Чёрная смородина

Глава 3

Приближался национальный праздник Ысыах — начало сенокосной страды и он же — якутский новый год. Ысыах решено было провести в честь ознаменования новой сталинской конституции. По этой причине председатель решил провести собрание актива колхоза непосредственно в своём доме, благо весь актив — родственники.

Протокол заседания вёл племянник председателя, единственный в деревне интеллигент, гордость колхоза — агроном Ёндёрюська Дьепириемиеп. Образование он получил в райцентре: целых пять классов, и, кроме того, в городе с отличием окончил соответствующие курсы.

То, что в колхозе давно уже не выполнялся план по заготовкам кормов, Ёндёрюська называл мудрёными словами — «форс-мажорнай обстоятельствота», и «неблагоприятное для общего дела отсутствие эспесиалиста-мелиоратора», благодаря этому никакая ревизия не могла к Матвееву придраться: засуха, батенька!

Кроме учёных слов он принёс из города и диковинный, никому непонятный и невероятно сложный «матерный» лексикон. «В городе вся интеллигенция так разговаривает» — любил говаривать он на клубных танцах, где на общественных началах обучал молодёжь модному столичному фокстроту под гармошку. Правда, таким же лексиконом в совершенстве владел и старый тракторист Эсперден Сергеев, но он тоже был вроде как интеллигент: по совместительству работал сельским киномехаником.

В свободное от основной работы время Ёндёрюська, бывало, от зари до зари кропал поэмы. Когда снисходило вдохновение — даже и по ночам творил. Творил даже где-нибудь под душистым стогом сена, спящая рядом уставшая от любовных утех доярка Матрёна, щёки которой были измазаны чернилами (Ёндёрюська пользовался химическим карандашом), этому созидательному процессу никак не мешала. Наоборот — придавала процессу созидания творений некоторую долю пикантности, романтики, творения проникались силой и чувственностью.

Пару лет назад его небольшое, но, несомненно, талантливое стихотворение «Мой горячий жеребец» было опубликовано в популярной республиканской газете «Проблемы животноводства Якутии», и все районное население уважительно называло его не иначе как «Поэт с Большой Буквы».

Вольный перевод этого шедевра, говорят — но толком не проверено, по большим праздникам зачитывали даже со сцены столичного Дома Культуры:

У некоторой части несознательного сельского населения были сомнения по поводу Дома Культуры — но это всё, конечно же, из-за чёрной зависти.

Образованному Ёндёрюське доверили вести сразу два протокола: «О праздничном Ысыахе», и — «Дело по расходам Старика».

Протокол заседания о предстоящем проведении праздника Ысыах в честь новой великой Сталинской Конституции

Зачитывание каждого пункта протокола было своеобразным тостом, так что и без того дружный коллектив родственников ещё больше подружнел. И расслабился. При этом совершенно забыв о политической бдительности.

Был составлен ещё один протокол:

Протокол заседания

Дело по расходам Старика

Заговорили о сильном шамане, живущем в соседнем районе, которого непременно нужно пригласить на мероприятие по перезахоронению, и о двух надёжных старцах, которые по традиции должны присутствовать на обряде. Конечно же, обязаны были присутствовать и жители многострадального колхоза, но только самые надёжные из самых надёжных. Каждый из присутствующих вспомнил о своих «надёжных»: братья, сватья, зятья и т., д. Количество, считая и членов актива, набралось солидное — восемьдесят душ, — Старик не должен обидеться.

Непременным условием в проведении древнего обряда было и наличие девяти юношей-девственников, с этим были проблемы. Но актив обещал постараться.

На посошок — без занесения в протокол, было решено — сразу по окончании празднования Ысыаха, всем доверенным лицам необходимо конспиративно собраться в тайге, возле арангаса.

Шумно, весело, с танцами, песнями и драками, древний языческий праздник, худо-бедно, закончился. Обошлось без человеческих жертв: Ёндёрюська успел зачитать свою новую поэму еще с утра, на торжественной части, пока народ ещё находился в узде.

Когда солнце и луна поменялись на небосклоне местами, то есть — луна утвердилась на востоке, а солнце на западе, кто-то остался спать укрывшись лёгким слоем тумана на алаасе, кто-то продолжил праздновать по дворам. Жертву затребовал обиженный Старик. Было так…

Приглашённый из соседнего района шаман Бёкка Никифоров неистово камлал, два почтенных старца с важным видом стояли рядом, девять юношей копали могилу промеж елей, зрители, со стаканами в руках и с трепетом в сердцах, наблюдали за происходящим: белыми ночами всё прекрасно видно.

