Черная вдова

Другие пауки и паукообразные

Лиловые цветы пустынного осота слегка раскачиваются от легкого ветра, и ажурная тень тонких листочков и веточек растения скользит по тенту. Вокруг растут солянки, самые разные: желтоватые с красным оттенком, изумрудно-зеленые, почти синие. Большое озеро Алаколь тоже разное: зеленое, синее, лиловое. Вдали за ним — коричневые горы.

Ветер почти затих, замерли тростники, звенит жара. У осота беспрестанные посетители. Тонко жужжат крошечные пчелки-андрены, чуть пониже тоном пчелы-листорезы, едва слышен шорох крыльев мух-жужжал, иногда раздается грозная песня большой осы-эвмены. К вечеру озеро синеет, покрывается легкой рябью, из тростников выплывают чомги и громко кричат на все озеро. В это время заросли осота покидают посетители, и песня их крыльев смолкает. Позднее, когда загорается первая звезда, над берегами озера сперва тихо-тихо, потом громче, яснее, совсем громко поднимается тонкий звон. Над кустиками тамариска, над самыми разными солянками вьются в воздухе легкими прозрачными облачками мириады крошечных ветвистоусых комариков. Вьются деловито, настойчиво, исполняя трудный предсмертный танец своих далеких предков под звуки траурной музыки прозрачных крыльев.

Рано утром первое, что видно перед глазами — на потолке противокомариного полога бездыханные тельца комариков, светлые, почти прозрачные с нежными перистыми усами. Ноги скрючились, тельце высохло, а две точечки черных глаз продолжают смотреть на мир, как живые.

Над кромкой тростников показывается красное солнце. Зеленые лучи пучками бегут по небу, отражаются в воде. Не спеша пролетают цепочкой белые цапли и тоже отражаются в воде. Под лучами солнца они совсем розовые с синими тенями. Солнце открывает одну за другой ложбинки, покрытые солью, и тогда неожиданно над землей, над зарослями трав загорается тонкими нитями паутина. Много ее на сухих веточках, но больше всего на серых кустиках прошлогоднего осота. И тот осот, что возле тента, тоже оплетен ею. Все опутано сверкающими нитями, увешанными гирляндами мертвых черноусых комариков с безжизненно повисшими роскошными перистыми усиками — тончайшим аппаратом чувств крошечного насекомого.

Тут же по нитям вяло ползают толстобрюхие сытые пауки, все вместе: рядышком и полные, степенные мамаши, и поджарые стройные отцы, и множество самых разновозрастных паучков-детенышей. Все они одеты в нарядные костюмы, украшенные тончайшим узором из темных полосок, линий, зигзагов, точек. На прозрачной нежно-зеленой голове сверкают выпуклые черные глаза, на крепких ногах торчат во все стороны острые, как кинжалы, щетинки. И никто из пауков не обращает друг на друга внимания. Такие отъявленные хищники, они необычны в своем миролюбии. Еще бы! Ночная трапеза закончена, а пищи все еще вдоволь. Вон сколько висит ее на паутинных нитях. Каждый сыт по горло, и теперь ленив, равнодушен к окружающему.

Солнце поднимается над озером, паутина уже не сверкает серебром — блекнет, будто растворяется в воздухе. Ветер тронул воду рябью, зашуршали тростники, и гирлянды комариков стали раскачиваться на нитях и осыпаться на землю. Один за другим прячутся паучки в надежные укрытия на весь долгий, жаркий и ослепительный день. Паучки-дети находят укромные местечки в тени у оснований кустиков, паучки-матери забираются в уютные из тонкого белого шелка шатры, растянутые на сухих веточках растений, паучки-отцы пристраиваются вблизи белых шатров.

Когда же на землю опадают все мертвые комарики, тогда становится видно, сколько всюду развешано маленьких, чуть больше самих паучков, кокончиков. Они сплетены из тончайшей паутины и снаружи покрыты кудрявыми нитями. В кокончиках находятся или зеленоватые, чуть продолговатые яички, уложенные аккуратными рядками, или крохотные, только что родившиеся паучки, уже готовые к самостоятельной жизни, юркие, быстрые и ловкие. Многие кокончики пусты. В них находятся сверкающие белизной оболочки яичек и прозрачные рубашки, это их первая, хотя и не настоящая линька.

Еще выше поднимается солнце, еще жарче нагревается земля. Солянки источают особенный запах солончака. Над лиловым осотом начинают крутиться крохотные пчелки-андрены, мегахиллы и осы-эвмены. На оплетенных паутиной кустиках пусто, никого не видно. Все паучки попрятались. Лишь в кокончиках греется и растет многочисленное потомство миролюбивых хищников.

Прошло два года, как на месте реки Или, выше ущелья Капчагай, образовалось большое водохранилище. Зеленые луга, покрытые цветущими ирисами, солончаки, расцвеченные розовыми тамарисками, прибрежные рощи лоха, ивы и туранги с неумолчными соловьями и звонкоголосыми кукушками исчезли, закрылись водой. Теперь здесь плескалось зеленое море в голых, желтых, опаленных зноем берегах.

К востоку, выше по течению, море постепенно уменьшалось, мелело и переходило в обычную древнюю реку Или, такую, какой она была много тысячелетий.

Рядом с очень крутым, располагавшимся полукругом обрывом, торчали из воды голыми скелетами тугаи и деревья, погибшие от изобилия влаги.

Большие обрывы мне были хорошо знакомы. Когда-то, путешествуя по реке Или на утлой байдарке, я обратил внимание на то, что с реки напротив них слышалось отличнейшее эхо. Полукруглые стены обрывов, как кривое зеркало, отражали звуки, фокусируя их на небольшом пространстве. На низком и живописном берегу перед обрывами раньше стояли домики егеря и охотничьего общества. И сюда обрывы тоже отражали эхо, а единственный в этом глухом месте егерский петух каждое утро на берегу устраивал продолжительный концерт, долго и громко перекликаясь с воображаемым противником, внимательно прислушиваясь к эху.

Теперь от домика ничего не осталось, а деревья, возле которых он стоял, меня поразили: когда я подъехал к ним на резиновой лодке, они все оказались завитыми густой паутиной. Небольшие серые пауки, такие же самые, каких я увидел впервые много лет назад на озере Алаколь, не испытывали недостатка в еде. В их тенетах всюду виднелись трупики крошечных ветвистоусых комариков.

В двух километрах, напротив другого конца обрыва, на вершинках деревьев большого тугая, обосновалась колония бакланов. Прежде на реке этих птиц не было. Откуда они переселились сюда? Мне захотелось посмотреть на птиц поближе. Я вооружился фотоаппаратом, магнитофоном, уложил все снаряжение в лодку и, потащив ее по воде за веревку, пошел под самыми обрывами.

То, что я увидел здесь, меня глубоко поразило. Весь высокий обрыв, длиной около двух километров и высотой около десяти-пятнадцати метров, был покрыт сплошной плотной паутинной тканью. Она покрывала его с самого низа до самого верха. Отражая лучи солнца, она блестела, будто алюминий, сверкая холодным белесоватым оттенком. В этом необычном шелковом одеянии копошилась масса небольших серых паучков-тенетников. Они не проявляли никакой неприязни друг к другу, близкое для них соседство было привычным. Кое-где в паутине виднелись их беловатые кокончики. Вся эта гигантская многослойная паутинная сеть — плод совместных усилий по меньшей мере нескольких миллионов пауков, тоже была усеяна трупиками маленьких зеленоватых ветвистоусых комариков. Кое-где виднелись небольшие коричневые ручейники. Иногда попадалась дичь покрупнее: в паутине запутывались бабочки, стрекозы, богомолы.

Пауки аранеа паласси были очень шустрыми и, потревоженные, мгновенно падали вниз, застывая на земле серым комочком. Среди мелкой гальки и камешков они казались совершенно неразличимыми для самого зоркого глаза. Инстинкт самозащиты отработался у них отлично. Если упавшего на землю паучка я брал в руки, то он молниеносно выскакивал из них, проявляя удивительную быстроту и проворство. Несмотря на изобилие паучков, а их на квадратный метр было не менее одного, а то и двух десятков, я потратил немало усилий, прежде чем засадил в пробирочку со спиртом несколько паучков.

