Человеки

Баба Катя

В осеннюю слякотную субботу баба Катя возвращалась с кладбища. Там у нее была похоронена единственная доченька. Прибралась на могилке, посидела отдохнула на лавочке. На обратном пути зашла в огромный супермаркет и долго бесцельно там бродила. Денег не было, а просто поглазеть – почему бы и нет? Потеряла счет времени, и, выйдя на улицу, обнаружила, что осенние сумерки уже сгущаются и небо заволакивает тучами. Поспешила на автобусную остановку.

Спешить было трудно. Бабе Кате было семьдесят четыре года, ноги болели и отекали, сердце не соглашалось со взятым темпом, приходилось останавливаться и отдыхать. В общем-то, торопиться было некуда. Всю свою жизнь она прожила одна, почти пятьдесят лет отработала на хлебозаводе, сначала в цеху, потом вахтершей… Из Катюши, Катерины, и Катерины Васильевны постепенно превратилось в бабу Катю.

Так вот и жизнь прошла, вздохнула баба Катя. А что хорошего было? Да ничего. Мысль о зря промелькнувшей жизни была привычной и особых эмоций уже не вызывала…

Людей баба Катя не любила. Просто так. Вот просто не любила, и все. Любила своего кота Платона и черепаху Тосю. Этого ей хватало.

***

Протискиваясь сквозь набитый автобус к выходу на своей остановке, баба Катя старалась не смотреть на уставшие, злобные, пьяные лица. Уперла глаза в пол и активно работала локтями. Вышла. И попала под проливной холодный ливень, струи хлестали по лицу, ветер завывал и гнул вековые деревья. Перспектива простудиться в таком возрасте не радовала, да и денег на лекарства нет. Прячась за хлипкими стенками автобусной остановки и прикрывая воротником лицо, баба Катя вспоминала, где можно переждать непогоду. До дому было далековато…

Рядом, буквально в нескольких шагах, была только церковь. В Бога баба Катя не верила никогда, была некрещеной пионеркой, комсомолкой и коммунисткой. Но как укрытие от непогоды церковь ее вполне устраивала. Мелкими перебежками она добежала до церковной ограды, поискала глазами калитку… Калитка покачивалась и скрипела. Баба Катя протиснулась в нее, доковыляла до церкви и вошла внутрь.

С плаща текли струи, от сапог оставались мерзкие грязные следы. Все-таки некрасиво. Поэтому баба Катя опустилась на лавочку возле самых дверей и притихла, изредка передергиваясь от сырости и озноба. Но постепенно согрелась, ожила и с интересом стала оглядываться по сторонам.

В церкви, за всю свою долгую жизнь, она была впервые. Народу было много, в разгаре вечерняя служба, но баба Катя этого не ведала, просто рассматривала иконы на колоннах (дальше было не видно) и спины людей, дружно кланяющиеся в какие-то определенные моменты. Как роботы, неприязненно подумала она. Далеко впереди что-то пели и читали, непонятно и неразборчиво. Но пели красиво, и баба Катя, незаметно для себя, задремала…

***

Очнулась она, когда скамейка рядом с ней скрипнула и кто-то сел рядом.

– Ну что, раба Божия, проснулась? – раздался ласковый старческий голос.

– Я не раба! – тут же по-пионерски вскинулась баба Катя. Скосила глаза. Рядом сидел старичок-священник с лучистыми и немножко насмешливыми глазами.

– Не раба? А кто?

– Ползункова Екатерина Васильевна, – вежливо представилась баба Катя.

– Что же ты, Катерина Васильевна, в церкви спишь? Ночевать есть где?

Баба Катя даже немножко обиделась. Она что, на бомжа похожа?

– А Вы, вообще, кто? – немножко надменно и невежливо поинтересовалась она у старичка.

– Ах да, простите. Настоятель храма Святой Троицы отец Павел. Можно просто батюшка.