Колхозный кузнец, после шаманского благословения, ударами обухом топора по лбу быстро забил всех жертвенных животных, мужчины, разведя дымокуры для защиты от комаров и тщательно заточив ножи, начали свежевать скотину.

Ойун Бёкка был настоящим шаманом — все, кроме властей, об этом знали. Впадая в транс, Бёкка разговаривал с духами и вещал. Даже, говорят, и сам начальник якутского Гидрометцентра не брезговал заезжать к нему в гости. Всё ведающий агроном при этом многозначительно поднимал вверх указательный палец и произносил непонятное слово: — «консультация!». Забегая вперёд и не по теме нужно признать — только благодаря «консультациям» репрессии обошли начальника Гидрометцентра стороной. Да, умели в то время работать.

Судя по всему, Бёкка уже достиг нужной кондиции и запел незнакомым загробным голосом:

— Мой палец закатился под спину… — толпа ахнула — про этот палец знали все! — Пусть почтенные старцы приладят его на место!

Вокруг старцев вмиг образовалось пустое пространство.

— Пусть старцы приладят его на место! — Повторил шаман Бёкка, продолжая колотить по бубну, — я долго мучился, я долго страдал, терпение моё не беспредельно!..

Старцы разгребли хвою — к ужасу присутствующих большой палец на правой руке Монньогона действительно отсутствовал — палец был обнаружен под спиной нетленных мощей, вероятнее всего при падении гроба он оторвался и закатился под хребет. Невозмутимый, накачанный во всех смыслах, кузнец преподнёс старцам сухожилие жертвенного жеребца, те приладили его на место. Толпа облегчённо вздохнула, где-то на заднем плане послышалось задорное позвякивание бутылок.

Гроб Старика закрыли крышкой и поднесли к краю могилы, пятеро парней, снизу, уже приготовились было принять скорбный груз, но шаман Бёкка, не прекращая камлать, опять заговорил не своим голосом:

— Мне нужен провожатый!

Страх вновь сковал людей тяжким гнетом, послышался звон разбитого стекла: «провожатый» — это означает — кто-то из присутствующих должен умереть для того, чтобы его душа проводила Старика до места назначения. Девственные юноши с гробом в руках застыли в полусогнутом состоянии у края могилы. Их чистые сердца не были готовы к такому обороту событий, — и это тревожило.

— Матвеев! — председателю стало дурно, сквозь сизый дым дымокуров ему показалось, будто мощи Монньогона шевельнулись, — Матвеев! Если сейчас не найдётся желающий уйти со мной, то умрёт этот шаман! Но тогда на обе ветви моего рода падет страшное проклятие!.. — Бёкка выронил из рук бубен с колотушкой, упал на землю и забился в жутких конвульсиях.

Раздался спокойный голос поселкового юродивого — Бааски Фёдорова, но в наступившей тишине это было как гром среди ясного неба:

— Бёкка не умрёт, умрёт другой — старый… — Для девственных юношей с гробом в руках это прозвучало, как команда разогнуться, те, кто был в яме, синхронно вытерли со лбов холодный пот.

Как-то само-собой, в полнейшей тишине, народ расступился, пропуская вперёд семидесятилетнего колхозного механизатора Эспердена Сергеева, который смело и совершенно спокойно заявил:

— Товарищи!.. Братья!.. Я готов выполнить волю Старика: я уже достаточно прожил на этой земле, пусть мой род процветает и живёт в мире! У меня взрослые дети и уже большие внуки, мне не о чем больше беспокоиться в этой жизни: я знаю — пришёл мой час. Я согласен быть провожатым!..

Здесь необходимо ненадолго отвлечься от сюжета и прояснить стороннюю позицию автора: это повествование не есть кощунство, или попытка показать во всём цвете изощрённый чёрный юмор, это не является и махровым вымыслом. Также автор не преследовал цель и очернить всё происходящее. Всё описанное — правда, документально зафиксированная сермяжная правда жизни.