Что же произошло в природе, отчего так много появилось пауков на обрывах и полузатопленных деревьях, где прежде их не было и в помине? Капчагайское озеро, созданное руками человека, — новая арена жизни. Оно погубило очень многих жителей тугаев и пустыни, но многим и дало жизнь. Сейчас в нем размножились ветвистоусые комарики, на них в неимоверном количестве расплодились паучки.

Что же будет дальше?

Пройдет время, и постепенно между жителями озера установятся прочные и сложные взаимоотношения, образуется равновесие, у комариков появятся многочисленные враги в воде, их станет меньше, уменьшится и число паучков и обрывы уже некому будет одевать сплошным шелковым покрывалом.

Прошло еще несколько лет. На пустынных берегах озера выросли тамариски, кустики ивы, тростники и высокие травы. Все вместе они образовали узкую зеленую полоску, так оживившую пустынные берега.

Сейчас, в начале сентября, пустыня уже не полыхает жаром, воздух свеж, прохладен и зеленое озеро плещется в берегах. Сюда прилетают попить воды степные рябки, иногда промчится стайка уток, в укромных уголках неподвижно стоят у воды серые цапли, высматривая добычу, да белоснежные чайки сидят рядками на черных щебнистых косах. В воздухе повиснет пустельга, неторопливо пролетит лунь, иногда появится большая стая скворцов и, прошумев крыльями, скроется за горизонтом, в траве незаметно промелькнет степная гадюка.

К вечеру озеро успокаивается, волны перестают шуметь, Чулакские горы постепенно синеют, и на них появляются тени многочисленных ущелий, а когда солнце заходит и на землю опускаются сумерки, небо пустыни расцвечивается звездами, в воздух поднимаются облачка крупных ветвистоусых комариков и звенят прозрачными крылышками. Подойдешь к такому облачку, присядешь на землю, и на фоне почти потухшей зорьки увидишь густой рой самцов с роскошными усами. Он беснуется в необыкновенно слаженной пляске, совершая резкие броски из стороны в сторону. В него влетают тонкоусые самки и, оплодотворенные, летят к озеру откладывать яички. Потом самки погибнут, тела их прибьет волнами к берегу, а самцы, закончив жизненные дела, упадут на землю, на растения, на паутину.

Появление ветвистоусых комариков повлияло на судьбы многих жителей пустыни. На берегах размножилась прибрежная уховертка и местами изрешетила берега своими норками. Она, ранее строго одиночный житель, стала колониальной. По кромке воды регулярно патрулируют чернотелки: они также нашли здесь отличное пропитание за счет погибших комариков. Над берегами озера носятся без устали ласточки-береговушки, у самой воды бегают на тонких ножках белые и желтые трясогузки. Только комарикам обязаны своим процветанием пауки. Наверное, еще немало разных мелких хищников нашло здесь обильную пищу. Ну и, конечно, в самом озере личинками комариков кормятся разнообразные рыбы, и выходит так, что от этих насекомых в какой-то мере стало зависеть и питание человека.

Больше всего меня интересуют пауки, и я посвящаю им несколько дней. Вначале я запутался в сложностях жизни этих необыкновенных созданий. Разобраться же предстояло во многом. Почему, например, на одних обрывах паучков много, и они почти, как и тогда, несколько лет назад, сверкают паутинным покрывалом? Отчего в самом начале озера паучков мало и порядки их жизни были другими? Как возникла общественная жизнь пауков и, главное, какие существовали правила общежития у этих хищников? Интересно было познакомиться с повадками пауков и их способами овладевания добычей. Вооружившись лупой и терпением, я просиживал на походном стульчике часами возле кустов, опутанных паутиной, постепенно вникая в порядки, царящие в этом «обществе» маленьких созданий. Постепенно разрозненные наблюдения сложились в стройную систему связанных друг с другом явлений, и теперь я могу рассказать обо всем по порядку.

Рано утром наша палатка и машина сверкают тончайшими паутинными нитями. Покрыты ими и кусты тамариска, ивы и травы зеленой прибрежной полосы, и сухие кустики пустыни. Солнце поднимается над горизонтом, и паутинки становятся невидимыми. Паутинки принадлежат паучкам-малышам и подросткам. Они, движимые инстинктом расселения, разлетаются во все стороны. Подавляющее большинство их окажется неудачниками. Они не найдут для себя привычной обстановки и погибнут. Но такими отважными путешественниками и было сперва заселено озеро. Прежде на хорошо мне знакомых берегах реки Или не было этих паучков.

Интересно проследить судьбу малышей-странников, где их первые поселения, узнать, как им, одиночкам, живется. Я еду к верховьям Капчагайского водохранилища, туда, где впадает река Или. Здесь еще торчат из воды погибшие деревья бывших тугаев, кое-где выглядывают островки, покрытые разнолистным тополем. К удивлению, я не вижу комариков-звонцов. Река для них чем-то непригодна, им необходим простор большого озера. Правда, здесь есть комарики-звонцы другого вида, совсем крошечные. Они слишком малы как добыча.

Я тщательно осматриваю кустики тамариска, густые заросли каспийской карлинии. Здесь есть паучки, но очень мало. Вот несколько самок на одном кусте. Тенета их почти не соприкасаются. Тут же вместе с ними и крошечные паучки, недавно выбравшиеся из яичек, паучки-«подростки», паучки-«юноши». Кое-где я вижу идиллию согласной семейной жизни: рядом с толстой паучихой собралась семейка детенышей. Они мирно гложут небольшую муху, попавшую в тенета. У другой матери среди малышей затесался один побольше. Молодежь постарше не участвует в семейной трапезе, ей, наверное, полагается самой добывать пропитание. Но больше всего поражает то, что все, даже крошечные малыши-подростки и «юноши», строят самые настоящие аккуратные круглые тенета и каждый хозяин ловчей сети сидит в самом центре ее, ожидая появления добычи.

В первопоселениях, где мало добычи, паучки строят аккуратные круглые тенета, и самка подкармливает своих крошек, вышедших из яичек.

Я продолжаю путешествие по берегу озера, возвращаюсь обратно, минуя обрывы, и останавливаю машину на низком берегу. Но вот загадка! В прибрежных зарослях масса комариков, паучков почти нет. Лишь кое-где я нахожу отдельные семьи. До обрывов далеко. Видимо, здесь еще не было массового расселения пауков. И все же я нахожу отдельные скопления, хотя и маленькие. В них уже стерты границы между семьями, они — зачаток большого «общества».

Теперь я спешу в многомиллионное паучье скопище, по пути заглядываю на самые высокие обрывы. Они сверкают шелком паутины. Среди цепочки обрывов в небольшом логу, подходящем к озеру, сохранилось деревце лоха, но какое необычное! Со всех сторон увешано темными гирляндами из паутины и трупиков комариков. Я отрезаю одну небольшую ветку. Она весит несколько килограммов.

У конца цепочки обрывов — зеленая каемка растительности берегов. Здесь пауки переселились на растения. На них, видимо, удобней комарикам и их поедателям. Обследуем растения. Прежде всего, оказалось, не все растения служат приютом паукам. Вот кусты тамариска. Его листья похожи на хвою, среди них нелегко вить паутину, здесь мало пауков, хотя звонцов, спрятавшихся на день, множество. Вот тростники. Высокие гладкие стебли колышутся от ветра, и поэтому совсем непригодны для поселений. Вот густые и приземистые куртинки с широкими листьями каспийской карлинии. На ней еще видны лиловые цветки, и бражники-языканы на лету тычут в них хоботками. Здесь паучий рай.

Я приглядываюсь к паукам. Какие они разные! На спинке — две черных полоски. Они то широки, то узки, то черные, то коричневые. Вариации окраски самые разные. Еще раз разглядываю жителей паутинного дворца и вижу только что рожденных паучат, паучат покрупнее, степенных самок и поменьше их самцов. Ротовые придатки самцов, так называемые педипальпы, на концах вздуты, похожи на руки боксера, одетые в перчатки.

Обычно каждый вид паука, да и насекомого, имеет строго обусловленный цикл развития. В сезон паучье племя развивается одновременно, и в природе встречаются или все маленькими паучками, или взрослыми, кладущими яйца самками и т. п. Разнобой нетерпим. Особенно важно появиться в одно и то же время всем взрослым, чтобы облегчить встречу друг друга. Здесь же природа пренебрегла этим правилом жизни, а почему — понятно: много добычи, отсюда и разнообразие пауков.

