Чёрная книга

Сказ девятый ПРО СТРАСТИ АЛЕКСИЯ, НОВОГО ВЕЛИКОМУЧЕНИКА МОСКОВСКОГО

Всё-то я вам врал, государи мои, люди московские, про беса сочинял и иные сказки, а ныне скажу подлинную правду. Уж не до бесов тут, не до смешков, самые серьезные дела начались. Вот в чем дело: старца-то батюшку Иринарха мы, люди русские, уберегли, а Алешу не сумели. Перед расставанием горьким благословил старец юношу и велел ему идти к Сергию Преподобному. Предрек он, что внове выйдет из святой обители Сергиевой спасение земли русской. И увезли Иринарха в скрытню верные люди. А Алеша надумал напоследок навестить Марию, свою жену духовную. Был ему внутренний голос, не иначе ангел-хранитель его остерегал: не ходи, да не мог не пойти Алеша, не мог так просто расстаться, совесть ему не позволила, знал про опасность, но пренебрег. Что ж, и мы, люди не святые, часто поступаем не по уму, а по сердцу, вот и я, помело Божье, знаю, что не болтать бы мне, время не то, а вот не могу, надо ж кому-то правду московскую сказать, а потом хошь режь!

Вот и пришел Алеша к Марии, своей духовной жене, а кто она такая была, вы знаете. Жила она у старушек одних, тоже монашек. Прознал это собака, чужой сын, и велел держать под тайным надзором. Она это-то приметила, и только Алеша вошел, возрыдала от счастья и горя: «Милый, зачем пришел! Тут они, уходи, уходи!» Да уж поздно - чекисты следом ворвались и Алешу схватили. Повели его, она рыдает, волосы на себе рвет, руки к нему простирает: «Из-за меня, - кричит, - из-за меня ты погиб!» - «Не терзайся, - отвечает Алеша, - так Богом суждено». Больше ему сказать ничего не дали, сразу запихнули в «черный воронок». И повезли Алешу в место на Москве приснопамятное, на Лубянку поганую.

Вызывают Алешу на допрос, задают вопросы по форме: кто такой да чем занимаетесь. А потом спрашивают: «Знаете ли вы Семена Галкина?» - «Нет, - отвечает Алеша, - а знаю я святого мужа старца Иринарха». - «Для нас это одно и то же. Где он сейчас?» - «Ничего я вам не скажу». - «Мы знаем, что его увезли из Москвы. Кто его увез? Куда? Назовите имена своих сообщников». - «Нет». Стали они его улещивать и угрожать, ничего поделать не могут. Тогда придумали ему пытку мученическую, какую и бесу не выдумать. Стула-то в комнате нет, стоит Алеша посеред комнаты, а его допросчик за столом сидит, папироску курит. Один подопрашивает, другой ему на смену идет. «Ну как, будете говорить? Кто же ваши сообщники? Назовите фамилии!» Алеша стоит, молитвы Богу возносит. Второй свою смену отдежурил, третий приходит. День да ночь - сутки прочь. А Алеша стоит. Стоит насмерть!

Трое суток этак-то! Без еды, без питья, окаменел весь, стоит белый, как соляной столп, глаза закрыты и только в уме молитву творит. Уж на него со всей Чеки приходят смотреть. Иные пробуют, для смеха, его сдвинуть, но качается он, а не падает. Пытаются его спросить - ничего не отвечает. Тогда ихний начальник говорит: отведите его в камеру, он дар речи потерял. Хотят Алешу вести, а у него ноги не движутся, закоченели. Под руки взяли и в каземат его приволокли, там Алеша на полу уснул.

