Через

Отпечатки ступней на песке, косогоре времени;

Отпечатки лиц на ладонях памяти. Как помнят?

Как забывают? Дубовая рама, узкий багет, там.

А что здесь? Лица, осколки слов, оттенки кожи.

Портреты – как дыхание, здесь островки бытия

Там, губы пока без движенья потом начинают

Двигаться. Холст, грунт, краска, рама, но руки,

Глаза не здесь и там, во встречах, неутраченных.

Листья людей разрезают провалы времени, искры

Вспыхивают, затухают; под небом дня и ночи,

На ветру, листопадом. Мира, где уже нет, не будет.

Вместе быть – невозможно, неизбежно, случайно.

Листопад лиц – наполненных, пустых, дышащих;

Ничто, пыль случая, зеркало взгляда, они с собой.

Город, светом взошедший над пустой землей,

Памяти узкой и тесной вкус горячий, сухой.

Снег кружится в забвении над растаявшим льдом,

По холодным пространствам ты пройдешь босиком.

Волны памяти меркнут, как огни над мостом,

Как шаги по тропе за прибрежным песком.

Тени памяти вспыхнут и наполнится круг,

Той любовью и ложью, синевой и листвой.

Говори же ты с ними, чей так короток взгляд,

Обращенный в пространство и ушедший назад;

Там скользит над землею уходящей волной

Страсти, горечи, боли, равнодушия рой.

Я забуду прощаний ясный горестный ряд,

Облегченье, молчанье, шум бесцельных бравад.

Как волны светлые наполнены дождем,

Так ясен и высок твой взгляд в промозглой

Ночи, где по краям земли и рубежам обочин

Горьким огнем весны горят ее цветы.

Ты помнишь темноту, далекий плеск шагов?

Невидимых, речных, знакомых, бессловесных.

Шуршание воды и эхо дальних тесных,

Слишком приземистых, ответных голосов.

Сквозь воды, снегопад, пустынный жар

Земли я помню отблеск глаз холодных и

Бессветных, тугих, возвышенных, телесных,

Бесчувственных – оставшихся, как пар,

Загадкою, принявшей форму зеркала души.

Но чьей души? Я видел отраженье лишь своей.

Заиндевевшие поля земли и неба

Коснулись темноты, коснулись глухоты.

Мы шли вдоль луга, посветлевшего от снега,

И зачарованно на снег смотрела ты.

Узкая речушка ледяным межзвездьем

Вилась между холмов, пологих и нагих.

А церковь на излучине, прямой и вечной

Тенью, протягивала свет к окраинам души.

Дул слабый зябкий ветер, замерзали уши,

Вечер горел огнем дальних домов и звезд.

Ты шла безмолвно и бесслезно, не касаясь

Суши, в вечернем свете на краю земных шагов.

Потом сказала, «Что-то я замерзла. Задолбало

Топать. Пора похавать и потрахаться, и спать».

Подожди меня в кафе, внизу, я сейчас спущусь,

Ты пришла чуть раньше, чем сказала, что ты.

Должен был подумать, что так будет, и ждать,

Ты идешь впереди времени, но оно недвижно.

Светятся ли твои глаза или сквозь них душа?

Улыбка полна смеха, а тело движений. Руки

Держат чашку, отброшены, касаются ладоней,

Записывают. Мне не уследить за их листвой.

Искрами полноты мира пересыпан твой шепот.

Невозможно не радоваться тебе. Но я помню

И то, какой ты бываешь перед собой, наедине

С холодом мира, где искры пусты. Как наполнив

Ладонь таблетками от абсурда, сказала, «хватит».

И сейчас, смеясь, ты думаешь: завтра или потом?

«Давай выпьем», сказала ты тогда равнодушно.

«Давай», согласился я. «Ты только не подумай»,

Продолжила, «Обычно я не пью, даже не курю».

За окном черные ботинки и туфли под дождем.

Ты рассказывала об отце с холодными глазами,

Матери-истеричке между кухней и телефоном,

О молодых людях, живших планами на успех.

«Расскажи о себе», добавила ты, «Пожалуйста».

Утром твои белые волосы на белой подушке.

Ответила взглядом озабоченным, недоуменным.

«О чем мы вчера говорили?». «Да так, толком

Не помню», сказал я. Ты кивнула, «Хорошо.

Не выношу разговоров по душам. У каждого

Свое одиночество, и незачем их смешивать».

Голубая земля, белые стволы, черные письмена.

Ты дремлешь о земле, где полны глаза и весна;

Говоришь о мире, в котором сбывается – светлое,

Как утренний снег; среди осколков и руин побег

Сна из времени и во время. Твое будущее цветное,

В полушаге; тебе снится яркое, мирское, земное.