Здесь каждый куст — общий дом. Тенета расположены без всякого плана. Впрочем, не всегда. Отъединившийся в сторону малышка и подростки — все плетут крошечные круговые тенета. У них еще теплятся инстинкты предков больше, чем у взрослых, и они следуют им, хотя этот акт почти лишен смысла, так как крошечное и хрупкое строение вскоре же поглощается беспорядочными нитями, протягиваемыми всюду бродящими паучками. Тенета располагаются по периферии куста не вертикально, как положено в племени пауков, а горизонтально: падающий из роя сверху вниз комарик скорее попадет в расставленные сети. И еще одно правило: плести круговые тенета полагается почему-то только ночью. Может быть, потому, что тогда затихает ветер? В общем, везде в поселениях пауков одна сплошная общая паутина. Каждый член общества может передвигаться свободно во всех направлениях, всюду есть дорожка. Ну и, конечно, по паучьим правилам каждый, передвигаясь, тянет за собою паутину, особенно там, где паутинные дорожки малы. Общая паутинная сеть — прогрессивное явление, благодаря ей расходуется в общем на каждого члена общины меньше материала для постройки.

Сколько я ни всматриваюсь, нигде не вижу разделения на отдельные семьи. Они растворились в этом большом государстве. Весь куст равномерно опутан паутиной, равномерно заселен всеми возрастами, и нет нигде скоплений, даже самых маленьких, новорожденных. Выйдя из коконов, они, не зная родителей, тотчас же переходят на общественное содержание, за исключением разве только тех, кто отправился путешествовать на паутинках по воздуху в дальние края.

Голые веточки тамарисков, торчащие среди зарослей каспийской карлинии, усеяны толстенькими самочками. Паучихи прижались друг к другу боками и, как поросята возле матки, прилежно греются на солнце. Кому из натуралистов приводилось видеть такое!

Я засаживаю в пол-литровую банку сотни пауков самого разного возраста. Теперь я увижу столь обыденную среди пауков картину каннибализма, но оказалось иначе. В тесном помещении мои пленники быстро сплели общую паутину и без пищи, голодая, мирно прожили несколько дней и благополучно доехали до города. Мне хорошо знакома жизнь пауков, и подобная картинка кажется чудом. Эти хищники, не терпящие решительно ничего живого возле себя, для которых весь мир разделен или на добычу, или на врагов, — и вдруг столь мирная идиллия совместного отдыха от житейских забот.

Основа для всех пауков проста, они обеспечены, хотя и однообразной, но обильной пищей. Изобилие ее уничтожило среди них жестокую, царящую в природе внутривидовую борьбу, послужило основой возникновения общественного образа жизни.

Среди кустов, не то что на обрывах, не видно коконов. Там они хорошо заметны, собраны в скопления и внешне напоминают большой клок неряшливой шелковой пряжи. В кустах они тоже есть, сплетены рядом друг с другом в общие пакеты, но располагаются в самых укромных местах у оснований кустов в гуще паутины. В таком месте безопасно откладывать яички, не страшны непогода и резкие смены температур. Сюда же прячутся и на время линьки — самое ответственное дело, когда пауки совершенно беспомощны. Наверное, есть какой-то резон в существовании этих «родильных» уголков. Быть может, в сплошном клубке паутинной пряжи яички надежней спрятаны от всяческих поедателей, в том числе и от наездников, и не подвержены столь резким колебаниям температур. Теплая защита явно полезна при изменениях погоды. Сейчас, в начале осени, я застаю и пустые домики, недавно покинутые их жителями, и яички, и только что вышедших малюток, — еще не сбросивших с себя так называемую эмбриональную оболочку, и паучков, уже окрепших, выбирающихся на свет божий. Встретился и кокон с засохшими яичками. Видимо, по какой-то причине они не были оплодотворены.

Теперь следует узнать, как питаются пауки, как добывают пищу и как делят ее между собой. Надо удобнее устроиться на походном стульчике возле куста и приняться за наблюдения их охотничьих подвигов.

Пауки осторожны, при грубом прикосновении к паутине прижимают к телу ноги и падают вниз, одновременно выпуская спасительную паутинку. Шаровидное тельце легко проскакивает через густое переплетение тонких нитей. Но они менее осторожны, чем те, которые живут в начале озера небольшими скоплениями. Тут сказывается царящий в природе закон: чем животное реже, тем оно больше дорожит своей жизнью, и наоборот.

Пауки прекрасно понимают сигналы добычи, разбираются в тонкостях сотрясения паутины: ветер раскачивает трупики комариков, висящие на тенетах, встряхивает паутинные нити, да и мои неосторожные прикосновения — на все это никакого внимания. Но как только комарик попадает в сеть и пытается выбраться из нее, к нему тотчас же со всех сторон мчится разновозрастная компания хищников.

При первых же признаках опасности комарик замирает. В неподвижности — его спасение. Он может притворяться часами. Потом, неожиданно вспорхнув, вырваться на волю. Жестокий отбор выработал у него такую черту поведения. И она рассчитана на равнодушие пауков к неподвижной добыче. Они могут пройти мимо нее, даже терзаемые голодом. Изобилие пищи не способствовало отказу от этой особенности поведения, и она, присущая всем паукам, осталась. Вот почему иногда свора пауков, бегущая со всех сторон к комарику, останавливается, как только тот замирает. Некоторые, оказавшиеся поблизости от давно высосанного трупика комарика, подбегают к нему, собираясь приступить к нападению. Но ошибка распознается немедленно. Паучки отворачиваются от негодной добычи и, замирая, ждут нового сигнала. Если только комарик осторожен и продолжает притворяться, группа обманутых охотников расползается во все стороны. Но достаточно одному из хищников атаковать добычу, как притворство исчезает, комарик, защищаясь, пытается вырваться, и тогда действует безотказный паучий автоматизм, и участь добычи решена.

Еще пауки по ничтожному сотрясению паутины прекрасно улавливают, когда у только что убитого комарика начинается молчаливое пиршество присосавшихся к добыче собратьев, и спешат присоединиться к их компании. У каждого вида паука существуют свои собственные и отлично отработанные правила нападения на добычу. Но наш паук многолик. Приемы охоты у него до крайности разнообразны, но в общем все же можно подметить несколько непременных правил охоты.

Если паучок мал, он очень осторожен и при малейшем сопротивлении комарика отскакивает в сторону. Потом тихонько подбирается, пытается укусить за одну из длинных ног, торчащих во все стороны. Паучок посмелее бросается на спину комарика и, усевшись на ней между крыльев, в самом безопасном месте, запускает в тело жертвы щипчики хелицер. Цепляться за кончик брюшка охотнику, особенно молодому, не полагается. Комарик, успев вырваться, улетает вместе с паучком, и такие случаи нередки. Но иногда малышка храбро бросается на добычу, стараясь взобраться ей на спину. Вообще малышки значительно различаются по поведению. Есть среди них смельчаки, есть и отчаянные трусишки. Но как бы там ни было, они всегда улучают момент и пока старшие заняты овладением добычи, успевают к ней присосаться и принимаются ее преспокойно высасывать. На малышей не обращают внимания. Их не полагается трогать. Таков этикет у этих миролюбивых хищников.

Вообще у паучков выражены индивидуальные наклонности, на которые, по всей вероятности, накладывает отпечаток жизненный опыт. Взрослые пауки разделываются с комариком просто. Для них он не помеха, лишь бы успеть схватить его покрепче да забраться на спину.

Вначале, наблюдая мирную жизнь пауков, я настроился видеть в их жизни идеальную для общества взаимную терпимость, помощь и, если можно так выразиться, уважение прав соплеменников. И вскоре разочаровался. Так называемое «общество» пауков оказалось противоречивым, в нем царил и произвол, и проявление грубой силы по отношению к слабым.

Чаще всего, после того, как свора охотников овладевала добычей, участники баталии около минуты сидят неподвижно, как бы занимаясь усиленным отравлением добычи. Но как только она обездвижена, самый сильный и резвый из них разгонял слабых, и те без особого сопротивления отказывались от своих прав. Чаще всего соперничающих юных охотников без обиняков разгоняла взрослая самка и утаскивала комарика в укромное место. Разбой на тенетах существовал повсеместно, и не потому ли крупные пауки, не тратя особенных сил, отъедаясь, уходили днем на покой в укромные места, а недоедающая молодежь должна была продолжать дневную охоту.

