Через лабиринт

X

Мазин был не так уж не прав, когда в разговоре с Аллочкой назвал "кожаного" дураком. Но бывает, что и дуракам приходят в грлову удачные мысли. Особенно когда их подхлестывает злоба. А "кожаный" и был из таких злобных дураков, потому что, будь он поумнее, он давно догадался бы, что разыскивать Эдика не следует, а следует даже, наоборот, радоваться его исчезновению. Но, кроме злобы, "кожаного" вела жадность. Когда же злоба и алчность соединяются в таких людях, те уже не в состоянии осмотреться по сторонам, а самые "умные" идеи, которые приходят им в это время в голову, ведут только к гибели и их самих, и других людей.

Ошибка же Мазина заключалась в том, что он считал путь этот довольно длинным, и предполагал, что есть еще время пересечь его. Это была ошибка, но не вина. Виновата была Аллочка, которая скрыла главное. Главное и еще одну мелочь. Впрочем, мелочей в подобных историях не бывает. Знай Мазин эту мелочь, главное открылось бы ему почти наверняка. Но он поверил Аллочке, когда она сказала, что живет в общежитии. А это было правдой лишь частично. И "кожаный" имел на этот счет более точные сведения. Поэтому, когда он зашел в общежитие, его ничуть не удивил ответ вахтера:

— Нету ее.

Вахтер, седоусый старик в наглухо застегнутом толстом черном френче, сидел за своим столиком и пил крепко заваренный чай.

— Я знаю, где она? Я ей не сторож. Я за общежитие в ответе, за народную собственность, а за девчонками пусть воспитатели смотрят. А ты кто такой, что ее спрашиваешь?

— Брат я, папаша, двоюродный.

— Бра-а-ат… — протянул дед подозрительно. — Знаем мы вашего брата! Хорошо еще, если в загс позовет, а то и под куст в парке.

— Ну, ты это, дед, брось! Тебе толком говорят: брат я. Ждать мне некогда: проездом я, понял? Где ее комната? Записку я Алке оставлю.

Вахтер посмотрел на шоферскую куртку и загорелое лицо "кожаного" и уступил. Через несколько минут тот разговаривал с Катей, что жила вместе с Аллочкой. Но говорил он уже другое:

— Вот что, сестренка, от Эдика я. Знаешь такого? С Аллой поговорить нужно вот так… — Он провел ребром ладони по толстой шее.

"Кожаному" и в голову не пришло, что Аллочка могла не довериться подруге. Он в такие тонкости не вдавался и оказался прав. Но хотя точного адреса заболевшей тетки, у которой последние дни ночевала Аллочка, Катя не знала, все же помнила улицу и ближайшую трамвайную остановку: с год назад они заходили к этой тетке вместе.

Сведения эти "кожаного" вполне устраивали. Он вышел из общежития веселый, сел в машину, потому что действительно был шофером, и погнал на Казахстанскую. Улица эта находилась в районе частной застройки, и соседи тут хорошо знали друг друга.

— Мамаша! — "Кожаный" остановился возле скамейки, где две немолодые женщины лузгали семечки. — Где Козловых дом будет?

— А вон, сынок, с голубыми ставнями.

— Спасибо, — сказал "кожаный" и поднял боковое стекло.

Мимо флигеля с голубыми ставнями он проехал не спеша, так что успел прочитать на воротах фамилию домовладельцев.

— Ну, ты глянь, вот бестолковый парень! Мимо проехал! — посетовали тетки на скамейке.

Преследуя Аллочку, "кожаный", как и Мазин, думал, что Эдик унес ноги подальше и переписывается с ней на теткин адрес.

Однако дело обстояло иначе.

Поговорив с Мазиным, Аллочка села в трамвай и, убедившись, что за ней больше никто не следит, попыталась обдумать происходящее. Было это нелегко, но кое-что ей удалось. Во всяком случае, с трамвая она сошла спокойная и решительная. В ближайшем магазине купила бутылку водки, две пачки дорогих папирос и банку шпрот, положила в сумку и с покупками направилась на Казахстанскую.

Собака за забором загремела было цепью, но, узнав Аллочку, притихла. Калитку открыла тетка.

— Здравствуйте, тетя Даша. Ну, как тут у вас?

— Да все так же.

Тетка выглядела не столько больной, сколько недовольной. Говорить она больше ничего не стала, а молча повернулась и зашлепала задниками стоптанных туфель по дорожке, что вела к дому. Аллочка направилась следом, но не в дом, а обошла его и постучала в маленькую дверку легкой пристройки — не то сарая, не то летней кухни.