А что касается стиля письма, так это опять же — тяжёлые последствия сермяжной правды жизни. Той самой «лёгкой и весёлой» жизни, которая, как известно, постоянно бьёт ключом. И так это у неё (у жизни) ловко получается…

Что поделать — не умеет автор иначе писать. Но, продолжим неуклюжее повествование…

Толпа присутствующих еще раз с облегчением перевела дыхание: такой расклад устраивал всех, даже родственников тракториста. В воспалённом мозгу председателя мелькнула, было, мысль провозгласить здравицу в честь товарища Сталина, но его перебил восставший с того света и вновь застучавший в свой бубен шаман Бёкка:

— Из-за сегодняшней ночи, некоторых из вас, в будущем, ждет огромная неприятность. Она случится по вине одного молодого человека, и дойдет до суда. Но вы говорите только правду, и потерпите до осени. Я сам явлюсь в городе к кому надо, и ваши страдания прекратятся.

Присутствующим это последнее потустороннее уведомление Старика было совершенно непонятным, а потому ценную информацию пропустили мимо ушей. Одним махом довели дело до конца и разошлись…

Отважный механизатор умер на следующий день: просто лёг спать, и не проснулся — старый человек, как это часто бывает, сам прочувствовал приближение своей смерти. Это была последняя странная смерть в этом селе, и одновременно — первая по причине нормальной старости.

В последний путь Спиридона Сергеева провожали всем районом и со всеми, подобающими настоящему мужественному герою, почестями. Вспомнили, что был он и героем гражданской войны, воевал в рядах РККА с самим Колчаком. Схлопотал вражескую пулю — чудом остался жив: пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. А так — жить бы ещё, да жить.

На поминках с особым теплом вспоминали, как он работал по совместительству в качестве клубного киномеханика. Клуб, собственно — это школьный коридор. За день до демонстрации фильма он приходил к школе, и, на прикрепленной на крыльце возле двери маленькой крашеной зелёной краской доске, мелом писал название фильма и время начала — «8 час. вечера».

На следующий день, примерно за час до начала сеанса выносил из стоящей во дворе школы маленькой будки бензогенератор, заливал в бачок топливо, заводил, на специальном хитроумном приспособлении перематывал бобины с киноплёнкой, после чего эти бобины заправлял в проектор.

Сельчане самостоятельно расставляли в накуренном коридоре скамейки, рассаживались рядами. Пока во дворе тарахтел генератор, наслаждались светом «лампочки Ильича». Во время ожидания начала фильма делились новостями, деревенскими сплетнями.

Русский язык никто толком не знал, переводил фильм, если поспевал за ходом действия, агроном Ёндёрюська. Если не успевал, то разжёвывал в те моменты, пока Спиридон менял бобины на кинопроекторе:

— …Петька Анке говорит: «а это — щёчки», ёптать накОй биляттар…

— Что за щёчки-то? — Обязательно переспросит какой-нибудь умник.

— На пулемёте, ёптатьбля, на «максиме», ёптать, щёчки такие есть, накОй ёппаш`мать… — Перекручивая бобину, знАчимо вставляет Спиридон.

— Э-э…

Перевод с русского был отличный, качественный — все всё понимали, даже малые детишки.

В посёлке был ещё один человек в совершенстве владевший техникой русского языка, но он уже давно помер — родной дядя Бааски Фёдорова — Митряй, ему на голову когда-то кирпич упал. Поминки есть поминки, вспомнили и его.

Прекрасной души был человек, образованный, интеллигентный: на тракториста тоже в городе на серьёзных курсах обучался. Бывало — возьмёт Митряй с собой двоих-троих дружков и умотает на таёжные озера на своём тракторе, возвращался всегда с полными мешками карасей и весь посёлок угощал.

Караси быстро ловятся: на одном озере бреднем протянут — мало, к другому поедут. На втором или третьем обязательно полный бредень карасей будет. Так что работа эта быстрая, неутомительная. Очень даже привлекательная. Особенно когда «душа просит».

Люди ему в знак признательности бутылочку и выставляли. Весёлый такой был, приветливый. Ходит потом по посёлку, гуляет, жизни радуется. Народ старался в такие моменты ему на глаза не попадаться.

Митряй, кстати, и научил Эспердена водить и ремонтировать трактор. Не последнюю роль в обучении сыграл пулемёт Шоша.

