Черная метель

²

Встречать нас выбежали все, кроме отца. Первое время, приезжая с работы, я думала, что сестренка по мне так сильно соскучилась. И собаки тоже. Но потом я поняла, что на самом деле ей здесь просто нечем было заняться. Наше возвращение на ферму становилось для Амелии главным событием дня, единственной переменой после томительных часов, когда она бродила по ферме в компании собак, коз или кур, или сидела в темном доме, притворяясь, что занимается учебой.

Как только мама остановила машину, Амелия запрыгнула на подножку. Ее длинные рыжевато-каштановые волосы были заплетены в две косы. Глаза у нее были зелеными, какой, помнится, бывала трава после дождя, а ее нынешнее платье раньше носила я.

– Как дела? – спросила она. – Ты, кажется, расстроена. Что-то случилось?

– Да люди тут с ума посходили, – сказала я, вспомнив про змей.

– Они не ___, – сказала мама. – Просто верят бабушкиным сказкам.

– Сказкам чьей бабушки? – заинтересовалась Амелия.

Я не хотела рассказывать ей про змей. Она любила животных, хотя рептилии и не принадлежали к числу самых милых ее сердцу созданий. И если бы я сказала, что змей, как объяснила мама, привязали уже мертвыми, Амелия мне бы не поверила. Да я и сама не очень-то верила.

Мы жили на этой ферме очень уединенно. Если у нас и были какие-то соседи, мы про них не знали. Вокруг не видно было ни одного дома, не считая маленького серебристого проблеска на горизонте – должно быть, там стоял какой-нибудь ангар или гараж. Как и хотел отец, в этом необитаемом пространстве были только мы. Я попыталась подавить тревожное чувство в душе.

– Да так, ерунда, – ответила я Амелии.

Не стоило беспокоить сестру. Мне нередко приходилось перед ней притворяться.

Мама полезла за спинку сиденья и достала коробку с черствыми мини-кексами и парой слоек:

– Луиза дала немного вчерашней выпечки.

Моя начальница всякий раз передавала для Амелии что-нибудь вкусненькое. Луиза никогда не видела мою сестру, но часто намекала, что хотела бы с ней познакомиться.

Амелия соскочила с подножки. Собаки с визгом забегали вокруг нее. Маленькая рыжая, средняя белая, две крупные желтые, пушистая пятнисто-коричневая и лохматая серая. Все собаки достались нам от прежних хозяев, кроме пятнисто-коричневой Среды[2], которая пришла сама. Остальных мы получили вместе с землей, которую банк передал нам от фермера, жившего здесь до нас и не сумевшего выплатить ипотеку.

Иногда я жалела его, хоть мы и не были знакомы. Мы нажились на его неудаче. Но может быть, вместе с этой покупкой на нас перешло и его невезение.

Родители говорили, что участок обошелся дешево отчасти потому, что дом не был достроен. Его задняя часть была закрыта пластиковой пленкой, которая хлопала на ветру. Некоторые внутренние стены также не были достроены. Возле дома стоял покосившийся сарай, а рядом – развалины второго сарая, где любила играть Амелия. Это был ее «динозавр, занесенный илом». Она называла торчавшие из земли ветхие деревяшки древними костями, и каждый раз, выходя на эти развалины в сопровождении своры собак, представляла, что отправляется в экспедицию.

Амелия всегда отличалась богатым воображением, а ничего похожего на игровую площадку вокруг не наблюдалось. Или хотя бы парка. Даже в школу не было возможности пойти.

Хотя родители твердили, что делают все для нашего с сестрой блага (этот переезд в Колорадо, «возвращение к земле», как они это называли, отдаление от общества и домашнее обучение), они никогда не спрашивали, чего мы хотим. В то время я уже пришла к выводу, что живу лишь для того, чтобы наконец вырасти, уйти от них, самой принимать решения и начать, наконец, жить. А пока что время шло впустую.

Теперь оно шло впустую в самой настоящей пустыне.

У нас имелось два огороженных загона. В одном мы держали коз. В другом собирались держать кур. Для них же был построен маленький деревянный курятник, но сестра их все время выпускала во двор. Она говорила, что куры любят погулять, но далеко не уходят. В планах еще был загон для свиней, которых родители собирались завести. А еще отец строил амбар – тот пока представлял собой груду досок, прикрытых брезентом на случай дождя.