Батюшка… Какой там батюшка, ее ровесник, может, и моложе даже… Тоже мне, батюшка…

Баба Катя поправила плащ, проверила сумку и наличие в ней почти пустого кошелька и собралась уходить…

– Ты, Екатерина Васильевна, приходи завтра утречком, на Литургию. А потом поговорим, – неожиданно сказал отец Павел. Смотрел он на нее теперь внимательно, и смешинки в глазах больше не было.

– Зачем это? – слово "литургия" ей понравилось, но тащиться в воскресенье в такую рань никуда не хотелось… Да и смысла она в этом не видела. Лучше тесто поставит, пирог испечет…

– Просто приходи и все. К восьми. На вот тебе зонтик, там, кажется, еще поливает… Завтра вернешь.

Настойчивый какой! Что ему от меня надо? – недобро подумала баба Катя, но зонтик взяла. Подкину потом под двери, сами разберутся, решила она, вежливо сказала " до свидания" и пошла к выходу. Сзади послышалось "иди с Богом, милая", но оборачиваться и комментировать не стала.

***

Дома баба Катя переоделась в теплый халат и натянула шерстяные носки. Поставила сушиться зонтик и долго бродила по квартире, бездумно перебирая какие-то безделушки. Потом накормила Платона, и собралась укладываться спать. Уснуть никак не удавалось, в ушах звучал ласковый голос отца Павла – " иди с Богом, милая"… Куда? Куда идти?…

***

Отец Павел запер храм и прошел в свою келейку – она была тут же, во дворе. Прочитал вечернее правило. Поправил фитилек у лампадки… Сел, было, почитать, но не читалось. Из головы никак не шла дремавшая в церкви старушка… Ее было жалко, хоть и вела она себя гордо и насмешливо. Тогда отец Павел встал перед иконами и начал молиться. О чем он молился – неизвестно, но на душе у него стало полегче, а баба Катя раздумала ставить тесто…

***

Просыпаются пожилые люди рано, и баба Катя не исключение. Еще и шести не было, а сна ни в одном глазу. На улице темно и воет ветер. Под одеялом уютно и тепло, Платон свернулся калачиком сбоку и мирно посапывает. Хорошо…

Баба Катя открыла глаза и попыталась вспомнить – что-то вчера было. Необычное… Ах, да! Отец Павел… Впервые за много лет она улыбнулась, по-доброму, без язвительной усмешки и настороженности. Чудной какой старичок, на Литургию ее пригласил… Конечно, никуда она не пойдет, что ей там делать? Но на душе было радостно…

Встала, поставила на газ допотопный чайник и пошла разыскивать черепаху Тосю. Вытащила ее из своего тапочка и сунула под панцирь свежий капустный лист. Тося вытянула шею, взяла лист и стала его жевать. Затем баба Катя насыпала корм Платону, налила в мисочку свежей воды…

Половина седьмого утра…

– А может, сходить? – вдруг подумала она…

Одинокое воскресенье ничего хорошего не обещало, а тут хоть что-то…

Баба Катя открыла древний шифоньер и заглянула внутрь. Выбирать было особо не из чего. Она натянула теплую юбку, шерстяную кофту, нашла в недрах шкафа старую шаль… Вроде все. Присела у окна с чашкой чая и печенькой. Идти? Не идти? Задумчиво глядела в темное окно, но видела лишь свое отражение. Отражение было невеселым. Старая, седая, и жизнь пролетела зря…

– Пойду, – решила она. – Хоть раз в жизни побываю на этой, как ее… Литургии…

***

Пришла баба Катя в церковь немного раньше восьми, но народу уже было много. Что-то писали, бродили по церкви, ставили свечи у икон. Баба Катя уселась на "своей" скамеечке у входа и стала ждать.

Наконец все угомонились, встали, и в полной тишине раздался голос отца Павла:

"Благословенно Царство Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!"

