Черчилль: быть лидером

Часть I Коммуникации

В последние десятилетия все большей популярностью среди специалистов, занимающихся исследованием и совершенствованием систем управления, пользуются вопросы лидерства. Чего стоит хотя бы тот факт, что количество книг по этой тематике, ежегодно публикуемых множеством издательств в различных уголках планеты, уже измеряется тысячами. Однако, несмотря на то что к лидерству приковано внимание множества глаз, а анализом этого явления занимаются крупнейшие ученые ведущих университетов и научных центров, по-прежнему остаются вопросы, требующие освещения.

К примеру, что следует понимать под «лидерством»? Современные специалисты дают свыше 350 определений этого термина. Среди них есть и такая точка зрения, что лидерство – это «наиболее очевидный и наименее понятный феномен на земле» [1] .

Не менее интересен и другой вопрос – как связаны между собой лидерство и менеджмент? Ведущий специалист в области лидерства, профессор кафедры лидерства им. Коносуке Мацуситы Гарвардской школы бизнеса Джон П. Коттер, считает лидерство и менеджмент «отдельными, дополняющими друг друга системами действия». По его мнению, «каждая из представленных систем имеет свою функцию и характерные для нее виды деятельности». Причем для успеха в современном, быстроменяющемся мире «необходимо освоить обе» [2] .

Уинстону Черчиллю принадлежат строки, отражающие его понимание лидерства и роли лидера в критические моменты истории: «Ноша и бремя всех решений лежали на нем. Он находился на вершине, где все проблемы были сведены к „да“ или „нет“, где события превосходят человеческие возможности, где все выглядит непостижимо, загадочно и непроницаемо. Он должен был давать ответы. Он должен был стать стрелкой компаса. Воевать или нет? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Уйти или остаться. Таким выглядело его поле сражения» [3] . Без условно, размышления Черчилля относительно лидерства не ограничиваются этими словами, посвященными последнему российскому императору Николаю II. Будучи управленцем с более чем полувековым стажем, Черчилль неоднократно возвращался к вопросу о лидерстве и, анализируя опыт великих предшественников, пытался определить, что составляет основу эффективного руководства, умения вести за собой людей. Именно этим его размышлениям и анализу его поступков посвящена эта книга.

В первой части нашего исследования мы остановимся на одной из составляющих, которая, по мнению профессора менеджмента Университета Южного Колорадо доктора Ричарда Эйзенбейса, является ключевой в теории лидерства. Речь идет об эффективных коммуникациях [4] . Большинство ученых сходятся во мнении, что основу лидерства составляет влияние на окружающих. И в этом случае коммуникации действительно играют огромную роль, поскольку без налаживания взаимодействия с окружающими не может быть ни влияния, ни, как следствие, настоящего лидерства.

Неудивительно, что, исследуя вопрос, на что успешные руководители тратят свое время, профессор управленческих исследований Генри Минцберг обнаружил, что почти 80 % рабочего времени занимает общение с сотрудниками [5] . Согласно другим исследованиям, почти три четверти руководителей считают проблемы с коммуникациями основным препятствием повышения эффективности своей деятельности [6] .

Основным элементом в процессе коммуникаций является канал, по которому информация поступает от отправителя к получателю. Примерами коммуникационных каналов могут служить:

официальные письма и меморандумы;

служебные и докладные записки;

презентации и выступления;

аудио– и видеоконференции;

а также беседы по телефону и личное общение лицом к лицу.

Каждый канал характеризуется емкостью, которая определяет объем передаваемой информации. Нетрудно заметить, что при непосредственном общении с глазу на глаз, когда задействованы мимика и интонации, объем передаваемой информации гораздо больше, чем при подготовке служебной записки. Выбор коммуникационного канала определяется в каждой конкретной ситуации в зависимости от той информации, которую отправитель хочет передать, а также от результата, к которому он стремится.

Ниже мы подробно остановимся на основных видах коммуникационных каналов – письменных коммуникациях, встречах лицом к лицу, публичных выступлениях. Рассмотрим их особенности и то, как Черчилль использовал их в своей управленческой деятельности. Также мы отметим, какую роль в жизни британского политика играли неформальные коммуникации. И наконец, мы попытаемся определить, какие секреты современные лидеры могут извлечь из опыта сэра Уинстона для налаживания эффективных коммуникаций в кризисных ситуациях, которые занимают все больше места в современной быстроменяющейся и турбулентной среде.

Глава 1. Сила письменного слова

Мастер письменных коммуникаций

Понимание личности Черчилля, его поступков и методов управления будет не полным, если при анализе биографии выдающегося британского политика не обратить внимания на один существенный факт – великолепное владение родным языком, который он считал «одним из самых великих источников вдохновения и силы», полагая также, что «в мире не существует больше предмета, обладающего столь изобильной и живительной властью» [7] .

В середине жизни Черчилль с небольшой долей иронии вспоминал, как впервые проникся структурой и особенностями английского языка. На страницах своих мемуаров «Моя ранняя жизнь» он признался, что из-за скромных академических успехов в частной привилегированной школе Хэрроу (в стенах которой в свое время учился бунтарь британской поэзии барон Джордж Гордон Байрон) его считали неспособным к другим языкам, кроме английского.

«Обязанность учить самых тупых учеников не самому уважаемому предмету – умению писать на английском языке – была возложена на мистера Сомервелла, – вспоминает Черчилль, – замечательнейшего человека, перед которым я в неоплатном долгу» [8] .

Роберт Сомервелл (1851 – 1933) предпочитал обучать своих воспитанников по собственной методике [9] .

«Он брал достаточно длинное предложение и разбивал его на составные части, используя при этом чернила разного цвета: черные, красные, синие и зеленые, – описывал его систему самый известный ученик. – Подлежащее, сказуемое, дополнение; придаточные и условные предложения, соединительные и разделительные союзы! У каждого был свой цвет, своя группа. Это напоминало натаскивание, и мы занимались этим чуть ли не ежедневно. Поскольку я оставался в третьей группе четвертого класса в три раза дольше, чем кто-либо еще, я проделывал все это в три раза больше. В результате я выучил разбор предложений в совершенстве. Благодаря этим занятиям основная структура обычного британского предложения, штука, кстати, весьма благородная, вошла в мою плоть и кровь».

Черчилль считал, что «все молодые люди должны изучать английский язык. Особенно умные могут продолжить совершенствоваться в латинском для почета и в греческом для удовольствия. Но единственное, за что бы я их порол, так это за незнание английского языка. Причем здорово порол бы» [10] .

Выступая в феврале 1908 года перед членами лондонского Клуба авторов, Черчилль вновь обратит внимание на благородство английского языка:

«Невозможно написать страницу, чтобы не испытать наслаждения от богатства, многообразия, подвижности и глубины нашего языка» [11] .

Эти строки нисколько не принижают другие языки. Язык Пушкина и Достоевского, Толстого и Чехова, Пастернака и Бродского обладает не меньшим, а в некоторых случаях и большим «богатством, многообразием, подвижностью и глубиной». «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! <…> нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» – писал И. С. Тургенев в стихотворении «Русский язык» в июне 1882 года, – строки, которые успели стать крылатыми за прошедшие сто тридцать лет.

Любовь к родному языку открывает перед лидером огромные возможности. Прекрасное владение им позволяет не только грамотно выражать свои мысли, но и находить нужные слова в сложных ситуациях, акцентировать внимание на нюансах, правильно подбирать убедительные аргументы, повышая степень влияния в процессе коммуникаций.

В понимании Черчилля письменное слово обладает огромной силой, которая не ограничивается одним лишь процессом коммуникаций, но и несет в себе общечеловеческое значение. Не случайно Библия, к которой британский политик часто обращался в тяжелые минуты своей жизни, начинается строкой: «Сначала было Слово».

«Великими узами человечества является язык. Слова – единственное, что остается навеки, – напишет Черчилль в мае 1938 года в одной из статей для News of the World . – Самые величественные сооружения или чудеса инженерной мысли обращаются в прах под воздействием Времени. Пирамиды крошатся, мосты рушатся, каналы засоряются, железнодорожные пути зарастают травой. Но слова, произнесенные две или три тысячи лет назад, остаются с нами и поныне. Представляя собой не реликвии прошлого, они сохраняют первоначальную жизненную силу» [12] .

Черчилль станет достойным учеником Роберта Сомервелла. В четырнадцать лет он напишет детально проработанное эссе в стиле Джона Гилпина [13] о царе Египта Рампсините – одном из героев рассказов Геродота, которые мистер Сомервелл любил читать ученикам. Это сочинение до сих пор хранится в архиве Хэрроу [14] .

«Я никогда не мог поверить, что встречу ученика, который в четырнадцать лет будет испытывать такой пиетет перед английским языком», – не скрывая своего удивления, признается мистер Сомервелл [15] .

Безупречное владение письменным словом будет сопровождать Черчилля на протяжении всей его профессиональной деятельности, сначала военного, а затем и государственного деятеля.

«Если я нахожу подходящие слова, помните, что я все время зарабатывал себе на жизнь пером и языком», – скажет он во время своего восьмидесятилетнего юбилея [16] [17] [18] .

Черчилль не лукавил. Уже во время своей первой военной кампании на Кубе, куда молодой субалтерн в конце 1895 года отправился бороться с повстанцами, он стал описывать то, что с ним происходило. В частности, в Daily Graphic появились пять его статей общим объемом в шесть тысяч слов.

Впоследствии Черчилль продолжил эту традицию. Принимая участие в колониальных кампаниях, он одинаково хорошо будет обращаться как с саблей (а если точнее – пистолетом или винтовкой), так и с пером. К примеру, подавление восстания племен патанов, бунервалов и мохмандов на северо-западной границе Индии в 1897 году будет сопровождаться публикацией статей в индийской газете Pioneer и лондонской Daily Telegraph . А после завершения кампании в свет выйдет первая книга – «История Малакандской полевой армии» (или, как ее называли злые языки лондонского общества, «Советы младшего офицера генералам»).

В 1898 году Черчилль примет участие в новом военном конфликте, на этот раз в подавлении народного восстания махдистов в Судане. Это событие он отметит публикацией двухтомного сочинения «Речная война». В своей второй книге, помимо описания военных баталий, Черчилль также уделит значительное внимание истории восстания и описанию событий пятнадцатилетней и более давности – приходу к власти в 1881 году Мухаммеда Ахмеда, зверскому убийству в январе 1885 года генерал-губернатора Судана Чарльза Джорджа Гордона, известного как Китайский Гордон, Гордон Хартумский и Гордон-паша.

«Речная война» на протяжении ста с лишним лет продолжает восхищать исследователей. Американский историк Пол Рейх из Университета Талса (штат Оклахома, США) сравнил это произведение с «Историей Пелопоннесской войны» великого греческого историка Фукидида.

«Замечательная работа Черчилля, так же как и „История“ Фукидида, написана в стиле эпической прозы, – отмечает Рейх. – Объектами описания становится Нил и люди, поселившиеся на его берегах, конфликт между исламом и современностью, причины, характер, а также сама история восстания Махди против господства египтян, сопротивление генерала Гордона, беспомощность либеральной политики Гладстона и, наконец, кампания по повторному захвату Судана под руководством сирдара сэра Герберта Китченера. Все эти события представляют Черчиллю столько же места для творчества, как и Пелопоннесская война Фукидиду. И Черчилль смело пользуется им, рассуждая о моральной ответственности, с которой связана любая власть, он изучает отношения между прошлым и современностью, между варварством и мужеством, между современной наукой и меняющимся характером ведения боевых действий» [19] .

С публикацией «Речной войны» Черчилль не только не останавливается на достигнутом. Он начинает получать все больше удовольствия от работы над книгами.

«Писать книгу огромное наслаждение, – делится он своими впечатлениями. – Это словно создавать неосязаемую кристальную сферу вокруг каких-то проблем и идей. Чувствуешь себя словно золотая рыбка в пруду, только в этом случае ты сам создаешь себе пруд. Писать книгу аналогично строительству дома, планированию военного сражения или рисованию картины. Техника – различна, материал – отличается, но принцип – тот же» [20] .

Вскоре ему представится возможность продолжить публицистическую деятельностью. В 1899 году Черчилль покидает Туманный Альбион для освещения событий англо-бурской войны. В отличие от предыдущих военных экспедиций, где наш герой совмещал военную деятельность с журналистикой, на этот раз все произошло с точностью наоборот. Отплыв 14 октября 1899 года на борту корабля королевской почты «Дунноттар Кастл» к мысу Доброй Надежды в качестве журналиста Morning Post , Черчилль вскоре примет участие в обороне бронепоезда вблизи Эсткорта, будет пленен, доставлен в Преторию и, совершив дерзкий побег, доберется сначала до портового городка Лоренсо-Маркеш, а затем до Дурбана. И уже после этих перипетий, став лейтенантом южноафриканской кавалерии, примет участие в битве при Спионкопе и войдет в освобожденный от буров город Ледисмит.

Вся эта череда приключений могла бы лечь в основу захватывающего романа или киносценария. Что в принципе и произойдет, когда в 1970-х годах компания Columbia Pictures выпустит фильм Ричарда Атенборо «Молодой Уинстон» с такими звездами мирового экрана, как Энн Бэнкрофт и Энтони Хопкинс. А сам Черчилль поведает читателям о своих приключениях на страницах двух книг – «От Лондона до Ледисмита через Преторию» и «Поход Яна Гамильтона».

Параллельно с военной публицистикой он также напишет свой первый и единственный роман «Саврола», повествующий о свержении диктатора в вымышленной стране Лаурания. Сам Черчилль был не слишком высокого мнения о своем художественном произведении и в последующие годы даже советовал друзьям воздержаться от его прочтения.

За семь десятилетий писательской карьеры Черчиллем будет написано сорок два произведения – больше пятидесяти томов, – а также пять тысяч речей и статей – в общей сложности тридцать миллионов слов! [21]

«Я испытываю глубочайшую благодарность, что родился с чувством любви к работе с текстами», – признается он однажды [22] .

Любовь к языку и умение использовать его для выражения собственных мыслей значительно облегчат Черчиллю жизнь, когда на рубеже XIX и XX веков он войдет в большую политику, став депутатом нижней палаты британского парламента, палаты общин.

В декабре 1905 года Черчилль, которому исполнился 31 год, занял свой первый пост – заместителя министра по делам колоний. Буквально сразу после назначения он окунулся в бурную реку политических событий, стараясь принимать участие в решении многих вопросов, насколько ему позволял опыт и положение. Молодой политик стал посещать заседания специального комитета при кабинете министров, куда входили пять видных государственных деятелей Великобритании того времени, включая непосредственного начальника нашего героя, министра по делам колоний лорда Виктора Александра Брюса Элджина. Впоследствии мы подробнее остановимся на взаимоотношениях министра и его заместителя, а сейчас обратим внимание на другое обстоятельство. Черчилль не только посещал заседания комитета, но и старался принимать в них активное участие, излагая по любому важному вопросу свою точку зрения. Причем делал это исключительно в письменном виде.

Он рассчитал все правильно: для того чтобы оказывать влияние, необходимо набирать политический вес. Простым высказыванием вслух своей точки зрения этого вряд ли можно добиться. Скорее всего, его просто не стали бы слушать, а следовательно, и прислушиваться. Из пяти членов комитета самым молодым был 53-летний министр финансов, будущий глава правительства Герберт Генри Асквит. Самым старшим – 78-летний лорд-хранитель печати Джордж Фредерик Сэмюель Робинсон, первый маркиз Рипон. Тягаться с такими зубрами Вестминстера было, по меньшей мере, глупо. Но начинающий политик и не собирался делать это. Лобовой атаке он предпочел заход с флангов, излагая свои мысли в письменном виде и таким образом знакомя с ними членов комитета.

Положительный результат не заставил себя ждать. После очередного заседания комитета 1 февраля 1906 года Асквит передал Черчиллю записку:

«Было бы неплохо, если бы вы подготовили обоснованное письменное заявление, в котором подробно перечислили, на основании каких суждений мы сегодня пришли в процессе обсуждений к нашим четырем заключениям. Это заявление оказало бы огромную услугу при рассмотрении наших решений кабинетом министров» [23] .

Для умудренного опытом Герберта Асквита не составило труда разглядеть сразу несколько положительных качеств в молодом коллеге. Уинстон предстал перед ним активным и инициативным политиком, который не боится высказывать собственные суждения и, что самое главное, умеет излагать свои мысли на бумаге «с тщательно продуманными аргументами» (по словам самого Черчилля) [24] . Пройдет три года, и Асквит, став премьером, предложит потомку герцога Мальборо министерский пост: сначала министра торговли, затем министра внутренних дел и, наконец, в 1911 году, – первого лорда Адмиралтейства.

Черчилль будет работать в кабинете министров под началом Асквита семь лет. Он возьмет за правило в последних числах декабря, перед Новым годом, направлять премьеру многостраничные письма с изложением своих взглядов на бесконечные проблемы и задачи, касающиеся как возглавляемых им ведомств, так и политических вопросов в целом. По его словам:

«Для краткого и убедительного изложения мыслей и доводов премьер-министру приходилось тратить многие часы, но это того стоило. Я считаю, что моим продвижением на многие государственные посты, инициатором которых стал Асквит, я намного больше обязан своим запискам по вопросам государственного управления, чем выступлениям в парламенте или палате общин» [25] .

В процессе управленческой деятельности выдающийся британский политик придавал большое значение коммуникациям посредством письменного слова. Он гибко использовал этот инструмент как при общении со своими подчиненными (нисходящие коммуникации), так и при взаимодействии с начальством (восходящие коммуникации) и своими коллегами (горизонтальные коммуникации). Остановимся на этих разновидностях письменных коммуникаций более подробно.

Нисходящие коммуникации

Как известно, одна из основных функций лидера – оказание влияния на подчиненных. Наиболее популярным инструментом распространения влияния является общение посредством нисходящих коммуникаций. Именно так руководство знакомит подчиненных с основными новостями, связанными с деятельностью компании, распространяет видение будущего, к которому должны стремиться сотрудники, передает необходимые указания и распоряжения для достижения поставленных целей.

Согласно современным исследованиям, одной из основных проблем нисходящих коммуникаций является рассеивание информации, влекущее за собой искажение, а иногда и полную утрату смысла передаваемых сообщений. В процессе изучения этой проблемы было установлено, что при передаче сообщений между двумя собеседниками теряется до 25 % информации [26] .

Для минимизации этого негативного явления Уинстон Черчилль старался выбирать в качестве средства передачи нисходящих коммуникационных потоков письменное слово. Вместо бесчисленных совещаний и заседаний он предпочитал обращаться к своим подчиненным напрямую, направляя служебные записки, в которых содержались либо вопросы, либо предложения к обсуждению интересующих его тем [27] . Наибольшее распространение такая форма получила в бытность руководства Черчиллем Адмиралтейством в годы Второй мировой войны.

«Как правило, записки диктовались не для констатации факта или передачи очередного указания, – объясняет официальный биограф Черчилля сэр Мартин Гилберт. – Посредством их устанавливался диалог. Они инициировали или являлись основанием для проведения дискуссий и обсуждения животрепещущих тем, связанных с военно-морским флотом и ведением войны» [28] .

Благодаря постоянному использованию фразы «прошу Вас…», эти записки получили название «просьбы первого лорда». Они позволили Черчиллю стать не просто главой и общепризнанным лидером Адмиралтейства – в какой-то мере они стали отражением его личности, переполненной энергией и жаждой деятельности.

«Его энергия и запасы жизненных сил в этот период были потрясающими, – восхищается историк Артур Мардер. – Мощный поток записок, источаемый Уинстоном, охватывал все аспекты ведения войны на море и не оставлял никаких сомнений, что же действительно хочет первый лорд в той или иной ситуации».

«Просьбы» военно-морского министра можно сравнить с высокооктановым топливом для двигателя автомобиля.

«В моей голове четко отложилось, насколько большое впечатление личность Черчилля произвела на нас на всех: на гражданских и военнослужащих, – вспоминает капитан Д. Аллен. – Когда наши отчеты, подготовленные в ответ на его записки, ему нравились, мы получали свои бумаги обратно с ободряющей резолюцией. Обычно в таких случаях на них было написано красными чернилами „очень хорошо, продолжайте в том же духе“. Подобные слова напоминали камень, брошенный в пруд. Круги шли во всех направлениях, оживляя и вдохновляя людей на всех уровнях „продолжать в том же духе“ – и ведь продолжали!» [29] .

Записки Черчилля представляли собой высокоэффективный механизм обратной связи, позволяющий ему всегда быть в курсе событий и основных решений.

«Некоторые из записок содержали слова упрека, некоторые – слова ободрения, некоторые из них были подчеркнуто строгими, другие пестрели юмором, одни были тяжеловесны, другие – легки. Но все эти записки объединяло то, что посредством их Черчилль получал информацию по широчайшему кругу вопросов, за которые он нес непосредственную ответственность, – комментирует Мартин Гилберт. – Они позволяли ему зондировать различные тематики и держать под контролем все сферы военной политики и все предпринимаемые или планируемые действия» [30] .

В первый день работы в Адмиралтействе в сентябре 1939 года Черчилль написал три записки. Первая была адресована начальнику военно-морской разведки контр-адмиралу Джону Генри Годфри:

«Подготовьте мне данные по количеству немецких подводных лодок, с указанием существующего состояния и перспективы на ближайшие несколько месяцев. Пожалуйста, разделите информацию по небольшим и океанским подводным лодкам. Укажите примерный радиус действия в днях и милях для каждого конкретного случая».

Во второй записке, написанной для четвертого морского лорда [31] , адмирала Джеффри Арбатнота, Уинстон попросил передать ему данные о «количестве ружей, которыми располагает военно-морской флот на море и на суше», а также имеющуюся в распоряжении Адмиралтейства информацию о «количестве мин различного типа».

Третья записка была передана заместителю начальника военно-морского штаба контр-адмиралу Тому Филипсу и касалась конвоев:

«Будьте так добры сообщить мне, какие эскорты могут быть предоставлены для прикрытия судов, а) направляющихся из Англии в Гибралтар и б) следующих через Средиземное море» [32] .

Возглавив в мае 1940 года коалиционное правительство, Черчилль еще больше формализовал использование письменных коммуникаций. Для снижения степени искажения информации, которая нередко возникает при общении руководителя с подчиненным, он заверил своих сотрудников, что все указания, исходящие от его имени, будут даваться исключительно в письменной форме. Черчилль составил соответствующую записку, которую передал всем заинтересованным лицам:

«Сразу определимся – все указания, исходящие от меня, даются только в письменном виде, и я не несу никакой ответственности за вопросы национальной обороны, по которым я якобы дал указания, в том случае, если они не зафиксированы письменно» [33] .

По мнению секретаря кабинета министров лорда Бриджеса, установление письменных коммуникаций с подчиненными было вызвано несколькими причинами. Во-первых, интерес и любопытство Черчилля ко всему, что так или иначе могло повлиять на способность нации одержать победу. Во-вторых, недоверие британского политика к громоздким организационным структурам.

«Он испытывал сомнения относительно того, что ожидает каждый его вопрос или послание, если они окажутся внутри какого-нибудь ведомства. Сколько времени уйдет на принятие решения?»

Отправка личных сообщений, адресованных непосредственному исполнителю, позволяла получить быстрый и убедительный ответ, за который он нес бы персональную ответственность [34] .

Черчилль также разработал специальную систему приоритетов письменных коммуникаций, исходящих от его имени. На самые важные и требующие немедленного ответа послания наклеивались небольшие листки красного цвета со словами «Сделать сегодня». Со временем отправка сообщений с этой отметкой станет наглядным индикатором активности нашего героя. И если в годы Второй мировой войны она ни у кого не вызывала сомнений, то во время второго премьерства (1951 – 1955 гг.) Черчилль уже был не тот, как, впрочем, и ситуация, в которой ему предстояло работать. Когда в 1951 году он вновь переехал в знакомые помещения на Даунинг-стрит, на его стол была положена стопка аккуратно сложенных наклеек «Сделать сегодня». За все три с половиной года, что Черчилль будет занимать пост премьера, он ни разу не притронется к этим наклейкам – ни одна из них не будет использована [35] .

Восходящие коммуникации

Одновременно с нисходящими коммуникациями Черчилль придавал большое значение использованию письменного слова и при общении с вышестоящими лицами. В предыдущем разделе упоминалось об объемных предновогодних посланиях премьер-министру Герберту Асквиту. Своей привычке держать руководство в курсе основных событий Черчилль не изменил и в последующие годы. Сразу после прихода в сентябре 1939 года в Адмиралтейство новоиспеченный первый лорд буквально завалил Невилла Чемберлена различными письмами, в которых знакомил премьера со своей точкой зрения.

«Я стремился найти общую почву с премьер-министром, а также передать ему все свои знания в военно-морской области, накопленные до этого. Поощренный его вежливостью, я написал ему ряд писем по различным проблемам по мере их возникновения. Я не хотел вступать с ним в споры на заседаниях кабинета и всегда предпочитал излагать все на бумаге. Почти во всех случаях мы приходили к согласию, и, хотя вначале у меня создалось впечатление, что он держится настороже, тем не менее я рад сказать, что с каждым месяцем его доверие и доброжелательность, видимо, росли» [36] .

Чемберлен действительно вначале отнесся настороженно к эпистолярной активности своего министра. Он распорядился, чтобы личные секретари не беспокоили его записками из Адмиралтейства, которые будут приходить после двух часов ночи [37] . Принимая во внимание любовь Черчилля к работе до раннего утра, можно предположить, что подобные письма были далеко не редкость.

Сначала Чемберлен старался не отвечать на послания, надеясь, что это немного поубавит пыл военно-морского министра. Однако объем корреспонденции не спадал. После примерно двух недель молчания глава британского правительства подготовил вежливый ответ, заверив Черчилля, что «все Ваши письма я прочел самым внимательным образом и если я на них не ответил, то только потому, что вижусь с Вами ежедневно, а также потому, что, насколько я мог убедиться, наши с Вами взгляды почти совпадают» [38] .

Своей сестре Хильде Чемберлен признался:

«В связи с тем, что мы видимся ежедневно на заседаниях военного кабинета, подобная переписка мне кажется необязательной. Хотя, конечно, я понимаю, что эти письма войдут в Книгу, которую Уинстон обязательно напишет, когда все закончится. Поэтому я на них не отвечаю. Но вчера я сделал исключение. Во избежание в будущем инсинуаций относительно предвидения Черчилля, я счел необходимым выразить свою точку зрения, которая также должна войти в его Книгу» [39] .

Объемная переписка Черчилля служила в Уайт-холле поводом для насмешек. В январе 1940 года занимавший в тот момент пост главы Форин-офиса лорд Галифакс переправил премьер-министру длинное письмо своего коллеги, осуждавшего отсутствие активных действий в Скандинавии. К документу из Адмиралтейства также прилагался личный комментарий Галифакса: «Еще одно письмо для Книги» [40] .

На все эти насмешки Черчилль не обращал никакого внимания, и письма действительно войдут в первый том «Второй мировой войны». Вполне вероятно, что, диктуя объемные послания премьер-министру и своим коллегам по военному кабинету, наш герой не исключал возможности дальнейшего использования этих материалов в своих мемуарах. Но также нельзя не признать, что в управленческой системе британского политика письменным коммуникациям отводилась особая роль. Черчилль считал, что письменное слово имеет очень важное преимущество перед обычной беседой или телефонным разговором, так как оно обладает свойством документальности. Восходящие письменные коммуникационные потоки играют не меньшую, а иногда даже большую роль, чем письменные нисходящие коммуникации. Не случайно на протяжении всей управленческой карьеры Черчилль требовал от подчиненных излагать свои мысли, вносить предложения или описывать какие-то события в письменном виде [41] .

Письма премьер-министрам стали не единственной формой восходящих коммуникаций в полувековой карьере Черчилля. По долгу службы он также общался с монархом. Еще со времен королевы Виктории главы британского правительства в письменной форме докладывали монарху об основных темах, обсуждаемых в палате общин. Эта обязанность методично выполнялась такими выдающимися государственными деятелями, как Джон Рассел, Генри Пальмерстон, Бенджамин Дизраэли и Уильям Гладстон. Маркиз Роберт Солсбери, будучи членом палаты лордов, делегировал эти обязанности коллегам из кабинета министров. Его примеру последовал и граф Арчибальд Розбери, ввиду своего пэрства также не присутствовавший на заседаниях нижней палаты британского парламента.

После переезда в дом номер 10 на Даунинг-стрит в июле 1902 года Артура Бальфура традиция готовить каждодневные отчеты о дебатах в палате общин продолжилась. Генри Кэмпбелл-Баннерман, сменивший Бальфура на посту премьера в 1905 году, переложил эти обязанности на министра внутренних дел. Аналогичной практики придерживался и Герберт Асквит, преемник Кэмпбелла-Баннерма на с апреля 1908 года. Так продолжалось до 1916 года, когда Дэвид Ллойд Джордж создал секретариат кабинета министров, занимавшийся, в числе прочего, подготовкой отчетов заседаний правительства для короля.

Четырнадцатого февраля 1910 года Министерство внутренних дел возглавил 35-летний Уинстон Черчилль. Для большинства обитателей Уайтхолла составление парламентских отчетов казалось сущим кошмаром. Но только не для нашего героя. Он не мог не использовать столь уникальный коммуникационный канал, с помощью которого, описывая те или иные прения и дебаты, можно было ознакомить монарха со своим взглядом на проблему, выразить свое мнение, сделать свои предложения и таким образом распространить свое влияние.

Черчилль подошел к исполнению этой миссии с характерной для него энергичностью. Почти за два с половиной месяца 1910 года – с 21 февраля по 6 мая (день кончины короля Эдуарда VII) – он написал суверену двадцать семь писем средним объемом 400 – 500 слов каждое.

Все послания открывались церемониальным «Господин министр Уинстон Черчилль, смиренно исполняя свой долг, для Вашего Королевского Величества…» и завершались, как правило, соответствующими случаю строками: «Все вышеизложенное представлено сейчас на рассмотрение верным слугой и преданным подданным Вашего Величества». Что касается основного текста, то здесь наш герой позволял себе немного раскрепоститься. Описания дебатов глава МВД облекал в характерный для него литературный стиль, а при случае излагал свою точку зрения по обсуждаемым вопросам. Для Черчилля это была еще одна возможность высказаться, а для монарха – не самый скучный способ узнать о том, что происходит в парламенте.

После кончины Эдуарда VII и коронации его сына Георга V Черчилль по-прежнему готовил отчеты. Но со сменой монарха стиль его письма стал более официальным (нужно признать, что с новым королем Черчилль был не в столь близких отношениях, как с его отцом). Что же до объемов корреспонденции, то они остались практически без изменений. За те четырнадцать месяцев, что потомок герцога Мальборо возглавлял МВД при новом монархе, королю были отправлены восемьдесят четыре отчета, не считая еще девятнадцати посланий, составленных по другим поводам.

Возможно, все эти документы вошли бы в историю британской политики как одни из самых живых описаний парламентских прений, если бы не один инцидент, произошедший в начале 1911 года.

Десятого февраля Георг V получил от Черчилля очередное письмо, посвященное текущим обсуждениям в парламенте. На повестке дня был предложенный Лейбористской партией законопроект «О праве на труд». Быстро пробежав глазами первый абзац, содержащий информацию о выступавших депутатах, король уже готов был так же быстро просмотреть оставшийся текст, как вдруг его внимание привлекло одно предложение во втором абзаце:

«Мистер Черчилль всегда полагал, что, благодаря современным достижениям науки и цивилизации, вполне возможно уменьшить резкие колебания в отраслях экономики, обратившись к общественным работам».

Еще раз перечитав эти строки, король перешел к следующему абзацу:

«Что касается бродяг и бездельников, то для них необходимо создать трудовые колонии, куда их следует поместить на продолжительный период времени и где они смогут воздать свой долг государству. Проект создания подобных институтов рассматривается в настоящее время в Министерстве внутренних дел. Не стоит забывать, что тунеядцы и бездельники существуют по обоим концам социальной лестницы» [42] .

На следующий день личный секретарь премьер-министра Герберта Асквита Вон Нэш получил письмо от личного секретаря короля лорда Ноллиса:

«Король считает взгляды мистера Черчилля крайне социалистическими. То, за что ратует мистер Черчилль, есть не что иное, как рабочие фабрики. Их уже пытались внедрить во Франции и потерпели полный крах. В 1849 году Луи Блан ввел их в Париже, и мы все знаем, к чему это привело: в действительности эти учреждения стали предвестниками уличных боев в июне того же года, стоивших тысяч жизней. Его Величество считает упоминание мистера Черчилля о „тунеядцах и бездельниках на обоих концах социальной лестницы“ излишним» [43] .

Асквит передал письмо лорда Ноллиса Черчиллю. Прочитав его, глава МВД решил прекратить составление парламентских отчетов. Он слишком ценил в этой односторонней переписке атмосферу доверия, которая позволяла ему свободно излагать свою точку зрения по насущным вопросам. С исчезновением же доверительной интонации, считал Черчилль, составление посланий от его имени теряло смысл. Свои взгляды он изложил королю в понедельник, 13 февраля:

«Господин министр Черчилль, смиренно исполняя свой долг Его Величеству. Он с глубоким сожалением получил от премьер-министра недовольство Его Величества фразой, которая содержалась в парламентском письме в прошлую пятницу. Мистер Черчилль никогда не получал указания о форме, в которой должны составляться эти письма. Готовя эти послания, он следовал тем же правилам, которые стали ему привычны со времен Его последнего Величества, а именно – с глубоким почтением, свободно и честно писать о событиях, результатах и переживаниях палаты общин. Его последнее Величество несколько раз признался министру внутренних дел, что благожелательно относится к форме и стилю этих писем, в которых нередко имело место отклонение от основной темы и часто содержались выражения собственного мнения по вопросам обсуждений. Мистер Черчилль теперь понимает, что Его Величество желает, чтобы он ограничил себя простым изложением парламентских чтений. Безусловно, мистер Черчилль готов полностью удовлетворить пожелания Его Величества, к тому же это значительно облегчит его работу, которая в настоящий момент и без того очень насыщенна. Тем не менее мистер Черчилль не может не заметить, что великолепные отчеты о дебатах в палате общин намного лучше, чем он в состоянии описать, можно прочитать в газетах. И что значение парламентских писем в сложившихся обстоятельствах резко снижается. Также мистер Черчилль находит, что ему будет очень трудно писать эти письма в будущем после того, что случилось, из-за опасения, что по невнимательности или из-за переутомления он напишет фразу, которая вызовет недоброжелательный отклик у Его Величества. Таким образом, мистер Черчилль был бы многим обязан, если бы Его Величество дало указание о передаче этих обязанностей другому министру, который будет способен писать с чувством уверенности в милосердном и терпимом расположении Его Величества, которое мистер Черчилль, к его глубокому сожалению, утратил».

Во второй части письма Черчилль объяснил свою позицию относительно пресловутой фразы. Он подчеркнул, что его слова не следует расценивать как «атаку на состоятельных членов нашего общества, которые, и мистер Черчилль это прекрасно знает, выполняют свой долг множеством способов». По словам главы МВД, он лишь хотел «указать на тех личностей, фривольное и бездельное поведение которых приводит к нареканиям в адрес уважаемых членов общества» [44] .

Взгляды Черчилля относительно «бездельников и тунеядцев» можно подвергнуть критике, но нельзя не признать, насколько искусно он использует письменную форму восходящих коммуникаций, чтобы аргументированно и логически четко обозначить свою позицию.

Ответ Черчилля вызвал негативную реакцию у секретаря короля. По его мнению, он был написан «в неподходящем тоне». А сам министр, по словам лорда Ноллиса, «неправильно понял ситуацию» [45] . Но факт остается фактом: королю пришлось выбирать – либо согласиться с предложением главы МВД о невозможности продолжать писать парламентские отчеты, либо оставить все как есть. Георг V выбрал второй вариант.

На следующий день Черчилль получил письмо от лорда Ноллиса, содержащее следующие строки:

«Король просил меня добавить, что всегда находил Ваши письма поучительными и интересными, и ему будет очень жаль, если он не получит от Вас впредь ни одного письма» [46] .

В ответ Черчилль составил очередное развернутое послание [47] , которое лорд Ноллис передал на Даунинг-стрит со следующей припиской:

«Уинстон думает, что его письмо носит примирительный характер, хотя на самом деле он ведет себя, как бык в китайской лавке» [48] .

Несмотря на эту насмешку, Черчиллю удалось отстоять право на составление посланий монарху в той форме, которую он считал приемлемой. Семнадцатого февраля Уинстон получил одобрительное письмо от секретаря короля:

«Я показал Ваше письмо Его Величеству, и он хотел, чтобы я поблагодарил Вас за стремление продолжать писать парламентские отчеты, которые всегда очень интересны» [49] .

За следующие восемь месяцев, которые Черчилль возглавлял МВД, он напишет королю еще шестьдесят семь писем о деятельности палаты общин.

Горизонтальные коммуникации

Третьей разновидностью коммуникаций, которую активно использовал Черчилль в своей управленческой практике, были горизонтальные коммуникации. В этом случае он обменивался информацией с коллегами, координируя с общей политикой деятельность возглавляемых им ведомств.

Общение с другими министрами и видными политиками Соединенного Королевства занимало бо́льшую часть времени нашего героя. Однако в этом разделе мы рассмотрим пример горизонтальных коммуникаций из внешнеполитической деятельности Черчилля, наглядно показывающий, насколько сильное влияние письменные коммуникации способны оказать на общий ход реализации намеченных планов и принятие важных управленческих решений.

Одиннадцатого сентября 1939 года президент США Франклин Делано Рузвельт направил дипломатической почтой военно-морскому министру Великобритании Уинстону Черчиллю следующее письмо:

«В мировую войну мы занимали с Вами одинаковые посты, и я хочу сообщить Вам, как я рад Вашему возвращению в Военно-морское министерство. Я понимаю, что стоящие перед Вами проблемы осложняются новыми факторами, но в основном они не слишком изменились. Я хочу, чтобы Вы и премьер-министр знали, что я всегда буду рад, если Вы лично будете держать меня в курсе всего, о чем Вы хотели бы меня осведомить. Можете в любое время посылать мне запечатанные письма через свою или мою дипломатическую почту.

Я очень рад, что Вы успели закончить книги о Мальборо до того, как все это началось. Я прочел их с большим удовольствием» [50] .

Решение президента выказать поддержку примечательно в двух аспектах.

Во-первых, этот шаг был очень рискованным с политической точки зрения. Нельзя забывать, что США сохраняли нейтралитет и что почти восемьдесят процентов американцев считали разворачивающийся конфликт исключительно делом европейцев и не стремились участвовать в боевых действиях.

Во-вторых, в качестве объекта для общения Рузвельт выбрал именно Черчилля. Минуя официальные каналы Даунинг-стрит, Форин-офиса и своего посольства в Лондоне, президент напрямую вышел на человека, который, хотя и вошел в военный кабинет после десяти лет безвластия, был, по его мнению, достойной кандидатурой, способной возглавить борьбу британского народа против нацистской тирании.

Черчилль получил письмо Рузвельта только в начале октября. Для него не составило труда разглядеть огромные стратегические перспективы, которые открывала корреспонденция с главой США. Обращает на себя внимание дальнейшее поведение первого лорда, который не только решил поддержать переписку, но и начал делать это в такой форме, чтобы нисколько не оскорбить действующего премьер-министра.

Отношение Черчилля к Чемберлену в эти восемь военных месяцев заслуживает отдельного рассмотрения, и мы остановимся на этом в последующих главах нашей книги. Важно отметить, что, выстраивая отношения с главой другого государства, Черчилль считал неправильным вести общение с ним за спиной своего непосредственного руководителя.

После прочтения президентского послания глава Адмиралтейства направил копию всем членам военного кабинета, отметив необходимость продолжения переписки.

«Президент Рузвельт не просто главнокомандующий военно-морским флотом США, он также ответственен за все передвижения военных кораблей, – заявил Черчилль на заседании военного кабинета. – Вчера Рузвельт дал распоряжение, запрещающее информировать общественность обо всех передвижениях военных судов. В обычных обстоятельствах подобного рода указания отдаются, только когда государство готовится объявить войну».

По мнению Черчилля, в ответе президенту следовало предложить создать вокруг Южной и Северной Америки «безопасную зону», простирающуюся от берегов на расстояние 300 миль и запрещающую проведение любых боевых действий в ее пределах, а также передвижение иностранных кораблей между американскими портами.

«Создание безопасной зоны вокруг Америки значительно облегчит жизнь королевскому флоту. Это высвободит многие британские корабли, а также позволит нам атаковать суда противника, приближающиеся, скажем, к Ямайке или Тринидаду, без опасения навлечь на себя гнев Соединенных Штатов» [51] .

После заседания военного кабинета Черчилль обсудил ответ президенту с военно-морским штабом. По его мнению, изложение должно было вестись от первого лица. Например:

«Ваше письмо вернуло меня в прошлое, в 1914 год. Это определенно одно из самых необычных переживаний – занимать тот же пост и сражаться с тем же противником, что и 25 лет назад» [52] .

В процессе редактирования текста заместителем начальника военно-морского штаба контр-адмиралом Томом Филипсом вышеприведенный фрагмент был исключен. Предложив создание 300-мильной без опасной зоны, Черчилль закончил ответное послание следующими словами:

«Мы стремимся помочь Вам всеми возможными способами, чтобы отвратить войну от американских вод» [53] .

Вечером того же дня – 5 октября 1939 года – Черчилль отправился в свою квартиру на Виктория-стрит в Морпет-мэнш, где он временно остановился до своего переезда в здание Адмиралтейства. В тот вечер он обедал в обществе третьего морского лорда, контрадмирала Фрейзера, и нескольких своих коллег. Во время трапезы, сопровождавшейся живым обсуждением, зазвонил телефон. Дворецкий снял трубку, после чего подозвал хозяина дома к телефону:

– Кто звонит? – спросил Черчилль.

– Не знаю, сэр, – ответил дворецкий.

– Тогда, – помяв сигару во рту, произнес первый лорд, – скажите, что я не могу сейчас подойти к телефону.

– Я думаю, вам следует подойти, сэр, – неожиданно произнес дворецкий.

Раздраженный, Черчилль встал из стола и подошел к телефону. Присутствующие услышали, как он произнес:

– Да, сэр… Нет, сэр…

Впоследствии Фрейзер вспоминал: «Было всего несколько людей, к которым Черчилль обращался „сэр“. Мы все были заинтригованы, кто же это мог быть».

Вернувшись к столу, Черчилль вымолвил:

– Вы знаете, кто это был?

Поймав на себе удивленные взгляды, он выдержал небольшую паузу и продолжил:

– Президент Соединенных Штатов Америки! Это просто удивительно, подумайте только, в эту маленькую квартирку на Виктория-стрит позвонил президент США в самый разгар великой войны!

Не успели гости прийти в себя, как Черчилль попросил извинить его и откланялся:

– Это очень важно! Я должен идти, мне необходимо увидеть премьер-министра. Немедленно [54] .

Черчилль и Рузвельт уже встречались ранее. Двадцать девятого июля 1918 года они оба были приглашены на торжественный обед, организованный британским военным кабинетом в Грейз-Инн, Лондон. После окончания Второй мировой войны в своих мемуарах Черчилль напишет, что «великолепная, юная и мощная фигура» будущего президента произвела на него «большое впечатление» [55] . На самом деле эти строки были всего лишь данью дипломатического, а может быть, в какой-то степени и исторического политеса.

К большому разочарованию Рузвельта, его будущий союзник по антигитлеровской коалиции не сохранил воспоминаний об их первой встрече. «Мистер Черчилль настойчиво повторял, что он и Рузвельт ни разу не встречались лично друг с другом до Арджентии» [56] , – писал Максу Бивербруку изумленный спичрайтер президента, драматург Роберт Шервуд, после прочтения приведенного выше фрагмента мемуаров британского экс-премьера [57] . Зато Уинстон не забыл другое, на этот раз заочное общение с главой США. В октябре 1933 года он направил в Белый дом первый том своего монументального сочинения «Мальборо: Его жизнь и время» со следующей дарственной надписью: «С искренними пожеланиями успеха в этом величайшем походе современности» [58] [59] .

Десятого мая 1940 года Черчилль возглавил британское правительство. С изменением статуса он не собирался прекращать переписку с влиятельным трансатлантическим союзником, скорее даже наоборот. Теперь, когда немецкие войска перешли в масштабное наступление в Западной Европе, Черчилль считал продолжение письменных коммуникаций одним из основных направлений дипломатической политики Соединенного Королевства.

Пятнадцатого мая он написал первое послание президенту США после вступления на пост премьер-министра. Послание начиналось следующими строками:

«Хотя мое положение изменилось, я все же уверен, что Вы не захотите, чтобы я прекратил нашу интимную, частную переписку. Как Вам, несомненно, известно, обстановка быстро ухудшается. Враг обладает явным превосходством в воздухе, и его новая техника производит сильное впечатление на французов. Пока Гитлер действует специальными танковыми и воздушными соединениями, малые страны оказываются раздавленными одна за другой, как спичечные коробки. Мы ожидаем, что сами в ближайшем будущем подвергнемся атаке с воздуха, а также парашютных и авиадесантных войск, и мы готовимся к этому. Если понадобится, мы будем продолжать войну в одиночестве, и это нас не страшит» [60] .

15 мая 1940 года

Под предыдущими посланиями Черчилль подписывался «Военный моряк». Теперь, сменив Адмиралтейство на Даунинг-стрит, 10, он стал подписываться «Бывший военный моряк».

Впоследствии, упоминая об этой уникальной в истории мировых войн переписке, Черчилль будет вспоминать:

«Политические соображения и личная склонность в равной мере побудили меня поддерживать самую оживленную переписку с президентом Рузвельтом. Еженедельно, а часто почти ежедневно я самым подробным образом сообщал ему обо всем, что знал о мыслях и намерениях англичан и об общем военном положении. Нет никакого сомнения, что он с большим вниманием относился к этой переписке, возбуждавшей у него живейший интерес и сочувствие. <…>

Мои отношения с президентом постепенно стали настолько тесными, что главные вопросы между нашими двумя странами фактически решались посредством этой личной переписки между ним и мною. Так мы достигли исключительного взаимопонимания. Рузвельт, являвшийся главой государства, равно как и главой правительства, говорил и действовал авторитетно в любой отрасли, а поскольку я пользовался поддержкой военного кабинета, я представлял Великобританию, располагая почти такой же свободой действий. Таким образом, была достигнута высокая степень согласованности в работе, причем это экономило время и сокращало круг осведомленных лиц. Я посылал мои телеграммы в американское посольство в Лондоне, которое имело прямую связь с президентом в Белом доме через специальные кодовые аппараты. Быстроте, с которой получались ответы и разрешались вопросы, содействовала разница меридионального времени. Любая телеграмма, которую я подготавливал вечером, ночью или даже до двух часов утра, попадала к президенту до того, как он ложился спать, и очень часто я получал его ответную телеграмму, когда просыпался на следующее утро. Я послал ему 950 телеграмм и получил около 800 ответных телеграмм. Я сознавал, что имею дело с великим человеком; он был также и сердечным другом, и выдающимся борцом за высокие цели, которым мы служили» [61] .

Дипломатическая переписка, предложенная Рузвельтом и поддержанная Черчиллем, лишний раз доказывает, какие огромные возможности предоставляют лидерам коммуникации для распространения своего влияния на людей и события.

Эффективность письменных коммуникаций

Письменное слово представляет собой мощный инструмент в руках эффективных лидеров, однако оно способно причинить и серьезный вред, если к его использованию подойти недобросовестно. И, как показывает действительность, последнее случается далеко не редко. Согласно данным консалтинговых фирм, почти треть (!) деловых писем пишутся только для того, чтобы разъяснить смысл предыдущих посланий. В ходе одного исследования, проведенного в США, было установлено, что треть работников не обладают навыками письма, необходимыми для выполнения их должностных обязанностей [62] .

По мнению Черчилля, умение грамотно и четко излагать свои мысли в письменной форме является одним из важнейших качеств руководителя [63] . В 1911 году, определяя, какие экзамены следует сдавать лейтенантам и капитанам для поступления в военно-морской штаб, он отдельно выделил: «Способность ясно выражать свои мысли в письменной форме», а также «умение составить грамотный отчет по заранее определенной тематике, который должен быть краток, насколько это возможно, но при этом чтобы в нем не была пропущена ни одна важная деталь» [64] .

Адмирал флота Джон Джеллико признавался, что восхищен тем, насколько грамотно Черчилль аргументирует свои предложения. По мнению флотоводца, в этом с ним не могли соперничать даже лучшие юристы [65] . А секретарь Джон Колвилл, которому порой приходилось писать для своего босса черновики некоторых писем, признавался:

«Стиль Черчилля было трудно подделать. Прослужив у него много лет, я научился имитировать его слог, и то не в совершенстве. Трудность возникала в выборе слов или использовании в самый подходящий момент неожиданного оборота, фразы. Это мог только он» [66] .

Ниже мы рассмотрим, какие рекомендации современные лидеры могут извлечь из опыта Черчилля для того, чтобы повысить эффективность письменных коммуникаций.

Прежде всего, к составлению писем, служебных записок и прочих разновидностей общения посредством письменного слова необходимо подходить ответственно.

«Я самым тщательным образом строил свои отношения с Рузвельтом», – говорил Уинстон о своей переписке с президентом [67] .

При составлении посланий главе Соединенных Штатов даже у такого мастера слова, как Черчилль, уходили часы и дни, а иногда – как это было с письмом от 8 декабря 1940 года, которое впоследствии привело к принятию закона о ленд-лизе, – и несколько недель.

Разумеется, современные руководители не всегда могут позволить себе выделять столько времени для составления записок и электронных писем, которые им приходится писать ежедневно. Но тем не менее никогда не следует забывать, что наспех составленный текст может привести к столь негативным последствиям, что на их исправление уйдет гораздо больше времени и сил, чем было вложено на подготовительной стадии.

Нельзя забывать и о семантических особенностях языка. Существует множество примеров, когда одно слово имеет много значений либо одно понятие можно выразить разными словами. Черчилль внимательно следил, чтобы использовались нужные слова, избегая двусмысленностей и недопонимания. Например, увидев в документе, подготовленном Комитетом начальников штабов, что при обозначении таких понятий, как «крепкий» и «сильный», вместо прилагательного intense используют схожее слово intensive – «интенсивный», «напряженный», – политик попросил исправить ошибку [68] . И уж тем более он никогда не прощал грамматических огрех: «Отдельное внимание следует обратить на грамматическую ошибку в слове inadmissable , которое я уже несколько раз встречал в телеграммах Форин-офиса», – отчитывал Уинстон своих подчиненных, словно нашкодивших школьников [69] .

Как правило, большинство текстов Черчилль готовил самостоятельно. В тех же случаях, когда приходилось прибегать к помощи секретарей, он не пускал в ход документ, предварительно не прочтя его и не внеся соответствующие изменения.

«Уинстон никогда не принимал черновиков к письмам или текстам для заседаний кабинета министров, предварительно не пропустив их через дистиллятор своего литературного гения», – признавался личный секретарь Черчилля Джеймс Григ в бытность его работы на посту министра финансов [70] .

Соблюдая культуру письма, Черчилль внимательно следил не только за теми документами, которые шли от его имени, но также и за входящей корреспонденцией. В первую очередь его волновал объем посланий. Британский политик вполне мог согласиться с великим русским писателем А. П. Чеховым, который в письме своему брату написал ставшие крылатыми слова: «Краткость – сестра таланта». В своей записке главе Форин-офиса Энтони Идену Черчилль, в частности, отмечал:

«На днях ты говорил мне о длине телеграмм. Я считаю, что это зло, с которым нужно бороться. Министры и послы, которые находятся за границей, считают, что чем объемней их отчеты, тем лучше они выполняют свои обязанности. Они пишут обо всех слухах и сплетнях, вне зависимости от их достоверности. Я считаю, тебе нужно составить предписания, а авторам, которые страдают излишним многословием и сообщением всевозможных банальностей, сообщать, что „телеграмма необоснованно длинная“. Это результат самой обычной лени – не приложить дополнительные усилия, чтобы сократить текст до разумного объема. Я пытаюсь читать все телеграммы, но у меня возникает такое ощущение, что их объем увеличивается с каждым днем» [71] .

Своим подопечным Черчилль советовал при составлении служебных записок ограничиваться одним листком бумаги [72] .

«Ясность и убедительность изложения текста вполне могут сочетаться с краткостью изложения», – заметил он в беседе с генералом Гастингсом Исмеем [73] .

Однажды, когда секретарь кабинета сэр Норман Брук передал Черчиллю на рассмотрение отчет Казначейства, премьер взял его в руки, мысленно взвесил и вымолвил с усмешкой: «Объем этого документа уже защищает его от какой-либо вероятности прочтения» [74] . Основной принцип британского политика был, по его же собственным словам:

«Сказать то, что ты собираешься сказать, максимально четко и ясно, используя при этом минимально возможное количество слов» [75] .

В августе 1940 года Черчилль составил меморандум с говорящим названием – «Краткость»:

«В процессе исполнения наших обязанностей нам всем приходится прочитывать массы документов. Почти все они объемны. Это приводит к трате времени, в то время как наши усилия могли быть направлены на участие в более важных делах.

Я прошу моих коллег, а также их подопечных делать свои отчеты более лаконичными.

1. Основные идеи документа должны быть кратко сформулированы в небольших абзацах.

2. Если отчет ссылается на тщательный анализ каких-то фактов или статистических данных, все эти вспомогательные материалы могут быть представлены отдельно в приложении.

3. Как правило, нет никакой необходимости представлять полноценный отчет. Иногда бывает достаточно направить aide-mémoire [76] , указав только название заголовков, пояснение по которым можно дать в устной форме при личной встрече.

Составляя отчеты в соответствии с приведенными рекомендациями, может показаться, что тексты стали сухими и невыразительными. Могу вас заверить, что экономия во времени будет существенна, в то время как привычка излагать мысли лаконично благоприятно скажется на мыслительном процессе» [77] .

«Как хорошо известно, для составления длинного отчета требуется гораздо меньше времени, чем для его более сжатого аналога, но Черчилль считал, что и военный и гражданский аппараты медлительны, вялы и неповоротливы, если их не подталкивать», – комментировал позицию британского премьера Норман Брук [78] .

Второе, на что британский премьер обращал внимание при составлении (или получении) текстов, были стилистические особенности. В частности, он был категорически против использования пустых слов и оборотов, а также искусственно усложненных фраз и выражений.

«Давайте наконец прекратим употребление таких фраз, как „очень важно не забывать следующие соображения…“, – возмущался политик. – Большинство этих путаных и расплывчатых фраз не более чем „вода“ и многословие, которые без малейших последствий могут быть убраны или заменены одним словом. Давайте не будем забывать об использовании коротких выразительных фраз, даже если они и относятся к разговорной речи» [79] .

Черчилль старался избегать использования бюрократических жаргонизмов, считая, что они способствуют «разрушению любых форм человеческого общения, а также уничтожению самого мыслительного процесса» [80] . Например, когда чиновники Уайт-холла предложили называть отряды местной обороны «местная оборона из добровольцев», Уинстон заменил тяжеловесную конструкцию на более краткое и наглядное – «ополченцы».

В другой раз Министерство продовольствия предложило называть заведения общественного питания, предлагающие основной набор продуктов по сниженным ценам, «центрами общественного питания».

«Я полагаю, такое название нельзя принимать, – прокомментировал британский премьер. – Это одиозное выражение, отдающее коммунизмом и работными домами [81] . Предлагаю – „британские рестораны“. Все ассоциируют рестораны с хорошей едой, так пусть люди получать хоть красивое название, если мы не в состоянии предложить им что-то еще» [82] .

Также Черчилль предлагал заменить самолеты ( aircrafts ) на аэропланы ( aeroplanes ), а летные поля ( airfields ) – на аэродромы ( aerodromes ) [83] .

Вместо бюрократических жаргонизмов Черчилль использовал в письмах известные латинские выражения. В одном из посланий Рузвельту было, например, вставлено выражение Amantium irae amoris integration est [84] .

– Знаете, что это значит? – спросил премьер своего секретаря Мэриан Холмс.

– Боюсь, что нет, сэр, – смущенно ответила молодая девушка.

– Это означает «Гнев влюбленных – лишь возобновление их любви» [85] .

В некоторых случаях Черчилль обращался и к произведениям великих писателей, цитируя любимые отрывки. Так, одну из своих записок в Комитет начальников штабов он завершил репликой Брута из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь» [86] :

Эта цитата наглядно демонстрировала отношение политика к высадке на восточном побережье Италии, захвату Неаполя и началу наступления на Вечный город – Рим.

Третий фактор, который Черчилль считал ключевым в процессе письменных коммуникаций, заключался в форме, избранной для написания текстов. Он был убежден в том, что большое значение имеет не только мысль, которую предполагается выразить в письме, но и то, как это будет сделано. Например, когда ему предстояло сообщить неприятную для получателя новость, он сознательно выбирал подчеркнуто вежливый стиль, чтобы смягчить восприятие информации.

Характерный в этом отношении эпизод произошел летом 1940 года, когда британскому премьеру необходимо было проинформировать бывшего короля Эдуарда VIII (после отречения – герцога Виндзорского) о его новом назначении (читай – ссылке) на пост губернатора Багам. Столь экстренная мера была вызвана благожелательными взглядами бывшего монарха, а также его супруги Уоллис Симпсон (даже в большей степени) в отношении нацистского режима. В Лондоне обоснованно опасались, что Третий рейх станет использовать чету в своих целях. Не исключался также и переезд Его Королевского Высочества с Пиренейского полуострова, где он в тот момент проживал, в Германию. Ситуация осложнялась тем, что Черчилль находился в дружеских отношениях с герцогом Виндзорским. Он был одним из немногих политиков, кто поддержал монарха в разгар «кризиса отречения», когда частично из-за своих политических амбиций, частично из-за желания вступить в морганатический брак с разведенной американкой Эдуард был вынужден передать престол младшему брату Альберту (после коронации король Георг VI). Казалось бы, совсем недавно Черчилль, едва сдерживая слезы от переизбытка эмоций (за свое свойство плакать в самые тяжелые моменты наш герой даже получил прозвище «плачущий мальчик» [88] ), помогал Эдуарду написать речь по случаю отречения. Теперь же ему предстояло подготовить другой документ.

Министр по делам колоний лорд Ллойд предложил заручиться поддержкой доминионов. Он составил черновик письма, которое Черчилль должен был от своего имени отправить премьер-министрам Канады, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки:

«Активность, проявленная герцогом Виндзорским в последние несколько месяцев на континенте, вызывает серьезные беспокойства у Его Величества и у меня. В связи с его пронацистскими взглядами он может оказаться в самом центре интриг. Мы считаем, что его свободное перемещение по континенту представляет угрозу. Даже если он вернется домой, его присутствие здесь будет ставить в неудобное положение как Его Величество, так и правительство.

В сложившихся обстоятельствах необходимо связать герцога Виндзорского с каким-то назначением. Я решил с одобрения Его Величества предложить пост губернатора Багам. Я не знаю, согласится ли герцог принять этот пост. Несмотря на очевидные недостатки, с которыми связано это решение, мы все-таки считаем его меньшим из зол» [89] .

Зная, что процитированное выше послание может дойти до Эдуарда, Черчилль решил переписать его в более мягкой редакции:

«Положение герцога Виндзорского на континенте в последние несколько месяцев вызывает опасения у Его Величества и у правительства Его Величества. Хотя верность герцога безупречна и не вызывает никаких сомнений, интриги нацистов могут причинить Его Величеству вред. Континент в руках противника. Возвращение же герцога в нашу страну связано с трудностями личного и семейного характера.

В сложившихся обстоятельствах назначение герцога Виндзорского на какой-нибудь пост за границу привлекательно для него и его супруги. С любезного одобрения Его Величества я предложил пост губернатора Багам. Я полагаю, что на этом посту он проявит себя достойно» [90] .

Не менее характерно выглядит послание, которое британский премьер направил 8 декабря 1941 года японскому послу. Говорилось в нем, ни много ни мало, об объявлении войны, и на этот раз Черчилль сознательно выбрал подчеркнуто вежливый стиль:

«Некоторым не понравился столь церемонный стиль. Но в конце концов, когда вам предстоит убить человека, ничего не стоит быть вежливым», – пояснит позже британский премьер [91] , разделявший мнение «железного канцлера», князя Отто фон Бисмарка, который говорил: «Будьте вежливы, пишите дипломатическим языком. Даже в декларациях о войне нужно соблюдать правила учтивости» [92] . И как однажды заметил сам Черчилль, в процессе письменных коммуникаций никогда не следует забывать, что «дипломатические отношения созданы вовсе не для того, чтобы раздавать комплименты, их цель – сохранить приобретенные преимущества» [93] .

Глава 2. Личные встречи

Невербальные коммуникации

Несмотря на активное использование письменных коммуникаций, Черчилль никогда не ограничивал ими процесс общения. Не будучи знакомым с тео рией континуума коммуникационных каналов, он всегда отдавал себе отчет об ограниченности письменных сообщений, использующих только вербальные символы (передача информации посредством слов). При личной встрече, когда внимание фокусируется не только на словах, но и на различных невербальных аналогах – выражении лица, взгляде, интонации, позе, – дело обстоит совсем иначе.

«Письменная корреспонденция, какой неэффективный способ обмена мыслями! Даже при наличии телеграфа и при всей быстроте современных коммуникационных технологий, – сокрушался Черчилль. – По сравнению с личными встречами этот вид общения напоминает глухую стену» [94] .

Политик высоко оценивал возможности неформальных коммуникаций, считая, что они способны справиться с множеством коммуникативных проблем и повысить эффективность управления. Неудивительно, что во время второго премьерства, в разгар «холодной войны», Черчилль так настойчиво требовал встречи лидеров противоборствующих держав, заявляя, что «лучше встретиться лицом к лицу, чем воевать» [95] . Ранее, еще в 1920-х годах, когда его спросили, какой совет он мог бы дать ирландским националистам, ответ был категоричен: «Хватит проливать кровь, садитесь за стол переговоров» [96] .

На закате политической карьеры, в марте 1955 года, мэтр мировой политики подведет итог своим размышлениям:

«Я до сих пор продолжаю считать, что, какой бы обширной ни стала человеческая деятельность, личные встречи нужных людей в правильном месте, в правильное время обладают большим потенциалом и представляют огромную ценность» [97] .

Согласно исследованиям, проведенным в конце 1960-х годов заслуженным профессором психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Альбертом Мехребиеном, только 7 % информации человек получает из слов, оставшиеся 93 % поступают при анализе выражения лица, позы и жестов собеседника (55 %), а также интонаций и модуляции его голоса (38 %) [98] .

Ниже мы рассмотрим примеры личных встреч Черчилля в период Второй мировой войны, наглядно демонстрирующих, какую огромную роль в убеждении, налаживании взаимоотношений, а также решении, казалось бы, неразрешимых вопросов играют встречи лицом к лицу.

На другой стороне Ла-Манша

Возглавив в мае 1940 года британское правительство, Уинстон Черчилль нисколько не обманывал себя насчет сложившейся ситуации. Он прекрасно понимал, что взошел на капитанский мостик в один из тяжелейших моментов в истории Соединенного Королевства. В день его назначения немецкие войска силами ста тридцати пяти дивизий перешли в масштабное наступление и вторглись на территорию Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. На берегах Туманного Альбиона все чаще стали говорить о блицкриге [99] .

Несмотря на драматизм ситуации, Черчилль считал, что положение небезнадежно. На континенте находилась закаленная в великих сражениях прошлого французская армия, и, разумеется, британские и французские штабисты разработали стратегические планы, которые должны были сковать действия противника. Контрнаступление впереди, считал Черчилль в первые четыре дня своего премьерства. На пятый день он проснулся…

Пятнадцатого мая его разбудил срочный телефонный звонок. Звонил премьер-министр Франции Поль Рейно. Когда британский премьер снял трубку, раздался подавленный голос:

– Мы потерпели поражение…

Потрясенный услышанным, Черчилль тяжело вздохнул.

– Нас разбили, – повторил Рейно. – Мы про играли сражение.

– Но ведь это не могло случиться так быстро? – взяв себя в руки, произнес Черчилль.

– Фронт прорван у Седана, – сказал Рейно. – Они устремляются в прорыв с танками и бронемашинами…

– Опыт показывает, что наступление должно прекратиться через некоторое время, – попытался успокоить его Черчилль.

– Нет, мы разбиты, мы проиграли сражение…

Новости с фронта были шокирующими, однако в этот момент у Черчилля более всего вызывало опасение подавленное состояние главы французского правительства. Понимая, что Рейно, как никогда, нуждается в поддержке, которую ни письмом, ни в телефонном разговоре оказать невозможно, он решительно сказал:

– Я готов приехать к вам для переговоров [100] .

Шестнадцатого мая, в три часа пополудни, Черчилль вылетел на одном из трех правительственных самолетов класса «фламинго» в Париж; сопровождали его начальник имперского Генерального штаба генерал Джон Дилл и заместитель по Министерству обороны генерал Гастингс Исмей. Встречавшие британскую делегацию офицеры сообщили, что немецкие войска подойдут к Парижу буквально через несколько дней. Столица Франции лихорадочно готовилась к эвакуации.

Заехав в посольство, Черчилль направился в здание МИД на Кэ д’Орсэ. Вместо привычного церемониала делегацию встретили немолодые чиновники, тачками свозившие правительственные документы к кострам. Двор был заполнен клубами едкого черного дыма.

Черчилля и сопровождавших его высших офицеров провели в комнату, где их уже ждали Рейно, министр национальной обороны Эдуард Даладье и главнокомандующий французской армией генерал Морис Гамелен.

Перед Гамеленом лежала развернутая карта, на которой жирно была очерчена линия союзного фронта со «зловещим» (по словам нашего героя) выступом у Седана.

Гамелен коротко доложил ситуацию. Когда он замолчал, наступило напряженное молчание.

– Где стратегический резерв? – первым нарушил тишину британский премьер. – Где подвижной резерв? – спросил он уже на французском.

– Его нет, – ответил Гамелен, пожав плечами.

Вновь возникла пауза…

Затем слово взял Гамелен. Он предложил нанести удар по флангам немецкого клина дополнительными силами. Восемь или девять дивизий можно было отвести с пассивных участков фронта. Столько же уже шли из Африки, ожидалось, что в течение двух-трех недель они появятся в зоне боевых действий.

Лица Рейно и Даладье продолжали выражать подавленность.

– Когда вы предполагаете атаковать фланги клина? – спросил Черчилль.

– Мы слабее в численности, слабее в снаряжении, слабее в методах, – прозвучал пессимистичный ответ Гамелена.

Как поднять боевой дух французов? Вечером, вернувшись в посольство, Черчилль получил от военного кабинета разрешение на отправку во Францию шести эскадрилий истребителей – в дополнение к тем четырем, о которых договорился еще утром, перед вылетом в Париж [101] .

Отлично понимая, что его присутствие в столице Франции не менее важно, чем в Лондоне, он еще четыре раза будет пересекать Ла-Манш, чтобы склонить союзников продолжать борьбу.

«Я абсолютно убежден, что для достижения победы нам нужно лишь продолжать сражаться, – заявит британский премьер 31 мая на очередном заседании союзнического Верховного военного совета. – Если даже один из нас будет побит, то другой не должен отказываться от борьбы. Английское правительство готово вести войну из Нового Света, если в результате какой-либо катастрофы Англия будет опустошена. Если Германия победит одного из союзников или обоих, она будет беспощадна, нас низведут до положения вечных вассалов и рабов. Будет гораздо лучше, если цивилизация Западной Европы со всеми ее достижениями испытает свой трагический, но блестящий конец, нежели допустить, чтобы две великие демократии медленно умирали, лишенные всего того, что делает жизнь достойной» [102] .

Черчилль источал уверенность в победе, пытаясь передать частичку своего настроя союзникам. Он говорил, что еще не все потеряно, цитируя слова Клемансо: «Я буду сражаться перед Парижем, в Париже и за Парижем!» Он напомнил маршалу Анри Петену (на тот момент заместителю премьер-министра) о тех напряженных днях, которые они провели в его поезде в Бове в 1918 году, после катастрофы, постигшей английскую 5-ю армию, – тогда Петен сумел справиться с ситуацией [103] .

Несмотря на все старания, Черчиллю не удалось переломить ход истории. Четырнадцатого июня 1940 года немецкие войска войдут в Париж. Спустя три дня маршал Петен, новый глава Франции, обратится к Германии с предложением о перемирии. Спустя еще пять дней, 22 июня, в Компьене, в том же самом вагоне, в котором в ноябре 1918 года была принята капитуляция Германии, будет подписано новое франко-немецкое соглашение. Бо́льшая часть территории Франции подлежала оккупации, почти вся сухопутная армия была демобилизована, интернировались военно-морской флот и авиация…

За сотрудничество с Гитлером маршала Петена стали презрительно называть Пютен – от putain (шлюха) [104] . Что же до его бывших коллег – Рейно, Даладье, Гамелена, – они станут узниками концлагерей и обретут свободу лишь после того, как в Европу с Востока победоносно войдет русский солдат.

Поведение Черчилля, его частые поездки в Париж наглядно демонстрируют, какую важную роль играют личные встречи в минуты кризиса и не определенности, когда от действий лидера начинает зависеть очень многое. Показывают они и то, что эффективных коммуникаций иногда бывает недостаточно для изменения ситуации. Но это нисколько не должно служить поводом для прекращения борьбы. Рискуя жизнью, Черчилль до последнего продолжал убеждать французское правительство продолжить сопротивление. И только когда к власти пришел Петен – по словам британца, «опасный человек, который всегда был пораженцем, даже в Первую мировую войну», – наш герой понял, что все кончено, и переключил свое внимание на поиск новых союзников [105] .

Визит из Нового Света

В январе 1941 года пошел уже шестнадцатый месяц, как Черчилль и Рузвельт поддерживали оживленную переписку. Оба политика не питали иллюзий относительно безграничных возможностей письменных коммуникаций. И оба прекрасно понимали, что для создания крепкого союза писем и телеграмм явно недостаточно. Перед ними встала острая необходимость выхода на новый уровень общения.

– Знаете ли, мы могли бы решить очень многое, если бы Черчилль и я уселись вместе за стол и просто поговорили, – сказал однажды Рузвельт в беседе со своим доверенным лицом Гарри Гопкинсом.

– Так в чем же дело?

– А дело в том, что сейчас это невозможно. У британцев нет своего посла здесь, а мы не имеем своего посла там, – ответил президент.

– Может быть, мне отправиться туда? – неожиданно спросил Гопкинс.

Первоначально Рузвельт отверг это предложение. Он напомнил, что Гарри нужен ему при подготовке послания Конгрессу, инаугурационной речи по случаю третьего президентского срока, а также в борьбе за ленд-лиз и принятие бюджета.

– Во всей этой борьбе я не принесу вам никакой пользы, – продолжал настаивать Гопкинс. – Конгресс не обратит никакого внимания на мои взгляды, не считая того, что из-за меня голосование может быть и против вас. Но если бы я побывал в Англии и увидел все собственными глазами, я бы мог оказать некоторую помощь.

Президент не хотел отпускать Гопкинса, понимал он и то, что Гарри, по сути, прав, и в налаживании отношений с Великобританией трудно было найти более достойную кандидатуру.

Утром 3 января Гопкинсу позвонил пресс-секретарь президента Стив Эрли.

– Поздравляю! – сразу после приветствия радостно воскликнул он.

– С чем? – удивился Гарри.

– С поездкой!

– Что за поездка? – Гопкинс уже догадывался, о чем идет речь.

– Поездка в Англию, – засмеялся Эрли. – Президент только что объявил о ней на пресс-конфе рен ции [106] .

Сам Гопкинс позже скажет о своей миссии, что ему доверили исполнить функции «катализатора между двумя примадоннами», а также что он хотел понять «Черчилля и людей, с которыми премьер встречается после полуночи» [107] .

Взаимопонимание действительно было необходимо. Хотя бы потому, что за Черчиллем закрепилась слава не самого дружелюбно настроенного британского политика по отношению к заокеанскому союзнику.

Со скептицизмом на премьер-министра смотрел и Гопкинс. Когда перед поездкой ему посоветовали не тратить время на министров британского кабинета, а сосредоточить основные усилия на Черчилле, поскольку «именно он является военным кабинетом и никто, кроме него, не играет никакой роли», Гопкинс отмахнулся и воскликнул:

– Я полагаю, Черчилль убежден в том, что он является величайшим человеком в мире! [108]

Что же до самого Черчилля, то он и понятия не имел, кто такой Гарри Гопкинс. Когда ему впервые сказали, что вскоре Лондон посетит «мистер Гопкинс», первой реакцией британского премьера было восклицание:

– Кто?

Но Гопкинс ехал не с пустыми руками. В письмо президента, которое заокеанский гость передал королю Георгу VI, была специально вставлена фраза: «Мистер Гопкинс мой хороший друг, которому я полностью доверяю» [109] .

Черчилль правильно понял смысл этих слов: Гопкинс не просто эмиссар, он – глаза и уши президента, и то, каким гость увидит состояние Британии (а вопрос стоял непростой – продолжать помогать Британии, выстоит она или нет?), таким и будет решение.

И премьер приложил все усилия, чтобы создать правильное впечатление. Мастер коммуникаций, он знал – общение начинается задолго до того, как собеседники произнесут первые слова.

Он распорядился расстелить перед мистером Гопкинсом все красные ковровые дорожки, что уцелели после бомбежек. Из Пула – небольшого городка на южном побережье Англии, куда прибыл гость, – в Лондон его доставили в роскошном пульмановском вагоне. На всех кондукторах были белые перчатки, в купе Гарри ждали свежие газеты и журналы, а также горячий обед и напитки.

В день приезда Гопкинса Черчилль произнес торжественную речь на завтраке, который давался в честь нового посла в США лорда Галифакса. Зная, насколько Гопкинс уважает своего шефа, премьер специально вставил в текст выступления следующие слова:

«Я приветствую как счастливое событие тот факт, что в нынешний момент жесточайшего международного кризиса во главе американской республики стоит знаменитый государственный деятель, обладающий многолетним опытом правительственной и административной деятельности, в чьем сердце горит пламя сопротивления агрессии и угнетению, чьи симпатии и характер делают его искренним и несомненным защитником справедливости, свободы и жертв зла, где бы они ни находились».

Позже Гопкинс признался, что, когда ему передали эти слова, он поверил – ему удастся найти общий язык с главой британского правительства [110] . Еще даже не встретившись с Гопкинсом, Черчилль одержал первую победу в налаживании взаимоотношений с личным посланником президента.

Утром 10 января Гопкинс прибыл на Даунинг-стрит. Брендан Брекен, близкий друг Черчилля, провел гостя в маленькую столовую в подвале, налил шерри и оставил дожидаться премьер-министра. Вскоре в дверях появился «круглый улыбающийся краснолицый джентльмен». Протянув гостю полную руку, он поздравил его с приездом в Англию. «Короткий черный пиджак, полосатые брюки, ясный взгляд и мягкий голос – таково было мое впечатление от лидера Англии, когда он с явной гордостью показывал мне фотографию своей красивой невестки и внука», – делился позже Гопкинс с президентом [111] .

Выбранный Черчиллем путь неформальных коммуникаций позволил ему быстро установить личный контакт с собеседником. Он не просто пригласил Гопкинса в свою резиденцию – он специально пригласил его на ланч, чтобы продемонстрировать свою заботу. Например, когда гость, по мнению Черчилля, взял к мясу слишком мало соуса, он рачительно добавил ему дополнительную порцию.

Мужчины быстро нашли общий язык. «Они настолько впечатлены друг другом, что их встреча тет-а-тет продлилась до четырех часов дня», – отметил в своем дневнике личный секретарь британского премьера Джон Колвилл [112] . Сам Черчилль через несколько минут после завершения беседы признался, что «чувствует уверенность в установлении сердечного контакта с президентом» [113] .

Спустя годы, когда Гопкинса уже не будет в живых, Черчилль напишет:

«Во время нашей первой встречи мы провели вместе около трех часов, и я вскоре оценил динамичность его характера и огромную важность порученной ему миссии. Он прибыл в Лондон в период самых ожесточенных бомбежек, и мы были озабочены необходимостью решить множество проблем местного характера. Но для меня было ясно, что это был посланник президента, миссия которого имела колоссальное значение для самого нашего существования.

Гарри Гопкинс – необыкновенный человек. В его хрупком и болезненном теле горела пылкая душа. Это был обветшалый маяк, который освещал своими лучами путь к гавани великим флотам.

Начиная с первой совместной беседы между нами установилась дружба, стойко выдержавшая все испытания и потрясения. Он был самым верным и совершенным звеном связи между президентом и мной» [114] .

В личных встречах с Гопкинсом – а за две недели их состоялось двенадцать – Черчилль использовал весь коммуникативный арсенал лидера, чтобы склонить собеседника на свою сторону. Он был убедителен, красноречив, в меру эмоционален и заразителен. А главное, в результате этих встреч посланник президента понял – перед ним человек, великолепно владеющий тематикой, с филигранной точностью жонглирующий цифрами и фактами, излагающий все на доступном и понятном языке.

Разумеется, одними беседами дело не ограничилось. Старый лис Черчилль знал, что невербальные коммуникации могут дать намного больше. Не только мимика и жесты, не только интонации, но и демонстрируемое отношение к собеседнику, манера поведения с ним – все это играет огромную роль в процессе общения.

Премьер не просто оказал доверенному лицу Рузвельта достойный прием – он представил его элите Соединенного Королевства, свозил к укреплениям южного побережья, продемонстрировал флот метрополии, стоявший на якоре в военно-морской базе Скапа-Флоу.

– Это наш щит! – с гордостью заявил британский премьер. – Если мы его потеряем, нам придется туго. Немцы пытались бомбить эту базу. Если они усилят бомбежки и если попадания будут удачны, наш щит погибнет, и нам нечем будет обороняться! [115]

Подобными демонстрациями Черчилль, во-первых, показывал решимость британцев к сопротивлению, а во-вторых, дал понять, что приезд Гопкинса очень важен для Англии и к его мнению здесь относятся уважительно.

В каких бы городах ни появлялся американский гость, премьер всем представлял его, объясняя, что это «личный представитель президента Соединенных Штатов». Гопкинса подобное внимание немного тяготило, но премьер был неутомим. Когда в Глазго уставший от переездов американец несколько раз пытался спрятаться за спинами других, Черчилль тут же замечал его отсутствие и вызывал вперед.

Не обошлось и без курьезов. Во время поездки в Скапа-Флоу часть пути пришлось проделать на эсминце, посадка на который проходила в трудных условиях качки. Черчилль, не раз ступавший на борт кораблей, с молодецкой удалью пробежал по трапу, даже не запнувшись в своем рассказе про африканскую кампанию. Морской опыт Гопкинса был значительно скромнее. Поднимаясь на борт, он оступился и лишь чудом избежал падения в воду: какая-то рука в последний момент схватила его за шиворот и втащила на борт.

На этом приключения горе-моряка не закончились. Окоченев от стужи, Гопкинс позаимствовал у генерала Исмея меховые авиационные сапоги. Едва он присел отдохнуть на какой-то предмет на палубе, проходивший мимо старшина, запинаясь, сказал:

– Простите сэр. Мне кажется, вам не следует здесь сидеть. Сэр, это… глубинная бомба! [116]

Несмотря на усталость и мелкие курьезы, Гопкинс остался доволен поездкой. Изменил он и свое мнение о британском премьере, чего трудно было бы ожидать, ограничься их общение лишь перепиской и телефонными звонками.

В отчетах Рузвельту Гопкинс писал:

«Черчилль олицетворяет правительство во всех смыслах этого слова. Я не преувеличиваю, подчеркивая, что он единственный человек в Англии, с кем Вам нужно провести исчерпывающий обмен мнениями. Я не могу поверить, что Черчилль недолюбливает Вас или Америку, – это просто бессмыслица».

Или в другом письме:

«Ваш „бывший военный моряк“ не только премьер-министр, он – направляющая сила стратегии и ведения войны во всех ее основных проявлениях» [117] .

Не менее (а возможно, даже более) важным для Уинстона Черчилля было и то, что Гопкинс правильно понял потребности Великобритании.

«Самое главное замечание, какое я должен сделать, заключается в том, что большинство членов кабинета и все руководители Англии считают – вторжение неизбежно, – докладывал Гопкинс президенту. – Они днем и ночью напрягают все усилия, чтобы подготовиться к его отражению. Они верят, что вторжение может произойти в любой момент, но не позже 1 мая. При этом дух народа и его решимость сопротивляться вторжению выше всяких похвал. Как бы свирепо ни было вторжение, Вы можете быть уверены, что они будут сопротивляться, и сопротивляться эффективно. Поэтому я настаиваю самым решительным образом на том, что всякий шаг, который Вы можете предпринять для удовлетворения неотложных нужд Англии, должен основываться на предположении, что вторжение произойдет до 1 мая» [118] .

Черчилль одержал важную дипломатическую и стратегическую победу, убедив Гопкинса в неизбежности сражения, в силе британского народа и как следствие – в необходимости помощи. Столь эффективное действо стало возможно благодаря многим факторам, не последнее место среди которых заняли невербальные коммуникации.

Встречи с президентом

И Черчилль, и Рузвельт понимали, что визит Гопкинса в Великобританию – это всего лишь прелюдия к их личной встрече, необходимость в которой назрела уже давно.

«Черчилль хочет встретиться с Вами, и как можно скорее, – писал Гопкинс в своих письмах-отчетах президенту. – Я рассказал ему обо всех затруднениях, испытываемых Вами, пока законопроект о ленд-лизе не принят. Я уверен, что такая встреча между Вами и Черчиллем совершенно необходима – и притом в ближайшее время, так как бомбежки продолжаются и Гитлер не ждет решений Конгресса» [119] .

Сам Черчилль говорил о необходимости встречи с президентом следующим образом:

«Мне очень хотелось встретиться с Рузвельтом, с которым я вел уже в течение двух лет переписку, становившуюся все более и более дружественной. Кроме того, наше личное совещание еще больше подчеркнуло бы крепнущее сотрудничество Англии и Соединенных Штатов, встревожило бы наших врагов, заставило бы призадуматься Японию и ободрило бы наших друзей» [120] .

Черчилль предложил отплыть «с небольшой группой сопровождающих на крейсере и как бы случайно встретиться с президентом в назначенном месте, чтобы на досуге обсудить все проблемы» [121] .

В июле 1941 года Гопкинс снова посетил Соединенное Королевство. Во время одной из бесед с премьер-министром в саду на Даунинг-стрит он сказал, что президент поддерживает предложение Черчилля встретиться в какой-нибудь уединенной бухте. Например, в бухте Плацентия-Бей в Ньюфаундленде.

Черчилль тут же связался с королем.

«Я не думаю, что наш друг попросил меня совершить столь далекую поездку для проведения встречи мирового масштаба, если только он не планирует сделать шаг в нашем направлении, – написал он и добавил: – Хотя эта встреча и есть, сама по себе, шаг вперед» [122] .

Двадцать пятого июля монарх подтвердил свое согласие на поездку, заметив, что «вздохнет с облегчением, когда Вы благополучно вернетесь домой» [123] . Супруга короля Елизавета направила Черчиллю «хорошие пожелания от чистого сердца», и «пусть Господь оберегает Вас» [124] .

Опасения венценосной четы были небеспочвенны. Северная часть Атлантического океана, которую должен был пересечь на линкоре «Принц Уэльский» наш герой, постоянно прочесывалась немецкими подводными лодками. Случайная встреча с кригсмарине могла стоить Соединенному Королевству национального лидера.

Черчиллю уже приходилось сталкиваться с подводным флотом противника. Но тогда удача была на его стороне. Тридцатого октября 1939 года во время инспекционной поездки на военно-морскую базу Скапа-Флоу линкор «Нельсон», на котором находился первый лорд Адмиралтейства, был атакован подводной лодкой U-56. По кораблю было выпущено три торпеды. Достигнув корпуса линкора, торпеды не взорвались из-за несработавших взрывателей. Капитан U-56 был настолько потрясен этим, что у него произошел нервный срыв, и командующий немецким подводным флотом адмирал Карл Дениц был вынужден направить его на преподавательскую работу.

Когда все договоренности о встрече были достигнуты, Черчилль тут же связался с американским президентом:

«Кабинет согласился на мой отпуск. Я собираюсь, если это Вам удобно, отплыть 4 августа, чтобы встретиться с Вами 8, 9 или 10-го числа. Нет необходимости сейчас точно устанавливать место встречи, которое должно оставаться в секрете. Военно-морское министерство сообщит о подробностях обычным путем. Со мной прибудут начальник морского штаба адмирал Дадли Паунд, начальник имперского Генерального штаба генерал Джон Дилл и заместитель начальника штаба военно-воздушных сил маршал авиации Уилфрид Фримэн» [125] .

Проведение встречи – кодовое название «Ривьера» – было решено начать 9 августа на военно-морской базе Арджентия. Перед посадкой на линкор «Принц Уэльский» Черчилль, по словам очевидцев, был «возбужден, словно школьник в конце семестра» [126] .

В 9 часов утра 9 августа линкор с британским руководством бросил якорь в Плацентия-Бей. Спустя годы Черчилль вспоминал:

«Как только обе стороны обменялись обычным морским салютом, я отправился на борт крейсера „Огасты“ и приветствовал президента Рузвельта, который принял меня со всеми почестями. Он стоял, опираясь на руку своего сына Эллиота, в то время как оркестр исполнял государственные гимны. Затем он приветствовал меня самым радушным образом. Я передал ему послание короля и представил членов своей группы. Затем начались переговоры, продолжавшиеся почти непрерывно до конца нашего визита. Иногда они происходили с глазу на глаз, иногда в более широком кругу».

На следующий день, в воскресенье, 10 августа, английский корабль посетил президент, приняв, помимо прочего, участие в воскресном богослужении на шканцах.

«Мы все восприняли это богослужение как чрезвычайно трогательное выражение единства веры двух наших народов, и никто из присутствовавших не забудет того зрелища, которое представляли собой этим солнечным утром переполненные людьми шканцы: кафедра символически задрапирована английским и американским флагами; американский и английский капелланы по очереди читают молитвы; высшие офицеры военно-морского флота, сухопутных войск и авиации Англии и Соединенных Штатов – все выстроились позади президента и меня; тесные ряды английских и американских моряков совершенно смешались, те и другие пользуются одними молитвенниками и вместе горячо молятся и поют гимны, так хорошо знакомые всем им», – опишет этот эпизод Черчилль. По его словам, «это было великое мгновение» [127] .

Первая встреча Рузвельта и Черчилля в годы Второй мировой войны действительно была «великим мгновением». Она сильно отличалась от визита Гопкинса в Англию, и формат использования возможностей невербальных коммуникаций был совершенно иным. Скупость внешних жестов с лихвой компенсировалась внутренним содержанием бесед. Масштаб рассматриваемых проблем был настолько велик, что ни один коммуникативный канал, кроме беседы с глазу на глаз, не позволил бы пропустить весь объем обсуждаемой информации. Результатом встречи в Плацентия-Бей стал первый документ антигитлеровской коалиции – «Атлантическая хартия», признававшая право народов на самоопределение, глобальное экономическое сотрудничество и разгром стран-агрессоров.

«Важное и далекоидущее значение этой совместной декларации было совершенно очевидно, – заявил Черчилль. – Уже один тот факт, что Соединенные Штаты, остававшиеся еще формально нейтральными, опубликовали подобную декларацию совместно с воюющей державой, был поразителен. Включение в нее упоминания об „окончательном уничтожении нацистской тирании“ было равносильно вызову, который в обычное время повлек бы за собой военные действия» [128] .

Спустя полтора месяца, 24 сентября 1941 года, к «Атлантической хартии» присоединились СССР, «Свободная Франция» Шарля де Голля, Югославия и Греция, а также правительства в эмиграции – Бельгии, Чехословакии, Люксембурга, Нидерландов, Норвегии, Польши.

После завершения операции «Ривьера» Черчилль признается своему сыну Рандольфу, что, по его мнению, он установил с президентом «глубокие и личные дружественные отношения» – невозможные без личной встречи и общения посредством невербальных коммуникаций [129] .

Однако отношения не монолит, и Черчилль это прекрасно понимал. Отношения нужно поддерживать и развивать. Окружающая среда постоянно меняется, предъявляя новые условия, которые необходимо учитывать при выстраивании отношений.

Британский премьер всегда очень чутко относился к изменениям среды и старался реагировать на них незамедлительно. Так, например, 7 декабря 1941 года, после нападения японского флота на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор и вступления США в войну, для него сразу стало ясно – в американо-британском сотрудничестве наступила новая эпоха, и то, какой станет эта эпоха, во многом будет зависеть и от того, какие отношения в новых условиях сложатся между главами двух государств.

«Я никогда не сомневался в том, что достижение полного взаимопонимания между Англией и Соединенными Штатами имеет огромное значение, и я должен немедленно отправиться в Вашингтон с самой сильной группой опытных экспертов, которая могла быть выделена для этой цели в настоящий момент», – писал Черчилль [130] .

Девятого декабря он направил Рузвельту послание, в котором выразил желание приехать в Белый дом:

«Теперь, когда мы, как Вы говорите, „в одной лодке“, не сочтете ли Вы целесообразным снова встретиться для совещания? Мы могли бы рассмотреть все военные планы в свете новой ситуации и реальных фактов, а также решить проблемы производства и распределения материалов. Я считаю, что все эти вопросы, из которых некоторые внушают мне беспокойство, могут быть наилучшим образом разрешены лишь высшими государственными руководителями. Для меня было бы также очень большим удовольствием снова встретиться с Вами, и чем скорее, тем лучше» [131] .

В ответном письме президент поддержал предложение трансатлантического коллеги.

Через два дня, 12 декабря, Черчилль вместе с доверенной командой советников и экспертов отправился в очередное океанское путешествие, чтобы провести встречу с президентом США в новых геополитических условиях.

Так же, как это было в Плацентия-Бей, встреча двух лидеров привела к утверждению важнейших стратегических решений, а также принятию нового международного документа – «Декларации Объединенных Наций», которую, помимо США и Великобритании, подписали СССР, Китай, Канада, Австралия и еще двадцать государств.

Само выражение «Объединенные Нации» было предложено президентом вместо прежнего «Союзные державы». Черчиллю понравилась коррекция, которая, по его мнению, «звучала гораздо лучше» [132] . Кроме того, «Объединенные Нации» отсылали к Байрону, о чем политик не преминул напомнить Рузвельту:

Черчилль был доволен не только результатами, но и самим ходом совместных встреч.

«Какое огромное удовольствие, что мы пришли к согласию в важнейших вопросах, имевшихся между нашими двумя правительствами. И что произошло это в столь напряженный момент, когда Соединенные Штаты подверглись столь жестокой и неожиданной атаке» [134] .

В письме к своему заместителю в правительстве, лидеру Лейбористской партии Клементу Эттли, Черчилль описывал преимущества визита в США, которые стали возможны благодаря невербальным коммуникациям:

«Мы живем здесь, как большая семья в неформальной и глубоко личной обстановке. Я очень уважаю и восхищаюсь президентом. Широта его взглядов, решительность и верность здравому смыслу выше всяких похвал» [135] .

В последующие годы Второй мировой войны Черчилль еще не раз будет пересекать Атлантический океан, чтобы встретиться с Рузвельтом. Установив отношения во время первых бесед, он еще больше расширит возможности использования континуума коммуникационных каналов для повышения эффективности личных встреч. Так, например, летом 1942 года два политика совершат совместную поездку в автомобиле, за рулем которого был президент США.

«Рано утром 19 июня я вылетел в Гайд-парк. Президент находился на местном аэродроме и видел, как мы совершили одну из самых неудачных посадок, которую мне когда-либо пришлось пережить, – вспоминает Черчилль. – Он приветствовал меня с величайшей сердечностью и, управляя машиной лично, повез меня к величественным обрывам над рекой Гудзон, где находится его фамильное поместье Гайд-парк. Президент возил меня по всему поместью, показывая мне открывающиеся там прекрасные виды. Во время этой поездки я пережил несколько напряженных минут. Из-за своего физического недостатка Рузвельт не мог с помощью ног управлять тормозами, коробкой передач и акселератором. Хитроумное приспособление позволяло ему делать все это с помощью рук, которые были поразительно сильными и мускулистыми. Он предложил мне попробовать его бицепсы и сказал, что знаменитый призовой борец завидовал им. Это было успокоительно, однако я признаюсь, что, когда машина несколько раз приближалась по травянистым откосам к пропасти у реки Гудзон и затем пятилась назад, я возлагал все надежды на то, что механические приспособления и тормоза окажутся исправными».

По признанию нашего героя, «хотя я старался не отвлекать внимания президента от управления машиной, мы достигли большего, чем могли бы достигнуть на официальном совещании» [136] .

Прекрасно понимая огромные возможности невербальных коммуникаций, Черчилль всегда старался при возникновении серьезных проблем в американо-британских отношениях решать их путем организации личных встреч с Ф. Д. Р. Просматривая отчеты, которые Черчилль составлял по результатам бесед, а также читая его переписку с близкими друзьями и супругой Клементиной, можно убедиться в том, что он всегда давал положительные оценки этим поездкам. Опытный управленец, Черчилль понимал, что есть вопросы, на которые, по его собственным словам, «можно было дать ответ лишь в результате личного совещания с президентом» [137] .

Ночь со Сталиным

Другим не менее характерным примером умелого использования возможностей невербальных коммуникаций являются личные встречи британского премьера с И. В. Сталиным – человеком, который, хотя и находился с Черчиллем в годы Второй мировой войны по одну сторону баррикад, с точки зрения идеологии был настолько же далек от потомка герцога Мальборо, как экватор от Антарктиды. Несмотря на эти различия, Черчилль не испытывал ни малейших сомнений в необходимости личной встречи. Особенно после того, как летом 1942 года в очередной раз было перенесено открытие второго фронта. Новости подобного рода, считал он, следует передавать только при личном контакте:

«Я был уверен, что обязан лично сообщить им факты и поговорить обо всем этом лицом к лицу со Сталиным, а не полагаться на телеграммы и посредников» [138] .

В последний день июля 1942 года Черчилль направил главе СССР письмо, в котором предложил организовать совместную встречу:

«Я хотел бы, чтобы Вы пригласили меня встретиться с Вами лично в Астрахани, на Кавказе или в каком-либо другом подходящем месте. Мы могли бы совместно обсудить вопросы, связанные с войной, и в дружеском контакте принять совместные решения. Я мог бы сообщить Вам планы наступательных операций в 1942 году, согласованные мною с президентом Рузвельтом».

В ответной телеграмме Сталин излишне официально известил:

«Настоящим от имени Советского Правительства приглашаю Вас прибыть в СССР для встречи с членами Правительства».

Также он отметил, что «был бы весьма признателен, если бы Вы смогли прибыть в СССР для совместного рассмотрения неотложных вопросов войны против Гитлера, угроза со стороны которого в отношении Англии, США и СССР теперь достигла особой силы». В качестве места встречи Верховный главнокомандующий предложил Москву, «откуда мне, членам правительства и руководителям Генштаба невозможно отлучиться в настоящий момент напряженной борьбы с немцами» [139] .

В начале августа посол СССР в Великобритании Иван Михайлович Майский направил в Москву свои комментарии относительно предстоящих переговоров глав двух государств. По его мнению, визит Черчилля диктовался двумя основными задачами, имевшими непосредственное отношение к отказу открыть второй фронт в 1942 году.

Первая, внутриполитическая, – «укрепить положение правительства, успокоить массы, напирающие с всевозрастающим требованием второго фронта в 1942 году, и выиграть время для маневрирования в стране и в парламенте в связи с этим требованием».

Вторая – выработка «единой стратегии всех союзников»; посол пояснил, что Черчилль сам «хочет быть в этой области связующим звеном между США и СССР» [140] .

Двенадцатого августа в половине седьмого утра самолет с британским премьер-министром поднялся в воздух с каирского аэродрома и направился с промежуточными остановками в Тегеране и Куйбышеве в Москву.

«Я размышлял о своей миссии в это угрюмое большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: „Не будет второго фронта в 1942 году“. Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс» [141] .

И тем не менее сгладить реакцию на столь важную для нашего государства новость можно было только посредством личных коммуникаций. Кроме того, установив личный контакт с главой СССР, Черчилль намеревался сохранить влиятельные позиции в антигитлеровской коалиции, которые Великобритания постепенно стала терять. Именно поэтому, несмотря на все тяготы и опасности длительного авиаперелета в зоне боевых действий, он и согласился лично объясниться со Сталиным на его территории.

Прием главы британского правительства в Москве был организован на должном уровне. На Центральном аэродроме Черчилля встретила русская делегация во главе с заместителем председателя Совнаркома, наркомом иностранных дел В. М. Молотовым и начальником Генерального штаба РККА маршалом Б. М. Шапошниковым. Присутствовали также члены дипломатического корпуса и журналисты.

В отведенном Черчиллю особняке – даче № 7 (так называемая Ближняя) – его уже ждали множество слуг «в белых фартуках и с сияющими улыбками», которые следили «за каждым пожеланием и движением гостей».

«Длинный стол в столовой и различные буфеты были заполнены деликатесами и напитками, какие только может предоставить верховная власть, – не скрывая эмоций, делился Черчилль своими впечатлениями. – Нас угощали всевозможными отборными блюдами и напитками, в том числе, конечно, икрой и водкой. Кроме того, было много других блюд и вин из Франции и Германии, гораздо больше, чем мы могли или хотели съесть» [142] .

О чем Черчилль не знал, на случай воздушной тревоги было подготовлено бомбоубежище, а все продукты прошли специальную проверку в соответствующей лаборатории [143] .

Первая встреча двух крупнейших политиков XX столетия состоялась в Кремле, в семь часов вечера. Всем своим видом Сталин давал понять, что не слишком благоволит к тем новостям, которые привез его заграничный гость. С каждой минутой он становился все мрачнее и мрачнее и в конце концов заявил:

– Те, кто не готов рисковать, не могут выиграть войну.

Прозвучал также и провокационный вопрос:

– Почему вы так боитесь немцев?

Несмотря на прохладный прием в Кремле, Черчилль, по его собственным словам, заснул в ту ночь «с сознанием того, что по крайней мере лед сломлен и установлен человеческий контакт» [144] .

В следующие три дня главы двух государств встречались несколько раз, в том числе на официальном банкете, где присутствовали свыше сорока человек, включая руководство РККА, членов Политбюро и других официальных лиц.

«Сталин и Молотов радушно принимали гостей, – вспоминает Черчилль. – Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено много тостов и ответов на них в форме коротких речей».

Во время обеда Сталин оживленно говорил со своим гостем через переводчика.

– Несколько лет назад, – сказал он, – нас посетили Джордж Бернард Шоу и леди Астор. Леди Астор предложила пригласить Ллойд Джорджа в Москву, на что я ответил: «Для чего нам приглашать его? Он возглавлял интервенцию». Леди Астор парировала: «Это неверно. Его ввел в заблуждение Черчилль». А потом добавила: «С Черчиллем теперь покончено». – «Я не уверен, – возразил я. – В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню».

– В том, что она сказала, – кивнул Черчилль, – много правды. Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе.

Сталин дружелюбно улыбнулся, и британский премьер спросил:

– Вы простили меня?

– Все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу, – ответил бывший семинарист, а ныне глава атеистического государства [145] .

Как и следовало ожидать, встречи проходили трудно. Черчилль неоднократно «выражал неудовольствие ходом переговоров и заявлял о бесперспективности их продолжения». Он считал, что Сталин разговаривает с ним тоном, недопустимым для «представителя крупнейшей империи, которая когда-либо существовала в мире» [146] . И все же он брал себя в руки, продолжая терпеливо налаживать контакт.

Самая важная встреча (с точки зрения установления отношений) состоялась в ночь с 15 на 16 августа – перед отлетом Черчилля в Тегеран. Сталин пригласил своего гостя на неформальный банкет:

– Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?

– В принципе, я всегда поддерживаю такую политику, – ответил премьер.

«Он вел меня через многочисленные коридоры и комнаты до тех пор, пока мы не вышли на безлюдную мостовую внутри Кремля… Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре – столовая, кабинет, спальня и большая ванная. Вскоре появились сначала очень старая экономка, а затем красивая рыжеволосая девушка, которая покорно поцеловала своего отца. Дочь Сталина начала накрывать на стол, и вскоре экономка появилась с несколькими блюдами. Тем временем Сталин раскупоривал разные бутылки, которые вскоре составили внушительную батарею».

– Не позвать ли нам Молотова? – неожиданно произнес вождь. – Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь. У Молотова есть одно особенное качество – он может пить.

«Мы просидели за этим столом с восьми часов 30 минут вечера до двух часов 30 минут ночи, что вместе с моей предыдущей беседой составило, в целом, более семи часов, – продолжает свое описание Черчилль. – Обед был, очевидно, импровизированным и неожиданным, но постепенно приносили все больше и больше еды. Мы отведывали всего понемногу, по русскому обычаю пробуя многочисленные и разнообразные блюда, и потягивали различные превосходные вина. Молотов принял свой самый приветливый вид, а Сталин, чтобы еще больше улучшить атмосферу, немилосердно подшучивал над ним».

В ходе беседы политики обсудили множество вопросов, касающихся дальнейшей стратегии в разгроме нацистской Германии. Под утро было составлено коммюнике, которое завершалось следующими словами:

«Беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями» [147] .

Подобного «взаимопонимания» вряд ли удалось достичь, если бы Черчилль предпочел продолжить общение со Сталиным лишь посредством письменных коммуникаций.

Из Тегерана он направил телеграмму Сталину следующего содержания:

«По прибытии в Тегеран после быстрого и спокойного перелета я пользуюсь случаем поблагодарить Вас за Ваше товарищеское отношение и гостеприимство. Я очень доволен тем, что побывал в Москве: во-первых, потому, что моим долгом было высказаться, и во-вторых, потому, что я уверен в том, что наша встреча принесет пользу нашему делу. Пожалуйста, передайте привет г-ну Молотову».

О своем положительном отношении к поездке Черчилль также сообщил в письме военному кабинету и президенту Рузвельту:

«В целом, я определенно удовлетворен своей поездкой в Москву. Я убежден в том, что разочаровывающие сведения, которые я привез с собой, мог передать только я лично, не вызвав действительно серьезного расхождения. Эта поездка была моим долгом» [148] .

Восьмого сентября, выступая перед депутатами палаты общин, Черчилль сказал:

«Для меня исключительное значение имела встреча c премьером Сталиным. Главная цель моего визита состояла в том, чтобы установить такие отношения непринужденного доверия и абсолютной открытости, которые я установил с президентом Рузвельтом. Я думаю, что, несмотря на языковой барьер, мне в значительной степени это удалось» [149] .

По словам участника встреч специального представителя США в СССР Аверелла Гарримана, «при сложившихся обстоятельствах переговоры не могли пройти лучше и закончиться более удовлетворительным образом. Премьер-министр был на высоте, и трудно было направить дискуссию с большим блеском» [150] .

В нашей стране также благосклонно отнеслись к визиту британского премьера. Выступая с докладом, посвященном 25-й годовщине Октябрьской революции, Сталин отметил:

«Наконец, следует отметить такой важный факт, как посещение Москвы премьер-министром Великобритании г-ном Черчиллем, установившее полное взаимопонимание руководителей обеих стран» [151] .

В беседе с послом Великобритании в СССР сэром Арчибальдом Кларком Керром В. М. Молотов отметил, что во время встречи двух политиков «даже жесткие и напряженные моменты в их диалогах прошли гладко, поскольку являлись следствием их открытости».

– Черчиллю понравился господин Сталин, – кивнул Кларк Керр.

– Это чувство было взаимным, – сказал нарком. – Сталин был впечатлен бодростью духа и динамичностью натуры премьер-министра.

В своем отчете постоянному заместителю министра иностранных дел сэру Александру Кадогану Кларк Керр, комментируя этот разговор, заметил:

«Насколько я могу судить, Молотов прав. Сталин одинок и на голову превосходит свое окружение. Должно быть, это стимулирует – встретить личность своего же калибра» [152] .

Семнадцатого августа Черчилль также получил хвалебные телеграммы от своего заместителя по правительству, лидера Лейбористской партии Клемента Эттли, и короля Георга VI. «Поздравляю с успешной поездкой, – написал Эттли. – Мы все перед вами в огромном долгу» [153] .

«Как для вестника плохих новостей, стоявшая перед вами задача была не самой приятной, – отметил монарх. – Но я от чистого сердца поздравляю вас, насколько искусно вы смогли справиться с этой миссией. Личные отношения, которые вы установили со Сталиным, окажут неоценимую услугу в будущем» [154] .

На протяжении Второй мировой войны Черчилль еще не раз будет встречаться с главой СССР, каждый раз самым тщательным образом готовясь к этим беседам.

«Я ухаживал за Сталиным, как молодой человек должен ухаживать за девушкой», – скажет Черчилль редактору The Times Робину Бэррингтон-Уорду [155] .

Какая бы идеологическая пропасть ни разделяла двух политиков, Черчилль всегда верил в силу личного контакта.

«Если бы я только мог обедать со Сталиным раз в неделю, нам удалось бы избежать многих проблем», – признается он однажды [156] .

Заявляя, что Сталин «никогда меня не обманывал», Черчилль стремился встретиться с главой СССР и после своей небезызвестной речи в Фултоне. Однако новым встречам так и не суждено было состояться, и можно лишь гадать, на сколько лет сократилось бы противостояние в «холодной войне», приземлись Черчилль вновь на московском Центральном аэродроме.

Саммиты

Личные коммуникации, к которым обращался Черчилль, не ограничивались встречами с глазу на глаз. По мнению британского политика, в некоторых ситуациях более эффективной является встреча сразу нескольких лидеров. Он даже придумал отдельное название для подобных мероприятий – «саммит», которое тут же вошло в международный глоссарий.

В конце ноября 1942 года Рузвельт предложил «созвать военно-стратегическое совещание с участием Великобритании, России и Соединенных Штатов». В качестве места проведения конференции Ф. Д. Р. определил Каир либо Москву [157] .

