Чёрная лента

.

…

© Деружинский В. В., 2017

© Оформление ООО «Альфа-книга», 2017

Глава первая, в которой все началось с ночного телефонного звонка

Алесь вывалился из окна небоскреба и летел лицом вниз на автостраду. Дорога в ста метрах под ним была заполнена машинами, но они все почему-то стояли, и не было видно ни одного человека. Он падал, рассекая жаркий воздух, а когда до земли оставалось два этажа, ужас превозмог сон, и Алесь очнулся от своего кошмара.

Проснувшись, он с трудом приподнялся на локтях в кровати. Лицо было мокрым от пота, голова раскалывалась от чрезмерно выпитого в ресторане «Грюнвальд». Переведя дыхание, он потер глаза и мрачно огляделся, ощущая нестерпимую сухость во рту.

Алесь лежал на своей не расстеленной постели в белой сорочке и брюках, с черным лакированным ботинком на левой ноге, правый вместе с пиджаком валялся на полу. Комнату освещал слабый свет ночной лампы, часы на столике показывали полтретьего ночи, а стоящий рядом телефон разрывался от звонков. От каждого «дзынь-дзынь» в голове стучало молотом.

— Матерь Божья, зачем я так напился? — простонал Алесь, силясь вспомнить причину застолья.

Но все было словно в тумане, и ничего не вспоминалось. Всплыло лишь лицо знакомого писателя, встречу с которым решили отметить в ресторане. А дальше — провал в памяти, только смутные лица каких-то знакомых, хохот девиц и звуки ресторанного оркестра, да хлопки открываемого шампанского… Кажется, отмечали день рожденья.

Собрав все силы, он сел на кровати, и комната вокруг закачалась, как на пароходе во время шторма. Поднял руку, словно пытаясь остановить качку предметов перед глазами, потом дотянулся до телефона и снял трубку:

— Слушаю!

Алесь не узнал свой голос — хриплый и одновременно какой-то загробный, глухой, словно со дна глубокой ямы.

— Кто у телефона? — услышал он.

Говорил мужчина, судя по всему, немолодой и чем-то крайне взволнованный.

— Это корреспондент журнала «Балтийская Нива» Алесь Минич?

Алесь, закрыв глаза, потер ладонью лицо и зевнул:

— Милейший, вы знаете, что сейчас почти три часа ночи? Давайте поговорим утром. А еще лучше — после обеда…

— Подождите, не вешайте трубку! — раздалось в ответ. — Вы меня не знаете, но мы вас хорошо знаем. До утра откладывать нельзя, это вопрос жизни и смерти!

— Кто вы? — мрачно спросил Минич.

— Я Мартин Вацлевич, владелец Виленского Музея восковых фигур. У меня есть то, что я вам должен немедленно передать, иначе меня убьют. Впрочем, меня, возможно, все равно убьют…

Алесь, вздохнув и закрыв глаза, напряг память. Вацлевич… Да, он о таком слышал. Богатый собиратель антиквариата, имеет большую коллекцию всяких редкостей, а несколько лет назад открыл свой Музей восковых фигур. Когда он поместил в нем восковую копию трупа Ленина из московского мавзолея, посольство СССР заявило протест, и экспонат пришлось убрать. Скандал сделал музею рекламу, и публика повалила валом…

— И что же вам надо?

— Нам необходимо немедленно встретиться, — ответили с того конца провода. — Я все расскажу при встрече. Поверьте, это действительно очень важно и очень серьезно! Все остальное — чепуха по сравнению с этим. Вы знаете, где находится мой музей?

— Предположим, — сказал журналист.

— Тогда сию минуту туда отправляйтесь. Мы будем ждать вас у входа.

Алесь положил трубку.

С минуту он сидел на кровати, пытаясь собраться с мыслями и тщетно изгоняя похмелье.

«Может, это сумасшедший? — думал он, подняв брови. — Вроде бы не похоже. Хотя кто их, психов, знает… С другой стороны… Мартин Вацлевич — личность достаточно солидная и известная. Если он спятил, то это уже событие».

Придя к такому выводу, он стал собираться и на всякий случай надел подплечную кобуру с американским револьвером фирмы Кольта «Detective Special» образца 1911 года и калибра 38, с шестью патронами в барабане. Это был подарок отца, пару раз выручавший журналиста. В данной ситуации эта игрушка была бы полезна, если предстояло встретиться с чокнутым дурачком.

Алесь вложил в рот папиросу, поднял с коврика перед кроватью свой ботинок и пиджак, потом бросил взгляд в зеркало на стене. Обычно в отражении он видел молодого и высокого элегантного человека с русыми волосами, бритым лицом и голубыми глазами, которые, как он был убежден, нравятся женщинам. Но в этот раз он увидел совсем иную персону: осунувшееся лицо со стеклянными от похмелья глазами и растрепанной шевелюрой, и в росте как-то стоптался, и взгляд бессмысленный. «Прямо восковая фигура из музея», — подумалось ему…

Спускаясь со своего второго этажа по лестнице и застегивая плащ, он попрощался с консьержкой — пожилой женщиной, которая дежурина на своем посту за столом в подъезде, читая детективным роман.

— Я вот спать не хочу, потому что старая, — взглянула она на него поверх очков. — А вы, пан Алесь, чего не спите?

— Дела, пани Франтишка, дела…

Древняя столица спала. Минич шел по виленским темным, узким и пустым улицам, и его шаги по брусчатке гулким эхом отражались от фасадов домов с черными окнами. Моросил мелкий дождик, и журналист поднял воротник своего серого плаща, попыхивая папиросой. Миновав три квартала, он наконец оказался перед Музеем восковых фигур — старым трехэтажным зданием эпохи Первой Речи Посполитой с двумя каменными львами по обе стороны большой железной двери.

Дверь оказалась приоткрытой, и он, оглядевшись по сторонам и никого в темноте не увидев, вошел, выбросив окурок в урну.

Первое, что ощутил Алесь, — это специфический необычный музейный запах: что-то искусственное и не настоящее, бутафорское. Ранее он никогда не был в этом музее, поэтому с интересом огляделся. Ночью, в полумраке двух тусклых ламп, восковые фигуры вокруг казались пугающими, словно ожившие мертвецы. Какая-то ведьма на метле висит у потолка, а под ней другая варит лягушек в чане. Рядом застыл в нелепой позе лондонский Джек-Потрошитель: в одной руке окровавленный скальпель, а другой он держит за волосы женщину — лицо запрокинуто, на шее глубокий разрез, откуда течет кровь. Дальше у стены граф Дракула впился зубами в шею ребенка, за ним киевский князь святой Владимир, креститель Руси, насилует, сняв штаны, полоцкую княжну Рогнеду на глазах связанных ее отца князя Рогволода, ее матери и ее братьев. А в углу играют в шахматы Адольф Гитлер и Иосиф Сталин, вместо фигур на шахматной доске маленькие человеческие черепа: Гитлер сделал первый ход пешкой. Других персонажей музея Алесь в полумраке опознать не смог — десятки странных восковых статуй, одетых в человеческую одежду.

«Жутковатое место», — подумалось ему.

Музейную тишину нарушили звуки гулких шагов, и откуда-то из темноты конца зала к Миничу торопливо подошли два человека. В одном он узнал Мартина Вацлевича, фотографии которого он пару раз видел в газетах: седой толстяк с большими ушами и мясистым носом. Второго видел впервые: худой высокий брюнет со строгим и суровым выражением лица. Оба одеты в черные костюмы.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Мартин Вацлевич. — Мы вас ждали, пан Минич. Простите за прерванный сон, но сейчас вы сами поймете, что дело не терпит отлагательств. Идите за нами…

Они повели его через зал куда-то в подсобные помещения, потом по темному коридору и темной лестнице спустились в подвал. Там располагалась дирекция музея — такое же полутемное помещение, но с несколькими столами и диванами, в углу бар с пузатыми бутылками коньяка, а посередине — стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина. Лицо вождя пролетариата освещала лампа.

— Не смущайтесь, — сказал Вацлевич, запросто присев на саркофаг. — Ильича пришлось убрать в подвал, Совдепия ноту протеста заявила. Коньяк? Кофе?

— Кофе, — ответил Алесь. — Хотя нет, налейте лучше рюмку. Я сегодня изрядно выпил… Хотя, уже вчера…

Пока Вацлевич наливал коньяк, брюнет сел в кресло возле трупа Ленина и поднял в руке пухлый коричневый конверт. Он, сжав губы, потряс им в воздухе, а потом спросил:

— Вы что-нибудь знаете о черной ленте?

— О чем? — спросил Минич.

Он вдруг ощутил, что все вокруг совершенно нереально. Как во сне. Алесь взглянул на труп Ленина, и ему показалось, что тот на мгновение открыл глаза, скосив на него злой взгляд, а потом их закрыл.

— О черной ленте! — почти прокричал брюнет.

— Я что, еще сплю? — сказал, икнув, журналист, закачавшись и чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Это сон?

К нему подошел с бутылкой коньяка в руке Мартин Вацлевич и подхватил его, падающего, за плечо.

— Идите-ка в ту комнату, там холодной водой умойтесь. А потом выпьете коньяку — и вернетесь в норму…

Алесь, уже ничего не понимая, послушно, как зомби, открыл дверь и зашел в комнату с умывальником и туалетом. Открыл кран и уставился на себя в зеркало. На него смотрело бледное и испуганное лицо. Больше похожее на маску.

— Какой странный сон… — удивился он своему отражению.

…Вода из крана оказалась очень холодной, почти ледяной. Вымыв лицо, Минич ощутил, что протрезвел. Журналист еще раз взглянул на себя в зеркало над умывальником. По лицу текли капли воды, щеки порозовели, а глаза обрели осмысленное выражение. Уже не казались глупыми, растерянными и стеклянными. И голова понемногу заработала. Чуть-чуть, потом еще чуть-чуть, потом завелась, наконец, как мотор машины. Тух-тух-тух…

Он снова стал соображать.

— Это, наверно, не сон… — было его первым предположением.

Он открыл дверь и вернулся в комнату дирекции музея. Мартин Вацлевич и высокий брюнет молча сидели в креслах по обе стороны от саркофага Ленина.

— Ладно, — сказал Алесь. — Рассказывайте. Я вас слушаю.

Ему никто не ответил.

— Я слушаю, говорите, — повторил журналист.

Поначалу ему показалось, что они уснули. Но, подойдя ближе, он увидел у каждого маленькие дырочки на белых сорочках напротив сердца, вокруг которых расплывались пятна крови.

Снова на какую-то минуту ему все показалось сном, но он, дернув головой, вернулся к реальности. И первым делом достал из кобуры свой револьвер.

«Вот так сон…» — подумал он.

Держа «Detective Special» в поднятой руке, он замер и прислушался к звукам музея. Тишина. И три трупа рядом. Брюнет, Вацлевич и Ленин. Хотя, при чем тут Ленин? А мертв ли Ленин? Или он живее всех живых?

Алесь, посмотрев на подсвеченную лампой мумию иностранного вождя, снова почувствовал, что сходит с ума.

Опустив револьвер, он попытался собрать в пучок разбегающиеся мысли.

Что вообще все это значит? Меня сюда позвали. Сказали о какой-то черной ленте. И показали какой-то конверт. Кстати, где он?

Минич осмотрел труп брюнета и затем всю комнату. Конверт исчез.

«Если рассуждать логически, то этот конверт хотели отдать мне», — само собой обозначилось в голове Алеся.

Но дальше мысль не шла.

— Ничего не понимаю, — сказал он вслух.

Оставаться тут дальше смысла не было. Но что делать?

«Если позвонить в полицию, то меня первого арестуют и обвинят в убийстве этих людей. А консьержка пани Франтишка подтвердит, что я вышел в три часа ночи из дому. Пошел убивать… Кого? Зачем? Это уже второстепенно».

Поразмыслив, он решил вернуться домой и позвонить своему старому знакомому — адвокату Люциану Зелинскому. Тот уж точно подскажет советом…

Алесь, идя с револьвером в опущенной руке, поднялся в зал музея. Все было прежним — тишина и восковые тела вокруг. Но у выхода он остановился. Замер на месте, наклонив лицо. Почувствовал: что-то тут изменилось.

Точно! Здесь, недалеко от входа, стояла какая-то фигура с приподнятой рукой. А сейчас ее нет.

Он подошел к этому месту. Журналист ожидал найти на полу следы еще не высохших капель. Что означало бы, что человек пришел с улицы, был под дождем. Но ничего этого он не нашел. И попытки вспомнить облик этой исчезнувшей «фигуры» ничего не дали. Не обратил внимания.

Алесь, с досадой потерев лоб рукой с револьвером, еще раз огляделся на восковые манекены вокруг.

— Я видел убийцу, — сказал себе вслух Минич. — Но он был восковой фигурой среди других. И исчез.

В голове не укладывалось вот что: «я, положим, первый раз в Музее восковых фигур. Но если его владелец Мартин Вацлевич, встречая меня, не обратил внимания на “лишнюю восковую фигуру”, то она, получается, не была лишней, а была частью экспозиции. А теперь исчезла. Что есть сон и мистика».

Сказав это себе, Алесь ущипнул себя за ухо: а может, это действительно сон?

Но не проснулся, хотя — что удивило — и никакой боли в ухе не ощутил. Он спрятал револьвер в кобуру и с крайне озадаченным видом вышел на улицу. Он ничего не понимал.

Глава вторая, в которой все только усложнилось

Алесь, размышляя о непостижимом, добрел по ночным виленским улицам до своего дома. Открыл дверь. На первом этаже подъезда пани Франтишка сидела на своем стуле, запрокинув голову, на полу валялся ее детективный роман, а на груди расплылось пятно крови возле отверстия от пули.

Минич не мог поверить своим глазам. Несколько минут он стоял на месте, глядя на тело еще недавно живого человека. И не мог понять, снится ему это или нет.

Сглотнув комок в горле, Алесь, наконец, очнулся от шока и поднялся в свою квартиру — он хотел позвонить в полицию. Дверь была распахнута. Он вошел — и снова замер в удивлении. Все разворочено, сброшены книги с полок, вывернуто на пол содержимое всех ящиков, все вещи — кто-то тут что-то искал.

— Ага… — сказал он себе мрачно и в полной растерянности.

Постоял, ничего не понимая, на пороге. Потом, ступая по кучам бумаг и прочего на полу, прошел к телефону. Набрал номер своего адвоката Люциана Зелинского. Подождал, пока снимут трубку.

— Привет, старый друг. Да, я знаю, что сейчас ночь. Дружище, у меня проблемы… Нет, на этот раз серьезные проблемы… Серьезнее некуда, я замешан с убийствами. Да, именно с убийствами! Три трупа. Утром их найдет полиция. Я сейчас буду у тебя, позови еще кого-нибудь из полиции — чтобы разом все вопросы решить. Все очень серьезно…

Положив трубку, Алесь вздохнул и нахмурил брови. Взглянул на часы — стрелка ушла за 4 часа, скоро рассвет.

Он спустился на первый этаж. И обомлел. Стул был теперь пустой — без мертвой пани Франтишки. И ее книжка-детектив исчезла, словно и не было. Только что тут сидела мертвая женщина — и пропала.

Протер свои глаза, потом обошел вокруг того места, где сидел пропавший труп.

«Уж не сошел ли я с ума?», — подумалось ему. Снова все осмотрел — и снова захотелось ущипнуть себя за ухо.

Он вышел из дома и остановился в растерянности на пороге.

«Я ничего не понимаю», — он вроде бы этого не говорил — готов был поклясться, но услышал эти слова. Словно сказал кто-то другой, но его голосом. Реальное и нереальное смешались в кучу и кашу, кучу-кашу, и он снова подумал, что все это ему снится. И что надо меньше пить…

«Я сейчас проснусь», — решил он. И внутренне напрягся — ожидая возвращения в явь. Но сон, как пришлось признать, был упрям и не оставлял Алеся. Перед ним в темноте все так же моросил тот же самый унылый дождь, веяло той же самой сыростью и холодом. И, кроме того, снова померещился перед глазами Ленин, не ко сну будь помянутый, который подмигивал из своего стеклянного гроба.

«Ничего, разберемся», — подбодрил он себя, решительно шагнув в темноту ночи.

Улица Музейная, 18. Здесь в квартире на втором этаже жил друг Минича адвокат Люциан Зелинский.

Алесь вошел в темный подъезд и снял шляпу, стряхивая с нее дождевые капли. И тут же заметил в сумраке, рядом с лестницей, чью-то фигуру, которая явно пряталась. Без всяких раздумий журналист выхватил свой револьвер и, цепко схватив незнакомца за ворот, приставил ему ствол ко лбу:

— Что вам от меня надо? Зачем вы за мной следите? Выкладывай, а то пристрелю!

Пойманный затрясся от страха. Он не производил впечатления опасного субъекта, да к тому же от него воняло, как от мокрой собаки, проведшей ночь в мусорной яме. Алесь брезгливо поморщился и, таща за руку, выволок незнакомца к подъездной двери, где смог рассмотреть его лицо.

Теперь он его узнал. Это был местный бездомный дурачок, которого звали то Янушом, то Яном. Он часто видел его в этом районе города, а пару раз даже давал ему денег. Видимо, бездомный прятался в подъезде от непогоды.

— Добрый пан, не убивайте меня! — захныкал бродяга. — Вы мне рукав оторвали, добрый пан…

Минич заметил, что в самом деле оторвал рукав у дырявого пальто, которое служило бездомному одеждой на все сезоны года.

— Ладно, не скули, — сказал он, успокаиваясь и пряча оружие в кобуру.

Действительно, некрасиво как-то вышло. Накинулся, как в припадке, на попрошайку, порвал ему одежду. И вообще чуть не пристрелил…

— В чем же я теперь ходить буду? — продолжал горевать и хныкать бездомный над своим оторванным рукавом пальто.

— На, держи! — Алесь снял свой серый плащ и бросил его Янушу-Яну. — А свое тряпье выброси.

— Дзякуй вам вяликий, добрый пан! — просиял бродяга. — Да храни вас Матерь Божья!

Когда журналист стал подминаться по лестнице, вслед ему донеслось слезливо:

— А даст ли добрый пан мне пару грошей на хлеб?

— Там в правом кармане плаща десять злотых, — ответил Минич, не обернувшись.

Дверь открыл адвокат Зелинский. Поверх ночной пижамы был надет домашний халат, на ногах тапочки. А лицо заспанное и унылое, но когда он рассмотрел на пороге журналиста — взъерошенного и с безумно горящими глазами, то вмиг оживился.

— Видать у вас, пан Алесь, действительно что-то стряслось, — заметил он. — Ну, проходите, проходите…

— Вы позвали полицию? — спросил Минич, снимая мокрую шляпу.

— Конечно, нет, — ответил адвокат, проводя гостя в комнату, освещенную неярким светом абажура. — Где вы ночью найдете полицейских? Но, к счастью, как раз надо мной, этажом выше, живет полицейский. Правда, в отставке… Это пан Стефан Лазаревич, мой хороший сосед, мы с ним частенько играем в шахматы. Пришлось поднять его среди ночи к вашему приходу. Уж очень вы меня напугали. Знакомьтесь…

Из кресла навстречу журналисту поднялся сосед Люциана Зелинского — пожилой полноватый человек с колким и скептическим взглядом. На нем тоже был домашний халат, а лицо выражало одновременно и любопытство, и досаду за прерванный сон. Алесь пожал ему руку.

— А где ваш плащ? — спросил Зелинский. — Шляпа мокрая от дождя, а костюм сухой…

— Я тут чуть не убил одного человека в вашем подъезде, — с неохотой признался Алесь. — Не знаю, как получилось, но чуть его не пристрелил. Пришлось отдать ему мой плащ…

Отставной полицейский и адвокат переглянулись, а Минич зачем-то достал из кобуры револьвер и повертел им в воздухе.

— Вот, едва в лоб ему пулю не всадил… И там еще в кармане плаща десять злотых…

— Упокойтесь, дорогой пан Алесь! — испугался Зелинский, увидев оружие. — Тут ваши друзья! Не надо стрелять!

— Ах, да… — мотнул головой журналист, пряча в кобуру свой «Detective Special».

Он почесал затылок и нахмурился, пытаясь собраться с мыслями.

— Я что-то устал и плохо соображаю… Прошу прощения, панове… Каша какая-то в мозгах…

— Так вы об этом убийстве говорили? — поинтересовался Стефан Лазаревич, сев в свое кресло.

— Что?

— Вы об этом убийстве говорили по телефону? — повторил тот.

Мужчины смотрели на Минича с вежливым добродушием и участием, но на самом деле в их глазах читалась тревога.

— Нет! Я никого не убивал, — замахал руками Алесь. — Повторяю, я никого не убивал! Поверьте мне! Все эти трупы — это не я! Я не собирался никого убивать!..

— А кто их убил? — спросил бывший полицейский.

— Не знаю… — стал размышлять вслух Минич. Пожал в растерянности плечами: — Причем вот труп есть, то есть я сам труп видел, когда в свой подъезд входил… А выхожу — глядь, а трупа-то и нет! И еще пропала восковая фигура в музее, словно ожила и куда-то ушла… И Ленин на меня смотрел и подмигивал…

— Какой Ленин?

— Ну, известно какой. Тот самый, из гроба в мавзолее… Лежит лысый с закрытыми глазами, а потом так раз — и открыл. А взгляд злой такой… И снова закрыл свои зенки…

Вспомнив это, Алесь перекрестился.

Адвокат и его сосед снова многозначительно переглянулись.

— Та-ак… — вздохнул Зелинский и, потерев нос, прошелся по комнате. — У меня есть один знакомый врач, очень хороший специалист… Лечит в своей весьма престижной клинике, причем лечит анонимно…

Он повернулся к Миничу и задал неожиданный для него вопрос:

— Вы много пили в последнее время? От вас, мой дорогой друг, пахнет, как от вагона с коньяком…

— Вообще-то, да… — признался тот. — Три дня сплошной карнавал…

— Ну вот! — улыбнулся адвокат, обняв журналиста за плечо. — Вот причина. Вы что-нибудь знаете о белой горячке?

От этих слов Алесю снова стало муторно. Он побледнел и опять ощутил, как земля уходит из-под ног. Все снова показалось каким-то нереальным, фальшивым…

— Что-то мне не по себе… — проговорил он, вытирая на лбу холодную испарину.

Рука стала мокрой от пота. Он с удивлением смотрел на нее.

— Идите и умойтесь холодной водой, — Зелинский проводил его в ванную комнату с заботой, словно тяжелобольного человека. — А я пока сварю кофе…

Алесь вымыл лицо ледяной водой и потом долго смотрел на свое отражение в зеркале. Взгляд какой-то затравленный, как у побитой собаки, и полный страха и недоумения. Что-то такое с ним уже когда-то было. Причем совсем недавно. Дежа вю, уже это видел.

Попытался собрать свои мысли, но они разлетались в стороны, словно голуби на мостовой, когда за ними побежишь…

Он вернулся в комнату.

Адвокат и его сосед сидели в креслах. Головы с открытыми ртами опрокинуты в стороны, на груди на домашних халатах небольшие дырочки, вокруг которых расплываются пятна крови…

Еще два трупа.

Минич закрыл глаза. Через минуту открыл снова. Картина не поменялась…

Похолодев от ужаса, он вдруг понял что-то очень страшное, во что поверить было нельзя, но что крутилось в голове. Он осознал, что сам убил всех этих людей. Спятил от белой горячки и всех перестрелял в беспамятстве.

Лишившись последних сил, Алесь опустился на пол, на колени — ноги не держали. Его трясло, как в лихорадке, и снова все поплыло перед глазами, потемнело.

За эту ночь он видел пять трупов. Значит — пять пуль. Проверить легко: достать свой «Detective Special», открыть барабан и взглянуть на патроны. Если он увидит пять пробитых капсюлей, то он — сошедший с ума убийца…

Превозмогая дрожь в руках, он вытащил из кобуры револьвер и, отщелкнув рычаг, оголил барабан. Долго смотрел в него, ничего не понимая. Из револьвера не стреляли — все капсюли на шести патронах были целыми.

Это открытие вроде бы должно было обрадовать, но все равно мало что проясняло. Происходящее вокруг не перестало казаться фантасмагорией.

Немного успокоившись, он собрал свои силы, поднялся и, оглядываясь, заговорил сам с собой вслух:

— Одно из двух: или я сплю, или… это сон…

Мысль о том, что он сошел с ума, казалась ему особенно неприятной.

Алесь, словно лунатик с застывшим лицом, медленно обошел квартиру адвоката, все время пытаясь то ли проснуться, то ли понять нечто непостижимое. Другие комнаты оказались пустыми и темными, в них никого не было. Через жалюзи на окнах лился тусклый свет ночных уличных фонарей, и на стенах лежали полосатые тени. Потом он вернулся и постоял еще какое-то время возле двух трупов под светом абажура, прислушиваясь к полнейшей тишине ночи — даже дождь за окном уже почти прекратился.

Куда идти? И что делать?

Ему вспомнился профессор Чеслав Дайнович, с которым он распутал несколько загадочных дел. Трезвый аналитический ум, проницательность и интуиция… Пожалуй, это единственный человек, который сможет помочь разобраться в этом ночном кошмаре…

— Вот что мне нужно! — и он, воспрянув духом, вышел из квартиры адвоката, дверь которой оказалась незапертой.

Надев шляпу, спустился по темной лестнице на первый этаж.

Открывая подъездную дверь, Алесь чуть не споткнулся: на полу лежало тело в его сером плаще — лицом вниз и раскинув руки. Это был тот самый бездомный, которого он едва не убил. На спине дырка от пули, ткань плаща вокруг уже пропиталась кровью…

Отпрянув, он попятился в сторону, снова чувствуя, что сходит с ума. Шестой труп за два часа…

— Я все-таки сплю… — прошептал он.

Глава третья, в которой профессор Дайнович рассуждает логически

Шесть утра. Бульвар канцлера ВКЛ Льва Сапеги, 5. В этом доме, в квартире 7 жил профессор Чеслав Дайнович.

— Пан журналист! — удивился он, открыв дверь. — Что-то стряслось?

Алесь снял шляпу, с которой стекали дождевые капли, и, вздохнув, задумался. Смотрел он при этом куда-то в пространство, взглядом испуганным и одновременно каким-то ошарашенным.

— Не знаю… — проговорил он, поджав губы. — Наверно, у меня белая горячка… Или я сошел с ума…

— Давайте заходите, — потянул его за рукав мокрого пиджака профессор. — Вы же промокли, еще простудитесь…

Он провел его на кухню, где готовил себе завтрак. Усадил Минича на стул и налил ему чашку кофе. С тревогой посмотрел на изможденное и отрешенное лицо журналиста.

— Где это вы развлекались всю ночь? — уловив запах спиртного, спросил Дайнович. — Выкладывайте, Алесь…

— Что? — очнулся от своих мыслей Минич.

Услышав слова профессора, он словно вернулся к действительности и стал тереть ладонью лицо.

Чеслав Дайнович налил и себе чашку кофе и сел рядом за кухонный стол, с тревогой глядя на гостя. Профессору давно исполнилось пятьдесят, в темных волосах заметна седина, усов и бороды он не носил и казался чуть полноватым. На нем был полосатый домашний халат поверх брюк и рубашки, а на груди висели на широкой черной ленте его неизменные золотые очки. Он преподавал историю и философию в Виленском университете и слыл известным логиком.

— Так что же случилось? — повторил он свой вопрос.

— Сам не понимаю… — пожал плечами Алесь. — Наваждение какое-то… Я ночью Ленина видел…

— Кого?! — чуть не поперхнулся своим кофе профессор.

— Ну того самого… Мертвеца из Совдепии… — журналист указал пальцем куда-то в сторону России. — Он в гробу лежит и на меня пялится… И два трупа рядом… Я прихожу к адвокату Зелинскому, — он ударил ладонью о ладонь, — и еще два трупа… Нет, три… И там три, а не два… Но я не Ленина имею в виду… Хотя и Ленин труп… Но этот не считается…

Алесь замолчал и, задумавшись, стал сосредоточенно загибать пальцы. Загнув шестой, он просиял:

— Ну да, шесть трупов. Но Ленин не считается. Потому что его давно убили. Так что Ленина мы вычеркиваем…

Минич отогнул свой шестой палец. Потом встрепенулся:

— Нет, вы меня путаете! — замахал он рукой и снова загнул палец. — Ленина мы не считали. Вот сейчас правильно.

Чеслав Дайнович внимательно смотрел на него с открытым ртом.

— Да, еще деталь, — добавил Алесь, нахмурив брови. — Там и седьмой был. Но не труп, а статуя, которая сбежала… Вроде краем глаза вижу — стоит. А возвращаюсь после трупов — и нет ее… Я еще подумал: как это статуя может ходить? Ха-ха.

Он засмеялся без улыбки и смеха. И, замолчав, посмотрел на профессора с болью во взгляде.

Тот наконец сглотнул комок в горле и заморгал. Открыл было рот, не зная, что и сказать, но Алесь его опередил и замахал перед его лицом указательным пальцем, хитро прищурившись:

— Нет! Не выйдет! Я знаю, что дальше будет! Вы мне скажете в ванную комнату пойти и холодной водой умыться. А я вернусь — и вы труп. Все вы так делаете, знаю я вас…

Журналист горько вздохнул и, подперев голову ладонью, замолчал, уйдя в свои мысли. Его лицо выглядело несчастным.

— Так… — сказал себе Дайнович. — Пойду-ка я сам умоюсь холодной водой.

Он вышел из кухни. А через минуту вернулся с початой бутылкой коньяка и двумя рюмками.

— Подобное лечится подобным, — он разлил коньяк по рюмкам.

Выпили по рюмке коньяка. Потом еще по рюмке. Зажевали ломтиками лимона.

Как и ожидал профессор, его гость порозовел и понемногу вернулся к жизни: взгляд обрел осмысленное выражение.

— Ну а теперь, дорогой Алесь, — сказал Дайнович, — все снова, но по порядку и с самого начала.

Минич закурил папиросу и, уже окончательно придя в себя, стал рассказывать. Рассказывал — и сам не верил тому, что говорит…

— И вот я оказался у вас дома… — закончил он свое повествование и с неподдельной тревогой спросил: — Что вы думаете, пан профессор? Я схожу с ума?..

Чеслав Дайнович задумался. Поразмыслив, ответил:

— У меня в комнате диван. Ложитесь и спите, пока я пройдусь по местам ваших ночных приключений. А там видно будет…

Он поднялся и вышел из кухни, потом вернулся уже не в домашнем халате, а в клетчатом пиджаке и с зонтом в руках.

— Только никому не открывайте и не отвечайте на телефонные звонки…

Замыкая дверь квартиры на ключ, он добавил сам себе:

— Береженого Бог бережет…

Профессор вернулся к трем часам дня. С собой он привел человека неопределенного возраста с заурядной незапоминающейся внешностью и в такой же заурядной одежде. Русые волосы, серые глаза, серый плащ и серый костюм, ничего примечательного — увидишь в толпе и забудешь тут же.

— Это наш друг Янкович, — представил он гостя. — Для нас он просто Ян Янкович.

Алесь, уже выспавшийся и совершенно протрезвевший, пожал руку незнакомцу, у которого из кармана плаща выглядывал скрученный в рулон какой-то журнал, и с удивлением спросил Дайновича:

— Что значит «для нас»?

— То и значит, — объяснил профессор. — Есть такие вещи, которые нам с вами знать не надо. Чтобы крепко спать. Пан Янкович хотел вам задать кое-какие вопросы.

«Ага, это сотрудник Дефензивы, контрразведки, — догадался журналист. — Но зачем тут тайная полиция?»

Они прошли в комнату и уселись в кресла вокруг журнального столика. Янкович с нескрываемым любопытством разглядывал Минича, а тот, не удержавшись, спросил:

— Так что вы узнали, пан профессор?

— Что узнал? — усмехнулся Дайнович, ставя на столик пепельницу и закуривая папиросу. — Вас удивит, что я узнал.

Он выдохнул дым и откинулся на спинку кресла.

— Во-первых, нет ни одного из ваших трупов.

— Как это нет? — опешил Алесь.

— Вот так — нет. Директор Музея восковых фигур, как мне сказали, неделю назад уехал в заграничную поездку.

— Мартин Вацлевич?

— Он самый. И никаких трупов в музее нет. Теперь про вашу консьержку пани Франтишку. Ее дочка действительно обеспокоена, она сказала, что та не вернулась с ночного дежурства. Но вот что касается вашего друга адвоката и его соседа, то, как мне сообщили соседи, они уехали на охоту в Беловежскую пущу еще вчера. Получается, вы их не могли видеть. Выходит, вы общались с призраками…

— Этого не может быть! — воскликнул журналист. — Соседи врут!

— Вот, — кивнул профессор, затягиваясь дымом. — И я так подумал. Двое соседей в этом доме говорят, что им позвонил сегодня утром адвокат Люциан Зелинский и сказал, что они уже в Новогрудке, попросил не беспокоиться. У меня, таким образом, не было никаких оснований привлекать к этому делу полицию. Мало того. Вопреки вашим словам, дорогой Алесь, дверь в квартиру вашего адвоката оказалась запертой. Но, пользуясь связями, кое-где я поговорил с некоторыми людьми, и наш друг пан Янкович нашел способ проникнуть в квартиру Зелинского. Так вот трупов там нет. Как и нет следов, что вы там были.

Алесь едва не подпрыгнул от возмущения:

— Как это «трупов нет»? А куда они делись?

— Наверно, туда же, куда делся и труп бездомного в якобы вашем плаще, — Дайнович переглянулся с человеком, которого привел с собой. — А нет трупа — нет и преступления. То есть полиции расследовать нечего… Во всяком случае, такова позиция полиции.

— Получается, я свихнулся, мне все это померещилось? — Минич в обиде сжал губы.

— Отнюдь, — стряхнул в пепельницу папиросный пепел профессор. — Это было бы очень просто — списать все это странное на случившееся у вас затмение сознания. Потому что есть еще один вроде бы несущественный нюанс. А на самом деле весьма важный. Я бы сказал, самый главный. Вот в связи с ним наш уважаемый гость задаст вам, дорогой Алесь, кое-какие вопросы. Вы не против?

Кивнув ему, в беседу вступил офицер контрразведки:

— Что вам известно о черной ленте?

На миг Минич почувствовал снова ощущение уже виденного. Он побледнел. Точно такой вопрос ему совсем недавно задавали, и он на него не ответил, ушел в ванную комнату, а вернувшись — увидел два трупа. По спине прошелся холодок — не хотелось повторения того, что пережил жутчайшим образом.

— Что с вами? — спросил Янкович. — Вам плохо?

— Все нормально, — Алесь потер лицо. — Но я не знаю ничего про эту вашу черную ленту, холера ее забери. Я вообще не знаю, что это такое!

В глазах мужчин, сидящих напротив, он прочел недоверие.

— Ну, честное слово, я не понимаю, о чем вы говорите! — возмутился Минич. — Вы от меня что-то скрываете. Что это за холера такая — черная лента?

Он развел руками. А Дайнович встал и, пройдясь по комнате, постоял, глядя в окно, а через минуту обернулся:

— «Черная лента» — это нацисты Гитлера. Их тайная организация в нашей стране. Пятая колонна. Вот почему ваша история не кажется нам пьяным бредом, дорогой Алесь.

— Будем рассуждать логически, — сказал профессор, прохаживаясь перед своими гостями, словно перед аудиторией в университете. — И будем загибать пальцы. Но не так, как это делали сегодня вы, дорогой Алесь.

Он наморщил лоб и потер пальцем кончик носа.

— Итак… Предлагаю начать с конца. Если все, что с вами произошло, не является, так сказать, сном… то возникает первый вопрос: куда могли исчезнуть трупы?

— Вот-вот! — кивнул Ян Янкович.

— Откуда же я знаю, холера меня побери! — возмутился журналист. — Вы же не считаете, что я все это выдумал? Я своими глазами видел шесть мертвецов.

— Хорошо-хорошо, — успокоил его Дайнович. — Будем считать, что вам это не привиделось, так как в обратном мы пока не убедились. Ведь живыми после вас никто этих людей не видел. И в таком случае повторяю свой вопрос: где трупы?

Он продолжил расхаживать по комнате, рассуждая вслух.

— Спрятать их где-то на месте убийства явно невозможно, иначе тела жертв уже были бы обнаружены. Но и таскать их на себе через весь город тоже занятие глупое. Получается, что у убийцы или убийц было транспортное средство.

— Автомобиль! — воскликнул Алесь. — Но я не видел никакой машины.

— Зато другие видели, — возразил профессор. — Я опросил жителей дома, в котором жил адвокат Люциан Зелинский. Так вот они говорят, что слышали ночью звук отъезжающей машины. Кроме того, на улице Музейной, как вы знаете, расположен филиал Национального банка. Я по горячим следам успел поговорить с ночным охранником до того, как он сдал свою смену. По его словам, глубокой ночью мимо банковского филиала проехал в одну сторону улицы, а потом проехал в обратном направлении грузовик. Кто был за рулем, охранник не рассмотрел, но зато прочел надпись на борту: «Фургон 99».

— Ну и дела! — удивился Минич, в волнении закуривая папиросу. — И кому же этот «Фургон 99» принадлежит?

— Пока не знаем, — отозвался Янкович. — Но ищем.

— Итак, — подытожил Чеслав Дайнович, — тела могли перевозить на грузовике. Это уже кое-что проясняет в вашей, дорогой Алесь, странной истории.

Он подошел к окну и, глядя сквозь стекло с высоты второго этажа на узкую улицу с одинокими прохожими, продолжил:

— Я попробую воссоздать события так, как они мне представляются. У позвонившего вам ночью Мартина Вацлевича, владельца Музея восковых фигур, появилось нечто, что он по непонятным причинам спешил передать вам, пан Алесь. Что это было — пока вопрос оставим открытым, поговорим об этом позже. А пока разберемся с тем, как и что происходило. Вообще говоря, события развивались стремительно. В два часа ночи в Вильно прибыл поезд, на котором приехал Вацлевич. Поэтому никто и не успел узнать о его приезде. Но на вокзале его встретил некий человек, по описанию носильщика похожий на того второго, которого вы вместе с Вацлевичем увидели в музее. Они вдвоем, судя по всему, отправились с вокзала в Музей восковых фигур, откуда и позвонили вам после некоего совещания, занявшего около получаса. Но о приезде Мартина Вацлевича знал и еще один человек — убийца, который хотел завладеть тем, что Вацлевич намеревался передать вам. К тому времени, когда вы, Алесь, добрались до музея, убийца уже был там и стоял среди восковых манекенов, выдавая себя за один из них. Почему его не распознал Вацлевич? Ответ, думаю, в том, что у владельца музея было слабое зрение, а очки он надевал, только когда писал или читал. Но я могу и ошибаться…

Алесь вдруг встрепенулся и ударил ладонью по колену, прервав рассуждения профессора:

— Кажется, я вспомнил! Точно, вспомнил…

— Что именно вы вспомнили? — спросил, выпрямившись в кресле, Ян Янкович.

— Я вспомнил, как выглядела эта пропавшая восковая статуя, — закивал головой журналист. — Это был офицер полиции.

— Кто? — удивился профессор.

— Полицейский, — повернулся к нему Минич. — Он стоял с приподнятой рукой. В обыкновенной полицейской форме. На голове фуражка, а вот лицо я не разглядел — оно было в тени… И сам он стоял в тени. Рядом была восковая фигура Джека-Потрошителя, который какой-то девице резал горло, а этот стоял за ним, у стены. Я и обратил внимание на странность: маньяк из Лондона, а полицейский в нашей форме. Но тут же об этом забыл… Вы должны понимать мое состояние — у меня тогда еще не выветрился из головы буйный вечер в ресторане «Грюнвальд»…

Дайнович и приведенный им гость переглянулись.

— Теперь многое становится понятным… — поднял брови Янкович. — Убийца был в полицейской форме. На это и клюнули те, кого он убивал. Служит ли он на самом деле в нашей полиции — вот вопрос…

— Важная подробность, — согласился профессор. — Может быть, вы и еще что-то ценное вспомните, дорогой Алесь… Но пойдем дальше. Итак, продолжаем воссоздавать события… Вы начали разговор, но после выпитого в ресторане вас тошнит, и вы уходите облегчить желудок в ванную комнату…

— Меня не тошнило! — возмутился журналист. — Я просто почувствовал себя дурно.

— Это не имеет значения. Вы возвращаетесь, и перед вами два трупа. Стреляли, что понятно, из пистолета с глушителем. Почему не убили вас вместе с ними?

Дайнович прошелся по комнате и ответил сам себе, разглядывая пол под ногами:

— Ответ может быть такой: вы владеете тоже какой-то важной для убийц информацией о чем-то. Но, видимо, и сами об этом не подозреваете. Но сие мы обсудим позже. Во всяком случае, ваша, дорогой Алесь, личность хорошо известна убийцам, потому что они опережают вас в вашем возвращении домой, добираясь туда на своем грузовике раньше вас. Убивают вашу консьержку и ищут у вас дома что-то, все перерыв. Если бы они нашли искомое, то вас бы тогда и убили. Но нет. Они ждут, куда вы отправитесь, и следят за вами, пока вы не пришли к дому адвоката Люциана Зелинского.

— Это означает, что убийц было несколько, — подвинулся в своем кресле Янкович. — Пока пан журналист осматривал свою квартиру и следы в ней обыска, один из убийц уносил труп консьержки в грузовик, а другой должен был наблюдать за паном Миничем. Во всяком случае, невозможно следить за тем, куда идет пан журналист, находясь за рулем грузовика посреди ночного города.

— Разумно, я тоже полагаю, убийц было двое, но, наверно, не больше, ибо двое и поместятся в кабине грузовика, — согласился профессор и спросил Алеся: — Так вы не заметили за собой слежки?

— Нет, — пожал он плечами. — Я даже не оглядывался…

— Ладно, — Дайнович вернулся к окну и посмотрел в голубое небо. — Теперь реконструируем, что произошло в доме вашего друга-адвоката. В подъезде вы встречаете бездомного и отдаете ему свой плащ. Почему его тоже убили? Приняли его за вас из-за плаща? Не знаю. Как вы рассказали, его убили выстрелом в спину. А всем остальным стреляли в грудь. Это выходит, как кажется, за рамки правил. И когда его убили? Раньше адвоката и его соседа, с которыми вы встречались, или до этого? То есть тогда, когда вы были в квартире адвоката?

— Да, вот это интересно, — поднял голову контрразведчик. — Мне не совсем понятно, как и что там произошло.

— Я вижу это так, — повернулся к нему профессор. — Один из убийц оставался за рулем грузовика, поставленного метрах в двадцати или тридцати от дома. Не дальше, иначе жильцы дома не услышали бы шум машины, да и нести трупы на своих плечах пришлось бы далеко. Возможно, грузовик потом подъехал ближе к дому… А второй убийца, который был в полицейской форме, следил за паном журналистом до подъезда. За ним к дому следовал и грузовик. И есть интересная подробность в том, что рассказал пан Алесь. Бродяга не просто убит выстрелом в спину, а лежал, раскинув в стороны свои руки. Такая поза, полагаю, присуща человеку, которого убили на бегу. Если бы его убили стоящим, то руки были бы возле тела или под ним.

— Логично, — кивнул Янович.

— Выходит, что бездомный в плаще Алеся Минича бежал, а убийца пытался его догнать и стрелял ему в спину, — продолжил рассуждения Чеслав Дайнович. — Убил в дверях подъезда. Отсюда моя такая ретроспектива: убийца в форме полицейского зашел вслед за Алесем в подъезд и, возможно, сказал бездомному на первом этаже убираться куда подальше. Затем поднялся в квартиру адвоката, дверь которой была открытой, и подслушал разговор. Из него следовало, что то, что ищется, не находится здесь. Но эти люди знали теперь то, что рассказал им Минич об убийствах в Музее восковых фигур. Потому их следовало тоже убить. Пока пан журналист снова был в ванной комнате, убийца застрелил этих нежелательных свидетелей и пошел искать его самого. Но они разминулись в большой квартире, или — что более вероятно — на пороге убийца увидел бродягу, который вошел в коридор и тоже пытался что-то подслушать. Убийца за ним погнался по лестнице в подъезде и пристрелил на первом этаже.