С войны достался Спиридону этот трофейный пулемёт, на лося с ним ходить — одно удовольствие: приклад удобный, в магазине двадцать патронов, сошки имеются, устойчивый. Митряй и положил глаз на это оружие. Поначалу Эсперден всё отнекивался одалживать, не доверял Митряю серьёзное оружие на охоту, но тракторист посулил научить его водить трактор, Эсперден и сдался.

Пулемёт полковника Шоша — штука очень сложная. Если трёхлинейку, там, или бердану, любой ребёнок с закрытыми глазами на мелкие детали разберёт-соберёт, а винчестер — с помощью подсказок взрослых за один вечер освоит: «бу маны — бу манна (как-то, даже, неприлично — «вот это — вот сюда», як.,)», то обращение с пулемётом требует знаний строго специфической научной терминологии: «вот эту ***здюлину берёшь, накОй билят, вытаскиваешь, эту хренотень отводишь… аю, бля дьобынай!.. отводишь эту куёбину накОй билят в сторону, она, куда надо, сама и ***бенивается, накОй ёппаш`мать…».

Так и получилось, что знание технической терминологии и помогло Спиридону в совершенстве освоить трактор — в этом плане служба в рабоче-крестьянской Красной Армии явно пошла ему на пользу.

Оказывается, в мирной и военной технике все названия одинаковые, таким макаром даже танки можно без труда освоить. Было бы желание. А что, вон в кино показывают — очень даже на тракторы похожи, такие же, квадратные, только пушка с пулемётом торчат. А из пушки Эсперден на войне тоже постреливал. Когда рассказывал, чисто по-русски говорил — «ка-ак она ***данёт»! И добавлял по-якутски — «только успевай рот открывать вовремя, ёппаш`мать»! Да-а, золотой человек был, мастер на все руки.

— Э-э…

Дела в Атамае пошли на лад — об этом трубили все республиканские средства массовой информации. Племянник председателя — агроном Ёндёрюська стал появляться на людях в модном галстуке в голубой горошек и получать высокие премии: пошли дожди, повысилась урожайность кормовых культур.

Его знаменитое стихотворение продублировали в районной газете «Наша ферма», и даже опубликовали фотопортрет. На фотографии чётко были видны пробивающиеся на щеках бакенбарды — Ёндёрюська решил их отращивать, чтобы больше походить на классика. Бакенбарды росли неохотно, поэтому агроному пришлось выставить бутылку приехавшему на съёмку фотографу, чтобы он сделал соответствующую ретушь.

Полностью исчезли болезни, прекратился падеж скота, и смертность людей вошла в статистическую норму. Постепенно в отчие дома стали возвращаться люди. В райкоме на каждом партсобрании на все лады принялись восхвалять председателя колхоза товарища Матвеева и ставить в пример отстающим.

Появились завистники, и как следствие — уполномоченный из райцентра ревизор…

Молодой, но усердный ревизор товарищ Токарчук прибыл в Атамай на новеньком ретивом райкомовском ГАЗ-М1, пригнанном в Якутск в прошлом году. Машина, подняв клубы жаркой пыли, встала посреди пустынной дороги в центре посёлка. Лобовое стекло тотчас облепили противно жужжащие навозные мухи и оводы, водитель стал озираться по сторонам:

— Ни разу здесь не был, где сельсовет — не знаю.

— Вымерли все что-ли, — посмотрев на наручные часы, лениво возмутился Токарчук.

— Сенокос начался, все в полях, однако…

— И на ферме, — пыль осела, возле ГАЗа материализовалась старая доярка Варвара с пустыми ведрами в руках, — а вы откуда, из города что-ли? К кому приехали? Машина-то какая красивая…

— Из города мы, — открыв дверь, ответил шофёр, — к председателю Матвееву приехали.

Любопытная Матрёна, чтобы продолжить разговор, вытащила из кармана фартука папиросину, обратилась к начальнику по-русски:

— Письки есть?

— Чего-о?! — Взревел Токарчук, — Какие письки?! Ты чего это…

— Ну, это, — приветливая Матрёна изобразила руками совершенно непристойный жест, похоже — будто чиркает об коробок, — письки есть?

Возмущённый от такой встречи ревизор спросил уже водителя:

— Чего ей надо, она что, не в себе?

— Спички она спрашивает, товарищ Токарчук, — ответил водитель, и обратился уже к доярке, — садись, дорогу до председателя покажешь.