Как относительны и пристрастны наши суждения! Кто знает, быть может, для организма молодых паучков такой порядок был полезен. К тому же на маленьких паучков днем не нашлось бы охотников. Таким образом, в коллективной охоте существовало правило индивидуального потребления добычи.

Как бы ни было, общество, в котором властвовало грубое насилие, видимо, выигрывало. Крупные пауки-производители нуждались в обильной еде, так что правила совместной охоты обеспечивали достаточное количество пищи.

Казалось бы, на этом можно было бы и закончить описание жизни этих удивительных созданий, если бы не самые разные истории поведения, не укладывающиеся в описанную здесь, в общих чертах, схему. Приведу несколько примеров вариаций поведения.

Паук напал на комарика, основательно запутал его, одновременно разогнал в стороны других притязателей. Охотнику-собственнику подчинились. Но один настойчивый соперник не пожелал отступиться. Тогда ретивый охотник после атаки на претендента, когда тот, спасаясь от нападающего, повис на паутинке, ловко откусил ее. Паучок мгновенно упал на землю. В этот самый момент на спинку комарика забрался малышка и присосался к нему. Не знаю, заметил ли паук своего крошечного собрата, но, победив соперника, спокойно удалился в сторону от добычи.

Несколько пауков совместно убили комарика, один из них стал разгонять других. Но ему сопротивлялись. Тогда он поспешно откусил несколько нитей, на которых висела добыча, и с нею вместе упал на землю, оставив ни с чем конкурентов.

А вот и очень редкий случай. Кучка малышек дружно напала на комарика и осилила его. Неожиданно появился паучок, разогнал крошечных своих собратьев, сам завладел добычей. В семье не без урода!

Паук убил комарика, опутал его… и оставил в покое. Удовлетворил азарт охотника-добытчика! На убитого комарика никто не обратил внимания. Даже малышек не оказалось поблизости. Вообще же паучки умерены в еде, но не умерены в охоте. Убитая дичь не пропадает. Ею обязательно воспользуется кто-либо из голодных, оказавшихся поблизости. Но, как видите, не всегда. Бывает и так: на добычу охотника сбегаются малышки. Паук разгоняет всех, оставляет только того, который уселся на спину жертвы. То ли не заметил, то ли все же не полагалось трогать хотя бы единственного.

Несколько пауков убили совместно комарика, дружелюбно вместе стали его есть. Подползли другие пауки, но, как бы убедившись, что и без того много участников за обеденным столом, удалились.

Несколько пауков и один подросток убили комарика и сели на него. Внезапно появилась большая самка, всех разогнала, утащила добычу под широкий листик, сама стала уплетать, не обращая внимания на незаметно присосавшегося малышку.

Комариком завладела взрослая самка. Остальные паучки помоложе толпились рядом, не решаясь принять участие в трапезе.

Подобных примеров можно было бы привести великое множество. Чем обусловлены вариации поведения, какие причины вызывают их проявление? Ответить на это трудно. Общественный образ жизни этого крошечного создания во многом загадочен.

Я прощаюсь с большим зеленым озером, с желтой пустыней и лиловыми горами Чулак, прощаюсь с осенней природой, тишиной и покоем и, сидя за рулем машины, продолжаю думать о паучках. Все же удивительно «общество» их. Основой его явилась все же, как и у других общественных беспозвоночных — пчел, муравьев, термитов — семья, а основой ее возникновения, без сомнения, изобилие пищи. В нем прежде всего царит закон миролюбивого отношения к самым слабым, паучкам-малышам, тем более, что на этой, самой ранимой, его части лежит обязанность расселения вида. Среди остальных членов нет серьезного разногласия, и никто никогда ни при каких обстоятельствах не лишает жизни своих соплеменников. Благодаря обилию пищи происходит постоянное процветание пауков и их размножение.

Есть ли разделение труда у пауков? В какой-то мере — да. Самки и самцы заняты воспроизведением потомства, малышкам полагается расселяться по земной поверхности, занимать места, пригодные для жизни вида, взрослые пауки — самые активные охотники, они же обеспечивают пищей слабых и старших собратьев. Все вместе строят совместное жилище-ловушку, все вместе, хотя и косвенно и не без соперничества, помогают друг другу в охоте и пропитании. Наверное, есть и еще что-либо другое, характерное для этих маленьких хищников.

Рано утром ветра нет, озеро Капчагай спокойное, и я спешу понаблюдать удивительных паучков, живущих на береговом обрывчике. Обрывчик немного ниже меня, и корежистый кустик боялыча с большим скоплением пауков перед моими глазами.

Ночью прошел небольшой дождик, полоса темных туч ушла к востоку и заслонила взошедшее солнце. Мириады комариков-звонцов отпели свои ночные брачные песни, и те, кто еще не закончил заботы о потомстве, попрятались в заросли растений.

На кустике боялыча я застаю сонное общество паучков. За ночь все основательно попировали. Лишь паучки-самцы, тонкие, длинноногие, бродят по тенетам. Такой уж у них беспокойный характер. Да кое-где проголодавшийся паучок-малыш упивается остатками трапезы взрослых. Все паучки застыли в позе спящих, сложили ноги, тесно прижались друг к другу в ожидании теплых лучей солнца. Среди пауков я вижу красных с черными пятнами жуков-коровок, они тоже охотятся на комариков и, переняв нрав своих хозяев, никого не трогают из паучьей братии.

Черные тучи еще дальше уходят к востоку, выглядывает солнце, безлюдная каменистая пустыня становится розовой, и узкие длинные тени овражков на ней становятся густо-синими. Озеро зеленеет, и на нем появляются фиолетовые пятна ряби.

Пауки слегка зашевелились, каждый постарался выставить свое объемистое брюшко, разукрашенное причудливыми узорами, на теплое солнышко. И вновь воцаряется покой. Неожиданно появляется маленькая оса-помпилла, охотница за пауками. Она, как и большинство ее родичей, черного цвета, только ноги яркие, красные, да на брюшке с боков по белой полосочке. Я жду. Сейчас помпиллы начнут охоту на пауков и, предчувствуя интересные наблюдения, устраиваюсь поудобнее. Но оса покрутилась по кустику, поскакала по паутинным нитям и умчалась к сиреневым цветкам ароматной зизифоры.

Солнце поднимается все выше, пора завтракать, и я собираюсь возвратиться на бивак. Неожиданно на кустик садятся сразу две осы. С величайшей ловкостью они носятся по паутинным тенетам, взлетают кверху, падают вниз, будто цирковые акробаты, совершают лихие головоломные виражи, кого-то разыскивают. Иногда они сталкиваются с паучками, оказавшимися на их пути, и те в величайшей панике молниеносно падают на землю, выпустив за собою невидимую паутинку, и затаиваются там недвижимыми комочками, незаметные среди мелкого гравия.

Вскоре из-за ос весь куст переполошился, все паучки зашевелились, забеспокоились, насторожились. Затрепетали крылышками комарики-звонцы, и кое-кто из них, висевший на тенетах, стал энергично из них выпутываться. Проснулись и жуки-коровки, засновали по кустику боялыча в поисках поживы. Одной посчастливилось: завладев комариком с роскошными мохнатыми усами, немедленно принялась за еду. Осы все мечутся по кустику без остановки, кого-то усиленно разыскивая.

Мне стала понятной цель безудержных поисков ос. Их добыча — половозрелые сытые самки, готовые отложить очередную партию яичек. Продолжательницы паучьего племени не зря были осторожны, ловко избегали встречи со своими недругами. Но вот оса нашла свою добычу, схватила, парализовала жалом. За ней и другой осе посчастливилось. Удачливые охотницы скрылись в густом переплетении кустика. Там, в укромном местечке, они отложат на добычу по яичку, обеспечив деткам и кров, и стол.

Постепенно успокоились паучки, расселись по удобным местечкам, подставили свои тела под горячие лучи солнца. Замерли и комарики, и жуки-коровки застыли в уголках — все предались блаженному отдыху.

