Чердачный чорт

АРТЕЛЬ И ЛЕНЬКА

Быстро и весело течет река Мокша. То убегают ее струи в омутки под обрывы, становясь зелеными в тени ивняка, и таинственно там журчат, то выбегают на простор отмелей и звенят, как по серебру, переливаясь по песчаным сверкающим косам.

Любо лежать на обрывистом берегу, смотреть игру струй и рыбок. Вот стая подлещичков от жереха, как серебряные деньги, — рассыпятся по песку, вот гуськом пройдут зеленые стерляди через песчаный перекат, пролетит, как стрела, щука, проползет, крадучись, налим. Никто не стоит на месте; бегут струйки, плескается рыбешка, а синие и зеленые стрекозы как заведут свой танец над желтыми кувшинками в заводи, так и танцуют весь день.

Лежит Ленька, мальчишка из деревни Ватажки, на обрыве и не может оторвать глаз от реки. Телята, которых он караулит, давно разбежались в разные стороны, лихо подняв хвосты, бзыкая от жары и мух, а он все лежит.

И так хочется, так хочется поймать Леньке рыбку, что забыл он обо всем на свете. Навязал на прутик длинную повитель с листочком на конце и воображает, что удит. Рыбешка хватает, выскакивает из воды за его листком, несется стремглав дальше, испугавшись своей смелости. А в Ленькином воображении она уже у него в ведерке, да не одна, там и окуни топорщатся, и разевает ртище пятнистый щурок, а лещ фунтов на семь в ведерко не влез, так на траве и лежит. Это, конечно, лист прибрежного лопуха, голубой и скользкий.

Перебирает Ленька листья от подорожников, кукушек и лопухов в своей шапке и не налюбуется, воображение его так сильно, что заставляет трепетать листья на его ладони, как настоящих рыбок…

В синих глазах Леньки, в его белых вихорчиках столько удивления и радости!

Ловить бы настоящих куда веселей, да нет у Леньки даже медных трех копеек на удочку, и приходится удовлетворяться мечтами.

Иногда из этой мечтательной игры выводит Леньку в явь бабушка Марфа: дерется она больно костлявой рукой и визжит на весь выгон, ругая Леньку бездельником, дармоедом, поганым племенем. Попадает Леньке. Иначе и нельзя: ходила, ходила бабка, всему миру на сходке кланялась, чтоб взяли его, сироту, в телячьи пастухи, а он таким лентяем оказался! Что ни день — новость: то телята в огороде, то в зеленях, а то в тину сглупу залетят. Попадает от хозяек бабке, а от бабки влетает и Леньке.

Переносит Ленька все геройски, не плачет даже, а чуть-чуть вздохнет про себя, и ему полегчает.

«Потерплю, — думает Ленька, — скоро теперь большой вырасту».

И мечтает опять Ленька, как он вырастет большой, наденет сапоги до пояса и будет в Ватажке первым рыбаком.

Дедушка-то его, что неводом, что на подпуск, что острогой, — первый ловец был, и прозвали его «Бесстрашный рыбак». Да вот снасти-то его бабка все соседям за разные дела раздала, и нет у Леньки даже крючочка на плотвичку. Бережет только бабка дедушкину острогу: «Когда большой будешь», — обещает.

А пора уж ему рыбу понемножку полавливать, глядишь — и бабку задобришь. Ох, любит бабка сомятину! А Ленька одного усатого заприметил, под колодой живет.

Занят Ленька мыслями, как ему снастей добиться. За телячье караульство полагается ему пять пудов хлеба, три рубля денег, да нужд у них с бабкой много, не перепадет ему и трех копеек.

Так лежал Ленька в один ясный денек, следил за игрой рыбешек и выслеживал сома. Глядь, плывет по реке какая-то баржа, да такая чудесная, каких Ленька сроду и не видел. Была она не ординарная, из двух больших лодок, а на них столбы и на столбах балки, вроде рамы, и какие-то ваги с цепями.

Проплыла ладья мимо него и стала в большущем омуте, где самый лещевый стан. Облюбовал лещ себе это место, потому что рыбакам его там взять нельзя, такие колоды-коряги, что невод зацепишь и не вытащишь. Называется омут «Давыдова яма», потонул там когда-то рыбак Давыдка. Глубокий омут, так и крутит-вертит, побуркивает сердито день и ночь.

«И зачем это заехала в омут чудесная ладья?» Спустился Ленька с обрыва и пошел полюбопытствовать. С важным видом, поглядывая исподлобья на людей, приехавших в ладье, и заложив руки за спину, он вышел на песок.

