.

– Да за такой обед можно и все на свете забыть, – шутил Самойлов. – Ох, как готовит твоя хозяйка, повезло тебе, браток.

– Да я не одна, я с помощницей, – простодушно призналась Таня, кивая на Катерину.

– Я уверен – без твоего руководства так вкусно бы не получилось, – не сдавался Самойлов. – Но смотри, она еще и скромная какая! Золотая женщина.

Один из офицеров принес с собой гитару. Весь вечер пели фронтовые песни, Таня расчувствовалась и всплакнула.

– Может, хозяйка нам сыграет на пианино? – предложил Самойлов, у которого от выпивки снова на душе потеплело и все люди казались если не братьями, то хорошими приятелями. Но Татьяна отказалась, сославшись на то, что фортепиано еще не настроено.

Это отчасти было правдой. Как ни берег Назаров инструмент в дороге, он все же немного пострадал за время путешествия из Берлина в Москву. А пригласить настройщика все руки не доходили. Муж целыми днями был на работе, а у Тани пока не было еще никаких связей и знакомств.

Но однажды ситуация изменилась. После новоселья к Назаровым чаще стали заглядывать в гости соседи, и одна из соседок, жена знаменитого артиста из Художественного театра, увидела пианино и поинтересовалась у хозяйки:

– Танечка, вы играете на фортепиано? Прелестно! Я так люблю музыку…

– Да, я играю… – чуть запнувшись, отвечала Татьяна. – Вернее, играла до войны. Но инструмент расстроен, а найти хорошего настройщика сейчас так трудно…

– А у меня как раз есть хороший настройщик! – заявила соседка. – Да какой! Просто волшебник. Берет, конечно, дорого, но можно часть оплаты отдать продуктами. Записать вам его телефон?

– Конечно, я была бы вам очень благодарна! – отвечала хозяйка.

Проводив гостей, Татьяна взглянула на часы. Еще не поздно, нет и десяти вечера – вполне удобно позвонить. Она набрала номер, ей ответил приятный мелодичный баритон. Договорились о встрече, и через пару дней Катя уже открывала дверь генеральской квартиры настройщику. Внешне он был неприметен – маленького роста, худой, какой-то тусклый, невыразительный. Но едва лишь увидел инструмент, прикоснулся к нему, открыл крышку, как преобразился, глаза заблестели, невзрачное лицо сделалось одухотворенным и даже красивым.

Катерине и в голову не могло прийти, что настройка пианино – это, оказывается, такое мучение. Несколько часов по всей квартире слышались отвратительные, режущие ухо звуки, от которых нигде было не спрятаться. Но наконец эта какофония закончилась, и настройщик позвал Татьяну:

– Принимайте работу, – сказал он.

Татьяна тут же села за инструмент и сначала робко коснулась пальцами клавиш, а потом начала играть. Она ничего не забыла за время войны. Пальцы хоть и огрубели, но в них осталась прежняя ловкость. Чудесные звуки наполнили комнату, а благодарные зрители – Катя и настройщик как зачарованные стояли рядом и слушали.

– Повезло вам, отличный инструмент достался, – сказал настройщик, когда Таня перестала играть. – Дочку небось станете музыке учить?

– А с чего вы взяли, что у меня будет дочь? – удивилась Татьяна. – Мы с мужем надеемся, что родится мальчик.

– Так по животу ж видно. Он у вас круглый – значит, девочка. Когда пацан, живот острый бывает, огурцом.

– Вот и я то же самое говорю, – поддакнула Катерина, – а Татьяна Сергевна не верит.

– Верьте, верьте, – кивнул настройщик. – Я знаю, что говорю. У меня трое парней. И каждый раз у жены живот острый был.

– У вас три сына? – женщины взглянули на него с уважением.

– Было… – Он горестно покачал головой. – А теперь вот ни одного. Три похоронки пришло. Ни сыновей не осталось, ни жены, она не пережила горя. Всех детей забрала проклятая война…

Получив щедрую оплату как деньгами, так и дефицитными продуктами – консервами, какао, шоколадом, – настройщик ушел. Катя вернулась к своим хозяйственным делам, а Татьяна просидела за фортепиано до самого вечера. Она чувствовала, что ребенку, кто бы он ни был, мальчик или девочка, нравится музыка.