Пройдет некоторое время, и все изменится в жизни паучков. Их количество уменьшится, и так много, как сейчас, никогда не будет. Станет меньше и комариков. Сейчас они размножились только потому, что под водой только что образовавшегося водохранилища оказалось много органических остатков, которыми питаются личинки комариков. Потом неизбежно размножатся враги паучков.

Солнце нещадно палит, напоминая мне о том, что надо идти на бивак, в спасительную тень, к ожидающим меня товарищам.

Наконец после долгого пути мы добрались до залива Балыктыколь у полуострова Байгабыл. Я очень люблю это глухое и безлюдное место в восточной половине Балхаша с соленой водой. Здесь особенно много ветвистоусых комариков, и когда затихает шум волн и озеро засыпает в темноте, тонко и нежно звенят их брачные песни. Встречаются здесь в большом количестве и общественные пауки. Высокий скалистый и обрывистый берег, тянущийся едва ли не на два-три километра, да небольшие кустики тамарисков дают отличное укрытие на день этим насекомым.

Разные виды пауков как бы поделили между собой территорию, богатую добычей. Там, где начинаются скалы, поселились самые интересные маленькие общественные паучки аранеа палласи и побольше их — аранеа адиантус. Тут же приютились одиночные пауки аргиопа брюенхи и аргиопа лобата. Подальше, где скалы почти подходят к самой воде, расположилось безраздельное царство крупного паука аранеа фолиум, все камни увиты его паутинными нитями.

Слово «фолиум» означает «листовой» и было дано этому пауку как видовое название не случайно. Он селится также по прибрежным зарослям и, соорудив здесь ловчую сеть, устраивает из густой паутины логовище в листике тростника, ловко согнув его вдвое, почти под прямым углом. Здесь же в логовище, его можно еще назвать коконом, самка откладывает многочисленные яички, сюда же к семейному очагу жалуют и поджарые длинноногие самцы.

Этот крупный паук немного сварлив по отношению к другим видам пауков, но терпим к соседству пауков своего вида, и поэтому здесь, где комариков много, обвивает все скалы паутинными тенетами и живет в полном миролюбии и доброжелательности к себе подобным. Паук изменчив в окраске, сохраняя в общем постоянство затейливого узора на брюшке, общий фон меняет от светло-серого, розоватого, кирпично-красного до темного, почти сплошь смоляно-черного.

В прошлом году, посетив эти, теперь уже такие знакомые места с обрывистыми скалами, я удивился разнообразию оттенков одежды этого паука и, если бы владельцы разных вариаций окраски не обитали вместе бок о бок, был бы легко обманут, приняв их за разные виды. Но в общем пауки, селящиеся на листьях тростника, светлее тех, кто живет на скалах, и, по всей вероятности, потому, что скалистые берега обращены почти на север и во второй половине дня оказываются в тени. Чтобы наверстать недостаток тепла, пауки облачаются в темные тона, в которых легко прогреться под лучами солнца.

Как же поживают мои старые знакомые сейчас? — спрашивал я сам себя, вышагивая вдоль берега и перебираясь через утесы, обдаваемые брызгами от набегавших на берег волн. Вот и обрывистые скалы, подступившие к берегу. Во многих местах ниши и трещины целиком заполнены густой коричневой массой погибших комариков-звонцов. Но что стало с пауками! Я отказываюсь верить своим глазам, не узнаю моих старых знакомых, ранее расцвеченных в разнообразные темные тона. Они сменили свои покровы, оделись в глубокий траур — совершенно черные все до единого: и яркие малыши, и толстые степенные самки, и беспокойные непоседливые самцы. Чернее всех полнобрюхие самки. Их затейливый узор почти закрыт черным пигментом и различить его очень трудно. В таком виде они похожи на ядовитого паука каракурта. Если преподнести серию таких брюнетов специалисту-арахнологу^[4], то он, пожалуй, задумается, аранея фолиум ли перед ним или что-нибудь другое.

Проще всего было заключить, что по каким-то причинам, царившим в природе, наиболее жизненной оказалась черная вариация. Она выжила, тогда как все остальные погибли, или, как принято говорить, в природе произошел естественный отбор наиболее жизнеспособных черных пауков. Но ведь прошел только год, был ли достаточен такой короткий срок для отбора пауков черной окраски? Окраска пауков легко меняется в течение жизни и зависит от различных причин. Например, цветочные пауки, ловкие засадники, способны постепенно изменять окраску, подгоняя ее под цвет венчика цветка, на котором охотятся за насекомыми. А так как в течение жизни им приходится нередко менять различные растения, то под окраску нового цветка изменяется и одежда ловкого хищника.

Весна 1981 года была не совсем обычная. Очень долго держались холода, шли дожди. В такой обстановке у пауков мог развиться темный пигмент, с помощью которого легче согреться под солнцем на обрывистом северном берегу.

Сейчас начало июня. Прохладная погода осталась позади, и наступило жаркое время года, солнце льет щедрые лучи, нагревая скалы.

Интересно бы проследить за окраской тех пауков, которые селятся на тростниках. Они-то освещены солнцем весь день и недостатка в солнечных лучах не ощущают. Разыскиваю их. Да… Здесь пауки значительно светлее, а черных и совсем нет. Догадка как будто оправдывается.

Обитель паука аранеа фолиум — на высоких скалах, вся унизана комариками и испещрена плоскими вытянутыми полосками — убежищами-коконами, свитыми из тончайшей белой паутины. Верхняя часть убежища занята вышедшими из яиц паучками. Это первенцы самки-строительницы. Затем располагается пакет свежих, светло-желтых яичек и, наконец, в самом низу восседает хозяйка. Скоро она отложит третью партию яичек. Иногда она наглухо заплетается в этом третьем помещении, изолировавшись от мира, и готовится принести очередное потомство.

Хожу, рассматриваю коконы, знакомлюсь с жизнью пауков. Потревоженные паучихи спускаются вниз, пытаясь спастись от опасности. Этот трюк не особенно совершенный: во время плавного спуска паука нетрудно изловить. Поэтому самые осторожные и предусмотрительные стремительно падают на землю.

По-разному ведут себя пауки и оказавшись на земле, вне своего убежища. Иные тесно прижимают к телу ноги и, завалившись среди камешков, замирают, становятся невидимыми. Другие, наоборот, пытаются спастись бегством, скрываясь в более надежной щели или под камнем.

Что поделаешь, и у пауков разные характеры.

Рядом с кустиками селитрянок, среди зарослей серой полыни, когда-то давно был колодец. Теперь от него осталась большая, глубиной около двух метров, яма с отвесными стенками. Дно ямы окаймляла ниша. Ее проделали насекомые-невольники, попадавшие в заточение. В попытках выбраться из него они бегали по стенке, и от множества разных лап земля постепенно осыпалась.

Сколько маленьких трагедий происходило в этой случайной западне, сколько попусту загублено жизней! Бездушная яма — враг жителей пустыни — еще принесет немало зла. Но кое-кому она кстати. Вот, например, в ней устроился паук аргиопа лобата, раскинул большие чудесные сети.

Никогда я не видал такой большой аргиопы, хотя пересмотрел их сотни во время многочисленных путешествий. Паук — настоящий великан. Властно и спокойно он застыл на своих упругих и натянутых, как струны, тенетах. Видимо, никогда он не знал голода. Добычи вдоволь: в яму постоянно сваливаются кузнечики, кобылки, жуки.

Но палка о двух концах. Самка аргиопа одинока. Она не сплела еще ни одного кокона и заметно отстала от своих сверстниц. В яме прохладно, и солнце заглядывает только в полдень. Где же она теперь найдет себе супруга, если уже закончилось время брачных плясок, а крошечные самцы давно погибли?..

После бесконечных желтых холмов с выгоревшей растительностью дорога подходит к обширной и низкой равнине и идет вдоль гор Заилийского Алатау прямо, будто протянутая по ниточке, теряясь за далеким горизонтом. Здесь на сухой земле шумят тростники, раскачивается от ветра высокий злак — чий. Местами земля красная от солянок солероса, голубая — от пустынной низенькой лебеды, коричневая — от кермека, бордовая — от какой-то колючей травы и нежно-зеленая — от серой полыни. Тут немало и муравьев-жнецов и муравьев-бегунков, кое-где бродят и черноголовые, рыжие муравьи и множество других разнообразных насекомых. Место здесь для стоянки отличное, и я, оставив машину, отправляюсь на разведку. Несмотря на середину сентября, жарко, около тридцати градусов, но дует освежающий ветер.