Хор пропел аминь, люди закланялись и закрестились.

Баба Катя сидела сиднем. Дальше все шло своим чередом, который она все-равно не понимала. Так же пели, читали, крестились. Изредка по церкви проходил молодой длинноволосый человек и чем-то размахивал. Это "что-то" было похоже на большой пузатый медный… может быть, чайник?… Только без носика и ручки. "Чайник" этот висел на длинных цепочках с бубенчиками, которые весело позвякивали. Из него шел дым, пахло незнакомо, но приятно. На бабу Катю тоже помахали чайником, словно ожидая от нее чего-то… А чего – она не знала…

Потом все выстроились в длиннющую очередь и стали подходить к отцу Павлу. Сегодня он был красивый, в золотых одеждах, и даже вроде выглядел моложе. Всех подходящих он чем-то кормил из большой золотой чаши. Точно – буржуи, усмехнулась баба Катя про себя. Наконец батюшка вышел к народу и стал что-то говорить. Все очень внимательно слушали, а баба Катя – нет. Туговата она была на уши, да и непонятно все. Потом целовали крест в руках отца Павла и выходили на улицу.

– Наконец-то, – подумала баба Катя.

Хотя она нисколько не устала и время пролетело незаметно.

***

– Ну, здравствуй, Катерина Васильевна, – батюшка улыбался. – Пришла! – удовлетворенно сказал он, словно и не сомневался в этом. – Давай поговорим, что ли…

– Здравствуйте. О чем поговорим?

– Да так, о жизни. Только не здесь, народу здесь много. Приглашаю на чай.

Они прошли через церковный двор, и батюшка распахнул перед бабой Катей незапертую дверь в маленький домик. Там он деловито усадил гостью к столу, включил чайник и засуетился, засуетился, собирая на стол угощение – варенье, печенье, бублики-баранки…

Баба Катя смотрела на все это и думала – нет, все-таки что-то ему от меня нужно, иначе с чего бы такая гостеприимность…

Наконец стол был накрыт, отец Павел сел напротив гостьи и стал молча ее рассматривать. Баба Катя смутилась. Помолчали, отхлебнули из чашек.

– Ты варенье-то бери, вот с сухариками вкусно очень, – посоветовал батюшка. Она послушно и осторожно взяла из вазочки один сухарик, но есть не стала – положила рядышком.

Снова помолчали. Потом батюшка вздохнул и сказал:

– Ну что ж, Катерина Васильевна, будем креститься.

Баба Катя отставила чашку и поднялась.

– Да стой, стой, куда ты! Чего испугалась? Сядь! Надо ведь креститься! Старая уже, помирать скоро, а куда пойдешь-то?

Баба Катя тяжело опустилась обратно на табуретку. Да, помирать скоро. Но вот куда-то идти она вовсе не собиралась. Помрет, да и ладно. Кому от этого печаль?

– Тебе, отец Павел, что от меня нужно? – прямо спросила она.

– Мне? Мне ничего не нужно. Душу твою жалко. Ты ведь с виду каменная, а душа твоя плачет… Больно ей и страшно одной…

Баба Катя напряглась. Да, страшно. Но откуда он узнал, что она одна? Она ничего ему о себе не говорила. Напряженно, до боли в больных суставах, сжала кулаки. Опустила голову и упорно молчала.

– Веруешь ли, что Бог есть?

– Нет, – честно ответила баба Катя.

– А душа?

– Душа, наверное, есть. Болит…

– А откуда же душа, коли Бога нет? Кто тебе ее дал?