Спал Алеша как мертвый, а пока спал - хошь режь его - зашел врач со шприц-иглой и сделал ему хитрый укол - влил такое снадобье, после которого всё, что у тебя на уме, выдашь хуже пьяного. Впрочем, недолго дали спать Алеше, часа два всего, и опять его на допрос, в другой кабинет, к умному чекисту, умнее которого во всей Чеке не было. Вводят Алешу в кабинет, сидит там такой очкастый человек, на профессора похож, лицо доброе и улыбается весело. «Присаживайтесь, пожалуйста», - говорит приветливо и стул предлагает, и всё так вежливо, извиняется постоянно. «Извините, - говорит, - что вас потревожили. Вы не успели поесть - пожалуйста», - и предлагает Алеше стакан чаю и бутерброд. Алеша только глоток чаю отпил, а еду не тронул. «Да вы кушайте, не стесняйтесь. Мы ведь тоже люди и ваше состояние по-человечески понимаем. Кушайте, прошу вас!» Но Алеша на эти слова ласковые не поддался. «Конечно, - говорит добрый следователь, - я понимаю, вас заставили трое суток простоять на ногах, это безобразие, я распоряжусь, чтобы виновные понесли наказание. Скажите, как вы сумели такое выдержать? Я читал где-то, что человек больше суток не выстоит, а вы - трое!» - «Я молился», - отвечает Алеша. «Я так и думал. Нужна большая сила убежденности, чтобы выдержать. Вы - человек убежденный, а мы, революционеры, таких людей уважаем. Идеология у нас разная, но твердость характера одинаковая, русская. Вот и давайте поговорим как русские люди, ведь все мы сыны одной матери-родины». - «Сыны, да разные, - отвечает Алеша, всегда-то он молчаливый и не хочется ему говорить, да что-то изнутри его подталкивает, язык развязывает, - есть родные сыны, а есть чужие приемыши, есть пшеница, а есть и плевелы». - «Ну зачем нам Писание вспоминать. Я Библию знаю не хуже вас, в тюрьме при царском режиме сидел в одиночке и чуть ли не выучил наизусть и, знаете, временами чувствовал, что я к Богу подошел, но вот какой-то грани не могу перейти, диалектический материализм не позволяет. Потом, когда меня на казнь повели (а меня к виселице присудили), о чем, вы полагаете, я думал? - о Боге! Есть ли Он и что меня ждет впереди - ничто или жизнь вечная, пусть в огне, в аду, но хоть какая-то жизнь! От исповеди перед казнью мы все, конечно, отказались, а тут непроизвольно в голове проносятся слова молитвы "Отче наш, иже еси на небесех..." И не хочешь, а сами собой слова повторяются. Надели нам на головы мешки, подвели под виселицу на красную смерть, офицер команду дает: "Готовсь!", - чтоб из-под ног скамейку выбить... странное, знаете ли, было состояние, душа с телом расставалась, вдруг крик: "Отставить!" Это уж так у них было разыграно, развязали нас, мешки сняли, прочли именное повеление на каторгу...» Тут умный чекист закашлялся чахоточно, видно, не даром ему каторга обошлась.

Алеша всё выслушал и спрашивает: «Зачем же вы здесь служите?» - «А разве лучше было бы, если б другой на моем месте сидел? Несправедливостей у нас и без того много, так надо же и в злом месте делать добро. Ну да себя хвалить не стану, а скажите мне: как по-вашему, кто меня тогда спас, когда я молитву перед казнью читал? Бог?» - «Если то, что вы сказали, - правда, то - Бог!» - отвечает Алеша. «И знаете, о чем я тогда подумал? Если вдруг случится чудо и мне сохранится жизнь, я буду жить иначе, чище, лучше, умнее. Чудо, как видите, случилось, но не могу сказать, что я стал от этого лучше. Но если вы полагаете, что Бог мне помог, хотя, скажу честно, я в Бога не верю, всё же пусть не неведомой силе, а этому символу я обязан: ведь я же к Нему обращался за помощью, вот я и хочу воздать Ему сторицей - освободить вас».

Ну ладно, братцы, пошел я. Да нет, и не просите, в другой раз... всё вы сразу хотите узнать, никакого терпения в вас нет, да еще рюмочкой соблазняете, знаете, что слаб человек, а искуситель силен. Эх, была не была!