Твои глаза деятельны и слова горят; в упругий шаг

Складываются поступки; ты бежишь, вслед и в ряд,

По ступенькам самообмана – в городе циклопических

Башен и дальних дорог. Иногда тебе кажется, рядом,

Что еще шаг; иногда кажется, никогда. Нежностью

Полны твои глаза, но раздаешь ты ее с расчетом.

Обманывают ли тебя – ту, еще в мире белых стволов?

Обманываешь ли себя сама, ради корысти и свечения?

В грацию мелочей кажешься погруженной, проходя

Мимо вещей будто касаясь; упругие движения ламы,

Прозрачный сон среди душной тяжести людей. Горящей

Чернотой полон взгляд; ты ведь знаешь, смотрят на тебя.

Вытягиваешь руки и опускаешь; шаг, отклик тела.

Лицо обращено, искренность наполнена, касающиеся

Губы чуть дрожат. Грация твоих слов, истина тела, как

Хочется им верить, легко поднимаются над мирозданием.

Твое тело прекрасно. Не иллюзия сотворенная, не иллюзия

Несотворенная; отражение души, потерявшейся в лабиринте

Самообмана. Винить тебя в этом? Ты черства, непрозрачна,

Но как рысь, рыщущая в поисках добычи, только тень иного.

Убила ли ты в себе душу? Не знаю. На ладонях остатки пепла.

Если будешь ее искать, нить к ней в памяти о любивших тебя.

За окном льется холодный дождь, дрожат кусты.

Опустив голову в ладони, ты думаешь о том

Теплом, уютном, полном, что на краю горизонта,

О сытном, о недоставшемся. О том, что у других.

Там поют золотые цветы, наполненные солнцем,

Там время ярко, а земля плодоносит черешней.

Мне жалко тебя, мне всегда тебя было жалко.

Ты плачешь над каплями своей разбитой души.

Но знакома ли жалость тебе? Скажи, каков ее вкус?

Чье сердце ты согрела, делясь душой или раздавая

Благодарность, открывая руки? Ты не услышишь,

Если тебя спросить. Или ответишь: «Кара? Месть?»

Справедливости мало. И, нет, конечно, это не месть.

Но оглянись. Ты живешь в том мире, который твой.

Да, дорогая, ты смотришь на себя, как на товар.

Многие настоящие мужчины тебя этому научили,

Многие заботливые подруги научили тому же.

Так зачем же увиливать: ты видишь в себе товар.

Здравствуй, витрина, здравствуй. Разве можно

Не радоваться тебе? Твои чудесные волосы

Легко положить на ладонь; твои губы полны

Поцелуями, глаза – словами, а тело – влеченьем.

Твои руки прекрасны до самых краев ногтей,

Бедра немного покачиваются, но не слишком.

А твои ноги? Совсем, как у настоящей куклы,

Их хочется целовать. Милая, ты почти совершенна.

Что-что, личность? Ведь тебе не стыдно за меня?

А мне за тебя? Отлично! Проведем отличные дни.

Ненасытное тело, вьющееся, час за часом

Ищущее соприкосновений, движений, ласк;

День за днем. Груди, боящиеся потеряться;

Бедра, боящиеся остаться одни. Лицемеришь?

Засыпаешь. Ты не показываешь себя, тебе

Не до этого. Не играешь в словесные игры,

Зачем они тебе? Сегодня мы уже общались,

Да и говорить проще так, без лицемерия.

Постель за постелью, но что тебе до того.

Ты лжешь, но не обманываешь; разве

Правду ты ищешь в чужих телах, а они

В тебе? Сегодня утром был кто-то другой.

От твоих сестер видел хорошее и плохое.

От высокоморальных – плохое. Рядом?

«Наверное, нам не стоит друг друга обманывать»,

Ты сказала, прижавшись щекой, «Разве так плохо,

Что наши интересы сошлись, и разве так стыдно,

Разложить их на подушке, как карты мира». «Быть —

Значит хотеть, хотеть – значит действовать». «Нет

Интереса, нет будущего». Или я придумал эти слова

За тебя? Тебя так учили, раскладывая перед глазами

Карты будущего: козыри, девятки, меченые рубашки.

«Как я могу тебя любить?», спрашивал я себя тогда,

Выученную к расчету, взвешивающую и скрытную.

Ведь так отчетливо помнил огни души, высокие слова,

Захватывающие и страшные. «Как же я любил тебя?»

Но рты красивых слов смылись в провалы прошлого;

А ты все еще звонишь и спрашиваешь, «Ну как, блин?»