С того дня Таня садилась за фортепиано каждый день. При посторонних она к инструменту почти не подходила – совестилась, как сказала бы ее покойная тетка, но играла для себя и для единственной невольной слушательницы – домработницы. Раньше, если не считать гармошки да балалайки в деревне, где жила родня мужа, Катерина слышала музыку лишь по радио, а теперь научилась различать произведения и знала весь репертуар хозяйки. У нее было несколько любимых мелодий, которые она иногда просила Татьяну сыграть. Особенно нравилось Катерине вступление к «Лунной сонате», она каждый раз чуть не плакала, слушая его.

– Не буду я тебе больше Бетховена играть, – усмехалась Татьяна, поглядывая на домработницу. – Вон у тебя опять слезы…

– Да это ничего!.. – отвечала Катя, промокая глаза уголком фартука. – Зато как на душе светло!

Тем временем настал апрель, сделалось по-настоящему тепло. В Москве растаял снег, появилось много солнца и много улыбок на лицах переживших войну людей. Все с нетерпением ожидали первой годовщины Победы. Советские люди еще не знали, что уже через два года вождь отменит всенародный праздник, сославшись на непосильную для разоренной войной страны затратность как парадов войск и военной техники, так и остановки производства из-за выходного дня. 9 мая сделается обычным рабочим днем, и так будет продолжаться еще целых семнадцать лет.

Однако в том году народу еще дозволено было праздновать, и люди праздновали. В Москве, в столицах союзных республик, в Ленинграде, Сталинграде, Севастополе, Одессе гремели, расцветая в ночном небе многоцветными огнями, красочные салюты. Степан и Татьяна смотрели салют прямо с балкона и мечтали, как совсем скоро будут любоваться фейерверками уже втроем, с ребенком. Выйти погулять им в этот день не удалось. Татьяна была уже на последнем месяце и чувствовала себя совершенно измотанной – болела поясница, было тяжело дышать, да и толчки ребенка, первое время так радовавшие, становились все болезненнее.

– Скорей бы уже, сил нет терпеть, – вздыхала Татьяна, поглаживая огромный живот.

– Ну, уже немного осталось, – утешал Степан. – Родишь – отдохнешь.

– Какое там! – Таня с усмешкой поглядела на мужа. – Тогда-то самые трудности и начнутся. Маленький будет столько внимания и сил требовать… Особенно первый год. Пеленки, кормежка, зубки, плач по ночам…

– Ничего, справимся! – не унывал Степан. – Если уж мы войну пережили, то и эту заботу как-нибудь переживем.

– Ох, поскорее бы… Устала я уже. Как хочется уже снова стать прежней, стать собой. Ходить нормально, не выматываться, не чувствовать одышки… Туфли самой застегивать, наконец.

– Будто я плохо тебе туфли застегиваю, – в шутку обиделся Степан.

– Ты самый лучший муж, – заверила Татьяна. – Но не могу я чувствовать себя настолько беспомощной. Не привыкла…

К счастью, ждать и впрямь оставалось недолго. Ребенок появился на свет уже через три дня. И это была девочка – правы оказались в своих прогнозах настройщик и Катерина. Мать Тамары особенно гордилась своим предсказанием, а Татьяна немного побаивалась, что муж расстроится из-за того, что родилась дочь, а не сын. Но ее опасения оказались напрасны. Назаров был на седьмом небе от счастья.

– Знаешь, Катя, – делился он с домработницей, до блеска драившей квартиру к возвращению хозяйки из роддома, – я вот этого никогда не понимал – как можно такого ребенка хотеть, а такого не хотеть… Это ж твой ребенок, твоя кровинушка… Какая разница, мальчишка он или девчонка, белобрысенький или черненький… Да хоть – как там в фильме «Цирк»? – хоть розовенький в полосочку, хоть серый в яблочко! Меня когда спрашивают, кого, мол, хочешь, Степан Егорыч, сына или дочку, я всегда отвечаю: «Ребенка». А теперь Танюшка меня в записке спрашивает, не расстроился ли я из-за того, что у нас девочка, а не мальчик. Смешно даже!