— Не совсем так, — закурил новую папиросу Алесь. — В подъезде было темно, и когда я туда вошел, этот бездомный там спал. А вот когда за мной еще кто-то вошел бы, то этот дикарь при звуке шагов наверняка бы спрятался в темноте. И убийца его бы не заметил.

— Ну, тогда второй вариант, — походил по комнате Дайнович. — Он все расставляет по своим местам! Убийца в коридоре квартиры адвоката принял убегающего бездомного за вас, ведь он был в вашем плаще. Погнался за ним и, стреляя в него в подъезде, хотел убить именно вас.

— Вот сейчас все логично, — согласился Ян Янкович. — На бродяге был серый плащ пана журналиста.

— Возможно, возможно… — продолжал думать вслух профессор. — Не исключаю, что было принято решение дальше не возиться с Алесем и пустить его тоже в расход. Пока убийца ушел к своему грузовику, чтобы доставить его к подъезду и забрать трупы, в это время и спускался по подъезду наш пан журналист. Вы, Алесь, были в шоке, увидев уже шестой труп за ночь, и отправились ко мне — ибо вам больше и не было куда идти. А едва ушли, как вернулись убийцы и забрали все тела убитых. Вот такая получается картина событий.

— Получается! — согласился Минич.

— И кто в здравом уме во все это поверит? — встав рядом, строго посмотрел на него Чеслав Дайнович. — Вы сами в это верите?

Алесь от растерянности выронил свою папиросу. Руки дрожали после трех дней кутежа…

— Не обижайтесь, мой друг, — объяснил профессор. — Это не мои слова. Это так мне сказали в полиции. Повторяю: нет мертвого тела — нет преступления. А здесь ничего нет, кроме вашего рассказа. Заинтересовало кое-кого, — он посмотрел на Яна Янковича, — только одно в вашей странной истории. Упоминание о черной ленте. Как я понял, никакого официального расследования не будет. В том смысле, что все это секретно.

— Мало того, — добавил, сощурившись, Янкович, — не будет и никаких статей на эту тему в вашем журнале, уважаемый пан Минич. Вы ни строчки об этом не напишете. Я делегирован здесь и намерен сейчас вас об этом предупредить. Все это касается национальных интересов нашего государства, поэтому ни слова.

Алесь в растерянности посмотрел на своих собеседников.

— Я опять ничего не понимаю, — честно признался он, переводя взгляд с одного лица перед ним на другое. — Панове, в чем вообще дело? Что вы от меня скрываете? Какая такая секретность?

— А вот такая, — сказал всем Дайнович. — Я вчера сварил хороший грибной суп, по рецепту моей бабушки. Предлагаю пообедать. Давайте за супом и продолжим разговор…

…Разогрев на примусе кастрюлю, профессор налил каждому по тарелке и положил в каждую по ложке сметаны. Сели вокруг стола на кухне, и Янович, отведав ложку супа и откусив черного хлеба, с восторгом сказал, жуя:

— Какой фантастический суп! Вот секреты беларуской кухни!

А Минич, тоже попробовав блюдо, заметил:

— Суп славный, но везде одни секреты…

— Секретов тут нет, — профессор помешал ложкой суп в своей тарелке, разбалтывая там сметану. — Грибы до варки надо обжарить на сливочном масле. Потому у них и особый вкус… Овощи тушатся отдельно, а пассировка добавляется, когда все готово, почему мы и чувствуем яркий вкус жареного лука. Вот секрет букета вкусов этого супа. Но хотелось бы перейти от секретов кулинарных к секретам национальной безопасности нашей страны…

И он кивнул Яну Янковичу, отправив в свой рот ложку супа.

— Пока не доем, ничего говорить не буду, — ответил тот, все забыв.

И только когда он опустошил тарелку, то откинулся на спинку стула и расслабился.

— Это суп супов! — провозгласил он. — Ну а теперь можно и поговорить…

Глава четвертая, в которой читают письмо мертвеца

Они вернулись в комнату, которая служила профессору одновременно гостиной и кабинетом. В одном ее конце располагались диван с журнальным столиком и креслами, рядом с ними радиола, а в другом — письменный стол с кипой литературы на нем и лампой. Все стены заняты книжными стеллажами до потолка, одна дверь открывалась в спальню, другая в коридор, ведущий к кухне, ванной и входной двери в квартиру. Жилище небольшое, но вполне уютное и достаточное для одинокого ученого.

— Продолжим наше совещание, — сказал Янкович, усаживаясь в кресло и закуривая. — Но все, о чем мы, панове, будем говорить, должно остаться в этих стенах.

Сев на диван, Алесь тоже достал папиросу.

— Я понял, — кивнул он, зажигая спичку и глядя на офицера Дефензивы. — Но объясните мне, наконец, что такое эта ваша странная лента.

— Черная лента, — поправил его Дайнович, который открыл окно, чтобы проветрить комнату от табачного дыма, и глубоко вдохнул свежий воздух первого летнего дня. С улицы стали слышны приглушенные звуки городской жизни: шум моторов проезжавших машин, перестук по брусчатой мостовой колес подводы извозчика, издалека звучала какая-то музыка.

— Около месяца назад случилась история, я бы сказал, крайне темная, — понизив голос, продолжил тему контрразведчик. — Один из сотрудников Генерального штаба, майор Стебловский из Второго отдела, в своем телефонном сообщении сказал, что получил крайне важную информацию о тайной организации Абвера на нашей территории, которая называется «Черная лента» и в которой завербованы многие наши граждане, даже высокий чин в МИДе.

— Постойте, — перебил его Минич. — Второй отдел — это Экспларитура?

— Вот именно, военная разведка, — кивнул Янкович. — Но большего он рассказать не смог, так как его нашли повешенным в собственной квартире. И висел он на черной ленте.

— Но почему черная, и почему лента? — удивился журналист. — Кстати, у пана профессора его знаменитые очки тоже на черной ленте…

Они невольно взглянули на хозяина квартиры, который стоял у открытого окна. На его груди покоились золотые очки на широкой черной ленте, он приподнял их пальцами и повертел в воздухе:

— Действительно, на черной ленте. Но я их ношу уже лет двадцать…

Ян Янкович усмехнулся:

— Если каждого, у кого увидим черную ленту, мы будет подозревать в связях с Абвером, то далеко не уедем. Наши аналитики нашли одно из высказываний Гитлера, в котором он призывал этнических немцев вне Германии, то есть в первую очередь в Чехословакии, Франции и Второй Речи Посполитой, душить врагов черной лентой тайного сопротивления. Мол, лента связывает всех этнических немцев, а черный цвет — это траур по государствам соседей Рейха, которые якобы «будут скоро и неизбежно наказаны и уничтожены».

— Ах, вот оно что! — задумался Алесь. — Теперь я кое-что понимаю. Значит, вы, пан Янкович, и расследуете это дело о смерти майора военной разведки… Понимаю, что вас заинтересовало в моей странной истории. Но уверяю вас, я до сегодняшней ночи ничего не слышал о «Черной ленте».

— Вы уверены в этом? — посмотрел на него контрразведчик. — Еще раз прошу вас подумать, пан Алесь.

Тот молчал, перебирая в памяти то да се. Ничего, связанного с «Черной лентой», он не мог вспомнить. В итоге снова покачал головой.

— Покажите ему журнал, — вмешался в разговор профессор.

— Ладно, — затушил окурок и поднялся с кресла Янкович. — Перейдем ко второму пункту нашей беседы.

Он прошел в коридор, к вешалке, где достал из кармана своего плаща журнал. Вернулся с ним в руках и бросил его на журнальный столик.

— Ваш журнал? — спросил он.

— Мой, — согласился Минич.

Это был майский номер его «Балтийской Нивы».

— Мы нашли его в кабинете Мартина Вацлевича, владельца Музея восковых фигур. Эта находка, наверно, проясняет, почему он позвонил именно вам ночью, едва приехав поездом из Риги.

— Так он ездил в Ригу! — удивился журналист. — И с какой целью?

— Видимо, ответ вы найдете, когда раскроете свою статью, — Янкович полистал журнал и, найдя нужную страницу, указал пальцем. — Здесь подчеркнуто красным карандашом. Подчеркивал Мартин Вацлевич…

Алесь был изумлен. Действительно, это его статья. И последние в ней строки жирно подчеркнуты красным, на полях три восклицательных знака, рядом приписка этим же красным карандашом:

«Поехать немедленно и привезти!»

— Опять я ничего не понимаю! — поднял удивленное лицо Минич. — Но эта статья не имеет никакого отношения к «Черной ленте». Она совсем о другом!

Профессор сел рядом в кресло и, тоже закурив, сказал:

— Прочитайте ее вслух, дорогой Алесь, и мы вместе подумаем, что все это может значить.

Пожав плечами, журналист стал читать.

Во все времена подделывали произведения искусства, чем не брезговали даже выдающиеся мастера. Однажды юный Микеланджело изваял мраморную статуэтку спящего Купидона, которая была так похожа на античную скульптуру, что некий Бальдасаре дель Миланезе поспешил купить этот шедевр и перепродал его римскому кардиналу, выдав за подлинник неизвестного древнего мастера.

В 1864 году проходимец де Ноливо привез из Флоренции бюст якобы Джироламо Бонивьени, друга Савонаролы и последователя Петрарки. Скульптуру продали с аукциона за невероятную сумму и выставили в Лувре, в галерее мастеров эпохи Возрождения. Но в декабре 1867 года было опубликовано сообщение флорентийского антиквара Джованни Фреппа, утверждавшего, что этот прекрасный бюст изваял в 1864 году скульптор Джованни Бастианини, которому позировал рабочий табачной фабрики Джузеппе Бонаюти.

В 1873 году Британский музей приобрел саркофаг из терракоты, как считали ученые, этрусский. Самые авторитетные эксперты установили, что он сделан в VI в. до н. э. Но через десять лет реставратор Лувра Энрико Пенелли признался, что этот «раритет» смастерили они с братом. Махинаторы сначала зарыли свое произведение в Черветери (древнее поселение в 55 километрах от Рима), а потом откопали, выдав за археологическую находку.

Но более всего распространены подделки религиозных реликвий, и с ними особенно «повезло» Иоанну Крестителю. В кафедральном соборе французского города Авиньон демонстрируют меч, которым обезглавили святого. А подстилка, на которой якобы была совершена казнь, хранится в Аахенском соборе в Германии. Легендарное блюдо, на котором голову Иоанна преподнесли Саломее, падчерице царя Ирода Антипы, показывают в церкви Св. Лаврентия в Генуе.

Не ясно до сих пор, где же пребывает настоящая голова Предтечи. Одну из них показывают в сирийском Дамаске, другая с четвертого века находилась в сирийском городе Эмессу, потом ее видели в Константинополе, в храме Святой Софии, а в 1206 году крестоносцы передали ее в готический собор города Амьена во Франции. А всего известны аж 12 голов Иоанна. Раньше их было гораздо больше, но многие затерялись.

Еще больше реликвий принято связывать с Иисусом Христом. Считается, что крестоносцы привезли в Европу много частей креста, на котором был распят Спаситель. Король Людовик Святой нашел даже «истинный терновый венец Христа». В 1241 году крестоносцы вернулись в Европу с копьем римского воина Лонгина, по легенде, пронзившего бок распятого Иисуса. И привезли губку, на которой Ему поднесли уксус.

По слухам, этим Орудием Страстей из дворцовой сокровищницы Габсбургов интересовался сам Адольф Гитлер, и ныне оно в Нюрнберге. Еще одно, как его иногда называют, Копье власти якобы показывали в Армении, в Святом Эчмиадзине.

Согласно легенде, в 1204 году во время четвертого крестового похода французский крестоносец де ля Рош добыл в Константинополе льняное полотнище со следами крови и пота, названное Туринской плащаницей (оно хранится в Италии, в соборе Святого Иоанна Крестителя города Турина). Принято считать, что именно в этот саван Иосиф Аримафейский завернул тело Иисуса после того, как оно было снято с креста. Когда в 1899 году полотно сфотографировали, на негативе четко проступило как бы иконописное изображение Христа. На пропитанном ароматическими маслами куске льна удалось получить что-то вроде отпечатка тела и лица покойника, который когда-то был завернут в эту ткань. Эта загадка остается неразрешимой для ученых.

Есть среди этих великих реликвий и наши древние артефакты — это крест Витовта и чаша его брата Ягайло. По преданию, они обладали невероятной магической силой и являлись гарантом побед Великих князей Литовских, прародителей Речи Посполитой, объединивших Польшу и Литву-Беларусъ для великой победы над тевтонами в Грюнвальдской битве 1410 года. С тех пор и на протяжении многих веков немцы больше не могли одолеть нашу объединенную силу Речи Посполитой, как бы западный сосед ни старался — ведь у правителей Польского королевства и Великого княжества Литовского передавались по наследству эти чаша и крест, которые служили магическим оружием во всех войнах с Германией. Пока эти артефакты были у нас, любая война с немцами возвращала итог битвы 1410 года: по легенде, крест Витовта осенял нас неуничтожимостъю, а чаша Ягайло давала испить Победу.

Где сегодня находится чаша Ягайло — точно никто не знает. Профессор Виленского университета Чеслав Стефан Дайнович полагает, что ее следует искать в нашей стране, причем — где-то на территории Виленщины, где, вероятно, артефакт был спрятан во время войны 1812 года.

Что касается креста Витовта, то он был нами давно утерян. Его увезли как трофей в Москву при захвате московитами Вильно в 1665 году. И с тех пор начался упадок Великого княжества Литовского, и одновременно рождается мощное Российское государство. В январе 1917 года во время военной и гражданской неразберихи крест Витовта выкрали и увезли из Петрограда, продав эмигранту-коллекционеру. Вслед за этим последовал и развал Российской империи.

Связано ли одно с другим? Если это не совпадение, то крест Витовта действительно обладает некоей таинственной силой реликвии, которая придает государству мощь и стабильность. Во всяком случае, это один из тех величайших артефактов, о которых говорят эзотерики.

Недавно в латвийской прессе появились сообщения, что крест Витовта находится в Риге, у собирателя антиквариата Шуковича. Он недавно умер, и родственники распродают его коллекцию. Возможно, нашим патриотам Отечества следует заинтересоваться этим и вернуть реликвию на свою историческую Родину?

Алесь закончил читать, а стоявший рядом Янкович упер указательный палец в последний абзац статьи, подчеркнутый красным карандашом:

— Вот зачем Вацлевич поехал в Ригу! Красным написано на полях его почерком: «Поехать немедленно и привезти!»

— Неужели привез? — спросил Алесь.

Офицер Дефензивы сунул руки в карманы брюк и наклонился над сидящим Миничем:

— Судя по всему, не только привез. Но и хотел отдать вам. Вы помните ваш рассказ, пан журналист? Человек, который сопровождал Вацлевича в Музее восковых фигур, ну тот самый брюнет, что спрашивал про черную ленту… он вам показал сверток.

— Неужели в нем и был крест Витовта? — изумился Минич.

— Вполне может быть, — улыбнулся профессор, стоя у радиолы и вертя настройку на станции.

Найдя французский шансон, он отошел и вернулся, принеся бутылку коньяка с тремя рюмками и блюдцем с ломтиками лимона, поставил все это на журнальный столик и сел рядом на диван.

— Получается, что крест Витовта похищен «Черной лентой». То есть Абвером. Вот — чисто теоретически — мотив всего того, что с вами произошло.

Наливая в маленькие рюмки коньяк, он продолжил:

— Пока это только предположение. Правда, весьма правдоподобное и логичное. Как обещал пан Янкович, скоро ему точно сообщат, что именно раздобыл в Риге наш Мартин Вацлевич. А точнее — подтвердят. Он был тоже известным собирателем раритетов, а после прочтения вашей статьи в «Балтийской Ниве», полагаю, загорелся желанием не только вернуть в Вильно крест Витовта, но и прославиться, да к тому же и обогатиться. Ведь с той великой магической легендой, которую вы приписали артефакту, он мог бы продать этот крест самому правительству нашей страны — причем за баснословные деньги. Но… почему-то, едва приехав с покупкой, позвонил именно вам. Почему?

Алесь хлопнул ладонями по коленям.

— Да не знаю! Вы чего-то от меня все это время допытываетесь. Будто я что-то особое должен знать. Ну, купил Вацлевич в Риге этот крест Витовта. Привез в Вильно. Я не понимаю, зачем его отдавать мне. Зачем ночью звонить, словно у него завтрашнего дня не будет… Он, правда, сказал по телефону, что вроде как в опасности. Что его могут убить… Чему я, честно говоря, не поверил. Но я пьян был, очень пьян… И вообще, при чем тут я? Я автор статьи в журнале. Может, в этом причина?

Профессор цокнул языком и покачал головой:

— А убить вас, мой друг, за что хотели? И что у вас дома искали? Нет. Есть что-то еще, чего мы не знаем. И это пока угрожает вашей жизни. Выпьем, панове…

Все трое подняли рюмки и выпили, заели лимонными дольками. Янкович положил руку на плечо журналиста:

— Хороший коньяк. Вы вчера тоже изрядно выпили, пан Алесь. Будем помогать подобному подобным. Попытайтесь точно вспомнить весь ваш вчерашний день — до того, как проснулись от ночного звонка в своей квартире. Можете вспомнить? Что-то такое необычное… Ну, может, когда выпивали… И раньше, не вечером…

— Необычное?.. — Алесь задумался, потерев ладонью подбородок. — Необычное…

Он представил перед собой события вчерашнего дня, словно видя все это в кино. Вот то и это, прочая рутина работы в издании. Ничего особенного. Необычным было встретить старого знакомого, который повел его в ресторан, где потом нашлись знакомые дамы, отмечавшие чей-то день рождения. И тут — ХЛОП! — вспомнилось.

— Я вспомнил, — повернул он лицо к профессору. — Я вспомнил. Когда я закончил свой рабочий день в газете и выходил из редакции, то на улице повстречал старого друга, мы решили эту встречу отметить в ресторане «Грюнвальд». Но перед этим, когда я выходил из здания редакции, какая-то старая женщина, я ее совсем не запомнил, мне передала письмо.

Он замолчал, напрягая свою память.

— Точно. Спросила: вы Алесь Минич? Я кивнул. Сказала: это вам. Тут же отвернулась и ушла, потерявшись в толпе прохожих. Это было где-то в полвосьмого вечера.

Ян Янкович встал с кресла и протянул Алесю раскрытую ладонь:

— Где письмо?

— Понятия не имею… — пожал плечами журналист. — Я о нем только сейчас вспомнил.

— А куда вы могли его положить? — спросил Чеслав Дайнович. — Мест, наверно, для этого не много.

Алесь встал и в растерянности пошарил в карманах брюк. В левом лежали только ключи и пачка папирос, в правом толстая пачка злотых — сколько и сам не считал. Он подошел к стулу в другом конце комнаты, на спинке которого до сих пор сох от дождя его пиджак. Вытащил из внутреннего кармана свой блокнот — больше ничего там не оказалось. Небольшая, но увесистая книжица в две сотни страниц с твердым кожаным переплетом и серебряной инкрустацией.

— Знаменитый блокнот Алеся Минича, — улыбнулся профессор. — Сам по себе раритет.

— Ну, не раритет, а только подарок одной моей знакомой, — возразил журналист, возвращаясь к своему месту за столиком. — Я сюда записываю мысли, которые потом мне пригодятся в работе. Атрибут журналиста…

Он сел на диван и раскрыл блокнот. Под обложкой обнаружился нераспечатанный конверт. Алесь положил его на столик, и все трое тут же склонились над ним, с интересом рассматривая. На конверте без почтовых штемпелей было рукой написано: «Журналисту “Балтийской Нивы” Алесю Миничу». И больше ничего.

— Вот и наше искомое тру-ля-ля! — вырвалось у Дайновича.

— А вы говорили, ничего нет, — взглянул с укоризной на Алеся офицер контрразведки. — Оказалось, что есть!

Минич в ответ посмотрел с растерянностью на своих коллег:

— Забыл! Действительно забыл! Поверьте, для меня это такое же открытие. Ну что, будем распечатывать? Жутко интересно, что там написано…

Ян Янкович аккуратно подорвал конверт и, словно хирург, вытряхнул из него на стол сложенный лист бумаги.

— Вот сейчас мы все и узнаем… — сказал он.

Письмо было написано корявым и небрежным почерком на двух листах. Алесь стал читать вслух:

«Уважаемый пан журналист Алесь Минич!

Я отправляю это письмо вам, потому что давно читаю ваш журнал и ваши разные всякие расследования, а полиции я не доверяю. Верю, что если вы возьметесь за что-то, будете честным и доведете все до конца. Если вы получили это письмо, то меня уже нет в живых. Это была страховка на тот случай, если меня убьют. А письмо вам передал мой доверенный человек, которого не следует искать — этот человек не имеет к делу никакого отношения».

Мужчины переглянулись.

— Вот так начало! — удивился Чеслав Дайнович. — Читайте же дальше.

Алесь кашлянул, прочистив горло, и продолжил:

«Меня зовут Вацлав Лещинский, я занимаюсь перевозками грузов по Вильно. Вы, возможно, видели мой грузовик — на его бортах надпись “Фургон 99”. Я развожу продукты для ресторанов и столовых».

— Вот и нашелся этот «Фургон 99»! — поднял брови Янкович. — Одной загадкой меньше…

«30 мая примерно в полдень я привез к черному входу ресторана “Париж” 20 ящиков спиртного. Меня попросили подождать с разгрузкой, и я сидел в кабине своей машины, пытаясь на это время отдохнуть и задремать. Я сильно устал в тот день. Хлопнула дверь, и я, подняв голову, увидел трех людей, которые вышли из ресторана. Меня они видеть не могли. Первого я узнал сразу — это немец Клаус с пенсне в одном лазу и с вертикальным шрамом на правой щеке. Он часто бывает в гэтом ресторане. Второй была певичка. Третьего я не рассмотрел.

Я услышал слова Клауса, он говорил по-немецки, и я многое понял, потому что моя бабка немка, от нее я с детства понимаю по-немецки. Клаус сказал что-то о каком-то майоре Стребловском или Стубловском из Второго отдела Генерального штаба, которого они повесили на черной ленте.

Еще немец сказал, что скоро будет война Германии против Польши и что для этого фюрер уже добыл копье Судьбы, которым убили Иисуса Христа. Это копье поможет победить в войне, но нужны еще две святые вещи, с помощью которых враги Германии смогли одержать победу в Грюнвальдской битве. Одна — это какой-то кубок Ягайло, который им надо найти. А вторая — крест князя Витовта. О его местонахождении написал в журнале “Балтийская Нива” журналист Минич (то есть вы), и его должен привезти в Вильно директор музея восковых фигур Мартин Вацлевич, который уже уехал за ним в Ригу.

Клаус сказал, что они должны выполнить волю фюрера и завладеть крестом Витовта, для чего потребуется убить Вацлевича, как только он привезет эту обладающую древней магией вещь. Он добавил, что его поезд приходит ночью и что детали операции он сообщит каждому позже по телефону».

— Удивительно! — прервал чтение Алесь. — Вот, оказывается, в чем дело! Но кто такой этот Клаус?

— Эта личность нам хорошо известна, — ответил Янкович. — Отто Клаус, якобы коллекционер из Берлина, скупает антиквариат. О его связях с германской разведкой мы давно подозревали, а теперь еще знаем, что он получил задание найти чашу Ягайло и крест Витовта. Но читайте же дальше!

Минич снова повернул лицо к письму:

«Я хочу, чтобы вы меня поняли. У меня есть сестра, которую я очень люблю. Но она очень больна, и ей требуется лечение в очень дорогой клинике в Варшаве — помочь ей могут только там. Последние полгода я живу с мыслью, где найти деньги на ее лечение. И вот подвернулся случай. Я решил написать два письма о подслушанном мною разговоре с просьбой денег за молчание. Одно передам этой певичке, имени которой не знаю, она недавно работает в “Париже”. Второе завезу в Музей восковых фигур. Посмотрим, какая сторона заплатит мне больше. А если удастся, то получу деньги и от тех, и от других.

Гарантией моей безопасности является письмо с рассказом обо всем, которое должны передать вам, пан журналист, если со мной что-то случится. Тогда вы обо всем расскажете в своем журнале и известите полицию.

Я ухожу на встречу с Клаусом, о которой написал в записке, переданной через певичку ресторана “Париж”. Встречу я назначил на пять часов в сквере Бельмонт на окраине города, за Полоцкой улицей и старым Бернардинским кладбищем. Если в пять тридцать мой доверенный человек не получит от меня подтверждения по телефону, что со мной все в порядке, то отнесет это письмо вам, пан Минич».

— Подпись, дата… — закончил читать Алесь. — Значит, его убили первым…

Глава пятая, в которой ужин в ресторане может оказаться опасным

— Шантаж — дело всегда крайне рискованное, — сказал офицер Дефензивы, взяв в руки письмо покойника, чтобы еще раз его перечитать. — Тем более безумно желание шантажировать «Черную ленту». Ну а в полицию мы заявлять не станем.

— Почему же? — удивился журналист.

— Во-первых, вы сами сказали, что в музее видели фигуру в полицейской форме, а потом она исчезла, — ответил Янкович. — Так что вполне возможно, что у «Черной ленты» свои люди в полиции Вильно. Во-вторых, если будет найден труп, то полиция вмешается в дело сама. Но, подозреваю, что трупов в ближайшее время никто не найдет, и до тех пор полиция ничего предпринимать не станет. В любом случае мы будем вести свое собственное расследование.

Профессор, наливая еще по рюмке коньяка, спросил сам себя вслух:

— Интересно, кому отдал письмо Лещинский в музее? — размышлял он. — Видимо, он отыскал секретаря владельца музея. Не удивлюсь, что им окажется тот худой высокий брюнет, который вас вместе с Мартином Вацлевичем встретил ночью среди восковых фигур. Он, предположу, получил письмо с содержанием шантажа от владельца «Фургона 99». Встреча была назначена на время более позднее, чем встреча с шантажистом — ведь тот решил вначале договориться с немцем Клаусом.

— А может быть, — продолжил его мысль Алесь, — этот секретарь и не поехал на встречу, а испугался и просто запаниковал. Ведь в письме, очевидно, говорилось о том, что Мартин Вацлевич может быть убит по приезду в Вильно.

— Вероятно, вероятно… — кивнул Дайнович. — Секретарь мог решить ничего не предпринимать до приезда своего хозяина. Тот приехал, они посовещались и позвонили вам. Вот как все было…

— И к тому же получается, что крест Витовта у «Черной ленты», — добавил Янкович, перечитав письмо и положив его на столик перед собой. — Но значит ли это что-то реальное — вот вопрос. Я лично в эти предания не верю…

Они чокнулись и выпили по рюмке.

— Не скажите, — возразил ему профессор, заедая коньяк долькой лимона и сощурившись от кислоты во рту. — Вы, как я вижу, совсем не понимаете тру-ля-ля ситуации.

— Ну и в чем это ваше «тру-ля-ля» ситуации? — пожал плечами офицер контрразведки. — Какие-то древние вещицы, которые интересны только спекулянтам антиквариата. Никакой магией и силой они не обладают. Ведь вы же ученый!

— Вот отвечу вам как ученый, — Дайнович закурил папиросу. — Внутри себя они, конечно, силы не таят. Но имеют совсем иную силу — в умах масс. Возьмем копье Судьбы, которое так хотел заиметь Адольф Гитлер. Для христиан оно святыня. И в войне с христианскими странами это огромный идеологический бонус, который стоит десятков дивизий. Ясно, что фюрер это понимает. Аналогично и с нашими артефактами, которые увязаны веками в представлениях с победой в Грюнвальдской битве 1410 года над Тевтонским орденом Пруссии. Если Гитлер объявит, что завладел этими святыми для нас реликвиями и лишил их нас, то это существенно деморализует и нашу армию, и волю нашего населения к сопротивлению.

— Согласен, — покачал пальцем Алесь, жуя лимон. — Еще больше это воодушевит самих нацистов. У них там два года назад создали RPL — Министерство пропаганды Геббельса. Они это сразу раструбят: мол, враги, то есть мы, лишились святынь, которые с 1410 года нам давали победы над немцами. Это действительно стоит многих и многих дивизий…

— Ладно, убедили… — потер подбородок Янкович. — Эти нацисты вообще свихнулись на мистике. Но превращают ее в пропаганду, что уже не мистика, а факт, который можно пощупать.

Он тоже закурил и, подумав, добавил:

— Хорошо. Что мы будем делать дальше? Выявились следующие направления поисков, — он стал загибать пальцы. — Пропавший автор письма и его «Фургон 99». И пропавший — как вы предположили — секретарь владельца Музея восковых фигур. Это, полагаю, имеет не очень большую перспективу. Как и вообще поиск других тел тех, кто был причастен к этим событиям и исчез. Актуальны три вещи: та певичка ресторана «Париж» и, соглашусь с вами, чаша Ягайло, которую теперь, завладев крестом Витовта, будут искать нацисты «Черной ленты». И, конечно, Отто Клаус.

— Весьма разумный ход мыслей, — похвалил его профессор.

— Я, конечно, сейчас передам, чтобы мои коллеги провели розыскные мероприятия по тем пунктам, которые я назвал первыми, — затянулся папиросой контрразведчик. — Но это мы им и оставим. Займемся последними пунктами. Певичка, Клаус и чаша Ягайло.

И он замолчал, ожидая предложений.

— Насчет певички… — стал вслух размышлять Алесь. — Я порой бываю в ресторане «Париж». В прошлом году там пели Бригида Буш и потрясающая Канизия. В последнее время там появилось две новых. Одна Мартина, другая, если не ошибаюсь, Эльвира Роуз. Обе, как мне говорили, популярны у публики. Интересно на них взглянуть. Согласно письму, получается, что кто-то из них агент «Черной ленты»… Трудно поверить…

— Но кому-то из них Лещинский все-таки передал свое письмо с попыткой шантажа, — возразил, вздохнув, Янкович. — Но кому именно? И как это узнать?

— А давайте сегодня отужинаем в «Париже», — предложил журналист. — На ловца и зверь бежит…

— Как бы этот ужин не оказался последним… — покачал головой офицер Дефензивы. — Впрочем, что-то предпринять все равно нужно… Ладно, договоримся так: приходите в ресторан к восьми вечера. Я тоже там буду, но сделаем вид, что мы не знакомы. А перед рестораном на всякий случай будут дежурить мои люди. Возможно, нам удастся что-то узнать…

— У них крест Витовта, и мы должны попытаться его вернуть, — сказал Дайнович. — Нельзя позволить им увезти святыню в Рейх.

— Боюсь, что крест они уже отправили в германское посольство, — ответил Янкович, вставая с кресла. — Ну что же, панове, до вечера… Ужинаем в ресторане…

Ресторан «Париж», восемь часов вечера того же дня.

За одним из столиков, недалеко от небольшой сцены и оркестра, сидели Алесь и профессор, оба в темных костюмах, бабочках и белых сорочках. Звучала ненавязчивая музыка, на стенах между картинами с видами Парижа неярко горели лампы, и в полумраке официанты сновали между столиками. Здесь любили проводить вечера в основном иностранцы и местная богема — аристократы и буржуа. Густо пахло дымом сигар и женскими духами.

— Не люблю места, где собирается подобная публика, заметил Чеслав Дайнович, оглядываясь по сторонам.

Справа от них ужинал известный банкир с женой и взрослой дочерью, слева владелец ювелирного магазина с любовницей. В зале оказалось и много других богатых и влиятельных людей. За одним из дальних столиков сидел в черном костюме офицер Дефензивы Янкович с какой-то дамой, и он время от времени бросал на них как бы случайные взгляды.

Профессор и Алесь заказали графин «Зубровки», морс, антрекоты, гусиный паштет, марсельский салат и спаржу. Уходя, официант сказал им, что сегодня поет Эльвира Роуз.

— Говорят, она откуда-то из Запада приехала, — тихо сказал профессору Алесь. — Уж не из Германии ли? Но родилась вроде бы где-то у нас. Неужели она работает на немецкую разведку?

— Если так, то это виленская Мата Хари, — усмехнулся Дайнович и поднял голову: — Кстати, вот появилось и главное действующее лицо… Герр Отто Клаус…

Журналист искоса взглянул туда, куда смотрел профессор. Пустой столик в дальнем от них углу занял немец в черном смокинге. Худой и длинный, лет за пятьдесят, с пенсне в глазу и с вертикальным шрамом на правой щеке. Выражение лица высокомерное и, как показалось Алесю, какое-то каменное и застывшее. Тот, ожидая официанта, сидел неподвижно, с выпрямленной спиной и сложенными руками.

— Настоящий прусский аристократ из Кенигсберга, — сказал Минич и осекся на полуслове.

Немец направил на него свой взгляд — внимательный и ледяной, от которого журналисту мгновенно стало не по себе. Он опустил глаза. Через минуту взглянул снова — немец все так же на него смотрел, как кобра на мышь.

— Похоже, он меня узнал, — сказал Алесь профессору.

— Я тоже это заметил, — тихо ответил тот, повернув голову в другую сторону. — Какой на редкость тяжелый взгляд… Поистине, это опасная личность… Уж не ошиблись ли мы, решив сюда прийти?

Появился официант с подносом, он поставил на столик графин с «Зубровкой» и прочее заказанное.

— Давайте, дорогой пан профессор, выпьем, — налил рюмки побледневший Минич. — А то что-то неуютно тут как-то стало… Опять перед глазами шесть трупов, которые ночью видел. И эти мертвецы исчезли… Кошмар возвращается…

Они выпили. Потом еще. После нескольких рюмок спиртного журналист почувствовал, что наваждение ушло. Но когда на сцене появилась певичка Эльвира Роуз, наваждение вернулось — уже другое.

Увидев ее, Алесь забыл абсолютно обо всем и сидел с раскрытым от удивления ртом.

Из блокнота Алеся Минича:

«Она появилась из сумрака на свет сцены — и словно наполнила собой все вокруг. Пурпурное платье, белые локоны волос, ярко-голубые глаза, алые губы, открытые белые плечи — и удивительный голос, который казался зареальным, наполненным обворожительной магией. Но более всего меня поразило, что всю свою песню она смотрела только на меня. Словно пела для меня одного — и в зале были только двое: я и она…»

Затихли все ресторанные голоса, наступила полная тишина, и певица в пурпурном платье с почти открытой белой грудью запела, глядя на журналиста:

Замолкли звуки чарующей и одновременно странной мелодии, труба и скрипка отыграли последние аккорды, певица застыла недвижно, опустив лицо… А зал взорвался аплодисментами и криками «Браво!».

Когда свет на сцене погас, а публика вернулась к своим тарелкам и разговорам, Алесь продолжал сидеть, как истукан, глядя уже в сумрак, откуда на него в последний раз взглянула, уходя, Эльвира Роуз.

— Поразительная женщина! — покачал головой профессор, отрезав кусочек антрекота, насадив его вилкой и отправив в рот. — Что-то в ней крайне необычное. Не только голос, манеры… А то, что внутри ее самой. Одну женщину можно сравнить с фиалкой, другую с ромашкой, а третья похожа на жасмин. А эта — орхидея. Хотя взяла себе сценический псевдоним Роуз, то есть роза… От нее буквально веет каким-то экзотическим волшебством… Кстати, дорогой друг, она явно вас знает. Интересно, откуда? У вас нет соображений на этот счет?

Журналист наконец понемногу вернулся в реальность и, сглотнув комок в горле, прокашлялся:

— Что? Простите, я прослушал, что вы говорили…

Алесь потер ладонью лицо и мотнул головой. Дайнович, взглянув на него, усмехнулся и налил еще по рюмке «Зубровки»:

— Теперь мы с вами будем жалеть, что застали только ее последнюю песню в этот вечер. Увы, ее выступление на сегодня уже окончено… А жаль…

Минич проглотил «Зубровку» и, не закусив, стал смотреть в пространство перед собой.

— Это какая-то магия… — согласился он через минуту и добавил: — Но что-то мне подсказывает, что мы с ней еще увидимся…

Словно в ответ на его слова проходящий мимо столика официант незаметно сунул в руку Минича маленький листок бумаги — так, что никто в сумраке зала вокруг и не заметил. Никто, кроме профессора. Алесь положил руку с запиской на стол, прижав ее ладонью, а потом прикрыл листок своей пачкой папирос. Вытащил из пачки папиросу, прочитав заодно содержание сообщения. Потом передвинул пачку Чеславу Дайновичу. Тот, тоже доставая папиросу, прочел написанное. Вернул пачку соседу, Минич спрятал ее в карман вместе с запиской.

— Ну, что скажете? — спросил Алесь.

— Похоже, события начинают разворачиваться, — задумался Дайнович, пыхнув дымом. — И пришли мы сюда не зря. Но… Это может быть опасно. А вы что думаете?

Журналист снова смотрел в пространство и будто ничего перед собой не видел, кроме волшебного образа певицы на сцене. Он пожал плечами и с безнадежностью в голосе сказал:

— Кто не рискует, тот не пьет «Зубровку».

Профессор, фыркнув, ответил:

— Все наоборот, мой юный друг. Это тот, кто пьет «Зубровку», неразумно рискует. Впрочем, вариантов у нас нет, так что пожелаю вам удачи. Главное — не потеряйте голову… Русалки своими песнями гоже завлекали матросов, а чем это для них кончалось — полно преданий… Если что-то пойдет не так, встречаемся в сквере за Музеем восковых фигур, там укромное место…

Алесь кивнул, но как-то механически, он снова был под магической властью женщины-орхидеи, и снова в его голове звучали слова из ее песни «Я БУДУ ТВОЕЙ».

В его кармане пиджака вместе с пачкой папирос лежала переданная официантом записка:

«Мой Алесь!

Я жду тебя сейчас в своей комнате 5 на втором этаже.

Я стану твоей.

Эльвира»

Минич сделал вид, что направляется в мужской туалет, но, никем не замеченный, вошел в служебные помещения и поднялся на второй этаж. Он оказался в пустом полутемном коридоре; за левой стеной был ресторанный зал, а справа располагались двери, ведущие в комнаты артистов и прочего персонала. У двери с номером 5 он остановился, огляделся на всякий случай и вошел без стука.

— Как мило… — услышал он тихий женский голос. — Замкни дверь… Ключ в замке…

Алесь повиновался.

— А теперь иди ко мне… И я стану твоей…

Помещение оказалось совсем небольшим, его освещал торшер с розовым абажуром, слева в углу стоял большой черный сундук для костюмов с наклейками «Нью-Йорк», «Берлин», «Париж» и «Варшава», далее гримерный столик с зеркалом и пуфиком рядом. Дальний конец комнаты закрывала перегородка из шелка с китайскими рисунками, а справа располагались журнальный столик с бутылками спиртного и длинный диван. На нем сидела среди множества маленьких подушек Эльвира Роуз. На ней было то же, как на сцене, пурпурное платье, но с поднятым подолом, оголяющим красивые скрещенные ноги в красных туфельках. В одной руке певица держала длинный мундштук с дымящейся папиросой, а другую протянула в сторону гостя для поцелуя.

— Как это мило… — проворковала в истоме она, почувствовав прикосновение губ Алеся. — А теперь садись рядом…

«Сколько ей лет?» — подумал журналист. Сейчас, вблизи, она уже не казалась столь юной, как на сцене. Пожалуй, не меньше тридцати. В уголках глаз чуть заметны сеточки морщинок — что, правда, не меняло общего впечатления. Выражение лица одновременно и усталое, и полное какой-то истомы, и одновременно невинности и разврата. «Какая же она все-таки соблазнительная!» — еще раз удивился он.

— Тебе нравятся мои ноги? — спросила она, не отрывая от него кошачьего взгляда. — Как это мило… Можешь их потрогать… Я не ношу нижнего белья… Ненавижу всякие панталоны, подвязки, ленты…

— И черную ленту тоже? — спросил Минич.

Это были первые слова, которые он произнес ей.

— Как это мило… — задумчиво ответила она, но тоном уже холодным, а взгляд ее стал отрешенным и настороженным.

Роуз затянулась папиросой из мундштука, широко раскрыла алые губы… Потом, глядя на гостя полузакрытыми глазами, выпустила ему в лицо струю дыма.

— Значит, ты уже в курсе… Тем лучше…

Она поднялась с дивана и стала тушить окурок в пепельнице. Теперь она казалась уставшей и печальной.

— Это я спасла тебе жизнь этой ночью…

— Что? — не поверил своим ушам Алесь.

— Именно так. Я видела, как ты выходил из дома 18 на Музейной улице, но не сказала об этом. Я была за рулем грузовика…

Журналист был потрясен.

— Кому не сказала?

— Кому?.. — панна Эльвира усмехнулась. Потом повернулась к гримерному зеркалу и поправила белые локоны волос. — Если гы не против, я хочу снять это платье. Не носить же его всю ночь…

Она направилась за шелковую перегородку с китайскими картинками, где стала раздеваться.

— Тебе не надо знать, кто это… — сказала она, снимая сценическое платье. — Это страшные люди… Когда-то я была простой певичкой. Родилась в Бресте, уехала с родителями в Америку, пела в кабаре… Но я с детства люблю риск, люблю жить на всю катушку… А для этого нужны деньги… Я стала подрабатывать контрабандой, ведь всегда можно спрятать какие-то ценные и кем-то уворованные вещицы среди того, что именуется szenisch или scenique… В Нью-Йорке мне передавали побрякушки, которые искала полиция, а я отвозила их в Берлин или Париж, где пела в ресторанах… Но как-то раз в Берлине меня поймали на очередной контрабанде… И завербовали работать на их разведку… Что, мой милый Алесь, мне совершенно не по душе…

Она вышла из-за перегородки и остановилась перед ним, давая себя рассмотреть. На ней был прозрачный, как паутина, пеньюар, под которым можно было увидеть каждую складочку ее обнаженного тела. Просвечивали через ткань высокая грудь, пупок, голые бедра…

— Я тебе нравлюсь?.. — спросила певица.

Алесь, ничего не произнеся, с трудом сглотнул комок в горле.

— Что ты будешь пить? — не дождавшись ответа, она плеснула в бокалы коньяку. — Ты мне нужен. Ты поможешь мне сбежать от «Черной ленты».

— Каким же образом? — Минич отпил из бокала, который ему протянула панна Эльвира.

— У меня есть то, что прошлой ночью стоило жизни многих людей. А раз так, то это очень и очень дорогая вещь. Ценой, возможно, в миллионы долларов, раз она так нужна самому Адольфу Гитлеру. Я не знаю, что это. Зато ты это знаешь. Я должна завтра отвезти это через Варшаву в Берлин. Но я спланировала иначе…

Она выпила залпом коньяк и налила себе снова.

— Мы с тобой сбежим в Америку, где продадим эту вещь. За очень хорошие деньги. И исчезнем так, что нас никто не найдет…

Она снова выпила и снова себе налила.

— Я знаю, у тебя богатый отец со связями в Варшаве… — Роуз раскрыла серебряный портсигар и достала желтую папиросу. — Он поможет нам сделать новые паспорта. И «Черная лента» нас потеряет…

Певица закурила, и Алесь по запаху дыма почувствовал, что это марихуана.

— Иначе нас все равно убьют. И меня, и тебя… — добавила она, сев ему на колени и обняв его за плечи.

— Других вариантов у нас с тобой нет, — она приблизила к нему свое лицо так, что их носы соприкоснулись, а ее широко раскрытые голубые глаза смотрели в упор в его зрачки. — Мы теперь с тобой одно целое…

Девушка раскрытым ртом поцеловала его в губы, не отрывая взгляда, и он от этого поцелуя почувствовал себя совершенно пьяным.