Черчилль с энтузиазмом отнесся к инициативе президента о совместной встрече. Он неоднократно заявлял, что «трехсторонней перепиской очень трудно решать дела, особенно когда люди путешествуют по морю и по воздуху» [158] . Британский премьер настаи вал на личной встрече именно лидеров трех государств, высказывая сомнение в том, что «совещание между офицерами, посвященное общей военной политике, принесло бы большую пользу». По его словам, «если русская делегация прибыла бы в Каир, что я считаю маловероятным, она была бы настолько скована в действиях, что ей пришлось бы консультироваться по каждому существенному вопросу со Сталиным в Москве. Если бы совещание состоялось в Москве, было бы меньше проволочек, но я думаю, что до того, как английская и американская миссии отправились бы в Москву, они должны выработать общую согласованную точку зрения, которая могла бы послужить, по крайней мере, основой для переговоров». Черчилль подчеркнул, что «только встреча между главными руководителями даст реальные результаты».

В качестве места встречи британский политик предложил Исландию.

«Сталин говорил со мной в Москве о том, что он готов встретиться где-либо с Вами и со мной в течение этой зимы, и упоминал Исландию, – объяснил Черчилль свой выбор президенту США. – Я указал, что расстояние до Англии не больше и что встретиться там не менее удобно. Он не согласился с этим предложением, но и не отверг его. В то же время, если не считать климата, многое можно сказать в пользу проведения новой тройственной атлантической конференции в Исландии. Наши суда могли бы стать вместе на якорь в Хвальс-фьорде, и мы предоставили бы в распоряжение Сталина подходящее судно, на котором временно был бы поднят советский флаг. Он с довольно большим увлечением говорил о своем желании лететь самолетом и об уверенности в русских машинах. Я могу добавить, что если бы мне удалось убедить Вас приехать в Исландию, то я непременно настоял бы на том, чтобы до возвращения на родину Вы заехали на наш островок» [159] .

Рузвельт поддержал Черчилля, заметив, что «единственным приемлемым методом принятия жизненно важных стратегических решений, которых требует военное положение, является наша личная встреча со Сталиным» [160] . В качестве места проведения конференции Ф. Д. Р. предложил Северную Африку.

На следующий день Черчилль связался со Сталиным, затронув вопрос о времени, месте и огромном значении встречи трех лидеров:

«Президент сообщает мне, что он предлагает нам втроем встретиться в январе где-нибудь в Северной Африке.

Это гораздо лучше, чем исландский проект, о котором мы говорили в Москве. Вы смогли бы прибыть в любой желаемый пункт через три дня, я – через два дня и президент – приблизительно через такое же время, что и Вы. Я твердо надеюсь, что Вы согласитесь. Мы должны решить в самый ближайший момент вопрос о наилучшем способе нападения на Германию в Европе всеми возможными силами в 1943 году. Это могут решить между собой лишь главы правительств и государств совместно со своими высококвалифицированными авторитетами, которые будут у них под рукой. Только путем подобной встречи можно распределить все бремя войны в соответствии с возможностями и имеющимися силами» [161] .

Сталин поддержал идею совместной встречи, заметив, однако, в ответном послании, что в настоящий момент он не располагает возможностью покинуть Советский Союз:

«Должен сказать, что время теперь такое горячее, что даже на один день мне нельзя отлучиться. Теперь как раз развертываются серьезные военные операции нашей зимней кампании, и в январе они не будут ослаблены. Более вероятно, что будет наоборот».

Сталин упомянул о боях на Центральном фронте и «окружении большой группы немецких войск» под Сталинградом. «Мы надеемся довести до конца их ликвидацию», – заявил глава СССР [162] .

В январе следующего года, как Сталин и обещал, 6-я армия генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, автора плана «Барбаросса», подверглась массированной атаке советских войск и была вынуждена капитулировать (операция «Кольцо»).

Что же до встречи «большой тройки», то в январе 1943 года она не состоялась. Вместо нее в марокканской Касабланке прошла конференция с участием Рузвельта и Черчилля, на которой впервые прозвучали слова о «безоговорочной капитуляции» Германии, Италии и Японии.

И все же Черчилль считал, что актуальность такой встречи не только не ослабла, а наоборот – возрастала с каждым днем боевых действий. В переписке с главой СССР он не раз предлагал вернуться к этому вопросу. Впервые Сталин откликнулся на его предложения только в августе 1943 года, согласившись с тем, что «встреча глав трех правительств, безусловно, желательна. Такую встречу следует осуществить при первой же возможности, согласовав место и время этой встречи с президентом». Но при этом он снова подчеркнул:

«…При существующей обстановке на советско-германском фронте я, к сожалению, лишен возможности отлучиться и оторваться от фронта даже на одну неделю. Хотя мы имеем в последнее время на фронте некоторые успехи, от советских войск и советского командования требуется именно теперь исключительное напряжение сил и особая бдительность в отношении к вероятным новым действиям противника».

Сталин также сослался на то, что ему приходится «чаще, чем обыкновенно, выезжать в войска, на те или иные участки нашего фронта» [163] . Хотя на самом деле, не считая кратковременной остановки в Сталинграде после возвращения с Тегеранской конференции, за годы Великой Отечественной войны глава СССР никогда не посещал зону боевых действий.

Черчилль подготовил ответ от своего имени и имени Ф. Д. Р. (на тот момент оба находились в Квебеке). В частности, он еще раз обратил внимание на «важность встречи всех нас троих», полностью понимая при этом «те веские причины, которые заставляют Вас находиться вблизи боевых фронтов, фронтов, где Ваше личное присутствие столь содействовало победам». Черчилль и Рузвельт предложили встретиться в Фербенксе, на Аляске, где «совместно с Вами мы сможем изучить всю обстановку в целом» [164] .

Передавая телеграмму Энтони Идену, Черчилль сказал:

«Я был очень рад снова получить весточку от Медведя» [165] .

Признав «важность встречи всех нас троих», Сталин, тем не менее, отклонил Фербенкс:

«В такой момент, по мнению всех моих коллег, я не могу, без ущерба для наших военных операций, уехать от фронта в столь отдаленный пункт, как Фербенкс, хотя при другом положении на нашем фронте Фербенкс, несомненно, был бы вполне подходящим местом нашей встречи».

Глава СССР предложит провести будущую конференцию в ноябре – декабре 1943 года, выбрав страну, где имеются представительства всех трех держав. В качестве такой страны назывался Иран [166] .

С подачи Черчилля проведение конференции получило название «Операция „Эврика“», а сам Тегеран в целях конспирации именовался «Каир-3» [167] .

Конференция в Тегеране – как сказал о ней Черчилль, «величайшая концентрация мировых сил в истории человечества» [168] – проходила с 28 ноября по 1 декабря 1943 года и ознаменовала собой одно из ключевых событий в развитии и укреплении антигитлеровской коалиции. После четырех дней обсуждений наконец-то была определена дата открытия второго фронта в Северной Франции, намечены контуры послевоенного мироустройства, заложены основы международной безопасности и прочного мира.

«Мы провели великий день, – телеграфировал Черчилль Клементу Эттли в последний день конференции. – Отношения между Британией, Соединенными Штатами и СССР еще никогда не были настолько сердечными и близкими. Все военные планы были обговорены и согласованы» [169] .

Разумеется, в упоминании о «сердечности» и «близости» больше политеса, чем констатации факта. И тем не менее нельзя не признать, что те решения, которые были приняты во время Тегеранской (а затем и Ялтинской) конференции, оказали огромное влияние на дальнейший ход войны. Вряд ли это было бы возможно, если бы «большая тройка», продолжая заочное общение, так никогда бы и не собралась вместе.

Глава 3. Публичные выступления

Значение публичных выступлений

Публичные выступления по праву считаются одной из самых сложных форм коммуникаций, так как требуют от лидера не только красноречия, но и умения держать себя на публике, способности быстро отвечать на вопросы зала, навыков управления эмоциями.

«Выступления на публике – дело ответственное и требовательное, оно требует высочайшей подвижности ума», – утверждал Черчилль [170] .

По его мнению, публичные выступления можно смело рассматривать как залог эффективного лидерства.

В 1953 году, после тяжелого инсульта, когда британский истеблишмент стал все чаще обсуждать физическое состояние премьер-министра и возможность его добровольного ухода в отставку, Черчилль решил устроить для себя проверку: да, он покинет пост лидера Консервативной партии и, соответственно, главы правительства, если не справится с испытанием. Речь шла о выступлении на публике.

«Если я не смогу выступить на предстоящей конференции Консервативной партии в Маргейте, то пришло время уйти», – сказал сам себе британский премьер [171] .

Готовясь к выступлению, Черчилль прибегнул к старому трюку с зеркалом:

«Я собираюсь попрактиковаться, стоя перед зеркалом, чтобы видеть, как я выступаю, – признался он своему врачу. – Прямо как в старые добрые времена, много лет назад» [172] .

Направляясь в Маргейт, Черчилль сказал одному из своих друзей:

«Еще никогда в моей жизни не зависело столь много от одной-единственной чертовой речи» [173] .

Он выступал пятьдесят пять минут, и его речь стала очередным триумфом в долгой карьере оратора. Несмотря на перенесенный инсульт и возраст – без полутора месяцев семьдесят девять лет, – Черчилль смог донести в характерной для него манере все, что он собирался поведать публике. Он ни разу не сбился, ни разу не потерял нить рассуждений. Он был серьезен, когда говорил о политике разрядки и «дружеской, неформальной личной беседе между главами государств» – в первую очередь США, СССР и Великобритании. Он был убедителен, когда, упоминая профсоюзы, назвал их «важной составляющей» британского общества. И наконец, Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не нашел способа пошутить над собой и своим состоянием [174] .

После завершения конференции набережная Маргейта заполнилась делегатами, которые, еще не придя в себя, возбужденно обменивались впечатлениями:

– Неужели все слухи о болезни Уинни правда?

– Неужели с ним случился удар?

То, что они увидели в Маргейте, стало для них откровением.

– Уинстон совершенно не изменился; несмотря ни на что, он по-прежнему в хорошей форме, – говорили одни.

– Вероятно, старик останется с нами еще на год, – вторили им другие [175] .

«Это было тяжелейшее испытание. Все смотрели на Уинстона, ожидая, что вот-вот он оступится. И когда он прошел через все это, выступление ознаменовало собой безоговорочный успех», – заметит спустя тридцать с лишним лет в беседе с официальным биографом Черчилля сэром Мартином Гилбертом личный секретарь британского политика мисс Портал [176] . А Джон Колвилл коротко прокомментирует: «Это было потрясающее достижение» [177] .

Черчилль знал, на что идет.

«Ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства. Тот, у кого есть этот талант, наделен властью большей, чем власть могущественнейшего короля. И все потому, что оратор представляет собой независимую силу. Его может бросить партия, предать друзья, он может лишиться должностей – но при всем при этом его власть будет значительна» [178] .

Эти строки были написаны, когда Уинстону исполнилось всего двадцать два года, и в какой-то степени он предсказал свою судьбу. Наступит момент, когда от него отвернутся бывшие коллеги, когда его подвергнут остракизму партийные бонзы, когда он лишится всех постов, но Черчилль все равно останется знаковой фигурой на политическом небосклоне.

В публичных выступлениях его личность находила наиболее полное воплощение. На любой трибуне – в палате общин, на митингах, известных своей непредсказуемостью, или перед микрофоном радиостудии Би-би-си – везде Черчилль представал искусным оратором.

«Его страсти, его эмоции, вся его душа открывались для общения» – такое описание публичного выступления Савролы приводит Черчилль в своем единственном романе [179] . Описывая Савролу, Черчилль писал о себе, и в этом мы еще не раз убедимся.

«Единственным предметом моих желаний является овладеть мастерством публичных выступлений», – заметил как-то Черчилль в начале парламентской карьеры [180] .

Его способности в ораторском искусстве проявились относительно рано.

«Даже когда Уинстону не исполнилось тридцати, его речи звучали особенно, сразу выделяя его на фоне других обитателей Вестминстера», – вспоминает его современник, журналист Генри Гамильтон Файф [181] .

А премьер-министр Герберт Асквит как-то признался своей подруге Венетии Стэнли, будто страсть к слову настолько неотделима от Черчилля, что тот даже «думает ртом» [182] .

Репутация выдающегося оратора останется с Черчиллем на протяжении всей его жизни и составит весомую часть посмертной легенды.

«Речи Черчилля будут продолжать жить, когда статуи, воздвигнутые в его честь, разрушатся», – скажет о своем предшественнике премьер-министр Великобритании и лидер Консервативной партии Эдвард Хит [183] .

Выступления политика слушали тысячи людей, и его по праву можно назвать одним из самых популярных ораторов эпохи.

«Если бы мистер Черчилль брал по шиллингу с каждого слушателя, он, несомненно, собрал бы за две недели целое состояние», – шутили журналисты [184] .

Многие выступления Черчилля разошлись на цитаты, снискав ему, помимо прочего, славу выдающегося афориста. Сборники изречений выходили еще при жизни политика.

«Цитаты очень полезны, – считал он. – Закрепившись в памяти, они нередко наводят на очень удачные мысли» [185] .

Не меньшим доказательством успешности Черчилля-афориста служит то обстоятельство, что множество высказываний, закрепившихся за великим британцем, на самом деле ему не принадлежат. Ричард Батлер, министр финансов в послевоенном правительстве Черчилля, по этому поводу воскликнул: «Можно собрать книгу „Цитаты, которые Уинстон Черчилль не говорил“» [186] .

Сам же Черчилль считал афористичность еще одним качеством выдающихся людей. В монументальном труде, посвященном первому герцогу Мальборо, он писал:

«Очень часто в случайных высказываниях великих людей открываешь их истинный ум» [187] .

Меткие высказывания по широчайшему кругу проблем и явлений – неотъемлемая часть другой важной характеристики нашего героя: красноречия. Историк Саймон Шама выделяет красноречие Черчилля в числе главных составляющих его лидерского почерка [188] . К аналогичным выводам приходил и его коллега Уильям Манчестер:

«Прежде всего Уинстона отличало превосходное владение языком. Язык был его наимощнейшим оружием. Зная свою сильную сторону, Черчилль мог проводить часы, размышляя над восхитительными свойствами языка и над тем, как использовать устную и письменную речь с максимальной эффективностью» [189] .

Черчилль «всегда обращался к красноречию там, где другие прибегали к интриге», – дополняет профессор Анатолий Иванович Уткин [190] .

Изучая и сравнивая биографии инноваторов-бизнесменов и выдающихся политиков, ученые пришли к выводу о наличии устойчивой связи между эгоцентричными лидерами и даром красноречия. В частности, по мнению антрополога и психоаналитика, руководителя направления государственной политики и сектора развития человеческого потенциала в Школе управления Джона Ф. Кеннеди при Гарвардском университете Майкла Маккоби, именно благодаря своему красноречию такие лидеры завоевывают популярность и находят людей, которые следуют за ними. «Они часто бывают искусными ораторами, и их харизма объясняется в некоторой степени этим талантом, – указывает Маккоби. – Без сомнения, любой, кто видел выступление таких лидеров, подтвердит их личное обаяние и способность вызывать энтузиазм у аудитории» [191] .

И здесь мы подходим к очень важному явлению, в котором, по мнению Черчилля, заключалась если не главная, то, по крайней мере, одна из важнейших составляющих, отличающая успешное публичное выступление от провала. А именно: умение вдохновлять . Черчилль мог смело повторить за французским писателем Антуаном де Сент-Экзюпери: «Если вы хотите построить корабль, не стоит созывать людей идти в лес валить деревья, распиливать их, соединяя полученные доски. Вместо этого их нужно просто научить мечтать о море».

В эссе о своем близком друге, политическом деятеле и адвокате Фредерике Эдвине Смите, Черчилль писал:

«Когда он начинал говорить, то заражал всех своим увлечением и убеждением, которые исходили из него и были бесценны. Эта особенность составляет основу истинного красноречия. Я часто вспоминаю перевод одной латинской эпиграммы, сделанной Питом: „Красноречие подобно пламени. Ему нужно топливо, чтобы гореть, ему нужно движение, чтобы вести за собой, оно дает свет, пока сияет“» [192] .

Именно умение вдохновлять отличает эффективного лидера от его неэффективного коллеги. «Поскольку основная функция лидера – быть проводником изменений, особое значение приобретает умение вызывать в людях энтузиазм, – считает ведущий специалист в области лидерства, профессор кафедры лидерства им. Коносуке Мацуситы Гарвардской школы бизнеса Джон П. Коттер. – Именно оно помогает преодолеть неизбежные барьеры на пути к преобразованиям» [193] .

Анализируя деятельность Черчилля, одновременно с умением вдохновлять можно выделить еще несколько факторов, которые составляют основу ораторского мастерства. В их числе:

– тщательная подготовка;

– концентрация на идеях;

– «хорошее начало»;

– использование метафор;

– юмор;

– мнемонические техники или чтение по запискам;

– дикция, мимика и жесты;

– стилистика;

– правильные слова;

– памятные фразы.

Остановимся на этих понятиях более подробно.

Тщательная подготовка

Близкий друг Черчилля Ф. Э. Смит заметил как-то: «Лучшие годы своей жизни Уинстон потратил на составление экспромтов» [194] . В этой немного шутливой фразе заключается один из ключевых принципов нашего героя при работе над текстами. Речи, которые, казалось, создавались спонтанно и являлись результатом озарения, на самом деле тщательно продумывались, репетировались, оттачивались, полировались и шлифовались в спокойной обстановке.

«Мне доставляют большие трудности – стиль и композиция, – признался как-то Черчилль. – Я не пишу быстро. Все мной написанное является результатом тяжелого труда, все постоянно шлифуется. Я стараюсь шлифовать до блеска» [195] .

Одновременно с выбором формы тщательно прорабатывалось и содержание выступлений. В начале карьеры Черчилль брал несколько недель на изучение предмета выступления, если речь касалась незнакомой тематики.

– Прежде чем взяться за составление текста, я должен изучить экономическую составляющую вопроса, – признался он однажды своей знакомой, леди Бонэм Картер.

– И как ты собираешься это сделать? – спросила она его.

– Я обращусь к другу и верному советнику моего отца в Казначействе сэру Фрэнсису Моватту, – прозвучало в ответ. – Он поднатаскает меня, сообщит самое главное, основные принципы и доводы, порекомендует полдюжины книг, которые следует прочесть. Он даст мне броню и оружие, а уж все остальное я сделаю сам [196] .

С годами работа над речами продвигалась быстрее. В 1922 году во время одного из заседаний палаты общин Черчилль выступил без тщательной проработки материала и предварительных записей. Своей супруге Клементине он признался:

«Это был настоящий большой успех: никаких забот, никакой работы: совершенно приятный опыт. Я думаю, что достиг свободы в искусстве дебатов и в дальнейшем надеюсь меньше тратить время на предварительную подготовку» [197] .

Весьма показательно, что эти строки написаны человеком, который был депутатом парламента ни много ни мало двадцать два года.

И все же, даже приобретя огромный опыт, Черчилль считал, что успех публичного выступления напрямую связан со временем, потраченным на его подготовку. В своем эссе, посвященном экс-премьеру Артуру Бальфуру, он писал:

«Все, что им было написано, являло собой пример высочайшего качества, но ценой этого совершенства был невероятный труд» [198] .

Эти строки справедливы и для самого нашего героя. «Только выхоженные мысли имеют ценность», – указывал Фридрих Ницше [199] .

Когда британский дипломат Гарольд Никольсон поздравил Черчилля с удачной ремаркой, явно сымпровизированной политиком в конце одного выступления, Уинстон воскликнул: «Чертова импровизация! Я потратил на нее целое утро, пока лежал в ванне» [200] .

«Удачные экспромты ораторов существуют лишь в воображении публики, – писал Черчилль. – В то время как цветы риторики – тепличные растения» [201] .

В романе «Саврола» он следующим образом описывает творческий метод главного героя (читай – свой собственный):

«Его выступления – он сделал их много и прекрасно отдавал себе отчет в том, что в этой области нельзя достичь успеха без тяжелого труда. Что он должен был сказать? Он выкуривал одну сигарету за другой. Среди дыма Саврола увидел фразу, которая глубоко проникнет в сердца толпы; он увидел удачную мысль, прекрасный оборот, который станет понятным даже для неграмотных слушателей, который найдет отклик в душе самых обычных представителей его аудитории; он увидел то, что заставит их оторваться от материальных забот и пробудит в них чувства. Его идеи стали облекаться в слова, которые в свою очередь собирались в предложения. Саврола начал их повторять про себя. Мысли следовали одна за другой, превращаясь в быстрый поток. Он схватил листок бумаги и начал быстро делать записи карандашом. Это основная мысль, не сможет ли повторение в этом случае усилить ее, сделать на ней ударение? Он быстро записал черновой вариант предложения, затем стал вычеркивать в нем отдельные слова, после чего написал все заново. Звук будет ласкать уши публики, смысл – совершенствовать ум, заставляя их думать. Пока он работал, время летело незаметно. Домработница зашла в комнату, принесла ланч. Она нашла Савролу погруженным в мысли. Она уже видела его таким до этого, поэтому не стала ему мешать. Невкусная еда стояла на столе и остывала, в то время как стрелки часов проходили один круг за другим, отсчитывая значительный промежуток времени. В какой-то момент Саврола встал из-за стола и начал расхаживать по комнате короткими шажками, говоря сам с собой низким голосом, делая ударения на отдельных словах и фразах. Вдруг он остановился, стремительно сел за стол и что-то записал. Это была концовка речи» [202] .

Сравним это описание с воспоминаниями современников, непосредственными свидетелями того, как Черчилль создавал свои шедевры. Секретарь Элизабет Лэйтон писала в своих мемуарах:

«Во время работы над текстами выступлений Уинстон ходил взад-вперед по комнате, его лоб морщился от мыслительного процесса, полы его одежды развевались за ним. Иногда он на непродолжительное время садился в кресло, иногда прерывался, чтобы зажечь сигару. Он мог достаточно долго ходить, экспериментируя с отдельными фразами и предложениями. Иногда его голос переполнялся эмоциями и слезы бежали по щекам. Когда вдохновение достигало предела, Уинстон начинал жестикулировать, и предложения одно за другим начинали появляться в комнате, наполняя помещение необыкновенным чувством сопричастности. Вы на себе чувствовали, как умирали солдаты, как до изнеможения трудились рабочие. Вы начинали ненавидеть врага и стремиться к победе» [203] .

В отличие от своего героя, в зрелые годы Черчилль не писал тексты к выступлениям собственноручно. Он их диктовал. Известный спичрайтер и оратор Томас Монтальбо сравнил диктовку Черчилля с работой над музыкальным произведением. В такие минуты, по его словам, Черчилль напоминал композитора: «Его сигара была сродни палочке дирижера, которая отбивала ритм произнесенных слов» [204] .

Черчилль мог диктовать в любых условиях – в своем кабинете, в саду Чартвелла, в машине, направляясь из Вестерхейма в Лондон. Он всегда внимательно просматривал текст, отпечатанный секретарями, заменяя неудачные фразы и дополняя его новыми мыслями.

Как правило, ответственные речи готовились несколько суток, постоянно переписывались и еще раз редактировались. Отдельные фразы, по воспоминаниям помощников, Черчилль мог вынашивать и того больше – неделями, даже месяцами. Он заранее записывал их в специальный блокнот, после чего использовал при необходимости [205] .

Секретарь Черчилля в Адмиралтействе (начало Второй мировой войны) Джеффри Шекспир вспоминал:

«Будучи свидетелем того, как Дэвид Ллойд Джордж готовил свои речи, мне было интересно познакомиться с техникой Черчилля. Уинстон не использовал записок или тезисного изложения того, что собирается сказать. Он диктовал напрямую секретарю-машинистке, которая тут же печатала все на бесшумной машинке. Помню, как однажды вечером он сказал, обращаясь к машинистке: „Вы готовы? Сегодня я в ударе“. После того как отдельные куски были готовы, Уинстон быстро просматривал их, заменяя слова по тексту, – либо чтобы смягчить сказанное, либо, наоборот, чтобы усилить какую-нибудь мысль. В процессе диктовки мысли одна за другой появлялись на свет в ровной и очень логичной последовательности. По завершении диктовки секретарь на следующее утро приносила Черчиллю последний вариант, который снова подвергался правке» [206] .

Коллега Джеффри Шекспира Джон Колвилл писал в своем дневнике:

«Наблюдать за Уинстоном в процессе диктовки – это то же самое, что присутствовать при рождении ребенка: столь напряженны его эмоции, столь возбужденно его состояние, столь необычны звуки, издаваемые им в процессе дыхания. Потом звучит мастерское предложение – и в конце знаменитое „Дай мне!“ [207] Он берет листок машинописного текста и начинает его редактировать» [208] .

На предмет точности представленной информации и необходимости привлечения какого-нибудь специального департамента речи премьер-министра проверяли его личные секретари. При необходимости тот или иной фрагмент речи отправлялся в соответствующее ведомство для уточнения. Не обходилось и без забавных эпизодов. «Какой дурак предложил это?» – возмутился однажды Черчилль, прочитав очередной комментарий. В целом же, по словам личного секретаря премьера сэра Джона Мартина, «редко какое-нибудь дельное замечание не находило отражения в финальной версии» [209] .

После того как работа над текстом завершалась, Черчилль приступал к репетиции самого выступления. Он читал свою речь, расхаживая по комнате и жестикулируя; иногда, чтобы подчеркнуть какую-то фразу, он ударял по мебели или просто отбивал ритм. Репетируя, Черчилль поглядывал в зеркало, чтобы видеть, как все выглядит со стороны.

Жестикуляция, важный атрибут выступления, требовала от нашего героя особого внимания. Во время службы в армии Черчилль вывихнул себе плечо.

«Хотя, скорее всего, у меня был подвывих плеча, это травма беспокоила меня всю жизнь, – признавался он. – Она мешала мне в поло, заставила отказаться от тенниса, не говоря уже о том, чтобы стать серьезным препятствием в моменты схватки и борьбы» [210] .

Неудачный взмах рукой, и смещение головки плеча причиняло ему настолько резкую боль, что он мог упасть. Учитывая это, он всегда следил за своими жестами во время произнесения речей, чтобы роковым замахом «не испортить представление» [211] .

Иногда для репетиции использовались менее подходящие места и время. Например, домашний киносеанс. Бормотания Черчилля во время просмотра фильмов частенько доставляли массу хлопот его друзьям и родственникам.

Отдельного упоминания заслуживают репетиции, которые Черчилль проводил в ванной комнате. Сохранилось множество пикантных историй, связанных с этой привычкой британского политика.

– Вы меня звали, сэр? – заглянув как-то в ванную комнату, спросил слуга Черчилля Норман Макгован после того, как с удивлением услышал рокочущий голос из ванны.

– Нет! – раздалось в ответ. – Я разговариваю не с тобой, Норман, я обращаюсь к членам палаты общин! [212]

Одной тщательной работой над текстами подготовительный процесс не ограничивался. Черчилль внимательнейшим образом изучал речи великих ораторов прошлого – Оливера Кромвеля, Уильяма Пита, Уильяма Гладстона. Он знал наизусть практически все выступления своего отца, лорда Рандольфа. Штудируя речи своих великих предшественников, Черчилль обращал внимание на стилистику, перенимал секреты убеждения, постигал основы композиции. Он считал, что, как и большинству других ремесел, составлению речей можно научиться.

«Способности к риторике не относятся к дару, их можно развивать», – указывал великий политик [213] .

Безусловно, Черчилль знал, о чем говорит. Он был шепелявым от рождения, никогда не занимался с фониатром, не проходил практику в элитном Дискуссионном клубе Оксфорда – и тем не менее вошел в число крупнейших ораторов эпохи. Главное, не отчаиваться, не терять веру в себя и, конечно, не забывать о том, что самые крепкие побеги успеха прорастают, сдобренные каплями испарины после тяжелого труда.

Концентрация на идеях

По мнению Черчилля, главным признаком неудачных выступлений является отсутствие идей, а иногда и смысла. Он часто подмечал и высмеивал эту особенность. Например, характеризуя члена парламента адмирала Чарльза Бересфорда, Черчилль сказал о нем:

«Он может быть отнесен к числу тех ораторов, которые до того, как начать выступать, понятия не имеют, о чем они будут говорить. Когда они выступают, они не знают, что они говорят. И наконец, когда они заканчивают свою речь, они слабо представляют, что только что донесли до публики» [214] .

В другой раз, упоминая горе-ораторов, Черчилль указал на то, что «они готовы пойти на огромные жертвы ради своих убеждений, только они не знают, за что ратуют. Они готовы умереть за правду, только не знают, что есть правда» [215] .

Обращая внимание на отсутствие смысла в речах выступающих, Черчилль не щадил не только рядовых депутатов, но и уважаемых членов британского истеблишмента. В частности, во время дебатов в палате общин в марте 1933 года он следующим образом высказался о премьер-министре Рамсее Макдональде:

«Мы знаем, что он имеет особые способности к тому, чтобы заключить в максимум слов минимум смысла» [216] .

Мастер риторики, Черчилль считал: прежде чем начать выступление, оратор должен четко представлять, что он скажет аудитории, какую идею вложит в умы слушателей и к каким выводам приведет их в конце. Еще в юные годы, работая над эссе «Леса риторики», он вывел формулу, что секрет успешного выступления состоит не столько в демонстрации фактов [217] , сколько в демонстрации идей. Именно поэтому, отвечая на вопрос, «нравятся ли вам слушать чужие выступления», Черчилль с сожалением замечал: «Слишком много публичных выступлений и слишком мало индивидуальных мыслей» [218] .

Английский историк Ч. Мастерман дал следующий портрет мыслительной деятельности Черчилля-оратора:

«Идея приходит в его сознание извне. Затем она обволакивает его мозг, набирая силу, как снежный ком. После вихревых порывов риторики он начинает убеждаться в том, что прав, и это дает ему силу отбиваться от каждого, кто его критикует. Он „риторик“ в греческом смысле этого слова, раб слов, при помощи которых его мозг формирует свои идеи. Он отдает свои идеи риторике так, как музыкант отдает свои идеи музыке. Он может убедить себя в почти любой истине, если она начинает стремительное про движение вперед посредством риторической механики».

«Сказанное не означает, что Черчилль брался за любую идею, заботясь лишь о словесном ее оформлении, он не был поверхностным бретером и примитивным демагогом, – комментирует профессор А. И. Уткин. – Но страсть к слову была попросту неотделима от его личности» [219] .

Однажды и сам Черчилль сравнил речь с симфонией: несмотря на несколько частей, в ней всегда есть главная тема, которую композитор слышит задолго до завершения композиции [220] .

Современные исследователи проблем коммуникаций отмечают, что отсутствие смысла в сообщениях является бичом не только публичных выступлений, но и всего межличностного общения. Специалист в области поведенческих теорий профессор Кит Дэвис констатирует: «Неудачное сообщение, написанное на глянцевой бумаге, от увеличения мощности громкоговорителя не станет лучше». По мнению Дэвиса, лейтмотивом успешных коммуникаций должно стать обязательное правило – «Не начинайте говорить, не начав думать» [221] .

Черчилль считал, перед тем как взойти на трибуну, выступающий должен пропустить через себя основные идеи своей речи.

«Прежде чем вдохновить кого-либо, оратор должен вдохновить себя, – указывал он. – До того как заставить публику возмущаться, сердце оратора само должно преисполниться ненависти. Прежде чем вызвать слезы у слушателей, оратор сам должен плакать. Перед тем как убедить, оратор должен сам поверить в то, что собирается сказать» [222] .

Черчилль понял эту фундаментальную истину в самом начале жизненного пути. За годы выступлений на публике он довел свое умение выступать до высочайшего мастерства. Даже политические противники Черчилля не могли не признать, что его речи вызывают эмоциональный отклик в сердцах слушателей. «Никто не мог слушать его речи, не будучи тронутым», – признавался лидер левого крыла лейбористов Эньюрин Бевен [223] .

«Хорошее начало»

Древнегреческий философ Платон в одном из своих трудов отметил, что «хорошее начало – половина дела». Публичные выступления не исключение. Не случайно Черчилль всегда придавал большое значение первым минутам перед аудиторией.

Так как британский политик начинал свои выступления? Первое, что он советовал:

«Будьте естественны и совершенно спокойны. Представьте, что вы разговариваете с лучшим другом в спокойной обстановке и обсуждаете то, что вам обоим очень интересно».

Черчилль также призывал «никогда не терять самообладания».

«Чем хуже развиваются события, тем больше воспринимайте происходящее как кукольное представление», – делился он своими секретами [224] .

Оратор не должен пасовать перед аудиторией, не должен бояться прослыть настойчивым.

«Действуйте, как копер, – советовал Черчилль будущему королю Эдуарду VIII. – Ударили раз. Отошли, вернулись – снова удар. Не получилось, бейте в третий раз» [225] .

И уж тем более не стоит опасаться быть серьезным!

«Не нужно потакать прихотям аудитории: дескать, они это не поймут. Куда они денутся! – считал британский политик. – Раз пришли, пусть слушают!» [226]

По словам Черчилля, лучший совет относительно искусства произнесения речей он получил еще на заре парламентской карьеры от члена кабинета министров Генри Чаплина:

«Не торопись. Если тебе есть что сказать, тебя выслушают» [227] .

«Главное – не спешить и не давать себя подгонять», – будет впоследствии учить сам Черчилль [228] . Для себя он выработает привычку не торопиться с началом выступления: лучше выдержать паузу. Этому приему Черчилль научился у Наполеона. Свои выступления перед войсками «император французов» нередко начинал с паузы, которая длилась сорок – пятьдесят секунд. Тяжелая тишина заостряла внимание собравшихся. И когда Бонапарт произносил первые слова, солдаты превращались в слух.

Черчилль очень внимательно относился к паузам, считая их эффективным инструментом публичных выступлений. В частности, при ответе на вопрос он советовал немного помедлить: куда полезней сначала сформировать ответ в своей голове и только потом ознакомить с ним окружающих [229] .

Также Черчилль нередко использовал паузу перед ключевыми словами, достигая тем самым эффекта «усиление смысла».

«Я сделал паузу, чтобы дать возможность депутатам пропустить сказанное через себя. Когда это произошло, у них открылись рты от удивления!», – признался он об одном из своих выступлений в палате общин [230] .

Этот же прием премьер использовал, когда произносил свою знаменитую речь 4 июня 1940 года. Заканчивая, он сказал:

«Обратимся поэтому к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, если Британской империи и ее Содружеству наций суждено будет просуществовать еще тысячу лет, люди сказали: „Это был их [пауза!] звездный час“» [231] .

Другой пример. Во время своего выступления перед парламентом Канады (Оттава, декабрь 1941 года) британский премьер также нашел место для эффектных пауз:

«Когда я предупредил французов, что Британия, несмотря на их решение капитулировать, продолжит сражаться одна, французские генералы сказали своему премьер-министру и расколотому кабинету: „Через три недели Англии свернут шею, как цыпленку“. (Пауза) Тоже мне, нашли цыпленка! (Пауза) Тоже мне, нашли шею!» [232]

Вторым правилом «хорошего начала» было отсутствие банальных фраз типа: «Я очень рад выступить перед собравшейся аудиторией....» или «Для меня большая честь выступать перед столь уважаемыми членами общества…»

«Красивые и броские слова в начале выступления – пустота и бессмыслица», – утверждал Черчилль [233] .

К тому же подобные фразы могут быть восприняты как лесть, что явно не пойдет на пользу выступающему.

Мастер слова, Черчилль использовал более тонкие инструменты, чтобы приподнять слушателей в их собственных глазах. В этом отношении показателен следующий фрагмент из выступления перед шахтерами в конце октября 1942 года:

«Когда придет день и ребенок спросит своего отца: „Что ты сделал, что останется мне в наследие и что заставит относиться к нашему имени с уважением?“, кто-то ответит: „Я был пилотом“, другой – „Я служил на подводной лодке“, третий – „Я сражался в рядах 8-й армии генерала Монтгомери“. Вы же с таким же чувством гордости скажете: „Мы добывали уголь!“» [234] .

В исключительных случаях Черчилль, отдавая дань традиции, начинал выступление с признательности, однако делалось это в высшей мере искусно. Примером такого начала служат первые строки из знаменитой Фултонской речи, произнесенной в Вестминстерском колледже в марте 1946 года:

«Я рад приехать к вам этим вечером в Вестминстерский колледж и получить от вас ученую степень. Должен признать, что слово „Вестминстер“ мне, так или иначе, знакомо. Мне кажется, я уже слышал его раньше. И в самом деле, ведь именно в Вестминстере я получил бо́льшую часть моего образования в области политики, диалектики, риторики, ну и еще в одном-двух предметах. В любом случае, оба Вестминстера учат схожим или, по крайней мере, родственным предметам» [235] .

По мнению Черчилля, первые фразы играют ключевую роль, поскольку они задают тон всему выступлению, генерируют первый импульс той волны, на которую аудитория настроит свои умы и сердца.

«Если тема выступления серьезна, не пытайтесь играть словами или умничать, сразу переходите к главному», – советовал он [236] .

Свое первое выступление на посту главы кабинета 19 мая 1940 года Черчилль начал словами:

«Я выступаю перед вами первый раз в качестве премьер-министра в столь серьезный час, когда стоит вопрос выживания нашей страны, нашей империи, наших союзников и, что самое главное, существования свободы» [237] .

Размышляя над начальной стадией выступлений, Черчилль полагал:

«Чтобы получилось хорошо, надо тщательно разобраться в самой теме и наладить человеческий контакт с аудиторией» [238] .

За годы своей насыщенной выступлениями деятельности он неоднократно убеждался в том, что одним из самых эффективных инструментов установления контакта с аудиторией является юмор. Например, в свое первое выступление перед американским сенатом и палатой представителей в декабре 1941 года он сознательно добавил следующий фрагмент:

«Я не могу не обратить внимания: если бы мой отец был американец, а мать – англичанка, а не наоборот, – я мог бы выступать перед вами, как член Конгресса. В этом случае я выступал бы перед вами не в первый раз, и мой голос был бы вам знаком» [239] .

В зале раздался смех. Буквально двумя предложениями Черчилль смог установить контакт с аудиторией.

Стоит ли удивляться, что и в этот раз выступление британского премьера прошло на ура. Личный врач Черчилля лорд Моран, сопровождавший своего пациента во время визита в США, записал в дневнике:

«Сенаторы и конгрессмены стоя выкрикивали одобрительные возгласы и размахивали листками бумаги, пока Уинстон не вышел из зала» [240] .

Сын Черчилля Рандольф, прослушав выступление по радио, отправит своему отцу письмо, в котором назовет его речь «лучшим, что тебе приходилось когда-либо делать». Больше всего Рандольфа поразила манера выступления – «уверенная и четкая» [241] .

Использование метафор

Рассмотрев вопросы, связанные с подготовкой выступлений и вступительными словами, остановимся непосредственно на инструментарии Черчилля, способствовавшем повышению степени убедительности его речей. Одним из приемов являются метафоры и аналогии .

«Я часто стараюсь представить серьезные вещи в виде незамысловатых историй, чтобы они лучше откладывались в памяти» [242] , – говорил Черчилль.

По его словам, «удачные метафоры относятся к внушительным оружиям риторики» [243] .

Приведем два примера «удачных метафор» из уст британского политика.

Апрель 1933 года

«Я хотел рассказать вам о святом Георгии Победоносце и Драконе. Я тут подумал, как бы эта легенда выглядела в современных условиях.

Октябрь 1928 года

«Однажды все животные в зоопарке решили провести массовое разоружение и собрали по этому поводу конференцию.

Итак, носорог, открывая заседание, сказал, что использование зубов является примером варварства и должно быть, по всеобщему согласию, категорически запрещено. Рога же, как самое эффективное оружие для обороны, должны быть, разумеется, разрешены.

Буйвол, вол, дикобраз и даже маленький еж – все они сказали, что поддерживают носорога и согласны проголосовать вместе с ним. Однако лев и тигр придерживались другого взгляда. Они выступили в защиту использования зубов и даже клыков, назвав их почтенным оружием, применявшимся издревле. Пантера, леопард, пума и все разновидности кошачьей породы поддержали льва и тигра.

В этот момент слово взял медведь. Он заявил, что и зубы и рога должны быть запрещены и никогда не использоваться в сражениях между животными. Вполне достаточно будет, если во время свары один из обидчиков крепко обнимет своего противника. Никто не должен возражать против этого. Объятия – это так по-братски, что представляет собой важный шаг на пути к мирному существованию. Однако всех животных очень задели слова медведя, а бедная индюшка даже впала в истерику.

В процессе поиска удачных сравнений Черчилль вообще любил обращаться к миру животных. В 1948 году, критикуя действия Лейбористского правительства, он заявил:

«Они заставляют британского бульдога гоняться за собственным хвостом, пока у него не начнется головокружение, после чего удивляются – почему он не в состоянии прогнать волка от дверей» [247] .

Другая форма метафор и аналогий – хлесткие определения, которые британский политик давал действиям своих противников и коллег. Например, последователей политики умиротворения 1930-х годов он сравнивал с теми, кто кормит крокодила, надеясь, что тот съест их последними [248] . А приезд вождя мировой революции В. И. Ленина в пломбированном вагоне в Россию назвал «колбой с бациллами чумы и тифа, содержимое которой вылили в систему водоснабжения крупного города» [249] .

В 1946 г., когда Черчиллю сообщили, что сменивший его на посту главы кабинета лидер Лейбористской партии Клемент Эттли демонстрирует себя очень хорошо в качестве премьер-министра, Черчилль прокомментировал это следующим высказыванием:

«Мистер Эттли похож на личинку, которая пьет маточное молоко и думает, что это дает ей право быть пчелиной маткой» [250] .

Примером удачного сочетания истории из жизни и яркого, запоминающегося сравнения может служить характеристика, которую Черчилль дал премьер-министру Рамсею Макдональду в январе 1931 года:

«Помню, когда я был ребенком, меня взяли на представление в цирк Барнума, знаменитый своими диковинами и примерами уродства. Больше всего я хотел увидеть экспонат „Бесхребетное чудо“, однако мои родители сочли подобное представление противным и деморализующим для глаз ребенка. Мне пришлось ждать пятьдесят лет, прежде чем я увидел „Бесхребетное чудо“ на скамье в палате общин» [251] .

Современные исследователи относят метафоры к мощнейшему инструменту эффективных коммуникаций.

«Лидеры должны уметь выражать свои мысли в любых ситуациях, владеть профессиональной терминологией и знать контекст текущих событий, – считает профессор менеджмента Оуэнской школы управления в Университете Вандербильта Ричард Л. Дафт. – Рассказывая поучительные истории и обогащая свою речь метафорами, лидер способен оказывать значительное влияние на окружающих. Умение обрисовать ясную картину и создать яркий образ помогает лидерам сплотить последователей. Влияние лидера во многом определяется тем, как подчиненные воспринимают исходящие от него поучительные истории и метафоры, ведь они являются мощным средством воздействия, помогая создать яркие образы и вызвать сильные эмоции. Люди склонны соотносить поучительные истории с собственным опытом и запоминают их лучше, чем прямые распоряжения, голые факты и сухие статистические данные» [252] .

Юмор

Выше уже упоминалось, как при помощи юмора Черчилль установил эмоциональный контакт с аудиторией, выступая в декабре 1941 года в Конгрессе США. Согласно современным теориям эффективного лидерства, юмор относится к «очень действенным инструментам управления». По словам профессора Лондонской школы бизнеса Роберта Гоффи, «при грамотном использовании юмор может стать показателем харизмы лидера» [253] .

В 1999 году психолог Сигал Г. Барсейд провел в Йельской школе менеджмента исследование, показавшее, что положительные эмоции заразительнее отрицательных. По мнению ученых, «это очень древний механизм, поскольку улыбка и смех укрепляют отношения между индивидами и тем самым способствуют выживанию вида. Лидеры должны сделать простой вывод – юмор помогает быстро установить в коллективе хорошее настроение» [254] .

Не будучи знаком с этими исследованиями, Черчилль интуитивно понимал, какими огромными возможностями обладает юмор в публичных выступлениях.

«Анекдоты – это блестящие эпизоды из истории палаты общин», – заметил как-то великий политик [255] .

Очевидцы вспоминают, что одно только присутствие на выступлениях Черчилля, щедро одаривавшего публику своим юмором, было волнующим и незабываемым событием. Политический обозреватель The Sunday Telegraph Хью Мэссингхэм описывал это следующим образом:

«Все знали, что вот-вот Уинстон произнесет какую-нибудь шутку. Его собственный смех начинал зарождаться где-то в районе стоп. Ноги начинали немного подергиваться, волна веселья медленно поднималась по его телу. Достигала живота, плеч, головы. В этот момент аудитория замирала в ожидании, не имея не малейшего понятия о том, какая шутка прозвучит. Тем временем веселье подходило к его лицу, губы становились подвижны, словно у ребенка, а густой, сбивчивый голос становился еще более запинающимся. И в этом момент раздавалась вспышка – победоносное, ликующее предложение, полное юмора» [256] .

Речи политика настолько пестрят многочисленными остротами и шутками, что Алан Патрик Герберт, известный юморист, назвал Черчилля «самым выдающимся британским юмористом современности» [257] . К примеру, когда политика спросили, как он относится к предстоящему вторжению немецких войск, тот моментально парировал: «Мы его ждем с нетерпением. Того же ждут и рыбы» [258] .

Черчилль, мастер эпизода, часто использовал свой искрометный юмор в словесных баталиях с политическими оппонентами.

«Я полагаю, выразить нечто столь противоположное истине с большей точностью было бы невозможно», – прокомментировал он выступление Эньюрина Бивена [259] .

«Нет никакой квоты на количество лимфы и желчи. В противном случае, боюсь, министр торговли обнаружил бы, что давно исчерпал отведенный ему лимит», – заявил Черчилль о Стаффорде Криппсе [260] .

«Мне нравится, насколько уверенно уважаемый джентльмен обращается с фактами, – было прокомментировано поведение одного из парламентариев. – Он с ними просто не церемонится» [261] .

О премьер-министре Стэнли Болдуине Черчилль сказал еще более хлестко:

«Время от времени он наталкивается на истину, встает, отряхивается и следует дальше, как будто ничего не произошло» [262] .

Во время выступления в палате общин в сентябре 1943 года Черчилль, отвечавший на критику в СМИ, умело перевел все в шутку, а заодно наглядно продемонстрировал несостоятельность доводов оппозиции:

«Я прошу прощения, если сделаю сейчас небольшое отступление, но та критика, которую я прочел в газетах после моего возвращения утром в воскресенье, напомнила мне одну историю, с которой наверняка знакомы остальные члены палаты. Эта история о матросе, который прыгнул в воду в порту, по-моему, это был Плимут, для того, чтобы спасти тонущего мальчика. Спустя неделю к этому матросу обратилась женщина. Она спросила его: „Вы тот самый мужчина, который спас моего сына в порту?“ Матрос ответил скромно: „Да, мэм, это я“. – „А, – вымолвила женщина, – вы тот, кого я ищу. Где кепка моего мальчика?“» [263] .

Быстрота реакции на реплики аудитории, умение парировать едкие нападки и остроумные ответы снискали Черчиллю огромную популярность. Приведем несколько примеров из его парламентской практики:

28 мая 1952 года

« Гарольд Дэвис : Достопочтенный джентльмен осознает, что предоставляет палате общин еще меньше информации относительно ситуации в Корее, чем его великий предшественник мистер Гладстон информировал парламент во время Крымской войны.

23 июля 1952 года

« Дуглас Джэй : Вправе ли мы заключить из ответа премьер-министра, что он еще не думал над этим вопросом?

18 ноября 1952 года

« Артур Льюис : Премьер-министру известно, какую глубокую обеспокоенность испытывает население нашей страны относительно корейского конфликта?

Уинстон Черчилль : Мне прекрасно известно, какую обеспокоенность испытывает уважаемый член парламента по тем вопросам, которые выше его понимания» [266] .

Не чужд был Черчилль и самоиронии.

– Уровень жизни сейчас высок, как никогда прежде, – заявил он в одном из своих выступлений. – Мы стали есть больше. – В этот момент он прервал выступление, осмотрел свой круглый живот и с блеском в глазах добавил: – И это очень важно [267] .

Когда на пресс-конференции в Вашингтоне в январе 1952 года одна из поклонниц великого британца воскликнула:

– Разве вам не приятно осознавать, что каждый раз во время вашего выступления зал переполнен?

Черчилль неожиданно ответил:

– Конечно же приятно, но всякий раз, когда я вижу переполненный зал, я повторяю себе – если бы это было не твое выступление, а твое повешение, публики собралось бы в два раза больше [268] .

По словам хорошо знавшего Черчилля полковника Яна Джейкоба, «хотя Уинстон не страдал тщеславием, я не думаю, что ему легко давалось подшучивание над самим собой. Ему удавалось выходить из некоторых ситуаций, нисколько не потеряв своего достоинства. В то время как любой другой человек на его месте просто выглядел бы комичным» [270] .

Будущий премьер-министр Гарольд Макмиллан вспоминал о своем предшественнике:

«Возможно, одной из притягательных черт в нем был его озорной юмор, проявлявшийся везде – в приватных беседах, на совещаниях кабинета, заседаниях палаты общин. Он обладал потрясающим чувством веселья, он мог быстро сменять серьезность на шутки» [271] .

Британский премьер не терял чувства юмора даже в суровые месяцы блица. Когда Брендан Брекен сообщил ему о том, что газеты написали, как в Гайд-парке задержали 75-летнего старика, который в минусовую погоду приставал к молодой девушке с непристойными предложениями, Черчилль ответил:

– Семьдесят пять лет и мороз! Брендан, можешь гордиться, что ты англичанин! [272]

При этом, несмотря на богатое чувство юмора, Черчилля редко можно было увидеть хохочущим от души. Обычно он просто улыбался или негромко смеялся. Не любил он и слушать смешные истории, особенно когда считал их неуместными [273] . И тем не менее все эти факторы не мешали Черчиллю понимать огромное значение юмора в эффективных коммуникациях.

«Мое искреннее убеждение – невозможно иметь дело с самыми серьезными вещами до тех пор, пока не научились понимать самые забавные», – заметил он однажды [274] .

Мнемонические техники или чтение по запискам?

Остановимся на аспектах, связанных непосредственно с декламацией текстов. И первый вопрос, который возникает в этой связи, – использовать ли во время выступления «шпаргалки» или говорить нужно исключительно по памяти?

Однозначного ответа на этот вопрос нет. Разумеется, чтение по бумажке значительно ослабляет впечатление от выступления, даже хороший текст теряет в своей убедительности, если сухо зачитывается перед аудиторией. И тем не менее при выборе формы выступления необходимо учитывать особенности личности оратора, в частности умение концентрироваться и способность к запоминанию.

Уинстон Черчилль обладал удивительной па мятью. Еще во время учебы в Хэрроу он получил специальный приз, прочитав без единой ошибки 1200 строк из «Песен Древнего Рима» английского историка, поэта и государственного деятеля Томаса Бабингтона Маколея. В марте 1944 года, во время одной из инспекционных поездок по военным базам, политик, которому шел семидесятый год, снова вернется к строкам Маколея. По словам его личного секретаря Джона Колвилла, «хотя это и было немного скучно, память Уинстона совершила выдающийся подвиг» [275] .

На протяжении жизни Черчилль еще не раз удивлял современников своими мнемоническими способностями. Он часто забавлял друзей и коллег декламацией стихов или исполнением песен мюзик-холла времен своей юности [276] . Во время выступления по радио в апреле 1941 года британский премьер процитировал стихи английского поэта Артура Хью Клафа. Когда трансляция подошла к концу, Черчилль позвонил своей старой подруге, дочери Герберта Асквита Вайолет Бонэм Картер:

– Ты слушала мое выступление? – спросил он.

– Конечно, Уинстон, – ответила пожилая женщина. – В Англии все слушают, когда ты выступаешь.

– Ты узнала стихи? – неожиданно спросил Черчилль.

Разумеется, она узнала. Именно эти строки молодая Вайолет прочитала Черчиллю тридцать пять лет назад, во время одной из их первых встреч летом 1906 года.

– Это было просто удивительно, что он помнил эти строки столько лет! – не скрывая удивления, воскликнет леди Бонэм Картер, рассказавшая этот случай в августе 1964 года [277] .

В середине 1950-х годов Черчилль обратился к сэру Дэвиду Ханту с просьбой найти у Аристофана цитату, в которой говорилось, что «качества, не обходимые для написания комедии и трагедии, одинаковы, гений-трагик должен быть и гением комизма». Хант полагал, что подобная цитата содержится у Платона. «Огни Черчилля стали гаснуть», – по думал он и обратился к справочнику. Каково же было его удивление, когда в диалоге «Симпозиум», содержащем вымышленный диалог между Платоном и Аристофаном, нашелся означенный фрагмент.

– Когда вы в последний раз читали это произведение? – спросил он у Черчилля.

– Почти шестьдесят лет назад, в 1896 году, – последовал ответ [278] .

Случались и более комичные эпизоды. Известный актер Ричард Бартон (который помимо таких выдающихся фигур, как Генрих VIII, Томас Бекет, Иосип Броз Тито, Рихард Вагнер, сыграл и Уинстона Черчилля) рассказывал, как во время спектакля «Гамлет» он обратил внимание на шепот, доносившийся с первых рядов. Прислушавшись, Бартон обнаружил, что кто-то цитирует вместе с ним строки великого драматурга. Увидев в кресле самого Уинстона Черчилля, актер был еще больше удивлен.

«Я попытался декламировать текст быстрее, потом – медленнее. Мы сделали небольшие сокращения. Все равно. Черчилль, как ни в чем не бывало, повторял все слово в слово. Он знал текст наизусть. Уинстон, по-моему, помнил текст дюжины пьес Шекспира. Обычно он не выдерживал просмотра больше одного акта. Когда после первого акта занавес упал, я специально посмотрел в смотровую щель и увидел, как Черчилль встает с места. „Вот так! – сказал я про себя. – Мы его потеряли“».

Во время антракта в гримерную к Бартону постучали. Это был Черчилль.

– Прошу прощения, лорд Гамлет, – вымолвил он без малейшего стеснения, – можно я воспользуюсь вашим туалетом? [279]

И все же, несмотря на феноменальную память, Черчилль не выступал без заметок. Причиной тому стал один эпизод, случившийся в начале его карьеры, в 1904 году. Двадцать второго апреля Черчилль, принимая участие в дебатах о профсоюзах, выступил с одной из своих самых радикальных речей этого периода. Он говорил больше сорока пяти минут:

– Это входит в обязанности правительства – удовлетворять интересы рабочего класса, поскольку нет оправданий…

В этот момент Черчилль неожиданно запнулся, потеряв нить рассуждений. Он попытался продолжить:

– Это входит в их обязанности – удовлетворять избирателей…

Снова пауза, и снова неудачная попытка:

– Это входит в их обязанности… Что…

Черчилль взял листок, лежавший позади него на скамье, но так и не смог найти продолжения. Тогда он стал шарить по карманам – безрезультатно.

Отчаявшись, он бросился в последнюю атаку:

– Это входит в их обязанности – удовлетворять избирателей…

Поняв, что дальше продолжать не имеет смысла, он сказал лишь:

– Я благодарю уважаемых членов, что они выслушали меня.

После чего, бормоча что-то себе под нос, с позором сел на место [280] .

Позже Черчилль признается, что «это было неожиданное и полное затмение. Дело было даже не в том, что я не смог найти нужных слов, чтобы выразить свои мысли – у меня никогда не было проблем со словами, – проблема заключалась в том, что я не знал, о чем я собираюсь сказать» [281] .

Из этого фиаско Черчилль сделает выводы. Отныне у него всегда под рукой будут конспекты речей. Политик использовал специальные листки размером 8×4 дюйма, в которых содержались тезисы выступлений и ключевые фразы.

Одновременно с использованием заметок Черчилль разработал и собственную систему чтения текста. В молодые (как, впрочем, и последующие) годы он находился под сильным влиянием американского оратора и государственного деятеля Бурка Кокрана. На всю жизнь он заполнил его слова:

«Никогда, никогда, никогда не позволяй словам слетать с твоих уст, в то время как твой взгляд направлен вниз» [282] .

Всякий раз, даже пользуясь записями, Черчилль произносил речь, глядя в аудиторию.

Анализируя манеру выступления великого британца, профессор Университета Южного Колорадо Джеймс Хьюмс, спичрайтер президентов Эйзенхауэра, Никсона, Форда и Рейгана, назвал применяемую Черчиллем технику « смотри – остановись – говори ».

«Сначала вы смотрите в текст, запоминаете из него несколько слов и строк, поднимаете голову, затем делаете паузу и, глядя в зрительный зал, декламируете прочитанный текст», – поясняет профессор Хьюмс.

По его словам, очень важно «делать паузу после того, как подняли голову, поскольку большинство ораторов начинают говорить, делая движение головой вверх, тем самым создавая впечатление, что они просто читают текст» [283] .

В качестве примера возьмем фрагмент выступления Черчилля из Фултонской речи:

«От Штеттина на Балтийском море до Триеста на Адриатическом море

( пауза )

железный занавес опустился на континент» [284] .

Профессор Хьюмс подчеркивает, что не нужно бояться делать паузы во время выступлений.

«Не забывайте, что паузы – это мощнейшее оружие во время чтения текста, – объясняет он. – Пауза может показаться вам целой вечностью, но для слушателей она длится всего микросекунду, именно ту микросекунду, которая акцентирует внимание, играет на предвкушении и помогает лучшему усвоению услышанного материала» [285] .

Дикция, мимика и жесты

Несмотря на международную славу мастера публичных выступлений, Черчилль не был прирожденным оратором. И в первую очередь это объяснялось его физическим недостатком – шепелявостью. Любого другого это могло бы смутить и навсегда отбить желание выходить на трибуну, но только не потомка герцога Мальборо. Часами проговаривая многочисленные скороговорки типа The Spanish ships I cannot see since they are not in sight , Черчилль смог значительно улучшить дикцию. Но и это еще не все. По словам его сына Рандольфа, он использовал остаточные явления врожденного дефекта для «создания собственного, характерного и неповторимого, стиля публичных выступлений» [286] .

В своем эссе «Леса риторики» Черчилль следующим образом описывал формулу « дефект – эффект »:

«Иногда легкое, едва заметное заикание или какой-либо другой физический недостаток могут оказать добрую услугу, приковывая внимание публики» [287] .

Шепелявость, хотя и едва заметная, была далеко не единственным «снарядом» в патронташе нашего героя. Черчилль был мастером мелких штрихов и иногда одной только интонацией мог передать мысль, вызвать нужный настрой. В этом отношении очень характерно произношение слова «нацисты» – Nazis . В его устах оно звучало, как Nahrzzees . По словам историка Уильяма Манчестера, Черчилль сознательно прорабатывал столь идиосинкразическую транскрипцию, чтобы на слух восприятие всего, что связано с нацизмом и Гитлером, звучало настолько вульгарно и противно, насколько это возможно [288] .

В начале 1950-х годов американский политик и дипломат Эдлай Стивенсон спросил Черчилля, с кого он брал пример, формируя собственный стиль публичных выступлений.

«Моей моделью был Бурк Кокран, именно у него я научился, как покорять многотысячную толпу, – ответил он. – Кокран научил меня использовать каждую ноту моего голоса, как будто это гигантский орга́н» [289] .

За годы тренировок Черчилль научился филигранной технике управления собственным голосом. Для него голос действительно был музыкальным инструментом, играя на котором он достигал потрясающих успехов в повышении убедительности своих речей.

«Хотя его голос не был особенно приятным, в нем чувствовалась какая-то сила, от него веяло одновременно и властью, и искренностью, – отмечает Томас Монтальбо. – Уинстон совмещал яркие ораторские приемы с неожиданными обращениями к интимной и разговорной традиции. Он мог рычать, как лев, и ворковать, как голубок. Каждая смена темпа, каждая драматическая пауза, каждый цветистый прием – все это тщательно готовилось и репетировалось» [290] .

Один из мифов, связанный с фигурой британского премьера, утверждает, что в разгар Второй мировой войны речи Черчилля читали актеры. Впервые подобные откровения появились в книге Дэвида Ирвинга «Война Черчилля» в 1987 году. В частности, Ирвинг писал:

«Четвертого июня 1940 года после радионовостей по Би-би-си транслировалось выступление британского премьера. Вся нация была потрясена этим выступлением, не зная, что Черчилль отказался выступать перед микрофоном. Вместо него это сделал диктор Би-би-си из „Детского часа“ Ягненок Ларри».

Также Ирвинг отметил, что данный случай был далеко не единственным [291] .

Настоящее имя Ягненка Ларри – Норман Шелли. Именно из его уст Ирвинг и услышал эту историю. Однако можно ли доверять Шелли? Принимая во внимание тщательность, с которой Черчилль готовил свои выступления, а также огромное значение, которое он придавал им, напрашивается вывод, что нет. К аналогичному выводу приходят и подчиненные нашего героя, тесно общавшиеся с ним в военные годы. В частности, его личный секретарь Джон Колвилл замечает:

«Если бы кто-нибудь читал в 1940 году выступления Черчилля вместо него, я был бы в курсе, поскольку сам неоднократно присутствовал во время выступлений» [292] .

А что же следует из анализа фактов? То же самое. Во-первых, 4 июня 1940 года трансляции выступления Черчилля по радио не было. Во-вторых, Ирвинг утверждал, что брал интервью у Нормана Шелли в декабре 1981 года. Но это было невозможно, поскольку Шелли скончался в августе 1980 года. И наконец, последнее – исследователи аудиозаписи подтверждают, что на пленках звучит голос самого Уинстона Черчилля [293] .

Одновременно с интонацией и мимикой Черчилль умел великолепно обыграть свое выступление.

«Как великий актер, возможно последний такого масштаба на сцене истории, Черчилль декламировал врезающиеся в память строки в величественной, полной достоинства и лишенной суеты манере, – писал английский философ сэр Исайя Берлин. – Его выступления – это великие публичные декламации, обладающие всеми качествами великолепия и роскоши» [294] .

Британский политик любил цитировать знаменитые слова Шекспира – «Вся жизнь театр, а люди в нем – актеры» [295] . И когда, как не во время публичных выступлений, почувствовать себя настоящим актером, выступающим в свете рампы перед зрителями? Представляя свой первый бюджет в апреле 1925 года, министр финансов Уинстон Черчилль, прежде чем начать выступление, достал бокал, бутылку со светло-коричневой жидкостью, напоминающей виски (на самом деле это был чай), налил ее в бокал и со словами: «Прежде чем поправить бюджет, я должен поправить свое самочувствие», – выпил содержимое [296] . Палата общин была покорена, что лишний раз доказывает – «хорошее начало», юмор и умелая постановка сцены способны принести лидеру успех.

Стилистика

Огромное значение вышеперечисленных факторов в фундаменте успешного выступления – владение искусством драматической паузы, умение филигранно использовать интонацию, талант сглаживать острые углы остроумными фразами – не должны принижать роль самого выступления. В завершение этой главы мы рассмотрим речи британского политика в двух плоскостях и попытаемся определить, почему, даже при прочтении, они до сих пор продолжают волновать умы и сердца.

Делясь секретом композиции текстов, великий британец однажды признался:

«Каждая речь – это стих, без рифмы и метра» [297] .

Обращает на себя внимание, как наш герой записывал свои речи. Лорд Галифакс сравнивал их с псалмами [298] . Возьмем, к примеру, знаменитое выступление в палате общин 4 июня 1940 года:

сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным.

Английский писатель и юморист сэр Алан Патрик Герберт, слушавший это выступление в зале палаты общин, свидетельствует:

«Случалось, что меня трогали и спектакли в театре, и службы в церкви, но никогда эмоции не были настолько глубоки. Эти известные фразы тут же оставались в истории, едва слетая с уст Уинстона» [300] .

Удивительное владение языком позволяло Черчиллю даже сухие финансовые отчеты сделать привлекательными. На его выступления в бытность министром финансов в палате общин собирался аншлаг.

«Черчилль умел освежить сухую атмосферу элементами умного легкомыслия и юмора», – восхищался Стэнли Болдуин [301] .

Правильные слова

В 1963 году Уинстон Черчилль первым после генерала Жильбера де Лафайета получил звание Почетного гражданина Соединенных Штатов Америки. В своем торжественном обращении к великому британцу (теперь – американцу) президент Дж. Ф. Кеннеди процитировал слова корреспондента CBS News Эдварда Мюрроу – слова, ставшие классическими в жизнеописании нашего героя:

«Черчилль мобилизовал английский язык и послал его в бой!» [302]

Не в последнюю очередь успех речей британского оратора определялся именно качеством его текстов.

«Изумительные метафоры, ирония, парадокс и едкие остроты, тщательно продуманные, но при этом не тяжеловесные конструкции предложений, ритм и каденции, неожиданные акценты короткими и острыми фразами – все это говорит о том, что мы имеем дело с гением», – замечает почетный секретарь и архивариус Общества Черчилля в Ванкувере Дерек Джонстон [303] .

Аналогичного мнения придерживались и современники великого человека.

«Литературная составляющая его речей – это особая тема, – констатирует журналист Генри Гамильтон Файф. – Уинстон – мастер слова. В его речах нет неуместных повторов, пустого хвастовства и неряшливых фраз» [304] .

И это притом, что за Черчиллем закрепилась репутация высокопарного автора!

Однако и здесь Черчилль смог выработать собственный, неповторимый стиль, обеспечивший ему бессмертие в анналах мировой истории.

«Такое ощущение, что Уинстон никогда не стеснялся обыгрывать простые и непреложные истины, которые были общеизвестны и у других авторов сошли бы за трюизмы, – считает Вайолет Бонэм Картер. – Это был его уникальный дар, который ему никогда не изменял. Кроме того, Уинстон не боялся использовать величественный стиль. Многие из моих придирчивых и суровых друзей клеймили его, как излишне „напыщенный“, „краснобайский“ и „высокопарный“, но на самом деле в красноречии Уинстона не было ничего надуманного, ложного или искусственного. Таков был обычный и естественный слог его речи. Его мир был построен и очерчен эпическими линиями. Это был тот язык, на котором он говорил» [305] .

Какую полезную для себя информацию современные лидеры могут почерпнуть из опыта нашего героя? С чего следует начинать работу над текстом?

Уинстон Черчилль считал, что работа над текстом начинается с подбора слов:

«Знание языка определяется умением ценить слова».

По его мнению, «нет более важного элемента в риторике, чем умение использовать подходящее слово, способное полностью выразить чувства и мысли выступающего» [306] . Нужные слова встают на свои места, словно «монеты падают в прорезь автомата» [307] .

Сам Черчилль отдавал предпочтение коротким, как правило, односложным словам.

«Некоторые легкомысленно полагают, что впечатление от выступления можно произвести, используя многосложные слова, – говорил он. – Однако короткие слова, как правило, более древние» [308] – и как следствие, более понятные и легче запоминаемые.

Безусловно, это замечание Черчилля нельзя рассматривать без учета особенностей английского языка, который изобилует односложными словами, а в качестве примера вспомним знаменитую фразу: «Кровь, труд, слезы и пот» ( blood , toils , tears and sweat ).

«Лично я люблю односложные слова», – признавался Черчилль, который возвел использование односложных слов в ранг искусства [309] .

Министр иностранных дел лорд Галифакс вспоминал, как в июле 1940 года он должен был выступать по радио после трансляции речи Гитлера, в которой содержалось предложение о заключении перемирия. Прекрасно отдавая себе отчет в важности выступления, Галифакс решил проконсультироваться с премьер-министром.

«Мои доводы, возможно, и не были столь оригинальны, – говорит глава Форин-офиса. – Я хотел акцентировать внимание на том обстоятельстве, что, каких бы успехов Гитлер ни достиг в Европе, до тех пор, пока он не разгромит британский военно-морской флот, армию и военно-воздушные силы, он не сможет решить своих проблем. Я заметил Черчиллю, что это звучит немного неуклюже. Уинстон подумал некоторое время, несколько раз прогулявшись взад-вперед по длинной комнате. После чего произнес: „А почему бы не сказать следующим образом – до тех пор, пока он не уничтожит могущество Британии?“ ( unless that man can sap the might of Britain ) Именно так я и поступил. Но какой это великолепный образец владения языком – большинство слов односложные» [310] .

Использованием правильных слов в нужных местах дело не ограничилось, Черчилль пошел значительно дальше. Развив свою систему, он добавил к ней такие элементы, как контраст, рифма и повторение [311] .

Рассмотрим их по порядку. Начнем с контраста .

Для усиления эффекта, британский политик сознательно строил некоторые фразы так, чтобы в одной строчке встречались антонимы.

Например: «Развязав войну между настоящим и прошлым , мы потеряем будущее » [312] .

Или: «Есть только один достойный ответ поражению – это победа !» [313]

Или: «Правительство представляет собой странный парадокс – оно решительно в своей нерешительности , оно непоколебимо в своих колебаниях , оно твердо в стремлении быть нетвердым , оно хочет остаться крепким , демонстрируя расплывчатость , оно могущественно в своей беспомощности » [314] .

Отдельного упоминания достойна уже успевшая стать канонической фраза после победы при Эль-Аламейне в ноябре 1942 года: «Это еще не конец , это даже не начало конца, скорее всего, это конец начала » [315] .

Гораздо более тонким инструментом было использование внутренней рифмы . Как и большинство талантливых людей, Черчилль пробовал себя не только в прозе. Сохранилось несколько поэтических этюдов великого британца. В основном это были небольшие зарисовки «по случаю». Например, в 1926 году Черчилль написал менеджеру издательства Thornton Butterworth Гарольду Бурну:

В письме к Рузвельту накануне Ялтинской конференции он также зарифмовал строки:

Ниже приводятся три фрагмента внутренней рифмы из выступлений нашего героя. Принимая во внимание особенности языка, цитаты приведены в оригинале:

«From Stettin in the Baltic to Trieste in the Atlantic , an iron curtain has descended across the Continent» [320] .

«Out of intense complexities , intense simplicities emerge» [321] .

« Humanity , rather than legality , must be our guide» [322] .

В некоторых случаях для повышения убедительности Черчилль использовал повторы отдельных слов.

«Если вы разрушите свободный рынок, вы создадите черный рынок» [323] .

«Мы создаем наши жилища, потом жилища создают нас» [324] .

«Жить – значит чувствовать, чувствовать – значит жить» [325] .

Одними из лучших образцов повторяемости служат два выступления Черчилля 1940 года. Первое от 13 мая:

«Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа – победа любой ценой, победа, несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долгим и тернистым может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем» [326] .

Второе от 4 июня:

«Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с еще большей уверенностью и энтузиазмом в воздухе! Мы защитим наш остров! Мы будем сражаться на пляжах, на местах высадки, на полях, на улицах, на холмах, мы никогда не сдадимся!» [327]

Повторяющиеся слова «победа… победа…» и «мы будем сражаться» словно молоток вбивают мысль в головы слушателей, превращая речь в мантру.

Памятные фразы

Черчилль вошел в мировую историю и как автор множества памятных фраз, сыгравших не последнюю роль в популяризации его личности. Еще в начале парламентской карьеры он понял, что в некоторых случаях достаточно всего одной фразы, чтобы выступление осталось в памяти слушателей.

В феврале 1906 года Черчилль убедился в этом на собственном опыте. Занимая пост заместителя министра по делам колоний, он выступал с речью в палате общин по вопросу эксплуатации китайских рабочих в Южной Африке:

«Вполне возможно, что подобные трудовые договоры не удовлетворяют всем потребностями и их нельзя назвать идеальными. Но также, по мнению правительства Его Величества, их не следует называть и рабством, без опасности произнести терминологическую неточность » [328] .

Принято считать, что, используя этот оборот – terminological inexactitude , – Черчилль заменил им более вульгарное для стен британского парламента слово «ложь». Однако это не совсем так. Молодой политик действовал тоньше.

«Это было бы совершенно невозможно с точки зрения грамматики – заменить в контексте глагол „лгать“ словами „терминологическая неточность“, – заметил он по этому поводу спустя почти тридцать лет. – Я использовал этот оборот совсем не для замены слова „лгать“. Эти слова были направлены против тех, кто часто обращается к термину „лгать“. Они должны были продемонстрировать им, что есть множество других способов выразить свои мысли» [329] .

Выражение «терминологическая неточность» не только обратила на себя внимание присутствующих в тот день на заседании депутатов, но и золотыми буквами прописалось в истории британского общества и британского парламента [330] . За прошедшие сто лет депутаты Вестминстера использовали его более ста раз. Обращался к нему и сам автор, что было весьма характерной для него практикой. Многие его фразы периода Второй мировой войны, ставшие каноническими и разошедшиеся на цитаты, появились отнюдь не в период противостояния Гитлеру. Например, во время выступления в Брэдфорде Черчилль сказал:

«Я повторю вам слова, которые говорил тридцать лет назад: „Вместе вперед, и пусть великие принципы, которые мы отстаиваем, послужат доказательством наших действий“».

Аудитория не знала (а Черчилль посчитал нужным не упоминать об этом), что тридцать лет назад, когда он произносил те же слова, он призывал атаковать Ольстер [331] .

Или – в 1940 году:

«Нет причин отчаиваться, что война приняла такой оборот. Мы переживаем тяжелые времена, и, быть может, нам придется перенести еще больше бед, прежде чем наше положение улучшится. Но если мы будем стойкими и не испугаемся испытаний, то и на нашу улицу придет праздник. В этом я нисколько не сомневаюсь».

Черчилль произносил это и ранее – 25 лет назад, в далеком 1915 году [332] .

Не менее интересная судьба у знаменитой фразы, прозвучавшей в августе 1940 года:

«Никогда еще в истории войн столь многие не были обязаны столь немногим» [333] .

Шестнадцатого августа 1940 года в небе над Британией произошло одно из самых ожесточенных сражений между королевскими ВВС и люфтваффе. Черчилль лично наблюдал за ходом сражения из пункта командования истребительной авиации. Вечером по пути в Чекерс его сопровождал заместитель по Министерству обороны генерал-майор Гастингс Исмей. Черчилль был угрюм и молчалив.

– Не разговаривай сейчас со мной, – сказал он. – Я еще никогда не был так потрясен.

Двое мужчин ехали молча, прокручивая бой в голове. Вдруг Черчилль неожиданно наклонился вперед и произнес:

– Никогда еще в истории войн столь многие не были обязаны столь немногим.

Позже Исмей напишет:

«Эти слова тут же отложились в моей голове, и я их несколько раз повторил жене, когда вернулся домой. Черчилль, по-видимому, также запомнил эти слова» [334] .

Исмей не знал, но для нашего героя подобный оборот был не в новинку. В различных вариациях обыгрывание «многие – немногие» встречается по крайней мере в пяти выступлениях и сочинениях Черчилля в период с 1899 по 1910 год [335] .

После окончания Великой войны – а именно так в первые четыре десятилетия XX века называли Первую мировою войну – Черчилля попросили придумать надпись для мемориала французским солдатам. Он предложил:

«В войне – ярость.

В поражении – неповиновение.

В победе – великодушие.

В мире – добрая воля» [336] .

Предложение политика было отвергнуто.

«Вся проблема в том, что наш мозг состоит из двух полушарий, только одно из которых является доминирующим, – прокомментировал он. – Именно поэтому мы все пишем либо правой, либо левой рукой. Если бы мы были созданы должным образом, мы одинаково хорошо владели бы обеими руками в зависимости от обстоятельств. Так же и с войной. Тот, кто одержал победу, редко в состоянии добиться достойного мира, тот же, кто может заключить мир, никогда не выиграет войну» [337] .

Но сам Черчилль придуманную им фразу не забыл. Немного изменив первую строку: «В войне – решительность», он вставит эти девять (не считая предлогов) слов в свой шеститомный труд «Вторая мировая война». И назовет их «моралью этого произведения».

Глава 4. Неформальные коммуникации

Разновидности неформальных коммуникаций

Анализ деятельности Черчилля показывает, что распространение влияния, которое мы рас смотрели в предыдущих главах, представляет собой лишь часть функций коммуникаций. По мнению британского политика, другим, не менее важным аспектом эффективного лидерства, связанным с коммуникативными процессами, является налаживание и выстраивание взаимоотношений с подчиненными, коллегами, начальством, а также с другими лицами, способными оказать помощь, дать нужный совет или предоставить важную информацию.

Современные исследователи отмечают, что «высокоэффективные работники затрачивают больше времени на развитие и поддержание сетевых отношений, чем другие работни интеллектуального труда». По словам американского ученого в области повышения эффективности работников интеллектуального труда Томаса Дейвенпорта, «высокоэффективных работников отличают более обширные и более диверсифицированные сети, которые позволяют им получать информацию о новых проектах или возможностях и стремительно включаться в такие проекты или быстро принимать решения в отношении возможностей» [338] .

Несмотря на всю очевидность, развитие сетевых отношений представляется одной из самых трудных задач для большинства лидеров. Причины тому могут быть разные – у одних не хватает времени, другие считают налаживание взаимоотношений второстепенным вопросом. Но тем не менее факт остается фактом: согласно результатам проведенных исследований, «либо лидер обзаводится полезными связями, либо его ждут сплошные неудачи» [339] .

Этот вердикт может показаться слишком суровым, но такова реальность. Возьмем, к примеру, немаловажный аспект деятельности лидера – получение информации для принятия решений и выработки стратегии дальнейших действий. Откуда лидеры берут информацию? Из общедоступных источников, из служебных и докладных записок, официальных докладов, из информационных формуляров. Но не только. Американский политолог Ричард Нойштадт, подробно изучавший этот вопрос на примере президентов США, отмечает:

«Принимать решения президенту помогают отнюдь не сообщения общего характера, не сводки, не обзоры и тому подобная „информационная каша“. Нет, этой цели служит множество конкретных фактов и деталей, которые, соединяясь в голове президента, позволяют ему увидеть истинную подоплеку происходящего. Чтобы облегчить себе задачу, он должен стараться получить как можно более полную информацию о любой мелочи из области фактов, мнений или слухов, затрагивающих его интересы или касающихся его взаимоотношений с другими политическими силами. Он должен быть главой собственной разведывательной службы» [340] .

Черчилль в данном случае не был исключением. В его представлении лидер – это своего рода информационный центр, аккумулирующий огромную базу данных. И здесь важно отметить, что изрядная доля информации поступала к британскому политику отнюдь не по официальным каналам.

«Уинстон уделял важнейшее значение налаживанию личных связей», – отмечали его коллеги [341] .

В процессе своей деятельности Черчилль старался задействовать все имеющиеся в его распоряжении источники информации – будь то сотрудники ведомств, которые он возглавлял, коллеги по кабинету министров, члены оппозиционной партии, а также масса людей из других областей: журналисты, военные, профессиональные разведчики, промышленники и бизнесмены.

Воспользуемся классификацией межличностных взаимоотношений, предложенной профессором кафедры организационного поведения Университета INSEAD Эрминии Ибарра и профессором теории коммуникаций Марка Хантера:

– рабочие связи;

– личные связи;

– стратегические связи [342] .

Ниже мы рассмотрим эти три вида социальных сетей на примере управленческой деятельности британского политика.

Рабочие связи

Тринадцатого декабря 1905 года Уинстон Черчилль получил назначение на свой первый официальный пост – заместитель министра по делам колоний. Вечером Черчилль присутствовал на торжественном банкете, устроенном леди Грэнби для «особенных друзей». Кроме прочего, новоиспеченный глава ведомства встретил на банкете чиновника из департамента Восточной Африки Эдварда Говарда Марша.

– Добрый вечер, как поживаете? – обратился к нему Марш. – Для меня большая честь встретить вас.

– Почему «большая честь»? – сделав недоуменный вид, спросил Черчилль.

– Потому что теперь вы будете управлять нами в Министерстве по делам колоний.

Черчилль и раньше встречал Марша, но теперь решил присмотреться к молодому клерку внимательнее. Он как раз искал личного секретаря и, как ему показалось, нашел достойную кандидатуру [343] .

За день до своего назначения, 12 декабря, Черчилль спросил насчет Марша у своей тети, миссис Лесли. От нее он узнал, что Марш был на два года старше. Родился он в Лондоне 18 ноября 1872 года в семье врача Говарда Марша и Джейн Марш, внучки Спенсера Персифаля – единственного премьер-министра Соединенного Королевства, погибшего в результате покушения. Эдвард, или Эдди, как его называли близкие, воспитывался в строгих правилах викторианской морали, окончил Тринити-колледж в Кембридже и был известен превосходным знанием английского языка.

В тот вечер миссис Лесли при всем желании не могла сообщить своему племяннику, что в обозримом будущем Марш выступит редактором пяти томов поэтических произведений Георгианской эпохи, переведет на английский язык Горация и Лафонтена, а также будет редактировать тексты Сомерсета Моэма и Хораса Уолпола. Но даже и без этого солидного перечня информация, которую получил Черчилль, произвела на него достаточно впечатления, чтобы пригласить Марша на следующий день и предложить ему работу.

Марш отнесся к неожиданному предложению со скептицизмом. «Я немного побаивался Уинстона, – признавался он. – Кроме того, у меня создалось впечатление, что между нами нет ничего общего» [344] .

Днем того же дня Марш обратился за советом к леди Памеле Литтон – как ему поступить в сложившейся ситуации. До своего замужества с графом Литтоном в 1902 году у Памелы были отношения с нашим героем, и она прекрасно разбиралась в характере и привычках молодого политика. «Ты всегда понимала и прощала меня», – признается ей однажды Уинстон [345] .

То, что Марш услышал от Памелы, было, по его словам, «одной из самых замечательных характеристик, которую можно только дать другому человеку». Она сказала:

– Первый раз, когда вы встречаете Уинстона, вы замечаете все его недостатки, но затем, в течение всей оставшейся жизни, вы будете открывать его достоинства.

Вечером Марш ужинал с Черчиллем в его квартире на Маунт-стрит. По словам Эдварда, во время беседы «все прежние сомнения исчезли». Зато появились новые: «Он был как раз человеком для меня, но был ли я – человеком для него?» Ответ был скорее неутешительным, но Марш все-таки решил принять предложение заместителя министра.

Внутреннее состояние Марша в тот момент лучше всего передает письмо, которое он написал ночью 13 декабря миссис Лесли:

«Такое восхищение, должен Вам признаться! Ваш племянник предложил мне стать его личным секретарем на полгода или около того. Это одно из самых интересных предложений, которое мне когда-либо поступало, но я опасаюсь не оправдать надежд и провалиться. Я уверен, это Вы посодействовали моему назначению. Когда Вы вернетесь в мае, я буду Вас либо благословлять, либо проклинать! И в том и в другом случае Вы, скорее всего, найдете меня поседевшим скелетом, поскольку Уинстон заставит меня работать до смерти. Я только что ужинал с ним. Он был само очарование, но при этом дал четко понять, какой помощи от меня ожидает. И самое ужасное, я понимаю, что не смогу ее оказать!» [346]

Опасения Марша были напрасны. Он не просто проработает личным секретарем Черчилля в Министерстве по делам колоний полгода – он будет сопровождать нашего героя во всех ведомствах, возглавляемых им, в течение четверти века. Марш будет его личным секретарем и в Министерстве торговли, и в Министерстве внутренних дел, и в Адмиралтействе, и в Министерстве снабжения, и в Военном министерстве, и снова в Министерстве по делам колоний, и в Казначействе, и даже во время кратковременного пребывания Черчилля на посту канцлера герцогства Ланкастерского.

«Марш виделся с Уинстоном чуть ли не ежедневно, – констатирует официальный биограф Черчилля сэр Мартин Гилберт. – Он был связан с решением всех рутинных проблем административного характера. Он составлял черновики для большинства писем, требующих формального ответа. Он пресекал все нежелательные звонки. Он гарантировал, что все срочные вопросы будут вовремя доведены до Черчилля. Когда Марш говорил, что какое-то письмо не следует отправлять или слишком резкий ответ требует коррекции, Черчилль практически всегда соглашался с его советом. Его уверенность в Марше не знала границ и была абсолютной» [347] .

Отношения с Маршем вообще характерны для британского политика. Он умел не только налаживать дружественные контакты со своими коллегами и подчиненными, но всегда старался поддерживать и развивать эти контакты. Для молодых управленцев подобный подход особенно актуален. По мнению профессора делового администрирования Гарвардской школы бизнеса Линды Хилл, «молодому руководителю не стоит рассчитывать, что формальная должность обеспечит ему влияние. Он обретет вес, только создав сеть прочных, основанных на доверии отношений» [348] . Аналогичной точки зрения придерживаются и другие специалисты в области становления лидера. В частности, профессор по управлению персоналом и организационному поведению Гарвардской школы бизнеса Джон Габарро указывает, что «на этапах ознакомления и погружения в новую тематику крайне важно создать здоровые рабочие отношения. Если сразу не выявить расхождение во взглядах, это неизбежно породит новые проблемы» [349] .

Кроме того, и опыт британского политика подтверждает это, установление здоровых взаимоотношений с подчиненными расширяет возможности лидера.

«Если начальник не будет поддерживать тесные связи с ключевыми участниками процесса, от которых зависит выполнение работы, то, скорее всего, он недополучит необходимых ресурсов», – комментирует профессор Хилл [350] .

О каких ресурсах в данном случае идет речь? Их множество. Черчилль, к примеру, установив плодотворные отношения с личным секретарем, обращался к нему не только по вопросам, непосредственно связанным с профессиональной деятельностью. Черчилль и Марш сформировали успешный тандем, просуществовавший пять десятилетий и вышедший далеко за рамки совместной работы в правительственных учреждениях. Они стали близкими друзьями по жизни и коллегами в написании Черчиллем его обширных исторических и публицистических трудов. «Лорд Рандольф Черчилль», «Мировой кризис», «Мальборо», всевозможные сборники, «Вторая мировая война» и «История англоязычных народов» – все эти работы британского политика прошли через жернова редактуры бессменного секретаря (даже когда Марш после отставки Черчилля в 1929 году с поста министра финансов окончательно перешел из разряда секретарей в разряд друга семьи). Показательно, что и свои последние дни в январе 1953 года Марш провел за редактурой гранок «Англоязычных народов».

Интересы Марша выходили далеко за рамки литературных проектов. Он также увлекался искусством, помогал многим художникам и писателям. И послужил своеобразным мостиком, связавшим богемный мир Туманного Альбиона с нашим героем. Благодаря Маршу Черчилль познакомился с известным поэтом Рупертом Бруком, скончавшимся от сепсиса в возрасте двадцати семи лет в 1915 году. Потрясенный этим событием, Черчилль написал некролог в The Times , почтив память автора военных сонетов [351] .

Также Марш познакомил своего шефа с известными художниками. Эти знакомства оказали Черчиллю огромную услугу, когда после краха операции по захвату Дарданелл и вынужденной отставки с поста военно-морского министра он уединится за городом и станет брать уроки рисования, находя в живописи спасение от кровавой действительности. Именно Марш посоветует Черчиллю в 1947 году направить анонимно в Королевскую академию искусств две картины [352] . Произведения политика будут оценены по достоинству. На следующий год его попросят выйти из тени, приняв звание почетного академика. В дипломе, подписанном покровителем Королевской академии королем Георгом VI, будут такие слова: «Это уникальное назначение стало возможно благодаря постоянной службе нашему Королевству и его людям, а также Вашим достижениям в искусстве живописи» [353] .

По мере возможностей Черчилль поощрял и награждал верного секретаря и хорошего друга.

«Мой дорогой Эдди, немногие люди настолько удачливы, чтобы найти в скучных и пыльных уголках Министерства по делам колоний друга, которого я буду лелеять в течение всей моей жизни», – писал он ему в одном из писем [354] .

В 1908 году Черчилль ходатайствовал о награждении Эдварда Марша за добросовестный труд орденом Святого Михаила и Святого Георгия. В 1932 году он примет бывшего секретаря в свой знаменитый «Другой клуб», а в 1937 году вышедшего на пенсию Марша не без поддержки его экс-руководителя возведут в рыцарское звание.

Когда в конце жизни французские журналисты попросили Марша охарактеризовать британского политика, с которым он провел вместе столько лет, Марш ответил:

«Не знаю, есть ли зерно истины в утверждении, что ни один слуга не может создать из своего господина героя, но то, что это не относится к личному секретарю, это точно. Достаточно сказать, что я считаю Уинстона Черчилля бесспорно величайшей личностью в английской истории» [355] .

Приведенный эпизод с Эдвардом Маршем характеризует лишь одну грань «рабочих связей», демонстрирующую установление тесных взаимоотношений с подчиненными. Другая грань связана с налаживанием коммуникаций с начальством – аспект, который нередко недооценивается молодыми лидерами.

«Даже если новые менеджеры осознают всю важность деловых связей, часто они не придают им особого значения и все силы бросают на управление подчиненными – дело, как им кажется, первоочередное, – отмечает профессор Л. Хилл. – Когда они наконец понимают, что многое держится на личных отношениях, то оказывается, что они попросту не умеют поддерживать связи за пределами своих подразделений. Кроме того, они не имеют большого веса и со своих позиций им нелегко вести переговоры с более высокопоставленными людьми» [356] .

Огромную важность налаживания тесных взаимоотношений с начальством Черчилль понял еще в самом начале политической карьеры. Буквально с первого поста в Министерстве по делам колоний молодой политик находил время в своем плотном графике, чтобы пообщаться с премьер-министром Гербертом Асквитом. Как правило, их общение проходило в письменной форме. Выше мы уже упоминали о значении этих посланий в продвижении будущего главы кабинета по карьерной лестнице.

Не менее плодотворные отношения сложились у Черчилля и со следующим хозяином Даунинг-стрит – Дэвидом Ллойд Джорджем. Их тандем под названием «два Ромео» – один из самых ярких в Либеральной партии начала XX века – сложился еще до того, как Ллойд Джордж, по меткому выражению нашего героя, стал «Великим констеблем Британской империи» [357] .

Выходец из валлийской семьи, Ллойд Джордж был на одиннадцать лет старше Черчилля. Уинстон еще учился в Хэрроу, когда Ллойд Джордж был избран в палату общин. Активно сотрудничать они стали в 1908 году, когда Черчилль сменил Ллойд Джорджа на посту главы Министерства торговли, в то время как сам Ллойд Джордж перешел в Казначейство. В 1916 году, возглавив военное коалиционное правительство, валлиец вернул своего друга в состав кабинета министров, где они вместе проработали до 1922 года. О той роли, которую сыграл Дэвид Ллойд Джордж в возвращении нашего героя в большую политику, лучше всего говорит фраза Черчилля, когда он провожал премьера в Париж: «Не попадите под торпеду – если я останусь один, ваши коллеги съедят меня» [358] .

В отличие от большинства отношений, которые складывались у Черчилля в процессе работы, в связке с Ллойд Джорджем потомку герцога Мальборо принадлежала отнюдь не первая роль. С самого начала Черчилль, отнюдь не страдавший отсутствием амбиций, отдал пальму первенства старшему и более опытному коллеге. Подобная иерархия сохранилась и после 1924 года, когда Дэвид Ллойд Джордж постепенно стал сходить с политической арены, а его «младший партнер» занял второй по значимости пост в политической иерархии Соединенного Королевства – пост министра финансов.

В конце 1920-х годов Черчилль пригласил Ллойд Джорджа к себе, чтобы снять несколько вопросов, возникших у него при работе над очередным томом «Мирового кризиса».

«Буквально через пять минут отношения между нами полностью приняли былой формат, – признался канцлер Казначейства. – Это были отношения между господином и слугой. Причем я выступал в роли слуги!» [359]

Уже после работы в Казначействе Черчилль скажет о своем выдающемся коллеге:

«Никто не работал так близко с Ллойд Джорджем, чтобы не оказаться настолько впечатленным им. Когда английская история первой четверти XX века будет написана, станет очевидным, что бо́льшая часть наших успехов в мире и войне добыта одним этим человеком» [360] .

После кончины «уэльского колдуна» в марте 1945 года Черчилль почтит его память, выступив в палате общин с большой траурной речью. Среди прочего он скажет, что «эти стены еще не знали настолько талантливого, неистового, сильного, мужественного человека, который настолько хорошо знал людей и жизнь» [361] .

Совершенно иной формат отношений у Черчилля сложился с другим премьер-министром, Невиллом Чемберленом. Третьего сентября 1939 года, после истечения срока ультиматума и объявления Германии войны, Чемберлен вызволил Черчилля из десятилетней опалы и предложил ему место в военном кабинете и пост военно-морского министра. На тот момент Черчиллю шел шестьдесят пятый год. Он уже мало походил на «молодого спешащего человека», как его называли в 1900-х. За его плечами было руководство десятью ведомствами, а также почти сорокалетний опыт напряженной парламентской деятельности. К тому времени Черчилль был уже именем на политическом небосклоне. Именно благодаря этому имени, а также репутации провозвестника нового военного конфликта он и попал в состав нового правительства.

Несмотря на свое положение, новоиспеченный первый лорд Адмиралтейства не планировал обходить премьера. Заняв свою нишу, он попытался максимально реализоваться в ней, направив основные усилия на борьбу с кригсмарине – подводным флотом противника.

Но при этом Черчилль не ограничивал масштабы своей деятельности стенами Адмиралтейства. Ему ли не знать, что с его опытом он способен решить гораздо больше вопросов. Но это было невозможно без поддержки премьер-министра, что в свою очередь требовало налаживания с ним тесных взаимоотношений.

«Грамотно взаимодействуя с окружающими, можно даже влиять на тех, кому вы формально подчиняетесь, – замечает в этой связи профессор менеджмента и теории организации в Бизнес-школе Маршалла Университета Южной Каролины Кэтлин Риардон. – В результате у лидера появляется больше возможностей для смелых поступков» [362] .

Черчилль и Чемберлен давно знали друг друга. Они вместе работали в правительстве Стэнли Болдуина в 1924 – 1929 годах: первый – министром финансов, второй – министром здравоохранения. Несмотря на длительное знакомство, отношения между политиками не были дружественными – более подходящим эпитетом является «нейтральные».

Однако новая ситуация требовала и нового подхода. Черчилль сразу начал активное общение с премьером посредством письменных коммуникаций. По словам самого Черчилля, отношения стали постепенно «созревать», и 13 ноября 1939 года он пригласил Чемберлена с супругой на обед в Адмиралтейство. Это был частный обед, на котором присутствовали только две пары. «Несмотря на то что мы были в течение пяти лет коллегами в правительстве Болдуина, моя супруга и я никогда не встречали чету Чемберлен в подобных обстоятельствах», – признается Черчилль [363] .

Военно-морской министр смог повернуть разговор за столом с обсуждения текущих политических событий на личные темы. В частности, он попросил рассказать Чемберлена о его пребывании на Багамах и попытке вырастить там мексиканскую агаву – историю, о которой Черчилль был наслышан, но не из первых уст. Премьер в красках поведал о своем неудачном опыте земледельца.

Резюмируя, можно сказать: подобные минуты откровенности сближают людей и укрепляют отношения. Несмотря на всю важность рабочих связей, для реализации лидером всего потенциала имеющихся возможностей их явно недостаточно.

«Эффективность рабочей сети зависит от взаимопонимания и взаимного доверия ее членов, – обращают внимание Эрминия Ибарра и Марк Хантер. – Но любые, даже самые крепкие рабочие отношения вряд ли помогут лидеру выйти на новый уровень – ведь эти контакты ориентированы на решение нынешних проблем» [364] .

Прекрасно отдавая себе отчет в ограниченности рабочих отношений, Черчилль старался использовать по мере возможностей и другие разновидности неформальных коммуникаций.

Личные связи

В 1895 году по пути на Кубу, куда 20-летний лейтенант Уинстон Черчилль отправился в составе испанских войск генерала Суареса Вальдеса бороться с местными повстанцами, он остановился в Нью-Йорке в доме № 763 по Пятой авеню, принадлежавшем другу его матери, американскому конгрессмену ирландского происхождения Уильяму Бурку Кокрану. В письме к леди Рандольф Уинстон признался, что мистер Кокран – «одна из самых интересных личностей, которых я когда-либо встречал» [365] .

Бурк Кокран родился 28 февраля 1854 года в Ирландии, в семье фермера Мартина Кокрана. В 1871 году, после учебы во французской школе близ Лилля и окончания колледжа в Дублине, 17-летний Кокран отправился искать удачу в Новом Свете. Зарабатывая частными уроками по французскому, греческому и латинскому языкам, выходец из Ирландии продолжил свое образование, выбрав юриспруденцию, и в 1876 году был принят в адвокаты.

За десять лет практики Кокран вошел в число крупнейших адвокатов США своего времени. Среди его клиентов были такие акулы бизнеса, как «Американская табачная компания», «Международная паровая компания», «Нью-Йоркская Центральная железная дорога», а также родоначальник «желтой прессы» и издатель The World Джозеф Пулитцер.

В октябре 1887 года Кокран был избран в Конгресс США от двенадцатого округа Нью-Йорка, однако самая большая слава пришла к нему не как к политику и адвокату, а как мастеру публичных выступлений.

«Прежде всего, Бурк был оратором, – отмечает исследователь Ричард Стоуэлл. – Он использовал публичные выступления в качестве коммуникационного канала для передачи тех взглядов, которые исповедовал и которые считал важными».

По словам биографа Кокрана Джеймса Макгаррина, «Бурк обладал удивительными способностями в составлении предложений, в использовании антитез, в поддержке баланса, а также в достижении мощной кульминации, венчавшей его речи и позволявшей говорить о них, как о замечательных образцах литературного мастерства» [366] .

Неудивительно, что Кокран привлек внимание молодого субалтерна. Спустя годы, уже сам будучи видным политическим деятелем, Черчилль напишет о Кокране:

«Этот замечательный человек произвел огромное впечатление на мой неискушенный ум. Мне не посчастливилось присутствовать лично на его публичных выступлениях, но даже его беседы по здравости суждений, по мощи, по завершенности, по пониманию темы превосходили все, что я когда-либо слышал» [367] .

В момент знакомства с Кокраном Черчиллю было всего двадцать лет. Пройдет еще пять лет, прежде чем он станет депутатом палаты общин, и десять – прежде чем займет свою первую должность в Министерстве по делам колоний. Но даже в этом возрасте он понимал всю важность в установлении и развитии отношений с такой незаурядной личностью, как Кокран. Преимущества подобных отношений огромны – здесь и наставничество, и передача секретов ораторского мастерства, и знакомство с другим уровнем мышления, с другим уровнем анализа ситуаций и принятия решений. И наконец, это новые связи и новая информация.

По мнению современных исследователей, установление личных связей за пределами рабочей сети относится к одной из первостепенных задач, на решение которых должен направлять свои усилия каждый лидер.

«Обширные неформальные связи настолько важны, что их создание должно быть как можно раньше поставлено во главу угла любой крупной лидерской инициативы», – подчеркивает профессор Гарвардской школы бизнеса Джон П. Коттер [368] .

При этом одного налаживания отношений явно недостаточно. Со временем связи слабеют, поэтому их нужно поддерживать и развивать. Едва покинув Нью-Йорк и распрощавшись с Кокраном, Черчилль первым делом отписал своему новому другу из Гаваны:

«Я должен вновь поблагодарить Вас за Вашу доброту и обходительность, которую Вы проявили по отношению к нам [369] во время нашего посещения Нью-Йорка. Между нами состоялось много восхитительных бесед, и я многому научился во время приятного и увлекательного общения с Вами. Я надеюсь продолжить наше общение после моего возвращения в Англию» [370] .

Черчилль завяжет с Кокраном тесную и оживленную переписку. Он будет делиться с ним своими мыслями о политической ситуации в Соединенном Королевстве, оттачивать слог и способности к изложению своей точки зрения, принимать советы и в целом совершенствовать себя под чутким руководством американского политика.

Необходимо отдать должное и самому Кокрану: он с удовольствием шел на контакт, щедро делился опытом и находил слова поддержки для молодого друга.

«С Вашим замечательным талантом ясного и увлекательного изложения Вы почерпнете много пользы из изучения социологии и политической экономии, – писал он в апреле 1896 года. – Я уверен, что при первой же возможности Вы многого достигнете в этой жизни, а я всегда считал, что истинные способности всегда найдут возможности для своего проявления. Я настолько глубоко потрясен мощью Вашего языка и широтой Ваших взглядов, что склонен придерживаться очень высокого мнения о Вашей будущей карьере» [371] .

Они будут поддерживать переписку и после вступления Черчилля в большую политику, и Черчилль никогда не забудет Бурка Кокрана – этот «оригинальный и величайший ум, который я когда-либо встречал. Я уверен, что всему тому, что есть лучшее в моей карьере, я обязан именно ему» [372] .

Имя своего американского ментора Черчилль увековечит, процитировав его в знаменитой Фултонской речи:

«Я очень часто использую слова, которые полвека назад услышал из уст великого оратора, моего друга мистера Бурка Кокрана: „Всего достаточно. Земля – щедрая мать, она в изобилии предоставит пищу для всех своих детей, если только они будут возделывать ее в справедливости и мире“» [373] .

Другим не менее характерным примером неформальных личных связей стали отношения Черчилля с Фредериком Эдвином Смитом, первым графом Биркенхедом. Бонэм Картер называла их примером «величайшей дружбы» [374] .

Многие восхищались Смитом, «многие ему не доверяли, некоторые его презирали, а он в свою очередь презирал всех». Несмотря на столь нелестную характеристику, «вне всяких сомнений, он относился к одной из самых притягательных личностей своей эпохи» [375] .

Фредерик Смит был на два года старше будущего премьера. Он родился 12 июля 1872 года в промышленном пригороде Ливерпуля. В шестнадцать лет, после безвременной кончины своего отца, Смит стал старшим мужчиной в семье, в которой, кроме него, было шесть братьев и сестер.

В 1886 году он пробовал поступить в Хэрроу, но ему было отказано. Спустя тридцать три года, в 1919 году, занимая пост министра финансов, Смит окажется за одним столом со своим обидчиком, мистером Дж. Уэллдоном, возглавлявшим Хэрроу в 1880-х годах. Встреча пройдет на удивление мягко. Когда Смит напомнит пожилому джентльмену об инциденте с поступлением, Уэллдон спокойно скажет: «Это была моя вина» [376] .

Неудача с Хэрроу не сломила дух молодого человека. Смит поступит в Оксфорд, возглавит знаменитый Оксфордский союз и с отличием защитит диплом по юриспруденции. Со временем он станет одним из самых высокооплачиваемых адвокатов. Его годовой доход будет превышать 10 тысяч фунтов стерлингов, что в современном эквиваленте соответствует 600 тысячам фунтов.

В 1906 году Ф. Э. Смит будет избран в парламент, где познакомится с подающим надежды членом Либеральной партии Уинстоном Черчиллем. «Начиная с этого момента наша дружба была безупречна, и это одно из моих самых ценных приобретений», – напишет Черчилль, когда Смита уже не будет в живых. Несмотря на принадлежность разным партиям (Смит был консерватором), между двумя джентльменами действительно установилась крепкая дружба, которая, по словам нашего героя, «никогда не была задета яростными парламентскими схватками, никогда не омрачалась личными разногласиями и недопониманием» [377] .

В отличие от большинства других отношений, дружба с графом Биркенхедом носила равноправный характер. Черчилль нашел в Смите человека одинакового калибра, аналогичного масштаба личности – человека, обладающего такими же незаурядными способностями.

Об ораторском мастерстве графа Биркенхеда ходили легенды. Его остроумные ответы и колкие реплики пережили его самого. Вот лишь два примера, особо любимые его другом.

Из судебного заседания

Судья Уиллис : Господин Смит, вы когда-нибудь слышали высказывание Бэкона, великого Бэкона, что молодость и благоразумие – плохие компаньоны?

Ф. Э. Смит : Да. А вы когда-нибудь слышали высказывание Бэкона, великого Бэкона, что весьма говорливый судья похож на ненастроенный музыкальный инструмент?

Судья Уиллис : Вы оскорбляете, молодой человек!

Ф. Э. Смит : Вообще-то, этим занимаемся мы оба, но я делаю это умышленно, а вы по-другому не мо жете!

Из выступления перед избирателями

Ф. Э. Смит : А теперь позвольте мне подробно рассказать, что же именно сделало правительство для каждого из вас.

Незнакомка на галерке : Ничего!

Не случайно лидер Лейбористской партии и будущий премьер-министр Клемент Эттли признался, что всем ораторам палаты общин он предпочитает Ф. Э. Смита [379] .

Несколько острот, которые прочно закрепились за Черчиллем, на самом деле принадлежат его другу. В их числе ответ Марго Асквит:

– Если бы вы были моим мужем, я бы подлила вам в кофе яд!

– Если бы я был вашим мужем, я бы этот яд выпил. А также знаменитая фраза: «Я легко довольствуюсь самым лучшим» [380] .

Черчилль гордился дружбой с первым графом Биркенхедом. В 1930-х годах он напишет в эссе, посвященном Ф. Э.:

«Удовольствия и знания, которые я черпал из бесед с ним, были высочайшего уровня. Официальный мир и общественность видели в Ф. Э. Смите задиристую личность, которая пробивает себе путь через жизненные трудности и, демонстрируя свое мастерство, собирает падающие по дороге трофеи. Многие были склонны считать его обычным демагогом, который отточил свои таланты на оселке адвокатской практики. Но такие соображения могут прийти в голову только тем, кто не владеет иным искусством, кроме искусства популистских выступлений перед рабочим классом. Однако близкие друзья, и я в их числе, ценили его за то, кем он был: искренним патриотом, трезвомыслящим политиком, действительно великим правоведом, ученым с яркими достижениями, веселым, ярким, верным, достойным любви человеком. Он сделал определенные и в некоторой степени мрачные заключения по целому ряду вопросов, относительно которых многие люди предпочитают оставаться в благодушном неведении. Человек мира, человек дела, знаток права, мастер устного и письменного слова, атлет, спортсмен, любитель чтения – мало было вопросов и тем, которые его не интересовали, а все, что его привлекало, он трактовал и развивал» [381] .

Во-первых, их отношения были важны с психологической точки зрения.

«Дружба оценивается по поведению в скверную погоду», – заметил однажды Черчилль [382] .

Ощущать рядом опору, верного друга, который не предаст, не изменит, не оставит в беде, благотворно влияет не только на психологическое здоровье, но и на смелость поступков лидера, смелость принимаемых им решений.

Такие понятия, как «честь» и «мужская дружба», были для графа Биркенхеда не пустым звуком. В 1915 году, в результате провала Дарданелльской операции, Черчилль лишится поста первого лорда Адмиралтейства. Некогда влиятельный член военного кабинета, он попадет в опалу, фактически превратится в политический труп и подвергнется остракизму бывших коллег. В столь критический момент Фредерик Эдвин Смит, представитель другой партии, вопреки партийной дисциплине и общественному мнению, не бросит своего друга. Он будет часто навещать его, писать бесконечные письма и слать многочисленные подарки, когда политик, оставшийся не у дел, решит продолжить свою схватку с немцами в окопах Фландрии.

Кстати, с подарками связан один интересный эпизод. Узнав, что посылки с сигарами обычно вскрываются и ароматные «гаваны» не доходят до адресатов, изобретательный Смит приспособился оборачивать коробки непритязательной бумагой, на которую наклеивался лейбл: «Издания Армейского общества терпимости» [383] .