Имя для дочери Назаровы выбрали быстро, назвали Ольгой – так звали покойную маму Татьяны. Степан души не чаял в своей Олечке, хоть и видел ее не слишком часто – у него было много работы, домой каждый день возвращался поздно, смертельно уставший. А чуть свет – снова на ногах, в восемь его уже дома нет, и не только в будни, но случалось, что и в выходные, и в праздники. Татьяну, конечно, это огорчало, но особенно переживать было некогда. Переложив все хозяйственные хлопоты на домработницу, она теперь занималась только ребенком и посвящала дочке все свое время, всю себя.

Второе послевоенное лето выдалось тяжелым, бо́льшую часть страны поразила жесточайшая засуха. Были и голод, и нужда, и болезни… Но генеральскую семью трудности затронули минимально. Татьяне не нужно было ни часами отстаивать в магазинах очереди за продуктами, ни рвать последнюю рубашку на пеленки, ни носить дочь на прививку в поликлинику, где измученные исхудавшие матери с кашляющими детьми, ожидая своей нескорой очереди, делились страшными историями, как в той или иной семье младенец умер от скарлатины или воспаления легких. У Назаровых была возможность и врача на дом пригласить, причем из лучших специалистов Москвы, и дефицитные медикаменты достать, и обеспечить нормальное питание как малышке, так и ее матери. Татьяна даже марлевые подгузники для дочки ни разу не постирала – этим занималась домработница. Так что первый год жизни Оли прошел на удивление легко.

Ни в ясли, ни в детский сад Назаровы отдавать дочь не хотели, Таня решила заниматься Олей только сама. Но очень скоро она поняла, что сидеть целыми днями с ребенком в четырех стенах ей скучно. Ей стало казаться, что она закисла, обабилась. Стоя перед зеркалом, она с грустью рассматривала свою располневшую после беременности и родов фигуру и жаловалась Кате, что совершенно утратила привлекательность. А что, если Степан начнет поглядывать на других женщин? Вон у него на работе их сколько! И не только уборщицы да буфетчицы, но и секретарши начальников, и даже специалистки отделов и начальницы из бывших фронтовичек. Есть молодые, есть постарше, но все ухоженные, уверенные в себе и зачастую одинокие, так как в послевоенное время на десять девчонок приходилось даже не девять ребят, а куда как меньше. Но при этом каждая из них надеялась все же устроить свое женское счастье.

Кому-то счастье нужно было устраивать, кому-то – не упускать. Татьяна начала заботиться о своей внешности и делала это куда старательнее, чем в юные годы. Да и возможностей у нее теперь было больше. Она шила платья у лучших московских портних, приглашала на дом модную парикмахершу, принимала ванны с травами или хвоей, делала маски для лица: огуречную, клубничную, овсяную, яблочную, лимонную – смотря по сезону – и каждый вечер мазалась самодельным кремом на основе сметаны, рецепт которого ей дала знакомая оперная певица.

И все равно Татьяна была собой недовольна. Не хватало чего-то, какого-то увлечения, какого-то дела, которому можно было бы себя посвятить, быть полезной обществу, быть значимой для себя самой. Ребенок отнимал много сил, но чем взрослее становилась Оля, тем больше у Тани появлялось свободного времени и тем чаще она задумывалась о том, что нужно чем-то заняться. Только она не знала чем. О работе не могло быть и речи, не было тогда принято, чтобы генеральские жены работали. Опять же ребенок маленький… Да и где работать-то? В больнице медсестрой? И жалко, очень жалко было огрубевших рук. Если бы руки были прежними, можно было бы продолжить заниматься музыкой, а так…

Чтобы как-то отвлечься, Татьяна начала ходить по концертам, театрам и музеям, и это ее по-настоящему увлекло. Как-то сами собой завязались нужные знакомства, в доме стали появляться интересные люди. Художники звали Назаровых на свои выставки, писатели дарили авторские экземпляры книг, актеры приглашали на спектакли со своим участием. Жизнь стала интересной, и Татьяна почувствовала себя по-настоящему счастливой. С радостью она делилась всеми новыми открытиями и впечатлениями со Степаном, и если он был не слишком уставшим, по вечерам обязательно волокла его «в люди».