— Я влюбилась в тебя с первого взгляда… Я стану твоей… — снова пообещала она грудным голосом, насилу оторвавшись от его губ. — А ты станешь моим… Как это мило…

Эльвира тихо засмеялась и, прижав ладонь Алеся к своей груди, затянулась марихуаной:

— Как это мило…

Она покачнулась на его коленях и, потеряв равновесие, чуть не упала — удержала только его рука, сжимавшая ее грудь.

— Как это мило… — она, смеясь, запрокинула голову.

— Мне кажется, марихуана и коньяк — не лучшее сочетание, — заметил Минич.

Певица посмотрела на него из-под длинных ресниц замутненным взглядом и встряхнула белыми локонами волос:

— Все нормально… Со мной были пару случаев, когда я отключалась… Но наутро была снова собой… Десять часов сна — и никаких последствий…

Она поднесла мундштук Алесю, заставив его тоже затянуться. Потом затянулась сама, широко раскрыла алые губы, сложила их в трубочку и выдохнула дым в его лицо. И снова засмеялась, подняв брови и глядя, как рука журналиста ласкает ее грудь:

— Как это мило… Ох, как это мило… Как это мило…

Эльвира Роуз, застонав от страсти и дрожи в спине, обняла голову Алеся и впилась в него поцелуем. И… неожиданно обмякла, как кукла.

Мундштук с папиросой выпал и покатился по полу.

Минич подхватил падающее тело и бережно уложил женщину на диван. Щеки певицы побледнели, глаза закатились, рука безвольно свисала к полу. «Но все равно она была такой же обворожительно красивой, — сказал себе Алесь, глядя на нее. — Дай Бог, утром проснется без проблем».

Он поднял с пола ее мундштук, вытащил папиросу и затушил в пепельнице.

— Как это мило… — многозначительно произнес он, оглядывая комнату и пытаясь протрезветь.

В своих чувствах к певице он пока не определился, а ее план бегства в Америку ему казался просто безумием. Важно было то, что крест Витовта где-то здесь. В любом случае он должен его найти и забрать.

«Что она говорила? — стал размышлять он. — Занималась контрабандой. Сказала, что перевозить ее легко среди сценических аксессуаров». Его взгляд уперся в сундук с наклейками иностранных городов.

Открыл крышку. Платья, платья, платья, туфли, шляпки… Это не то…

Стал ощупывать сам сундук. В самом низу, в задней части, обнаружилась потайная кнопка. Открылась затворка, а за ней — полость, в которую можно было поместить книгу средних размеров. Вот где перевозилась контрабанда!

Алесь просунул туда руку — и вытащил коричневый конверт. Тот самый, который ему показали в Музее восковых фигур прошлой ночью. В нем находилось нечто тяжелое.

Недолго думая, он его открыл. Там был шестиконечный золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями — сапфирами и изумрудами. На обратной стороне надпись на латыни: «Крест Витовта». И еще какая-то длинная на греческом.

Он задумался. Теперь ситуация изменилась. Причем, кардинальным образом. И что делать дальше? Во всяком случае, уносить отсюда ноги…

Спрятав пакет с крестом во внутренний карман пиджака, Алесь еще раз взглянул на спящую красавицу. Сел рядом, с восхищением глядя на нее. Какая же она обворожительная! И действительно от нее пахнет орхидеей — то ли это запах парижских духов, то ли запах ее тела… Он наклонился и поцеловал ее губы.

Возможно, судьба снова сведет их вместе…

— Прощай, любовь… Все было мило… — прошептал Минич ей и, уходя, повернул ключ в двери.

Открыв дверь, он остановился. «А что будет с Эльвирой, когда станет ясно, что я забрал у нее то, что она должна отвезти в Берлин?» Подумав, он покачал головой.

— Пожалуй, я тебя, красавица, унесу с собой… — сказал себе Алесь, но тут же услышал шаги в коридоре.

Он выглянул. В проходе стоял человек в черном костюме, лица в просвете коридора не разобрать, в его правой руке что-то блестело. Человек резко взмахнул своей рукой — и Минич отлетел в комнату: в его грудь вонзился нож.

— Конец… — подумал, падая на пол, журналист.

Нож торчал из груди Алеся.

«Я уже умер? — гадал он, распластавшись на полу. — Или?..»

Он раскрыл полы пиджака — нож почти насквозь пробил его блокнот, лежавший в кармане на груди. Но никакого вреда ему не принес. Зато пронзил обложку и почти все страницы.

Минич вытащил из блокнота торчащий нож, поцеловал свой блокнот и перекрестился.

— Ну, ты, курва, сейчас получишь…

Он, поднявшись на ноги, достал из заплечной кобуры револьвер «Detective Special».

Но в коридоре никого не было. Алесь простоял с минуту, целясь в невидимого противника. Убрал оружие.

— Как это мило… — сказал он себе мрачно сквозь зубы.

Глава шестая, в которой бродят ночью по Музею восковых фигур

Через минуту после того, как ушел Алесь, возле столика профессора появился официант и тут же ушел, оставив какую-то визитную карточку. Отложив вилку и вытерев салфеткой губы, Чеслав Дайнович надел золотые очки и прочел:

Отто Клаус, коллекционер

На оборотной стороне от руки было написано так же по-немецки:

«Через полчаса приходите в Музей войсковых фигур. Будьте один и никому об этом не рассказывайте».

Дайнович машинально посмотрел в сторону столика, за которым сидел немец. Столик был пуст.

— Сегодня прямо какой-то вечер свиданий… — подумал профессор. — Только одних приглашают красивые певицы, а других опасные иностранцы..

Уже давно стемнело, и улица, на которой располагался Музей восковых фигур, казалась совершенно пустой и тихой — здесь почти не было жилых строений, только офисы, типография, колледж, редакции газет, ателье и магазины. Не встретив по пути ни одной живой души, Чеслав Дайнович легко толкнул музейную дверь. По идее, она должна была быть запертой — музей не работал из-за отсутствия и его владельца, и секретаря. Но дверь медленно поддалась. Внутри царил полумрак, пахло чем-то ненастоящим — особый набор запахов, который никогда не найдешь в жилом доме.

Профессор вошел и, сделав несколько шагов, прозвучавших неожиданного громко в тишине зала, посмотрел по сторонам. Неярко горели две лампы на стенах — наверно, таков был замысел хозяев музея, ведь в сумраке восковые манекены выглядят пугающими, а главное — больше похожи на нас, живых. Посетителей встречала ведьма на метле, которая парила в воздухе прямо над входом и указывала сверху крючковатым пальцем с длинным ногтем на всякого входившего. Справа от входа находился небольшой старинного вида стол, за которым, надо полагать, встречал публику билетер в часы работы выставки.

Рядом стояла по стойке смирно фигура полицейского. Она вызвала у Дайновича смутную тревогу — почему, он и сам не мог понять.

Дайнович постоял какое-то время перед нишей с историческими персонами. Бонапарт Наполеон показался не похожим на известные ему портреты, а Чарлз Дарвин имел явные черты обезьяны. Возможно, художник хотел подчеркнуть, что, в отличие от всех других людей, только этот естествоиспытатель один и произошел от приматов…

Когда профессор остановился перед композицией, в которой лондонский Джек-Потрошитель с окровавленным скальпелем перерезает горло несчастной женщине, то по спине пробежал холодок. Он вспомнил, что рассказывал ему Алесь Минич. Тот говорил, что за спиной Потрошителя стояла фигура в полицейской форме. А потом она странным образом исчезла. Будто ожила и ушла…

Хотя он тоже видел ее сейчас. Тело почти в тени, лица не разобрать. Абсолютно неподвижная. В форме полиции Второй Речи Посполитой.

Пытаясь подавить внезапный страх, Дайнович как бы невзначай взглянул через плечо на столик билетера. Фигура полицейского, которая встретила его на входе, исчезла.

Исчезла там — и появилась тут… Но как можно пройти так бесшумно, чтобы он ничего не услышал и не заметил? Дайнович стал всматриваться в того, кто прятался за спиной Потрошителя, и он даже перестал дышать, чтобы уловить хоть малейший оттуда звук. Полнейшая, мертвая тишина и неподвижность…

Словно в ответ на его мысли, слева из глубины дальнего конца зала раздались уже вполне живые звуки шагов — и к профессору не спеша подошел одетый в смокинг и черный цилиндр Отто Клаус. При ходьбе он опирался на черную трость с золотым набалдашником в виде головы льва, а на узком лице с длинным шрамом поблескивало пенсне в правом глазу.

— Не правда ли, весьма странное место, герр профессор? — сказал он вежливо на немецком языке, встав рядом. — Вы ведь говорите по-немецки. Тут манекены похожи на людей. Хотя порой иные люди и целые народы похожи скорее на кукол.

— А иногда, — ответил Дайнович тоже по-немецки, — и некоторые куклы кажутся живыми. Как, например, эта…

Он хотел указать на фигуру полицейского за спиной Потрошителя, повернулся в ту сторону и… оборвал свою речь на полуслове. Профессор в растерянности оглянулся по сторонам — полицейский исчез, как сквозь землю провалился. Хотя только что стоял тут, он видел его своими собственными глазами.

— Вы что-то потеряли? — спросил немец.

— Отнюдь, — произнес профессор, скрывая свое удивление. — Я просто хотел сказать, что это очень интересный музей. Необычный, если вы меня понимаете…

— О, да! — согласился Клаус. — Это действительно необычный музей. Я бывал во многих подобных заведениях мира. Там ставят копию знаменитости и считают, что это уже привлечет посетителей. А здесь нечто иное. Тут есть ИДЕЯ. Вот что мне нравится. Если вы не против, я на какое-то время стану вашим гидом и покажу вам особенно любопытные вещи… Тем более что владельцы музея невесть куда вдруг исчезли, словно испарились, а ключи оказались случайно у меня. Вас это не смущает?

Его громкая и четкая немецкая речь гулко звучала в пустом музейном зале, но лицо цвета извести не выражало никаких эмоций и еще более казалось маской, чем лица восковых фигур вокруг. Снова Дайновичу показалось, что все встало с ног на голову. Он вспомнил впечатления, о которых рассказывал Алесь, тоже побывавший ночью в этом музее, и подумал, что в самом деле здесь все кажется искаженным и нереальным.

— Валяйте, — согласился он.

Они прошлись по залу.

— Мне очень нравится вот это… — немец указал тростью на барона Мюнхгаузена в мундире восемнадцатого века, который в одной руке держал снятую треуголку, а другой рукой поднимал себя за волосы. — Это пример того, чего не может быть. Но что мы видим своими глазами. Смотрите сюда…

Они присели на корточки, и Отто Клаус провел тростью под ногами легендарного барона:

— Он висит в воздухе на высоте примерно 40 сантиметров от пола. Видите? Я вожу тростью под его ногами — это не иллюзия, тут нет никакого зеркала. Он взял себя за волосы — и просто поднял сам себя. И в таком виде висит…

— Вы считаете это возможным? — с интересом взглянул на собеседника профессор.

— Конечно! — ответил тот. — Ведь вы же сами видите — я вожу под его ногами тростью, и тут ничего нет. Вот еще раз посмотрите… Вы убедились, что тут ничего нет?

— Да, ничего нет…

Они встали.

— Вот так и обманывают миллионы, — подытожил коллекционер из Пруссии. — Говорят, что человек может воскреснуть после смерти на кресте, и водят под его ногами тростью. Но стоит взглянуть туда, где все находится в тени… — он указал тростью поверх головы барона, — как обман становится очевиден.

Он коснулся тростью невидимой нити, которая с потолка удерживала Мюнхгаузена над землей, — и восковая фигура закачалась.

— Здесь вся суть вопроса веры, — сказал Клаус. — Всякая вера масс является ослеплением. А ослепляют людей кукловоды, от которых и тянутся вниз невидимые нити. Одним дано верить, другим дано обманывать в этой вере других и управлять ими. Вот дуализм мира.

— Интересная философская аллегория, — согласился Дайнович. — Я полагаю, мы с вами из числа тех, кто осознает обман?

— Обман? — переспросил немец. — Что вообще считать обманом, герр профессор? Все с детства знают сказку Перро о Красной Шапочке. И вот композиция на эту тему. Полное разоблачение всех обманов и заблуждений.

Он указал тростью на восковую фигурку Красной Шапочки — дитя возрастом в пять-шесть лет.

— Владельцы музея не лишены чувства юмора, — Клаус постучал тростью по головному убору девочки. — Шапка не только красная, но еще и с серпом и молотом на ней. Перед неразумным ребенком кровать, как ей казалось, с бабушкой в постели. Но это оказался переодетый волк. Его убили охотники и вскрыли живот хищника, откуда появляется вполне живая и здоровая бабушка…

— Да, тут явно не сходятся концы с концами… — кивнул Чеслав Дайнович.

На кровати лежал волк — обычная, пусть и немного крупная серая собака в чепчике. Одеяло откинуто, возле постели два охотника, которые убили зверя. Пузо волка вскрыто продольным разрезом ножа, который окровавленный держит в руке один из охотников. А из чрева волка вылезла седая голова бабушки, которая, раскрыв рот, что-то радостно кричит своей внучке.

— Проблема в том, — заметил профессор, — что даже одна эта голова бабушки не поместится в собачьем желудке и тем более не сможет пройти по кишкам зверя. Да и через пасть волка не пройдет…

— Вот именно! — стукнул тростью по бабушкиной голове немец. — А ведь вслед за головой должна вылезти из желудка зверя она вся, причем живая и невредимая. Но дитя с серпом и молотом на красной шапочке ожидает этого чуда.

— С точки зрения физиологии млекопитающих, — размышлял вслух Дайнович, — скорее бабушка должна проглотить целиком волка, а не наоборот. Ведь размер гортани и желудка у человека намного больше, чем у волков. А у некоторых ожиревших людей весом в сто и двести килограммов желудок вмещает объем, куда вполне поместится любая собака. Только как она туда попадет, оставаясь живой?

Дайнович взглянул на немца в пенсне:

— Впрочем, есть вариант, что бабушка была лилипутом. Но даже в таком случае волк не может проглотить лилипута целиком. Это уже не лилипут, а жучок.

Отто Клаус ударил тростью по полу:

— Вопрос не в физиологии, а в политике! Этот волк — старый мир, охотник — Карл Маркс, посмотрите на его бороду, а голова бабушки — якобы мировой коммунизм, который родится, если коммунисты уничтожат все существующее, вспоров ему живот. Вы же не верите в это?

— Не верю, — пожал плечами профессор. — Это такое же чудо, как барон Мюнхгаузен, который поднял себя за волосы. Но ведь это сказка…

Они подошли к шахматной доске с черепами вместо фигур, за которой играли партию Адольф Гитлер и Иосиф Сталин. Гитлер сделал первый ход пешкой. Маленьким белым черепом.

— Первый ход в партии сделан, — удовлетворенно заметил немец. — Игра идет. И ваша страна в ней игроком не выступает.

— Да, — признался Дайнович. — Это наводит на грустные размышления.

— Вам все равно придется выбрать ту или иную сторону.

— Возможно. И, возможно, мы не воспарим, как барон Мюнхгаузен. Зато история показывает, что когда соседи пожирали ВКЛ-Беларусь и Польшу — то есть Речь Посполитую, то все равно она потом оказывалась живой, как бабушка из разрезанного живота волка. Нас можно съесть снова, но мы в животе хищника не перевариваемся, а остаемся живым организмом, чуждым телу нас съевшего. Вот в этом аспекте сказка Перро действительно актуальна. И в этом плане эти две композиции вместе задают такой смысл: нас пусть и съедят, но мы все равно останемся живыми в их животе и будем ждать, пока храбрый охотник не извлечет нас наружу к свету и продолжению жизни.

— Глупая трактовка, мифы туземных лимитрофов[1]! — фыркнул Клаус. — Вашей стране осталось существовать только пару лет, и тогда здесь везде будет звучать только наша с вами немецкая речь. Вы ведь это знаете, герр профессор! И потому вы надели свои золотые очки на черную ленту!

Он постучал тростью по груди Дайновича.

— Вы все-таки наш человек с черной лентой! Так будьте же им!

— Нет проблем, — ответил на том же чистом немецком с прусским диалектом профессор. — Черная лента и тру-ля-ля. Но вы, наконец, объясните, о чем вообще идет разговор.

Пруссак успокоился и, пройдясь вокруг, стал говорить, поблескивая своим пенсне и помахивая тростью в воздухе:

— Мы нашли крест Витовта… Вы это уже, видимо, знаете… Теперь нам нужна чаша Ягайло. По нашим сведениям, ближе всего к ее находке сейчас вы. Вас устроит большой дом под Кенигсбергом и сто тысяч германских марок? Профессор, вы это получите, если найдете, что мы вместе с вами ищем.

— Нет, это смехотворно, — возразил профессор. — Я знаю, что по этому поводу есть личное задание фюрера вашей организации «Ананербе». Мне нужен миллион.

Посланец Рейха замер на этих словах и внимательно посмотрел через пенсне на Дайновича.

— Миллион рейхсмарок?

— И кроме этого гаранты личной безопасности моему другу Алесю Миничу, которого вы, как я понял, уже списали в расход.

Немец задумался. Снял свой окуляр и стал его протирать платком.

— Вы понимаете, герр профессор, о какой огромной сумме вы говорите? — спросил он.

— Вполне, — ответил тот. — Но мы можем в любом случае сторговаться и найти устраивающий стороны компромисс.

Эти слова еще более обескуражили Отто Клауса. Он не знал, что можно ответить конкретно. Поразмыслив, он пришел к выводу:

— Я обсужу ваши предложения и сам вас найду. Прошу вас пока не покидать Вильно. Помните, что вы живы, герр профессор, пока следуете моим инструкциям.

Сказав это, он снова постучал тростью по груди профессора и ушел.

«Слава Богу, пока живой», — вздохнул Дайнович.

Это уже было существенным достижением, потому что трость немца с золотой головой льва производства «Байер», Берлин, профессору была знакома: из нее запросто доставался скрытый кинжал длиной в 15 сантиметров.

Идя вслед за уходящим немцем к выходу из музея, профессор остановился перед фигурой Джека-Потрошителя.

Куда исчез полицейский, который стоял за его спиной? Ну, ведь не испарился! Ведь не наваждение это.

Он зашел за спину Джека-Потрошителя и стал ощупывать стену.

Через несколько минут поисков он наткнулся на небольшой выступ на высоте полутра метров. Нажал на него. И открылась дверь…

— Тру-ля-ля… — только и сказал профессор сам себе.

Узкий ход вел в подземелье. Пройдя по нему, то и дело подсвечивая дорогу спичками, Дайнович вышел по обратную сторону от фасада музея через незапертую дверь и оказался в сквере, засаженном грушами. Через деревья он в сумраке рассмотрел контуры машины — темной, с обтекаемым кузовом.

Когда Дайнович подошел ближе, его окликнул сидящий за рулем Алесь Минич. Здесь они и договаривались встретиться. Но профессор не ожидал, что журналист будет его ждать с авто. И где только он его нашел?

— Как все прошло? — спросил Дайнович, сев на место рядом с водителем.

— Тише, — попросил его журналист. — На заднем сидении наша певица. И ей явно не по себе, пусть выспится…

Глава седьмая, в которой посещают сумасшедший дом

Дайнович и Минич отъехали на несколько кварталов и остановились возле Бернардинского кладбища.

— Немца обескураживает отсутствие конкретики, я его обдурил, — профессор кратко рассказал о своей беседе с Клаусом. — Люди, подобные этому субъекту, привыкли рассуждать конкретными категориями и получать конкретные ответы. Я же пошел по парадоксальному пути и заломил за чашу Ягайло цену в миллион марок. Теперь он вынужден консультироваться с Берлином, на что уйдет какое-то немалое время, так как и там будут тщательно обдумывать мое условие, причем по существу никакого четкого ответа от меня он не получил.

Алесь тихо присвистнул:

— Миллион марок! Хороший куш. Только скорее убьют, чем заплатят такую сумму…

— Совершенно верно, я тоже так считаю, — Дайнович обернулся назад, оглядывая женское тело под накидкой на заднем сидении авто. — Но, наконец, объясните, зачем вы, холера побери, притащили с собой эту певичку? И почему она спит? Вы ее усыпили? И что вообще вы с ней собираетесь делать? Или она уже ваша невеста?

Журналист стал по пунктам излагать новости, глядя перед собой в темноту за лобовым стеклом машины.

— Ну, во-первых, никакая не невеста. Женщина она, скажем правду, романтичная и любвеобильная, пылко обещающая «быть твоей». Причем, наверно, не мне одному… Но, при этом, какая-то одновременно и хитрая, так как занималась контрабандой, на почве чего была завербована немецкой разведкой… И несерьезная, любящая острые ощущения… Да к тому же не против выпить виски и покурить марихуану… Вот из-за этой смеси она и впала в кому…

— Действительно, Мата Хари… — с интересом посмотрел на ее лицо профессор.

Уличный фонарь, возле которого они остановились, освещал миловидные черты женщины: длинные ресницы, алые приоткрытые губы, локоны светлых волос. Спящая она была похожа на невинное из невинных дитя, на сущего ангела, а от ее тела по салону машины витали ароматы орхидеи.

— Во-вторых, — продолжал, держа в зубах папиросу, Алесь, — ничего толком она рассказать не успела. Сказала лишь, что работает на «Черную ленту». Что была ночью за рулем грузовика «Фургон 99» и что якобы спасла мне жизнь, не сообщив «кому надо», хотя видела, как я вышел из дома адвоката Зелинского. И сказала, что должна отвезти в Берлин крест Витовта.

— Крест Витовта? — удивился Дайнович. — Так он у нее? Или ей должны его передать?

— Так вот, в-третьих, — кивнул журналист. — Она мне предложила сбежать с этим артефактом в Америку, потому что боится «Черной ленты» и думает, что крест можно будет продать в Штатах за хорошую сумму. А я помогу ей сбежать. И тут она лишилась чувств… Вот я и подумал, что оставлять ее, тем более в таком состоянии, было бы ошибкой. Склонили меня к этой мысли два аргумента… Вот первый…

Он вытащил из кармана пиджака свой блокнот и показал профессору.

— Меня едва не убили, когда я попытался уйти. Я не рассмотрел лица этого человека в черном костюме, но метает ножи он как профессионал. Кстати, вот этот нож…

Чеслав Дайнович с любопытством полистал почти насквозь пронзенный блокнот и взял в руки холодное оружие:

— Это второй аргумент?

— Нет, это все в одном комплекте. А второй аргумент — это то, что я нашел в потайном месте для контрабанды в сценическом сундуке Эльвиры Роуз. Вот… — он достал из второго кармана пиджака пакет. — Это крест Витовта. Она должна была его отвезти в Берлин…

Профессор чуть не подпрыгнул.

— Матерь Божья! — воскликнул он. — Вы нашли крест!?

Профессор в волнении вынул артефакт из пакета.

— Не верю своим глазам… Это именно он! — Дайнович, надев очки, разглядывал находку, бережно держа ее кончиками дрожащих от возбуждения пальцев. Шестиконечный золотой крест, инкрустированный сапфирами и изумрудами — тот самый. — Это именно он! Вот на обратной стороне латинская надпись «Крест Витовта». И надпись на греческом: «От Богоматери Витовту, 1386. Греческий император Мануил». Это величайшая реликвия! Первый раз в своей жизни я коснулся такой святыни!

— Я рад, что вы, пан профессор, подтвердили подлинность этого предмета, — улыбнулся Минич. — Короче говоря, я решил, что нашу певицу оставлять при таком раскладе нельзя. Это и опасно для нее, и еще не обо всем мы ее расспросили… Как она объяснит своим хозяевам исчезновение того, что она должна отвезти в Берлин? Ради чего убита куча людей. Я наскоро собрал ее вещи, положил Эльвиру на плечо и вынес из ресторана через черный ход. Совсем рядом с «Парижем», к счастью, живет мой знакомый, у которого я и одолжил эту машину. Вот и вся моя история… Кстати, авто отличное: «ТАТРА-77» прошлого года выпуска. Восемь цилиндров, независимая подвеска всех колес, 60 лошадиных сил, выдает 140 километров в час. Чудо техники!

Алесь вздохнул, глядя в темноту за лобовым стеклом:

— Но теперь главный вопрос. Что нам делать и куда направляться?.. У вас, пан профессор, есть какие-нибудь соображения? К вам домой я бы ехать не советовал, так как крест очень скоро станут искать.

Чеслав Дайнович, казалось, совсем его не слышал. Он упивался бесценным артефактом, покачивая головой и что-то с восторгом бормоча себе под нос. Крест самого Витовта! Он был с ним в Грюнвальдской битве, он объединял огромную страну Великое княжество Литовское и Русское от моря до моря, он единственный свидетель той легендарной эпохи… Алесь подождал несколько минут, а потом решительно спрятал крест обратно в пакет. Это отрезвило ученого.

Профессор шумно выдохнул воздух и вытер платком вспотевший лоб.

— Это настоящее потрясение… — признался он. — Вы, мой друг, совершили огромный подвиг, вернув святыню. Отчизна вас не забудет…

Потом профессор помолчал, приходя в себя, и, подумав, добавил уже другим тоном:

— Итак, что мы имеем…

Дайнович вздохнул и стал рассуждать вслух.

— Итак, на вас, мой дорогой друг, кто-то напал, когда вы выходили из комнаты певицы… Кто? Явно один из посетителей ресторана. Кстати, я видел вашего призрака.

— Какого призрака?

— Ну, то самое привидение полицейского в Музее восковых фигур.

Профессор рассказал, как этот фантом, показавшийся ему восковой статуей, перемещался с места на место, а потом исчез вовсе, и там оказалась потайная дверь, ведущая в подземный ход. Он подытожил:

— Трудно судить о том, является ли человек, бросивший в вас нож, тем же, кто был в форме полицейского в музее, выдавая себя за восковую фигуру. Возможно, это два разных субъекта. Пока мы этого не знаем…

— Но, во всяком случае, кое-что стало понятно с «призраком», — кивнул с облегчением Алесь. — А то мне казалось, что это в самом деле белая горячка… Хотя все равно не понимаю, кто это был… И как можно вот так стоять, не дыша, неподвижно… Это выше человеческих способностей…

— И здесь перед нами возникает принципиальный вопрос: какие функции выполнял человек, бросивший в вас нож? — спросил профессор. — Он следил за вами в зале ресторана и пошел вас искать, не найдя нигде? Или он имел совсем иную задачу — следить за певицей и сохранностью того, что она должна увезти контрабандой в Берлин? Или обе задачи являлись для него равно важными?

Журналист снял шляпу и в растерянности потер ладонью затылок:

— А вы как думаете?

Профессор еще раз оглянулся на спящую красавицу, но уже с куда большим интересом во взгляде.

— Ясности нет. Или вас продолжают пытаться убить как человека, который слишком много знает. Или же «Черная лента» присматривала за Роуз, что ожидаемо, и этот человек шел проверить, все ли в порядке. Увидев, что вы выходите из ее комнаты, он мгновенно принял решение — а это значит, по крайней мере, что он вас знает в лицо. Значит, видимо, тут сошлись обе его задачи… А раз так, то они уже ищут и крест, и певицу, и вас, и меня. И вы правы: нам лучше спрятаться. Поиграем в прятки…

— Они, наверно, думают, что я силой похитил Эльвиру, — предположил Алесь.

— Скорее всего… Хотя подозрения у них в ее отношении, наверно, были… Поэтому, мой друг, ваше решение забрать с собой возлюбленную, конечно, единственно правильное…

— Возлюбленную?! — поднял брови Минич.

— Ну, хорошо, влюбленную… — махнул рукой профессор. — Или пытающуюся с помощью своих женских чар вас использовать для каких-то своих целей. Это дела не меняет… В любом случае нам всем надо где-то найти укрытие… И в первую очередь надо где-то на обозримое время пристроить нашу голую даму. Или вы хотите ее и дальше возить с собой?

Алесь тоже обернулся и посмотрел на Эльвиру: «возлюбленная»… и «влюбленная»… Она была обворожительна… Словно куколка… Он поправил покрывало на ней, оголившее прозрачный пеньюар на груди. Сделал это так, как касаются официальные лица лент на венках в мемориалах, — лишь чуть-чуть потрогал ткань, ее почти не сдвинув.

— У меня была мысль, — сказал он, — обратиться за помощью к Дефензиве. Но я быстро ее отбросил. Если я отдам Эльвиру в руки Яна Янковича, она сочтет это предательством. Тем более что, скорее всего, ее арестуют, посадят за решетку. И отправят в конце концов в Березу-Картузскую, в зону для политических шпионов. А я этого не хочу. Мне ее, честно признаюсь, жалко…

— Именно так я сразу и понял, — согласился Дайнович, внимательно посмотрев на журналиста. — Поэтому и не стал этот вариант даже обсуждать. Но коль мы выбираем этот путь, то в таком случае нам придется хранить втайне от Дефензивы не только певицу, но и крест Витовта. Потому что одно связано с другим. Пока не известно, где Роуз, — не известно и то, где реликвия. Мы должны где-то оставить вашу красавицу, чтобы освободить себе возможность действий. Пусть ее все ищут, а мы сделаем вид, что точно так не знаем, куда она исчезла. Мол, сами ее хотим найти.

— Разумно, — снова взглянул на спящую певицу Минич. — Но где же мы ее можем оставить?

— Есть одна мысль! — поднял палец профессор. — Для этого мне надо кое-кому позвонить. Едем к телефону.

Дайнович вернулся в машину и сел рядом с Алесем. Вид у него был крайне удивленный.

— Это воистину мистика! — покачал он головой. Видя, что журналист его не понимает, он объяснил: — По преданию, крест Витовта помогает во всех начинаниях, связанных с организацией чего-то. Это, конечно, только легенда… Вот великая победа в Грюнвальде в 1410 году… И прочее разное… И вот вас завела к себе Роуз, имея этот крест у себя. И вы пошли за ней, как загипнотизированный кролик… А теперь я позвонил своему коллеге с просьбой приютить нас в его клинике — и моментальное согласие, без каких-либо вопросов. Что меня просто поразило.

— Правда? Я рад, — сказал Минич, заводя мотор «ТАТРЫ-77». — А что это за клиника?

— Клиника как клиника. Обыкновенный дом для сумасшедших, — пояснил как бы между прочим профессор.

— Обыкновенный?.. Дом для сумасшедших?..

Алесь развернул машину и, выехав на темную ночную дорогу, набрал скорость. Он добавил:

— Очень нам подходит. Мы как раз такие тут трое… Надеюсь, там не навсегда останемся…

Чеслав Дайнович не стал отвечать. Он размышлял о том, что лучше уж клиника для психов, чем концлагерь Береза-Картузская.

Они проехали несколько километров на север, миновали селение Кальвария и повернули на запад. Здесь, возле небольшой рощи и тихого пруда располагалась частная клиника психиатра доктора Бута.

— Сам доктор Бут сейчас в Вильно, — пояснил профессор. — Но он обещал, что позвонит в клинику и даст указания принять нас на ночь и выделить комнату для нашей спящей красавицы. Пришлось сказать, что у нее последствия от употребления наркотиков.

— Так оно и есть… — согласился Алесь.

— Это элитная больница для богатых пациентов. Говорят, тут лечится даже тетя министра финансов Антоновича. Ну а нас должна встретить ассистентка доктора пани Раймунда, она дежурит этой ночью…

Машину решили оставить метрах в ста от клиники — не хотелось, чтобы кто-то случайный заметил их приезд.

— Какой тут чудесный лесной воздух! — вздохнул полной грудью журналист и оглянулся по сторонам. — Хотел бы я пожить в таком умиротворенном санатории…

Справа темнела сосновая роща, слева на ровной глади пруда отражалась луна, а впереди за невысоким забором угадывалось в сумраке трехэтажное здание сумасшедшего дома. В одном из окон на первом этаже, рядом с входом, горел неяркий свет — туда они и отправились, стараясь ступать потише.

Чеслав Дайнович заглянул в окно и увидел там пожилую женщину в белом халате. Она сидела за столом и что-то листала под светом лампы. Постучав пальцем по стеклу, профессор позвал ее к себе, а потом изобразил знаками просьбу их пустить. Ночная дежурная отправилась открывать дверь.

— Пока все отлично, — сказал шепотом Дайнович и подмигнул Алесю. — Скоро будем спать, а то я, честно говоря, порядком устал за сегодняшний день…

Послышался звук отпираемого замка, и дверь раскрылась. Ассистентка доктора Бута, на вид сонная и какая-то вялая, пропустила их внутрь и заперла засов. Потом побрела к себе в кабинет, шаркая ногами по полу. Мужчины послушно отправились за ней.

Она уселась опять за свой стол с лампой и устало взглянула на гостей, которые сели на стулья напротив. Стены по обе стороны от них занимали стеллажи с папками и научными книгами по психиатрии.

— Добрый вечер, пани. Или, скорее, доброй ночи. Доктор Бут вам звонил? — вежливо поинтересовался профессор.

— Звонил… — равнодушно ответила дежурная.

У нее были выпуклые, как у глубоководной рыбы, белесые глаза и нос крючком. А на подбородке бородавка.

— Ну, вот мы и приехали, — с добродушным ожиданием в голосе продолжил Дайнович. — Вы же нас ждали?

— Ждали… — сказала пани.

Настала пауза. По голосу женщины было понятно, что она никого не ждала.

Мужчины в растерянности переглянулись.

— Подождите, уважаемая пани, — попытался уточнить профессор. — Доктор Бут вам звонил?

— Звонил…

— Так значит, вы в курсе?

— В курсе…

— Ну, так… — и Дайнович, вежливо улыбаясь, протянул в ее сторону ладонь, как бы намекая на что-то.

Дежурная внимательно посмотрела на его руку и неожиданно твердым голосом спросила:

— У вас проблемы? Флуктуация? Аберрация? Сублимация сознания?

— Нет-нет! — вмешался Алесь. — У нас нет никаких проблем! Вам же должны были позвонить! Вам доктор Бут звонил?

— Звонил… — сказала она, мгновенно успокоившись.

— Так значит, вы в курсе? — стал терять терпение журналист.

— В курсе… — согласилась женщина.

Гости снова недоуменно переглянулись, и тут профессор хлопнул себя по лбу.

— Дорогой Алесь, — шепнул он Миничу. — Я понял! Дайте ей денег…

— О, дорогая пани, извините Бога ради! — журналист встал со стула и, достав из кармана пачку банкнот, отсчитал несколько купюр. — Вот двести злотых. Надеюсь, этого хватит?

Ассистентка доктора Бута чуть заметно оживилась, но спрятала деньги в карман халата и снова казалась невозмутимой.

Еще с минуту все помолчали.

— Я так понял, вопрос в деньгах? — спросил Алесь, бросив взгляд на профессора.

Тот ему кивнул.

— Вопрос в деньгах… — сказала дежурная.

Журналист положил перед ней на стол еще двести злотых.

Женщина забрала деньги и стала тереть свою бородавку на подбородке.

— Вопрос в деньгах… — повторила она.

Минич достал еще триста злотых. Он вспомнил слова профессора о том, что это элитная и дорогая клиника. «Пожалуй, весьма дорогая, — подумал он. — И персонал тут жадный до денег».

— Надеюсь, мы решили наши вопросы, — решил закруглить финансовую тему Чеслав Дайнович. — Давайте пойдем дальше.

— У нас в обуви не ходят, — шмыгнула носом дежурная. — У нас ходят в тапочках. Тапочки в коридоре.

Снова переглянувшись, мужчины стали разуваться. Когда профессор нагнулся, расшнуровывая ботинок, его золотые очки на груди закачались, поблескивая, в воздухе на черной ленте. Дежурная прищурилась и, грызя ногти, не отводила от них глаз.

— У нас в очках не ходят, — снова шмыгнула носом она. — Вредно для пациентов. Отдайте мне ботинки и очки.

— Позвольте, пани! А чем же вредны очки? — удивился Дайнович, снимая с шеи черную ленту с оптикой.

— Флуктуация, аберрация и сублимация сознания, — ответила ассистентка доктора Бута, вешая очки себе на шею. Голос ее прозвучал каким-то зловещим и торжествующим. — У нас запрещены золотые очки. Тем более на черной ленте.

Алесь встрепенулся, подняв в руках свои снятые ботинки.

— Так вам что-то известно о «Черной ленте»? — вырвалось у него.

— Что-то известно о «Черной ленте»… — произнесла загадочно женщина, поместив себе на нос профессорские очки и оглядев через них гостей.

И взгляд ее был жутким.

«Это засада! — понял наконец журналист. — Сейчас нас убьют».

Внезапно за спиной Минича открылась дверь. Он обернулся, ожидая выстрел в спину, — все равно не успеет достать свой револьвер из заплечной кобуры. Но вместо выстрела за спиной раздался строгий женский голос:

— На горшок и в люлю!

Вошедшей оказалась весьма красивая и элегантная брюнетка лет тридцати в белом халате. А та особа, с которой мужчины говорили все это время, поспешила к ней и, уткнувшись в ее плечо лицом, расплакалась:

— Они меня не любят, потому что у меня большая бородавка! Гы-гы-гы…

— Тише, тише… — погладила ее по волосам — как теперь стало понятно — настоящая пани Раймунда, ассистентка доктора Бута. — Они не обидят, они хорошие… Пора спать… Ждет кроватка… Добрых снов…

Отправляя пациентку спать, пани Раймунда забрала у нее очки профессора и вывернула карманы с пачкой злотых. Что явно той не понравилось — уходя, она зло посмотрела на мужчин и выкрикнула им:

— Флуктуация! Аберрация! Сублимация сознания!

И ушла, гордо подняв заплаканное лицо и шаркая тапочками по полу.

— Кто эта жуткая дура? — спросил Алесь, нервно завязывая шнурок ботинка. — Морочила нам голову, идиотка…

— Это тетя министра Антоновича, — пояснила пани Раймунда, вернув гостям очки и деньги и сажаясь за стол дежурной. — Шизофрения с элементами клептомании. Но в целом ничего опасного для окружающих. У нее часто бессонница, сидит в моем кабинете, представляя себя доктором, пока я делаю ночной обход клиники.

— А что, очень симпатичная пани… — поправил себя журналист. — Мы с ней даже успели подружиться…

— Итак, панове, — перешла к делу брюнетка в белом халате, разглядывая гостей. — Вы переночуете в коттедже доктора Бута, сейчас пустующем. Это возле нашего главного корпуса клиники. Там же останется ваша пациентка. О ней никто тут знать не будет. Если она сама, конечно, этого не захочет. Финансовые вопросы меня не касаются, вы их решите без меня с доктором. Как я поняла, он ваш близкий друг. Но приедет он только послезавтра. У него консультации в Вильно.

— Все точно и ясно, — похвалил услышанное профессор, взглянув на Алеся.

Но тот с сомнением смотрел на женщину за столом в белом халате.

«А если она тоже сумасшедшая? — подумалось ему. — Кто их тут знает в этом дурдоме…»

— Вставайте, Алесь! Нам уже завтрак принесли, — услышал Минич сквозь сон голос профессора.

Он поднялся на диване. Протер глаза. Лучше бы он спал на полу, как Дайнович. Потому что от этого узкого дивана теперь болела спина.

У другой стены коттеджа на кровати спала Эльвира Роуз, накрытая покрывалом. Для нее утро еще не наступило.

Поприветствовав друга, журналист ушел в ванную комнату дома доктора Бута, где привел себя в порядок, а потом вернулся и сел за стол, на котором ждали три порции яичницы и кофе с бутербродами.

Оглядев стол, Алесь похвалил:

— Выглядит неплохо. Но не будем же мы завтракать без нашей дамы. Это как-то невежливо.

Они сели возле кровати с певицей.

— Спит и не просыпается, — посетовал профессор. — Никак очнуться не может.

— Сейчас я помогу нашей Белоснежке, — заверил его Минич. — Я верну ее к жизни…

С этими словами он поцеловал ее в кончик носа. Она, как в сказке, очнулась от поцелуя, с трудом раскрыла глаза и увидела перед собой мутным взглядом его лицо. Но тут же сощурилась от жуткой головной боли.

— Где мы?.. — простонала девушка, взявшись пальцами за виски.

— В Америке, — пошутил Алесь.

— Правда? — изумилась она и приподняла голову, чтобы оглядеться.

— Как это мило…

И уронила опять голову на подушку.

— Сейчас я все объясню… — и журналист в двух словах рассказал о событиях минувшей ночи.

Пока Эльвира мылась в ванной комнате, мужчины съели свою яичницу и теперь пили кофе. Открылась дверь — певица вернулась с таким видом, словно выходила на сцену под бурю оваций. Только вместо пурпурного платья на ней был прозрачный пеньюар, надетый на голое тело. Профессор поперхнулся своим кофе и закашлялся, опустив глаза.

— Вам нравится мой пеньюар? — спросила она, подняв брови и оглядев мужчин с невинным и одновременно бесстыжим выражением на лице. — Я купила его в Берлине. Тут есть бирка фирмы.

Она показала бирку сзади на вороте, словно рекламируя товар.

— Как это мило… — добавила она грудным голосом.

Из блокнота Алеся Минича:

«Старая женская тактика. Ошарашить своими чарами и деморализовать, а потом быть хозяином положения. Но меня женскими прелестями не возьмешь, я тертый калач. Картинное появление полуголой певицы не оказало на меня абсолютно никакого эффекта. Я скучал, равнодушно попивая кофе и посматривая в стороны».

Алесь снова впал в ступор, как в ресторане во время ее песни. Его челюсть отвисла, а взгляд замутнел.

— Вот тут написано: Берлин… — она подошла к журналисту и, нагнувшись, поднесла к его осоловевшим глазам бирку. — Вот здесь… Так что я говорю правду…

— Вот-вот, — подал голос профессор, вытирая губы салфеткой. — Нам хотелось бы услышать правду. Всю правду насчет Берлина.

Певица резко выпрямилась и бросила на Дайновича холодный взгляд. Потом закурила папиросу на длинном мундштуке, прошлась по комнате и задумалась на минуту. Погладила как-то машинально по голове Алеся, взъерошив его волосы, — тот по-прежнему не мог прийти в себя и ошалело взирал на прелести Эльвиры. И, наконец, сказала голосом уже мрачным:

— Я после вчерашнего ничего не соображаю… Мне нужно выпить. Есть в этом доме шампанское?

— Сомневаюсь, — извинился профессор. — Вряд ли психиатр доктор Бут станет держать у себя шампанское. Разве что — чтобы выпить с сумасшедшей тетушкой министра Антоновича. Но не волнуйтесь, у меня с собой имеется фляжка с коньяком. Это подойдет?

— Валяйте! — махнула рукой певица. — Вы меня сюда привезли, и, значит, вы теперь за меня отвечаете. И, кстати, что мы вообще делаем в сумасшедшем доме? Неужели не нашлось места получше?..

Чеслав Дайнович достал из кармана свою маленькую металлическую фляжку и, отвинтив крышку, немного плеснул в пустой стакан, который взял со стола доктора Бута — с подноса с графином. Протягивая стакан девушке, он пояснил:

— Вообще-то говоря, я вначале хотел отвезти вас в женский монастырь, у меня есть одна знакомая настоятельница…

— В женский монастырь! — Эльвира Роуз громко рассмеялась, подняв глаза к потолку. — Ну, насмешили, пан профессор! Тогда уж лучше в мужской монастырь… О, как это мило!..

Бросив взгляд на ее колышущиеся от хохота пышные груди, Дайнович смущенно заметил, ставя фляжку на стол:

— Да, теперь я согласен… Насчет монастыря это была совсем неудачная идея…

Певица выпила коньяк, потом еще немного посмеялась, стоя с закрытыми глазами. И вздохнула от души.