Во-вторых, общение с графом Биркенхедом благотворно сказывалось на профессиональной деятельности Черчилля. В период с 1918 по 1928 год друзья вместе работали в кабинете министров. На следующий год, после возвращения Черчилля в правительство в 1917 году, Смит занял ключевой пост, став министром финансов. На тот момент правительство было коалиционное, и наличие в кабинете столь влиятельного союзника из другой партии для Уинстона было не только выгодно с точки зрения укрепления собственных позиций и приобретения до полнительного политического актива, но и играло существенную роль в информационном обмене. «Я никогда не уходил от него, не узнав чего-то нового», – признавался Черчилль [384] .

Британский политик считал, что в распоряжении лидера нет более ценного ресурса, чем информация. Без нее невозможно оценить ситуацию и принять эффективное решение. Как и любой важный ресурс, информацию нужно добывать. Для этого необходимы связи, причем не только рабочие, но и личные. Есть множество сведений, которые невозможно получить по каналам рабочей сети. И лишь доверительные отношения в рамках неформальных коммуникаций открывают те шлюзы, по которым к лидерам поступают бесценные сведения.

Можно лишь сожалеть, что отношения между первым графом Биркенхедом и потомком первого герцога Мальборо оказались не столь долговечны, но от их воли это, увы, не зависело. В конце 1920-х годов состояние здоровья Ф. Э. Смита резко ухудшилось. Ему не было еще и шестидесяти, когда сказались побочные эффекты активной жизни с изрядным потреблением сигар и алкоголя. В сентябре 1930 года Смит слег с пневмонией и через месяц скончался.

«Он ушел именно тогда, когда потребность в нем была острейшая, – напишет Черчилль. – Все свечи он сжег с двух концов. Его тело, казалось, было способно не ограниченно долго поддерживать умственную и физическую деятельность. Но когда оно сломалось, конец был скор. Сумерки между заходом солнца и ночью были совсем короткие. Оно и к лучшему. Ф. Э. оставил свои сокровища в сердцах друзей, и они будут хранить память о нем до тех пор, пока не настанет их собственный срок» [385] .

Попытаемся ответить на вопрос, какие рекомендации мог бы дать Уинстон Черчилль современным лидерам в установлении личных взаимоотношений? [386]

Первая рекомендация: устанавливать отношения задолго до того, как в них появляется потребность . К тому времени, когда возникнет необходимость задействовать связи, создавать их будет уже поздно. Согласно Эрминии Ибарра и Марку Хантеру, большинство начинающих управленцев задаются схожими вопросами: зачем тратить драгоценное время на всю эту суету, если она не имеет прямого отношения к работе? зачем заводить и поддерживать новые знакомства, когда не успеваешь делать неотложные дела? «В таких случаях мы всегда объясняем, – говорят ученые, – что новые люди могут вас кому-то отрекомендовать, открыть перед вами новые горизонты, чему-то научить и помочь мудрым советом» [387] . Последнее иногда бывает не менее важным, чем добросовестное выполнение порученных задач.

«Ф. Э. был всегда большим шутником, но, кроме того, он обладал огромным здравым смыслом и проницательностью, что делало бесценными его советы, будь то общественные дела или личные вопросы», – делился Черчилль воспоминаниями о друге [388] .

В своем эссе, посвященном премьер-министру Великобритании графу Арчибальду Розбери, Черчилль писал об огромном потенциале личных связей и социальной сети:

«Дружественные и не очень контакты играли в обществе важнейшую роль, которая, к сожалению, непонятна современному поколению» [389] .

В 1967 году социальный психолог из Гарвардского университета Стэнли Мильграм провел эксперимент, который подтвердил гипотезу «тесного мира». Он раздал жителям городка Омаха, штат Небраска, 300 конвертов с просьбой передать их людям, живущим в Бостоне, используя при этом только близких, друзей и знакомых. Согласно Мильграму, «каждого человека от любого другого отделяют максимум шесть знакомств, а ценность контактов определяется тем, через сколько человек мы можем выйти на того, кто нам нужен» [390] . Безусловно, в современных крупных городах этот показатель ранжируется, но сам принцип «шести рукопожатий» остается неизменным и в наше время.

Вторая рекомендация: фокусируйтесь на многообразии .

«Чем шире ваша база контактов, тем шире ваш диапазон влияния», – считает профессор менеджмента Оуэнской школы управления в Университете Вандербильта Ричард Л. Дафт [391] .

Среди знакомых Черчилля, разумеется, были не только политики. Он устанавливал плодотворные отношения с крупными промышленниками и бизнесменами, журналистами и медиамагнатами, военными и чиновниками Уайтхолла, художниками и писателями, учеными и преподавателями университетов. Одни снабжали его бесценной информацией о масштабах милитаризации нацистской Германии, другие консультировали при написании исторических работ, третьи помогали освоить живопись, четвертые знакомили с последними научными достижениями. Благодаря налаженным контактам и установленным связям Черчилль, находившийся в 1930-е годы не у дел, знал больше, чем многие члены правительства. Это позволяло ему публиковать статьи, которые расходились огромными тиражами, что сделало его самым высокооплачиваемым журналистом своего времени – 5 долларов за слово. А когда настанет момент и нация в тяжелейший час испытаний снова призовет Черчилля встать у штурвала, он, несмотря на почтенный возраст и долгое отсутствие на капитанском мостике, окажется готов к вызову истории – неожиданному для других, но долгожданному для него.

Третья рекомендация: система личных связей должна быть взаимовыгодна для всех . Всегда отдавая себе отчет, что межличностные отношения – это улица с двухсторонним движением, Черчилль стремился создавать социальную сеть, выгодную не только для него, но и для других ее участников. В частности, он никогда не забывал об оказанных ему услугах, поддержке и помощи. Неудивительно, что дочь Герберта Асквита Бонэм Картер часто говорила своему другу, что единственным качеством, полностью сближающим его с Наполеоном, является непотизм. «Если бы Уинстон был Наполеоном, он бы короновал всех близких ему людей», – шутила она. Черчилль и сам это не отрицал: «Это было бы очень недурно. Мой кузен Санни хорошо проявил бы себя в Испании, брат Джек – в Скандинавии, Айвор Уимборн и его замечательная супруга Элис прекрасно смотрелись бы в Италии. Фредди Гесту можно было бы дать что-нибудь поскромней, какой-нибудь трон в небольшой европейской стране» [392] .

Шутки шутками, но, по словам хорошо знавших политика коллег, «все те, кто поддерживал Черчилля в прошлом, могли на него положиться». А полковник Ян Джейкоб подчеркивал, что «верность Уинстона старым друзьям была просто потрясающа» [393] .

Наглядным примером, насколько «потрясающе» выглядело проявление Черчиллем лояльности по отношению к друзьям, служит его отношение к Эмери Ревесу. В 1933 году Имре (именно таким было его настоящее имя), 29-летний еврей венгерского происхождения, был вынужден покинуть Третий рейх и бежать в Париж. В столице Франции он основал информационное агентство, пристраивавшее статьи знаменитых авторов в крупнейшие издания. Одним из клиентов Ревеса стал Уинстон Черчилль, живший в 1930-е годы на гонорары. Так что отношения двух мужчин были выгодны им обоим, а с годами они сформировали мощный тандем.

Вскоре после начала Второй мировой войны Черчилль пригласил Ревеса в Великобританию, предложив ему британское гражданство и новую работу – пропаганда политики союзников в нейтральных странах. Для того чтобы решить все формальности, он специально переговорил с министром внутренних дел сэром Джоном Андерсоном.

Казалось бы, вопрос решен, но здесь начинается самое интересное. Когда Имре уже был готов ступить на берега Туманного Альбиона, в архивах британской разведки обнаружились документы, содержавшие неблагожелательные отзывы о мистере Ревесе со стороны французских спецслужб. Черчилль обратился к министру финансов Франции Полю Рейно и главе MI-5 Вернону Келлу с просьбой проверить эту информацию. Келл сообщил, что по его источникам «Ревес подозревается в пронацистской пропаганде». В качестве доказательства служба разведки приводила тот факт, что секретарь Имре и его партнер по бизнесу – сестра редактора коммунистической газеты L’Humanité.

Используя свое влияние, Черчилль лично поручился за Ревеса. Кроме того, связи с коммунистической газетой были слишком слабым аргументом для обвинения в пронацистских настроениях, если не сказать больше. В любом случае, вмешательство Черчилля сыграло ключевую роль. Ревес получил новое гражданство, сменил имя на Эмери и отправился в Нью-Йорк бороться против нацизма посредством пропаганды и СМИ [394] .

После окончания Второй мировой войны Эмери Ревес станет одним из самых успешных издателей экс-премьера. Окончательно отойдя от дел, в последнее десятилетие своей жизни Черчилль с удовольствием будет гостить на вилле Ля Пауза, построенной в 1920-х годах герцогом Вестминстерским для своей любовницы Коко Шанель на Лазурном Берегу Южной Франции и выкупленной в 1950-х годах предприимчивым венгром.

Умение дружить было одним из отличительных качеств британского политика. По словам Бонэм Картер:

«Дружба Уинстона была настолько мощной цитаделью, что могла устоять даже перед вратами ада. Его верность была высшей пробы, это знали все, кому посчастливилось оказаться внутри этой цитадели. В своих друзьях Черчилль готов был защищать недопустимое, объяснять необъяснимое, прощать непростительное» [395] .

Сэр Генри Чэннон вспоминает, как в ноябре 1941 года член Консервативной партии сэр Уолдрон Смизерс обрушился с критикой на друга Черчилля профессора Линдемана, когда премьер отвечал на вопросы депутатов парламента. Черчилль ответил на этот выпад очень резко [396] . После заседания премьер столкнулся со Смизерсом в курительной комнате:

– Ты что, не знаешь, что он один из старых и лучших моих друзей!

«Слепая лояльность к своим друзьям – одно из качеств Уинстона, за которое его невозможно не полюбить», – прокомментирует сэр Генри Чэннон [397] .

Стратегические связи

По мнению Черчилля, эффективность рабочих и личных связей резко возрастает, если путем добавления новых звеньев их удается превратить в надежные стратегические сети. В этом плане очень интересны для нашего исследования кадровые назначения, которые британский политик сделал в мае 1940 года, возглавив правительство.

Несмотря на влиятельный пост, в первые месяцы своего правления Черчилль был весьма ограничен в средствах. Он возглавил коалиционное правительство, его назначение на пост премьера не стало результатом национальных выборов, он не был лидером партии, которую представлял, и наконец, в составе военного кабинета было много лиц, с мнением которых ему приходилось считаться. Тем не менее Черчилль сумел провести несколько назначений, не только выгодных для страны, но и позволивших ему укрепить личные позиции: он ввел в состав правительства многих своих друзей, которые сохранили ему верность в тяжелое или, как он сам говорил, «пустынное» десятилетие 1930-х. Так, ключевой пост военного министра займет Энтони Иден, пользовавшийся у Черчилля такой поддержкой, что именно его кандидатуру он будет рекомендовать Георгу VI на пост главы правительства в случае несвоевременной гибели в напряженные и опасные годы мировой войны [398] (Иден станет премьером уже после войны, в апреле 1955 года).

Министерство военно-воздушных сил Черчилль доверит своему старому другу, лидеру Либеральной партии сэру Арчибальду Синклеру. Они познакомились еще до начала Первой мировой войны на аэродроме, где оба брали уроки пилотирования. Взаимное увлечение авиацией не замедлило перерасти в крепкую дружбу, продлившуюся больше полувека.

Другое ведомство, связанное с мощью военно-воздушных сил – Министерство авиационной промышленности, – возглавил еще один близкий друг Черчилля, медиамагнат Макс Бивербрук. Их познакомил в 1911 году Ф. Э. Смит, и с тех пор они шли по жизни вместе.

Черчилля нисколько не смутило, что Бивербрук был бизнесменом и, по мнению многих, мало подходил для руководства министерством. Страна оказалась в кризисной ситуации, и для выхода из нее, как считал британский премьер, требовались нестандартные решения. Впоследствии Черчилль переведет Бивербрука на пост министра снабжения, а в последние годы войны сделает лордом-хранителем Малой печати.

«На протяжении этих недель напряженной борьбы и беспрерывных тревог лорд Бивербрук превосходно выполнял работу, – воздаст ему должное Черчилль в своих мемуарах. – Нужно было любой ценой пополнить эскадрильи истребителей надежными машинами. Сейчас было не время для бюрократизма и волокиты, хотя и то и другое встречалось в нашей хорошо налаженной, гладко работающей системе. В такой обстановке все замечательные качества лорда Бивербрука оказались очень ценными. Его жизнерадостность и энергия оказывали ободряющее действие на других. Я был рад иметь возможность иногда опереться на него. Он не подвел меня. Настал его час. Его энергия и дарования в сочетании с изобретательностью и умением убеждать давали возможность устранять множество препятствий» [399] .

Комментируя действия Черчилля, профессор Эрминия Ибарра указывает:

«Надежная стратегическая сеть – мощнейший рычаг влияния, посредством которой распространяется информация и формируется общественное мнение в поддержку тех или иных инициатив. Лидеры, виртуозно налаживающие стратегические связи, используют косвенное влияние, убеждают своих знакомых через их знакомых выйти на того, кто может предпринять нужные шаги. Они не просто воздействуют на свое окружение, но и активно формируют его: отбирают и переводят на ключевые должности своих подчиненных, оказывают протекцию нужным людям» [400] .

«Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает», – отмечал в своем небезызвестном труде флорентийский мыслитель Никколо Макиавелли [401] . Черчилль был достаточно умен, чтобы не повторить ошибку графа Арчибальда Розбери, возглавлявшего правительство в 1894 – 1895 годах, о котором он писал:

«Ему очень сильно не повезло с окружением. Оно связало его по рукам и ногам, а он оказался настолько слаб, что поступился своими убеждениями» [402] .

Согласно профессору Джону П. Коттеру, поиск союзников – одна из черт, которая отличает эффективного лидера от менеджера [403] . В то время как менеджер с помощью организационных инструментов создает структуру, позволяющую справиться с поставленной задачей, лидер, используя коммуникации, формирует коалиции, которые позволяют ему, давя на всевозможные рычаги, добиваться претворения своих замыслов в жизнь.

Однажды в беседе с Жоржем Клемансо Черчилль, обосновывая необходимость создания коалиций и альянсов, заявил:

«Даже выдающиеся личности нередко попадают в ситуации, из которых не могут выбраться самостоятельно. Иногда нам случается путаться, но мы все равно стараемся держаться вместе» [404] .

В самом начале карьеры, когда Черчилль еще не занимал никакого официального поста, а только искал свое место на политическом небосклоне, он и еще четыре молодых члена Консервативной партии – лорд Перси, лорд Хью Сесил, Ян Малькольм и Артур Стэнли – сформировали депутатскую группу «Хулиганс». Название говорило само за себя – формально связанное с именем Хью Сесила, на самом деле оно вызывало совершенно другие ассоциации.

Группа «Хулиганс» служила нескольким целям. Молодые люди каждый четверг собирались на обед в палате общин, приглашая влиятельных членов обеих партий. Это давало им возможность обмениваться мыслями не только во внутреннем кругу, но и получать информацию (по большей части неформальную) извне, заявить о себе и завести влиятельные знакомства [405] .

О важности последних Черчилль понял еще во время службы лейтенантом в 4-м гусарском полку Ее Величества. Благодаря связям, вместо прозябания в индийском городке Бангалор молодой потомок генерала Мальборо сумел за четыре года принять участие в боевых действиях на трех континентах, написать четыре книги и сотни статей и стать национальной знаменитостью (косвенно этому способствовал и дерзкий побег из плена, в который он также умудрился попасть).

Не меньшую роль полезные связи сыграли в стремительном взлете и удержании на политическом олимпе. Чего стоят хотя бы отношения Черчилля с Дэвидом Ллойд Джорджем, обеспечившие ему место в правительстве в 1917 – 1922 годах.

«Очень полезно, если за вами стоят влиятельные люди, – советует профессор Государственного университета Сан-Диего Стивен Роббинз. – Укрепляйте контакты с потенциально важными людьми, занимающими руководящие должности» [406] .

Другой важной составляющей стратегических сетей являются последователи и сторонники. Описывая деятельность одного из великих современников – Джозефа Чемберлена, Черчилль скажет: «Он зажег огонь маяка, который до сих пор указывает нам путь, он подал сигнал боевой трубы, эхо которой и сегодня ведет стойких солдат» [407] .

Известный американский исследователь в области управления Питер Друкер считал наличие последователей «самым верным признаком лидера» [408] . Коллега Черчилля, адмирал флота лорд Фишер, делясь опытом управления, говорил, что «секрет эффективного управления заключается в фаворитизме» [409] . В этой «бесчеловечной максиме больше правды, чем парадокса», – комментировал Черчилль. По его мнению, фаворитизм действительно эффективен, когда «назначения и продвижения свершаются на основе покровительства, а само покровительство берет свое начало в доблестях и заслугах» [410] .

Неудивительно, что один из первых шагов, предпринятых Черчиллем с началом Второй мировой войны, касался именно привлечения сторонников к государственному управлению.

Еще до назначения на пост главы Адмиралтейства он вышел на премьер-министра Невилла Чемберлена с предложением изменить состав военного кабинета, введя в него своих людей. Будучи тонким политиком, свою мысль он обставил в виде благородной заботы о солидном возрасте членов вновь формируемого кабинета.

«После некоторого размышления я убедился, что средний возраст министров, которые должны были образовать верховный орган по руководству войной, оказался бы слишком солидным», – вспоминал Черчилль.

Когда время уже перевалило за полночь, отметив завершение первого дня в истории Второй мировой войны, Уинстон написал премьеру следу ющее письмо:

«Не слишком ли мы старая команда? Я подсчитал, что общий возраст всей шестерки, которую Вы мне вчера назвали, составляет 386 лет, или в среднем более 64 лет! Им недостает года, чтобы выйти на пенсию по старости! Если же, однако, Вы добавите Синклера (49) и Идена (42), средний возраст снизится до пятидесяти семи с половиной лет».

Как уже упоминалось выше, либерала Арчибальда Синклера и консерватора Энтони Идена объединяли не только относительно молодой возраст, но и принадлежность к числу политических союзников будущего премьера.

В том же письме Черчилль привел еще один довод в пользу включения в правительство этих двух джентльменов:

«Если журналисты Daily Herald правы и лейбористы не присоединятся к кабинету, мы, несомненно, подвергнемся критике, а также встретим массу разочарований и неприятных сюрпризов, которыми так знамениты большие войны. Поэтому, мне кажется, в сложившейся ситуации очень важно сотрудничать с либеральной оппозицией. Влияние Идена в той части Консервативной партии, которая связана с ним, а также с умеренными либералами, кажется мне крайне необходимым усилением позиций кабинета» [411] .

Второго сентября Черчилль вновь написал премьер-министру:

«Мне кажется, что, если Лейбористская партия и, насколько я понимаю, Либеральная партия будут отстранены, трудно создать действенное военное правительство на той ограниченной основе, о которой Вы говорили. Я считаю, что необходимо сделать еще одну попытку привлечь либералов и, кроме того, пересмотреть состав и численность военного кабинета. Сегодня в палате общин чувствовалось, что духу национального единства нанесен ущерб очевидным ослаблением нашей решимости. Нам понадобится самая сильная и самая сплоченная комбинация, которую только возможно создать» [412] .

Внимательно ознакомившись с посланиями Черчилля, премьер предложил свое решение.

«Чемберлен сказал мне, что он обдумал мои письма, – вспоминал Черчилль. – Он отметил, что либералы не войдут в правительство, но он готов в известной мере учесть мои замечания о среднем возрасте и включить в состав военного кабинета трех военных министров, несмотря на их исполнительные функции. В этом случае средний возраст будет около 60 лет».

Тем самым Чемберлен значительно подсластил пилюлю, объяснив Уинстону, что «включение в состав военного кабинета трех военных министров позволяет Вам предложить Военно-морское министерство, а также место в военном кабинете».

Черчилль остался доволен таким раскладом:

«Я был весьма рад, так как я, естественно, предпочитал, хотя и не высказывал этого, иметь определенную работу, а не сидеть и корпеть над работой, сделанной другими. Управлять и отдавать распоряжения легче, чем советовать. Иметь право действовать, пусть даже и в узком кругу вопросов, более благожелательно, чем привилегия рассуждать обо всем. Если бы премьер-министр предложил бы мне выбор между местом в военном кабинете и Военно-морским министерством, я без колебания выбрал бы Адмиралтейство. Теперь у меня было два поста» [413] .

Что же касается предложения включить в состав правительства своих сторонников, то Черчилль о нем не забудет. После назначения на пост премьер-министра (май 1940 года) он привлечет к управлению страной и Синклера, и Идена, а также других верных и надежных людей, о которых мы уже писали выше. Пока же, находясь в Адмиралтействе, Черчилль решил распространить свое влияние, введя своих людей на менее престижные, но весьма значимые посты в политической иерархии Соединенного Королевства.

В частности, на пост парламентского секретаря министра информации он предложил назначить своего друга Брендана Брекена. Последний по праву считался не только одним из самых близких соратников нашего героя, но и одной из самых загадочных фигур среди его близкого окружения. Основатель The Financial Times и The Economist в их современном виде, Брекен был мастером мистификаций. «Все, что связано с вами, – обман и подделка. Даже ваши волосы, и те напоминают парик», – признался ему один из журналистов в годы Второй мировой войны и оказался недалек от истины [414] .

Будучи третьим ребенком в семье Джозефа и Ханны Брекен, Брендан выдавал себя не за кого-нибудь, а за внебрачного сына Уинстона Черчилля (!), чем вызывал крайнее раздражение у супруги великого человека и его единственного сына Рандольфа (тот с иронией называл Брекена «моим братом, бастардом» [415] ). Сам Черчилль относился к легенде благожелательно, замечая лишь: «Я был бы только за, если бы он и правда был моим сыном» [416] .

Принимая во внимание, что Черчилль был на двадцать семь лет старше Брекена, не исключено, что в какой-то степени он относился к нему по-отечески, а Брендан платил взаимностью.

«Его любовь и преданность Уинстону были в течение многих лет основным фактором, определяющим все его действия, – считает Колвилл. – Принимая во внимание подвижность его ума, а также всю ту энергичность, драйв и напор, с которыми он служил боссу, Брендан вскоре стал незаменимым человеком в окружении Черчилля» [417] .

Меньше чем через десять дней после назначения на пост главы Адмиралтейства Черчилль предложил Невиллу Чемберлену кандидатуру Брекена в Министерство информации.

«Мне нет необходимости говорить о том, насколько благожелательным будет подобное назначение, – объяснил военно-морской министр. – Он один из моих лучших друзей, и я уверен, что он будет служить Вам с такой же преданностью» [418] .

О своем предложении премьер-министру Черчилль также сообщил другому соратнику, Максу Бивербруку:

«Я написал сегодня Невиллу о Брендане настолько решительно, насколько мог. Надеюсь, это принесет больше пользы, чем вреда» [419] .

Прогнозы Черчилля не оправдались. Вместо Брекена Чемберлен назначит на указанный пост сэра Эдварда Григга. Что же до нашего героя, то он возьмет Брендана к себе в Адмиралтейство на ту же позицию – парламентского секретаря.

В мае 1940 года Черчилль обратится к королю Георгу VI о включении Брекена в Тайный совет Его Величества. Монарх ответит отказом, аргументируя тем, что чести быть избранным в Тайный совет удостаиваются те, кто «либо занимает высокий пост, либо посвятил бо́льшую часть своей жизни государственной службе» [420] . Отказ не смутил премьер-министра. Он прекрасно осознавал, что на этот раз у него достаточно власти и влияния, чтобы продавить свое решение.

Черчилль написал письмо личному секретарю короля Александру Хэрдинжу, ставшее еще одним образцом как мастерства письменных коммуникаций нашего героя, так и его характерной манеры убеждения с представлением серии аргументов:

«Уважаемый Хэрдинж!

Меня очень разочаровало Ваше последнее послание. Я полагаю, что под давлением тяжелейших обстоятельств, под которым мы находимся в настоящий момент, а также принимая во внимание то бремя из катастроф и ответственности, которая легла на мои плечи после того, как мои предупреждения были в течение столь длительного времени отвергнуты, я должен получать максимально возможную помощь и содействие. Я планировал передать королю на утверждение назначение мистера Брекена на пост в правительстве, который бы гарантировал ему членство в Тайном совете. Однако мистер Брекен предпочел остаться моим личным парламентским секретарем, оказывая помощь и поддержку, аналогичную тем, которые он оказывал на протяжении многих лет. В сложившихся обстоятельствах, когда мистеру Брекену приходится иметь дело со множеством секретных вопросов, я с полной уверенностью рассчитывал на любезное отношение Его Величества в пользу этого назначения».

Дальше Черчилль вспомнил прецедент, когда в 1902 году по решению короля Эдуарда VII в Тайный совет был избран личный секретарь Артура Бальфура мистер Сэндерс, который даже не был членом парламента, в отличие от Брендана Брекена.

В заключительной части своего письма Черчилль лишний раз напомнил о своей роли «пророка нынешнего конфликта» и той преданности, которую в отличие от многих других звезд политического небосклона проявил к нему мистер Брекен:

«В некоторых эпизодах он был моим единственным сторонником, когда я пытался сделать эту страну как можно более защищенной. Он так же, как и я, страдал от официальной враждебности. Если бы он присоединился к временщикам и карьеристам, которые убеждали общественность в том, что наши военно-воздушные силы мощнее люфтваффе, я не сомневаюсь, он давно бы занял высокий пост» [421] .

Вечером личный секретарь Черчилля Джон Колвилл записал в своем дневнике:

«Я полагаю, Уинстон добьется своего, хотя король тоже себе на уме» [422] .

Колвилл оказался прав. Не прошло и суток, как премьер-министру доставили письмо от личного секретаря короля, в котором сообщалось, что Георг VI согласился принять Брекена в Тайный совет. Согласно Хэрдинжу, «последнее, что Его Величество хотело сделать Вам, так это создать трудности, в то время как Вы несете столь непомерное бремя ответственности и тревог, – несомненно, симпатии Его Величества по отношению к Вам не знают границ» [423] .

В июле 1941 года Черчилль еще более упрочит положение своего друга, назначив Брекена министром информации – пост, который он будет занимать до мая 1945 года.

Подобная настойчивость Черчилля в отношении Брекена не случайна.

«Настоящий лидер отличается от заурядного руководителя тем, что знает, куда идти, и умеет собрать под свои знамена нужных людей, – отмечают Эрминия Ибарра и Марк Хантер. – Перетянуть на свою сторону влиятельных сотрудников, окружить себя преданными последователями, нутром чувствовать обстановку, сводить между собой нужных людей – все это неотъемлемая часть работы лидера» [424] .

Формирование лидера происходит по так называемой схеме «двойного перехода». На первой стадии, когда молодой человек только начинает карьеру, он реализует навыки специалиста. В процессе карьерного роста в его должностных обязанностях все больше начинает играть управленческая составляющая. Это и есть первый переход – от специалиста к управленцу. Затем, по мере достижения новых успехов и занятия новых должностей, навыки специалиста начинают отходить на второй план, а к обязанностям управлять добавляется новый фактор – политика. Так наступает второй переход, превращая лидера не только в управленца, но и в политика, инструментами которого становятся коалиции, влиятельные связи и последователи. Чем выше человек поднимается по карьерной лестнице, тем больше сил ему приходится тратить на политическое маневрирование. В противном случае, при всех талантах управленца, его решения не увидят свет, а существование на олимпе окажется далеко не столь долговечным, как он полагал вначале.

«Необходимо признать, что основой лидерства является политическая активность, – резюмируют профессора Правительственной школы Джона Ф. Кеннеди при Гарвардском университете Рональд А. Хейфец и Марти Лински. – Лидер ничего не сумеет сделать, если у него не налажены связи с людьми, способными оказать ему поддержку. При осуществлении серьезных изменений лидер должен активно контактировать с соратниками, в то время как оппонентов необходимо нейтрализовать. Кроме того, нужно разработать специальные тактики, которые помогут преодолеть сопротивление несогласных с проводимой политикой людей» [425] .

Именно поэтому современные исследователи так настойчиво рекомендуют не жалеть времени на неформальные коммуникации.

«Постоянно обновляйте свои связи, – повторяют Эрминия Ибарра и Марк Хантер. – Выстраивание отношений – один из ключевых моментов работы лидера. Не уделять ему достаточно времени и сил – значит рубить сук, на котором сидишь. Отношения с людьми нужно холить и лелеять, иначе они зачахнут. Это настоящая и довольно тяжелая работа. Нужно смотреть на свое окружение в новом свете: найти среди друзей тех, кто мог бы стать объективным советчиком по стратегическим вопросам, или превратить в союзников коллег из других подразделений. Главное – не давайте заржаветь вашим связям, заставьте людей поверить, что знакомство с вами полезно» [426] .

Глава 5. Антикризисные коммуникации

«Уинстон вернулся!»

В четверг, 31 августа 1939 года, Черчилль находился в своем загородном поместье Чартвелл. Весь день и бо́льшую часть ночи он провел за работой над монументальной «Историей англоязычных народов». С одним из помощников, молодым историком Дж. М. Янгом, Черчилль делился:

«Я завершил эпизод об Английской республике, но еще до конца не подчистил раздел, связанный с королевой Елизаветой. Это самое настоящее утешение во времена, подобные нашим, – иметь возможность погрузиться в прошлые века» [427] .

Когда Черчилль писал эти строки, он и не подозревал, насколько суровыми окажутся «наши времена». Буквально через несколько часов, на рассвете пятницы, 1 сентября 1939 года, когда утомленный после напряженной работы политик спал в небольшой комнатке, расположенной рядом с его кабинетом, немецкий учебный броненосец «Шлезвиг-Гольштейн», прибывший накануне в польский Данциг и встреченный местным населением с воодушевлением, открыл огонь по военно-транзитному складу на полуострове Вестерплатте. Германия вторглась в Польшу, в мировой истории начался новый кровопролитный период, новая, не знающая пределов в своей жестокости и в проявленном героизме война.

В половине девятого утра с Черчиллем связался посол Польши граф Эдвард Рачинский, сообщивший о вторжении. Спустя полтора часа хозяин Чартвелла, позвонив в Военное министерство, узнал от генерала Айронсайда о бомбежке Кракова и Варшавы. Тут же были разосланы приказы о полной мобилизации войск. Одновременно на шесть часов вечера было назначено экстренное заседание палаты общин.

Премьер-министр Невилл Чемберлен попросил Черчилля срочно приехать на Даунинг-стрит.

«Премьер сказал, что не видит никакой надежды на предотвращение войны с Германией и что для руководства ею предполагает создать небольшой военный кабинет в составе министров, не возглавляющих никаких министерств, – вспоминал Черчилль. – Он предложил мне войти в состав военного кабинета. Я принял его предложение без возражений, и на этой основе у нас состоялся долгий разговор о людях и планах» [428] .

Вечером в палате общин Чемберлен зачитал ноту, переданную Германии:

«Если германское правительство не предоставит правительству Его Величества убедительное подтверждение, что германское правительство прекратит все агрессивные действия против Польши и в кратчайшее время выведет свои войска с польской территории, правительство Его Величества без малейших колебаний выполнит свои обязательства по отношению к Польше» [429] .

Следующий день Черчилль провел в съемной лондонской квартире в Морпет-мэншн напротив Вестминстерского аббатства, ожидая приглашения на Даунинг-стрит. Бывший секретарь военного кабинета времен Первой мировой войны Морис Хэнки, которому также было предложено место в новом кабинете, писал своей супруге:

«Насколько я понимаю, в мои обязанности входит присматривать за Уинстоном. Я провел с ним утром полтора часа, он был переполнен идеями, некоторые из которых были хорошими, некоторые не очень. Но все они были ободряющие и масштабные» [430] .

Ожидания не оправдались. Второго сентября Черчилля не вызвали на Даунинг-стрит.

Его секретарь миссис Хилл вспоминала: «Уинстон ходил взад-вперед, словно тигр в клетке. Он ждал звонка, который так и не последовал» [431] .

Сам Черчилль описывал этот день следующим образом:

«Меня удивляло, что в течение всего дня 2 сентября, когда положение обострилось до крайности, Чемберлен хранил молчание. Я подумал, не предпринимается ли в последнюю минуту попытка сохранить мир, и оказался прав. Однако когда после полудня собрался парламент, произошли короткие, но довольно бурные дебаты, во время которых нерешительное заявление премьер-министра подверглось резкой критике».

Когда Артур Гринвуд поднялся на трибуну, чтобы выступить от имени Лейбористской оппозиции, член Консервативной партии Леопольд Эмери крикнул ему:

– Говорите от имени Англии!

«Эта реплика была встречена бурными аплодисментами, – вспоминает Черчилль. – Не было никакого сомнения, что палата настроена в пользу войны. Мне казалось, что она была настроена более решительно и выступала более единодушно, чем в аналогичном случае 2 августа 1914 года, при котором мне тоже довелось присутствовать. Вечером группа видных деятелей от всех партий пришла ко мне на квартиру и выразила глубокое беспокойство, выполним ли мы свои обязательства перед Польшей» [432] .

В тот день Черчилля навестили Энтони Иден, Роберт Бутсби, Брендан Брекен, Данкен Сэндис и Дафф Купер. Последний сделал в своем дневнике следующую запись:

«Уинстон полагает, что с ним обошлись очень плохо. Он дал свое согласие о вступлении в военный кабинет, при этом не получив от премьер-министра за целый день никаких новостей. Уинстон хотел взять слово сегодня в палате, но не стал этого делать, считая себя уже членом правительства».

В процессе обсуждений слово взял Бутсби. По его мнению, «Чемберлен потерял доверие Консервативной партии навсегда». Бутсби стал настаивать, чтобы «Черчилль выступил завтра в парламенте, нанес удар по Чемберлену и занял его место». Но что будет лучше для Англии? Позволить, чтобы страна разделилась на два лагеря, либо оставить все как есть и поддержать Чемберлена? «Вопрос, на который Уинстону предстоит дать ответ», – прокомментировал Дафф Купер [433] .

Готовый сражаться с Гитлером до последней капли крови, Черчилль, однако, не был готов сразиться с Невиллом Чемберленом. В ночь на 3 сентября он написал премьер-министру еще одно письмо:

«Я ничего не слышал от Вас после нашей последней беседы в пятницу. Я тогда понял, что должен стать Вашим коллегой, и Вы сказали, что об этом будет объявлено очень скоро. Не могу представить, что произошло за эти тревожные дни, хотя мне кажется, что теперь возобладали новые идеи, совершенно отличные от тех, которые Вы выразили мне, сказав „Жребий брошен“. Я вполне понимаю, что в связи с ужасной обстановкой в Европе возможны изменения метода, но до начала назначенных на полдень дебатов я считаю себя вправе просить Вас сообщить, каковы наши с Вами отношения, как общественные, так и личные. Как я уже писал Вам вчера утром, я полностью в Вашем распоряжении и всегда готов помочь в выполнении Вашей задачи» [434] .

Третьего сентября в 11 часов 15 минут Чемберлен выступил по радио, объявив, что «с этого момента наша страна находится в состоянии войны с Германией».

Черчилль пишет:

«Только Чемберлен закончил свою речь, как раздался странный, протяжный, воющий звук, который впоследствии уже стал привычным. Моя супруга Клементина вошла в кабинет, взволнованная случившимся, и похвалила немцев за точность и аккуратность. Мы поднялись на крышу нашего дома, чтобы посмотреть, что происходит. Стоял ясный и холодный сентябрьский день. Вокруг виднелись крыши домов и высокие шпили Лондона. Над ними уже медленно поднимались тридцать или сорок аэростатов заграждения. Мы по достоинству оценили правительство за этот явный признак готовности. Поскольку пятнадцатиминутное предупреждение истекло, мы отправились в отведенное нам бомбоубежище, вооружившись бутылкой бренди и другими соответствующими медицинскими снадобьями.

Примерно через десять минут сирена завыла вновь. Я не был уверен, что это повторная тревога, но по улице уже шел человек и кричал „отбой“. Мы тут же разошлись по домам и занялись своими делами» [435] .

Черчилль направился в Вестминстер. Во время обсуждений в палате общин премьер передал нашему герою записку с просьбой зайти к нему в кабинет после завершения дебатов. В кабинете Чемберлен расставил все точки над «i», предложив Черчиллю не только место в военном кабинете, но и пост военно-морского министра. Уинстон согласился. Официальное назначение королем – так называемая церемония целовать ручки – состоялось только 5 сентября, однако новоиспеченный глава Адмиралтейства приступил к делам немедленно. В шесть часов вечера он вернулся в кабинет, который, по его собственным словам, «с болью и горечью покинул почти четверть века назад» [436] .

В тот день Черчилль получил много поздравительных писем от своих друзей. В их числе были послания от однокурсника Уинстона по Королевской академии Сандхерст и его сослуживца в первой военной кампании на Кубе в далеком 1895 году генерала сэра Реджинальда Барнса, от художника Поля Мэйза, с которым Черчилль познакомился в окопах Первой мировой войны в 1916 году, от полковника Джозайи Уэджвуда Четвертого, правнука легендарного художника-керамиста и дизайнера Джозайи Уэджвуда, от графини Биркенхед, супруги Ф. Э. Смита, от бывшего президента Чехословакии Эдварда Бенеша, потерявшего пост в результате Мюнхенского кризиса, а также от множества других близких людей. Одновременно с поздравлениями по всем военно-морским судам прошла радиограмма – «Уинстон вернулся!» [437] . В жизни Черчилля, как, впрочем, и в истории Соединенного Королевства и всего мира, началась новая эпоха.

Выйти из тени

Новая эпоха создает новые условия и требует пересмотра существующих подходов к управлению, считал Черчилль. Подобные изменения должны носить системный характер, затрагивая множество областей, не последнее место среди которых занимают коммуникации. В частности, в сложившейся ситуации было архиважно сохранять спокойствие, показывая окружающим, что события находятся под контролем. В момент, когда страна понесла первые потери, уход в тень и замалчивание неудач, считал Черчилль, могли пагубно сказаться на ведении боевых действий.

Особенно подобный подход был важен для Адмиралтейства, поскольку в первые месяцы войны именно военно-морской флот Его Величества стал главным действующим лицом в разгорающемся мировом конфликте. Атаки подводных лодок, потопления торговых судов, магнитные мины – вот что волновало британцев осенью 1939 года.

Понимая, что от создания системы эффективных коммуникаций, которые включают в себя открытость и обратную связь, зависит очень многое, 26 сентября Черчилль выступил перед депутатами палаты общин с подробным отчетом о положении с подводными лодками противника. Первый лорд Адмиралтейства привел данные о потерях, а также доложил о том, что было предпринято для исправления ситуации. В конце речи Черчилль дополнительно остановился на динамике потерь, лишний раз подчеркнув благотворность корректирующих действий:

«В первую неделю наши потери от подводных лодок составили 65 тысяч тонн, во вторую – 46 тысяч тонн, в третью – 21 тысячу тонн. За последние шесть дней мы потеряли только 9 тысяч тонн. Война полна всевозможных неожиданностей, тем не менее эти цифры наглядно демонстрируют, что нет причин для отчаяния и тревоги» [438] .

Выступление военно-морского министра благожелательно встретили не только представители Консервативной партии, но и оппозиция. Лидер Лейбористской партии Клемент Эттли отметил, что заявление Черчилля носит «решительный и твердый характер» [439] , а лидер либералов Арчибальд Синклер сказал, что «речь обладала редкой мощью; это была боевая речь боевого министра, который достаточно силен, чтобы служить тонизирующим средством для парламента и народа нашей страны в военное время» [440] .

На протяжении всей войны Черчилль продолжит активное общение с палатой общин.

«В минуты растерянности люди ищут человека, контролирующего ситуацию, – объясняет профессор Ричард Л. Дафт. – Многие лидеры недооценивают важность их присутствия в момент кризиса. Однако настоящий лидер не боится открытости» [441] .

Во время выступлений Черчилль будет говорить о потерях не в полном объеме, умалчивая часть данных. Однако подобное обстоятельство нисколько не уменьшит ценность и актуальность его выступлений. По мнению главы Адмиралтейства, в период кризиса и тяжелых испытаний первейшей задачей является поддержание боевого духа и внушение уверенности. Эти функции возлагаются на лидера, и умело построенная система коммуникаций помогает ему добиться успехов в нелегких начинаниях.

Новый медиаресурс

Выступления в палате общин стали не единственным каналом коммуникаций, который решил задействовать новый глава военно-морского ведомства. Первого октября Черчилль приехал в студию Би-би-си, чтобы произнести свою первую публичную речь в этой войне.

Выступление состояло из двух частей. Проблеме борьбы с кригсмарине была посвящена вторая, заключительная часть речи. Текст был составлен таким образом, чтобы сознательно акцентировать внимание на успехах британского флота в борьбе с подводными лодками противника.

«Это правда, что, когда они только набросились на две тысячи наших судов, продолжающих выполнять свои повседневные обязанности, мы понесли серьезные потери, – заявил глава Адмиралтейства. – Но Королевский ВМФ немедленно приступил к атаке подводных лодок. Мы продолжаем охотиться за ними день и ночь – я не могу сказать, что это делается с безжалостной методичностью, Господь запрещает нам такой подход, но Королевский ВМФ охотится с рвением и вместе с тем не без удовольствия… – Подводя итог, Черчилль добавил: – Мы надеемся, что к концу октября будет втрое увеличено количество охотничьих команд по сравнению с началом войны. И мы надеемся, что благодаря предпринятым мерам наши усилия по уничтожению этих паразитов значительно возрастут. Я могу заверить вас, мы позаботимся об этом» [442] .

В действительности положение было далеко не так оптимистично. Глава военно-морской разведки адмирал Джон Годфри, вспоминая о выступлениях первых недель войны, признавался, что «хорошие новости старались сделать лучше, плохие – смягчить, иногда задержать, а иногда и просто не обнародовать» [443] . Черчилль сознательно шел на информационное манипулирование. И хотя до объявления Битвы за Атлантику пройдет еще полтора года, а угроза кригсмарине еще долго не будет давать спокойно спать британскому политику, последняя фраза – «позаботимся об этом» с ее одновременно успокаивающей и ободряющей интонацией – была ключевой.

Несмотря на огромную роль, которую в этом выступлении играло упоминание о неудачах (и в большей степени – об успехах) на море, оно не было единственной темой. Как бы Черчилль ни был занят в Адмиралтействе, он всегда находил ресурсы – в первую очередь время и силы, – чтобы посмотреть на ситуацию глобально. Подобный подход был одинаково справедлив как для внутренней, так и для внешней политики. Умение мыслить стратегически, подняться, что называется, «над полем» и обозреть ситуацию «с балкона» относится к одним из важнейших качеств лидера, и мы на этом подробно остановимся в следующей части нашей книги. Но сейчас важным для нас является другое – Черчилль не замыкал в себе свое видение ситуации, распространяя его во внешний мир посредством открытых и широковещательных коммуникационных каналов. Опытнейший политик и государственный деятель, он понимал, что предстоящий конфликт – не просто противостояние на море британских судов и немецких подводных лодок: настоящая война еще не началась, и ключевые игроки еще не обозначены.

«Польша снова подверглась вторжению тех самых двух великих держав, которые держали ее в рабстве на протяжении полутора веков, но не могли подавить дух польского народа, – заявил британский политик. – Героическая оборона Варшавы показывает, что душа Польши бессмертна и что Польша снова появится как утес, который временно оказался захлестнутым сильной волной, но по-прежнему остается утесом.

Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует, и следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть».

Дальше Черчилль касается вопроса России, отмечая суть ее будущего противостояния с Гитлером:

Выступление Черчилля было с воодушевлением встречено британским народом и истеблишментом. Невилл Чемберлен написал своей сестре, что «разделяет мнение Уинстона».

«Замечательное выступление. Я думаю, что Россия всегда будет действовать сообразно ее собственным интересам, и не могу поверить, чтобы она сочла победу Германии и последующее установление германского господства в Европе отвечающими ее интересам» [446] .

Благодаря четко сформулированной позиции, здравому анализу ситуации и уверенному изложению мыслей, Черчилль значительно повысил свой рейтинг. На Флит-стрит о главе Адмиралтейства стали говорить не иначе как о новом премьер-министре. Одних это воодушевляло – к примеру, лорд-хранитель Малой печати сэр Сэмюель Хор, по его собственному признанию, «пребывал в веселом расположении духа» [447] , а близкая подруга Черчилля леди Десбороу, потерявшая в Первой мировой войне двух из троих сыновей, написала после радиотрансляции: «Твое выступление, Уинстон, было потрясающим. Благослови тебя Бог» [448] .

Норман Брук – впоследствии секретарь кабинета – вспоминал, что именно после этого выступления он «впервые осознал, что Черчилль как раз тот „пилот во время шторма“, который проведет нас через кризис войны». Слушая выступление первого лорда, Брук окончательно убедился в том, что назад пути нет.

«Больше предотвращать войну нельзя – мы в состоянии войны; и вот человек, которому можно доверить ее руководство со всей энергией и решимостью» [449] .

Другие испытывали значительно меньше оптимизма – в связи с возможным повышением военно-морского министра. В частности, личный секретарь Чемберлена Джон Колвилл записал в своем дневнике:

«Слушал речь Уинстона Черчилля по радио. Вдохновляет. Уинстон определенно внушает уверенность и силы. Я полагаю, он станет премьер-министром до окончания войны. Тем не менее, если судить по мнениям о нем, как о не внушающем доверие и крайне неустойчивом человеке, тогда он может повести нас по самым опасным тропам. В то же время он единственный человек в нашей стране, который вселяет общее уважение; возможно, с возрастом он стал менее склонен к стремительным приключениям» [450] .

Выступление главы Адмиралтейства произвело впечатление не только в Британии, но и на другой стороне Ла-Манша. Уильям Ширер отметил в своем дневнике на следующий день:

«Местный энтузиазм немцев относительно быстрого перемирия сегодня немного поубавился после речи Черчилля прошлой ночью» [451] .

Черчилль был далеко не первым европейским политиком, кто обратился к такому новому для своего времени медиаресурсу, как радио. К моменту начала Второй мировой войны Гитлер активно использовал радио для пропаганды своих идей уже в течение шести лет. Однако Черчилль стал первым британским государственным деятелем, который смог благодаря радиовыступлениям войти в дом большинства англичан, проникнуть в их сердца и души, вдохновить их на подвиги и вселить им столь необходимую в таких случаях уверенность.

До начала Армагеддона аудитория Черчилля в основном ограничивалась депутатами палаты общин, посетителями лекционных залов и избирателями во время предвыборных кампаний. В 1930-е годы вход британскому политику на радио был заказан. По мере нарастания напряженности в международной сфере глава Би-би-си Джон Рейт старался снижать градус передач. К микрофону приглашались лишь члены правительства, последовательно проводившие политику умиротворения и сообщающие слушателям лишь те новости, которые приятно ласкали их слух. Черчилль был не из их числа.

Все круто переменилось в первый осенний день 1939 года. Война стала главной темой, военно-морской флот Его Величества – одним из главных участников, а первый лорд Адмиралтейства – главным глашатаем правительства. Черчилля услышали миллионы, что превратило его, несмотря на неудачи на море, в одного из самых популярных членов военного кабинета.

Американский историк Вирджиния Коулз отмечает, что, когда Черчилль произнес: «Мы начали и мы продолжим эту борьбу – с Божьей помощью и убеждением в том, что мы стоим на страже цивилизации и свободы, мы продолжим бороться, мы продолжим сражаться до самого конца», британцы увидели в нем «уверенного и сильного лидера, проводника, в котором они так нуждались и которого не могли найти больше нигде» [452] .

Благодаря умело выстроенной системе коммуникаций, Черчилль смог переключить внимание общественности на себя, демонстрируя лучшие качества лидера – уверенность в себе, силу воли, стойкость и твердость убеждений.

Он использовал малейшую возможность для выступлений, для распространения положительных эмоций, для передачи другим своего настроя и воли к победе.

Двадцать третьего февраля 1940 года Черчилль собрал в лондонской ратуше героев битвы при реке Ла-Плата [453] . Он не случайно выбрал Гилдхолл – место особое, на протяжении веков служившее средоточием власти, достаточно сказать, что там до сих пор избирают лорд-мэра лондонского Сити. Уже само здание с готическим фасадом, гербами и статуями национальных героев – Уильяма Питта, Артура Веллингтона и Горацио Нельсона – создавало особый настрой.

В своем выступлении первый лорд Адмиралтейства объединил атмосферу героического прошлого и суровой современности:

«Дух наших матросов и офицеров еще никогда не был так силен и высок, как в настоящий момент. Герои-полководцы прошлого смотрят на нас <…> с чувством, что островная нация не стала менее бесстрашной и отважной и что те стандарты мужества, которые были установлены в прошлом, остаются незыблемы и со сменой поколений. Не зря адмирал Харвуд [454] послал бессмертный сигнал Нельсона, приняв решение атаковать на полной скорости противника, который спокойно мог затопить любое из его судов залпом из тяжелых орудий. К бессмертному девизу адмирала в битве при Трафальгаре 135 лет назад – „Англия ожидает, что каждый из вас исполнит свой долг“ – теперь можно добавить не менее гордое продолжение: „Флот здесь!“» [455] .

Многовековой зал Гилдхолла уже давно не знал такой бурной овации.

Известный своими антивоенными стихами времен Первой мировой войны английский поэт Зигфрид Сассун написал Эдварду Маршу после этого выступления:

«Какой апофеоз для Уинстона! Я считаю, что сегодня он самый известный – впрочем, как и самый способный – политик в Англии. Он, должно быть, упивается подвигами военно-морского флота, которые и в самом деле великолепны» [456] .

По мере развития конфликта выступления первого лорда Адмиралтейства становились все более эмоциональными, все глубже западали в душу, все чаще выходили за рамки войны на море, касаясь общего ведения боевых действий, общего настроя на победу, настроя – умереть или выстоять.

«Значит – за дело, в бой, к труду: каждый на своем месте. Вступайте в армию, командуйте в воздухе, двигайте вооружения, душите немецкие подводные лодки, вылавливайте мины, пашите землю, стройте корабли, охраняйте улицы, ухаживайте за ранеными, ободряйте павших духом и чтите отважных. Вперед, все вместе к победе! Нельзя терять ни одной недели, ни одного дня, ни одного часа» [457] .

Несмотря на положительный эффект от выступлений Черчилля, далеко не все политики благожелательно относились к публичной активности главы Адмиралтейства. Министр иностранных дел лорд Галифакс, к примеру, не скрывал своей озабоченности негативной реакцией нейтральных стран, которая, по его мнению, была результатом выступлений его коллеги по военному кабинету. На глаза Галифаксу попалась служебная записка профессора Э. Карра из департамента иностранной прессы Министерства информации, который, в частности, отмечал:

«Если целью правительства Его Величества является привлечение в кратчайшие сроки как можно большего количества нейтральных государств на нашу сторону, можно с уверенностью сказать, что подход мистера Черчилля наименее всего продуктивен для достижения поставленной задачи. Мы не можем не чувствовать, что все наши усилия увеличить симпатию к нам со стороны нейтральных государств, постигла крупная неудача» [458] .

В подтверждение своих слов Карр приложил десятистраничный дайджест иностранной прессы.

Галифакс перенаправил материалы Э. Карра Уинстону Черчиллю со следующей сопроводительной запиской:

«Боюсь, что результат Вашего выступления оказался совсем не таким, как Вы ожидали. Однако, если бы я увидел Вашу речь, я мог бы ожидать подобной реакции. Как Вы думаете, не лучше ли будет в будущем, когда Вы станете говорить о вопросах, касающихся международной политики, предварительно познакомить меня с тем, что собираетесь сказать? Вы ставите меня в неудобное положение, когда высказываете публично суждения, которые расходятся с позицией премьер-министра и позицией Форин-офиса. Мы все стремимся к достижению одних и тех же целей, и я всегда готов в любое время обсудить это с Вами, но нашему общему делу не поможет, если мы станем говорить двумя разными голосами. Я не сомневаюсь, что Вы испытывали бы аналогичные чувства, если бы мы поменялись местами и я стал публично выступать по вопросам военно-морской политики. Есть большая разница между тем, что можно говорить в личных беседах и на публике» [459] .

В ответном послании Черчилль заметил, что в целом не возражает против того, чтобы знакомить заранее с основными положениями своих речей. Правда, пойдет он на это только в случае, если сочтет, что «действительно существует потребность в беспокойстве главы МИД». В заключение первый лорд Адмиралтейства добавил:

«То, что говорят нейтральные государства, сильно отличается от того, что они чувствуют, или от того, что должно произойти» [460] .

В приватной беседе он был более откровенен, заявив, что «не давать мне выступить – то же самое, как пустить сороконожку, запрещая ей касаться земли» [461] .

Черчилль нисколько не собирался ограничивать публичные выступления ни после упрека лорда Галифакса, ни после недовольства Невилла Чемберлена. Выше мы приводили благожелательный отзыв премьер-министра на выступление Черчилля по радио 1 октября 1939 года. Сам Черчилль считал эти строки из письма Чемберлена очень важными, поэтому вставил их в свои мемуары, которые не отличались изобилием не черчиллевской корреспонденции.

Это письмо было всего лишь одной стороной медали. Вторая сторона, как это нередко бывает, была более тусклая и бросала куда менее героичный свет.

Спустя несколько недель после октябрьского выступления первого лорда Адмиралтейства Невилл Чемберлен подготовил специальное распоряжение, которое предписывало всем членам правительства согласовать публичные выступления и их тексты с лордом-хранителем Малой печати сэром Сэмюелем Хором.

Как и следовало ожидать, Черчилль с крайним неприятием отнесся к новым правилам. Понимая, что полностью отказаться от контроля со стороны правительства он не сможет, глава Адмиралтейства перевернул ситуацию, поставив Чемберлену такие условия, которые вряд ли могли вызвать у него желание следить за своим коллегой.

«Коммуникации министров во время публичных событий, по моему опыту, всегда оставляли право выбора и были связаны с их великолепным знанием политики правительства, – заявил военно-морской министр. – Я получаю много писем и предложений выступить по радио, и время от времени – разумеется, это нисколько не связано с получением удовольствия – я чувствую, что мне есть что сказать и это может быть полезным. Я полностью согласен, что Вам следует направлять меня в этом вопросе, но я не думаю, что мне следует обращаться в этой связи к лорду-хранителю Малой печати. Я буду ожидать Вашего личного вмешательства перед моими выступлениями, и если я буду чувствовать, что это мой долг, я сам приеду к Вам».

По словам Роя Дженкинса, которому доводилось неоднократно входить в состав кабинета министров, «своим ответом Черчилль фактически лишил Хора функций смотрителя, а Чемберлену дал понять, что если он встанет между ним и публичными выступлениями, тогда всякий раз, когда это будет происходить, им придется иметь весьма неприятный диалог» [462] .

Черчилль был достаточно опытным управленцем, чтобы не только понять в сложившейся ситуации огромное значение публичных коммуникаций, но и отстоять свое право на них.

На посту премьер-министра

Десятого мая 1940 года Черчилль стал премьер-министром. В тот день он смело мог повторить слова Гарри Трумэна – «фишка дальше не идет». Черчилль оказался на политическом олимпе, в высшей точке не только власти и полномочий, но и ответственности. Отныне за любое решение правительства Его Величества предстояло отвечать лично ему. Каким курсом следовать дальше? Какие шаги предпринять? Все эти вопросы были связаны с его персональной ответственностью.

В сложившейся ситуации ключевое значение имело первое выступление перед парламентом. Во-первых, оно должно было задать ориентиры, в рамках которых будет оцениваться (хотя бы на ближайшее время) деятельность нового главы правительства.

Во-вторых, оно было важно с психологической и моральной точки зрения для простых британцев. С одной стороны, всех волновал вопрос, какой курс изберет правительство. С другой – что не так очевидно, но в действительности имело гораздо большее значение – обладает ли правительство достаточной силой для претворения своих идей в жизнь, хватит ли ему уверенности и воли отстоять свои позиции.

И наконец, третье. Для принятия решительных действий положение Черчилля политически было слишком неустойчивым. Как уже указывалось выше, он стал премьером не в результате общенациональных выборов, он возглавил коалиционное правительство, представленное сразу тремя партиями, и он не был лидером Консервативной партии, которую представлял. Кроме того, среди политической элиты у него было много противников да и просто тех, кто относился к нему со скептицизмом. Круг этих лиц был весьма обширен, начиная от глав министерств и высшего командного состава и заканчивая секретариатом Даунинг-стрит.

Итак, все ждали первого выступления премьер-министра. Каждое его слово будет ловиться тысячами ушей, анализироваться тысячами умов, вызовет восхищение или, наоборот, отвращение у тысячи душ. Как построить свою речь? Что сказать аудитории? На чем акцентировать внимание? И… какой длительности должно быть выступление?

На последний вопрос Черчилль ответил сразу. Когда каждое твое слово – на вес золота, речь не должна быть слишком длинной. Если говоришь о главном, достаточно и пяти минут.

В остальном все было гораздо сложнее. Черчилль решил рискнуть – сказать правду, какой бы суровой она ни была.

Перед депутатами палаты общин он выступил в понедельник, 13 мая. Кратко описав принятые решения в формировании военного кабинета и правительства, британский премьер неожиданно для всех произнес слова, которые золотыми буквами впишутся в мировую историю:

«Я скажу палате общин то же, что сказал и членам правительства: „Я не могу предложить ничего, кроме крови, труда, слез и пота“».

Историк Уильям Манчестер напишет: «Теперь они известны миллионам тех, кто еще не был рожден в то время, кто никогда не видел Англии и кто даже не говорит по-английски» [463] .

Это был гениальный ход Черчилля-коммуникатора. Всего четырьмя словами он выбил из рук нацистов инструменты дальнейшего устрашения. Чем можно напугать человека, которому его же собственный лидер предсказывает «кровь, труд, слезы и пот»? Как сломить решимость таких людей?

Министр пропаганды Третьего рейха по достоинству оценил мастерство визави.

«Призыв „кровь, труд, слезы и пот“ поставил его в позицию, которая сделала его неуязвимым для атак, – напишет доктор Геббельс в статье „Уловки Черчилля“. – Он как доктор, который предсказывает, что больной умрет, и каждый раз, когда состояние пациента начинает ухудшаться, напоминает о том, что он это предсказывал» [464] .

На этом гениальность речи премьер-министра не заканчивалась. Он не просто признавал тяжесть положения, но и давал надежду. Четыре знаменитых слова могли спокойно послужить великолепной концовкой для завершения любого выступления. Но нет, Черчилль использует их в качестве vorspiel для того, чтобы донести главную мысль и ответить на два животрепещущих вопроса: к чему британцы должны стремиться и как этого достичь:

«Вы спрашиваете, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе со всей нашей мощью и со всей той силой, которую Бог может даровать нам; вести войну против чудовищной тирании, равной которой никогда не было в мрачном и скорбном перечне человеческих преступлений.

Такова наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа – победа любой ценой, победа, несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем. Необходимо понять: не сможет выжить Британская империя – погибнет все то, ради чего она существовала, погибнет все то, что веками отстаивало человечество, к чему веками стремилось оно и к чему будет стремиться. Однако я принимаю свои обязанности с энергией и надеждой. Я уверен, что люди не дадут погибнуть нашему делу.

Сейчас я чувствую себя вправе потребовать помощи от каждого, и я говорю: „Пойдемте же вперед вместе, объединив наши силы“» [465] .

Выступление премьера произвело эффект разорвавшейся бомбы. Потрясены были все. Даже сторонники Чемберлена, скупые на эмоции, даже они, со всей своей верностью бывшему хозяину Даунинг-стрит, не могли сдержать похвалы. Бывший личный секретарь Чемберлена Джон Колвилл (теперь, к большому недовольству Колвилла, его шефом стал Черчилль) записал в своем дневнике: «Черчилль выступил с замечательной небольшой речью» [466] . А ведь это был тот самый Колвилл, который меньше трех суток назад в компании с «Чипсом» Чэнноном, «Рабом» Батлером и Алеком Дуглас-Хьюмом поднимал бокал шампанского в честь Чемберлена – «заморского короля» (как назвал экс-премьера его секретарь) [467] .

Известная британская писательница Вита Сэквилл-Уэст заметила своему супругу, парламентскому секретарю министерства информации Гарольду Никольсону:

«Одна из причин, почему все настолько возбуждены этими елизаветинскими фразами, заключается в том, что в них чувствуется множество силы и решимости» [468] .

Упоминание легендарной Елизаветы I не случайно. Обращение к героям прошлого – Веллингтону, Дрейку, Нельсону – еще одно ноу-хау Черчилля. «Уинстон дал почувствовать людям, что они не одиноки в этой битве, вместе с ними история», – указывает британский историк Эндрю Робертс [469] . «Черчилль сделал так, что борьба за национальное выживание, суровая и тяжелая, получила необходимый ей пафос благородного дела», – дополняет его профессор А. И. Уткин [470] .

В одном из выступлений в сентябре 1940 года, накануне предполагаемого вторжения, Черчилль скажет:

«Мы должны рассматривать следующую неделю как один из важнейших периодов нашей истории. Он сравним с теми днями, когда Испанская армада устремилась к Ла-Маншу и Дрейк положил этому конец или когда Нельсон стоял между нами и Великой армией Наполеона в Булони. Мы все читали об этом в книгах по истории, но то, что происходит сейчас, гораздо масштабнее и гораздо серьезнее по своим последствиям для существования и будущего нашего мира и цивилизации, чем эти храбрые дни прошлого» [471] .

При этом британский премьер не только упоминал хорошо знакомые каждому англичанину имена, нет, он действовал более тонко. Черчилль достигал эффекта присутствия и погружения в другую эпоху благодаря уникальному построению фраз. Его тексты были несколько старомодны и, по словам философа Исайи Берлина, даже «архаичны» [472] , но это только с позиций повседневной речи. Для обращения к народу, для призыва к бою, для осознания национальных истоков и апеллирования к историческому прошлому это было как раз то, что нужно, – язык-проводник.

Выступление 13 мая было только началом – началом общения Черчилля-премьера и парламента. Теперь ему предстояло обратиться напрямую к народу. Знаковое выступление состоялось по радио 19 мая.

С момента речи в палате общин, текст которой тут же разлетелся по стране и уже успел разойтись на цитаты, прошло всего шесть дней. Однако что это были за дни! Европейский фронт не выдержал, Франция начала нести тяжелые поражения, перед Британией – впервые за многие годы – замаячила угроза войны с мощнейшим континентальным противником в одиночку.

Вновь от слов премьера зависело очень многое, и прежде чем одержать победу на полях сражений, Черчилль – новый лидер нации – должен был одержать победу в умах и сердцах обычных британцев. Эту победу нельзя было одержать раз и навсегда. Ее необходимо было одерживать постоянно, вселяя в людей веру и надежду, готовя их к тяжелейшим испытаниям каждый месяц, каждую неделю, а если до того дойдет, то и каждый день.

На самом деле Черчилль начал завоевывать сердца британцев, еще находясь на посту первого лорда Адмиралтейства. Но теперь ему предстояло перевести коммуникации на новый уровень, и первым шагом на этом долгом пути стало радиовыступление 19 мая.

Черчилль призвал в этот «торжественный час для жизни нашей страны, нашей империи, наших союзников и, наконец, самое главное, – для дела Свободы» не терять веры в континентального союзника.

«Мы должны с уверенностью смотреть на стабилизацию ситуации на французском фронте. Лично я испытываю несомненную уверенность во французской армии и ее лидерах».

Так ли непоколебима была вера Черчилля во французскую армию? До 10 мая 1940 года, возможно, да. После – нет. Но сказать об этом народу – означало посеять страх, распространить опасный для морального духа миф о непобедимости войск вермахта. Это значило фактически проиграть битву, даже не выйдя на поле боя. Такого Черчилль допустить не мог – вот откуда его переполненные оптимизмом речи о вере в способности галлов противостоять врагу.

Но убаюкивать бдительность граждан, вводить их в опасное неведение, подменять готовность биться за свою страну, свой дом, свою жизнь необоснованной уверенностью в том, что все будет хорошо, Черчилль тоже не хотел. Он считал взгляд сквозь «розовые очки» еще более опасным, чем недостаточный настрой. И в его речи появляется следующий фрагмент:

«Наша задача не просто выиграть сражение, а одержать победу в войне. После того как в этой битве силы Франции ослабнут, придет время сражаться за наш остров – за все то, что Британия представляет из себя, за все то, что Британия значит. Это будет самая настоящая борьба. В столь чрезвычайной ситуации мы не должны колебаться пойти на любые шаги, даже на самые решительные, чтобы выложиться до последней капли, продемонстрировать все, на что мы способны. Вопросы собственности, продолжительность рабочего дня – все это ничто по сравнению с битвой за жизнь и честь, за право и свободу, которым каждый из нас принес клятву».

Свою речь премьер завершил следующими словами: «Сегодня день Святой Троицы. Столетия назад были написаны слова, которые должны были послужить призывом для всех слуг Правды и Справедливости: „Опояшьтесь и будьте мужественны и готовы сразиться. Ибо лучше нам умереть в сражении, нежели видеть бедствия нашего народа и святыни. А какая будет воля на небе, так да сотворит!“» [473] .

Выступление Черчилля вновь заслужило самые лестные отзывы. «Мой дорогой Уинстон, Вы никогда не совершали поступка лучшего и более великого, чем эта речь, – не скрывая своих эмоций, восхищался Энтони Иден. – Спасибо Вам и спасибо Господу за то, что Вы есть» [474] .

«Это выступление стоит многого!» – произнес не питавший к Черчиллю симпатий министр иностранных дел лорд Галифакс [475] .

«Когда Уинстон произнес „Сегодня день Святой Троицы“, будто огромный колокол издал свой протяжный и тяжелый звук, – делился ощущениями член секретариата на Даунинг-стрит Джон Мартин. – Столь внезапное и неожиданное напоминание о нашей вере и ее одной из наиболее загадочных доктрин произвело волнующий эффект. Темнота, окутавшая Европу, и тяжелые тучи, нависшие над нашим островом, были прорезаны и освещены яркой вспышкой молнии» [476] .

Также Черчилль получил письмо от своего бывшего коллеги, шефа, а в 1930-е годы политического противника – бывшего премьер-министра Стэнли Болдуина.

«Уважаемый премьер-министр, я слушал по радио прошлой ночью Ваш хорошо знакомый голос, после чего мне захотелось пожать Вам руку и от всего сердца пожелать Вам всего хорошего – здоровья, умственных и физических сил – для того, чтобы справиться с непомерным грузом, который лежит на Вас» [477] .

До начала войны обращаться к микрофону Черчиллю приходилось не часто. Выше уже отмечалось о несоответствии взглядов политика и руководства страны в 1930-х годах, что значительно ограничило для него посещение радиостудий. Были и другие причины, повлиявшие на количество радиовыступлений нашего героя. Когда использование новых радиотехнологий для пропаганды своих идей стало набирать популярность, Черчиллю пошел уже седьмой десяток. Каким бы инновационным ни было мышление человека, рано или поздно наступает момент, когда консерватизм побеждает и в некоторых вопросах люди перестают понимать актуальность технических новинок. Черчилль в данном случае не стал исключением. При нем появились первые английские танки и военная авиация, при нем флот Его Величества был переведен с угля на мазут, но к возможностям радио он относился с недоверием. Слишком сильно диссонировала камерность студии с привычной многотысячной аудиторией и публичным выступлением в режиме real-time .

Несмотря на все эти факторы, Черчилль переборол себя, превратившись в одного из крупнейших ораторов радиостудий. Инженер Би-би-си, отвечающий за техническую составляющую радиовыступлений премьера, вспоминал, что, когда он услышал завершающие строки выступления Черчилля «…Воля Господа на небесах, так тому и быть», его «словно озарило – Уинстон стал мастером радиовыступлений, он напомнил старую собаку, которая освоила новый трюк» [478] .

«У нас нужно бежать, чтобы оставаться на месте», – объясняла Королева Алисе, очутившейся в Зазеркалье. Эти строки были верны как во второй половине XIX века, когда математик из Оксфорда Чарльз Лютвидж Доджсон написал их под псевдонимом Льюис Кэрролл, так и во времена Черчилля. Не потеряют они своей актуальности и в нынешнем XXI столетии с его стремительностью и новыми технологическими прорывами.

Черчилль понял, что радио это не обычное средство коммуникаций, ибо оно позволяет сделать так, что твои слова услышат не только в Англии, но и во всем мире. По сути, это было новое оружие, не менее эффективное, чем гаубицы, бронированная техника или бомбардировщики. Стоя перед микрофоном, старый солдат Черчилль вел свою собственную войну, борясь с противником словом, которое толкало на дело.

В первых числах июня 1940 года Черчиллю вновь пришлось прибегнуть к публичным выступлениям. Несмотря на все усилия, союзники потерпели на континенте сокрушительное поражение. Единственным светлым моментом стала эвакуация – знаменитая эвакуация 350 тысяч человек из Дюнкерка. Но, как верно прокомментировал это событие Черчилль, – «эвакуациями войны не выигрываются» [479] . Депутаты палаты общин и весь британский народ ждали реакции премьера. Какой будет политика в сложившейся ситуации, каким будет настрой в связи с произошедшими за последние три недели, если считать от 13 мая, переменами?

Четвертого июня Черчилль взял слово в палате общин, чтобы снять эти вопросы и вдохнуть новые силы в отважных бойцов – силы на сопротивление и победу. «Я обязан был полностью рассказать обо всем», – считал он [480] .

Выступление британского премьера длилось больше тридцати минут.

«Безусловно, экстраординарные способности Уинстона в диктовке речей были большим подспорьем, но даже в этом случае для составления подобных текстов необходимы часы на тщательную проработку композиции и основных положений, – отмечает биограф Черчилля, а в прошлом министр внутренних дел и канцлер Казначейства Рой Дженкинс. – Как он находил время для составления такого письменного объема, находится за гранью воображения» [481] .

В своей речи Черчилль затронул множество тем, включая и сложившееся военное положение и эвакуацию из Дюнкерка, но, пожалуй, самыми знаменитыми – не только в его выступлениях, но и среди анналов всего ораторского искусства XX столетия – станут последние строки:

«Несмотря на то что значительные пространства Европы и многие старые и славные государства подпали или могут подпасть под власть гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского господства, мы не сдадимся и не покоримся. Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и на океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью и растущей силой в воздухе; мы будем оборонять наш остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда» [482] .

Коллеги Черчилля были потрясены услышанным. Николсон сказал, что эта речь – «лучшее, что я когда-либо слышал», Дальтон нашел ее «величественной, мрачной и исполненной решимости», а Спиэрс заключил, что она утвердила Черчилля в роли «высшего лидера, который дал каждому из нас импульс, которого мы так долго ждали» [483] . «Эта речь стоит тысячи орудий, эта речь на тысячу лет», – заявил лейборист Джозайя Уэджвуд, сражавшийся в Дарданелльской кампании [484] . «Восхитительная речь, которая несомненно тронула палату», – добавил Колвилл [485] .

«Уинстон был на вершине красноречия, – записал в тот день в дневнике лейборист Генри Чэннон, – он использовал удивительный язык, несколько членов Лейбористской партии не могли сдержать слез» [486] .

Все эти выступления позволяют обратить внимание на одну особенность коммуникаций Черчилля. Британский премьер не стал принимать общепринятую модель, предполагающую изложение политики правительства на пресс-конференциях. Вместо этого он обращался к членам парламента и народу напрямую. Людям не нужно было читать газеты – премьер сам приходил в их дом. Как правило, после выступления в палате общин речи записывались и транслировались по радио. А спустя несколько часов после эфира в Британии передавались в США.

Удивительно, но факт: Черчилль был одним из самых труднодоступных для прессы премьер-министров XX века. Известный американский журналист Квентин Рейнольдс смог взять у него интервью только после содействия самого Гарри Гопкинса! При этом позиция Черчилля никак не была связана со страхом перед СМИ. К примеру, во время поездок в США британский премьер с большим удовольствием (и мастерством) проводил пресс-конференции.

Журналист New York Times Артур Крок вспоминал, с каким «умением и успехом Уинстон обращался с представителями американской прессы», демонстрируя такие важные качества в публичных коммуникациях, как «прямота, живость ума и потрясающая концентрация на поставленной задаче» [487] .

Канадский журналист Джеймс Минифи следующим образом описывает первую совместную пресс-конференцию Рузвельта и Черчилля в декабре 1941 года в Овальном кабинете Белого дома:

«Президент сидел за своим заваленным столом, держа сигарету в длинном мундштуке. Черчилль сидел немного позади него с неизменной сигарой. Ф. Д. Р. нагнулся к Уинстону и сказал мягким голосом, показывая на нас: „Они – отвратительная стая волков, и ты знаешь, я намерен бросить тебя к ним“. Черчилль засмеялся. Мы стали задавать вопросы. Когда премьер ответил на первый вопрос, кто-то из журналистов с задних рядов крикнул: „Мы вас не слышим!“ – „А мы вас не видим!“ – поддержал его другой представитель СМИ. В этот момент Черчилль встал, вскарабкался на кресло, улыбнулся репортерам, показал фирменный V-знак и просто вымолвил: „Вот я“. Мы все были потрясены, тут же забыв каверзные вопросы, которые собирались задать» [488] .

Чувство юмора никогда не изменяло Черчиллю, особенно во время общения с прессой. Когда один из молодых журналистов спросил его после посещения Ниагарского водопада, как ему понравилось это природное явление, британский премьер ответил:

– Я видел этот водопад еще в 1900 году, до вашего рождения.

– Он все такой же? – не унимался репортер.

– Принцип тот же – вода по-прежнему падает вниз, – сострил Черчилль [489] .

Причина столь необычной коммуникационной модели заключалась в другом.

«Вместо искажающего зеркала освещений в прессе Черчилль решил использовать медиаресурсы напрямую – посредством личного участия и своих выступлений», – считает профессор Джон Рамсден [490] .

Обращает на себя внимание и тот факт, что свои самые великие речи Черчилль прочел не на закрытых заседаниях палаты общин, а как раз во время публичных выступлений.

Рой Дженкинс пишет:

«Даже будучи очень занят, Уинстон относился к палате общин с большим уважением (с гораздо бо́льшим уважением, чем Ллойд Джордж в годы Первой мировой войны), но он сознательно хотел передавать свои самые сильные, убойные слова через парламент и Би-би-си британскому народу, а не лелеять чаяния депутатов на получение какой-то особой информации на закрытых заседаниях, с тем, чтобы потом, наполовину исказив, они могли познакомить с ней друзей по избирательному округу или просто соседей» [491] .

При помощи радио и открытых публичных коммуникаций Черчиллю удалось установить прямой контакт с обычными гражданами, а также оказать мощнейшее воздействие на всех, кто говорил на английском языке и волею судеб был разбросан по планете.

Великий дирижер, еврей венгерского происхождения Георг Шолти, скрывавшийся в годы войны в Швейцарии, напишет впоследствии в мемуарах:

«Трансляции Би-би-си с выступлениями Черчилля были для нас огромной поддержкой и вселяли в нас мужество» [492] .

Пройдут годы, и в 1961 году Шолти, будучи уже главным дирижером Ковент-Гардена, встретит британского политика в ресторане «Савой».

«Англичане ведут себя очень тактично, считая частную жизнь знаменитостей неприкосновенной, поэтому на сэра Уинстона никто не обратил особого внимания, кроме меня. По английским стандартам я повел себя очень плохо: я не смог оторвать взгляда от Черчилля, буквально уставившись на него. Я тут же вспомнил радиотрансляции Би-би-си, как его речи поддерживали в годы войны. Он был моим кумиром. И сейчас я ел мой ростбиф в одной комнате с великим человеком» [493] .

Сэр Георг Шолти был не единственным, кто находился под влиянием британского оратора. Известный английский журналист сэр Эвелин Ренч вспоминал, что сам был свидетелем, какое огромное влияние в поддержании боевого духа сыграл голос Черчилля, доносившийся из радиоприемников в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Сингапуре и Индии. По его словам, этот же самый голос вдохновлял даже в таких удаленных уголках планеты, как остров Ява голландской Ост-Индии. Когда Голландия капитулировала, на крупнейших отелях острова Явы вместе с портретами королевы Вильгельмины висели портреты Уинстона Черчилля и огромный V-знак [494] .

Выступления Черчилля не оставили равнодушным даже тех, кто не разделял империалистические взгляды британского премьера. Например, молодой Нельсон Мандела признавался, как он и его однокурсники из сельского колледжа «собирались около старого радиоприемника слушать вдохновляющие речи Уинстона Черчилля» [495] . А в тысячах километрах к востоку от Южной Африки, в Полинезии, королева Тонга Салоте переводила речи Черчилля на тонганский язык для ретрансляции местному населению [496] .

Известный диктор и журналист Ричард Димблби вспоминал одну историю, рассказанную ему немецким коллегой после окончания войны. Немец однажды оказался поздно вечером в одной из радиостудий Гамбурга и был потрясен тем, что никто не работал. Спросив, что случилось, он тут же был одернут.

– Черчилль выступает! – прошептали ему в ответ [497] .

Что говорить о реакции самих британцев! В момент выступлений премьер-министра в Англии резко сокращалось потребление воды. В некоторых районах ею и вовсе переставали пользоваться. «Ни капли не упало, пока длилась радиотрансляция!» – свидетельствовали водопроводчики. Аналогичная ситуация была и с телефонными вызовами. Телефонистки Саутгемптона однажды не соединили ни одного абонента за пятнадцать минут выступления премьер-министра [498] .

Лорд-мэр Портсмута после окончания войны не мог скрыть своих впечатлений о «незамедлительном эффекте» выступления Черчилля, содержащего призыв «сражаться на побережьях»: «Я помню, как на следующий день после радиотрансляции объезжал город и был потрясен, насколько изменилось выражение лиц жителей Портсмута» [499] .

Не обходилось и без комичных эпизодов. Племянник Черчилля рассказывал, как однажды его дядя опаздывал на студию Би-би-си. Совершенно некстати машина премьера сломалась, и ему пришлось добираться на такси. Доехав до студии, Черчилль попросил водителя подождать двадцать минут, пока он запишет выступление.

– Простите, но мне нужно торопиться домой, – ответил таксист. – Мы хотели с женой послушать выступление премьер-министра.

Черчилль должен был заплатить за поездку три шиллинга, но вместо этого он достал пятнадцать шиллингов и вновь повторил свою просьбу.

– Хорошо, я вас подожду, – воскликнул водитель. – К черту премьер-министра [500] .

Майские и июньские выступления Черчилля являются наглядным примером того, что доктор Дэниел Гоулман и профессор Ричард Бояцис называют «резонансным лидерством». По их мнению, успешный оратор «проникается чувствами людей и дает их эмоциям позитивное направление. Он говорит с ними искренне и действует с позиции собственных ценностей, вызывая эмоциональный отклик у окружающих. Касаясь нужных струн, он вызывает у слушателей душевный подъем в столь трудный момент их жизни» [501] .

Но, пожалуй, самым интересным является то, что своими антикризисными выступлениями Черчилль смог не только поднять британцев на защиту родины, но и сам сумел найти в них удивительный источник энергии.

«Эти речи вдохновляли нацию и служили катарсисом для самого Черчилля, – указывает проницательный Рой Дженкинс. – Они воодушевляли Уинстона, тем самым давая ему прилив гораздо большей энергии, чем уходило на составление этих текстов» [502] .

Следующим знаковым выступлением стала речь 18 июня. Франция пала. То, что британцы опасались больше всего – оказаться один на один с одной из самых мощных армий современности, – произошло. Летом 1940 года маленький остров оказался единственным препятствием на пути панъевропейского господства нацистского режима. Черчилль находился на грани срыва. Генерал Эдвард Спирс вспоминал:

«Я не мог оторвать глаз от огромной ссутулившейся фигуры в черном. Сильный свет из-за зеленых теней делал его бледное лицо более бледным, чем обычно. Впервые в моей жизни я увидел Агонию Гефсиманского Сада – что такое нести одному неизмеримую ношу» [503] .

В столь тяжелых, критических условиях британский премьер подготовил новый шедевр ораторского мастерства. Его выступление длилось почти сорок минут, и так же, как и в предыдущих случаях, многие его пассажи вошли в историю:

«Битва за Францию подошла к концу. Я ожидаю, что теперь начнется битва за Британию. От исхода этой битвы зависит выживание христианской цивилизации. От исхода этой битвы зависит наше собственное существование, продолжение наших институтов и нашей империи. Враг со всем его неистовством и мощью направит вскоре свои силы против нас. Гитлер знает, что должен сломать нас либо проиграть эту войну. Если мы сможем выстоять, Европа останется свободной и жизнь планеты устремиться дальше, к широким, залитым солнечным светом нагорьям. Если мы уступим, тогда весь мир, включая и Соединенные Штаты, все, что мы знаем и о чем заботимся, рухнет в бездну нового темного века, еще более жуткого и, возможно, более продолжительного за счет достижений извращенной науки. Так давайте объединимся ради исполнения нашего долга, и, если Британское Содружество и империя просуществуют еще тысячу лет, люди скажут: „Это был их звездный час“» [504] .

Вечером Черчилль повторил это выступление по радио. Как воспоминают его секретари Джон Колвилл и Джон Мартин, премьер очень устал после утомительного дня и часть выступления провел с сигарой во рту, от чего его голос звучал настолько не обычно, что кто-то даже предположил – у Черчилля плохо с сердцем [505] .

Однако даже усталый голос не смог негативно сказаться на восприятии прильнувших к радиоприемникам слушателями. Это был как раз тот случай, когда содержание было важнее формы, и то, что Черчилль говорил, цепляло и пробирало гораздо сильнее, чем то, как он говорил. Это был тяжелейший момент в истории Соединенного Королевства. Не случайно Рой Дженкинс сравнил выступления британского премьера «с появлением хора в греческой трагедии» [506] .

В своих речах Черчилль продемонстрировал лучшие качества лидера, на которые следует равняться последующим поколениям управленцев. Однажды, в начале своей карьеры, он сравнил себя с канатоходцем [507] . На самом деле Черчилль никогда еще не был так близок к этому образу, как летом 1940 года. С одной стороны, он видел всю тяжесть положения и вынужден был скрывать часть истины, с другой – излишняя драматизация могла в корне убить веру людей в себя, создав неодолимое препятствие на пути к победе. Следовательно, Черчиллю пришлось идти по струне эффективных коммуникаций, с феноменальным умением сохраняя равновесие, чтобы не сорваться в пропасть. Это был трудный, но единственный путь, достойный настоящего лидера в условиях кризиса и внештатных ситуаций. «Не закрывая глаза на существование опасностей и трудностей, лидер должен внушать людям надежду и оптимизм», – замечает в этой связи профессор Ричард Л. Дафт [508] .

«Долгие месяцы темных испытаний и бедствий ожидают нас, – предупреждал Черчилль депутатов палаты общин, а с ними и весь британский народ. – Не только опасности, но и множество неудач, недостатков, ошибок и разочарований будут нашим жребием. Смерть и страдания станут нашими попутчиками во время этого путешествия, трудности – нашей одеждой, устойчивость и мужество – нашим щитом» [509] .

New York Times комментировала:

«Это как раз тот образ лидерства, который заслуживают свободные люди. Это одно из выдающихся преимуществ мистера Черчилля, что он не скрывает и не утаивает. Он отказывается воспринимать своих граждан в качестве детей, и они отвечают тем, что достойно воспринимают реальность и делают то, что от них ждут» [510] .

Не преуменьшая тяжести положения, Черчилль взывал не к разуму, а к слепой, подсознательной вере людей. Не зная, как победить, он сначала убедил людей, чтобы они поверили – это возможно.

«Черчилль умел находить нужные слова, подстегивавшие энергию масс и вселявшие в них веру, его речи были сродни факелу, дарившему надежду путнику, наугад бредущему по погруженной во мрак дороге», – отмечает французский историк Франсуа Бедарида [511] .

Британцы буквально восприняли призыв своего премьера «никогда не сдаваться». «Мы забаррикадировали Гилдхолл, собрали несколько ружей и самодельных гранат и, как бы это ни прозвучало глупо сегодня, были полны решимости защищать Гилдхолл от любых захватчиков», – вспоминал один из очевидцев [512] .

По мнению Яна Джейкоба, лидерство Черчилля обладало настолько высоким качеством, что ему удалось добиться невероятного – «люди чуть ли не получали удовольствие от нависших опасностей, они были воодушевлены сражаться в одиночку». Член Королевских ВВС, а после войны один из телохранителей великого британца Рональд Голдинг признался, что в те дни «мы даже хотели , чтобы немцы напали» [513] . «Мы вышли в финал, который состоится на нашем поле», – заметил один из обывателей [514] .

А что же сам Черчилль? В глазах британцев он стал олицетворением лучших национальных черт.

«Вот уж действительно г-н Черчилль настоящий бульдог, – писала одна провинциальная англичанка американским друзьям. – Он просто воплощение национального бойцовского духа, типичный англичанин в бою – никогда не уступает и готов с радостью распилить салонный рояль на дрова, лишь бы огонь в очаге не погас. В конце концов он приползет на четвереньках, неузнаваемый, весь в крови, но счастливый и с сердцем врага в зубах» [515] .

Черчилль продолжит выступать и дальше. В его речах по-прежнему будут встречаться выдающиеся обороты, легендарные пассажи, убийственные фразы. Он так же будет теребить души людей, подвигая их на подвиги и нечеловеческие усилия, давая им веру и силу перенести страдания и лишения, вселяя в них надежду и оптимизм. Но это уже не будут такие шедевры, как выступление 13 мая, 4 и 18 июня. Со временем, когда кризис останется позади, Черчилль значительно сократит и свои радиовыступления. За три года, с 1942-го по 1944-й, он выступит по радио всего пять раз. Для сравнения, в 1939 – 1940 годах, меньше чем за полгода, когда Черчилль еще не занимал пост премьер-министра, он шесть раз стоял перед микрофоном в студии.

Как бы то ни было, все военные речи Черчилля сыграли свою роль, поскольку несли в себе главный элемент успешных выступлений – каждая выражает мысли и желание аудитории. Одна из англичанок была настолько тронута выступлением премьера в сентябре 1940 года, касающегося предполагаемого вторжения вермахта на берега Туманного Альбиона, что решила лично проанализировать текст и попытаться ответить на вопрос – что именно произвело на нее столь сильное впечатление. Женщина была удивлена, обнаружив, что речь построена на простом доверии между оратором и его аудиторией. В частности, местоимение «я» встречается в тексте всего четыре раза (!) на 1600 слов [516] .

Выступая, Черчилль сливался в единое целое с каждым слушателем. Именно поэтому мы пойдем до конца, мы будем сражаться на морях и на океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью, мы будем оборонять наш остров, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда.

Однажды генерал Исмей сказал Черчиллю:

– Как бы ни складывались события, никто не сможет отнять у вас тот факт, что вы вдохновили страну своими речами.

Политик ответил ему:

– Вовсе нет! Просто мне представилась возможность выразить то, что было в сердцах британцев. Если бы я сказал что-то другое, меня просто вышвырнули бы из кабинета [517] .

Спустя годы, когда палата общин будет отмечать 80-летний юбилей нашего героя, он скажет:

«Во время войны британский народ доказал, что имеет сердце льва. Мне же посчастливилось издать рык» [518] .

На самом деле Черчилль сделал своими выступлениями гораздо больше, и он это прекрасно сознавал. Понимал он и то, что коммуникации, насколько бы успешными они ни были, лишь часть эффективного лидерства.

«Люди полагают, что мои выступления после эвакуации из Дюнкерка – это нечто, – признается Черчилль личному врачу в сентябре 1945 года. – Но это всего лишь часть, причем не самая главная» [519] .

О том, что составляет основу эффективного лидерства, помимо успешных коммуникаций, мы рассмотрим в следующих частях нашей книги.

Часть II Личность лидера

По мнению американского историка, автора шеститомной биографии Томаса Джефферсона, лауреата Пулицеровской премии доктора Дюма Мэ лона, «Черчилль превратился в постоянное напо минание, что сегодня, как и вчера, есть сильные, энергичные, решительные, бесстрашные лидеры, обладающие красноречием» [520] .

Сам Черчилль считал, что именно выдающиеся личности играют ключевую роль в историческом процессе.

«Мировая история – это в первую очередь удивительное повествование об исключительных людях, чьи мысли, поступки, черты характера, добродетели, победы, слабости и преступления определяли судьбу человечества», – писал он в своем эссе в начале 1930-х годов [521] .

Черчилль не случайно верил в особое предназначение лидеров. Он был убежден в том, что сильные личности обладают набором качеств, определяющих эффективность их действий. Аналогичные взгляды разделяли многие ученые. В частности, в 1948 году Ральф Стогдилл на основании детального изучения этой тематики сформулировал, какие именно особенности личности характерны для лидеров. В процессе дальнейших исследований происходило расширение списка качеств, а также появилось определение взаимосвязи этих качеств с окружающей средой. «Многие ученые по-прежнему убеждены, что определенные личностные качества присущи эффективному лидерству, но только в сочетании с другими факторами», – констатирует профессор Ричард Л. Дафт [522] . «Мы склонны недооценивать значение человеческой составляющей в управлении, – добавляет главный редактор Boston Consulting Group Томас Тил. – Управление прежде всего связано с взаимоотношением между людьми. Именно поэтому, какие бы абсурдные требования мы ни предъявляли к будущим управленцам, их характер для нас важнее, чем образование» [523] .

В этой части нашей книги мы подробно остановимся на персональных качествах лидера, рассмотрев их на примере Уинстона Черчилля. Попытаемся определить, какие качества характерны для его личности, а также какие качества он считал обязательными для настоящего лидера.

Глава 6. Смелость

«Важнейшее качество»

Какое качество для лидера является важнейшим? Герой «Мастера и Маргариты» Иешуа Га-Ноцри говорил, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость. Уинстон Черчилль, не знакомый с шедевром М. А. Булгакова, рассуждал аналогично, называя «важнейшим качеством» смелость. Свою позицию он аргументировал тем, что смелость гарантирует наличие в человеке всех остальных положительных черт [524] .

По мнению британца, отсутствие смелости способно привести к поистине тотальным последствиям.

«Нет ничего хуже, чем терпеть несправедливость и насилие из страха войны, – пытался он донести свою мысль до премьер-министра Стэнли Болдуина в январе 1927 года. – Если вы неспособны защитить свои права от посягательств агрессора, его требованиям и оскорблениям не будет конца» [525] .

Именно в трусости Черчилль видел одну из главных причин Второй мировой войны.

«Тот факт, что мужество изменило английскому правительству в этой обстановке, можно оправдать только его искренним миролюбием, – был его вердикт. – По сути дела, это миролюбие стало одной из причин, приведших к бесконечно более ужасной войне. Добронамеренность, сдерживаемая инертностью и робостью, не может противостоять вооруженной и объятой решимостью безнравственности. Искренняя любовь к миру не может служить оправданием для втягивания сотен миллионов простых людей в тотальную войну. Ободряющие голоса слабых, добронамеренных ассамблей вскоре перестанут находить отклик и приниматься в расчет» [526] .

Черчилль не просто размышлял о положительном влиянии смелости на становление лидера – он сам был олицетворением бесстрашного лидера. На протяжении всей своей жизни он всегда смотрел на наводящие ужас события с гордо поднятой головой, встречая опасность, не закрывая глаз.

После окончания Королевской военной академии Сандхерст молодой лейтенант 4-го гусарского полка Ее Величества Уинстон Черчилль, получив свой первый отпуск, вместо того чтобы провести его в беззаботной круговерти лондонских раутов, отправился в незнакомую страну бороться против кубинских повстанцев. Тридцатого ноября 1895 года он мог принимать поздравления в честь своего двадцать первого дня рождения, наслаждаться приятным обществом и изысканным вкусом Dom Pérignon , однако вместо этого наш субалтерн попал под первый в своей жизни оружейный обстрел. Во время перестрелки одна из пуль угодила в стоящую рядом с Черчиллем лошадь. По его же собственным словам, «пуле не хватило всего трех десятков сантиметров, чтобы долететь до моей головы» [527] .

На этом приключения не закончились. Ночью отряд Черчилля вновь подвергся нападению. Проснувшись от выстрелов, молодой офицер с удивлением обнаружил, что одна из пуль застряла в его шляпе, прикрывавшей лицо во время сна [528] .

В 1897 году Черчилль оказывается на передовой уже в новой военной кампании, направленной на подавление восстания племен патанов, бунервалов и мохмандов на северо-западной границе Индии. Шестнадцатого сентября недавний выпускник Сандхерста принял участие в сражении в Мамундской долине, расположенной в устье реки Вателай.

«Я ничуть не волновался и почти не испытывал страха, – писал он своей матери. – Когда дело доходит до смертельной опасности, волнение отступает само собой. Я подхватил ружье, которое выпало из рук какого-то раненого солдата, и выстрелил раз сорок. Не могу утверждать точно, но мне кажется, я попал в четырех человек. По крайней мере, они упали» [529] .

В следующие две недели Черчилль примет участие в сражениях при Домадоле, Загайе и Агре. Здесь не обойдется без курьезов, которые могли стоить будущему премьер-министру жизни. Один из сослуживцев едва не застрелил его, на минутку забыв про заряженный револьвер [530] .

На следующий год Черчилль в составе армии генерала Герберта Китченера устремился по раскаленным пескам Судана к столице дервишей Омдурману. Во время битвы за Омдурман Уинстон участвовал в последней атаке в истории британской кавалерии.

«Дервиши сражались самоотверженно, – вспоминал он. – Резали лошадям жилки, рубили поводья и стремянные ремни. Они расстреливали наших солдат в упор, закидывали острыми копьями, выпавших из седла безжалостно рубили мечами, пока те не переставали подавать признаков жизни» [531] .

Вторгшись в ряды противника, наш герой столкнулся с двумя дервишами. Не обращая внимания на царивший вокруг хаос, он вскинул десятизарядный маузер и начал отстреливаться. Позже Черчилль утверждал, что умудрился убить «трех определенно и двоих вероятнее всего».

Атака длилась всего 120 секунд, зато что это были за секунды! Кровь и пот, стоны раненых и бравые кличи кавалеристов, шальные пули и блестящие на солнце стальные лезвия, изуродованные тела людей и животных, удушающая пыль и безжалостно палящее солнце – все перемешалось в единый комок нервов, страха и возбуждения. Черчиллю повезло – он вышел из сражения целым и невредимым. «Ни один волосок не упал с моей лошади, ни одна ворсинка не слетела с моего мундира, – признавался он полковнику Яну Гамильтону. – Немногие могут похвастаться тем же» [532] .

Спустя девять лет Черчилль вновь столкнется лицом к лицу со смертью – во время поездки по местам боевой славы в 1907 году. На этот раз его могла погубить холера, свирепствовавшая в районе. Среди окружения британского политика жертвой инфекции стал его личный слуга Скривингс. Едва он почувствовал недомогание, как тут же был госпитализирован. Несмотря на срочно принятые меры, бедняга скончался на следующий день.

«Смерть Скривингса стала для меня большим потрясением, – признался Уинстон своему брату Джеку. – Она сильно омрачила впечатление от этого приятного и замечательного путешествия. Мы провели очень жалкий день. Вечером мы его похоронили со всеми воинскими почестями, поскольку он был йоменом. Дублинские фузилеры прислали духовой оркестр, и мы траурной процессией проследовали на кладбище под звуки прекрасного траурного марша (тебе он хорошо знаком), в то время как солнце заходило над пустыней».

Больше всего молодого политика поразило то, что «мы все ели одну и ту же зараженную пищу» [533] .

Своей матери Черчилль напишет, что, когда он шел за гробом, в его голове промелькнула мысль: «Насколько бы лучше было, окажись на его месте я». В первую очередь для брата Джека, который «немедленно смог бы жениться», не дожидаясь укрепления финансового состояния. Единственное, что успокаивало потомка герцога Мальборо: «Я надеюсь, в этом мире для меня припасена некоторая работа» [534] . Уже тогда он искренне верил в свое великое будущее.

Что касается военных кампаний, интересно отметить – ни в одном из перечисленных сражений 4-й гусарский полк Ее Величества, к которому был приписан наш лейтенант, участия не принимал. Оказаться на поле боя на Кубе, в Мамундской долине и Суданской пустыне было личной инициативой Черчилля, который испытывал безграничную жажду деятельности, тяготел к риску, а также горел неистребимым стремлением во что бы то ни стало добыть военную славу.

Своего отношения к опасностям Черчилль не изменил и после избрания в парламент, и после назначения на министерские должности. Будучи главой Адмиралтейства, он принимал активное участие в развитии военно-морской авиации, не ограничиваясь одним лишь политическим лоббированием. Черчилль решил на себе испытать новое транспортное средство и начиная с 1912 года брал уроки пилотирования.

Вряд ли стоит говорить, что это было более чем рискованное предприятие. Да Черчилль и сам прекрасно понимал это.

«Воздух – очень опасная, ревнивая и слишком требовательная любовница, – писал он. – Посвятив себя ей, многие оставались верными до конца, наступавшего, как правило, задолго до прихода старости» [535] .

Однажды во время неудачного приземления самолет с будущим премьером так тряхнуло, что он лишь чудом не свалился под шасси. Спенсер Грей, инструктор Черчилля, спустя три дня после полета со своим подопечным получил серьезные ранения, когда его самолет вошел в штопор; к счастью, ему удалось совершить аварийную посадку. В декабре 1913 года насмерть разбился другой инструктор Черчилля, капитан Лашингтон, – на том самом самолете, на котором он совсем недавно летал с главой Адмиралтейства.

Увлечение Черчилля вызывало закономерные опасения у его супруги Клементины. Она буквально закидывала его просьбами прекратить уроки пилотирования.

«Мой дорогой, – умоляла она. – Я слышала, что ты сегодня хотел полетать. Заклинаю тебя, не поднимайся в воздух этим утром, обещали сильный ветер, и вообще, сегодня не самый удачный день для воздухоплавания» [536] .

«Тебе не о чем беспокоиться, – успокаивал ее Черчилль. – На аэродроме одновременно взлетают по двадцать самолетов, тысячи вылетов без единого несчастного случая. Ты же так хорошо меня знаешь. С твоей интуицией ты видишь все мои достоинства и недостатки. Иногда мне кажется, что я способен завоевать целый мир. В другой раз я понимаю, что всего лишь тщеславный дурак. Твоя любовь ко мне это самое великое счастье, выпавшее на мою долю. Ни одна вещь в этом мире не способна изменить моей привязанности к тебе. Единственное, что я хочу, так это стать более достойным тебя» [537] .

В мае 1914 года Черчилль, втайне от жены, прикрываясь деловыми поездками на яхте Адмиралтейства «Чародейка», продолжил брать уроки пилотирования; на авиабазе при Центральной летной школе он провел два «счастливых и интересных» дня.

«Я сознательно утаил от тебя занятия воздухоплаванием, зная, что ты будешь раздосадована», – признается он Клементине спустя несколько дней [538] .

В тот момент Клементина ждала третьего ребенка.

«Всякий раз, когда я получаю телеграммы, мне кажется, что это сообщение о твоей гибели, – слезно писала она мужу. – Уинстон, меня уже начинают мучить кошмары и странные видения» [539] .

В конце концов Черчилль отступил, пообещав «прервать летные упражнения на много месяцев, а может быть, даже навсегда» [540] . К этому времени в его активе было уже 140 вылетов, достаточных для того, чтобы провести самостоятельный полет для получения прав.

Черчилль ждал пять лет, прежде чем вернуться к старому хобби. В июне 1919 года он отправился во Францию, где провел пробный полет недалеко от Парижа. Несмотря на аварийную посадку, он не собирался останавливаться и по возвращении в Англию решил получить сертификат. Его новым инструктором стал глава Центральный летной школы, ас Первой мировой войны полковник Джек Скотт, сбивший 13 самолетов противника.

Восемнадцатого июля 1919 года они отправились в тренировочный полет. Черчилль самостоятельно поднял самолет в воздух, но на высоте 20 – 25 метров машина стала резко терять скорость. Скотт взял управление на себя, но и он оказался бессилен – самолет падал.

«Я увидел под собой залитый солнечным светом аэродром, – вспоминал Черчилль. – В моем сознании успело промелькнуть, что эти блики несут какой-то злобный оттенок. И тут я понял – да это же Смерть».

Машина плашмя рухнула на землю… Черчилль, вылетевший из кабины, отделался несколькими шрамами на лице, многочисленными кровоподтеками и легкой контузией. Скотт получил более серьезные ранения.

Уже вечером несостоявшийся пилот будет председательствовать на званом обеде в палате общин, устроенном в честь командующего американскими войсками во Франции генерала Джона Першинга [541] .

«Я с ужасом думаю о Клемми, что она пережила! – возмущалась кузина Черчилля леди Лондондерри. – Твое поведение, Уинстон, бесчеловечно по отношению к нам» [542] .

После этого прискорбного случая Черчилль был вынужден прекратить летные упражнения. На этот раз навсегда.

Лидер – олицетворение мужества

Вышеприведенные эпизоды не оставляют сомнений в том, что Черчилль был мужественным человеком. Но каким образом это качество может вписаться в модель лидерства? Ответ прост: мужество, смелость – одно из тех качеств, которое формирует лидера. В чем заключается отличие лидера от менеджера? Если положение менеджера определяет занимаемая должность, то лидер выделяется на фоне остальных благодаря личным качествам, ключевое из которых – смелость.

Приведем для наглядности эпизод, произошедший с Черчиллем в 1899 году, во время англо-бурской войны. В отличие от других колониальных войн, в южноафриканском военном конфликте потомок генерала Мальборо участвовал в качестве журналиста и по законам военного времени не имел права вступать в боевые действия. Он и не собирался этого делать. Однако обстоятельства оказались выше него, заставив потомка герцога Мальборо на себе испытать, что значит быть лидером.

Вскоре после прибытия в Кейптаун Черчилль оказался на бронепоезде, совершавшем разведывательную операцию. Бронепоезд попал в засаду, несколько вагонов сошли с рельсов. Наш герой, находившийся в уцелевшем вагоне, перелез через стальной щит, спрыгнул на землю и под обстрелом побежал вдоль состава. Когда он пробегал мимо паровоза, в дюйме от него разорвалась шрапнель. «Неужели я все еще жив?» – промелькнуло в голове [543] .

В этот момент Черчилль увидел, как из кабины паровоза вылезает машинист. Его лицо было в крови. Не собираясь погибать среди безлюдных холмов, мужчина намеревался пуститься в бегство.

– Стой! – одернул его будущий лидер нации. – В одном сражении пуля никогда не попадет дважды в одну и ту же голову! [544]

Реплика оказалась убедительной. Машинист стер кровь с лица, залез обратно в кабину и до конца сражения мужественно исполнял свой долг.

Черчилль тем временем принялся очищать пути от завалов, личным примером демонстрируя, что еще не все потеряно и у англичан есть шанс вырваться из западни. Впоследствии путевые рабочие и машинист поезда скажут: «Никто не вел себя отважнее и хладнокровнее, чем мистер Черчилль» [545] .

Вскоре совместными усилиями пути были расчищены, но для отважного Черчилля инцидент закончился неудачно: он замешкался, помогая влезть в поезд солдатам, и был пленен. Однако и в плену он не потерял бодрости духа: сформировав команду, Уинстон совершит дерзкий побег, после чего впервые почувствует терпкий вкус национальной славы.

То, что произошло с Черчиллем в Южной Африке, лишний раз подтверждает известную истину – смелость, исходящая от лидера, передается окружающим. Именно поэтому она относится к одному из основополагающих качеств эмоционального лидерства.

«Лидеру постоянно приходится сталкиваться с опасностями, требующими мужества, – делится своими ощущениями генеральный директор Federal Express Фредерик Смит. – Как правило, не трудно быть невозмутимым и бесстрастным, но оставаться спокойным в условиях подступающей угрозы – совершенно другое. Подчиненные должны видеть, что вы способны сохранять спокойствие, которое означает не безразличие, а готовность к действиям. Лидеры должны быть решительными, отдавать ясные распоряжения и держать руку на пульсе. Нельзя показывать, что вы раздавлены кризисом» [546] .

Подобное поведение продиктовано самой природой и находит подтверждение в мире животных. В частности, ученые обнаружили, что в стаях шимпанзе очень легко определить, какая из особей является вожаком. Как правило, это тот самец, на которого другие животные смотрят намного чаще, чем на остальных.

«Вожак шимпанзе всегда находится в центре стаи и принимает информацию со всех сторон – от самцов, которые располагаются по периметру, выполняя функции защиты и охраны, а также от самок и детенышей, – объясняет профессор кафедры антропологии им. Чарлза Дарвина в Университете Ратджерса Лайонел Тайгер. – В среднем каждый шимпанзе оборачивается к вожаку один раз в тридцать секунд. Если его нервная система не отличается устойчивостью, остальные приматы тоже становятся возбужденными» [547] .

Аналогичное поведение распространенно и среди людей. В ходе многочисленных наблюдений за группами было обнаружено, что, даже когда лидеры сохраняют молчание, за их поведением наблюдают более внимательно, чем за поведением других членов коллектива. Например, когда на всеобщее обсуждение выносится какой-либо вопрос, первым делом члены группы смотрят на лидера, чтобы получить представление о его реакции.

«Подчиненные воспринимают эмоциональную реакцию лидера как самое надежное свидетельство его мнения и соответственно строят собственное поведение – особенно в неоднозначных ситуациях, которые члены группы воспринимают по-разному, – отмечают ученые Дэниел Гоулман, Ричард Бояцис и Энни Макки. – В известном смысле лидер устанавливает стандарт, на который равняются все остальные» [548] .

Впервые Черчилль столкнулся с этой особенностью лидерства в одной из своих колониальных кампаний. Он был приписан в 31-й Пенджабский пехотный полк. Не считая полковника, в полку было всего три белых офицера, остальные – рекруты из местных.

«Пенджабцам несомненно нравилось, что в боевых условиях среди них присутствует белый офицер, – вспоминал Черчилль. – Они внимательно следили за ним, чтобы понять, как идут дела. Если ты был весел и улыбался, на их лицах тоже появлялись улыбки» [549] .

В последующие годы Черчилль не раз будет убеждаться, что, когда на тебя устремлены множество глаз, такое качество, как смелость, приобретает особое значение. Возглавив в 1940 году британское правительство, он понимал, что отныне должен стать олицетворением смелости. И он стал им. «В Уинстоне столько мужества, что хватит на всех», – восторженно отмечал генерал Эдмунд Айронсайд [550] .