Что касается Степана, то новое увлечение жены рождало в нем двойственное чувство. Конечно, ему нравилось видеть Татьяну радостной и воодушевленной – но ее новые знакомые вызывали у него тревогу. В силу своего положения Назаров слишком хорошо понимал, насколько опасно в Советском Союзе быть представителем творческой профессии. Одно неверное слово или чей-то донос – а завистников в этой среде немало – и все, на судьбе литератора или художника можно ставить крест. Угроза распространялась не только на него и его семью, но и на всех, кто их знал, кто с ними дружил или даже просто общался с ними. В один вечер могли арестовать неугодного поэта или драматурга, в другой уже вызывали «для беседы» тех, с кем тот поддерживал контакты. Это касалось далеко не только творческих людей. Все, кто занимал руководящие должности, тоже, как сказали бы сейчас, входили в группу риска, и Степан Егорович не мог этого не понимать.

– Может, нам еще ребенка завести, а, Танюша? А то и двоих… – спрашивал он у жены.

– Да, сынишки нам не хватает, – соглашалась Татьяна.

Однако со вторым ребенком так ничего и не получилось. И всю свою любовь и заботу супруги отдавали единственной дочери.

* * *

Меркулов заслушался Тамару и потому особенно удивился, когда рассказчица вдруг прервала историю.

– Про Ольгу я так подробно рассказать не смогу, – словно извиняясь, проговорила Тамара. – В это время моя мама у Назаровых не работала – у них с отцом неожиданно родилась я.

– Как жаль, – покачал головой Вилен. – Такая интересная история прерывается…

Меркулов хотел таким образом сказать комплимент своей собеседнице, выразить восхищение ее мастерством рассказчицы – но Тамара, очевидно, не совсем правильно его поняла. Она на минуту задумалась, а потом улыбнулась.

– Слушайте, а у меня есть идея, как вам помочь! – просияла она. – Тут неподалеку живет моя знакомая, Мария Альбертовна. Она из обрусевших испанцев. Ее отец переехал в Советский Союз во время гражданской войны в Испании, воевал в Великую Отечественную и был женат на русской. Но Мария все равно считает себя испанкой. Так вот, эта Мария, она меня старше на шесть лет, в детстве была задушевной подругой Оли Назаровой, они в школе за одной партой сидели. Хотите, я ей позвоню?

– А это удобно? – засомневался Вилен. Интуитивно он чувствовал, что история «того самого» шкафа еще только начинается, и был совсем не против, если появится еще один рассказчик. Тем более рассказчица.

– Да почему же нет? – улыбнулась собеседница. – Думаю, Мария, как и все мы, будет только рада вспомнить добрые старые времена. Надо только решить, как нам встретиться.

– Знаете что, Тамара Яковлевна, – предложил Меркулов. – У меня тут возникла идея. А что, если нам втроем сходить в кафе? Я приглашаю. Если хотите, могу встретить вас с Марией, где вам будет удобно, и отвезти на своей машине. Тут неподалеку, на Петровке, есть чудесное местечко, я его очень люблю. Там уютно, мало народу, а главное, тихо, нет этой жуткой, орущей во всю глотку музыки, как во многих других заведениях. У них отличный выбор оригинальных салатов и десерты замечательные… А? Как вы на это смотрите?

– Ну что вы такое придумали, вот еще, на кафе деньги тратить, там же цены, наверное, космические! – смутилась консьержка.

– Но послушайте, Тамара Яковлевна, – стал настаивать Меркулов. – Вы мне уделили столько времени, и дальше я надеюсь отнять у вас не меньше. Я человек деловой, понимаю цену этому самому времени и чувствую себя вашим должником. Позвольте сделать вам приятное, отблагодарить хоть немного. Тем более Мария Альбертовна, о которой вы говорите… Не здесь же нам с ней беседовать!..

Тамара Яковлевна на минуту задумалась. По ее простому открытому лицу ясно читалось, что ей очень хочется «выйти в свет», но она боится, как бы в этом предложении не крылся какой-то подвох. Немного поколебавшись, женщина, наконец, произнесла:

– Я позвоню Марии Альбертовне. Если она пойдет, то и я составлю вам компанию.

Она вытащила из ящика стола растрепанную записную книжку, отыскала нужную страницу, придвинула к себе стоявший на столе стационарный телефонный аппарат и набрала номер. К удовольствию Меркулова, русская испанка оказалась дома и после довольно-таки продолжительных переговоров и расспросов, кто, что и зачем, согласилась принять его предложение.

Закончив преувеличенно любезный разговор, консьержка повесила трубку и сообщила:

– Мария завтра вечером свободна. Она сказала: очень хорошо, что вы заинтересовались Назаровыми, это была во всех отношениях достойная семья.