— Эй, мальчик, это место как у вас зовут? — спросили его приехавшие с того берега.

— Давыдова яма…

— Это здесь коряг да колод много?

— Невод запустишь — узнаешь…

— Нам с неводом не чупахтаться, нам их-то и надо, этих коряг!..

Ленька промолчал.

Ишь, глаза отводят, так он и поверил: сами приехали рыбу ловить, да не хотят, чтоб он своим ватажным рыбакам сказал, боятся, кабы не прогнали. Коряг захотели!

Он сел на песок и приготовился просидеть до вечера, наблюдая незнакомых рыбаков. Чем дальше он наблюдал, тем больше раскрывал от удивления рот.

Сели диковинные рыбаки на ботничек, опустили якорек и стали по дну его таскать.

«Ну, дура им рыба на пустой якорь попасться, — подумал Ленька, — вот за колоду заденете!»

И впрямь рыбаки задели за колоду. Только этим они не огорчились. На это место подъехала баржа, и начали вагами опускать в воду здоровенные крючья на толстых цепях. Видал Ленька толстые бечевки на сомов, но чтоб их ловили цепями, ни разу не видал.

«Полоумные какие-то рыбаки», — решил Ленька.

Долго опускали рыбаки крючья, ругались — видно, дело не ладилось. Потом один разделся и, взяв в руки камень, нырнул прямо в омут.

У Леньки даже сердце замерло.

— Эй, дяденьки, глубоко тута, завертит! — крикнул он.

«Дяденьки» не обратили на него внимания, и парень с камнем нырнул раза три.

Наконец крючки кого-то зацепили, и вагами стали рыбаки этого кого-то вытягивать. Вытягивали долго, часа два, и показалась из воды коряжина больше самих людей, толщиною обхвата в три мужичьих. Закрепили ее рыбаки цепями, подвезли и, подставив бревна, скатили на песок.

Черная была коряжина, вся обросшая ракушками, и ползали по ней здоровенные пиявки. Ленька даже забоялся и ушел.

А чудесные рыбаки затуганили костер, и вечером видно было из Ватажек, как плясал над водой веселый огонек. Но никто не знал, что там такое, а Ленька никому не рассказывал о своей тайне, только спросил у бабки перед сном:

— Бабка, а в реке клады есть?

— Кто их знает… наверно есть.

— Они, бабка, эти клады, в колодах спрятаны! — сказал Ленька с видом знатока и заснул. Во сне видел здоровенные колоды, полные внутри медных пятаков.

Утром вскочил Ленька сам. Собрал телят и на рысях погнал их на выгон, к Давыдовой яме.

«Только бы застать, как они клад вынимают, давай, мол, рупь, а то на селе расскажу! Дадут», — думал Ленька, нахлыстывая телят, торопясь застать кладоискателей.

Когда он выскочил из кустов на песок, то увидел, что двое распиливают корягу на части. У Леньки сердце забилось. Он не ошибся, достают!

Пилить колоду было трудно, пила едва хватала поперек и звенела, как по железу. Двое пилили, а третий, низенький, но с большущей рыжей бородой, воды подливал. Наконец колода хряснула и разъехалась. Ленька так и бросился вперед за медными пятаками, но к его огорчению не выпало из дуба ни полушки, лишь гладкий черный, отливая синевой, блестел на солнце отпиленный дуб.

Двое начали пилить новый чурбак, а рыжебородый дядька принялся раскалывать отпиленный на дощечки, обтесывать их и складывать на песке в клетку.

— Дяденька, а где же клад-то? — не утерпел Ленька.

— Какой клад?

Ленька рассказал свои предположения о медных пятаках.

— Ах, ты, глупый, — засмеялся бородатый, — клад-то не в деньгах: сам дуб клад. Лежит он лет, поди, тысячу, наши мужики и не догадаются, а англичанин уж проведал — до войны еще мужиков спаивал, реку от коряг очистить брался, а коряги-то, эти вот самые дубы черные, дорогая вещь. Вот мы их натаскаем, нарежем, высушим и в Москву продадим, там из него паркет будут делать, полы в больших домах, бочки — за границу масло отправлять, разные ручки к ножам да к инструментам, дорогую мебель. Крепость в этом дубе, как в железе.

Ленька туго понял объяснения старика, но кое-что ему запало. С этих пор он часто торчал около добытчиков черного дуба и узнал многое. Узнал, что дуб есть совсем черный, это старинный, самый драгоценный. Синеватый — подешевле, а есть белесый, молодой, самый дешевый — на бочки.