— Вот сейчас мне лучше… — она открыла глаза, обретшие осмысленное выражение. — Налейте еще. Это так мило…

После второй порции она села на колени Алесю, обняв его рукой за плечи, затянулась из мундштука и выдохнула в сторону профессора длинную струю дыма:

— У меня есть то, что вам нужно. И мы увезем это в Америку.

Журналист наконец очнулся от чар Эльвиры Роуз и, сглотнув, спросил:

— Что же именно?

— Какой-то старинный и очень дорогой крест… — пожав плечами, она стряхнула пепел в пепельницу. — С ним связаны какие-то темные дела…

— Об Америке пока забудьте. Как и об этом своем кресте, — Дайнович тоже закурил папиросу. — Нас ищут. Вот что сейчас главное. Поэтому, панна Эльвира, расскажите нам все, что вы знаете. И мы вместе подумаем, что нам делать.

— Что нам делать… — повторила его слова певица. — Что нам делать…

Она встала и прошлась по комнате, куря и погрузившись в мысли. Профессор опять отвел глаза, а Минич тоже захотел закурить, но дрожали руки и ломались спички.

— Меня завербовали три месяца назад. В Берлине я попалась на контрабанде бриллиантов. Мне дали задание: они закрывают глаза, если я помогу им добыть какую-то вещь в Вильно для самого Адольфа Гитлера и перевезти ее контрабандным путем в Берлин. Этой вещью оказался крест с драгоценными камнями. Наверно, очень ценный… Потому что он нужен фюреру.

— Фюреру… — кивнул Чеслав Дайнович. — Любопытно…

— В Вильно я встретилась с немцем, у него пенсне и шрам на правой щеке.

— Это же Отто Клаус! — воскликнул Алесь.

— И вот он, — продолжила певица, — сказал о «Черной ленте» и дал нам инструкции. Еще был при встрече один человек, но он прятал лицо платком и шляпой, так что я его не рассмотрела.

— Жаль… — покачал головой Дайнович. — И что было дальше?

— Этот человек с платком на лице привез на место, где мы условились встретиться, грузовик с надписью «Фургон 99». Я им была нужна, потому что я умею водить машины, о чем призналась в Берлине. Мы ночью поехали на вокзал, потом следили за какой-то машиной и остановились возле Музея восковых фигур. Человек с платком на лице ушел, а потом вернулся и велел мне подъехать. Он занес в фургон два тела. Потом приказал ехать на другую улицу. Он продолжал за кем-то следить. По другому адресу он ушел, а потом принес еще одно тело. И мне это очень не понравилось…

Она раздавила окурок в пепельнице.

— А потом я видела, как ты, милый Алесь, выходил из дома 18 на Музейной улице. Тот человек сказал, что нам надо найти и убить журналиста Алеся Минича — в сером плаще и шляпе. Я спасла тебе жизнь, я не сказала ему, что видела тебя, выходящего из дома. Он кинул в фургон еще три трупа. Потом сам сел за руль и высадил меня, велев возвращаться в постель. И очень радовался, что ты мертв.

Эльвира подошла к Миничу и, снова взъерошив его волосы, поцеловала в лоб, как целуют покойника.

— Я спасла тебе жизнь. Разве это не мило?.. — заглянула в его глаза. — Сейчас ты был бы мертв. А ты такой красивый…

Профессор побарабанил пальцами по столу:

— Картина событий становится понятной… Но все равно мы мало что узнали.

Он вздохнул:

— Почти ничего нового.

— Да, вспомнила… — сказала Эльвира, снова садясь на колени журналиста. — Немец говорил о каком-то замке под Вильно, где спрятана какая-то чаша. Ее тоже надо отвезти в Берлин.

— О каком замке? — безмерно удивился Дайнович.

— Вроде бы лошенский. Или лошадский.

— Лошицкий?

— Точно! Как это мило… — и она потерлась носом о щеку Алеся.

Дайнович хлопнул ладонями по коленям и, полный эмоций, вскочил со стула, стал ходить по комнате.

— Лошицкий! — воскликнул он. — От «losisa» у наших предков-балтов, это лосось. Лошицкий замок! Откуда только они это узнали? Хотя…

Он остановился и с изумлением посмотрел на обнимающихся журналиста и певицу.

— Теперь я понял. Они прочитали мое письмо. Вот что случилось. И перестаньте обниматься!

Все трое расселись на стулья вокруг стола и с минуту молчали, возвращаясь к теме того, что обсуждали.

— Я свой кофе не допил, — признался профессор.

— Я тоже, — взял чашку Алесь.

— А я не хочу кофе, — мотнула белыми локонами певица. — Я вообще ничего не хочу.

Она повернула голову к окну. Ее глаза, вдруг потускневшие от каких-то внутренних страданий, наполнились слезами.

«Матерь Божья, — подумал Дайнович. — Еще этого нам не хватало».

— Ладно, — сказал профессор. — Вернемся к нашим баранам. Лошицкий замок — это место, где последний раз видели чашу Ягайло. И немцы этим интересуются. Недавно я получил письмо из Берлина от профессора Молеза, это известный историк. Он спрашивал, где, по моему мнению, следует искать чашу Ягайло. Я ответил ему, что единственное место — это, пожалуй, Лошицкий замок… Но сейчас я сомневаюсь, что это письмо написал ученый. Скорее всего, от его имени меня спрашивала германская разведка. Когда я говорил с Отто Клаусом, мне показалось, что он знает и об этом письме, и знает мой ответ… Он предложил мне участвовать в поиске чаши…

— Если это так, то Клаус поедет в замок искать артефакт, — отпил кофе журналист. — Как вы думаете, он найдет его?

— Не знаю, — пожал плечами Дайнович. — Может найти. Он наверняка хорошо готовился к этим поискам. Поэтому было бы ошибкой с нашей стороны искушать судьбу. Надо ехать в замок и найти чашу раньше немцев. Если, конечно, ее вообще можно найти…

— А как же я? — с обидой в голосе спросила певица. — Вы меня бросаете?.. Что со мной будет?

— Пока вам, дорогая панна Эльвира, придется остаться здесь, — строго взглянул на нее профессор. — Не покидайте это место и старайтесь, чтобы вас никто не видел. Это в ваших же интересах, потому что вас сейчас ищут опасные люди. Поживете тут несколько дней, а потом мы что-нибудь придумаем.

— Все будет мило, — улыбнулся ей Алесь.

Певица заплакала, как маленькая девочка. Ее настроение менялось так же быстро, как погода в мае. Минич поцеловал на прощанье ее мокрую от слез щеку.

— Опасная дамочка, — сказал журналисту Дайнович, когда они садились в машину. — От нее можно ожидать чего угодно. Характер импульсивный и неуправляемый: что хочу — то ворочу… Был бы я ее отцом, я бы ее хорошенько выпорол… Неужели она вам нравится?

— Не знаю! — рассмеялся Алесь, заводя двигатель. — Я смеюсь потому, что представил, как вы, пан профессор, ее стегаете своим ремнем, оголив ее берлинский пеньюар. Она бы, пожалуй, это восприняла как интимное приключение… И потом сказала бы с истомой: как это было мило…

Он, хохотнув, покачал головой и добавил:

— Чары женские у нее, конечно, есть. Но чары эти какие-то не настоящие… Она прожигает свою жизнь, не зная, что с ней вообще делать. Наркотики, выпивка, авантюры, глупости… Без прошлого, без будущего…. Чем-то похожа на красивую куклу из Музея восковых фигур. Или на бабочку-однодневку под стеклом в коллекции натуралиста. Кстати, и орхидеи цветут недолго — но они у всех вызывают восхищение. И поет она обворожительно…

— Куклу… — задумчиво повторил Дайнович, когда автомобиль выехал на грунтовую дорогу. — И снова вы вспомнили про Музей восковых фигур… С него-то все и началось… Интересно, что сейчас делают «Черная лента» и Дефензива?

Журналист замолчал и нахмурился, глядя перед собой на дорогу. Подумав, ответил:

— Нас ищут. И крест Витовта. Они, наверно, подняли вверх дном Вильно и скоро узнают, что я взял эту машину у своего друга. Или уже узнали…

— Согласен, — кивнул профессор. — Мы их опережаем всего на несколько часов. И этим сейчас воспользуемся…

Глава восьмая, в которой узнают о страшном проклятии замка

Они снова миновали Кальварию и направились на юго-восток от Вильно. Проехав двадцать километров, остановились в местечке Медники, где жила престарелая матушка коллеги профессора по Виленскому университету. Там на всякий случай оставили крест Витовта в запечатанном пакете.

— Это ценный научный экспонат, — пояснил старушке Чеслав Дайнович. — Ваш сын попросил спрятать его на время в надежном месте. Скоро мы вернемся и заберем его в университет. Пока же у нас есть еще дела, и мы не можем его возить с собой — боимся потерять.

— Я положу это под свою кровать, — заверила их бабушка.

Далее путь лежал на восток еще на десять километров, к местечку Лошца на реке с таким же названием, возле которого и стоял Лошицкий замок. Машину все так же вел Алесь, а профессор рассказывал ему все, что знал о замке и утерянной чаше Ягайло.

— Сейчас замок переделан под гостиницу. Там время от времени собираются виленские богатеи и туристы для охоты или для прочих увеселений. Богема, одним словом. Гостиница принадлежит какой-то крупной варшавской компании, а директором там работает мой старый знакомый Доминик Верас. Мы вместе с ним учились в Карловом университете в Праге, где я в 1927 году получил степень доктора славянской филологии и истории. Он не стал ученым, но историей интересуется. И, как он мне писал, тоже пытался найти в замке чашу Ягайло, но так и не сумел.

— Если немцы очень хотят найти эту вещицу, то в первую очередь попробуют подкупить этого человека, — заметил журналист.

Дайнович вздохнул, глядя на пробегающие за автомобильным стеклом деревья, кусты, поляны, то и дело виднелась речка, вдоль которой лежала дорога. Внезапно показались дома — они проезжали село Цудзенишки. Пришлось на минуту остановиться: девочка-пастушка переводила через дорогу стадо коров. Щелкая хлыстом, она все время с настороженным любопытством косилась на сидящих в авто мужчин.

— Вообще, история темная… — говорил профессор, разглядывая юную пастушку. — Я бы сказал, даже загадочная… Замок построили Радзивиллы. Причем в позднюю эпоху, в восемнадцатом столетии. Он, скорее, небольшой дворец, а не замок. В мемуарах одного царского казачьего атамана есть рассказ о том, как в 1812 году он преследовал небольшой отряд Доминика Радзивилла, который вывез из Вильно часть виленских сокровищ, среди которых была и чаша Ягайло, чтобы спрятать их в своем Лошицком замке.

Коровы наконец перешли дорогу, и Алесь нажал на педаль газа. Девочка-пастушка стояла, замерев, на обочине, глядя вслед уезжающей машине и прикрывая ладошкой глаза от солнца.

— Вот тут и начинается чертовщина… — продолжил Дайнович, закурив папиросу. — Казаки порубили радзивилловский отряд, который сражался храбро и, как говорится, до последней капли крови. А сам Доминик Радзивилл, уже один, держа в руках французский военный ранец, наполненный виленскими сокровищами, успел вбежать в замок. За ним бросились пять казаков. Двоих он застрелил, троих убил в схватке своим палашом. Когда подоспели другие казаки, то нашли в замке пять трупов своих товарищей. В ярости стали искать Радзивилла, суля ему медленную и мучительную смерть. Но не нашли ни его, ни сокровищ, которые он нес — а среди них, что точно, была и чаша Ягайло. Обыскали весь замок. Который, «скорее, был просто небольшим дворцом», в тот день совершенно пустым — из-за оккупации в нем никого не было. Все комнаты обыскали — и ничего не нашли.

— И куда же он делся? — удивился Минич.

— Вот и загадка, — профессор стряхнул в окно машины пепел папиросы. — Человек исчез, больше никто никогда его не видел. Получается, Доминик Радзивилл остался в замке. Вместе с чашей Ягайло. Растворился в воздухе. Атаман в мемуарах пишет, что тот бежал на второй этаж. Это они определили по следам его крови — он был сильно ранен и истекал кровью. Возможно, смертельно ранен. Казаки пошли по следам его крови — но эти следы обрывались на втором этаже. Они все обыскали, в том числе искали типичные для замков скрытые двери. Но ничего не смогли найти. Простучали все стены — искали за ними пустоты. Ноль результата. Пустот не нашли. Искали несколько дней — впустую. Ни тела Доминика Радзивилла, ни его ранца. Исчез…

— Это похоже на легенду, — взглянул на профессора Алесь. — Уж сколько лет прошло… Полтора века. И вы полагаете, что есть шансы во всем этом разобраться?

— Это не я так полагаю, — выбросил окурок в окно машины Дайнович. — Это нацисты «Черной ленты» так думают.

Машина подъехала к Лошицкому замку, который действительно казался уже не замком, а дворцом. Когда-то существовавшие тут крепостные стены давно были снесены, исчезли прочие черты фортификации, а двухэтажное каменное строение с двумя высокими квадратными башнями по бокам казалось теперь тем, чем и было: гостиницей для развлечений состоятельных особ.

Алесь заглушил двигатель авто в ста метрах от замка, они остановились перед открытыми воротами двухметрового забора из железных пик. С минуту молчали, разглядывая из машины пейзаж: замок, его стены в красно-белых тонах и темные узкие окна, сосны вокруг, дорожки в разные стороны из белого битого кирпича, беседки, кусты акации, яблони и груши. Нигде не было видно ни одной живой души. И абсолютная тишина.

— У меня плохое предчувствие, — сказал, подумав, Минич.

— У меня тоже, — согласился профессор.

Прошла еще минута, и Алесь завел машину, чтобы подъехать к замку:

— Но вариантов нет…

Внутри замок больше напоминал музей, чем гостиницу. Рыцари с мечами на постаментах, картины с персонажами в средневековых одеждах, гобелены, канделябры и прочее.

— Все это — современная бутафория, — пояснил журналисту Дайнович. — От имущества Радзивиллов, к сожалению, почти ничего не осталось. Давно разворовали…

К ним подошел портье — молодой смуглый человек в черном костюме с прилизанными волосами.

— Что хотели панове? — вежливо спросил он.

— Мы хотели бы увидеться с паном Домиником Верасом, — так же вежливо ответил профессор. — Мы его друзья.

— Друзья? — портье осмотрел гостей. — Как прикажете о вас доложить?

— Скажите, что приехал профессор Чеслав Дайнович из Вильно.

— Так вы Чеслав Дайнович? — удивился молодой человек. — Подождите, у меня есть для вас письмо…

Он отошел и вернулся через минуту с конвертом в руках.

— Странно… — пожал плечами профессор, забирая конверт. — Я не жду никаких писем… Тем более тут…

На белом конверте из плотной бумаги было отпечатано на машинке:

«Профессору Чеславу Дайновичу из Вильно».

— Очень странно… Кто его доставил?

— Не знаю, — последовал ответ. — Сегодня утром появилось на моем столе. Любой мог войти и оставить.

Профессор разорвал конверт и заглянул в него. Никакого письма в нем не было. Вместо письма там лежала свернутая черная лента.

Гости переглянулись.

— Похоже, кто-то нас тут ждет… — сказал с тревогой Алесь, когда портье ушел докладывать директору гостиницы о его приехавших друзьях.

— Это предупреждение, — размышлял Дайнович, разглядывая черную полоску ткани. — Кто-то хочет, чтобы нас тут не было. Чтобы мы немедленно отсюда убрались… И этот кто-то рядом… Или…

— Или что?

— Или это нам напоминание, чтобы мы были послушны…

Портье провел гостей в кабинет директора — комнату на первом этаже замка. Доминик Верас оказался добродушным седым коротышкой в светлом костюме и белых лакированных туфлях. Он носил круглые очки с сильными линзами и все время улыбался, словно хотел рассказать анекдот.

— О! Мой дорогой Чеслав! — поднял он руки, когда увидел профессора. — Сколько лет, сколько зим!

Поднявшись из-за письменного стола, он вышел навстречу другу и обнял его за плечи:

— Хо-хо! Ничуть не изменился! Только животик растет! — Верас ткнул пальцем в жилет Дайновича. — В прошлый раз его у тебя не было. Постой-ка, это когда же было?.. Лет десять назад?

— В 1927 году в Вильно, — улыбнулся профессор.

— Ну да, ну да… Хо-хо! Время летит…

Дайнович представил журналиста, и Доминик Верас радушно пожал его руку. Потом усадил гостей на кожаный диван у раскрытого в сад окна и раздал им бокалы, плеснув туда бренди.

— Ну, рассказывай, мой Чеслав! — сияя от радости, он уселся на стул рядом и с умилением смотрел на старого друга. — Все так же занимаешься наукой? Забудь эту скучную холеру! Приезжай ко мне, я тебя устрою. Будешь читать лекции по своей истории не глупым студентам, а всяким важным особам и иностранцам. Круглый год охота, рыбалка, всякие развлечения, по вечерам бридж и преферанс, биллиард. И все это на природе, на свежем воздухе… Хо-хо!

— Предложение, спорить не стану, заманчивое, — улыбнулся профессор, отпивая бренди. — Может, им и воспользуюсь… Всегда хотел жить на природе. Но вот обитать в гостинице, оборудованной в замке…

Верас замахал на него руками:

— Ну, в каком замке? Это не забытый замок на отшибе, это дворец. И тут не гостиница, а — я бы сказал — клуб. Загородный клуб для элиты. Сюда приезжают отдохнуть богатые и влиятельные лица. Иногда тут проводят свои сборы всякие общества, бывают турниры и прочее подобное. Вот взгляни сюда… — он указал на противоположную стену кабинета, где висело два десятка коллективных фотографий. — Недавно у нас был шахматный турнир: гроссмейстеры, пресса… Через месяц турнир по покеру. Сейчас, правда, у нас почти никого нет, но через несколько дней будет заезд. Да еще сегодня к нам иностранцы должны приехать — будут искать привидения. Хо-хо!

— Вижу, у вас тут интересно, — заметил Дайнович. — И даже привидения есть.

— Ну а как же! — заверил его директор. — В каждом уважающем себя замке есть свое привидение. И Лошицкий замок не исключение.

— Что, в самом деле, у вас видели привидение? — спросил Алесь, в котором проснулось журналистское любопытство.

Доминик Верас замолчал на минуту, поймал цепкий взгляд профессора, потом опустил глаза и потер щеку. Его вечная улыбка теперь казалась грустной. Он взял со стола свой бокал с бренди и залпом выпил.

Поднялся, выглянув в раскрытое окно. Внизу за грушевым садом виднелась речка, по которой плавала лодка с влюбленными отдыхающими. В воде отражался слепящий солнечный диск.

— Так вы за этим приехали? — уже совсем невесело спросил он.

— За чем «за этим», мой дорогой Доминик? — повернул к нему голову Чеслав Дайнович.

— Ну, иностранцев я понимаю, — Верас продолжал смотреть в окно. — На то они и иностранцы. А вам-то зачем? — он с укоризной взглянул на журналиста. — Тоже хотите написать сенсационный репортаж на боли и страданиях других?

— Подожди, Доминик! — прервал его профессор. — Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь? Мы приехали к тебе искать потерянную чашу Ягайло.

— Ах, вот что! — директор снова повеселел и вернулся на свой стул. Подлил гостям в бокалы. — Что же вы сразу не сказали, панове! Ищите сколько душе угодно — не найдете! Ручаюсь, я сам ее искал. Хо-хо! За несколько лет проверил каждый сантиметр замка. Никаких пустот, никаких тайных ходов, никаких тайников. Это басня.

— А как же мемуары казачьего атамана? — удивился Алесь.

— Он все наврал, — категорично махнул рукой Верас, расплывшись в улыбке. — Казаки убили Радзивилла и поделили награбленное. Вот и вся тайна.

— Пожалуй, исключать такой вариант нельзя… — в задумчивости согласился Дайнович. — А что с этими привидениями? Они как-то связаны с пропавшей чашей Ягайло?

— Нет! Хо-хо! — отмахнулся Верас. — И привидений самих, наверно, никаких нет. Я лично в них не верю. Давно тут обитаю и ничего подобного не видел. Просто у замка, как бы это сказать… нехорошая репутация. Тут исчезло много людей. Вот на этом фоне воображение и рисует фантазии. Кому-то ночью кажется, что слышит стоны. А другому что-то в темноте померещилось. Так и создаются легенды. А я никого и не переубеждаю. Это работает на нас как реклама.

Профессор взял старого друга за рукав пиджака:

— Вот с этого момента расскажи все подробно. Что это за «нехорошая репутация»? И что тут вообще происходило после 1812 года, когда исчезла чаша Ягайло?

— Сразу скажу, история невеселая, — Доминик Верас угостил гостей немецкими папиросами и закурил сам. — Проклятое это место. Так говорят. В 1812 году замок разорили казаки. Мародеры унесли, что смогли, а остальное изувечили. Победители передали замок роду Кутузовых, какому-то родственнику знаменитого одноглазого фельдмаршала. Но отнятое у Радзивиллов счастья не принесло. У новых владельцев дворца было несколько детей. Так вот вначале исчезла пятилетняя дочка, потом семилетний сын. Мать от горя сошла с ума, и семья бросила замок, вернувшись к себе куда-то на восток. Подозревали, что детей убили местные жители. Тут село рядом — Лошца…

Потом владельцами стали Грицкевичи — богатые местные шляхтичи. История снова повторилась. Они сюда въехали, имея семерых детей. Два младших ребенка исчезли в один день. Возраст тоже шесть — восемь лет. Искали, искали, искали… Ничего не нашли. Сто раз проверили каждый угол во дворце, всю округу… В речку месяц ныряли, ища трупы. Без следа…

Потом исчез сам старший Грицкевич. И замок снова опустел — решили его оставить.

Пустовал он долго. До восстания Калиновского. Был уже довольно заброшен, но царские власти решили тут расположить гарнизон какой-то своей роты. Солдаты говорили, что слышали по ночам какие-то загробные стоны. Тогда, собственно говоря, и возникла легенда о привидениях.

В конце прошлого столетия тут решили все обновить и открыть католический пансион для детей. Вот и начался кошмар…

Верас подлил в бокалы бренди и, вздохнув, продолжил свой скорбный рассказ:

— За полгода исчезло три ребенка.

— Какой ужас! — вырвалось у Алеся. — Три ребенка?

— Власти решили, что орудует маньяк, — затянулся папиросой Верас. Выдохнув дым, он мрачно смотрел перед собой, скорбно улыбаясь. — Арестовали какого-то местного идиота, который признался в убийствах. Считается, что он якобы повесился в камере. Но через месяц исчезает еще ребенок, а через неделю еще один. Останков пропавших не нашли. И пансион закрыли.

— Вот так история! — профессор поставил свой стакан с не выпитым бренди на стол. — Это действительно тихий ужас! А что же полиция?

— Полиция? — Верас грустно рассмеялся. — Хо-хо! Полицейский, который искал исчезнувших детей, тоже сам пропал. Испарился. Как сквозь землю провалился. Его искали, но тоже ничего не нашли. А у местных пошли слухи, что замок проклят. И снова он долгое время пустовал.

— А что было потом? — спросил Минич.

— Да, собственно, ничего, — взглянул на него директор. — Из-за дурной славы замка тут никто не хотел жить. Во время войны, правда, тут воюющие стороны располагали свои гарнизоны — но ничего мистического с ними не случалось. Никто не исчез. Правда, опять солдаты слышали какие-то стоны и что-то призрачное якобы видели. Но это же несерьезно. В 1927 году варшавская автомобильная компания решила тут устроить загородный клуб для своих богатых клиентов. То есть место, куда можно отвезти нужных людей для отдыха. С тех пор я здесь и работаю. Дворец с моим весомым участием воссоздали, сделали его гостиницей. Клубом для избранных. Кстати, как твои впечатления, дорогой Чеслав?

— Шикарно, — затушил в пепельнице папиросу профессор. — Замок впечатляет. Но история у него страшная. Если не сказать больше. Куда же делись дети? Их украла Зубная Фея?

— Не шути так страшно, Чеслав! — отвернулся от него директор гостиницы. — Холера тебе на язык. Я считаю, что это стечение обстоятельств. Какие-то маньяки. Но их больше нет. Все давно кончилось. Это просто история. А мы живем в другом веке.

— Загибаю пальцы, — стал загибать пальцы Дайнович. — Пропавшие дети: два, два, три, два. Итого девять. В разное время. Еще полицейский исчез. И отец Грицкевичей. Одиннадцать. Подозреваю, не только они пропали тут без следа.

— Ты полагаешь, я не думал об этом? — Доминик Верас встал, чтобы подлить бренди в бокалы. — Думал! Хо-хо! Но пропали они в разные эпохи. Нет между ними никакой связи. Не может маньяк жить так долго. Поэтому забудь, дорогой Чеслав! Все это глупости! Поверь мне — тут только стечение обстоятельств. Или тогда давай вместе с тобой поверим в какое-то ПРОКЛЯТИЕ. Но я в такое не верю. Как и ты. Давай чокнемся за это…

Они чокнулись вместе с бокалом журналиста и выпили.

Помолчали после выпитого, пребывая в прострации.

— Ну, хорошо, — согласился, потрогав кончик носа, Алесь. — А куда они все исчезли?

Его вопрос повис в воздухе.

Он посмотрел на обоих своих собеседников. Ответа ни у кого не было.

Глава девятая, в которой за ужином беседуют о привидениях

Доминик Верас выделил им две смежные комнаты на первом этаже в левом крыле замка. Обычные гостиничные номера, но с «историческим декором»: на стенах несколько картин под старину, над умывальниками стилизованные под семнадцатый век изразцы с гербами Великого княжества Литовского. Ко всему в номере журналиста оказалось чучело филина, а в профессорском над дверью висели по-пиратски перекрещенные два палаша.

— Похоже, вот таким оружием отбивался от казаков Радзивилл, — сказал Алесю Дайнович. — Отбивался — и куда-то исчез… Тут, в этом замке. Вместе с чашей Ягайло.

Минич выглянул в окно: кусты сирени, деревья, за ними внизу синела река — и вдруг захотелось искупаться и полежать под солнышком на берегу.

— И как же мы эту чашу найдем? — вздохнул Алесь, глядя на манящую реку. — Задача кажется нереальной… Ведь ее тщетно искали до нас…

— Блажен тот, кто верует, — уклончиво ответил профессор, тоже взглянув в окно номера.

Дверь внезапно открылась, вошел директор гостиницы — он принес с собой несколько папок.

— Ну вот, мой дорогой Чеслав, все, что у нас есть, — Верас положил стопку на столик возле кровати. — Тут два плана замка: новый, после реконструкции, и старый. То есть со времен Радзивилла. Еще кое-какие бумаги. И все — больше ничего не сохранилось. Изучай. Но заранее говорю — пустая это затея, я сам все давно тут перерыл и заверяю тебя: ничего не найдешь! Хо-хо!

— Ну, это мы еще посмотрим…

— Если этих бумаг окажется мало, то, мой дорогой Чеслав, можешь поискать что-то в Лошце. Может, там в костеле и управе что-то сохранилось с тех времен. Кстати, тебе письмо…

И он передал профессору конверт.

— Как, еще одно? — удивился Дайнович. — Я просто засыпан корреспонденцией..

Доминик Верас ушел, а Алесь с тревогой спросил:

— Неужели опять от «Черной ленты»?

— Нет, — профессор, надев очки, прочел послание. — На этот раз от Дефензивы. Наш добрый знакомый пан Ян Янкович просит нас прогуляться к реке. К какому-то большому дубу, который в ста метрах от какой-то белой беседки.

— Ну и ну! — опешил журналист. — Откуда же он узнал, что мы тут?

— А где еще мы рано или поздно должны были оказаться? — пожал плечами Дайнович, пряча письмо в конверт. — Полагаю, он нас ждал.

— Но мы же не расскажем ему про Эльвиру Роуз и про крест Витовта…

— Ни в коем случае. По крайней мере, пока. Но контрразведка наш главный союзник. Ibi victoria, ubi concordia. То есть, как говорили древние, победа там, где согласие. Так что, дорогой Алесь, не дайте нашему другу из Дефензивы повода заподозрить, что мы ведем какую-то свою игру…

Минич и профессор, делая вид, что они прогуливаются, не спеша прошли вдоль берега тихой реки к покрытой мхом беседке из белого кирпича.

— А вон и дуб, — Алесь показал на огромное старое дерево.

Под ним у самой воды была вкопана скамейка, и на ней сидел, читая газету, человек в темной рубашке и кепке.

— Вижу, — сказал Чеслав Дайнович. — Сейчас будем объяснять наше исчезновение…

Когда они, идя по тропинке, поравнялись со скамейкой, человек отложил газету и негромко произнес:

— Хорошая погода…

— Это ваш пароль, пан Янкович? — усмехнулся журналист, присаживаясь рядом.

Профессор остался стоять, посматривая по сторонам. Вокруг не было ни души, только вдали по речке плавала одинокая лодка, а еще дальше удили рыбу мальчишки из деревни.

— Вы склонны сегодня к шуткам, пан Минич? — строго посмотрел на него офицер Дефензивы. — Веселого, на мой взгляд, мало…

— А что пишут в газетах? — поинтересовался Дайнович. — Нашли пропавший грузовик с надписью «Фургон 99»?

— Нашли… — Янкович снял кепку и потер ладонью затылок. — Толку, правда, никакого… Машину вывезли за город и сожгли в лесу. От тел избавились где-то по дороге. Там недалеко крематорий. Может быть, трупы кремировали. В любом случае, как говорится, концы в воду, и полиция этим делом не занимается…

— А люди бесследно исчезли… — профессор поднял голову и, прикрыв ладонью глаза от солнца, стал разглядывать крону многовекового дуба. — В самом деле: нет человека — нет проблем…

— Вот именно, — с недовольством в голосе сказал Янкович. — А теперь поведайте мне, почему вы исчезли из ресторана и что вообще с вами стряслось. И что вы тут делаете?

— Дело было так, — начал рассказывать Минич. — Я получил записку от певицы с просьбой подняться в ее комнату.

— Кстати, где Эльвира Роуз?

— Понятия не имею, — пожал плечами журналист. — А она тоже пропала?

— Ее ищет «Черная лента». Ладно, что певица хотела от вас?

— Возможно, это была ловушка. Потому что когда я поднялся по лестнице на второй этаж, то в коридоре на меня напали. Кто-то бросил в меня нож, и я упал, прощаясь с жизнью. Но меня спас мой ангел-хранитель… Вот смотрите…

Алесь показал свой блокнот, пробитый лезвием ножа почти насквозь. А затем достал сам нож, завернутый в газету.

— Я старался его не особо трогать, на нем, возможно, остались отпечатки пальцев напавшего…

— Занятно, занятно… — офицер контрразведки повертел блокнот, потом развернул сверток и взглянул на нож. — Ножичек иностранный… Специально для метания. Я его забираю, попробуем найти отпечатки. А где же след от ножа на вашем пиджаке?

— Он тут. Я его закрываю уголком носового платка, — Минич отогнул край белого платка, видневшийся из нагрудного кармана, и показал разрез в ткани.

— Занятно, занятно… — снова задумчиво сказал офицер. — Удар точно в сердце. Над кармашком… Это профессионал. С какого расстояния он бросал нож?

— Шагов с десяти… Он стоял напротив света, поэтому ни лица, ни одежды я рассмотреть не смог. К тому же все произошло так внезапно, что я не успел и опомниться…

— Ну что же, вас, пан журналист, спас ваш журналистский блокнот, — Янкович вернул его Алесю. — Считайте, что вы в рубашке родились. Но кто же хотел вас убить?..

— Понятия не имею, — снова пожал плечами Минич. — Может, это опять «Черная лента»?

— Странное место для убийства… — размышляя вслух, Янкович закурил папиросу. — Убивать кого-то у порога гримерной, принадлежащей своему агенту, — это привлекать к себе внимание.

— Они могли затащить труп в гримерную, быстро уложить в какой-нибудь сундук для реквизита и увезти куда угодно, не привлекая внимания, — Чеслав Дайнович сунул руки в карманы брюк и медленно прохаживался перед скамейкой, разглядывая дуб. — Логично?

— Может быть, может быть… А может и не быть, — сощурился, выдыхая дым, офицер контрразведки. — Знаете, этот ваш профессиональный убийца меня очень сильно заинтересовал. Очень сильно. Ну да ладно, запишем это пока в число загадок. А что было дальше?

— Да ничего… — потер нос Алесь. — Поняв, что меня едва не убили, я не стал искушать судьбу и покинул ресторан через черный ход. Мы договорились встретиться с профессором за Музеем восковых фигур. Туда я и направился, где потом мы и встретились…

— Ладно, а что было с вами, пан профессор?

Дайнович вынул из кармана пиджака визитку немца и отдал Янковичу.

— Когда Алесь ушел, мне официант передал вот это.

На одной стороне офицер Дефензивы прочел на немецком языке:

Отто Клаус, коллекционер

На оборотной стороне чернильной ручкой было написано так же по-немецки:

«Через полчаса приходите в Музей войсковых фигур. Будьте один и никому об этом не рассказывайте».

— Мы встретились с Клаусом, — стал пояснять профессор, прохаживаясь перед собеседниками. — Мило поговорили. Он пообещал мне большой дом под Кенигсбергом и сто тысяч германских марок, если я найду для него чашу Ягайло. Я же выдвинул условие, что мне нужен миллион рейхсмарок. Он удивился и сказал, что обсудит мое условие со своим начальством. Но у меня нет иллюзий: они не собираются платить ни марки. Все, кто причастен к этой их операции, должны исчезнуть. Как те, кто уже исчез, когда они искали крест Витовта. Ведь могли его купить у владельца Музея восковых фигур. Но не купили. Им не нужна огласка. Потому они и «Черная лента»…

— Кстати, — Дайнович повернулся к Янковичу. — Откуда вы узнали о Лошицком замке? Вы устроили обыск в моей квартире и перерыли все мои бумаги?

Тот смутился и отвел глаза:

— Ну, зачем так это формулировать, дорогой мой пан профессор? Когда вы внезапно исчезли из ресторана, я вернулся к вам домой и ждал вас всю ночь. Понятное дело, что я был в крайней тревоге — уж не случилось ли что с вами и с паном журналистом… Где вас искать? У меня не было другого выхода, как просмотреть вашу корреспонденцию, которую вы храните в письменном столе. Никакого «обыска» и никакого «перерыли»… Я нашел письмо, которое вы недавно получили от профессора Молеза. Он спрашивал вас, где может сейчас находиться чаша Ягайло: в Вильно, в Лошицком замке или же в Советской России и еще где-либо? Ну, а когда утром мне доложили, что Отто Клаус вместе с группой немцев собирается в Лошицкий замок, то логика мне подсказала: вот сюда и надо направиться, здесь я вас найду.

— Отто Клаус сегодня приезжает в замок? — удивленно поднял брови Алесь. — Вот так новость!

— По большому счету я тут из-за этого немца, — объяснил Янкович. — Но заодно нашел и вас. А теперь рассказывайте, что вы тут делаете, Панове. Приехали найти чашу Ягайло раньше, чем ее найдут немцы? Или же хотите помочь Клаусу в его поисках и заработать миллион марок с домиком под Кенигсбергом?

Он выбросил окурок и строго взглянул на профессора.

— Удастся ли кому-то найти знаменитый артефакт — это большой вопрос, — скептически ответил Дайнович, снова разглядывая дуб. — Зацепок для поиска почти нет. Но вот отдавать его немцам мы не собираемся. Если они его найдут раньше нас, то ваше дело контрразведки не допустить его вывоза в Германию.

— Не надо мне об этом рассказывать, — махнул рукой Янкович. — Это очевидно, и я тут для этого. В самом замке я находиться не могу, я не должен привлекать к себе внимание, поэтому пришлось остановиться в Лошце, в доме поварихи Альдоны, которая работает в замке. Ей помогает дочь — есть там такая сопливая девочка с рыжими волосами. Вот через нее вы можете со мной связаться в любую минуту, она найдет меня и принесет от вас записку. Будете моими глазами в замке — за немцами надо приглядывать.

— Понятно, — кивнул профессор. — И что это за группа немцев под началом Отто Клауса? Когда они приезжают, и что им вообще надо?

— Приезжают сегодня, — вздохнул сотрудник Дефензивы, собираясь с мыслями. — Их трое — без Клауса. Двое мужчин и одна женщина. Называют себя представителями Берлинского Общества по исследованию оккультных явлений, якобы ищут привидения. На самом деле это нацисты, и искать они будут не привидения, а чашу Ягайло. Так что присматривайте за ними. У них куча новейшей аппаратуры, в том числе для выявления пустот за стенами. А что касается самого Отто Клауса, то он, как мне доложили, пока остается в Вильно — занят поисками Эльвиры Роуз. Она ему почему-то очень нужна. Кстати, панове, хочу еще раз вас спросить: так вы не знаете, где она может сейчас находиться? Это очень важно.

— Попробуйте взяться за мафиозный след, — посоветовал Дайнович.

Ян Янкович еще раз глубоко вздохнул и невесело посмотрел перед собой.

— Вот этого я и боюсь, — произнес он в задумчивости. Завернутый в газету нож все это время лежал рядом с ним на скамейке, он взял сверток и, помахивая им в руке, спросил Алеся: — Так кто же хотел вас убить в этом ресторане, холера его побери? Этот неизвестный смешал все карты в игре.

— Но ведь не убил! — рассмеялся журналист. — А если еще раз встретимся — то еще посмотрим, кто кого убьет.

— Мне вы казались более серьезной личностью, — сказал с разочарованием Янкович, пряча сверток с ножом в карман брюк. — Если вы еще раз с этим человеком встретитесь, то, боюсь, мы с вами больше не увидимся… Обещаю принести венок на вашу могилу.

Он поднялся со скамейки, забрал свою газету и, кивнув на прощанье, ушел в сторону села Лошца.

— А ведь он тысячу раз прав, — сказал Алесю профессор, когда они возвращались в замок. — Есть реальная угроза вашей жизни. Впрочем, и моей, видимо, тоже… И главное — мы не знаем, от кого эта угроза.

— Я думал, что от «Черной ленты», — ответил журналист. — А разве не так?

— Я тоже так вначале подумал, — признался Чеслав Дайнович. — Но, судя по всему, в игре присутствуют и какие-то совсем другие игроки, нам пока не известные… Вот такое, мой дорогой Алесь, вырисовывается тру-ля-ля…

На площадке перед замком они увидели немецкий автомобиль «Хорьх-851». Двое высоких мужчин в черных кожаных куртках выгружали чемоданы и рюкзаки с какой-то аппаратурой. Видимо, дорогой и ценной, потому что стоящая рядом худая и чопорная брюнетка лет сорока — сорока пяти то и дело покрикивала на них, призывая к осторожности. Возле нее стоял директор гостиницы Доминик Верас — с неизменной улыбкой на лице.

— Вот, принимаю наших дорогих иностранных гостей! — сказал он профессору и журналисту, когда те подошли ближе и сняли шляпы. — Позвольте вас познакомить. Это профессор Чеслав Дайнович, мой старый друг, и известный виленский журналист Алесь Минич. Он из журнала «Балтийская Нива». А это пани Хельга Штраус из Берлина, и с ней два ее помощника… — Верас заглянул в свой блокнот, — Манфред Тоде и Хельмут Кранц. Они ищут привидения и разгадывают всякие оккультные загадки. К сожалению, помощники пани Хельги не знают нашего языка, они понимают только по-немецки…

Услышав свои имена, громилы в кожаных куртках покосились на говорившего. Обоим было около тридцати, и выглядели они угрюмыми и молчаливыми. У одного лицо выбрито, а у другого с бородкой. Кто из них Тоде, а кто Кранц, — Алесь так и не понял. Пани Штраус казалась такой же холодной, как ее помощники: взгляд жесткий и высокомерный, в голосе властные нотки. Одета она была в темный деловой костюм, прическа каре, на руках черные ажурные перчатки. «Такие женщины, — подумалось журналисту, — любят повелевать мужчинами и бить их хлыстом…»

Алесь, похоже, заинтересовал немку, потому что она ответила ему взглядом, каким на рынке коновод оценивает жеребца. Оглядев журналиста с ног до головы, она сказала:

— У вас иметься на мой глаз спортивный выправка. Вы питаться тут деревеньский яйко и млеко?

— О, нет, дорогая пани Штраус! — поспешил уточнить Доминик Верас. — Пан Минич из Вильно. Он вместе с профессором только сегодня приехал в наш замок. Но питание у нас, заверяю, отличное, а продукты действительно деревенские! Хо-хо!

— Это есть хорошо, — ответила ему немка, цокнув языком. — Мой отец воевать возле тут и говорить, что они поедать знаменитый продукт: хороший яйко, млеко и курка. Я верить, что вы не дать обмануть.

Потом вдруг повернулась к профессору и коснулась пальцем широкой черной ленты на его груди, держащей золотые очки. Она перешла на немецкий язык — очевидно зная, что Дайнович говорит по-немецки:

— Вы специально носите черную ленту?

— Это просто совпадение, — последовал ответ на немецком.

— Да будет вам… — она взглянула на Дайновича так, словно имела с ним какой-то связывающий их секрет. — Кстати, вам привет от нашего общего знакомого.

И она, цокнув языком, задрала подбородок и отправилась в замок. Доминик Верас поспешил за ней.

— Что она от вас хотела? — с тревогой спросил профессора Алесь.

Он немного понимал немецкий язык.

— Да ничего, — ответил тот, возвращая шляпу на голову. — Как я полагаю, Клаус рассказал ей, как сразу узнать меня: по золотым очкам на черной ленте.

Ужинали в большой гостиной на первом этаже замка. На стенах гобелены с древними сюжетами, светильники а-ля Средние века, в углах несколько железных фигур в рыцарских доспехах ВКЛ. В помещении с высокими сводами голоса отдавались эхом, а о современности напоминала только радиола возле дивана с креслами.

За длинным столом кроме директора гостинцы Вераса, немецких гостей и журналиста с профессором находилось еще несколько отдыхающих. Блюда не отличались особой изысканностью, но зато действительно были из отборных деревенских продуктов. Ели томатный суп, запеченные кусочки лосося из реки Лошца, от лосося и названной, салаты и холодную говядину, горячие бульбяники в сметане, фаршированные грибами яйца, запивали вишневой и клюквенной наливками.

— Очень хороший яйко, млеко и курка, — похвалила Доминика Вераса Хельга Штраус, кушая фаршированное яйцо.

Судя по лицам, и два ее немецких помощника были тоже довольны, поедая ужин. Они узнали три знакомых немцам слова и активно закивали головами.

— Если не секрет, уважаемая фрау, — обратился к ней профессор, вытирая губы салфеткой, — чем занимается ваше Берлинское Общество по исследованию оккультных явлений? Собственно, из названия это понятно. Но чем конкретно? Что и где вы исследуете?

Доев яйцо, немка отложила вилку и с настороженностью посмотрела на Дайновича:

— Мы есть научный группа. Мы искать всякий мистик и фантом. Тут мы поискать привидение Радзивилла, — в ее голосе почувствовалась строгость. — Наше общество иметь большой авторитет в наша великая страна. Цум байшпиль, мы изучать случай привидение, Дрезден, годом назад. Там быть странное, а мы приехать и исследовать.

— Давайте перейдем на немецкий язык, — предложил профессор, посмотрев на присутствующих за столом. — Надеюсь, большинство понимает немецкий?

Оказалось, что в той или иной степени понимают все.

— И вы действительно нашли какие-то доказательства существования чего-то трансцедентального и оккультного? — спросил Чеслав Дайнович по-немецки.

Глаза немки блеснули холодом.

— В вашем вопросе сквозит скепсис академической науки, — ответила она уже на немецком, отпив из рюмки с клюквенной наливкой и цокнув языком. — Я знаю таких, как вы, ученых. Они уперты в своем материализме. У вас своя схема того, как устроено Мироздание. Иных схем вы не принимаете. Вам показывают факты, а подобные вам говорят: этого не может быть, потому что не может быть никогда…

— Вы попали в точку, — согласился профессор, подняв брови. — Я тоже из таких. У меня рациональный взгляд на вещи. Но я не исключаю, что разные привидения и прочее, что вы изучаете, могут являться частью вполне научной картины Мира, пусть пока и не понятой. Но для ее понимания не обязательно привлекать категории оккультного. Вот в этом наши представления действительно расходятся.