Да... И продолжает умный чекист: «Я, - говорит, - для того и взял ваше дело, и больших трудов мне это стоило, чтобы воздать Богу Божье, как говорится... Скажите, Алеша (ишь, по имени стал называть!), родители ваши кто по социальному происхождению?» - «Крестьяне». - «И бедные, наверное?» - «Да». - «А какой бывшей губернии?» - «Тамбовской». - «Почти земляки мы с вами, я - воронежский». Алеша молчит, сам он добрый и доброму слову рад идти навстречу, да не верится ему... А добрый чекист продолжает: «Вы ведь по происхождению из самой бедноты, а мы таких не арестовываем. Ваш арест - ошибка, не разобрались где следует, я должен за них извиниться. Сейчас вам заготовят пропуск», - и на звонок нажимает. Входит барышня-секретарша. «Заготовьте, пожалуйста, - ей говорит, - пропуск гражданину такому-то». - «Хорошо», - она отвечает и уходит. «Ну вот, Алеша, и всё в порядке. Пока вам пропуск выписывают, давайте немного поговорим. Простите за нескромность: вы монах?» - «Нет». - «Нет? - удивляется умный-то. - Я плохо понимаю все ступени посвящения в монашество... если вы не монах, то как вас называть?» - «Я послушник». - «А при старце Иринархе вы кем считались?» - «Был келейником». - «А келейник это кто?» - «Это молодой послушник, который живет при старце и ему прислуживает». - «Можно сказать, вроде как ученик? Кстати, а как вы, Алеша, попали к старцу в ученики? Ведь к нему, наверное, многие стремились, а он вас одного выбрал?» - «Не знаю почему, - отвечает Алеша, - я с детства при монастыре жил, родители меня отдали по обету, я и жил». - «При старце Иринархе?» - «Да, с ним». - «А в Москву вы как попали?» - «Монастырь закрыли, мы и попали в Москву, старца святейший звал». - «А дальше?» - «Жили мы сначала на патриаршем подворье. Потом вы святейшего патриарха погубили... - (Умный чекист при этих словах протестующе покачал головой и улыбнулся, но перебивать Алешу не стал.) - Я сапожничать стал и тем отца питать...» - «Вы возле Сухаревки жили?» - «Да». - «Там какая-то церковь есть рядом, забыл название...» - «Никольская...» - «Она служит?» - «Нет, закрыта». - «А в какую церковь вы ходили молиться?» Тут Алеша впервые глаза поднял и на умного чекиста очень пристально взглянул. «Мы на дому молились, отец стар очень». - «Но ведь полагается, кажется, чтобы к верующим людям священник приходил для исповеди или еще зачем. К вам какой-нибудь священник приходил?» Молчит Алеша. «Отец Варсонофий, или еще кто?» Тут Алеша умному чекисту твердо в глаза взглянул. Тот их под очки прячет, и знакомый огонек в них чудится...

Понял умный чекист, что́ Алеша о нем думает, и говорит ласково, с укоризной: «Вы думаете, я вас на чем-то подловить хочу? Нам и так известны все, кто к вам ходил. Никакой тайны тут нет, - и перечисляет имена-фамилии. - Ведь верно?» Алеша молчит. Тогда чекист звонит. Входит барышня-секретарша. «Готов пропуск?» - «Да, вот он». - «Оставьте». И та уходит. «Ну вот, видите, я вас не обманываю. Арестовывать вас не за что, и сейчас вы будете свободны. Вы являетесь лишь свидетелем, и по существующим правилам должны мы с вами выполнить небольшую формальность: составить протокол свидетельского допроса. Вам надо ответить на некоторые вопросы, самые простые: знали ли вы старца Иринарха, как давно, кто к вам приходил. Впрочем, я всё это уже знаю и сейчас напишу на листке, а вы только подпишете». - «Нет», - говорит Алеша очень категорично. «Ну, тогда вы сами скажите мне, что написать. Ведь поймите, что иначе нельзя - без протокола». - «Ничего я вам не скажу». - «Извините, Алеша, я вас не понимаю, вы верующий человек и собираетесь лгать!» - «Я вам ничего не скажу». - «Но не говорить правду означает лгать!» - «Иуда сказал правду...» - «Да, а Петр трижды солгал и спасся. Знаю я, Алеша, эту поговорку, но она тут ни при чем. Поймите же, друг мой, - (ишь, как заговорил!), - нельзя нам без протокола. Какой-то документ должен быть составлен. Без этой формальности не обойтись, так положено. Подпишите - и вы свободны». - «Вы меня обмануть хотите, - говорит Алеша, - добром взять, да добро ваше хуже зла, палачи вас честнее».

Тут умный чекист только руками развел, встал из-за стола и прошел в угол, из графина воды выпить - совсем замаялся. «Ах, Алеша! - говорит. - Посмотрите, вот вам пропуск, обманываю ли я вас? Вы пока посидите здесь, подумайте спокойно, а я отлучусь ненадолго». Сам ушел, а на его место вошел конвойный, за Алешей дежурить.

