Через сердце - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Никанорович Зуев (АЛЕКСАНДР ЗУЕВ И ЕГО КНИГИ) #4

АЛЕКСАНДР ЗУЕВ И ЕГО КНИГИ

Это было очень давно. Кажется, в тридцать седьмом или тридцать восьмом году. По крайней мере, так подсказывает мне память детства: я еще совсем мальчишка, и родители ругают меня за не «ту книгу», которую мне положено читать по возрасту. А я доказываю им, что ведь книга-то эта издана Детиздатом и, значит, она для детей. Не помню уж точно, убедил ли я родителей, но разговор такой помню и книгу запомнил на всю жизнь. Может быть, потому, что название у нее было необыкновенное — «Остров смерти», и еще было далекое, почти экзотическое слово «Мудьюг», а самое главное — увлекательная история борьбы за советскую власть, английская контрразведка и интервенты на нашем Севере, восстание заключенных в каторжной тюрьме и их смелый побег, организованный большевиками. Врезалась в память и фамилия одного из героев книги, коммуниста Шумкова, — человека страстной убежденности и героизма, главного героя, ибо именно он организовал побег из каторжной тюрьмы на острове Мудьюге в первые революционные годы, о которых мы, мальчишки, в конце тридцатых годов мечтали, как уже о чем-то невозможно-несбыточном…

Все запомнил я тогда, но вот, увы, главного не запомнил. Не запомнил имени автора книги и узнал его уже значительно позже, сам возвратившись с другой войны и перечитав ту старую, довоенную, любимую мною повесть «Остров смерти» уже под другим названием — «Свист крыльев»…

Так соединились для меня в одно довоенное и послевоенное. В довоенном — «Остров смерти» («Свист крыльев»), в послевоенном — впервые прочитанные повести «Мир подписан», «Тайбола», «Повесть о старом Зимуе», «Пустой берег», рассказы «Проводы», «Через сердце». Все это написал Александр Никанорович Зуев — писатель, с моей точки зрения, поразительный и еще, увы, недооцененный нашей критикой, писатель истинно русский по языку и манере и по-настоящему интернациональный, советский по взглядам и убеждениям, по книгам которого можно изучать не только историю нашей новой страны, а и все перипетии возникновения на земле человека нового, невиданного доселе общества — социалистического.

И все же, признаюсь, я никогда не предвидел, что наши пути литературные когда-то сплетутся и я не просто узнаю Александра Никаноровича, не просто полюблю в нем, известном писателе, еще и милейшей души человека, а и что нас объединит журнал «Дружба народов». В нашем журнале Александр Никанорович был членом редколлегии и заведующим отделом прозы, здесь он опубликовал свой отличный рассказ «В лесу, у моря» и тонкую, умную, полную лиризма и душевной чистоты повесть «Зеленая ящерица». И, наверное, дружба с «Дружбой…» привела писателя Зуева к переводам из братских литератур: он успешно представлял русским читателям произведения Севунца и Амира, Аладжаджяна и других писателей.

Говорят, что нет настоящего писателя без своей постоянной темы и нет писателя без биографии. И то и другое, конечно, верно, с тем лишь добавлением, что и темы и биографии бывают разные.

Если говорить об основной теме творчества Александра Зуева, го я назвал бы ее так: русский человек на революционном переломе. Здесь важно все — и слово «русский», поскольку А. Н. Зуев прекрасно показывает в своих повестях и рассказах душу и характер именно русского человека — крестьянина, рабочего, интеллигента, коммуниста настоящего, а подчас и мнимого, и слово «революционный», ибо именно революция в своем развитии на разных этапах, нарисованных писателем, формировала и раскрывала существо людей, ставших его персонажами.