Возле тростника влажнее, здесь скопились кобылочки хортиппус априкариус. Вспархивая из-под ноги, они садятся на вершинки травинок, как будто разглядывают, кто потревожил их покой. Если кобылочку начать преследовать, поведение ее тотчас же меняется. Отлетев, она падает вниз до самой земли, будто мертвая, как соринка или палочка.

Непрерывный шелест тростника монотонен и спокоен. Прислушиваясь, я различаю в нем множество разнообразных звуков. Шум тростника слушают и кобылки. Они тотчас же замолкают, когда налетает ветер, а как только он стихает и наступает тишина, немедленно налаживают свои инструменты, и тогда со всех сторон несется их несложное зазывное стрекотание. И так все время: шумит тростник — кобылки молчат, стихнет тростник — кобылки запевают.

Я бреду дальше через красные, голубые, коричневые и нежно-зеленые полянки. Заходящее солнце играет лучами на паутинных тенетах, растянутых над самой землей. По ним легко узнать логово ядовитого паука-каракурта. В темноте норы хозяин невидим в своей черной одежде, но черные ноги, уцепившиеся за светлые коконы, выдают паука. Здесь, оказывается, немало каракуртов в норах полуденной песчанки, и я с интересом подбрасываю на ловушки хищников кобылок-хортиппусов. Но пауки очень осторожны и не в меру вялы. Куда-то делась стремительность в броске на добычу, быстрота нападения! Всплывает в памяти давняя загадка: почему, когда каракуртов в природе много, они смелы, активны и прожорливы?

Еще ниже садится солнце. Замолк тростник, и в наступившей тишине доносится далекий крик журавлей. Налетает небольшая стая ласточек, щебеча, проносится над тростниками, взмывает кверху, падает вниз и скрывается за горизонтом. Птицы тренируются перед дальним путешествием в южные страны.

Пора идти к машине. На пути неторопливо ползет большой серебристый паук — аргиопа лобата — один из распространенных жителей пустынь и предгорий. Среди кустиков или высоких трав паук плетет отличные круговые тенета и сидит в самом центре, подставив солнцу серебристую одежду. Она, как зеркало, отражает солнечные лучи, и хищнику, поджидающему добычу, нежарко. Если потревожить паука, он начинает так быстро раскачиваться на тенетах, что превращается в невидимку. Добычу, случайно попавшую в тенета, паук молниеносно хватает, крутит в ногах и, выпуская широкую прядь нитей, мгновенно опутывает насекомое так плотно, что оно превращается в тючок, в котором уже ничего нельзя разглядеть. Паук аргиопа — домосед и не расстается со своей ловчей сетью. Только крохотные самцы не имеют дома и бродят всюду, разыскивая самок. Зачем же сейчас понадобилось странствовать самке?

И еще загадка. Через каждые два-три метра паук прикрепляет нить к основанию встреченного растения, вползает на него, прикрепляет еще нить к вершине, а потом, повиснув вниз головой и придерживая нить одной из задних ног, спускается на землю и продолжает свой путь. От растения нить тянется свободно и полого вниз. И так все время. Нить — своеобразный сигнал, дорожный указатель. По нити можно определить, в какую сторону полз паук. Загадка начинает разгадываться.

Много лет назад я открыл секрет подобной же нити у каракурта. По пути-следу самку разыскивают самцы. Это имеет большое значение, когда пауков очень мало и встретиться трудно.

Уж не поэтому ли отправилась путешествовать серебристая аргиопа? В этом году мало пауков.

Солнце уже коснулось горизонта и готово скрыться. Повеяло прохладой. Но паук упрямо ползет, забирается на растения. В минуту он преодолевает полтора метра, за час нашего знакомства след протянут строго в полном направлении вот уже на полторы сотни метров.

На пути самки — заросли высокого чия, трудно тянуть нить по земле. Но у паука, оказывается, на этот случай есть особенный прием. Он забирается на высокую жесткую траву и, отставив в сторону тело, замирает. На конце брюшка появляется сверкающая серебром пряжа из нескольких нитей. Легкое движение воздуха колышет нити. Вот одна, другая, третья зацепились за соседний куст. Паук подтягивает нити и по ним перебирается дальше. Снова выпускается пряжа…

Только теперь я догадываюсь, почему паук настойчиво ползет по прямой линии и никуда не сворачивает. У него есть ориентир — ветер, и в зарослях он очень кстати, чтобы правильно держать путь. Тогда паукам-самцам следует искать брачную нить под прямым углом к ветру и в том случае, если она будет потеряна (мало ли кто ее может порвать), знать, где искать дальше.

Как-то нити зацепились за старые, оставленные другими пауками. Твердой опоры не получилось. Тогда паук передними ногами быстро намотал пряжу на две маленькие ножки-педипальпы, расположенные возле самых челюстей, а потом съел ее.

Вот пройдены заросли чия. Дальше опять ровная площадка, заросшая редкими кустиками полыни. Но паук устал и повис на сухой былинке, расставив в стороны длинные пестрые ноги.

Солнце скрылось за горизонтом. Наступили сумерки. Загорелась первая звезда. Застыл воздух. Наступила удивительная тишина. Возвращаясь на бивак, я старательно обхожу стороной протянутый пауком след. Может быть, он ему сегодня пригодится.

Ранней весной, когда только начнет зеленеть пустыня и на голой земле появятся первые скромные желтенькие цветки гусиного лука, среди кустиков полыни, иногда просто и на земле, легко заметить забавные белые комочки. Они очень похожи на крошечную юрту или шалаш кочевников: сверху полушаровидные, снизу — плоские, по их краям — отростки, будто оттяжки, за которые белые комочки прикреплены к окружающим предметам. Впрочем, от нитей оттяжек к весне ничего не остается. За долгую зиму ветер, снег, дождь, пыльные бури истрепали домики, и иногда они, опрокинутые, лежали кверху дном, плоским, как крышка, хорошо защищающим обитателей от дождя.

Круглый домик выплетен из тончайших нитей и похож на настоящую кошму, только нежную и тонкую. От дождя и от холода она защищает жителей домика отлично. Но в домике нет нигде ни окон, ни дверей.

Кто же в нем живет? Осторожно тонкими ножницами подрежем крышу домика. Она довольно прочна, хотя и тонка: пальцами ее запросто не порвать. Под ней открывается клубок красивых извилистых желтовато-золотистых и очень крепких нитей. Они окружают скопление великого множества крошечных паучков. Вот и получается, как в известной загадке: «Без окон, без дверей, полна горница людей». Многочисленные обитатели домика обеспокоены нашим вмешательством, энергично закопошились, размахивают в тревоге ногами. Потомство принадлежит крупному пауку — дольчатой аргиопе.

Проходит недели две. Сильнее греет солнце. Пустыня расцвечивается тюльпанчиками. Паучки прогрызают стенку кокона, выбираются из него и собираются всей компанией на вершине ближайшего кустика или травинки плотной кучкой. Они не торопятся расстаться друг с другом и живут вместе несколько дней, греются на солнышке, мерзнут холодными ночами, мокнут в ненастье. Но вот паучками овладевает беспокойство, они начинают ползать вокруг, комочек их скопления становится рыхлым. И тогда видно, как общая их паутинка пестрит от множества белых шкурок: паучки, оказывается, перелиняли, сбросили свои первые одежки.

Потом в компании крошечных братьев и сестер происходят важные события. Вначале самые смелые и деятельные протягивают на ходу паутинку и забираются повыше на травинки. Здесь они, выпустив длинную паутинную ниточку, неожиданно подхватываются легким током воздуха и отправляются в далекое путешествие. За первыми смельчаками следуют другие, и вскоре ничего не остается от дружной семейки и от их последнего прощального сборища, кроме комочка паутины, усеянного старыми одежками.

В это время повсюду на травах появляются крошечные паутинные тенета, круглые, сплетенные по всем правилам паучьего искусства. Они принадлежат закончившим путешествие паучкам. В центре их сидят крошечные хозяева, обосновавшиеся здесь после воздушного полета.

Теперь жизнь пауков проста и однообразна. Ожидание добычи — крошечных мушек, комариков — нападение на них, жадное насыщение и ленивое ожидание очередной жертвы.