Видит конвойный - неладно что-то с арестантом. Подходит к нему, а он трясется весь, лицо белее мела сделалось, глаза закрыты и губы что-то шепчут. Чекист-конвойный его встряхнул легонько. «Что с вами?» - спрашивает и воды ему дал. Алеша в себя пришел и тихо молвит: «Я за вас молился». - «За кого за нас?» - «За вас, людей зла, пусть Господь вас помилует, если может». - «Да чего за нас молиться? - конвойный засмеялся было. - Нам Бог не нужен!» - «Да, - говорит Алеша, - прокляты вы Богом и людьми и жестокая вам будет кара, такая жестокая, что я, почуяв ее, содрогнулся. И семя ваше будет проклято на семь колен, а мне ваших невинных детишек жалко. За них надо молиться. И еще надо молиться за весь русский народ, который вашу кару примет на себя, за то, что допустил вас и не уберегся соблазна. Детки ни в чем не виноваты».

Конвойный задумался. Малый он был простой, деревенский, крепко ему Алешины слова в голову запали, никак из головы не выходили, пробовал он совесть вином глушить, до белой горячки допился, из Чеки его выперли, с босяками-хитрованцами спознался, у нас на Сухаревке ошивался - от него-то мы всю эту историю знаем.

Пришел умный чекист, спрашивает: «Ну как, Алеша, надумали?» - «Нет». - «Устали вы, отдохните, а утром мы с вами на свежую голову эту глупую бумажку подпишем, и пойдете вы к своей жене, а то она целыми днями у нашего подъезда стоит, ее пожалейте».

Только Алешу увели, чекист со злости графин об стенку хлопнул. Вызывает к себе врача-профессора и кричит на него: «Что ж ты, старый хрен, такая мать, обманываешь?! Да я тебя за вредительство!.. Ничем твой порошок не помог!» - «Странно, - отвечает, - всегда помогал, вон Мотька-бандит в один прием раскололся и всю малину заложил...» - «Проваливай с глаз долой и чтоб изобрел порошок лучше́й!»

Утром новое мытарство начинается. Опять вызывает Алешу добрый следователь и ласковую речь ведет: «Я уважаю вас, Алеша, вы стойкий и смелый человек, и я также уважаю ваши убеждения. Они вам большую силу дают. Так, наверное, вели себя первые христиане. И наши революционеры тоже смело держались в царской охранке. У нас в России всегда были смелые люди, которые за свои убеждения шли на смерть. Возьмите раскольников, протопопа Аввакума или боярыню Морозову. Но они шли против истории, а вернее, история шла против них. Так вот поймите меня правильно, Алеша, вы и ваш учитель Иринарх идете против истории. Вы хотите служить прошлому, тому, что ушло, хорошо оно было или плохо, не будем спорить, но уже не вернется. Да, вы - сильные люди, но сила ваша расходуется впустую. На самом деле ваш путь - путь бессилия. Вы можете пострадать, погибнуть, и ваша совесть будет чиста, потому что вы считаете, что тем служите Богу. Но кому нужна эта жертва? Ну, пусть всякая жертва Богу угодна, но ведь не бесплодная жертва?»

Слушает Алеша, и опять что-то такое знакомое ему чудится...

