черная_полка

Глава 5

– Следуйте за мной!

Они пересекли холл. В нем было даже холоднее, чем на улице, почти как в промышленной морозильной камере Линде. В высоких окнах раскачивались тени вековых лип – они росли в изобилии по всему Лейпцигу, будто в напоминание о славянском происхождении города – «Липцик». «Почти что Липецк! – говорил себе по приезде Михаил Осипович. – Почти что в России!» Слова оказались пророческими: стоило ему оправиться от пережитого ужаса революции, обосноваться на новом месте и обзавестись семьей, как и Германию охватила та же безумная эпидемия истребления.

Рудольф Майер открыл потайную дверь под парадной лестницей и потянул за шнур выключателя: два газовых светильника осветили широкий пролет. Они спустились. Подвал расходился тремя галереями под массивными сводами. Михаилу Осиповичу показалось, что подземное помещение намного больше площади самого дома.

Майер повел его по коридору под флигелем. Они остановились перед тяжелой сейфовой дверью. Замок едва слышно захрустел в ответ на обороты ключа. Мелко клацали шестеренки, пока Майер крутил ручку, похожую на штурвал. За небольшим тамбуром была еще раздвижная решетка. Майер поспешно нажал на одну из декоративных розеток на боковой деревянной панели, вверху что-то щелкнуло. Михаилу

Осиповичу говорили, что в этом тамбуре устроен специальный механизм, если его вовремя не заблокировать, на непрошеных гостей обрушится тяжелая плита. Он больше не сомневался в этом. Снова тихо звякнул ключ, и Майер легко сдвинул в сторону стальные прутья.

Все засовы, ручки, ролики и запоры двигались плавно, быстро и почти бесшумно, как хищники, преданно оберегающие хранилище от посторонних. Только чрезвычайная осторожность вынудила Майера пустить кого-то в свой Сезам. Принимать еврея в доме теперь было опасно. Он не мог более доверять ни слугам, ни домашним: донести в СС мог любой. От присутствия чужого в своей заветной пещере чудес он испытывал немалое раздражение и не трудился его скрывать.

В помещении было теплее и суше, чем на первом этаже, – о своей коллекции Майер заботился куда более щедро, чем о домочадцах. За эти двадцать лет Михаил Осипович так и не привык к пропахшему плесенью холоду в бюргерских домах и с тоской вспоминал жарко натопленные комнаты московской квартиры.

Майер ускорил шаг, чтобы у Михаила Осиповича не было времени осмотреть фонд. Но тому хватило и беглого взгляда на коллекцию, чтобы поразиться ее размаху.

Левая стена увешана полотнами от пола до потолка: яркие, изломанные фигуры на контрастном фоне – буйство цветов; изможденные синие люди у синих стен – увиденные сквозь синее стекло; шершавые мазки, вытянутые линии в какой-то сферической перспективе; пейзажи с деревьями, будто сотканными из пуха; размытые силуэты балерин, вытянувшихся в арабеске.

«Неужели и правда подлинные Пикассо, Матисс, Дега?» – удивлялся Михаил Осипович, мельком оглядывая картины, мотивы и манера исполнения многих полотен казались ему знакомыми.

Справа – большой картотечный шкаф. За ним полки с книгами – сплошь запрещенными: Цвейг, Манн, Уэллс, Зегерс, Гессе. За ними – застекленные стеллажи с ювелирными украшениями, зачем-то перемежавшимися длинными женскими перчатками, сумочками и лорнетами.

В последнем отсеке хранилища помещался барочный секретер и широкий стол, покрытый сукном. Вокруг них вразнобой и без порядковых номеров располагались многочисленные, видимо, недавние пополнения: шляпные коробки, составленные в стопку у кресла, распахнутые шкатулки с кольцами и серьгами, штабели холстов, повернутые лицом к стене.

На китайской лаковой ширме, расписанной золотыми мостиками и лодочками, висело расшитое жемчугом платье – Михаил Осипович узнал его: такое же висело в шифоньере жены. Он не сразу понял, что это оригинал, в котором Элеонора Гинзбург пела на сцене Гевандхауса почти десять лет назад – ее фигура тогда будто сияла тончайшим перламутром на фоне оркестра, затянутого в черные фраки. После концерта Зинаида Моисеевна месяц терзала модистку, пока не получилась точная копия платья, разве только жемчуг заменили стеклянные бусины. Она хранила его до сих пор как напоминание о другой, прошлой жизни.

Майер включил настольную лампу, натянул перчатки и надвинул лупу на правый глаз. Ни стула, ни табурета Михаил Осипович не нашел: в хранилище не предполагалось посетителей.

– Быстрее! Что там у вас?

– Вот! – Михаил Осипович стал поспешно и стыдливо распарывать швы подкладки брюк, но ничего не получалось: рука, зажатая ремнем, не пролезала дальше запястья. Пришлось отвернуться, расстегнуть ремень, приспустить штаны. Только так он смог оторвать от подкладки конверт из носового платка. Он проклинал себя за то, что приспособил его в таком неудобном месте, и досадовал, что забыл достать конверт раньше.

– Простите! Боже мой! – лепетал он, а виски жарко стучали: «Какой позор! Какое унижение!»

Наконец он неловко, одной рукой застегнул брюки, повернулся и положил на стол сперва самое ценное: увесистый сапфировый перстень матери, свадебное ожерелье Зинаиды Моисеевны и ее рубиновые серьги, потом кольца и серьги с камнями помельче.

Майер презрительно взял в руки перстень. Держа его кончиками пальцев, он стал рассматривать его с той брезгливостью, с какой разглядывают убитую муху. Перебирая предметы по одному, он неприязненно причмокивал, будто рассасывал горький леденец от кашля.