Тема грядущей революции, надвигающихся грандиозных перемен в судьбах страны и мира звучит в повести А. Зуева «Мир подписан», посвященной дням первой мировой войны. Она укрепляется и получает как бы новое звучание в «Острове смерти» («Свист крыльев») и «Повести о старом Зимуе», где накал борьбы за утверждение революционных идеалов достигает подлинного апофеоза, и в рассказах «Проводы», «Через сердце», в которых крушение старого и торжество нового показано писателем с поразительными точностями и деталями. Каждый, прочитавший рассказ «Проводы», никогда не забудет горьких сцен ухода новобранцев в маленьком провинциальном городке накануне революционных событий семнадцатого года, метких, сочных характеристик местной «знати», обстановки ханжества и лицемерия, царящих вокруг, — всего того, что уже, по существу, умерло, сгнило и никогда не вернется назад. Или — рассказ «Через сердце», повествующий о трудных днях нэпа, насыщенный не просто точнейшими приметами времени, а и огромным душевным зарядом, верой в торжество идей наших и помыслов. Думается, что само название этого рассказа — «Через сердце» — знаменательно. И в плане общелитературном, и в плане конкретном, поскольку нынешняя книга Александра Зуева в издательстве «Советский писатель» выходит именно под этим названием. Это весьма верно, поскольку все названные вещи, равно как и повесть «Тайбола», повесть «Пустой берег», рассказы «В лесу, у моря», «Тайность», «Песня о голубях», «Плачущая старуха», «Смородина», «Золотые искры», с которыми познакомится старый и молодой читатель, как я убежден, прошли через сердце писателя.

А писатель Александр Зуев — талант настоящий, которому, как говорится, не грех и позавидовать. Вдумайтесь, вслушайтесь в язык его:

«По густой травянистой меже они вышли к кладбищу.

Тропка вела на пригорок, весь утыканный почернелыми крестами с неясными резами старых надписей.

Над крестами клонились плакучие березы. Сырой крепкий ветер бурно волновал их длинные лохмы.

На верхней площадке под густолиственным шатром лежало стадо овец, и ветер доносил оттуда кислые запахи мокрой шерсти».

(«В лесу, у моря»).

Это — из рассказа, одного из самых последних.

А вот начало одной из первых повестей Александра Никаноровича «Мир подписан», — повести, которая очень нравилась Марии Ильиничне Ульяновой:

«Над лесом вставали привидения.

Одно за другим возникали они из-под земли, огромно вытягивались и судорожно крючили руки над зелеными вершинами. Потом, уронив на грудь голову, медленно таяли в мареве июльского полдня. Только желто-грязноватый мазок еще оставался некоторое время на небе.

И новые, и новые вздымались над лесом и погибали в корчах белосаванные дьяволы. Работала тяжелая артиллерия».

(«Мир подписан»).

Очень мне нравится повесть «Тайбола», нравится с первых строк своих, и я не могу отказать себе в удовольствии привести эти строки:

«Тайбола кругом, темная дебрь. Озера да болота. Леса срослись корневищами, заплелись-сцепились сучьями, стеной стоят, не пройдешь сквозь.

По тайболе только огонь с ветром идет без дороги. Да и то больше по сухоборью, да и то дойдет до болота и сгаснет. А на другой год черная дорога вся уже зарастет красным цветом — кипреем. А на третий год молодой сосняк выскочит. Гуляют пожары по новым дорогам, а старые-то заросли. Велика тайбола, сама себя поправляет».

В шестом номере «Дружбы народов» за 1964 год была напечатана последняя повесть Александра Зуева — по моему убеждению, одна из лучших в его творчестве. Она дает и новое представление о диапазоне замыслов автора, и о его языковом, стилистическом мастерстве.

О языке лучше всего говорить языком писателя, и потому я привожу начало повести. Только начало:

«Не начать ли воспоминания с родословной, как это делалось в старину?..

Издавна у дворян были заведены бархатные книги, куда каждый род вписывал свое родословное древо. Дворянская-то спесь на этих книгах стояла. Конечно, немало было в тех книгах вранья. Каждому хотелось положить в корнях своего древа чужестранное семечко — если не Рюриковича, то хотя бы остзейского пришельца или захудалого шляхтича, пускай с прозвищем Кобыла. И записывали в тех книгах, когда и чем отличались Кобылины на царской службе, с кем рядом сиживали, при каком столе стояли лакеями, чьи шлейфы носили, какими милостями жалованы.