Узнал Ленька и добытчиков. Приехали они из села Суморева, верст за сто сверху. Бородатый — это хозяин артели, а парень Петька — специальный нырок, в омут ныряет, крюком дуб зацеплять.

Петька этот смирный и вялый, но когда напьется, буен и драчлив, так что его связывают и кладут на целый день под куст. Лежит там Петька и бормочет, бормочет целый день.

Нырять тогда в омут некому, а остальные — Иван, белый длинный мужик, Егор с вывихнутой ногой и Лука с серьгой в ухе, — все нырять боятся и долго ругаются промеж себя, кому лезть в омут. Чуть не подерутся.

Ленька к артельщикам привык. С Иваном-белым ездил на ботнике ставить подпуска, здоровые лещи попадались. Ленька их потрошил для ухи, костер разводил. Когда мужики купались, Ленька хвалился, как он умеет плавать и нырять. Артельщики Леньку полюбили, сажали с собой и обедать и ужинать, а Иван-белый гладил по голове и рассказывал сказки про русалок и водяных.

Бабка проведала про Ленькину дружбу и один раз рыжему чуть в бороду не вцепилась — зачем парня от дела отбивают?!

— Ну, и бес твоя бабка, — сказал рыжий.

Леньку ничто не могло оттащить от артельщиков, и он по-прежнему торчал около них.

Случилось, Петька-нырок захворал животом и так сильно, что не мог ходить, а только корчился да охал под своим кустом. Мужики опять по часу ругались, прежде чем полезть в омут.

— Дяденька, — сказал Ленька рыжему, — видал, как я ныряю? Давай я вам нырять буду!

— А не зальешься?

— Ни, я — как лягушка, чуть чего — так и выскочу.

— Ну, попробуй.

— Только, дяденька, мне по три копейки за каждый дуб на удочки давай.

— Ладно, ладно, поедем.

Они сели на ботник и поехали к баркам, где мужики зацепили кошкой дуб и опять спорили.

— Ну, спорщики, — сказал рыжий Матвей Иваныч, — вот мальчонка взялся нырять.

Мужики притихли.

— Мал еще, — замялся белый Иван, — кабы чего…

— Ну, сам ныряй…

Иван умолк. Ленька стал разбираться, а Матвей Иваныч учил его, как надо дойти до дна и зацепить крюком корягу. Вот подмышкой у Леньки камень, а рукой он держится за цепь. Внизу булькает и пенится мутная омутная вода, и жуть берет Леньку. Вспоминает он пиявок на коряге и вздрагивает.

— Не потонешь, Ленька, не потонешь? — спрашивает Иван-белый, и глаза его глядят на Леньку, будто просят прощения.

Глянет, глянет Ленька на бурлящую воду — страшно и не полез бы, да уж взялся, и мелькают перед ним удочки, маленькие, большие, разные в бакалейной лавочке у Хрулева.

Бултых! И пошел Ленька на дно, а вверх от него пошли бульки.

Все молчали, будто сделали нехорошее дело. Вдруг цепь задергалась. Иван-белый натянул ее.

— Ага, зацепил!

Через секунду выскочил Ленька. Мужики подхватили его и вытащили на плот. Белый, как смерть, Ленька лег.

— Отдышусь маленько.

— Молодец, вот молодец, — всплескивал руками Матвей Иваныч, — ай да молодец ты, парень!

Леньке не до похвал, ему еще крюк зацеплять. Однако обогрелся на солнышке, храбрость на себя напустил.

— Мне што, я смелый, я хоть в окиян нырну.

Нырнул и второй раз Ленька. Зацепил. А когда вылез, пошла носом кровь. Сперва испугался, но, получив три копейки, забыл и про нос и, утерев кровь лопухом, поскакал в припрыжку к телятам.

А мужики, кряхтя, выворачивали зацепленный им огромный дуб.

С тех пор Ленька заменил собой в артели нырка-Петьку, который все хворал. Много дубов он зацепил, много выволокли артельщики на берег столетних великанов. За каждый имеет Ленька три копейки. Хватит уж на хороший подпуск, да все хочется еще. Копит Ленька свои гроши здесь же, на берегу, в песке под камешком. Домой отнесть, там бабка проведает, отберет. Стал худой Ленька, желтый; когда вынырнет из омута, ребра, как у ерша жаброчки, раздуваются. Много раз на дно понырял, а все же каждый раз нырять страшно.

В этот день, особенно жаркий и душный, ладья сплыла немного вниз по течению, где вода, вырываясь из омута, течет особенно быстро, уходя с ворчанием под берег.