Когда один из секретарей Черчилля сообщил ему, что в результате предупреждения об авианалете шесть человек скончались от инфаркта, премьер не смог скрыть удивления.

– Я бы лучше скончался от переедания, – заявил он. – А вообще, я не хочу умирать, когда столько интересных и волнующих событий происходит вокруг [551] .

Черчилль с его закаленным в многочисленных сражениях характером оказался именно тем лидером, в котором нуждалась Британия. Звуки сирен и разрывы падающих бомб нисколько не могли поколебать решимость лидера нации. В самый разгар Битвы за Британию, в сентябре 1940 года, рядом с резиденцией премьер-министра были оборудованы специальные помещения, где глава правительства мог в безопасности продолжать руководство страной. Однако Черчилль старался пользоваться ими как можно реже.

«Несмотря на всю небезопасность комплекса зданий на Даунинг-стрит, Черчилль именно им отдавал предпочтение перед подземными сооружениями», – вспоминает Джон Пек [552] .

О том, насколько небезопасна резиденция премьер-министра, люфтваффе наглядно продемонстрировало 14 октября 1940 года. Во время авианалета бомбы упали на Пэлл-Мэлл, разрушив здание «самого старого, элитного и наиболее важного из всех консервативных клубов» – Карлтон-клуба. Также бомбы упали на Уайтхолл и Даунинг-стрит, повредив часть здания, отведенную канцлеру Казначейства.

В тот день Черчилль ужинал на Даунинг-стрит с Арчибальдом Синклером, Оливером Литтелтоном, а также с недавно назначенным министром транспорта полковником Муром-Брабазоном.

Когда на Пэлл-Мэлл упала первая бомба, Черчилль приказал дворецкому, слугам и поварам направиться в подвал. Буквально через несколько минут прогремел новый взрыв. В комнату вбежал один из помощников премьер-министра и сообщил, что в результате попадания снаряда в помещениях канц лера Казначейства разрушены буфет, кухня и несколько кабинетов.

«Мы проследовали на кухню, чтобы увидеть все своими глазами, – вспоминал Черчилль. – Бомба упала в пятидесяти метрах от Казначейства. Взрывная волна превратила просторное и аккуратное помещение с яркими кастрюлями и прочей утварью в черную пыль и груду каменных обломков».

Бомба убила одного гражданского служащего и ранила двоих.

Черчилль и Синклер поднялись на крышу, чтобы сверху посмотреть на центр города, подвергшийся бомбежке.

«Была ясная ночь, и поэтому открывался прекрасный обзор Лондона, – делился впечатлениями британский премьер. – Возникало такое ощущение, что бо́льшая часть Пэлл-Мэлл была в огне. Было заметно, по меньшей мере, пять очагов возгорания. Также огни полыхали на Пиккадилли и Сент-Джеймс-стрит» [553] .

На следующий день после бомбежки Мур-Бра базон отправил Черчиллю письмо, в котором поблагодарил его за «оживленный обед, бомбы и все, все, все» [554] .

Другим примером эмоциональной скупости англичан в отношении происходящих бедствий стал ответ дворецкого Реформ-клуба, здание которого, располагающееся рядом с Карлтон-клубом, также подверглось разрушительному воздействию ночной бомбардировки. Секретарь Черчилля Джон Мартин позвонил в Реформ-клуб, чтобы узнать, насколько серьезны повреждения.

– Клуб горит, сэр, – услышал он в трубке невозмутимый голос дворецкого [555] .

В глубине души Черчилль был рад, что в момент налета находился на Даунинг-стрит. Прекрасно понимая важность личного присутствия в Лондоне для поднятия морального духа своих соотечественников, британский премьер старался не покидать столицу, если заранее узнавал от дешифровщиков из Блетчли-парка о предстоящей бомбежке. «Я не могу мирно отсыпаться в сельской местности, в то время как город подвергается тяжелейшей атаке с воздуха», – комментировал он свое поведение [556] .

Черчилль не боялся, глядя опасности в глаза, наблюдать за налетами люфтваффе. Капитан Ричард Пим вспоминал об одном из таких эпизодов:

«Узнав, что налет состоится совсем скоро, его первой реакцией было схватить пальто, шляпу и, как только раздадутся первые взрывы, вскарабкаться на крышу здания, чтобы иметь возможность наблюдать за происходящим. Вопрос о том, чтобы спрятаться в укрытие, никогда, по-видимому, не приходил Уинстону в голову» [557] .

Когда Черчиллю указывали на небезопасность подобного поведения, он спокойно цитировал слова французского математика Жюля Анри Пуанкаре: «Я нахожу укрытие под неприступным сводом теории вероятности» [558] . В другой раз он сослался на свой неуступчивый характер: «Когда я был маленький, няня была не в состоянии мне помешать погулять в парке, если я этого очень хотел. И Адольф Гитлер также вряд ли преуспеет в этом» [559] .

Неудивительно, что, когда на Британию обрушилось «оружие возмездия» – ракеты «Фау», – Черчилль был одним из тех, кто решил воочию убедиться в его чудовищной разрушительной мощи. В ночь на 15 июня 1944 года свыше ста пятидесяти ракет достигли берегов Британии. Треть из них предназначались для поражения Лондона и его предместий. Двадцать ракет удалось сбить, остальные достигли цели. Брендан Брекен, находившийся в этот момент на Даунинг-стрит, предложил Кристоферу Доддсу, одному из личных секретарей Черчилля, своими глазами увидеть происходящее, чтобы потом поделиться впечатлениями с премьером. Каково же было удивление этих джентльменов, когда, выйдя из резиденции, они увидели Черчилля, который уже наблюдал за обстрелом.

«Этот эпизод стал характерным примером безграничной энергии премьер-министра и его потрясающим пренебрежением к собственной безопасности», – скажет Доддс [560] .

Как и следовало ожидать, новое оружие Гитлера Черчилля не напугало. Он спокойно продолжал работать под характерный свист ракет, сохраняя мужество и производя впечатление на своих подчиненных.

«Я находилась несколько часов с премьер-министром, который работал и время от времени просил меня что-нибудь записать под диктовку, – делилась с родителями Элизабет Лэйтон в июне 1944 года. – В помещении было очень тихо. Я сидела абсолютно спокойно, погруженная в свои мысли. Неожиданно вдалеке я услышала грохочущий рев. Звук становился все громче и громче, пока не возникло такое ощущение, что он раздается прямо над головой. Ни один мускул не дрогнул на лице премьер-министра. Я продолжала сидеть как ни в чем не бывало, искоса наблюдая за ним. И в этот момент – б-а-а-х ! Я смотрю на реакцию мистера Черчилля. Полнейшая (выделено в оригинале. – Д. М .) скука! Лишь однажды после очередного взрыва он посмотрел на меня и сказал: „Этот шум вас не беспокоит?“» [561] .

Отлично понимая, что его мужество необходимо не только тем, с кем он сталкивается ежедневно, но и непосредственным участникам кровопролитных событий, Черчилль никогда не упускал возможности лично присутствовать на месте сражения. Так, например, в решающий момент Битвы за Британию, 15 сентября 1940 года, премьер-министр наблюдал за схваткой в воздухе в штабе Королевских ВВС.

«Это была одна из решающих битв, и, подобно битве при Ватерлоо, она произошла в воскресенье, – напишет Черчилль об этом дне спустя годы. – Я находился в Чекерсе. Уже несколько раз я посещал штаб 11-й истребительной авиагруппы, чтобы понаблюдать, как ведется воздушный бой, однако тогда ничего особенно не происходило. Но в тот день погода, казалось, благоприятствовала противнику, и я, отправившись на машине в Аксбридж, прибыл в штаб авиагруппы. В 11-ю авиагруппу входило не менее 25 эскадрилий, прикрывавших всю территорию Эссекса, Кента, Сассекса и Гемпшира, а также все подступы от них к Лондону. Нас с женой проводили в оперативный центр, расположенный в бомбоубежище на глубине 50 футов под землей. Хотя полученные после войны данные показали, что потери противника составили всего 56 самолетов, 15 сентября явилось переломным моментом в Битве за Британию. Как мы теперь знаем, 17 сентября фюрер решил отложить на неопределенный срок операцию „Морской лев“» [562] .

Присутствие в штабе Черчилля объяснимо – он хотел, чтобы все пилоты знали: от их действий зависит судьба британского народа, глава правительства сопереживает им, и, будь его воля, он сам сел бы в кабину к каждому пилоту, чтобы передать частичку своей храбрости, своего настроя разгромить противника, своей уверенности в предстоящей победе.

В некоторых случаях стремление Черчилля лично присутствовать на месте событий было излишним и вряд ли может служить примером для подражания. Однако таким был Черчилль, и описание его лидерского стиля будет не полным без упоминания подобных эпизодов. К ним можно отнести и желание британского премьера принять участие в операции «Оверлорд», ознаменовавшей долгожданное открытие второго фронта. Впервые Черчилль поделился своими мыслями на этот счет за полтора месяца до так называемого Дня Д – дня высадки союзных войск в Нормандии. Своему секретарю он признался, что «хотел бы лично быть на позиции, если бы только мог». Поймав на себе удивленный взгляд, он добавил: «Каким наслаждением было бы оказаться там раньше Монти» [563] [564] .

В конце мая Черчилль связался с главнокомандующим военно-морскими экспедиционными силами адмиралом Рамсеем, поручив ему разработать план участия его (Черчилля) в предстоящей кампании. Подумав, Рамсей сказал, что премьер мог бы находиться на борту крейсера «Белфаст», которому поручался обстрел береговых укреплений противника. Вместе с тем Рамсей отметил, что генерал Эйзенхауэр, отвечающий за исход операции, крайне негативно относится к идее участия Черчилля в высадке:

«Вы слишком много значите для нации. Я осмелюсь предположить, что любой риск для вашей жизни, каким бы незначительным он ни был, не должен допускаться без особой надобности» [565] .

Негативное отношение к планам высадки британского премьера в Нормандии высказал также его близкий коллега, генерал Гастингс Исмей. Понимая, что разговоры об опасности не произведут на Черчилля никакого впечатления, он обратил внимание на тот факт, что «премьер-министр будет отрезан от внешнего мира, в то время как потребуется принимать критически важные и срочные решения». Черчилль не стал тратить время на возражения. Хороший знаток человеческой природы, он просто пообещал Имею взять его с собой, если тот «будет держать рот на замке» [566] .

Накануне крупномасштабной десантной операции Черчилль отправился на своем поезде в район Дроксфорда, близ Портсмута, где располагалась штаб-квартира генерала Дуайта Эйзенхауэра. Премьера сопровождали его близкие друзья – Эрнест Бивен, генералы Ян Смэтс и Гастингс Исмей. В Дроксфорде к ним присоединился Энтони Иден, который, однако, не задержался надолго и свой скорый отъезд объяснил тем, что в поезде всего один телефон и одна ванная. «Черчилль все время проводил в ванне, а генерал Исмей все время сидел на телефоне», – прокомментировал Иден [567] .

В конечном счете высадка союзных войск прошла без участия британского премьера. Чтобы отговорить Черчилля, потребовалось личное вмешательство Георга VI. Но потомок генерала Мальборо не мог так просто отказаться от своей идеи. На третий день высадки он вновь начал зондировать почву на предмет своего скорейшего появления в Нормандии. Девятого июня он направил Алану Бруку и Бернарду Монтгомери послание, в котором сообщил о желании навестить их.

«Мы не хотим обременять вас или отвлекать от сражения, – успокоил он военачальников. – Все, что нам потребуется, это адъютант или штабной офицер, чтобы показать окрестности. Также мы захватим с собой несколько сэндвичей» [568] .

«Дорога небезопасна (повторяю – небезопасна), повсюду снайперы, среди которых встречаются также и женщины, – писал в ответной телеграмме Монтгомери, ошибочно предположив, что первоначальный текст пришел не от Черчилля, а от Брука. – Очень важно, чтобы премьер-министр проследовал по тем местам, по которым его повезу я. Я очень доволен, как продвигается операция» [569] .

В предвкушении острых впечатлений Черчилль отправился в Нормандию 11 июня 1944 года. Высадившись на берег, британский премьер, Алан Брук и Ян Смэтс направились в штаб-квартиру генерала Монтгомери, которая располагалась в пяти милях от Ла-Манша. Монти доложил важному гостю обстановку и посвятил его в предстоящие планы наступления. Затем был устроен импровизированный обед в палатке, во время которого Черчилль напряженно всматривался в ту сторону, где располагались немецкие войска.

– Как далеко отсюда до линии фронта? – спросил он неожиданно.

– Около трех миль, – ответил Монтгомери.

– Фронт представляет собой непрерывную линию? – снова поинтересовался премьер.

– Нет, – ответил генерал.

– Что же тогда препятствует немцам перейти в наступление и помешать нашему ланчу? – не унимался Черчилль.

– Я не думаю, что они станут это делать, – разочаровал своего собеседника Монтгомери [570] .

Проехавшись по окрестностям, Черчилль вернулся на эсминец «Кельвин». Делегация уже собиралась отправляться обратно, но тут неожиданно премьер захотел внести свою лепту в военную кампанию.

– Раз уж мы так близко от врага, почему бы нам не врезать по позициям немцев самим, перед тем как мы отплывем домой? – обратился он к адмиралу Вайну, командующему кораблем.

– Конечно, – ответил адмирал, и в течение нескольких минут из всех орудий велся огонь по укреплениям противника. К счастью для Вайна, а также всего британского народа, ответа не последовало. Черчилль же был в неописуемом восторге [571] .

Приняв непосредственное участие в открытии второго фронта, он отправился спать. Проснулся британский премьер спустя три часа, когда эсминец вошел в гавань Портсмута.

Смелость – как она есть

Комментируя свое отношение к храбрости и страху, Черчилль объяснял:

«Когда опасность вдалеке, когда есть масса времени сделать необходимые приготовления, когда вы еще можете согнуть прутик вместо того, чтобы ломать массивный сук – звуки предупреждения целесообразны. Но когда опасность подошла слишком близко, когда уже ничего нельзя сделать за имеющийся промежуток времени, нет смысла останавливаться на промахах и изъянах. Время бояться – когда напасти еще могут быть предотвращены, когда это сделать невозможно, наступает черед смелости. Когда угроза вдалеке, нам следует думать о наших слабостях, когда она близка – мы не должны забывать о нашей силе» [572] .

Многие считают, что смелость является врожденным качеством. Но очень часто жизнь опровергает это утверждение. И Уинстон Черчилль не стал исключением. Однажды, когда его в детстве забросали крикетными мячами, он в страхе убежал от обидчиков и спрятался за огромным деревом. Воспоминание об этом эпизоде будет тяготить его, и он даст себе слово каждый раз побеждать свой страх. Об этом очень точно написал Ф. М. Достоевский в романе «Бесы»: «Я, пожалуй, сравнил бы его [Ставрогина] с иными прошедшими господами, о которых уцелели теперь в нашем обществе некоторые легендарные воспоминания. Сомнения нет, что эти легендарные господа способны были ощущать – и даже, может быть, в сильной степени – чувство страха, иначе были бы гораздо спокойнее и ощущение опасности не обратили бы в потребность своей природы. Но побеждать в себе трусость – вот что, разумеется, их прельщало» [573] .

Работая над собой, Черчилль научился преодолевать собственный страх.

«Уинстон так безукоризненно управлял своим страхом, что многие поверили в его бесстрашие, – говорил Брендан Брекен. – На самом деле он всегда был полон сомнений и фобий. Но в отличие от других, он умел их контролировать» [574] .

По мнению ученых, важнейшим качеством эмоционального интеллекта и залогом успешного лидерства является самоконтроль.

«Поскольку эмоции могут передаваться другим, первейшая задача лидеров – научиться контролировать свои эмоции, – указывают Д. Гоулман, Р. Бояцис и Э. Макки. – Лидеры не смогут эффективно управлять эмоциями других, пока не научатся справляться с собственными чувствами. Ни один лидер не может допустить, чтобы над ним взяли верх отрицательные эмоции: гнев, беспокойство или паника» [575] .

Для Черчилля самоконтроль был естественным состоянием, и то, что непосвященному человеку могло показаться пределом героизма, выполнялось им практически на автоматизме.

Весной 1943 года корабль, на котором плыл Черчилль, направляясь в США, вошел в опасную зону, считавшуюся вотчиной кригсмарине. Когда присутствующий на борту Аверелл Гарриман выказал немалое волнение сложившейся ситуацией, Черчилль успокоил его, заявив:

«Не волнуйтесь, я отдал распоряжение спустить шлюпку и установить на ней пулемет. Я не дам им взять меня в плен. Если мне и предстоит умереть, то только в борьбе с врагом. Так что спускайтесь со мной в шлюпку, и мы здорово повеселимся» [576] .

А чего стоят бесчисленные перелеты нашего героя в годы Второй мировой войны? В первые месяцы своего премьерства, пытаясь убедить французское правительство продолжить борьбу с гитлеровскими войсками, Черчилль совершил несколько визитов во Францию, каждый из которых был уже сам по себе подвигом. Например, во время одного из перелетов его самолет чудом не попал под открытый огонь немецких истребителей [577] . Не прошло и суток после неприятного инцидента, как британский премьер снова сидел в кабине самолета. Метеорологи сообщали о надвигающейся буре и нежелательности вылетов, но Черчилль был неумолим:

– К черту! Я полечу несмотря ни на что! Ситуация слишком серьезна, чтобы думать еще и о погоде!

Затем, немного успокоившись, он добавил:

– Да, и не забудьте захватить мой большой пистолет. Если нас атакуют, я хочу убить хотя бы одного нациста [578] .

В январе 1942 года, по возвращении домой из Соединенных Штатов, Черчилль совершил первый в своей жизни трансатлантический перелет. Премьер немного нервничал и не скрывал этого.

«Должен признаться, что я испытывал некоторый страх. Я думал об огромных океанских просторах и о том, что мы будем находиться за тысячу миль от суши, пока не приблизимся к Британским островам. Я всегда с ужасом представлял себе перелет через Атлантику. Но жребий был брошен. И все же я должен признаться, что, если бы за утренним завтраком или даже перед вторым завтраком мне сообщили, что погода изменилась и мы должны плыть морем, я легко примирился бы с мыслью о путешествии на великолепном корабле, который проделал бы весь этот длинный путь, чтобы доставить нас домой» [579] .

Однако погода оказалась на удивление прекрасной, и перелет состоялся.

В воздухе Черчилль попросил первого пилота, капитана Келли Роджерса, разрешить ему сесть за штурвал тридцатитонной летающей лодки «Боинг Клиппер».

«Просидев около часа на месте второго пилота, я ощутил вокруг себя атмосферу беспокойства, – описывает Черчилль дальнейшее развитие событий. – Так как мы свыше десяти часов летели в тумане и за все это время видели только одну звезду, то не исключена была возможность отклонения от курса после столь длительного полета. Связь по радио была, конечно, ограничена обычными правилами военного времени. Из разговоров, которые я слышал, мне стало ясно, что мы не знаем, где находимся».

Было принято решение изменить курс и повернуть на север.

«Лишь впоследствии мне стало известно, что если бы мы шли прежним курсом еще пять-шесть минут до того, как повернули на север, то мы оказались бы над германскими батареями в Бресте. Ночью мы слишком отклонились к югу. Кроме того, в результате произведенного нами решительного изменения курса мы подошли к месту посадки не с юго-запада, а с юго-востока, то есть скорее со стороны противника, чем с той, откуда нас ожидали. В результате этого, как мне рассказывали через несколько недель, о нас сообщили как о вражеском самолете, приближающемся со стороны Бреста, и командование истребительной авиации отдало приказ шести „харрикейнам“ сбить нас. Однако они не справились со своим заданием» [580] .

Когда Черчилль выходил из самолета, капитан Роджерс произнес, обращаясь к нему:

– За всю свою жизнь я еще никогда не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда благополучно доставил вас в гавань.

На следующий день капитана Роджерса пригласят на Даунинг-стрит, где переполняемый чувствами Черчилль вручит ему серебряный поднос с дарственной надписью о совместном перелете через Атлантику. О перелете в 5400 километров, который продлился 17 часов 55 минут [581] .

Британский премьер путешествовал не только на комфортабельных «боингах». В августе 1942 года им был совершен еще один длительный перелет продолжительностью в 21 час на бомбардировщике «Коммандо». В самолете были демонтированы держатели бомб и установлено примитивное пассажирское оснащение, включая две полки для Черчилля и его врача. Увидев столь неприхотливое оборудование в отсеке для бомб, один из старших офицеров заметил:

– Надеюсь, пилот не забудет, что везет людей, а не бомбы [582] .

Главная же проблема заключалась в том, что бомбардировщик не был герметизирован, поэтому всем пассажирам выдали кислородные маски. Черчилль попросит модернизировать его маску таким образом, чтобы он смог одновременно наслаждаться не только кислородом, но и любимыми сигарами.

В январе 1943 года Черчилль вновь воспользуется «Коммандо». На этот раз на борту установят отопительные батареи, работающие от бензинового двигателя. Во время ночного перелета премьер проснется от сильного жжения в пальцах ног. Как потом выяснится, одна из стоек, перегревшись, чуть не сожгла ему обувь. Опасаясь пожара, Черчилль разбудил главу штаба ВВС, мирно дремавшего рядом в одном из кресел. Осмотрев неисправный агрегат, они решили отключить отопительную систему. В результате военное командование Соединенного Королевства продолжило свой путь, дрожа от холода на 2,5-километровой высоте.

На обратном пути один из сопровождавших премьера бомбардировщиков разобьется, унеся жизни двух человек. Узнав о трагическом происшествии, Черчилль скажет:

«Было бы очень жаль сойти со сцены в середине столь интересной драмы. Хотя это не такой уж и плохой момент. Мы уже вышли на финишную прямую, и кабинет сам сможет довести дело до конца» [583] .

Полет с Черчиллем станет последним успешным вылетом «Коммандо». Спустя несколько дней он разобьется.

В мае 1943 года перелет из Вашингтона в Ньюфаундленд также не обойдется без сюрпризов. Основная часть полета должна была пройти в ночное время, так что, едва «боинг» набрал высоту, Черчилль отправился спать. Условия для этого были самые подходящие. «Большая двуспальная кровать была очень комфортабельной, и я крепко заснул на несколько часов», – вспоминал Черчилль. Неожиданно во время сна он почувствовал резкий толчок и глухой удар. Премьер открыл глаза. Вроде бы все было спокойно, но на всякий случай он надел комбинезон на молнии и проследовал по винтовой лестнице в кабину, где разместился в кресле второго пилота.

– Что вызвало столь сильный толчок? – спросил Черчилль командира экипажа.

– В нас попала молния, но ничего не повреждено.

«Позже я узнал, что по этому случаю стоило беспокоиться», – напишет Черчилль [584] .

Не все были настолько же удачливы, как британский премьер. В августе 1942 года перед самым назначением на пост командующего 8-й британской армией генерал-лейтенант Уильям Гот сгорел в самолете, который был вынужден совершить аварийную посадку после успешной атаки немецкого аса Эмиля Клэйда. Пост командующего достался генерал-лейтенанту Бернарду Монтгомери.

Примерно в это же время в ходе инспекционной поездки на северо-западе Шотландии разбился герцог Кентский, 39-летний брат короля.

Четвертого июня 1943 года люфтваффе сбило летающую лодку «Боинг Клиппер», на борту которой находился известный британский актер Лесли Ховард. Воздушное судно летело из Лиссабона в Плимут, практически по тому же маршруту, по которому в этот же день на бомбардировщике «Либерейтор» летел британский премьер.

Спустя ровно месяц, 4 июля 1943 года, на «Либерейторе» разбился глава польского правительства в изгнании генерал Владислав Сикорский. Среди других четырнадцати погибших была дочь генерала и два члена британского парламента.

Безусловно, Черчилль рисковал, летая по миру, словно заправский служащий международной авиакомпании. Но британский премьер считал риск оправданным, полагая, что «с риском сопряжены все великие дела» [585] . Аналогичной точки зрения придерживались и коллеги Черчилля, на которых его бесстрашное поведение производило неизгладимый эффект.

«Если бы в моем распоряжении находились все награды армий союзников, то первым делом я вручил бы Крест Виктории Уинстону Черчиллю, – заявил Верховный командующий союзными войсками в юго-западной части Тихого океана генерал армии Дуглас Макартур. – Ни один человек, который носит эту награду, не заслуживает ее больше, чем он. Пролететь десятки тысяч миль над враждебными территориями может быть обязанностью юных пилотов, но не государственного деятеля, на плечах которого сосредоточены мировые проблемы» [586] .

По мнению некоторых исследователей, именно контроль над страхом относится к отличительным признакам смелости лидеров.

«Определяя понятие „смелость“, можно сказать, что это способность двигаться вперед, преодолевая страх, – объясняет профессор Ричард Л. Дафт. – Смелость не значит отсутствие страха – это умение действовать, невзирая на него. Для человека испытывать страх вполне естественно. Многие страхи оставляют в сознании глубокий след, удерживая человека от желаемых действий. Настоящий лидер преодолевает эти страхи и берет на себя ответственность, инициирует изменения, высказывает свои мысли и отстаивает свои убеждения» [587] .

Последнее предложение здесь является ключевым и позволяет по-новому взглянуть на неотъемлемую черту лидеров – смелость. В своей деятельности Черчилль не боялся брать ответственность за принимаемые решения, идти против мнения большинства, отстаивать свою точку зрения, ломать устоявшиеся границы и правила, инициируя изменения. Говоря современным языком, Черчилль не пасовал перед тем, чтобы выйти за пределы зоны комфорта. Когда он отстаивал свои убеждения, его не пугала возможная конфронтация с руководством и коллегами, не боялся он и прослыть парией и изгоем. Еще в самом начале пути он уяснил, что дорога к эффективному лидерству устлана победами над собственными фобиями, преодоление которых является важнейшим этапом становления лидера.

Глава 7. Уверенность

Предназначение

Черчилль не случайно, упоминая о смелости, говорил, что она гарантирует наличие всех остальных положительных качеств в человеке. В последующих двух главах мы остановимся на этих качествах более подробно.

Первое свойство человеческой натуры, напрямую связанное с храбростью и также необходимое каждому лидеру, – это уверенность в собственных силах.

«Я никогда ничего не предпринимал, не будучи уверен в своих действиях», – признался однажды британский политик [588] .

Это не было бахвальством. Какие бы решения ни принимал Черчилль, какие бы посты ни занимал, в каких бы ситуациях ни оказывался, он никогда не терял веру в себя, твердой рукой реализуя намеченные планы.

Подобная уверенность не в последнюю очередь была связана с непоколебимой верой нашего героя в то, что его ожидают великие дела.

«Я верю в свою Звезду, верю в свое предназначение», – писал леди Рандольф 22-летний субалтерн [589] .

Дженни Черчилль была далеко не единственным человеком, с кем Уинстон беседовал о своем будущем. Во время англо-бурской войны он скажет одному из своих сослуживцев:

– Поверьте моим словам, я стану премьер-министром Англии до того, как умру [590] .

Когда близкие Черчилля будут беспокоиться за него во время боев в Южной Африке, он ответит:

«Не волнуйся! У меня твердое предчувствие, что я создан для чего-то большего и буду сохранен» [591] .

Аналогичные мысли он будет высказывать и в годы Первой мировой войны, успокаивая свою супругу Клементину:

«Пойми же меня, бессмысленно беспокоиться из-за этих мелочей. Это всего лишь шанс или судьба. И наши шаги сбившихся с пути людей уже давно распланированы. Все, что нам остается, это с головой окунуться в игру, просто и естественно приняв ее правила и передав свою жизнь в руки Господа» [592] .

– Все мы черви, но мне хочется верить, что я светлячок, – заявит он дочери премьер-министра Вайолет Асквит во время их первой встречи летом 1906 года [593] .

В 1907 году, путешествуя по Африке, 32-летний Черчилль скажет губернатору Уганды Хескету Беллу, что к сорока трем годам станет премьер-министром. Почему к сорока трем? Именно столько было в тот момент мистеру Беллу [594] [595] .

Друзья и близкие Черчилля были поражены его ощущением судьбы. Во время англо-бурской войны он предложил своему коллеге, журналисту Дж. Б. Эткинсону, отправиться вместе на рекогносцировку местности на бронепоезде. Услышав отказ, Уинстон произнес скороговоркой:

– Ты прав. Но у меня такое ощущение, своего рода интуиция, если я поеду, что-то произойдет. Это нелогично, я знаю.

Предчувствие будущего премьера не обманет. Бронепоезд попадет под обстрел, сам Черчилль будет пленен, а дерзкий побег принесет ему первую славу.

– Неужели Уинстон идет рука об руку со сверхъестественными силами, которые указывают ему путь? – воскликнет Эткинсон [596] .

«Я часто задавалась тем же вопросом, – добавляет леди Бонэм Картер. – Снова и снова наблюдая за жизнью и успехами Черчилля, я приходила к выводу, что у него была непосредственная связь с судьбой. Когда говоришь об Уинстоне, трудно не поверить, что его жизнь не направлялась сверхъестественным лучом, – кто-то назовет это судьбой, кто-то инстинктом. Это какая-то высшая сила, которая вмешивалась в события и много раз хранила его для служения определенной цели» [597] .

Черчилль действительно верил в судьбу.

«Чем больше живешь, тем больше понимаешь, что все зависит от случая. Тем труднее верится, что ключевую роль в человеческой деятельности играет слепое сочетание различных событий, – отмечал он. – Случай, фортуна, удача, судьба, рок, провидение воспринимаются мной как нечто единое, только названное разными словами. Непосредственное влияние, которое каждый из нас оказывает на свою жизнь, постоянно контролируется внешней, высшей силой. Если каждый из нас проанализирует последние десять лет своей жизни, он обратит внимание, что крошечные события, нисколько не важные сами по себе, в действительности управляют нашими достижениями, нашей карьерой» [598] .

Черчилль полностью разделял точку зрения своего великого предка, генерал-капитана, первого герцога Мальборо, который указывал, что «большинство событий предопределены судьбой. Когда делаешь все максимально хорошо, остается лишь терпеливо ждать результата» [599] . Именно так Черчилль и поступал, когда в 1930-е годы последовательно и методично критиковал политику умиротворения Болдуина – Чемберлена, зная, что придет тот день, когда слова станут реальностью и нация вспомнит о его предупреждениях.

Черчилля нисколько не смущало, что время было против него и с каждым годом он все более приближался к пенсионному возрасту. Он полагал, что, когда настанет его звездный час, у него хватит сил не прогнуться под исполинской ношей премьерства.

«Я не верю в невыносимые нагрузки премьерства, – заявит он накануне своего 60-летнего юбилея. – Есть старая поговорка, которая гласит, что Господь дает человеку столько сил, сколько ему необходимо. На собственном опыте я убедился: в критических ситуациях есть что-то в самом факте вызова. Когда знаешь, что вопросы первостепенной важности зависят от тебя, это активизирует скрытые резервы, поднимая тебя на вершину великих событий» [600] .

Он смело мог повторить за Питтом-старшим, который сказал герцогу Девонширскому:

– Милорд, я уверен в том, что смогу спасти эту страну, я и никто другой [601] .

«Сила гарантирована любому, кто служит великой цели», – подытожит политик уже после окончания Второй мировой войны [602] .

Веру в свое предназначение Черчилль не потерял и после поражения на выборах в 1950 году, когда в политических кругах опрометчиво заговорили о том, что эта избирательная кампания станет последней для 75-летнего лидера консерваторов. Черчилль был уверен в предстоящей победе. По его мнению, она была не за горами.

«Я знаю, что снова стану премьер-министром, – скажет он одному из своих секретарей. – Я просто знаю это» [603] .

Предчувствие не обманет опытного политика. Пройдет полтора года, и он вновь въедет на Даунинг-стрит, впервые в своей жизни став премьер-министром по результатам всеобщих выборов. На тот момент Черчиллю будет семьдесят семь лет.

Уверенность Черчилля в своих способностях к лидерству – следствие непоколебимой веры в собственное предназначение. В какой бы ситуации ни оказывался британский политик, он никогда не пасовал перед трудностями. И не важно, о чем шла речь: о новой ступени в политической иерархии или о чем-то другом.

«Должен тебе признаться, что я бы очень хотел попрактиковаться в искусстве управления крупными военными формированиями, – писал Черчилль своей супруге в 1909 году. – Я чувствую уверенность в себе, уверенность в решении подобного рода вопросов» [604] .

Сталкиваясь с чем-то неизвестным, он не задавался вопросом: «Справлюсь ли я?» Ответ был для него очевиден. Не случайно девиз Черчилля – «Я никогда не думал о самоограничении – только о самовыражении» [605] . Он всегда смело засучивал рукава и активно принимался за дело. Подобная модель поведения была одинакова как для военных ведомств – Адмиралтейства, Министерства военного снабжения, Министерства военно-воздушных сил, – где британский политик чувствовал себя словно рыба в воде, так и для структур, с тематикой которых он был менее знаком. Например, Казначейство.

Черчилль никогда не был на «ты» с математикой, но это нисколько не смутило его, когда он ответил согласием на предложение премьер-министра Стэнли Болдуина возглавить второй по значимости пост в политической иерархии Соединенного Королевства. Он сказал: «Я согласен, это полностью соответствует моим амбициям» [606] . По словам Роя Дженкинса, который также в свое время возглавлял Министерство финансов, это было «неожиданное и счастливое» назначение, одним из следствий которого должны были стать «осторожность в утверждении собственных взглядов» в малознакомой для Черчилля области. Однако, по мнению Дженкинса, в этом и заключалась дерзость гения, который настолько уверенно взялся за исполнение новых обязанностей, «как будто имел за своими плечами суммарный опыт таких канцлеров Казначейства, как Гладстон, Дизраэли, Ллойд Джордж и Бонар Лоу» [607] . К слову заметим, что дольше Черчилля пост министра финансов занимали лишь Уолпол, Питт, Пиль и Гладстон, каждый из которых впоследствии стал премьер-министром.

Поведение Черчилля может показаться высокомерным, однако эта модель окажется единственно правильной, когда от его уверенности как лидера будет зависеть судьба нации.

Лидер, источающий уверенность

В начале Второй мировой войны Черчилль входил в число немногих членов правительства, кто был полностью уверен в предстоящей победе.

«Не считая Уинстона, военный кабинет пропитан духом пораженчества, – с прискорбием отмечал депутат от Консервативной партии Лео Эмери на третьи сутки после вступления Великобритании в войну. – Не верю, что он сможет просуществовать больше нескольких месяцев» [608] .

Для Черчилля никакой другой альтернативы, кроме продолжать сражаться, не было.

«Впереди нас ожидает тяжелейшее противостояние, но если мы объединим наши усилия, я не сомневаюсь в нашей победе», – скажет он в начале сентября 1939 года французскому послу в Лондоне Шарлю Корбину [609] .

Черчилля нисколько не смущала суровая действительность. По его мнению, «с какими бы разновидностями препятствий мы ни сталкивались, они нисколько не должны служить основанием для снижения нашей активности» [610] . К аналогичным выводам приходят и современные исследования:

«Проблемы возникают постоянно. Без решительного продвижения вперед и убежденности в положительном итоге лидер оказывается парализованным и пассивным. Ошибки и риски неизбежны. Всегда найдутся недовольные. Именно уверенность в себе помогает преодолевать эти и другие трудности» [611] .

Когда препятствия на пути казались непреодолимыми, Черчилль предлагал черпать уверенность в прошлом:

«Столкнувшись с трудностями, мы обретем уверенность, если вспомним напасти, которые уже смогли преодолеть» [612] .

Также британский политик разделял точку зрения Фридриха Ницше, который в одном из своих последних сочинений «Сумерки идолов, или Как философствовать молотом» писал: «Что не убивает меня, то делает меня сильнее» [613] .

«Великий страх перед вторжением сослужил нам добрую услугу, – говорил Черчилль. – Он позволил сформировать прекрасную армию, которую мы когда-либо имели. Каждый мужчина и каждая женщина пребывали в состоянии полной боевой готовности» [614] .

Настрой Черчилля на победу поражал подчиненных.

«Уинстон свято верит в свою миссию избавить нашу страну от постигших ее напастей, – перешептывались между собой члены его личного аппарата. – Он без сомнения готов пойти даже на то, чтобы убить себя, если это будет необходимо для достижения поставленной цели» [615] .

«Уинстон определенно вызывает уверенность, – записал в своем дневнике в июле 1942 года начальник оперативного отдела генерал Кеннеди. – Я восхищаюсь тем неспешным образом, каким он пробирается сквозь колоссальные завалы работы, и при этом кажется, что он делает все шутя. Я могу понять, почему те, кто находится рядом, так преданы ему и готовы ему подчиняться. Я помню, как Дадли Паунд однажды сказал: „Вы не можете не любить его“, – я могу лишь присоединиться к этому мнению. Существует то, что должны признать и враги, и критики Уинстона, – у него лишь один интерес в жизни в настоящий момент, и это задача победить в войне. Каждая секунда посвящена этому. У него не видно ни малейших признаков усталости или измождения, он выглядит лучше, чем те политики, которые работают меньше. Исключительное проявление силы» [616] .

Уверенность британского премьера в победе поражает тем больше, если учесть тот факт, что Черчилль не знал, какими именно средствами будет одержана победа.

«Я уверен, что мы победим в этой войне, – делился он с главой штаба ВВС сэром Чарльзом Порталом и главным маршалом авиации, начальником истребительной авиации сэром Хью Даудингом в октябре 1940 года, – но должен вам признаться, что не вижу конкретных способов, как нам удастся этого достичь» [617] .

Пытаясь ответить на этот вопрос уже после того, как СССР вступил в войну, Черчилль учил британских дипломатов:

«На все вопросы, как вы собираетесь выиграть войну, следует отвечать: „Стремлением сражаться до тех пор, пока нацистский режим не рухнет, как это произошло с правлением кайзера в последней войне“. Для этого мы будем биться с врагом везде, где только можно. Мы будем подрывать их боевой дух пропагандой, мы будем вводить их в уныние блокадой, мы будем беспрестанно бомбить их родные земли, бомбить безжалостно, лишь увеличивая и увеличивая вес наших бомб. Во время последней войны мы не могли сказать, когда сможем одержать победу, но мы добились ее, не сдаваясь и продолжая держаться, несмотря ни на что. Мы без малейшей тени сомнения противостояли целый год один на один Германии и Италии, и сегодня британский народ непоколебим в своем стремлении разрушить нацизм» [618] .

Не случайно именно в годы Второй мировой войны Черчилль все чаще повторял любимый афоризм: «Жернова Господа мелют медленно, но истирают в порошок» [619] .

Несмотря на широкую поддержку в народе, среди обитателей Вестминстера были политики, которые считали, что Черчилль, совмещающий сразу два поста – премьер-министра и министра обороны, – слишком много на себя взял и будет лучше, если он ограничит свои полномочия. Однако лидер британцев был полностью уверен в собственных силах: он довезет тяжелый воз до победного конца. Никакая хула и критика со скамьи палаты общин или со страниц газет не могла переубедить его в этом.

«Я прекрасно сознавал силу своего положения, – признавался он. – Я мог рассчитывать на добрую волю народа, так как я содействовал тому, что он выжил в 1940 году. Также военный кабинет и начальники штабов проявляли по отношению ко мне исключительную верность. Я был уверен в себе. Когда этого требовали обстоятельства, я ясно говорил подчиненным мне лицам, что не соглашусь ни на малейшее ограничение моей личной власти и ответственности. В печати высказывались всевозможного рода предположения о том, что мне следовало бы остаться на посту премьер-министра и выступать с речами, но передать фактический контроль над ведением войны кому-нибудь другому. Я твердо решил не отступать ни перед кем, взять на себя главную и личную ответственность. Я вспоминал мудрую французскую пословицу: „Лишь спокойствие дает власть над душами“» [620] .

«Я стал первым министром короля не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи», – резюмировал Черчилль свою политику во время выступления в Мэнш-хаус в ноябре 1942 года [621] .

Уверенность в себе по праву считается одним из важнейших качеств эффективного лидера.

«Лидер, позитивно оценивающий себя и проявляющий уверенность в собственных способностях, вызывает доверие, уважение и восхищение группы, – отмечает профессор Ричард Л. Дафт. – Такой человек своим примером мотивирует окружающих и вдохновляет их на преодоление сложностей. Деятельным лидерам необходима уверенность в себе. Лидеры инициируют изменения, и им часто приходится принимать решения в условиях дефицита информации» [622] .

Уверенность и решительность становятся основополагающими качествами лидера в процессе принятия жестких и важных решений.

«Никто не санкционирует начало атаки, не испытывая при этом сомнений, – объяснял Черчилль. – Но все сомнения если и присутствуют, то только до момента принятия решения. Когда же выбор сделан – время сомнений осталось в прошлом. На важнейшие вопросы лидер должен дать ответ „да“ или „нет“ и быть связан со своим решением» [623] .

«Лидеру следует терпеливо переносить неопределенность, разочарования и испытания, – добавляет куратор проекта по подготовке лидеров в школе управления Джона Ф. Кеннеди при Гарвардском университете Рональд А. Хейфец. – Он обязан поднимать трудные вопросы. Но при этом сам не впадать в панику. Следует помнить, что сотрудники и коллеги внимательно следят за поведением лидера. Они не смогут не заметить вербальные и невербальные сигналы, красноречиво свидетельствующие об эмоциональном состоянии человека. Лидер должен буквально излучать уверенность, всем своим видом показывая, что ни минуты не сомневается в способности справиться со всеми предстоящими трудностями» [624] .

Особенно актуальной демонстрация уверенности является для начинающих лидеров. В этом отношении пример нашего героя также показателен.

«Уинстон Спенсер Черчилль в свои двадцать четыре года очень мало знаком с работой правительства, парламента и с юридической деятельностью, – писал о сыне лорда Рандольфа журналист Дж. У. Стивенсон. – Но он вращается в этих сферах с их центрами притяжения если не со знаниями, то с легкостью ветерана – государственного деятеля. Он даже на вид не скромен. Его самоуверенность часто приводила к тому, что его обрывали в армии. Но Уинстона Черчилля невозможно оборвать. Его самоуверенность непреодолима, хотя ни возраст, ни здравый смысл, ни сами факты не дают для этого оснований. Его самоанализ говорит ему, что он обладает даром и характером, которые сделают его фигуру сенсационной» [625] .

Современные исследователи рекомендуют более внимательно относиться к демонстрации уверенности.

«Старайтесь выглядеть уверенно, даже если вы терзаетесь сомнениями, – советует специалист по индивидуальному коучингу, основатель компании „Prepaid to Lead“ Кэрол Уокер. – Руководители высокого ранга обычно хорошо знают, в каких ситуациях следует себя вести именно так. Новички же зачастую настолько сосредоточены на своих внутренних проблемах, что опрометчиво считают, будто поддерживать свой имидж нет необходимости. Они так заняты содержанием, что забывают о форме, которая тоже кое-что значит. Если лидер не излучает уверенности, вряд ли ему удастся воодушевить подчиненных и заставить их работать» [626] .

Еще два века назад проницательный князь Шарль Морис де Талейран-Перигор резюмировал: «Верят лишь в тех, кто верит в себя». С тех пор мало что изменилось, и успех Черчилля на посту премьер-министра в годы Второй мировой войны не в последнюю очередь связан с тем, что он, как никто другой среди руководителей Туманного Альбиона, источал уверенность в собственных силах. «Британский народ поверил в Черчилля, потому что он был полностью уверен в себе», – констатировал британский историк Арнольд Тойнби [627] .

А сам Черчилль признался однажды: «Если бы я проявил слабость, меня просто вышвырнули бы из кабинета» [628] .

Поведение в кризисных ситуациях

Уверенность в себе помогала Черчиллю не только производить впечатление на своих коллег, но и сохранять спокойствие в моменты кризисов, что также высоко ценится в канонах эффективного лидерства. В этом плане очень характерным является поведение британского политика накануне Первой мировой войны.

Принято считать, что убийство 28 июня 1914 года наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда послужило тем запалом, который поджег бикфордов шнур первой в истории человечества военной катастрофы мирового масштаба. Глава Адмиралтейства Уинстон Черчилль держал руку на пульсе международных событий, но даже он с его известной проницательностью и склонностью к излишней драматизации событий не увидел в этом акте сербских националистов ничего, что могло бы неминуемо привести к мировому пожару.

В июле была проведена тестовая мобилизация 3-го флота, местом проведения которой был выбран Ла-Манш. Эти учения, запланированные еще в начале года, представляли собой эконом-вариант полной мобилизации с проведением мероприятий в различных районах мирового океана.

Предполагалось, что 23 июля корабли разойдутся по портам. Черчилль не стал препятствовать этому процессу. Двадцать четвертого числа он принял участие в заседании кабинета министров. В конце встречи, когда утомленные длительным обсуждением ирландского вопроса министры уже собирались закончить заседание, глава МИД Эдвард Грей зачитал ноту, которую Австрия в тот день направила Сербии. «Он читал текст несколько минут, прежде чем я смог переключиться со скучных дебатов по предыдущему вопросу», – вспоминал Черчилль. Однако по мере того, как Грей глухим голосом зачитывал документ, ум нашего героя стал проясняться.

«Становилось отчетливо ясно, что эта нота – ультиматум, причем ультиматум, написанный в такой форме, которая никогда не использовалась в наше время. Странный свет пролился над картой Европы» [629] .

Своей супруге Черчилль признался, что «Европа трепещет, находясь на грани войны. Австрийский ультиматум Сербии – самый высокомерный документ, который можно было составить» [630] .

Несмотря на подобную оценку, первый лорд Адмиралтейства продолжал разделять позицию Асквита, считавшего, что Великобритания может избежать участия в кровопролитной войне. В субботу, 25 июля, Черчилль покинул Лондон и присоединился к своей семье, отдыхавшей на побережье в Кромере, северный Норфолк. Однако, узнав в воскресенье, что Австрия, признав ответ Сербии неудовлетворительным, разорвала с этой страной дипломатические отношения и объявила мобилизацию, политик первым же поездом выехал в столицу. В понедельник он принял участие в заседании кабинета министров.

«Кабинет был категорически против войны, – констатирует он. – В тот момент министры ни за что не согласились бы вступить в войну» [631] .

По мере развития событий Черчилль одним из первых в британском правительстве все больше стал склоняться к мысли о возможном военном разрешении конфликта. Как всегда деятельный, он принял ряд важных решений. В частности, на следующий день после заседания кабинета, Черчилль заручился поддержкой Асквита в усилении охраны у нефтяных резервуаров и складов с боеприпасами. Одновременно он санкционировал укрепление противовоздушной обороны в устье Темзы против вражеских цеппелинов, а также отдал распоряжение о переброске 1-го флота в Северное море. Все эти меры создавали серьезное препятствие на пути вторжения предполагаемого противника.

Поведение Черчилля было настолько уверенным, а принимаемые меры настолько решительны, что это не могло не произвести впечатления на его менее активных коллег. Бывший премьер-министр Соединенного Королевства Артур Бальфур чуть ли не со слезами на глазах благодарил (в присутствии адмирала Фишера) Господа за то, что в столь критический для страны момент Адмиралтейство возглавляет именно Черчилль [632] .

Тридцатого июля Черчиллю доложили, что линейный крейсер «Гебен», имевший в арсенале десять 11-миллиметровых пушек, вышел из австрийского порта Пола и направился в Средиземное море. В случае войны между Германией и Францией «Гебен» мог доставить союзнику Великобритании по Антанте немало неприятностей, направив артиллерийскую мощь своих орудий на военные корабли, перебрасывающие солдат из североафриканских колоний. Реакция британского военно-морского министра последовала незамедлительно. Он в тот же день связался с главой 2-й эскадры линейных крейсеров адмиралом сэром Беркли Милном:

«В случае войны вашей первоочередной задачей должна стать транспортировка и прикрытие французских войск из Северной Африки. Также вам следует вступить в бой с немецкими судами, особенно „Гебеном“, которые будут мешать транспортировке».

Кроме того, Черчилль рекомендовал не вступать в бой с превосходящими силами противника без поддержки французского флота [633] .

Первого августа, после объявления Германией войны России, Черчилль санкционировал полную мобилизацию военно-морского флота Великобритании. Причем сделал он это до того, как получил одобрение своих действий от премьера и кабинета министров. По мнению Черчилля, ситуация не требовала отлагательств. Он был настолько уверен в важности принимаемых решениях, что, отдавая указ привести флот в боевую готовность, нисколько не сомневался в поддержке главы правительства.

В тот же вечер Черчилль написал жене: «Мир сходит с ума. Мы должны позаботиться о нас и наших друзьях. Сладкая кошечка, моя нежная любовь. Целую твоих котят. Твой преданный У.» [634] .

На следующий день, в воскресенье, 2 августа, Германия вторглась в Люксембург, что стало главной темой обсуждения на срочно собранном заседании кабинета. Ни для кого не было секретом, что ввод немецких войск в Люксембург – всего лишь преамбула перед вторжением в Бельгию и последующего массированного удара по Франции. При подобном сценарии Великобритания уже не могла избежать участия в военных действиях. С одобрения главы Форин-офиса и военного министра Асквит отдал распоряжение о немедленной мобилизации британской армии.

Несмотря на разворачивающийся хаос, Черчилль сохранял олимпийское спокойствие. Он не испытывал ни страха, ни сомнений, хладнокровно реализуя комплекс антикризисных мероприятий.

Вернувшись после заседания кабинета в Адмиралтейство, Черчилль приказал главнокомандующим всех флотов установить прямой контакт с французскими коллегами.

«Ситуация критическая, – сообщалось в послании. – Всем быть готовым к неожиданной атаке. В случае если Великобритания станет союзником Франции против Германии, для организации совместных действий вам следует установить контакты со старшими французскими офицерами, находящимися вместе с вами на базах» [635] .

У Асквита и Грея Черчилль запросил согласие на проведение немедленных совместных действий англофранцузского флота по защите Ла-Манша [636] . Одобрение было получено.

Одновременно 2 августа Черчилль срочно связался с Милном, попросив направить два линейных крейсера «Неудержимый» и «Неутомимый» «неотступно следовать за „Гебеном“ и быть готовыми действовать в случае объявления войны, которая неизбежна» [637] . Также первый лорд Адмиралтейства распорядился присматривать за легким крейсером «Брейслау», сопровождавшим «Гебен».

Третьего августа, после вторжения Германии в Бельгию, Великобритания направила ультиматум о немедленном выводе германских войск из иностранного государства; в противном случае Великобритания объявляла войну.

Срок ультиматума истекал в полночь 4 августа, но Черчилль опасался, что немцы предпримут атаку на флот Его Величества, не дожидаясь его окончания. В связи с этим он направил указание капитанам всех военно-морских судов:

«После полуночи мы находимся в состоянии войны с Германией. Принимая во внимание условия ультиматума, Германия может атаковать в любой момент. Будьте готовы» [638] .

Меры Черчилля заслужили лестные отклики прессы. «Он один из тех министров, который прекрасно понимает ситуацию. Предпринятые им действия – выше всяких похвал», – восторженно писали журналисты The Times – «в обычных ситуациях не самые теплые сторонники Уинстона среди прессы», как верно заметил Рой Дженкинс [639] .

Как и предполагал Черчилль, условия ультиматума приняты не были, и Великобритания объявила Германии войну. Мир вступил в новую фазу, которая могла навести ужас на кого угодно, но только не на военно-морского министра.

«Весь лучистый, Уинстон ворвался в комнату, – описывает поведение Черчилля в ту ночь будущий глава военного кабинета Ллойд Джордж. – Его лицо сияло, движения были резки, слова вылетали один за другим. Он говорил, что собирается послать телеграмму в Средиземноморье, на Северное море и еще бог знает куда. Было видно, что он действительно счастливый человек» [640] .

Аналогичное впечатление Черчилль произвел и на супругу премьер-министра Марго Асквит, которая записала в тот день в дневнике:

«Мы вступили в войну. Я покинула комнату и отправилась спать. Когда я спускалась с лестницы, то увидела Уинстона Черчилля. Со счастливым выражением лица он направлялся к двойным дверям, ведущим в зал заседаний кабинета министров» [641] .

«Мир движется к катастрофе и краху, но происходящее вызывает у меня интерес, я возбужден и счастлив, – делился Черчилль своими ощущениями с Клементиной. – Не ужасно ли думать подобным образом? Подготовительные мероприятия вызывают у меня восхищение. Я прошу Бога простить меня за подобное легкомыслие» [642] .

В эти напряженные дни Черчилль отлично понимал, что наступают новые, тяжелые времена.

«Мы привели весь флот в порядок, – писал он жене. – Все спланировано и тщательно продумано. Все моряки взволнованны, но уверенны. Все сделано по высшему разряду. Все приведено в состояние небывалой готовности. Мы все встали на цыпочки. Но война – это в первую очередь Неизвестность и Неожиданность. Я не пожалею своей жизни, чтобы сохранить величие, благополучие и свободу нашей Родины. Трудности, стоящие перед нами, очень велики» [643] .

С началом Первой мировой войны Черчилль с головой окунулся в решение новых проблем, шагнув в состояние перманентной загрузки. Он днями и ночами пропадал в Адмиралтействе, решая бесчисленные вопросы административного, военного и организационного характера. Своей супруге он сообщал:

«Дорогая моя, это всего лишь строчка от твоего очень усталого Уинстона. Я хотел бы вырваться к тебе и зарыться в песок вместе с тобой на пляже. Но работы много, и она настолько интересна, что я не могу ее оставить» [644] .

Морис Хэнки следующим образом описывал деятельность первого лорда Адмиралтейства в начале войны:

«Уинстон Черчилль принадлежит к типу людей, резко отличающихся от своих коллег. По меньшей мере он наслаждается возникшей ситуацией. Мужество Черчилля – бесценное качество для кабинета, парламента и нации в эти первые дни. Когда все вокруг кажется черным и настроение у всех опускается до нижней отметки, он умеет убеждать других, что существует более яркая сторона картины. Он вносит элемент юношеской энергии, жизненной силы и уверенности, составляющий силу кабинета Асквита в эти трудные дни».

Издатель The Times поддерживал Хэнки, считая что «Уинстон Черчилль больше других сделал в эти дни, чтобы кабинет предпринял решительные действия» [645] .

Асквит также восхищался своим подчиненным. Занимавшему в тот момент пост лорда-председателя Совета Ричарду Халдейну он восторженно замечал, что одно только присутствие Черчилля «эквивалентно огромному военному формированию на полях сражений». «И это чистая правда, – констатировал сам Халдейн. – Уинстон, ты вдохновляешь нас всех своей решимостью и смелостью» [646] .

Поведение первого лорда Адмиралтейства лишний раз доказывает известную максиму теории управления – если в условиях неопределенности лидер способен выделить в своей деятельности ключевые моменты и взять их под контроль, его власть возрастает [647] .

Немаловажным обстоятельством был и тот факт, что Черчилль относился к тому типу лидеров, которые расцветают, работая с огромной нагрузкой. События, способные сломать других, его, наоборот, закаляли. Черчилля никогда не пугали ни объем работ, ни критичность положения. Выдающийся политик считал, что именно в подобных ситуациях предоставляется уникальный шанс для раскрытия скрытых резервов, демонстрации того, на что ты действительно способен. По словам Макса Бивербрука, в канун мирового кризиса Черчилль «не был угнетен, не выражал беспокойства, не паниковал – он просто спокойно и хладнокровно исполнял свои обязанности» [648] .

Современные ученые считают поведение Черчилля наиболее оптимальной моделью лидерства в кризисных ситуациях.

«Лидеру необходимы такие качества, как самообладание и уравновешенность, – указывают Рональд Хейфец и Дональд Лаури. – Контроль над прессингом – это, пожалуй, самое трудное в работе руководителя» [649] .

Да и сам лидер в критические моменты начинает играть особенную роль. В этом плане интересную аналогию с военной организацией в одной из своих работ проводит профессор Джон П. Коттер:

«Чтобы армия была в нормальном состоянии в мирное время, как правило, достаточно грамотного выполнения административных и менеджерских функций на всех ступенях армейской иерархии. Лидерами должны быть лишь ее высшие руководители. Однако во время войны армии нужны истинные лидеры на всех уровнях командования. Никто не придумал, как заставить людей ринуться в бой с помощью административных методов; для этого необходим тот, кто поведет солдат за собой» [650] .

Фундаментальную роль лидера и важность умения сохранять уверенность в себе Черчилль понял еще в самом начале карьеры, во время колониальных войн. Время не изменило его взглядов. Десятого мая 1940 года, когда немецкие войска перешли границу Голландии и Бельгии, а наш герой готовился возглавить правительство, он вновь произвел впечатление своим спокойствием перед разворачива ющейся пропастью неизвестности.

«Черчилль, дух которого был нисколько непоколебим из-за надвигающейся катастрофы, по-прежнему остается олицетворением силы в минуты кризиса», – констатирует Сэмюель Хор [651] .

В тяжелейшие месяцы лета 1940 года, когда Великобритания была один на один с нацистской Германией, Черчилль стал олицетворением уверенности.

«Уинстон пребывает в превосходном расположении духа, – писал в дневнике Алан Брук после четырехчасовой поездки по войскам с премьер-министром. – Он переполнен планами наступательных операций на следующее лето» [652] .

«Уинстон еще никогда не был в столь хорошей форме, как в эти дни, – признавался Брендан Брекен Гарольду Николсону. – Такое ощущение, что возложенная на него ответственность дала ему новые жизненные силы» [653] .

Напряженные ситуации действительно стимулировали британского политика. Они вызывали в нем прилив энергии и сил, активность его возрастала, оказывая благотворное воздействие на окружающих. Один из примеров – его поведение в феврале 1942 года, во время крупномасштабной битвы английского и немецкого флотов в районе Ла-Манша.

«Я вошла в зал заседания кабинета, он ходил взад-вперед, весь на взводе, – писала родителям секретарь премьер-министра Элизабет Лэйтон. – Он продиктовал четыре телеграммы, словно вихрь, после чего стал звонить то одному, то другому. Я спросила, могу ли я идти, и уже направилась к выходу, как он меня остановил. Начал диктовать новую телеграмму. Затем стал разговаривать сам с собой. Он просто сгусток энергии».

Немного успокоившись, Черчилль сел напротив девушки.

– Там происходит чертовски грандиозная битва, – сказал он.

– Как вы думаете, мы их одолеем? – спросила мисс Лэйтон.

– Не знаю, – ответил премьер-министр. – Мы задали им жару, но они еще пока живы [654] .

Черчилль воспринимал кризис как вызов. И чем масштабнее был поднимающийся шторм, тем активней он брался за дело. Когда казалось, что силам больше неоткуда браться, он обращался к истории. Сегодняшнему противостоянию он способен был придать вневременной характер, рассматривая его как еще один славный эпизод исторического повествования.

«С Черчиллем было его чувство истории, – писал Франсуа Бедарида. – Хозяин особняка на Даунинг-стрит постоянно чувствовал на себе взгляд людей, населивших историю, словно Бонапарт в Египетском походе. В его представлении каждый день вписывал новую страницу славы в британскую историю, редактором которой он в данный момент являлся. Черчилль ощущал себя посланцем судьбы, и это чувство, не покидавшее его ни на миг, придавало ему сил, поддерживало его и вдохновляло» [655] .

«Боже мой! Это же живая История! – восклицал он в январе 1915 года в разгар Первой мировой войны. – Все, что мы говорим и делаем, – волнующе. Это будет прочитано тысячью поколениями, только подумайте об этом!» [656] . «Понимаете ли вы, что мы творим историю?!» – спрашивал он своих подчиненных в конце 1941 года [657] . «Давайте не будем говорить о темных днях, – делился британский премьер своим восприятием событий Второй мировой. – Это не темные, это великие дни, в которых наша страна когда-либо жила. И мы должны благодарить Господа за то, что нам позволили сделать эти дни памятными в истории нашей нации» [658] .

«Почему люди воспринимают этот период времени как „потерянные годы “, когда на самом деле это самые интересные годы? – сокрушался Черчилль в марте 1941 года в беседе с премьер-министром Австралии Робертом Мензисом. – Почему мы воспринимаем историю исключительно как события прошлого, забывая при этом, что мы являемся ее творцами» [659] .

Автор десятка томов исторических сочинений, Черчилль прекрасно чувствовал историю, черпая в выдающихся событиях и личностях прошлого силы для преодоления кризисов сегодняшнего дня. В августе 1940 года, когда он вел активную переписку с Рузвельтом о военной помощи США, Джон Колвилл показал Черчиллю письмо адмирала Нельсона, адресованное главе Адмиралтейства лорду Спенсеру: «Милорд, если мне суждено умереть в этот момент, то на моем сердце будет выгравирована надпись об острой нужде во фрегатах. Никакими словами я не могу выразить, насколько я страдаю от нехватки этих судов». Колвилл предложил начать послание президенту этими же словами, поменяв «фрегаты» на «эсминцы». «Нам крайне необходимо получить эсминцы от американцев, – сказал Черчилль. – Просто удивительно, насколько история повторяется, даже в таких мелочах» [660] .

После окончания войны, приступив к работе над мемуарами, Черчилль получил письмо от профессора Кембриджа, историка Джорджа Маколея Тревельяна. В письме Тревельян напомнил политику о том «вдохновляющем послании, которое Вы направили мне в 1942 или 1943 году. В нем Вы упоминали о неудачах, постигших лорда Чэтема [661] в первые два года его управления военными действиями. И как, в конечном счете, все закончилось успешно». «Вам не следует полагать, что я ассоциирую себя с великими личностями прошлого, – ответил Черчилль. – То были дни великих людей и мелких событий. Мы живем в век, где все наоборот» [662] .

«В глубине души у Черчилля была уверенность, что в конце концов все будет в порядке, – вспоминал Джон Мартин. – Эта вера коренилась на чем-то значительно более глубоком, чем совокупность фактов, которыми он располагал. Одним из секретов его вдохновляющего лидерства было умение смотреть и оценивать события с позиции истории. Он заставил своих соотечественников поверить, что они играют важную роль в исторической драме, и какие бы бедствия и несчастия ни происходили, это и в самом деле их звездный час» [663] .

На последнем заседании военного коалиционного кабинета, состоявшемся 28 мая 1945 года, Черчилль со слезами на глазах попрощается с коллегами следующими словами:

«Свет истории будет падать на каждый ваш шлем» [664] .

За Черчиллем закрепилась репутация антикризисного человека. Гарольд Николсон называл его «самым интересным человеком в Англии».

«На самом деле, – объяснял он, – Уинстон не просто интересный человек – это феномен, это человек-загадка. Он будет жить на страницах британской истории, тогда как других политических деятелей время покроет забвением. Он – кормчий, спасающий обреченные на гибель корабли. В тот день, когда за будущее Англии никто не даст и ломаного гроша, именно ему доверят штурвал» [665] .

К аналогичному выводу о незаменимости личности Черчилля в условиях кризиса задолго до Николсона пришел Дэвид Ллойд Джордж, который утверждал:

«В момент чрезвычайной опасности такие люди должны быть использованы полностью. Если за ними бдительно наблюдать, они могут дать больше пользы, чем легион посредственностей» [666] .

Подобные высказывания были бы невозможны, если бы Черчилль не источал уверенность и не боролся бы за свои идеалы и убеждения. О том, какую роль играют бойцовские качества в эффективном лидерстве и насколько британский политик действительно был борцом, мы будем говорить в следующей главе.

Глава 8. Борец

Переход через пустыню

После отставки в 1929 году с поста министра финансов в политической карьере Уинстона Черчилля начался десятилетний период безвластия, известный как «пустынные годы». На протяжении этих лет бывший глава таких крупных ведомств, как МВД, Минфин и Адмиралтейство, оказался не у дел. Произошедшая метаморфоза отчасти стала результатом политических взглядов экс-министра, которые расходились с популярными в те годы настроениями. В каких-то вопросах Черчилль был не прав. Например, в отказе признавать право Индии на независимость; он, империалист до мозга костей, считал Индию не более чем географическим понятием, чем-то вроде экватора [667] . В других вопросах, наоборот, предчувствие не обманывало опытного политика. В первую очередь здесь следует назвать открытые выступления против политики умиротворения, а также попытки указать на угрозу подъема Третьего рейха. Будучи человеком, не привыкшим сдавать позиции, Черчилль вел активную кампанию по отстаиванию своих убеждений. Причем борьба за свою точку зрения становилась более интенсивной, когда он встречал упорное сопротивление со стороны коллег по партии и руководства страны.

Впервые озабоченность усилением националистических настроений в Германии Черчилль высказал еще в 1924 году. В последующие годы его тревога еще более усилилась. После войны в архиве министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа был найден документ, датированный 18 октября 1930 года. В нем приводились взгляды Черчилля, называвшего Гитлера «прирожденным лжецом».

«Он с охотой заявит, что не имеет намерений вести против нас агрессивную войну, – утверждал британский политик. – Но немцы постараются прибегнуть к оружию при первой же возможности» [668] .

На 1930 – 1931 годы приходится одна из первых его публичных кампаний, направленная против укрепления милитаристских настроений в Германии.

«Германская молодежь все более активно принимает участие в политическом движении, которое никогда не признавало условий Версальского договора», – писал Черчилль в одной из своих статей в августе 1931 года.

Также он выступал против создания единого таможенного союза между Германией и Австрией.

«В рамках этого таможенного союза прячется „аншлюс“ или союз между основной массой германского населения и тем, что осталось от большой Австрии, – бил в набат знаменитый британец. – В результате рождается огромный германский блок с населением в 70 миллионов, угрожающий прежде всего двум нациям – Франции (с ее нерастущим населением) и Чехословакии. Живущие в Чехословакии три с половиной миллиона немцев могли бы быть дисциплинированными и лояльными гражданами, но „аншлюс“ означает, что Чехословакия будет иметь в пределах своих границ не только „непереваримое“ меньшинство, но будет окружена немцами с трех сторон. После „аншлюса“ она станет Богемским островом в океане тевтонского населения, тевтонской эффективности» [669] .

В это же самое время по указанию МИД сотрудник германского посольства в Лондоне принц Отто фон Бисмарк берет интервью у взбунтовавшегося политика. О результатах беседы правнук «железного канцлера» незамедлительно рапортует в Берлин:

«Черчилль тщательно следит за развитием политической обстановки в Германии, он знает эту обстановку в деталях и видит основную угрозу в растущем нацистском движении. С его точки зрения, Гитлер представляет собой угрозу внутренней стабильности Германии, угрозу европейскому миру. Гитлер и его сторонники при первой же возможности прибегнут к вооруженной силе для захвата власти».

На отчет Бисмарка была наложена показательная резолюция:

«Хотя многое во взглядах Черчилля объясняется его темпераментом, необходимо проявлять к нему особое внимание, поскольку он будет играть значительную роль в любом консервативном правительстве, если такое придет к власти» [670] .

Педантичные немецкие аналитики с Вильгельм-штрассе ошиблись в одном: руководство Консервативной партии не планировало вводить Черчилля в правительство. По крайней мере, в 1930-х годах. С каждым выступлением Черчилль лишь отдалял себя от партийной верхушки. Однако его это нисколько не смущало. И уж тем более не ослабляло его решимости. Как ни в чем не бывало, он продолжал последовательно и методично настаивать на своей точке зрения.

Выступая весной 1933 года перед Королевским обществом Святого Георга, покровителя Англии, он заявил:

«Историки подметили одну характерную особенность английского народа, приносившую ему немало горя на протяжении многих веков. Дело в том, что после каждой победы мы растрачивали бо́льшую часть преимуществ, по́том и кровью добытых в боях. Не чужеземцы приносят нам самые страшные беды. В них повинны мы сами. Если мы потеряем веру в самих себя, мы погибнем. Никто и ничто не спасет Англию, кроме нас самих» [671] .

1933 год стал ключевым в европейской политике. Тридцатого января президент Германии генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург назначил лидера НСДАП Адольфа Гитлера рейхсканцлером. Черчилль воспринял это как личный вызов. Ниже приведены фрагменты из нескольких его выступлений в этот период:

Март 1933 года «Когда мы читаем о Германии, когда мы смотрим с удивлением и печалью на эти поразительные проявления жестокости и воинственности, на это безжалостное преследование меньшинств, на это отрицание прав личности, на принятие принципа расового превосходства одной из наиболее талантливых, просвещенных, передовых в научном отношении и мощных наций в мире, мы не можем скрыть чувства страха».

Апрель 1933 года «Как только Германия достигнет военного равенства со своими соседями, не удовлетворив при этом своих претензий, она встанет на путь, ведущий к общеевропейской войне».

Ноябрь 1933 года

«Огромные силы пришли в движение, и мы должны помнить, что речь идет о той могущественной Германии, которая воевала со всем миром и почти победила его, о той могущественной Германии, которая на одну немецкую жизнь ответила убийством двух с половиной жизней своих противников. Неудивительно, что, видя эти приготовления, открыто провозглашаемые политические доктрины, все народы, окружающие Германию, охватывает тревога» [672] .

Черчилля начинает все больше беспокоить стремительное развитие нового вида вооружений – авиации.

«Это проклятое, дьявольское изобретение и усовершенствование методов войны с воздуха коренным образом изменили наше положение, – рокочет его голос в палате общин. – Мы уже не та страна, какой были всего двадцать лет назад» [673] .

После кончины 2 августа 1934 года Гинденбурга и превращения Гитлера в единоличного правителя Германии британский политик констатирует – назад хода не будет. Еще до того, как Геринг в марте 1935 года объявит о создании в Германии ВВС, Черчилль утраивает свою активность, предупреждая о возможных последствиях сокращения военно-воздушных сил Великобритании. Он начинает активную кампанию за развитие Королевских ВВС, требуя, чтобы Британия «располагала столь же мощной авиацией, как Франция или Германия, в зависимости от того, какая из них будет сильнее» [674] .

Апеллируя к премьер-министру Стэнли Болдуину, Черчилль переходит в решительную атаку.

«Установлено, что мы являемся всего лишь пятой по значению авиационной державой, и то – в лучшем случае, – заявит он в палате общин. – По своей мощи наша авиация равна лишь половине авиации Франции, нашего ближайшего соседа. Германия вооружается очень быстро, и никто не собирается ей в этом препятствовать. Я страшусь того дня, когда в руках нынешних правителей Германии окажется оружие, позволяющее угрожать самому сердцу Британской империи. Нужны меры, которые позволили бы нам достигнуть равенства в воздухе. Ни одно государство, играющее в мире такую роль, какую играем мы и хотим играть в будущем, не может позволить себе находиться в таком положении, при котором его можно было бы шантажировать» [675] .

Черчилль не ограничивался трибуной парламента, пытаясь донести свои мысли до широких слоев населения. В этом на помощь ему пришло новое техническое средство – радио. В ноябре он обратил внимание радиослушателей, что всего лишь в нескольких часах полета от Туманного Альбиона «находится семидесятимиллионная нация самых образованных в мире, умелых, оснащенных наукой дисциплинированных людей, которых с детства учат думать о войне и о завоеваниях, как о высшей доблести, и о смерти на поле боя – как о благороднейшей судьбе для мужчин».

«Эта нация отказалась от своих свобод, чтобы увеличить коллективную мощь. Эта нация со всей своей силой и достоинствами находится в объятиях нетерпимости и расового высокомерия, не ограниченного законом. У нас есть лишь один выбор. Это старый мрачный выбор, стоявший перед нашими предками, а именно: подчинимся ли мы воле сильнейшей нации или покажем готовность защищать наши права, наши свободы и собственно наши жизни» [676] .

После ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область Черчилль начинает активнее требовать проведения перевооружения, а также усиления мер коллективной безопасности.

«В течение четырех столетий внешняя политика Англии заключалась в том, чтобы противостоять сильнейшей, наиболее агрессивной, более всего стремящейся к доминированию державе на континенте, – скажет он перед комитетом Консервативной партии в марте 1936 года. – Я не знаю ничего, что могло бы ослабить или изменить справедливость, мудрость, ценность того, что вело вперед наших предков. Я не знаю ничего в военной, политической, экономической или научной области, что заставило бы меня думать, что мы не должны или не можем двигаться той же дорогой. Германия не боится никого. Она вооружена лучше, чем когда бы то ни было. Ее возглавляет группа отчаянных игроков, которым сопутствует удача; очень скоро они вынуждены будут выбирать, с одной стороны, между экономическим и финансовым крахом, внутренним недовольством и, с другой стороны, – войной, которая приведет к германизированной Европе под нацистским контролем. Поэтому, мне кажется, что присутствуют все старые условия и снова наше национальное спасение зависит от того, сумеем ли мы собрать опять все силы Европы для сдерживания возглавляемых Германией попыток» [677] .

«Одна мысль угнетает меня: месяцы быстро текут, – предупреждает он. – Если мы слишком долго будем откладывать мероприятия по укреплению нашей обороны, бо́льшая сила может помешать нам завершить этот процесс» [678] .

С каждым месяцем выступления британского политика становятся все более жесткими. Используя многочисленные контакты, Черчилль начинает собирать секретные сведения о состоянии британских вооруженных сил и масштабах разворачиваемых в Германии военных программах. Его осведомленность становится настолько пугающей для правительства, что на одном из заседаний кабинета Сэмюель Хор заявил:

Одновременно с выступлениями в Британии Черчилль пытался использовать свой международный авторитет для пропаганды идей в Новом Свете. Во время лекционных туров в США и Канаде он активно доказывает необходимость противостояния надвигающейся угрозе, требуя наладить механизм коллективной безопасности и использование основ международного права для усмирения агрессора.

Спустя годы Черчилль даст следующую характеристику своим действиям:

«В то время я был рядовым членом парламента и не занимал никакого официального поста. Я делал все, что было в моих силах, чтобы побудить правительство начать широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире. При этом я рисовал, несомненно, еще более мрачную картину, чем она была в действительности. Я продолжаю считать, что поступал правильно, подстегивая всеми способами правительство, и что при всех обстоятельствах было бы лучше начать борьбу с Гитлером в 1938 году, чем тогда, когда мы наконец вынуждены были это сделать, – в сентябре 1939 года» [680] .

Несмотря на актуальность, выступления Черчилля не вызывали поддержки у его коллег. За некогда влиятельным министром в правительствах Герберта Асквита и Дэвида Ллойд Джорджа закрепилось прозвище «Вестминстерский изгой», его призывы саботировались, а поведение высмеивалось. Во время выступления в Эдинбургском университете речь Черчилля была прервана студентами, вынудив его под унизительный свист покинуть трибуну. В Оксфорде выступление политика оборвали наглым вопросом:

– Полагаете ли вы, мистер Черчилль, что германский народ, мужчины и женщины, живущие в Германии сегодня, ответственны за Великую войну? Ответьте прямо, да или нет?

Посмотрев прямо в глаза студенту, задававшему вопрос, Черчилль ответил:

– Да.

Под бурные аплодисменты студент вышел из зала [681] , а Черчилль продолжил выступление. Но когда он указал на необходимость вооружения для «защиты нашего острова», зал взорвался от смеха. Повторив фразу, Черчилль получил новую порцию унижения – смех только усилился.

Большинство депутатов, по свидетельству Гарольда Макмиллана, считали Черчилля «потерявшим связь с реальностью реакционером», а лорд Уинтертон назвал своего коллегу «погрязшим в ошибках гением, полностью нестабильным, создающим трудности для премьер-министра». Сам премьер считал экс-канцлера Казначейства «вином, которое выдохлось» [682] .

«Когда Уинстон появился на свет, к его колыбели слетелось множество фей, которые одарили его различными талантами – воображением, красноречием, трудолюбием, сообразительностью, – но в этот момент под летела одна из фей и сказала: „Никто не может обладать сразу столь многими талантами“. Она собрала их все вместе и так перемешала, что напрочь лишила Уинстона здравого смысла и мудрости, – делился своей версией о способностях Черчилля Стэнли Болдуин. – Именно поэтому мы так восхищаемся Уинстоном во время его выступлений в палате общин, но никогда не следуем его советам» [683] .

На самом деле все обстояло еще хуже. Мало того что советам Черчилля не следовали – его речи не слушали. Нередко слова «Уинстон готовится говорить!» служили для заседающих в палате общин сигналом к выходу. Часто выступления выдающегося оратора проходили при пустых скамьях, в присутствии пяти-шести наиболее преданных сторонников. Если же члены палаты и оставались на местах, то только для того, чтобы выразить негативное отношение к выступающему. Например, когда в одном из выступлений он произнес «Боже, благодарю тебя за создание французской армии», большинство депутатов «скривились от отвращения».

Примечательный эпизод произошел в мае 1935 года, когда после очередного резкого выступления политика в палате общин слово взял полковник Томас Мур. Отметив, что он стал свидетелем «одних из самых интересных дебатов, посвященных международной политике», Мур обрушился с критикой на «достопочтенного члена от Эппинга (мистера Черчилля)». Однако что действительно заслуживает нашего внимания, так это даже не сама критика, а реплика, которая ей предшествовала: «И хотя не принято критиковать людей на закате их карьеры, трудно найти оправдание тому, что речь достопочтенного депутата от Эппинга насквозь пропитана атмосферой, будто Германия вооружается к войне» [684] .

Удивительно, но британский истеблишмент воспринимал Черчилля как политика «на закате карьеры». И это притом, что впереди у него будет двадцать лет активной политической жизни, девять из которых он проведет на посту премьер-министра! Трудно не согласиться с Роем Дженкинсом, который, упоминая выступление Томаса Мура, назвал его «самым преждевременным, нелепым и курьезным прощальным заявлением на страницах „Хансарда“» [685] .

Это был тяжелый период в жизни нашего героя. Американская писательница, посетившая его в Чартвелле в 1937 году, сообщает, как увидела Уинстона «на берегу пруда в потертом пальто и поношенной шляпе, трогающего воду палкой, словно в поисках исчезнувшей золотой рыбки» [686] . А король Греции Георгиос II описывал некогда влиятельнейшего политика как «старого, уставшего, озлобленного господина, который сердился, когда его не слушали, сердился, когда его слушали, сердился от того, что вынужден был оставаться в рядах оппозиции» [687] .

И все же, несмотря на негодование со стороны руководства и отчужденность со стороны коллег, Черчилль последовательно продолжал отстаивать свои позиции, изыскивая все новые и новые возможности для высказывания своей точки зрения. Когда после не согласующихся с воззрениями правящей элиты выступлений на радио путь на Би-би-си ему был заказан, он переключился на газеты. За один только 1937 год Черчилль написал свыше ста статей, опубликованных в самых различных изданиях, перекрывавших весь политический спектр.

В марте 1938 года, после того как Гитлер аннексировал Австрию, Черчилль вновь взял слово в палате общин. На этот раз в парламенте был аншлаг.

«В течение пяти лет я обращался в палате к этим вопросам и не имел большого успеха. Я наблюдал, как этот знаменитый остров бездумно сползал по лестнице, которая ведет в темную бездну, – сказал он. – В самом начале это была величественная и широкая лестница, но уже вскоре устилающий ее ковер исчез. А чуть ниже она уже была вымощена скромными плитами, но даже они стали крошиться под вашими ногами».

Черчилль говорил больше сорока минут. В завершение он заявил:

«Если смертельная катастрофа вовлечет в себя британскую нацию и Британскую империю, историки через тысячу лет будут озадаченно размышлять над тайной наших поступков. Они никогда не поймут, как могла эта победоносная нация, имея все в своих руках, упасть так низко, отказаться от всего, чем она овладела благодаря безмерным жертвам и абсолютной победе, – все оказалось унесенным ветром! Ныне победители унижены, а те, кто бросил свое оружие и просил о перемирии, устремились к мировому господству. Происходит гигантская трансформация» [688] .

После этого выступления газета Evening Standard расторгла с Черчиллем контракт, объяснив свое решение тем, что «ваши взгляды на внешнюю политику совершенно очевидно противоречат воззрениям нации». Это был болезненный удар не только по самолюбию, но и по финансам неуступчивого политика. Пытаясь поправить положение, Черчилль предпринял беспрецедентный шаг: он выставил на продажу любимое детище, загородное поместье Чартвелл.

«Всегда нужно быть готовым к тому, чтобы пожертвовать всем ради великого дела, – скажет он впоследствии. – Только так можно обессмертить свою душу» [689] .

Оказавшись в шестьдесят три года на грани банкротства, политик удваивает нагрузку. Максимально используя контракты с оставшимися изданиями, он публикует в 1938 году свыше пятидесяти статей, издает сборник «Великие современники», публикует последний, четвертый том биографии первого герцога Мальборо, а также активно трудится над эпохальной «Историей англоязычных народов».

В сентябре 1938 года Черчилль вновь начинает играть заметную роль на политическом небосклоне. Он по-прежнему изгой, однако его речи уже не кажутся столь безумными и оторванными от жизни, как раньше. Когда до него доходит первая информация о подписании Мюнхенского соглашения, легализовавшего бесчеловечный раздел Чехословакии, Черчилль с возмущением задал вопрос: «Из чего сделаны эти люди?»

«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы», – вынесет он свой вердикт [690] .

«Как и любой оратор, Уинстон отлично понимал, когда он провалился или достиг успеха, и как все ораторы он наслаждался успехом и ненавидел неудачи, – комментирует Рой Дженкинс. – Одним из его главных достоинств было то, что он никогда не позволял даже самому гнетущему и мрачному провалу заставить его спрятаться в убежище, испугаться, поджать хвост и оказаться неспособным на любые действия, кроме как зациклиться на своем горе и сильно побитом эго» [691] .

Чем сильнее становилось сопротивление, тем с бо́льшим азартом, энергией, драйвом Черчилль начинал бороться за свои убеждения. Пока Невилл Чемберлен сходил с трапа самолета, размахивая подписанным с Гитлером и Муссолини соглашением – гарантом будущего мира, – Черчилль произносил в палате общин, как он сам выразился, «самые непопулярные и самые нежеланные слова»:

«Мы потерпели полное и безоговорочное поражение. Все кончено. Чехословакия сломлена, всеми покинута. В скорбном молчании она погружается во мрак. Этой стране пришлось испить до дна чашу страданий, несмотря на крепкий союз с западными демократическими державами. Не нужно тешить себя напрасными надеждами. Мы потерпели поражение, не участвуя в войне, и последствия этого поражения еще долго будут напоминать о себе. Народ должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен ужасный приговор: „Тебя взвесили и нашли легковесным“. И не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя бодрость духа и силы сражаться» [692] .

Когда казалось, что карьера Черчилля достигла надира, популярность вновь стала возвращаться. То, о чем он предупреждал с трибуны и в статьях, сбывалось. Его читательская аудитория возросла многократно. Его снова стали печатать ведущие издания.

«Для Черчилля многое менялось буквально на глазах: то, что многие годы ставилось ему в вину, с его решительным предпочтением силовых действий, вдруг становилось его главным достоинством, – отмечает выдающийся отечественный историк Анатолий Иванович Уткин. – Теперь уже никто не смотрел на него как на потерянного политика. Он явственно выделялся на фоне своих флегматичных коллег энергией и несокрушимым присутствием духа. Теперь в нем видели прирожденного лидера» [693] .

На витринах для афиш появились плакаты «Верните Черчилля!», сотни митингующих мужчин и женщин ходили с аналогичными лозунгами перед Вестминстером.

«Я не имел ничего общего с такими методами агитации, но я, без сомнения, вошел бы в правительство, если бы мне это предложили, – комментировал Черчилль происходящее. – Однако удача сопутствовала мне и здесь, и события продолжали развиваться своим логическим, естественным и ужасным путем» [694] .

После нападения Гитлера на Польшу и начала Второй мировой войны Чемберлен уже не мог игнорировать своего политического оппонента. Черчилль вошел в состав правительства не благодаря закулисным интригам и подковерным играм, а в результате многолетней борьбы за свои убеждения, отстаивание своей позиции, превратившись из политического аутсайдера в лидера нации.

Бойцовские качества лидера

Бойцовские качества по праву занимают видное место в современной концепции лидерства.

«Для правильного морального выбора лидерам, несомненно, нужна смелость, – констатирует профессор Ричард Л. Дафт. – Лидерам нередко приходится находить в себе дополнительные силы, чтобы преодолеть сомнения и отстоять свои убеждения, особенно когда они испытывают противодействие со стороны окружающих. Быть смелым – значит высказывать свою точку зрения. Лидеры должны убеждать в своей правоте, чтобы оказывать влияние. Смелый человек открыто выражает свои мысли, даже когда знает, что с ним не согласятся. Быть смелым – значит бороться за свои убеждения» [695] .

Черчилль понял это еще в самом начале политической карьеры. Едва став членом парламента, он тут же ринулся в бой.

«Большинство молодых парламентариев, перед тем как выступить с первой речью, выжидают несколько недель, а то и месяцев. Отец был не таким», – вспоминает его сын Рандольф [696] .

Черчилль уверенно пришел на первое в его жизни парламентское слушание, ту же обратив на себя внимание депутатов.

«Не прошло и пяти минут с момента появления Уинстона, как мы увидели, что он сидит, развалившись, надвинув на лоб цилиндр, скрестив вытянутые ноги, глубоко засунув руки в карманы, и оглядывается вокруг так, как будто он был не самым молодым, а старейшим депутатом», – не без возмущения отозвался один из обитателей Вестминстера [697] .

Выступил наш герой на четвертый день и сразу же коснулся одного из злободневных вопросов – англобурской войны. Обращает на себя внимание и само содержание его речи. Молодой депутат не испугался пойти против собственной партии, которая настаивала на ведении войны до капитуляции противника. Черчилль призвал «облегчить бурам признание поражения и сделать это как можно достойнее». Кроме того, он недвусмысленно намекнул на свою симпатию к бурам, заявив:

– Ни один народ не получил так много выражения сочувствия на словах и так мало практической поддержки на деле, как буры. Если бы я был буром, то уж точно сразился бы на поле боя [698] .

– Вот так и выбрасываются на ветер парламентские места, – прошептал на ухо своему соседу видный деятель Консервативной партии Джозеф Чемберлен, когда Черчилль сел на место [699] .

Позже, объясняя свою тактику, потомок герцога Мальборо заметит, что существуют лишь два способа, как заднескамеечник может сделать себе репутацию:

«Первый – выступить на стороне партии с защитой явно провального предложения, второй – атаковать собственную партию» [700] .

Он предпочел второе.

В целом же речь молодого депутата была встречена благожелательно.

«Его выступление не превратилось в катастрофу, как печально известная мэйден-спич Дизраэли в 1837 году; не стало оно и потрясающим успехом, как первый выход Ф. Э. Смита в 1906 году, – писал почти век спустя Рой Дженкинс. – В целом это хорошая речь, и она с интересом читается сегодня» [701] .

Первое выступление мистера Черчилля отметили девятнадцать газет, подчеркнув, что молодой политик «обладает интеллектом, имеет собственную точку зрения, а также умеет думать» [702] .

«Нет никаких сомнений, что моя речь повлияла на голосование и изменила общую точку зрения», – с гордостью признается молодой депутат своей матери леди Рандольф [703] .

Принципиально было и то, что с первого же шага в большой политике Черчилль проявил качества, которые на протяжении последующих пяти десятилетий станут его фирменным знаком: нонконформизм, независимость суждений, готовность идти против течения, стремление сражаться за свою точку зрения. Отчасти подобная модель поведения объясняется тем, что Черчилль всегда проявлял себя борцом. Не потому ли ему было так близко военное дело? Причем не те составляющие военной действительности, которые связаны с муштрой или кровью. Нет. Черчилля привлекали героические подвиги и азарт атаки. Он даже на политическую деятельность смотрел через призму военного прошлого.

«Политика столь же увлекательна, как война, – пришел он к выводу, едва разместившись на скамьях Вестминстера. – Но если на войне тебя могут убить только один раз, то в политике – много раз» [704] .

Эту его черту хорошо опишет Альфред Гардинер в 1908 году:

«Школой Уинстона была казарма, его университетом было поле брани. Его политика – это политика военного, от начала и до конца. Когда думаешь о нем, поневоле прибегаешь к военной терминологии. На его пути чувствуется запах пороха. Он постоянно играет роль, не отдавая себе в этом отчета, – роль героическую. При этом он сам себе зритель, изумленный своей игрой. Он видит себя мчащимся вперед, сквозь дым сражения торжествующим победу грозным воителем, взоры его легионеров устремлены на него и полны веры в победу. Его герои – Наполеон, Мальборо, Агамемнон. Он любит авантюру, сражение больше жизни, больше идеи, за которую сражается, даже его честолюбие меркнет перед его жаждой боя. Его единственная цель – быть на линии огня, и не важно, в мирное время или в разгар военных действий» [705] .

К аналогичному выводу пришел и британский философ сэр Исайя Берлин, который, анализируя личность Черчилля в ключевом для нации 1940 году, отмечал:

«Весь его мир построен на одной высшей ценности – действии, на борьбе добра со злом, жизни со смертью. Действие для него – это прежде всего борьба. Он всегда боролся с кем-то или с чем-то. Вот откуда его непоколебимая стойкость, Черчилль не уступает во имя своего народа, во имя своего народа он хочет продолжать войну, и ему неведом страх» [706] .

Сам Черчилль замечательно выразил свое кредо, выступая в мае 1948 года в ратуше Осло:

«Заклинаю вас, никогда не забывайте, что жизнь – это постоянная борьба!» [707]

«Я сражался в предвыборных кампаниях больше, чем любой из ныне здравствующих членов палаты общин, – скажет он в начале 1930-х годов. – Я принял участие в пятнадцати кампаниях. Только подумайте об этом!» [708]

За последующие тридцать лет британский политик еще шесть раз будет мериться силой с политическими противниками, одержав за свою 64-летнюю карьеру парламентария шестнадцать побед и понеся пять поражений [709] .

Черчилль превратился в символ лидера, сражающегося за идеалы и постоянно призывающего не принимать поражения, не опускать руки, не бросать борьбу.

«Никогда не сдавайтесь, никогда не сдавайтесь, слышите, никогда, никогда, никогда; никогда – ни в чем, ни в большом, ни в малом, – никогда не сдавайтесь, за исключением дела чести или когда речь идет о здравом смысле, – заклинал он будущие поколения. – Никогда не уступайте силе, никогда не уступайте предположительно превосходящим силам противника» [710] .

Его девизом было: «Никогда нельзя победить, идя по пути наименьшего сопротивления» [711] . Он утверждал, что «успех нельзя гарантировать, его можно только заслужить» [712] . Заслужить – в первую очередь борьбой, выцарапать, если потребуется, зубами у неблагоприятных, враждебных, сопротивляющихся обстоятельств.

В своем напутствии молодым Черчилль развивает мысль Дизраэли – «Мы в этом мире для славы». В частности, он писал:

«Взлеты и падения, опасности и путешествия, постоянное чувство движения и иллюзия надежды. Вперед, молодые люди всей земли! Вы не должны терять ни минуты. Займите свое место на передовой по имени Жизнь. С двадцати до двадцати пяти, вот это годы! Не соглашайтесь с положением вещей. Поднимайте великие стяги и атакуйте орды врагов, постоянно собирающиеся против человечества. Победа достанется лишь тем, кто осмелится вступить в бой. Не принимайте отказ, не отступайте перед неудачей, не обманывайте себя личным успехом и пустым признанием. Земля создана, чтобы быть завоеванной молодостью. Лишь покоренная она продолжает свое существование» [713] .

Из бойцовских качеств следует другая важная составляющая лидерства – настойчивость, драйв.

«Мы живем в век напористых и пробивных, – считал Черчилль, – и мы просто обязаны быть самыми находчивыми и предприимчивыми» [714] .

«Не допускайте, чтобы между Вами и руководством страны образовалась брешь, – учил британский премьер одного из дипломатов. – Продолжайте надоедать, понукать, приставать. Требуйте аудиенций. Не принимайте ответа „нет“. Цепляйтесь за них» [715] .

По словам Ричарда Дафта, «настойчивость и драйв весьма существенны для успешного лидерства. Это сильная мотивация, которая придает мощную энергию лидеру. Настойчивые лидеры имеют высокий уровень притязаний, инициативы и постоянно стремятся к достижению высоких результатов. Амбиции заставляют лидеров ставить перед собой высокие цели и проявлять инициативу для их достижения» [716] .

Амбиции стали еще одним черчиллевским ноу-хау. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер-министром лордом Розбери сэр Чарльз Дилк записал в дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери – самый амбициозный человек, которого я когда-либо встречал». Перечитывая эти строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем» [717] .

«Амбиции – моя единственная опора», – признается будущий премьер-министр своей матери [718] .

Черчилль не скрывал амбиций. В романе «Саврола» можно найти следующие, безусловно автобиографичные строки:

«Философия Шопенгауэра отделяла Канта от Гегеля, а Гиббон, Маколей, Дарвин и Библия сражались с ними за место на полках. Саврола, вооруженный печальной, циничной, эволюционной философией, старался смотреть на мир из отдаления. В чем может быть смысл? Вселенная в конечном счете умрет, и пепел растворится в холодной темноте отрицания. Несколько писем и телеграмм лежали нераспечатанными на столе, но Саврола был утомлен; в конце концов, они могут подождать до утра. Он опустился в кресло. Да, это был долгий день, и день унылый. Он был молод – всего тридцать два года, – но уже ощущал на себе печать трудов и забот. Его нервический темперамент не мог не быть возбужденным при виде сцен, прошедших перед его глазами за день, и подавление этих эмоций лишь распаляло его внутренний огонь. Стоит ли это того? Борьба, работа, бесконечная череда дел, жертва столь многим, что делает жизнь легкой, приятной, – ради чего? Амбиция – вот главная сила, и он не мог устоять перед ней» [719] .

Подобное бравирование собственной амбициозностью не добавляла Черчиллю популярности.

«Амбиция была (и поныне) осуждаема на британской политической сцене; на неприкрытую амбицию смотрят как на растение, которое подлежит культивации», – отмечает профессор Университета Восточной Англии Джон Чармли.

С ним соглашается известный британский психолог Энтони Шторр:

«Амбиция является абсолютно „нормальной“ чертой любого молодого человека, взращенного в поощряющем конкуренцию климате западной цивилизации. Но амбиции Черчилля были выше всякой нормы, и они сделали его непопулярным, когда он был молод».

Однако Черчилль не обращал на это никакого внимания.

«Амбиции так же возбуждают воображение, как и воображение амбиции», – повторял он и устремлялся в бой [720] .

Лидер-борец в действии

Мировоззрение Черчилля, его понимание лидерства как умения отстоять свои позиции и бороться за свои ценности сыграли ключевую роль в годы Второй мировой войны. Если члены правительства Чемберлена одновременно с планированием военных кампаний рассматривали возможность заключения мирного соглашения, то для первого лорда Адмиралтейства ответ был один: вести борьбу до последней капли крови. Когда в октябре 1939 года Черчилля попросили подготовить предложения, на каких условиях Великобритания готова рассмотреть возможность сесть за стол переговоров, он ответил: «Только если Германия заплатить репарации государствам и населению, которое захватила» и когда на захваченных территориях «восстановят независимость и нормальные условия для жизни» [721] .

Намереваясь сражаться, Черчилль активно взялся за разработку планов наступательных операций. Комментируя свои действия, он напишет впоследствии:

«В двух великих мировых войнах, когда я известное время руководил Военно-морским министерством, я всегда старался бороться с навязчивой идеей обороны, изыскивая различные способы контрнаступления. Заставить противника гадать, где ему будет нанесен следующий удар, – вот что может необычайно облегчить процесс благополучной доставки в порты сотен конвоев и тысяч торговых судов. Я упорно искал способа нападения на Германию морскими средствами» [722] .

В активе у Черчилля были три стратегических плана наступления. Первый план, названный в честь российской императрицы Екатерины II, предполагал установление контроля над Балтийским морем, а также создание препятствий на пути экспорта железной руды из Швеции в Германию. Второй был связан с минированием фарватера территориальных вод Норвегии, использовавшегося для транспортировки железной руды в зимние месяцы, когда Балтийское море замерзало. Третий, самый дерзкий, предусматривал минирование немецких рек, что позволило бы нарушить речное судоходство противника, а также нанести серьезный урон его внутренним коммуникациям.

В мае 1940 года Черчиллю, теперь уже премьер-министру, вновь пришлось вернуться к вопросу о целесообразности дальнейшего противостояния Германии. В отличие от осени прошлого года, ситуация была куда более катастрофичной. Будущее также не вселяло оптимизма. Под пятой нацистских войск оказались страны Центральной Европы, дала трещину оборона Франции, на которую британский политик возлагал такие надежды. Остро встал вопрос о капитуляции британских экспедиционных сил с континента, что сулило большие потери в людях и технике. Еще несколько недель в таком режиме, и Великобритания осталась бы один на один с военной машиной Третьего рейха.

В конце мая военный кабинет Соединенного Королевства стал собираться на судьбоносные заседания, чтобы коллегиально решить будущее Туманного Альбиона. Многое в те дни зависело от позиции главы кабинета Уинстона Черчилля. Зная его бойцовский характер, мало у кого вызывало сомнения, какой точки зрения придерживается потомок генерала Мальборо. Однако большая политика – не уличная потасовка, и личные предпочтения в принятии решений здесь играют далеко не главную роль. Вначале ситуация подробно анализируется, взвешиваются все «за» и «против», и только после этого делается окончательный выбор.

В самый разгар заседаний, когда коалиционный кабинет находился на грани раскола, Черчилль обратился за консультацией к профессиональным военным. Двадцать седьмого мая он попросил начальников штабов и их заместителей подготовить отчет о «перспективах продолжения военных действий в одиночестве против Германии и, возможно, Италии». Премьер пояснил, что в случае капитуляции Франции и Бельгии Гитлер выйдет с предложениями о перемирии, «которые вследствие разоружения и передачи военно-морских баз поставят нашу страну в полную зависимость от Германии». Учитывая это, подчеркнул премьер, принципиально важным является понимание – «можем ли мы рассчитывать на имеющиеся в нашем распоряжении военно-морские и военно-воздушные силы». Способны ли они противостоять вторжению и авианалетам? [723]

Штабисты тщательным образом изучили несколько сценариев развития событий. В итоге они пришли к выводу, что «в руках Германии сосредоточено большинство козырей». Однако «настоящей проверкой должен стать боевой дух и моральная стойкость наших военных и гражданского населения. Смогут ли они перевесить численное превосходство противника и лучшую материальную обеспеченность его армии? Мы считаем, что смогут» [724] .

На следующий день отчет был рассмотрен на заседании военного кабинета. После длительного обсуждения, во сколько раз люфтваффе превосходит по своей численности Королевские ВВС, политики согласились с мнением военных – настрой британцев сражаться будет ключевым фактором [725] .

Для Черчилля решение продолжать борьбу сформировалось окончательно. Во время последующих заседаний ему удалось склонить остальных членов кабинета принять его точку зрения. Затем, посредством радиовыступлений и бесконечных поездок по городам, он попытался передать соответствующий настрой широким массам населения. А в том, что у Черчилля хватит решимости вдохновить на борьбу других, сомневаться не приходилось. «Я не из тех, кого надо подгонять, я сам кого хотите подгоню», – говорил британский премьер [726] .

«Уинстон неукротим, – восхищался им Джон Колвилл. – Мне кажется, если нацисты завоюют Францию и Англию, он лично отправится в бой с отрядом добровольцев» [727] .

Черчилля не смутил бы тот факт, что этот бой может стать для него последним. В своем единственном романе «Саврола» он писал:

«Очень часто случается, когда человек убежден, что пришло время умереть, стремление вести себя благородно, с чувством собственного достоинства покинуть этот мир становится преобладающим» [728] .

Разумеется, Черчилль не готовился к смерти, хотя, учитывая критичность положения, такой возможности не исключал. Своему близкому окружению он признавался летом 1940 года, что руководство Великобританией не проживет и трех месяцев [729] . А пока он продолжал делать все возможное, чтобы организовать сопротивление.

В те дни хозяин Даунинг-стрит все чаще вспоминал слова Господа Моисею:

«Нет ничего, что человек бы не смог сделать, если он хочет это сделать и прилагает к этому достаточно усилий. Человек – венец бытия. Все действия и события являются результатом его несгибаемой воли, которая является Моей волей» [730] .

Когда Черчилля спрашивали, как он собирается противостоять вторжению, он отвечал, что лично побеспокоится о том, чтобы «как можно больше немцев утонуло по пути, а затем мы будем бить по голове доплывших» [731] . Но что же будет, если немцы все-таки высадятся на берег? «Бойня с обеих сторон будет беспощадной и продолжительной, – отвечал премьер. – Они постараются навести на нас ужас, нам же придется стоять до последнего. Я выступлю с девизом: „Вы всегда сможете взять одного немца с собой“. Это будет время, когда и жить, и умереть – одинаково хорошо» [732] .

К другим резким мерам можно отнести заявление Черчилля о том, что, в отличие от Парижа, Лондон не будет открытым городом.

«Мы будем сражаться за каждый дюйм, – заявил он, – мы будем биться на каждой улице. Лондон поглотит в себя огромную армию противника» [733] .

Еще одним экстраординарным шагом стало предложение британского премьера отправить, в случае вторжения, в бой всех граждан, включая женщин [734] [735] [736] .

Пытаясь передать частичку своего настроя на победу, он требует от военачальников полной от дачи.

«Сражаться до последней капли крови, – настаивал он в одной из телеграмм в 1942 году. – Командиры и старшие офицеры должны идти в бой и, если придется, гибнуть вместе с войсками. Никакой пощады к проявлению слабости, какую бы форму она ни принимала. Учитывая, с каким остервенением сражаются русские и американцы, на кону стоит репутация нашей страны и нашей нации» [737] .

Будучи сам готов вступить в битву с врагом, Черчилль, одновременно с активной политической деятельностью и поездками по городам страны, находит время посетить стрельбища.

«Премьер стрелял очень метко, даже не вынимая сигары изо рта, – вспоминал один из свидетелей. – Несмотря на свой возраст и отсутствие практики, он держался очень хорошо».

Во время одной из пристрелок Черчилль сказал, что «самое лучшее средство убить гуннов – это использовать тупые пули». Находившийся в этот момент рядом с ним Рандольф стал возражать, обратив внимание отца, что тупые пули запрещены законом.

– Если немцы поймают меня, они не будут церемониться, – заявил Черчилль. – Не вижу причин, почему я должен испытывать перед ними жалость.

По словам Колвилла, «Уинстон, похоже, постоянно обыгрывал в своем воображении ситуацию, когда ему придется лично отбиваться от немецких войск» [738] .

После окончания войны британцы узнают, что на самом деле означали слова «не будут церемониться». Сподручные Гитлера планировали отправить в конц лагеря всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет. Также был составлен список, кого следовало депортировать в первую очередь. Список возглавлял Черчилль, которого планировалось передать отделу иностранной разведки. Также в списке значились Герберт Уэллс, Бертран Рассел, Олдос Хаксли, Джон Пристли, Чарльз Сноу и многие другие представители интеллектуальной элиты [739] .

Через какие бы испытания ни пришлось пройти Черчиллю, какие бы вопросы и проблемы он ни решал, в какие бы области ни направлял свою безграничную энергию, он до самого конца оставался лидером-борцом.

«Я привел его прямо на линию фронта, где всего в нескольких стах метров от нас можно было видеть движения танков, артиллерийские орудия в действии. Повсюду слышались разрывы снарядов. Уинстон был абсолютно счастлив. Происходившее вокруг его восхищало. В глубине души он всегда оставался прожженным воякой» – такой образ 70-летнего Черчилля оставил потомкам фельдмаршал Гарольд Александер [740] .

Однажды в беседе с президентом Франклином Д. Рузвельтом Черчилль скажет:

«Когда я слышу, что кто-то говорит о своем детстве как о самом счастливом периоде жизни, я всегда думаю: „Ну и скучную же жизнь ты прожил, мой друг“» [741] .

Посвятив всю свою жизнь борьбе, наполнив ее событиями различного масштаба, британский политик имел полное право судить подобным образом.

Глава 9. Увлеченность работой и борьба со стрессами

Лидер-трудоголик

В одной из своих последних работ по управлению Питер Друкер размышлял над эффективным лидерством и задавал себе вопрос: «Что же означает „быть настоящим лидером“, если это не харизма и не определенное сочетание черт характера?» По его мнению, «умение быть лидером – это прежде всего работа. Большинство лидеров – трудоголики» [742] .

Потрясающее трудолюбие, «ненасытная потребность в работе», как выразился Джон Мартин [743] , станет одной из отличительных черт Черчилля-руководителя.

«Без значительных усилий невозможен даже незначительный успех», – будет делиться британский политик своим опытом [744] .

По мнению профессора Колумбийского университета Саймона Шама, «ошеломляющее и неутомимое желание к тяжелому труду» можно смело отнести к важнейшим составляющим лидерского почерка Уинстона Черчилля [745] .

К аналогичным выводам приходили и другие исследователи. Отечественный ученый Анатолий Иванович Уткин отмечал:

«Существуют тысячи фотографий Черчилля, на которых он выглядит в самых разных своих состояниях, но ни на одной нельзя увидеть его скучающим или смотрящим бессмысленно» [746] .

Мыслить, действовать, стремиться и достигать – вот что составляло основу его мировоззрения. Своему сыну он признавался:

«Я ненавижу идти ночью спать с ощущением, что я не сделал за день ничего полезного. Такое же противное чувство, как будто лечь спать, не почистив зубы» [747] .

Как правило, подобные устремления являются врожденными и редко напрямую связаны с занятием руководящих должностей. И Черчилль в этом случае не был исключением. Еще до того, как начать политическую карьеру, он любил работать. По его мнению, «ни один человек не имеет право на лень» [748] и «ни один день не может быть потерян» [749] . В то время как его однополчане в Бангалоре коротали свободное время за непринужденными беседами, игрой в поло и в светских мероприятиях местного значения, лейтенант Черчилль штудировал сочинения выдающихся философов, ученых и историков. Участвуя в военных кампаниях, он находил время для написания многочисленных репортажей в лондонские газеты, а позже стал автором четырех книг о военных событиях, свидетелем которых ему посчастливилось быть.

Не изменил Черчилль своим привычкам и после избрания в парламент, а также назначения на первую руководящую должность в Министерстве по делам колоний. По словам его коллег, «он весь отдавался работе. В то время, когда Уинстон не был занят политическими вопросами, он читал и писал».

Черчилль работал даже в гостях. Останавливаясь у кого-нибудь на несколько дней, он неизменно привозил с собой небольшой металлический ящик, наполненный книгами и всевозможными записями [750] .

«Работа была его жизнью, – считала леди Бонэм Картер. – Досуг и отдых были для Уинстона наказанием» [751] .

«Я могу по пальцам пересчитать дни, когда маялся от безделья», – утверждал великий политик [752] .