— Дорогой Чеслав, — обратился к нему Доминик Верас, — расскажите нашим гостям о Радзивиллах. Я должен сказать, что пан профессор — известный ученый и специалист по истории ВКЛ, студенты с увлечением слушают его лекции в Виленском университете…

— Расскажите! Расскажите! — поддержали просьбу гости.

Дайнович выпил рюмку наливки и начал на немецком языке.

— Имена знаменитых магнатских фамилий ВКЛ — Радзивиллов, Сапег, Олельковичей, Острожских, Глебовичей, Кишек, Сангушко, Пацев, Ходкевичей, Заберезинских, Гольшанских — пронизывают всю нашу великую историю. Но никто из магнатов Литвы, ныне называемой Беларусью, не мог сравниться с Радзивиллами, хотя их происхождение и взлет были достаточно поздними. Существует легенда о том, что Радзивиллы происходят от последнего языческого жреца Вильно, но она кажется сомнительной. Первым в клане этого могущественного рода был Кристин Ошчик, каштелян Вильно с 1417 по 1442 год. У него был сын Радзивилл, от него и произошла сама фамилия. Вообще же расцвет и взлет Радзивиллов пришелся на закат эпохи Ягеллонов. Список высших государственных постов, занимаемых Радзивиллами, просто потрясает. Если мне не изменяет память, перечислю, — профессор стал загибать пальцы. — Восемь канцлеров ВКЛ, семь гетманов, пять маршалов, тринадцать каштелянов Вильно, шесть каштелянов Трок, один кардинал и сорок сенаторов.

— О! — вырвалось у Хельги Штраус, хотя ее лицо не выражало никаких эмоций.

— Их девизом было: «Бог нам радзіць» — что значит «нам советует Бог», — продолжал рассказывать на немецком языке Дайнович. — Если Кристин Ошчик не мог похвастать богатством, то его правнук имел во владении четырнадцать тысяч крестьянских дворов с общим числом девяносто тысяч человек!

Алесь, сидевший рядом с профессором, прервал его рассказ вопросом:

— Я где-то читал, что Радзивиллы разделялись на три ветви. А к какой из них принадлежал Доминик Радзивилл, владелец этого замка?

— Ну, первая линия Радзивиллов, жившая на границе с Польшей, пришла в полный упадок сравнительно быстро — к 1542 году. Вторая — представители Несвижско-Олыкской линии на юге. Третья — Радзивиллы на Биржах, около границы с Ливонией. Из знаменитых к ним принадлежал Богуслав Радзивилл. Ну, а владелец этого замка Доминик, насколько я понимаю, был из второй линии.

— Совершенно верно! — кивнул нынешний хранитель замка Верас. — Из этой же линии Михаил Казимир Радзивилл и знаменитый Несвижский замок.

— Вообще говоря, — продолжил рассказчик, — Радзивиллы часто продавали земли и строили новые города и села в ранее необитаемых лесах. Чему примером является этот замечательный Лошицкий замок. А также вопреки законам ВКЛ брали в залог владения других шляхтичей. Но главной жемчужиной Радзивиллов являлся Несвиж, доставшийся им в качестве приданого княжны Анны Кишки, жены Яна Первого, это было более четырех веков назад. А в придачу был отдан город Мир. К середине шестнадцатого века, когда Николай Радзивилл «Черный» и Николай «Рыжий» были уважаемыми министрами короля и великого князя Сигизмунда-Августа, а сестра Николая «Рыжего» Барбара была королевой, Радзивиллы обошли всех своих конкурентов. Именно тогда замок в Несвиже, что лежит на полпути между Минском и Пинском у истоков Немана, стал одной из трех главных ординаций Радзивиллов. Объясню, что статус Ординации был дарован Радзиваллам королем, он означал, что владения Радзивиллов никто никогда не имел права отменить. Несвижский замок построил к 1599 году сын князя Николая «Черного» — Николай Криштоф «Сиротка». Особое очарование этому замку придал костел Тела Христова в стиле барокко, построенный итальянским архитектором Джованни Бернардони. Этот храм ознаменовал возвращение фамилии в католицизм после бурного периода Реформации, когда более половины всех верующих нашей державы ВКЛ перешло в протестантскую веру…

— Браво, профессор, — похвалила Дайновича немка с другой стороны длинного стола. — Вы действительно хорошо знаете историю и прекрасно говорите на немецком языке. А что вы можете рассказать вот об этом замке и о ненайденном сокровище Доминика Радзивилла? Я при этом должна уточнить, что мы приехали искать привидения, а не клады. Но, как известно, где привидения в старых замках — там и какая-нибудь история о кладах…

— О, наш Лошицкий замок совсем молодой по историческим меркам, — ответил за профессора Доминик Верас, одаривая гостей своей улыбкой. — Его построили незадолго до разделов Речи Посполитой, и он не создавался как значимое военное фортификационное сооружение, а скорее как убежище и как место отдыха, псовой охоты и рыбалки. Чем, собственно говоря, наш замок сегодня и является. Хо-хо! В выходные дни у нас заезды Виленского рыболовного общества, у нас устраиваются шахматные и покерные турниры, недавно был турнир по бриджу. В лесах прекрасная охота, одним словом — мы Виленский курорт.

— Да, места тут прекрасные, — согласился кто-то из гостей за столом. — В реке полным-полно лосося, а леса девственны. Просто рай для горожанина!

— Но как же с привидениями и кладом? — с настойчивостью в голосе повторила вопрос Хельга Штраус. Она смотрела на профессора холодно и властно. — Говорят, что по замку бродит дух Радзивилла и мстит за смерть. Или охраняет свой клад…

— Это не клад, — Чеслав Дайнович доел ужин и вытер салфеткой губы. Он оставил немецкий язык и стал говорить по-белорусски, бросив на немку загадочный взгляд. — Доминик Радзивилл скрывался тут от царских казаков и имел с собой часть сокровищ Вильно. Он пропал с этим ранцем. Что кладом никак не назовешь. Так гласит легенда, и знатоком в этой теме является мой коллега пан Верас, нынешний хозяин замка, так что с этими вопросами следует обращаться к нему.

— Среди сокровищ была чаша Ягайло, — продолжала допытываться на своем языке немка. — Ее так и не нашли.

— Уверяю всех, это мифы и выдумки. Кстати, как и привидения… — заверил ее, улыбаясь, Доминик Верас. — Впрочем, если кто-то хочет искать тут спрятанные сокровища и духи мертвых, то желаю успехов. Хо-хо!

Ужин был закончен, и Верас провел сытых гостей к креслам, где включил радиолу на немецкую волну — для зарубежных гостей — и предложил всем сигареты и бренди.

— Насчет привидений в беларуских замках, — вступил в разговор Алесь, сев в кресло рядом с Хельгой Штраус и поднеся спичку к ее сигарете. — Есть жуткая, просто жутчайшая история, о которой как-то писала моя «Балтийская Нива». Она должна вас заинтересовать — как исследовательскую группу. Вы ведь изучаете потустороннее…

Немка закурила и, выдохнув дым, опять оценивающим взглядом осмотрела журналиста. Цокнув языком, она разрешила:

— Можете рассказать.

— История просто кошмарная, — покачал головой Алесь, и после этих слов вокруг собрались все остальные присутствующие — начало было интригующим, все захотели послушать.

— Вы что-нибудь слышали о Белой Даме из Гольшанского замка? — Минич тоже закурил и оглядел всех взглядом, от которого иным стало не по себе. — Это леденящая кровь легенда. Звучит она так. В Гольшанах Павел Стефан Сапега на свои средства вел строительство францисканского монастыря, он наметил его завершение к большому религиозному празднику. Почти все уже было готово. Но при осмотре здания одна из стен неожиданно обрушилась. Магнат приказал срочно ее восстановить. Но стена пала и во второй раз. Строители решили, что постройка требует от них жертву. А принести в жертву нужно самое дорогое. Договорились, что замуруют ту из жен, которая первой принесет своему мужу на стройку обед. Услышав это, заволновался молодой плотник, стал молить Бога, чтобы его красивая жена задержалась дома и не оказалась первой. Но его молитвы, видно, не были услышаны. Именно ее, молодую и красивую, замуровали в стену…

— Какой ужас… — вырвалось у Доминика Вераса.

Профессор в полголоса переводил немцам рассказ журналиста.

— Прошли века, — продолжал Минич. — Был разрушен Гольшанский замок, сколько раз перестраивали костел, а вот монастырский корпус — что самое странное — стоит почему-то прочно. Словно душа молодой женщины поддерживает его… Все признают, что это какая-то аномалия: со времен постройки, с начала семнадцатого века, монастырский корпус сохранился практически в первозданном виде. И вот совсем недавно туда приехали реставраторы — а в подвалах обнаружили замурованный в нише женский скелет!

Алесь сделал паузу. Слушавшие его забыли обо всем, и все словно ощутили какой-то холод, пробежавший по залу и коснувшийся спины каждого. И стало всем как-то неуютно в стенах этого замка, и иные с опаской оглянулись на темные углы, где смутно виднелись истуканы в средневековых латах, а на гобеленах с древними сюжетами плясали тени, казавшиеся жуткими.

— Матерь Божья, что же было дальше? — не вытерпел паузы Верас.

Журналист стряхнул пепел с сигареты и продолжил глухим голосом, полным ощущения непостижимой загадки:

— В подвалах обнаружили замурованный в нише женский скелет. Кости лежали странно. Ноги — под стеной, череп — в направлении к центру здания, руки раскинуты крестом… Как будто эта женщина, стоя на коленях, «поддерживала» здание. А когда реставраторы забрали эти останки, то в этот же самый миг через всю стену прошла трещина…

— Боже! — вскрикнул кто-то из гостей замка.

— Вот с тех пор, — прищурился в пространство Алесь, словно пытаясь постичь непостижимое и затягиваясь сигаретой, — в угловой келье монастыря, что на первом этаже, начал появляться призрак Белой Дамы — полупрозрачный силуэт женщины с зачесанными назад длинными волосами. Гости и туристы, решившиеся остаться в бывшем монастыре на ночь, с ужасом потом рассказывали, как им казалось, что двигались стены, кружился потолок. На любопытных наваливалась и прижимала их какая-то темная сила, слышались шаги, поскрипывал пол. Так писали в газетах. Писали, что, случалось, искатели приключений теряли сознание, а в себя приходили уже на полу — далеко от того места, где они ложились спать. Поехали туда и вооруженные приборами «охотники за привидениями». Они обнаружили «сильные локальные электромагнитные поля». Что это означает, я не знаю, пусть наша уважаемая пани Хельга Штраус нам объяснит. Но, похоже, что душа потревоженной жертвы мстит людям за нарушенный ими ее покой…

Рассказ журналиста поразил всех, в том числе заинтересовал и немку.

— Это очень интересно, — сказала она после некоторого молчания по-немецки, еще раз, уже иначе оглядывая Минича. — Я об этом не знала. Если все это достоверно, то достойно исследования. Но нас тут интересует пока только этот Лошицкий замок и его загадки.

И цокнула ему языком.

Из блокнота Алеся Минича:

«Когда она незаметно для других взяла меня ладонью за ягодицы, — я чуть не подпрыгнул. Хельга Штраус сделала вид, что “ничего не было”. Что у нее на уме?»

Когда гости стали расходиться по своим комнатам, готовясь ко сну, немцы внесли в гостиную ящики со своей аппаратурой и стали распаковывать приборы.

— Как я понимаю, ночное время — лучшее время для поиска привидений, — спросил Хельгу Штраус профессор, с любопытством наблюдая за действиями ее молчаливых помощников.

— Именно так, — холодно ответила она по-немецки. — Но мне бы не хотелось, чтобы нам мешали. Тем более представители ортодоксальной науки, не признающие мир тонких материй.

— Ну почему же, — возразил Дайнович. — Я не стану отрицать, что что-то такое в самом деле существует. Вот я читал в одном американском журнале о странной истории. В доме некоего банкира отмечали двадцатилетие его дочери. В присутствии многих гостей отец дарит дочке жемчужное ожерелье. Но вот спустя какое-то время девушку обнаруживают в одной из комнат убитой — кто-то ударил ее по голове. Она лежала на сорванной портьере, а перед смертью успела сорвать с себя ожерелье и выложить из жемчужин имя убийцы — одного молодого человека, ее возлюбленного…

— Какая глупая история! — фыркнула немка. — Если удар по голове смертелен, то жертва подобного сделать не сможет. А выкладывать из жемчуга имя убийцы — это то же самое, что и вышивать его иголкой с нитками…

— Вы правы, так посчитала и полиция. На жемчужинах не оказалось отпечатков пальцев девушки, их разложил убийца в перчатках, чтобы отвести от себя подозрения. Но кто же настоящий убийца? Полиция зашла в тупик, и тогда следствию предложил свою помощь доктор Нильсон из Американского общества психических исследований. Вы, конечно, слышали о нем? Он разрабатывает приборы, подобные вашим, — для поиска привидений и психоизлучений.

Профессор кивнул в сторону аппаратуры, которую рядом собирали помощники немки.

— Разумеется, я тоже читала о докторе Нильсоне и его опытах, — цокнула языком Хельга Штраус. — И что-то припоминаю про эту историю.

— Доктор Нильсон взял портьеру, на которой нашли тело убитой девушки, и облучил ткань своим прибором. После этого высыпал на портьеру эти злосчастные жемчужины, и они сгруппировались так, что можно было прочесть имя настоящего убийцы. Убийцей оказалась ее подруга, а убила из-за ревности. Похоже, у вас такой же прибор.

— Да, такой же, — с раздражением ответила немка. — Спокойной ночи, герр профессор, нам надо работать.

Из этой беседы на немецком языке Алесь понял далеко не все, поэтому, когда они с Дайновичем отправились к своим спальням, он тихо спросил его:

— Что это за история с порванным ожерельем? В каком журнале вы ее прочитали?

— Ни в каком, — пожал плечами профессор. — Я ее сам выдумал только что.

— Выдумал? — изумился журналист. — Но зачем???

— Чтобы проверить, что за фрукты эти немцы, — улыбнулся Дайнович. — Никакого доктора Нильсона не существует, как и его приборов. А то, что достали из своих ящиков эти липовые охотники за привидениями, — это аппаратура для определения пустот в стенах. Они ищут чашу Ягайло. Вот такое тру-ля-ля. Они такие же исследователи привидений, как я раввин из СС. Вы спать идете?

Алесь остановился в полутемном коридоре и, задумавшись, прикусил губу.

— Пожалуй, что нет. Хочу присмотреть за этими «туристами». Интересно узнать, что они станут делать.

— Ну, как хотите, — зевнул Чеслав Дайнович. — А лично я иду спать. Только будьте поосторожнее. Может, тут действительно бродит призрак Радзивилла…

И он, усмехнувшись, скрылся в своей комнате.

Глава десятая, в которой страшно бродить по ночному замку

Профессор отправился спать, и Алесь остался один в коридоре на первом этаже в левом крыле замка. Тут царил полумрак и почти полная тишина, гости готовились ко сну или читали перед сном в постелях, свет пробивался в щелях под их дверями. Иные уже спали, или же номера пустовали — как было темно под дверью комнаты журналиста.

Стараясь ступать бесшумно, Минич прошел по коридору к полутемному холлу. Выглянул из-за угла. Из холла можно было попасть в остальные части здания: в правое крыло тоже с комнатами для гостей, которое сейчас пустовало (ведущий туда проем чернел, как колодец ночью), в крыло с административными комнатами, тут же был темный спуск в подвальные помещения. А две мраморные лестницы вели на второй этаж каждого крыла строения и через них в две башни по краям замка. В противоположной фасаду стороне находились еще два коридора, которые, видимо, вели на кухню или еще куда-то (Алесь пожалел, что не успел изучить план замка). И, наконец, справа были раскрыты двери в ярко освещенную гостиную, их просвет освещал часть холла.

Оттуда вышли немцы со своими приборами — увидев их, Минич тут же спрятался за статуей рыцаря у стены и сел за ней в темноте.

— Искать начнем со второго этажа, левое крыло, — услышал он глухое эхо голоса Хельги Штраус на немецком языке. — Там пропал этот чертов Радзивилл. Потом проверим подвалы.

Немка, идя впереди и освещая путь мощным фонарем, повела свою команду к лестнице. В какой-то миг луч ее фонаря упал на место, где прятался Алесь, и он невольно вжал голову в плечи. Слава Богу, его не заметили.

Он подождал несколько минут, слыша, как немцы поднялись на второй этаж и ушли дальше по коридору. Насколько он помнил, там располагались комнаты-люкс для особых гостей, библиотека, биллиардная и что-то еще. Сейчас там никого не было.

Их шаги утихли, и наступила полная тишина.

«А где же действительно эта Чаша Ягайло?» — задумался журналист. Он вспомнил рассказ профессора, попытался сопоставить то, что уже знал. Немцы не дураки, имеют наводку. Знают, где искать. А вдруг найдут?

И начал было вставать, чтобы пойти вслед за «исследователями» из Германии, но замер на месте. И снова затаился. Его спина похолодела.

В черном проеме коридора, ведущего в правое крыло замка, в пятнадцати метрах от Минича показалась какая-то бесформенная фигура — и тут же исчезла.

Алесь перестал дышать. Прислушался к тишине настолько, что слышал только гулкие удары своего сердца. Что за наваждение? Привиделось?

Еще минут пять он сидел неподвижно, прячась в холле замка за латами рыцаря.

Наконец рациональное в его сознании взяло верх.

— Привиделось, — сказал он себе.

Хотя сам этому до конца не мог поверить.

Тихо поднялся и, стараясь ступать бесшумно, подошел к противоположной стене холла. Никого. Статуи рыцарей и гобелены на стенах — все в полумраке. Он заглянул и в проем коридора, ведущего в правое крыло замка. Там полный мрак. И абсолютная тишина. Заходить туда желания не было.

Уже почти успокоившись, он вернулся к центру холла — и тут его пронзил ужас. Он вспомнил, что днем и перед ужином рыцарей в холле было по четыре с каждой стены. А сейчас он краем глаза заметил пятую неподвижную фигуру у стены, темный силуэт в полумраке.

Алесь остановился, пронзенный этим открытием, и резко обернулся в ту сторону.

Но там теперь было пусто.

И снова охватил ужас, который он пережил в Музее восковых фигур.

Он четко помнил, что тут кто-то только что стоял. И вдруг испарился… В голове прозвучали слова профессора: «Может, тут действительно бродит призрак Радзивилла…»

— Глупости все это, — попытался себя убедить журналист, но на всякий случай осмотрел место, где краем глаза видел стоящую фигуру.

Потом достал свою бензиновую зажигалку и осмотрелся уже при ее свете. Исходя из своих соображений, решил пройти и в правое крыло замка — в проеме этого коридора ему и померещилась странная фигура. С горящей зажигалкой он прошел вдоль дверей запертых комнат — каждую попытался открыть — и почти дошел до тупика, кончавшегося высоким окном, когда услышал — едва уху показалось — чьи-то шаги за своей спиной.

Он повернулся и снова замер, светя зажигалкой в проем коридора.

Там никого не было.

— Что за холера? — сказал он вслух. — Кто там?

Никто не ответил.

Алесь вернулся в холл. Теперь ему послышалось, что кто-то поднимается по лестнице на второй этаж в правое крыло замка. Спрятав зажигалку, он побежал за шагами и в полумраке споткнулся на ступеньках, едва не разбив лицо.

Оказавшись на втором этаже и жалея, что не взял фонарика, Минич, так же светя себе зажигалкой, пошел по темному коридору, пока не дошел до круглой железной лестницы, ведущей круто вверх в правую башню замка. И снова ему показались чьи-то шаги, но уже не впереди его, а опять позади. Получалось, что это не он за кем-то гонится, а кто-то идет за ним.

— Чертовщина! — сказал себе Алесь, и тут как подтверждение его слов кончился бензин в зажигалке.

Он несколько раз попытался ее снова зажечь, но она тут же тухла.

Возвращаться в холл пришлось через мрак коридоров замка. И слышались то шаги кого-то невидимого за его спиной, то вдруг эти звуки были опять уже впереди.

Наконец он вернулся в полутемный холл замка. Тут все звуки разом исчезли. Минич постоял на месте, прислушиваясь, несколько минут. Полнейшая тишина.

«Нежить утихла», — подумал он, вздохнув полной грудью и поверив в мистику замков. И вспомнил о том, что вообще-то хотел проследить за ночными занятиями немцев, а не гоняться за привидениями.

Но в ту же минуту снова послышались едва уловимые звуки шагов, на сей раз со стороны коридора, ведущего к комнатам гостей и к его, Алеся, комнате. Журналист заглянул в коридорный проем и увидел высокую фигуру в черном балахоне, на голове капюшон. Призрак открыл одну из дверей и скрылся в комнате.

Это была комната профессора Дайновича…

Все произошло так быстро, что снова показалось Алесю галлюцинацией. Он потер глаза и напряг слух. Ни одного звука. Что делать привидению Радзивилла в комнате профессора? А может, привидение — это и есть профессор?

Он прокрался к двери и с минуту стоял, слушая тишину и теряясь в догадках. Потом нажал на дверную ручку и заглянул внутрь.

Комнату тускло освещал свет фонаря за окном, и Минич увидел профессора, мирно спящего в своей постели. Перед его кроватью недвижно стояла черная фигура призрака — застывшая, словно статуя.

Алесь похолодел от жуткой картины и тихо закрыл дверь.

Но тревога о своем спящем друге все-таки перевесила суеверные страхи, и он шагнул в комнату. Закрыл за собой дверь и замер возле нее. Привидение все так же недвижно стояло у кровати профессора, а тот, как оказалось, проснулся — Алесь разглядел в сумраке белки его глаз.

— Это я, — шепотом сказал журналист. — Вы не спите, пан профессор?

— Не сплю, — так же тихо ответил Дайнович. — Мы тут не одни.

— Вижу.

— И кто это?

— Это привидение, — пояснил Алесь. — Оно ходило за мной по всему замку и пугало меня. А теперь пришло сюда.

— Привидение? — профессор приподнял голову. — Вас не затруднит, дорогой друг, включить лампу?

Минич зажег в комнате свет. Призрак не шевельнулся. Теперь его можно было хорошо рассмотреть, хотя лица не было видно из-за надвинутого капюшона. Журналист хотел было сказать с облегчением, что это вовсе не привидение, а человек. И уже рот открыл, но осекся… В неподвижной фигуре было что-то нечеловеческое. Через минуту Алесь понял: существо не дышало. Ни на миллиметр не шелохнулась ни одна складка на черном балахоне.

Дайнович тоже это заметил и, сев в постели, тихо произнес:

— Это действительно привидение. И я его уже видел. И вы тоже, мой друг. В Музее восковых фигур.

— Где? — удивился журналист.

— В Музее восковых фигур. Это и есть та ожившая и пропавшая восковая статуя.

Алесь подошел к незнакомцу и, оглядев его, осторожно снял капюшон и балахон. Под ними оказался мужчина в полицейской форме, брюнет с небольшими черными усиками. Точнее — восковая статуя. Стеклянный невидящий взгляд, направленный в пустоту, неестественно застывшее лицо — какое-то бледное и неживое. Журналист провел перед его глазами ладонью — никакой реакции. Щелкнул пальцами — то же самое. Манекен!

— Тру-ля-ля! — покачал головой профессор, не скрывая восхищения. — Редкий талант! Мы с вами так никогда не сможем. Но если поднести к его носу зеркальце, то оно запотеет. Правда, не так быстро, как у нормального человека. Замедлены все реакции тела, сознание пребывает в медитации, почти нет пульса и сердцебиения. Это какая-то хитрая восточная методика. Из Индии, пан призрак? От йогов?

— Из Тибета, — раздался в комнате странный голос словно ниоткуда, хотя фигура не открыла рта и не шевельнулась.

Алесь от неожиданности отпрянул в сторону и, попятившись, сел на постель профессора.

— Браво! — хлопнул в ладоши Дайнович. — Ко всему этому еще и искусство чревовещания на высочайшем уровне. И я почти догадался, зачем все это. Чтобы дурачить посетителей Музея восковых фигур.

Манекен ожил. Его взгляд обрел осмысленное выражение и остановился на профессоре, но слова были произнесены снова с закрытым ртом:

— У каждого своя работа. Я когда-то выступал в цирке… Побывал на Тибете, где меня научили разным необычным вещам… Чтобы привлечь посетителей, мы с отцом придумали создать миф о том, что в музее водятся привидения. Я должен был стоять среди восковых фигур и в подходящий момент чревовещать какую-то фразу или вообще исчезать. Все это наводило ужас на наивных людей… А когда отец приглашал в музей богатых иностранцев, то спорил с ними на большую сумму, что одна из фигур окажется актером. Им запрещалось трогать, а разрешалось только смотреть. На кон ставились огромные суммы, и мы всегда выигрывали. Потому что мне нравится быть восковой фигурой…

— Так ваш отец — Мартин Вацлевич? Владелец Музея восковых фигур? — спросил Алесь.

Восковая статуя теперь совсем ожила и, сев на стул, вздохнула и заговорила нормальным голосом, вполне открывая рот:

— Я его незаконнорожденный сын. Впрочем, других детей у отца не было. Обо мне знал только его друг. И он погиб вместе с ним.

— Примите наши соболезнования в связи со смертью вашего отца, — сказал Дайнович. — Но, насколько я понимаю, вы стали свидетелем тех событий. И, видимо, по этой причине решили встретиться с нами… таким необычным образом…

— По этой причине… — лицо сына Мартина Вацлевича даже сейчас, казалось, не выражало никаких эмоций, хотя можно было догадаться по его голосу, что в душе человека эмоций было более чем достаточно. — Я хочу отомстить за его убийство. Но…

— Но не можете обратиться в полицию? — ответил за него Минич. — Потому что вы не полицейский, а играли роль полицейского? То есть выдавали себя за восковую фигуру полицейского…

— Дело не только в этом, — человек отвечал, оставаясь совершенно неподвижным, только глаза заблестели. — Полиции, конечно, не понравится, что я незаконно ношу полицейскую форму, выйдя за пределы музея. Да и в музее я в этой форме был вовсе не восковой фигурой… Что тоже кому-то не понравится… Ко всему прочему у меня личные проблемы с полицией: на каком-то этапе моей жизни мы с полицией оказались, так сказать, по разные стороны бытия… Она меня давно ищет, а я исчез и стал, благодаря помощи отца, восковой фигурой в музее…

— Теперь понимаю, — кивнул Дайнович. Он поднялся с кровати, надел халат и закурил папиросу. — Подробности можете не рассказывать. И как вас зовут, нам тоже не интересно. Поэтому перейдем прямо к сути: что вы хотите нам сказать?

— Я видел убийцу. И сейчас он здесь.

После этих слов закурил и Алесь.

— Давайте все снова и по порядку, — профессор сел напротив человека в полицейской форме. — Или лучше с конца. Ну, балахон, я так понимаю, вам понадобился, чтобы в темноте вас не видели. Или не знаю для чего иного. Взяли его из музея. Он был, насколько помню, одеянием ведьмы на метле. Которая там в воздухе висит. Полицейская форма — тоже ваша бутафория из музея. Это понятно, вопросы тут излишни. И я, и Алесь видели вас краем глаза, когда были в музее. И мы посчитали вас ошибкой зрения. Но откуда вы узнали, что мы приехали в Лошицкий замок?

— Я и не знал этого, — ответил человек-манекен. — Я следил не за вами, а за убийцей.

Дайнович взглянул ему в глаза и замолчал. Сделал себе какие-то выводы. Потом встал, подошел к окну и распахнул его — чтобы дым вышел из комнаты. Повеяло ночной свежестью, и где-то близко, у реки, беспрерывное кваканье лягушек нарушалось лишь птичьим «чив-чив» и «тсвить-тсвить-тсвить» да прочим, что человеческому языку не повторить. И луна освещала ночные облака.

— Интересно, — стал задавать вопросы уже Алесь. — Так кто же убийца? Вы знаете его имя? Или можете хотя бы описать? И что вы видели? И зачем вы там были?

Человек не спешил с ответами, застыл на пару минут — словно опять сделавшись восковой фигурой.

— Я видел вас. А был там потому, что попросил об этом отец. Он сказал, что привезет какую-то ценную вещь, но это может быть опасно.

— Почему опасно? И чем?

— Он упоминал о какой-то «Черной ленте». Что это, я не знаю. Какая-то банда. Или тайное общество преступников. Отец попросил меня стоять у входа — караулить, выдавая себя за восковую статую. Я видел, как вошли вы. Вас встретил отец и его секретарь, они увели вас в директорский кабинет. Потом вошел еще один человек, он вез пустую тележку. Это и был убийца. Я тогда этого, конечно, не знал. Мы договорились, что если понадобится, отец засвистит в свисток — и появлюсь я как якобы представитель полиции. Но никакого свистка так и не раздалось… Затем снова показался этот тип с тележкой, в ней он что-то вез. Я тихо последовал за ним. Он подкатил тележку к грузовику с надписью «Фургон 99» и стал выгружать в него содержимое… Этим содержимым оказались тела моего отца и его помощника…

— Матерь Божья! — воскликнул Алесь. — Вы же свидетель преступления! Вы должны все это немедленно рассказать полиции! Кстати, вы так и не назвали нам своего имени…

— Поэтому и не назвал, — мрачно взглянул на него сын директора музея. — Полиция не должна знать моего имени. Иначе всю оставшуюся жизнь я проведу за решеткой. С убийцей я разберусь своими методами.

И он достал из кармана нож с выпрыгивающим лезвием.

— Понятно… — затянулся папиросным дымом профессор. — Расскажите, хотя бы, что было потом.

Человек в полицейской форме спрятал нож и продолжил:

— Поначалу, пан журналист, я подумал, что убийца моего отца связан с вами. Поэтому когда грузовик уехал, я стал следить за вами. Вы пришли к себе домой и вошли в подъезд. Тут к подъезду подъехал этот же «Фургон 99», из дома вышел убийца — он нес мертвое тело какой-то старой женщины, которое тоже упрятал в машине.

— Это наша консьержка пани Франтишка… — кивнул потрясенный Алесь.

— Не знаю, кто это, но потом убийца стал за вами идти по пятам, когда вы вышли, а чуть в отдалении следом тихо двигался грузовик. Тогда я понял, что вы тоже жертва этой «Черной ленты». В следующем доме убийца забросил в машину еще три трупа. Последний был в вашем плаще…

— Меня не убили, — переглянулся с профессором Минич. — Убийца ошибся. Но назовите же, наконец, имя этого убийцы!

Человек-манекен внимательно посмотрел на журналиста, потом поднялся со стула. Было похоже, что беседа подошла к концу.

— Да, вас не убили, — сказал он. — Но хотели. Возможно, вас снова попробуют убить. Поэтому я к вам и пришел. У нас с вами общий враг. Кто он, из-за чего все это — меня не волнует, я хочу отомстить за убийство моего отца. Не больше и не меньше. Кровь за кровь… Сейчас этот убийца здесь, я за ним проследил. И завтра я ему сделаю вот так… — он провел ногтем большого пальца по горлу. — И уеду туда, где меня никто не найдет.

— Но зачем вы все это нам рассказали? — спросил профессор.

— А затем, что может случиться и иначе. В таком случае вы отомстите за меня и за моего отца.

Он поднял с пола балахон ведьмы из Музея восковых фигур и, укрывшись им, пояснил, направляясь к двери:

— Не нужно, чтобы пошли слухи, что тут ночью видели полицейского.

А на пороге добавил:

— Если завтра утром вы не услышите новость о том, что кому-то перерезали горло от уха до уха, то значит — вы должны сделать то, чего не смог я. Вы доделаете за меня мою работу. Я оставил вам конверт в Музее восковых фигур. Пан профессор встречался там ночью с мерзким немцем, у которого трость и монокль. Вы беседовали, стоя возле нескольких восковых фигур. Одной из которых и я был… Так вот рядом с одной из них я спрятал конверт, в котором лежит фотография убийцы моего отца. Я сфотографировал его на следующий день. Эта фотография, кстати, помогла мне его здесь найти… Как и моя полицейская форма…

Сказав это, «призрак» ушел.

— Вот так история! — Алесь взглянул на профессора. — Объявился мститель… Живое привидение из Музея восковых фигур… Но кто же убийца? Кому он собирается мстить за убийство отца?

— Пока все в тумане… — Чеслав Дайнович, задумавшись, покачал головой и потушил окурок в пепельнице. — Он сказал, что убийца среди нас. Но кто?.. Хотелось бы заглянуть в оставленный нам конверт…

Вздохнув, он подошел к окну, чтобы закрыть его. За окном зашуршали кусты, и в тишине раздались едва слышные шаги.

— Нас подслушивали! — повернулся профессор, перейдя на шепот. — Весь наш разговор кто-то слышал! Я старый дурак, не надо было открывать окна…

— Прошу пана! — Алесь заставил Дайновича посторониться и выпрыгнул в открытое окно, оказавшись на траве.

На мгновение прислушался — справа вдалеке кто-то шел быстрым шагом, почти бежал. Журналист побежал следом.

Вот угол, конец здания. Минич остановился и стал всматриваться в темноту. Мрак, хоть глаз выколи, Луна скрылась за облаками, и никаких звуков, кроме кваканья лягушек и ночных трелей птиц.

— Холера! — плюнул он с досадой.

Постоял еще несколько минут — беглец испарился, словно его и не было.

Ночь и есть ночь.

Глава одиннадцатая, в которой находят утопленника

На следующий день после завтрака Чеслав Дайнович ушел в Лошцу изучать местные архивы — он считал, что там, в костеле и управе, могут сохраниться документы, которые помогут в поисках чаши Ягайло. Алесь тем временем решил прогуляться и осмотреть окрестности. Его гидом и экскурсоводом стал Доминик Верас, который предложил журналисту взглянуть на местный фольварк.

— Это историческое место, которое более древнее, чем наш замок, — сказал, улыбаясь, он. На Верасе снова был светлый костюм, белые туфли и круглые очки. — В этом фольварке Радзивилл жил до постройки замка. Потом переехал в каменные стены, и место было почти заброшено. Но сейчас мы там кое-что восстановили… Обязательно об этом поведайте в вашем журнале. Вы же напечатаете статью о Лошицком замке, пан журналист?

— Ну, разумеется, — пообещал Минич.

День обещал быть теплым, ясным и безветренным, далеко у горизонта замерли редкие кучки облаков, а над головой небо было чистым и почти фиолетовым, и слепило глаза яркое солнце.

— Хорошо тут у вас… — с наслаждением признался Алесь, когда они направились через парк возле замка по одной из аллей. — Места замечательные… И воздух какой… И тишина… Рай для горожанина.

— Совершенно с вами согласен, пан журналист, — рассмеялся польщенный директор гостиницы. — Мне всегда приятно слышать такие слова от наших гостей. Только непременно расскажите это читателям.

Беседуя, они прошли две сотни метров, и аллея вывела их к старому поместью Радзивилла.

— Ну, вот мы и на месте, — оживился Верас. — Тут всему не меньше двух или даже трех веков. В этом фольварке традиционный для нашего Великого княжества Литовского набор деревянных строений: дом шляхтича, лямус, обора, стодола.

Кроме трех древних деревянных строений Алесь увидел еще колодец с журавлем, небольшой сад и пруд, на берегу которого примостилась полуразрушенная банька. За прудом начиналась березовая роща.

— Для Доминика Радзивилла этот доставшийся по браку фольварк, конечно, был бедноват, но ему, как и вам, понравились здешние места, и он решил построить рядом замок. А пока его строил, жил тут, — рассказывал директор гостиницы. — Кое-что мы здесь восстановили. Обора — то есть ограда, именно такие были в фольварках два века назад: без единого гвоздя.

Изгородь из длинных жердей, окружавшая поместье, действительно не имела гвоздей: между вбитыми в землю столбами в человеческий рост были закреплены веревками по четыре горизонтальных жерди.

— Сам дом мы подновили, но он пока пустует и заперт, — продолжал Верас. — Вот стодола — это большой сарай для повозок и скота. Но самое интересное — это лямус. Уникальная деревянная двухэтажная постройка восемнадцатого века хозяйственного назначения. Сооружена без единого железного гвоздя! В свое время подобные строения возводились во многих местах Беларуси, однако сохранились далеко не везде.

— Без единого гвоздя? — удивился Минич. — И до сих пор стоит…

Он снял шляпу и стал с уважением осматривать древнее здание с разных сторон, его гид шел следом и пояснял:

— Лямус — от немецкого Lehmhaus, это не назначение постройки, а форма: двухэтажный дом с лоджией на втором этаже и галереей на первом. То есть фасад дома — арочная галерея в два этажа, или вообще галерея вокруг всего здания. А по назначению в фольварке лямус — нечто среднее между кладовой, амбаром и летним домиком. На первом этаже хранили технику, инструменты, упряжь, продукты питания. Жилым обычно был только второй этаж.

— Лямус… — остановился журналист, взглянув на своего спутника и напрягая память. — Мой журнал писал что-то о лямусе… Дайте вспомнить… Это было про Адама Мицкевича. Мы печатали воспоминания его товарищей по Виленскому университету, как они вместе с гениальным поэтом проводили ночи вот в таком лямусе в каком-то фольварке. Читали стихи, любовались звездами и спорили… И там была любовная история — Адам влюбился в Марианну, но она была обручена с каким-то графом…

— Все верно, — кивнул, непременно улыбаясь, Доминик Верас. — Ее мужем стал граф Вавжинц Станислав Путткамер, женилась возлюбленная Мицкевича на нем в 1821 году. А говорите вы о фольварке в Заосье. Там студенческая молодежь из друзей поэта проводила ночи в таком же лямусе на втором этаже, но, правда, галерея у него была крошечная. В этом фольварке и родился Адам Мицкевич, это на Брестчине.

— Как забавно, — задумался Алесь, — на Востоке второй этаж — это терема-гаремы, где взаперти держали женщин и занимались с ними утехами. А у нас для этого был лямус тоже с жилым вторым этажом. Но у нас вместо гарема молодые шляхтичи устраивали там романтические вечеринки и попойки… Так вот зачем им был нужен этот лямус…

Директор гостиницы рассмеялся:

— Отчасти вы правы, пан журналист. Иногда второй этаж лямуса служил для этого. Но вообще это просто летний дом. Зимой в нем жить нельзя, так как помещение не отапливается. Зимой там жуткий холод.

Минич поднялся на порог дома и тронул дверь в лямус — она оказалась запертой.

— У вас тут все закрыто. Кстати, интересно побывать в лямусе, где Мицкевич читал по ночам стихи своей музе. В Заосье, вы говорите?

— Забудьте! — махнул рукой Верас. — В 1915 году Заосье оказалось местом боевых действий в войне, и весь фольварк, все строения до последнего бревнышка разобрали для постройки блиндажей.

— Правда? Это печально…

Они стали возвращаться к замку и пошли по другой аллее, ведущей к реке. Журналист, казалось, был занят какой-то своей мыслью и молчал, размышляя. После паузы он, наконец, задал свой вопрос, который его мучал:

— Но вот, что я все время хочу вас спросить, дорогой пан Доминик. А не может быть так, что чаша Ягайло спрятана не в замке, а в этом фольварке?

— В фольварке? — от удивления Верас остановился и даже снял свои круглые очки с сильными линзами.

Без них его глаза казались невидящими и глядящими в пустоту. Он стал протирать носовым платком линзы и, подумав, улыбнулся:

— Нет. Казаки гнались за Радзивиллом до замка. Ну и ко всему — мы здесь, реставрируя фольварк, разгребли кучи старого мусора, но никаких сокровищ не нашли.

Продолжая идти по парку, они замолчали на минуту, и потом Алесь добавил:

— Мне кажется, что наши немецкие исследователи привидений попросят у вас ключи от дома и лямуса фольварка. Вы позволите им туда войти?

Директор гостиницы хотел было ответить, но не успел. Он и журналист остановились, как вкопанные, от вдруг открывшейся им картины.

На берегу реки собрались зеваки, среди которых были и немцы из Берлинского Общества по исследованию оккультных явлений — Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц. В этой толпе выделялись трое полицейских, двое из них вытягивали из воды труп утопленника.

Утопленник тоже был одет в полицейскую форму.

Едва они подошли к полицейским, как Алесь сразу догадался, кто этот несчастный. Это был тот самый человек-призрак из Музея восковых фигур, который ночью в комнате профессора обещал найти и покарать убийцу своего отца. Обещал перерезать ему горло — а теперь сам лежит на мокрой траве с ножом в груди.

— Какой ужас! — воскликнул Доминик Верас. — Убийство полицейского! Да еще у нас!

— Кто вы такой? — спросил его строгим голосом старший из служителей закона.

— Я директор этой гостиницы. Что тут произошло, панове? — Верас протянул свои документы.

Офицер, полистав их, ответил, указав на Хельгу Штраус, одетую в халат поверх купального костюма:

— Эта иностранка говорит, что решила искупаться в реке, но в воде увидела тело. Она подняла шум и заставила вызвать полицию.

— Так есть! — с возмущением сказала немка. — Я хотеть купаться, а в воде плавать мертвый полицай! Я очень возмущаться! Я теперь не буду купаться в этот река!

Тело мертвеца между тем обыскали, но никаких документов при нем не оказалось.

— Кто-нибудь видел убитого раньше? — спросил офицер у присутствующих.

Все ответили отрицательно, в том числе и Алесь. Он стоял, задумавшись и нахмурив брови.

«Значит, убийца действительно где-то здесь, — подумал Алесь. — И убийца крайне опасный. Но кто именно?»

И еще Минич вспомнил о конверте в Музее восковых фигур. В нем фотография убийцы. А это означает, что надо ехать в Вильно.

— Внимание! — обратился ко всем человек в форме, повысив голос. — Я инспектор полиции Якуб Глебский. Сейчас мы перепишем имена всех присутствующих. И я настоятельно прошу всех отдыхающих и работающих в этой гостинице никуда не уезжать до завтрашнего дня. А точнее, до моего особого разрешения, пока я веду расследование.

«Что же, с конвертом в Музее придется подождать, — сказал себе Минич. — Но надо хотя бы встретиться с Яном Янковичем и все ему рассказать».

Сотрудник Дефензивы, как помнил Алесь, остановился в Лошце, в доме какой-то Альдоны, которая работает поварихой в замке. Ей помогает дочка, рыжая и сопливая. С ней и надо передать записку.

Журналист вернулся в замок и прошел в гостиную — пустовавшую в это время. Сел за стол, достал карандаш, потом свой блокнот, пронзенный ножом врага. Раскрыл его и, собравшись написать записку Янковичу, на мгновение задумался: «А кто же действительно хотел меня тогда убить?»

За спиной послышались чьи-то медленные и тяжелые шаги. Вошедшим в гостиную оказался крепыш в светлом костюме в вертикальную синюю полоску, со светлым плащом, перекинутым через правую руку, — что казалось странным в столь жаркий день. Брюнет с лоснящимися коротко постриженными волосами, глазки вороватые и бегающие, маленькие черные усики торчат, как у кота, а на пальцах сверкают золотые перстни.

Оглядевшись, он сел рядом с Алесем. Сощурившись и наклонив лицо, стал его разглядывать, как натуралист какую-нибудь свою букашку.

— Простите, мы знакомы? — поинтересовался журналист.

— Очкуешь? — спросил незнакомец и странно улыбнулся.

Один из его зубов был золотым. Минич вспомнил, что в прошлом пираты и воры специально вставляли себе золотой зуб: если умрут в нищете или тюрьме, то зуб будет на похороны. Отсюда блатное выражение «зуб даю», то есть самое дорогое — золотой зуб, хранимый на оплату своих похорон.