Разговор водителя с дояркой, понятно, происходил на якутском языке. Варвара с папиросиной в зубах уже приноровилась было проникнуть в красивую машину, но Токарчук с великим подозрением посмотрев на её пустые вёдра, пресёк это дело:

— Куда это она попёрла?

— Дорогу покажет.

— Пусть так объяснит, — и ни к селу ни к городу добавил, — и без того мухоты хватает.

— Начальник говорит — так объясни, где сельсовет находится.

— А-а… дык вот она, контора-то, — Варвара невозмутимо показала рукой на стоящий рядом с дорогой дом, — здеся он, — и пошла на ферму, рассказывать всем как она на городской машине с молодым начальником каталась. Начальник красивый такой, весь в белом костюме, чистенький…

Рядовая доярка не знала, что председатель в данное время расслаблялся в гостеприимном доме почётной доярки колхоза — Матрёны, так что не будем её строго судить.

Токарчук, надменно бросив водителю: — «Жди здесь», — вошёл в дом сельской конторы: замков в те времена на двери не вешали: коммунизм; да и внутренний дверной крючок, появился всего как с полгода назад, да и то — благодаря настойчивым требованиям молодой доярки Матрёны.

Окинул взглядом пустое помещение, осмотрел покрытый мятым, с подозрительными пятнами, выцветшим кумачом стол, загаженный окурками и мухами подоконник, сел на председательское место:

— Деревня… — разведя локти в стороны сладко потянулся, — э-эх…

Послышалось жужжание — это овод залетел в помещение и сейчас бестолково бился об оконное стекло. Токарчук подошёл к окну, полюбовался окрестностями, неопределённо хмыкнул и взял лежащий на подоконнике коробок спичек:

— Письки, бля, — зажёг спичку и стал «охотиться» за оводом, — щас я тебя… щас я тебя прижучу, шваль…

Сжечь неповоротливому оводу крылышки нетрудно, он уже жужжал крутясь на спине среди окурков и табачного пепла. Полюбовавшись результатом от проделанной работы, ревизор вновь сел за стол.

Взяв в руки какой-то замызганный скоросшиватель, стал лениво перебирать бумаги. Все бумажки были исписаны аккуратным каллиграфическим почерком. Причём — латиницей. Ревизор был исконно русским парнем, знал, что якуты пишут латиницей, так что особо на содержание документов внимания и не обращал, тем более — не понимал.

Вдруг что-то насторожило… Ретивый чиновник более внимательно перебрал документы… Стоп… Вот! Вот где собака порылась, написано практически русским по белому: «iasnoglazyi pegii jerebec»! — Удача — «вот`те и пустые вёдра»! Ревизор в своё время, в отличие от малограмотного агронома, окончил семилетку, на пять с плюсом сдал экзамены по французскому (частенько, бывало, бахвалился этим фактом перед друзьями): ему достался «счастливый» билет по алфавиту, так что разобраться в транскрипции не составило особого труда. Вырвав из папки оба протокола, стремительно метнулся на выход. Передумал — вернулся, схватив всю папку, выбежал:

— В райком! Срочно! Быстро! Ещё быстрей!

Наконец испуганный водитель, с помощью кривого стартёра запустил двигатель, влетел в кабину, и, подняв облако пыли, рванул с места со скоростью 30 км/час.

Всю долгую дорогу ревизор, уже мысленно видевший новый просторный личный кабинет с красивым кожаным креслом и огромным столом красного дерева, изучал документ «Delo po rashodam Starika».

— Слышь, — прищурившись, обратился Токарчук к водителю якуту, — «Starik» — это понятно, а що це таке — «Monniohon»?

— Monniohon? — Переспросил шофёр, — чёрная смородина.

— Нас на мякине не проведёшь, контрра! — Ругнулся ревизор, водитель втянул голову в плечи, — да это я не до тЭбэ…

Токарчук торопился в центр — «…ехал цыган на коне верхом, видит девушка идёт с ведром…». Приятные думы всецело овладели его молодой и горячей душой. Приятное породило приятное: мысли стали роиться вокруг образа его новой пассии — Элеоноры Евстигнеевны Хрящ, — молодой, красивой и необычайно темпераментной супруги прокурора республики М-кртчан.

Эх, молодость, молодость… Все беды — от женщин…