Далеко не у всех подобная страсть к перманентной работе вызывала одобрение. Постоянный заместитель министра по делам колоний сэр Фрэнсис Хопвуд все не мог понять: и как это Черчилль во время путешествия по Африке, в изнуряющей жаре, смог заставить проработать бедного Эдварда Марша над каким-то меморандумом целых четырнадцать часов? Причем сам он работал вместе с ним! [753] В другой раз Хопвуд возмущался, получив в субботу от неугомонного коллеги восемь длинных писем [754] .

Однако Черчилль не обращал на эти жалобы никакого внимания. Он привык совмещать приятное с полезным, часто работая на каникулах и в уик-энды. Однажды, отдыхая в Швейцарии, он направил королю письмо в четыре тысячи слов, изложив свой взгляд на развитие политической ситуации в Трансваале. Письмо было написано от руки и заняло тридцать пять листов формата ин-октаво. Получив от личного секретаря Эдуарда VII вежливый ответ, в котором отмечалось, что некоторые положения вызвали у Его Величества вопросы, Черчилль тут же направил второе такое же подробное письмо, разъясняющее указанные моменты [755] .

Черчилль работал всегда и везде. Даже в день свадьбы, стоя в ризнице церкви Святой Маргариты в Вестминстере, вместо того чтобы уделить больше внимания любимой супруге, он повернулся к Дэвиду Ллойд Джорджу и принялся обсуждать с ним наболевший политический вопрос [756] . И случай совсем уж удивительный: в августе 1909 года, когда в парламенте активно обсуждался новый бюджет и процесс голосования затянулся на несколько суток, Черчилль появлялся на заседаниях в пижаме, чтобы иметь возможность вздремнуть, едва для этого представится удобная возможность [757] .

После прихода в Адмиралтейство в 1911 году Черчилль настолько увлекся вопросами развития военно-морского флота, что Дэвид Ллойд Джордж назвал его «водяным» [758] , предупредив, что Уинстона «все больше засасывает топка министерского катера» [759] . Коллеги Черчилля, которым приходилось работать без выходных, констатировали, что отныне одиннадцатой заповедью первого лорда стало: «Седьмой день – время отдыха. Это значит – занимайся всем и не смей отдыхать!» [760]

С началом Первой мировой войны Черчилль довел нагрузку до предела физических возможностей. Он стал работать по восемнадцать часов в сутки, превратив Адмиралтейство в свой дом, а вопросы обороноспособности военно-морского флота – в смысл жизни. Он был значительно моложе своих коллег – двадцать шесть лет у него была разница с военным министром Гербертом Китченером, двадцать четыре – с премьер-министром Гербертом Асквитом, двенадцать лет – с главой Форин-офиса Эдвардом Греем, одиннадцать лет – с канцлером Казначейства Дэвидом Ллойд Джорджем. Недостаток опыта Черчилль с лихвой компенсировал колоссальной энергией и фантастическим трудолюбием. По словам профессора Шама, «способность погрузиться и проанализировать горы материалов представляла для него огромное подспорье» [761] . Черчилль старался вникнуть в любой мало-мальски важный вопрос своего ведомства, контролировать выполнение принимаемых решений во всех доках, на всех военно-морских базах и военных аэродромах. И если его компетенция у некоторых адмиралов и вызывала сомнения, то увлеченность работой и способность концентрироваться на поставленной задаче, умение вникнуть в проблему и уделить внимание широчайшему кругу вопросов – никогда.

«Его способность к тяжелому труду – просто потрясающая!» – восхищался им адмирал Джон Фишер в письме к адмиралу Джону Джеллико [762] .

Спустя годы Черчилль назовет годы в Адмиралтействе «самыми яркими в моей жизни» [763] . Нагрузка, которая любого другого на его месте повергла бы в отчаяние, вызывала у знаменитого британца лишь прилив жизненной энергии и сил. Деятельность была для него всем. Как истинный лидер, он расцветал под ней, как цветы под лучами солнца.

«Уинстон предстал совершенно другим человеком, – поражался один из очевидцев, увидевший Черчилля спустя всего несколько дней после назначения на пост министра по делам снабжения – назначения, которое фактически ознаменовало собой возвращение политика из бездеятельной ссылки (результата дарданелльского фиаско 1915 года). – Я никогда не видел, чтобы люди так преображались за столь короткий промежуток времени» [764] .

Аналогичную метаморфозу можно будет наблюдать и спустя четверть века, когда Черчилль вновь окажется на передовой после десяти лет пребывания не у дел.

«В свои шестьдесят семь лет Уинстон выглядит свежим, юным и очень активным, – отмечал редактор The Times Баррингтон-Уорд. – Это был совершенно другой человек, не имевший ничего общего с тем обрюзгшим типом, которого я последний раз видел незадолго до начала войны» [765] .

В самый разгар Второй мировой войны Черчилль признался Энтони Идену, что «еще никогда не чувствовал большего удовлетворения от выполняемой работы» [766] .

Политик не разделял подхода своего старшего коллеги Герберта Генри Асквита, который, по словам нашего героя, «за сорок дней отдыха лишь один раз упомянул о политике» [767] . В одном из своих эссе Черчилль уделил этой особенности Асквита целый абзац, настолько она противоречила его мировоззрению:

«Он не любил говорить о деле в нерабочее время и никогда не поощрял и не присоединялся к беспорядочным беседам по общественным проблемам. Большинство великих парламентариев, которых я знал, были готовы говорить о политике всегда и позволяли своему воображению играть на быстро меняющейся сцене. Бальфур, Чемберлен, Морли, Ллойд Джордж живо включались в дискуссии о текущем положении. Для Асквита заседание было либо открыто, либо закрыто. Если оно открыто, все его внимание концентрировалось на деле, если закрыто – бесполезно стучать в дверь. Может быть, умение Асквита немедленно включать интерес к проблеме и выключать его в часы досуга и было проявлением таланта, но иногда казалось, что он пользовался умением выключать слишком решительно и слишком просто. Он проложил строгие границы между делом и потехой, и сторонний наблюдатель мог иметь некоторые основания думать, что дело перестало его интересовать. Конечно, он глубоко вникал в проблемы, но, мне кажется, меньше, чем большинство людей, собирающихся на вершине власти для обсуждения проблем страны».

Черчилль считал подобную отстраненность от дел в часы досуга «недостатком». По его словам, «те, кто живет своей работой, постоянно узнают больше» [768] .

Парламентский секретарь Черчилля в годы его работы в Казначействе Роберт Бусби был восхищен трудолюбием своего шефа.

«Сущность гения заключается в жизненной силе, плодовитости и многообразии интересов. Все это наиболее полным образом нашло отражение в Черчилле, – писал он. – Его производительность колоссальна. Его бюджеты составлены искусно и превосходно представлены парламенту. Учитывая условия, в которых он вынужден работать, едва ли кто смог бы сделать все это лучше» [769] .

Аналогичные восторженные отклики вызывала деятельность Черчилля в годы Второй мировой войны, когда, несмотря на возраст, он постарался сохранить работоспособность на прежнем уровне.

Парламентский секретарь Джеффри Шекспир вспоминает:

«Как правило, после обеда Уинстон проводил совещание по военно-морским вопросам, которое длилось с девяти до одиннадцати часов вечера. После этого он работал над текстами выступлений. Он диктовал речи профессиональной стенографистке, использующей специальную бесшумную печатную машинку. Однажды он воскликнул: „Вы все готовы? Я чувствую, что этим вечером буду особенно плодовитым!“» [770] .

Сам Черчилль признавался 24 сентября 1939 года:

«За последние три недели у меня не было времени подумать ни о чем другом, кроме как о работе. Это были самые длинные три недели в моей жизни» [771] .

Проследим, как выглядел стандартный рабочий день первого лорда Адмиралтейства Уинстона Черчилля, которому буквально через полтора месяца исполнится шестьдесят пять лет. Деловой ланч, диктовка пяти записок адмиралам по оперативным вопросам, составление детального меморандума для военного кабинета относительно дальнейшей стратегии в скандинавском регионе, разработка еще одного меморандума, касающегося авиационной промышленности (притом, что к сфере деятельности Военно-морского министерства авиационная промышленность не имела прямого отношения). После работы над меморандумом – подготовка писем президенту Рузвельту, генералу Джорджу и французскому послу. Всего Черчиллем было составлено текстов объемом в три тысячи слов. И это не считая полуторачасового заседания военного кабинета и постоянного мониторинга ситуации на флоте и диспозиции кораблей!

Одновременно с деятельностью в Адмиралтействе Черчилль не терял надежды сдать в печать свой новый монументальный труд «История англоязычных народов», насчитывающий 500 тысяч слов.

Один из научных консультантов, историк Билл Дикин, вспоминает о совместной работе с первым лордом Адмиралтейства в самый разгар Норвежской кампании в конце апреля 1940 года:

«Военно-морские приказы ждали своего часа, адмиралы нервно переминались под дверью первого лорда, в то время как внутри обсуждалось Нормандское завоевание и личность Эдуарда Исповедника. Я до сих пор помню карту с месторасположением судов Королевского военно-морского флота в Норвежской кампании и до сих пор слышу голос Черчилля, который в характерной для него манере погружался в стратегические особенности военного положения 1066 года. При этом нынешние события нисколько не страдали от недостатка его внимания. Это лишь характеризовало Черчилля с его удивительными способностями обозреть историческую действительность, когда отдаленные эпизоды прошлого становились настолько же близкими и реальными, как и события сегодняшнего дня» [772] .

Черчилль рассчитывал внести последние исправления, написать предисловие в десять тысяч слов и на этом закончить работу. Однако издателей что-то не устроило, и завершение «Истории…» пришлось отложить до более спокойных времен.

После переезда на Даунинг-стрит политик не сбавил оборотов. В его возрасте большинство англичан уже выходят на пенсию, но Черчилль в критический для страны момент взвалил на себя тяжелейшую ношу. Его рабочий день, как правило, составлял шестнадцать часов в сутки.

«В это время мне приходилось воевать сразу на всех административных фронтах и, разбираясь во множестве самых противоречивых нужд, рекомендовать кабинету правильные решения», – делился он с лордом-председателем Совета [773] .

Его волновало практически все. Даже такие, на первый взгляд, имевшие мало общего с ведением боевых действий вопросы, как сохранение канализационной системы, распространение микробов и нехватка стекла. В своих мемуарах он напишет об этом:

«В городе, где шесть – семь миллионов людей живут на территории, густо застроенной домами, разрушение канализации и водопровода, казалось мне, представляло собой большую угрозу. Удастся ли нам сохранить канализационную систему или возникнет эпидемия? Что будет, если сточные воды попадут в водопровод? И действительно, в начале октября 1940 года главная канализационная линия была повреждена, и нам пришлось отвести все сточные воды в Темзу, которая стала распространять сначала запах нечистот, а затем запах химикалиев, которые мы в нее лили. Но нам удалось справиться со всем этим. Также я опасался, что необходимость миллионам людей проводить ночи в переполненных убежищах может вызвать эпидемии дифтерии, гриппа и других инфекционных заболеваний. Третьим обстоятельством, вызывавшим мои опасения, была острая нехватка стекла. Иногда стекла в окнах на целой улице бывали выбиты взрывом одной бомбы. В ряде моих распоряжений я с тревогой запрашивал, как обстоит дело с этим, предлагал немедленно прекратить всякий экспорт стекла. Однако факты и цифры успокоили меня, и эта опасность миновала» [774] .

Работоспособность Черчилля поражала всех, включая его личных секретарей, большинство из которых были в два раза моложе своего шефа. Один из них, Джон Мартин, писал домой о своем первом рабочем дне у лидера нации:

«Мой день начался в девять часов утра сорок пять минут, а закончился в Адмиралтействе поздно ночью. Мне повезло, что в три часа пятнадцать минут следующего утра мне удалось поймать такси» [775] .

В ходе одной из международных конференций, которая затянулась далеко за полночь, госсекретарь США Корделл Хэлл стал выказывать изрядное беспокойство из-за позднего часа. Он предложил прерваться и продолжить на следующий день, но тут же был одернут Черчиллем:

– Эй! Мы все-таки на войне! [776]

Элизабет Лэйтон вспоминала, как однажды Черчилль пригласил ее к себе в час ночи и начал диктовать текст нового выступления. Они работали до половины пятого утра. За все это время премьер лишь однажды прервался, чтобы спросить бедную девушку:

– Вы не устали?

– Нет, нет, что вы! – не отрываясь от бумаг, произнесла Элизабет.

– Мы должны работать и работать, словно лошади, перевозящие орудия, – заявил Черчилль. – Мы должны работать до тех пор, пока не свалимся от усталости! [777]

Британский политик старался использовать любую возможность для работы. Поезда, самолеты, военные корабли, даже салон автомобиля – нигде Черчилль не переставал думать, диктовать, совещаться, принимать решения.

«Нет на свете вещи, которую он ненавидит больше, чем пустая трата хотя бы минуты своего времени», – констатировала мисс Лэйтон [778] .

Однажды у него было назначено выступление на пятнадцать минут второго. Часы показывали половину одиннадцатого, а текст еще не был готов. Пришлось диктовать в машине (Черчилль находился в Чекерсе, откуда до Лондона полтора часа езды). Когда автомобиль подъехал к Вестминстеру, политик сказал секретарю:

– А теперь бегите и начинайте печатать, словно вы сам дьявол! [779]

Нельзя сбрасывать со счетов, что, помимо активной работы в кабинетах правительственных резиденций, Черчилль был одним из самых путешествующих премьер-министров своего времени. За пять лет военного премьерства он проведет 792 часа на воде и 335 часов в воздухе, преодолев расстояние свыше 180 тысяч километров. Большинство поездок были опасны для жизни и, кроме того, представляли огромную физическую нагрузку. Чего стоит хотя бы поездка в Москву в августе 1942 года! Прежде чем встретиться со Сталиным, Черчилль с пересадками отправился в Египет, где произвел кадровые перестановки, и только после этого, вновь с пересадками, полетел в столицу СССР. На одном из участков пришлось надевать кислородную маску (предварительно проводились исследования – выдержит ли организм пожилого человека соответствующую нагрузку).

В некоторых воспоминаниях есть упоминания о том, что после открытия второго фронта активность Черчилля, которому на тот момент шел семидесятый год, резко снизилась. Однако это не так. Взглянем на график передвижений премьера: август 1944 года – Италия, сентябрь – Квебек, октябрь – Москва, декабрь – Афины, февраль 1945 года – Ялта, июль – Потсдам.

Формат поездок достоин отдельного упоминания. Начальник имперского Генерального штаба Алан Брук в своем дневнике рассказывает об одном из дней, проведенных рядом с премьером во время посещения Северной Африки в августе 1942 года:

«Этот день стал прекрасной иллюстрацией жизненных сил Уинстона. Мы проснулись в шесть часов утра. Он начал день с купания в море, затем нас ждала поездка по фронту, включавшая в себя непрерывную череду с передвижением на автомобиле среди клубов песчаной пыли, долгие пешие обходы войск, произнесение торжественных речей, беседы с офицерами. После возращения в лагерь Черчилль вновь отправился плавать – несмотря на возражения врачей. Он прыгал на волнах, нырял под воду, затем выкидывая ноги вверх, изображая с их помощью букву V! После этого мы поехали на аэродром. Когда мы разместились в самолете, Уинстон достал из кармана кусок черной материи, накрыл ею глаза. „Сейчас я собираюсь вздремнуть“, – произнес он и, тут же заснув, проспал бо́льшую часть пути. Вернувшись в посольство, Уинстон провел конференцию, после чего был накрыт ужин. Когда все мероприятия подошли к концу, он взял меня с собой на лужайку, и мы проговорили до двух часов ночи. Направляясь к спальне, он совершенно спокойным голосом сказал: „Ну что, завтра, как обычно, – завтрак в восемь тридцать на веранде“» [780] .

«Беда с твоим отцом заключается в том, что он слишком много работает, но так и не научился останавливаться», – скажет как-то Клементина своей дочери. Впоследствии исследователи жизни Черчилля подсчитают, что в годы Второй мировой войны он работал в среднем по 94 часа в неделю. И это уже переступив рубеж пенсионного возраста! [781]

В 1951 году, накануне своего семьдесят седьмого дня рождения, британский политик признается, что большинство выходных в его жизни «никогда не проходили в безделии», как правило, «они были даже более плодотворны, чем середина недели» [782] .

Черчилль являет собой образец деятельного, сверхактивного лидера. Но тем не менее у каждой медали есть две стороны. И энергия британца, какой бы безграничной она ни казалась на первый взгляд, имела свои пределы.

Предел работоспособности

Было бы наивно полагать, что описанные выше перегрузки не оказывали никакого воздействия на организм британского премьера. В первую очередь Черчилль оставался человеком и был так же подверженным негативным последствиям работы на износ, как и его коллеги.

«Непрерывный, изматывающий труд премьера мог свалить любого, даже самого крепкого человека, – констатировал в этой связи Джон Мартин. – Та череда болезней, которая настигла его в годы войны, лишний раз доказывает, что он бы далеко не неуязвим» [783] .

После выступления Черчилля в палате общин 11 апреля 1940 года Гарольд Никольсон записал в дневнике:

«Едва Уинстон встал, чтобы произнести речь, как сразу бросилось в глаза, насколько он устал. С первых же слов он пустился в туманную риторику, сопровождаемую тривиальными шутками. Я редко видел, чтобы он производил столь неблагоприятное впечатление. Он колебался во время выступления, перепутал записки, надел не те очки, сказал „Швеция“, имея в виду „Данию“. Это было жалкое зрелище» [784] .

Другие в своих оценках более снисходительны. Джон Колвилл, например, заметил лишь, что «в Уинстоне было меньше лоска, чем обычно» [785] . Факт остается фактом: Черчилль переутомился, и это тут же проявилось во время публичного выступления.

Став премьер-министром, Черчилль собрал все силы в кулак. За два года – 1940-й и 1941-й – в заметках его близкого окружения практически не встречается упоминаний о переутомлении, усталости и физическом истощении главы кабинета. Притом что Черчилль перенес инфаркт на ногах, во время первого военного визита в США в конце 1941 года.

И тем не менее в начале 1942 года перегрузки напомнили о себе. В этот момент Великобритания была уже не одна. В декабре 1941 года в войну вступили США, способные, с одной стороны, противостоять Японии, а с другой – предоставлять существенные ресурсы для борьбы с державами Оси. Главные силы вермахта к тому времени были переброшены на Восточный фронт. Именно в тот момент, когда ситуация для Соединенного Королевства уже не была столь критичной, Черчилль столкнулся с новой проблемой. Неудачи на тихоокеанском театре военных действий в феврале 1942 года привели к позорной капитуляции военно-морской базы в Сингапуре. Для Черчилля это фиаско было сродни грому среди ясного неба.

«Я нашел премьер-министра очень подавленным, – вспоминал хранитель комнаты с картами Адмиралтейства капитан Пим. – Он признался, что ему надоело быть объектом критики, которая тут же раздается, едва дела идут из вон рук плохо и наступают времена, о которых он предупреждал еще много месяцев назад в своей речи о „слезах“ и „крови“. Он сказал, что устал от всего этого» [786] .

«У папы упадок сил, – записала в дневнике 27 февраля Мэри Черчилль, после обеда на Даунинг-стрит. – Он не в лучшей физической форме. Он истощен под непрекращающимся давлением тяжелых обстоятельств» [787] .

Аналогичное впечатление, только с более оптимистичной концовкой, сложилось и у Аверелла Гарримана, который в послании президенту США Франклину Д. Рузвельту писал:

«Уинстон очень устал, но я верю в то, что он поправится, особенно когда дела пойдут лучше. Падение Сингапура настолько его потрясло, что он не смог предстать перед британским народом со своей привычной энергией, задором и силой».

В заключение Гарриман отметил: несмотря на то что премьер переживает не самые лучшие времена, «в перспективе нет ни одного человека, который смог бы стать для англичан таким же лидером, как Черчилль» [788] .

Все больше стал напоминать о себе и возраст британского премьера. В дневниках Энтони Идена есть следующая запись от апреля 1942 года, запечатлевшая образ 67-летнего человека, только что проснувшегося после дневного сна:

«Уинстон был неистов. Говорил, у него был такой глубокий сон, что он не мог вспомнить, как проснулся. Он ходил большими шагами по комнате, в панталонах и майке, с сигарой во рту и бокалом с виски и содовой в руках, и все спрашивал о горничной Нелли, чтобы она нашла его носки» [789] .

Следующим тяжелым периодом в премьерстве Черчилля стала вторая половина 1943 года.

«Уинстон чуть ли не полумертвый приехал в Америку, – признавался Иден своему секретарю Оливеру Харви. – Он едва мог пошевелиться. Лишь солнце и водные процедуры позволили ему прийти в себя» [790] .

В декабре 1943 года, после завершения Тегеранской конференции, влияние перегрузок и стресса на организм премьера стало настолько очевидным, что его состояние вызывало серьезные опасения у его коллег. Премьер-министр Южно-Африканского Союза Ян Смэтс делился с начальником имперского Генерального штаба Аланом Бруком: «Уинстон работает слишком много и изматывает себя».

«Я сомневаюсь, сможет ли он продолжать начатое дело, – добавил Смэтс. – Последнее время я заметил в нем перемены» [791] .

Брук разделял взгляды Смэтса. По его словам, во время обсуждения операции по высадке союзников во Франции «Черчилль выглядел очень усталым».

«Он сказал, что чувствует себя выдохшимся, изможденным, и в довершение всего у него болит поясница».

В самый разгар обсуждения, записал в дневнике Брук, «Уинстон твердил о чем-то своем и повторял детали, которые были мало связаны между собой».

«Я пришел к выводу, что бесполезно в таком состоянии обсуждать с ним столь важные дела», – заключил начальник Генерального штаба [792] .

Черчилль не скрывал своего переутомления. В мемуарах он признается: физическое истощение во время его пребывания в Каире, куда он отправился из Тегерана, достигло такой степени, что «после ванны я даже не мог вытереться, просто оборачивал себя полотенцем, ложился на кровать и высыхал естественным путем» [793] .

Несмотря на усталость, премьер принял участие в нескольких крупных мероприятиях, включая переговоры с королем Югославии Петром II Карагеоргиевичем, совещание с иракским руководством, пресс-конференцию и банкет в британском посольстве. В час ночи Черчилль вылетел в Тунис. Полет продлился восемь с половиной часов.

«Премьер устал и опустошен, – констатировал Брук. – По-моему, он встал на опасный путь. Конференция вымотала его вконец, он не отдохнул полностью, но настаивает на продолжении активной работы» [794] .

Одиннадцатого декабря Черчилль приехал на виллу генерала Дуайта Эйзенхауэра в Карфагене.

«Я останусь у вас немного дольше, чем планировал, – признался он американцу. – Я на пределе и не могу продолжать, пока не восстановлюсь» [795] .

Заверяя близкое окружение, что время для отдыха будет выкроено, Черчилль не оставил идею принять участие в смотре британских войск, направлявшихся в Италию. Состояние премьера пугало осторожного Брука. Он переговорил с лордом Мораном, и тот подтвердил его опасения: Черчилль находится на грани. В какой уже раз Брук набрался смелости, чтобы высказать патрону свое негативное мнение о предстоящей инспекции войск. Свои доводы он построил на том, что глава кабинета не имеет права рисковать собой, когда от него зависит решение множества важнейших вопросов. Бруку почти удалось переубедить Черчилля, как неожиданно у него вырвалась фраза, которая, по его же собственным словам, была «проявлением глупости»:

– И более того, со мной полностью согласен Моран.

Услышав имя врача, Черчилль расценил это как сговор. Он энергично приподнялся, замахал кулаком перед лицом собеседника и закричал:

– Не смей вступать в союз с этим чертовым стариком! [796]

Вечером, перед тем как отправиться спать, Черчилль почувствовал боль в горле и обратился к Морану за консультацией:

– Ты думаешь, это серьезно? – спросил он врача. – Как ты думаешь, чем это вызвано?

Моран успокоил его, посоветовав хорошо выспаться [797] .

Сон, однако, не задался. Алан Брук пишет, что в четыре часа утра его разбудили громкие звуки, доносившиеся из соседней комнаты.

– Кто это еще, черт возьми? – выругался он.

Когда зажегся свет, Брук, к своему глубочайшему удивлению, увидел премьер-министра. На Черчилле был цветастый халат с китайскими драконами. На голове – коричневая повязка.

Премьер сказал, что ищет лорда Морана, так как у него раскалывается голова. Брук проводил Черчилля в комнату к врачу, а сам отправился спать. Но выспаться в ту ночь ему так и не удалось. Буквально через час весь дом ходил ходуном [798] .

К утру боль прошла, но поднялась температура – 38,3 ºС. В срочном порядке из Туниса были выписаны две медсестры, профессор Гай Пульвертафт и аппарат для рентгена. Анализ крови, сделанный профессором, не дал причин для беспокойства, но результаты флюорографии были менее обнадеживающие. Исследование показало, что у Черчилля пневмония или, как ее в свое время назвал Джеффри Маршалл, один из лечивших британского политика врачей, «болезнь стариков».

– Почему стариков? – удивился Черчилль.

– Потому что она уносит их тихо, – последовал вполне исчерпывающий ответ [799] .

Наш герой уже болел воспалением легких, когда ему было одиннадцать лет, и болел тяжело. Однако и тогда, и сейчас он сумел выкарабкаться.

«Дни шли, принося много неудобств, – напишет он впоследствии. – Лихорадка то вспыхивала, то спадала. Я жил войной и мысленно находился очень далеко от места моего пребывания. Врачи пытались не давать мне работать, но я не слушался их» [800] .

В последующие месяцы войны коллеги Черчилля еще не раз будут свидетелями его переутомления. Вот, например, что записал в своем дневнике Алан Брук после встречи с лидером нации в конце марта 1944 года:

«Нашел Уинстона в ужасном настроении. Я боюсь, что у него уходит почва из-под ног, и это происходит стремительно. Премьер не способен сконцентрироваться даже на несколько минут, его мысли постоянно скачут с одной темы на другую. Он лишь зевает и говорит, что чувствует себя чертовски усталым» [801] .

Одной из причин подобного состояния была предстоящая высадка десанта в Нормандии и открытие второго фронта. С приближением Дня «Д» психологическое давление все возрастало, что негативно сказывалось на состоянии уже немолодого политика.

«Уинстон дико устал, – отмечал Брук в мае 1944 года. – Для того чтобы совладать с ним, требуется огромное терпение» [802] .

Окружение Черчилля всерьез полагало, что их шеф не доживет до конца войны. Лорд Моран, к примеру, считал, что его подопечный умрет либо от инсульта, либо от инфаркта [803] . Однако Черчилль и на этот раз удивил всех своей жизненной энергией. Через шесть лет после окончания Второй мировой войны он приведет Консервативную партию к победе на выборах и второй раз в своей жизни (на этот раз почти на четыре года) возглавит британское правительство.

Комплекс дефицита внимания

Американский психиатр, доктор медицины, основатель Центра интеллектуального и эмоционального здоровья в Садбери, штат Массачусетс, Эдвард Хэллоуэлл, изучая психологическую сторону лидерства, обнаружил расстройство, которое было определено как комплекс дефицита внимания. По его словам, причина этого недуга, обычные проявления которого – раздражительность, неорганизованность и неспособность сосредоточиться, связана с чрезмерной нагрузкой на мозг.

Доктор Хэллоуэлл обращает внимание на постепенный характер развития КДВ:

«Это расстройство не превращается в ярко выраженный общий кризис одномоментно – оно отвоевывает себе один участок за другим, хотя жертва прилагает все больше усилий, чтобы противостоять ему, – отмечает он. – Человек превозмогает трудности, не жалуется на растущую загруженность, но как бы он ни старался, ему никогда не удается полностью избавиться от неприятных проявлений комплекса дефицита внимания. Бедняга постоянно испытывает тревогу. Когда на него наваливаются все новые и новые дела, он пытается показать, что контролирует ситуацию, но при этом ему трудно на чем-либо сосредоточиться, он начинает торопиться, говорить все более резко и безапелляционно» [804] .

В течение многолетних исследований доктору Хэллоуэллу удалось установить физиологическую природу возникновения комплекса дефицита внимания. По его мнению, ключевая роль в этом расстройстве принадлежит запуску механизма выживания. В отличие от мозга животных, человеческий мозг имеет лобные и предлобные доли коры, которые отвечают за планирование, расстановку приоритетов и принятие решений. Под ними расположены участки мозга, ведающие механизмами выживания. До тех пор пока дела идут хорошо, глубинные центры генерируют сигналы, необходимые для поддержания чувства удовлетворения, повышения мотивации и прочих благоприятных эмоций. Но в тот момент, когда нагрузка на мозг превышает допустимый уровень, он автоматически переходит в аварийный режим, характерный для условий выживания. Человек начинает испытывать страх, что ничего не успевает. У него возникает ощущение, что он не может справиться. Глубинные структуры направляют в лобные доли сигналы предупреждения, что обычно находит проявление в виде страха, беспокойства или раздражения. Лобные доли в свою очередь, не имея возможности игнорировать тревожные сигналы «снизу», начинают пытаться в срочном порядке справиться с проблемой, но безуспешно. Возникает зацикливание. Глубинные структуры посылают все более мощные сигналы, в то время как лобные доли теряют работоспособность.

«Это происходит каждый раз, когда человек физически не может справиться с огромным множеством дел, – констатирует Хэллоуэлл. – Отчаянно разгребая нарастающие завалы, он принимает необоснованные решения, пытается сделать хоть что-нибудь. Его главное желание – немедленно уладить проблему, устранить опасность, чтобы она не погубила его. От гибкости мышления, чувства юмора и способности оценивать неизвестное не остается и следа. Человек уже не в состоянии видеть проблему в целом, он забывает о своих жизненных целях и ценностях, теряет изобретательность и способность планировать. В таких ситуациях человек склонен винить во всем окружающих, отступать с завоеванных позиций, зарывать голову в песок и сдаваться на милость обступившим со всех сторон заботам» [805] .

Одной из причин возникновения комплекса дефицита внимания является информационная перегрузка , с которой сталкиваются большинство современных руководителей. Согласно некоторым исследованиям, средний пользователь электронной почты ежедневно тратит на обработку и отправку сообщений порядка девяноста минут рабочего времени. В сегодняшнем быстроменяющемся мире решения принимаются в условиях неопределенности и турбулентности окружающей среды, когда приходится обрабатывать огромные объемы информации и концентрироваться одновременно на нескольких направляющих.

Во времена Уинстона Черчилля ситуация была иной. Не было компьютеров, сотовых телефонов и Интернета. Тем не менее основные годы управленческой деятельности британского политика совпали с событиями, которые не знали аналогов в мировой истории по степени своей драматичности и напряженности. Именно поэтому управленческий опыт Черчилля может оказаться полезен современным лидерам, находящимся на грани нервного срыва от изматывающей умственной работы.

Сын Черчилля Рандольф вспоминал, что его отец «был способен успешно справляться на нескольких фронтах одновременно» [806] . «Он здесь, там и везде!» – восхищались им журналисты Daily Express [807] .

Как Черчиллю удалось добиться этого? Все дело в умелой расстановке приоритетов, считал британский политик. Для своих подчиненных он разработал трехуровневую систему актуальности выполнения поручений. Высший приоритет отдавался бумагам с красно-оранжевой наклейкой «Сделать сегодня» [808] . На втором месте шли документы с желтой наклейкой – «Доложить в течение трех дней». На третьем – «Доложить в течение недели».

Второе, на что он обращал внимание, – правильная организация процесса поступления и обработки информации. Сторонник письменных коммуникаций, Черчилль был категорически против бумажных завалов и документационного хаоса. В частности, всю входящую корреспонденцию он разделял на одиннадцать категорий:

– самые важные и срочные вопросы (подаются в самом начале);

– телеграммы Министерства иностранных дел;

– телеграммы военных министерств;

– запрашиваемые отчеты;

– парламентские вопросы;

– на подпись;

– просмотреть;

– документы от генерала Исмея (из Комитета начальников штабов);

– прочие ответы (кроме генерала Исмея);

– церковные документы;

– для выходных (самый низкий приоритет) [809] .

Отдельного упоминания заслуживает такой важный ресурс каждого руководителя, как память. В предыдущей части уже упоминалось о том, что Черчилль обладал феноменальной памятью. И тем не менее он старался не перегружать ее понапрасну. Зачем помнить то, что можно записать, считал великий политик.

«В своей работе Черчилль взял за правило записывать все, что привлекало его внимание, – любую деталь, которая требовала пояснения, каждую мысль, которую следовало передать дальше, – отмечает официальный биограф сэр Мартин Гилберт. – В течение сорока лет он выработал привычку тут же диктовать идеи, которые приходили ему в голову. Это был постоянный процесс, который мог случаться во время чтения газет, путешествий, изучения официальных бумаг или просто каких-нибудь бесед» [810] .

Сам Черчилль неоднократно подтверждал, что обращался к перу и бумаге, чтобы разгрузить свой мозг для решения насущных проблем. На страницах его мемуаров есть множество упоминаний об этом. Например:

«Я провел первое совещание в Адмиралтействе вечером 4 сентября 1939 года. Принимая во внимание важность обсуждаемых вопросов, прежде чем отправиться спать, я записал основные принятые решения собственными словами» [811] .

«Прослушав десятиминутное сообщение, человек понимает и запоминает из сказанного лишь половину, – заявил на одной из публичных лекций французский романист Андре Жид. – Память может удерживать всего одну четвертую часть того, что было сказано несколько дней тому назад». Известный дипломат, профессор Дипломатической академии МИД России Виктор Иванович Попов в своем курсе лекций также говорил, что «половина того, что вчера было сказано, сегодня воспроизводится уже неточно. Впоследствии объем точной информации о беседе снижается на 15 – 20 %. Чем продолжительней беседа, тем труднее она запоминается, тем важнее записать ее как можно быстрее» [812] .

Повышение работоспособности

При всей важности умелой расстановки приоритетов и снижения информационной нагрузки перечисленные выше действия носят поверхностный характер и не затрагивают глубинную причину комплекса дефицита внимания. Проанализировав более внимательно управленческий стиль Уинстона Черчилля и манеру его поведения в различных ситуациях, попытаемся определить те меры, которые позволяли ему сохранять работоспособность на высоком уровне даже в пожилом возрасте.

Сам Черчилль, размышляя над поиском средств для борьбы со стрессом, разделял жертв этого негативного явления на три категории:

1) те, кто гибнет от чрезмерного труда;

2) те, кто гибнет от чрезмерного беспокойства;

3) те, кто гибнет от чрезмерной скуки [813] .

Что же предлагал великий политик?

Во-первых, каким бы видом управленческой деятельности он ни занимался, он всегда стремился к тому, чтобы работа вызывала положительные эмоции.

«Нет смысла делать то, что вы любите, следует любить то, что вы делаете», – делился он своим опытом [814] .

В работу всегда добавлялись элементы, доставляющие британскому политику удовольствие. Неудивительно, что его коллеги обращали внимание на то, что он «не проводил четкого различия между личной жизнью и исполнением должностных обязанностей» [815] . В мировоззрении Черчилля это было едино: личная жизнь наполнялась элементами работы, а работа – составляющими из личной жизни.

Фельдмаршал Алан Брук оставил следующее воспоминание об одном из вечеров, проведенных с премьер-министром.

Брук приехал в Чекерс без пятнадцати восемь вечера. Из гостей был только он и профессор Фредерик Линдеман, близкий друг Черчилля. Ужин длился три часа, до одиннадцати. Затем хозяин дома переоделся в комбинезон «сирена» и предложил гостям подняться наверх, где уже все было готово для просмотра кинолент. В течение часа джентльмены смотрели русские и немецкие фильмы, после чего спустились вниз и еще час провели за разговорами.

Часы показывали уже второй час ночи. Черчилль отпустил Линдемана, заметив, что хочет поговорить с Бруком с глазу на глаз. Они стали обсуждать военно-морские операции в Северной Африке и в районе Средиземноморья, которым премьер придавал большое значение. Далее они переключились на оборону острова от вторжения. Когда часы пробили четверть третьего, Черчилль предложил Бруку пройти в обеденный зал, чтобы перекусить сэндвичами. Начальник имперского Генерального штаба искренне надеялся, что это означает отход ко сну, но не тут-то было! Черчилль включил граммофон и с сэндвичем в одной руке и пучком кресс-салата – в другой принялся вышагивать по комнате, подпрыгивая в такт музыке. Каждый раз, доходя до камина, он на короткое время останавливался, чтобы произнести какой-нибудь афоризм. Например: «Человеческая жизнь аналогична движению внутри тоннеля с закрытыми по обе стороны окнами. Когда ты подходишь к окну, чья-то невидимая рука открывает его, и свет, который ударяет из окна, лишь еще больше сгущает мрак в конце тоннеля».

«Учитывая огромную тяжесть ответственности, которая лежала на нем, легкость духа Уинстона просто невероятна!» – восторгался Брук [816] .

Сегодня ученые считают, что ключевым моментом в борьбе с комплексом дефицита внимания является «творческий подход к выстраиванию рабочей среды и поддержанию собственного эмоционального равновесия и физического здоровья. Способствуйте распространению положительных эмоций» [817] .

Будущий премьер-министр Гарольд Макмиллан называл некоторые поездки Черчилля в США для военных переговоров «любопытным смешением праздников и работы».

«Уинстон много ел и пил, решал важнейшие вопросы, играл в бильярд и безик и просто наслаждался собой, – описывает Макмиллан. – Вся наша поездка, которая продлилась две недели, была чем-то средним между круизом, летней школой и деловыми встречами. На стендах вывешивались расписания заседаний рабочих групп, напоминавшие расписание лекций. „Занятия“ как правило, заканчивались часов в пять пополудни. Адмиралы и фельдмаршалы отправлялись на пляж играть с галькой и строить замки из песка» [818] .

Стараясь получать максимальное удовольствие от работы, Черчилль выстраивал доверительные дружеские отношения со своими коллегами, что современными экспертами в области психологии труда оценивается как важнейший элемент повышения производительности.

«Один из наиболее мощных факторов, вызывающих положительные эмоции и восстанавливающих силы, – это теплые человеческие отношения», – отмечают американские психологи Джим Лоэр и Тони Шварц [819] .

«На работе необходимо поощрять социальные связи и создавать атмосферу доверия, – поддерживает их доктор Хэллоуэлл. – Если пару раз в день вы будете общаться с приятным для вас человеком, то ваш мозг получит необходимый положительный заряд» [820] .

Второй фактор повышения производительности, на который Черчилль обращал самое пристальное внимание, был сон.

«Уинстон работает день и ночь, – делилась его супруга Клементина со своей сестрой Нелли Ромилли. – Славу богу, он в порядке. Усталость дает себя знать, если он спит меньше восьми часов. Ему не обязательно спать сразу восемь часов, но если в течение суток он не набирает их, то видно, что он изнурен и устал» [821] .

К счастью для Черчилля, он не страдал бессонницей.

«В самые худшие времена войны у меня всегда сохранялся прекрасный сон, – утверждает он. – В период кризиса 1940 года, когда на меня была возложена такая большая ответственность, а также во многие другие трудные и тревожные минуты последующих пяти лет я всегда мог, бросившись в постель после целого дня работы, спать до тех пор, пока меня не будили. Я крепко спал и просыпался со свежими силами, не испытывая ничего, кроме желания взяться за разрешение любых проблем, которые приносила мне утренняя почта» [822] .

Для деятельного руководителя умение быстро засыпать так же важно, как хорошая память, организованность и способность адаптироваться в быстро меняющейся обстановке. Британский политик обладал этим умением, чем производил впечатление на своих коллег и подчиненных.

Полковник Ян Джейкоб вспоминает следующий эпизод августа 1940 года. После очередного совещания с военными в Чекерсе, которое, как водится, перешло далеко за полночь, Черчилль попросил генерала Гордон-Финлэйсона записать свои предложения для завтрашнего обсуждения. После этого премьер направился к себе в комнату отдыхать. Военные также разошлись по комнатам. Неожиданно к Джейкобу обратился встревоженный Гордон-Финлэйсон: для составления записки ему нужна была карта военных действий. Джейкоб ответил, что требуемой картой не располагает, и предложил связаться с Военным министерством, чтобы оттуда прислали карту первой же почтой. Он спустился вниз, в комнату секретарей, чтобы сделать соответствующий звонок. В помещении было темно, и Джейкоб, сняв трубку, случайно нажал не на ту кнопку.

– Что случилось? – раздался в трубке раздраженный голос премьер-министра. – Есть какие-нибудь новости?

Джейкоб стал извиняться.

– Хорошо, – выслушав его, сказал Черчилль. – Но прошу вас, больше так не делайте, потому что я уже заснул.

«Прошло не больше пяти минут, как Уинстон поднялся к себе, – отметил пораженный Джейкоб, – и он уже заснул!» [823]

Раздражение Черчилля было понятно и оправданно, поскольку он старался не нарушать свой сон. Среди распоряжений, касающихся организации рабочего процесса, было и такое: не будить его раньше положенного времени, какие бы новости ни служили для того веским основанием. Исключение могло составить лишь вторжение в Британию, о чем премьер-министру надлежало доложить незамедлительно [824] .

В воспоминаниях секретарей есть множество свидетельств, какую важную роль в рабочем графике британского премьера играл также дневной сон.

Вернувшись в Адмиралтейство в 1939 году, Черчилль хорошо понимал, что отныне ему придется нелегко. Во-первых – возраст, во-вторых последствия травм (в 1931 году политик получил множественные переломы, попав под автомобиль) и болезней (среди них – тифозная лихорадка). Но главное – масштаб и срочность решаемых вопросов, которые не давали ни малейшего права на снисхождение. Необходимо было разработать методику восстановления. Черчилль так и поступил, взяв за ее основу дневной сон.

«Я считал, что мне придется напрячь все силы, чтобы не отстать от поколения, находившегося теперь у власти, и идти в ногу с новыми молодыми гигантами, которые могли появиться в любое время, – комментирует он. – В данном случае я полагался не только на свои знания, но и на рвение и умственную энергию. С этой целью я вернулся к тому режиму, которого придерживался в бытность мою в Адмиралтействе в 1914 – 1915 годах и который, как я убедился, значительно повышал мою работоспособность. Ежедневно, вскоре после полудня, я ложился по крайней мере на час отдыхать и полностью использовал мою счастливую способность сразу же засыпать крепким сном. Таким образом, мне удавалось втиснуть полтора рабочих дня в один день. В намерения природы не входило заставить человечество работать с восьми утра до полуночи без освежающего забвения, которое, если оно даже и продолжается всего каких-нибудь двадцать минут, позволяет восстановить все жизненные силы. Я с сожалением ложился в постель, как ребенок, каждый раз после полудня, но зато был вознагражден тем, что мог потом работать ночью до двух часов или даже позже – иногда значительно позже – и начать новый день в 8 – 9 часов утра. Этот порядок, который я соблюдал на протяжении всей войны, я рекомендовал и другим в тех случаях, когда им приходилось в течение длительного времени выжимать последнюю каплю сил из своего организма» [825] .

Впервые Черчилль познакомился с преимуществами сиесты во время своей первой военной кампании на Кубе, в далеком 1895 году. Однако использовать дневной сон для повышения работоспособности он стал только со времен активной деятельности в Адмиралтействе в годы Первой мировой войны. Произошло это не без участия его любимого секретаря Эдварда Марша [826] .

Вспоминая этот период спустя годы, Черчилль писал: «Дневной отдых и сон освежают человеческий организм гораздо лучше, чем ночное забвение. Мы поступаем бессовестно и недальновидно, перегружая свой организм. Нам следует надвое делить наш день в интересах дела или для получения удовольствия. В годы войны в Адмиралтействе я убедился, что мог прибавлять по два часа к рабочему дню после дневного отдыха» [827] .

Прямое следствие столь необычного режима труда и отдыха – сам образ жизни нашего героя. Черчилль взял за привычку не вставать с постели сразу после пробуждения. Его секретарь в Министерстве финансов Перси Григг поражался, насколько искусно шеф управлялся с корреспонденцией и документами, читая самое важное лежа. Прежде чем встать, политик успевал надиктовать бо́льшую часть записок по интересующим его вопросам [828] .

Аналогичной практики Черчилль придерживался и в годы Второй мировой войны.

«Когда я просыпался около восьми часов утра, я прочитывал все телеграммы и в кровати диктовал распоряжения и директивы министерствам и комитету начальников штабов, – вспоминал великий британец. – Они печатались поочередно и немедленно передавались генералу Исмею. Он приходил ко мне ежедневно рано утром и поэтому обычно приносил много письменных распоряжений для Комитета начальников штабов, который собирался в 10 часов 30 минут. Они всесторонне изучали мои соображения одновременно с рассмотрением общей ситуации. Таким образом, между 3 и 5 часами дня, если между нами не возникали какие-либо разногласия, которые требовали дополнительных консультаций, подготавливалась целая серия согласованных приказов и телеграмм, рассылавшихся мною или начальниками штабов; эти приказы содержали, как правило, все указания по неотложным вопросам» [829] .

Так же, как это было в свое время в Казначействе, образ жизни премьера не мог оставить равнодушным его подчиненных.

«Дворецкий Уинстона приносил завтрак, затем Патрик Кинна посылался вниз с каким-то поручением, – описывает утро Черчилля полковник Ян Джейкоб. – В это же самое время Уинстон звонил в колокольчик и звал личного секретаря. Когда тот приходил, премьер начинал расспрашивать его о последних новостях и просил пригласить кого-нибудь еще, обычно либо начальника имперского Генерального штаба, либо генерала Исмея. Потом он просил зажечь сигару. Затем кто-то должен был срочно связаться с Гопкинсом по телефону. Все это происходило, пока премьер-министр наслаждался собой, полулежа, полусидя, окруженный со всех сторон всевозможными бумагами и последними номерами газет» [830] .

Другую, немного более спокойную картину оставил потомкам личный секретарь Черчилля Джон Колвилл в одной из своих дневниковых записей:

«Поднялся к премьер-министру в десять часов утра. Он лежал в кровати в красном халате, курил сигару и диктовал что-то миссис Хилл, которая сидела вместе с машинкой у ножек кровати. Его ящик с правительственными бумагами стоял открытый на кровати. Он был наполовину заполнен. Рядом с ящиком находилась большая хромированная плевательница. В ногах в кровати лежал черный кот Нельсон, который практически выжил с Даунинг-стрит нашего бывшего черного кота. Во время диктовки Уинстон поглядывал на Нельсона и с любовью повторял: „Котик, дорогой мой“» [831] .

По мнению физиологов, сон и работоспособность человека действительно взаимосвязаны между собой, и в этой связи эксцентричные привычки британского политика не выглядят столь уж необычно. Согласно экспериментам, проведенным доктором Клифом Сейпером из Гарвардской школы бизнеса, когда желание спать становится неодолимым, в мозгу начинают активизироваться десятки тысяч нейронов. Они словно поворачивают ключ зажигания сна, и мозг быстро переходит на другой режим работы. Если в этот момент продолжить бодрствовать, результаты будут не самыми впечатляющими [832] .

«Многие стараются меньше спать, чтобы выкроить побольше времени на дела и таким образом решить проблему комплекса дефицита внимания, – предупреждает доктор Хэллоуэлл. – На самом деле нужно делать как раз обратное, ведь недосыпание сильно увеличивает риск возникновения этого расстройства. Исследования доказывают, что недостаток сна порождает самые разные проблемы – от ухудшения способности принимать решения до паранойи» [833] .

В-третьих, никогда не следует экономить время на питании.

«Ешьте пять, семь раз в день, – рекомендуют Джим Лоэр и Тони Шварц. – Люди, которые едят один или два раза в день, заставляют работать свой организм в режиме сохранения энергии, в результате чего значительно замедляется обмен веществ. Обязательно завтракайте: утренний прием пищи побуждает организм ускорить выработку энергии» [834] .

Кроме того, прием пищи предоставляет дополнительную возможность для общения, что также создает положительные эмоции и позволяет снизить риск возникновения КДВ.

«Вот что я думаю о достойном обеде, – шутил Черчилль. – Во-первых, это хорошо поесть, затем обсудить хорошую еду и после того, как хорошая еда будет тщательно обсуждена, поговорить на приятную тему. Главным условием при этом должно быть следующее – беседу буду вести я!» [835]

Четвертым фактором повышения работоспособности являются физические нагрузки. Широко известен афоризм нашего героя о том, как дожить до преклонных лет: «Я никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать». Благодаря этому высказыванию, а также грузной фигуре великого британца, у большинства людей создалось впечатление, будто Черчилль не из тех, кто жаловал физические упражнения. На самом деле это не так. Занимаясь интенсивным умственным трудом, Черчилль не мог не понимать, насколько огромное значение имеют физические нагрузки. Он действительно не делал утренней гимнастики, к негодованию своей супруги, которая неоднократно просила его об этом [836] . Но даже в пожилые годы Черчилль вел настолько активный образ жизни, что мог спокойно дать фору более молодым коллегам.

Кроме того, он был большим любителем верховой езды. «Держаться в седле и управлять лошадью является одной из самых важных вещей в мире», – считал британский политик.

«Не давайте вашему сыну денег, лучше купите ему лошадь, – советовал он родителям. – Еще никто никогда не попадал в беду – за исключением благородных бед – из-за того, что ездил верхом. Ни один час, проведенный в седле, не может считаться потерянным часом. Молодежь часто разоряется, владея лошадьми или ставя на них деньги, но никогда – из-за того, что ездят на них верхом, если, конечно, не ломают себе при этом шеи, что при скачке галопом – весьма благородная смерть» [837] .

В молодые годы Черчилль участвовал в скачках и активно играл в поло. Этим видом конного спорта он продолжит увлекаться и после начала политической деятельности.

«Поло позволяет мне поддерживать физическую форму и предоставляет великолепную возможность отдохнуть, особенно после бесчисленных часов, проведенных в парламенте», – признавался он [838] .

Осенью 1926 года адмирал флота сэр Роджер Кейс пригласил Черчилля в круиз по Средиземноморью для инспектирования военно-морского флота. Между делом он предложил ему сыграть в поло. Политик, которому в то время шел пятьдесят третий год, согласится:

«Я с радостью приму участие в этой игре. Я не играл уже целый сезон, поэтому попрактикуюсь скакать галопом, чтобы привести в тонус мышцы бедер. В любом случае я захвачу с собой еще пару клюшек и покажу все, на что я способен. Если же мне будет суждено рухнуть на землю и погибнуть, я считаю это достойным концом» [839] .

К счастью, матч, состоявшийся 10 января 1927 года, пройдет без всяких неприятностей, достойно увенчав тридцатилетнюю карьеру Черчилля в конном спорте.

Что же касается верховой езды, то страсть к ней британский политик пронесет через всю свою жизнь и сохранит до преклонных лет. Вот показательный пример. Весной 1948 года Черчилля посетил директор голландского цирка Ян Ван Леер – ему хотелось продемонстрировать своих дрессированных лошадей. Понаблюдав некоторое время за благородными животными, 73-летний Черчилль сам сел на белую лошадь по имени Сальве и, сделав с ней несколько туров вальса, проскакал коротким галопом по парку, вызвав своим поведением восторженные аплодисменты присутствующих [840] .

«Поездки верхом нисколько меня не утомляют, – скажет 80-летний Черчилль своему личному врачу. – Я смогу великолепно сохранять равновесие, выбрав себе тихую лошадку» [841] .

Другой разновидностью физических нагрузок британского политика стало плавание. Черчилль старался использовать малейшую возможность, чтобы окунуться в воду. Личный секретарь Энтони Идена Пирсон Диксон стал свидетелем одного из заплывов во время путешествия по Средиземноморью в августе 1944 года:

«Адмиралы нашли для премьера подходящее место на берегу, однако Черчилль его забраковал, возразив, что оно слишком людное и грязное. Он распорядился выйти в открытое море. Премьер-министр, которому шел уже семидесятый год, продемонстрировал, что он великолепный пловец. В конце заплыва он лег на спину и несколько минут оставался неподвижным. Вернувшись на корабль, Черчилль укутался в большое полотенце, закурил сигару, выпил коктейль и стал рассуждать об Италии» [842] .

Так же, как это было с верховой ездой, Черчилль оставался верен плаванию до преклонных лет, пока врачи не настояли на том, что прохладная вода может спровоцировать простудные заболевания вплоть до воспаления легких.

По мнению ученых, физические нагрузки должны стать неотъемлемой частью трудового графика каждого лидера.

«Благодаря физическим нагрузкам в организме активно вырабатываются многие вещества, благотворно влияющие на мозг: эндорфины, серотонин, допамин, адреналин, норадреналин, а также два недавно открытых компонента – нейротрофический фактор головного мозга и фактор роста нервов, которые обеспечивают здоровье и возможность развития мозговых клеток, компенсируют разрушительные воздействия старения и стрессов. Ничто так не стимулирует производство этих двух веществ, как физические упражнения» [843] .

И наконец, эффективным методом повышения работоспособности является переключение на другой вид деятельности.

«Множество различных рекомендаций о том, как перестать беспокоиться и справиться с чрезмерной нагрузкой, можно услышать от знающих людей, которые в течение длительного периода времени были связаны с большой ответственностью, – писал Черчилль в одном из своих эссе. – Одни советуют физические упражнения, другие, наоборот, покой. Одни рекомендуют путешествие, другие – уединение. Одни нахваливают одиночество, другие – шумные компании. Все эти рекомендации объединяет одно – перемена. Перемена – в данном случае ключевое слово» [844] .

«Перемена – самый лучший вид отдыха», – напишет Черчилль Невиллу Чемберлену в декабре 1939 года, когда тот отправится на смотры армейских частей во Францию [845] .

Каждый руководитель находит то, что больше всего соответствует его личности. Не случайно говорят, что лучше всего о человеке судить по тому, как он проводит свободное время. Одни встречаются с друзьями, другие слушают музыку или играют на музыкальных инструментах, третьи коллекционируют марки и собирают различные модели. Есть и такие лидеры, которые вяжут крючком или вышивают крестиком. Для Черчилля роль «переключателя» выполняла живопись.

К живописи он обратился относительно поздно. В 1915 году, после провала Дарданелльской кампании и добровольного ухода в отставку, политик впал в тяжелейшую депрессию.

«Я стал похож на морское животное, извлеченное на берег, – скажет он впоследствии. – Мои жилы готовы были лопнуть под напором страшного давления. Каждая клетка моего организма кипела жаждой деятельностью, а я оказался в партере и был вынужден наблюдать за разворачивающейся драмой, довольствуясь ролью безучастного зрителя» [846] .

«После ухода из Адмиралтейства Уинстон считал себя конченым человеком, – признается Клементина уже после смерти своего супруга. – Возможность вернуться в правительство казалась ему нереальной. Я думала, он никогда не справится с собой. Я даже боялась, что он умрет от горя» [847] .

Для восстановления душевного равновесия Черчилль вместе с семьей удалился в небольшой загородный домик времен Тюдоров Хоу Фарм, снятый им на летний период. Среди немногочисленных гостей, навещавших чету Черчилль в те дни, была Гвенделин, супруга Джека, брата Уинстона. Она увлекалась акварелью, чем вызвала немалый интерес у своего деверя. Заметив его любопытство, Гуни предложила Черчиллю принять участие в творческом процессе. Уинстон нехотя сделал несколько мазков и поразился произошедшей внутренней перемене – ему захотелось рисовать еще и еще. Он тут же приобрел мольберт, холсты, скипидар, масляные краски и решил самостоятельно заняться творчеством:

«Было светло-голубое небо. Кажется, ну что может быть проще – смешать синий цвет с белым и замазать им верхнюю часть холста. Для этого не нужно обладать какими-то способностями или талантом. Я же очень робко принялся смешивать краски. Тонкой кисточкой нанес синий и с огромной опаской белый, жирной чертой перечеркнувший все. Я сделал вызов, хорошо продуманный вызов, но такой робкий и нерешительный, полный оцепенения и колебания, что он не достоин даже простого упоминания.

Вдруг послышался звук приближающегося автомобиля. Это была жена художника сэра Джона Лавери. „Живопись, а что вы боитесь? Дайте-ка мне кисть, нет, нет, побольше“.

Шлепок в скипидар, в палитру – белый, синий, затем несколько яростных мазков по холсту. Это было неотразимо. Ни одна темная сила не смогла бы устоять перед страстным напором леди Лавери. Лишь только холст беспомощно скалился пред нами. Все чары испарились, все комплексы исчезли. Я схватил самую большую кисть и яростно набросился на мою жертву. Больше никогда я не чувствовал робость перед холстом» [848] .

Приобщившись к высокому искусству, Черчилль научился любить и ценить красоту окружающего мира:

«До того как я попробовал рисовать, я и понятия не имел, сколько может рассказать пейзаж, – делился он своими впечатлениями. – Его краски стали для меня более насыщенными, более важными и более различимыми. Я стал замечать, что, прогуливаясь, уже инстинктивно обращаю внимание на расцветку листа, отражения в лужах, сказочно-пурпурные очертания гор, совершенные формы зимних веток, дымчатое очертание далекого горизонта. Я и так обращал на все эти вещи внимание, но теперь они приобрели для меня новый смысл. Мой ум, ведомый интересом и фантазией, стал улавливать впечатления от гораздо более мелких деталей. И каждое такое впечатление несло свое удовольствие и пользу» [849] .

Занятия живописью смогли исцелить Черчилля от тяжелейшего приступа депрессии. Внезапно он обнаружил, что, концентрируясь на холсте, забывает о политических дрязгах и неприятностях.

«Иногда я готов бросить почти все ради занятия живописью», – признается он своей кузине Клэр Шеридан [850] .

По словам Эдварда Марша, «новое увлечение отвлекло внимание Уинстона. Оно оказало успокаивающее воздействие, принеся в его растерзанную душу мир и спокойствие» [851] .

Сам Черчилль описывал это следующим образом:

«Я даже не знаю, как бы я смог пережить эти ужасные месяцы, когда ушел из кабинета министров, если бы в мою жизнь не вошел этот новый великий интерес. В течение всего лета я рисовал самозабвенно. Еще никогда я не находил подобной деятельности, которая полностью защищала бы от мрачных мыслей. Взять, к примеру, гольф. Он совершенно не подходит для этих целей. Играя партии, я больше половины времени думаю о делах. Даже между чаккерами в поло то и дело промелькнут печальные мысли. В живописи же все иначе. Я не знаю какого-либо другого занятия, которое, совершенно не изматывая тело, настолько полно бы поглощало ум. Какие бы заботы ни принес день, какие бы угрозы ни таило в себе будущее, едва картина начинает рождаться, все тревоги отступают, им больше нет места в голове. Они уходят в тень и исчезают во мраке. Даже время почтительно отступает в сторону» [852] .

С тех пор живопись станет постоянным спутником британского политика. Мольберты, краски и всевозможные холсты всегда сопровождали его в бесчисленных поездках и командировках. В каждом доме, который снимала чета Черчилль, устраивалась студия. Даже в жестком временном графике он всегда старался выкроить часок-другой для занятия своим, пожалуй, самым сильным увлечением. Он рисовал везде. В министерских кабинетах и королевских покоях, в пустыне Маракеш и на побережье Франции, на английских холмах и канадских озерах, на солнечных пляжах и в рыбацких деревнях.

По словам профессора Института психосоматической медицины при Гарвардской медицинской школе доктора Герберта Бенсона, роль подобного рода отвлекающих занятий трудно переоценить.

«Не важно, какой способ расслабиться вы выберете, – подчеркивает профессор. – Главное – перестать ломать голову над проблемой, полностью оградив себя от стрессогенных мыслей. Когда мозг расслабляется, организм начинает получать небольшие дозы окиси азота, благодаря чему самочувствие улучшается, а работоспособность повышается» [853] .

Глава 10. Ум лидера

В одной из своих книг известный британский экономист, лауреат международной премии Бернарда Хармса сэр Рой Форбс Хэррод оставил следующую заметку о нашем герое:

«Очень часто в случае с Черчиллем слово „лидерство“ используется без должного анализа этого явления. Признавая огромную роль его военных выступлений (когда сама ситуация требовала нечто выдающееся), я не считаю, что Черчилль занимает столь уникальное место лишь благодаря красноречию. Вне всякого сомнения, он был эффективен в управлении различными видами деятельности, он стал средоточием множества привлекательных качеств. Но не только эти факторы возвели его на такую высоту. Я полагаю, что настоящей причиной столь потрясающей исключительности Черчилля является то обстоятельство, что он обладал одним из величайших умов XX столетия» [854] .

Для нашего исследования это высказывание интересно в первую очередь тем, что обращает внимание на одно из важнейших личных качеств лидера – на его ум. Не случайно Черчилль считал, что «империи будущего будут империями, основанными на уме и интеллекте» [855] .

Какими же свойствами обладал ум британского политика, что получил эпитет «величайший», и почему Рандольф Черчилль назовет образ мышления своего отца «оригинальным»? [856]

Выделим качества, которые, на наш взгляд, представляют квинтэссенцию знаменитого черчиллевского ума:

– образованность;

– гибкость;

– воображение;

– системность;

– предвидение.

Остановимся на этих качествах более подробно.

Образованность

В феврале 1946 года, выступая перед Ученым советом Университета Майами, который отметил заслуги политика присуждением ему почетной степени, Черчилль сказал:

«Я немало удивлен, что в пожилые годы стал настолько искушенным в получении научных степеней. В мою бытность школьником я испытывал трудности при сдаче экзаменов. Можно даже сказать, что никто не сдал так мало экзаменов, не получив при этом так много почетных степеней» [857] .

Мэтр мировой политики нисколько не лукавил. За долгую и насыщенную жизнь почетным доктором его изберет двадцать один университет. И это притом, что будущий премьер-министр Соединенного Королевства не мог похвастаться ни хорошими отметками, ни солидным перечнем учебных заведений. В послужном списке Черчилля всего лишь три школы, среди которых, правда, Хэрроу-скул – альма-матер лорда Байрона и многих известных государственных деятелей Великобритании, а также Королевская военная академия Сандхерст.

Во время вступительных экзаменов в Хэрроу Черчилль сдал чистый лист, на котором стоял номер вопроса и жирная клякса. Учитывая предварительный разговор лорда Рандольфа с мистером Уэллдоном, директором школы, подобного ответа оказалось достаточно.

С Сандхерстом было сложнее. Прежде чем имя потомка генерал-капитана Мальборо включили в число абитуриентов престижного учебного заведения, вступительные экзамены пришлось сдавать трижды.

Отсутствие формального образования нисколько не помешало Черчиллю написать свыше пятидесяти томов и получить Нобелевскую премию по литературе. Среди прочего, это стало возможно по следующим причинам.

Во-первых, плохая успеваемость по основной программе в случае с Черчиллем не была определяющим показателем.

«Там, где дело не задевало мой ум, воображение или интерес, я не мог выучить ничего, – прокомментирует Черчилль свою учебу в частных школах. – Мои учителя считали меня одновременно и отсталым и скороспелым, читающим книги не по годам и в то же время карабкающимся где-то на дне. У них было много способов принуждения, но и я был упрям» [858] .

Испытывая терпение учителей греческого и латинского языков, а также преподавателей по математике, десятилетний Уинстон с упоением читал попадавшиеся под руки газеты, заучивал стихи Маколея и прозу Мильтона и, конечно, проглатывал приключенческие романы, первое место среди которых занимало произведение Генри Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона».

«Я люблю учиться, – признается он позже. – Но мне неприятно, когда меня учат» [859] .

Второй по порядку, но не по значимости фактор энциклопедических познаний британского политика – волшебная сила самообразования. Окончив Сандхерст (между прочим, двадцатым из ста тридцати учеников, что лишний раз говорило об интересе юноши к изучаемым дисциплинам), Черчилль, которому только что исполнился 21 год, расквартировался в составе 4-го гусарского полка Ее Величества в индийском городе Бангалор. Играя в поло и выращивая розы, он задался вопросом о собственном интеллектуальном багаже. Ответ был неутешителен. Открыв словарь, к своему глубочайшему стыду, юноша обнаружил, что «не знает точного значения многих терминов». «Мне нравились эти слова, но я боялся использовать их, опасаясь оказаться абсурдным», – признается он впоследствии.

Перед отъездом в Индию один из знакомых Уинстона в беседе с ним упомянул слово «этика». «Звучало красиво, но что это значило на самом деле? Ни в Хэрроу, ни в Сандхерсте я не встречал этого понятия». В результате Черчилль нашел человека, который за два фунта согласился разъяснить ему основные принципы этой философской категории. Юноша был удовлетворен результатом, но… он все чаще сталкивался с понятиями, которые вызывали у него лишь смутное ощущение чего-то знакомого, но не более того [860] .

Леди Рандольф, мать Черчилля, призывала сына не терять времени зря и заняться самообразованием.

«Надеюсь, ты найдешь время для чтения, – писала она из Лондона. – Ты пожалеешь о потерянном времени, едва погрузишься в мир политики и ощутишь недостаток собственных знаний» [861] .

Уинстон и сам все чаще приходил к подобному выводу. «Я хотел бы иметь представление о многих сферах мысли», – будет написано в его книге «Моя ранняя жизнь» [862] . Там же он скажет:

«У меня был пустой, голодный ум и крепкие челюсти. Я решил заняться изучением истории, философии, экономики и других общественных наук» [863] .

Изучение истории молодой субалтерн начнет с классического восьмитомного труда Эдварда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Один из друзей его отца однажды заметил, что Гиббон был любимым автором лорда Рандольфа. Черчилль-старший знал наизусть целые куски из сочинений британского классика и часто цитировал его в своих речах. Для Уинстона этого было достаточно, чтобы с головой окунуться в монументальный труд.

«Я был тут же пленен силой повествования, – делится он своими впечатлениями. – Теперь, во второй половине залитого солнечными лучами индийского дня, когда мы покидали свои казармы, я был поглощен чтением Гиббона. Я безоглядно погрузился в это повествование и наслаждался каждой деталью. Свои собственные мысли я заносил на полях» [864] .

Потрясенный прочитанным, он проглатывает «Автобиографию» Гиббона, после чего переходит к Томасу Бабингтону Маколею. Во время учебы в Хэрроу он учил его стихи из сборника «Песни Древнего Рима», теперь же с не меньшим воодушевлением погрузился в изучение двенадцатитомного исторического полотна.

«Маколея легче читать, чем Гиббона, – делится он с матерью. – Маколей – это сила и ясность. Гиббон больше напоминает государственного деятеля, он монументален, больше впечатляет. Оба они восхитительны и демонстрируют, сколь прекрасным может быть английский язык, каким разнообразным может быть изложение на нем» [865] .

Одновременно с историей Черчилль изучает труды крупнейших философов и экономистов. Бо́льшую часть дня он тратит на сочинения Платона, Аристотеля, Мальтуса, Дарвина, Адама Смита, Паскаля, Шопенгауэра, Сен-Симона, Уильяма Леки и Рошфора. В письмах он сетует на то, что не владеет латинским и греческим языками, в противном случае «я оставил бы армию и попытался получить научную степень по истории, философии и экономике» [866] .

Для того чтобы лучше разбираться в политической обстановке, Черчилль просит прислать ему сто томов знаменитого ежегодного альманаха Annual Register . Он разрабатывает собственную методику работы с этим кладезем информации.

«Прежде чем начать читать политические дебаты по какому-либо вопросу, я сначала, основываясь лишь на здравом смысле, излагаю на бумаге свою точку зрения по обсуждаемой проблеме. После чтения я сравниваю то, что написал, с тем, что прочитал. Я размышляю над вопросом и снова начинаю писать. Я надеюсь, что подобной практикой создам совокупность логически и последовательно связанных точек зрения, которые помогут в образовании логического и последовательного образа мышления. Альманах хорош тем, что сообщает факты, которые позволят наточить умственный меч. Натренировать же мускулы и научить, максимально эффективно использовать этот меч помогают Маколей, Гиббон, Платон и прочие» [867] .

В молодости Черчилль будет завидовать людям, имевшим возможность закончить университет. Хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что образованность человека в первую очередь зависит от него самого и далеко не всегда связана с учебой в престижных заведениях. В конце 1920-х годов, вспоминая о периоде самообразования в Индии, Черчилль напишет:

«В тот момент я впервые стал завидовать юнцам из университетов, которые имели рядом с собой замечательных преподавателей, объясняющих им, что есть что; профессоров, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы овладеть и собрать мысли в каждой области знаний; тех, кто с охотой поделится своими сокровищами. Сейчас же мне жалко выпускников, когда я вижу, насколько фривольно они обращаются со своими жизнями. В конце концов, жизнь человека должна быть посвящена либо Деятельности, либо Мысли. Без тяжкого труда – никаких забав» [868] .

По словам Рандольфа Черчилля, «отец стал своим собственным университетом» [869] . Даже в напряженные дни Второй мировой войны, если у Черчилля появлялись свободные минутки, он старался проводить их за любимым занятием – чтением. Так, например, когда линкор «Герцог Йоркский», на котором плыл премьер во время своего первого военного путешествия в США, по соображениям безопасности был вынужден несколько дней держать курс в условиях радиотишины, наш герой умудрился прочитать две книги – произведение известного английского писателя Сесила Скотта Форестера «Браун на острове Решимости» и «Сорок веков смотрят на нас» [870] . Со своей супругой он делился впечатлениями: «Тебе понравятся оба эти произведения, особенно первая часть „Брауна“, которая представляет собой восхитительную любовную историю, написанную великолепным языком. Вторая книга посвящена взаимоотношениям Наполеона и Жозефины, а также его многочисленным поездкам, в том числе в Египет» [871] .

В мае 1942 года Черчилль написал известному романисту Роберту Грейвсу, две книги которого о сержанте Лэме он прочитал накануне:

«Я прочел немного книг во время этой войны. Думаю, шесть или семь. Произведение живет со мной несколько месяцев, и я время от времени прочитываю главу-две. Я получил огромное удовольствие от Ваших книг. Я большой поклонник повествовательного жанра, в котором Вы преуспели» [872] .

Черчилль не разделял мнения о том, что в зрелом возрасте не имеет смысла продолжать образование, поскольку с годами способности мозга к восприятию новой информации резко снижаются. Современные неврологические исследования доказали, что политик был прав. «На всем протяжении периода зрелости человеческий мозг способен создавать новые нервные ткани, так же как новые нейроны, связи и проводящие пути», – отмечают ученые [873] .

«Высокоэффективные работники успешно обучаются на эмпирическом опыте, – делится результатами своих исследований Томас Дейвенпорт. – Они склонны тратить время и силы на развитие новых сфер компетенции, зачастую не являющихся естественным продолжением специальных знаний, которыми они обладают и которые определили их карьеру. Это постоянное обучение позволяет им извлекать выгоду из любого опыта» [874] .

Черчилль не случайно говорил, что высоко ценит власть фактов [875] . Отлично отдавая себе отчет о той огромной роли, которую общая образованность играет в деятельности лидера, он на протяжении всей своей жизни постоянно пополнял багаж знаний. Со временем в его загородном доме соберется солидная библиотека в несколько тысяч томов, а сам хозяин Чартвелла станет одним из самых эрудированных людей своей эпохи.

Гибкость

По мнению академика Владимира Григорьевича Трухановского, «трудолюбие, огромная работоспособность, умение концентрировать внимание и волю на решении избранной задачи в сочетании с незаурядными способностями дали Уинстону возможность в дальнейшем сравняться в интеллектуальном отношении с людьми, имевшими университетское образование» [876] . И действительно, самообразование не только позволило Черчиллю сравняться со своими сверстниками, но оно также выделило его на их фоне, оказав большое влияние на становление политика и лидера.

Дочь Герберта Асквита и близкая подруга нашего героя Вайолет Бонэм Картер считала, что особенностью черчиллевского образования был особый способ восприятия информации.

«Влияние, которые оказывали на его ум жизнь и идеи, было не только быстрым и ярким, оно было прямым (выделено в оригинале. – Д. М .), – объясняет она. – Его опыт всегда был из первых рук. Мой отец и его друзья – по большей части ученые, воспитанные в классических традициях, владеющие академическими знаниями, эрудицией, опытом. По многим вопросам для них не было ничего нового. Для Уинстона Черчилля новым было все, словно в первый день Творения. Его отношение к жизни было полно азарта и удивления. Его ум всегда находил свой путь. Весь мир был для него девственной почвой» [877] .

И это еще не все. По словам доктора Франка Майера, «результатом самообразования Черчилля стало то, что его пытливый ум был лишен многих традиционных догм, свойственных его сверстникам». В частности, отмечает Майер, «подобная независимость мышления помогла ему сформировать политический характер, которому было трудно приспособиться к рутинной партийной дисциплине» [878] .

Действительно, на протяжении своей более чем полувековой карьеры в политике Черчилль дважды поменяет партийную принадлежность, выступая в парламенте то в качестве консерватора, то – либерала, то – независимого конституционалиста, то – снова консерватора. Когда сэр Чарльз Дилк предупредит Черчилля о нежелательности повторной смены партии: «Тебе следует быть внимательным. Крыса может покинуть тонущий корабль только один раз», – Уинстон спокойно ответит: «Каждый может быть крысой, но для того, чтобы стать дважды крысой, необходимы находчивость и изобретательность» [879] .

Все эти политические зигзаги еще раз подтверждают репутацию Черчилля, как переменчивого политика. У многих его коллег подобное поведение не вызывало ничего, кроме критики и обвинений в конъюнктурности и оппортунизме. «Уинстон уже второй раз покидает тонущий корабль и вторично в награду за свой ценный инстинкт получает не только возможность выплыть, но и высокий пост», – возмущались на Флит-стрит [880] .

Сам Черчилль считал, что изменения составляют основу современной динамичной среды.

«Мы живем в настолько лихорадочную и полную сенсаций эпоху, что даже месяца или двух бывает достаточно, чтобы люди не просто изменили свои взгляды, но забыли о том, что отстаивали совсем недавно» [881] .

Как же вести себя в подобной ситуации?

«Частые изменения неизбежны, – отвечает Черчилль. – Как правило, для принятия новой политики необходимо отбросить старую» [882] .

Одним из наиболее характерных примеров, иллюстрирующих эту мысль, является поведение британского политика в отношении финансирования военно-морского флота. По мнению Черчилля, ВМФ составлял основу военной мощи Великобритании. Именно с этим убеждением молодой политик и начинал свою карьеру в возрасте двадцати шести лет, став депутатом палаты общин от Консервативной партии. Что же касается сухопутной армии, то она, как он считал, должна иметь небольшие размеры, достаточные для обороны острова и поддержания порядка в отдаленных уголках империи. Именно под этим лозунгом – сокращение средств на армию – Черчилль обрушился на предложения военного министра Уильяма Бродрика в первые годы XX века.

Свои идеи молодой парламентарий изложит в книге «Армия мистера Бродрика». В ней же он указывает на то, что является последователем идей своего отца, лорда Рандольфа Черчилля. Или, как он сам образно выразился, «поднял с поля брани изорванное в клочья знамя его идей» [883] . Достаточно напомнить, что именно отказ Черчилля-старшего поддержать расходы на армию в 1886 году привели к его добровольной отставке с поста министра финансов и преждевременному окончанию яркой политической карьеры.

В 1908 году Черчилль, однако, начинает менять свои взгляды в отношении развития военно-морского флота. Признавая за ним огромную роль в обороноспособности страны, он, тем не менее, поддерживает министра финансов Дэвида Ллойд Джорджа, выступая против выделения средств на расширение и модернизацию ВМФ, предложенную вначале лордом Твидмаутом, а затем продолженную Реджинальдом Маккеной, который сменил Твидмаута на посту первого лорда Адмиралтейства. Черчилль в то время возглавлял Министерство торговли и считал, что деньги налогоплательщиков разумней будет использовать не в гонке вооружений, а в социальных преобразованиях.

За сокращение бюджета Адмиралтейства он продолжал бороться вплоть до 1911 года, пока в результате Агадирского кризиса его взгляды не претерпели кардинальное изменение. История с оккупацией немцами марокканского Агадира, что повлекло за собой угрозу разворачивания масштабного военного конфликта, открыла социальному реформатору-либералу – а именно так позиционировал себя Черчилль в те годы – глаза на хрупкость мира и необходимость срочного укрепления и увеличения боевого потенциала Соединенного Королевства.

В политическом курсе 36-летнего политика наметился новый серьезный поворот – теперь уже в пользу широкомасштабной модернизации ВМФ. К счастью для него и всей страны, эти изменения совпали с назначением на пост первого лорда Адмиралтейства и предоставлением ему всех необходимых полномочий для претворения в жизнь инновационных проектов.

Позже, вспоминая о произошедшей метаморфозе и перемене собственных взглядов, Черчилль найдет в себе силы признать, что, громя бюджеты Маккены, он поступал не совсем благоразумно: «Канцлер Казначейства и я – оба были правы лишь в узком смысле, абсолютно ошибившись в отношении более глубоких процессов. Огромную благодарность следует воздать первому лорду Адмиралтейства мистеру Маккене за его решительность и смелость в отстаивании своих предложений» [884] .

И если в 1908 году Черчилль требовал «категорически выступить против людей, которые порождают в нашей стране уверенность в неизбежности войны между Великобританией и Германией» [885] , то спустя всего три года он направил всю свою энергию на тотальное техническое перевооружение флота, чтобы, когда придет час – а в том, что набат войны пробьет, глава Адмиралтейства сомневался все меньше и меньше, – быть готовым к великому противостоянию.

После окончания Первой мировой войны Черчилль в очередной раз изменит отношение к расходам на военно-морской флот. В 1919 году он вы двинет знаменитое правило «Десяти лет», согласно которому в течение ближайших десяти лет Великобритания не примет участия ни в одном крупном военном конфликте. Ситуация изменилась, доказывал политик, а следовательно, должны поменяться и подходы к финансированию армии и флота. Возглавив в 1924 году Министерство финансов, он лично взялся за претворение нового политического курса, в очередной раз удивив Уайтхолл в гибкости своего мышления.

Для самого Черчилля в этом не было ничего необычного.

«Я не испытываю особого доверия к различным догмам и доктринам, – заявлял он. – Человеческий ум, а тем более человеческая речь недостаточны для правильной оценки бесконечного многообразия и сложности явлений. Мир не делится на белое и черное. В нем всегда преобладают оттенки серого. Природа никогда не проводит четких граней, предварительно не смазав их» [886] .

Эти строки были написаны в самом начале карьеры Черчилля, в апреле 1908-го. Пройдут годы. Черчилль будет возглавлять множество ведомств, начиная от Министерства торговли и заканчивая Казначейством. Но и спустя четверть века он будет придерживаться той же позиции, продолжая настаивать, что успешные лидеры обязаны обладать гибким мышлением:

«Мир, природа, люди не двигаются, как машины. В живом мире нет резких граней, все округлено. Природа не проводит контрастных линий, они всегда смазаны. Условия так переменчивы, различные жизненные происшествия так неожиданны, а жизненный опыт – так противоречив, что гибкость суждений составляет важную часть экипировки современного премьер-министра» [887] .

В некоторых случаях Черчилль вообще предлагал отбросить любые теории и сосредоточиться на практических результатах.

«Забудь о теории, и тогда у тебя не будет проблем с практикой», – говорил он [888] .

К аналогичным выводам приходят и современные ученые, отмечая, что новой парадигмой лидерства становится переход от стабильности к изменениям.

«В прошлом многие лидеры были убеждены, что если им удастся сохранять стабильность, они будут преуспевать, – констатирует Ричард Дафт. – В наши дни мир находится в постоянном движении и ничто не выглядит определенным. Если лидеры будут питать иллюзии относительно стабильности, они потерпят сокрушительное поражение. Эффективные лидеры понимают: стабильность – это миф, ведь где нет изменений, нет жизни».

В этой связи ключевое значение приобретает гибкость мышления. Профессор Р. Л. Дафт продолжает:

«Лидеры могут становиться рабами своих предположений. Они идут по давно проторенной колее, не осознавая, что их решения и вся деятельность ограничены узкими рамками устаревшей ментальной модели. Лидерам нужно критически оценивать собственные убеждения, предположения и особенности восприятия, чтобы разрушать стереотипы и первыми преодолевать возникшие трудности» [889] .

В заключение лишний раз подчеркнем, что в данном случае речь идет не об идейном релятивизме, а о гибкости мышления, которая нисколько не отменяет следование принципам. Сам Черчилль, рассуждая о сохранении принципов в условиях глобальных изменений окружающей среды, придерживался следующей точки зрения:

«Всегда гораздо легче провозглашать принципы, нежели следовать им в жизни. Однако тот, в чьей душе убеждения пустили глубокие корни, имеет больше шансов выстоять среди стремительно изменяющихся обстоятельств и повседневных случайностей, не жели тот, кто не видит дальше собственного носа и заботится лишь об удовлетворении сиюминутных прихотей» [890] .

Как же сохранить убеждения, проявляя при этом гибкость и подвижность ума?

«Единственный способ сохранять последовательность в быстро меняющихся условиях – это меняться вместе с событиями, оставляя неизменной главную цель», – считал лидер британцев [891] .

Воображение

Анализируя личность британского политика, профессор Университета Южной Калифорнии доктор Поль К. Элкон отмечал:

«Воображение и творческий подход к научным достижениям являются одной из фундаментальных черт Уинстона Черчилля. Возможно, именно это качество его мышления, которое лучше всего позволяет понять, с какой удивительной гибкостью он – кавалерист Викторианской эпохи – воспринял ошеломляющие перемены, связанные с наступлением нового, атомного века» [892] .

Черчилль действительно обладал богатым воображением. Не случайно он любил фантастические произведения Герберта Уэллса, Джорджа Оруэлла и Карела Чапека. Несмотря на расхождение в политических взглядах с автором «Машины времени», он относил себя к «большим поклонником мистера Уэллса». «Я прочитал все его книги, – говорил он. – Я могу спокойно сдать по ним экзамен. Его произведения поражают своей резвостью. В них содержится множество проницательных идей относительно мира и войны. Они наполнены предсказаниями будущего, немало из которых нам еще предстоит подтвердить и пережить» [893] . Своему врачу Черчилль однажды сказал, что «“Машина времени“ – удивительное произведение. Она стоит так же высоко, как „Приключения Гулливера“. Это одна из тех книг, которую я взял бы с собой в Чистилище» [894] .

Но воображение Черчилля не ограничивалось одним только увлечением фантастикой. Как правило, оно играло огромную роль в его жизни, когда дело касалось принятия решений, оценки предлагаемых проектов, анализа имеющихся альтернатив.

«Всегда чувствуется различие между практикуемым Уинстоном подходом к анализу крупномасштабных проблем – с умом и воображением – и подходом добросовестных, но второсортных людей, которые не способны вылезти из интеллектуальных окопов. Тех самых окопов, в которых они, несмотря ни на что, все продолжают и продолжают сражаться», – отмечал коллега Черчилля Леопольд Эмери [895] .

Аналогичную оценку дает и личный секретарь Черчилля Джон Колвилл:

«Какие бы изъяны ни были у премьер-министра, ни у кого не вызывает сомнений, что он смог обеспечить руководство и передать ощущение цели начальникам штабов и дипломатам в вопросах, которые без его участия затерялись бы в неразберихе межведомственных разборок или были бы раздроблены на мелкие куски из-за осторожности либо в результате достижения очередного компромисса. Кроме того, у него есть два качества – воображение и решимость, которых заметно не хватает многим министрам и начальникам штабов. Я очень часто слышу, как его критикуют те люди, которые работают с ним в тесном контакте. По-моему, бо́льшая часть критических отзывов связана с неспособностью людей с перспективы оценить личность премьера и его поступки» [896] .

Воображение Черчилль относил к одному из важнейших лидерских качеств. Не случайно он часто повторял строки английского поэта Уильяма Вордсворта: «воображение – другая форма абсолютной власти» [897] . В октябре 1940 года, обсуждая с начальником имперского Генерального штаба сэром Джоном Диллом недостатки, присущие современным офицерам, премьер сетовал на «отсутствие стимулов к использованию воображения и формированию более широкого взгляда на проблемы». Черчилль рекомендовал им читать работы генерала Чарльза Гордона и «Сравнительные жизнеописания» Плутарха [898] .

Особое значение Черчилль придавал воображению в минуты кризиса, о чем неоднократно заявлял на заседаниях военного кабинета в суровое лето 1940 года [899] .

Признавая огромную роль воображения, британский политик отмечал, что в некоторых ситуациях обладание им невозможно без храбрости – другой не менее важной составляющей эффективного лидерства, которую мы обсуждали выше.

«Трудно сказать по одному лишь внешнему облику, как станут развиваться события. Порой воображение делает вещи еще более ужасными, чем они являются на самом деле. При этом без воображения ничто не может быть сделано. Те люди, которые имеют богатое воображение, видят гораздо больше опасностей, чем существует на самом деле. И уж точно гораздо больше, чем может произойти. Именно поэтому они должны молиться, чтобы обладать чрезмерной храбростью, которая позволит им справиться с их богатым воображением» [900] .

Системность мышления и стратегическое лидерство

Американский исследователь Томас Тил в одной из своих работ, посвященных проблемам управления в современных условиях, подчеркнул, что развитое воображение должно быть у каждого высококлассного лидера. По его мнению, «необыкновенная изобретательность и ум требуются для того, чтобы связать воедино разрозненные факторы, человеческие и материальные, образовав абсолютно уникальный, целостный организм». Тил назвал это «целообразующим воображением» [901] . А сам Черчилль пред упреждал, что «воображение без должной глубины и проработки предмета – всего лишь западня и ловушка» [902] .

Здесь мы подходим к другому важному аспекту мыслительного процесса лидера – системности его мышления. В одном из своих интервью известный маэстро Зубин Мета заметил, что необходимость дирижера в оркестре связана с тем, что он – единственный человек среди музыкантов, кто видит картину целиком. Аналогичные функции закреплены и за лидером, который обязан мыслить стратегически, обозреть происходящие события как единое целое, как совокупность взаимозависимых элементов, или, как указывал Черчилль, – «чувствовать подземные, подсознательные подвижки на уровне спинного мозга, держать их на кончиках пальцев, медленно, бесстрастно и логически безукоризненно собирать отдельные элементы в общую картину» [903] .

Профессор Ричард Л. Дафт определил системное мышление как «способность увидеть синергию целого, а не только его отдельных частей; это умение поддерживать изменение системных паттернов» [904] .

Стивен Хэйворд в своем исследовании лидерской модели Уинстона Черчилля указывает на удивительные способности британского политика «совмещать общее понимание вопроса с внимательным отношением к деталям». Он также цитирует слова самого Черчилля, который считал, что гениальность великого лидера заключается в том, чтобы держать различные цели в «постоянной гармонии» [905] . А последнее практически невозможно без четкого представления о картине в целом. Черчилль называл эту способность «видящим оком» и полагал, что «без него остальные таланты резко теряют в цене». Лидер, утверждал британский политик, должен видеть события не только такими, какими они кажутся на первый взгляд, но и определить, что они представляют собой на самом деле; также он должен уметь наблюдать их в развитии и в совокупности с другими явлениями. Именно это умение Черчилля и восхищало сэра Роя Хэррода:

«У него была потрясающая способность моментально охватить всецело множество различных факторов и явлений, оценивая каждое новое событие с учетом его влияния не только на непосредственную составляющую, но и на картину целиком. Он обладал удивительным талантом обозревать бесчисленные грани мировых событий, оценивая каждую из них в соразмерности с другими» [906] .

Сам Черчилль в одном из своих эссе писал следующее: «Уметь заглядывать под поверхность слов и вещей, видеть – пусть смутно, но верно – другую сторону стены. Это позволяет идти на сто шагов впереди толпы. Против этого трудолюбие, знания, ученость, красноречие, влияние в обществе, богатство, репутация, логика, смелость – меньше чем ничего» [907] .

Концептуальное и системное мышление помогали Черчиллю сформировать иерархию целей. Сталкиваясь с множеством проблем, британский политик выработал для себя правило последовательного подхода, совершая за раз не больше одного шага.

«Когда многочисленные события сменяются с быстротой, разумно делать не более одного шага за один раз», – пояснял он [908] .

Кроме того, учил Черчилль своих коллег во время второго премьерства, «смотреть вперед – всегда мудрое решение, но трудно смотреть дальше, чем вы способны увидеть» [909] .

В современной практике подобная модель получила известность как инкрементальный процесс принятия решений .

«Если проблема идентифицирована, но решения оказываются неопределенными, идите на риск и двигайтесь вперед небольшими шагами, – объясняет Р. Л. Дафт. – Осуществляйте решения шаг за шагом, чтобы понять, действуют ли они. Многие решения представляют собой серию ударов нибликом, а не бейсбольной битой» [910] .

Во-вторых, Черчилль предлагал в процессе принятия решений сосредотачивать основные усилия на главной проблеме, или, как он сам выразился, – «флегматично отодвинуть в сторону десяток-другой неприятных и даже вызывающих вопросов, для того чтобы в нужный момент захватить в руки контроль над действительно серьезными проблемами» [911] .

«Людей следует учить сосредотачиваться на основном, – объяснял он. – Это, несомненно, первый шаг, чтобы избавиться от путаницы и неувязок» [912] .

В своих мемуарах Черчилль подробней остановится на этом принципе организации работ:

«В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу „главной стратегической цели“. Услышав о ней впервые, наши офицеры расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной, и ее признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению. Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно хуже, чем могло бы быть» [913] .

После выделения наиболее приоритетных задач Черчилль полностью концентрировался на их решении. «Когда его ум был поглощен какой-либо проблемой, он всемерно погружался в нее», – вспоминает Ян Джейкоб [914] .

«Основной метод работы Черчилля заключался в том, чтобы выделить две-три наиболее актуальные проблемы и посвятить каждой из них свое внимание и время, – описывал управленческий стиль премьера Норман Брук. – У него были потрясающие интуитивные способности выбирать вопросы, на которых он в данный момент всецело мог сконцентрировать свои усилия» [915] .

По мнению почетного профессора Гарвардской школы бизнеса Абрахама Залезника, способность к концентрации также относится к одним из важнейших качеств эффективного лидера. По словам Залезника, именно концентрация «позволяет целеустремленно двигаться в выбранном направлении» [916] .

Об умении Черчилля концентрироваться на первостепенных задачах осталось множество воспоминаний. Вот лишь некоторые из них.

«Я никогда не видел его усталым. Он всегда был организован, словно часовой механизм, – свидетельствует научный консультант британского политика Билл Дикин. – Он знал, как правильно сублимировать жизненную энергию и как ее правильно расходовать. В процессе работы Уинстон превращался в настоящего диктатора. Он сам устанавливал для себя безжалостные временные рамки и выходил из себя, если кто-то сбивал его график» [917] .

Рандольф Черчилль считал, что «достижением успеха отец обязан развитию удивительной силы к концентрации, которая сослужила ему и его соотечественникам огромную услугу» [918] .

Хорошо знавшая Черчилля леди Бонэм Картер признавалась, что порой концентрация Уинстона доходила до «одержимости, это придавало его усилиям такой импульс, что им невозможно было препятствовать» [919] .

Другим важным качеством лидера Черчилль считал «способность жить в настоящем и начинать каждый день с нового старта». Размышляя над поведением Дэвида Ллойд Джорджа в напряженные годы премьерства в Первой мировой войне британский политик отмечал:

«Он обладал чертами, которые позволяли ему жить в гармонии с самим собой в этот период конвульсий. Каждое утро он обозревал насущные проблемы свежим взором, незамутненным предвзятыми суждениями, прошлыми оценками, былыми разочарованиями и поражениями. В горниле кризиса, когда мир представлял из себя калейдоскоп, когда каждый месяц удивительные события изменяли все ценности и отношения, эта неистребимая умственная бодрость, направленная к достижению победы, была редким благословением».

«Многое из сказанного Черчиллем о Ллойд Джордже можно отнести к самому Черчиллю, – комментирует А. И. Уткин. – Во всяком случае, он указал, какие качества его восхищают и к чему он хотел бы стремиться» [920] .

Системное и концептуальное мышление является первой ступенью на пути к стратегическому лидерству.

«Стратегическое лидерство – это способность предвидеть будущее, проявлять гибкость, мыслить стратегически, – указывает Ричард Дафт. – Сложность окружающей среды и неопределенность будущего могут действовать подавляюще. Это приводит к тому, что многие руководители склоны концентрировать внимание на вопросах не только стратегических, но и внутренних. Многие лидеры тонут в потоке информации и разных мелочах. Однако лидерам необходимо понимать сущность текущих тенденций. Им не столько нужно реагировать на изменения окружающей среды, сколь осмыслять произошедшие события и определять их значение для будущего» [921] .

По мнению историка Эндрю Робертса, именно благодаря своему видению и стратегическому анализу происходящих событий Черчилль нашел последователей и стал полноценным лидером нации. «Подобное видение – ключ к подлинному лидерству, – пишет Э. Робертс. – Лидеры указывают людям общую цель, с которой они могут себя идентифицировать» [922] .

Современные ученые считают, что способность лидеров мыслить концептуально и стратегически, выявлять тенденции и обладать видением играет первостепенную роль в управленческой парадигме.

«Бизнес в основном сегодня делают узкие специалисты, – признает Абрахам Залезник. – Лидер способен смотреть „поверх барьеров“ конкретных дисциплин и концептуально указать на то, что специалисты узкого профиля могут и не увидеть» [923] .

Преподаватель Гарвардского университета Рональд А. Хейфец назвал выделение основных закономерностей изменения окружающей среды «взглядом с балкона».

«Непосредственное присутствие на „игровом поле“ тут не поможет. Лидеры должны видеть контекст изменений или создавать его сами. Лидер, не обладающий умением перемещаться между этими двумя сферами – „игровым полем“ и „балконом“ – и непрестанно думающий о возможном деструктивном влиянии привычных методов работы на успешное приспособление к новым условиям, незаметно для себя становится заложником существующей системы. Если внимание лидера приковано к деталям, то становится невозможно отслеживать динамику адаптивных изменений, а влиять на нее – и подавно» [924] .

Указывая на необходимость всеохватывающего взгляда, Черчилль любил цитировать слова британского историка Александра Уильяма Кинглейка: «Пристальное разглядывание, да еще под неправильным углом, не так хорошо для принятия решения, как беглый обзорный взгляд, позволяющий увидеть вещи в их истинной пропорции» [925] .

Предвидение

В 1911 году министр внутренних дел Уинстон Черчилль подготовил меморандум, посвященный будущему военному конфликту в Европе. Этот документ по праву можно считать одной из самых удивительных бумаг, составленных британскими политиками до начала Первой мировой войны. Меморандум интересен с разных позиций. Чего стоит хотя бы тот факт, что его автором стал глава ведомства, обязанности которого напрямую практически никак не были связаны с внешней политикой. Не стоит сомневаться и в том, что этот меморандум был разработан лично министром, а не его помощниками. Как правильно замечает Рой Дженкинс, в свое время также возглавлявший МВД, «в министерстве просто не было людей, которые бы обладали соответствующими знаниями или в чьи обязанности входило бы помогать в подготовке подобных документов» [926] .

Однако, пожалуй, самым интересным является точность приведенных в нем прогнозов. В частности, за три года до начала войны Черчилль сумел предсказать, что основными участниками противостояния будут Россия, Великобритания и Франция – с одной стороны, и Германия и Австрия – с другой.

«Главным театром военных действий станет Франция, – указывает в меморандуме глава МВД. – Немецкая армия, схожая в качественных показателях с французской армией, сможет мобилизовать два миллиона двести тысяч человек против миллиона семисот тысяч. На двадцатый день атаки немецкие войска достигнут реки Маас». Но дальше силы кайзеровской армии начнут слабеть. Причина тому – «большие потери, присущие наступательным действиям (особенно если они безуспешно начнут испытывать на себе французскую линию укреплений), а также привлечение солдатских резервов, необходимое для проведения наступательных мероприятий на больших территориях».

В дополнение к этому Черчилль указывает на растягивание коммуникаций, а также вступление в войну русских и британских войск. В результате, по оценкам политика, на сороковой день наступление немецких войск захлебнется. Именно этот момент, по его словам, и будет «решающим для пробы сил» [927] .

Предсказания Черчилля сбудутся с пугающей точностью. Один из величайших переломных моментов Первой мировой войны – битва на Марне 6 – 10 сентября 1914 года – произойдет с тридцать седьмого по сорок первый день с момента мобилизации французской армии.

Коллеги Черчилля были потрясены, ознакомившись с документом в 1914 году. «Это удивительное сверхточное описание предстоящих событий, это великое предвидение», – писал Черчиллю военный министр Ричард Халдейн» [928] . «Это триумфальное предсказание!» – восклицал экс-премьер Артур Бальфур [929] . «Твой меморандум удивителен и потрясающ, – не скрывал эмоций адмирал Фишер. – Он побуждает доверить тебе предсказание будущего (выделено в оригинале. – Д. М .)» [930] .

И хотя сам Черчилль шутил, что лидеры должны обладать «способностью предсказать, что произойдет завтра, на следующей неделе, через месяц и через год, а затем объяснить, почему этого не произошло» [931] , предвидение станет еще одной отличительной чертой великого британца, если хотите, его ноу-хау.

«Он обладал удивительной проницательностью, напоминая порой ветхозаветного пророка», – заметил однажды Джон Колвилл [932] .

Без предвидения были бы невозможны ни техническая модернизация флота, проведенная Черчиллем до начала Первой мировой войны, когда он возглавлял Адмиралтейство, ни вычленение огромной роли военной авиации в 1919 году, ни решение ближневосточной проблемы в период руководства Министерством по делам колоний, ни высказывание опасений относительно надвигающейся угрозы со стороны нацистской Германии после прихода Гитлера к власти. Пример Черчилля наглядно демонстрирует, что предвидение столь же важно для лидера, как фары для автомобиля, рассекающие ночную темноту. Лидер должен четко представлять, от какого берега он отплывает и к какому берегу собирается пристать, задолго до того, как этот берег покажется на горизонте.

Нередки были случаи, когда оценки Черчилля относительно дальнейшего развития событий вступали в противоречие с ранее высказанными им взглядами. В отличие от тех, кто неспособен пересмотреть свои позиции, он всегда старался отдавать предпочтение новым веяниям.

Характерный пример подобной модели поведения – расформирование кавалерии и вливание ее в недавно появившиеся танковые корпуса. Подобное решение тем удивительно, что принял его человек, который не только окончил военную академию в качестве кавалериста, но для которого именно с кавалерией связана первая слава на полях сражений.

В записке Арчибальду Синклеру (тоже в прошлом успешному кавалеристу) Черчилль писал по этому поводу в конце 1917 года:

«Миф о кавалерии развеян окончательно. Я строго настаиваю на том, чтобы кавалерийские подразделения влились в танковые корпуса. Будет очень жаль, если расформированная кавалерия растворится среди пехоты. Сегодня военные действия ассоциируются с моторизированной техникой, которая имеет реальную ценность в научном и военном отношении. Кавалерия в этом не виновата. Просто я против тех, кто ставит невыполнимые задачи и создает абсурдные условия для смельчаков и храбрецов» [933] .

Умение предвидеть распространялось и на определение путей глобального развития человечества, что для нас представляет особый интерес. В декабре 1931 года Черчилль опубликовал эссе «Полвека вперед». По прошествии этого времени, в 1986 году, Джеймс Мюллер назовет произведение британского политика «диагнозом того тяжелейшего положения, в котором оказался современный человек» [934] .

Отметив в начале эссе «внезапные и крупномасштабные перемены», произошедшие в XIX столетии, Черчилль пришел к выводу о «невозможности приблизительной оценки будущего на основе прошлых событий». Далее он предложил изменить саму методологию составления футурологических прогнозов.

«Есть два подхода, к которым мы обращаемся сознательно или бессознательно, когда пытаемся предсказывать будущие события. Мы можем искать период в прошлом, который имеет максимально схожие условия с сегодняшним днем. После чего мы предполагаем, что события будут развиваться аналогичным образом. Второй подход основан на обозрении темпов развития прошлого и попытке их переноса в будущее. Только второй метод открыт для нас в настоящий момент. Проанализировав все, чего добилась наука к настоящему времени, а также учитывая те знания и возможности, которыми обладают современные ученые, мы можем предсказать с определенной степенью уверенности, какие изобретения и открытия ожидают нас в будущем. Мы также можем догадаться, какую реакцию эти открытия и их использование окажут на привычки, мировоззрение и душевное состояние людей» [935] .

«Этот удивительный фрагмент заслуживает широкого распространения, – комментирует профессор Поль К. Элкон. – Он демонстрирует, что, несмотря на огромную активность и заслуженную репутацию в области историографии, Черчилль отдавал себе отчет, что современный период – в основном благодаря науке – представляет собой беспрецедентный перелом в последовательной истории человечества и требует соответственно новых подходов в историографии» [936] .

Свою логическую цепочку Черчилль начинает с упоминания изобретения парового двигателя и электричества и далее продолжает:

«Но это только начало. Новые источники энергии, намного более мощные, наверняка будут открыты в ближайшее время. Энергия атома несравненно больше, чем ее молекулярный аналог, который мы используем сегодня. Открытие и владение атомными видами энергии приведет к изменениям в истории человечества в несравненно большем масштабе, чем открытие парового двигателя четыре поколения назад».

Затем он переходит к другим, более приземленным вещам, которые через всего несколько десятилетий перейдут из плоскости фантастики в элементы повседневного быта:

«Если так дальше пойдет, то беспроводные телефоны и телевидение позволят их обладателям связаться с любой точкой планеты и принять участие в разговоре с такой же легкостью, словно высунуть голову в открытое окно» [937] .

Происходящие изменения несут не только благо, предупреждает Черчилль.

«Есть секреты, которые непостижимы для человека, тайны, проникновение в которые могут быть фатальны для человеческого счастья и славы. Но деятельные руки ученых уже вертят в руках ключи от комнат, прежде запретных для человечества» [938] .

В этом абзаце Черчилль продолжает мысль, которую впервые затронул в своем другом, не менее интересном эссе «Следует ли нам всем совершить самоубийство?», написанном в 1925 году. В этом произведении политик последовательно проводит мысль, что «история человечества – это война». Со временем, заявляет он, «стремление к разрушению стало переходить все к новым и новым формам. Вой на превратилась в коллективное мероприятие». С наступлением XX века «война впервые стала олицетворять собой потенциального разрушителя человечества».

«Все благородные качества отдельных личностей были собраны вместе для усиления разрушающих способностей масс», – ставит Черчилль диагноз своей эпохе [939] .

По мнению политика, важнейшим фактором произошедших перемен является наука, которая «представила свои сокровища, свои секреты отчаянным потребностям людей и передала им в руки знания и инструменты решающего значения» [940] .

Черчилль предсказывает и создание нового вида оружия:

«Не существует ли несравненно более действенных способов использования энергии взрыва, нежели все те, что были открыты до сих пор? Нельзя ли создать бомбу величиной не более апельсина, которая обладала бы таинственной способностью разрушать сразу целые кварталы домов или даже сосредоточивала бы в себе разрушительную силу тысяч тонн пороха, так, чтобы одним ударом сметать целые селения? Нельзя ли бомбы, хотя бы и существующих типов, сбрасывать автоматически с самолетов, которые управлялись бы по радио или с помощью каких-либо лучей, без пилота, и которые могли бы бесконечной вереницей посылаться на бомбежку вражеского города, арсенала, лагеря или верфи? Что же касается отравляющих газов и химической войны во всех ее формах, то пока что написана лишь первая глава этой ужасной книги. Нет сомнения, что каждое из этих новых средств разрушения изучается по обе стороны Рейна со всей научной тщательностью и терпением, на которые только способен человек. И почему мы должны полагать, что эти средства ограничиваются областью неорганической химии? В лабораториях многих больших государств, без сомнения, разрабатываются способы методически вызывать эпидемии различных болезней и сознательно насылать их на людей и животных. Ржа, губящая посевы, сибирская язва, уносящая людей и скот, чума, поражающая не только армии, но и целые районы, – вот над чем работает военная наука, безжалостно продвигаясь вперед» [941] .

«Человечество еще никогда не находилось в столь опасном положении, – заключает Черчилль. – В руках человечества находятся орудия, которые могут привести к его собственной гибели. Смерть – вся во внимании, покорно ожидает, готова к службе, готова смести массы людей, готова, если на то потребуется, растереть их в порошок, без всякой надежды. Она ожидает команды. Она ожидает ее от хилого, смущенного создания, которое долгое время было ее жертвой – и только сейчас, на мгновение, стало ее властелином» [942] .

В подобных условиях, когда стоит «выбор между благословением и проклятием», говорит Черчилль, «предотвращение всеобщей катастрофы должно стать первостепенной задачей каждого устремления». Говорит он и о том, что политика современности должна быть основана на «Милосердии, Сострадании, Мире и Любви» [943] .

Эти слова были написаны за много лет до применения ядерного оружия и по праву могут считаться политическим завещанием британского политика, чье умение предвидеть – одна из отличительных характеристик его лидерского почерка.

Часть III Эффективное лидерство

Несмотря на огромную роль личных качеств, одно их наличие не способно обеспечить эффективное лидерство. Полагать, что лидера формирует набор определенных черт характера, означает вступить на неверный путь понимания самой природы лидерства, упустить из виду многие ключевые области этой тематики. Стоит ли удивляться, что в большинстве исследований обнаруживается лишь слабая связь между личностными качествами и успехом лидера [944] . Даже такое важное качество, как интеллект, неспособно гарантировать, что его обладатель станет выдающимся лидером.

«Конечно, лидеры с ясным умом, аналитически и концептуально мыслящие, приносят огромную пользу, – объясняют ученые Дэниел Гоулман, Ричард Бояцис и Энни Макки. – Интеллект и ясное мышление следует рассматривать в основном как качества, которые открывают дорогу в лидерство. Без этого вход туда воспрещен. Однако интеллект сам по себе еще не делает человека лидером. Лидеры осуществляют свои замыслы, мотивируя, направляя, вдохновляя, прислушиваясь, убеждая и – самое важное – вызывая живой отклик» [945] .

В этой части нашей книги мы остановимся на факторах, которые позволили Черчиллю в полном объеме реализовать свой лидерский потенциал. Рассмотрим также, какое место в современных теориях о лидерстве занимают инновации и как британский политик использовал их в своей управленческой деятельности. Последняя глава будет посвящена взаимоотношениям Черчилля с подчиненными. Также мы попытаемся сформулировать принципы, следование которым помогало ему, несмотря на эгоистичный и несговорчивый нрав, оставаться не только высокоценимым, но и любимым руководителем.

Начав свое исследование с описания процесса становления лидера, мы рассмотрим, как, будучи обычным парламентарием, Уинстон Черчилль возглавил сначала ключевые министерства Великобритании, а затем стал главой правительства и лидером нации.