– Грубая работа! Грубая работа! – скрежетал он сквозь зубы.

– Это семейные реликвии, им больше ста лет, – робко возразил Михаил Осипович.

– Кто купит эти никчемные сто лет? – ворчал Майер, взвешивая цепочки. – И это все?! Тут едва хватит на одного.

– Есть еще пара безделиц.

Михаил Осипович бережно достал перстень, инкрустированный перламутром, с неправильной жемчужиной в центре, торчащей из золотых зубьев, как из пасти дракона, и подвеску в виде дриады из слоновой кости, качающейся на ветке коралла. Майер смерил его ледяным взглядом, Михаил Осипович понурился и извлек из конверта эмалевую брошь с нимфой в сиреневом хитоне по эскизу Мухи, скомкал платок и запихнул его в карман плаща.

Благоговение расплылось по лицу Майера, разглаживая жесткие морщины и складки на лбу. Глаза вожделенно загорелись.

– Вот это уже лучше! Откуда у вас Жорж Фуке?! – голос его смягчился. Каждой вещью он любовался долго, едва дыша, несвойственная приветливая улыбка появилась на его тонких губах. Это благорасположение Михаил Осипович отнес и на свой счет и немного успокоился.

Майер вытащил из выдвижного ящика футляр, высыпал содержимое в одну из раскрытых шкатулок и аккуратно уложил свои сокровища на черную бархатную подушечку, затем жадно щелкнул замком.

– Показали бы эти вещицы сразу – сохранили бы свои реликвии, – засмеялся Майер, швыряя материнский перстень в шкатулку с другими кольцами. Он поднялся, достал с черной полки толстую амбарную книгу и внес в нее несколько пометок. На бланке квитанции он написал в столбик: 1. Перстень: золото, сапфир около 0,5 карат. 2. Серьги: золото, рубины. 3. Цепочка: золото, 5,91 гр.

– Поставьте имя, дату и распишитесь тут. – Он указал на строчку «Принято от…» Михаил Осипович послушно взял протянутое перо, обмакнул в чернила и заполнил графу. Майер кивнул.

– Так сколько вас всего? – спросил он строго.

– Пятеро. Моя жена и трое детей.

– Вы обошли консульства?

– Конечно, иначе не смел бы вас беспокоить. Везде получил отказ за недостаточностью средств, а продавать драгоценности невесть кому сейчас опасно. Нашего соседа недавно за это задержали.

– Ну что ж, – отрезал Майер. – Остается только побег. Маршрут у нас отработан – через Францию, а там кораблем до Америки. Вас известят. Вещей не берите – разве что смену белья. – Он поднялся, жестом показывая Михаилу Осиповичу на выход. Но тот продолжал стоять, теребя в кармане платок, увлажнившийся в его вспотевшей ладони.

– Я хотел бы попросить вас о гарантии, – решился он наконец.

Майер посмотрел на него скорее изумленно:

– Гарантии? В какой же форме вы хотите их получить? – презрительно улыбнулся он.

– Мне говорили, что вы даете расписки.

Майер снова сел в кресло, выудил лист из картонной бухгалтерской папки, быстро вывел пером несколько строк, поставил роспись и промокнул бронзовым пресс-папье.

– Благодарю вас! – Михаил Осипович спрятал бумагу под рубашку и плотнее запахнул плащ.

Обратно он прошел через Турмштрассе в сизую тень поредевшего Аувальда. Он не стал прижиматься к парковой ограде, не двигался мелкими перебежками от дерева к дереву, а шагал размашисто и уверенно. Он был умиротворен той убежденностью, что окончательно откупился от арийского истукана, вырвался из когтей грудастого железного орла, как некогда высвободился из коченеющей хватки орла двуглавого. «От медведя ушел, от волка ушел» – вспомнилось ему из любимой сказки его русской няни.

Он так осмелел, что прошел по Готтшедштрассе до Соборной синагоги, снаружи такой основательной, будто вырезанной из монолитной скалы, – внутри ажурной и торжественной. Скоро он будет далеко от этих мест, но глубокой грусти он не испытывал, скорее облегчение. Чувство дома пропало у него с тех пор, как он эмигрировал из России.

Он вернулся домой в бурные объятия и причитания Зинаиды:

– Почему так долго! Я уже столько всего себе вообразила! Едва жива! Зачем ты пугаешь меня?

– Успокойся! Скоро все кончится! – сказал Михаил Осипович вкрадчиво.

– Ничего не кончится, пойми ты! Когда-то я тоже верила, что это безумие не может длиться долго, а ты посмотри – становится только хуже! Ты же видишь: они ни перед чем не остановятся.

– Тише, Зиночка! Для нас кончится, слышишь? У нас все будет хорошо. Я договорился.

– Миша! – запротестовала она. – Как можно? С кем?

– Это надежный человек, от Готлибов.

– Я не знаю, – сказала она, растерянно опуская руки.

– Вот! – Михаил Осипович достал бумагу из-за пазухи. – Тут наши гарантии! Нас переправят во Францию, а дальше до Америки. А пока спрячем расписку в наш тайник.

Они поднялись в детскую. Проснувшийся от их голосов внизу Веня замер, едва услышав скрип опускающейся дверной ручки. Михаил Осипович подошел к кроватке Анны и осторожно потянул ее на себя, взявшись за золотые шишечки. Встал на колени у самой стены, вытащил узкую рейку плинтуса и просунул куда-то внутрь небольшой листок. Едва он поднялся, Веня зажмурился и вжался в подушку.

– Если что-то пойдет не так, по этой расписке ты добьешься справедливости! – зашептал Михаил Осипович жене, стоявшей у порога за Вениной кроватью. Но мальчик ее не видел и послушно закивал на его слова, решив, что отец обращается к нему.