– Отстал бы ты от меня, батюшка, не знаю я ничего, – тоскливо сказала баба Катя. И так тошно, хотела добавить, но промолчала. Сидела, сгорбившись, и пыталась вспомнить, когда же начала болеть эта ее душа…

Когда маманя за любую шалость, а то и просто так, лупила ремнем, или туго скрученным мокрым полотенцем? Или когда ее, девчонку, оклеветали на заводе за украденный якобы кошелек, который она и в глаза не видела… Чуть из комсомола не выгнали, на доску позора вывесили… Или когда Митька наигрался и бросил? Или когда… Тут баба Катя не удержалась и всхлипнула… Или когда ее доченька умерла, едва родившись? Она не знала. Просто с тех пор жила по привычке, как заведенная, и ни о чем не думала…

Отец Павел ждал. Смотрел внимательно, молчал. Потом стал рассказывать ей о Боге, о Сыне Божием – Спасителе людей. О злых и коварных врагах рода человеческого… Об Ангелах Хранителях… О покаянии и спасении души. О потерянном Рае…

Баба Катя, низко склонившись над столом, плакала. Никто и никогда ей этого не говорил. Никто и никогда о ней не заботился. С ней вообще мало кто разговаривал… И доченька ее умерла, где она сейчас?… Она плакала, а отец Павел говорил, говорил…

Наконец замолчал. Посидел, подумал. Потом решительно встал и громко хлопнул ладонью по столу.

– В общем, так, Катерина свет моя Васильевна. Идем, сейчас поисповедую тебя, да и покрестимся.

Баба Катя испуганно вскинула на него глаза – как, прямо сейчас?

– Сейчас, – твердо ответил батюшка. – Поторопиться бы надо, – почему-то добавил он.

***

Он подвел ее к высокой тумбочке и сказал – ну что ж. Давай, кайся. Баба Катя молчала. Каяться она не умела. Жила и работала честно, не воровала, не убивала…

– Злая я, – наконец выдавила она из себя, – Людей не люблю…

– Так, так, – чему-то обрадовался батюшка. – А кого любишь?

– Кота своего люблю. Может, еще соседку свою, Дашку. Она меня шанежками угощает, когда печет… Несчастная она, Дашка. Муж пьет, бьет, детишек трое, живут в однушке… Жалко мне ее… А больше никого и не люблю. И думаю обо всех плохо. Даже вот о тебе, отец, мысли нехорошие были, – бабу Катю понесло…

– На Митьку своего обижалась, когда бросил… на Бога, что доченьку отнял…(на Бога? – сама испугалась баба Катя. Она ж в Него не верит! Или Ему не верит?).

– Запуталась я, батюшка, – снова заплакала баба Катя. – И кошелек я тот не брала! Не брала! В глаза не видела!

– Маша! – крикнул отец Павел в сторону "ящика", – дай нам крестильную рубашку и крестик!

***

Целый месяц ходила раба Божия Екатерина в храм Святой Троицы. Практически на все службы. Она не сидела теперь на лавочке возле входа, а стояла вместе со всеми.

Научилась правильно креститься. Узнала, что "чайник" без носика – это кадило.

Исповедалась и причащалась каждое воскресенье, внимательно слушала проповеди. Люди перестали ее раздражать. Квартиру свою она отписала соседке Даше. Иногда заходила в келью к отцу Павлу и долго пила с ним чай, разговаривая о том-о сем.

Один раз и батюшка зашел к ней в гости. Задумчиво погладил Платона, постучал пальцем по панцирю Тоси, выпил чашку пустого чаю – печенек уже не было, пенсии тоже…

***

Хоронили бабу Катю 31 декабря. В день смерти она исповедалась и причастилась.

Пришла домой, присела у окошка и умерла.

Народу на похоронах почти не было. Свои, церковные, да соседка Даша, заплаканная, в черном платке. Отец Павел горя никак не проявлял. Да и какое горе? Хор пел "со святыми упокой", и все видели, что в гробу лежит баба Катя со светлым и добрым лицом.

А отец Павел смотрел, как поднимается раба Божия Екатерина по сияющей лестнице наверх, где ждет ее доченька и Вечная Радость…

А Платона и Тосю батюшка взял к себе.