Глава 11. Становление лидера

Максимальная эффективность

Уинстон Черчилль возглавил правительство, когда ему пошел шестьдесят шестой год. Его путь наверх был долог, упорен и тернист. На этом пути были как головокружительные успехи, так и сокрушительные провалы. Жизненный путь Черчилля, который известный журналист, культуролог, историк социалистического движения Джордж Лихтхайм сравнил с «чем-то средним между эпосом Гомера и фантазиями Рабле» [946] , наглядно демонстрирует, насколько трудным и тяжелым является процесс становления лидера.

По мнению великого британца, лидером не рождаются, лидером становятся – каждым своим действием, каждым своим шагом доказывая и подтверждая высокий статус.

«Невозможно оценить энергию, которую великие мужчины и женщины тратят на то, чтобы достичь соответствующего уровня и начать выступление на мировой сцене, – говорил Черчилль. – Шестьдесят, может быть, даже семьдесят процентов их энергии уходит на то, чтобы только добраться до поля боя» [947] .

И чем раньше лидер осознает необходимость движения наверх и начнет прикладывать для этого соответствующие усилия, тем больше вероятность, что в конечном счете он добьется успеха.

«Как бы то ни было, следует наилучшим образом использовать возможности, предоставляемые возрастом» – таким было кредо политика [948] .

В отличие от большинства своих сверстников, Черчилль рано наметил цель в жизни, на достижение которой и направил свою энергию.

«По годам Уинстон еще мальчишка, по темпераменту также, но по своим намерениям, по тщательно разработанным планам, целям, подбору средств для достижения этих целей он уже зрелый мужчина, – такой портрет будущего премьера оставил журналист Дж. У. Стивенсон во время Суданской военной кампании 1898 года. – Любой другой на его месте, будучи младшим офицером гусарского полка, был бы шумным, простым, чувствительным и пустоголовым мальчишкой. Но Черчилль – это мужчина с твердо определившимися намерениями, с намеченными действиями, которые должны быть предприняты для их осуществления, с точными, почти сверхъестественными суждениями, которые должны привести его к цели» [949] .

Черчилль заметно выделялся на фоне своих современников. Журналист Джеймс Дуглас писал в 1909 году:

«В палате общин много умных людей, но ни один из них не поражает вас своими безрассудно смелыми, активными амбициями. Мы живем в век способностей, а не гениальности. Мистер Черчилль единственный, в ком ощущаешь драматическое будущее. Нет ничего более определенного – если он продолжит в том же духе, он станет премьер-министром» [950] .

В этой главе мы рассмотрим процесс становления лидера и попытаемся определить, благодаря какой модели поведения Черчиллю удалось достичь столь многого. Какие выводы можно сделать из карьеры британского политика современным управленцам, чтобы облегчить свой путь наверх или, по крайней мере, придать ему более целеустремленный и упорядоченный характер?

Член Лейбористской партии, депутат палаты общин Вудро Ватт в 1958 году сделает в своем дневнике следующую запись:

«Черчилль единственный человек нашей эпохи, кто стал национальным достоянием еще при жизни. Всю свою парламентскую карьеру он выжимал максимум пользы от каждой занимаемой позиции» [951] .

«Максимум пользы» – эти слова должны стать аксиомой для каждого лидера. Как именно заставить «работать» занимаемую должность для повышения лидерских качеств, речь пойдет ниже.

На первой должности

Принято считать, что люди плывут по течению организационных изменений, занимая те должности, на которые их назначает руководство. Однако это не так. В большинстве случаев позиция, которую занимает человек в иерархической структуре, определяется не только руководством, но и личными притязаниями.

Первого октября 1900 года двадцатишестилетний член Консервативной партии Уинстон Черчилль в результате всеобщих выборов, проходивших на волне национального патриотизма англо-бурской войны и получивших от этого название «выборы цвета хаки», был избран в нижнюю палату британского парламента, палату общин. Казалось, Черчилль достиг очень многого. Однако избрание в парламент едва ли можно было считать пределом мечтаний молодого человека, да и карьера большинства депутатов протекала далеко не в том ключе, в каком он планировал свою жизнь.

«Многие входят в парламентскую жизнь исполненные идеей выполнить важную миссию; но проходит сессия за сессией, и они никак не приближаются к своей цели, – описывает жизнь большинства обитателей Вестминстера личный доктор семьи Черчиллей Робсон Руз. – Между тем нужно слушать, вечер за вечером, непрерывный поток речей, бо́льшая часть которых не влечет за собой никакого практического результата. Существуют и другие причины для разочарования и отвращения. Среди депутатов разливается беспокойство. Многие спрашивают себя, стоит ли игра свеч, не следует ли покончить со скукой и выйти на более спокойные жизненные тропы, не ведут ли они ближе к счастью, чем непрестанный вихрь возбуждения и беспокойства» [952] .

Черчилль – не из их числа. В нем было слишком много энергии, амбиций и честолюбия, чтобы позволить себе задаваться подобными вопросами.

«Его натура не принимала медленного движения вперед, – пишет академик В. Г. Трухановский. – Черчилль был чрезвычайно честолюбивым человеком, ему не терпелось как можно скорее добиться власти и влияния» [953] .

Даже Джек Черчилль обращал внимание брата на тот факт, что «больше половины твоей жизни занимает карьера и мысли о будущем» [954] .

В черчиллевской модели лидерства нет места пассивности, выжиданию и бездействию. Подобная модель подходит не для всех ситуаций, и наш герой прекрасно понимал это. В одной из своих работ, рассуждая на сей счет, он напишет:

«Когда вопрос касался лично меня, я всегда поступал так, чтобы действовать. В тех же случаях, когда, стремясь сказать или сделать что-нибудь, я был вынужден умерить свой пыл после тщательного размышления, инертности ситуации или будучи кем-то переубежден, мне всегда становилось стыдно. Однако порой, спустя некоторое время, я понимал: мне повезло, что я вовремя остановился» [955] .

Признаваясь, что для него «ожидание всегда утомительнее действия» [956] , Черчилль, опытнейший политик и дипломат, тем не менее хорошо знал цену выдержке и подготовке. Например, когда в 1907 году ему сообщили о провале законодательных актов главного секретаря Ирландии Огастина Байррелла, для него не было никаких сомнений в определении виновника этого фиаско.

«Это ошибка Байррелла, – прокомментировал Черчилль. – И как только он мог представить этот глупый законопроект спустя всего три месяца после своего назначения главным секретарем Ирландии? Представил законопроект, до того как детально проработал предмет, или хотя бы создал видимость у других, что ему удалось это сделать. Немногие люди способны совершить больше одной ошибки. Похоже, мистер Байррелл – исключение» [957] .

Сам Черчилль старался опираться на «действие, нежели на бездействие» [958] . Следуя этому принципу, он начал активно заявлять о своей позиции с первых же дней в парламенте. Многим это не нравилось, и в конце мая 1904 года молодой политик cross the floor , как говорили в Вестминстере, пересек зал заседаний палаты общин, чтобы перейти в оппозиционный стан Либеральной партии.

«Разумеется, покинуть партию, которая вскармливала тебя, в которой состояло большинство друзей и близких по духу людей, было противным и гнусным решением, – скажет впоследствии Черчилль. – Несмотря на это, я уверен, что, принимая тогда это решение, я исходил из глубочайших побуждений, а также из безрассудства совершать подобные поступки – безрассудства, которое свойственно молодости, которое составляет ее славу и относится к ее важнейшим качествам» [959] .

Смена партии оказалась очень удачным решением. Во время выборов в январе – феврале 1906 года тори потерпели сокрушительное поражение [960] , и в истории Великобритании началась новая эпоха, прошедшая под началом Либеральной партии.

Новый глава правительства Генри Кэмпбелл-Баннерман предложил потомку герцога Мальборо пост заместителя министра финансов. Само же Казначейство возглавил опытнейший политик Генри Асквит, который большинством вигов рассматривался в качестве преемника Кэмпбелла-Баннермана как на посту лидера партии, так и премьер-министра. Принимая во внимание слабое здоровье последнего, ждать смены главы кабинета приходилось недолго [961] .

Из всего этого следовало, что Черчиллю несказанно повезло с предложением. Ему не только пришлось бы работать под началом будущего премьера – сам пост в политической иерархии Соединенного Королевства рассматривался как трамплин на место в правительстве. Любой начинающий политик ухватился бы за такую возможность обеими руками. Любой – но не Черчилль. У него был иной взгляд на сложившуюся ситуацию и на свое место при новом раскладе.

Черчилль не хотел служить под началом Асквита. По его мнению, Асквит был слишком влиятельной фигурой, чтобы предоставить ему возможность развернуться. Не лучше дело обстояло и с палатой общин, членом которой являлся канцлер Казначейства. Присутствие канцлера на заседаниях почти не давало шансов молодому политику на проявление его неординарных ораторских способностей. Из предыдущих глав вы уже знаете, насколько большое значение Черчилль – будущий «отец палаты общин» [962] – придавал этой площадке для распространения своих взглядов и влияния.

Взвесив все «за» и «против», Черчилль решил занять гораздо менее престижное с точки зрения общества, но куда более привлекательное для него лично место заместителя министра по делам ко лоний.

«Замечательно! Вы первый, кто просит меня о должности, которая хуже (выделено в оригинале. – Д. М .) той, которую я ему предложил!» – воскликнул Кэмпбелл-Баннерман [963] .

Разумеется, Министерство по делам колоний не могло сравниться по влиянию с Казначейством, но в те времена оно все же занимало одно из важнейших мест на политическом небосклоне. В течение года в него поступало свыше пятидесяти тысяч посланий из различных уголков земного шара. Фактически Черчилль оказался в самом центре управления Британской импе рией.

В момент прихода Черчилля в эту структуру ее возглавлял человек с длинным именем и длинным послужным списком – Виктор Александр Брюс, девятый граф Элджин, тринадцатый граф Кинкардин. Из всех этих титулов следовало, что Элджин был членом палаты лордов, а значит, ведение парламентской деятельности в палате общин ложилось на плечи его молодого заместителя. Кроме того, у главы министерства было поместье в Шотландии, где он любил проводить бо́льшую часть своего времени, оставляя многие вопросы управления ведомством на откуп все того же мистера Черчилля. Таким образом, Черчилль получил великолепный шанс проявить себя как в качестве оратора, так и управленца.

Первая должность всегда открывает будущему лидеру не только возможности, но и проблемы, с которыми приходится считаться и которые нужно преодолевать. Одна из главных проблем – недоверие к новичкам. «Им особенно трудно получить признание, потому что их всерьез еще не воспринимают», – делится результатами своих исследований профессор Гарвардской школы бизнеса Линда Хилл [964] .

Черчилль справился с этой проблемой. Его орудием стала компетенция. Молодой заместитель министра не понаслышке знал о проблемах в колониях, особенно о «горячей точке» Британской империи – Южной Африке. На рубеже веков Черчилль отправился на другой конец света, чтобы освещать перипетии англо-бурской войны на страницах Morning Post. Он брал интервью у многих участников событий, включая самих буров. Затем – участие в обороне бронепоезда, пленение и побег, которые позволили ему на личном опыте постигнуть особенности южноафриканского менталитета.

После избрания в парламент Черчилль не потерял интереса к Южной Африке. В течение пяти лет он активно выступал в палате общин по вопросам этого региона, а также поддерживал оживленную переписку со многими участниками англо-бурской войны. Так что, когда он занял свою первую должность, у него вполне сформировалось мнение о южноафриканских проблемах и путях их решений.

Из компетенции вытекала другая особенность лидерского стиля Черчилля. На первой же руководящей должности молодой политик понял, что именно он, а не его непосредственный начальник должен вырабатывать и устанавливать цели своей деятельности. Вышестоящее руководство может одобрить их или, на оборот, отвергнуть, но исходить они должны только от него.

В последующие годы развития науки управления подобная модель станет общепризнанной при формировании карьеры эффективного лидера. Питер Друкер назовет разработку целей «первейшей обязанностью» руководителя [965] . А доктор Дэниел Гоулман отнесет инициативность к одним из важнейших качеств эмоционального интеллекта и лидерских способностей. «Эффективные лидеры используют благоприятные возможности – или сами их создают, – а не просто сидят у моря и ждут погоды, – поясняет он. – Такой лидер не колеблясь нарушит или, как минимум, обойдет правила, если это необходимо для будущего» [966] .

«Я люблю, когда что-то случается, а когда ничего не происходит, я провоцирую события», – признался однажды Черчилль [967] .

Компетенция, инициативность и постановка целей – не единственные инструменты в приобретении политического веса. В предыдущей части мы уже упоминали, что Черчилль всегда очень внимательно относился к выстраиванию отношений с начальством. В первую очередь он стремился добиться доверия со стороны руководства, что, согласно авторитетным исследованиям, – один из наиболее эффективных путей в укреплении лидерских позиций.

«Беда в том, что многие молодые управленцы уверены, будто их новое, высокое (относительно, конечно) положение автоматически наделяет их властью, – отмечает Линда Хилл. – И эти без году неделя начальники начинают командовать – не потому даже, что хотят показать, кто в доме хозяин, а потому, что считают это лучшим способом добиться результатов. Формальные полномочия не дают власти [968] . Ее можно обрести, только завоевав доверие подчиненных, коллег и начальства» [969] .

Ниже мы еще не раз будем возвращаться к этому слову – «доверие». Здесь же отметим, что Черчилль приложил дополнительные усилия к налаживанию плодотворных отношений со своим непосредственным начальником. Это было далеко не так просто, как может показаться на первый взгляд. Лорд Элджин имел большой опыт решения колониальных вопросов. В течение пяти лет, с 1894 по 1899 год, он служил вице-королем Индии. Тогда же произошло и его знакомство с будущим заместителем, который посещал резиденцию вице-короля во время прохождения службы в 4-м гусарском полку Ее Величества. Одновременно со службой в Индии Элджин был председателем Королевской комиссии, следившей за ходом приготовлений к бурской войне.

Министра и его заместителя объединяло то, что в карьере оба шли по стопам своих предков. Пример Уинстона – его отец, канцлер Казначейства Рандольф Черчилль; отец лорда Элджина, восьмой граф Элджин, служил генерал-губернатором Канады с 1846 по 1854 год [970] .

На этом, пожалуй, сходство между двумя джентльменами и ограничивается. Элджин был на двадцать пять лет старше своего подчиненного. В то время как Черчилль находился в самом начале карьеры, карьерный путь его патрона вступил в завершающую фазу. Этот простой факт многое объясняет в их взаимоотношениях. Черчилля переполняла энергия, Элджин стремился к покою. Черчилль жаждал деятельности, Элджин – отдыха в шотландском поместье.

Различными были и способности. Черчилль умел выражать свою точку зрения и уже в начале карьеры одинаково хорошо пользовался как письменным, так и устным словом для отстаивания своих позиций. Элджин, напротив, был немногословен. За все время в правительстве он ни разу не взял слово на заседаниях кабинета. Не большей активностью отличалась и его деятельность в палате лордов, где за ним закрепилась репутация молчуна.

Исходя из этих факторов, отношения между двумя мужчинами могли бы стать невыносимыми, однако этого не произошло. Черчилль сумел подстроиться под своего шефа. Если он был уверен в своей правоте, то старался детально аргументировать позицию, предоставляя такое количество доводов, что их должно было с запасом хватить для принятия его, Черчилля, точки зрения. В тех же случаях, когда он был не прав, он спокойно соглашался с точкой зрения лорда Элджина. Во всяком случае, ссор между ними никогда не возникало.

Остин Чемберлен приводит в своих мемуарах следующий эпизод. Черчилль передал министру объемный меморандум, который заканчивался словами: «Такова моя точка зрения». Элджин прочитал текст и направил его своему заместителю обратно с припиской: «Но не моя» [971] . А в письмах к своей супруге лорд Элджин констатировал: «Уинстон любопытное и импульсивное создание» [972] .

Их отношения нельзя назвать дружескими, но степени доверия в них было достаточно, чтобы оба джентльмена плодотворно проработали больше двух лет. Своему преемнику на посту министра по делам колоний, лорду Крю, Элджин напишет:

«Когда я принимал Уинстона в качестве моего заместителя, я знал, что с ним будет нелегко. Я решил дать ему возможность попробовать себя во всех видах деятельности, держа его при этом под контролем. Я думаю, я в этом преуспел. Между нами ни разу не произошло не одной ссоры за два года совместной работы [973] . Наоборот, он неоднократно благодарил меня за то, что много узнал. В свою очередь у меня также вызвали интерес его способности и многогранная личность» [974] .

Лидерский стиль

Компетенция и доверительные отношения с начальством были не единственными особенностями поведения Уинстона Черчилля на его первой должности. Особое внимание заслуживает лидерский стиль, который выработал для себя политик и которому следовал в последующие годы.

Согласно научным исследованиям, лидерский стиль, или «лидерский почерк», играет одну из ключевых ролей в процессе формирования управленца. Он словно трафарет, с которым будет сравниваться вся последующая деятельность руководи теля.

«Лидерские качества человека проявляются на его первой руководящей должности, – констатирует Л. Хилл. – Большинство новоиспеченных начальников не выдерживают этот экзамен с первого раза. Отчасти это объясняется тем, что они неверно понимают, что значит быть руководителем. Путь на вершину труден: даже самые одаренные люди, прежде чем они состоятся как руководители, должны многое узнать, многому научиться, созреть внутренне. Какой руководитель получится – целиком и полностью зависит от первого опыта: лидерский почерк формируется именно на первой руководящей должности. Тогда – раз и навсегда – выковывается философия и стиль управления, которые зададут тон всей карьере» [975] .

Какой лидерский стиль выработался у Уинстона Черчилля?

«Каждую ночь я предстою перед собственным военно-полевым судом и задаю себе вопрос – сделал ли я за сегодняшний день что-нибудь полезное и эффективное? – признался однажды политик. – Я не имею в виду какие-то действия. Нет, что-нибудь действительно эффективное» [976] .

Питер Друкер называет такой подход «ориентацией на личный вклад».

«Эффективно работающего человека всегда интересует, каков его личный вклад. Он оценивает результаты своей деятельности и пытается понять, как эти результаты влияют на общие цели. Он отличается высокой ответственностью. Ориентация работника на личный вклад служит ключом к эффективности собственного труда (содержание работы, ее уровень, стандарты и последствия), его отношений с другими (с начальниками, коллегами и подчиненными), а также к эффективному использованию инструментов, имеющихся в распоряжении руководителя. Подавляющее большинство людей страдают близорукостью: за деревьями они не видят леса. Их волнуют не столько результаты, сколько действия. Они озабочены тем, что́ их начальники „должны“ им и что́ они сами должны сделать для них. И главное, они озабочены теми властными полномочиями, которые „должны быть“ у них. Вот так они обрекают себя на неэффективность».

Друкер рекомендует каждому поступать, как делал Черчилль: постоянно задавать себе вопрос «Каков мой вклад?» По мнению американского исследователя, искать ответ на этот вопрос – «значит по пытаться отыскать неиспользованный потенциал, заложенный в должности, которую вы занимаете. И то, что для многих работников считается превосходными показателями, зачастую оказывается лишь бледной тенью истинного потенциала занимаемой позиции» [977] .

Прямым следствием подхода с ориентацией на личный вклад стала другая важная составляющая лидерского стиля Уинстона Черчилля – постоянное стремление расширять свои должностные обязанности, непрерывно увеличивать зону своей ответственности.

В задачи Черчилля во время его работы в Министерстве по делам колоний входил широкий круг вопросов. Помимо проблем в Южной Африке, ему приходилось отвечать за более чем шестьдесят территорий обширной Британской империи. Черчилль не ждал приглашения, чтобы погрузиться в решение той или иной проблемы. Он практически единолично представлял министерство в палате общин и, если бы не контроль со стороны лорда Элджина, с удовольствием замкнул бы на себе всю остальную работу своего ведомства.

Но одним Министерством по делам колоний деятельность молодого политика не ограничивалась. Он не гнушался принимать участие в мероприятиях, мало связанных с его должными обязанностями. Так, например, он фактически напросился на участие в военных маневрах германской армии, которые проходили в сентябре 1906 года в Силезии. Когда король Эдуард VII узнал о приглашении хорошо ему знакомого персонажа на предстоящие маневры, он не стал возражать. Монарх лишь передал через премьер-министра Кэмпбелла-Баннермана, чтобы «Уинстон был не слишком откровенен и общителен с моим племянником» [978] . (Кайзер Вильгельм II был внуком королевы Виктории и приходился ее сыну, Эдуарду VII, племянником.) Что же касается поездки Черчилля, то после возвращения на Туманный Альбион он не переставал восклицать об увиденном:

– Я очень рад, что кайзеровскую армию и Англию разделяет Ла-Манш [979] .

Далеко не все коллеги молодого политика разделяли его стремление к расширению зоны ответственности. Постоянный заместитель министра по делам колоний сэр Фрэнсис Хопвуд жаловался лорду Элджину о «неуемной энергии Уинстона, его неконтролируемом стремлении к популярности, отсутствии моральных норм, что делает его беспокойным и вызывающим тревогу» [980] . Обращает на себя внимание выраженный негативный (и несколько предвзятый) характер этих строк. Однако Хопвуд был не одинок в своей оценке.

Большинству начинающих руководителей стиль Черчилля действительно может показаться неблагоразумным и даже опасным, но, как показывает практика, подобное поведение наиболее эффективно при развитии лидерских качеств и продвижении по карьерной лестнице.

«Довольно часто начинающим управленцам приходится замахнуться на неподотчетные структуры и давно существующие процедуры, – отмечают исследователи. – Молодой руководитель станет настоящим лидером, только когда поймет, что это тоже часть его работы. Чаще всего менеджеры воспринимают себя не как создателей, а как исполнителей спущенных сверху распоряжений. Они не осознают, что сами должны придумывать новое, способствовать переменам. Они слишком хорошо „знают свой шесток“, а поэтому очень узко понимают свои задачи. Руководитель с таким мировоззрением в корне неверно понимает свою роль» [981] .

«Мы обнаружили, что выполнение не связанных друг с другом проектов или работы, способствовавшей наращиванию знаний или развития, позволяло высокоэффективным работникам „видеть“ возможности, которые могли не заметить их узкомыслящие коллеги», – утверждает Томас Дейвенпорт [982] .

Доктор Роберт Келли из бизнес-школы Дэвида Теппера Университета Карнеги-Меллон в ходе анализа организационного поведения выделил пять категорий подчиненных:

– отчужденный;

– конформист;

– прагматик;

– пассивный;

– эффективный.

В качестве критерия оценки Келли использовал степень активности, независимости и критичности мышления подчиненных. В соответствии с предложенной градацией, Уинстон Черчилль подпадает под категорию эффективных подчиненных. «Они держат себя со всеми одинаково, вне зависимости от должности человека, с которым взаимодействуют. Подчиненные этого типа не стремятся избегать рисков и конфликтов. Они обладают достаточной смелостью, чтобы инициировать изменения и вступить в полемику с окружающими, даже с лидером» [983] .

По словам профессора Ричарда Л. Дафта:

«Эффективные подчиненные вносят большой вклад в общий успех. Они не нуждаются в жестком контроле и заражают своим энтузиазмом окружающих, оказывая на них положительное влияние. Эффективные подчиненные не ждут, пока обеспечат их безопасность и создадут условия для их роста. Вместо этого они сами создают возможности для своего развития и раскрывают свой потенциал» [984] .

Карьерный рост

Причина, почему эффективные служащие, деятельность которых ориентирована на результат и постоянное расширение диапазона рассматриваемых ими вопросов, чаще и быстрее других продвигаются по карьерной лестнице, проста – они быстрее достигают той стадии, когда им становится тесно в ограниченных рамках занимаемой должности. Они чувствуют, что их нынешняя деятельность не содержит элемент новизны и не приносит им удовлетворения. Они начинают ясно ощущать, что достигли своей планки и самое время продвигаться дальше, наверх. И когда этот момент настает, удержать их практически невозможно.

Уинстон Черчилль достиг потолка (первого в своей жизни) меньше чем через два года после назначения в Министерство по делам колоний.

Во время путешествия по Восточной Африке в октябре 1907 года он стал проигрывать сценарии возможного повышения, все более склоняясь к тому, чтобы войти в состав кабинета, сохранив за собой пост заместителя министра по делам колоний.

«Это подойдет мне наилучшим образом, – делился амбициозный политик со своей матерью. – Я опасаюсь лишь за лорда Элджина, положению которого не позавидуешь. Он такой застенчивый и скромный» [985] .

Размышления Черчилля подпитывала ситуация. В начале 1908 года резко ухудшилось состояние здоровья премьер-министра Генри Кэмпбелла-Баннермана. «Его уход со сцены будет связан с большими переменами», – заявил подопечный лорда Элджина и не ошибся [986] . Третьего марта, после визита к своему первому министру на Даунинг-стрит, король Эдуард VII пригласил в Букингемский дворец канцлера Казначейства, второго человека в Либеральной партии (а значит, первого претендента на премьерство) Герберта Генри Асквита. Содержание беседы двух достопочтенных джентльменов теперь уже не секрет – состав будущего правительства. Среди прочих обсуждалась и кандидатура молодого 33-летнего политика Уинстона Черчилля.

Эдуард VII отказался поддержать выдвижение заместителя министра по делам колоний, сославшись на прецедент. Его мать, королева Виктория, в свое время уже накладывала вето на предложение премьер-министра Арчибальда Розбери ввести в состав кабинета заместителя министра иностранных дел Эдварда Грея.

Асквит заметил, что Черчилль несомненно обладает всеми качествами, чтобы войти в кабинет. С этим монарх спорить не стал. По словам будущего премьера, «король очень тепло отозвался об Уинстоне, похвалил его и предложил ему подождать, пока не освободится какое-нибудь место» [987] .

В свете намечавшихся перемен перед Черчиллем открывались четыре возможности – возглавить Министерство по делам колоний, Адмиралтейство, орган местного самоуправления и Министерство торговли.

Сам Уинстон отдавал предпочтение родному Министерству по делам колоний.

« Я знаю (выделено в оригинале. – Д. М .) это ведомство, – объяснял он. – За прошедшие два года практически все принятые в министерстве решения, носящие конструктивный характер, а также вся парламентская активность стали результатом моей деятельности. Меня многое связывает с этим ведомством, а также мной начата реализация многих планов».

Кроме того, Черчилль рассчитывал помочь текстильной промышленности – представители которой составляли большинство в его избирательном округе в северозападном Манчестере, – построив железную дорогу между «хлопковыми» областями в Восточной и Западной Африке.

В качестве последнего аргумента Уинстон привел «личные связи, от которых сильно зависит слаженная работа министерства».

«Мне посчастливилось установить множество полезных контактов в различных кругах, на повторное налаживание которых у другого уйдет много времени» [988] .

К предложению возглавить Военно-морское министерство Черчилль отнесся на удивление индифферентно, по всей видимости не распознав до конца всех возможностей, которые открывались перед первым лордом. Свой отказ он объяснил тем, что Адмиралтейство возглавляет лорд Твидмаут, который приходился ему не только дядей [989] , но и «дорогим другом» [990] .

Совсем иначе обстояло с органом местного управления – своеобразным ведомством, включенным в состав британского правительства после принятия в 1871 году Закона об органе местного самоуправления и просуществовавшим до 1919 года. По словам молодого политика, «во всем правительстве не было места более трудоемкого, более беспокойного, более неблагодарного, более занятого всевозможными пустякам, более переполненного неразрешимыми трудностями».

В организационном словаре должность главы органа местного самоуправления можно сравнить с «плавучим гробом». Этот термин впервые ввели британские моряки, используя его для обозначения судна, которое не подлежало восстановлению или ремонту. Применимо к теории управления «плавучий гроб» означает «должности, которые регулярно топят даже самых способных работников» [991] .

«Я лучше продолжу служить под началом лорда Элджина в Министерстве по делам колоний и останусь без места в кабинете министров, чем перейду работать в местное самоуправление», – заявил Черчилль Асквиту [992] .

В конце марта 1908 года врачи убедили 72-летнего премьер-министра, что его физическое состояние не позволяет продолжать работу и ему необходимо оставить пост. Третьего апреля Кэмпбелл-Баннерман передал прошение об отставке королю. Эдуард VII в этот момент находился на юго-западе Франции, в городке Биарриц, который так полюбился ему после визита 1906 года. Для наших читателей этот курорт, возможно, будет интересен тем, что на его территории располагалась вилла Федора Шаляпина, а в одном из местных отелей – «Виктория» – в сентябре 1897 года проживал Антон Павлович Чехов. Также в Биарриц частенько наведывался Дмитрий Набоков вместе с супругой и сыном Владимиром, будущим великим писателем.

В апреле 1908 года для торжественной церемонии «целовать ручки» в Биарриц направился Герберт Асквит (первый и единственный эпизод в многолетней истории Соединенного Королевства, когда глава правительства для этих целей покидал пределы Туманного Альбиона). Восьмого апреля 1908 года Асквит возглавил кабинет. В тот же день из своего номера в отеле Palais он написал Черчиллю, предложив ему пост министра торговли.

«Я с огромным удовольствием буду приветствовать Ваше вступление в кабинет, как по общественным, так и по личным соображениям», – отметил премьер [993] .

Черчилль был готов к новому назначению [994] . Спустя два дня он отправил ответное послание, в котором указал, что «принимает предложение возглавить Министерство торговли, которое Вы сделали мне, оказав тем самым большую честь» [995] .

При этом он умолчал о том, что еще за несколько месяцев до формирования нового правительства, во время своего африканского путешествия, начал активно изучать проблемы, связанные с созданием бирж труда, а также тематику страхования по болезни и безработице. Молодой политик тщательно анализировал немецкий опыт решения злободневных социальных вопросов. Также он консультировался со специалистами о возможностях создании «системы государственных гарантий, которая смогла бы объ единить в себе достоинства английской и немецкой системы» [996] . Подобное поведение весьма характерно для эффективных сотрудников (подчиненных).

Вступив в должность, Черчилль активно взялся за решение вопросов, которые ему были в новинку. За время работы в Министерстве торговли он сделает многое. Однако все достигнутое нисколько не преуменьшает того простого факта, что новая должность была превосходной возможностью для приобретения дополнительного опыта, налаживания новых связей, расширения кругозора. Все это могло пригодиться в будущем.

Черчилль прекрасно понимал это, как, впрочем, и его куда более опытные коллеги. В частности, министр по делам Индии 70-летний Джон Морли сказал по случаю нового назначения:

«Министерство торговли заставит тебя соприкоснуться с величайшими имперскими вопросами. Но для тебя, в этот период твоей жизни, само министерство еще не все, оно значит гораздо меньше, чем приобретение и накопление влияния, авторитета и власти в кабинете» [997] .

Активности Черчиллю было не занимать. За двадцать два месяца, что он возглавлял указанное министерство, им было принято больше решений и запущено больше проектов, чем его предшественником за двадцать восемь месяцев работы. А предшественник Черчилля также не отличался пассивностью и личностью был далеко не ординарной. Речь идет о будущем премьер-министре Дэвиде Ллойд Джордже.

Следуя уже сформировавшемуся стилю лидера, Черчилль не ограничивал свою деятельность одними лишь проблемами подотчетного ему ведомства. Если у него возникала хотя бы малейшая возможность влезть в какую-нибудь проблему, имеющую самое отдаленное отношение к его зоне ответственности, он всегда этим пользовался. Так, например, министр торговли поддержал канцлера Казначейства Дэвида Ллойд Джорджа в борьбе против предложений Адмиралтейства о строительстве шести судов нового класса, известных как дредноуты ( Dreadnought, букв. – «неустрашимый»). Новое чудо военно-морской техники было оснащено десятью 12-дюймовыми пушками в пяти башнях. Бортовой залп дредноута равнялся залпу двух обычных броненосцев, а при стрельбе с носа – трем кораблям. Не менее впечатляющей выглядела и скорость – двадцать два узла вместо общепринятых семнадцати. Появление дредноутов должно было стать достойным ответом «владычицы морей» амбициозной программе Альфреда фон Тирпица, военно-морского министра Германии.

Требование Адмиралтейства о спуске на воду шести судов нового класса было в штыки встречено «экономистами». Последние получили свое прозвище не за увлечение экономикой как наукой, а за призывы экономить средства из государственного бюджета. По мнению министра финансов Ллойд Джорджа, страна не могла позволить себе такую роскошь, как шесть дредноутов. Максимум – четыре судна. Разделяя его точку зрения, наш герой вступил в бой. Он написал главе Адмиралтейства Реджинальду Маккене подробнейший документ объемом в две тысячи слов, в котором привел тщательный анализ расход ной части новой военно-морской программы, принятой в Германии [998] .

«За все мои годы работы в кабинете я еще никогда не видел, чтобы один министр составлял столь детальную и продуманную бумагу на предложения его коллеги, сферы ответственности которых даже не пересекались», – признается Рой Дженкинс [999] .

Маккена был вынужден ответить не менее детализированным документом, разбитым на два столбца: в правом – доводы министра торговли, в левом – его собственные контраргументы [1000] .

В конечном счете противостояние «экономистов» и «алармистов» (именно так прозвали британских политиков, ратовавших за гонку вооружений с Германией) закончилось необычным решением: выделить средства на постройку четырех дредноутов немедленно и еще четырех – по мере необходимости. Принимая во внимание эскалирующий характер гонки вооружений, появление подобной необходимости ждать оставалось недолго. «„Экономисты“ говорили о не менее четырех дредноутах, „алармисты“ – о не менее шести, – язвили противники гонки вооружения. – В итоге договорились о восьми» [1001] . Заметим к слову, что именно на восьми дредноутах настаивал адмирал Фишер, популяризуя свои идеи в лозунге « We want eight, we won’t wait! » [1002] [1003] .

Активность Черчилля не прошла даром, и назначение его на новую должность было лишь вопросом времени. Время пришло в начале 1910 года, когда в Великобритании состоялись всеобщие выборы, по результатам которых (в случае победы Либеральной партии, в чем Черчилль не сомневался) предполагалось, что Асквит произведет перестановки в кабинете.

Привыкший решать проблемы до их возникновения, а к ответственным событиям своей жизни готовиться заранее, Черчилль стал зондировать почву о своем перемещении еще до начала всеобщих выборов. В декабре 1909 года к нему поступила информация о предполагаемом переводе на пост главы ненавистного органа местного самоуправления. Черчилль тут же связался с опытнейшим Джоном Морли, с которым, несмотря на двукратную разницу в возрасте, у него установились очень теплые отношения. Наш герой признался: «Я пишу Вам, потому что мне не к кому больше обратиться на этот счет». Он подтвердил свой категоричный отказ возглавить это «самое трудоемкое, беспокойное, неблагодарное» ведомство. Зато теперь молодой политик, заинтересовавшись проблемами развития военно-морского флота, был бы не против возглавить Адмиралтейство.

«Два года назад я до конца не осознал, какую огромную роль играют военные вопросы во внутренней жизни либерального кабинета, – писал Черчилль. – Я очень сожалею, что упустил тогда эту возможность» [1004] .

В конце января 1910 года, в самый разгар всеобщих выборов, проходивших на территории Великобритании с 15 января по 10 февраля 1910 года, Джон Морли поделился со своим молодым другом последними новостями о предполагаемых кадровых перестановках. Ричард Бардон Халдейн, военный министр, сообщил ему в конфиденциальной беседе, что смена первого лорда Адмиралтейства не представляется возможной без проявления к Реджинальду Маккене неуважения. «Но если ты, Уинстон, решишь пойти в Министерство внутренних дел, вне всяких сомнений, оно будет в твоем распоряжении», – заметил Морли [1005] .

Первого февраля с Черчиллем связался Герберт Асквит. Поблагодарив коллегу за работу во время избирательной кампании («Ваши речи, от первой до последней, заслуживают самой высокой оценки, они станут достоянием истории»), премьер предложил ему «самый щекотливый и трудный пост: главы Министерства по делам Ирландии» [1006] .

Черчилль ответил вежливым отказом. Подчеркнув, что он «очень растроган тем признанием моих личных заслуг, которое Вы сделали мне, пред ложив в сложившихся обстоятельствах этот пост», наш герой тем не менее твердо дал понять, что ведомство, связанное с «ответственностью за ирландскую администрацию», его «сейчас не привлекает».

«Если Вы позволите высказать мне свою точку зрения, я полагаю, что министрам следует занимать посты исходя из степени их влияния в стране», – начал Черчилль дипломатично и издалека, но в конце концов изложил пожелание возглавить Адмиралтейство (с припиской «если это место будет свободным») или Министерство внутренних дел. Отдавая себе отчет в огромной важности этого письма, Черчилль дважды переписывал его, прежде чем направить премьер-министру [1007] .

Асквит отнесся к письму с пониманием, предложив своему коллеге пост министра внутренних дел. На тот момент Черчиллю было всего тридцать пять лет, что делало его самым молодым главой МВД со времен Роберта Пиля, занявшего аналогичную позицию в 1822 году в возрасте тридцати трех лет [1008] . Не менее важным для нашего героя было и то, что новое назначение представляло собой безусловное продвижение по службе. Руководитель МВД входил в четверку так называемых главных должностей [1009] , что делало Черчилля одним из влиятельнейших политиков современности.

Наш герой с головой окунулся в проблемы нового ведомства. Аналогично опыту работы в предыдущих министерствах, он старался мыслить системно, постоянно расширяя свой кругозор и сферу ответственности. Изрядно поднаторев в вопросах социальной политики, Черчилль занялся (новой для себя) тематикой, связанной с национальной безопасностью. Причиной резкой перемены сферы деятельности стал международный конфликт, разгоревшийся летом 1911 года и вошедший в мировую историю под названием Агадирский кризис.

Агадирский кризис – один из самых комичных эпизодов в дипломатии XX века, за которым могли стоять совсем не комичные последствия. Все началось в апреле 1911 года с восстания, вспыхнувшего в окрестностях столицы Марокко – Фесе. Под предлогом защиты французских граждан от нападения берберов Франция ввела в город войска, чем недвусмысленно дала понять мировому сообществу, и в первую очередь Германии, что отныне Марокко переходит под власть галлов. Эти два государства уже спорили относительно контроля над султанатом Марокко в 1905 году. Во время Альхесирасской конференции, проходившей в Испании с 15 января по 7 апреля 1906 года и ознаменовавшей дипломатическое поражение Германии, было принято решение о провозглашении независимости султаната. Теперь, с вводом войск в Фес, французы нанесли своему восточному соседу повторное оскорбление, которое те сносить отказались.

Для защиты своих подданных Германия решила ввести в расположенный на юго-западе Марокко порт Агадир свой флот. Однако с реализацией этих планов возникли две сложности. Первая из них была связана с тем, что военно-морского флота как такового вблизи северного побережья Африки у Германии не имелось. Исключение составляла канонерская лодка «Пантера» с ее 130 членами команды, включая музыкантов военно-духового оркестра. В связи с тем что ничего другого флот фон Тирпица предложить не мог, «Пантере» пришлось взять на себя роль защитника немецких граждан, а также обозначить военно-морское присутствие кайзеровской Германии в Марокко.

Вторая проблема была намного сложнее и нелепее, однако, как показало дальнейшее развитие событий, решение ей все-таки нашлось. Правда, такое же нелепое, как и сама проблема. Дело заключалось в том, что в Агадире… не имелось ни одного немецкого подданного, поэтому и защищать от расправы местных жителей было некого. В срочном порядке некоему сотруднику гамбургской компании герру Виллбургу, который на тот момент ближе всех находился к Агадиру, дали четкое предписание явиться в порт и проследовать на военно-морское судно, прибывшее для его спасения.

«Пантера» вошла в Агадир 1 июля 1911 года. Немецкие газеты тут же окрестили это действо гордым Panthersprung – «Прыжок „Пантеры“». Однако, к огромному удивлению матросов, вместо толп ищущих спасения подданных Вильгельма II их взору предстали мирные песчаные пляжи. Даже герр Виллбург и тот не успел к назначенной дате. Жара оказалось настолько изматывающей, что бедняга задержался в пути на два дня, а по прибытии 3 июля в Агадир, вместо того чтобы направиться на канонерку, прибывшую для его спасения, предпочел поспать. Только на следующее утро он предстал перед командой «Пантеры», не слишком довольный ни своим «спасением», ни вояжем, который ему пришлось ради этого совершить.

Все эти перипетии – хорошая основа для пьесы, если бы не одно «но». Описанные события вполне могли привести к военному противостоянию между державами и стать причиной жертв миллионов людей. Угроза конфликта обрела еще более реальные очертания, когда после «Прыжка „Пантеры“» Францию поддержала Великобритания, заявив, что введет свой флот в Средиземное море, если Германия не одумается. Свою поддержку высказала и Россия.

К счастью, на этот раз мирового конфликта удалось избежать: дипломатия восторжествовала, и стороны разошлись полюбовно. Франция получила протекторат над Марокко, а Германия расширила свои колониальные владения в Конго.

В рамках нашего исследования Агадирский кризис интересен в первую очередь тем, что привлек внимание Черчилля, который, по его же собственному признанию, именно после событий в Марокко впервые серьезно увлекся вопросами национальной безопасности и хитросплетениями европейской политики.

В частности, Черчилль с удивлением обнаружил, что в сферу ответственности его ведомства входит охрана складов со стратегически важными запасами угля. Склады эти формально охранялись силами нескольких местных констеблей. Столь безалаберное отношение Черчилля, разумеется, не устроило. По его личному распоряжению охрана была усилена в несколько раз.

Внимание главы МВД снова привлекли вопросы, которые напрямую не входили в его непосредственные обязанности. Среди них: готов ли военно-морской флот Его Величества – как, впрочем, и само Адмиралтейство – к возможному противостоянию? Ответ был неутешительным, что вызвало бурную реакцию Черчилля, весьма характерную для его активного нрава.

Тридцатого августа 1911 года Черчилль связался с главой Форин-офиса сэром Эдвардом Греем:

«Вероятно, пришло время решительных действий. Прошу рассмотреть следующие шаги, если переговоры относительно Марокко не увенчаются успехом – предложить Франции и России тройственный союз для гарантии независимости Бельгии, Голландии и Дании».

Далее министр внутренних дел поделился соображениями о совместном использовании британской, французской и бельгийской армий и о стратегических пунктах, которые следовало захватить. Также Черчилль осудил предложение Адмиралтейства о «ближней» блокаде [1010] . По его мнению, флот следовало передислоцировать на север, на военно-морскую базу Скапа-Флоу [1011] .

На следующий день Черчилль связался с министром финансов Дэвидом Ллойд Джорджем. Он хотел узнать мнение канцлера Казначейства о вчерашнем письме Грею. Черчилля беспокоил бельгийский вопрос. Отмечая необходимость гарантировать нейтралитет Бельгии, он, тем не менее, отмечал, что «бельгийцы должны быть способны защитить себя собственными силами. Откуда мы знаем, не поддерживают ли они секретные отношения с Германией?». Также он вновь повторил свою мысль о целесообразности перевода флота в Северную Шотландию.

«Это не из-за Марокко и не из-за Бельгии я принимаю участие в этом ужасном деле, – сказал глава МВД. – Только одна причина может оправдать наше вмешательство – предотвратить унижение и разграбление Франции прусскими юнкерами – разорительную катастрофу для мира целиком и фатальную для нашей страны» [1012] .

Тринадцатого сентября Черчилль написал премьер-министру Герберту Асквиту. На этот раз его волновало:

«Понимает ли Адмиралтейство всю серьезность сложившейся в Европе ситуации? Мне сообщили, что сотрудники Военно-морского министерства почти в полном составе ушли в отпуска. После недавних откровений сэра Артура Уилсона [1013] я не могу испытывать в нем полную уверенность. Ни один человек, обладающий реальной властью, не может говорить такие глупости» [1014] .

Проблема отсутствия ключевых исполнителей в неподотчетном ему ведомстве вызывала у Черчилля такое беспокойство, что на следующий день после отправки письма премьер-министру он подготовил еще одно послание – второму человеку в правительстве Дэвиду Ллойд Джорджу:

«Практически все ответственные лица на отдыхе. Исключение составляет Уилсон, который отправляется на отдых завтра. На вопрос, как он может покинуть свой пост в столь напряженный момент, адмирал ответил, что все приготовления сделаны и все, что нужно, так это в нужный момент нажать кнопку. По словам Уилсона, это может сделать как любой клерк, так и кто-нибудь еще».

В конце Черчилль заключает: «Надеюсь, все действительно так и обстоит» [1015] .

Настрой Адмиралтейства действительно вызывает удивление. Что же до Черчилля, то его забота о военно-морском флоте и общем состоянии обороноспособности страны вызвала восхищение у главы правительства, который пригласил главу МВД в свое загородное поместье Арчерфилд в Шотландии на приватный разговор. Также приглашение получил военный министр Ричард Халдейн. Официально джентльмены планировали поиграть в гольф, неофициально – обсудить назревшие перестановки в кабинете, и в первую очередь кандидатуру нового главы Адмиралтейства.

Черчилль заметно нервничал перед поездкой. Его супруга Клементина открыла Библию на 106-м псалме, и взятая наугад цитата успокоила обоих: «Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его» [1016] .

И Черчилль, и Халдейн, оба были большими охотниками за открывающейся должностью. К большому недовольству Халдейна, Адмиралтейство досталось его 36-летнему коллеге. Перед военно-морским флотом отныне ставились крупные стратегические задачи – создание военно-морского штаба, техническое перевооружение судов и обеспечение их надлежащей боеспособности. Асквит был уверен в Черчилле, активная позиция которого во время Агадирского кризиса еще больше убедила премьера в правильности выбора.

«Асквит желал видеть во главе Военно-морского министерства человека, который не попал бы под влияние сияющих золотом адмиралов, – объясняет профессор А. И. Уткин, – человека, который верил бы лишь в себя и в судьбу страны, которого не испугали бы технические сложности оружия нового века, который стремился бы реформировать флот и не поддался бы предрассудкам» [1017] .

И Черчилль оказался именно таким человеком.

Узнав о назначении, он был вне себя от радости. И это притом, что с точки зрения карьеры перевод в Адмиралтейство никаким повышением не выглядел. Скорее наоборот – Военно-морское министерство стояло ниже в табели о рангах, чем МВД. Но о каком карьеризме можно говорить, если речь шла о государственных интересах, а также о новой, актуальной и интересной работе!

«Лицо Уинстона сияло от удовольствия», – записала в дневнике дочь премьер-министра Вайолетт Асквит. Она предложила ему чая, но тот быстро вымолвил:

– Я не хочу чая, я не хочу ничего в мире. Только что ваш отец дал мне в распоряжение весь военно-морской флот Великобритании. Наконец это произошло, мне дали великолепный шанс. Теперь я смогу показать все, на что я способен [1018] .

Практическая направленность – вот что больше всего привлекало нашего героя в этом назначении. «Я теперь могу сносить яйца, вместо того чтобы царапаться, окруженный пылью и кудахтаньем, – объяснял он. – Свежие яйца от плодовитой курицы» [1019] .

Вечером, стоя на берегу и наблюдая за проходившими мимо линкорами, он скажет:

– Посмотрите на людей, с которыми я имел дело до сих пор, – это были судьи и заключенные. Для меня то, что случилось, – это нечто огромное, это шанс, которого у меня никогда не было, и за него я отдам все [1020] .

Ночью, перед отходом ко сну, Черчилль обратил внимание на Библию, лежавшую на столе в спальне. «Мой ум был переполнен событиями, которые произошли сегодня», – скажет позже новоиспеченный глава Адмиралтейства. Он начал размышлять о «неподготовленной Британии» и «могущественной Германии». После чего открыл книгу на девятой главе Второзакония и начал читать:

«Слушай, Израиль: ты теперь идешь за Иордан, чтобы пойти овладеть народами, которые больше и сильнее тебя, городами большими, с укреплениями до небес, народом [великим,] многочисленным и великорослым, сынами Енаковыми, о которых ты знаешь и слышал: „кто устоит против сынов Енаковых?“ Знай же ныне, что Господь, Бог твой, идет пред тобою, как огнь поядающий; Он будет истреблять их и низлагать их пред тобою, и ты изгонишь их, и погубишь их скоро, как говорил тебе Господь».

«Это прозвучало как послание, полное утешения», – подумал про себя первый лорд [1021] .

Черчилль действительно покажет все, на что он способен, максимально подготовив военно-морской флот к кровопролитным сражениям Первой мировой. Активность, проявленная им на новом посту, заставит министра иностранных дел Эдварда Грея, человека, повидавшего много лидеров и хорошо разбирающегося в людях, заявить:

«В самом скором времени Уинстон, с его умственной энергией и активностью, будет неспособен занимать в кабинете министров никакой должности, за исключением премьер-министра» [1022] .

К аналогичному выводу придет и секретарь Военного координационного комитета полковник Ян Джейкоб:

«Умственная деятельность Уинстона настолько сверхактивна, что он может занимать только один пост – премьер-министра» [1023] .

Приведенные высказывания относились к тому времени, когда Черчилль возглавлял Адмиралтейство. Однако удивительно не то, что к похожим выводам пришли два совершенно разных человека. Удивительно другое: эти фразы разделяет больше четверти века. Эдвард Грей говорил о Черчилле времен Первой мировой войны, Джейкоб – о том же Черчилле в том же Адмиралтействе, но уже в годы Второй мировой.

Несмотря на стремительный взлет, в первой трети XX века Черчилль премьер-министром не станет. Его славная служба по развитию военно-морского флота закончится бесславным провалом Дарданелльской кампании 1915 года и вынужденной отставкой. В правительство нашего героя вернет «уэльский колдун» в 1917 году, а в 1924 году, с приходом к власти Консервативной партии, Черчилль взлетит еще выше – на второй в политической иерархии Великобритании пост канцлера Казначейства. Тем не менее ему все равно не суждено будет до «часа Х» стать первым министром короля. Фактически Черчилль достиг предела своего роста. Его личные качества, его превосходство над окружающими – все то, что в течение тридцати лет толкало его наверх, теперь служило препятствием к дальнейшему продвижению.

«Черчилль – человек огромного порыва и живого воображения, но он поглощен страстью делать нечто потрясающее, за что ему должны ставить памятники», – признавался Невилл Чемберлен [1024] .

Должны были пройти десять лет в политическом ауте, должна была разразиться новая мировая война, прежде чем Черчилля не то чтобы возведут на политический олимп – ему предоставят возможность вновь вступить в игру, а уж дальше все зависело от него, и он не подвел.

На прежнем посту

Вернувшись в сентябре 1939 года в Адмиралтейство, Черчилль не стал ограничивать свою деятельность одними военно-морскими делами. Следуя хорошо зарекомендовавшей себя схеме, он установил активные письменные отношения с главой правительства Невиллом Чемберленом, регулярно знакомя его со своей точкой зрения по самому широкому кругу вопросов.

«Я считал, что как член военного кабинета обязан придерживаться общей точки зрения, и я не отказывался подчинить свои собственные ведомственные нужды основному плану, – вспоминал Черчилль. – Я стремился найти общую почву с премьер-министром, а также передать ему все свои знания в этой области, накопленные до этого. Поощренный его вежливостью, я написал ему ряд писем по различным проблемам по мере их возникновения. Я не хотел вступать с ним в споры на заседаниях кабинета и всегда предпочитал излагать все на бумаге».

Круг общения Черчилля не ограничивался одним лишь Невиллом Чемберленом. По его собственным словам, он также «писал другим членам военного кабинета и министрам», с которыми у него «были ведомственные и другие дела» [1025] .

Одновременно с налаживанием полезных связей в Адмиралтействе была внедрена новая система отчетности, в дальнейшем распространенная на другие ведомства – Министерство военно-воздушных сил, Военное министерство, Министерство снабжения и даже на Министерство торговли. Таким образом, все вышеперечисленные структуры попали в зависимость от Военно-морского министерства. Появившееся после начала Армагеддона Министерство ведения экономической войны было практически полностью поглощено Адмиралтейством. «Тот факт, что пост министра экономической войны все еще существовал, выглядел неким бюрократическим недоразумением», – констатирует Б. Тененбаум [1026] .

В 1930-х годах Черчилль пришел к выводу, что «капризы судьбы непредсказуемы, а ее пути – неисповедимы. Иногда она грозно хмурится именно в тот момент, когда хочет преподнести головокружительный дар» [1027] . Всего год назад потомок герцога Мальборо был не самым популярным заднескамеечником, активно критикующим правительство и имеющим мало шансов на политическое будущее. Теперь, когда прозвучал набат новой мировой войны, благодаря своей активности он снова оказался в первых рядах и снова привлек внимание современников.

Коллеги Черчилля, да и просто те, кому посчастливилось соприкоснуться с ним в первые месяцы войны, тут же почувствовали эту перемену. Перед ними предстал настоящий лидер, готовый вдохновлять и вести за собой.

«Я говорил тебе, что ставки Уинстона пошли вверх, люди ожидают увидеть его на посту премьер-министра», – делился с отцом личный секретарь Черчилля во время работы в Министерстве финансов Перси Григ [1028] .

«С самого начала мы стали размышлять о том, какие шансы, что Уинстон станет премьер-министром», – признался один из членов секретариата военного кабинета Гилберт Флеминг [1029] .

«Уинстон имел очень хорошие позиции в стране, – сказал после первого месяца войны один из коллег Черчилля по военному кабинету сэр Сэмюель Хор. – На данный момент он один из самых популярных членов кабинета» [1030] . Послу Великобритании в Вашингтоне Хор добавлял: «Я с ужасом думаю, что было бы, если бы у нас сейчас был другой военно-морской министр, а Черчилль находился бы в оппозиции» [1031] .

Особенно ярко личность Черчилля заиграла на фоне апатичного Чемберлена.

«Уинстон единственный человек в кабинете министров, кто может убедить людей завершить начатое, – писал в конце сентября прежний заместитель секретаря кабинета Томас Джонс. – Премьер-министр заторможен и бездеятелен, он говорит о стойкости и победе в пораженческих интонациях» [1032] .

Интересное сравнение выступлений двух политиков в парламенте в этот период сделал Гарольд Никольсон.

Первым выступал Чемберлен:

«Премьер-министр окружен скорбным и траурным настроением. Во время его речи чувствовалось, как уверенность и воодушевление депутатов исчезают с каждым новым словом. Когда Невилл сел на место, ему практически никто не аплодировал».

За ним словом взял Черчилль. Тон Никольсона резко меняется:

«Эффект от речи Уинстона был, вне всякого сомнения, гораздо больше, чем можно себе представить, если просто прочесть его текст. Явственно ощущалось, как моральный настрой депутатов возрастал после каждого слова. В эти двадцать минут Черчилль никогда еще так близко не подходил к посту премьер-министра. После заседания в кулуарах палаты даже сторонники Чемберлена перекидывались такими фразами, как „Теперь мы обрели нашего лидера“» [1033] .

Не только лица, симпатизирующие нашему герою, признавали произошедшие перемены. «У меня появилось желание, чтобы Уинстон стал премьер-министром», – вырвалось у леди Астор, когда она услышала одну из речей Черчилля. А ведь это та самая леди Астор, которая еще совсем недавно, во время визита в СССР, говорила Сталину, что «с Черчиллем покончено»! Правда, она и на этот раз сделала оговорку: «Эта мысль об Уинстоне-премьере была очень кратковременной, и я понимаю, что она была неправильной, но таково было воздействие его выступления» [1034] .

Не менее показательной была реакция куда более влиятельного визави Черчилля, первого летчика Германии генерал-фельдмаршала Германа Вильгельма Геринга. Узнав о включении британского политика в состав военного кабинета, он грузно рухнул в кресло, тяжело вздохнул и недовольным тоном пробурчал:

– Черчилль в кабинете министров! Это означает – война действительно началась. Теперь нам придется сражаться с Англией [1035] .

После вступления Великобритании в войну страна остро нуждалась в новом лидере. Ей нужен был человек, который смог бы вдохновить людей на подвиги, повести их за собой по изматывающему пути страданий и лишений. Ни Чемберлен, ни кто-либо другой в первом военном правительстве взять на себя эти функции не мог. Образовался вакуум, который с лихвой заполнил Черчилль – своей безграничной энергией, своей несгибаемой силой воли, своим многолетним опытом государственного деятеля. Как это нередко бывает в карьерах выдающихся лидеров, Черчилль стал премьер-министром задолго до того, как официально вступил в эту должность.

Но, как вы уже знаете, для достижения успеха мало одних способностей и лидерских качеств. Популярность Черчилля вызывала восторженную реакцию далеко не у всех обитателей Уайтхолла. Например, лидер Лейбористской партии, глава второй после консерваторов политической силы Великобритании, Клемент Эттли называл своего коллегу «наполовину гением, наполовину чертовым дураком» [1036] . На вопрос, станет ли Черчилль премьером, Эттли ответил:

– Только не Уинстон! Шестьдесят пять лет – много даже для него [1037] .

Это было сказано в декабре 1939 года, когда выступления Черчилля по радио слушала вся страна, а его деятельность в Адмиралтействе и военном кабинете (причем трудно сказать, где энергии прикладывалось больше) стала приносить ему долгожданную популярность.

Лидер лейбористов был не одинок в своем скептицизме, куда опаснее для военно-морского министра было недоверие рядовых членов его же собственной партии. Действительно, а как еще относиться к человеку, который именно в тот момент, когда Консервативная партия понесла тяжелейшее поражение на выборах, перешел в стан политических противников, где сделал головокружительную карьеру? А когда дела в Либеральной партии пошли из рук вон плохо, снова покинул тонущий корабль и присоединился к тем, кого покинул двадцать лет назад. Но и это еще не все. После пяти лет в правительстве, занимая один из самых влиятельных постов, Черчилль перешел в оппозицию, правда на этот раз внутреннюю, без смены партийной принадлежности, и целое десятилетие неустанно критиковал руководство собственной партии и проводимую им политику. Стоит ли удивляться, что рядовые консерваторы, мягко говоря, недолюбливали непотопляемого мэверика Вестминстера?

В этом отношении очень интересное письмо накануне включения Черчилля в состав правительства написала Невиллу Чемберлену от своего имени и от имени супруга, бывшего председателя Консервативной партии (не путать с лидером партии), член парламента леди Дэвидсон:

«Джон и я очень сильно встревожены в последние несколько дней той возмутительной пропагандой, которую ведут журналисты в отношении мистера Черчилля. Подобное случалось и раньше – как правило, когда мистер Черчилль хотел занять должность, – и я чувствую, что я обязана, как самый обычный заднескамеечник, сказать – насколько сильно я надеюсь, что Вы не (выделено в оригинале. – Д. М .) включите его кандидатуру в состав военного кабинета» [1038] .

Возможно, это прозвучит странно, но Черчилль оказался практически одинок, не считая нескольких верных друзей, которых он попытался расставить на ключевые должности. С одной стороны, у него было все необходимое для занятия поста, о котором он столько мечтал, с другой – недоверие, а иногда и просто негативное отношение, которые создавали серьезное препятствие на пути наверх.

Фактически перед Черчиллем открылась дорога, по которой не раз шли до него и не раз будут идти после. На верстовых столбах этой дороги крупно написано «Заговор». В парламенте было достаточно депутатов, которые восприняли войну с Германией как крушение надежд, возлагаемых на Мюнхенское соглашение 1938 года, а если говорить жестче – как предательство. Черчилль обладал достаточным влиянием, чтобы сформировать фракцию, объявить вотум недоверия, нанести болезненный, а может, и сокрушительный удар по правительству. Он мог поднять бунт и на его волне обосноваться на Даунинг-стрит.

Но Черчилль не сделал этого. Во-первых, заговоры и интриги были не в его стиле.

«Уинстон чрезвычайно открытая и прозрачная личность, – вспоминал о нем один из современников. – Я никогда не видел и не слышал от других, чтобы он занимался интриганством» [1039] .

Эту характеристику, особенно слова об «открытости и прозрачности», не следует воспринимать буквально. И тем не менее Черчилль действительно не испытывал склонности к изощренным методам «подковерной» борьбы – по крайней мере, насколько это позволяло ему занимаемое положение.

«Фактом является, что Черчилль пренебрег жалкими экзерсисами в предательстве, столь свойственными, увы, политической жизни, – констатировал А. И. Ут кин. – Его великодушие не вязалось с хладнокровным коварством. В его книгах можно найти что угодно, кроме гимнов макиавеллизму» [1040] .

Во-вторых, Черчилль чувствовал себя обязанным премьеру за возвращение в правительство. Несмотря на все разногласия, он сохранял верность по отношению к Чемберлену. И даже больше – когда позволяла ситуация, не скупился на похвалу.

«Вы знаете, я не всегда соглашался с мистером Чемберленом, хотя мы всегда оставались друзьями, – говорил он в одном из выступлений. – Мистер Чемберлен сделан из очень крепкого материала. И я могу вас заверить, что он так же упорно будет сражаться за победу, как он делал это, сражаясь за мир» [1041] .

Свою поддержку премьеру Черчилль выражал не только на публике, но и в приватных беседах. Во время одного из семейных обедов кто-то из его детей решил пошутить над никчемностью Чемберлена. Черчилль нахмурился и недовольным тоном произнес:

– Если ты собираешься делать оскорбительные заявления о моем шефе, тогда тебе лучше выйти из-за стола. Мы объединены общим и великим делом, и я не намерен терпеть подобное по отношению к премьер-министру [1042] .

Отношение Черчилля к главе правительства не было секретом не только для коллег, но и для самого Чемберлена. В одном из писем он отмечал:

«По отношению лично ко мне Уинстон проявляет полную лояльность, и я постоянно продолжаю слышать от других слова восхищения, которые он не перестает выражать по поводу премьер-министра» [1043] .

Черчилль выбрал другой путь наверх, более тяжелый, но, как показало дальнейшее развитие событий, более эффективный. Первый лорд Адмиралтейства просто добросовестно выполнял свое дело, демонстрируя все, на что способен. И это не осталось незамеченным. Пока некоторые политики выражали скептицизм в отношении более «ретивого» коллеги, британский народ избирал себе нового лидера. Черчилля все громче приветствовали во время киносеансов, когда его грузная фигура с тростью появлялась в кадрах кинохроники, и это было не единственным проявлением любви к нему.

«Черчилль вызывает намного больше симпатий, чем любой другой член кабинета, – писал в отчетах один из наблюдателей, сотрудник специальной организации, отслеживающей общественное мнение. – Только его имя и слышно в казармах» [1044] .

Одним из первых признаков, что Черчилль пошел по правильному пути, сделав ставку на активное исполнение своих обязанностей, было его включение в феврале 1940 года в число участников пятого заседания Высшего военного совета Великобритании и Франции, отвечавшего за разработку планов для союзных армий. Это недвусмысленно говорит о том, что на Черчилля смотрели не только как на главу одного из военных ведомств, но как на человека, мнение которого может быть полезно в решении стратегических вопросов. Обычно именно с подобного расширения обязанностей и начинается поступательное движение наверх.

Утром 5 марта 1940 года на юге Франции скончалась давняя подруга Черчилля Максин Элиот. Ее последними словами были: «Уинстон знает, как брать ответственность, – ничто не сможет его испугать, он должен стать премьер-министром» [1045] .

В начале апреля, после отставки лорда Чэтфилда с поста главы Военного координационного комитета, его место занимает Черчилль. Газеты реагируют незамедлительно, называя его «главным военным начальником» [1046] . Некоторые начинают видеть в Черчилле заместителя премьер-министра.

Все эти события происходят на фоне военной кампании по захвату норвежских портов с целью отрезать Германию от поставок железной руды. Немецкие войска опережают англичан, вторгаясь в Норвегию раньше, и захватывают главные порты – Осло, Тронхейм, Берген и Нарвик. Британская миссия, за которую больше всего ратовал Черчилль, начинает терпеть неудачи. Однако по счастливому стечению обстоятельств гнев народа и его слуг, депутатов палаты общин, устремился отнюдь не на первого лорда Адмиралтейства, которого продолжали оценивать по ярким довоенным выступлениям против канувшей в Лету политики умиротворения.

Сам Черчилль вспоминал об этом следующим образом:

«Неудача в Тронхейме! Тупик в Нарвике! Таковы были в первую неделю мая единственные результаты, которые могли видеть английский народ, наши союзники и весь нейтральный – дружественный и враждебный – мир. Учитывая видную роль, которую я играл в этих событиях, и невозможность разъяснить погубившие нас трудности, было поистине чудом, что я удержался и сохранил уважение общественности и доверие парламента. Это объяснялось тем, что в течение шести-семи лет я правильно предсказывал ход событий и выступал с бесконечными, оставленными тогда без внимания предостережениями, о которых сейчас вспомнили» [1047] .

Довоенная репутация Черчилля, последовательно отстаивавшего свою точку зрения несмотря на критику и остракизм коллег, теперь играла на него. Прошлое стало определять его будущее.

«Вы, насколько я полагаю, единственный человек в кабинете, кто не повинен в начале этой войны, – писал Черчиллю один из членов Либеральной партии 2 мая 1940 года. – Вы не одного поля ягода с теми, кто заключил Мюнхенское соглашение. Ваш призыв вооружаться проигнорировали. Вы не позволите бросить маленькие государства или наших друзей на растерзание волкам» [1048] .

На следующий день, 3 мая, начальник имперского Генерального штаба генерал Эдмунд Айронсайд записал в дневнике:

«Я слышал, в палате общин планируется большая перебранка и есть сильное желание избавиться от премьера. Заднескамеечники все чаще упоминают имя Черчилля. Уинстон действительно единственный, кто может сменить главу правительства. Он очень непостоянен, но в нем есть выдающиеся способности довести войну до конца» [1049] .

Лидер нации, и не только…

Айронсайд оказался прав. В парламенте действительно назревала буря. Во вторник, 7 мая 1940 года, давно накалявшееся среди депутатов возмущение вырвалось наружу и нанесло мощный удар по правительству.

«Один за другим ораторы с небывалым ожесточением и горячностью под аплодисменты, раздававшиеся отовсюду, нападали на правительство и особенно на его главу», – вспоминал Черчилль [1050] .

На следующий день прения продолжились, а с ними и нападки на Чемберлена.

В эти два дня было сказано много такого, что стены палаты общин не слышали в течение десятилетий. Каждое выступление было острей, ярче, сокрушительней предыдущего. Словно молния, поразили депутатов слова старого, еще со времен учебы в школе Хэрроу, друга Черчилля Лео Эмери, который в конце своей сорокаминутной речи повторил слова Оливера Кромвеля, обращенные в 1653 году к Долгому парламенту: «Вы слишком долго заседали. Пора покончить с вами. Во имя Бога, уходите!» [1051] . Дэвид Ллойд Джордж скажет впоследствии, что это была самая мощная концовка речи, которую он когда-либо слышал [1052] .

Семидесятидевятилетний Ллойд Джордж также нашел в себе силы взять слово. Это было одно из последних серьезных выступлений «уэльского колдуна», и оно оказалось одним из самых опасных для правительства Чемберлена.

«Я торжественно заявляю, что премьер-министр должен подать пример самопожертвования, ибо ничто другое не будет больше способствовать победе в этой войне, как его уход с поста премьер-министра», – заявил он [1053] .

Как же повел себя в эти два дня нападок на Чемберлена и его правительство Уинстон Черчилль? Так же, как и прежде. Он сохранил верность своему шефу.

Черчилль выступил с речью, которая прерывалась небольшими репликами депутатов и продлилась сорок девять минут. В ней не было красноречивых оборотов, зато в ней слышалась поддержка правительству и его лидеру [1054] .

Свою позицию Черчилль открыто обозначил еще до того, как взять слово, воскликнув во время выступления Ллойд Джорджа:

– Я беру на себя всю ответственность за все действия Военно-морского министерства и всецело готов разделить бремя.

Старый коллега предупредил, что «достопочтенному джентльмену не следует превращаться в бомбоубежище для защиты его коллег от осколков», однако Черчилль совету Ллойд Джорджа не внял и во время своего выступления «топить» Чемберлена не стал [1055] .

Речь первого лорда Адмиралтейства, закончившаяся в одиннадцать часов вечера, стала последней в этой двухдневной утомительной гонке. Результаты голосования оказались такими: 281 голос «за» и 200 «против» существующего правительства. Кредит доверия упал с 213 голосов до 81. В других обстоятельствах в этом не было бы ничего критичного, многие правительства оставались у власти и при меньшем числе голосов. Но в сложившейся ситуации подобное падение было равносильно призыву к отставке.

После заседания Чемберлен попросил Черчилля зайти к нему в кабинет. Мужчины беседовали больше сорока минут. Премьер был подавлен, считая, что «так больше продолжаться не может» и пришло время сформировать национальное правительство, поскольку «одной партии не под силу нести подобную ношу» [1056] .

На следующий день, 9 мая, Черчилль переговорил со своими сторонниками – Энтони Иденом, Бренданом Брекеном и Максом Бивербруком. Затем он отправился на встречу с премьер-министром, на которую также были приглашены лидер Лейбористской партии Клемент Эттли и его заместитель Артур Гринвуд. По словам Черчилля, «беседа шла в самом вежливом тоне» [1057] . В это же время в Борнемуте проходила ежегодная конференция лейбористов, на которой решался вопрос об участии партии в национальном правительстве. Решение было принято только на следующий день: Лейбористская партия согласна войти в национальную коалицию, но при одном условии – Чемберлен не будет премьер-министром.

О том, что ему не суждено продолжать руководство страной, Чемберлен понял еще 9 мая. Поэтому уже за день до оглашения решения лейбористов [1058] он пригласил к себе в кабинет двух возможных претендентов: военно-морского министра, члена палаты общин Уинстона Черчилля и министра иностранных дел, члена палаты лордов первого графа Эдварда Галифакса.

Черчилль следующим образом описал эту «самую важную встречу в моей жизни»:

«Мы с Галифаксом сели за стол напротив Чемберлена. Он сказал нам, что, по его мнению, он не в силах сформировать национальное правительство. Ответ, который он получил от лейбористских лидеров, не оставил у него сомнений на этот счет. Поэтому встал вопрос, кого он должен рекомендовать королю после того, как будет принята его отставка. Он держался хладнокровно, невозмутимо и как бы вполне отрешившись от личной стороны дела. Обычно я много говорю, но на этот раз я молчал. Чемберлен явно имел в виду бурную сцену, разыгравшуюся недавно в палате общин, когда я, кажется, вступил в столь горячий спор с Лейбористской партией. Хотя я сделал это, чтобы поддержать и защитить его, он тем не менее понимал, что это может по мешать лейбористам поддержать меня при данных условиях. Поскольку я продолжал молчать, последовала длительная пауза. Затем заговорил Галифакс. Он сказал, что, по его мнению, положение пэра и не члена палаты общин затруднит ему выполнение обязанностей премьер-министра в такой войне, как эта. Он нес бы ответственность за все, но не имел бы возможности руководить парламентом, от доверия которого зависит каждое правительство. Он говорил в таком духе несколько минут, и к концу стало ясно, что этот жребий выпадет и уже фактически выпал – мне» [1059] .

Так обстояло дело по воспоминаниям Черчилля, или, вернее сказать, он хотел, чтобы эта встреча осталась в истории именно в таком виде. Однако беседа проходила в несколько ином ключе и требует небольшого пояснения.

Девятого мая 1940 года Черчилль, как никогда, близко подошел к самому заветному для себя призу – посту премьер-министра. Ему оставался всего один шаг. Но что это был за шаг, учитывая условия, в которых его предстояло сделать! Против кандидатуры Черчилля было много людей, в том числе очень влиятельных. Против него был Чемберлен. Против него было консервативное, самое старое крыло правящей партии. Наконец, против него был король. (Описывая события 10 мая, а именно встречу с Чемберленом, предмет которой – сложение полномочий премьер-министра, Георг VI запишет в дневнике, что в процессе обсуждения возможного преемника он, «безусловно, предложил Галифакса». Когда же Чемберлен заметил, что это невозможно из-за пэрства главы МИД, эти слова вызвали у короля «нескрываемое разочарование» [1060] .)

На стороне Черчилля был только сам Черчилль – с его способностями, с его опытом и готовностью взвалить на себя гигантский груз ответственности по выводу нации из кризиса.

Возвращаясь к встрече на Даунинг-стрит 9 мая – что именно было сказано в тот день? Впоследствии, в беседах с близким окружением, Черчилль изложил эту историю следующим образом.

Чемберлен спросил нашего героя:

– Уинстон, ты видишь какие-нибудь препятствия, чтобы в наши дни пэр мог стать премьер-мини стром?

Черчилль, по его собственным словам, расценил этот вопрос как ловушку. Ответь он положительно, ему пришлось бы предложить взамен свою кандидатуру – то есть явно обозначить позицию, что в подобных беседах делать нецелесообразно. В случае отрицательного ответа (а непреодолимых препятствий и в самом деле не было, что наглядно продемонстрирует Александр Дуглас-Хьюм, отказавшийся в 1963 году от пэрства ради премьерства) Чемберлен мог сыграть на этом и сказать: «Ну что ж, если Уинстон меня поддерживает, тогда я отвечу королю, что предлагаю кандидатуру лорда Галифакса».

Черчилль решил ничего не говорить. Он повернулся спиной к двум джентльменам и устремил свой взор на площадь конной гвардии. Именно в этот момент и возникла та самая «длительная пауза», о которой он пишет в мемуарах. И именно после этой паузы слово возьмет Галифакс, фактически расставив все точки над i – руководство кабинетом в сложившейся ситуации не входит в его планы [1061] .

На следующий день, 10 мая, Черчилля пригласят к королю. Его Величество принял пожилого джентльмена любезно. Несколько мгновений он смотрел на своего министра испытующе и лукаво, после чего спросил:

– Полагаю, вам неизвестно, зачем я послал за вами?

Подстраиваясь под его тон, Черчилль ответил:

– Сэр, я просто ума не приложу зачем.

Король засмеялся и сказал:

– Я хочу просить вас сформировать правительство.

– Конечно, я это сделаю, Ваше Величество, – ответил Черчилль, новый премьер-министр [1062] .

На обратном пути из Букингемского дворца в Адмиралтейство премьер ехал с верным телохранителем, инспектором Томпсоном. Всю дорогу, которая заняла не больше пяти минут, они проделали молча. Только на выходе из машины Черчилль повернулся к телохранителю и сказал:

– Ты знаешь, почему я направился в Букингемский дворец, Томпсон?

– Да, сэр, – ответил инспектор и после слов поздравления добавил: – Единственное, хотелось бы, чтобы эта должность вам досталась в более спокойные времена. Сейчас на вас лежит огромнейшее бремя.

Слезы потекли по щекам Черчилля.

– Одному Богу известно, насколько оно велико, – сказал он. – Я надеюсь, что еще не поздно. Нам осталось только продемонстрировать все, на что мы способны!

После чего он повернулся, пробурчал что-то себе под нос, сжал челюсть и, придав лицу выразительный бойцовский вид, направился в Адмиралтейство, чтобы сформировать первое в своей жизни правительство [1063] .

В своих мемуарах Черчилль напишет об этом судьбоносном в его жизни дне следующее:

«Таким образом, вечером 10 мая, в начале этой колоссальной битвы, я был облечен величайшей властью в государстве, которым я с тех пор и управлял во все большей мере в течение пяти лет и трех месяцев, пока шла мировая война. В эти последние, насыщенные событиями дни политического кризиса мой пульс бился все так же ровно. Я воспринимал все события такими, какими они были. Но я не могу скрыть, что, когда я около трех часов утра улегся в постель, я испытал чувство большого облегчения. Наконец-то я получил право отдавать указания по всем вопросам. Я чувствовал себя избранником судьбы, и мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию. Одиннадцать лет политической жизни, когда я был не у дел, избавили меня от обычного партийного антагонизма. Мои предостережения на протяжении последних шести лет были столь многочисленны, столь подробны и так ужасно подтвердились, что теперь никто не мог возразить мне. Меня нельзя было упрекнуть ни в развязывании войны, ни в нежелании подготовить все необходимое на случай войны. Я считал, что знаю очень много обо всем, и был уверен, что не провалюсь. Поэтому, с нетерпением ожидая утра, я тем не менее спал спокойным, глубоким сном и не нуждался в ободряющих сновидениях. Действительность лучше сновидений» [1064] .

Итак, Черчилль стал премьер-министром, занял пост, который, по его же собственным словам, он «любил больше всего» [1065] . Чего можно было ожидать от него на новой должности? Лидер, который всю свою жизнь только и делал, что расширял сферу своих полномочий, погружался в решение бесчисленных проблем, никогда не ограничиваясь должностными обязанностями, теперь занял самый высокий пост. Стоит ли удивляться, что он довел свои обязанности и зону ответственности до запредельных масштабов. И так ответственный за все решения правительства, он замкнул непосредственно на себе всю военную тематику, назначив себя главой Министерства обороны.

Со времен Кэмпбелла-Баннермана Черчилль стал самым старым политиком, возглавившим правительство в первый раз. Однако в отличие от своего предшественника и несмотря на возраст (шестьдесят пять лет), по активности и энергии он мог дать фору более молодым коллегам. Держа под контролем все ключевые моменты, он постоянно теребил подчиненных: что, как, почему, когда, в каком состоянии? – заваливал он их бесконечными записками.

«Появилась атмосфера срочности, – вспоминают очевидцы. – Никаких задержек, постоянные совещания штабистов, телефонистки соревновались в скорости, устанавливая соединения. Исчез привычный распорядок дня, спутаны часы труда и отдыха, оставлены выходные» [1066] .

Ян Джейкоб описывал впоследствии, как уже 13 мая – спустя три дня после прихода Черчилля – он понял: Британия может выиграть войну. На эту мысль его навел постоянный заместитель одного из министров, который без пиджака бежал (!) по коридорам Уайтхолла с бумагами в руках. «С этого момента я был уверен – Черчилль растормошит машину госаппарата», – признался Джейкоб. Показательно, что этот эпизод очень нравился Маргарет Тэтчер, другой обитательнице десятого дома на Даунинг-стрит, которая исповедовала схожие принципы управления [1067] .

Отдельного упоминания достоин тот факт, что Черчилль не просто стал главой коалиционного правительства – он стал лидером нации.

Что значит быть лидером нации? На этот вопрос Черчилль ответил в своем эссе, посвященном премьер-министру Франции времен Первой мировой войны Жоржу Клемансо:

«Правда состоит в том, что Клемансо воплощал и выражал Францию. Он был Францией в той мере, в какой одно человеческое существо волшебным образом могло бы увеличиться до масштабов нации. Фантазия рисует народы в виде символических зверей: британский лев, американский орел, русский – тоже орел, только двуглавый, галльский петух. Но Старый Тигр в своей причудливой стильной кепке, с седыми усами и говорящими глазами представлял собой более точный символ Франции, чем любой обитатель птичьего двора» [1068] .

В 1930-х годах, рассуждая над тем, как изменился мир со времен Великой войны, Черчилль приходил к неутешительному выводу о «вопиющем недостатке индивидуального лидерства».

«Современные условия не позволяют взрастить сверхдоминирующую и героическую личность, – с грустью констатировал британский политик. – Министры и президенты, стоящие во главе крупных проектов, практические решения которых ежечасно связаны с множеством важнейших вопросов, больше не вызывают трепета. Напротив, они выглядят как обычные парни, которых будто на время попросили принять участие в масштабных проектах. Ганнибал и Цезарь, Тюрен и Мальборо, Фридрих и Наполеон больше не вскочат на своих коней на поле боя, больше не станут словом и делом среди пыли или под светом утренней зари управлять великими событиями. Они больше не разделят опасности, не вдохновят, не изменят ход вещей. Их больше нет с нами. Они исчезли со сцены вместе с плюмажами, штандартами и орденами. Воин с сердцем льва, чья решительность превосходила все тяготы сражений, чье одно только появление в критический момент могло изменить ход битвы, исчез. Теперь генерал сидит в командном пункте в пятидесяти – шестидесяти милях от фронта, беспокойно слушая отчеты по телефону, как будто он всего лишь наблюдатель. Посмотрев на него, вы никогда не поверите, что он руководит армиями в десять раз больше и в сотни раз сильнее, чем самая могущественная армия Наполеона. Трудно поверить, что он герой. Нет, он не герой. Он похож на управляющего фондовой биржей. Мы лишились наших титанов, мы сожалеем, что их век прошел» [1069] .

На самом деле век титанов еще не прошел, и Черчилль стал наглядным тому подтверждением.

«Люди доверяют Черчиллю и ждут его указаний, – отмечали журналисты The Sunday Times . – Все, что он попросит, они исполнят. Еще ни один британский государственный деятель времен войны не имел за собой столь сплоченную нацию» [1070] .

Коллега Черчилля по правительству Лео Эмери признавался, что в его шефе «воплотился дух старой Англии, с его непоколебимой самоуверенностью, суровым весельем, неиссякаемым чувством юмора, моральным духом и несгибаемой силой воли» [1071] .

Именно это принятие лидерства в критический для страны момент, именно это олицетворение и воплощение в своем образе таких качеств, как смелость, сила воли, решимость, готовность до конца отстаивать то, во что веришь, и заложили основу последующих героических интерпретаций образа Черчилля. После Второй мировой войны британский политик примкнет к когорте великих, став одним из самых выдающихся людей столетия. Еще при жизни его личность мифологизируют, а все сделанное им станет легендой. Даже увлечения Черчилля, которых, на счастье его поклонников, было так много, и те лишь подтвердят всеобщее мнение о неординарности «старого доброго Уинни», как ему кричали жители разрушенных городов во время поездок по стране.

Как еще можно относиться к человеку, который помимо своей основной деятельности написал несколько десятков томов, нарисовал несколько сот картин? Причем за первые он получил Нобелевскую премию по литературе, за вторые – признание выдающихся критиков и коллег по пленэру. Даже знаменитый своим несговорчивым нравом Пабло Пикассо отметил, что «если бы Черчилль занимался исключительно живописью, он мог бы спокойно зарабатывать себе этим на жизнь» [1072] .

Имя Черчилля превратилось в бренд, проникнувший во множество сфер нашей жизни. В честь британского политика называли города, деревни, улицы, железнодорожные станции, аэропорты, ипподромы, больницы, колледжи, школы, пабы, магазины, отели, парки, реки, водопады, площади, спортивные сооружения и турниры, танки, корабли и подводные лодки. Даже цветоводство, не самое сильное увлечение нашего героя, и то обессмертило его – имя «Черчилль» получили новые сорта хризантем, астр, фуксий, гладиолусов, гиацинтов и роз.

Английский философ сэр Исайя Берлин назовет Черчилля «человеком, который был больше чем жизнь» [1073] . А американка Вирджиния Коулз заметит в 1953 году, что только Леонардо да Винчи может сравниться с британским политиком по невероятному охвату интересов. Об аналогичном широчайшем и «нехарактерном для современности» диапазоне интересов упоминал и британский историк, автор теории цивилизации Арнольд Тойнби, знаменитый своим монументальным двенадцатитомным трудом «Постижение истории». Правда, в отличие от Леонардо, Черчилль, по мнению исследователей, «внушал благоговение и трепет».

Один из американцев, посетивший его в резиденции на Даунинг-стрит, до последних дней гордился тем, что имел честь «пожать руку самой истории», а издатель Вальтер Грабнер написал:

«Даже во время отдыха и досуга, за самым обычным разговором за столом я, как, впрочем, и все, кто соприкасался с Уинстоном, всегда осознавал неотъемлемое величие, присущее его личности. В его действиях всегда был своего рода éclat [1074] , бродил ли он около пруда с золотыми рыбками или встречал гостей к обеду, – все, на что он обращал внимание, приподнималось в этот момент над обыденностью» [1075] .

Такова сила воздействия одного человека на других людей. Почему именно это происходит, что лежит в основе влияния, какие приемы использовал Черчилль в своей практике? Эти и многие другие вопросы, связанные с лидерством, мы рассмотрим в следующих главах нашей книги.

Глава 12. Эмоциональное лидерство

Квинтэссенция лидерства

По мнению Черчилля, основу лидерства составляет способность оказывать влияние на людей, с которыми соприкасаешься, и на события, в которых участвуешь.

«Одно дело – испытывать уверенность, и совершенно другое – уметь передать ее другим людям, которые не разделяют твоих планов, которые так же, как и ты, уверены в себе, своих решениях, своем опыте», – считал британский политик [1076] .

«Способность управлять делами, чтобы ход событий всегда подчинялся собственным решениям», он называл «одной из отличительных черт великого человека во власти» [1077] .

Размышляя над жизнью своего современника Джона Натаниеля Керзона, который в свое время занимал пост вице-короля Индии и министра иностранных дел, Черчилль пришел к выводу, что, несмотря на его выдающиеся качества, Керзона нельзя назвать лидером в полном смысле этого слова.

«Мистеру Керзону чего-то не хватает, – отмечал Черчилль. – Конечно, речь не шла о его информированности, усердии, ораторском мастерстве или привлекательности его манер и наружности. Все это было при нем, но общий итог не выглядел окончательным. Палата общин сочла его легковесным. Он вызывал восхищение и зависть, но он не вызывал ни любви, ни ненависти. Он мог точно изложить вопрос и дать толковый ответ. Он владел малым парламентским мечом стильно и безупречно, он работал и путешествовал, он читал и писал (только в одной книге о Персии тысяча триста страниц) и делал все, что ему было предназначено, но он не мог повлиять на чужую точку зрения или изменить события (здесь и далее выделено мной. – Д. М .). В палате общин его коса наскочила на камень, и в сравнении с великими парламентскими фигурами он никогда, даже в свои лучшие дни, не выглядел как достойный боец или соперник. Обладателю всех талантов, которые кружили голову и привлекали, ему не хватало одного – он никогда не вел за собой. Ему часто приходилось командовать, но в центре он никогда не господствовал» [1078] .

В отличие от Керзона, Черчилль умел вести за собой и оказывать влияние на события и мнения людей. Умел он и вдохновлять, заряжать энергией, что также принято считать качеством эффективного лидера.

Американский дипломат Саммер Уэллес, посетивший Великобританию в марте 1940 года, в ходе своего европейского турне (предпринятого по личному указанию президента США Франклина Д. Рузвельта), встретившись с Черчиллем, был потрясен масштабом воздействия первого лорда Адмиралтейства.

«Мистер Уэллес оказался под большим впечатлением от личности мистера Уинстона Черчилля, – говорится в докладной записке, составленной на основе слов самого Уэллеса чиновником МИД Беркли Кейджом. – К моменту встречи с мистером Черчиллем он сильно устал и боялся, что ему будет трудно сконцентрироваться на разговоре. Однако случилось все с точностью до наоборот. По ходу беседы, которая продлилась три с лишним часа, речи мистера Черчилля стали увлекать его все больше и больше, он даже почувствовал прилив сил. Мистер Уэллес выразил мнение, что мистер Черчилль – одна из самых притягательных личностей, которую он когда-либо встречал» [1079] .

«Когда Уинстон был в Адмиралтействе, все жужжало, гудело, атмосфера словно наэлектризовывалась, – вспоминала секретарь Кэтлин Хилл. – Когда он был в отъезде, все затихало» [1080] .

При этом Черчилль не просто загружал подчиненных работой – благодаря личному обаянию и энергии, он убеждал их в необходимости выполнения этой работы, раскрывая в них потенциал, используя скрытые возможности.

«Уинстон практически добивал огромными объемами работ, – делился своими впечатлениями один из секретарей Адмиралтейства Клиффорд Джарретт. – В то же время он вдохновлял, вызывая чувство невероятной преданности» [1081] .

Подобная эмоциональная заразительность является одним из главных отличий лидера от менеджера. «Менеджеры больше тяготеют к коллективной деятельности и не принимают отношения близко к сердцу», – отмечает профессор кафедры лидерства Гарвардской школы бизнеса Абрахам Залезник. Нередко от них можно услышать «о почти безболезненном превращении потенциально конфликтной ситуации в семейную идиллию». Это может показаться удивительным, но «на самом деле никакого парадокса тут нет: это сочетание как раз и позволяет менеджеру выполнять свои функции, находить компромиссные решения и добиваться паритета сторон» [1082] .

Лидеры действуют иначе.

«Великие лидеры воодушевляют нас, – объясняют ученые Дэниел Гоулман, Ричард Бояцис и Энни Макки. – Они вдохновляют нас, пробуждая наши лучшие чувства. Когда мы пытаемся объяснить, почему они столь эффективны, то начинаем говорить о стратегии, прозорливости или о великих идеях. Но все это имеет на самом деле куда более древнюю первооснову: гениальное лидерство затрагивает наши эмоции» [1083] .

Первое подробное исследование социологии власти и эмоционального влияния провел в конце XIX столетия немецкий социолог Максимилиан Вебер. Им было выделено три типа влияния – рациональное (или, как его еще иногда называют, – законное), традиционное и харизматическое. Харизматический тип чаще всего используют при описании лидерства.

Слово «харизма» заимствовано из греческого языка и означает «Божественная благодать», «милость», «дар». Для обозначения типа влияния, основанного на личных качествах лидера, его обаянии и уникальных способностях, Вебер взял этот термин из работы Рудольфа Сома «Церковное право».

По мнению исследователей, лидеры этого типа «оказывают сильное эмоциональное влияние на людей», они «вдохновляют своей страстью к работе, апеллируя к чувству и разуму подчиненных», они «создают атмосферу изменений и идеализирующую картину будущего», они «вдохновляют последователей своей увлеченностью» [1084] .

Харизматический лидер

Был ли Черчилль харизматической личностью? С одной стороны, он и в самом деле обладал большинством из вышеперечисленных качеств. С другой – харизма определяется не только этими качествами. Не случайно это слово переводится, как «Божественная благодать». Нередко определение харизмы связано со сверхъестественными способностями лидера, с мистической стороной восприятия его личности. В этом плане очень характерен пример Адольфа Гитлера, сила воздействия которого на подчиненных имела порой сверхрациональную природу. «Если Гитлер скажет вам, что вы женщина, вы покинете здание, веря в то, что вы женщина», – описывал влияние фюрера один из его соратников [1085] . Способности своего визави влиять на людей признавал даже Черчилль: «Гитлер, бесспорно, обладал даром зачаровывать людей, а сознание силы и власти может производить непомерно сильное впечатление на посетителя» [1086] .

В отличие от большинства других известных политиков Соединенного Королевства, Черчилль никогда не встречался с вождем Третьего рейха. В 1932 году Гитлер сам отказался принять потомка герцога Мальборо, находившегося в это время в Баварии, в Хехштедте, близ которого англо-австрийская армия под командованием Евгения Савойского и герцога Джона Мальбора в 1704 году разбила франко-баварскую армию [1087] . Нежелание видеть британского политика было вызвано неуместным, как посчитал Гитлер, вопросом: «Как можно быть против человека только потому, что он от рождения принадлежит к той или другой нации? Разве человек властен над своим рождением?» [1088] . В последующие годы против совместных встреч выступал уже Черчилль, благоразумно полагая, что его беседы – обычного депутата парламента – с главой иностранного государства могут быть неправильно восприняты общественностью и электоратом.

Харизма Черчилля имела иную природу, чем у Гитлера. Во-первых, вместо мистицизма британский политик делал ставку на доверие и непринужденное человеческое общение. Не случайно он всегда отдавал предпочтение живым, неформальным беседам, в ходе которых каждый мог почувствовать себя эмоционально раскованно. Участники таких бесед относились друг к другу с максимальной степенью доверия (какая вообще возможна, когда речь идет о человеческих взаимоотношениях в процессе управления), не стесняясь, выражали свои мысли и отстаивали свою точку зрения.

Черчилль считал формат живого общения (неприемлемый в окружении фюрера) одним из наиболее эффективных инструментов управления.

«Преимущество свободного обсуждения вопросов без всяких формальностей и протоколов людьми, тесно связанными общей задачей, очень велико, – говорил британский политик. – Подобные заседания служат важным дополнением к официальным встречам, когда делаются дела, а решения заносятся на бумагу в качестве руководства к действию. И то и другое необходимо для решения труднейших вопросов» [1089] .

В процессе управленческой деятельности Черчилль любил организовывать всевозможные мероприятия, способствовавшие развитию неформальных коммуникаций и укреплявшие социальные связи. Так, например, будучи главой Министерства снабжения, он создал специальный «клуб ланча», в состав которого вошли 60 – 70 сотрудников министерства. Подобный клуб «позволял сотрудникам ежедневно встречаться в спокойной и приятной обстановке, разбившись на пары и тройки». В результате «все познакомились друг с другом» [1090] . По мнению политика, подобные встречи значительно облегчали процесс управления.

В Адмиралтействе в годы Второй мировой войны Черчилль стал собирать по вторникам обеды, на которые приходили до четырнадцати человек гостей. Как правило, это были сотрудники других ведомств, а также представители различных родов войск.

Черчилль нередко обращался к неформальным беседам, когда ему необходимо было пообщаться с кем-то из подчиненных, узнать его точку зрения на проблему, а иногда и просто определить, что собой представляет человек и можно ли на него положиться. Последнее было особенно актуально во время приема на работу новых членов команды. Один из них, секретарь Лесли Роуван, следующим образом вспоминал собеседование у премьер-министра.

Прежде чем начать разговор, Черчилль специально развернул стул, на котором сидел Роуван, чтобы лучше видеть его лицо.

«Уинстон любил смотреть на лица тех, с кем имел дело, и очень часто принимал решения на основе того, что видел», – скажет потом Роуван о своем шефе.

– Чем вы сейчас занимаетесь в Казначействе? – спросил Черчилль, хотя прекрасно знал ответ на этот вопрос.

– Расходами в военно-морской сфере.

Не успел Руван договорить, как Черчилль вдруг произнес:

– Пытаетесь их сократить, конечно?

Это был вопрос-ловушка. Ответить утвердительно означало признаться в действиях, направленных на сокращение военной мощи Британии, да к тому же в столь близкой к премьеру сфере, как военно-морской флот. Ответить отрицательно означало погрешить против истины: удержание статей расходов в разумных пределах было одной из основных забот экономистов.

Роуван решил сказать правду.

– Да, сэр, – ответил он. – Делаю, что в моих силах.

Возникла небольшая пауза. В конце концов Черчилль сказал:

– Ну что ж. Кто-то же должен это делать. Спасибо, что пришли.

На следующий день Роувану сообщили, что он принят на работу в секретариат премьер-министра.

«Оглядываясь назад, я полагаю, что это была проверка. Уинстон ненавидел больше всего „официальные ужимки“, как он их называл. Он позволял сказать вам правду и доверял вашим взглядам. В его лице вы получали честного слушателя, готового к обсуждению. Если бы я приукрасил свой ответ неискренним высказыванием, чтобы только доставить ему удовольствие, я уверен, что не получил бы эту должность» [1091] .

Расширение кредита доверия особенно актуально в реалиях сегодняшнего дня.

«Потребность в повышении личного доверия в последнее время резко возросла вследствие устойчивой тенденции к усилению взаимоотношений, не основанных на властных полномочиях, как внутри, так и между организациями, – констатирует профессор Стивен П. Роббинз. – Лидерам все чаще и чаще приходится управлять людьми, которые не всегда находятся в их непосредственном подчинении: членами межфункциональных рабочих групп; агентами поставщиков и клиентов; даже представителями других организаций, входящих в стратегические альянсы. В таких случаях они не могут использовать власть, основанную на должностных полномочиях. Кроме того, многие взаимоотношения данного типа характеризуются повышенной изменчивостью, скоротечностью. Таким образом, способность быстро развивать и укреплять в людях чувство доверия к себе весьма значительно влияет на успех сотрудничества» [1092] .

Вторым отличием харизмы Черчилля от таковой у Гитлера было отсутствие культа. Несмотря на масштаб личности Черчилля, в сознании обычных граждан он оставался обычным человеком, из той же плоти и крови, что и все. Черчилль и сам немало способствовал подобному восприятию. Например, в октябре 1940 года он заглянул в курительную комнату палаты общин, словно был простым депутатом. Удобно устроившись на кожаном диване, он поцеживал портвейн и добродушно приветствовал входящих: «Как дела?»

«Это была не поза, – записал в дневнике Гарольд Никольсон. – Просто на несколько мгновений он захотел снова вернуться в курительную комнату. Одно только его присутствие наполнило нас весельем и смелостью. Вокруг премьера собралось множество людей, которые стали задавать ему вопросы».

Один из депутатов, Роберт Кэри, сказал, что народ требует в отместку за налеты на Лондон неограниченных бомбежек Берлина. Черчилль сделал медленный глоток и, посмотрев на Кэри, произнес:

– Сэр, это война военных, а не гражданских. Вы и небольшая группа других лиц хотите убивать женщин и детей. Мы же хотим, причем мы преуспели в нашем желании, разрушать военные объекты противника. Я ценю вашу точку зрения, но мой девиз: «Сначала – дело, потом – удовольствие».

«Выходя из комнаты, мы все повторяли про себя: „Вот это человек!“», – заключает Никольсон [1093] .

Представить аналогичное поведение Гитлера невозможно. Несмотря на усердно создаваемый докто ром Геббельсом миф о «народном фюрере», чему способствовали разные PR-ходы, включая фотосессии с детьми и животными, лидер Третьего рейха был практически недоступен для обычных смертных. Вспомнить хотя бы его любимое убежище в баварских Альпах, Берхтесгаден, бронированные лимузины и поезда. Даже стометровой коридор перед огромных размеров кабинетом – все это лишний раз подчеркивало недоступность и «избранность» фюрера.

С Черчиллем было иначе. Вместо штурмовиков СС он предпочитал верного телохранителя Вальтера Томпсона, вместо бронированных лимузинов – прогулки пешком от Даунинг-стрит до парламента (расстояние хотя и небольшое, но вполне достаточное для покушения на лидера воюющей державы), вместо виллы в горах – загородную резиденцию премьер-министров Чекерс или Дитчли-парк в лунную ночь.

Совершенно по-разному относились лидеры противоборствующих государств и к своему внешнему виду. Будучи от рождения близоруким, Гитлер никогда не носил на публике очки. В тех случаях, когда ему требовалось зачитать заранее составленные тексты, секретари специально отпечатывали их крупным шрифтом. Черчилль, напротив, не только не стеснялся прилюдно ходить в очках, но даже с удовольствием позировал фотографам, когда подхватил воспаление легких. На нем был его любимый халат с драконами и почему-то шляпа, правда не менее любимая.

Британский премьер вообще свободно трактовал правила дресс-кода. Фото– и кинохроника оставила нам Черчилля в строгом военном мундире, в классическом костюме при галстуке-бабочке – и в бесформенном комбинезоне «сирена» (модель, придуманная Черчиллем-модельером), в тапочках с вензелем «WSC». Сохранились фото (до и после войны), на которых запечатлен Черчилль, принимающий водные процедуры. Для фюрера подобная фривольность в одежде и уж тем более демонстрация собственного тела абсолютно недопустимы. Даже прислуга не должна была видеть его раздетым. Узнав, что проворные репортеры – предшественники Папараццо Фредерика Феллини – умудрились запечатлеть синьора Муссолини в плавательных шортах, фюрер отчитал дуче за беспечность и заявил, что с ним такого никогда не произойдет [1094] .

Однако, пожалуй, главное отличие двух лидеров заключалось в том, какое воздействие они оказывали на окружающих, какое «послевкусие» оставалось после встреч с ними. В случае с Гитлером подчиненные были уверены в том, что велик – фюрер, а у англичан после общения с Черчиллем уверенность появлялась в них самих. В современной теории лидерства подобные модели поведения называются персонализированным и социализированным лидерством .

«Лидеры, заботящиеся только о собственных интересах, могут приносить большой вред окружающим, – объясняет профессор Ричард Л. Дафт. – Персонализированным харизматическим лидерам свойственны самовозвеличивание, антидемократичность и эксплуататорское отношение к людям. Социализированные харизматические лидеры получают власть, а не захватывают ее сами; они демократичны и склонны оказывать поддержку окружающим. Персонализированные харизматические лидеры наносят значительный вред, имеющий долгосрочные негативные последствия. Социализированные харизматические лидеры, напротив, улучшают организационную деятельность» [1095] .

Механизмы влияния

В приведенной выше характеристике Джона Натаниеля Керзона обращает на себя внимание следующая фраза: «Он вызывал восхищение и зависть, но он не вызывал ни любви, ни ненависти». В начале своей карьеры Черчилль признался, что «всегда стремился к тому, чтобы вызывать у своих оппонентов не только похвалу, но и порицание». По его мнению, лидера «следует оценивать по тому недовольству, которое он вызывает у своих противников» [1096] . Он очень тонко подметил эту особенность, которая современными учеными рассматривается как еще одно отличие между менеджерами и лидерами. «Подчиненные характеризуют менеджеров как скрытных и бесстрастных манипуляторов <…> процесса, призванного сохранить хорошо управляемую структуру, рациональную и беспристрастную», – отмечает профессор А. Залезник. Что же касается настоящих лидеров, то они «вызывают в людях сильные чувства: солидарности или протеста, любви или ненависти. Человеческие отношения в коллективе, где властвует лидер, часто кажутся неровными, эмоционально насыщенными и порой даже хаотичными. Такая атмосфера усиливает индивидуальную мотивацию и часто приводит к непредвиденным результатам» [1097] .

Чем вызвано подобное восприятие лидеров и как это отражается на результатах их деятельности? Для того чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим сначала такое понятие, как эмоциональная заразительность . В ходе проведенных исследований была установлена положительная корреляция между финансовыми показателями компании и настроением ее руководителя.

«Настроение и поведение шефа по цепочке передается вниз, формируя настроение и поведение всех членов коллектива, – признают исследователи. – Все имеющиеся данные показывают, что волна, порождаемая эмоциональным интеллектом лидера, распространяется по всей организации, подобно току в электрической цепи. Настроение лидера буквально заражает окружающих, быстро и неотвратимо передаваясь по всем звеньям организационной структуры» [1098] .

Именно об этой эмоциональной заразительности говорил заведующий лабораторией секретных исследований при Министерстве военно-воздушных сил Р. В. Джонс, когда признавался, что «после общения с Черчиллем вы чувствовали себя словно подзаряженная батарейка» [1099] .

Чем вызвано, что человек с хорошо развитым эмоциональным интеллектом способен оказывать воздействие на эмоциональное состояние и настроение других людей? Ученые объясняют это явление незамкнутым характером лимбической системы мозга, отвечающей за наши эмоции. В отличие от замкнутых, саморегулируемых систем, системы с незамкнутым циклом предполагают подпитку из внешних источников, что обуславливает необходимость общения с другими людьми для поддержания хорошего настроения.

Подобный механизм выработался в процессе эволюции и позволяет людям не только оказывать друг другу эмоциональную поддержку, но и благотворно влиять на здоровье. Психофизиологи называют незамкнутую систему инструментом «межличностной лимбической регуляции», предполагая, что «один человек может передавать другому сигналы, изменяющие уровень гормонов, сердечно-сосудистый тонус, ритмы сна и даже иммунные функции». Экспериментальные исследования, проведенные в отделениях интенсивной терапии, показали, что одно только присутствие рядом с человеком, который вызывает у пациента приятные эмоции, способно снизить кровяное давление и сократить выработку в организме жирных кислот, приводящих к закупорке артерий [1100] .

В 1981 году психологи Говард Фридман и Рональд Ридджо доказали, что оказание сильного воздействия на окружающих возможно и без применения вербальных коммуникаций. «Если три незнакомых человека сядут лицом друг к другу и просидят одну-две минуты, настроение самого эмоционального среди них передастся остальным» [1101] .

Согласно ученым – сопредседателю Консорциума по исследованию социального и эмоционального обучения на рабочих местах доктору Дэниелю Гоулману, профессору и заведующему кафедрой организационного поведения в Школе менеджмента Уедерхеда Университета западного резервного района Ричарду Бояцису и преподавателю магистратуры Пенсильванского университета Энни Макки, чьи выводы уже неоднократно цитировались в нашем исследовании: «Концепция эмоционального стиля, родившаяся на стыке нейрофизиологии, психологии и организационной бихевиористики очень мощный инструмент лидера» [1102] .

Ниже мы рассмотрим, как этот «мощный инструмент» использовал в своей практике Уинстон Черчилль.

Эмоциональное лидерство в действии

На протяжении всей своей жизни Черчилль обладал удивительной жизненной энергией, его сила воли и настрой в решении проблем порой не знали границ, его оптимизм заражал окружающих. И при этом не важно, шла ли речь о техническом перевооружении флота в 1911 году или о борьбе с Гитлером тридцать лет спустя. «Я не могу выразить, насколько ободряющим и обнадеживающим было увидеть тебя и найти тебя полным мужества и настроя», – писал Черчиллю его сын Рандольф после очередной встречи [1103] . Приведенные строки больше походят не на общение отца и сына, но лидера и человека, попавшего под его влияние.

Когда Черчилль спросил своего секретаря Мэриан Холмс [1104] , боится ли она «Фау-2», женщина решительно ответила «нет» и, увидев удивленный взгляд премьера, добавила:

– Как кто-то может испытывать страх, находясь рядом с вами? [1105]

Сила воздействия британского премьера на тех, с кем ему приходилось общаться, пользовалась такой славой среди его подчиненных, что сэр Джеймс Григ, личный секретарь Черчилля во время его работы в Казначействе в 1924 – 1929 годах, а в 1940 году – постоянный заместитель военного министра, убедил бывшего шефа принять генерала Пакенхэма-Уэлша перед его отправкой в США с важнейшей миссией по закупке вооружения. Генералу свое решение Григ прокомментировал следующим образом:

– Если хочешь видеть сияние горы Синай [1106] до своего прибытия в Вашингтон, обязательно переговори с премьер-министром [1107] .

«Уверенность и энергичность Черчилля потрясающи, – писал своим родным секретарь премьера Джон Мартин. – „Никто не покидал его, не став смелее“. Так говорили о Питте. Но эти слова не меньше подходят и к Черчиллю» [1108] .

Уже после смерти политика, размышляя над его лидерским стилем, секретарь кабинета лорд Бриджес придет к следующему выводу:

«Черчилль был способен не только вдохновлять тех, кто работал с ним. Он сумел передать им частичку собственной силы, собственной смелости, собственной стойкости» [1109] .

Одной из удивительных особенностей незамкнутой лимбической системы мозга, отвечающей за эмоции, является то, что Черчилль, вдохновляя подчиненных, сам заряжался энергией.

«Уинстон черпал освежающие порции вдохновения из тяжести положения и тесного общения с людьми, способными действовать», – отмечал телохранитель Черчилля Вальтер Томпсон [1110] .

Не случайно Марк Твен говорил: «Если хочешь приободриться сам, сначала приободри другого». Это, конечно, шутка, но, как и в большинстве шуток классика, в ней слишком много правды, чтобы просто улыбнуться.

Удивительно, но энергии Черчилля хватало на всех. Во время многочисленных поездок по городам Британии в годы Второй мировой войны он воодушевлял своих соотечественников, подвергавшихся страданиям в ходе непрерывных бомбежек.

