6 «Мышление на крови»

Пока Дитрих Бонхёффер нес свое «пустынное» служение в Лондоне, Дороти Томпсон в августе 1934 года вернулась в Берлин. Она остановилась в элегантном отеле «Адлон» у Бранденбургских ворот, исторического въезда в город. Через девять дней портье позвонил в ее номер и сказал: «Мадам, к вам человек из тайной полиции»[78].

«Пусть войдет», – ответила Томпсон.

Через несколько минут в дверь вежливо постучали. Молодой гестаповец в гражданской одежде протянул Томпсон письмо: «Властям стало известно, что вы недавно вновь приехали в Германию. Ввиду ваших антинемецких публикаций в американской прессе немецкие власти по причинам национального самоуважения более не могут позволить вам и дальше пользоваться нашим гостеприимством»[79].

Чтобы не высылать журналистку насильно, правительство предложило Томпсон «покинуть территорию Рейха» в течение суток.

Она только что вернулась из американского посольства, где встречалась с послом Уильямом Доддом. В неформальной обстановке они обсуждали новый проект Дороти Томпсон, посвященный Третьему рейху. Томпсон тут же позвонила послу и спросила: «Что мне делать?» Он велел обратиться к Раймонду Гейсту, что журналистка и сделала[80]. Гейст начал действовать. От своих источников в гестапо он узнал, что статьи Томпсон, напечатанные год назад в Jewish Daily Bulletin, привели Гитлера в бешенство. Еще больше лидер национал-социалистов разъярился, узнав, что в апреле 1932 года в Cosmopolitan Magazine Томпсон назвала его бледной тенью итальянского диктатора Бенито Муссолини: «…бесформенный, почти безликий… неуравновешенный, неуверенный… истинный прототип “маленького человека”»[81].

Томпсон выслали из страны почти через год после того, как Германию вынужденно покинул ее друг Эдгар Маурер. В мае 1933 года он получил Пулитцеровскую премию за статьи о Гитлере для газеты Chicago Daily News. После этого немецкие власти буквально открыли охоту на него. К сентябрю посол Додд сообщил Мауреру, что американское посольство более не может гарантировать его безопасность, и журналисту пришлось принять предложение возглавить парижское отделение.

Для Дороти Томпсон Гейст сумел выторговать лишь один день отсрочки. Следующим же вечером она села на Северный экспресс, отправлявшийся в Париж. Британские и американские журналисты провожали ее на вокзале Фридрихштрассе и в знак поддержки преподнесли букет красных роз. Как только поезд прибыл в Париж, Томпсон окружили французские репортеры. Ее засыпали вопросами. «Канцлер Гитлер более не человек, – заявила Томпсон. – Он – религия»[82]. Она могла многое рассказать, но приберегала информацию для собственной статьи, которая вскоре вышла в The New York Times. Томпсон писала, что любой немец, который заговорит о «культе личности» Гитлера, мгновенно окажется в тюрьме[83].

«К счастью, я – американка, поэтому меня всего лишь выслали в Париж. Другим повезло меньше».


Захват нацистами немецкого общества Томпсон называла «самой фантастической и нереальной революцией в истории», фантасмагорией животных импульсов и первобытных инстинктов, которые низводят человека до уровня «мышления на крови»[84]. Идеологическое окружение Адольфа Гитлера было невероятно мрачным и жестоким.

Военизированная машина СА, возглавляемая капитаном Эрнстом Ремом, суровым ветераном Первой мировой войны с лицом, покрытым шрамами, постепенно превращалась в обузу. Количество буйных непокорных штурмовиков уже в двадцать раз превышало численность регулярной немецкой армии. Генералы не могли контролировать этих молодчиков в коричневых рубашках. Хотя Рем поддерживал Гитлера с самых первых дней в Мюнхене, но этот открытый и никого не стыдящийся гомосексуал не входил во внутренний круг нацистской партии. Рем чувствовал, что Гитлер тяготеет к элите и больше не хочет строить по-настоящему бесклассовое немецкое общество. «Теперь он общается только с реакционерами… Сошелся с генералами из Восточной Пруссии. Теперь они его приближенные», – жаловался Рем Герману Раушнингу, консервативному политику из Данцига, тоже охладевшему к нацизму[85].