Крепыш левой рукой подвинул плащ, перекинутый через правую руку. Под плащом оказался направленный на журналиста пистолет.

— Не рыпайся, а то маслину захаваешь.

— Вы, любезный пан, меня с кем-то перепутали, — попытался изобразить недоумение Алесь.

— Пургу не гони, я тебя хорошо запомнил, — скривил рот крепыш.

Он протянул левую руку и достал платок из нагрудного кармана на пиджаке Минича. Стал виден разрез в ткани пиджака.

— Ну, точняк. Вот и дырка от моего ножа. Я только в тему не въезжаю — как ты жив остался. В чем прикол?

— Ах, так это вы кинули в меня нож в коридоре ресторана! — Алесь, казалось, был приятно удивлен этим новым знакомством. — Отличный бросок! Высший класс! А спасло меня вот это, — он показал свой блокнот, пронзенный лезвием. — Кстати, позвольте спросить: зачем вы хотели меня убить?

Этот вопрос несколько смутил незнакомца. Он прикрыл пистолет плащом и кашлянул от растерянности.

— Слушай, брателло, мне твоя жизнь не нужна, — сказал он, подумав. — Тогда ты оказался в неподходящем месте в неподходящее время. И сам виноват. А теперь скажи мне, где Эльвира Роуз?

— А почему вы думаете, что я могу знать, где она? Она во время песни постоянно на меня пялилась и намекала на что-то. Я поднялся к ней в комнату — а там пусто. Стал ее ждать. Потом надоело, выхожу — тут кто-то бросает в меня нож. Я испугался и убежал.

— Опять пургу гонишь, — голос крепыша, однако, звучал неуверенно, он размышлял. — Я собрался к ней, а тут, типа, ты… Потом, типа, выходишь. Я тебя сделал, но тут шаги сзади — какая-то шушера помешала. Потом, типа, поднимаюсь в ее комнату — а там никого…

— Ну вот! — кивнул Минич. — Ты же сам все видел! Кстати, как тебя зовут?

Крепыш пристально взглянул на журналиста, напрягая всю свою проницательность. Поразмыслив, он пришел к какому-то решению.

— Меня зовут Кот. И многие дрожат от страха, услышав это имя. Так что дрожи и ты. Твой перетер я проверю. И если окажется, что ты меня лоханул, то ты жмур. Эльвира Роуз присвоила себе кое-что, что ей не принадлежит. Она должна была это отвезти из Штатов в Германию, но сбежала сюда. А тема в том, что от мафии не сбежать. Хавай эту фишку, если ты с ней заодно.

— К ее делам я не имею никакого отношения, — клятвенно заявил Алесь. — Говорят, вокруг нее немцы крутились, какой-то Отто Клаус. Может, тебе с немцами надо поговорить?

— Так я и приехал сюда за этим Клаусом, — лицо Кота снова стало злым и настороженным. — А тут глядь — жмур, которого я сделал, живехоньким ходит. Что ты тут делаешь? Ты заодно с немцами? Отвечай: где Эльвира Роуз?

Пришло время неподдельно удивиться журналисту:

— Как, Отто Клаус приехал в Лошицкий замок?

Кот снова оголил свой пистолет:

— Рассказывай, что знаешь!

Журналист вздохнул и протянул крепышу свою визитку:

— Я корреспондент и по заданию редакции приехал в Лошицкий замок искать легендарную чашу Ягайло. Потому что ее стали искать немцы, сюда приехала группа немецких исследователей из трех человек. Ищут привидения и клады. Этим озабочен и Отто Клаус. К вашим делам мафии это не имеет никакого отношения.

Тут в гостиную вошли две горничные и стали расставлять на длинном столе посуду — приближалось время обеда.

Кот зло улыбнулся, показав золотой зуб, и поднялся, спрятав пистолет.

— Мы еще перетрем, — сказал он, уходя и помахивая в пальцах визиткой Алеся.

Через три часа Алесь встретился с сотрудником Дефензивы в старом фольварке, у стодолы — большого сарая для повозок и скота. Тут было место, скрытое от посторонних глаз. Янкович появился словно ниоткуда — бесшумно и незаметно. На нем была серая рубашка, черные брюки и кепка с большим козырьком. В двух словах журналист рассказал ему об убийстве человека в полицейской форме и о его визите в комнату профессора ночью.

— Имени своего он не называл? — спросил офицер контрразведки, покусывая стебель травинки, которую сорвал, слушая Алеся.

— Нет, но, уходя, сказал, что в Музее восковых фигур спрятал конверт, в нем фотография убийцы из «Черной ленты». Правда, не назвал точное место. Мол, возле одной из фигур, рядом с которой разговаривали профессор и Отто Клаус. Кстати, этот немец сегодня тоже приехал в замок.

— Я в курсе, — лицо Янковича не выражало никаких эмоций, он то и дело посматривал по сторонам. — Но где же именно спрятан конверт?

— Понятия не имею, — пожал плечами Минич. — Это загадка. И наш пан профессор не знает. Надо ехать на место и искать. Но из-за этого убийства полиция запретила нам покидать замок. Кстати, этот человек сказал, что убийца здесь, он его видел. И еще: я тут познакомился с одним типом, который, как выяснилось, и кидал в меня нож тогда в ресторане. Он ищет Эльвиру Роуз.

И Алесь рассказал про встречу с Котом.

Эта новость весьма озадачила офицера. Он, пожевав травинку, выплюнул её.

— Так вот, оказывается, кто вмешался в эту игру… Американская мафия, — размышлял он вслух. — Певичка увидела его в ресторане и сбежала. Мафиози думают, что она прикарманила их контрабандные бриллианты. А их конфисковала германская разведка и завербовала Роуз. Та, возможно, попытается откупиться, предложив Коту крест Витовта. И, значит, певичка тоже где-то рядом, раз Кот приехал сюда…

— Вы думаете, что крест Витовта у певицы? — изобразил удивление Минич.

— Не знаю, не знаю… — внимательно взглянул на него сотрудник Дефензивы. — Не исключено, что крест уже попал к этому Коту. Или может попасть. Певица пропала, с ней крест. Немцы в панике их ищут, приехал сам Клаус. И появился еще и мафиози, разгуливающий с пистолетом под плащом. Возможно, и не один. Да ко всему полиция уже выяснила, что убитый в полицейской форме — вовсе не полицейский. Скоро они узнают, кто он такой на самом деле, и начнут все тут трясти…

— А кто он такой на самом деле? — спросил журналист.

Вместо ответа Ян Янкович вытянул шею, всматриваясь куда-то вдаль за плечо Алеся. Тот повернулся и тоже увидел группу людей, идущих на старый фольварк. Он узнал директора гостиницы замка, с ним шла немка и два ее флегматичных помощника, и еще один человек — с тростью.

— Немцы все-таки уговорили Вераса показать им фольварк, — усмехнулся Минич. — И Отто Клаус с ними…

— Похоже, нам пора расходиться, — заторопился контрразведчик. — Не надо, чтобы нас заметили. Держите меня в курсе событий, пан Алесь. И передайте мой привет пану профессору…

И контрразведчик, уйдя в тень ближайших кустов, исчез так же быстро и бесшумно, как и появился…

Глава двенадцатая, в которой снятся кошмары

Вернувшись в замок, Минич заглянул в комнату профессора, где обнаружил его сидящим за журнальным столиком среди вороха древних бумаг и листов со своими записками. Дайнович только что вернулся из Лошцы.

— Ну, как посещение архивов? Что-то обнаружилось? — спросил Алесь, сев рядом и положив свою шляпу на край стола.

— Кое-что, кое-что… — загадочно ответил Дайнович, не отрываясь от бумаг. — Я изучил обстоятельства всех странных исчезновений людей, связанных с этим замком. И пришел к кое-какой гипотезе… Оказывается, мой дорогой Алесь, что Доминик Радзивилл в письме местному епископу употребил весьма любопытную фразу. Он написал, что в иных замках приведения заводятся через века, а он строит особый замок — замок привидений. Так как он может в нем сам исчезнуть так же легко, как привидения проходят сквозь стены.

Журналист положил на стол пачку папирос и спички, закурил:

— Интересно. Но непонятно. Подземные ходы, вообще-то, строили в каждом замке…

— Вот-вот, дорогой Алесь, — посмотрел на него через свои золотые очки профессор. — Но это ведь необычный замок. Он, скорее, дворец для отдыха, так как особыми фортификационными укреплениями не обладал. Подземный ход нужен как элемент, важный при осаде. Сделать вылазку против врага. Или сбежать в последний момент. А здесь какая-то значимая осада не предусматривалась. Поэтому, полагаю, замысел был в том, чтобы исчезнуть мгновенно — если появится в этом необходимость. Как привидение — сквозь стену.

— Так все-таки это какая-то потайная дверь, которая открывает лестницу, ведущую в подземный ход?

— Нет, нет! — замахал руками Чеслав Дайнович. — Немцы со своими хитрыми приборами ищут именно такие большие пустоты, но никогда не найдут. Потому что их просто не существует. Вот план замка…

Профессор развернул на столе старинный чертеж на пожелтевшей от времени бумаге.

— Я внимательно его изучил. Никаких «скрытых мест» и «спрятанных помещений», все размеры комнат соответствуют обозначенным на плане, это проверил еще давно пан Верас. Тут просто негде поместить ведущую куда-то вниз потайную лестницу. А значит, нет такой лестницы. Вот чем этот замок ВКЛ отличается от всех остальных. Но при этом мы знаем, что Радзивилл исчез на втором этаже. Испарился в воздухе, как привидение… А потом стали точно так исчезать люди, здесь обитавшие… И, в основном, дети…

— Дети… — повторил Алесь, затягиваясь папиросой. — Но почему дети?

— Вот и я об этом задумался, — вздохнул Дайнович, сняв очки и держа их пальцами за дужку. — Почему дети… Чувствую, где-то здесь кроется вся загадка.

— Мистика какая-то и чертовщина, — пожал плечами журналист. — Действительно, какой-то замок-призрак… А я уж подумал, что вы, пан профессор, смогли что-то откопать в этих архивах. Кстати, я только что встречался с нашим Янковичем из Дефензивы.

И он рассказал об убийстве человека в полицейской форме, потом о встрече с Котом из мафии и, наконец, передал беседу с офицером контрразведки. Дайнович слушал его внимательно и иногда от удивления покусывал дужку своих золотых очков. А в конце рассказа произнес «Тру-ля-ля!» и тоже закурил.

— Ко всему прочему к нам приехал Отто Клаус, — добавил Алесь. — Сейчас Верас повел его и немцев осматривать старый фольварк Радзивилла.

— События развиваются… — Дайнович поднялся и, раздумывая, стал в своей манере расхаживать по комнате, надув щеки. — Причем, очень быстро развиваются… Слишком быстро… И в опасном направлении…

— Кто же убил нашего вчерашнего гостя в полицейской форме? — повернулся к нему журналист. — Может, этот мафиози Кот? Но зачем? Он ведь ищет Эльвиру Роуз…

— Кот… — тяжело вздохнул профессор. — Этот человек опасен. Он уже один раз вас чуть не убил. И вполне может повторить свою попытку. Это киллер. Да, возможно, он так же запросто убил и человека в полицейской форме, который ему чем-то помешал. Ведь вы говорите, что он убит ножом в сердце.

— Именно так, — кивнул Алесь. — Почерк тот же.

— Тут надо подумать… — Дайнович перестал ходить по комнате, постоял на месте и снова сел за журнальный столик. И сказал тихо: — А вот про певицу вашу мы, дорогой друг, забыли.

— В каком смысле забыли? — не понял журналист, тоже перейдя на шепот.

— А в таком, что надо позвонить и проверить, все ли в порядке там, где мы ее оставили. И не сбежала ли она оттуда.

— Хорошая мысль! — Алесь повертел свою папиросу в пальцах, раздавил её в пепельнице и произнёс с сожалением уже другим тоном: — Но мысль эта никуда не годится, пан профессор. Потому что телефон тут наверняка прослушивают все, кому не лень. И этим мы сами выдадим место, где прячем Эльвиру.

Дайнович замер, потом тоже затушил свой окурок в пепельнице:

— Точно! Мы этим могли бы совершить чудовищную ошибку! Мало того…

Он осекся на полуслове, снова задумался и тихо сказал, глядя в глаза Минича:

— Возможно, кое-кто тут и ждет все время, что мы совершим эту ошибку… Потому мы пока и живы…

И тут раздался громкий стук в дверь. Раздалось:

— Откройте, это полиция!

— Я инспектор Глебский, — сказал вошедший.

Мужественное и довольно красивое на вкус женщин бритое лицо служителя закона лет сорока. В этом человеке и без полицейской формы можно было без ошибки узнать личность, для которой важнее всего порядок во всем.

— Садитесь, пан инспектор, — предложил ему свой стул Дайнович.

— Вы по поводу сегодняшнего убийства полицейского?

Последовали ожидаемые вопросы: инспектор уточнял личности, сверяясь со списком постояльцев гостиницы, потом где кто был и что кто видел.

Записав нужное в свой блокнот, Глебский его спрятал, чем как бы объявил «неофициальную часть беседы».

— Вот вы говорите, что никогда раньше не видели этого человека. Но у него форма полиции Вильно. И вы тут единственные приехали из Вильно. Не странное ли совпадение?

— Мы не единственные приехали сюда из Вильно, — возразил Алесь.

— Еще и немцы.

— Немцев оставим в стороне, — отсек Глебский, проведя рукой в воздухе. — Поговорим о вас. Вы из Вильно — и полицейская форма убитого из Вильно.

В разговор вступил профессор:

— Так значит, это не настоящий полицейский!

Инспектор понял, что проговорился.

— Да, нам известно, что это не полицейский. Но пусть это останется между нами, панове.

— А кто же это? — с огромным интересом спросил Алесь. — Вы выяснили?

Глебский поморщился, но решил ответить:

— Да, это не призрак этого замка и даже не инопланетянин. Хотя вы тут все, как я понял из разговоров, ищете что-то нереальное, свихнулись на этом. Привидения и клады. В ваших представлениях бульварной прессы его, наверно, можно считать призраком. Десять лет назад этот человек убил в драке двух офицеров и дезертировал из армии. Все эти годы его искали. Но он исчез, как сквозь землю провалился. А вот почему сейчас он появился «из небытия» тут и в форме виленской полиции — вот что я хочу знать.

— А драка из-за чего? — спросил Минич.

— Из-за какой-то его подружки. Офицеры хотели с нею поразвлечься, а он в порыве ярости свернул обоим шеи.

— Как это типично, — вздохнул профессор. — Но должны вас, пан инспектор полиции, разочаровать. Мы ничего не знали об этом. Вы первый нам рассказали эту кошмарную историю. Так может быть, тут и мотив его убийства? Месть?

Инспектор Глебский потер свой затылок, собираясь с мыслями:

— Я тоже об этом думаю.

Когда он вышел из комнаты, Алесь сказал с облегчением:

— Вот пусть так и думает.

Дайнович снова встал и стал ходить туда и назад.

— А ведь мы обманули полицию. У меня желание догнать инспектора и рассказать обо всем. Но контрразведка…

Журналист потер глаза, почувствовав тяжесть век, и зевнул, прикрыв ладонью рот.

— Устали? — бросил на него взгляд профессор. — Да, прошедшая ночка была с приключениями. А эта обещает быть еще интереснее. Так что, дорогой друг, ступайте к себе в номер и поспите с часок. До ужина еще есть время…

— Воспользуюсь вашим советом, — согласился Алесь. — Ведь ночью снова придется присматривать за этими немцами. Ими теперь руководит сам Отто Клаус…

Сняв ботинки и пиджак, Минич с наслаждением вытянулся на своей постели и, закинув руки за голову, посмотрел в побеленный потолок. Что-то действительно он устал — и от бессонной ночи, и событий дня.

«Где же действительно эта чаша Ягайло?.. — стал думать он. — И куда исчез Радзивилл?.. И что сейчас делает Эльвира Роуз?..»

Сами собой закрылись глаза, исчезли шумы за окном, потом всплыло перед глазами лицо профессора, который смотрел на него поверх золотых очков — с тревогой и укоризной… Всплыли другие лица, а потом померещилось, что снова наступила ночь и он опять один бродит по пустому и темному замку.

Он куда-то шел по бесконечным коридорам с черными бездонными потолками, пытаясь высветить темноту тусклым огоньком своей бензиновой зажигалки, которая, заморгав, затухла, оставив его во мгле. Ему стало невыносимо страшно, но тут он услышал голос, который, казалось, его звал, и в той стороне коридора струился свет…

Это был голос Эльвиры — звучащий странно глухо, словно из небытия. И из мрака появилась она сама, висящая в воздухе и медленно качающая головой из стороны в сторону. Ее обнаженное тело изучало свет, от которого резало глаза, а белые локоны волос плавали, как в невесомости.

Алесь прикрыл глаза от этого невыносимого слепящего сияния — и в этот момент она, захохотав, исчезла. На ее месте появилась черная дверь, сквозь щели которой струился все тот же неземной свет.

«Не делай этого!» — услышал он свой голос, звучавший где-то за спиной, но вопреки ему протянул руку и распахнул дверь.

Его обдало потоками белых лучей, от которых, как от невероятного ветра, перехватило дыхание и остановилось сердце. Мгла вокруг разорвалась и в клочьях улетела, а он, взмахнув руками, полетел тоже — вниз.

Минич вывалился из окна небоскреба и летел лицом вниз на автостраду. Дорога в ста метрах под ним была заполнена машинами, но они все почему-то стояли, и не было видно ни одного человека. Он падал, рассекая жаркий воздух, а когда до земли оставалось два этажа, ужас превозмог сон, и журналист очнулся от своего кошмара.

Проснувшись, Алесь стряхнул с себя остатки наваждения и надолго задумался. Он уже видел этот сон — с него и началась вся эта страшная история. Закурив, он зажал папиросу зубами и достал свой блокнот.

Из блокнота Алеся Минича:

«Первой моей мыслью было, что я снова вижу тот кошмар, с которого и начались все эти убийства. Но, подумав, я понял, что в тот раз — несколько дней назад — я видел только часть этого сна, не весь, а теперь увидел сон уже полностью. Но как такое может быть — это уму непостижимо. И что этот сон значит?»

Больше он ничего так и не написал и просидел, задумавшись, над блокнотом до самого ужина.

— Панове! — сказал с радушием в голосе, поднявшись из-за стола, директор гостиницы Верас. — Хочу вам представить новых гостей нашего уединенного замка, которые присоединились к нашему совместному ужину. Сегодня их у нас трое. Это уважаемый гость из Германии Отто Клаус, известный антиквар. Инспектор полиции Якуб Глебский. И Томаш Томашевский, коммерсант.

— Это и есть Кот, — Алесь шепнул на ухо сидящему рядом профессору. — Мафиози из Америки.

— Веселая компания, — так же тихо ответил тот.

Все было, как вчера: тусклые светильники освещали на стенах гобелены со старинными сюжетами, ненавязчивую музыку играла радиола. Но не ощущалось вчерашнего уюта — уж очень необычными оказались новые постояльцы гостиницы. Один — чопорный немец с моноклем в глазу, от которого веяло холодом и презрением, вокруг него сидели за столом остальные немцы, явно считавшие его своим боссом. Другой новый гость — типичный полицейский служака, переодевшийся к ужину в черный костюм с бабочкой. Третий — по виду и манерам бандит. И все они поглядывали косо друг на друга. Молчали и все остальные за столом.

Дабы хоть как-то снять это напряжение, Доминик Верас предложил, как ему показалось, интересную тему для разговора:

— Вот у нас вчера была дискуссия о привидениях в старых замках. А вы, пан инспектор полиции, верите в привидения?

Глебский рассмеялся, прожевав фаршированное грибами яйцо:

— Я скорее поверю в существование марсиан. Честно говоря, мне по должности не положено во что-то верить. Привидения не совершают преступлений. Их могут совершить только субъекты осязаемые — будь это люди или жители других планет. Вот они в юрисдикции Закона.

— А если вы сами увидите привидение? — настаивал директор гостиницы. — Ваше мнение изменится?

— Я посчитаю это иллюзией. Меня интересует нечто куда как более конкретное, — сказал он, отпивая глоток вина из бокала и глядя на сидящего напротив Томаша Томашевского.

Все тоже на него посмотрели. Тот — в том же, как днем, полосатом костюме, с прилизанными волосами — осмотрел свои золотые перстни на расставленных пальцах и, цыкнув языком, пошарил ногтем мизинца между зубами.

— Не понял темы, — сказал громила, отвечая на всеобщее к себе внимание. — Я марсиан не знаю. Не знаком с такими. Но если бы они что-то мое присвоили, то я бы их заставил жрать свои кишки. Вот и все ваши марсиане.

И он, ни на кого не глядя, выпил бокал и продолжил есть.

Доминик Верас поперхнулся от этих слов, все замолчали, а Хельга Штраус нарушила возникшую тишину за столом:

— Привидениями становятся мертвые. Часто убитый мертвец есть привидение.

Кот хотел было что-то ответить, но замолчал, перехватив пристальный взгляд инспектора полиции. Он вместо ответа продолжил ужинать тушеной капустой с грибами.

На этом все разговоры за ужином окончились.

Глава тринадцатая, в которой проходят сквозь стены замка привидений

К одиннадцати часам вечера почти все гости разошлись по номерам и готовились ко сну. Профессор Дайнович изучал в своей комнате архивные документы, а Алесь решил и в эту ночь следить за немцами — тем более что ими управлял теперь сам Отто Клаус. На сей раз Минич вооружился револьвером и — на всякий случай — двумя фонариками. Он вышел из своего номера и, тихо ступая, отправился по коридору в сторону холла. Когда он проходил мимо двери, ведущей в комнату инспектора полиции, та неожиданно открылась — за ней стоял Якуб Глебский, без пиджака и бабочки, в белой сорочке.

— Так-так-так… — сказал он тоном, каким обличают нашкодившего ребенка. — Куда это вы собрались? А ну-ка зайдите ко мне…

Алесь повиновался.

Полицейский посмотрел на всякий случай в обе стороны пустого коридора, потом, закрыв дверь, повернулся к вошедшему.

— Не спится? Решили погулять перед сном? У меня, однако, взгляд наметанный. Ну-ка покажите, что у вас под пиджаком.

Вздохнув, Минич отвернул полу пиджака — под ней была кобура.

Глебский усмехнулся и поднял брови:

— Ну и дела! Да это же американский «Detective Special»! Калибр 38. Зачем, объясните мне, понадобилась журналисту эта игрушка? Да еще ночью… Только не говорите, что вы собрались при свете луны пострелять по консервным банкам под окнами спящих отдыхающих.

Снова усмехнувшись, он подошел к столику возле своей кровати и взял с него бокал с красным вином, немного отпил.

— Отличное вино, — похвалил он. — Рассказывайте, пан журналист, что у вас тут на самом деле происходит. Зачем вам револьвер?

Пожав плечами, Алесь стал объяснять:

— По заданию редакции я провожу журналистское расследование. Тут совершено убийство, и убийца, может быть, где-то рядом. Ситуация опасная, поэтому на всякий случай у меня оружие…

Инспектор допил вино и, поставив бокал на столик, сел на свою кровать.

— Так-так… — сказал он, расстегивая ворот сорочки. — Что-то я устал сегодня… Я вам вот что скажу… Не нравится мне все, что тут происходит… Только что к чему — пока разобраться не могу… Такое впечатление, что все тут что-то ищут… И вы сейчас тоже собрались что-то искать…

Его взгляд вдруг стал сонным и рассеянным, голова наклонилась. Он посидел так с минуту, потом пробормотал что-то невнятное и упал недвижно на кровать.

«Неужели отравили?» — ужаснулся Минич. Он бросился к полицейскому.

Нет, тот оказался живым. Но спящим беспробудным сном.

Возле бокала на столике лежала записка:

«Глубокоуважаемый пан инспектор!

У нас есть добрая старая традиция угощать перед сном наших самых уважаемых гостей бокалом самого лучшего французского вина из погребов замка.

Желаем Вам хорошего сна.

С глубочайшим уважением,

Доминик Верас».

— Вот так номер! — сказал себе Алесь. — Пан профессор в этой ситуации произнес бы свое «Тру-ля-ля»…

Варианта тут два. Или кто-то попытался усыпить инспектора полиции, написав фальшивую записку от имени директора гостиницы. Или Верас действительно оставил тут бокал вина, но в него подсыпали снотворное. В любом случае кто-то не хочет, чтобы этой ночью инспектор Глебский помешал его планам.

Но каким планам?

— Ладно, разберемся…

Сказав себе это, Минич вышел из номера полицейского. Оглянулся по сторонам. В полутемном коридоре было пусто и тихо. Но теперь казалось, что тишина эта скрывает в себе нечто зловещее…

Алесь не успел сделать и двух шагов, как внезапно свет в коридоре погас — кто-то выключил все ночное освещение на первом этаже в левом крыле замка. Журналист прижался к стене и замер. Настала полная темнота — хоть глаз выколи. Прождав несколько минут и не услышав ничего подозрительного, он стал понемногу пробираться вдоль стены в сторону холла.

«Кому и зачем понадобилось выключать ночное освещение спального коридора? — вертелось в его голове. — Что, холера возьми, тут вообще происходит?»

И вдруг вдалеке он услышал, как кто-то быстро побежал. И следом побежал кто-то другой — более грузный. Похоже, эти звуки донеслись с первого этажа правого крыла замка. И снова тишина.

Понемногу глаза Алеся привыкли к темноте, и он начал различать контуры предметов. Он, как оказалось, стоял перед выходом из коридора в холл. Стараясь двигаться бесшумно, пробрался в свое вчерашнее потайное место — в нишу за рыцарем в латах. Здесь его не могли заметить.

Снова со стороны правого, необитаемого крыла замка раздался какой-то непонятный шум. Словно кто-то упал.

Тут часы в холле, метрах в трех от журналиста, стали бить полночь — от неожиданности он чуть не подпрыгнул. И по мраморной лестнице, ведущей со второго этажа, стал кто-то медленно спускаться, странно стуча и освещая себе дорогу фонариком. Почти одновременно кто-то вошел через парадную дверь гостиницы и остановился на пороге.

Спустившись с лестницы и подойдя к входу, человек направил луч света на вошедшего. Алесь узнал Хельгу Штраус, на ней была черная кожаная куртка и черные кожаные перчатки. А подошел к ней Отто Клаус: в одной руке фонарик, в другой трость. Похоже, их встреча была назначена на полночь. Они заговорили вполголоса по-немецки. Языковых познаний журналиста хватило, чтобы понять, о чем идет речь.

— Тоде и Кранц что-то нашли в фольварке, — отчиталась немка.

— В лямусе?

— Именно там.

— Так я и ожидал, — кивнул Клаус. — Скажите им, чтобы продолжали. А сами возвращайтесь ко мне и возьмите оружие. У меня ощущение, что за мной кто-то следит. Хайль Гитлер.

Хельга Штраус выпрямилась, подняла руку и едва открыла рот, но Клаус прижал палец к ее губам и оглянулся по сторонам.

Алесь нагнул голову и прикрыл рукой глаза. Когда-то он опубликовал статью о том, что человек способен чувствовать чужой взгляд. Научно это не доказано, но зато доказывает практика: если хочешь за кем-то следить, не сверли его своим взглядом — почувствует.

Немка исчезла, а Клаус, подсвечивая путь фонариком, ушел на второй этаж.

«Итак, они что-то нашли в фольварке. И им дана команда продолжать… — думал Минич. — Может, нашли какой-то тайный ход?»

И тут перед его глазами бесшумно и быстро прошла тень. Сгусток темноты переместился из одного конца холла в другой.

Алесь замер. Затаил дыхание.

Следом второй сгусток темноты — медленный, осторожный. Прошло несколько минут — и третье темное пятно последовало туда же. Оно было почти неразличимо, так как сливалось со стеной.

Что за чертовщина!

Журналист не выдержал и, стараясь быть таким же бесшумным привидением, последовал за этими тенями. Но оказалось, что тут несколько вариантов пути.

Тени ушли то ли в подсобные помещения на первом этаже, а то ли в подвальные помещения замка, где Минич не бывал. Из холла туда вела вниз лестница. Постояв у черного проема, Алесь решился шагнуть. Но нога оперлась в пустоту, и он покатился вниз, считая ребрами каменные ступени. В завершение всего он ударился головой о стену, и окружающая реальность — и так темная, как мрак, — вокруг него схлопнулась в точку.

Алесь очнулся от света — кто-то жег спички, освещая его лицо.

Потом он почувствовал, как кто-то его целует в губы.

Когда он уловил очень слабый, но очень знакомый запах духов, то тут же пришел в себя.

Достав из кармана фонарик, он посветил на того, кто держал в руках его разбитую голову.

— Не может быть…

Держащие его голову руки исчезли, и он снова ударился затылком о каменный пол, застонав от боли — затылок ужасно болел от падения по лестнице.

— Как больно… — поморщился Алесь.

— А чего ты хотел? — с возмущением сказала Эльвира Роуз. — Оставили меня в сумасшедшем доме. Я вам что — сумасшедшая? Вы с вашим профессором меня бросили!

И она отвесила ему пощечину.

Минич снова охнул от боли, потом с трудом сел на каменном полу. Потер лицо рукой и собрался с мыслями.

— Я тоже рад тебя видеть. Значит, ты сбежала…

— Да, сбежала. А ты не думал, что меня там со дня на день могут найти?

Журналист снова осветил ее фонариком. Огромные ярко-голубые глаза, как у куклы, губы бантиком. А вместо эстрадного платья — серая юбка и блузка, которые она где-то раздобыла. На плече черная сумка.

— Здесь тебя найдут еще быстрее… — мрачно сказал он. — За тобой, похоже, охотятся. Кто-то тебя видел и узнал.

— Я прячусь от него уже целый час, — прошептала Эльвира и потянула Алеся за руку. — Нам нельзя здесь оставаться, этот человек пошел на кухню, а сейчас заглянет сюда. Надо бежать…

Они, держась за руки, стали подниматься из подвала по лестнице в холл. Ведущий туда проем выделялся серым прямоугольником на фоне абсолютно черных подвальных стен. И вдруг этот проем закрыла тень — там кто-то стоял и ждал их. Они замерли на месте, понимая, что оказались в западне.

«Запах спичек! — ужаснулся Алесь. — Этот человек почувствовал запах горелых спичек!»

Неожиданно раздался какой-то странный хлопок — будто вытащили пробку из бутылки. И на них сверху покатилось в темноте огромное тело, которое увлекло их за собой и, в конце концов, повалило и подмяло их своим весом, прижав к ступеням. Теперь к запаху горелых спичек добавился и запах пороха.

И опять настала тишина…

Минич высвободился от ног покойника, которые оказались поверх его головы, и с трудом отпихнул его безжизненное тело в сторону. Эльвира, тяжело дыша, схватилась двумя руками за плечо журналиста.

— Ты цела? — тихо спросил он ее. — Молодец, что не заорала. Другие женщины в таких случаях орут от страха.

— Я же не дура…

Он ощупал ее лицо — оно было мокрым и липким. Включил фонарик — на ее лице, как и на его ладони, была кровь. В крови был и пиджак журналиста.

— Это его кровь, — указала певица на убитого. — Кто-то его подстрелил… Из пистолета с глушителем…

Труп был одет в черную рубашку и черные брюки — очевидно, чтобы быть незаметным в темноте. Спина стала мокрой от крови — пуля пробила сердце.

— Меткий выстрел, — прошептал Алесь. — Только кто его убил?

Он перевернул мертвеца лицом вверх. Как он и подозревал, им оказался американский мафиози. Острые усики на перекошенном мертвом лице, толстая золотая цепь на шее, в правой руке намертво зажат нож. Который, похоже, не раз бывал в деле.

— Ты его знаешь? — спросил Минич.

— Это Кот из Америки, эмигрировал когда-то из Белостока. Его послали вернуть бриллианты, а если не выйдет — то убить меня.

Разглядывая его мертвое лицо, она шепотом добавила сквозь зубы с торжествующей ненавистью:

— Как это мило…

Сказано это было таким тоном, что Алесь невольно поднял брови и взглянул на девушку — и словно увидел ее впервые. Ее глаза сияли от кровожадности, а рот был перекошен в кривой улыбке, как у садиста, — будто она сама только что убила этого человека.

— Ладно, — сказал, смутившись, Минич, — поговорим потом… Надо убираться отсюда…

Они снова поднялись по лестнице к холлу. Где-то там, в темноте, скрывался тот, кто застрелил американского гангстера. У него пистолет с глушителем, и, возможно, он снова захочет пострелять. Но выбирать не приходилось — находясь в подвале, они оставались в западне, да еще наедине с трупом…

Алесь достал свой револьвер, левой рукой подтянул девушку к своей спине — прикрывая ее от выстрелов собою — и выглянул в холл. Он услышал тихую немецкую речь: Отто Клаус говорил с немкой.

— Здесь пахнет порохом. Тут только что кто-то стрелял. Тоде и Кранц должны быть тут через три минуты.

Немец шарил фонариком по углам холла, трость он держал подмышкой, а в левой его руке журналист рассмотрел парабеллум. И, вроде бы, с глушителем.

— Мы должны все обыскать, — дал команду Клаус, свет его фонарика отражался в его сверкающем монокле. — Мне стало известно, что в замке Эльвира Роуз!

Алесь прижал губы к уху певицы и прошептал:

— Откуда они узнали, что ты здесь?

Та пожала плечами.

— Бежать особо некуда, — продолжил шептать он. — Попробуем вдоль стены незамеченными подняться на второй этаж — это к нам ближе всего. А там что-нибудь придумаем. Иди за мной тихо, как мышь…

Пока немец отдавал приказания Хельге Штраус, две тени скользнули от хода в подвалы к лестнице на второй этаж и, миновав фигуры рыцарей в латах, стали по ней подниматься. Ступенька, ступенька, ступенька…

И тут шедший впереди Алесь самым позорным образом зацепился носком ботинка за очередную ступеньку и упал. От ужаса он даже зажмурился.

— Там кто-то есть! — раздался истеричный голос немки, а Отто Клаус тут же высветил беглецов, поймав их в круг света своего фонарика.

— Это Роуз! И с ней этот гадкий журналистишка!

Уже не скрываясь и не боясь шума, Минич и певица побежали по ступеням наверх. Забегая в помещения второго этажа замка, они услышали слова Клауса:

— Они в западне, там нет выхода. Где же Тоде и Кранц? Быстрее их сюда!

Вбежав в холл второго этажа замка, они остановились, переводя дыхание.

— Какой же ты идиот! — сказала Алесю певица, сжимая кулаки. — Просто идиот!

— Всякое случается… — попытался оправдаться Минич, хотя сам себя проклинал. — Что сделано, то сделано… Потом поговорим…

Он достал из карманов два фонарика, зажег свой и другой отдал Эльвире.

— Времени у нас в обрез — всего несколько минут, пока эта немка не приведет сюда из фольварка своих барбосов. Вопрос один: что дальше нам делать? Мы действительно тут в западне — окна на высоте трехэтажного дома, если попробуем спрыгнуть — переломаем ноги. У меня есть револьвер, но стрелять в немцев я не могу — это международный скандал. Можно выстрелить в воздух и поднять тут всех на уши — но тогда все равно не удастся спрятать тебя. Матерь Божья, зачем же ты сбежала из своего дурдома…

Певица распахнула свои пухлые губки, чтобы высказать все, что она думает по этому поводу, но Алесь прикрыл их ладонью. Он услышал стук трости Отто Клауса по мраморной лестнице.

— Все, времени вообще нет. Надо где-то прятаться, а там разберемся по ситуации…

Из того места, где они находились, вели три двери — две из них оказались заперты. Через третью дверь беглецы попали в библиотеку — проходное помещение. Алесь стал осматриваться, водя фонариком из стороны в сторону: книжные стеллажи, письменные столы, диваны у стен, чучело лисы… На всякий случай глянул в окно — если спрыгнут с этой высоты, то разобьются…

— Тут еще одна дверь! — воскликнула Эльвира и открыла ее.

Минич поспешил за ней.

Это была биллиардная, где заодно играли и в покер, бридж и прочее. Комната заставлена биллиардными и карточными столами, а в стены встроены несколько шкафов — все, как оказалось, заперты на ключ. За шкафами чернел зев камина, украшенного изразцами со сценами охоты на зубров. За ним висел большой гобелен с изображением всадника в латах на лошади, а ниже его — еще один встроенный в стену шкаф, но уже небольшой, с двумя дверцами высотой в метр.

— Не заперто! — воскликнул журналист. — Это то, что нам надо!

На дне шкафчика была стопка оконных занавесей — видимо, сменных: пока стирали одни, вешали на их место вот эти. Аккуратно положенные одна на другую свернутые портьеры занимали только четверть объема шкафа, так что оставалось — пусть и малое — место для двух человек.

— Ты уверен, что делаешь? — спросила с сомнением певица, посветив фонариком в лицо Алеся.

— Доверься мне. Пока нас будут искать и вскрывать все шкафы и комнаты, то, глядишь, и утро наступит. Мы, как мышки, тут закроемся, а если станут ломиться, то я выстрелю. И поднимем на уши весь замок. Давай забирайся, я за тобой…

— Как знаешь… — она задрала юбку до бедер и, наклонившись, влезла в шкаф, где устроилась на корточках с одной его стороны.

— Ну как? — нагнулся Минич. — Есть там для меня место?

— Милый, в моем гнездышке всегда есть для тебя место, — заверила оттуда Эльвира.

Алесь попытался поместиться рядом с ней, но мешали колени. Пришлось изобретать: колено девушки, потом его, потом снова ее — и снова его.

— Тесновато… — заметил он, ощутив коленкой жар ее бедер под юбкой. Ко всему прочему из-за низкого размера шкафа им пришлось согнуть головы и упереться щеками. — И не очень-то удобно…

— Зато мило, — хихикнула Роуз, пошевелив коленями.

— Наверно. Но в любой другой ситуации.

Журналист спрятал в кобуру револьвер и прикрыл дверцы шкафа — не полностью, чтобы услышать, что происходит снаружи. Судя по звукам, кто-то вошел в библиотеку.

— Скоро они здесь будут, — сказал он. — Попробуем закрыть дверцы…

Алесь осветил их фонариком и с удивлением нашел, что с обратной стороны у них были маленькие деревянные штырьки, помогающие закрываться изнутри. Зачем — непонятно, но очень удачно. Потянув за них, Минич закрыл обе дверцы — они встали на место со щелчком.

В это же время стал слышен приглушенный голос Отто Клауса, который, раскрыв двери в биллиардную, давал команды своим немцам:

— Они где-то в одной из этих комнат! Тоде и Кранц, обыщите все!

Эльвира тоже услышала эти слова. Вздрогнув, она обняла обеими руками Алеся за голову и прижала его к себе. Ее дыхание теперь было на его шее, он чувствовал своей щекой жар ее щеки, а глаза и нос закрыли локоны ее волос — он ощущал аромат ее духов и ее тела. Опять дышал ими и пьянел от них. И снова все происходящее показалось ему странным и нереальным, как сон…

И сам ход времени остановился, как во сне… Сколько они так просидели, он уже и не замечал…

И почти незамеченной мелькнула мысль, что они вдвоем в этом тесном пространстве никак не досидят до утра, а задохнутся в ближайшие минуты… И задохнется он с девушкой, о которой так до сих пор ничего толком не знает…

— Знаешь, я в детстве, как все, любила играть в прятки… — прошептала ему Эльвира, прижавшись губами к его уху. — Но никогда не было так страшно… И у меня онемели ноги… Я их уже не чувствую…

Только сейчас Алесь заметил, что и его ноги от сидения на корточках стали казаться чужими.

— Я попробую подвинуться… — ответил он и приподнялся, уперев правый локоть о стенку шкафа. Там что-то вдруг чуть подалось — и…

…под ними разверзлась земля…

Глава четырнадцатая, в которой замок открывает свою страшную тайну

Журналист и певица падали в бездну — не успев ни опомниться, ни даже вскрикнуть. Сработал потайной механизм, и дно шкафа, в котором они прятались от немцев, откинулось вниз, лишив их опоры, а потом автоматически вернулось на место.

Каменный колодец был двадцатиметровой глубины, но они не достигли дна и не разбились, как другие, сюда упавшие. Портьеры под ними, развернувшись от трения о каменные стены, замедлили падение, а спины двух людей, упираясь в стены колодца, вообще его остановили. Падающие застряли в нем, почти достигнув дна, — как неудачливый толстый Санта Клаус в печной трубе на Рождество.

Произошло это чудовищным рывком, и Алесь стукнулся головой с девушкой, отчего потеряли сознание и он, и она.

Минич очнулся от страшной головной боли. Где-то наверху, очень далеко, он чуть слышно разобрал произнесенные на немецком слова Хельги Штраус, которая заглянула в шкаф:

— Здесь их тоже нет…

Тяжелая голова девушки безжизненно лежала на его плече, а сами они висели меж узкими стенами в коконе из занавесей. Где их руки, ноги — он даже и не понял…

Алесь попытался подвинуться, чтобы сделать хоть что-то, — и они снова провалились вниз. Но на этот раз падали только несколько метров, а упали на что-то, смягчившее их падение и захрустевшее, как сломанные кости.

Минич упал первым, а сверху на него свалилась певица. На мгновение журналисту показалось, что он сломал позвоночник — от падения ушибло легкие и перебило дыхание, да еще этот хруст… Но через пару минут Алесь смог нормально дышать, ощупал себя в темноте и, достав фонарик, стал искать девушку. Она сидела рядом с ним — пришедшая в себя и с выпученными глазами, с белым, как мел, лицом.

— Что это было? — прошептала Роуз.

Ее глаза снова начали было закатываться, и Алесь подхватил ее голову и похлопал по щекам.

— Все нормально, — уверил он её, хотя сам так не думал. На всякий случай осторожно ощупал тело девушки. — Мы еще живы, моя милая. Руки и ноги у тебя целы.

— Мне показалось, что мы упали в бездну… — простонала она.

— Очень точно сказано… И нам крупно повезло, что мы остались живы.

Журналист, превозмогая боль в ушибленной спине, с трудом поднялся на ноги и попытался осмотреться, разгоняя мрак лучом фонарика. Справа и слева на уровне его головы располагались две железные балки — расстояние между ними было около полутора метров. На них, словно игрушки на новогодней елке, висели в ряд ржавые металлические пружины, и там же обрывки полос плотной ткани. Эти куски полотнища порядком истлели от времени и были изодраны — похоже, их глодали крысы, которые, судя по шуршанию в темноте, наводняли подземелье.

— Что это такое? — удивилась певица.

— Напоминает какое-то приспособление типа батута… — предположил Алесь.

Он посветил в черный проем над головой, потом снова на странное устройство. Потрогал одну из пружин пальцами — она рассыпалась в ржавую труху…

— Глазам поверить не могу… — изумился Минич. — Эта конструкция должна была ловить того, кто падал сверху через потайное место. Забираешься в тот шкафчик, где мы с тобой прятались… Закрываешь дверцы… Надавливаешь на какую-то панель в стене — и падаешь вниз. А дно шкафа снова становится на место пружиной и фиксируется. Ну а ты пролетаешь в это подземелье — и тут тебя ждет что-то вроде батута. Сетка из полос ткани на пружинах. Пару раз на ней подпрыгнул — и вот мягкая посадка… Чертовски хитро задумано! И никаких потайных дверей и потайных лестниц!

— Да уж! Очень мило… — с сомнением хмыкнула Эльвира. — Только вот сетка эта вся сгнила. Если бы не портьеры, то мы бы разбились в лепешку!