Пустыня с каждым днем преображается. Отцветают одни растения, на смену им приходят другие. Жаркое солнце постепенно иссушает землю. Блекнет растительность, и барханы становятся желтыми и однообразными. Паучки так подросли, что их не узнать. К середине лета из них вырастают крупные пауки — дольчатые аргиопы, завсегдатаи пустыни.

То, о чем я собираюсь рассказать, связано с открытием удивительного общественного паука аранеа паласси, о котором уже упоминалось ранее.

Паук аргиопа брюенхи в наших краях редок и встречается только в предгорных степях. Внешность его заметная: узкое брюшко серебристого цвета сверху испещрено четкими, расположенными поперек, темными полосками. Я был очень удивлен, когда встретил этого паука в скоплениях общественных пауков на берегу полуострова Байгабыл. Это во многих отношениях замечательное место. Здесь, на полосе берега, шириной около ста метров, поросшей редкими кустиками и ограниченной высоким скалистым обрывом, оказалось излюбленное место вылета комариков-звонцов. Я не оговорился — именно излюбленное место! Дело в том, что комарики летают не везде по берегам Балхаша. Там, где берега голые, их нет. Комарики, вылетевшие из воды, живут несколько суток, особенно самцы, и нуждаются на жаркое время дня в укрытиях. Кстати, о том, что численность комариков зависит от прибрежной растительности, я подметил давно и рассказал об этом еще в 1972 году в книжке «По Семиречью», призывая беречь растения берегов. Личинки комариков — важный объект питания рыб, от них зависит в какой-то мере и рыбный промысел.

Привязанность комариков к определенным местам берегов Балхаша — само по себе явление не случайное. Пусть это звучит в некотором отношении фантастично, но создается впечатление, что личинки комариков, прежде чем стать куколками и затем окрылиться, сплываются к местам брачного лета своих родителей и своего рождения из яичек, брошенных самочками в воду, то есть совершают что-то подобное паломничеству рыб к нерестилищам.

Необычно видеть массовые скопления этого редкого паука, настоящего индивидуалиста, на общих тенетах вместе с другими пауками. Аргиопа брюенхи — типичный одиночный хищник, попав в места, изобилующие комариками-звонцами, неожиданно преобразился и перешел к колониальному образу жизни.

Наверное, кто не знаком с законами паучьей жизни и впервые бы увидал эту аргиопу в столь тесном соседстве с другими пауками, принял увиденное за обычное явление. Я же долго не мог поверить открывшейся находке, казалась она какой-то невероятно веселой игрой или даже насмешкой природы, случаем уникальным, нереальным, даже уродливым, не находящим объяснения.

Но этот факт говорил о том, что изобилие питания послужило основой возникновения общественного образа жизни. Сытый желудок притуплял враждебное отношение и не только к своим ближним, но и к паукам других видов. Да и к чему было обострять отношения, подвергать себя опасности, когда можно обойтись без этого.

На следующий год я вновь приехал к полуострову Байгабыл, преодолев около тысячи километров расстояния. По пути я искал места, изобилующие комариками и пауками. Однако комариков встречалось немного, там, где прибрежные растения были уничтожены, а скалы отсутствовали, комариков не было вообще. Я было пал духом, зная, как не похож год на год, когда дело касается жизни животных. К счастью, на знакомом месте я вновь встретил все то же изобилие комариков, пауков всех рангов, скорпионов, уховерток, богомолов и прочей братии, охочей до легкой добычи.

В этом году я приехал немного раньше, самочки аргиопа брюенхи еще блистали светлыми покровами девичьего одеяния, а контрастные полоски на брюшке едва только намечались. Миролюбивые друг к другу и к другим паукам, они висели каждая на своих тенетах, аккуратно и близко соприкасающихся с загадочными зигзагообразными белыми полосами, и возле каждой застыл в томительном ожидании маленький самец, тонкий, поджарый, с длинными, ногами, элегантной внешностью, легкий на подъем и подвижный.

По установившимся порядкам жизни этого паука, самцам полагалось созревать и становиться взрослыми едва ли не на пятнадцать дней прежде самок. Природа жаловала мужской половине некоторый резерв времени. Он предназначался на поиски своих избранниц. Для редких пауков это правило имело большое значение. Чтобы найти самку, самцу приходилось много путешествовать, и, видимо, на этом трудном пути оказывалось немало неудачников. Здесь же, в таком скоплении, искать подругу жизни не приходилось. Вот и самцам пришлось ждать своих невест. Ничего не поделаешь! Как изменишь порядок жизни, установленный многими тысячелетиями?

Паутинная дорожка, которую протягивает самка дольчатой аргиопы ради успеха брачных дел, видимо, отлично выполняет свое назначение, так как на тенетах большой и располневшей паучихи вскоре же появляются маленькие и длинноногие самцы.

Самке еще далеко до изготовления кокона. Она все еще находится во власти неумеренного аппетита, самцы же терпеливо дожидаются на ее обширных тенетах. Это ожидание бывает длительным, и самцам приходится заботиться о своем пропитании, дабы поддержать свои силы. Но ловить добычу на чужих тенетах не в правилах паучьего этикета, сами же строить ловчую сеть они уже не могут, не полагается самцу заниматься охотой, когда его существование должно быть подчинено только одной цели — продолжению потомства. Поэтому самец предпочитает усесться за один стол со своей будущей «супругой». И я не раз наблюдал редкую для пауков сценку миролюбивой совместной трапезы, когда к добыче, поедаемой самкой, с противоположной стороны прилаживается самец и тоже уплетает ее. Не думаю, чтобы самка не могла не заметить своего нахлебника. Отношение ее к своим партнерам вполне терпимое, и я не знаю, следует ли она столь широко принятому и жестокому ритуалу брачных дел, приписываемых всему паучьему миру, и поедает ли самца после исполнения им предназначенных природой обязанностей. Мало того, на добыче, поедаемой самкой, поблескивает капелька жидкости. Похоже, что это переваренная и обработанная пищеварительными соками самки подачка, специально предназначенная для испытывающего голод самца.

После четырех лет засухи на пятый год над Сюготинской равниной прошли обильные весенние дожди, и земля, ранее голая, пыльная, жалкая и истоптанная овцами, преобразилась и покрылась зеленым ковром растений. Когда же с наступлением жары растения высохли, равнина пожелтела, и только в ложбинках, тянущихся с гор Турайгыр, сохранилась зелень. Сюда, в эти ручейки жизни, прискакали многочисленные кобылки, здесь же устроили свои тенета и пауки аргиопа лобага. Через каждые один-два метра виднелись их ловушки. Никогда мне не приходилось видеть такого изобилия этих крупных пауков! Посредине тенет располагались большие и откормленные пауки. Добычи было больше, чем требовалось. У каждого хищника висело по плотно спеленутой кобылке. Этим паукам жилось вольготно, хотя для остальных заметно ощущался жилищный кризис. Самые хорошие места для поселения — одиночные кустики караганы — все были заняты тенетами до предела. Пауки ухитрялись строить свои ловушки даже среди такой неважной опоры, как куртинки ковыля.

Идешь по такой зеленой полоске растений, и из-под ног во все стороны прыгают кобылки. Многие из них случайно падают на сети пауков. И те, обленившиеся от обильной пищи, не всегда обращают внимание на пленников своих сетей, предоставляя им возможность убраться восвояси.

Но вот интересно! На некоторых тенетах, аккуратных, красивых и свежих, я не вижу хозяев и не могу понять, куда они запропастились. Приглядываюсь и вижу: пауки лежат под своими сооружениями на земле, как-то неестественно разбросав в стороны длинные ноги. Заметить на земле пауков нелегко, пестрое тело не разглядеть среди всяческого мусора. Паук к тому же лежит, спрятав свою нижнюю серебристую поверхность брюшка. Эта поза очень необычна, и я начинаю думать о том, что хищников постигла какая-то болезнь. Трогаю одного такого лежебоку тонкой былинкой, потом толкаю довольно сильно ею в брюшко, и безуспешно. Но вот толстый паук внезапно вскакивает, с необыкновенным проворством взбирается на свою паутинную сеть и принимается за демонстрацию своего излюбленного приема, раскачивается из стороны в сторону изо всех сил, убыстряя темп, и становится невидимкой.

