Черная роза

3

Голову лежащего покрывал большой лист лопуха, а правая рука его с повернутой вверх ладонью покоилась на лбу, словно прикрывая глаза от света встававшей зари. Другая рука спокойно лежала на груди, как у людей, спящих глубоким сном. Под порывами ветра огромный лопух то и дело подрагивал, но казалось, что не от ветра, а от глубокого и сильного дыхания спящего.

На середине дороги или, может быть, чуть ближе к обочине лежал человек.

Светало. Края далеких, нависших над горизонтом облаков озарились фиалковым светом. В этот час от придорожных деревьев и кустов тянулись особенно длинные тени, они бросались в глаза резче, чем в любое другое время дня.

С жужжанием и стрекотом возвращались к жизни проснувшиеся насекомые, и лакомые до них летучие мыши еще метались по воздушным коридорам, образованным ветвями деревьев, выстроившихся в ряд. После теплой ночи почти не выпало росы. Осень опаздывала, застряв где-то в пути.

Весело и свежо, будто только что посеянная, зеленела лебеда совсем рядом с колеей, накатанной телегами жнецов еще в начале августа на черной полосе дороги. Там-то, словно выбрав для себя самый большой придорожный лопух, и лежал человек. Лежал, вытянувшись на спине, одну руку положив на грудь, а другой, защищая глаза от неумолимо наступавшего рассвета.

Можно было подумать, что он лег поперек рельсов на захолустном полустанке, чтобы в зыбкой тишине не проспать приближение поезда. В шести километрах от станции раскинулось большое село Кирайсаллаш, и там сегодня, как всегда в день престольного праздника, открывается ярмарка. Вот, верно, и не захотелось ему шагать туда пешком.

Дорога проходит как раз по границе чернозема и супесчаника. И дороге этой не одна тысяча лет. Ее знали еще римляне, когда отправлялись к сарматским языгам, нагруженные оружием или гончарными изделиями - в зависимости от того, воевать они шли или торговать.

По одну сторону дороги тянется, будто сопровождает путника, жирный перегной - и сейчас на нем сплошь зеленеет травка; по другую тяжелый, рыхлый супесчаник, на котором вся растительность уже давно сменила изумрудные тона на красновато-желтые.

Человек лежал так, что его голова и туловище находились на зеленеющей черноземной полосе, а ноги - на укатанном песке. Если в повозку, которая первой проедет тут в предрассветных сумерках, чего доброго, будет впряжена слепая лошадь да еще возница задремлет на козлах, он непременно переедет колесом левую ногу спящего.

Эта дорога, как река, размежевывает села и деревни. Несхожи они и по укладу жизни, и по нравам жителей, а рощица, оказавшаяся на границе земельных угодий трех окрестных сел, считается нейтральной.

Дорога начинается в Андялоше, и, если от опушки рощи свернуть направо, вы попадете в село Кирайсаллаш, налево- в небольшую деревушку под названием Шарпуста, что означает «грязный хутор». От Андялоша до Шарпусты всего два часа ходу, и примечательно, что обычно все ходят туда пешком. Вероятно, из-за этой самой черной непролазной грязи. В Андялоше одна половина села стоит на черноземе, другая-на супесчанике. А вот в Кирайсаллаше уже сплошь лёссовый песок, от рощицы это в шести километрах, на бричке ехать с полчаса, а то и меньше.

Тем временем ожило звонкоголосое птичье население акациевых зарослей, летучие мыши попрятались в дупла деревьев.

Голову лежащего покрывал большой лист лопуха, а правая рука его с повернутой вверх ладонью покоилась на лбу, словно прикрывая глаза от света встававшей зари. Другая рука спокойно лежала на груди, как у людей, спящих глубоким сном. Под порывами ветра огромный лопух то и дело подрагивал, но казалось, что не от ветра, а от глубокого и сильного дыхания спящего.

Оба села связывала между собой эта одна-единственная дорога. Мотоциклисты и автомобили, однако, по возможности старались ее избегать, и поэтому по сей день широчайший большак, как и тысячу лет назад, служит лишь конным повозкам и пешеходам. Районные власти уже не раз давали обещание замостить его камнем от села до села. Но это обещание всякий раз откладывалось, а потом и забывалось, по правде говоря, оттого, что никто особенно не беспокоился о его выполнении. Возницы и пешеходы привычно находили каждый свою колею, сегодня и вчера, как сто или тысячу лет назад. Как и прежде, дорога была не узка - метров двадцать в ширину, не меньше. Старики-долгожители рассказывали, что. в давние времена в некоторых местах она достигала даже пятидесяти. Вот и поныне лишь два ряда акаций, посаженных полвека назад, ограничивают возниц, и все зависит от времени года: зимой езжай в одну колею, а весной и осенью - как душе угодно.

И человек, лежавший на дороге под лопухом, терпеливо ожидал, когда на него наткнется первая телега из Андялоша, направляющаяся на ярмарку. Покружив, рядом села ворона - ее привлекла горбатая пуговица на пиджаке лежавшего,- но затем вдруг испугалась чего-то и улетела.