Поступь быстрая, неустойчивая, незнающая

Рыжие волосы разбросаны, широких скул поверх,

Дыхание сильное, глубокая грудь в полноту

Воздуха, слов потоком живым, переполненным.

Страсть с перепадами в застенчивость, депрессия

Счастья. Ты живешь в мире, где птицы поют хорами,

Где дома говорят, небеса полны травою, а люди

Полны абсурдом. Глядя на них, ты веришь в лучшее,

Видя худшее. В нищете ты смеешься. Среди кипарисов

Плачешь. Пьяная среди трезвых, не понимающая в людях,

Мечтающая в мире желаний и планов, ты живая среди

Мертвых. Твое тело – жертва в одиночестве и в радости.

Протяни мне руку, не спрашивая, венами вверх,

Я хотел бы помнить тебя такой, какой ты сама забудешь.

Я спросил тебя, где здесь вход на вокзал и

Кассы. Ты хотела пойти со мной показать их,

Чтобы я не потерялся один на чужом вокзале.

Мне стало неловко; разумеется, я отказался.

Тонкий профиль гречанки, о твои глаза, светлый

И чуть надменный взгляд. Небольшой чемодан,

Я предложил его донести. Но ты отказалась.

«Поезд на Салоники отбывает через две минуты».

«Я еду в Салоники», сказала ты, «Здесь я учусь».

«У вас там семья?» Ты кивнула. «Когда-то там

Жила очень большая семья, а потом стала совсем

Маленькая. Вы, европейцы, знаете, как это бывает».

«Мне тоже в Салоники», закричал я закрытой кассе,

«Мой поезд уходит в Салоники». Тогда и ежедневно.

Через волны времени, разбивающиеся о скалы утраты,

Сквозь зеленеющие поля, полные весенним ветром,

И осенний снег на лугах, спускающийся к речной

Воде, беззвучно бьющейся в водоворотах, горечь тумана,

Я вслушиваюсь в твой голос, пытаюсь услышать там

За провалом памяти, где его не коснутся, почему же

Не коснуться голоса, не протянуть руки, не прижать

Руки к его волосам? Бейся душа цветом сирени.

Тот лжет себе, кто не знает затуманенной горечи утраты,

Давящей пропасти необратимого, жгущего дыхания

Несбывшегося. Ты там, время, за которое не заглянуть,

Сквозь которое не выдохнуть – вода, луг, поле, скала.

Кто же стоит на рубце времени, на этом краю памяти?

Мне нет дела, кем ты стала по эту сторону прошедшего.

Ты помнишь, как дрожал замерзший Инд,

И как светилось южное сиянье?

Как в облаках, призывно-голубым,

Горели осень, страх и тьма без покаянья?

Обледенелый ветер бился через сталь,

Звенели стекла, снег кружился над обрывом,

И на губах еще мерцал тибетский чай

Со вкусом поцелуев, неба и крапивы.

Обледенелое шоссе ветвилось через свет,

Там, где земля и небо сходятся на тонкой

Грани звука, где шум души и вечности ответ

Другу другу откликаются холодным стуком.

Ты помнишь времени застывшие шаги?

Ты их забыла, ты права, должна была забыть.

Светлый неба разлет, эркеры, фонари.

Праздничный невский лед, солнце и свет земли;

Горестный невский лед, серый туман и пурга.

Краем ты не пройдешь, обочина не дорога.

Встретимся у метро. А где? Внизу, наверху?

Ты натянула на уши шапку, намотала шарф,

Засунула руки в карманы пальто. Холодно,

Скользит поземка, вдоль улиц, где все и никто.

А у Владимирской церкви не повернуть назад,

В городе, где недели и годы проходят как день,

Но каждый подлунный день – это рай и ад.

Станций теперь стало две, мы ждем не у той.

Две не отбрасывают тени, двое не встретятся на

Одной. Но я вижу тебя сквозь поземку времени.

Высокие скалы памяти, синие ледники.

Мы ли здесь не заблудимся? Нам ли тут не пройти?

Не у высокой ли кромки – тропинка, вешка пути?

Гималаи – горы любви, забвения и реки.

Реки, что одна из многих, скатывается сквозь туман,

Сквозь дым, покрывающий время,

Ручьи чувств, дальний свет, поленья,

Сквозь тусклую чащу образов. Дальнее – не обман.

Но никому друг к другу по снегу уже не пройти.

Там на заливе сосны, ряска, соль и песок;

Там на озере солнце, будущих чувств росток.

Время пройдет прибоем, и прошлого не найти.

То, что не было, – было, будет, не будет – всегда;

Лица, слова, движенья. Но память светлее огня.