— Ты, что ли? — послышался хриплый голос.

Звякнула щеколда, и Аллочка оказалась в помещении с окнами, прикрытыми ставнями. Здесь, рядом со столярным верстаком, стояла железная койка. Человек, открывший дверь, тут же улегся на смятую постель. Наверно, и Мазин не сразу узнал бы в нем Эдика Семенистого.

В этом Эдике не было ни малейшего лоска. Вместо модных полубачек небритая, взлохмаченная щетина, осунувшееся, побледневшее лицо. Даже колечко уже не поблескивало, а как-то пожухло и болталось на похудевшем пальце с нестриженым, грязным ногтем.

— Водки принесла? — спросил Эдик тускло. Чувствовалось, что вопрос этот задает он не впервые, но на положительный ответ не надеется.

— Принесла.

Эдик приподнялся недоверчиво. Алла достала бутылку, папиросы и шпроты, поставила на верстак.

— Сейчас у тетки возьму поесть.

— Не надо. Я не голодный. Ничего не надо.

Выпил он жадно, отдышался, взял одну рыбку, пожевал.

— Вроде полегчало, — сказал удовлетворенно. — Выпьешь со мной?

Алла покачала головой:

— Мне на нее смотреть противно.

— С каких это пор?

— С нынешних. И тебе в бутылку заглядывать нечего.

— Ну-ну… Командуешь! Думаешь, как посадила меня в эту конуру, так я уже в подчинении у тебя? От такой жизни денатурату напьешься, не то что "белой головки".

— Не я тебя сюда посадила, а глупость твоя.

— Знаешь…

— Ладно, не психуй! Послушай-ка, что я тебе скажу.

— Еще что-нибудь на мою голову выдумала?

— Я сейчас с Мазиным разговаривала. Помнишь такого?

Эдик отставил стакан:

— Заложила?

— Дурак! Сам он меня нашел.

— Да тебя-то он Откуда знает?

— Он, по-моему, все знает. Кроме того, что ты здесь сидишь. Думает, уехал, а я знаю куда.

— Ну, а ты что?

— Да ничего. Сказала, если напишешь — сообщу.

Семенистый улыбнулся:

— Правильно. Ты голова все-таки.

— Эдик! Ты меня любишь?

Он потер кулаком небритую щеку:

— Сейчас до этого разве?

Аллочка поднялась с табурета:

— Значит, не до этого? А я, дура, прячу тебя, сама рискую, тетку подвожу, старую женщину. Из-за кого? Из-за такой свиньи!

— Алка! Подожди, подожди! Ты ж знаешь! Если б я… Я бы сам тут не сидел. В Сибирь бы подался. А то заперся, как дезертир какой. Из-за тебя ж. Сама знаешь. Думаешь, мне легко? Нервы все натянулись. Видишь, аж пальцы дрожат.

— От водки они у тебя дрожат.

— А пью с чего, думаешь? Сладкая она? Будь она проклята!

Семенистый со злостью стукнул по столу, схватил со стола недопитую бутылку и швырнул ее в угол сарая, на стружки.

У Аллы по щекам побежали слезы:

— Что же нам делать, Эдик?

— Говорил я, что делать! В Сибирь, на стройку подаваться.

— Да найдут и там.

— Ну, лучше придумай.

— Эдик, а что, если к Мазину сходить?

— Тронулась?

Алла быстро смахнула со щек слезы, села на кровать рядом, заговорила горячо:

— Эдик, ну послушай, Эдик! Ведь не скроешься же. За мной Лешка по пятам ходит. Сегодня парня какого-то подослал. Лучше уж Мазину открыться. Расскажешь все как было.

— Суку хочешь из меня сделать?

— А кого ты жалеешь? Они ж тебе мстить хотят!

— Нечего мне мстить! Не виноват я перед ними.

— Да не верят же они тебе! Найдут — зарезать могут! Лучше к Мазину попасть, чем к ним.

Семенистый стукнул кулаком по верстаку:

— Дура дремучая! Да Мазин, ты понимаешь, чего за мной ходит? Понимаешь? Думаешь, Мазину эта мелочевка нужна? Мазин мне вышку строит! Слыхала такое слово? Знаешь, что за убийство полагается?

— Но не ты ж убил.

— А докажет кто?

— Я там была!

— Ты! Это тоже доказать нужно. Никто тебя не видел.

— Все равно, Мазин разберется. Я ему верю! Он хороший!

— Ух дура, вот дура! Для того он и хороший, чтоб таких соплячек, как ты, на крючок ловить. Думаешь, они там правду ищут? У них свой план есть, свой процент. Шлепнули — и точка. Значит, открыли, значит, хорошо работают. А я им по всем статьям подхожу.