В сухую погоду повозки далеко объезжали друг друга, так что возница мог и не приметить распростертого на дороге человека, если бы не выехал прямо на него.

Зимой, конечно, другое дело. Когда снег да мороз, не станешь долго выбирать: как, бивало, проложат колею, первые сани по снегу, так все по ней и ездят.

Ну а с приближением весны, когда снег начинает таять и колея раскисает, движение сдвигается на песчаник - колеса ищут упругой опоры. Заедет кто-нибудь случайно на черноземную полосу - беда, шестеркой волов не вытянуть. Шестерка волов! Ее не сыщешь теперь днем с огнем. Вот уже лет тридцать назад кануло в прошлое это традиционное венгерское чудо. Разумеется, песчаная сторона дороги в эту пору куда надежнее. Даже обильные весенние дожди не в состоянии ее испортить. И только с приходом лета следы от колес начинают расползаться по всей ширине большака. А потом, после двух-трех особенно знойных дней, когда какой-нибудь неосторожный возница вдруг увязнет в пересохшем песке по самую ступицу, движение перемещается уже на черноземную сторону. Так бывает всегда, а сейчас на дворе конец августа и люди ездят по черноземной полосе, прямо по зеленеющим всходам дикого шпината. В октябре, когда наступает дождливое ненастье, повозки снова переберутся на песчаник.

В августе поля вокруг деревни Шарпуста зарастают поздней зеленью, а сами домики белеют сквозь редкую листву плюща, который скорее украшает стены, чем их укрывает.

Между тем рассвет становится ярче, словно подстегнутый первым щелчком кнута-это появилась наконец первая телега из Андялоша.

Ее тащит пара добрых лошадок, на козлах восседает хозяин в праздничном костюме, рядом с ним - супруга в гарусном платке. Оба сонно молчат. Но возница не дрём-лет, и телега, описав широкую.дугу вокруг лежащего, сворачивает на песчаник. Замедленный скрип колес выдает подозрение, возникшее у кучера.

- Гляди, Давид Шайго опять нализался.

- И как не совестно,- отзывается жена, покосившись в сторону распростертого на дорогь тела. Однако зрелище не слишком ее занимает.

Возвращая телегу на прежнюю колею, возница из Андялоша решает подшутить над пьяницей и кричит:

- Эй, сосед! Вставай, уже давно рассвело! Праздник проспал!

Муж и жена оборачиваются и ждут, что Шайго вскочит как ужаленный, выругается по-черному и погрозит им кулаком, а они подстегнут своих лошадок и вдоволь над ним посмеются.

Но Шайго не шевелится, и им надоедает вертеть шеями в ожидании спектакля.

- А ведь он верующий.

- Раньше верующие так не напивались.

Утро между тем вступает в свои права. Воробьи падают с высоты в придорожную пыль, как камушки из корзины, и купаются в ней, чирикая.

Вот показалась вторая повозка, доверху нагруженная дынями; она объехала неподвижное тело по следу первой. Возница мирно дремал, ничего не видя и не слыша вокруг себя; мальчик, сидевший спиной к лошадям на брезенте, покрывавшем груду дынь, заметил, правда, лежащее на земле тело, но повозка отъехала уже далеко, и он лишь на мгновение перестал насвистывать песенку.

Человек на дороге был в рабочих парусиновых штанах и почти новых сандалиях из тонких ремешков, надетых на босу ногу. Его коричневая куртка с четырьмя пуговицами была перекроена из солдатского мундира. Вторая пуговица снизу, выпуклая, фиолетово-зеленого цвета, отличалась от трех других. В утренних сумерках трудно было определить истинный цвет его рубахи, то ли действительно серой, то ли просто давно не стиранной.

Теперь уже хорошо был виден дом у дороги, стены его четко вырисовывались на фоне кустов и деревьев. Темная, наглухо закрытая дверь посредине фасада выходила прямо на дорогу, и по ее форме нетрудно было догадаться, что в прежние времена она служила входом в придорожную корчму. Об этом свидетельствовало чуть заметное пятно на фронтоне - здесь когда-то в незапамятные времена красовалась вывеска.

По дороге тем временем проехало еще три-четыре телеги, большей частью груженных дынями и кукурузой. Наконец одна из них остановилась.

С телеги спрыгнула женщина в высоких сапогах, воткнула кнут на обычное для него место на козлах и принялась тормошить лежащего, чтобы привести его в чувство. Но, притронувшись к его руке, она резко отпрянула. Затянув потуже узел платка под подбородком, женщина поспешила к закрытой двери бывшей корчмы и начала барабанить по ней кулаком. Услышав внутри какие-то признаки

жизни, она присела на корточки перед замочной скважиной и громко сказала:

- Маргит! Слышишь, Маргит? Твой муж лежит мертвый посреди дороги! Мертвый, слышишь?