Об одном из таких визитов в Бирмингем он вспоминал после войны:

«Три последовательных налета с 19 по 22 ноября 1940 года причинили городу большие разрушения. Около 800 человек были убиты и более двух тысяч ранены. Однако жизнь в Бирмингеме и дух бирмингемцев восторжествовали над этим испытанием. Когда я посетил этот город день или два спустя, чтобы самому посмотреть, что случилось с заводами, произошел инцидент, который меня растрогал. Было время обеда, и к машине подбежала очень хорошенькая девушка и бросила в нее коробку сигар. Я сейчас же остановил машину, и она сказала: „На этой неделе я получила премию за самую большую выработку. Я услышала о вашем приезде всего час назад“. Подарок, должно быть, стоил ей два или три фунта. Я с радостью (как официальное лицо) поцеловал ее. Затем я отправился посмотреть длинную братскую могилу, в которой только что были похоронены много граждан города и их детей. Бирмингемцы сохраняли превосходную бодрость духа, проявив высокую организованность, сознательность и понимание, они стали выше физических страданий» [1111] .

В другой раз Черчилль посетил после авианалета Бристоль. По воспоминаниям Джона Колвилла, «жители были в замешательстве, но в них ощущалось воодушевление и прилив мужества от визита Уинстона. Сидя верхом на складном верхе автомобиля, он приветствовал собравшихся, размахивая шляпой» [1112] . По словам дочери Черчилля Мэри, это было невероятное зрелище: «Люди все продолжали приходить. На большинстве были выходные наряды, наспех надетые на мокрую одежду, в которой только что тушили пожары» [1113] .

Вечером Черчилль вновь осмотрел руины. «Люди шли и шли, и на их лицах не было никаких следов растерянности и нерешительности – только решимость и твердость», – вспоминал генерал Исмей [1114] .

Когда поезд с премьером стал отъезжать от бристольского вокзала, на перрон выплеснулась толпа жителей, желавших проводить своего лидера. Аверелл Гарриман, присутствующий при этом, обратил внимание, что глаза Черчилля наполнились слезами. Политик закрыл газетой лицо и, задыхаясь от волнения, произнес:

– У них такая уверенность! Поддерживать ее огромная ответственность! [1115]

Посещение разрушенных городов, встречи лицом к лицу с пострадавшими людьми были так же важны для Черчилля, как и для них – общение с ним. С одной стороны, он ободрял англичан, с другой – сцены людского горя вселяли в него еще большую решимость продолжать борьбу, сражаться с нацистами до победного конца.

«Было просто невозможно, даже для самого объективного наблюдателя, не быть глубоко тронутым при виде великого человека, филигранно балансирующего на заднике автомобиля со слезами на глазах, – писал один из обозревателей. – Он был, с одной стороны, очень растроган при виде страданий, с другой – он видел, и его это несомненно радовало, что британцы настроены на победу. Черчилль – лидер, переполненный человеческой симпатией, эпическая фигура посреди эпического масштаба разрушений» [1116] .

Как правило, проезжая по улицам, Черчилль выкрикивал: «Благослови вас Господь!» или «Хорошо держишься, Плимут, Бристоль, Бирмингем…» В ответ раздавалось: «Спасибо, старый добрый Уинни!» или «Ты – словно маяк!»

В среде политиков, однако, поведение Черчилля не всегда вызывало восторг. К примеру, Дэвид Ллойд Джордж выступил с критикой премьер-министра, заявив, что он предпочел бы видеть его у руля государства, а не рассматривающим руины после очередной бомбардировки.

«В реальности же, – парирует А. И. Уткин. – Черчилль избегал той ошибки, которую сделал в свое время Ллойд Джордж. Он не замкнулся в узком кругу приверженцев на Даунинг-стрит и сохранил облик живущего ранами страны политика. В дотелевизионное время лидер еще был для большинства достаточно таинственной фигурой, и каждый его публичный выход имел резонанс. Черчилль использовал этот резонанс для укрепления своей массовой поддержки» [1117] .

Черчилль никогда не стеснялся демонстрировать эмоции на публике. «Я плакал слишком много», – признается он в конце жизни своему секретарю Энтони Монтагю Брауну [1118] . Он плакал, узнав, что жители Лондона, когда разворачивалась Битва за Британию, выстраивались в очередь за птичьим кормом для своих канареек. Он плакал после своей знаменитой речи, в которой обещал нации «кровь, труд, слезы и пот». Он плакал, услышав гул одобрения в палате общин, когда сообщил собравшимся о своем приказе потопить французский флот в Оране. Он плакал во время поездок по пострадавшим от авианалетов городам. Он плакал, провожая Гарри Гопкинса, впервые посетившего Туманный Альбион. Он неизменно плакал во время просмотра фильма Александра Корда «Леди Гамильтон». Он плакал на богослужении, проходившем на шканцах линкора «Принц Уэльский», на котором присутствовал Рузвельт. Он плакал во время торжественного парада в его честь в Тегеране – в дни работы конференции ему исполнилось 69. Он плакал, когда получил известие о потоплении линкора «Королевский дуб» в октябре 1943 года. Он плакал на похоронах Невилла Чемберлена…

Герцог Виндзорский писал своей супруге, отправляясь на похороны своего младшего брата, короля Георга VI, в 1952 году: «Я надеюсь увидеть плачущего мальчика. Никто не плакал в моем присутствии. Только Уинстон, как обычно» [1119] .

Слезы – проявление слабости, и для любого другого политика это могло закончиться катастрофическим падением рейтинга. Но не для Черчилля «Это была часть его характера, и он никогда не боялся проявлять искренние эмоции», – отмечал Джон Колвилл.

Искренние слезы показали британцам еще одну сторону лидера нации. Черчилль – не только энергичный, решительный, уверенный в победе человек, но и не чуждый обычным слабостям, небезучастный к горю других людей. И ему платили взаимностью.

Восьмого сентября 1940 года, на следующий день после первой массированной бомбежки Лондона, Черчилль, его брат Джек, зять Дункан Сэндис и генерал Исмей отправились в доки Ист-Энда осматривать разрушения. В ту ночь столица Британии потеряла 300 жителей, еще 1337 получили серьезные ранения. В районе, куда направился премьер-министр, были убиты 40 человек и свыше сотни – ранены.

Когда машина въехала в Ист-Энд и из нее появилась грузная фигура с неизменной сигарой в зубах, тут же послышались одобрительные возгласы:

– Хорошо, что ты приехал, Уинни!

– Мы знали, что ты приедешь!

– Мы выстоим!

– Отплати им тем же!

По воспоминаниям очевидцев, это была трогательная сцена. Когда генерал Исмей стал помогать Черчиллю протиснуться сквозь толпу, его поразил оклик одной из женщин:

– Посмотрите, он действительно переживает за нас, он плачет! [1120]

Черчилль действительно переживал. Спустя годы два британских политика, Тони Бенн и Уильям Дидс, замечательно выразят этот дуализм черчиллевского лидерства.

«Его голос по радио, его котелок и костюм-„сирена“, его настрой и решимость – было просто невозможно поверить в поражение, когда он был рядом», – отмечал Бенн.

Дидс вторит ему, открывая в образе новое измерение и добавляя глубину: «Одна из удивительных особенностей личности Черчилля, которая обеспечивала ей устойчивость, заключается в том, что в ней присутствовала и более мягкая, дружелюбная сторона» [1121] .

Главное – благодаря эмоциональному лидерству Черчилль смог поднять народ на борьбу. И первая из его побед – и как премьер-министра, и как национального лидера – была одержана не в небе над Британией, а в сердцах британцев, решивших вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Вернувшийся на остров в июне 1940 года после пребывания во Франции, длившегося несколько недель, Сомерсет Моэм был поражен, насколько изменилось лицо страны.

«Это была совершенно другая Англия, – восторгался он. – Уинстон Черчилль вдохновил страну своей стойкостью и силой духа, в ней больше не было места нерешительности» [1122] .

В марте 1941 года журнал Time назвал британского премьера «человеком года»:

«Он дал согражданам то, что и обещал: кровь, труд, слезы, пот и кое-что еще – безоговорочную храбрость. Его пылающие слова обобщили сущность войны, повернув страну спиной к слабостям прошлого и лицом к неизвестному будущему» [1123] .

Р. Родс Джеймс пишет:

«Никто из живших в Англии летом 1940 года не забудет живительной возбужденности, царившей в народе. Это не был юмор висельников. Черчилль как бы заражал всех своим настроением – наступили великие времена испытаний. Конечно, это настроение не могло быть постоянным, и в реальной жизни самопожертвование выглядело иначе. Но ужас войны был в значительной степени смягчен пафосом борьбы, и у меня нет сомнений в том, что именно это позволило английскому народу пройти сквозь испытания» [1124] .

Одним из результатов воздействия Черчилля на общество было появление у рядовых англичан странного чувства незаменимости и несокрушимости их лидера.

«Мы больше не можем поверить в то, что что-то может случиться с премьер-министром, – делились своими наблюдениями журналисты Spectator . – Это не просто потому, что наш разум не представляет положение дел без него (мы уже определились – никаких дел без него быть не может), – это потому, что мы уверены: что-то есть в нем самом, что будет поддерживать его на посту, позволит сохранить активность и работоспособность, пока (по его же собственным словам) он не „закончит работу“ [1125] » [1126] .

Во время всеобщих выборов, проходивших в Британии летом 1945 года, некоторые из избирателей настолько уверуют в незаменимость Черчилля, что будут искренне полагать: он останется премьер-министром независимо от того, какая из партий одержит победу [1127] .

«Я передал народу то, что вызвало у них горячую поддержку, – настрой победить», – сказал как-то Черчилль своему секретарю [1128] .

Этот настрой нельзя объяснить и делегировать, его можно только передать – передать посредством эмоционального лидерства. Какие именно особенности эмоционального лидерства британский политик использовал в своей деятельности, мы рассмотрим в следующем разделе.

Особенности эмоционального лидерства

Где брало свою основу эмоциональное лидерство Уинстона Черчилля? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Но одно можно утверждать определенно: в оптимизме британского политика.

«Я один из тех, кто верит, что мир становится все лучше и лучше», – заметит он однажды [1129] .

Широко известен факт, что Черчилль иногда страдал приступами депрессии, которую он сам прозвал «черным псом». К старости лай «черного пса» становился все громче, а желание укусить – все более напористым. И тем не менее, когда дело касалось реализации намеченных планов, когда речь шла о достижении поставленной цели, когда требовалось вдохновить, убедить, растормошить подчиненных, «черному псу» не было места в оптимистичном настрое британского политика. Не случайно в кризисных ситуациях Черчилль рекомендовал никогда не забывать о смехе – наиболее эффективном способе распространения положительных эмоций.

«Война – это игра, в которую следует играть с улыбкой на лице, – объяснял он своим однополчанам в окопах Первой мировой войны. – Учите ваших подопечных смеяться. Не можете смеяться, усмехайтесь. Не умеете усмехаться, идите прочь, пока не научитесь!» [1130]

Согласно психологическим исследованиям, любое свойство человеческой личности набирает силу, закаляется (если так можно выразиться) лучше всего в неблагоприятных условиях. И оптимизм Черчилля оказывал тем больше воздействия, чем критичнее становилась ситуация.

«Отчаиваться – преступление, – заклинал Черчилль во время Мюнхенского соглашения. – Нам следует научиться черпать в поражениях силы для будущих свершений» [1131] .

Именно оптимизмом были пропитаны все великие речи британского политика в суровое лето 1940 года.

Подобный настрой стал определяющим в поведении Черчилля в годы Второй мировой войны. После начала «долгого и мучительного противостояния» в письмах и речах Черчилля часто будет встречаться фраза «Все будет хорошо» [1132] . Он позаимствовал ее у президента Оранжевого свободного государства времен англо-бурской войны Мартинуса Штейна – « Alle sal reg kom ». Другой девиз Черчилля в годы Второй мировой войны – «Держи грудь колесом!» [1133] .

Прекрасно понимая, какую роль играет эмоциональный настрой в достижении поставленных целей, с первых же дней в Адмиралтействе в годы Второй мировой Черчилль начал беспрецедентную кампанию за поднятие морального духа британцев.

«Боевой дух, к сожалению, не может заменить вооруженные силы, но он в состоянии послужить хорошим подкреплением», – утверждал великий британец [1134] .

Буквально через пару дней после своего назначения глава Адмиралтейства связался с премьер-министром, предложив усовершенствовать систему затемнений с тем, чтобы «гнетущий эффект от излишней темноты» не сказывался отрицательно на силе духа населения [1135] .

Поддерживая боевой дух, Черчилль строго пресекал любые пагубные для морального облика солдат и офицеров действия, включая воровство и мародерство. Узнав, что во время абордажа теплохода «Альт марк» в марте 1940 года на сувениры были взяты часы, хронометр и Железный крест капитана немецкого судна, Черчилль отреагировал незамедлительно:

«Инциденты подобного рода должны пресекаться в самой жесткой форме, – заявил он своим заместителям по Военно-морскому министерству. – Ни один сувенир любой ценности не может быть присвоен без соответствующего запроса и получения разрешения. Личная собственность противника может быть конфискована только государством, но никак не отдельными гражданами» [1136] .

Для сравнения приведем эпизод с участием самого Черчилля. На обратном пути с Ялтинской конференции он заехал в Каир, где встретился с королем Хиджазом Ибн Саудом. Государственные деятели обменялись подарками. Вернувшись в Лондон, премьер обнаружил, что среди прочих подарков, принятых от короля, был небольшой ларец, в котором находились бриллианты стоимостью три тысячи фунтов стерлингов – по тем временам сумма огромная. Как и следовало ожидать, все подарки британский политик сдал в Казначейство. Однако самое удивительное заключается в том, что он поступил так вопреки просьбам членов правительства оставить подарки себе [1137] .

Возглавив в мае 1940 года национальное правительство, Черчилль утроил свою активность в борьбе за эмоциональный настрой. Он отлично отдавал себе отчет в том, что поражение во Франции и эвакуация британских экспедиционных сил из Дюнкерка несет в себе опасность не только из-за потерь в технике и людях, но и из-за падения боевого духа в армии и среди гражданского населения. Поэтому в конце мая им был составлен документ, который был разослан по специальному списку, включавшему в себя 35 членов правительства, 39 парламентских заместителей министров, 46 высших должностных лиц и 6 представителей доминионов. Текст документа под грифом «строго конфиденциально» был следующим:

«В эти тяжелые дни премьер-министр будет благодарен, если все его коллеги по правительству, а также высшие должностные лица будут поддерживать моральный настрой в своем окружении на высоком уровне. Не уменьшая тяжести положения, необходимо демонстрировать уверенность в наших способностях, силе и несгибаемой решительности продолжать войну до тех пор, пока мы не сломим волю противника, порабощающего Европу. Не следует допускать никаких мыслей о том, что Франция заключит сепаратный мир. Но как бы ни развивались события на континенте, мы не должны сомневаться в нашем долге, и мы наверняка используем всю нашу силу для защиты острова, империи и нашего дела» [1138] .

Для поддержания необходимого настроя Черчилль принял суровое решение: в преддверии возможного вторжения немецких войск он отверг предложения об эвакуации королевской семьи.

«Я уверен, мы заставим их пожалеть, что они вторглись на наш остров, – заявил Черчилль. – Никаких разговоров об эвакуации не может быть и речи» [1139] .

Аналогичный ответ получил и директор Национальной галереи Кеннет Кларк, предложивший перевезти, пока не поздно, наиболее ценные шедевры в Канаду.

– Нет! – сказал премьер. – Спрячьте все в подвалы и погреба. Ничто не должны быть перевезено. Мы собираемся разбить врага [1140] .

Предложение Кларка возникло не на пустом месте. В Британии уже был прецедент по отправке произведений искусства и артефактов прошлого за океан. Так, например, в ноябре 1939 года, при Чемберлене, в Библиотеку Конгресса США была перевезена одна из четырех бесценных копий Великой хартии вольностей [1141] .

Черчилль считал, что подобные действия отрицательно сказываются на моральном духе нации. Своими решениями премьер давал понять: впереди британцев ожидает либо победа, либо смерть, и никаких путей к спасению, кроме одного – сломить врага, у них нет.

«Активная кампания в пользу эвакуации детей в Канаду и США служит распространению пораженческих настроений, которые не соответствуют действительному положению дел и должны быть пресечены на корню», – потребовал Черчилль 1 июля 1940 года на заседании военного кабинета [1142] .

В июле 1940 года The Times опубликовала письмо 11-летнего мальчика, который отказался эвакуироваться в Канаду. Он заявил: «Пусть Англию разбомбят на куски, я не покину свою страну» [1143] . Дэвид Веджвуд Бенн, написавший письмо, был младшим сыном экс-министра по делам Индии, члена Лейбористской партии Уильяма Веджвуда Бена. Бредан Брекен отправил копию письма Черчиллю, который написал Веджвуду Бенну-старшему: «Замечательное письмо от вашего мальчика. Мы все должны стремиться жить по таким стандартам» [1144] . Самому Дэвиду британский премьер отправил подписанный экземпляр своей книги «Моя ранняя жизнь».

Именно борьбой за боевой дух продиктована категоричная позиция Черчилля против расширения программы рационализации питания. Ответственному за питание военных лорду Вултону он писал:

«Все чудаки в питании, которых я когда-либо встречал, любители орехов и им подобные, как правило, умирали молодыми. Британские солдаты гораздо чаще оказываются правы в вопросах питания, чем ученые. Все, что им нужно, – это говядина. Один из путей про играть войну – это заставить британский народ перей ти на молоко, овсяную муку, картофель и т. д., с добавлением по особенным случаям небольших порций сока лайма» [1145] .

Среди других инициатив британского премьера, направленных на поддержание настроя граждан, была борьба с автобусными пробками, создание независимого центра пропаганды в США под руководством Эмери Ревеса, а также непрерывный мониторинг британской прессы с целью выявления нежелательных публикаций в СМИ.

«Непосредственная цель, которую стремятся достичь подобными статьями, заключается в подрыве армейской дисциплины, попытке разбалансировать правительство, а также поссорить его с организованными трудовыми коллективами, – возмущался Черчилль на одном из заседаний кабинета после публикации критических статей в Daily Mirror и Sunday Pictorial . – Они исповедуют наиболее опасную и вредную попытку довести страну до состояния готовности к сепаратному миру» [1146] .

Другой особенностью эмоционального лидерства является внешность руководителя. При изучении поведения исторических фигур прошлого внимание Черчилля привлекло, как некоторые лидеры вызывали у подчиненных нужный эмоциональный настрой и оказывали влияние благодаря своему внешнему виду. Взять, к примеру, Джорджа Вашингтона, с его напудренным париком, идеально вычищенным синим мундиром, трико и чулками без единой складки и отполированными до блеска черными ботинками. Его облик олицетворял власть, уверенность в себе, несокрушимость. По словам Черчилля, одного только присутствия генерала Вашингтона на поле боя было достаточно, чтобы армия сохраняла боевой дух, несмотря на недостаток в оружии и людях [1147] .

По мнению Черчилля, «одной из самых обязательных вещей каждого публичного человека должен стать некий отличительный знак, по которому его всегда будут узнавать, как, например, монокль Чемберлена, завиток Дизраэли или трубка Болдуина» [1148] .

Руководствуясь этой мыслью, Черчилль создаст свой собственный стиль. Полосатый костюм-тройка, темно-синий галстук-бабочка в горошек, необычные шляпы, ну и конечно, трость – все эти элементы гардероба навсегда будут связаны с личностью британского политика. Добавим к ним специально разработанную модель комбинезона (костюм-«сирена»), а также военный мундир. Черчилль станет единственным премьером в многовековой истории Со единенного Королевства, кто будет носить военную форму. В различных ситуациях его можно было видеть в мундирах полковника 63-го противотанкового полка, коммодора 615-й эскадрильи Королевских военно-воздушных сил, старшего брата маячно-лоцманской корпорации «Тринити-хаус», а также лорда-хранителя Пяти портов.

В 1941 году, когда Черчиллю сообщат, что отряды Сопротивления рисуют на стенах в оккупированной Франции латинскую букву «V», означающую по-французски «победа» ( Victoire ), а по-голландски – «свобода» ( Vrijheid ), он возьмет этот знак в арсенал позиционирования своей личности. Новый бренд будет пользоваться заслуженной популярностью. Би-би-си, к примеру, обнаружив, что передача V-символа кодом Морзе – точка-точка-точка-тире – аналогична известному «мотиву судьбы» Пятой симфонии Бетховена – соль, соль, соль, ми-бемоль, – станет использовать этот фрагмент при объявлении военных новостей или в патриотических передачах [1149] .

Отдельного упоминания заслуживает использование Черчиллем в создании своего имиджа гаванских сигар. В этом отношении очень показательно выглядит следующий эпизод. Пятого марта 1946 года, подъезжая к Вестминстерскому колледжу в Фултоне, где будет произнесена знаменитая речь о «железном занавесе», Черчилль обратился к президенту колледжа доктору Макклюру:

– Попросите остановить машину, а то я не могу зажечь сигару при таком сильном ветре.

Увидев удивленный взгляд Макклюра, он добавил: – Публика будет ждать от меня фирменного знака, и я не могу их разочаровать! [1150]

«Уинстон Черчилль – большой знаток основных законов психологии и весьма умело обыгрывает свою диковинную шляпу, непомерно толстые сигары, галстуки бабочкой и пальцы, раздвинутые буквой „V“, – отмечал французский писатель Андре Моруа. – Я знавал некоего французского посла в Лондоне, который не мог произнести ни слова по-английски, но зато носил галстук в горошек, завязанный пышным бантом, что необыкновенно умиляло англичан, а ему в течение длительного времени позволяло сохранять свой пост» [1151] .

«Ах, Уинстон – он всегда был настоящим шоуменом!» – воскликнул как-то Энтони Иден [1152] .

«Высококлассный шоумен или нет, – скажет одна из сотрудниц Белого дома времен администрации Дуайта Эйзенхауэра, – но я полностью попала под его влияние» [1153] .

«Отличительные знаки» современными учеными признаются неотъемлемой составляющей эффективного лидера.

«Многие люди не решаются проявить свою индивидуальность, и иногда проходят годы, прежде чем они сумеют наконец понять, что же отличает их от остальных, – делятся результатами своих исследований профессор Лондонской школы бизнеса Роберт Гоффи и профессор по вопросам организационного развития в колледже Хенле Гарет Джонс. – Эта безликость – серьезный недостаток в наше время, когда личные контакты играют такую большую роль. Способность извлекать выгоду из своих отличий – еще одно качество лидеров, умеющих вдохновлять. Умение максимально использовать свои уникальные черты – одно из важнейших качеств руководителей» [1154] .

Под чутким руководством Черчилля СМИ развернули настоящую PR-кампанию в пользу британского премьера. Где бы ни появлялся Черчилль, его всегда сопровождали толпы журналистов. «Отличительные знаки» делали его узнаваемым и родным, превратив британского политика в «Уинстона-суперзвезду». Каждую неделю двадцать, а иногда и тридцать миллионов человек смотрели в кинотеатрах на своего лидера; плакаты с изображением знакомого лица развешивали повсюду, от стен домов до афишных тумб. Их дополняли постеры с лозунгами «Заслужи победу» и «Пойдемте вперед вместе», которые встречались буквально на каждом шагу. Такие постеры можно было найти даже в пустыне и на военных кораблях.

В годы войны в облике Черчилля произошли изменения. Французский писатель Альбер Коэн, посетивший Великобританию в 1943 году, оставил следующий портрет британского премьера:

«Ему шестьдесят восемь лет. Гляжу на него: он стар, как пророк, юн, как гений, и серьезен, как ребенок. Гляжу на него и вижу перед собой большого, грузного, сильного, несмотря на сутулость, грозного и одновременно добродушного человека. Его тянет к земле бремя власти и ответственности. На нем элегантная шляпа, как у нотариуса, и неизменная сигара во рту. По выражению его лица видно, что он человек упрямый. У него тяжелая и одновременно торопливая, ловкая походка. Не снимая перчаток, он приветствует расступившуюся перед ним толпу двумя победоносно поднятыми пальцами. Премьер-министр напоминает веселого Нептуна – добродушно усмехающегося, умиленного проявлением всенародной преданности. Он то величествен и важен, то смеется, хитро щуря озорные глаза, при этом он честен и всецело предан своему делу. Черчилль немного старомоден, но всегда бодр и активен. Иногда он бывает почти забавным, а иногда – ворчливым и решительным. Он то фамильярен, презрителен, почти жесток в своей требовательности, то сменяет гнев на милость, и тогда перед вами сама любезность и беззаботность. Бесспорно одно: этот аристократ всегда совершенно счастлив» [1155] .

Известному экономисту Джону Стрейчи Черчилль напоминал кружку «Тоби» [1156] , а у историка Джона Лукача лицо британского премьера вызывало ассоциацию с символом блица – куполом собора Святого Павла.

«В 1940 году рот Уинстона удлинился, правый уголок опустился ниже, а левый впал вглубь, – делится своими наблюдениями известный американский скульптор Билл Маквей, просмотревший не одну сотню фотографий британского политика во время работы над его статуей. – Голова в целом, напоминавшая раньше вытянутый овал, теперь стала иметь более округлую форму» [1157] .

К другим изменениям в лице военного премьера следует добавить появление морщин, которых, по словам его лечащего врача, «не было раньше», а также знаменитый черчиллевский «бульдожий» взгляд. Именно этот «бульдожий» взгляд мы видим на известном фотопортрете, сделанном Йозефом Каршем в Оттаве в декабре 1941 года. Этот портрет станет одним из самых популярных изображений нашего героя. Он разойдется миллионными тиражами на марках, постерах, фотографиях и обложках сотен книг. Сам Карш признавался, что это была первая работа, принесшая ему мировую известность. Но также это был первый портрет, который показал другого Черчилля. До начала Второй мировой войны запечатлеть такой взгляд на пленку было невозможно просто потому, что Черчилль никогда еще не смотрел столь решительно на события, как в годы великого противостояния [1158] .

Британский журналист Джеймс Дуглас, внимательно следившей за карьерой Черчилля, увидел в его поведении одно из важнейших качеств настоящих лидеров – умение создать о себе нужное впечатление.

«Мистер Черчилль обладает больше чем стилем. Он создал грандиозный стиль. То, что другие люди приобретают после десятилетий упорного труда, он получает благодаря одному движению своего воображения. Он обладает пластичностью гения с его творческим началом. Как и все великие ораторы, он виртуозный актер, превосходно владеющий своим телом. Другие видят его таким же, как он видит себя. Вы можете назвать это гипнозом, или магнетизмом, или еще чем пожелаете, но, по сути, это не что иное, как способность навязать другим собственный автопортрет. Человека часто оценивают по его собственным оценкам» [1159] .

Работая над своим образом и внешностью, Черчилль никогда не превращал это в самоцель.

«Пропаганда замечательная вещь, – заметил он однажды, – но все же наша действительность состоит из событий и действий» [1160] .

Производить впечатление лидеру необходимо, но так же, как и другие вопросы, рассмотренные в нашем исследовании, активность на этом поприще должна знать меру и дополняться учетом других факторов.

Глава 13. Лидер и инновации

Постоянство перемен

Одно из последних публичных выступлений Уинстона Черчилля состоялось в октябре 1959 года. За месяц до своего 85-летия он приехал на торжественную церемонию закладки камня в основание колледжа при Кембриджском университете, названного в его честь. Это выступление символично не только тем, что позволило публике еще раз насладиться блеском ораторского гения мэтра мировой политики, – символична была сама тема выступления. Оставаясь всю жизнь поборником и защитником идей прогресса, Черчилль напомнил аудитории об огромной роли науки, технологического и технического развития в современном обществе.

В тексте его выступления были следующие строки (приводится в том виде, как записано в черновиках Черчилля):

Не случайно в одном из своих последних выступлений Черчилль обратился к теме стремительного развития науки. Прожив бурную жизнь, приняв участие во множестве важнейших событий первой половины XX века, став свидетелем, а в некоторых случаях участником и инициатором ломки стереотипов, он все больше приходил к выводу, что отныне в мире нет ничего постоянного, за исключением одного – перемен!

«Мы смотрим на прошедшие сто лет и видим огромные перемены, которые произошли за это время, – писал Черчилль в 1931 году. – Мы смотрим на прошедшие полвека и понимаем, что скорость изменений лишь возрастает и возрастает. Сегодня мы стали свидетелями крупномасштабной революции, которая затронула мир вещей, научные достижения, политические институты, образ жизни и поведения. Человечество шагнуло слишком далеко, чтобы вернуться назад. Оно несется вперед слишком быстро, чтобы остановиться» [1162] .

Главным катализатором происходящих перемен британский политик считал науку:

«В то время как раньше хилые авангарды науки, часто раздавленные, погибали в одиночестве, теперь они превратились в огромную, сознательную, хорошо организованную армию, марширующую вперед на всех фронтах, устремившуюся к целям, большинство из которых еще только предстоит измерить и определить. Эти гордые и амбициозные полчища нисколько не заботятся ни о законах, ни об уважаемых традициях, ни о самых почитаемых верованиях, ни о самых глубочайших инстинктах. Это масштабная сила, которая рекрутировала нас в полки и батареи, посадила нас за работу на своих магистралях и арсеналах, наградила нас за службу, исцелила нас, когда мы были ранены, вышколила нас, когда мы были молоды, обеспечила нас пенсиями, когда мы выработали свое» [1163] .

Но если главным катализатором рождения новых идей, влекущих за собой изменения, является наука, то именно лидеры претворяют эти идеи в жизнь.

Неизбежность перемен и огромная роль лидеров в их внедрении в наши дни большинством ученых и специалистов воспринимается как данность. Все чаще в современных исследованиях окружающая среда сравнивается с бурной рекой. «А не будет ли сравнение с бурной рекой некоторым преувеличением? – спрашивает профессор С. П. Роббинз и сам же поясняет: – Ни в коем случае! Какой-либо стабильности и предсказуемости, на которой основано сравнение со спокойным морем, уже не наблюдается. Нарушения состояния равновесия уже не единичные или временные, за ними не следует спокойный дрейф в „тихих водах“. По сути, для многих руководителей „пороги на бурной реке“ не заканчиваются никогда. Они работают в условиях постоянных изменений, граничащих с хаосом. Современные руководители должны быть готовы к эффективному и результативному управлению процессом перемен» [1164] .

Одним из наиболее масштабных проявлений перемен являются инновации, под которыми понимается трансформация научных идей в технологически новые и усовершенствованные процессы, использованные в практической деятельности [1165] .

Согласно мнению ведущих бизнес-аналитиков, экономика знаний конца 1990-х – начала 2000-х годов быстро трансформируется в сторону креативности, воображения и инноваций [1166] . Лозунгом большинства современных компаний стало «Внедряй инновации – а то проиграешь!». И это не просто дань броской фразе, это – рецепт выживания. «В наши дни конкуренция становится все более интенсивной, и компании все активнее начинают ориентироваться на использование инноваций, – констатирует профессор Ричард Л. Дафт. – Одного лишь внимания к эффективности операций, которое было характерным для прошлых десятилетий, становится недостаточно для обеспечения успеха организациям, действующим в современной гиперконкурентной среде. Для поддержания своего процветания компании должны внедрять инновации чаще и быстрее, чем когда-либо прежде» [1167] .

В таких условиях огромное значение приобретает личность лидера, его творческий потенциал, оригинальность и независимость мышления, гибкость и восприимчивость к новым идеям, целеустремленность и настойчивость в достижении целей, жизнерадостность и оптимизм [1168] . По мнению профессора Лайонела Тайгера, «первая задача лидера – почувствовать неотвратимость наступления завтрашнего дня» [1169] .

В этом состоит еще одно отличие лидеров от менеджеров. Если последние формализуют и планируют, то лидеры генерируют перемены. «Основная обязанность менеджмента – свести риски к минимуму и поддерживать работу существующей системы. Между тем реформы по определению предполагают создание новой системы, а это невозможно без хорошего лидера, – констатирует профессор Гарвардской школы бизнеса Джон П. Коттер. – Итогом лидерской деятельности становятся не планы, а концепции и стратегии развития, описывающие то состояние, к которому нужно стремиться в долгосрочной перспективе, и реальный способ достижения этой цели. При этом в данном процессе нет ничего загадочного. Это трудоемкий, а порой и изнурительный процесс сбора и анализа информации. И люди, которые рисуют подобные картины будущего, никакие не волшебники. Это искушенные стратеги, готовые при необходимости пойти на разумный риск» [1170] .

«Лидеры сами генерируют идеи, а не реагируют на внешние раздражители, – дополняет профессор Абрахам Залезник. – По отношению к своим задачам лидеры занимают не отстраненную, а вполне эмоциональную, деятельную позицию. Чтобы убедить людей в правильности своего решения, менеджеры вынуждены постоянно координировать и примирять противоположные точки зрения. Менеджеры стараются добиться равновесия сил, чтобы помочь прийти к компромиссным решениям людям с антагонистическими взглядами. Лидеры действуют в прямо противоположном направлении. Если менеджеры стараются ограничить число возможных вариантов, то лидеры, наоборот, изобретают новые нестандартные подходы к решению давнишних проблем и дают выход новым идеям» [1171] .

Лидер – мастер инноваций

Первым министерством, где Черчилль смог в полной мере проявить свои лидерские способности в отношении внедрения инновационных проектов, стало Адмиралтейство. Как уже упоминалось выше, он возглавил Военно-морское министерство после Агадирского кризиса. Анализ состояния военно-морских сил Великобритании, а также новые программы развития, предложенные немецким гросс-адмиралом Альфредом фон Тирпицом, заставили первого лорда серьезно задуматься о дальнейшей судьбе Королевского ВМФ.

Изначально планировалось, что для сохранения статус-кво Великобритания должна строить пять дредноутов на каждые три ее возможного противника (читай – Германии). Фактически это означало инициацию масштабной гонки вооружения, которая негативно сказывалась бы на бюджете обеих стран. Во избежание этого Черчилль предложил немецким коллегам сделать перерыв или, как он сам выразился, уйти на «морские каникулы». Передышка означала, что если в 1913 году Германия не построит три дредноута, то тогда и Великобритания может не строить свои пять кораблей.

По другую сторону Ла-Манша предложение главы Адмиралтейства восприняли как признак слабости. По мнению кайзера, дипломатические маневры подобного рода означали лишь то, что Великобритания исчерпала свои ресурсы и не обладает средствами для сохранения статуса первой морской державы. Предложение Черчилля было отвергнуто, что заставило первого лорда искать другие средства сохранения статус-кво.

Черчилль считал бездумную гонку вооружений крайне нежелательной. Для обеспечения превосходства над немецким флотом необходим был технический прорыв, внедрение инновационного решения. «Вот почему Уинстон незаменим, у него есть идеи», – скажет много позже президент Южно-Африканского Союза Ян Смэтс [1172] .

Кроме того, у Черчилля был потрясающий нюх на все новое и интересное, он чувствовал потенциал в зародыше – интуиция в мыслительном процессе британского политика играла не последнюю роль. Историк Уильям Манчестер относил Черчилля к типу «экстравертивного интуитивиста» (в терминологии Карла Густава Юнга). Сам Юнг описывает этот тип личности следующим образом: «Интуиция никогда не признавалась одной из общественных ценностей, но она всегда занимала видное место. У него [„экстравертивного интуитивиста“] чрезвычайный нюх на то, что еще только возникает в нераскрывшейся почке, на то, что готовится родиться в этом мире» [1173] .

На что же направил свои усилия глава военно-морского ведомства? В первую очередь он обратился к идее перевода дредноутов с угля на нефть. По его мнению, это позволило бы значительно повысить быстроходность судов, сделать их легче и маневреннее.

Идея использования нефтяного топлива была высказана адмиралом Фишером еще за четверть века до прихода нашего героя в Адмиралтейство, однако именно Черчилль стал тем человеком, который, сумев преодолеть бюрократические препоны, претворил ее в жизнь. Его не смутил тот факт, что Великобритания, имевшая значительные запасы угля, не была столь же богата нефтью. Месторождения в Северном море на тот момент еще не были открыты, поэтому Черчилль предложил приобрести за два миллиона фунтов контрольный пакет акций Англо-Персидской нефтяной компании. Предложение будет поддержано большинством голосов палаты общин и, как покажет дальнейшее развитие событий, станет одним из эффективнейших вложений государственных средств в истории Соединенного Королевства первой половины прошлого века.

Второе предложение Черчилля касалось строительства судов нового класса – супердредноутов. Ранее на дредноутах использовались 12-дюймовые пушки, однако Черчилль настоял на том, чтобы сразу перейти на 15-дюймовый калибр, минуя промежуточный 13,5-дюймовый. По сути, это означало кардинальную модернизацию ВМФ. Хотя калибр увеличился всего на 25 %, взрывная мощь снарядов возросла почти в полтора раза.

Переход на новый калибр был связан с огромными рисками, поскольку такие орудия не существовали даже на бумаге. Но первого лорда это нисколько не смутило. Если действовать оперативно, все получится, считал британский политик. И оказался прав. Благодаря его инновационным решениям Королевский флот оказался готов к кровопролитным сражениям Первой мировой войны. Известный публицист Литтен Стрейчи прокомментировал действия Черчилля следующим образом: «Бог разместил нас на этом острове, а Уинстон дал нам военно-морской флот» [1174] .

Третьим, не менее революционным начинанием стали предложения по развитию военно-морской авиации. Огромные стратегические перспективы этого направления привлекли внимание Черчилля еще в его бытность министром торговли. В феврале 1909 года он присутствовал на заседании Комитета имперской обороны. Обсуждалось предложение технического директора «Роллс-ройса», заядлого гонщика и начинающего авиатора Чарльза Стюарта Роллса [1175] . Он сообщил о покупке аэроплана братьев Райт и просил государство предоставить ему необходимые ресурсы для проведения исследований этого чуда техники. Военный министр Ричард Халдейн поддержал Роллса, но Черчилль выступил против подобной инициативы. По его мнению, она слишком походила на «любительство». «Развитие авиации – серьезный вопрос, – заявил он. – Нам следует связаться с мистером Райтом напрямую и заручиться его опытом и знаниями в этом вопросе» [1176] .

Начиная с 1910 года Черчилль лично посещал ежегодные авиашоу в Хэндоне, северном пригороде Лондона, где знакомился с первыми британскими авиаторами и внимательно изучал технические характеристики новой для того времени техники. В мае 1911 года он наблюдал первое пробное бомбометание (пилот Клод Грэхэм-Уайт успешно сбросил макет бомбы на участок поляны, изображающий корабль).

Став первым лордом Адмиралтейства, Черчилль утроил свою активность в отношении развития авиации. Под его личным руководством на базе уже сформированного авиационного корпуса создается специальная военно-морская служба, прообраз морской авиации Соединенного Королевства. Новое формирование отвечало за «защиту с воздуха военно-морских гаваней, нефтяных хранилищ и прочих уязвимых объектов» [1177] .

Первый лорд пошел намного дальше своих современников, видевших в воздухоплавании лишь дополнительное средство разведки и наблюдения за вражескими войсками. Он предлагал превратить самолеты в эффективные боевые машины, установив на них пулеметы, торпеды, а также специальное оборудование для сбрасывания бомб. В его голове бродили безумные по тем временам идеи. Что, если боевые корабли будут доставлять самолеты к месту сражения? Взлетая с палуб, переоборудованных во взлетные полосы, они смогут быстро достигать вражеской территории!

Именно благодаря творческому складу ума Черчилля Британия станет первой в мире страной, которая обзаведется авианосцем. К началу Первой мировой войны в распоряжении британцев будет 39 самолетов, 52 гидросамолета, несколько авиакрейсеров и 120 хорошо обученных пилотов [1178] .

С сентября 1913 года под руководством Черчилля будет разрабатываться принципиально новая модель самолета, способная взлетать с водной поверхности. Глава Адмиралтейства всегда слыл мастером афоризмов и метких терминов, и авиация в данном случае не стала исключением: новая модель аэроплана получит название «гидросамолет», а сам процесс перелета отныне во всех странах будет именоваться «рейсом» [1179] .

Санкционировав постройку ста серийных моделей, Черчилль лично посещал верфи и наблюдал за тем, как идут дела.

«Все великолепно, как в старые добрые времена англо-бурской войны! – писал он своей супруге. – Я наслаждаюсь моментом: никаких скучных партийных склок, надоевших газет и нелепых выборов. Как же я счастлив, что мы живем в эпоху, когда достижения прогресса видны в каждой области военной авиации!» [1180]

Также Черчилль дал указание оборудовать специальные военные базы для гидросамолетов на южном и восточном побережьях Англии. В срочном порядке формировались «одухотворенные команды» пилотов, сплоченные единством и мужеством [1181] .

В начале Первой мировой войны, приняв на себя командование всей авиационной техникой, Черчилль принял ряд активных мер по организации противовоздушной обороны.

«Прошу перечислить мне на одном листке бумаге количество всех зенитных орудий, – писал он главе военно-воздушного отдела Адмиралтейства капитану Мюррею Сьютеру, – какое их количество можно ожидать в ближайшие два месяца? Также прошу сообщить Ваши предложения по увеличению численности указанных орудий. Нет никаких сомнений, что военно-воздушные атаки на Англию станут характерной особенностью будущего» [1182] .

Для защиты острова с воздуха, считал Черчилль, необходимо обеспечить полный контроль над воздушным пространством в радиусе ста миль от Дюнкерка. Также глава Адмиралтейства санкционировал первую совместную атаку наземных и воздушных войск, заложив основы создания тактической авиации [1183] .

В годы войны Черчилль буквально бредил инновационными проектами. В первые месяцы после начала боевых действий он сформировал специальную рабочую группу из производителей резиновых изделий для разработки спасательных кругов. С не меньшим азартом он хватался за любые инновационные решения, поступавшие как от его коллег, так и от других людей, обладавших богатым воображением и не безразличных к пугающим потерям окопной войны. В частности, Черчилль активно поддержал предложенную Артуром Конан Дойлем идею по созданию первых бронежилетов.

«Меня переполняют множество новых идей, – признается он автору Шерлока Холмса. – Где бы только найти столько власти, чтобы претворить их в жизнь» [1184] .

Однако самым крупным нововведением Черчилля в годы Первой мировой войны станет создание танка. Еще в самом ее начале он предложил Герберту Асквиту создать новый вид боевой машины, способной справиться с трудностями окопной войны. В частности, он предложил обклеить металлическими листами трактор и перевести его на гусеничный ход. По его мнению, гусеницы позволят «с легкостью преодолевать окопы, а большой вес машины – уничтожить проволочные заграждения» [1185] .

На тот момент Черчиллю не удалось перевести эту идею в плоскость практической реализации. Однако он не опускал руки. После отставки с поста первого лорда Адмиралтейства и добровольной отправки на фронт он подготовит документ «Варианты наступления», в котором предпримет попытку убедить чиновников в необходимости создания нового вида вооружения. По его мнению, «новые бронемашины, одновременно ведущие огонь и неуязвимые для противника, смогут, прикрывая собой с десяток солдат, взбираться на склоны гор, сметать заграждения из колючей проволоки, подходить вплотную к вражеским окопам и брать их штурмом, обстреливая непрерывным, всепоглощающим огнем» [1186] .

Вернувшись в Уайтхолл, Черчилль с удвоенной энергией взялся за «проталкивание» своего проекта. После многочисленных совещаний и обсуждений с военными специалистами ему наконец удается сдвинуть дело с мертвой точки. Начинается проведение первых тестовых испытаний. Сначала изобретение получит название «ватерклозет», но позже его переименовывают на более благозвучное и краткое «танк», что означает резервуар.

Преимущества нового вида техники были очевидны. Если в окопах Фландрии за период с августа по ноябрь 1917 года удалось захватить территорию площадью в 138 км2, потеряв при этом 300 тысяч убитыми и ранеными и израсходовав амуниции на 84 миллиона фунтов, то в битве при Камбре, во время которой использовались танки, меньше чем за месяц удалось захватить территорию площадью в 107 км2, потеряв при этом убитыми и ранеными меньше 10 тысяч человек и израсходовав амуниции на 6,6 миллиона фунтов.

«Это будет грубейшей ошибкой, если мы не станем развивать этот вид вооружения и не выведем его на максимальные показатели по производству», – вынес вердикт Черчилль [1187] .

Он настолько рьяно отстаивал развитие танкостроения, что готов был сражаться за него даже ценой собственной карьеры.

«Какое бы ведомство я ни возглавлял, или даже если я буду исключен из состава правительства, я должен это сделать, – говорил он. – Если я буду полагать, что кабинет серьезно ошибся в своих оценках, я стану возражать. Если это будет встречено неблагожелательно или не принесет никакой пользы, я подам в отставку, продолжив борьбу за свою позицию в палате общин. Я не могу снять с себя ответственность по этому вопросу. В конечном счете все, к чему мы стремимся, это найти наилучшее направление для дальнейшего развития. А обсуждения и критика – необходимые составляющие в достижении намеченной цели» [1188] .

Интереса к инновациям Черчилль не утратил и в годы Второй мировой войны. Несмотря на солидный возраст, он так же легко увлекался свежими идеями и необычными новинками.

«Это война научных достижений, война, которую невозможно выиграть без нового вида оружия», – повторял он в напряженные месяцы 1940 года [1189] .

В мемуарах Черчилль следующим образом развивает эту мысль:

«Это была тайная война, в которой сражения выигрывались и проигрывались без ведома общественности, такая война, которую даже сейчас с трудом понимают те, кто находится за пределами очень узкого круга ученых, занимавшихся ею. Рядовым смертным никогда не приходилось вести такую войну. Слова, которыми ее можно описать или говорить о ней, непонятны простым людям» [1190] .

Британский премьер поддержал множество интересных проектов. Например, танки-амфибии, спускавшиеся в воду за несколько километров от берега (идея генерала Перси Хобарта), танки-разградители, дробившие при помощи вращающихся цепов минные поля, танки с фашинами для преодоления противотанковых рвов и огромные «крокодилы» (тяжелые огнеметные танки «Черчилль-крокодил», созданные на базе танков «Черчилль VII»).

Среди основных нововведений, принадлежащих лично Черчиллю, следует отметить разбрасывание с воздуха полосок из станиоля или другого проводника, симулировавших для радаров противника появление бомбардировщиков. Первое испытание этого новшества, известного впоследствии как «Окно», состоялось во время налета на Гамбург 24 июля 1943 года.

«Результаты превзошли все ожидания, – восторженно отмечал Черчилль. – Перехваченные нами по радио ожесточенные споры между радистами германской наземной системы управления и пилотами истребительной авиации свидетельствовали о возникшей при этом путанице. В течение нескольких месяцев потери наших бомбардировщиков сократились почти наполовину, и до самого конца войны, хотя число германских истребителей возросло в четыре раза, наши потери бомбардировщиков никогда не достигали такого уровня, как до применения „Окна“» [1191] .

Другим интересным проектом стали искусственные пирсы – «багровые гавани», позволявшие обеспечить непрерывное поступление техники на формируемый плацдарм и нашедшие активное применение во время открытия второго фронта.

«Проект был грандиозен, – описывает его Черчилль. – В пунктах высадки десанта были построены большие молы. Та часть молов, которая вдается в море, была плавучей и защищенной. Каботажные и десантные суда смогли выгружаться на эти молы в любое время прилива и отлива. Для защиты их от штормовых ветров и волн большой дугой устанавливались волнорезы. Они были обращены к морю и позволяли отгородить водное пространство. Защищенные таким образом, суда с большой осадкой смогли стать на якорь и выгружаться, а десантные суда всех типов смогли свободно курсировать к берегу и обратно» [1192] .

Впервые Черчилль предложил строительство искусственных пирсов еще в годы Первой мировой войны. Однако пройдет четверть века, прежде чем к его идеям прислушаются и «багровые гавани» станут неотъемлемой частью операции «Оверлорд».

Преодоление сопротивления

Далеко не всегда и далеко не у всех инновационные проекты Черчилля вызывали благожелательную реакцию. Например, когда после прихода в Адмиралтейства потомок герцога Мальборо начал предпринимать активные шаги по развитию военно-морской авиации, его действия тут же вызвали упреки коллег из Военного министерства. Последние считали, что все вопросы национальной безопасности, включая оборону Британии с воздуха, относятся к их юрисдикции. «На вопрос же, как они собираются справиться со своими обязанностями, – вспоминал Черчилль, – они с сожалением ответили, что у них нет ни самолетов, ни средств на их постройку» [1193] .

Глава Адмиралтейства стал развивать военно-морскую авиацию собственными силами, независимо от возражений военных. И его упрямство принесет плоды. Вскоре после начала Первой мировой войны военный министр фельдмаршал Герберт Китченер попросил Адмиралтейство взять всю ответственность за противовоздушную оборону на себя.

Другим ведомством, не желавшим поддерживать инновации, было Казначейство. Чиновники трижды отказывали Адмиралтейству в выделении необходимых финансовых средств на «всевозможные устройства и аппараты». Получив третий отказ, военно-морской министр связался с постоянным заместителем канцлера Казначейства сэром Робертом Чалмерсом. Выразив недоумение относительно решения Минфина, он подчеркнул:

«Предлагаемый к созданию авиационный департамент крайне необходим и уже создан. В настоящее время он представлен в очень скромном объеме, и я категорически против того, чтобы он был расформирован. Я потрясен постоянными отказами со стороны Казначейства, которые наносят непоправимый вред государственной службе» [1194] .

В конечном счете Черчиллю и здесь удалось добиться своего.

Противодействие переменам со стороны внешнего окружения – не единственное, с чем пришлось столкнуться нашему герою. Его идеи критиковали и адмиралы, непосредственно подчинявшиеся Адмиралтейству. В частности, адмирал флота сэр Артур Уилсон направил в январе 1913 года военно-морскому министру меморандум, в котором высказался против развития авиации [1195] .

Все вышеперечисленные примеры очень показательны. Согласно психологам, причиной неприятия перемен является страх – либо перед личными потерями, либо перед неопределенностью, либо перед тем и другим, вместе взятым [1196] . Людям свойствен консерватизм. По словам одного морского летчика, при неисправностях самолета многие пилоты гибли, так как не желали покидать привычную кабину и пользоваться непривычным парашютом [1197] .

То же самое наблюдается и на уровне топ-менеджмента, в чем британскому политику пришлось убедиться лично. К примеру, маршал Франции Жозеф Жоффр категорически отказывался пользоваться телефоном, ссылаясь на то, что он «не понимает принцип действия этого устройства», а британский фельдмаршал Дуглас Хэйг считал, что роль пулемета «слишком завышена» и «двух пулеметов на батальон – вполне достаточно». Знаменитый миномет Стокса дважды отвергался Военным министерством и был взят на вооружение только после личного вмешательства Дэвида Ллойд Джорджа, умудрившегося достать деньги на его производство у индийского махараджи. Упоминаемый выше фельдмаршал Герберт Китченер, глава военного ведомства в начале Первой мировой войны, называл танк «игрушкой». Выдающиеся военачальники не видели и огромной роли авиации в сражениях будущего. В частности, национальный герой Франции маршал Фердинанд Фош пытался убедить солдат и офицеров, что авиация – «не более чем спорт» [1198] .

Каким образом, несмотря на упорный консерватизм коллег и неизбежные межведомственные споры, Черчиллю удалось добиться больших успехов при внедрении инновационных решений? Современные ученые все больше сходятся во мнении, что ключевая роль в реализации новых проектов принадлежит так называемому адаптивному периоду , на преодоление которого и следует направить основные усилия. По мнению Рональда А. Хейфица и Дональда Л. Лаури, адаптационная работа относится к «самой трудной задаче лидеров, осуществляющих изменения».

«В сегодняшнем мире признаком настоящего лидерства служит умение стимулировать в людях адаптивные усилия, – отмечают исследователи. – Подобное умение необходимо, когда ставятся под сомнения наши глубокие убеждения, утрачивают актуальность ценности, некогда приносившие успех, появляются правомерные, но в то же время противоположные мнения» [1199] .

Для успешного преодоления адаптивного периода Черчилль обращался к двум тактикам. Первая основывалась на обучении. Понимая, что предлагаемые им проекты по модернизации военно-морского флота носят революционный характер и требуют воспитания нового поколения офицеров, для которых технические усовершенствования будут понятны и близки, британский политик принял активное участие в организации Военно-морского колледжа в Порт смуте.

Создание соответствующей переменам новой системы образования офицеров ВВС, с точки зрения Черчилля, стало одной из первоочередных задач. В 1919 году он сформулировал четыре принципа, которые должны были лечь в основу тренировок:

«1. Дисциплина и манера поведения, как у джентльменов.

2. Изучение военных дисциплин, которые связаны не только с военной авиацией, но и с военной тематикой в целом.

3. Обучение основным техническим дисциплинам и законам механики.

4. В течение первого года обучения среди курсантов должна начаться специализация с разделением на техническую и летную составляющие. При этом для всех должно сохраняться изучение как технических вопросов, так и летной практики – соотношения одного к другому определяется из личных склонностей и умения».

В заключение Черчилль добавил:

«Мы должны добиться воспитания собственными силами высокопрофессиональных инженеров-практиков и технических специалистов, которым следует предложить перспективный карьерный рост» [1200] .

Аналогичного подхода политик придерживался и в годы Второй мировой войны. Сохранилось множество записок, в которых Черчилль выражал беспокойство относительно уровня подготовленности британских солдат, а также выдвигал предложения по повышению их компетенции [1201] .

Помимо обучения узкопрофильных специалистов, свое мнение у британского политика было и относительно общего высшего образования.

«Первая обязанность университетов научить студентов благоразумию и мудрости, а не умению торговать, воспитать в них характер, а не привить им одно лишь пристрастие к техническим деталям. В современном мире нам потребуются инженеры, но мы не хотим, чтобы этот мир исключительно состоял из них» [1202] .

Вторым методом борьбы с сопротивлением переменам, к которому часто обращался Черчилль, стало назначение на руководящие посты людей, разделяющих его инновационные взгляды. Современные ученые относят подобное поведение к одному из признаков успешных преобразований.

«Реформы не приносят никаких результатов до тех пор, пока на ключевых позициях не окажется достаточное количество истинных лидеров, как „своих“, так и привлеченных со стороны», – указывает Джон П. Коттер [1203] .

Профессор Джон П. Коттер

Анализируя управленческий опыт великих предшественников, Черчилль пришел к выводу о невозможности проведения реформ без должной поддержки со стороны подчиненных.

«Нельзя обращаться с ведомствами, как с какими-то абстрактными понятиями. Планируя работу департаментов, следует увязывать ее с теми специалистами, из которых они состоят».

Сам Черчилль надеялся, что ему удастся «избежать изоляции» со стороны непосредственных подчиненных [1204] .

Однако на практике все происходило далеко не так гладко. Нередко политику приходилось прибегать к услугам специалистов со стороны, которые, как правило, находились в опале. Так произошло с адмиралом Реджинальдом Бэконом, которого Черчилль вернул в Министерство по делам снабжения. «Зная о его таланте конструктора и изобретателя, я был рад предложить ему должность ответственного за технические вопросы моих многочисленных департаментов», – скажет он впоследствии [1205] .

В годы Второй мировой войны Черчилль вернул из опалы упоминаемого выше генерала Перси Хобарта. Хобарт был отправлен в отставку в марте 1940 года из-за своего «нетерпеливого, раздражительного, вспыльчивого, несдержанного и несносного» характера. Специально для премьера начальник имперского Генерального штаба генерал Джон Дилл составил документ, в котором подчеркнул, что, «несмотря на трудолюбие, хорошее техническое знание военного дела, свежие идеи и драйв», Перси Хобарт еще в мае 1939 года зарекомендовал себя как «импульсивный, непоследовательный и не внушающий доверия» военачальник. В ноябре 1939 года на Хобарта поступила новая жалоба со стороны руководства. На этот раз указывалось, что он «настолько потерял доверие подчиненных, что эффективность возглавляемых им войск может сильно пострадать в случае начала боевых действий» [1206] .

Записка Дилла не произвела на Черчилля особого впечатления. Свое отношение к Перси Хобарту он выразил еще до обращения к начальнику имперского Генерального штаба.

– Нельзя ожидать, чтобы гении вели себя по учебнику, – сказал британский премьер в беседе с генералом Аланом Бруком, также питавшим мало симпатий к опальному генералу [1207] .

В своем ответе генералу Диллу Черчилль написал следующее:

«Я нисколько не впечатлен предрассудками, которые имеют место относительно генерала Хобарта в определенных кругах. Подобные предрассудки часто распространяются на сильных личностей, практикующих свежий взгляд на события. Неприятие новых взглядов генерала Хобарта имело самые трагичные последствия. Пренебрежение Генерального штаба разработать необходимое количество моделей танков лишило нас плодов этого изобретения. Тех самых плодов, которые были взращены нашим противником. Не забывайте, что речь идет об офицере, который смотрит в корень проблемы и обладает необходимым видением».

В конце письма Черчилль снова вернулся к личности Хобарта.

«Мы сейчас находимся в состоянии войны, боремся за наши жизни, и мы не можем позволить, чтобы назначения в армии ограничивались лишь теми людьми, которые не вызывают враждебных комментариев» [1208] .

После такого письма Перси Хобарт был вновь принят в действующую армию и сыграл большую роль в развитии британского танкостроения.

Случай с Хобартом показателен для Черчилля. Он любил делать ставки на незаурядных, креативных людей, заявляя, что «нельзя ставить породистого скакуна перед телегой с навозом» [1209] . При этом политик предпочитал закрывать глаза на неуживчивый нрав и прочие недостатки. К последним, помимо прочего, относились молодость и неопытность выдвигаемых им кандидатур. Черчиллю неоднократно ставилось это в упрек, но он любил окружать себя молодежью.

Зимой 1939 года, во время разработки плана по минированию Рейна, внимание Черчилля привлек молодой офицер экспериментального корпуса майор Джеффрис. Спустя несколько месяцев Джеффрис снова произвел на главу Адмиралтейства приятное впечатление. Став премьером, Черчилль решил продвинуть его.

«Я считаю, что этот офицер обладает всеми необходимыми способностями и личными качествами для повышения», – заявил он [1210] .

Как и следовало ожидать, начальство Джеффриса со скептицизмом отнеслось к подобному предложению.

«Майор Джеффрис значится на 150-м месте в перечне майоров инженерных войск», – сообщил генерал Дилл, недвусмысленно дав понять, что карьерный рост этого человека не планируется [1211] .

Черчилль отреагировал очень резко.

«Не вызывает никаких сомнений, что в условиях военного времени, вместо следования исключительно правилам старшинства, наиважнейшим является продвижение вперед способных кадров», – заявил британский премьер [1212] .

В 1942 году Джеффрис получил звание бригадира. В год окончания войны он был возведен в чин генерал-майора и стал рыцарем-командором ордена Британской империи.

Но главное, Джеффрис оправдал возложенное на него доверие. Им были разработаны бомбы-липучки (произведено 1,5 млн штук), бомбарды (произведено 1,75 млн штук), бомбы-дождевики (произведено 50 тысяч штук) и взрывные устройства замедленного действия (произведено 250 тысяч штук) [1213] .

Другим характерным эпизодом привлечения способных кадров стало обращение Черчилля в бытность его работы в Военно-морском министерстве к адмиралу флота сэру Джону Фишеру. Лорд Фишер, обладавший эксцентричным, вспыльчивым нравом, был знаменит нонконформизмом, независимостью суждений, неистощимой энергией и незаурядными творческими способностями. Именно он – известный как «величайший моряк после Нельсона» [1214] – стоял у истоков всех тех технических нововведений, которые Черчиллю только предстоит претворить в жизнь, возглавляя Адмиралтейство.

Два джентльмена познакомились в 1907 году на французском курорте Биарриц. Фишер занимал пост первого морского лорда, Черчилль – заместителя министра по делам колоний. Несмотря на межведомственные различия и существенную разницу в возрасте – 33 года, – они быстро установили хорошие и, как потом оказалось, плодотворные отношения.

«Мы проговорили весь день и далеко за полночь, – вспоминал Черчилль. – Он поведал мне удивительные истории о военно-морском флоте и своих планах – о дредноутах, о подводных лодках, о новой схеме образования, о новых видах орудий, о выдающихся адмиралах и их жалких коллегах. Я помню это все. С тех пор я часто размышлял над тем, что он мне рассказал» [1215] .

Черчилль нашел Фишера «настоящим вулканом знаний и вдохновения».

«Я забрасывал его вопросами, а он изливал мне свои идеи» [1216] .

Между ними завязалась оживленная переписка. Стоит ли удивляться, что после прихода в Адмиралтейство в 1911 году одно из первых посланий Черчилля было адресовано Фишеру:

«Я очень хочу Вас видеть. Когда Вы доставите мне это удовольствие?» [1217]

Черчилль предложил адмиралу стать его заместителем, однако Фишер не спешил возвращаться в знакомые стены. Это, однако, нисколько не помешало Черчиллю привлекать своего знакомого к обсуждению вопросов, связанных с тотальной модернизацией военно-морского флота. Так, например, он пригласил Фишера в итальянский круиз на яхте Адмиралтейства «Чародейка», для того чтобы «провести несколько дней в беседах на темы, которые не хочется обсуждать в письменной форме» [1218] . Немаловажным фактом было и то, что среди других гостей на яхте был премьер-министр Герберт Асквит.

В другой раз, в самый разгар реформы по переводу флота с угля на нефть, Черчилль предложил Фишеру занять ключевой пост – председателя королевской комиссии по нефтяному снабжению.

«Проблема с переходом на жидкое топливо должна быть решена, – объяснил он свое решение старому адмиралу. – Естественные, неотъемлемые и неизбежные проблемы, связанные с этой реформой, требуют энергии и энтузиазма великой личности. Я хочу, чтобы Вы раскололи этот орех. Никто не сможет это сделать так хорошо. Я предлагаю Вам пост, с которого Вы сможете расколоть этот орех, если его вообще можно расколоть».

Дальше Черчилль перешел к описанию тактических особенностей их совместных действий. В частности, он подчеркнул, что «королевская комиссия носит совещательный, но никак не исполнительный характер, она должна собрать факты и прийти к заключению, она не связана с политикой и практическими действиями». И главное, добавил первый лорд, «ее заключение должно носить секретный характер, быть скрытым от общественности, а вся деятельность проходить независимо от Адмиралтейства» [1219] .

Роль Фишера в инновационных проектах, которыми жило Адмиралтейство после прихода молодого министра, трудно переоценить. В архиве Черчилля сохранилась записка, составленная в 1916 году. В ней он признается, что после назначения в Военно-морское министерство «большинство наиболее важных решений, которые я принял в отношении кадровых перестановок, перехода на нефть и 15-дюймовые орудия, стали результатом бесед с лордом Фишером» [1220] .

– Общение с вами словно глоток свежего воздуха, – сказал он однажды адмиралу [1221] .

После начала Первой мировой войны Черчилль приложил недюжинные усилия, чтобы ввести Фишера в состав Адмиралтейства. Позже Черчилль назовет это назначение «одним из самых рискованных в моей карьере» [1222] . У него были основания для подобной оценки. Несмотря на семилетний период плодотворного общения, существовала вполне реальная опасность, что два джентльмена не сработаются вместе. Коллеги предсказывали, что «они станут спорить, кто из них „номер один“, и все закончится интригами друг против друга» [1223] .

Кроме того, против назначения Фишера были многие влиятельные люди, включая короля Георга V. Последний считал, что флот не доверяет 73-летнему адмиралу. Возраст также был помехой. Однако Черчилль не обращал на все эти факторы и мнения никакого внимания. Когда монарх посетовал, что напряженный график убьет лорда Фишера, Черчилль тут же парировал:

– Сэр, я не могу представить более славную смерть [1224] .

Кандидатура Фишера была утверждена 29 октября 1914 года.

В некоторых кругах Фишера называли «темным ангелом ВМФ» [1225] . Про весь флот сказать трудно, но то, что он сыграл определенную роль в отставке Черчилля с поста первого лорда Адмиралтейства в мае 1915 года, общепризнанный факт.

Вместе они проработали чуть больше полугода. Сказать, что это были непростые месяцы, – значит не сказать ничего. Фишер десять раз писал прошение об отставке. Пожалуй, самое точное определение диалектической составляющей их взаимоотношений выразил Рой Дженкинс: «Они были словно муж и жена, которые не могут жить друг без друга, но и вместе их жизнь также несносна» [1226] .

В 1930-х годах Черчилль напишет эссе, посвященное выдающемуся адмиралу. Рассуждая спустя годы о приходе Фишера в Военно-морское министерство, он будет акцентировать внимание на том благотворном влиянии, которое оказал адмирал в адаптивный период:

«Фишер принес с собой огромный напор энтузиазма к строительству боевых кораблей. Его основной талант проявился в качестве конструктора, организатора и вдохновителя. Его мало заботили сухопутные войска, ему нравилось попирать Казначейство в вопросе расходования денег. Его единственным посланием Адмиралтейству суровой критической зимой 1914 года было требование строить разнообразные боевые корабли – и как можно быстрее» [1227] .

С приходом Фишера изменился сам стиль работы ведомства. Он стал более жесткий, резкий, энергичный. Адмирал переключил на себя решение множества рутинных вопросов, предоставив Черчиллю возможность заняться стратегически важными делами.

«В результате активности Фишера Черчилль был свободен погрузиться в более масштабные тематики, не ограничивая себя деятельностью Адмиралтейства, – комментирует сэр Мартин Гилберт. – Национальная политика, стратегия, новые изобретения – все это возбуждало его ум, на все на это он хотел найти время. Присутствие рядом Фишера служило одновременно и облегчением, и стимулом. Он служил той искрой, которая способна была поджечь сотни фитилей» [1228] .

Пользуясь современной терминологией, адмирала Фишера можно смело отнести к категории защитников идей. По словам профессора Р. Л. Дафта, защитники идей представляют собой «наиболее эффективный инструмент перемен»; такие люди могут «оценить правильность и полноту реализации необходимых действий» [1229] . К аналогичному выводу приходят Дэниел Гоулман, Ричард Бояцис и Энни Макки:

«Лидеры, которые умеют инициировать преобразования, способны разглядеть необходимость в изменениях, бросить вызов устоявшемуся порядку вещей и отстаивать новый. Они могут убедительно выступать в защиту преобразований даже перед лицом оппозиции. Они умеют находить практические способы преодоления препятствий, стоящих у них на пути» [1230] .

Глава 14. Отношения с подчиненными

Первое впечатление обманчиво

Опытный управленец, Черчилль прекрасно отдавал себе отчет в том, что, какой бы властью ни обладал лидер, его положение зависит от настроя подчиненных и крайне негативная реакция со стороны последних может стоить ему поста. За многие годы в политике перед глазами Черчилля прошло много управленцев, прервавших свою карьеру из-за конфликта с сотрудниками. Он хорошо запомнил риторический вопрос кэрролловской Алисы, которая, мечтая попасть в «сад удивительной красоты» в Стране чудес и размышляя о том, какая часть ее тела сможет пройти в крохотную дверцу, спрашивала: «Кому нужна голова без плеч?».

Построению и развитию отношений с подчиненными Черчилль уделял особое внимание. Лучше всего их описывает фраза Памелы Литтон, уже приводившаяся выше:

«Первый раз, когда вы встречаете Уинстона, вы замечаете все его недостатки, но затем, в течение всей оставшейся жизни, вы будете открывать его достоинства».

Возьмем, к примеру, дневник секретаря Невилла Чемберлена Джона Колвилла и просмотрим записи за первые девять месяцев Второй мировой войны. Среди прочего можно прочитать следующее:

17 ноября 1939 года «Оливер Харви полагает, что если что-то случится с Чемберленом, то при спокойном развитии событий его преемником на посту премьер-министра станет Галифакс, но если военная обстановка изменится кардинально, тогда – Черчилль (не дай Бог!)».

10 мая 1940 года «Говорят, Галифакс отказался сформировать правительство. Соответственно, если премьер-министр подаст в отставку, его сменит Уинстон, кошмар» [1231] .

11 мая 1940 года «Я склонен полагать, что вся эта затея с Уинстоном закончится полным крахом, и мы еще будем умолять Невилла вернуться» [1232] .

А ведь это тот самый Колвилл, который после отставки Чемберлена будет верой и правдой служить Черчиллю как во время войны, так и в мирные годы второго премьерства (1951 – 1955). Впоследствии он издаст одни из самых достоверных и интересных воспоминаний о своем шефе.

Негативная реакция Колвилла до переезда Черчилля на Даунинг-стрит была не единственной. Помощник секретаря военного кабинета Ян Джейкоб признавался:

«Едва мы услышали, что Черчилль сменит Чемберлена, досада и опасения охватили большинство членов аппарата» [1233] .

История повторяется: аналогично, в штыки, назначение майора Черчилля восприняли в конце 1915 года бойцы 2-го гренадерского батальона. Похожая ситуация сложилась и с 6-м батальоном Шотландских королевских стрелков, когда в самом начале 1916 года в качестве нового командира им был прислан наш герой.

Но Черчилль сумел изменить негативное мнение о себе. Его адъютант во время службы на фронтах Первой мировой войны, капитан Эндрю Девор Гибб, скажет о своем некогда нелюбимом шефе:

«Я полностью уверен, что еще никогда более популярный офицер не командовал войсками» [1235] .

Также будет и на посту премьер-министра.

«Буквально через две недели после прихода Черчилля к власти все переменилось, – признается Колвилл. – Я сомневаюсь, что когда-либо прежде настолько быстро менялась точка зрения в Уайт-холле» [1236] .

Секреты контактного лидерства

В чем же секрет подобной метаморфозы? Секретарь кабинета сэр Эдвард Бриджес считал, что «основное отличие Черчилля от любого руководителя состояло в тех отношениях, которые он устанавливал с подчиненными» [1237] . В чем суть этих отношений?

Во-первых, Черчилль никогда не испытывал комплексов по поводу недоброжелательной оценки своих действий. Он не позволял точке зрения подчиненных оказывать влияние на его поступки и определять его решения. Единственное, что он настоятельно советовал начинающим управленцам, – внимательно следить за собственной репутацией, замечая, что «уважение к лидеру, как и женская честь, не может быть утрачено частично» [1238] .

Во-вторых, Черчилль ценил тех, с кем работал. Он всегда преклонялся перед профессионализмом и знаниями подчиненных. Понимал он и то, что хорошие кадры на вес золота и поэтому их следует беречь. Британский премьер не разделял лозунга своего современника, что «незаменимых людей нет». Найти хорошую замену иногда бывает сложнее, чем назначить нового руководителя. Именно поэтому Черчилль так беспокоился в годы Второй мировой войны, чтобы ключевые фигуры следили за своей без опасностью.

«Я не знаю, что я буду делать, если потеряю вас всех и сразу, – заявил он, узнав, что Энтони Иден, Алан Брук, Чарльз Портал и Луис Маунтбеттен собираются возвращаться в Лондон после конференции в Квебеке на одном самолете. – Я перережу себе горло, если что-то произойдет. Это не только любовь, хотя она, разумеется, присутствует. Просто вы – моя военная машина. Брук, Портал, Энтони и Дики. Я не смогу вас заменить» [1239] .

В-третьих, Черчилль не был догматиком в человеческих отношениях и в отличие от Маргарет Тэтчер умел менять мнение о людях, с которыми ему приходилось работать. В начале карьеры трудно было найти полководца в Англии, к которому он относился бы более негативно, чем к фельдмаршалу Герберту Горацио Китченеру. Во время Суданской кампании 1898 года Китченер выступит категорически против участия в ней «охотника за медалями» – 23-лет не го лейтенанта Уинстона Черчилля. Последнего, правда, мнение главнокомандующего не смутило, и Черчилль все-таки вошел в состав 21-го уланского полка и даже смог принять участие в последней атаке британской кавалерии под стенами столицы дервишей Омдурман.

На этом противостояние двух джентльменов не заканчивается. После завершения военных действий Черчилль опубликует двухтомный исторический труд «Речная война», в котором подвергнет резкой критике действия Китченера на посту главнокомандующего.

После всего этого трудно было ожидать, чтобы Черчилль и Китченер, которые в начале 1910-х годов оказались коллегами в правительстве Асквита, начали сотрудничать. Однако в этом был весь Черчилль. Обиды прошлого не смогли скрыть от него, насколько незаурядным полководцем является его бывший визави и какое огромное значение его личность играет для армии.

Шестого августа 1914 года Черчилль пригласил фельдмаршала председательствовать на первом военном заседании «Другого клуба», созданного в 1911 году нашим героем совместно с Ф. Э. Смитом. Во время обеда Черчилль решил нарушить одно из правил клуба, запрещающее произнесение каких-либо тостов, кроме «За здоровье короля», и предложил поднять бокалы «За британскую армию». На следующий день Китченер протянул некогда беспощадному критику руку дружбы, заметив:

– Мой дорогой Черчилль, прошу вас, при обращении ко мне не используйте обращение «лорд» – для вас я просто Китченер [1240] .

В ходе дальнейшей работы и планирования операции по захвату Дарданелл между Черчиллем и фельдмаршалом будут возникать трения. Иногда будет казаться, что их взаимоотношения накалялись настолько, что в любой момент мог разразиться громкий скандал. Однако этого не произошло. Когда в мае 1915 года после провала планируемой операции Черчилль попросит отставку, одним из немногих, кто поддержит его в столь тяжелый час, будет Герберт Китченер.

Четвертой характерной особенностью Черчилля-лидера было использование обширного арсенала инструментов для повышения мотивации подчиненных. «Если хочешь, чтобы лошадь тянула твою повозку, дай ей сена», – говорил британский политик [1241] . Будучи хорошим психологом, он всегда точно знал, какой стимул лучше использовать для повышения производительности того или иного человека. В каких-то случаях это могла быть обычная похвала. Как скажем, с Мэриан Холмс. Часы уже показывали третий час, а Черчиллю требовалось срочно закончить текст речи для предстоящего днем выступления в палате общин. В заключение Мэриан стала читать, что получилось. Для того чтобы хоть как-то приободрить уже успевшую порядком утомиться девушку, Черчилль повторил несколько раз:

– Очень чисто, очень чисто читаешь [1242] .

В другой раз он сказал о мисс Холмс следующее:

– Чертовски привлекательная девушка. Она как раз относится к тому типу девушек, которые лучше умрут, чем выдадут секреты.

Эти слова прозвучали в отсутствие мисс Холмс, но, как это нередко случается, они дошли до нее, вызвав воодушевление [1243] .

В некоторых случаях, отмечая успешное выполнение порученной работы, Черчилль предлагал повышение по службе. Например, после поездки на Ближний Восток и в СССР летом 1942 года премьер был настолько доволен оперативностью сопровождавшего его Яна Джейкоба, что по возвращении в Лондон написал специальную записку военному министру сэру Джеймсу Григгу и своему представителю в Комитете начальников штабов генералу Гастингсу Исмею:

«Я очень впечатлен работой и поведением полковника Яна Джейкоба. Он продемонстрировал хорошие способности и высокий уровень компетенции, сопровождая меня в поездке. Я полагаю, что положение, которое он занимает, и те функции, которые он выполняет в секретариате Министерства обороны, соответствуют обязанностям бригадного генерала. Я был бы рад, чтобы были проведены соответствующие мероприятия для присвоения полковнику Джейкобу звания бригадного генерала» [1244] .

Иногда для поощрения сотрудников Черчилль использовал другой «пряник руководителей» – награды. Не будучи знаком с разработанной гораздо позже теорией ожидания, он придавал огромное значение поощрениям еще в самом начале своей карьеры. В архиве британского политика представлено множество документов премьер-министру Герберту Асквиту, где он просит отметить добросовестный труд своих сотрудников путем вручения им государственных наград.

Когда этого требовала ситуация, Черчилль воздействовал на потребности людей в самореализации, искусно используя «верхние уровни» человеческих потребностей, в терминологии основателя гуманистической психологии американского ученого Абрахама Маслоу. Например, в годы Второй мировой войны, во время одного из визитов в Вашингтон, Черчилль столкнулся с недовольством многих сотрудников британского посольства своей работой. По их словам, им не по себе «сидеть здесь в безопасности, когда наша страна испытывает такие потрясения». Для того чтобы изменить пессимистичный настрой, премьер заверил их, что «работа, которую вы выполняете, – достойна, и я очень горжусь вами». «Он словно во одушевил нас!», – восклицала одна из сотрудниц дипломатического корпуса Бренда Дункан [1245] .

Не менее характерен и другой эпизод. Зная, что для многих людей самореализация является одной из самых важных потребностей, Черчилль умело использовал эту особенность, поручая ответственную, требующую выдающихся личностных качеств работу тем, кто действительно жаждал ее выполнения. Этот прием был настолько эффективен, что иногда одного только обещания назначить на ответственный участок было достаточно, чтобы мотивировать человека. Во время первого руководства Адмиралтейством Черчилль привлек к работе Реджинальда Бэкона, ушедшего на покой не по своей воле. По словам политика, Бэкон «владел огромным и ценным багажом технических знаний». Черчилль поручил Бэкону изготовить дюжину 15-дюймовых гаубиц.

«Чтобы стимулировать его, я пообещал ему, что в случае выполнения контракта в условленный срок я отправлю его на фронт командовать ими, – объяснил свое решение военно-морской министр. – Возвращение в боевые ряды стало бы ценнейшим трофеем, на который только мог рассчитывать офицер, оставивший службу вследствие неприятного инцидента» [1246] .

В-пятых, Черчилль умел задать событиям необходимый масштаб. Рядом с ним ощущалось, что ты занят чем-то важным. Это было одинаково справедливо как для верных почитателей британского политика, так и для тех, кто относился к нему с изрядной долей скептицизма. Например, парламентский секретарь Министерства внутренних дел, одна из основателей Коммунистической партии Великобритании Эллен Уилкинсон, испытывавшая к Черчиллю мало симпатий, оставила следующее сравнение управленческих стилей Клемента Эттли и его руководителя – премьер-министра в годы Второй мировой войны:

«Когда в отсутствие премьер-министра на заседании председательствовал его заместитель, мистер Эттли, кабинет собирался в точно назначенное время, следовал утвержденному заранее списку вопросов, принимал необходимые решения и заканчивал работу после трех или четырех часов заседания. Когда председательствовал мистер Черчилль, мы никогда не следовали списку вопросов и никогда не приходили к определенным решениям. Но когда мы возвращались уже далеко за полночь домой, у всех у нас было чувство, что мы присутствовали при чем-то исторически важном» [1247] .

Шестой особенностью Черчилля было то, что в процессе управленческой деятельности он не стремился специально понравиться своим подчиненным. «Тем, кто не в состоянии принимать непопулярные меры и бросать вызов всеобщему возмущению, не стоит быть руководителем в тяжелые времена», – предупреждал он [1248] .

«Новые руководители часто терпят фиаско, поскольку хотят понравиться команде, но быстро понимают, что их обязанность делать выговоры и управлять людьми входит в противоречие со стремлением нравиться, – отмечает американский исследователь Сьюзан Снедакер. – Сложно совместить несовместимое. Просто не попадайте в банальную ловушку, когда желание нравиться выходит на первое место, а эффективная работа на второе» [1249] . И не забывайте, как говорил британский политик: «Оценивать будут не по критике соперников, а по результатам действий» [1250] .

ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Оценивать будут не по критике соперников, а по результатам действий».

Черчилль не боялся прослыть жестким руководителем. Один из офицеров, служивший под его началом в годы Первой мировой войны, следующим образом описывал их первый совместный ланч:

«Это была одна из самых неприятных трапез в моей жизни. Черчилль не сказал ни слова. Он просто обошел стол, глядя каждому офицеру в глаза не сулящим ничего хорошего взглядом. Когда закончился ланч, он сделал небольшое обращение: „Джентльмены, отныне я ваш командующий. О тех, кто поддержит меня, я буду заботиться. Тех же, кто пойдет против меня, я просто-напросто сломаю. Доброго вечера, джентльмены!“» [1251]

И тем не менее жесткость по отношению к подчиненным никогда не была для Черчилля самоцелью. Скорее наоборот – это было крайнее средство. Как правило, основные усилия тратились на максимальное улучшение рабочих условий. К примеру, возглавив Военно-морское министерство в 1911 году, Черчилль стал одним из первых глав Адмиралтейства, кто не просто обратил внимание на отвратительные условия службы «команды с нижней палубы». Он смог изменить побочную практику, когда большинство матросов влачили жалкое существование в машинных отделениях, практически не имея шансов на повышение. С подачи Черчилля возросло жалованье, не менявшееся с середины XIX столетия, введен выходной день, отменены унизительные телесные наказания, а также предоставлена возможность продвижения по служебной лестнице до офицерских чинов.

«Ни один первый лорд в истории военно-морского флота не проявлял такой заботы об условиях матросов с нижних палуб, как Уинстон Черчилль», – отмечали обозреватели ежемесячного журнала Fleet [1252] .

С таким же успехом Черчилль улучшил условия для военных летчиков. В частности, он писал одному из своих заместителей по Адмиралтейству:

«Положения по условиям службы должны быть тщательно проработаны. Необходимо дать понять, что из-за присущих ей опасностей военная авиация относится к одной из самых благородных профессий, которую молодые англичане могут выбрать. Никакие административные проволочки не должны препятствовать молодым и способным летчикам, успевшим уже столько сделать для нового рода войск, возглавлять эскадрильи и занимать руководящие посты» [1253] .

Аналогичное поведение станет характерным для Черчилля и в других ведомствах. Во время работы в Министерстве снабжения он сумеет, несмотря на изрядное сопротивление со стороны некоторых коллег по правительству, провести законопроект о повышении жалованья военным инженерам. В годы работы в Казначействе Черчилль предложил множество социальных решений, улучшающих условия жизни вдов военнослужащих.

После возвращения в Адмиралтейство в 1939 году Черчилль, одновременно с развитием ВМФ и решением срочных задач, стоящих перед его ведомством, нашел в своем плотном графике время для того, чтобы подумать над тем, как улучшить условия труда матросов и офицеров. В первую очередь он выступил против проявлений расовой дискриминации.

«При приеме в военно-морской флот индусов и жителей других колоний не должно быть никаких дискриминирующих действий на почве их национальности и цвета кожи, – указывал Черчилль в одной из записок своим заместителям. – Я не вижу никаких возражений, если индусы будут служить на кораблях Его Величества, если в них есть такая потребность, а у них, в свою очередь, соответствующая квалификация. Я не возражаю, если благодаря своим достоинствам и положительным личным качествам они заслужат присвоение им звания адмирала флота» [1254] .

В другой раз, когда к Черчиллю поступила информация, что трех претендентов в ВМФ, показавших хорошие результаты во время экзаменов, отказались принять из-за низкого происхождения, британский политик потребовал пересмотра решения, а также распорядился, чтобы таких казусов впредь не повторялось.

«Совершенно верно, что у первого кандидата произношение кокни [1255] , два других – сыновья главного старшины и инженера торгового флота, – отмечал первый лорд. – Основная цель, которую преследуют экзамены и конкурсы, состоит в том, чтобы открыть дорогу способным, вне зависимости от их происхождения и достатка. Отказывать парням, которые заняли в рейтинге высокие позиции, полностью противоречит базовым принципам, получившим одобрение парламента. Прошу дать мне предложения для изменения существующей системы, чтобы она соответствовала предписанным условиям» [1256] .

Не забывал Черчилль и о тех, кто работал под его непосредственным началом. Еще за день до официального вступления в должность главы Адмиралтейства он написал начальнику военно-морского штаба, первому морскому лорду сэру Дадли Паунду:

«Должно быть, Вы испытываете большие неудобства, работая в этой душной, маленькой комнатке, в условиях, которые никак не идут во благо Вашей серьезной деятельности. Я предлагаю Вам вернуться в старые военные кабинеты Адмиралтейства, откуда велось управление военно-морскими операциями в предыдущую войну, а подвал использовать только после получения сигнала о приближающемся авиационном налете» [1257] .

Парламентский секретарь Адмиралтейства Джеффри Шекспир, служивший до этого под началом Дэвида Ллойд Джорджа на Даунинг-стрит, сравнивал двух крупнейших государственных деятелей XX столетия:

«Из них двоих Черчилль, по-моему, был более лоялен, чем Ллойд Джордж. В то время как последний часто не обращал внимания на близких ему людей, Уинстон никогда не забывал оказанную услугу и всегда с большим воодушевлением вознаграждал друзей, иногда даже себе во вред» [1258] .

Аналогичного мнения придерживался и Джон Колвилл:

«Уинстон обладает удивительными способностями быть привязанным и лояльным по отношению к тем, кого он знает в течение длительного периода времени и кто служит ему верой и правдой. Порой проявление лояльности заходит слишком далеко, и он совершает поступки, которые вызывают пересуды и обвинения в непотизме» [1259] .

Черчилль был не только лоялен, но и более человечен по отношению к тем, кто служил под его началом. Например, когда ему приходилось в силу суровых обстоятельств увольнять достойные кадры, понимая, какой это стресс для человека, он не ленился составить объяснительное письмо. В частности, в мае 1940 года, приступив к формированию нового состава правительства, Черчилль написал бывшему главе Би-би-си, а ныне министру информации сэру Джону Рейту:

«К тому времени, когда Вы получите это письмо, Вы уже будете проинформированы о перестановках в кабинете. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить мое восхищение Вашей работой на этом посту. Я надеюсь, Вы простите меня, что я не поставил Вас раньше в известность о предстоящих переменах. Формирование нового правительства является задачей первостепенной важности, и в интересах государства она должна быть проведена без малейшей задержки» [1260] .

Отдельного упоминания достоин тот факт, что Рейт и Черчилль никогда не были в хороших отношениях, если не сказать больше. Отставка главы крупнейшей радиовещательной компании была предрешена. На его место Черчилль наметил своего человека – Альфреда Даффа Купера, покинувшего правительство Чемберлена в октябре 1938 года из-за разногласий по поводу Мюнхенского соглашения. Несмотря на враждебные отношения с сэром Джоном Рейтом, его огромный управленческий опыт не остался без внимания. Спустя два дня после отправки приведенного письма премьер предложил ему пост министра транспорта, на котором Рейт проработал до октября 1940 года.

Письма тем, кто получал отставку, были не единственной формой эпистолярного жанра, используемой Черчиллем в годы войны. Когда на фронтах гибли молодые офицеры, с которыми британский премьер успел пересечься по службе и которые произвели на него впечатление, он находил время, чтобы от руки написать соболезнование родственникам. Так было с лейтенантом-коммандером Бикфордом. В декабре 1939-го Черчилль ходатайствовал перед королем о его награждении, но в июле 1940 года Бикфорд пропал без вести. Его матери Черчилль написал:

«Для меня было большим ударом, когда я узнал, что Ваш храбрый и удивительный сын попал в списки пропавших без вести. Мне посчастливилось дважды встречаться с ним. Я знаю мало молодых офицеров, в которых столь удивительным образом сочетаются превосходные физические качества и умственные способности. Ваша потеря также представляет огромную утрату для страны. Я, моя супруга и дочь, которые также встречались с Вашим сыном, соболезнуем Вам. Да поможет Вам Бог справиться с Вашей болью. Да утешит Он Вас в невыразимом горе и одиночестве» [1261] .

Несмотря на масштаб решаемых проблем, Черчилль был мастером нюансов. Он умел якобы незначительным жестом доставить удовольствие и придать воодушевление сотрудникам и коллегам по правительству. Секретарь Черчилля Джон Мартин после нескольких дней работы на Даунинг-стрит с восторгом писал своим родителям:

«Премьер-министр так человечно и по-доброму пожелал мне спокойной ночи! Перед тем как в час ночи отправиться спать, он положил свою руку на мою и сказал, что ему очень жаль, что в суматохе последних дней ему не хватило времени узнать меня лучше» [1262] .

В другой раз, во время авианалета 15 августа 1940 года, когда было сбито почти восемьдесят самолетов люфтваффе, Черчилль попросил Джона Колвилла срочно связаться с Невиллом Чемберленом и сообщить ему приятную новость о потерях врага. Экс-премьер на тот момент занимал пост лорда-председателя Совета. Сначала он встретил своего бывшего секретаря прохладно, выразив недовольство из-за прерванного обеда. Однако, когда Колвилл сообщил ему об успешном воздушном бое, Чемберлен пришел в «неописуемый восторг». И он был тронут тем, что в столь торжественный час Черчилль вспомнил о нем.

– Лорд-председатель благодарит вас, – сказал Колвилл, повесив трубку.

– Еще бы, – помяв сигару во рту, воскликнул Черчилль, – это один из величайших дней в истории!

«Это очень типично для Уинстона – совершать такие маленькие поступки, которые приносят столько удовольствия», – прокомментирует Колвилл [1263] .

Словно в подтверждение этих слов, 15 мая 1940 года, спустя пять дней после ухода из Военно-морского министерства и назначения на пост премьер-министра, Черчилль послал короткую телеграмму всем офицерам, матросам и служащим ВМФ Его Величества. В ней он отметил, что его переполняло чувство гордости от «возвращения в Адмиралтейство в час опасности» и ему грустно покидать это ведомство. Единственное, что его утешает, так это осознание «факта, что я по-прежнему буду недалеко от вас» [1264] .

Благодаря «маленьким жестам» и заботе о матросах и офицерах, Черчилль пользовался заслуженной популярностью в Адмиралтействе. Эта поддержка снизу, а также уверенность в ближайших помощниках – особенно в первом морском лорде адмирале сэре Дадли Паунде – позволяли нашему герою проводить такие кадровые перестановки среди адмиралов, на которые не каждый министр смог бы решиться. Но Черчилль знал: адмиралы – еще не весь флот, укрепив свои позиции сразу на нескольких уровнях, он мог не бояться хулы со стороны отдельных (хотя и влиятельных) личностей.

Черчилль-босс

Несмотря на все вышеперечисленные особенности Черчилля-лидера, он не был легким руководителем для подчиненных. Да он и сам это признавал:

«Я порой использую очень строгие слова не только устно, но и письменно. Меня даже удивляет, что после этого некоторые из моих коллег продолжают со мной общаться» [1265] .

Какими же не самыми лестными чертами руководителя обладал Черчилль?

Во-первых, он был непредсказуем. Однажды страдавший глухотой герцог Девонширский сказал Герберту Асквиту:

– Я всегда слышу лорда Спенсера, потому что я точно знаю, что он собирается сказать.

«Проблема с Уинстоном Черчиллем заключалась в том, что никто никогда не знал, что он скажет или что он сделает», – добавляла леди Бонэм Картер [1266] .

Непредсказуемость распространялась не только на коллег по правительству, но и на обслуживающий персонал, который обычно настолько хорошо знает характер и привычки своих шефов, что может угадать реакцию по малейшим признакам.

«С Уинстоном это было невозможно, это признавала даже его супруга, – вспоминал Джон Колвилл. – Меня часто спрашивали, что премьер-министр думает по тому или иному поводу. И бывали случаи, когда мне казалось, что я знаю ответ наверняка. Иногда я действительно оказывался прав, но чаще всего я ошибался. Среди всего его штата не было помощника, который мог бы похвастаться способностями предугадывать решения Уинстона. По всей видимости, это было связано с невероятной интуитивной силой, которая побуждала его принимать решения в противоречие обычным законам логики или общепринятой модели поведения» [1267] .

Во-вторых, Черчилль-руководитель – как, впрочем, и Черчилль-человек – был нетерпим.

«Терпение было как раз той добродетелью, с которой Уинстон был практически незнаком, – признавался один из его секретарей. – Как только он отдавал распоряжение что-то сделать, он хотел, чтобы это было выполнено немедленно. Часто случалось, что он давал мне какие-то поручения, и я еще не успевал дойти до рабочего места, как он уже звонил и спрашивал об их исполнении» [1268] .

В-третьих, будучи любителем оказывать небольшие, но приятные знаки внимания, Черчилль подчас проявлял невнимательность к своим подчиненным. Упоминая эту особенность, Норман Брук объясняет ее тем, что «ум Черчилля был сосредоточен» на «более важных делах» [1269] .

«Когда он был поглощен решением какого-то вопроса, он полностью посвящал себя решению стоящей перед ним задачи и становился практически невосприимчивым к другим проблемам», – дополняет Джон Колвилл [1270] .

Однажды, во время визита во Францию, Черчилль сказал сопровождавшим его генералам, что время отправки в Англию – утро, 5 часов 45 минут. Когда наступил назначенный час и генералы собрались у самолета, выяснилось, что их шеф передумал вылетать столь рано. Он решил поспать до семи часов утра, позавтракать и только потом отправиться на аэродром. Сопровождавшие его военные все это время слонялись без дела, даже не имея возможности поесть [1271] .

Джон Пек, один из секретарей Черчилля, составил от имени своего шефа шутливое письмо, которое пользовалось большой популярностью в секретариате.

Отметка « Сделать сегодня ». «Прошу вас подготовить для меня шесть новых офисов. В шесть часов каждого вечера я буду вас информировать, какое из помещений я выберу для своего ужина, ночной работы и сна. Необходимо, чтобы в указанных помещениях было предусмотрено все необходимое для миссис Черчилль, двух стенографисток, трех секретарей и Нельсона [1272] . В офисах должны иметься бомбоубежища. Также необходимо предусмотреть площадку на крыше, чтобы я смог наблюдать авианалеты. Все работы должны быть закончены к понедельнику. И последнее, в рабочие часы – с семи часов утра до трех часов ночи – в указанных помещениях не должно быть слышно никаких посторонних шумов и стуков».

По словам Джона Колвилла, это письмо, «хотя и пародия», «не слишком далеко от истины»

«Уинстон мог жаловаться на задержки, которых на самом деле не было, – продолжает Колвилл. – Он мог в самую последнюю минуту поменять тщательно разработанные планы. Он мог перенести встречу, как ему было удобно. Кроме того, он постоянно требовал любезного и обходительного поведения, что доставляло массу хлопот уставшим сотрудникам его аппарата» [1273] .

Как-то Черчиллю понадобилась срочная информация от одного из членов штаба военно-воздушных сил. Каково же было его удивление, когда он узнал, что этот человек взял на несколько дней отгул. Потребовалось вмешательство близких к премьеру людей, чтобы отговорить его от снятия ничего не подозревавшего офицера с занимаемой должности [1274] .

«Уинстону никогда не приходило в голову, что кто-то может устать или перетрудиться, – констатирует его секретарь. – Он мог немедленно послать за кем-нибудь, принимающим ванну, даже не отдавая себе отчета в том, что человеку нужно время на то, чтобы одеться. Во время обедов в Чекерсе он часто посылал меня к телефону. И когда я, прекрасно зная, что телефонный звонок может спокойно подождать, пытался донести это до него, никакие возражения не принимались. Несмотря на подобное поведение, то, что в общении с другим человеком вызывало бы негодование и обиды, в случае с Черчиллем принималось с удивительной невозмутимостью. Причем это касалось не только секретарей, но и стенографисток, которые нередко засиживались до трех-четырех часов утра» [1275] .

Преданность и хладнокровие стенографисток вызывает тем большее уважение, что работа до утра была еще не самым неприятным моментом. Куда больше нервов и сил требовали бесконечные диктовки, утомлявшие как своей длительностью, так и неразборчивостью того, что говорил британский политик. В частности, Элизабет Лэйтон писала после очередного утомительного дня своим родителям:

«Сегодня мистер Черчилль был не в самом хорошем расположении духа. Он неожиданно сказал мне: „ Gimme t-gr-spts-pk“ , что означало „ Give me a toothpick “ [1276] . Я осмотрелась вокруг и, не увидев зубочистки, стала рыскать в сумке, где подобного рода предметам самое место. Не прошло и тридцати секунд, как раздался надменный голос: „Мисс Лэйтон, хватит суетиться, обратитесь к Сойерсу (слуга Черчилля. – Д. М .)“. Я не могла не изумиться от подобных слов. Дальше последовала диктовка. Обнаружив, что в одном месте я вставила „ Somehow I think it right “ (на самом деле я подумала, что именно так он и сказал), Уинстон спокойным тоном произнес: „Нет, нет, я сказал now the time is right “, сделав акцент на „ now the time “. Я исправила и вернула ему. Здесь раздалась вспышка ярости: „О боже! Девушка, разве нельзя написать это правильно второй раз, я сказал ripe , ripe , ripe – P , P , P !“ Несмотря на мою оплошность, он быстро меня простил и был очень учтив оставшееся время» [1277] .

Коллега Элизабет Лэйтон Патрик Кинна описывал процесс диктовки следующим образом:

«Если вы проявите безрассудство и попросите Черчилля повторить какое-нибудь слово, он, скорее всего, вый дет из себя, поскольку ваше вмешательство нарушает ход его мыслей. Он никогда не делает пауз. Кроме того, из-за легкой шепелявости не всегда легко разобрать, что он говорит» [1278] .

Помимо сложностей в стенографировании, Патрик Кинна также стал свидетелем другого качества своего шефа – любви к шуткам. В 1944 году, во время возвращения из США, самолет с премьер-министром стал терять высоту. Черчилль сказал, что в сложившейся ситуации следует разгрузить машину, выкинув за борт несколько пассажиров. Поймав на себе удивленный взгляд молодого секретаря, политик широко улыбнулся и произнес:

– Вас, Патрик, выбрасывать нет смысла. Вы – только кожа да кости, из вас даже сэндвич с ветчиной не сделаешь [1279] .

Кинна засмеялся, но далеко не у всех подобные реплики вызывали аналогичную реакцию. Однажды Черчиллю подарили льва по имени Рота. За восемь лет Рота дал многочисленное потомство, что вызывало гордость как у служителей зоопарка, так и у эксцентричного владельца «царя зверей». Черчилль часто брал с собой в поездки фотографии любимца и во время одного перелета решил поддразнить своего секретаря.

– Если я буду недоволен вами, отдам ему на съедение, – заявил премьер бедному юноше, показывая фотографию льва с разинутою пастью. – Мяса ведь сейчас не хватает.

Секретарь сообщил в Лондон, что у премьер-министра начался бред. Черчилль был настолько удивлен его реакцией, что вставил этот эпизод в свои мемуары [1280] .

Мисс Лэйтон подметила еще одну особенность Черчилля-руководителя. Естественный в проявлении эмоций, он иногда выходил из себя, не стесняясь окружающих.

«Его гнев был подобен вспышке молнии и являл собой жуткое зрелище, хотя и носящее кратковременный характер, – пишет об этом же Колвилл. – Уинстон мог вести себя очень оскорбительно по отношению к тем, кто работал на него, при этом практически никогда не извиняясь за свое поведение» [1281] .

Когда его однажды одернули за нелицеприятные слова в адрес подчиненных, Черчилль тут же ответил:

– Если мы победим, это никого не будет волновать. Если же мы проиграем, тогда вообще не о ком будет волноваться [1282] .

Самым обидным было то, что Черчилль порой выплескивал эмоции не на тех, кто этого заслужил. Например, однажды, еще в самом начале своего премьерства, он вышел из себя, узнав, что начальники штабов не прибыли вовремя, и начал отчитывать ни в чем не повинного Колвилла.

«Он ругался очень громко, но я особенно не возражал, зная, что моя совесть чиста, – записал секретарь в тот день в дневнике. – Уинстон часто бранится на первого попавшегося человека, независимо от того, повинен он в произошедшем или нет» [1283] .

При всем этом гнев Черчилля редко был связан с действительно негативным отношением к тому человеку, на которого он изливался, и больше являлся результатом кратковременного недовольства, чем затаенной злобы.

«Вам никогда не следует меня бояться, когда я ругаюсь, – предупреждал Черчилль, когда принимал новых секретарей на работу. – Я ругаюсь не на вас, я думаю о работе» [1284] .

Однажды, беснуясь из-за того, что ему не передали вовремя запрашиваемые документы, Черчилль моментально сменил интонацию, когда помощник спросил, согласится ли он встретиться завтра с главнокомандующим и премьер-министром Польши в изгнании генералом Сикорским. Премьер сказал, что встретится в полдень и тут же начал цитировать фрагмент из «Ромео и Джульетты», касающийся этой части дня [1285] .

Для тех же, кто соприкасался с премьером ежедневно и ежечасно, даже отсутствие в гневе испепеляющей ненависти вряд ли могло послужить утешением. Зная о неприятных особенностях своего супруга, Клементина, едва Черчилль возглавил в мае 1940 года правительство, написала ему длинное письмо. Принимая во внимание необычный характер этого послания, а также обстоятельства, в которых оно было написано, имеет смысл привести его без купюр.

«Мой дорогой.

Я надеюсь, ты меня простишь, но я должна тебе сказать несколько вещей, которые, по моему мнению, тебе следует знать.

Один из членов твоего окружения (преданный друг) обратился ко мне. Он опасается, что из-за твоих грубых, саркастичных и несносных манер коллеги и подчиненные тебя недолюбливают. Твои личные секретари согласны вести себя, словно школьники, смиренно принимая в твоем присутствии все, что выплескивается на них, но, едва исчезнув с глаз долой, они лишь пожимают плечами. Еще хуже, когда начинается обсуждение (скажем, на конференции), но из-за твоего пренебрежительного поведения не поступает никаких предложений. Я была поражена и огорчена, поскольку в течение всех этих лет я привыкла говорить всем, кто работает с тобой, предан тебе и любит тебя, что „подобное поведение вызвано огромным напряжением умственных и физических сил“.

Мой дорогой Уинстон, я должна признаться, что заметила ухудшение в манере твоего поведения, и все чаще ты не столь доброжелателен, насколько мог бы быть.

Тебе даны полномочия отдавать приказы или, если они не выполняются, за исключением короля, архиепископа Кентерберийского и спикера палаты общин, ты можешь отправить в отставку любого. С такой огромной властью тебе следует проявлять учтивость, доброту и, насколько возможно, олимпийское спокойствие. Ты часто цитируешь „Лишь спокойствие дает власть над душами“. Я не верю, что те, кто служит своей стране и тебе, не будут любить, восхищаться и уважать тебя, если только ты не станешь добиваться результатов, проявляя раздражительность, несдержанность и грубость. Подчиненные будут вынашивать недовольство или превратятся в рабов (о восстании я не говорю, в военное время об этом даже вопрос не стоит!).

Прошу простить твою любящую, преданную и бдительную Клемми» [1286] .

Клементина сомневалась, стоит ли отдавать письмо супругу. Сначала она решила, что этого делать не следует, и разорвала письмо, однако выкидывать его в корзину не стала. Спустя четыре дня она передумала. Склеив страницы по кусочкам, Клементина передала послание мужу.

Это письмо представляет собой уникальный документ, интересный не только с исторической точки зрения. На те же принципы, которые перечислила миссис Черчилль, стоит обратить внимание многим современным руководителям. Сегодня на нем основана концепция, получившее название «суровое участие».

«Суровое участие»

Когда в 1908 году Герберт Асквит предложил Черчиллю место в правительстве, назначив его на должность министра торговли, он процитировал слова четырежды премьер-министра Великобритании Уильяма Юарта Гладстона: «Первое и самое главное правило премьер-министра – это быть хорошим мясником» [1287] . Черчилль эти слова запомнил, однако прибегал к ним в управленческой практике крайне редко.

По словам Джона Мартина, «всякий раз, когда Уинстону приходилось в результате кадровых перестановок в кабинете отправлять в отставку верного министра, подобные решения давались ему нелегко и совершались неохотно» [1288] . Генерал Эдмунд Айронсайд, дважды снятый Черчиллем со своих постов – сначала начальника имперского Генерального штаба, затем главнокомандующего войсками метрополии, – считал, что «Уинстон не любил производить увольнения, он всегда был очень лоялен по отношению к друзьям» [1289] .

Доверие было ключевым понятием в отношении Черчилля и его подчиненных.

«Доверие – потрясающее качество, – отмечает Элизабет Лэйтон. – Я уверена, что доверие аппарата Черчилля усиливалось благодаря его доверию по отношению к нам. Будучи однажды приняты в штат, вы знали, что вас никогда не выкинут, на ваши ошибки могли указать с горячностью, но это быстро забывалось. Я полагаю, он был привязан к своим сотрудникам и в целом не любил их менять» [1290] .

Лояльность была принципиально важна для Черчилля. Он проявлял ее сам и требовал того же от подчиненных. В начале своей карьеры Черчилль призывал «доверять человеку у штурвала, особенно когда бушует шторм» [1291] . После нескольких десятилетий активной управленческой деятельности он развил эту мысль:

«Наверху многое упрощается. Лидер просто должен быть уверенным в том, что следует делать. Лояльность, которая аккумулируется вокруг него, огромна. Во время путешествий его следует поддерживать. Если он делает ошибки, их нужно прикрывать. Если он спит, его не следует необдуманно тревожить. Если от него нет пользы, ему следует отрубить голову. Но последнюю крайность нельзя совершать каждый день – и уж определенно не стоит к ней прибегать сразу после назначения» [1292] .

Питер Друкер считал, что «эффективный лидер должен заслужить доверие». «В противном случае он не может рассчитывать на появление последователей, – объясняет ученый. – Чтобы доверять лидеру, вовсе не обязательно любить его или безоговорочно соглашаться с ним. Доверие к лидеру – это убежденность в том, что он действует на основании своих убеждений» [1293] .

Не став «мясником», Черчилль не превратился и в участливого менеджера, готового пойти на все, лишь бы не обидеть подчиненных, каждым решением удовлетворяя их планы, желания и потребности. Заместитель одного из министров в кабинете Черчилля вспоминает:

«Всякий, кто служил где-либо рядом с ним, был предан ему. И трудно сказать почему. Он не был ни добрым, ни внимательным. Его не трогали наши дела. Он знал имена только тех, кто был близок к нему, и едва ли позволил бы кому-либо войти к себе. Он не сдерживался в брани и жалобах. Он был излишне требовательным и безжалостно критичным. Однако никто не препятствовал ему идти своим путем. Он был необычным, непредсказуемым, воодушевляющим, оригинальным, стимулирующим, провоцирующим, яростным, талантливым, полным юмора, готовым пошутить – почти все в нем было, что делает человека великим» [1294] .

В управленческой деятельности Черчилль использовал подход, известный среди современных ученых как модель «сурового участия» . Нельзя согласиться с теорией, будто лидеры должны демонстрировать этакое вяло-сентиментальное сочувствие к подчиненным. «Напротив, истинный руководитель должен относиться к людям с суровым участием, – указывает профессор Лондонской школы бизнеса Роберт Гоффи. – Этот своеобразный подход означает, что сотрудники получают от начальника то, что им необходимо, а не то, что им хочется» [1295] .

Черчилль был жестким, но не жестоким руководителем.

«Основное впечатление, которое сложилось у меня после общения с секретарями Черчилля, заключается в том, что он сам был приверженцем тяжелого труда, он подгонял их сурово, но с юмором и добротой», – отмечает официальный биограф Черчилля сэр Мартин Гилберт [1296] .