Опять Леньке дали камень, опять на секунду к нему подступил страх. Бултых — и нет Леньки, только бульки от него пошли. Долго шел Ленька до дна, в ушах даже зазвенело. Вот и колода скользкая, корявая. Ухватил Ленька крюк, судорожно ищет руками за что бы его зацепить, а течение бьет под самый дуб и тянет за ноги еще глубже.

Сунул руку Ленька в какую-то дыру в дубе, как тяпнет его за палец, отдернул руку Ленька, а на ней рак, хотел ойкнуть — в рот вода хлынула, оторвался от коряги, подхватило его течение и понесло, перевертывая вверх тормашками, не вверх, а куда-то еще глубже.

— Бабонька! — хотел крикнуть Ленька, но не смог: вода хлынула прямо в легкие, и Леньку поглотила темнота.

Прошло несколько минут. Побледневший Матвей Иваныч торопливо снимал сапоги, руки его тряслись.

— Ах, ты, грех какой, ах, ты, грех, — приговаривал он, заикаясь. Видно было, что артельщик испугался.

Разобравшись, он нырнул и раз и другой, но Леньку не вытащил.

Испугались и все артельщики, свезли на берег Ленькино бельишко и решили соврать, что купался Ленька и сам потоп. Больной Петька за полбутылки взялся сбегать в село, покричать, что утонул, мол, чей-то мальчишка. Прибежал народ, с баграми с сетями, и в бокалдине, немного ниже по течению, изловили Леньку. Тело его было безобразное, грязное, синее со вздутыми водою ребрами.

Принялись мужики откачивать. Здорово качали, на облака хотели закинуть, вместе с рогожкой. Но Ленька никак не отживал. Бабушка все упрашивала мужиков не бросать рогожки, качнуть еще хоть разик. И когда измученные мужики срыву отпустили рогожку, брякнув Ленькино тело об землю, изо рта его фонтаном хлынула вода. Он забился в судороге, фонтан чистой воды прекратился, и пошла она тяжело, перемешанная с кровью. Ленька бился и хрипел с пеной на губах, как отравленный.

Всю дорогу, пока нес его Иван до дома, он лишь мотал головой, отказывался отвечать на вопросы. Ночью его рвало тяжело, все с кровью, прямо выворачивало нутро. Положила его бабушка на печку, укрыла разной ветошью и на коленях за него умаливала богородицу, лампадку ей зажгла. Не помогало. Приводила знахарку снять наговором испуг. А Леньке все не легчало.

Из страха, что бабка поколотит, не рассказывал он ничего про ловлю дубов с артельщиками.

Артельщики на нехорошем месте добывать больше не стали. Поторопился Матвей Иваныч разделать добытое да съехать дальше вниз по течению. Пока разделывали дуб, Иван-белый все навещал Леньку.

— Плох парнишечка… Помрет, смотри, — говорил он с сокрушением мужикам.

Егор, почесывая затылок, повертывался и ковылял за каким-нибудь делом, подальше от этих слов. Лука потряхивал своей серьгой в ухе и говорил:

— Знать, судьба… Уж кому от хвори помереть, тот не потонет.

— Э-э, — поддразнивал мужиков Петька, увиваясь бесом, — а болесть-то у него, как у меня: попорча нутра водой… Ште! Скажу вот, вы его умучили, пойду в сельсовет и скажу… ште?

— Ну, ты это брось, — ухмурился Матвей Иваныч, — смотри у меня!

Петька от греха отставал.

Узнав, что Ленька плох, он выкопал его медяки, уследил, лежачи под кустом, куда их парнишка закопал, и купил на них шкалик горькой. Перед мужиками опять дурачился и куражился.

Скоро со станции железной дороги приехали подводы, и разделанный, разложенный в красивые клетки по желтому песку отмели черный дуб весь увезли.

За добытый дуб получил Матвей Иваныч сотни две денег. Дал троим мужикам по двадцатке, а Петьке, как младшему в артели, десять рублей. Себе по-хозяйски (вся снасть, все дело его) взял остальные. Поставил он мужикам и магарыч — четверть горькой.

На теплом песке, под разросшимся лозняком уселись мужики выпивать. Пили медленно, принимались за противную сивуху тяжело. Много раз крякнули, закусывали печеными яйцами и шелухи насыпали вокруг себя целые горы. Только когда начал забирать хмель — заговорили.

Нашел на мужиков покаянный стих.

— Несправедливо… — сказал первый Иван, — был я опять у парнишечки… В чем душа держится, чуть дыхает, а мы вот и выпиваем, и закусываем, и в кармане по два червяка… Несправедливо!

— Это действительно, Ваня… бить нас некому, умучили парнишечку, — соглашается Егор, выпивает чайную чашку и с тошнотворной гримасой шарит вокруг по песку закуску.