— Ну, что же делать-то, Эдик?

— Уеду я. И ты со мной. После.

— И всю жизнь дрожать от страха?

— Чего там, всю жизнь! Меня не найдут — другого попутают. Им бы галочку поставить. Вот и конец делу.

— А Лешка? Я их еще больше боюсь. И зачем ты в этот шкаф полез!

А Лешка и "кожаный" сидели в это время в пивной на набережной. "Кожаный" был в настроении: рассказывал, как нашел Аллочкину тетку, и похохатывал, довольно сплевывая на пыльный пол. Под мраморным столиком стояла пустая четвертинка.

— Ну баба — умора, я тебе скажу! "Вон он, сынок, вон он, с голубыми ставнями!" — повторял он со смехом и дышал на Лешку луком и водочным перегаром.

На рукав "кожаного" сел комар. Он хлопнул ладонью, стряхнул раздавленного комара, и лицо его стало злобным.

— Вот так я и эту тварь прихлопну, семенистую. Вся икра с него потечет.

Лешка смотрел и молчал, наморщив низкий лоб.

— Ну, чего молчишь?

— Нужно ж его найти.

— Я его, гниду, на Кушке разыщу. По копейке все с него выдавлю.

— Нам его трогать не нужно.

— Как не нужно? А деньги?

— Деньги теперь с него черта с два получишь. Плакали наши денежки. Но он нам заплатит, дорого заплатит!

— Ясней говори, не темни.

Лешка нагнулся поближе:

— Нужно его найти и про старичка шепнуть куда следует. "Не там, граждане сыщики, убийцу ищете". Короче, общественность помогла обезвредить опасного преступника. Уразумел?

— Ха-ха! Это неплохо! Сам придумал?

— "Хозяин" подсказал. Мы так двух зайцев прикончим. И за денежки расквитаемся, и легавых от себя отведем.

— Неплохо было б. Может, по стакану вина за такое дело?

— И так намешали.

— Все одно к одному. Эй, родимая, красненького два по двести!

Выпили, поморщились, заели редиской, взялись за пиво.

— Завтра про тетку "хозяину" расскажу.

— Завтра? Точно. Слушай, а может, нам сейчас к ней наведаться?

— Зачем? За гланды подержать?

— Ни-ни! Ни в коем случае! Потолкуем культурненько. Пришли к вам, мамаша, от чистого сердца. На неправильный путь племянница ваша встала, с опасным человеком связалась, спасать девочку нужно.

— Ну, ты даешь!

— Чего "даешь"? Может, она нам адресок и выложит. Тогда с "хозяином" совсем другой разговор получится. Толково придумано?

— Выпили мы много…

— Прямо! Да я сейчас могу машину по всему центру провести, ни один "оруд" не свистнет. И ты в норме.

— Я-то в норме. А запах?

— Тю, запах! Его, знаешь, сухой чай снимает. Зайдем сейчас в "Гастроном", купим пачку.

— Жалко деньги переводить.

— Да я сам куплю.

— Ну давай.

— Любезная, уходим мы, получи за горючее.

Эдик укладывался.

Был он из тех людей, что решения принимают быстро. И не столько от избытка решительности, сколько из упрямства. Перечить ему было бесполезно. Зато натолкнуть на мысль, внушить, что это его собственная мысль, а на самом деле навязать, что ему и в голову не приходило, — такое с ним проделывали. И Аллочка тоже. Но на этот раз он взбунтовался, а ей уже было не до хитростей. Слишком затянулась эта передряга, в которую попали они так неожиданно.

И не верилось уже, что совсем недавно летели веселые деньки и вечера в ресторанах, где Эдик чувствовал себя как рыба в воде, умел потолковать с официантом, заказать музыку и даже не напиться, как другие, до неприличия. Аллочке тогда все подруги завидовали. А теперь? Грязный сарай, подпольная жизнь и совсем другой Эдик — крикливый, злой, капризный, а главное жалкий, похожий на издерганную, раздражительную бабу…

А она еще любит его, дура такая. Любит, потому что, несмотря на модную челку, она обыкновенная и очень неплохая девчонка, которая хоть и не прочь повеселиться, но меру знает и хочет, чтобы все было хорошо и чтобы замуж выйти и детей нарожать. А для этого Эдик ей на свободе нужен, не в тюрьме, и вообще она никак не может его бросить, раз она его любит. Потому и водки купила, и Мазина обманула, и прячет его, не хочет, чтоб он уехал.