– Что ж, я очень рад, что вы любезно согласились еще потерпеть мою компанию, – улыбнулся Меркулов.

– Что вы, Вилен Петрович! – Тамара даже слегка возмутилась. – Нам будет очень приятно.

Вскоре после этого в кармане пальто Меркулова зазвонил сотовый – водитель грузовой машины сообщил, что подъезжает. Вилен обменялся со своей новой знакомой номерами телефонов (она дала ему свой домашний и рабочий телефон, он – и домашний, и мобильный), как можно более галантно простился с Тамарой и отправился хлопотать насчет шкафа.

Он проследил, чтобы грузчики аккуратно вынесли и загрузили в машину трофейный (теперь в этом уже можно было не сомневаться) гардероб, встретил его у себя в мастерской, осмотрел уже гораздо внимательнее и остался доволен. Для своего «возраста» шкаф был в очень хорошем состоянии, привести его в порядок будет совсем несложно. Вилен взялся составлять план реставрационных работ, но мысли его то и дело перескакивали на другой предмет – на сегодняшнее неожиданное знакомство и завтрашнюю встречу. Скромный и милый образ Тамары то и дело возникал перед ним, заставляя отвлекаться от дел.

Что греха таить – Вилен Петрович был благополучен, но не был счастлив. И это казалось несправедливым, неправильным, неудачным стечением обстоятельств – ведь Меркулов всегда был и оставался неплохим человеком. Во всяком случае, с женщинами он всегда вел себя как порядочный человек. Да и во всем остальном тоже особенно не в чем было себя упрекнуть. Свое не вполне честное начало бизнеса компенсировал тем, что занимался благотворительностью. Делал он это тихо, без лишнего шума и кривляний перед прессой – просто помогал тому, кто в этом действительно нуждался. На свои деньги привел в порядок площадку детского сада в близлежащем поселке, регулярно спонсировал покупку оборудования и медикаментов для местной больницы и лично полностью оплатил лечение нескольким знакомым знакомых, кому требовалась дорогостоящая операция. Такие люди постоянно находились, поскольку круг общения у Меркулова был довольно широк – многочисленные клиенты, партнеры по бизнесу, далекие приятели и близкие друзья… Среди его знакомых было немало женщин, некоторые из них были Вилену симпатичны, но как-то так вышло, что ни с одной из них у него не завязались близкие отношения. Личная жизнь почему-то у него совсем не складывалась. Как развелся с женой одиннадцать лет назад, так новой семьи и не создал.

Приятели подшучивали над ним по этому поводу, ведь свободных женщин за пятьдесят гораздо больше, чем мужчин, – выбирай не хочу. А Вилка, как шутливо называли его друзья, все неженатиком ходит. И ладно, если бы это было его жизненной позицией, осознанным выбором! Будучи уже пожилым человеком, Меркулов очень хотел семейного тепла, и если не детей (какие дети в его возрасте, даже усыновить не разрешат), то хотя бы приятную и понимающую спутницу жизни. И все же оставался одиноким. Особенно было тяжело ощущать это одиночество в праздники, которые практически все знакомые отмечали со своими семьями, супругами, детьми. В такие дни Меркулов старался загружать себя работой, а вечером, выпив легкого вина и посмотрев хороший фильм, побыстрее отключиться, чтобы пустое пространство его вроде бы благополучной жизни не так давило тишиной.

Засыпая, Вилен с удовольствием думал о завтрашнем дне и предстоящей встрече с симпатичной Тамарой Яковлевной и пока еще незнакомой ему Марией. Они пойдут в кафе, с удовольствием там посидят, женщины расскажут ему продолжение заинтересовавшей его истории шкафа – Меркулов догадывался, что ему предстоит услышать еще много любопытного. А потом, кто знает, может быть, с одной из этих женщин он встретится еще раз-другой и, глядишь, у них что-то завяжется…

Наутро Вилен чувствовал себя бодрым и свежим, даже как будто помолодевшим. Ни одна из уже ставших привычными болячек сегодня его не беспокоила. Он даже проснулся раньше обычного. Вилен годами приучал себя к дисциплине, ложился всегда в десять и вставал в семь – давняя привычка, которой он очень гордился. Распорядок его дня был выверен, как швейцарские часы. А тут его словно что-то подбросило еще до звонка будильника – разбудил то ли запах весны из приоткрытого окна, то ли ощущение полноты жизни… Вилен не знал, что именно подняло его в такую рань, но это явно было что-то приятное.