— Спорить не стану… — Алесь задумчиво осмотрел обрывки полос ткани. — Но не сгнила, а, скорее, ее попортили крысы… Судя по всему, Радзивилл упал со второго этажа замка на эту сетку раненным, истекал кровью. Возможно, лежал какое-то время на этом батуте, собираясь с силами… Полоски ткани этой сетки пропитались его кровью — вот крысы и поработали потом своими зубами… Спасательная конструкция была испорчена. По-моему, логично…

— Крысы??! — воскликнула с ужасом девушка. — Только не говори мне, что тут водятся крысы!

— Я полагаю, их тут полно, — заверил ее Минич и посветил вглубь подземелья.

Там, на границе света и тьмы, как казалось, в полумраке отражался блеск множества глаз, и шевелились комки сотен мелких теней. Или это только игра воображения?

— Крысы! — завизжала певица, поползла к стоящему Алесю и схватилась за его колени. — Я с детства боюсь кры…

Она осеклась на полуслове и замерла. Замолчал и журналист, у которого тоже похолодела от страха спина. Каждый шаг по куче рваных занавесей под ними, столь счастливо смягчивших их падение, вызывал весьма странный и подозрительный хруст. И сейчас это стало особенно отчетливо слышно — будто под коленками певицы ломаются чьи-то хрупкие косточки…

— О, Боже… — прошептала она загробным голосом. — Неужели…

Алесь, не менее потрясенный открытием, поднял ее на руки и осторожно опустил на пол в полутора метрах от места их падения. Потом, вытерев пот с похолодевшего лица, аккуратно сгреб в охапку кучу портьер и убрал этот ворох порванной материи в сторону. И, набравшись храбрости, посветил фонариком на то, что хрустело под их ногами…

— Матерь Божья! — вырвалось уже у него и Эльвиры одновременно.

Все пространство под каменным проемом, в который они упали, было заполнено человеческими костями. Вот что хрустело под ними — ребра и пальцы. Обглоданные крысами кости лежали горой высотой по колено: грудные клетки, руки и ноги. И черепа. Минич насчитал их около десятка — большинство детских. А как последний штрих к этой фантасмагории — чуть в стороне и поверх останков лежал совсем новый пылесос «Regina» 1928 года выпуска, как значилось на его боку. Падая, он раздробил несколько черепов…

— Какой ужас… — раздался дрожащий голос девушки. — Алесь, они все тоже упали…

Журналист хотел было ответить, но мешал комок в горле. Вместо ответа он стал кашлять.

При свете фонарика он рассмотрел в груде черных костей детские туфли, какие-то деревянные игрушки, бусы, ржавый револьвер, серебряный портсигар. Все остальное было бесформенной темной массой.

Справившись с потрясением, Минич мрачно сказал:

— Вот раскрылась и еще одна страшная тайна этого замка…

— Какая тайна?

— Видишь ли, тут после этой истории с исчезнувшим Радзивиллом при уже новых хозяевах стали исчезать люди, — вздохнул он. — То дети, то настырный детектив, который их искал. То еще кто-то. Вон — даже пылесос загадочно исчез. Причем, недавно. Был человек — и нет человека. Словно испарился… Дети стали играть в прятки — как мы сегодня с немцами. Спрятались в этом шкафчике — и пропали на самом деле… Вот такой фокус-покус…

Эльвира, слушая, нашла в темноте его ладонь и сжала ее.

— Вот так в течение полутора веков тут загадочно исчезали люди, — продолжал Алесь. — Это сегодня нам с тобой повезло: нас оказалось двое в этом узком проеме, что затормозило падение. И, конечно, эти занавеси в шкафчике его тоже остановили… А этим несчастным не повезло. Даже если кто-то из них выживал после падения с такой высоты и звал о помощи со сломанными ногами, то шансов спастись не было. Его стоны принимали за стоны привидения, а сам несчастный, судя по этим обглоданным костям, очень скоро становился съеденным крысами… Эти твари тут, подозреваю, пристрастились к человеческому мясу… Они им питались весьма долгое время…

— Ты меня хочешь напугать? — еще сильнее сжала его руку певица.

— Напугать? — усмехнулся журналист, хотя ему было совсем не до смеха. — Это, милая, скорее, я сам очень напуган. Упавшие тела должны и лежать телами, как упали, а тут все это похоже на какой-то жуткий муравейник из костей. Каша и месиво. Кто все эти останки перемешал? И кто съел всю плоть? И еще взгляни сюда…

Он высветил фонариком лежащую ближе к ним чью-то бедренную кость — словно выскобленную:

— Обглодана сотнями зубов, вот их следы. Так что нам надо быть осторожнее. Тут, как я понял, живут особые крысы — крысы-людоеды. И их колония ждет, когда еще кто-то к ним свалится сверху как манна небесная. Поэтому, моя дорогая красавица, предлагаю нам подумать, как отсюда побыстрее выбираться… Не хочу быть скушанным заживо.

И, словно в ответ на его слова, ему на плечо запрыгнула крыса. Алесь наотмашь ударил ее фонариком, тварь отлетела в сторону Эльвиры и запуталась когтями в ее белых волосах.

Певица завизжала, схватившись за голову.

— Ничего страшного, — Минич сжал фонарик зубами, подсвечивая себе.

Одной рукой поймал тело крысы, другой тут же свернул ей шею.

— Это только начало, — сказал он, выбрасывая мертвое тельце в темноту. — Надо скорее найти выход отсюда. А то нас съедят заживо…

Освещая путь фонариками, Алесь и певица выбрались из ниши с грудой костей и оказались в каменном помещении с низким потолком. На пыльном полу повсюду виднелся крысиный помет и осколки битого кирпича, а воздух был затхлым и зловонным, словно на болоте.

— Ну и вонь! — поморщилась Эльвира, она в страхе озиралась по сторонам, боясь нападения крыс. — А если мы не найдем выход? Нас ведь спасут?

— Я слышал разговор немцев, они вроде бы нашли какой-то ход в фольварке, это недалеко от замка, — сказал журналист, его слова отражались гулким эхом в подземелье. — Так что нам надо поторопиться. Возможно, они скоро перестанут нас искать на втором этаже и попробуют проникнуть в эти катакомбы.

— Они ищут какую-то чашу Ягайло…

— Да, но если нам повезет, мы найдем ее раньше, чем они… Радзивилл был ранен и пробирался в свое укрытие… Кстати, вот и оно!

Каменные стены длинной пустой комнаты сменились кирпичными и потрескавшимися — древний кирпич рассыпался от времени. Кончалась комната ржавой железной дверью в глубокой нише под тяжелой дубовой балкой, справа от нее чернел провал в полу — то ли колодец, то ли яма для нечистот, то ли дренажное устройство от наводнения. А вот слева от двери находился обжитой угол — пристанище, которое замышлялось временным, но стало для Доминика Радзивилла последним.

Вначале Минич увидел циновки и ящики с оружием: сабли и ружья, с ними два небольших бочонка отсыревшего пороха. Затем стояли ящики, видимо, с провиантом; что именно там находилось, оставалось лишь гадать: все их содержимое давно сожрали крысы. Потом следовали ящик с медикаментами, ящик со свечами, два ящика с вином и бочонок то ли вина, то ли пива полуторавековой выдержки… И, наконец, в самом углу находились буфет с посудой и бутылями, небольшой секретер и рядом лежак. На нем мертвое тело. Скелет в полуистлевшей военной форме офицера времен Наполеона — а на его лице сидела огромная черная крыса, которая оскалилась, когда на нее упал свет фонаря.

Эльвира от испуга чуть не выронила фонарик и отпрыгнула назад. Алесь был не менее потрясен — но не видом оскалившейся твари, а свершившимся открытием.

— Это Радзивилл! — воскликнул он, прогнав рукою крысу. — Значит, вся легенда — это правда! Ты представляешь? Все это было на самом деле!

От возбуждения у него перехватило дыхание.

— Это сам Доминик Радзивилл… — перешел он на шепот. — Глазам своим не верю… Мы нашли его…

В невероятном волнении он присел на колени, чтобы осмотреть тело знаменитого князя, владельца этого замка. Полуистлевший мундир с золотыми пуговицами, под ним кости. Вместо лица — череп с черными провалами глазниц. Правая рука с золотым перстнем с гербом «Погоня» на пальце покоится на груди. Левая все еще сжимает лежащую возле тела саблю. Он умер с оружием в руках — как и положено шляхтичу.

Алесь перекрестился:

— Мир твоему праху и вечная жизнь твоей душе, мой великий князь… — прошептал он.

— А почему он умер? — спросила Эльвира, тоже опустившись на колени рядом. — У него в руке сабля…

Журналисту пришлось объяснять:

— Он отбивался от врагов и был смертельно ранен. Здесь от ран и умер… Видимо, не было сил куда-то идти дальше… Но он не убегал, он старался спрятать от завоевателей сокровища Вильно и главное сокровище — чашу Ягайло. Потому и стремился попасть в это подземелье. А, кстати, где же все это?..

Они переглянулись.

— Наверно, где-то рядом? — предположила девушка. — Давай поищем.

Поиски оказались недолгими. Возле секретера они нашли покрытый пылью военный ранец, тяжелый и чем-то полностью заполненный. Алесь его раскрыл.

— Матерь Божья… — вырвалось у певицы. — Какая прелесть!

В свете фонариков они увидели невероятные богатства: жемчужные ожерелья, золотые кольца с бриллиантами и бриллиантовые колье, драгоценные камни и прочее, что искрилось и переливалось всеми цветами радуги. А поверх всего лежал большой золотой кубок с сапфирами и изумрудами, украшенный узорами и надписями на латыни.

— Это чаша Ягайло! — воскликнул журналист. — Мы нашли ее раньше немцев!

Эльвира Роуз захохотала, словно в истерике:

— Мы богаты! Тут на миллионы долларов!

Она подпрыгнула, потом запустила пальцы в рюкзак, поднимая жемчуга и золотые перстни, прижалась к сокровищам лицом — словно пытаясь их то ли вдохнуть, то ли съесть. Алесю показалось, что певица сошла с ума. А когда она надела на шею бриллиантовое колье, он не выдержал:

— Сними и положи назад.

— Никогда! — последовал отказ. — Оно теперь мое! Моя прелесть…

— Это собственность города Вильно, — попытался объяснить Минич спокойным тоном. — Это не мое и не твое. Это пожертвования горожан, собранные на ведение войны. Это военная казна Вильно, за которую отвечал Доминик Радзивилл. И принадлежит это не нам, а Вильно. А чаша Ягайло — вообще достояние нации…

Эльвира поморщилась, надевая на пальцы кольца с бриллиантами и разглядывая надетое:

— Милый, ты рехнулся. Перестань нести чушь. А эту золотую чашу, если она так нужна немцам, надо им продать.

Она подняла чашу Ягайло, рассматривая ее при свете фонарика:

— Какая прелесть… Сколько же нам заплатят?

Тут у Алеся кончилось терпение. Но внешне он пытался оставаться спокойным и тихим голосом сказал:

— Положи все на место.

— И не подумаю, — возразила певица.

Ее глаза стали холодными и злыми.

И в этот момент раздался словно взрыв — так ударило по ушам, что журналист и девушка схватились за головы. Кто-то бил кувалдой в железную дверь рядом — выход из этого подземелья. Последовал еще удар, и еще. На головы Алеся и Эльвиры посыпался с потолка град из кусков кирпича.

— Вот холера! — крикнул журналист, прикрывая голову от падающей кирпичной крошки. — Это немцы! Они хотят разбить дверь, а обрушат тут весь потолок…

Но Роуз не выглядела испуганной, как ожидал Минич. Вместо этого она пристально смотрела на него, наклонив лицо. И в ее взгляде было что-то страшное, безумное.

Алесь, присевший перед раскрытым ранцем Радзивилла, протянул ей руку:

— Отдай мне сию минуту чашу Ягайло! Она не твоя!

Певица усмехнулась, отведя взгляд в сторону, и следом наотмашь ударила золотым кубком по виску Алеся:

— Держи…

Мотнулась от удара голова, как футбольный мяч, и все снова погрузилось во мрак…

Глава пятнадцатая, в которой живешь дважды

Алесь очнулся от чудовищной боли в голове. В глазах двоились и плясали розовые круги, и, казалось, невидимый великан поднял его, как куклу, и крутит вокруг себя. Он попробовал шевельнуться, но не смог — руки были связаны за спиной, как связанными веревкой оказались и ноги.

— Что за… — попытался прошептать он с удивлением, но язык не слушался его.

Вместо этого между гулом ударов молота по двери раздался как откуда-то издалека голос Эльвиры Роуз — злой и беспощадный, блуждающий от уха к уху:

— Ты перестал мне нравиться… Прости, милый, но ты мне больше не нужен. Кот убит, и мафия теперь меня не пугает. Мои страхи прошли. Я поделю с немцами эти сокровища, что их крайне обрадует. Так что на этом наши с тобой пути расходятся… Я снова с «Черной лентой»…

— Ты с ума сошла! — прохрипел через силу Минич. — Развяжи меня немедленно…

— Ну, уж нет! — злорадно рассмеялась певица. — Ты мой трофей…

После очередного удара кувалды железная дверь, наконец, не выдержала и вылетела с петель — из-за чего свод подземелья стал еще больше осыпаться, заваливая все вокруг кусками кирпичей и кирпичной крошкой. Затем клубы пыли в образовавшемся проеме осветились лучами фонариков, и показались фигуры людей, раздалась немецкая речь.

— Осторожнее тут, — послышался властный голос Хельги Штраус. — Потолок вот-вот обвалится…

За немкой вошли Тоде и Кранц, а следом Отто Клаус в брезентовом плаще с капюшоном. У каждого в одной руке был фонарик, в другой пистолет.

— Хайль Гитлер! — вскинула руку Эльвира Роуз, выпрямившись по стойке смирно.

Немцы не спешили с ответом. Сначала они осветили лучами певицу с чашей Ягайло в руке, потом ранец с драгоценностями у ее ног, а затем и связанного Алеся на полу, который закрыл глаза и отвернулся от яркого света.

— Так, так, так… — удовлетворенно хмыкнул Клаус. — Какая замечательная картина! К нам вернулась наша пропавшая певица… И этот мерзкий журналист… Почему он связан?

— Это я его связала! — рапортовала Роуз на немецком языке. — И я нашла для вас сокровища Радзивилла и чашу Ягайло. Вот она… Надеюсь, я получу свою долю от найденного…

Клаус забрал кубок и стал его разглядывать, а Штраус запустила жадную ладонь в ранец с жемчугами и золотыми кольцами.

— Это фантастично! — простонала в истоме Хельга.

После нескольких минут ахов, охов и прочих восторгов на немецком языке немцы понемногу успокоились, и Отто Клаус, вытерев платком пот со лба, констатировал:

— Это действительно чаша Ягайло! И я лично передам ее в руки нашего великого фюрера! И получу железный крест…

— Хайль Гитлер! — дружно ответили нацисты вместе с певицей.

— Но где же крест Витовта? — немец направил луч фонарика в лицо Эльвиры. — Он был в вашей гримерной. Он должен был быть доставлен в Великую Германию. И куда же он, хочу узнать, пропал?

Остальные тоже направили свои фонарики на ее лицо, отчего ей пришлось зажмуриться.

— Сейчас я все расскажу! — стала докладывать она, не открывая глаз. — Я испугалась, потому что увидела в ресторане этого треклятого Кота, гангстера из Штатов. Я, поверьте, не знала, что делать, и в голову пришло позвать к себе в номер этого подвернувшегося под руку журналиста со знакомым лицом, чтобы Кот не посмел на меня напасть, пока у меня якобы любовник. Но Кот и его чуть было не убил, а этот журналист — вот наивный — в меня влюбился, испугался и сбежал, потащив по своей глупости меня с собой.

Алесь, лежа связанным на холодном полу, поперхнулся в кашле от негодования.

— Ну, ты и…

Ему не дали договорить. Хельга Штраус с наслаждением ударила ему в пах метким и опытным ударом ноги:

— Тебе, узкозадый жеребец, никто слова не давал!

Минич, раскрыв рот, застонал от боли, снова уходя в зареальность бытия.

— Я думаю, что крест у Кота, — продолжила певица. — Он был там, в ресторане, и он обыскал мой номер, и только он знал потайное место контрабанды, в котором я перевозила бриллианты из Штатов в Европу. Он их искал, а там и оказался крест. Но… Кот убит!

— Что? — переспросил Клаус.

— Его только что убили тут, в подвале замка, — Роуз наконец открыла глаза и тут же прикрыла их от света ладонью. — Кто-то в него стрелял. Я сама видела его труп. И журналист тоже. Мы были вместе, когда его убили… Его труп сейчас лежит на ступенях, ведущих в подсобные помещения. Поутру его точно найдут. Это будет так мило…

Настала пауза — Отто Клаус размышлял.

— Нужно обыскать его тело, — предложила ему Хельга. — И вообще унести труп отсюда. Сожжем, как других до этого. И надо обыскать его комнату в замке.

— Разумно, — кивнул ее немецкий начальник. — А если ничего не найдем, то нужно искать в номере гостиницы, который он снимал в Вильно. И вообще вскрыть все его там контакты. Все перерыть! Всем понятно? Этим и займемся…

Тут громко треснула пополам деревянная балка над выбитой дверью в подземелье, и сверху посыпался самый настоящий град из кусков кирпича. Прикрывая голову от падающих обломков, Клаус скомандовал:

— Конец разговоров! Сейчас тут все рухнет! Немедленно уходим!

Он, забрав ранец Радзивилла и положив туда чашу Ягайло, поспешил к выходу.

— Эй, коллеги! — поднял с пола голову связанный журналист, глядя в спины спасающимся. — А как же я?

Хельга Штраус обернулась на мгновение, взглянув на него как уже на покойника:

— Я бы добила тебя, чтобы не мучился, но мои эстетические вкусы не позволяют стрелять в столь породистого жеребца. Так что умрешь или от обвала, или крысы съедят.

Сказав это, она скрылась в проходе, а за ней оглянулась на него на секунду Эльвира Роуз. Девушка взглянула — и словно так и не увидела его. Потому что ее глаза, как показалось Миничу, заплыли от слез и вообще ничего не видели…

И едва они все скрылись в проходе, следом уже совсем треснула на две части балка над выбитой дверью, и посыпался сверху каменный град — и за две минуты выход был полностью завален обрушенным сводом.

Алесь, оказавшись в полной темноте, этого уже не видел, а только слышал. Наполовину разрушился и свод подземелья над ним, похоронив его в кусках кирпича. Из-за связанных Эльвирой сзади рук он не мог прикрыть даже голову, и несколько в нее попавших камней с потолка снова лишили его сознания…

И снова он впал в безвременье… Между жизнью и смертью…

Катила по почтовому тракту старая безрессорная бричка. Без лошадей. И без кучера. И он в ней лежал.

Плакали чибисы. Воздух был неподвижен и уныл, и лишь редкий ветерок касался лениво стоящих вдоль дороги верб, да шелестел изредка в густом бурьяне и дикой конопле. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы и белые колокольни какой-то деревни; за ней тянулись бесконечно холмы с зелеными ивами и усадьбами, а еще дальше, за старым храмом, синела река, и за нею туманилась даль. Все остальное было небом — небом без единого облачка, голубо-глубоким, непоправимо бесконечным, в котором терялся и тонул взгляд; и полуденное солнце, ленивое и сытое, едва держалось в знойном небе и давило с неба своей тяжестью.

— Сынок! Мой сынок! — подняла его голову с подводы покойная мать, вся в белом, от нее сладко пахло чем-то очень родным и детским. — Попей молока.

Алесь стал пить — и не в то горло попало. Раз кашлянул, два, еще — и дышать нечем. Хочется грудью воздуха набрать — а не получается… Хочется — но не выходит… Не выходит! Не выходит!

И, наконец, вздохнул полной грудью…

Но провалился в бездну. Вывалился из окна небоскреба и летел лицом вниз на автостраду. Дорога в ста метрах под ним была заполнена машинами, но они все почему-то стояли, и не было видно ни одного человека. Алесь падал, рассекая жаркий воздух, а когда до земли оставалось два этажа, ужас превозмог сон…

И он вернулся из смерти в эту реальность.

Он не знал, сколько времени провел без сознания. Может, несколько часов, а может — несколько дней… Обвал, похоже, спас его от крысиных зубов: падающие кирпичи распугали и передавили этих тварей. Все тело мучительно ныло от ушибов, на зубах скрипела кирпичная пыль, а глаза не открывались — веки слиплись от застывшей крови…

— Холера… — простонал Алесь.

Ему не верилось, что он все еще жив. И он еще раз простонал — уже от обиды, когда вспомнил, что его подло обманула певица и что чаша Ягайло теперь у немцев.

Первым делом следовало освободить связанные за спиной руки. Где только эта Роуз взяла веревки? Наверно, держала в своей сумке — запаслась заранее. Нацистская шпионка…

Журналист нащупал пальцами правой руки подходящий острый обломок кирпича и, словно ножом, попытался резать им веревку вокруг левого запястья. Дело шло медленно. Куда медленнее, чем ему хотелось, потому что вскоре он стал слышать сначала робкие, а потом все более уверенные шорохи крысиных лап вокруг себя.

— Этого еще мне не хватало… — подумал он, и тут же почувствовал, как что-то ущипнуло его затылок.

Потом ногу… Потом спину… А потом чьё-то зловонное дыхание обдало его лицо. Крыс привлекал свежий запах его крови.

— Холера! Холера! Холера! — уже почти кричал Алесь.

Времени совсем не оставалось — еще чуть-чуть, и его станут жрать заживо. Теперь его покусывали со всех сторон — как дичь на вертеле, и вот-вот эти зубы вопьются в его плоть со всей силой. И начнется кровавая вакханалия…

Он так лихорадочно пилил веревку острием битого кирпича, что стер его в порошок. Остатки пут он порвал из последних сил и резко сел, отбросив от себя с десяток голодных крыс. Тут же нащупал в кармане коробок спичек и зажег одну из них трясущимися руками. Свет распугал тварей, и Минич сумел найти под собой свой фонарик, который, к счастью, оказался работающим.

Теперь можно было расслабиться. Он, достав папиросы, с наслаждением закурил и уже без суеты развязал веревку, связывавшую его ноги. Папиросный дым и свет фонаря еще больше напугали крыс, и они теперь держались от него в нескольких метрах. Но не потеряв, правда, интереса к исходившему от него запаху крови и страха: тут и там из темноты поблескивали зрачки их возбужденных глаз.

— Похоже, панове, вы сегодня останетесь без ужина, — сказал крысам журналист, затягиваясь папиросой.

Закружилась голова, однако чувствовал себя он уже намного лучше и увереннее. Теперь можно было подумать и о том, что делать дальше…

Выход завалило обрушившимся потолком, и путь наружу там был полностью отрезан. Но что еще страшнее — когда Алесь попытался, карабкаясь по осколкам, подойти к выбитой железной двери, ныне погребенной под кучей кирпича и земли, то сверху опять стало падать что-то, не успевшее рухнуть ранее. Образовавшийся завал было не так-то просто расчистить из-за угрозы дальнейшего обрушения сводов подземелья. И, как понял с разочарованием Минич, прежде чем его откопают, он десять раз умрет от нехватки еды и пищи — даже если им не закусят за это время крысы. Да и станет ли его вообще кто-то тут искать?

— Ну, я и попал… — в сердцах сказал он себе и тут вспомнил, что видел рядом ящики с продуктами и вином, и даже бочку вроде бы с пивом. Правда, за полтора века там вряд ли что ныне окажется пригодным, даже если это не сожрали крысы.

И что вообще может уцелеть с 1812 года? Соль? Перец? Ну, возможно, чай и кофе. Удачей будет найти сахар — если таковой там был. Пиво сгнило, а вино стало уксусом. А вот коньяк или спирт, может быть, не пропал…

Воодушевленной этой мыслью, Алесь, то и дело оступаясь на кучах битого кирпича, отправился туда, где видел припасы для давно прошедшей войны. К его великой радости, этот угол подземелья вообще не пострадал от обвала. Он покопался в ящике с медикаментами и, обнаружив там пузырек со спиртом, откупорил его и обмыл свои раны — куда, как он полагал, его успели укусить крысы: мало ли какую заразу эти твари переносят. Все остальное в этом ящике сгнило: бинты, вата, какие-то мази.

Ящики с едой оказались пустыми, не считая слоя крысиного помета на дне и обглоданных свиных костей от каких-то копченостей. Что не являлось особой утратой, так как эти припасы не приспособлены для долгого хранения. Крысы сожрали и мешки с сухарями.

Потом вдоль стены следовали ящики с вином и бочонок с пивом — английским Stout Porter, как следовало из этикетки на бочке. Но, заметив за ними уже в самом углу лежак с останками князя Радзивилла, Минич тут же о них забыл. Он снова захотел осмотреть прах легендарного воина — благо времени у него для этого теперь было навалом.

Алесь присел перед телом, освещая его фонариком. В первый раз он не успел подробно оглядеть саблю в руке князя. Богато инкрустированная, дорогая и — что он сейчас заметил — с бурыми пятнами на лезвии. Журналист догадался, что это кровь врагов — зримое свидетельство последнего сражения.

«Здесь нельзя ничего трогать, — подумал Алесь. — Это принадлежит истории и историкам. И я обязательно сюда вернусь вместе с учеными, чтобы донести до мира последние минуты жизни Доминика Радзивилла».

Другая, правая, рука князя покоилась на груди. На указательном пальце перстень с гербом «Погоня» — и он отставлен, словно куда-то указывает. Минич невольно повернул голову в ту сторону. Там, в полутора метрах, у перпендикулярной стены стоял раскрытый секретер, на который он раньше не обращал внимания: тот был настолько покрыт толстым слоем пыли, что почти сливался со стеной.

Сдунув пыль и закашлявшись от нее, Алесь увидел небольшой блокнот и рядом австрийский графитовый карандаш Koh-i-Noor Hardtmuth a. s., выполненный из глины и графита. Сердце учащенно забилось: неужели это записки князя?

— Не может быть… — он не верил своим глазам.

Журналист осветил раскрытые страницы — и сердце учащенно забилось от волнения: это были не просто записки Доминика Радзивилла, а его посмертная запись — его завещание, написанное дрожащей умирающей рукой, с каплями крови на листе.

Там было написано на беларуской латинке, а текст в глазах Алеся упрямо двоился — видимо, от сотрясения мозга после многих ударов по голове:

«Доброму пану, который прочитает эти строки и найдет мое тело.

Я с честью сражался за Отчество и убил немало врагов. Но, к сожалению, эта война для меня окончилась, я умираю. Мне удалось спасти не только часть богатств Вильно, но спас самое ценное и главное — прах Великого Ольгерда, который греет мое сердце и защитил тысячу раз от неминуемой погибели меня и моих солдат, как ранее моих предков и предков моих солдат, веками сражавшихся за Родину против неисчислимых орд захватчиков.

Первым прах Великого Олъгерда носил на сердце Ягайло, а сегодня последним ношу я. Пока мы не утратили эту чашу Ягайло — с нами этот ангел-хранитель, чудо которого охраняет нас и все само Отечество наше от забвения.

Обладая чашей Ягайло, я всего лишь с тридцатью своими рейтарами разбил трехтысячный отряд врага, изрубив их как щенков, и завладел похищенными этими мародерами богатствами Вильно.

Чаша, конечно, не всесильна против бесконечной мощи врага, но чаша спасает себя и ее хранителя: так была спасена сегодня она, а вместе с ней я и военная казна Вильно.

Рядом со мной ранец с виленской военной казной, пользуясь которой ты, новый носитель праха Ольгерда, сможешь создать огромную армию для защиты нашей Родины. Передаю тебе и чашу Ягайло — я, последний из живых моего войска. Наш ангел-хранитель — это и твоя птица-Феникс, которая вечна и возродится из пепла.

Меня же завещаю похоронить в родовом склепе возле замка, где похоронена моя дочь, с мечом на груди, как хоронили наших славных древних предков.

Такова моя последняя воля, и да спасет нас всех Бог.

Доминик Радзивилл».

Внизу листы закапаны кровью — видимо, из ран с головы писавшего.

Прочитав все это, Алесь долго стоял, задумавшись. Потом снова перечитал. Хотя голова ужасно болела от ударов и ушибов, а мысли с трудом в ней ворочались, но кое-что стало проясняться.

— Кажется, я начинаю понимать… — наконец вырвалось у него. — Но…

«…прах Великого Ольгерда, который греет мое сердце…»

— Похоже, чаша Ягайло была вовсе не в рюкзаке с виленскими сокровищами… — размышлял вслух журналист. — Если это так, то я сейчас ее найду…

Он вернулся к телу убитого князя. Осторожно расстегнул на груди золотые пуговицы мундира. Под истлевшей некогда белой сорочкой на костях покоилась золотая цепочка, а нечто, висевшее на ней, провалилось в грудину скелета. Минич потянул за цепь — и его глазам предстал странный предмет, похожий на крупное сплющенное яйцо. Меньше всего он ожидал, что чаша Ягайло окажется вот такой…

Предмет напоминал небольшую фляжку — с тем отличием, что ее золотая крышка была припаяна к золотому же корпусу. На лицевой стороне блестел в свете фонарика шестиконечный с равными перекладинами крест из больших алмазов, а выше и ниже его шли надписи на латыни. Когда-то Алесь ее учил, но из всех слов смог прочесть только «Ольгерд» и «Ягайло». На обратной стороне было написано уже более крупными буквами:

Numons dajs tawo walle

Deiwe riks

— Это уже вроде не латынь… — подумал Минич. — Но что это за язык? На жемойтский не похож…

Судя по звуку, внутри сосуд почти полностью был заполнен каким-то порошком. Наверно, это и был прах Ольгерда…

Алесь дрожащими от волнения руками осторожно снял цепочку с чашей Ягайло с тела мертвого Доминика Радзивилла. Потом долго разглядывал находку и, наконец, завернул ее в носовой платок и спрятал во внутренний карман пиджака. Сделав это, он перевел дух и, вытерев ладонью пот со лба, задумался.

— Итак… — сказал он себе. — Мы имеем две новости. Одна хорошая, а другая плохая… Я нашел чашу Ягайло, и немцы об этом не знают. Это хорошая новость. А плохая новость в том, что я сижу тут. И что меня скоро съедят крысы…

И он с тоской оглянулся в темноту подземелья…

Алесь внезапно ощутил, до какой меры изнеможения он устал. Все тело ломило от ушибов и ран, в глазах двоилось. «Видимо, — подумал он, — это все-таки сотрясение мозга». И жуткая слабость, от которой подгибаются колени.

Он сел рядом с останками Радзивилла и оперся локтем на его сапог. Хотелось спать. Но если он уснет, его загрызут крысы. А спать рано или поздно придется. И еще надо что-то есть и что-то пить…

И сколько он еще пробудет в этих подвалах? Неделю? Месяц? Или годы?

От этой мысли он печально усмехнулся и закрыл глаза. Годы в подземелье… Кем он станет? Одичавшим привидением…

Сами собой перед глазами стали проплывать картины из прожитой жизни. И вспомнилось недавнее видение — мать поит его молоком. Когда он был ребенком, по Дайнове, то есть Лидчине, где он родился, прокатился повальный мор — испанка. Мать сумела его спасти, отпаивая горячим молоком. А сама умерла от этой болезни… Она навсегда запомнилась ему сидящей рядом с кувшином кипяченого молока. Вся в белом, и все вокруг в белой дымке, и белое горячее молоко…

Алесь едва не задремал, но вдруг очнулся от холода, который сковал его тело. От холода тряслись колени и стучали зубы.

— Вот еще напасть! — поежился он, открывая глаза. — Надо устроить тут костер. Благо, всякие ящики есть…

И тут же мелькнула мысль, что на костре можно жарить барбекю из крысиного мяса. Но эту идею он отогнал как нечто далекое и последнее по безысходности.

С трудом поднявшись, Минич, охая от боли в ушибленной спине, доковылял до ящиков, которые собрал Радзивилл в качестве тайных припасов. Тут было достаточно досок, правда, сырых и полусгнивших. А один ящик привлек его внимание — длинный и заколоченный, он сохранился лучше остальных, в соседнем открытом древние ружья совершенно поржавели. Орудуя штыком от ржавого ружья, Алесь снял крышку и увидел свертки из мешковины. Развернул один из них — и перед ним оказался палаш в ножнах: великолепно сохранившийся, словно новый.

— Ух! — он достал палаш из ножен. Срезал острейшим лезвием кусочек ногтя на большом пальце — оружие было заточено к бою. — Будет чем отмахиваться от крыс…

Эта находка его воодушевила. Палаш настолько удобно лежал в ладони, что Алесь, не удержавшись, помахал им в воздухе, разрубая на части невидимого противника.

«Какая вещь! — с восхищением подумал он. — Жаль, что я не жил в 1812 году…»

Изучив содержимое этого ящика, журналист нашел два десятка палашей, три сабли и три кортика. Все было тщательно завернуто в мешковину и сохранилось в идеальном виде, словно и не прошло полтора века.

— Теперь у меня есть, чем воевать с крысами, — громко сказал он, оглянувшись в темноту подземелья, словно обращался к ней. — Я в детстве такой саблей гонял голубей!

Он потряс палашом в руке, а эхо подземелья многократно повторило:

— Убей, убей, убей, убей…

И снова тишина. Алесю стало не по себе: эхо ответило чужим — не его — голосом. И где-то в уголке сознания появилась тревожная мысль, что если он тут останется, то запросто сойдет с ума.

И ко всему этому на миг почудилось, что кроме него тут есть еще кто-то — не человек, а сущее иной природы. Отчего пробежал по спине холодок страха.

Он посветил фонариком вокруг себя, но ничего не увидел, кроме стен в зеленом мху и завалов битого кирпича на полу. Все остальное тонуло во мраке.

— Наваждение… — попытался он себя успокоить.

Но спокойнее не стало.

Глава шестнадцатая, в которой все кажется уже не столь безнадежным

— Я тут словно в чреве огромного дракона, который меня сожрал, — рассуждал журналист, кусая пересохшие губы. — Вначале оказался в его пасти, потом провалился в желудок через длинное горло, каковым можно назвать шахту в замке… А теперь сижу в животе чудовища. Входных отверстий в этом теле дракона только два. Заднее завалено — там случился, скажем так, запор. Остается только его пасть, прямо как в сказках… Но она недостижимо высоко, до нее метров двадцать драконьей глотки…

Алесь вспомнил гладкие стены шахты, через которую он с певицей провалился в бездну, и с сомнением покачал головой. Вскарабкаться на такую высоту… Без снаряжения… И не альпинисту… Безумная и глупая затея.

Впрочем, оставалась надежда обнаружить в той части подземелья какой-нибудь еще один потайной ход. И хотя в это тоже с трудом верилось, но иных вариантов спасения у Минича не было, и он побрел туда, откуда пришел, светя по сторонам фонариком и держа на плече палаш для защиты от крыс.

Около часа он тщательно осматривал покрытые мхом стены, но нигде не нашел ни намека на потайную дверь или какую-нибудь лестницу. И, наконец, он снова оказался в небольшом коридоре, который привел его к хитроумному, но сломанному устройству для ловли падающих тел — и к груде костей и черепов под ним. И снова при виде этих останков ему стало не по себе.

«Несчастные души… — подумал Алесь. — Угодили в ловушку, в которой их ждала погибель. Впрочем, и я тоже в этой ловушке…»

Стараясь не наступать на человеческие кости, журналист осторожно прошел к дальней стене и, задрав голову, осветил фонариком уходящую вверх шахту. Ее каменные стены поднимались в высоту так далеко, что терялись в темноте — свет фонаря туда не достигал. Поверхность стен выглядела гладкой, без щелей, без выемок, без выступов — зацепиться не за что.

— Холера…

Ему вдруг вспомнилась история, которая случилась с ним в детстве. Ему было тогда лет шесть, и какие-то старшие подростки заманили его на чердак старого двухэтажного дома, где его закрыли. Он просидел там несколько часов, а потом от безысходности вылез через слуховое окно на крутой скат крыши. Высота ему казалась огромной, но иного спасения не было. Он уже собрался было прыгать — и при этом наверняка переломал бы все свои детские кости, падая с десятиметровой высоты. Но тут его заметил случайный прохожий, который открыл люк, ведущий на чердак. И этим его спас… Тот человек, видимо, сам не на шутку испугался от вида маленького мальчика в шортах, который сидит на корточках на краю крыши и, глядя вниз, подбирает место, куда бы сигануть, чтобы сломать себе шею…

Вот точно такую безысходность он ощущал сейчас. С той разницей, что прыгать было некуда, да и случайных прохожих тут не встретить.

Алесь собрался было вернуться к запасам мертвого князя, чтобы найти там бутылку спирта и потом пойти пьяным рубить крыс палашом — ибо иных планов времяпровождения у него не осталось. Но внезапно где-то далеко, на самом верху шахты, что-то мелькнуло. Какой-то отблеск. Или показалось?

— Не может быть… — прошептал он.

Нет, это не привиделось. Сверху на него светил луч фонаря. Он в ответ помахал своим фонариком.

— Вы там, Алесь? — услышал он глухой и слабый из-за расстояния голос профессора Дайновича. — Если с вами все в порядке и у вас есть достаточно сил, включите и выключите свой фонарик.

Журналист так и сделал.

— Тогда подождите немного! Я сброшу вам веревочную лестницу.

Все это произошло так неожиданно, что в голове Алеся от потрясения опять застучало и помутнело, и он, попятившись, осел на чей-то захрустевший череп. Он не мог поверить, что пришло его спасение…

Вторую половину пути в шахте Минич едва смог одолеть. Ладони онемели и стерлись в кровь о веревки, ноги упрямо не хотели нащупывать опору на болтающейся туда и сюда веревочной лестнице, и каждую минуту казалось, что он вот-вот сорвется в бездну. Он совершенно выбился из сил и задыхался в поту, а сердце, казалось, прямо сейчас разорвется. Как по таким дурацким лестницам умудряются резво карабкаться циркачи — уму непостижимо…

Алесь уже почти ничего не соображал, когда профессор вытащил его за плечи из проема шахты и затем из кладовой с раскрытым в шахту полом. Без всяких сил журналист упал спиной на пол комнаты и, закрыв глаза, прошептал:

— Вы мой случайный прохожий…

— О чем вы? — не понял Дайнович, его голос был полон тревоги и сочувствия. — Вы не бредите, мой друг?

Выглядел Алесь действительно страшно. Лицо в крови, поту и грязи, нос и губы разбиты, волосы красные от крови и кирпичной пыли, окровавленные ладони, а одежда разодрана в клочья и в кровавых пятнах. Некогда черный пиджак стал одним цветом с некогда белой сорочкой — серо-кровавого цвета.

— Тру-ля-ля и Матерь Божья! — ужаснулся профессор, оглядывая друга. — На вас живого места нет! В каком аду вы побывали?

— Лучше скажите, как вы меня нашли… — взял его за руку журналист. — Для меня это чудо…

Чеслав Дайнович достал свой носовой платок, и, вытирая лицо Алеся, стал рассказывать:

— Никакого чуда. Я проснулся и узнал, что вы исчезли. Потом мне сказали, что рано утром немцы все бросили и спешно уехали в Вильно. Их отъезд видели несколько свидетелей, вас среди уехавших не заметили. Вполне понятно, что мы стали вас искать. До обеда осмотрели все окрестности и все закутки замка — ноль следов. И тогда я подумал, что вы нашли ход в подземелье — так как именно это могло объяснить внезапный отъезд наших германских, так сказать, друзей. К счастью, я до этого уже почти решил загадку…

Он отбросил ставший грязным платок и спросил:

— Как вы себя чувствуете? Может, отвезти вас в больницу?

— Нет, не надо… — Алесь собрал силы и сел, опираясь на его руку. — Вроде бы ничего не сломано, только ушибы и ссадины… Хотя кажется, словно побывал в мясорубке. Но рассказывайте дальше…

— А дальше все просто, — помог ему подняться на ноги профессор, и они медленно пошли через пустые коридоры в сторону лестницы, ведущей на первый этаж. — Исследуя документы в местном архиве, я обратил внимание, что среди исчезнувших обитателей замка числятся в основном дети. Как и почему они исчезли? Часто дети играют в прятки. Я предположил, что тут находится некое небольшое помещение, которое подходит для этой детской игры и ведет в подземелье. А ответ, вот тру-ля-ля, сам того не зная, дал мне директор гостиницы Доминик Верас. Он поведал, что недавно у них исчез новый и дорогой пылесос. За это едва не уволили горничную, которая божилась, что поставила его в шкаф, откуда он бесследно испарился. Я осмотрел этот шкаф — и нашел в нем хитроумное устройство, которое при нажатии на боковую панель открывает заслонку, удерживающую дно. А под ним — глубокая шахта. Мне потребовался еще час, чтобы у местных пожарных одолжить веревочную лестницу, которую они используют в своих тренировках. Вот, собственно, и все…

И он, сгорая от любопытства, посмотрел на Алеся, прищурив глаза:

— Ну, так что же там, в этой шахте?

Журналист, с трудом передвигая ноги, пожал плечами и, закашлявшись, проговорил:

— В этой шахте лежит этот упавший пылесос…

И он осел на руках Дайновича, уплыв от потери сил в обморочную даль.

Через час Алесь, которого профессор привел в свой номер, был вымытым, переодетым, накормленным и подкрепленным чашкой кофе с коньяком. Казалось, в него вернулась бодрость. Понемногу, по частям, он рассказал обо всем, что с ним произошло. Про встречу с певицей, про ночные поиски немцев, про убийство американского гангстера неизвестно кем — и про все дальнейшие приключения после падения в шахту, ведущую в подземелье.

И самое главное — показал профессору найденную чашу Ягайло.

Минич, скрестив на груди руки, стоял у открытого окна, за которым река блестела, переливаясь, красной дорожкой заходящего солнца, уже давно настал вечер — тихий и теплый. Из окна веяло запахами сирени и чего-то другого сладкого и цветочного из сада под окнами. Говорили в полголоса.

— Вот есть же на свете дураки, — философски заметил Алесь. — Но я самый из них что ни на есть главный. Эта певица обвела меня вокруг пальца. Обвела как ребенка. Отдала немцам ранец с сокровищами Радзивилла — что потянет на много миллионов долларов. Да еще и огрела меня по виску чашей, которую они считают чашей Ягайло. Слава Богу, они ошиблись, а я потом нашел то, что они искали. И так и не нашли. Кстати, дорогой профессор, а что же написано на этой чаше Ягайло? Там явно не латынь…

В глубине комнаты, сидя перед яркой лампой, Чеслав Дайнович изучал легендарный артефакт — и выглядел при этом, как ребенок, добывший желанную игрушку — смысл всей жизни. Лицо раскраснелось от возбуждения так, что, казалось, запотеют линзы его золотых очков на черной ленте.

— Вы не представляете, что вы нашли… — сказал он Алесю глухим от волнения голосом; было похоже, что у него вот-вот навернутся слезы на глазах. — Вы просто не представляете… Вы не понимаете… Это же… Нет, этого не понять…

— Ну что же тут не понять… — улыбнулся журналист, с интересом взглянув на своего старшего друга. — Тут шестиконечный крест Великого княжества Литовского выложен крупными бриллиантами. Уже все понятно для, например, нашей певицы или для немцев. Про то, что корпус из золота, я и не говорю, это мелочь на этом фоне. В целом — на мой взгляд — вещь стоит сама по себе, без исторической составляющей, порядка ста тысяч долларов. На аукционе — в несколько раз больше. Может, миллион зеленых. Причем, вандалы обязательно бы заглянули, что там внутри. А вдруг еще что-то ценное? Кстати, это соответствует тем оценкам, которые звучали в вашей беседе с Клаусом: тот оценивал вещь в сто тысяч рейхсмарок, вы сказали о миллионе… Он, правда, заимел совсем не то…

— Да Боже упаси! — воскликнул профессор. — Чашу открывать нельзя! Она потому и запаяна! Там прах Ольгерда. Этот прах не просто дороже всех алмазов, а суть мистической силы этого артефакта. Вот поверх креста и ниже его написано на латыни:

«Сия чаша вмещает прах Ольгерда, заключившего вечный Договор с Высшими Силами о его власти, и сей прах будет служить Ягайло и другим последующим властителям нашим как доказательство продолжения силы этой власти и этого Договора».