А Эдик?

Странно складывалась его жизнь, хотя вроде бы ничего странного в ней и не было. Просто несли его какие-то волны, а он не барахтался. И даже был доволен, покачивался на волнах, как курортник в Сочи, и не заметил, что утянуло за красный бакен.

Думать Эдику и в самом деле как-то не приходилось. Сначала им распорядился отец — увез из деревни. В городской школе пришлось трудновато. И хоть Эдик был довольно смышленым, особой необходимости в учении не чувствовал. В том кругу, где вращались они с отцом, ценились не знания, не аттестаты, а рубли-копеечки, на которые и домик построить можно, и позволить себе по кружке пива с друзьями. Оказалось, что и Эдику так думать легче. Школу он бросил, пошел добывать собственные рублики. Место попалось хорошее, не пыльное — ателье по ремонту бытовых приборов. Чинить электробритвы научился он и без физики. Чинил хорошо, так что благодарственные полтиннички всегда позвякивали в кармане. Но он их не копил, легко они приходили и уходили тоже легко. Считал, что жить нужно полегче. Понять смысл — и жить. А смысл простой: сто рублей лучше, чем рубль. Умного человека, дескать, деньги сами находят.

Потом полтинников стало маловато. Перешел на приемники — пошли рубли. Постепенно к деньгам трудовым, нелегким он начал относиться свысока, презрительно. Посмеивался над заводскими "работягами", зато стал уважать тех, кто ворочал большими деньгами. И не мог отказать таким людям в небольших услугах — ну, скажем, вещицу дефицитную реализовать. Тем более что услуги эти всегда оказывались вознагражденными. Так сошлись они с Лешкой, который к этим людям стоял совсем близко.

Получалось у Эдика все легко, просто. Не думал он ни о каких нарушениях и осложнениях. До тех пор не думал, пока не ударило его крепко. И тогда засел он в теткином сарае, но и там осмыслить происшедшее толком не смог и решил бежать.

И вот он складывал вещи в небольшой чемоданчик.

— Возьму самое нужное. Остальное ты привезешь.

— Ничего везти я не буду. Не нужно тебе ехать.

— Брось ты, Алка! Все наладится. В Сибири, говорят, климат здоровый.

Он побрился и вообще привел себя в порядок. Принятое решение вывело его из апатии.

— Не ошибись, Эдик! Мазин сказал, что поздно будет…

— Пускай дураков в другом месте ищет…

Лешка и "кожаный" сошли с трамвая.

— Тут рядом, квартала полтора.

— Постой, давай водички выпьем. От чая весь рот свело.

Они подошли к автомату.

— Веришь, увидал бы я его сейчас, подлюгу, голову б из туловища без штопора вывинтил. Я б его за наши деньги…

— Ладно, ладно! Далеко он отсюда.

На перекрестке было многолюдно. Стрелки часов показывали только полювину десятого вечера. Человек пятнадцать ждали трамвая на остановке. У телефонной будки, неподалеку от автоматов с водой, шестнадцатилетний паренек Володька Соловьев ждал, пока наговорится какая-то громкоголосая толстуха. Позднее он рассказывал Мазину:

— Понимаете, стою я и жду. Витьке хотел сказать, что завтра литературы не будет. Элина заболела. Это учительница наша. А толстуха все чешет и чешет… Ну что поделаешь? Жду, понятно. Смотрю, подошли двое, воду пьют, пьяные, матерят кого-то. Но я не прислушивался. Вдруг один, в кожанке, другого дерг за руку. "Вот он, сволочь!" — как заорет. И показывает через дорогу. А там парень с чемоданчиком. Как раз под фонарем проходил. Услыхал он их, повернулся. Кажется, хотел убежать, но они быстро наперерез. Посреди улицы встретились. Не той, где трамвай идет, а Казахстанской, асфальтированной. От меня метров пятнадцать. Тот, что пониже, говорит: "Привет, сибирячок! В отпуск приехал?" "Сибирячок" — это я точно запомнил. Они громко говорили. Я, конечно, ничего такого не ожидал, народу полно, не поздно еще. С минуту они потолковали, не понял я о чем, но тот, с чемоданом, будто оправдывался. Вдруг парень в кожанке крикнул: "Знаю я, куда он собрался!" И как даст ему. Тот и свалился. "Вот это, — думаю, — нокаут!" Тут меньший схватил того, что в кожанке, за рукав, и они пошли по улице. Люди смотрят, ничего не понимают. А я вижу, от того, что лежит, вроде змейка по асфальту побежала. Я к нему, а он и не шевелится…