А добрый следователь продолжает: «Вам не нравится новое, как и всем религиозным людям. Скажу вам честно, Алеша, в нашем новом мире многое плохо, и вот то, что вы сидите в Чека и мне приходится вас допрашивать - тоже плохо. Это потому, Алеша, что мы еще не знаем, как строить новую жизнь и совершаем слишком много ошибок, а зло ведь трудно простить. Но одно ясно, Алеша, - жизнь должна стать новой, лучшей! Очень трудно сделать ее такой, но я верю, что она будет такой! Вы очень молоды, Алеша, и не видели жизни. Вы знали своего старца, посты и молитвы, а чем живет мир - не знаете». - «Ваш мир живет злом». - «Нет, Алеша, нет. В мире не одни злые люди, и вы это знаете, вспомните своего старца и других людей, которых вы любите. Вы хотите сказать, что мир погряз во зле? Да, верно, но надо помочь ему покончить со злом». - «Допустив еще бо́льшее зло». - «Да, уничтожив зло злом!» - «Зло через зло не уничтожишь». - «Да, об этом еще Толстой говорил, не будем спорить. Мы чего хотим, Алеша, чего добиваемся любыми путями: сделать зло меньшим, если не совсем уничтожить, и чтобы люди жили лучше. Разве человек должен обязательно страдать? Разве это Богу угодно? Пусть люди живут счастливо на земле, а встретят ли они загробную жизнь или нет, это уже вопрос человеческой веры. Разве вы не хотите, Алеша, чтобы люди жили лучше, ну скажите? Ах, Алеша, вы совсем молоды и уже стремитесь в мученики, а мне бы хотелось показать вам ваших сверстников, чтобы вы посмотрели, как они работают, чем живут. Знаете что, давайте поедем к молодежи, сегодня интересный диспут, будут выступать поэты. Поедемте?» - и достает из кармана папиросы-гво́здики.

Алеша всё понял. Он встал и произнес:

- Отойди от меня, сатана!

- Что?! - оторопел следователь.

- Ты - бес лукавый. Заклинаю тебя именем Бога Живаго, Господа моего Иисуса Христа - сгинь и рассыпься в прах!

И только произнес он это, как следователь весь красный сделался, захрипел: «На помощь!», за грудь схватился, рухнул на пол и тут же дух испустил, и вылетел из фальшивой оболочки, из куклы восковой, всё он же - московский наш бес. Как ни хотели мы от него избавиться - никак не получается. Не покидает бес наше повествование. Сами посудите - кто ж еще такие умные да ласковые речи мог вести, кроме беса? Вылетел бес и еще Алеше грозится: «Теперь тебе смерти не миновать!»

Тут конвой вбегает, видит - начальника кондрашка хватила, и на Алешу кричат: «Это из-за тебя, контра!» Тут же мнимому начальнику - похороны по первому разряду и во всех газетах пропечатали: «Еще один сгорел на работе, не пощадил своей жизни в борьбе с врагами народа». А бес-то смеется и хихикает: «Вот как они меня отпевают! Ну да еще не такое будет! Я так хитро воплощусь - нипочем не разоблачишь».

После сего новые страсти Алешины начались. Долго и тягостно сказывать, други любезные, как таскали его по допросам, как допытывались и грозили по-всякому. Со всех сторон к нему подходили - ничего поделать не могут. Говорят: сейчас мы вам очную ставку дадим. Вводят отца Варсонофия, обстриженного наголо, в халате тюремном. Алеша к нему: «Благослови, отче!» Варсонофий тихо: «Не могу, руки перебиты». Поняли они, что у них осечка вышла. Вводят дьякона отца Гаврилу. Тот увидел Алешу и слезами залился: «Соблудил я окаянный! Мук не выдержал, всех оговорил! Прости, Алеша!» И бух - в ноги! Поняли они, что и тут у них осечка вышла. Злятся, убить Алешу готовы, зверски замучить, а сделать ничего не могут: нужен им Алеша, он один знает нужные имена. Да не говорит Алеша, стоит насмерть!

Сдались допросчики, говорят: «Ну, мы свое дело сделали. Много мы всякой контры встречали, но такой крепкой, как ты, не видали. А ведь придется тебе, друг наш Алешенька, рассказать всё про Черную книгу и всех, кто с этим делом связан. Мы бы, - говорят, - тебя, щенка, сами отделали, да есть у нас мастера - у них запоешь! И еще хочет видеть тебя одно высокое лицо...»

А «лицо» это, братцы, был «чужой сын»!

Нет, братцы, увольте, как хотите - не могу! Что толку, если спешить буду, лучше в другой раз пространнее доскажу. Не держите меня, право слово. Ну рюмочку, и тогда уж недлинно. Вон видите, сидит длинноухий, чего-то выслушивает. Шел бы ты отсюда, мил-человек! Запри-ка дверь, хозяин, да штофчик нам поставь, оно и веселее будет. А разговор наш совсем не веселый...