— Договор? Любопытно, — обернулся Минич. — Очень любопытно. Это кажется какой-то средневековой мистикой. Как договор с дьяволом. Правда, на что-то оккультное сей предмет не похож — на нем христианский крест… Но на обратной стороне какая-то надпись на непонятном языке. Вам под силу ее прочесть?

— О, да! — Чеслав Дайнович повернул в руках чашу Ягайло. — «Numons dajs tawo walle, Deiwe riks». То есть «Пусть будет воля Твоя, Господь Бог!».

— И на каком же это языке? На жемойтский не похож.

— О, этого языка уже давным-давно не существует. У жемойтов и латышей восточнобалтский язык, а это западнобалтский. Это ятвяжский язык, еще его называли литвинским. Он был родственным языкам пруссов и мазуров, то есть западных балтов, и исчез где-то в середине шестнадцатого века.

— А я где-то читал, что наши литовские князья были язычниками, — удивился Алесь.

— О, нет! Это огромное и всеобщее заблуждение, — улыбнулся профессор. — На самом деле у них была тайная христианская вера — арианская. Судя по всему, эта их тайна и называется тут словом «Договор». Вот поведаю вам, мой друг, о таком факте. Ипатьевская летопись и «Хроника Быховца» сообщают, что создатель ВКЛ Миндовг якобы поклонялся неким языческим богам, даже уже после своего крещения в папскую веру после 1253 года. В летописях сказано: «Крещение же его было обманным. Чтил богов своих потаенно. Первого Нанадая, и Телявеля, и Диверикза». На самом деле эти «языческие боги» — это строки из христианской молитвы на западнобалтском языке, где Нанадай — «numons dajs», Телявель — «tawo walle», Диверикс — «Deiwe riks». Это вместе фраза «Numons dajs tawo walle, Deiwe riks», то есть «Пусть будет воля Твоя, Господь Бог!». Это молитва «Отче наш» на языке предков нынешних белорусов — на нашем дославянском западнобалтском языке.

— Интересно… — журналист подошел к Дайновичу и из-за его плеча уже по-новому взглянул на чашу Ягайло в его руках. — Так вот что тут написано… На забытом языке…

Профессор, сняв очки, продолжил свой рассказ:

— Миндовга, короля прусской Погезании, считали «язычником» из-за того, что он на ятвяжском или же погезанском языке двукратно произносил молитву «Отче наш»: «Пусть будет воля Твоя, Господь Бог!», то есть «Numons dajs tawo walle, Deiwe riks», перед посадкой на коня или в лодку, перед входом в город и на мост, перед питьем, едой и сном. Дело в том, что в Балтике до канонического христианства были распространены ереси в виде арианства и богомильства. Регион этих ересей — все балтийское побережье. За исключением тогда диких и действительно языческих племен типа жемойтов. Полоцкий князь Всеслав Чародей активно помогал еретическим восстаниям в Полабской Руси ободритов в 1066 году и в Швеции в 1067. Арианство и богомильство именовались у католиков и православных «язычеством», а на самом деле это было христианство, считавшееся ересью. Теперь вы понимаете?

— Не совсем… — признался Алесь. — А в чем смысл тайной веры и этого мистического Договора, о котором написано на чаше?

— Честно говоря, тут и для меня многое остается загадкой, — Дайнович надел очки и стал снова рассматривать артефакт. — Арианство было религией в основном готов и полабских славян, оно отрицало Троицу и имело прочие особенности, на которые накладывались традиции уже самих готов, а потом и пруссов с литвинами… У готов прах великого князя обладал мистической силой. Возможно, перед нами результат этих верований… Но в любом случае арианство было истреблено как ересь, а последними последователями этой веры — уже тайными — оставались наши литовские князья. С этим связана еще одна загадка — исчезновение литвинского языка в шестнадцатом веке и появление вместо него старобеларуского языка — под влиянием волынского диалекта русинского, то есть украинского языка. Этот литвинский язык был сакральным, на нем читали тайные арианские молитвы… И его считали «еретическим» католики и православные. Во многом по этой причине он и исчез…

— Так внутри этого сосуда действительно пепел Ольгерда?

— Пепел? — профессор потряс чашу Ягайло, внутри ее таилось что-то сыпучее. — Вот это и странно… Судя по источникам, Ольгерд умер в 1377 году, и одно из его последних деяний — он успел подчинить ВКЛ Москву. Почему через три года в Куликовской битве сражались вовсе не за Москву, а за нашу Литву наши беларуские, то есть тогда литовские полки во главе с двумя его сыновьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами, которые руководили битвой и победили Мамая своими засадными полками ВКЛ. Но суть не в этом. Ольгерд был сыном тверской княжны, его дети — от витебской и тверской жен тоже рода Рюриковичей. Он, очевидно, был не сожжен, а положен в гроб по христианской традиции. Ведь он был, кроме своей литвинской арианской веры, еще и православным, и имел православное имя Александр. Возможно, внутри и не пепел вовсе… Тем более, что на пепел это не похоже…

— А что же тогда? — снова удивился журналист.

— Что тогда?.. Сердце, например… — посмотрел на него Чеслав Дайнович.

Он сам был поражен своей догадкой.

— Сердце Ольгерда?

— А почему нет, мой друг? В Средние века это было достаточно распространенным явлением: всякие святые мощи и прочее. Сердце, конечно, забальзамировали или высушили. Владелец этого амулета рядом со своим сердцем носил сердце великого Ольгерда. Я как ученый, конечно, отрицаю всякую магию подобных святых вещей, но факт есть факт: с этим амулетом на груди Ягайло стал Великим князем Литовским и Русским, потом королем Польским, а затем вместе со своим братом Витовтом разгромил в 1410 году Тевтонский орден, положив ему конец. Таковы факты. А они — вещь упрямая… Вот «Черная лента» и боится этой мистической силы…

Профессор бережно положил артефакт на стол и замолчал, глядя на сокровище. Чуть правее перед ним лежала вторая драгоценная находка — блокнот Доминика Радзивилла, в котором тот карандашом сделал свои последние записи. Дайнович уже прочел их несколько раз.

— Ладно, дорогой профессор… — Алесь коснулся его плеча. — У нас еще будет время разобраться с этими историческими загадками. И в подземелье замка вернемся. Но что нам делать сейчас?

— Вот это вопрос… — вздохнул Дайнович. — Собственно говоря, и это огромная удача, крест Витовта и чаша Ягайло у нас, а не у немцев. Пусть нацистами занимается контрразведка и полиция. Наш коллега из Дефензивы Ян Янкович еще утром уехал вслед за Отто Клаусом в Вильно. Или вы думаете иначе? У вас, мой друг, есть какой-то план?

Журналист сунул руки в карманы брюк и, размышляя, прошелся по комнате.

— Ну, во-первых, немцы стащили ранец Радзивилла с виленскими сокровищами. Этот вопрос, конечно, можно оставить нашим властям… Но пока дойдет наша информация, да к тому же оформленная в виде письменных заявлений, требующих проверки — ведь речь идет об иностранцах, да пахнет дипломатическим скандалом… То да се… Туда и сюда… Это минимум несколько дней, и время будет упущено. Они без труда увезут сокровища Радзивилла в Рейх. Я не прав?

— Нет, вы совершенно правы, — согласился с сожалением в голосе Дайнович. — Увы, все будет именно так…

— Но меня все-таки больше волнует другой вопрос, — журналист махнул в воздухе сжатым кулаком. — Убийца! Этот неизвестный убийца, фото которого оставлено для нас в Музее восковых фигур! Если мы не узнаем, кто это, то этого никогда не узнает и полиция.

— Тоже логично, — кивнул, подумав, профессор. — Но вы забываете один маленький нюанс. Если мы правильно понимаем ситуацию, то убийца, подслушав ночью разговор в этой комнате, знает о конверте с его фотографией. Но не знает, где именно в музее он спрятан. Собственно, как пока и мы этого не знаем. Знаем лишь, что конверт лежит возле одной из восковых фигур, которые осматривали я и Отто Клаус во время нашей встречи в музее. Если убийца не следил тогда за нами, то он не знает, где искать спрятанное. И в таком случае он будет нас там ждать: чтобы нас убить и предотвратить свое разоблачение. Едва мы появимся в музее, как получим по выстрелу из пистолета с глушителем. Логично?

— Логично и опасно, — Алесь остановился перед Дайновичем. В его глазах была тревога. — Но куда опаснее, если мы там не появимся. Предположим, что мы проявили трусость и решили не искать этот конверт. Убийца не будет нас вечно ждать в засаде в музее, а станет на нас охотиться — чтобы ликвидировать нас как угрозу своего разоблачения. И рано или поздно отыщет и убьет. Вот альтернатива.

— Тоже логично, — профессор еще больше задумался, прикусив дужку снятых очков. — Но проще ликвидировать эту угрозу иным путем: например, устроить в музее пожар — и спалить все к чертям, а заодно в огне исчезнет и этот конверт с его фотографией. А? Что скажете, мой друг? Мы сейчас приедем в Вильно, а там Музей восковых фигур уже догорает синим пламенем…

— Догорает?.. Музей догорает… — журналист потер лоб, снова прошелся по комнате, обдумывая этот вариант.

И через минуту сказал:

— Может быть и так. Но проблема остается: он все равно нас убьет. Убийца не может исключать вероятности, что мы его опередили. Например, успели передать нашим друзьям в Вильно просьбу прийти в музей и в таком-то месте взять конверт. Само фото убийцы без наших свидетельских показаний — это ничто. Поэтому даже если эта фотография окажется в руках полиции, задачей станет убить свидетелей, способных дать на суде показания, то есть нас.

Они какое-то время молча размышляли, глядя друг на друга.

— Ну, что сказать — перспектива невеселая… — произнес, наконец, профессор, побарабанив пальцами по столу. — Но я, мой дорогой Алесь, склонен видеть положение дел под несколько иным углом. Так сказать, более скептическим.

— То есть?

— Понимаете, Алесь, главная особенность всей ситуации, на мой взгляд, заключается в том, что эта фотография убийцы не имеет никакого значения для суда. Как и наши голословные показания. В суде мы никогда ничего не сможем доказать, ибо нет не только реальных доказательств, а нет даже тел убитых, кроме разве одного — убитого тут возле замка дезертира в полицейской форме. Сына владельца музея. Что уже крайне запутывает историю. Плюс это дело политическое и дело контрразведки, и уже по этой причине до суда не дойдет, а будет замято. Но даже если это так и будет, то убийца — тут я с вами согласен — нас в покое не оставит. И я согласен с тем выводом, что мы — чтобы себя обезопасить — должны найти этого убийцу и разобраться с ним вне рамок закона и сугубо нашими силами. Если таковых сил на это хватит.

— Отлично! — воскликнул Минич. — Значит, решено! Немедленно едем в Вильно, в Музей восковых фигур. Там нас ждет убийца. И я с ним разберусь. Уж поверьте, сил нам хватит!

Он распахнул полу пиджака, показав кобуру с револьвером «Detective Special».

Профессор даже не взглянул на журналиста. Он, надев очки, стал бережно заворачивать чашу Ягайло и дневник Радзивилла в носовые платки, всецело отдавая этому процессу свое внимание. А попутно заметил:

— Дорогой мой Алесь! Вы, безусловно, смелый и отважный человек, в чем я не раз смог убедиться. Но мы, попытавшись тут рассуждать логически, оставили без внимания еще две существенные вещи. Первый нюанс в том, что во всей этой истории вы ни разу так и не пустили в ход ваш револьвер. Даже оказавшись в подземелье. Почему же? Да только потому, что ситуация не позволяла — и вряд ли позволит, если плывешь на поводу событий. Поэтому не очень-то на него надейтесь в дальнейшем. Что он был у вас, что у вас его не было — это ничего никак не изменило. Этот револьвер был с вами в Вильно, когда убийца почти в вашем присутствии убил множество людей в разных частях города, — и вы ничего не смогли поделать. Потому что убийца подобен человеку-невидимке. А против невидимого убийцы бессильно любое оружие…

Минич прикрыл полу пиджака и, подумав, согласился:

— Пожалуй, пан профессор, вы как всегда правы… А в чем второй ваш нюанс?

— А второй нюанс — не мой, а всего положения дел — в том, что наш враг не просто убийца, а часть «Черной ленты». Вот это и есть самое главное.

Чеслав Дайнович снял очки и взглянул на журналиста. И в этом взгляде была тревога и боль. Он действительно боялся, но не за себя.

— Если нас в «Черной ленте» приговорили, то все равно убьют. Ладно, меня, старого человека, но вас — такого молодого… Вот этого я не хочу допустить.

— Ах, вот вы о чем…

Алесь вздохнул и сел на стул рядом.

— Но разве у нас есть какой-то выбор? Ведь война уже началась. И не остановится. Войну с Гитлером не остановить. И погибнут миллионы.

— Да, погибнут миллионы… — печально кивнул Чеслав Дайнович. — И все начнется с нашей страны… Вот поэтому нацистам так нужны эти артефакты, и вот поэтому их ищет «Черная лента». Они ей нужны для войны. Но это не означает, что мы сейчас должны погибнуть как герои — мы еще в этой войне пригодимся Отечеству, особенно вы, Алесь. В общем, не будем лезть на амбразуры нашего убийцы.

Он добавил, хитро взглянув на журналиста:

— У меня родилась одна идея… Только что пришла в голову. Убийца ждет нас в Музее восковых фигур. А что, если вместо нас появятся — скажем так — наши призраки? То есть те, кого он совсем не ждет…

И профессор, улыбнувшись, подмигнул ничего не понимающему Алесю:

— Вы не против стать ожившим манекеном музея?..

Глава семнадцатая, в которой находят фотографию убийцы

Около полуночи перед старым трехэтажным зданием Виленского Музея восковых фигур остановилась патрульная полицейская машина. Когда водитель затушил мотор, в пустом и полутемном квартале стало тихо, как на кладбище. Казалось, тут не было ни души.

Через минуту неспешно раскрылись дверцы авто, и появились двое мужчин в полицейской форме. Деловито оглядевшись, один, более тучный и пожилой, сказал очень тихим голосом:

— Похоже, тут все спокойно…

Второй полицейский, моложе и повыше, с лихо надвинутой на лоб фуражкой, шепотом ответил:

— Ловко вы все-таки придумали с этой формой и патрульной машиной. Полицию тут никто не ждет…

Его собеседник в ответ, будто поправляя воротник рубашки, приложил палец к губам.

Первым из этих людей в форме был профессор Чеслав Дайнович. Вторым — журналист Алесь Минич…

После отъезда из замка они на своей «ТАТРЕ-77» снова заехали в местечко Медники, где оставили на сохранение вместе со спрятанным крестом Витовта новые находки — чашу Ягайло и блокнот Доминика Радзивилла. Оттуда же профессор позвонил своему другу — комиссару виленской полиции Франтишеку Луцкевичу, которого огорошил просьбой одолжить на ночь патрульную машину и два комплекта полицейской формы. Комиссар так и не понял, зачем это нужно, но поверил обещаниям Дайновича о высших государственных наградах за содействие в каком-то важнейшем и секретном деле. Так журналист и профессор, прибыв в Виленский комиссариат, преобразились в полицейских и, оставив там свою «ТАТРУ-77», уехали к Музею восковых фигур на патрульной машине.

— Слушайте, пан профессор, — шепнул Алесь, поправляя фуражку, — а может, нам с вами пойти работать в полицию? Будем дела всякие распутывать… Вот нам уже и форму дали, и даже машину…

— Не время для шуток, — бросил на него строгий взгляд Дайнович, отвечая так же шепотом и прикрывая рот кулаком. — Не забывайте, что за нами, возможно, уже наблюдают. Действуем по плану. Говорим измененными голосами. Вы Микола, я Томаш. И больше естественности… Точнее, естественного для поведения полицейских…

— Я понял… — журналист расправил плечи, поднял подбородок и сунул большие пальцы рук за ремень на поясе.

— О, боже! — простонал профессор. — Только не изображайте шерифа из американских фильмов! Вы обычный полицейский-трудяга, уставший от долгой смены.

— Как скажете…

Они отошли от машины и неспешным шагом прошлись вдоль темного фасада дома, заглядывая в черные окна.

— Микола! — обратился к напарнику Дайнович голосом уже громким и неузнаваемо низким. — Это тут видели воров?

— Похоже, что луг, Томаш! — хрипло ответил Алесь. — Позвонили в участок и сказали, что в музее кто-то ходит с фонариком. Надо проверить.

Они остановились у большой железной двери с двумя каменными львами по обе стороны. Осмотрелись в свете тусклой лампы над входом. Профессор толкнул рукой дверь:

— Заперто! — прошептал он.

— Вот холера! — выругался тоже шепотом журналист, потерев лоб, который жала узкая фуражка. — Что же будем делать?

— Ничего страшного, — ответил так же тихо профессор. — У меня есть связка полицейских отмычек. Сейчас открою…

Пока Дайнович возился с замком, Алесь отошел в сторону, делая вид, что заглядывает в окна и вообще изучает обстановку.

— Слушай сюда, Микола! — наконец позвал его в тишине пустой улицы бас напарника. — Это точно, воры. Тут, кажется, дверь открытая…

— Что ты говоришь, Томаш! — с удивлением раздалось в ответ хриплым голосом. — Кто же ее открыл? Повсюду воры…

Войдя в музей, они включили карманные фонарики.

— Похоже, Микола, тут никого нет… — сказал Дайнович, и его слова отозвались громким эхом в стенах огромного темного дома. — Давай с минуту осмотримся и пойдем. Нечего нам тут делать…

Алесь хотел было и дальше подыграть профессору в этом спектакле, целью которого было быстро найти спрятанный пакет с фотографией убийцы и так же быстро исчезнуть. Но внезапно почувствовал, что у него отнялся язык.

На него снова нахлынула волна какого-то дежа вю, ощущения уже пережитого и совершенного нереального — едва лишь он вдохнул специфический воздух музея и едва снова увидел в свете фонариков искаженные тенями лица восковых манекенов. Уж очень они были похожи на такие же не живые лица трупов, которые он тут видел в ночь, когда все это началось. И похожи своей восковостью — что главное — на его собственное лицо, когда он смотрел тут на себя в зеркало — и не узнавал себя в этом зеркале…

Кто труп, кто живой? Кто манекен, а кто мертв? Тут стояла, как ему тогда чудилось, восковая статуя в форме полицейского. Но статуя оказалась живой, а потом стала трупом. А теперь они пришли в этот музей, как выразился профессор, тоже «манекенами», потому что тоже липовые полицейские… Или потому, что тоже станут трупами, как все тут?..

Алесь почувствовал, что ему становится муторно. И показалось, что вошел не в Музей восковых фигур, а в какой-то чудовищный морг, где живое запросто становится мертвым, и так же просто мертвое становится живым — как тот забальзамированный Ленин в подвале, который подмигивал ему — такому же тогда восковому по лицу — из своего саркофага. Наваждение…

Чеслав Дайнович, похоже, ожидал такой реакции своего друга. Он вынул из кармана фляжку с коньяком и заставил остолбеневшего Алеся сделать несколько глотков. Тот закрыл глаза и, набрав воздух в грудь, ощутил, что грезы унесло — как уносит порыв свежего ветра гнилые туманные испарения над болотом. Почувствовав прилив сил, Минич поднял большой палец руки. Проделав все это в полной тишине и в темноте, они двинулись дальше.

Со стороны действительно казалось, что это просто двое полицейских, заглянувших сюда на минуту.

Точнее сказать, почти так казалось. Потому что кое-какие сомнения у тайно наблюдавшего за вошедшими в музей появились. Но соглядатай колебался, а потому решил выждать, что будет дальше. Как наблюдает паук из укромного места за своей паутиной…

«Итак, — размышлял профессор, оглядываясь по сторонам, — сын владельца музея, изображавший статую полицейского, сказал, что конверт с фотографией убийцы он спрятал где-то здесь. У одной из восковых фигур, возле которых той ночью я беседовал с Отто Клаусом. Но возле какой именно?»

Таких фигур было всего несколько, ведь их беседа оказалась недолгой. Чеслав Дайнович медленно прошелся по залу музея, припоминая те события. Его шаги по паркетному полу тут же отозвались эхом в темных дальних углах. Алесь двинулся следом, освещая фонариком восковые лица кукол.

— Какое проклятое место… — прошептал он с отвращением. — Эти истуканы похожи на оживших мертвецов…

Профессор скептически оглядел ведьму на метле, висящую над самым входом: вряд ли конверт у нее. Он вспомнил, что останавливался возле Бонапарта Наполеона и Чарлза Дарвина, который из-за нечесаной бороды был похож на обезьяну. Но немец подошел к нему позже, когда он стоял у композиции с лондонским Джеком-Потрошителем. Потом они осмотрели поднявшего себя за волосы барона Мюнхгаузена. Затем Клаус философствовал у сценки с Красной Шапочкой и ее бабушкой, которая вынула огромную голову из вспоротого живота волка, больше похожего на собаку. И, наконец, шахматисты Гитлер и Сталин, играющие партию человеческими черепами.

Так где же конверт?

Стоп! Дайнович остановился перед играющими в шахматы диктаторами — словно уперся в невидимую стену. Он четко помнил, что в партии был сделан лишь один ход: Гитлер походил пешкой — маленьким белым черепом — с е2 на е4. Но теперь на доске партия продолжалась: Сталин ответил странным ходом своей крайней правой пешки на одну клетку.

А рядом с этой походившей пешкой-черепом покоилась ладонь Иосифа Сталина, сжимающая курительную трубку. В прошлый раз — Дайнович мог поклясться — конец трубки указывал на фюрера: дескать, «вот все, что вы можете?». Сейчас мундштук был повернут к коммунистическому вождю.

— Тру-ля-ля! — вырвалось у профессора и разнеслось эхом по залу.

— Что случилось? — прошептал сзади него Алесь. — Вы нашли конверт?

— Прошу прощения за мой возглас, — тоже шепотом ответил ученый. — Не сдержал радости открытия… Похоже, наше искомое где-то здесь. На это указывают кое-какие признаки. Позвольте…

Он, наклонившись, осмотрел в свете фонарика восковую руку с трубкой в ней. Потом потрогал рукав сталинского френча. Там что-то зашуршало.

— Обычно шулеры там держат запасного козырного туза, — пояснил профессор и вытащил оттуда сложенный бумажный пакет. — А у нашего Сталина в рукаве оказался конверт с фотографией убийцы…

И тут они совершили ошибку, о которой потом оба жалели.

— Вскрывайте же скорее, пан профессор! — зашептал в волнении Алесь, ему не терпелось взглянуть на снимок.

Дайнович тотчас разорвал пакет, достал из него фото — и его осветили лучи двух фонариков.

И… настала тишина.

Двое мужчин в полицейской форме застыли недвижно, словно восковые фигуры. А их окаменевшие от потрясения лица — с раскрытыми ртами, с невидящими и обращенными куда-то вглубь себя остекленевшими взглядами — могли бы напугать до смерти любого посетителя этого музея. Причем, не только ночью, но и днем.

— Этого не может быть… — только и смог проговорить журналист.

И в ту же секунду за их спинами бесшумно соткалась из тьмы, словно призрак, дважды взмахнувшая руками тень. И от этих взмахов оба упали как подкошенные, получив кастетом по затылку.

Последнее, что увидел Алесь перед погружением во тьму, — это взлетевшие в воздух свою полицейскую фуражку и фонарик, которые, кувыркаясь, парили над его лицом, как в замедленной съемке…

Глава восемнадцатая, в которой все становится ясно

Минич очнулся от какого-то гадкого запаха. Ему в нос тыкали открытым пузырьком с мерзким содержимым.

Скривившись, журналист открыл глаза.

Оказалось, что он сидит на стуле. Следующим открытием стало, что руки крепко связаны за спинкой стула, а ноги привязаны к его ножкам.

Неподалеку, на другом стуле и в такой же позе связанный сидел Чеслав Дайнович. Удар кастетом по затылку он перенес не столь бодро, как Алесь: профессор громко сопел, тяжело дыша, а лицо налилось кровью. Его привели в чувство чуть раньше, но оправиться от удара он пока не мог.

Они находились в полуподвальном помещении дирекции музея, где Минич уже бывал. Тут при нем убили директора и его помощника, чьи трупы исчезли самым странным образом. Остальное было прежним: пару столов и диванов, в углу бар, и все так же посреди комнаты стоял стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина.

Вернув журналисту сознание, на угол саркофага присел офицер Дефензивы Ян Янкович. На первый взгляд, та же заурядная незапоминающаяся внешность, русые волосы и серые глаза. Но теперь он был в черных брюках и черной сорочке, с холодным, как лед, взглядом, а голос его звучал, как у прокурора, выносящего смертный приговор. Он побалтывал коньяк в квадратном стакане, отпивая оттуда понемногу.

— Никаких обид, панове! — заверил он, цокнув языком. — Вы мне вполне симпатичны. Но у каждого есть своя работа…

Он отпил, смакуя коньяк, и продолжил:

— Мне даже понравился ваш фокус с переодеванием в полицейскую форму. И, ко всему, полицейская машина… Надо же: патрульные Микола и Томаш… — он усмехнулся, оглядев связанных «полицейских». — А ведь я почти поверил. Пока пан профессор не удержался, выдав свое знаменитое «тру-ля-ля». Это «тру-ля-ля» во всем Вильно, а то и во всем мире может говорить только один человек — Чеслав Стефан Дайнович из Виленского университета.

— Ошиблись, как дети… — сморщился в досаде журналист.

— Вот именно, как дети! — Янкович упер ему в лицо свой указательный палец. — Я вас предупреждал: не ваше это дело! Не занимайтесь самодеятельностью. Вы же вышли из-под контроля. Не соображая вообще, что тут происходит.

Он поднялся и пошел к бару, чтобы подлить себе коньяку.

— Я вас предупреждал… — сказал он, наливая в стакан. — Вы собрались бороться с «Черной лентой», не понимая, что это такое. По вашему разумению, это некие шпионы. Иностранные агенты. А на самом деле огромная часть Дефензивы — и есть «Черная лента». Нашей стране осталось жить недолго, и защищать ее будут только отмороженные патриоты типа вас. А профессионалы спецслужб лишены этого мусора в головах. Нам не важно, какая власть сменит нынешнюю — любая власть одинакова. Будь это демократы, нацисты или коммунисты. Важна только и именно сама ВЛАСТЬ. И если, как «Титаник», потонет нынешнее государство, то это не означает, что с этим «Титаником» должны утонуть профессионалы спецслужб. Они и есть «Черная лента» — непотопляемые и всем нужные. Дефензива, Гестапо, НКВД — какая разница, где работать специалисту высочайшего уровня, если удовольствие приносит именно работа, а не трескотня пропаганды, в которую верит только маргинальное быдло?

— Так это вы подслушали наш разговор с сыном владельца музея, — произнес, размышляя, профессор. — И вы его потом зарезали его же ножом. И вы убили всех остальных… И того американского мафиози тоже…

— Предатель и убийца, — с презрением бросил Минич, тщетно пытаясь высвободиться от веревок, связывавших руки за спиной. — Вас расстреляют.

— Кто? — удивился Янкович таким тоном, словно говорил с ребенком. — На основании чего? Вот этой фотографии из найденного вами конверта? Да, на фото я, выходящий из какого-то дома. Предположим, меня снял некий давно разыскивавшийся полицией преступник, зарезанный неизвестно кем и выдававший себя, как вы сейчас, за полицейского. Ну и что с этого?

Он помахал перед носом журналиста снимком и порвал его на мелкие клочки.

— Даже если бы вы могли что-то кому-то рассказать… — продолжил офицер контрразведки, — а вы этого не сможете… Так вот даже если бы вы что-то могли кому-то рассказать, то вам бы ответили, что я провожу секретную и чрезвычайно важную операцию по внедрению в среду стратегической германской разведки. А исчезнувшие люди — подчеркиваю, исчезнувшие, а не убитые — это враги нашего государства. Они исчезли — и точка на этом. Как исчезните и вы. В докладе я напишу, что вы сбежали в Германию после контактов с немецкими агентами в Лошицком замке. Свидетелей достаточно… Кроме того, у меня есть магнитофонная запись нашего с вами разговора, пан профессор, в котором вы признались, что Отто Клаус предлагал вам дом в Рейхе и огромную сумму в немецких марках. Даже если вашим исчезновением займется полиция, дело в любом случае передадут в мои руки.

— Логично… — кивнул Дайнович. — У вас все схвачено, все предусмотрено. И много ли таких, как вы, агентов «Черной ленты» в Дефензиве?

— Не ваше дело! — оскалил зубы офицер. — Нас вполне достаточно, чтобы наша страна проиграла войну с минимальными потерями населения. Так что наши цели исчерпывающе гуманны. Но хватит лирики…

Он допил коньяк и поставил стакан на саркофаг Ленина.

— Выражаю вам благодарность фюрера за то, что помогли найти чашу Ягайло. Собственно говоря, поэтому я с вами и возился. Ну, а ждал я вас здесь вовсе не из-за этого конверта с моей фотографией — такие мелочи меня мало волнуют. Я вас тут ждал, чтобы получить ответ на один маленький вопрос. А вопрос такой. Где крест Витовта?

Последняя фраза была произнесена так громко и с такой властной и ледяной интонацией, что Алесь против воли сжался, словно побитая собака. Он знал, что сотрудники спецслужб умеют использовать голос для манипуляции сознанием допрашиваемого, но впервые ощутил это на себе.

Офицер контрразведки встал перед ним на расставленных ногах, руки в карманах брюк, с опущенным к нему лицом. Теперь он словно вырос до потолка, казался великаном и явил свою истинную суть того, что скрывал все это время: суть палача и убийцы. Его слова казались гвоздями, которые кто-то молотком загоняет в самую душу:

— ПОКАЗАТЬ МНЕ ГЛАЗА!.. ГДЕ КРЕСТ?.. ПОКАЗАТЬ ГЛАЗА!..

От его голоса так зазвенело в ушах, что Минич невольно зажмурился и отвернул голову. Его не били, нет, но он — вот странно! — ощущал себя уже избитым чуть ли не до потери сознания. Алесь понимал, что это не так. Но великан, стоящий перед ним, словно влез ему в голову своими пальцами. Наверно, этому учат у них в контрразведке… Или вот таких находят…

В допрос вмешался профессор:

— Крест, судя по словам Эльвиры Роуз, у американского мафиози по кличке Кот. Это некий Томаш Томашевский, которого мафия послала найти певицу с ее пропавшими контрабандными бриллиантами. Но, пан убийца, вы же этого Кота сами и убили. Ночью, в замке.

Ян Янкович снова превратился в обычного человека и, сощурив глаза, внимательно посмотрел на профессора.

— Не надо играть со мной в игры, — холодно сказал сотрудник Дефензивы. — Мы проверили этот след. Ничто не подтверждает, что крест попал в руки Кота.

Он подошел к стулу, на котором сидел связанный Чеслав Дайнович, и наклонился перед его лицом.

— Вы полагаете, что задели меня, назвав «паном убийцей»? Нет. Я таковым и являюсь. Но вот пытать я не люблю. Когда-то этим занимался. Но всякие моча, кал, кровь, сопли, прочее… Я, знаете ли, пан профессор, эстет. Не люблю эти побочные выделения при допросе с пристрастием. Поэтому я сейчас приведу нашу общую знакомую Хельгу Штраус. У нее есть чудесное средство — сыворотка правды. Один укол — и вы все нам расскажете.

И Янкович ушел, бросив напоследок взгляд на Алеся — как удав на кролика

— Имеется, пан профессор, две новости, — сказал журналист, когда стихли вдалеке шаги офицера Дефензивы. — Как в анекдоте: одна плохая, а другая хорошая.

— Забавно послушать, — ответил Дайнович, оглядывая комнату.

Надо было срочно придумать, как развязаться от веревок, которыми они были по рукам и ногам привязаны к стульям.

— Плохая новость: мы связаны так, что развязаться не получится. Этот гад умеет связывать.

— Похоже, что так, — профессор попытался подпрыгнуть на стуле, но тот даже не шевельнулся. — А какая хорошая новость?

— Со мною мой револьвер. Янкович его не нашел, когда нас тут связывал. Я специально одел гольфы, там и оружие — прямо под коленкой правой ноги.

— Очень разумно, — ответил Дайнович. — Но пока бесполезно. Если только вы, мой друг, не умеете стрелять ногами…

И тут они услышали шаги — кто-то спускался в подвальный офис музея. И это был не Янкович. Так могли стучать только женские каблуки.

— Ну, вот и Хельга Штраус… — сказал профессор.

Но он ошибся.

В комнату вошла Эльвира Роуз. На ней было узкое красное платье с глубоким декольте, маленькая шляпка, лакированные алые туфельки. В глазах испуг, пухлые накрашенные губки раскрыты в немом вопросе. Увидев Алеся, она вскрикнула и бросилась к нему.

— Зачем ты пришла? — нахмурился Минич. — Посмотреть, как нас станут пытать? Предательница… Ты хотела меня убить, дрянная кукла…

Певица отвесила ему пощечину, а потом страстно поцеловала в губы, обвеяв ароматом французских духов.

— Глупенький… — прошептала она. — Мне жалко, что так вышло… Я поняла, что ты мне нужен… Прости меня… Я пришла тебя спасти…

Она стала торопливо распутывать веревки, которые связывали руки журналиста, и так волновалась, что не могла найти нужный конец.

— У нас очень мало времени… — говорила скороговоркой Роуз. — Этот страшный человек из Дефензивы вот-вот вернется, он пошел за немцами. Те ждут его в машине через два дома отсюда… И очень хорошо оказалось, что вы на самом деле полицейские… Я сдаюсь полиции, то есть вам… Тебе, мой милый… Делай со мной, что хочешь…

— Никакие мы не полицейские, — поморщился Алесь. — Мы одолжили форму и машину, это конспирация и бутафория. Но хотелось бы узнать, ты-то что тут делаешь?

Освободив от веревок его руки, певица присела на корточки, помогая ему развязать одну за другой ноги.

— Я была с ними в машине, когда к музею подъехал полицейский автомобиль и вышли двое. То есть вы. Немцы плохо знают наш язык, поэтому послали меня узнать, что к чему и остался ли кто-нибудь еще в авто. Я заглянула в подвальное окошко и увидела, как этот из Дефензивы приволок вас в комнату и связал. До этого он вместе с нами искал крест в местах, где бывал Кот. Всюду он представлялся как офицер контрразведки. А потом он разговаривал с Клаусом и сказал ему, что профессор обязательно появится в музее и что крест, может быть, у него…

Когда Алесь поднялся, наконец, на ноги, она добавила:

— Я узнала его по голосу, этого человека из контрразведки. Это он тогда ночью был тут в музее… Ну, когда были убиты все те люди, а он собирал в грузовик трупы… Его лицо было замотано платком, но голос я запомнила… Это убийца…

— Да, и мы об этом только что узнали… — вздохнул журналист. — К сожалению, весьма поздно…

— Они сказали, что хотят убить профессора, когда найдут крест… И убьют вместе с ним тебя… А я не хочу, чтобы ты умер…

Эльвира, наклонив голову, заглянула ему в лицо со слезами на глазах. Не зная, что и ответить, Минич отвернулся и стал распутывать руки профессора, а тот спросил певицу:

— Я уважаю ваш смелый поступок, дорогая панна… Но что же вы теперь станете делать? Они ведь вас накажут.

— Не знаю, — пожала плечами Роуз, у нее потекли ручьями по щекам слезы. — Мы вместе опять куда-нибудь сбежим… Вы ведь возьмете меня с собой? Будем вместе путешествовать…

— Тру-ля-ля… — улыбнулся, вздохнув, Дайнович и взглянул с любопытством на растерянного журналиста.

Тот теперь развязывал его ноги, а певица обняла Алеся за шею, прижавшись к его спине грудью:

— Прости меня, мой милый… Там, в подземелье замка, на меня что-то нашло, когда я увидела эти чертовы сокровища… Я словно ума лишилась от их вида… А потом все равно их немцы отобрали… Когда выход засыпало, я подумала, что ты погиб. И потом все время плакала… А сейчас заглянула в окошко — ты живой! Мой милый!

И она стала покрывать его затылок поцелуями.

— Ладно… — буркнул в ответ Алесь. — Хорошо хоть, что ты одумалась и решила нас развязать…

— Времени действительно нет, — профессор помог снять последние веревки и, пошевелив затекшими ногами, с трудом поднялся со стула. — Давайте поторопимся. Быстрее в машину! И достаньте свой револьвер, дорогой Алесь!

Они поспешили к лестнице, ведущей из подвала.

Но было уже поздно…

Они миновали половину музейного зала, едва освещенного тусклым светом нескольких настенных фонарей, когда с другой стороны, от входа, появились идущие им навстречу тени. Это был офицер Дефензивы и с ним немцы: Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц — все при оружии, и Отто Клаус со своей тростью с золотой головой льва производства «Байер», в которой был спрятан кинжал длиной в 15 сантиметров.

Заметив беглецов, шедший впереди Ян Янкович громко выругался и скомандовал по-немецки:

— Они развязали веревки! Убить журналиста, он нам не нужен! В профессора не стрелять!

— Нет! — крикнула Эльвира, увидев, как Ян Янкович поднимает пистолет с глушителем в сторону Минича. — Алесь!..

Она бросилась на грудь журналиста, обняв его за шею, а Янкович, остановившись и прицелившись, сделал три выстрела.

Девушка трижды вздрогнула всем телом, принимая пули и глядя в лицо Алеся широко раскрытыми глазами, полными удивления и боли.

— Как это мило, мой милый… — прошептала она немеющими губами, оседая в его руках.

И он, попятившись, повалился на спину, не выдержав веса ее умирающего тела. Следом раздались новые выстрелы — стреляли уже немцы, и опять все пули попали в певицу От каждого попадания вздрагивала ее щека, прижатая к его щеке, а ее руки, сжимавшие его плечи, ослабли и безвольно соскользнули на пол.

Следом упал на пол и Дайнович — чья-то шальная пуля пробила ему ногу.

— Сволочи! — прокричал Алесь, выстрелив из револьвера в сторону теней.

Там этого совсем не ожидали.

— У них оружие! — воскликнул Отто Клаус и, спасаясь за ближайшей от него фигурой Джека-Потрошителя со скальпелем в руках, оттолкнул тростью стоящего впереди Янковича.

Тот чуть не упал и попятился, пока не уперся спиной в Джека. Он хотел было снова стрелять, но почувствовал: его что-то держит сзади. Это был скальпель Потрошителя — прошел между третьим и четвертым ребрами на всю свою длину, под самое сердце.

Криво улыбнувшись, офицер Дефензивы выронил пистолет и закатил глаза.

— Проклятье! У нас потери! — крикнула по-немецки Хельга Штраус, прячась за Красной Шапочкой. — Пристрелите их всех!

Началась беспорядочная стрельба. Пули, сверкая рикошетом, отскакивали от пола, разносили в клочья восковые фигуры, в воздухе летали ошметки ткани, а от запаха пороха першило в горле.

Алесь, весь в крови убитой девушки, подполз к профессору, который стонал на полу под играющими в шахматы Гитлером и Сталиным.

— Как вы? — спросил он. — Сильно ранены?

— Ногу прострелили… — ответил Дайнович, морщась от невыносимой боли и сжимая рану выше колена, из которой текла кровь. — Я по жизни оптимист. Но если будем тут прятаться, то я скоро кровью истеку… Попробую своим ремнем наложить себе жгут…

Видя полные слез глаза Алеся, он добавил:

— Только не убивайте немцев… Это будет международный скандал…

— Понял… — кивнул журналист, заскрипев зубами.

Для начала он еще раз выстрелил в сторону нацистов, снеся голову Красной Шапочке. Прятавшаяся под ней Хельга ответила немецкими ругательствами. Потом шевельнул фигурой Сталина — в ответ немцы разнесли голову уже этому персонажу. И тогда Алесь подергал Гитлером — в него никто стрелять не стал.

Еще раз подергал — с той стороны тишина…

Обожествляемый вождь с усиками, челкой и в коричневом френче, даже в виде воскового истукана, вызывал у фанатиков восторг и трепет, а Отто Клаус сказал из своего укрытия:

— Хайль Гитлер!

И остальные это хором повторили.

Прикрывая себя телом Гитлера, Алесь поднялся и шагнул к немцам. Стрелять никто не осмеливался. Ведь пуля могла задеть самое святое! А главное — в доносах потом напишут в Гестапо, что нашелся немец, который разнес в клочья голову самого фюрера. И не важно — восковый он или настоящий.

Прижимая к себе левой рукой тело Адольфа Гитлера, Минич поднес правой рукой свой «Detective Special» к его виску.

— Я выпотрошу ему его восковые мозги, — сказал он нацистам. — А вас в Рейхе посадят в концлагерь за то, что вы позволили это святотатство над фюрером. Причем, вы сами напишете доносы друг на друга. В чем вы сами не сомневаетесь…

Подождав с минуту и не дождавшись ответа, он добавил:

— А коль так, то дружно встаем и уходим. Пока я вас всех не перестрелял вместе с вашим Гитлером.

После этих слов первым из своего укрытия поднялся Отто Клаус. Злобно поглядывая на журналиста, он двинулся к выходу из музея. За ним пошли Хельга Штраус и два ее мордоворота.

На пороге Клаус повернулся:

— Мы еще встретимся! — крикнул он по-немецки и оголил свой кинжал из трости. — Я проткну ваше горло! Вами будет править Великая Германия, а «Черная лента» неуничтожима!

Он гневно сверкнул своим моноклем и исчез во мраке.

Едва немцы вышли, Алесь оторвал Гитлеру голову.

Через день Минич, мрачный и осунувшийся, сидел за столиком в ресторане «Париж» и в одиночестве пил коньяк. Почти весь день он провел в полицейском управлении, давая объяснения о ночной стрельбе в музее, где полиция обнаружила два трупа. Немцы спешно уехали из Вильно, профессор лежал в больнице с простреленной ногой — и все, казалось бы, кончилось…

Да, они смогли найти и сохранить крест Витовта и чашу Ягайло, но это не радовало. На душе было черно, как в самой глубокой пропасти самой темной ночью.

Алесь думал о чаше Ягайло — золотом яйце с шестиконечным крестом из бриллиантов. Эта реликвия видела немало крови и страданий, и ради нее едва не погиб он сам. Но был ли во всем случившемся какой-то смысл? И стоит ли все это даже одной человеческой жизни?

Он снова и снова задавал себе этот вопрос — и не мог на него ответить.

И еще было странное ощущение, что мир изменился. Едва уловимо… но уже навсегда. Он чувствовал себя пассажиром «Титаника», который полным ходом идет навстречу своей гибели. Играет музыка, веселятся люди, но где-то впереди их ждет айсберг — новая война, на сей раз самая жуткая и беспощадная, в которой погибнут миллионы. И ничего уже не изменить…

И сам собой вспомнился жуткий сон, с которого началась вся эта история: он падает с небоскреба на автостраду, рассекая жаркий воздух и глядя на приближающуюся землю. Теперь кошмар стал понятен — это предчувствие обрушения мира…

Журналист сидел за тем же столиком, что и несколько дней назад. Все было прежним: отдыхающая публика, неяркие лампы на стенах между картинами с видами Парижа, в полумраке снуют официанты. И на сцене какая-то певица поет что-то грустное о потерянной любви…

Алесь смотрел на нее, но видел там совсем другую. Снова запахло орхидеями, на него опять глядело знакомое милое лицо, и всплыли в памяти чарующая мелодия и пленительный голос:

На миг ему показалось, что он вернулся в прошлое, совсем недавнее прошлое. И он вдруг понял, что отдал бы все, чтобы навсегда остаться в этом прошлом…