— А ты, Матвей, гад, — звякает серьгой Лука… — Хоть и твой магарыч пьем, а изобьем мы тебя нонче… Вот выпьем еще для храбрости и изобьем.

— Хе-хе-хе, — лебезит струсивший подрядчик, — шутник ты, Лукаха…

— А вот постой… — и глядит Лука исподлобья на подрядчика так, что того передергивает.

— Ште, ште, ште! — радуется, прыгая на одной ноге, Петька, — Матвей Иваныча бить будем… Вот те Матвей Иваныч, битый будет. Ште?

— Братцы, — пугается Матвей Иваныч, — что же это вы? Я все по совести… Без меня што бы могли делать?.. А вы заместо благодарности…

— Молчи, гад… Струмент специальный коряги зацеплять кто пожалел заказать? Хотел дешевле обойтись. На Петьку, мол, выдет червяка три, а струмент — он на сотню? Уж молчи, благодетель… А то вот пойдем в совет и заявим: так мол и так, Матвей Иваныч не председатель артели, а подрядчик, эксплата-та-та-тор… — Запнулся на трудном слове Лука и с досады промочил горло еще чайной чашкой горькой.

Матвей Иваныч окончательно перетрусил и старался покрепче угостить мужиков: перепьют, отойдут — добрее станут, целовать полезут. Но, к его ужасу, мужики становились все злее.

И скоро по лугам через канавы и кочки, решительно размахивая руками, спешили к видневшемуся селу три фигуры. Четвертая бегала восторженно вокруг — это Петька, а пятая — Матвей Иваныч, догоняла и не могла догнать мужиков.

— Братцы, — молил он, — за что?.. Братцы!

Мужики отмахивались от него, как от назойливой мухи.

— Братцы, нате по червяку… бог с вами…

— Стоп, — скомандовал Иван, — возьмем, чорт с ним!

— Правильно, отвезем на них парнишечку лечиться…

И вот уже едут три мужика и везут Леньку в больницу. По дороге медленно волочатся их несуразные тени. А Матвей Иваныч угрюмо возвращается к стоянке на берег реки.

— Ште, ште! — носится вокруг него Петька и строит рожи.

— Придется струмент заказать… — бормочет подрядчик.

В больницу приняли Леньку на излечение без всяких денег. Доктор утешил мужиков, что поправится он обязательно. Мужики повеселели.

— Куда ж теперь деньги-то девать? — растерялся Иван.

— Знамо, ему отдать! — предложил Егор.

— Не… старуха зря стратит… а парнишечка-то об рыбацких снастях все тоскует… ему надо.

— Тогда вот что, мужики, давайте учудим?

— Как?

— А положим их в банку, пущай растут до совершения ему лет, а пока на удочки рупь оставим?!

— Ленька, знаешь, что мы над твоими деньгами удумали?

И мужики рассказали ему, как они положат деньги в банк и как они там будут расти.

Быстро поправился Ленька. И нет теперь в Ватажке мальчишки счастливее его. Правда, поплакал он, когда не нашел зарытых медяков. Ведь кровные они были, трудовые. Обида, однако, скоро улеглась. И теперь удит он рыбу, налавливает себе с бабушкой на уху и мечтает:

«Вырасту большой, заведу снасти, лодку, а то — возьму куплю большущие сапоги и уеду на самую морю, в тамошние рыбаки!»

Ведь деньги у него лежат, по его мнению, в глиняной банке, на окошке, в том большом доме, что на базаре, за больницей, в банке сверху насыпана особая земля, в которой деньги его растут.

Как же не мечтать Леньке?

Осенью мимо Ватажек тащилась обратно ладья добытчиков. Ленька увидел ее и, когда подбежал, был озадачен: Матвей Иваныч сам тянул лямку!

— У нас теперь Иван председателем-то… Матвей Иваныч — простой член, ште! — похвалился Петька.

В чем тут секрет — Ленька не понял, но Иван-белый показал ему хитрую железную закорючину и тоже похвалился:

— Нырять не надо, сама зацепляет. Ох, натаскали мы дуба, натесали мы клеточек, наставили по Мокшинским пескам!

— А ну, трогай… Прощай, Ленька!

И пошла-поехала ладья, а в лямке тащили ее, обегая косы, перепрыгивая кочки, Иван-белый и Матвей Иваныч. Первый, ловкий и длинный, — легко, второй, тучный, неуклюжий, — тяжело, с одышкой.

Егор-колченогий сидел на руле. Петька с Лукой отпихивались баграми.

По Мокше плыла артель.