Которого так и не было.

Была еще заглубленная в землю двойная металлическая дверь за домом и сараем. Отец не разрешал нам приближаться к этим дверям, чтобы мы случайно не упали в подвал – глубокий бункер уходил куда-то в недра земли. В этом штормовом укрытии, наверное, было так же пыльно и темно, как в остальных частях дома, – и даже хуже, ведь оно находилось под землей.

А еще были поля, простиравшиеся в обе стороны от дома и позади него. Они были огорожены забором, но на них почти ничего не росло. Растения на полях пожухли, листики на них выцвели и пожелтели. Мы приехали летом, и многие культуры было уже поздно сажать, но родители об этом не подумали. Тем не менее отец все свое время проводил на участке, как будто мог одним своим присутствием повлиять на происходящее.

– Где папа? – спросила мама Амелию.

Она сама знала ответ. Отец всегда был в поле.

– Тея, спроси папу, может, он хочет перекусить. Да и попить ему не мешало бы.

– Он ведь долго пробыл в поле, – глубокомысленно заметила Амелия.

– Да, мэм, – откликнулась я.

Я обошла дом, и две собаки увязались за мной. Собак у нас было так много, что Амелия решила назвать их по дням недели. Их было шесть – по одной на каждый день, не считая субботы. Сестра сказала, что оставила это имя напоследок – на случай, если у нас решит поселиться новая собака – потому что у Амелии это был любимый день.

Когда-то выходные для нас что-то значили. По воскресеньям я нервничала, потому что на следующий день нужно было идти в школу и, может быть, в последнюю минуту доделывать домашнее задание. Но теперь я бы многое отдала, чтобы снова почувствовать знакомое волнение в ожидании школьного автобуса, войти в шумное многолюдное здание. Испытать свою обычную досаду на то, что ошиблась в ответе, и напряжение, когда не расслышала что-нибудь на уроке или на перемене. Я уже почти не помнила, каково это: быть в толпе, быть одной из многих в классной комнате.

Не хотелось говорить Амелии, что мама и папа вряд ли разрешат нам взять еще одну собаку. Даже при том, что мы кормили их лишь объедками и самым дешевым сухим кормом, который по истечении срока годности мама могла брать в своем магазине вообще бесплатно. Ведь в любом случае собакам нужна вода.

А вода стоит денег.

Я старалась не думать об этом.

До колодца нужно было ехать целый час. Там мы набирали воду в большой пластмассовый бак, стоявший в кузове, а дома перекачивали воду в цистерну. Горячую воду мы получали из водонагревателя, подключенного к электрогенератору. Иначе пришлось бы греть воду на кухонной плите, а это слишком долго. Мы с Амелией не могли принимать ванну, когда захотим, и душа у нас не было, только помятое корыто. Очень много воды уходило на кур, коз, собак и на посевы. Земля жадно впитывала в себя воду. А растения так и не росли.

Отец стоял посреди поля. Вокруг были растения – низенькие, чахлые. Кое-где между рядами виднелась грязь. Отец стоял неподвижно, как пугало; уперев руки в боки, он безотрывно смотрел вдаль. На горизонте возвышались горы, безмятежные и бесконечные. Когда родители впервые упомянули Колорадо, я решила, что речь идет о горах. Но долина оказалась безводным пустым пространством. Вот уж действительно, «Бескровная». Это был какой-то обман: горы казались такими близкими и огромными… Но я чувствовала, что мы никогда до них не доберемся, не увидим деревьев на склонах и снега на вершинах.

– Мама спрашивает, не хочешь ли ты поесть, – сказала я.

Я старалась сводить общение с отцом к минимуму. Без особой необходимости не заговаривала; если только мама не заставляла. Мои отношения с отцом никогда не были особо теплыми, а после переезда совсем испортились.

– Луиза прислала выпечку… Мама говорит, тебе нужно хотя бы попить воды.

Отец отрицательно покачал головой и, наконец, взглянул на меня.

– Не стоит тратить _ _ _ _ попусту.