В отношениях с коллегами и подчиненными Черчилль был истинным аристократом. В первую очередь это отмечалось в осознании иерархии – как в общении с властями предержащими, так и с теми, кто стоял ниже по социальной и должностной лестнице. Со своим «начальством» Черчилль не переходил на панибратские отношения, но чувствовал себя на равных. В отношениях с подчиненными, каким бы жестким он ни был, Черчилль никогда не унижал собеседника. Его подчиненные вспоминают о человечности своего шефа, проявление которой было тем более заметно в моменты гнева. Черчилль не был злораден и не таил злобы.

«Если на свете есть вещь, которую я ненавижу больше всего, то это преследовать людей», – говорил он о самом себе [1297] .

Приведем ниже несколько цитат из писем и воспоминаний людей, проработавших с Черчиллем много лет.

«Может показаться, что непосредственное и частое общение с подобной личностью уменьшает уважение и восхищение ею или, по крайней мере, превращает ее в более обыденное явление, – писала в одном из писем родителям Элизабет Лэйтон. – Но только не в случае с мистером Черчиллем. Он и изумителен и ужасен (выделено в оригинале. – Д. М .), у него такой же огромный темперамент в частной обстановке, как и во время выступлений в палате общин и по радио. Он может запугать слуг, но одной искренней, очаровательной улыбкой компенсировать свое поведение. В редких случаях, когда какой-нибудь храбрец старается его образумить, он восклицает: „Не принимайте близко к сердцу, такой я человек!“ Мы его так и воспринимаем. На прошлой неделе у меня все валилось из рук, и в мой адрес он действительно сказал несколько крепких слов. Я была очень расстроена, но он настолько нежно пожелал мне спокойной ночи, что после этого я уже не могла таить на него никакой злобы» [1298] .

«Он был прекрасно осведомлен о том, что его сотрудники перерабатывают для него, – вспоминала о своем шефе спустя сорок лет Мэриан Холмс, коллега Элизабет Лэйтон. – Он требовал, чтобы мы следовали высоким стандартам, и становился нетерпелив, если что-то шло не так. Но в каком бы настроении он ни пребывал: был ли полностью погружен в проблемы, глубоко ли переживал плохие новости, был ли переполнен жалостью и состраданием или был ли свиреп и груб, едок и саркастичен, а иногда озорным и веселым, – он всегда оставался забавным, милым и человечным» [1299] .

Несмотря на всю жесткость в общении с подчиненными, последние любили и уважали «мистера Черчилля». Мисс Холмс писала в дневнике после общенациональных выборов 1945 года и отставки бывшего шефа:

«Работаю с новым премьер-министром, все совершенно по-другому. Мистер Эттли вызывает нас только тогда, когда ему что-то надо продиктовать. Никаких бесед, комплиментов, шуток или капризов. Только стаккато поручений. Но все в очень вежливой форме. Я уверена, мистер Эттли достойный христианин и джентльмен. Но разница между ним и Черчиллем, как между водой и шампанским» [1300] .

«Плохое настроение Черчилля было преходящим, – констатирует Джон Колвилл. – Постоянными были уважение, восхищение и привязанность почти всех тех, кто соприкасался с ним» [1301] .

Подобные чувства испытывали и секретари, и члены военной и политической элиты Соединенного Королевства. «Восхищение Гастингса премьер-министром не знает границ» – такими словами охарактеризовал отношение генерала Исмея к лидеру нации один из очевидцев [1302] . По словам Макса Бивербрука, для тех, кто служил под началом великого британца, было «огромной честью именовать себя человеком Черчилля» [1303] .

Черчилль обладал всем спектром эмоций, и это не могло не восхищать его подчиненных:

«Великий человек, который в любой момент мог быть нетерпеливым, добрым, несдержанным, сокрушительным, великодушным, вдохновляющим, трудным, тревожным, забавным, непредсказуемым, деликатным, очаровательным, требовательным, нетактичным – словом, незабываемым» [1304] .

Еще одна причина, почему личный аппарат Черчилля и его подчиненные были бесконечно преданы ему, заключалась в его собственной преданности делу. Согласно мнению специалистов в области психологии труда, увлеченность работой является одним из фундаментальных понятий «сурового участия» и эффективного лидерства.

«Наиболее искусно суровое участие применяют те лидеры, которым действительно небезразлично то, чем они занимаются, – считает Р. Гоффи. – Увлеченные личности не только излучают естественность – а это непременное условие эффективного лидерства, – но и показывают всем, что их обязанности для них – это не пустое „обрабатывание номера“, не навязанная роль, а дело, которому они отдают себя полностью. Сотрудники не признают истинного лидера в руководителе, который механически выполняет требования, связанные с должностными обязанностями. Им необходимо нечто большее. Им необходимо видеть перед собой человека, который искренне волнуется за судьбу людей и общего дела – как и они сами» [1305] .

В заключение приведем слова Элизабет Лэйтон, сказанные в одном из интервью:

«Меня часто спрашивают: „Разумеется, вы часто вспоминаете о Черчилле много хорошего, но вы ведь можете быть и более объективной?“ Обычно в таких случаях я отвечаю: „Когда задумываешься над тем, что мистер Черчилль сделал, чего он добился для страны и мира, тогда приходишь к мысли, что он заслужил нашей лояльности, а не нашей критики, оценки или суждений. Давайте будем помнить Уинстона Черчилля и будем просто ему благодарны!“» [1306] .

Литература

Литература на русском зыке

Бедарида Ф. Черчилль. Пер. с фр. Е. Н. Юдиной. – М., 2003.

Гоулман Д., Бояцис Р., Макки Э. Эмоциональное лидерство; 4-е изд. Пер. с англ. А. Лисицыной. – М., 2010.

Дафт Р. Л. Менеджмент; 8-е изд. Пер. с англ. под ред. С. К. Мордовина. – СПб., 2009.

Дафт Р. Л. Теория организации. Пер. с англ. под ред. Э. М. Короткова. – М., 2009.

Дафт Р. Л. Уроки лидерства; 3-е изд. Пер. с англ. А. В. Козлова. – М., 2008.

Дейвенпорт Т. Зарабатывая умом. Как повысить эффективность деятельности работников интеллектуального труда. Пер. с англ. И. Татариновой. – М., 2011.

Действенное лидерство. Сб. статей; 2-е изд. Пер. с англ. – М., 2009.

Друкер П. Ф. Энциклопедия менеджмента. Пер. с англ. О. Л. Пелявского. – М., 2004.

Друкер П. Ф. Эффективный руководитель. Пер. с англ. О. Л. Чернявской. – М., 2007.

Испытание лидерством. Сб. статей. Пер. с англ. – М., 2010.

Как достичь КПД в 101 %. Сб. статей. Пер. с англ. – М., 2010.

Как стать эффективным руководителем. Сб. статей; 3-е изд. Пер. с англ. – М., 2009.

Легран Ж ., Добсон К . Уинстон Черчилль. Пер. с фр. К. Зуевой. – М., 1999.

Лидерство. Сб. статей; 2-е изд. Пер. с англ. – М., 2009.

Лоуэнхейм Ф ., Лэнгли Г ., Джонас М . Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны. Пер. с англ. – М., 1995.

Медведев Д. Л. Черчилль: Частная жизнь. – М., 2008.

Медведев Д. Л. Эффективный Черчилль. Методы, которые использовал самый известный премьер в мировой истории. – М., 2011.

Мескон М., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента; 3-е изд. Пер. с англ. – М., 2005.

Планирование карьеры. Сб. статей; 2-е изд. Пер. с англ. – М., 2009.

Попов В. И. Современная дипломатия. Теория и практика. – М., 2000.

Ржешевский О. А. Сталин и Черчилль. Встречи. Беседы. Дискуссии: Документы, комментарии. 1941 – 1945. – М., 2004.

Роббинз С. П., Коултер М . Менеджмент; 8-е изд. Пер. с англ. О. В. Медведь. – М., 2007.

Роббинс К. Черчилль. Пер. с англ. В. В. Симонова. – Ростов-на-Дону, 1997.

Снедакер С. Управление IT-проектом, или Как стать полноценным CIO. Пер. с англ. – М., 2009.

С чего начинается лидер. Сб. статей; 3-е изд. Пер. с англ. – М., 2009.

Тененбаум Б. Великий Черчилль. – М., 2013.

Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – М., 1982.

Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – М., 2002.

Черчилль У. С. Великие современники. Пер. с англ. С. Струкова. – М., 2011.

Черчилль У. С. Вторая мировая война; т 1 – 6. Пер. с англ. под ред. А. Орлова – М., 1997.

Черчилль У. С. Мускулы мира. – М., 2002.

Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс: Глазами очевидца; т. 1 – 2. М., 1958.

Список иностранной литературы

Официальная биография Уинстона Спенсера Черчилля

Основные тома

Churchill R. S. Winston S. Churchill: Youth; vol. I. – L.: Heinemann, 1966.

Churchill R. S. Winston S. Churchill: Young Statesman; vol. II. – L.: Heinemann, 1967.

Gilbert M. Winston S. Churchill; vol. III. – L.: Heinemann, 1971.

Gilbert M. Winston S. Churchill; vol. IV. – L.: Heinemann, 1975.

Gilbert M. Winston S. Churchill; vol. V. – L.: Heinemann, 1976.

Gilbert M. Winston S. Churchill: Finest Hour; vol. VI. – L.: Heinemann, 1983.

Gilbert M. Winston S. Churchill: Road to Victory; vol. VII. – L.: Heinemann, 1986.

Gilbert M. Winston S. Churchill: Never Give In.; vol. VIII. – L.: Heinemann, 1988.

Сборники документов

Churchill R. S. The Churchill Documents: Youth, 1874 – 1896; vol. 1. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2006.

Churchill R. S. The Churchill Documents: Young Soldier, 1896 – 1901; vol. 2. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2006.

Churchill R. S. The Churchill Documents: Early years in politics, 1901 – 1907; vol. 3. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2007.

Churchill R. S. The Churchill Documents: Minister of the Crown, 1907 – 1911; vol. 4. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2007.

Churchill R. S. The Churchill Documents: At the Admiralty, 1911 – 1914; vol. 5. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2007.

Gilbert M. The Churchill Documents: At the Admiralty, July 1914 – April 1915; vol. 6. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2008.

Gilbert M. The Churchill Documents: «Escaped Scapegoat», May 1915 – December 1916; vol. 7. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2008.

Gilbert M. The Churchill Documents: War and Aftermath, December 1916 – June 1919; vol. 8. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2008.

Gilbert M. The Churchill Documents: Disruption and Chaos, July 1919 – March 1921.; vol. 9. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2008.

Gilbert M. The Churchill Documents: Conciliation and Reconstruction, April 1921 – November 1922.; vol. 10. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2008.

Gilbert M. The Churchill Documents: The Exchequer Years, 1922 – 1929; vol. 11. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2009.

Gilbert M. The Churchill Documents: The Wilderness Years, 1929 – 1935; vol. 12. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2009.

Gilbert M. The Churchill Documents: The Coming of War, 1935 – 1939; vol. 13. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2009.

Gilbert M. The Churchill Documents: At the Admiralty, September 1939 – May 1940; vol. 14. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2011.

Gilbert M. The Churchill Documents: Never Surrender, May 1940 – December 1940; vol. 15. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2011.

Gilbert M. The Churchill Documents: The Ever-Widening War, 1941; vol. 16. – Hillsdale, Michigan: Hillsdale College Press, 2011.

Сочинения Уинстона Спенсера Черчилля

Churchill W. S. A History of the English-speaking Peoples; vol. I – IV. – L.: Cassel, 2002.

Vol. I: The Birth of Britain.

Vol. II: The New World.

Vol. III. The Age of Revolution.

Vol. IV. The Great Democracies.

Churchill W. S ., Churchill R. S. Blood, Sweat and Tears. – The Haddon Craftsmen, inc., Camden, N.J., 1941.

Churchill W. S. Mr. Brodrick’s Army. – Sacramento.: The Churchilliana Co., 1977.

Churchill W. S. Frontiers and Wars: His four early works covered his life as soldier and war correspondent edited in one volume. – NY: Harcourt, Brace & World, Inc., 1962.

Churchill W. S. Lord Randolph Churchill; vol. I – II. – L.: Macmillan, 1906.

Churchill W. S. Marlborough: His Life and Times; book I – II (vol. I – IV). – Chicago: The University of Chicago Press, 2002.

Churchill W. S. My Early Life. – L.: Eland, 2002.

Churchill W. S. My Great Contemporaries. – L.: Macmillan, 1942..

Churchill W. S. Painting as Pastime. – NY: Whittlesey House, 1950.

Churchill W. S. Savrola. A Tale of the Revolution in Laurania – L.: Longmans, Green and Co., 1900.

Churchill W. S. The Collected Essays of Sir Winston Churchill; vol. 1 – 4. – L.: Library of Imperial History, 1975.

Churchill W. S. The Second World War; vol. I. – L.: Cassell, 1948; vol. II – VI. – L.: Penguin Books, 2005.

Vol. I: The Gathering Storm.

Vol. II: Their Finest Hour.

Vol. III: The Grand Alliance.

Vol. IV: The Hinge of Fate.

Vol. V: Closing Ring.

Vol.VI: Triumph and Tragedy.

Churchill W. S. The World Crisis; vol. I – V. – L.: Thornton Butterworth, 1924 – 1931.

Vol. I: 1911 – 1914.

Vol. II: 1915.

Vol. III: 1916 – 1918. Part 1.

Vol. III: 1916 – 1918. Part 2.

Vol. IV: The Aftermath.

Vol. V: The Eastern Front.

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – L.: Odham Press Limited, 1949.

Churchill W. S. War Speeches: From June 25, 1941 to September 6, 1943. – L.: Cassel, 1952.

Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. Never give in! – L.: Pimlico, 2006.

Другая литература

Addison P. Churchill on the Home Front 1900 – 1955. – L.: Pimlico, 1992.

Alldritt K. Churchill the Writer: his Life as a Man of Letters. – L.: Hutchinson, 1992.

Alldritt K. The Greatest of Friends: Franklin D. Roosevelt and Winston Churchill 1941 – 1945. – L.: Hale, 1995.

Asquith M. My Autobiography; vol. I – IV. – NY.: George H. Doran Company, 1920, 1922.

Barker E. Churchill and Eden at War. – L.: Macmillan, 1978.

Berlin I. Mr. Churchill in 1940. – Boston.: Houghton Miffl in, 1964.

Beaverbrook M. Politicians and the War. 1914 – 1916. – L., 1928, 2005.

Best G. Churchill. A Study in Greatness. – L.: Penguin Books, 2002.

Bibesco M. Sir Winston Churchill: Master of Courage; translated from the French by V. Kean. – NY: The John Day Company, 1959.

Bonham Carter V. Winston Churchill as I knew Him. – L.: Collins Clear-Type Press, 1965.

Boothby R . Recollections of a Rebel. – L.: Hutchinson, 1978.

Brendon P. Winston Churchill: an Authentic Hero. – L.: Secker and Warburg, 1984.

Broad L. Winston Churchill: The Years of Preparation. – NY: Hawthorn Books Inc. Publishers, 1958.

Bryant A. (ed.). The Turn of the Tide 1939 – 1943 (The Alanbrooke Diaries). – L.: Collins, 1957.

Bryant A. (ed.). Triumph in the West 1943 – 1945 (The Alanbrooke Diaries). – L.: Collins, 1959.

Campbell J. F. E. Smith, First Earl of Birkenhead. – L.: Jonathan Cape, 1983.

Chamberlain A. Politics from Inside: An Epistolary Chronicle, 1906 – 1914. – L.: Cassell, 1936.

Charmley J. Churchill: the End of Glory. A Political Biography. – L.: Hodder and Stoughton, 1993.

Churchill J. S. Crowded Canvas. – L.: Odhams Press, 1961.

Churchill S. S. Thread in Tapestry. – L.: Andre Deutsch, 1967.

Coombs D. Sir Winston Churchill’s Life Through his Paintings. – L.: Chaucer Press, 2003.

Colville J. The Churchillians. – L.: Weidenfeld and Nicolson, 1958.

Colville J. The Fringes of Power: The Incredible Inside Story of Winston Churchill During World War II. – Guilford, Connecticut: The Lyons Press, 2002.

Coote C. R. A Churchill Reader: The Wit and Wisdom of Sir Winston Churchill. – Cambridge: The Riverside Press, 1954.

Cosgrave P. Churchill at War: Alone 1939 – 1940. – L.: Batsford, 1974.

Cowles V . Winston Churchill: The Era and the Man. – NY: Harper 1953.

Dixon P. Double Diploma. The Life of Sir Pierson Dixon, Don and Diplomat. – L.: Hutchinson, 1968.

Eade C. (ed.). Churchill by his Contemporaries. – L.: Hutchinson, 1953.

Eden A. The Memoirs: the Reckoning. – L.: Casell, 1965.

Gilbert M. Churchill: A Life. – L.: Pimlico, 2000.

Gilbert M. In Search of Churchill. – NY.: Wiley, 1994.

Gilbert M. Winston Churchill’s War Leadership. – L.: Pimlico, 2000.

Graebner W. My Dear Mr. Churchill. – L.: Michael Joseph, 1965.

Gretton P. Former Naval Person: Winston Churchill and the Royal Navy. – L.: Cassell, 1968.

Grigg P. J. Prejudice and Judgment. – L.: Jonathan Cape, 1948.

Halle K. The Irrepressible Churchill: Stories, Sayings and Impressions of Sir Winston Churchill. – L.: Robson Books, 1985.

Harris K . Attlee. – L.: Weidenfeld &Nicholson, 1982.

Harvey J. (ed.). The War Diaries of Oliver Harvey, 1941 – 1945. – L.: Collins, 1978.

Hassal C. Edward Marsh. – L.: Longmans, 1959.

Hayward S. F. Churchill on Leadership: Executive Success in the Face of Adversity. – NY: Gramercy Books, 2004.

Hixon M. Salote: Queen of Paradise. – Dunedin, N.Z.: U. Otago Press, 2000.

Humes J. C. Speak Like Churchill, Stand Like Lincoln. – N.Y.: Three Rivers Press, 2002.

Humes J. C. Winston Churchill. – N.Y.: DK Publishing, 2003.

Hyam R. Elgin and Churchill at the Colonial Offi ce 1905 – 1908. – L.: Macmillan, 1968.

Ismay H. The Memoirs of General the Lord Ismay. – L.: Heinemann, 1960.

Jablonsky D. Churchill and Hitler. – L.: Frank Cass, 1994.

Jablonsky D. Churchill: The Great Game and Total War. – L.: Frank Cass, 1991.

Jenkins R. Churchill. – L.: Pan Books, 2002.

Jones R.V. Most Secret War. – L.: Hamilton, 1978.

Kimball W. F. Forged in War: Churchill, Roosevelt and the Second World War. – L.: Harper Collins, 1997.

Kraus R. The Men Around Churchill. – NY: J. B. Lippincott Company, 1941.

Lamb R. Churchill as War Leader. – L.: Bloomsbury, 1991.

Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – L.: Ebury Press, 2008.

Lewin R. Churchill as War Lord. – L.: Batsford, 1973.

Longford E. Winston Churchill. – L.: Sidgwick and Jackson, 1974.

Lukacs J. Churchill: Visionary. Statesman. Historian. – New Haven & L.: Yale University Press, 2003.

Lukacs J. Five Days in London: May 1940. – New Haven: Yale University Press, 1999.

Lukacs J. The Duel: The Eighty-day Struggle between Churchill and Hitler. – New Haven: Yale University Press, 2001.

Macleod R ., Kelly D. (ed.). The Ironside Diaries 1937 – 1940. – L.: Constable, 1962.

Macmillan H. The Blast of War 1939 – 1945. – L.: Macmillan. 1967.

Macmillan H. War Diaries, Politics and War in the Mediterranean. – L.: Macmillan, 1984.

Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill; Visions of Glory: 1874 – 1932. – N.Y.: Dell Publishing, 1989.

Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill; Alone: 1932 – 1940. – N.Y.: Dell Publishing, 1989.

Mandela N. Long Walk to Freedom. – L.: Abacus, 1995.

Massie R. K. Dreadnought: Britain, Germany, and the Coming of the Great War. – L.: Random House, 1991.

McGowan N. My Years with Churchill. – L.: Pan Books, 1959.

McLachlan D. In the Chair, Barrington Ward of «The Times», 1927 – 1948. – L.: Weidenfeld and Nicolson, 1971.

Montague Brown A. Long Sunset: Memoirs of Winston Churchill’s Last Private Secretary. – L.: Indigo, 1996.

Montgomery B. The Memoirs of Field-Marshal the Viscount Montgomery of Alamein, KG. – L.: Collins, 1958.

Moody J. From Churchill’s War Rooms. Letters of a Secretary 1943 – 45. – Stroud.: Tempus Publishing Lt, 2007.

Moran C. Churchill at War 1940 – 1945. – L.: Robinson, 2002.

Moran C. Churchill: Taken from the Diaries of Lord Moran. – Boston: Houghton Miffl in, 1966.

Moran C. Churchill. The Struggle for Survival. – L.: Robinson, 2006.

Nel E. Winston Churchill by his Personal Secretary: Recollections of The Great Man by A Woman Who Worked for Him throughout the crucial war years from 1941 to 1945. – Lincoln: Universe, 2007.

Neustadt R. E. Presidential Power and the Modern Presidents: The Politics of Leadership from Roosevelt to Reagan. – NY.: The Free Press, 1991.

Nicolson N . (ed.). Harold Nicolson, Diaries with Letters; vol. I – III. – L.: Collins, 1966 – 1968.

Parker R. A. C. (ed.). Winston Churchill Studies in Statesmanship. – L.: Brassey’s, 2002.

Pawle G. The War and Colonel Warden, Based on Recollections of Commander C. R. Thompson. – L.: Harrap, 1963.

Pelling H. Winston Churchill. – Ware: Wordsworth Editions Limited, 1999.

Pilpel R. H. Churchill in America. – NY.: Harcourt Brace, 1976.

Pitt B.W. Churchill and the Generals. – L.: Sidgwick and Jackson, 1981.

Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – L.: Harper Collins Publishers, 2003.

Reynolds Q. All About Winston Churchill. – L.: W.H.Allen, 1964.

Reynolds D. In Command of History. Churchill Fighting and Writing the Second World War. – L.: Penguin Books, 2005.

Rhodes-James R. (ed.). «Chips»: The Diaries of Sir Henry Channon. – L.: Weidenfeld and Nicolson, 1967.

Rhodes-James R. Churchill: A Study in Failure, 1900 – 1939. – L.: Weidenfeld and Nicolson, 1970.

Roberts A. Hitler and Churchill: Secrets of Leadership. – L.: Phoenix, 2004.

Rose N. Churchill: An Unruly Life. – L.: Simon & Schuster, 1994.

Roskill S. W. Churchill and the Admirals. – L.: Collins, 1977.

Sandys C. Chasing Churchill. The Travels of Winston Churchill. – L.: Harper Collins Publisher, 2004.

Sandys C. Churchill. – L.: Contender Books, 2003.

Sandys C. Churchill Wanted Dead or Live. – L.: Harper Collins Publishers, 2000.

Soames M. Clementine Churchill: The Biography of a Marriage. – NY: Mariner Books, 2003.

Soames M. Winston and Clementine: The Personal Letters of the Churchills. – NY: Mariner Books, 2001.

Solti G. Memoirs. – Chicago.: A Capella Books, 1998.

Stafford D. Churchill and Secret Service. – L.: Abacus, 2007.

Stafford D. Roosevelt and Churchill: Man of Secrets. – L.: Abacus, 2000.

Stansky P. Churchill: A Profi le. – L.: Macmillan, 1973.

Thomson W. H. Assignment: Churchill. – NY: American Book-Stratford Press, 1955.

Thomson W. H. Beside the Bulldog: The Intimate Memoirs of Churchill’s Bodyguard. – L.: Apollo Publishing, 2003.

Thompson W. H. Sixty Minutes with Winston Churchill. – L.: Christopher Johnson, 1953.

Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – L.: Macmillan, 1968.

Wheeler-Bennett J. King George VI. His Life and Reign. – L.: Macmillan, 1958.

Wyatt W. Distinguished for talent: some men of influence and enterprise. – L.: Hutchinson, 1958.

Young K. Churchill and Beaverbrook: A Study in Friendship and Politics. – L.: Eyre & Spottiswoode, 1966.

Статьи в журнале Finest Hour

(The Churchill Centre)

Alkon P. K. Shall We All Commit Suicide? Winston Churchill and Scientifi c Imagination // Finest Hour. – № 94. – P. 18 – 23.

Bingham E., Bingham H. Schooldays. Young Winston’s Mr. Somervell // Finest Hour. – № 86. – P. 20 – 22.

Bliven N. The Early Churchill: He Doesn’t Understand Surrender // Finest Hour. – № 67. – P. 28 – 30.

Churchill W. S. Winston Churchill, Author and Historian // Finest Hour. – № 106. – P. 24 – 25.

Douglas J. If He Lives He Will Be Prime Minister // Finest Hour. – № 69. – P. 21 – 22.

Fletcher G. J. Spencer Churchill at Harrow School. 1888 – 1892. Part 1 // Finest Hour. – № 133. – P. 30 – 35.

Fletcher G. J. Spencer Churchill at Harrow School. 1888 – 1892. Part 2 // Finest Hour. – № 134. – P. 35 – 39.

Freeman D . Eddie Marsh: A Profile // Finest Hour. – № 131. – P. 30 – 32.

Freeman D. The Friendship Between Churchill and F. E. Smith // Finest Hour. – №139. – P. 28 – 35.

Fyfe H. H. As Others Saw Him: Lord of Language ( The War Illustrated , 1 октября 1943 г.) // Finest Hour. – № 69. – P. 19 – 20.

Hall D. J. All the Elections Churchill Ever Contested // Finest Hour. – №103. – P. 49 – 50.

Hall D. J. Great Contemporaries: Sir John Colville // Finest Hour. – № 92. – P. 26 – 28.

Hall D. J. The Collected Poetry of Winston Churchill // Finest Hour. – № 103. – P. 40 – 41.

Harmon C. C. Alanbrooke and Churchill // Finest Hour. – № 112. – P. 34 – 39.

Harmon C. C. Churchill As Coalition War Leader // Finest Hour. – № 99. – P. 26 – 32.

Harrod R. F. Churchill Characteristics: Intellect // Finest Hour. – № 70. – P. 19.

Hayward S. Where Have All the Leaders Gone? or Total Quality Leadership // Finest Hour. – № 99. – P. 24 – 25.

Johnston D. L. Winston Churchill: Master of the English Language / Finest Hour. – № 46. – P. 6 – 10.

Langworth R. M. Churchill and the Art of the Statesman-Writer // Finest Hour. – № 102. – P. 14 – 21.

Langwoth R. M. How Churchill Saw Others: Stanley Baldwin // Finest Hour. – № 101. – P. 29 – 31.

Mather J. H. How Healthy Was Churchill? // Finest Hour. – № 82. – P. 28 – 29.

Mayer F. A. Opinion: Churchill’s Postwar Party Leadership // Finest Hour. – № 61. – P. 31 – 33.

Montalbo T. Churchill: A Study in Oratory // Finest Hour. – № 69. – P. 10 – 13.

Nel E. He Was Always So Funny! // Finest Hour. – № 61. – P. 28 – 29.

Nel E. Loyalty – A Churchillian Characteristic // Finest Hour. – № 52. – P. 9.

On the Broadcast : The P. M. on the B. B. C. // Finest Hour. – № 69. – P. 17 – 18.

Peine D. A Patient Shrug: The Art of Churchill’s Correspondence With Stalin // Finest Hour. – № 82. – P. 24 – 27.

Powers P. J. C. Savrola and the Nobility of Politics // Finest Hour. – №74. – P. 6 – 14.

Rahe P. Why Read The River War ? An Appreciation // Finest Hour. – № 85. – P. 12 – 13.

Rhodes-James R. Myth Shattering: An Actor Did Not Give Churchill’s Speeches // Finest Hour. – № 92. – P. 23 – 24.

Robbins R. C. Alanbrooke // Finest Hour. – № 91. – P. 20 – 24.

Robbins R. C. Great Contemporaries: Brendan Bracken // Finest Hour. – № 63. – P. 8 – 9.

Robbins R. C. Reporting Churchill: A Journalist Remembers // Finest Hour. – № 76. – P. 8 – 10.

Routsila M. Churchill and Wilson // Finest Hour. – № 92. – P. 18 – 23.

Savrola From a Contemporary Review. The Novel as Churchill’s Prescription for Living Life // Finest Hour. – № 74. – P. 15 – 16.

Schama S. The Churchillian // Finest Hour. – № 42. – P. 13 – 14.

The Bracken Biographies // Finest Hour. – № 63. – P. 9 – 10.

Zoller C. William Bourke Cockran: Churchill’s American Mentor // Finest Hour. – №115. – P. 14 – 19.

Примечания

1

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 19.

2

Коттер Дж. П. Истинная роль лидера / Лидерство. – С. 49.

3

Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. III. – Pt. 1. – P. 224 – 225.

4

См.: Humes J. C. Speak Like Churchill, Stand Like Lincoln. – P. 45.

5

Минцберг Г. Профессия – менеджер: мифы и реальность / Лидерство. – С. 16.

6

Мескон М., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента. – С. 169.

7

См.: Медведев Д. Л. Черчилль: частная жизнь. – С. 48.

8

Churchill W. S. My Early Life. – P. 16 – 17.

9

Fletcher G. J. Spencer Churchill at Harrow School. 1888 – 1892. Part 1 // Finest Hour. – № 133. – P. 32.

10

Churchill W. S. Op. cit. – P. 17.

11

Выступление в лондонском Клубе авторов 17 февраля 1908 г. См.: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 51.

12

Цит по: Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 54.

13

Гилпин, Джон – герой комической поэмы Уильяма Коупера «История Джона Гилпина». – Примеч. автора.

14

Bingham E., Bingham H. Schooldays. Young Winston’s Mr. Somervell // Finest Hour. – № 86. – P. 21.

15

См.: Montalbo T. Churchill: A Study in Oratory // Finest Hour. – № 69. – P. 11.

16

Выступление 30 ноября 1954 г. в Вестминстер-холле; запись от 30 ноября 1954 г. См.: Moran C. Churchill: Struggle for Survival. – P. 337.

17

Черчилль неоднократно возвращался к этой мысли. Например, во время пресс-конференции в Оттаве 13 января 1952 г. он выразил ее следующими словами: «Все то время, пока я не занимал никаких постов – примерно половина моей жизни, – я зарабатывал тем, что продавал слова, и я надеюсь, что иногда и мысли». – Примеч. автора.

18

Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 531.

19

Rahe P. Why Read The River War ? An Appreciation // Finest Hour. – № 85. – P. 13.

20

Churchill W. S. Op. cit. – P. 209.

21

Из выступления Ричарда М. Лэнгвортса перед членами Бостонского Атенеума 6 мая 1999 г. Цит. по: Langworth R. M. Churchill and the Art of the Statesman-Writer // Finest Hour. – № 102. – P. 14.

22

Выступление в лондонском Клубе авторов 17 февраля 1908 г. См.: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 531.

23

Письмо от 1 февраля 1906 г. Cм.: Documents. – Vol. 3. – P. 517.

24

Churchill W. S. My Great Contemporaries. – P. 100.

25

Churchill W. S. Op. cit. – P. 100.

26

Дафт Р. Л. Менеджмент. – С. 619.

27

Воспоминания сэра Яна Джейкоба. См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 178.

28

Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VI. – P. 7.

29

Цит по: Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill. – Vol. II. – P. 551.

30

Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 7.

31

У военно-морского министра Великобритании – первого лорда Адмиралтейства – есть четыре заместителя: морские лорды. Первый морской лорд, он же начальник Военно-морского штаба, отвечает за все операции флота. В ведении второго морского лорда находятся персонал и назначения. Третий морской лорд курирует вопросы проектирования новых кораблей и нового вида вооружения. Четвертый морской лорд связан со снабжением. – Примеч. автора.

32

Записки от 3 сентября 1939 г. См.: Churchill papers, 19/3 // Documents. – Vol. 14. – P. 8 – 9.

33

Записка от 19 июля 1940 г. См.: Premier papers, 4/68/9, folio 933 // Ibid. – Vol. 15. – P. 549.

34

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 228.

35

Ibid. – P. 119 – 120.

36

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 1. – С. 219.

37

Запись от 25 июля 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 201.

38

Письмо от 16 сентября 1939 г. См.: Черчилль У. С . Указ. соч. – Т. 1. – С. 222.

39

Письмо от 17 сентября 1939 г. См.: Neville Chamberlain papers, 18/1/1121; Reynolds D. In Command of History. – P. 112.

40

Письмо от 15 января 1940 г. См.: Neville Chamberlain papers, 7/11/33/132; Reynolds D. Op. cit. – P. 112.

41

Из воспоминаний сына Черчилля Рандольфа. См.: Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. II. – P. 643; см. также воспоминания полковника Яна Джейкоба: Wheeler-Bennett J. Op. cit. – P. 180.

42

Письмо от 10 февраля 1911 г. См.: Documents. – Vol. 4. – P. 1037.

43

Письмо от 11 февраля 1911 г. Ibid.

44

Письмо от 13 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1038 – 1039.

45

Письмо от 15 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1044.

46

Письмо от 14 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1040.

47

Письмо от 16 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1045 – 1046.

48

Письмо от 17 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1047.

49

Письмо от 17 февраля 1911 г. Ibid. – P. 1047.

50

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 211.

51

Заседание военного кабинета № 38, 5 октября 1939 г., 11:30. См.: Confi dential Annex: Cabinet papers, 66/3; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 53.

52

Письмо от 5 октября 1939 г.; под грифом «совершенно секретно». См.: Cabinet papers, 65/3, folios 95 – 96 // Documents. – Vol. 14. – P. 211. В окончательной редакции Черчилль удалит это предложение.

53

Письмо от 5 октября 1939 г.; под грифом «совершенно секретно». Ibid. – P. 212.

54

Manchester W. Op. cit. – P. 545.

55

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 211.

56

В данном случае речь идет о первой встрече Рузвельта и Черчилля в годы Второй мировой войны, которая состоялась в августе 1941 г. на военно-морской базе Арджентия в Ньюфаундленде. Результатом проведенной у берегов США конференции стало принятие первого документа антигитлеровской коалиции – «Атлантической хартии». Относительно упоминаний Черчилля о том, что до Арджентии он никогда не общался с Рузвельтом лично, также обращает на себя внимание телеграмма, которую он направил премьер-министрам доминионов до своего отплытия в Ньюфаундленд 3 августа 1941 г.: «Я еще не имел удовольствия встречаться с президентом Рузвельтом» (См.: Reynolds D. Op. cit. – P. 555.). – Примеч. автора.

57

Письмо от 16 мая 1948 г. См.: Robert E. Sherwood papers, file 973; Reynolds D. Op. cit. – P. 113.

58

См.: Manchester W. Op. cit. – P. 546.

59

Черчилль имеет в виду экономическую политику Франклина Д. Рузвельта «Новый курс», направленную на вывод США из глубокого экономического кризиса. – Примеч. автора.

60

Черчилль У. С . Указ. соч. – Т. 2. – С. 17.

61

Там же. – Т. 2. – С. 17; Т. 3. – С. 279.

62

Дафт Р. Л. Указ. соч. – С. 626 – 627.

63

Churchill W. S. Op. cit. – P. 189.

64

Меморандум от 28 октября 1911 г.; под грифом «конфиденциально». См.: Documents. – Vol. 4. – P. 1311.

65

См.: Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 125.

66

Цит по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 71 – 72.

67

Черчилль У. С. Указ. соч. Т. 2. С. 266.

68

Запись от 22 марта 1944 г. См.: Bryant A. (ed.). Triumph in the West 1943 – 1945 (The Alanbrooke Diaries). – Vol. II. – P. 173.

69

Записка от 4 апреля 1945 г. См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. VI. – P. 639.

70

Grigg P. J. Prejudice and Judgment. – P. 178.

71

Личная записка премьер-министра M. 42/1 от 11 января 1941 г. См.: Churchill papers, 20/36; Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VI. – P. 717.

72

Записка от 22 января 1945 г. министру сельского хозяйства. См.: Churchill W. S. Op. cit. – Vol. VI. – P. 623.

73

Ismay H. The Memoirs of General the Lord Ismay. – P. 169.

74

Из беседы сэра Норманна Брука с лордом Чарльзом Мораном. Запись от 24 июня 1956 г. См.: Moran C . Op. cit. – P. 409 – 410.

75

Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VIII. – P. 343.

76

Памятная записка ( фр .). – Примеч. автора.

77

Меморандум от 9 августа 1940 г. См.: Churchill papers, 23/4 // Documents. – Vol. 15. – P. 636.

78

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 23.

79

Меморандум от 9 августа 1940 г. См.: Churchill papers, 23/4 // Documents. – Vol. 15. – P. 636.

80

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. IV. – P. 516.

81

Работный дом – дом призрения для бедняков, предполагающий жесткий режим и обязательную трудовую повинность в пользу благотворительных обществ и приходов, в ведении которых находились эти дома. – Примеч. автора.

82

Ibid. – Vol. III. – P. 663.

83

Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 147.

84

Личные телеграммы премьер-министра. T. 405/4 от 5 апреля 1945 г. Премьер-министр – президенту, № 933; под грифом «совершенно секретно», с отметкой «личное». См.: Churchill papers, 20/214; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 1276.

85

Запись в дневнике Мэриан Холмс от 5 апреля 1945 г. Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 1276.

86

Личные записки премьер-министра. D. 127/3 от 13 июля 1943 г.; отметкой «Сделать сегодня». См.: Churchill papers, 20/104; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 442.

87

Акт IV, сцена 5. Перевод И. Б. Мандельштама. – Примеч. автора.

88

Roberts A. Hitler and Churchill. – P. 9.

89

Черновик телеграммы от 3 июля 1940 г.; под грифом «совершенно секретно», с отметками «личное». См.: Churchill papers, 20/9; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 700.

90

Телеграмма от 4 июля 1940 г. См.: Churchill papers, 20/9 // Documents. – Vol. 15. – P. 462.

91

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 313.

92

Цит. по: Попов В. И. Современная дипломатия. Теория и практика. – С. 431.

93

Выступление в палате общин 17 ноября 1949 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 469. – Col. 2225.

94

Документ «Пресс– и радиоконференция № 968 от 16 сентября 1944 г.; начало: 15 часов 45 минут; место проведения: Квебек, Канада»; под грифом «конфиденциально». См.: Premier papers, 4/75/2, part 2, folios 374 – 389; Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VII. – P. 968.

95

Выступление 26 июня 1954 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VIII. – P. 1004.

96

Письмо Шейн Лесли от 2 октября 1920 г. См.: Documents. – Vol. 9. – P. 1217.

97

Выступление в палате общин 14 марта 1955 г. – См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 538. – Col. 970.

98

См.: Мескон М., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента. – С. 182.

99

См.: Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill. – Vol. II. – P. 572.

100

См.: Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 2. – С. 30.

101

Там же. – С. 31 – 34.

102

Там же. – С. 61 – 62.

103

Там же. – С. 82.

104

А к французскому правительству добавляется новый эпитет – «коллаборационное», от французского слова collaboration («сотрудничать»). – Примеч. автора.

105

См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. II. – P. 142.

106

См.: Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. – Т. 1. – С. 394, 395.

107

Там же. – С. 402.

108

Там же. – С. 397.

109

Письмо от 4 января 1941 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 981.

110

См.: Шервуд Р. Указ. соч. – Т. 1. – С. 403.

111

Там же. – С. 405.

112

Запись от 10 января 1941 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 331.

113

Шервуд Р. Указ. соч. – Т. 1. – С. 411.

114

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 17 – 18; Churchill W. S. The Second World War. – Vol. III. – P. 21.

115

См.: Шервуд Р. Указ. соч. – Т. 1. – С. 415.

116

Там же. – С. 414.

117

Там же. – С. 413, 430.

118

Там же. – С. 430.

119

Там же. – С. 413.

120

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 218.

121

Шервуд Р. Указ. соч. – Т. 1. – С. 405.

122

Письмо от 3 августа 1941 г. См.: Churchill papers, 20/20; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 1148.

123

Письмо от 25 июля 1941 г. Ibid.

124

Письмо от 2 августа 1941 г. Ibid.

125

Письмо от 25 июля 1941 года. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 218.

126

Запись от 1 августа 1941 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 423.

127

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 219 – 220.

128

Там же. – С. 226.

129

Письмо от 29 августа 1941 г. См.: Churchill papers, 1/362; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 1176.

130

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 321.

131

Письмо от 9 декабря 1941 г. Там же. – С. 312; Churchill W. S. Op. cit. – Vol. III. – P. 541.

132

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 346.

133

Байрон Дж. Г. Паломничество Чайльд-Гарольда. Песнь 3, куплет 35.

134

Военная конференция в Вашингтоне, вторая встреча, 17 часов 00 минут, 23 декабря 1941 г. См.: Cabinet papers, 99/17; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 26.

135

Телеграмма «Grey» № 202, отправленная 3 января 1942 г. См.: Cabinet papers, 120/29 // Ibid. – P. 36.

136

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 4. – С. 174 – 175.

137

Там же. – С. 359.

138

Там же. – С. 212.

139

Там же. – С. 204 – 205.

140

См.: Ржешевский О. А. Сталин и Черчилль. – С. 348 – 349.

141

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 4. – С. 212.

142

Там же. – С. 213.

143

См.: Ржешевский О. А. Указ. соч. – С. 350.

144

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 4. – С. 215, 219.

145

Там же. – С. 226.

146

См.: Ржешевский О. А. Указ. соч. – С. 374.

147

Черчилль У. С . Указ. соч. – Т. 4. – С. 229, 230, 233.

148

Там же. – С. 233.

149

Выступление 8 сентября 1942 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 383. – Col. 95.

150

См.: Лоуэнхейм Ф ., Лэнгли Г ., Джонас М . Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны. – С. 274.

151

Цит по: Ржешевский О. А. Указ. соч. – С. 375.

152

Телеграмма «Tulip» № 230 от 21 августа 1942 г.; под грифом «совершенно секретно». См.: Premier papers, 3/76A/10, folio 7; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 207.

153

Телеграмма «Tulip» № 156, отправлена в 11 часов 00 минут 17 августа 1942 г. См.: Premier papers, 3/76A/11, folio 9 // Ibid.

154

Телеграмма «Tulip» № 166 от 17 августа 1942 г.; под грифом «совершенно секретно». См.: Premier papers, 3/76A/8, folio 2 // Ibid.

155

Запись в дневнике Бэррингтон-Уорда от 29 марта 1943 г. См.: McLachlan D. In the Chair, Barrington Ward of «The Times», 1927 – 1948. – P. 295.

156

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 664.

157

Телеграмма от 26 ноября 1942 г. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 4. – С. 305.

158

Там же. – Т. 5. – С. 195.

159

Телеграмма от 26 ноября 1942 г. Там же. – Т. 4. – С. 305 – 306.

160

Телеграмма от 3 декабря 1942 г. Там же. – С. 306.

161

Телеграмма от 4 декабря 1942 г. Там же. – С. 307.

162

Телеграмма от 6 декабря 1942 г. Там же. – С. 307 – 308.

163

Телеграмма от 10 августа 1943 г. Там же. – С. 166.

164

Телеграмма от 19 августа 1943 г. Там же. – С. 167.

165

Там же. – С. 167.

166

Телеграмма от 8 сентября 1943 г. Там же. – С. 170.

167

Телеграмма от 25 сентября 1943 г. Там же. – С. 186.

168

Там же. – С. 213.

169

Телеграмма «Frozen» № 546 от 1 декабря 1943 г.; под грифом «совершенно секретно», с отметкой «лично». См.: Churchill papers, 20/130; Gilbert M . Op. cit. – Vol. VII. – P. 593.

170

Churchill W. S. My Great Contemporaries. – P. 189.

171

См.: Wheeler-Bennett J. ( ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 124.

172

Запись от 6 октября 1953 г. См.: Moran C. Churchill: The Struggle for Survival. – P. 195.

173

Запись от 10 октября 1953 г. Ibid. – P. 196.

174

Выступление 10 октября 1953 г. См.: Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VIII. – P. 895.

175

См.: Запись от 11 октября 1953 г. См.: Moran C . Op. cit. – P. 196.

176

Gilbert M. Op. cit. – Vol. VIII. – P. 897.

177

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 125.

178

Documents. – Vol. 1. – P. 816.

179

Churchill W. S. Savrola. – P. 152.

180

Цит. по: Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill. – Vol. I. – P. 31.

181

Fyfe H. H. As Others Saw Him: Lord of Language ( The War Illustrated , 1 октября 1943 г). // Finest Hour. – № 69. – P. 19.

182

См.: Jenkins R. Churchill. – P. 188.

183

Цит. по: Montalbo T. Churchill: A Study in Oratory // Finest Hour. – № 69. – P. 13.

184

Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 53.

185

Churchill W. S. My Early Life. – P. 114.

186

Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 570.

187

Churchill W. S. Marlborough: His Life and Times. – Book. II. – Vol. III. I. – P. 225.

188

См.: Schama S. The Churchillian // Finest Hour. – № 42. – P. 14.

189

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 153 – 154.

190

Там же. – С. 154.

191

Маккоби М. Эгоцентричные лидеры / С чего начинается лидер. – С. 59.

192

Churchill W. S. My Great Contemporaries. – P. 135.

193

Коттер Дж. П. Истинная роль лидера / Лидерство. – С. 59.

194

См.: Manchester W. – Op. cit. P. 32.

195

Цит. по: Montalbo T. Op. cit. – P. 12.

196

См.: Bonham Carter V. Winston Churchill as I knew Him. – P. 100.

197

Уткин А. И. Указ. соч. – С. 189.

198

Churchill W. S. Op. cit. – P. 189.

199

Ницще Ф. Сумерки идолов, или Как философствуют молотом. Гл.1, параграф 34.

200

См.: Halle K. The Irrepressible Churchill. – P. 103.

201

Churchill W. S. Savrola. – P. 88.

202

Ibid. P. 88 – 89.

203

Nel E. Winston Churchill by his Personal Secretary. – P. 16.

204

Montalbo T. Op. cit. – P. 12.

205

Запись от 19 августа 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 226.

206

Цит. по.: Gilbert M . Op. cit. – Vol. VI. – P. 164.

207

В оригинале Gimme – сокращение от Give me. – Примеч. автора.

208

Запись от 3 ноября 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 285 – 286.

209

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 144.

210

Churchill W. S. My Early Life. – P. 100.

211

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. IV. – P. 139.

212

См.: McGowan N. My Years with Churchill. – P. 24.

213

Documents. – Vol. 2. – P. 817.

214

Цит. по: Coote C. R. A Churchill Reader: The Wit and Wisdom of Sir Winston Churchill. – P. 70 – 71.

215

Выступление 14 августа 1903 г. См.: Manchester W. Op. cit. – P. 359.

216

Выступление в палате общин 23 марта 1933 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 276. – Col. 544.

217

Для большей убедительности Черчилль советовал приводить не один факт, а «целую серию фактов, бьющих в одну цель» (Documents. – Vol. – 2. – P. 819.). – Примеч. автора.

218

Цит. по: Humes J. C. Speak Like Churchill, Stand Like Lincoln. – P. 27.

219

Уткин А. И. Указ. соч. – С. 46.

220

См.: Humes J. C. Op. cit. – P. 28 – 29.

221

См. Мескон М., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента. – С. 175.

222

Documents. – Vol. 2. – P. 818.

223

См.: Longford E. Winston Churchill. – P. 200.

224

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 152.

225

Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 57.

226

Churchill W. S. My Early Life. – P. 202.

227

Ibid. – P. 360.

228

Ibid. – P. 202.

229

Humes J. C. Op. cit. – P. 3.

230

Churchill W.S. The Second World War. Vol. V. P. 147.

231

Выступление 4 июня 1940 г. См:. Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 2. – С. 113.

232

Выступление 30 декабря 1941 г. См.: Chur chill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 324.

233

Цит. по: Humes J. C. Op. cit. – P. 7.

234

Выступление 31 октября 1942 г. См.: Chur chill W. S. War Speeches. – P. 339.

235

Выступление 5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже, Фултон, штат Миссури. См.: Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 414.

236

Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 57.

237

Выступление 19 мая 1940 г. См.: Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 207.

238

Churchill W. S. Great Contemporaries. – P. 239.

239

Выступление 26 декабря 1941 г. См.: Churchill papers, 9/153; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 29; Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 315.

240

Запись от 26 декабря 1941 г. См.: Moran C. Churchill at War. – P. 16.

241

Письмо от 6 января 1942 г. Cм.: Churchill papers, 1/369; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 30.

242

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. IV. – P. 279.

243

Documents. – Vol. 2. – P. 820.

244

Каппадокия – историческое название местности на востоке Малой Азии, на территории современной Турции. – Примеч. автора.

245

Выступление 24 апреля 1933 г. в Королевском обществе Святого Георгия. См.: Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 103 – 104.

246

Выступление 24 октября 1928 г. Ibid. – P. 92 – 93.

247

Sunday Express , 14 февраля 1948 г.

248

См.: Humes J. C. Op. cit. – P. 140.

249

Выступление в палате общин 5 ноября 1919 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 120. – Col. 1633.

250

Цит. по: Halle K. Op. cit. – P. 227.

251

Выступление в палате общин 28 января 1933 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 247. – Col. 1021 – 1022.

252

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 267 – 268.

253

Гоффи Р ., Джонс Г . Как стать признанным лидером / С чего начинается лидер. – С. 181.

254

См.: Гоулман Д ., Бояцис Р. , Макки Э . Эмоциональное лидерство: эмоции как фактор корпоративного успеха / Действенное лидерство. – С. 52.

255

Цит. по: Halle K. Op. cit. – P. 31.

256

Ibid. – P. 10 – 11.

257

См.: Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – P. 131.

258

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 326.

259

Выступление в палате общин 8 декабря 1944 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 406. – Col. 933.

260

Выступление в палате общин 6 декабря 1944 г. Ibid. – Vol. 416. – Col. 2545.

261

Выступление в палате общин 19 февраля 1909 г. Ibid. – Vol. 1. – Col. 394.

262

Цит. по: Halle K. Op. cit. – P. 113.

263

Выступление 21 сентября 1943 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 392. – Col. 86.

264

Ibid. – Vol. 501. – Col. 1366 – 1367.

265

Ibid. – Vol. 504. – Col. 529.

266

Ibid. – Vol. 507. – Col. 1581.

267

См.: Montalbo T. Op. cit. – P. 13.

268

См.: McGowan N . Op. cit. – P. 222.

269

Гоулман Д. С чего начинается лидер / С чего начинается лидер. – С. 17, 14.

270

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 191.

271

Цит. по: Halle K. Op. cit. – P. 10.

272

Ibid. – P. 141.

273

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 191.

274

Цит. по: Halle K. Op. cit. – P. iii.

275

Запись от 31 марта 1944 г. См.: Сolville J. Op. cit. – P. 481.

276

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. IV. – P. 508.

277

Беседа с сэром Мартином Гилбертом 25 августа 1964 г. Ibid. – Vol. VI. – P. 1071.

278

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 17.

279

См.: Halle K. Op. cit. – P. 81.

280

См.: Daily Mail », 23 апреля 1904 г.

281

Цит. по: Bonham Carter V. Op. cit. – P. 114 – 115.

282

Цит. по: Humes J. C. Op. cit. – P. 108.

283

Ibid. – P. 110 – 112.

284

Выступление 5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже, Фултон, штат Миссури. См.: Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 420.

285

Humes J. C. Op. cit. – P. 112, 114.

286

Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. II. – P. 29 – 30.

287

Documents. – Vol. 2. – P. 820.

288

См.: Manchester W. Ор. сit. – Vol. II. – P. 566.

289

Письмо миссис Аниты Лесли Рандольфу Черчиллю от 20 июля 1965 г. См.: Churchill R. S . Op. cit. – Vol. I. – P. 282.

290

Montalbo T. Op. cit. – P. 13.

291

См.: Irving D. J . Churchill’s War. – Vol. 1. – P. 313.

292

См.: Rhodes-James R. Myth Shattering: An Actor Did Not Give Churchill’s Speeches // Finest Hour. – № 92. – P. 23.

293

Ibid. – P. 24.

294

Berlin I. Mr. Churchill in 1940. – P. 39.

295

См.: Humes J. C. Op. cit. – P. 192.

296

См.: Halle K. Op. cit. – P. 83.

297

Цит. по: Humes J. C. Op. cit. – P. 115, 122.

298

См.: Wheeler-Bennett J (ed.) . Op. cit. – P. 71.

299

Цит. по: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 113.

300

Цит. по: Humes J. C. Op. cit. – P. 116.

301

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 199 – 200.

302

Цит. по: Reynolds D. In Command of History. – P. 181.

303

Johnston D. L. Winston Churchill: Master of the English Language // Finest Hour. – № 46. – P. 6.

304

Fyfe H. H. Op. cit. – P. 20.

305

Bonham Carter V. – Op. cit. P. 18.

306

Documents. – Vol. 2. – P. 818.

307

Churchill W. S. My Early Life. – P. 107.

308

Documents. – Vol. 2. – P. 819.

309

Запись от 10 октября 1953 г. См.: Moran C. Churchill: The Struggle for Survival. – P. 200.

310

Цит. по: Johnston D. L. Op. cit. – P. 10.

311

См.: Humes J. C. Op. cit. – P. 127, 128, 130, 134, 136.

312

Выступление в палате общин 18 июня 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 362. – Col. 52.

313

Выступление в палате общин 10 июня 1941 г. Ibid. – Vol. 372. – Col. 151.

314

Выступление в палате общин 12 ноября 1936 года. Ibid. – Vol. 317. – Col. 1107.

315

Выступление в Мэншен-хаусе 10 ноября 1942 г. См.: Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 342.

316

См.: Gilbert M. Churchill: A Life. – P. 479.

317

Быстрее, // Скорее, // Гранки живее. // 4 января // Подниму якоря, // И вы уже не найдете меня. – Примеч. автора.

318

Письмо от 1 января 1945 года. См.: Chur chill W. S. The Second World War. – Vol. VI. – P. 295.

319

Станем тверже стен. // От Мальты до Ялты // Никаких перемен. – Перевод А. И. Уткина . – Примеч. автора.

320

Выступление 5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже, Фултон, штат Миссури. См.: Churchill W. S . (ed.). Op. cit. P. 420.

321

Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. III. – Pt. 1. – P. 140.

322

Протокол заседания военного кабинета № 162, 16 декабря 1939 года. См.: Cabinet papers, 66/4 // Documents. – Vol. 14. – P. 524.

323

Выступление в палате общин 9 февраля 1949 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 460. – Col. 1862.

324

Выступление в палате общин 28 октября 1943 г. Ibid. – Vol. 393. – Col. 403.

325

Запись от 25 августа 1949 г. См.: Moran C . Op. cit. – P. 41.

326

Выступление в палате общин 13 мая 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 360. – Col. 1502.

327

Выступление в палате общин 4 июня 1940 г. Ibid. – Vol. 361. – Col. 796.

328

Выступление 22 февраля 1906 г. Ibid. – Series 4. – Vol. 152. – Col. 555.

329

Выступление в палате общин 14 марта 1945 г. Ibid. – Series 5. – Vol. 409. – Col. 239.

330

«Терминологическая неточность» стала первой фразой нашего героя, которая вошла в первое издание «Оксфордского словаря цитат», вышедшего в начале 1941 г. Сегодня это может вызвать удивление, но авторы подобных сборников не особенно-то и жаловали потомка герцога Мальборо, несмотря на его популярность. Например, в том же «Оксфордском словаре» «терминологическая неточность» была единственной цитатой из многочисленных сочинений и речей Черчилля, в то время как бывшие премьер-министры Соединенного Королевства Эндрю Бонар Лоу, Герберт Асквит и Дэвид Ллойд Джордж удостоились опубликования двух цитат, а Артур Бальфур – четырех! Не лучше обстояло дело и по другую сторону океана. В частности, довоенное издание сборника Барлетта «Знакомые цитаты» не содержит ни одной фразы британского политика. И это притом, что в своих мемуарах «Моя ранняя жизнь», которые также были опубликованы в США в 1930-х гг. и пользовались там большим успехом, Черчилль сделал прекрасную рекламу этому сборнику: «Для образованного человека очень полезно читать сборники цитат. Сборник Барлетта – замечательная книга, я очень внимательно изучаю ее» ( Churchill W. S. My Early Life. – P. 114.). Как и следовало ожидать, ситуация резко переменилась после войны. «Оксфордский словарь» 1953 года издания содержал в себе уже 26 высказываний британского премьера (два – до 1939 г.), а сборник Барлетта 1955 года издания – 61 (12 довоенных) (См.: Ramsden J. Op. cit. – P. 50.). – Примеч. автора.

331

Цит. по: Fyfe H. H. Op. cit. – P. 20.

332

См.: Бедарида Ф. Черчилль. – С. 233.

333

Потрясенная этой фразой, Вайолет Бонэм Картер написала премьер-министру: «Твое предложение о воздушном бое – „Никогда еще в истории войн столь многие не были обязаны столь немногим “ – будет жить до тех пор, пока люди говорят и помнят. Еще никогда в этот великий момент истории человечества не произносилось настолько простой, настолько правдивой и в то же время настолько величественной и грандиозной фразы» (Письмо от 10 сентября 1940 г. См.: Churchill papers, 2/392; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 742.). – Примеч. автора.

334

Ismay H. The Memoirs of General the Lord Ismay. – P. 179 – 180.

335

См.: Reynolds D. Op. cit. – P. 181.

336

См.: Churchill R. S. Op. cit. – Vol. II. – P. 224. Черчилль упомянул об этом и во время одной из бесед с Гарри Гопкинсом в январе 1941 г. (запись от 24 января 1941 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 342.). Впервые Черчилль опубликовал эти строки в 1930 г. в своих мемуарах «Моя ранняя жизнь» ( Churchill W. S. My Early Life. – P. 328). Похожая мысль впервые прозвучала из его уст в 1906 г.: «Мы победили – будем милосердны, мы сильны – будем же великодушными» (выступление в палате общин 21 марта 1906 г. См.: Hansard. – Series 4. – Vol. 154. – Col. 495.).

337

Churchill W. S. Op. cit. – P. 328.

338

Дейвенпорт Т . Зарабатывая умом. – С. 183.

339

Ибарра Э ., Хантер М. Сила – в контактах / Испытание лидерством. – С. 106.

340

Neustadt R. E. Presidential Power and the Modern Presidents. P. 129. Также этот фрагмент цитирует в своих исследованиях Генри Минцберг. См.: Минцберг Г. Профессия менеджера: мифы и реальность / Лидерство. – С. 18.

341

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.) Action this Day: Working with Churchill. – P. 60.

342

См.: Ибарра Э ., Хантер М . Указ. соч. – С. 106.

343

См.: Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. II. – P. 110.

344

Ibid. – Vol. II. – P. 111.

345

Письмо от 19 сентября 1907 г. См.: Documents. – Vol. 4. – P. 679.

346

Цит. по: Churchill R. S. Op. cit. – P. 111 – 112.

347

Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. III. – P. 95.

348

Хилл Л . Страдания молодого начальника / Испытание лидерством. – С. 20.

349

Габарро Дж . Новое назначение. Первые шаги менеджера на новом месте / Там же. – С. 147.

350

Хилл Л . Указ. соч. – С. 15.

351

Сам Марш выступит биографом, составителем антологии и литературным душеприказчиком Руперта Брука. – Примеч. автора.

352

См.: Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – P. 130.

353

См.: Coombs D. Sir Winston Churchill’s Life Through his Paintings. – P. 51.

354

Письмо от 20 августа 1908 г. См.: Documents. – Vol. 4. – P. 836.

355

Freeman D . Eddie Marsh: A Profi le // Finest Hour. – № 131. – P. 32.

356

Хилл Л . Указ. соч. – С. 15 – 16.

357

Churchill W. S. Great Contemporaries. – P. 111.

358

Письмо от 22 июля 1917 г. См.: Gilbert M . Op. cit. – Vol. IV. – P. 33.

359

Цит. по: Boothby R . Recollections of a Rebel. – P. 52.

360

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 38, 39.

361

Выступление 28 марта 1945 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 409. – Col. 1377.

362

Риардон К. Искусство быть смелым / Испытание лидерством. – С. 34.

363

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – P. 388.

364

Ибарра Э ., Хантер М. Указ. соч. – С. 108.

365

Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 268.

366

См.: Zoller C . William Bourke Cockran: Churchill’s American Mentor // Finest Hour. – № 115. – P. 15.

367

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 32.

368

Коттер Дж. П. Истинная роль лидера / Лидерство. – С. 62.

369

Черчилль отправился на Кубу вместе со своим сослуживцем лейтенантом Реджинальдом Барнсом. – Примеч. автора.

370

Письмо от 2 ноября 1895 г. См.: Zoller C. Op. cit. – P. 16.

371

Письмо от 27 апреля 1896 г. См.: Churchill R. S. Op. cit. – P. 281.

372

Цит. по: Zoller C. Op. cit. – P. 18.

373

Выступление 5 марта 1946 г. в Вестминстерском колледже, Фултон, штат Миссури. См.: Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 418.

374

См.: Bonham Carter V. Winston Churchill as I Knew Him. – P. 146.

375

Freeman D . The Friendship Between Churchill and F. E. Smith // Finest Hour. – №139. – P. 28.

376

Campbell J. F. E. Smith, First Earl of Birkenhead. – P. 18.

377

Churchill W. S. Great Contemporaries. – P. 130.

378

См.: Черчилль У. С. Великие современники. – С. 146 – 147.

379

См.: Harris K. Attlee. – P. 555.

380

Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 578, 579. Аналогичный пример с кофе встречается также в номере Chicago Tribune от 3 января 1900 г. Не погрешив против истины, можно предположить, что Ф. Э. Смит в свою очередь позаимствовал эту остроту.

381

Черчилль У. С. Указ. соч. С. 143 – 144.

382

Выступление 10 июля 1948 г. См.: Lang worth R. M. (ed.). Op. cit. P. 18.

383

См.: Campbell J. Op. cit. – P. 270.

384

Черчилль У. С . Указ. соч. – С. 143.

385

Там же. – С. 152 – 153.

386

При разработке данного раздела использованы результаты исследований профессора Ричарда Л. Дафта. См.: Дафт Р. Л. Менеджмент. – С. 623 – 624.

387

Ибарра Э ., Хантер М. Указ. соч. – С. 110.

388

Черчилль У. С. Указ. соч. – С. 144.

389

Churchill W. S. Op. cit. – P. 10.

390

См.: Ибарра Э ., Хантер М . Указ. соч. – С. 111.

391

Дафт Р. Л. Менеджмент. – С. 624.

392

См.: Bonham Carter V. Op. cit. – P. 146.

393

Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 189.

394

См.: Stafford D. Churchill and Secret Service. – P. 194 – 195.

395

Bonham Carter V. Op. cit. – P. 146.

396

См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 374. – Col. 2035 – 2036.

397

См.: Rhodes-James R . (ed.). «Chips»: The Diaries of Sir Henry Channon. – P. 312 – 313.

398

Gilbert M. Winston S. Churchill. Vol. VII. P. 125.

399

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 2. – С. 161.

400

Ибарра Э ., Хантер М . Указ. соч. – С. 114.

401

Макиавелли Н . Государь. Гл. XXII. О советниках государей.

402

Churchill W. S. My Early Life. – P. 71.

403

См.: Коттер Дж. П. Указ. соч. – С. 56 – 57.

404

Churchill W. S. Great Contemporaries. – P. 239 – 240.

405

См.: Churchill W. S. My Early Life. – P. 365.

406

Роббинз С. П ., Коултер М . Менеджмент. – С. 830.

407

Черчилль У. С . Великие современники. – С. 52.

408

См.: Друкер П. Ф. Энциклопедия менеджмента. – С. 329.

409

См.: Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. I. – P. 74.

410

Churchill W. S. Marlborough: His Life and Times. – Book. I. Vol. I. – P. 41.

411

Письмо от 2 сентября 1939 г. См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – P. 317 – 318.

412

Письмо от 2 сентября 1939 г. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 195.

413

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 196 – 197; Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – P. 320.

414

См.: The Bracken Biographies // Finest Hour. – № 63. – P. 10.

415

См.: Robbins R. C. Great Contemporaries: Brendan Bracken // Finest Hour. – № 63. – P. 8.

416

The Bracken Biographies // Finest Hour. – № 63. – P. 10.

417

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 100 – 101.

418

Письмо от 12 сентября 1939 г.; с отметкой «личное». См.: Churchill papers, 2/364 // Documents. – Vol. 14. – P. 80.

419

Письмо от 12 сентября 1939 г.; с отметкой «личное». Ibid. – P. 81.

420

Письмо от 30 мая 1940 г.; с отметкой «личное», из Букингемского дворца. См.: Churchill papers, 20/7; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 453.

421

Письмо от 2 июня 1940 г. См.: Churchill papers, 20/7 // Documents. – Vol. 15. – P. 231 – 232.

422

Запись от 1 июня 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 145.

423

Письмо от 3 июня 1940 г. Churchill papers, 20/7; Gilbert M. Op.cit. – Vol. VI. – P. 454.

424

Ибарра Э ., Хантер М . Указ. соч. – С. 113.

425

Цит. по: Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 355.

426

Ибарра Э ., Хантер М . Указ. соч. – С. 118, 116, 115.

427

Письмо от 31 августа 1939 г. Churchill papers, 8/625; Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. V. – P. 1106.

428

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 1. – С. 194.

429

Выступление 1 сентября 1939 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 351. – Col. 130.

430

Письмо от 3 августа 1939 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. V. – P. 1108.

431

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – P. 1108.

432

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 1. – С. 194 – 195.

433

Запись от 2 сентября 1939 г. Cм.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. V. Op. cit. – P. 1110.

434

Письмо от 3 сентября 1939 г. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 195.

435

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 196.

436

Там же. – С. 197.

437

Documents. – Vol. 14. – P. 6. Официальный биограф Черчилля сэр Мартин Гилберт, потративший несколько десятилетий своей жизни на изучение архивов политика, не нашел ни одного документального свидетельства, которое подтверждало бы, что подобная радиограмма (впервые упомянутая Черчиллем на страницах военных мемуаров) действительно имела место. Тем не менее Гилберт включил эту радиограмму в официальную биографию – в надежде, что «будущие исследователи найдут соответствующее документальное подтверждение».

438

Выступление 26 сентября 1939 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 351. – Col. 1242.

439

Выступление Клемента Эттли в палате общин 26 сентября 1939 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 351. – Col. 1246.

440

Выступление Арчибальда Синклера в палате общин 26 сентября 1939 г. – См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 351. – Col. 1250.

441

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 270.

442

Выступление 1 октября 1939 г. См.: Chur chill W. S . (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 200 – 201.

443

См.: Reynolds D. In Command of History. – P. 114.

444

Выступление 1 октября 1939 г. См.: Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 199; Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 218.

445

Фрагмент выступления представлен в оригинальном, характерном для Черчилля стиле, упоминаемом выше. – Примеч. автора.

446

Цит. по: Черчилль У. С . Указ. соч. – Т. 1. – С. 218.

447

Запись в дневнике от 1 октября 1939 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 51.

448

Письмо от 2 октября 1939 г. См.: Churchill papers, 2/364 // Documents. – Vol. 14. – P. 196.

449

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 16, 17.

450

Запись от 1 октября 1939 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 29.

451

Цит. по: Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill. – Vol. II. – P. 590.

452

Cowles V. Winston Churchill: The Era and the Man. – P. 312 – 313.

453

В результате битвы при реке Ла-Плата был затоплен один из трех тяжелых крейсеров Третьего рейха «Адмирал фон Шпее». По иронии судьбы совершенный корабль Германии того времени, отправивший на дно 11 торговых судов англичан, нашел свой последний приют неподалеку от того места, где в 1914 г. погиб командир Восточной эскадры граф Максимилиан фон Шпее, в честь которого крейсер и получил свое название. – Примеч. автора.

454

Командующий британскими кораблями в сражении при реке Ла-Плата. – Примеч. автора.

455

Выступление 23 февраля 1940 г. См.: Churchill papers, 9/143; Manchester W . Op. cit. – P. 620 – 621.

456

Churchill papers, 8/658 // Ibid.

457

Выступление в зале «Фри-трейд-холл», Манчестер, 27 января 1940 г. См.: Churchill papers, 9/143; Черчилль У. С. Мускулы мира. – С. 173.

458

Реакция иностранной прессы на выступление мистера Черчилля. См.: Churchill papers, 23/3 // Documents. – Vol. 14. – P. 690.

459

Письмо от 26 января 1940 г.; под грифом «конфиденциально», с отметкой «личное». Ibid. – P. 689.

460

Письмо от 26 января 1940 г.; с отметкой «личное». См.: Foreign Office papers, 800/322, folios 61 – 62 // Ibid. – P. 690.

461

Цит. по: Gilbert M . Churchill: A Life. – P. 633.

462

Jenkins R. Churchill. – P. 558.

463

Manchester W. Op. cit. – P. 677.

464

Цит. по: Roberts A . Hitler and Churchill. – P. 109 – 110.

465

Выступление 13 мая 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 360. – Col. 1501 – 1502; Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 2. – С. 19.

466

Запись от 13 мая 1940 г. См.: Colville J . Op. cit. – P. 129.

467

Запись от 10 мая 1940 г. Ibid . – P. 122.

468

Цит. по: Nicolson N. (ed.). Harold Nicolson, Diaries with Letters, 1939 – 1945. – Vol. II. – P. 93.

469

Roberts A. Op. cit. – P. 41.

470

Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 323.

471

Выступление 11 сентября 1940 г. См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. II. – P. 291.

472

См.: Berlin I. Mr. Churchill in 1940. – P. 13.

473

Выступление 19 мая 1940 г. См.: Churchill papers, 9/144; Churchill W. S. (ed.). Op. cit. – P. 209. Черчилль цитирует в сокращенной редакции первую книгу Маккавеев (3 : 58 – 60).

474

Письмо от 19 мая 1940 г. См.: Сhurchill papers, 2/394 // Documents. Vol. 15. P. 91.

475

Письмо от 20 мая 1940 г. См: Churchill papers, 20/11; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 363.

476

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 156.

477

Письмо от 20 мая 1940 г. См.: Churchill papers, 20/1; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 363.

478

On the Broadcast : The P. M. on the B. B. C. // Finest Hour. – № 69. – P. 17.

479

Выступление 4 июня 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 361. – Col. 791.

480

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 63.

481

Jenkins R. Op. cit. – P. 611.

482

Выступление 4 июня 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 361. – Col. 796; Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 64.

483

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 316 – 317.

484

Письмо от 4 июня 1940 г. См.: Сhurchill papers, 2/399 // Documents. – Vol. 15. – P. 248.

485

Запись от 4 июня 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 147.

486

Cм.: Rhodes-James R. (ed.). «Chips»: The Diaries of Sir Henry Channon. – P. 256.

487

См.: Pilpel R. H. Churchill in America. – P. 147 – 148.

488

Цит. по.: Robbins R. C. Reporting Churchill: A Journalist Remembers // Finest Hour. – №76. – P. 10.

489

См.: Churchill W. S. Op. cit. – Vol. V. – P. 73.

490

Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – P. 61.

491

Jenkins R. Op. cit. – P. 622.

492

Solti G. Memoirs. – P. 53.

493

Ibid. – P. 125.

494

См.: Eade C. (ed.). Churchill by his Contemporaries. – P. 200.

495

Mandela N. Long Walk to Freedom. – P. 58.

496

См.: Hixon M. Salote. – P. 122.

497

См.: Eade C . (ed.). Op. cit. – P. 280 – 281.

498

См.: Ramsden J. Op. cit. – P. 65.

499

Ibid. – P. 63.

500

См.: Halle K. The Irrepressible Churchill. – P. 152 – 153.

501

Гоулман Д., Бояцис Р ., Макки Э. Эмоциональное лидерство. – С. 36.

502

Jenkins R. Op. cit. – P. 612.

503

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 317.

504

Выступление 18 июня 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 362. – Col. 60 – 61.

505

Запись от 18 июня 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 165; Письмо Дж. Мартина от 21 июня 1940 г. См.: Gilbert M. Winston S. Chur chill. – Vol. VI. – P. 572.

506

Jenkins R. Op. cit. – P. 612.

507

Ibid. – P. 87.

508

Дафт Р. Л. Указ. соч. – С. 270.

509

Выступление 8 октября 1940 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 365. – Col. 303.

510

См.: Pelling H. Winston Churchill. – P. 460.

511

Бедарида Ф. Черчилль. – С. 233.

512

См.: Ramsden J. Op. cit. – P. 63.

513

Из беседы с Ричардом Лэнгвортсом, 1984 г. Cм.: Langworth R. M. (ed). Churchill by Himself. – P. 481.

514

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 175.

515

См.: Бедарида Ф. Указ. соч. – С. 223.

516

См.: Ramsden J. Op. cit. – P. 65.

517

См.: Ismay H. The Memoirs of General the Lord Ismay. – P. 155.

518

Выступление 30 ноября 1954 г. в Вестминстер-холле. Запись от 30 ноября 1954 г. См.: Moran C. Churchill: Struggle for Survival. – P. 337.

519

Запись от 2 сентября 1945 г. Ibid. – P. 9.

520

New York Times Magazine , 4 декабря 1955 г.

521

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 192.

522

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 51.

523

Тил Т. Менеджмент с человеческим лицом / Лидерство. – С. 170, 171.

524

См.: Churchill W. S. Great Contemporaries. – P. 158.

525

Письмо Стэнли Болдуину от 22 января 1927 г. См.: Churchill papers, 22/151; Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. V. – P. 227.

526

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 1. – С. 83, 88.

527

Churchill W. S. My Early Life. – P. 84.

528

См.: Медведев Д. Л. Черчилль: частная жизнь. – С. 78.

529

Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. I. – P. 358 – 359.

530

См.: Gilbert M. Churchill: A Life. – P. 79.

531

Churchill W. S. The River War, Frontiers and Wars. – P. 308.

532

Письмо от 16 сентября 1898 года. Churchill R. S. Op. cit. – P. 418.

533

Письмо от 28 декабря 1907 г. См.: Documents. – Vol. 4. – P. 731 – 732.

534

Письмо от 3 января 1908 г. Ibid. – P. 738.

535

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 134.

536

Cм.: Soames M. Winston and Clementine. – P. 83.

537

Письма от 29 и 3 ноября 1913 г. Ibid. – P. 82, 81.

538

Письмо от 29 мая 1914 г. Ibid. – P. 87.

539

Письмо от 5 июня 1914 г. Ibid. – P. 91.

540

Письмо от 6 июня 1914 г. Ibid. – P. 91.

541

См.: Churchill W. S. Op. cit. – P. 146 – 148.

542

Цит. по: Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. IV. – P. 211.

543

Письмо в The Morning Post от 20 ноября 1899 г. Цит. по: Sandys C. Churchill Wanted Dead or Alive. – P. 52.

544

См.: Churchill W. S. My Early Life. – P. 243 – 244.

545

См.: Sandys C. Op. cit. – P. 50.

546

Цит. по: Лидеры и лидерство: мнение экспертов / Как стать эффективным руководителем. – С. 121 – 122.

547

Там же. – С. 121.

548

Гоулман Д ., Бояцис Р ., Макки Э . Эмоциональное лидерство. – С. 24.

549

Churchill W. S. Op. cit. – P. 148.

550

Запись от 5 июля 1940 г. См.: Macleod R ., Kelly D. (eds.). The Ironside Diaries 1937 – 1940. – P. 380.

551

Письмо Джона Мартина от 30 июня 1940 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. P. 621.

552

Заметки для сэра Мартина Гилберта от 10 ноября 1982 г. Ibid. – P. 783.

553

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. II. – P. 305 – 306.

554

Письмо от 15 октября 1940 г. См.: Churchill papers, 20/4; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 842.

555

Письмо Джона Мартина от 15 октября 1940 г. См.: Documents. – Vol. 15. – P. 947.

556

Воспоминания сэра Джона Мартина // The Times , 28 августа 1976 г.

557

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 697.

558

Запись от 24 января 1941 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 341.

559

Цит. по: Halle K. The Irrepressible Churchill. – P. 141.

560

Письмо Кристофера Доддса сэру Мартину Гилберту от 25 мая 1985 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 809.

561

Письмо от 25 июня 1944 г. Ibid. – P. 836.

562

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 165 – 166.

563

Запись от 25 апреля 1944 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 485.

564

Фельдмаршал (с сентября 1944 г.) Бернард Монтгомери. – Примеч. автора.

565

Письмо от 16 мая 1944 г.; под грифом «совершенно секретно», с отметкой «личное». См.: Churchill papers, 20/136; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 773.

566

См.: Ismay H. The Memoirs of General the Lord Ismay. – P. 352.

567

Eden A. The Memoirs: the Reckoning. – P. 452.

568

Персональная телеграмма премьер-министра М. 702/4 от 9 июня 1944 г.; под грифом «совершенно секретно». См.: Premier papers, 3/339/1, folio 123; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 802.

569

Лично для начальника имперского Генерального штаба от генерала Монтгомери, 9 часов 30 минут, 10 июня 1944 г. См.: Premier papers, 3/339/11, folio 122 // Ibid. – P. 802 – 803.

570

См.: Churchill W. S. Op. cit. – Vol. VI. – P. 10 – 11.

571

Ibid. – P. 12.

572

Выступление в Карлтон-клубе, Лондон, 28 июня 1939 г. См.: Churchill W. S ., Churchill R. S . Blood, Sweat and Tears. – P. 147.

573

Достоевский Ф. М. Бесы. Ч. I, гл. 5, VIII.

574

Запись от 24 июля 1958 г. См.: Moran C. Churchill: The Struggle for Survival. – P. 437 – 438.

575

Гоулман Д ., Бояцис Р ., Макки Э . Указ. соч. – С. 59, 60.

576

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 396 – 397.

577

См.: Churchill W. S. Op. cit. – Vol. II. – P. 141.

578

См.: Sandys C. Chasing Churchill. – P. 137.

579

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 357.

580

Там же. – С. 358 – 359.

581

См.: Sandys C. Op. cit. – P. 148 – 149.

582

Ibid. – P. 151 – 152.

583

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 335.

584

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. IV. – P. 727.

585

Письмо генералу Уэйвеллу от 26 ноября 1940 г. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 263.

586

Послание C/503 от 25 августа 1942 г.; под грифом «совершенно секретно». См.: Churchill papers, 20/58; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 217.

587

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 178.

588

Письмо Клементине Хозье от 8 августа 1908 г. См.: Soames M . Winston and Clementine. – P. 12.

589

Письмо от 5 сентября 1897 года. См.: Chur chill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. I. – P. 351.

590

Цит. по: Churchill R. S. Op. cit. – P. 353.

591

Письмо от 28 января 1900 г. См.: Churchill R. S. Op. cit. – P. 510.

592

Письмо от 25 ноября 1915 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 119.

593

См.: Bonham Carter V. Winston Churchill as I Knew Him. – P. 16.

594

См.: Hyam R. Elgin and Churchill at the Colonial Offi ce 1905 – 1908. – P. 357.

595

Как известно, к сорока трем годам Черчилль премьер-министром не станет. Что же до Хескета Белла, то ему посчастливится стать свидетелем того, как наш герой дважды станет хозяином на Даунинг-стрит – в 1940 и 1951 гг. – Примеч. автора.

596

См.: Bonham Carter V. Op. cit. – P. 55.

597

Ibid. – P. 55.

598

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 73.

599

В своем письме Клементине от 8 января 1936 г. Черчилль цитирует высказывание герцога Мальборо, написанное им в 1708 г. См.: Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. V. – P. 697.

600

Цит. по: Pelling H. Winston Churchill. – P. 417 – 418.

601

Цит. по: Бедарида Ф. Черчилль. – С. 219.

602

Выступление 15 марта 1946 г. Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 18.

603

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VIII. – P. 514.

604

Письмо от 30 – 31 мая 1909 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 23.

605

Запись от 8 августа 1953 г. См.: Moran C. Churchill: The Struggle for Survival. – P. 164. По словам лорда Морана, «Уинстон любил этот афоризм и часто повторял его в беседах».

606

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. V. – P. 107.

607

Jenkins R . Churchill. – P. 394.

608

Запись в дневнике лорда Камроуза от 5 сентября 1939 г. См.: Documents. – Vol. 14. – P. 30.

609

Письмо от 9 сентября 1939 г. См.: Churchill papers, 19/2; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 21.

610

Заседание Военного координационного комитета № 8 за 1939 – 1940 гг.; 23 января 1940 г., 17 часов 30 минут. См.: Cabinet papers, 83/3 // Documents. – Vol. 14. – P. 681.

611

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 52.

612

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. III. – P. 209.

613

Ницще Ф . Сумерки идолов, или Как философствуют молотом. Гл. 1, параграф 8.

614

Запись от 12 июля 1940 г. Цит. по: Colville J. The Fringes of Power. – P. 192.

615

Запись от 25 июня 1940 г. Ibid. – P. 170.

616

Запись от 17 июля 1942 г. Цит. по: Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 303.

617

Запись от 13 октября 1940 г. Цит. по.: Colville J. Op. cit. – P. 266.

618

Общая директива «Англо-американо-русская конференция» от 22 сентября 1941 г. Документ Комитета обороны № 12 за 1941 год. См.: Cabinet papers, 69/3; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 1199.

619

Впервые это высказывание появилось в работах древнегреческого философа Секста Эмпирика. В XVII в. оно встречается в произведениях английского поэта Джорджа Герберта и немецкого поэта Фридриха фон Лагау. – Примеч. автора.

620

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 4. – С. 36.

621

Выступление 10 ноября 1942 г. Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 254.

622

Дафт Р. Л. Указ. соч. – С. 51.

623

Выступление 15 ноября 1915 г. Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 483.

624

Хейфец Р. А ., Лаури Д. Л . Работа лидера / Лидерство. – С. 203.

625

Цит. по: Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 61 – 62.

626

Уокер К. Как уберечь менеджеров-новичков от них самих / Как стать эффективным руководителем. – С. 144.

627

Цит. по: Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – P. 117.

628

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. II. P. 88.

629

Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. I. – P. 193.

630

Письмо от 24 июля 1914 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 95.

631

Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. – P. 8.

632

Письмо Фишера Черчиллю от 31 июля 1914 г. См.: Churchill papers, 13/28 // Ibid. – P. 17.

633

Письмо от 30 июля 1914 г. См.: Churchill papers, 13/31 // Ibid. – P. 18.

634

Письмо от 2 августа 1914 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 98.

635

Письмо от 2 августа 1914 г. См.: Churchill papers, 13/29; Gilbert M . Op. cit. – Vol. III. – P. 26.

636

Письмо от 3 августа 1914 г. См.: Admiralty papers, 137/988 // Ibid. – P. 27.

637

Письмо от 2 августа 1914 г. Ibid. – P. 28.

638

Письмо от 4 августа 1914 г. Ibid. – P. 30.

639

Jenkins R. Op. cit. – P. 243.

640

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. – P. 31.

641

Asquith M. My Autobiography. – Vol. IV. – P. 71.

642

Письмо от 28 июля 1914 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 96.

643

Письмо от 28 июля 1914 г. Ibid. – P. 96.

644

Письмо от 11 августа 1914 г. Ibid. – P. 102.

645

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 99, 107, 101.

646

Письмо от 3 сентября 1914 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. – P. 64.

647

См.: Дафт Р. Л. Теория организации. – С. 593.

648

Beaverbrook M. Politicians and the War. – P. 36.

649

Хейфец Р. А ., Лаури Д. Л . Указ. соч. – С. 202.

650

Коттер Дж. П. Истинная роль лидера. Лидерство. – С. 51.

651

Documents. – Vol. 14. – P. 1268.

652

Запись от 17 июля 1940 года. См.: Bryant A . (ed.). The Turn of the Tide 1939 – 1943 (The Alanbrooke Diaries). – Vol. I. – P. 195.

653

Запись от 18 июля 1940 г. См.: Nicolson N. (ed.). Harold Nicolson, Diaries with Letters, 1939 – 1945. – Vol. II. – P. 103.

654

Письмо от 16 февраля 1942 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 56.

655

Бедарида Ф. Указ. соч. – С. 235, 287.

656

Запись в дневнике Марго Асквит от 10 января 1915 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. – P. 246.

657

Запись от 26 декабря 1941 г. См.: Moran C. Churchill at War. – P. 15.

658

Выступление 29 октября 1941. См.: Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 308.

659

Запись в дневнике Роберта Мензиса от 1 марта 1941 г. Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 1018.

660

Запись от 10 августа 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 217 – 218.

661

Уильям Питт-старший, 1-й граф Чэтем (1708 – 1778), военный министр в годы Семилетней войны. – Примеч. автора.

662

Письмо от 18 мая 1946 г. См.: Reynolds D. In Command of History. – P. 214 – 215.

663

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 155.

664

Цит. по: Gilbert M. Churchill: A Life. – P. 846.

665

Цит. по: Бедарида Ф. Указ. соч. – С. 167.

666

Цит. по: Трухановский В. Г . Указ. соч. – С. 162.

667

Выступление в Конституционном клубе; Лондон, 26 марта 1931 г. См.: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 163.

668

Цит. по: Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 218 – 219.

669

Там же. – С. 225.

670

Там же. С. 225 – 226.

671

Цит. по: Бедарида Ф. Черчилль. – С. 189.

672

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 231.

673

Выступление в палате общин 7 февраля 1934 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 285. – Col. 1197.

674

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 1. – С. 49.

675

Там же. – С. 58 – 59.

676

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 235.

677

Там же. – С. 239 – 240.

678

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 104.

679

Цит. по: Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. V. – P. 571.

680

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 105.

681

Заметим к слову, что этот студент – Шлепенрель, имевший в родословной еврейские корни, вскоре эмигрировал из Германии в Великобританию. В годы Второй мировой войны Шлепенрель с успехом будет служить в британской разведке, борясь с режимом, который некогда так активно отстаивал в Оксфорде. – Примеч. автора.

682

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 223, 227 – 228.

683

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. V. – P. 741.

684

Выступление в палате общин 2 мая 1935 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 301. – Col. 666.

685

Jenkins R. Churchill. – P. 465.

686

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 242.

687

Архив Министерства иностранных дел, материалы о Национальном французском комитете. – Т. CCLV. – С. 128; запись беседы генерала де Голля с королем Георгиосом II от 10 ноября 1941 г. Цит. по: Бедарида Ф . Указ. соч. – С. 164.

688

Выступление 24 марта 1938 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 333 – Col. 1454.

689

Выступление 12 мая 1948 г. Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Op. cit. – P. 18.

690

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 143.

691

Jenkins R. Op. cit. – P. 470.

692

Выступление 5 октября 1938 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 339. – Col. 360 – 373.

693

Уткин А. И. Указ. соч. – С. 275.

694

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 167.

695

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 177, 180.

696

Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. II. – P. 13.

697

См.: Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 65.

698

Выступление 18 февраля 1901 г. См.: Hansard. – Series 4. – Vol. 89. – Col 407.

699

См.: Churchill W. S. My Early Life. – P. 361.

700

Цит. по: Bonham Carter V. Winston Churchill as I Knew Him. – P. 85.

701

Jenkins R. Op. cit. – P. 71, 72.

702

Ibid. – P. 73.

703

Письмо от 13 марта 1901 г. См.: Churchill R. S. Op. cit. – P. 16.

704

Цит. по: Halle K. The Irrepressible Churchill. – P. 40.

705

Цит. по: Бедарида Ф. Указ. соч. – С. 93, 94.

706

Там же. – С. 227.

707

Там же. – С. 367 – 368.

708

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 150.

709

См.: Hall D. J. All the Elections Churchill Ever Contested // Finest Hour. – № 103. – P. 49 – 50.

710

Выступление в школе Хэрроу 29 октября 1941 г. См.: Churchill W. S. (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 307.

711

Записка от 15 января 1940 г. См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – 438.

712

Цит. по: Hayward S. F. Churchill on Leadership. – P. 80.

713

Churchill W. S. My Early Life. – P. 59 – 60.

714

Письмо леди Рандольф от 10 января 1898 г. Цит. по: Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 385.

715

Письмо от 26 марта 1941 г. См.: Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 3. – С. 86.

716

Дафт Р. Л. Указ. соч. – С. 53.

717

Цит. по: Churchill R. S. Op. cit. – P. 53.

718

Письмо от 11 января 1899 г. Цит. по: Chur chill R. S. Op. cit. – P. 441.

719

Churchill W. S. Savrola. – P. 40 – 42. Цит. по: Уткин А И. Указ. соч. – С. 37 – 38.

720

Там же. – С. 38, 40.

721

Записка на предложения Германии о перемирии от 8 октября 1939 г. См.: Churchill papers, 19/2 // Documents. – Vol. 14. – P. 226.

722

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 223 – 224.

723

Записка генералу Исмею от 27 мая 1940 г. См.: Churchill papers, 20/13 // Documents. – Vol. 15. – P. 166.

724

Документ начальников штабов № 168 от 27 мая 1940 г. См.: Churchill papers, 80/11; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 408.

725

Заседание военного кабинета № 141, 27 мая 1940 г., 11 часов 00 минут. См.: Confi dential Annex, Cabinet papers, 65/13, folios 165 – 173 // Ibid. – P. 409.

726

Выступление в палате общин 11 ноября 1942 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 385. – Col. 23.

727

Запись от 19 мая 1940 г. Colville J. The Fringes of Power. – P. 136.

728

Churchill W. S. Ibid. – P. 307.

729

См.: Robert E. Sherwood papers, folders 1891, 415; Reynolds D. In Command of History. – P. 172.

730

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 220.

731

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 310.

732

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. II. – P. 246.

733

Записка от 2 июля 1940 г. См.: Cabinet papers, 120/453; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 652.

734

Запись от 12 июля 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 193.

735

Позже, упоминая об участии женщин во Второй мировой, Черчилль заметит: «Когда я думаю над тем, что женщины сделали во время войны, я убежден – они достойны того, чтобы с ними обращались как с равными». – Примеч. автора.

736

Цит. по: Colville J. The Churchillians. – P. 123.

737

Личные телеграммы премьер-министра T. 206/2; отправлена 10 февраля 1942 г. в 1 час 30 минут. См.: Churchill papers, 20/70; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 54.

738

Запись от 11 августа 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 219.

739

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 325.

740

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 915.

741

Ibid. – P. 28.

742

Друкер П. Ф. Энциклопедия менеджмента. – С. 327.

743

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 143.

744

Письмо премьер-министру Австралии Роберту Мензису от 13 декабря 1940 г. См.: Churchill W. S. The Second World War. – Vol. II. – P. 541.

745

Schama S. The Churchillian // Finest Hour. – № 42. – P. 13.

746

Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 194.

747

Churchill W. S. Winston Churchill, Author and Historian. // Finest Hour. – № 106. – P. 24.

748

Цит. по: Sandys C. Chasing Churchill. – P. 71.

749

Выступление 30 апреля 1948 г. в Альберт-холле. См.: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 27.

750

См.: Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 92.

751

Bonham Carter V. Winston Churchill as I Knew Him. – P. 244.

752

Churchill W. S. My Early Life. – P. 59.

753

Письмо лорду Элджину от 27 декабря 1907 г. См.: Documents. – Vol. 4. – P. 730.

754

Письмо лорду Элджину от 16 декабря 1907 г. Ibid. – P. 724.

755

Ibid. – Vol. 3. – P. 571.

756

См.: Bonham Carter V. Op. cit. – P. 162.

757

См.: Jenkins R. Churchill. – P. 164.

758

См.: Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. II. – P. 576.

759

См.: Бедарида Ф. Черчилль. – С. 88.

760

См.: Hassal C . Edward Marsh. – P. 174.

761

Schama S. Op. cit. – P. 14.

762

Письмо от 20 декабря 1914 г. См.: Documents. – Vol. 6. – P. 319.

763

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – P. 322.

764

См.: Pelling H. Winston Churchill. – P. 230.

765

Ibid. P. 477.

766

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 327.

767

Цит. по: Dixon P. The Life of Sir Pierson Dixon. – P. 104.

768

Черчилль У. С. Великие современники. – С. 118.

769

Цит. по: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 204 – 205.

770

Documents. – Vol. 14. – P. 153.

771

Письмо майору Дэвису от 24 сентября 1939 г. См.: Churchill papers, 8/629 // Ibid. – P. 146.

772

Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VI. – P. 274.

773

Письмо от 7 сентября 1941 г. См.: Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 3. – С. 263.

774

Там же. – Т. 2. – С. 177.

775

Письмо от 25 мая 1940 г. Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 400.

776

Запись от 20 августа 1943 г. См.: Eden A . The Memoirs: the Reckoning. – P. 402.

777

Письмо от 1 – 3 августа 1941 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 1145.

778

Письмо от 17 марта 1943 г. Ibid. – Vol. VII. – P. 358.

779

Ibid. – Vol. VI. – P. 1146.

780

Bryant A. (ed.). The Turn of the Tide 1939 – 1943 (The Alanbrooke Diaries). – Vol. I. – P. 480.

781

См.: Уткин А. И. Указ. соч. – С. 569, 572.

782

Выступление в палате общин 29 ноября 1951 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 494. – Col. 1711.

783

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 145.

784

Nicolson N. (ed.). Harold Nicolson, Diaries with Letters, 1939 – 1945. – Vol. II. – P. 70.

785

Запись от 11 апреля 1940 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 101.

786

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 62.

787

Запись от 27 февраля 1942 г. Цит. по: Soames M. Clementine Churchill. – P. 352.

788

Письмо от 6 марта 1942 г. См.: Gilbert M. Op. cit. Vol. VII. P. 72.

789

Запись от 24 апреля 1942 г. Цит. по: Eden A. Op. cit. – P. 326.

790

Harvey J. (ed.). The War Diaries of Oliver Harvey, 1941 – 1945. – P. 265.

791

Запись от 9 декабря 1943 г. См.: Bryant A. (ed.). Triumph in the West 1943 – 1945 (The Alanbrooke Diaries). – Vol. II. – P. 111.

792

Запись от 9 декабря 1943 г. Ibid. – P. 112.

793

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. V. – P. 372.

794

Запись от 11 декабря 1943 г. См.: Bryant A. (ed.). Op. cit. – P. 114.

795

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. V. – P. 373.

796

См.: Bryant A. (ed.). Op. cit. – Vol. II. – P. 115.

797

Запись от 11 декабря 1943 г. См.: Moran C. Churchill at War. – P. 182.

798

Запись от 12 декабря 1943 г. См.: Bryant A. (ed.). Op. cit. – P. 116.

799

См.: Churchill W. S. Op. cit. – Vol. IV. – P. 651.

800

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 5. – С. 262.

801

Запись от 28 марта 1944 года. Цит. по: Bryant A. (ed.). Op. cit. – P. 175.

802

Запись от 8 мая 1944 г. Ibid. – P. 188.

803

Запись от 9 сентября 1944 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 511.

804

Хэллоуэлл Э. Когда система перегружена / Как достичь КПД в 101 %. – С. 11 – 12.

805

Там же. – С. 15 – 17.

806

Churchill R. S. Winston S. Op. cit. – P. 126.

807

Ibid. – P. 576.

808

См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. VI. – P. 151.

809

Ibid – P. 891 – 892.

810

Ibid. – P. 42.

811

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 333.

812

Попов В. И. Современная дипломатия. Теория и практика. – С. 424.

813

См.: Churchill W. S. Painting as Pastime. – P. 8 – 9.

814

Ibid. – P. 8.

815

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 26.

816

Запись от 26 октября 1941 года. См.: Bryant A. (ed.). Op. cit. – Vol. I. – P. 263.

817

Хэллоуэлл Э. Указ. соч. – С. 18.

818

Macmillan H . The Blast of War. – P. 243.

819

Лоэр Д ., Шварц Т. Как стать корпоративным атлетом / Как достичь КПД в 101%. – С. 58.

820

Хэллоуэлл Э. Указ. соч. – С. 20.

821

Письмо от 20 сентября 1939 г. Цит. по: Soames M. Op. cit. – P. 316.

822

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 119.

823

См.: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 180.

824

См.: Gilbert M. Winston Churchill’s War Leadership. – P. 14 – 15.

825

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 1. – С. 201 – 202.

826

См.: Pelling H. Op. cit. – P. 188.

827

Churchill W. S. My Early Life. – P. 81 – 82.

828

См.: Pelling H. Op. cit. – P. 299.

829

Черчилль У. С. Указ. соч. – Т. 2. – С. 14.

830

Цит. по: Gilbert M. Winston S. Churchill. – Vol. VII. – P. 308 – 309.

831

Запись от 27 июня 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 172.

832

См.: Сайзлер Ч. Ваш враг недосып / Как достичь КПД в 101 %. – С. 81.

833

Хэллоуэлл Э. Указ. соч. – С. 20.

834

Лоэр Д ., Шварц Т . Указ. соч. – С. 65.

835

Цит. по: Langworth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 539.

836

В качестве примера можно привести строки из письма, написанного Клементиной в начале их совместной жизни, в апреле 1909 года: « Прошу (выделено в оригинале. – Д. М .), сделай несколько физических упражнений утром, чтобы порадовать твою маленькую кошечку Клемми» (Письмо от 27 апреля 1909 г. Цит. по.: Soames M . Op. cit. – P. 21.). – Примеч. автора.

837

Churchill W. S. Op. cit. – P. 45

838

Documents. – Vol. 3. – P. 48.

839

Письмо от 15 ноября 1926 г. Ibid. – Vol. 11. – P. 878.

840

См.: Легран Ж ., Добсон К. Уинстон Черчилль. – С. 95.

841

Запись от 16 февраля 1955 г. См.: Moran C. Churchill: The Struggle for Survival. – P. 351

842

Запись от 14 августа 1944 г. См.: Dixon P . Op. cit. – P. 105.

843

Хэллоуэлл Э. Указ. соч. – С. 21 – 22.

844

Churchill W. S. Painting as Pastime. – P. 7.

845

Письмо от 17 декабря 1939 года. Churchill W.S. The Second World War. Vol. I. P. 413.

846

Churchill W. S. Painting as Pastime. – P. 16.

847

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. P. 473.

848

Churchill W. S. Op. cit. – P. 17.

849

Цит. по: Coombs D. Sir Winston Churchill’s Life Through his Paintings. – P. 108.

850

Цит. по: Pelling H. Op. cit. – P. 331.

851

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – P. 502.

852

Цит. по: Coombs D. Op. cit. – P. 107; Churchill W. S . Op. cit. – P. 31.

853

Бенсон Г. Почему вы так устаете на работе / Как достичь КПД в 101 %. – С. 74.

854

Harrod R. F. Churchill Characteristics: Intellect // Finest Hour. – № 70. – P. 19.

855

Выступление 5 сентября 1943 г. в Гарвардском университете. См.: Langwoth R. M. (ed.). Churchill by Himself. – P. 16.

856

См.: Churchill R. S. Winston S. Churchill. – Vol. I. – P. 184.

857

Выступление 26 февраля 1946 г. См.: Gilbert M . Winston S. Churchill. – Vol. VIII. – P. 193.

858

Churchill W. S. My Early Life. – P. 12.

859

Выступление в палате общин 4 ноября 1952 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 507. – Col. 24.

860

См.: Churchill W. S. Op. cit. – P. 107.

861

Documents. – Vol. 2. – P. 718.

862

Churchill W. S. Op. cit. – P. 107.

863

Ibid. – P. 109.

864

Ibid.

865

Письмо от 21 января 1897 г. См.: Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 319.

866

Письмо от 14 января 1897 г. Ibid. – P. 320.

867

Письмо от 31 марта 1897 г. Ibid. – P. 333 – 334.

868

Churchill W. S. Op. cit. – P. 111.

869

Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 334.

870

«Сорок веков смотрят на нас» – фраза, сказанная Наполеоном во время посещения египетских пирамид. – Примеч. автора.

871

Письмо «В море» от 21 [24] декабря 1941 г. См.: Soames M. Winston and Clementine. – P. 461.

872

Письмо от 2 мая 1942 г. См.: Churchill papers, 20/53; Gilbert M. Op. cit. – Vol. VII. – P. 100.

873

Гоулман Д ., Бояцис Р ., Макки Э . Эмоциональное лидерство. – С. 117.

874

Дейвенпорт Т. Зарабатывая умом. – С. 185.

875

См.: Письмо от 31 марта 1897 г. См.: Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I – P. 334.

876

Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 40.

877

Bonham Carter V. Winston Churchill as I Knew Him. – P. 17 – 18.

878

Mayer F. A. Opinion: Churchill’s Postwar Party Leadership // Finest Hour. – № 61. – P. 31.

879

См.: Halle K. The Irrepressible Churchill. – P. 42.

880

См.: Трухановский В. Г. Указ. соч. – С. 214.

881

Выступление в палате общин 24 октября 1935 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 305. – Col. 366.

882

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 22, 23.

883

Churchill W. S. Mr. Brodrick’s Army. – P. 16.

884

Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. I. – P. 38.

885

См.: Churchill R. S. Op. cit. – Vol. II. – P. 282.

886

Письмо Клементине Хозье от 16 апреля 1908 г. См.: Soames M. Op. cit. – P. 8.

887

Черчилль У. С. Мои великие современники. – С. 114.

888

Запись в дневнике сэра Нормана Брука от 19 марта 1945 г. // New York Times , 22 января 2006 г.

889

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 23, 138, 139 – 140.

890

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. I. – P. 189.

891

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 22.

892

Alkon P. K. Shall We All Commit Suicide? Winston Churchill and Scientifi c Imagination // Finest Hour. – №94. – P. 18.

893

Churchill W. S. H. G. Wells / The Collected Essays of Sir Winston Churchill. – Vol. 3. – P. 52 – 53.

894

Цит. по: Moran C . Churchill: Taken from the Diaries of Lord Moran. – P. 352.

895

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. IV. – P. 51.

896

Запись от 13 мая 1944 г. См.: Colville J. The Fringes of Power. – P. 489.

897

Поэма «Прелюдия»; кн. 14, Заключение.

898

Запись от 22 октября 1940 г. См.: Colville J. Op. cit. – P. 273.

899

Примером может служить заявление Черчилля на заседании военного кабинета № 169 от 16 июня 1940 г., 15 часов 00 минут. См.: Cabinet papers, 65/7 // Documents. – Vol. 15. – P. 348.

900

Выступление в школе Хэрроу 29 октября 1941 г. См.: Churchill W. S . (ed.). Winston Churchill’s Speeches. – P. 307.

901

Тил Т. Менеджмент с человеческим лицом / Лидерство. – С. 171 – 172.

902

Churchill W. S. The Second World War. – Vol. III. – P. 516.

903

Черчилль У. С. Великие современники. – С. 22.

904

Дафт Р. Л. Указ. соч. – С. 143.

905

См.: Hayward S. F. Churchill on Leadership. – P. 17.

906

Harrod R. F. Op. cit. – P. 19.

907

Черчилль У. С. Указ. соч. – С. 231.

908

Churchill W. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 284.

909

Выступление в палате общин 23 июля 1952 г. См.: Hansard. – Series 5. – Vol. 504. – Col. 528.

910

Дафт Р. Л. Теория организации. – С. 540, 541.

911

Черчилль У. С. Указ. соч. – С. 17.

912

Черчилль У. С. Вторая мировая война. – Т. 5. – С. 262.

913

Там же. – Т. 1. – С. 102.

914

Цит. По: Manchester W. The Last Lion: Winston Spencer Churchill. – Vol. II. – P. 618.

915

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Action this Day: Working with Churchill. – P. 21.

916

См.: Лидеры и лидерство: мнение экспертов / Как стать эффективным руководителем. – С. 109.

917

Цит. по: Gilbert M. Op. cit. – Vol. V. – P. 730.

918

Churchill R. S. Op. cit. – Vol. I. – P. 185.

919

Bonham Carter V. Op. cit. – P. 20.

920

Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 145, 146.

921

Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 369 – 370.

922

Roberts A. Hitler and Churchill. – P. 25 – 26.

923

Лидеры и лидерство: мнение экспертов / Как стать эффективным руководителем. – С. 114.

924

Хейфец Р. А ., Лаури Д. Л. Работа лидера / Лидерство. – С. 196, 197.

925

См.: Churchill W. S. My Early Life. – P. 102.

926

Jenkins R. Churchill. – P. 504.

927

Меморандум «Военные аспекты континентальной проблемы». См.: Churchill W. S. The World Crisis. – Vol. I. – P. 60 – 64.

928

Письмо от 3 сентября 1914 г. См.: Gilbert M. Op. cit. – Vol. III. – P. 64.

929

Письмо от 8 сентября 1914 г. Ibid.

930

Письмо от 9 сентября 1914 года. Cм.: Churchill papers, 13/28 // Ibid.

931

Цит. по: Halle K . – Op. cit. P. 40.

932

Цит. по: Wheeler-Bennett J. (ed.). Op. cit. – P. 127.

933

Письмо от 29 декабря 1917 г. Gilbert M. Op. cit. – Vol. IV. – P. 62.

934

Цит. по: Alkon P. K. Op. cit. – P. 20.

935

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 205, 207.

936

Alkon P. K. Op. cit. – P. 20.

937

Churchill W. S. Op. cit. – P. 208, 209.

938

Ibid. – P. 213.

939

Ibid. – P. 184 – 185.

940

Ibid. – P. 185.

941

Ibid. P. 188 – 189. Данный фрагмент также опубликован Черчиллем в первом томе его «Второй мировой войны». См.: Черчилль У. С . Указ. соч. – Т. 1. – С. 26 – 27.

942

Churchill W. S. Op. cit. – P. 187.

943

Ibid. – P. 214, 190, 213.

944

См.: Дафт Р. Л. Уроки лидерства. – С. 50.

945

Гоулман Д ., Бояцис Р ., Макки Э . Эмоциональное лидерство. – С. 42.

946

Цит. по: Ramsden J. Man of the Century: Winston Churchill and His Legend since 1945. – P. 134.

947

Черчилль У. С. Великие современники. – С. 54.

948

Churchill W. S. My Early Life. – P. 45.

949

Цит. по: Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. – С. 61.

950

Douglas J. If He Lives He Will Be Prime Minister // Finest Hour. – № 69. – P. 21.

951

Wyatt W. Distinguished for Talent. – P. 194.

952

Цит. по: Уткин А. И. Уинстон Черчилль. – С. 40.

953

Трухановский В. Г. Указ. соч. – С. 36.

954

Письмо от 14 ноября 1907 г. Cм.: Documents. – Vol. 4. – P. 697.

955

Churchill W. S. Thoughts and Adventures. – P. 5.