Гитлер понимал – нужно что-то делать. Он несколько месяцев анализировал ситуацию с Ремом. Главными его советниками в этом вопросе стали Герман Геринг и Генрих Гиммлер – глава столь же страшной, но гораздо более дисциплинированной СС[86]. Шефу гестапо, Рудольфу Дильсу, который ранее предупреждал Бонхёффера, чтобы тот был осторожен, поручили сплести хитроумную сеть лжи и выставить Рема предателем на содержании французского правительства. Это позволило Гитлеру зачистить СА и значительно укрепить свою политическую и личную репутацию[87]. Гитлер, Геринг, Гиммлер и еще несколько приближенных составили список «нежелательных персон»[88].

Субботним утром 30 июня эсэсовцы начали настоящую резню, которая продлилась два с половиной дня. Иногда им помогали гестаповцы. Десятки штурмовиков были выстроены у стены военной академии Лихтерфельде и безжалостно расстреляны[89]. Последний канцлер злополучной Веймарской республики, генерал Август фон Шлейхер, открыл дверь своей виллы – и его тут же изрешетили пулями. Следом убили его жену. Застрелили двух помощников Франца фон Папена. Католического священника Бернхарда Штемпфле тоже застрелили – он помогал редактировать книгу Гитлера и, по-видимому, знал слишком много. Отставного баварского политика Густава-Риттера фон Кара, который отказался в 1923 году поддержать пивной путч Гитлера, убили, его тело изуродовали и выбросили в болото.

Около шести утра Гитлер лично вытащил Эрнста Рема из постели в отеле «Ханзельбауэр» на озере Тегернзее, примерно в полусотне километров от Мюнхена. Рема и старших офицеров СА ранее вызвали в отель на важное совещание в субботу. «Рем, – резко сказал Гитлер своему давнему соратнику, у которого еще не выветрился хмель после пятничной попойки, – ты арестован». Рема посадили в машину. Штурмовиков окружили, отправили в подвал. Позднее их привезли в Мюнхен и поместили в тюрьму Штадельхайм – по иронии судьбы именно здесь Рем отбывал короткий срок после путча 1923 года.

К концу дня многие штурмовики были уже мертвы. Гитлер раздумывал, что делать с Ремом. Геринг и Гиммлер советовали проявить твердость. В воскресенье грязную работу выполнил Теодор Эйке, комендант концлагеря Дахау. Вместе с адъютантом он прибыл в тюрьму Штадельхайм. Рему выдали пистолет с одной пулей, чтобы он застрелился сам. Его оставили в одиночестве. Рем стреляться не стал. «Если я должен умереть, – прорычал он, – пусть Адольф сделает это сам». После этих слов «гости» выхватили оружие и застрелили Рема на месте.


Субботняя чистка вошла в историю как «ночь длинных ножей». По примерным оценкам Гитлера, было убито 77 человек[90]. Скорее всего, эта цифра занижена вдвое, а то и втрое. Впрочем, министра юстиции Франца Гюртнера это не волновало. На спешно созванном заседании кабинета министров он официально подтвердил право СС осуществлять аресты и суды. Гюртнер заявил, что Отечество имеет право защищать себя от «предательского нападения»[91]. Кабинет объявил действия правительства «законными, поскольку они являются актом самозащиты государства»[92]. Гитлер привел тот же сомнительный аргумент, выступая перед рейхстагом. Он заявил, что у него не было выбора – с подлым капитаном Ремом и предателями нужно было разобраться быстро и решительно. «Если кто-то спросит меня, почему я не прибег к официальному правосудию, я могу сказать лишь одно: в этот решающий час я один отвечал за судьбу немецкого народа и стал верховным судьей немецкой нации»[93].

Через две недели рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург умер от рака легких. Похороны Старика, как его любовно называли, положили конец заигрыванию Германии с демократией. С этого момента нужды в выборах больше не было. Канцлер Гитлер стал одновременно и главой государства, и главой правительства. Из уважения к Гинденбургу он отклонил предложение принять мантию президента и провозгласил себя фюрером. Девятнадцатого августа был проведен специальный референдум, на котором немецкий народ отдал верховную власть одному человеку, некоронованному императору ХХ века. «За» проголосовали 90 % избирателей.

На следующий день был переписан кодекс чести армии. С этого момента военные принимали присягу не своей стране, но своему фюреру.

Загрузка...