После переезда отец начал пить пиво. Странно было видеть эти высокие бутылки в холодильнике, работающем от генератора. Раньше отец выпивал только по особым случаям: на Рождество, в свой день рождения. Мама вообще не пила спиртного. Но теперь отец стал говорить, что пиво дешевле газировки, а воду ему жаль тратить.

– Может, хочешь пивка? – осведомилась я.

Сказала, чтобы его поддеть. Даже просто разговаривать с ним было так же бесполезно, как искать родник в лесу. Отец перевернул всю нашу жизнь – и изменился сам. Здесь, в Колорадо, он стал больше времени проводить в одиночестве. Его новые правила стали еще жестче. Мы должны были раньше ложиться спать, нам не разрешалось пользоваться генератором по вечерам. На меня он все время орал, требуя слушать внимательнее.

Но сам никого вокруг не слышал.

Отец потер руками лицо, еще больше испачкав щеки.

– Пойду домой. Как ты там поработала?

– Хорошо.

Какой-то автомобиль на трассе сначала вроде бы притормозил, но потом проехал мимо. Некто по имени Рэй вернулся домой.

Отец направился к дому. В поле с трудом тянулись вверх ячмень и картофель, вперемежку с белыми цветками гречихи. Папа называл ростки гречихи «волонтерами»; мы их не сажали и понятия не имели, что с ними делать. Ближе к дому росли бобы – похоже, единственная культура, которой здесь понравилось. Они бойко ползли вверх по воткнутым для них колышкам. Их толстые зеленые плети напомнили мне мертвых змей.

Сколько времени понадобилось старожилам, уничтожавшим змей, чтобы убедиться в бессмысленности этого суеверного обряда? Облака упорно оставались такими же нестерпимо белыми и сухими, как старые кости. Вот юмор: погода-то прекрасная – если жара вам не в тягость и не нужно заниматься сельским хозяйством.

Я поспешила за отцом, стараясь идти с ним в ногу. Я держалась слева – здоровым ухом к нему. Он не любил, когда я неправильно понимала или совсем не слышала, что он говорит. И уж совсем ему не нравилось, когда я напоминала о своей глухоте. Мама говорила, что папа при этом расстраивается.

Но сегодня я его точно достала, можно было не сомневаться.

– Хочешь, я схожу в библиотеку и узнаю прогноз погоды? – предложила я.

– С таким же успехом я могу узнать погоду по телефону.

У него-то был телефон. У нас с Амелией не было.

– Я не хочу, чтобы ты ходила в эту _ _ _ _ библиотеку, – добавил отец.

– Но я могла бы выяснить, почему так жарко и сухо… – У нас на ферме не было Интернета, поэтому мы не могли ничего узнать. – Может быть, люди что-нибудь предпринимают. Может быть, проходят собрания фермеров.

Я знала, что собрания проходят (об этом сообщила мне Луиза), но отец, возможно, с большей охотой посещал бы их, если бы думал, что мы сами узнали об этих собраниях.

– Все, с кем мне _ _ _ _ поговорить, живут здесь. – Отец, похлопав меня по плечу, попытался улыбнуться. Улыбка вышла натянутой, а на плече у меня остался грязный отпечаток его ладони. – Это моя семья.

– Я просто думаю, что кто-нибудь мог бы помочь…

– Я сказал «нет», Тея. Я не хочу, чтобы ты ходила в эту библиотеку. Интернет будет забивать тебе голову мусором. Ты будешь подолгу просиживать перед экраном. Ты должна ходить на работу и возвращаться домой, вот и все.

– Да, сэр.

Интернет полон мусора. Телевидение полно мусора, за исключением тех передач, которые одобрил папа. Государственная школа полна мусора. Только дома мы можем быть свободными. Всему необходимому может научить нас мама: математике, чтению и другим важным вещам, особенно навыкам выживания, типа приготовления пищи, выращивания продуктов питания и ведения фермерского хозяйства.

Вот только успешно ли мы фермерствуем? На прежнем месте у нас был небольшой, но приличный огород, приносивший такие обильные урожаи, что излишки мы не только продавали на фермерском рынке, но и раздавали соседям. Земля там была плодородная и ухоженная. Там шли дожди, и вся округа покрывалась зеленью. По утрам с холмов поднимался туман, а от земли шел пар.

Пока не случилось наводнение и наша земля не ушла на дно озера.