...Вот и встретились родной сын, да чужой, и чужой, да родной. Ведут Алешу на допрос к большому начальнику. «Ну здравствуй, - говорит, - названный братец! Как ни крути, а вроде как братаны мы с тобой по неродному отцу: я - по матери, ты - по Богу. Так, что ли?» - «Да, так», - отвечает Алеша. - «Для полного семейного комплекта только папаши не хватает. Убег, старый хрен. Давненько я до вас, людей божьих, добираюсь, но прежде не давались вы мне в руки, а теперь настали наши времена и полная нам чекистская воля. Ну сознавайся, любезный братец, куда ты папашу схоронил?» Алеша молчит. «Чего молчишь? Знаю, что многие тебя допрашивали и лучший наш работник из-за тебя погиб, да ты никому не сказал, а мне скажешь. Бить тебя не буду, я рук не пачкаю, я тебя по-другому начну мучить. Как ты полагаешь, за что я отца своего, Семена Галкина, по-вашему Иринарха, ненавижу?» - «За то, что он добр, - отвечает Алеша, - а ты не можешь быть добрым; ты хотел бы быть его сыном, да не можешь, за обиду эту и мстишь». - «Правильно меня понял. Не могу я быть таким хорошим, как вы, святые, за то и мщу. Он против меня виноват и прав остался, а я обижен, я прав - и виноват! За несправедливость мщу!» - «Ты сам добро от себя оттолкнул, кого же тебе винить, кроме себя?» - «Нет, он это, он меня с чрева матери во зло толкнул, злое семя вложил, и с тем проклятием я через жизнь иду!» - «Зло покаянием преодолевается», - говорит Алеша. «А мне не перед кем каяться, все передо мной виноваты, мое теперь время, и уж я за всё отыграюсь!» - «Бог тебя не простит!» - «Плевал я на твоего Бога! Нет никого и нет ничего в мире, кроме зла и тьмы!» - «Свет не угасите!» - «Чего говоришь? Погасим свет и всё, что надо, сделаем, потому что наше наступило тысячелетнее царство!» - «Антихристово дыхание...» - прошептал Алеша. «Да, я антихрист! - чужой-то сын куражится, - антихрист-то тоже от блуда произойдет. Я еще антихриста пострашнее, потому что нет во мне никакого Бога, одна обида, и я уж отыграюсь! Сначала тебя хочу измучить, чтоб ты сердцем пошатнулся и такое зло увидел, чтобы и в Боге и в человеке разуверился. В Боге потому: как Он допускает такое? А в человеке потому: как он может такое?» Молчит Алеша, знает, что близок его час, и молит о твердости духа и даровании смерти непостыдной.

Ухмыляется злодей-мучитель, на Алешу глядя. «Так скажи мне, брательник Алеша, где наш папаша Иринарх укрывается? Не хочешь говорить, так я тебе скажу. Скрывается он в Пудожских лесах, на речке Чаронге, в келейке убогой, а питают его добрые люди. Что, испугался? Всё мы знаем, на то мы и Чека, чтобы всё знать, от нас не скроешься! Удивляет тебя: знаем, где Иринарх скрывается, а не берем? Добрые мы люди такие, Алеша. Не даю я Иринарха арестовывать: пока он жив, я местью ему наслаждаюсь. Я его унизить хочу: он-то думает, что спрятался, скрылся, а я знаю, где он, и всех, кто к нему приходит, потом велю арестовать. Он, Иринарх, у меня вместо подсадной утки сидит. Думает, спасается, а на самом деле людей губит. Ловко я придумал? А потом папаша наш узнает, что ты в Чеку влип и всех людей, кто к нему ходил, выдал. Распустим слух, опозорим тебя так, что все поверят. А уж как батюшке Иринарху тяжело это будет слушать, может, его, старого хрена, кондрашка от этой вести хватит? Очень надо его арестовывать! Мог бы и в Москве сидеть, не нужен нам старец, а приятно мне последние дни ему испакостить, как я ему всю жизнь пакостил. Теперь тобой, Алеша, займемся. Попал ты ко мне в руки и уж на тебе-то я отыграюсь. Должен ты сказать нам всё про Черную книгу. Знаем мы, что отдал ее мужик старцу. У самого Иринарха, как мы установили, этой книги нет. Где она, ты знаешь. Опасная для нас эта книга, в ней наш день и час указан и все наши злодеяния открыты. Найти-то мы ее найдем, да тебе от этого не легче. Скажешь правду, может быть, и выпустим тебя или дадим срок небольшой. Не скажешь, придется тебя нашим молодцам отдать, а у них кулаки тяжелые, сам-то ты хлипкий, того гляди - зашибут до смерти, и похоронят тебя, Алеша, без попов-дьяков, как падаль собачью. Так что выбирай. Знаю, что толком от тебя ничего не добиться, приготовил я тебе потому еще одно мучение».