Он постарался быстрее закончить с делами и выехать пораньше, чтобы дамам не пришлось его дожидаться. Теоретически застрять в пробке ему не грозило, поскольку машина должна была двигаться в противотоке – но кто знает, как оно повернется… московские улицы непредсказуемы.

К вечеру сделалась холоднее, поднялся небольшой ветер. Меркулов встретил идущих под руку приятельниц у двери ресторана, поздоровался и, галантно поклонившись, пригласил пройти внутрь.

Ему действительно нравился этот ресторанчик, оформленный в винтажном стиле. Здесь было дороговато, но уютно и немноголюдно, а спокойная музыка середины минувшего столетия звучала тихо, не мешая посетителям разговаривать и не заставляя их повышать голос.

Войдя в ресторан, Меркулов испытал минутную неловкость. Нужно было помочь дамам снять шубки, и он не сразу решил, за какой из дам первой поухаживать. Выручил гардеробщик, сделавший шаг навстречу Тамаре Яковлевне. Та благодарно улыбнулась, а Меркулову оставалось помочь снять шубку Марии.

Он сразу обратил внимание, насколько разные эти две женщины. По словам Тамары, Мария была старше ее на шесть лет, то есть почти ровесница Вилена, – но при этом она великолепно выглядела и казалась моложе своей приятельницы. Умело наложенный макияж, элегантная короткая стрижка и очки в модной оправе. В отличие от пухленькой Тамары, одетой в скромное темно-серое платье с брошью у ворота, худощавая Мария была облачена в стильный брючный костюм сочного лилового цвета, а на ее шее был красиво повязан шарфик с ярким узором.

Столик с удобными мягкими диванчиками был зарезервирован заранее. Дамы расселись, полистали меню, поохали над ценами. Вилен, как этого требовала ситуация, уговаривал спутниц не стесняться.

– Поверьте, девушки, вы меня не разорите, даже если закажете все меню от корки до корки, – заверил он. Обращение «девушки» Тамаре и Марии понравилось, они заулыбались, и по этим улыбкам сразу стало легко представить, как обе они выглядели в юности.

Наконец, трудный выбор был сделан, заказали легкий ужин и по бокалу хорошего вина. Когда официант отошел от их столика, Мария повернулась к Меркулову.

– Так вы хотите, чтобы я рассказала вам об Оле Назаровой? – осведомилась она. – А что конкретно вас интересует?

– Все, – не задумываясь, ответил он. – Вся ее жизнь, вся судьба. Как вам уже сказала Тамара, все началось с большого шкафа… Но сейчас мне хочется узнать не только его историю, но и всю историю семьи Назаровых. Чем подробнее, тем лучше.

При упоминании о шкафе обе женщины почему-то сначала нахмурились, потом переглянулись.

– Ну, про шкаф вам, пожалуй, Тамара расскажет, – проговорила после паузы Мария. – А про Оленьку с удовольствием расскажу я. Мы с ней крепко дружили, с первого до десятого класса за одной партой сидели. Вы ведь, наверное, помните, что раньше раздельное обучение было? Мальчики учились в одних школах, девочки – в других.

– Помню, конечно, – кивнул Вилен. – Мне десять лет было, когда вышло постановление объединять школы. Помню, наш класс тогда разделился на две группы – одни даже рады были слиянию, зато другие ни в какую не хотели учиться вместе с девчонками, кое-кто даже хотел школу бросить…

– А вы, Вилен Петрович, в какой группировке состояли? – Тамара Яковлевна улыбнулась не без лукавства.

– Я держал нейтралитет, – с усмешкой отвечал Меркулов.

– У нас такого не было, – покачала головой Мария. – Может, потому, что мы были поменьше.

– Да и все-таки девочки, – поддакнула Тамара. – Девочки обычно и ведут себя в школе лучше мальчишек, и учатся успешнее. Вот вы с Олей, насколько я знаю, обе отличницами были.

– Ну, я-то в круглых отличницах никогда не ходила, – тут же возразила Мария. – У меня и четверок много было, даже и в четверти, случалось, что и тройки попадались. А Оля – та да, училась очень хорошо.

Загрузка...