А здесь, в Колорадо, отец пытался «добиваться большего с наименьшей затратой сил». Ведь именно это обещали в рекламе. Нашим родителям показалось, что ферма в Бескровной Долине и есть тот самый шанс, который выпадает раз в жизни. Здесь все наше, почти до самого горизонта, любил повторять отец.

Но какая во всем этом польза, если до самого горизонта – бесплодная, сухая земля?

Здесь не работала служба вывоза мусора. Мы свозили свой мусор в контейнер у шоссе. Перерабатывать весь объем не было возможности, хотя мы приспосабливали под вторичное использование, сколько могли. Мама и мы с сестрой переделывали консервные банки в цветочные горшки, а кувшины из-под молока – в кормушки для птиц. Но, несмотря на мамину изобретательность, мы не могли вымести всю пыль из дома, очистить полы и стены от многомесячной, а может, и многолетней грязи. Она была стойкой. Мы и сами в ней перепачкались.

Отец что-то пробормотал, а когда я вопросительно посмотрела ему в лицо, не стал повторять, только рассердился. Он отвел взгляд в сторону – должно быть, понял, что я его не расслышала – и произнес:

– Иди помоги матери.

А сам свернул с сторону ванной комнаты в задней части дома, чтобы умыться.

Я не понимала, почему его так бесит моя неспособность расслышать его слова. Я же не просила его повторить, я ничего не сказала. Просто посмотрела. Мама никогда вот так не убегала, кипя от злости. И Луиза не бранила меня, если я пропускала мимо уха сказанное ей или кем-нибудь из посетителей.

– У меня, кажется, тоже слух ухудшается, – сообщила она, когда я призналась ей в своей проблеме. – Хотя у тебя, конечно, другое.

В чем заключалось отличие? Я терялась в догадках. До сих пор я не встречала ни одного своего ровесника, который бы тоже плохо слышал.

Однако Луиза, как я заметила, хоть и забывала повернуться ко мне, когда говорила, но тихонько трогала меня за плечо, когда думала, что я ее не расслышала. Она никогда не приближалась бесшумно – а ведь даже родители иногда могли меня напугать, незаметно подойдя сзади. Когда Луиза успела научиться всему этому?

«И почему мой отец так себя не ведет?» – подумала я, когда он с грохотом вошел в дом. Сетчатая дверь вздрогнула. Эта дверь, как почти все в доме, держалась плохо. Хлопни посильнее – она и отвалится.

Здесь все оказалось не так, как мы ожидали: и дом, который мои родители до покупки видели только на фотографиях, и спекшаяся от зноя земля. Ферма была совершенно неуютной, и казалось, что она навсегда останется для нас чужой. Я не хотела называть ее нашим домом. А отец все время сердился. Его раздражало даже небо. Оно здесь никогда не менялось. Оно не давало моему отцу того, чего он хотел.

Выйдя из дома, я по привычке взглянула на небо. Я привыкла, что над долиной обычно висит всего несколько облаков, а иногда нет даже их. А само небо всегда было ярко-голубым, чистым и неизменным, как на картине. В нем постоянно светило солнце, грозившее выжечь глаза.

Сегодня все было по-другому.

Все вокруг было залито странным, мутным светом. И облака, впервые за все время заслонившие солнце, начали меняться у меня на глазах. Они двигались, бурлили, как кипящая вода. Небо, поначалу бывшее серо-голубым, быстро стало коричневым. Потом поднялся ветер. Он тоже был каким-то другим, необычным. Я почувствовала, что творится нечто неладное.

В дверях дома показалась мама. У нее за спиной стояла, вытаращив глаза, Амелия.

– Тея, зайди в дом, – сказала мама. Она приоткрыла дверь, и ветер, опередив меня, ворвался в хмурые комнаты, завывая, как койот в лесу покинутого нами штата. Попутно он хлестнул меня по лицу моими же волосами. Ворота задрожали. Плохо закрепленные части дома, дранка и обшивка, загремели и застучали, как посуда в раковине.

Облака потемнели. Казалось, что их нижние края тянутся до самой земли, словно пальцы бури, которыми она пыталась нащупать и схватить нас. Из-за трассы выкатилась желто-коричневая волна. Она перелетела через дорогу, стремительно двигаясь по диагонали.

Это была пыль.