Черная скрипка

III

Иоганн долго сидел, не произнося ни слова.

Он выпил рюмку водки, глядя в глаза Эразму, после чего они начали очередную партию в шахматы.

— Ты потом видел ее?

— Нет, ни разу.

— Так, значит, в Венеции ты поселился из-за Карлы Ференци?

— Да. Из-за нее. Но я не сразу переехал в Венецию. Я же тебе рассказывал. Я путешествовал. Из Кремоны поехал в Париж, там делал скрипки, однако главная причина моего бегства — попытка забыть эту историю. Но когда я понял, что забыть мне ее никогда не удастся, я отправился в Венецию. Только было уже поздно. Карла умерла.

Эразм замолчал, и Иоганн понял, что старик-мастер больше ни слова не скажет.

В этот вечер Эразм проиграл партию. Такое случилось впервые.

Но ведь впервые он и рассказывал о себе. Рассказал о себе нечто существенное.

С первыми лучами рассвета, когда партия была закончена, Эразм сказал Иоганну:

— А ты знаешь, что это волшебные шахматы?

— Нет.

— На этой доске и с этими фигурами ты никогда не проиграешь. До тех пор, пока ты им не изменишь. Бери, отныне они твои.

Зимние дни еле-еле ползли. Ни Иоганн, ни Эразм больше ни разу не упомянули про Карлу.

В конце декабря Эразм слег от какой-то непонятной болезни. Лихорадка не отпускала его.

В бреду, преодолевая одышку, он повторял имя:

— Карла… Карла… Карла…

Три раза.

Иоганн молча сидел у постели Эразма, и сердце у него сжималось.

На следующий день у Эразма отнялся язык.

Эразм умер во сне утром 1 января 1798 года.

На заупокойной службе по нему пел хор мальчиков. У одного из них был голос поразительного тембра, исполненный печали, с оттенками глубинной скорби, передать которую способны были бы только лучшие скрипки усопшего мастера. Вместе с Эразмом, достойным учеником Антонио Страдивари, ушел секрет изготовления самых великолепных скрипок на свете.

После отпевания в церкви Сан-Дзаккария гроб погрузили на черную гондолу, и погребальная эта ладья поплыла из города к кладбищу Сан-Микеле. Иоганн Карельски был одним из участников траурного кортежа, и у него было такое чувство, будто он присутствует на собственных похоронах.

В Венеции шел дождь. Мелкий, частый дождь. Слышался только стук капель, падающих на Большой канал, плеск волн, бьющихся о борта гондол, да иногда жалобный плач ветра среди камней.

Погребальный кортеж причалил к пристани некрополя, и гроб был опущен в могилу. Скрипач бросил на гроб скрипичного мастера горсть черной земли и осенил себя крестным знамением. Затем торопливо покинул кладбищенский остров и до самой Венеции ни разу не оглянулся.

Возвратясь в мастерскую Эразма, Иоганн принялся расхаживать по ней, внимательно рассматривая каждую вещь, принадлежавшую покойному мастеру. Сердце у него сжималось от скорби, и через некоторое время он сел за шахматную доску, но вдруг одним исполненным горечи движением сбросил все фигуры на пол.

В тот же миг он услышал странные звуки. Музыку, доносящуюся непонятно откуда.

Иоганн медленно прошел к темному углу, где, как ему казалось, и звучала эта музыка. Он зажег свечи в канделябре и осторожно приблизился к таинственному источнику звуков. Им оказалась черная скрипка.

С тысячей предосторожностей Иоганн снял ее со стены, осмотрел со всех сторон, взял смычок и, закрыв глаза, заиграл. Первая же нота заставила его вздрогнуть. Как ни невероятно это может показаться, но черная скрипка — и теперь Иоганн был полностью уверен в этом — обладала способностью сводить с ума того, кто играл на ней.

Но Иоганн продолжил играть на ней, словно из вызова, правда, очень недолго, а потом с яростью размахнулся и швырнул ее на пол.

Ударясь об пол, инструмент раскололся, издав странный звук, похожий на женский крик.

Не помня себя, Иоганн выскочил из дома и бежал, пока хватило дыхания.

Через несколько дней французская армия оставила Венецию, и вместе с нею Иоганн вернулся в Париж.

Ему не суждено было больше увидеть Италию.

Иоганн Карельски еще тридцать один год сочинял свою единственную оперу. Тридцать один год он пытался освободиться от голоса, от сна, пытался забыть историю, рассказанную Эразмом, и забыть про черную скрипку.

И все эти годы он ни разу не взял в руки смычок.

В тот день, когда Иоганн Карельски написал последнюю ноту последнего такта своей оперы, он вдруг понял, что весь его труд был напрасен. Ибо никто никогда не сможет спеть его произведение так, как спела бы Карла Ференци.

И тогда по странной душевной настроенности, поистине граничившей с безумием, он взял тетрадь, в которую тридцать один год записывал ноты, и бросил ее в камин. И через несколько секунд труд его жизни исчез в огне.

— Ну вот, — прошептал Иоганн Карельски, — я и покончил с этой историей.

Он растянулся на кровати, ощущая в теле усталость, но в душе был покой, и тут впервые в жизни Иоганн Карельски понял, что он счастлив.

Он написал свою воображаемую оперу.

В ту же ночь он умер — умер, даже не осознав этого, во сне, всецело захваченный сновидением.

И никто никогда не узнал, что он был гений.