Тогда вводят Марию, Алешину духовную жену. Та к нему, к Алеше, кинулась. Чужой сын на нее прикрикнул: «А ну сядь в тот угол! Ну вот, - говорит, - голубочки, и свиделись. Скажи-ка, Алеша, кем тебе приходится эта гражданка?» - «Жена она мне духовная». - «А он тебе кем приходится, гражданка?» - «Муж он мой духовный». - «Что это за муж такой? Это который в постели не щупает и детишек не делает?» - «Не кощунствуйте, нехорошо!» - она говорит. «Этак, - чужой-то сын насмехается, - мой папаша на мамку не забирался, а я от прохожего молодца родился. Небось и ты так же? Бабу-то удовольствовать надо, а где ж ему такому святому да худосочному! Небось старым своим ремеслом подрабатываешь?» - «Как вам не стыдно! - она кричит. - Они меня спасли, и нет для меня никого дороже!» - «А ты хочешь их спасти?» - «Да, да!» - «Хорошо. Переспи со мной ночку, как прежде спала, и я твоего Алешу отпущу. Живите себе духовным браком да Богу молитесь». - «Негодяй!» - она говорит. «А ты, Алеша, как? Согласен, чтоб твоя духовная, - ду-хов-ная! - жена пожила со мной разочек плотским браком, как прежде жила?» - «Ты думаешь, как нас унизить, - говорит спокойно Алеша, - а от этого и злость в тебе, что ты этого сделать не можешь. Что ты можешь сказать, как одну грязь и мерзость? И не меня ты, а себя ты мучишь, и до конца дней своих и на том свете будешь страшно мучиться, потому что жжет тебя огонь геенский...» Чужой сын кричит: «Молчать! Щенок! Я тебя научу, как с Чекой разговаривать! Ты у меня попляшешь!» Дает сигнал, и сбегаются мордастые чекисты...

Нет, братцы, не стану дальше ничего рассказывать. Не могу... Одно скажу: прошел Алеша страшным крестным путем, страшно били его, ногами топтали, бородку молодую по волосикам рвали, увечили и уничтожали. Он стоял насмерть!

Чего, чего... Пла́чу, братцы... Ведь это стойкость-то какая! Как его распинали! И выстоял, великомученик новый московский...

И бросили после этого Алешу в камеру. Из последних сил приподнялся он, дополз до стены и кровью своей на ней крест вывел. Встал перед кровавым крестом на колени и разбитыми губами шепчет последнюю молитву...

И видит - сходит к нему Пресвятая Богородица и с нею старец древний Сергий Преподобный. Подходит к нему Божья Матерь, отирает рукавом ему с лица кровавый пот и, обращаясь к старцу, говорит: «Нашего он роду!», а Сергий ей радостно: «Наш, вестимо наш, Матушка, чадо возлюбленное!»

Ой, братцы, мо́чи нет... Утром тюремщики вошли, Алешу на новый допрос вести. Видят - стоит он на коленях, голова на грудь склонена. «Эй, - кричат, - кончай молиться! Вставай!» Тот не встает. Подошли к нему, тряхнули, а он - мертвый!..

Помер Алеша мученически на молитве во славу Господню. Выстоял он и славной кончины сподобился, к сонму угодников Божьих причтен.

Чудеса, ска́жете? А как же без чудес! Что это за жизнь была бы, представьте себе, если бы в ней чудес не было, если б не было в ней угодников и чудотворцев?!

Говорю, а сам слезами заливаюсь... реву белугой... До того мне Алешу жалко, но и сердцем радуюсь, что есть еще такие люди на русской земле.

Совсем я расстроился, дорогие мои, сил нет говорить... Пойду за Алешу помолюсь и выплачусь всласть. Даст Бог - еще свидимся, а нет - не поминайте лихом. Спасибо вам за компанию. Счастливо оставаться.