Не было такого обычая у трудовых людей, потому их часто и писали не помнящими родства, беспрозванными да бесфамильными. Отца еще знали, как величать, а спроси про деда — только и вспомнят, что Митькой или Афонькой звали. Про заслуги и подвиги говорить нечего: все Шипки и Турецкие валы они брали, а где это записано? «Безымянные на штурмах мерли наши», — как сказано поэтом».

(«Зеленая ящерица»).

Александр Никанорович обладал удивительным чувством русского слова. Стихия русского языка со всеми его особенностями и оттенками, особо с детства знакомый ему язык северной России, была его стихией. Верно, что он изучал специально фольклор, записывал песни народные и плачи, сам писал поэмы в стиле старинных русских сказаний, но дело, конечно, не в этом, а точнее — не только в этом. Он просто жил и говорил языком своего народа.

Обычно разговор о любом писателе не обходится без упоминания фактов его биографии. И я не нарушу этого правила, тем более что выше уже говорил о том, что нет писателя без биографии, что как писатели бывают разные, так и биографии складываются по-разному…

Биография Александра Никаноровича удивительно точно совпадает с его творческим лицом. Его жизнь родила все его книги, а его книги — своеобразная биография его.

И все же я хочу привести живые слова совсем еще молодого Зуева о себе:

«В жизнь я вошел в то сумеречное время, когда серый «защитный» цвет уже вызывал отвращение, когда воздух мертво застыл в предчувствии неминуемых гроз.

Мне вспоминать о тогдашнем себе смешно и, пожалуй, немножко грустно. Я был тогда глубоким идеалистом. Мне весело теперь вспомнить, как нас, розовощеких студентов в штиблетках, упорно и озлобленно гонял унтер по свежему пахучему снегу Царицынского плаца.

— Учебным ша-ом… арррш!

Он забегал вперед и с яростью, заглядывая в лицо каждому, прокатывал нас далеко по матушке.

— Ать-два-три-четыре!

Помню, сначала было ужасно трудно подолгу стоять на одной ноге.

Этот унтер с крепким щетинистым рылом, кажется, и был первым моим учителем настоящей жизни.

Дальше были: военное училище, новенькие погоны прапорщика, первая революция, запасный полк в городе над Волгой, западный фронт, керенское наступление, ротный-полковой-дивизионный комитеты (в последнем я председатель), вторая революция и возвращение в тыл верхом на буфере.

Еще дальше: работа в большевистской газете в родном Архангельске, интервенция, арест по ордеру английской разведки, тюрьма, каторжные работы на далеком острове Мудьюг (где мы оставили 160 крестов), жестокая испанка, перевод в тюрьму, потом дисциплинарный английский полк, затем снова арест, английский военно-полевой суд (по обвинению в «измене») и высылка в тыл на поднадзорное положение.

Потом Москва — голодная, холодная, нищая — столь непохожая на нынешнюю.

Вот (очень кратко) моя школа. За всем этим стоят многообразные житейские познания. Мне кажется, я видел пределы человеческой свирепости, знаю пределы человеческого унижения.

Мне уже тридцать теперь. Врачи считают меня сорокалетним. Знакомые «от силы» дают двадцать пять. А я бы хотел быть, очень хотел бы быть еще моложе. Потому что «учеба» затянулась дольше, чем я предполагал. Потому, что я не сделал, кажется, и десятой доли того, что хотелось и задумано.

Я очень люблю нашу литературу. Мне кажется, что она у нас, в нашей молодой стране, должна невиданно расцвести и по-настоящему взволновать мир.

Сам я пишу урывками, ночью, после утомительной дневной работы. Написал мало, и то, что написал, меня, по совести сказать, мало удовлетворяет»[5].

Что добавить к этой автобиографии, написанной Александром Никаноровичем в тридцатилетнем возрасте?

Сын священника и учительницы. Родился в 1896 году. С 1928 года — член Коммунистической партии. С 1921 года — сотрудник «Правды». Делегат Первого Всесоюзного съезда писателей. Написал немало, но, конечно, меньше, чем мог и хотел. Шестнадцать лет выпали из творческой биографии писателя не по его вине. В 1962 году был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Умер на семидесятом году жизни, в мае 1965 года…

А мы помним его. И читатели, любящие литературу нашу, помнят. И будут помнить.

Сергей Баруздин.