Так вот в чем дело! Пауки, оказывается, притворяшки и обманщики, умело разыгрывающие роль погибших.

Теперь я уже не сомневаюсь в том, что, заметив мое приближение, хозяева тенет заблаговременно падают на землю и там затаиваются. Но не все так умеют, а только некоторые. Прежде у дольчатой аргиопы я не замечал такой манеры поведения, хотя знаком с этой жительницей пустыни много лет. Или, быть может, себя так ведут только пауки, обитающие в этой местности?

И еще вопрос. Против кого предназначена такая уловка в поведении? Против птиц, вообще против крупных животных, если пауки падают на землю, издалека заметив меня?

Чабаны уверяют, что овцы любят есть пауков, фаланг и скорпионов и от этого, якобы, очень быстро жиреют. Может быть, из-за овец и стали себя так вести аргиопы. Как бы там ни было, неплохой манерой защиты обладают эти пауки.

Иду по берегу залива Балыктыколь, присматриваюсь к кустикам тамариска, курчавки, эфедры, к другим растениям и продолжаю удивляться: какое здесь изобилие редкого паука аргиопа брюенхи: коконы его, похожие на миниатюрные кувшинчики, торчат едва ли не на каждом шагу. Необычное место, впервые вижу такое!

Один кокон-кувшинчик, светлый с тонкими стенками, привлек внимание размерами, почти раза в два больше обычных. Разрезал его ножницами. В нем оказалось две партии яичек, как всегда, уложенных в рыхлое переплетение очень прочных коричневых паутинных нитей. Странный кокон. Догадываюсь: самка прозевала время изготовления кокона, не приготовила его заранее, не предусмотрела вовремя такое важное событие. Тут уж не до кокона, когда яички просятся наружу.

Иду дальше, вот свежая ловчая сеть, только что приготовленный кокон, а паука нет. Лишь иногда замечаешь издали что-то мелькнувшее сверху вниз. Это самые осторожные зрячие пауки; заметив движение, они падают на землю, и в то же время рядом спокойно висит кто-либо из них на своей паутинной сети, среди белого узора маскировочной нити.

Тот, кто падает, лежит, уткнувшись в щели между камешками, оставляя снаружи свое расцвеченное поперечными полосками брюшко. Кое-кто, упав, убегает. Нашелся один, еще издали заметил меня и закачался на тенетах быстро-быстро, превратился в паука-невидимку, точно так же поступил, как и его родственник — паук аргиопа лобата. И здесь сказываются разные характеры у пауков.

Впрочем, этого паука-«трясучку» я увидел только когда поднялся ветер и кустики стали раскачиваться от него из стороны в сторону. Быть может, при штиле не полагается разыгрывать обманный маневр, еще больше заметным станешь?

Утром так было приятно идти вдоль озера. Дул свежий ветерок, небольшие волны набегали на камни. Но сейчас солнце поднялось над землей, от его горячих лучей стало нестерпимо жарко, рубашка прилипла к потной спине. Тогда я и спохватился: куда делись спокойные аргиопы, которых можно было, не торопясь, брать в руки и рассматривать. Не были ли они теми, кто находился в тени, не отогрелся от ночной прохлады. Ну, конечно, так!

Там, где обрывистые береговые скалы прерываются пологим склоном, все поросло кустарниками и больше всего эфедры. Кое-где в жестокой схватке с другими растениями она отвоевала себе землю сплошными зарослями, уж в них — настоящее царство ветвистоусых комариков. Лучше обойти эти заросли стороной, не то комарики со звоном поднимутся в воздух целой тучей, и тогда, ретивые и бестолковые, начнут биться в лицо и путаться в волосах.

Сворачиваю в сторону, но неожиданно вижу у рослого кустика эфедры висящего на тенетах паука аргиопу брюенхи. Да он тут не один! Зря я, опасаясь жары, надел белую рубашку. Паук уже заметил меня и заплясал на своей качели, собираясь превратиться в невидимку. Другие, завидев тревогу своего собрата, моментально попадали на землю. Подобное сочетание пауков-«трясучек» с падающими на землю я давно заметил у паука аргиопа лобата. Здесь он тоже, оказывается в обычае. Когда-то у обоих пауков существовал общий предок, от него произошло два ныне существующих вида. Каждый из них, заметно изменившись внешне, приобрел отчетливо выраженные особенности строения и окраски тела, и кокон стал плести по-своему. Но особенность поведения сохранилась, оказалась стойкой. Оба паука плетут одинаковые тенета с зигзагом белых нитей посредине, закладывают особенно прочную коричневую пряжу внутри кокона и вот, пожалуйста, также раскачиваются на тенетах в случае опасности.

«Ладно, — думаю я, — продолжай трястись, и если кто из твоих соседей попадал на землю и мне их не увидеть и не найти, то тебя я поймаю». «Интересно, — продолжаю я, рассуждать сам с собою, — почему же по-разному реагируют на опасность пауки, отчего у них не установился один тип поведения? Наверное, обе вариации полезны. Зоркие враги найдут паука и на земле, зато в воздухе невидимка для них скрыта, незаметна и недостижима».

Под большим кустом с пауком-невидимкой совсем неожиданно вижу настоящее хранилище коконов, самых различных: от выплетенных несколько лет назад и выцветших от времени до самой свежей парочки, изготовленной, наверное, пауком-«трясучкой». Такое скопление коконов я вижу впервые. Здесь их не менее трех десятков и изготовлены они несколькими поколениями пауков за несколько лет. Кустик эфедры особенно не отличается от других, разве чуть больше и раскидистей. Я видел подобное и у каракурта: из семьи паучат, покинувшей ранней весной скопление коконов, изготовленных родительницей, обязательно остаются одна или несколько сестер, не пожелавших отправиться в традиционное путешествие. Правда, из нескольких впоследствии остается только все же один-единственный паук, остальные ретируются в стороны. Зачем покидать родительский кров, не лучше ли кому-либо остаться на старом и, главное, надежном, прошедшем благополучное испытание, месте.

Я загляделся на заснеженные скалы Талгарского пика и из-за шума горной реки едва услышал крик товарища: «По дороге опять ползут муравьи!»

Муравьи! Хотел бы я узнать, каких он увидал муравьев. Их так много, разных видов. Может быть, снова грабительский поход амазонок? Я не ошибся. Через дорогу среди камней катится лавина красно-бурых воинов. Они движутся неторопливо, деловито, как в дальнем походе. Добычу несут немногие, но не куколок муравьев, из которых потом вырастут помощники, а личинок. Видимо, муравейник, на который было совершено нападение, уже не первый и у него не осталось куколок.

Пока колонна добытчиков пробирается через заросли трав и кустарников, я спешу за передовыми разведчиками, чтобы найти муравейник. Искать долго не приходится. Гнездо почти рядом с палаткой, на маленькой каменистой грядке, под небольшим кустиком курчавки. И хотя в нем сейчас нет ни одного муравья-амазонки, я не сомневаюсь, что нашел логово разбойников, так как у входов толпятся возбужденные муравьи-помощники, отвешивают друг другу тумаки, подскакивают, кувыркаются, ударяют грудью о землю. Это какие-то сигналы, разговор жестами.

В воздухе над муравейником повис на неутомимых крыльях крошечный белоногий наездник. Он пользуется суматохой и высматривает жертву. Поиски нелегки. Не всякий муравей ему годится. Среди них масса умелых, осторожных, к ним не подступиться. Надо выбрать того, кто редко бывает наверху, молод и неопытен.

Меня всегда поражала способность крошечного белоногого наездника выбирать свою жертву по каким-то, только ему понятным признакам. Вот и сейчас она намечена. Наездник бесшумно ринулся вниз. Мгновенное прикосновение иголочкой-яйцекладом — и яичко отложено в брюшко муравья. Он вздрагивает от неожиданности, мечется, изогнувшись, ощупывает себя усиками. Но уже поздно. Яичко в его теле, из него выйдут личинки, и участь бедняги печальна: он будет съеден.

Изредка по муравейнику пробегают небольшие шустрые паучки с темным брюшком и светло-коричневой грудью. Паучков я встречаю впервые. На всякий случай, следует к ним приглядеться. У муравьев известно множество самых разнообразных сожителей: паразитов, нахлебников и просто квартирантов, отплачивающих своим покровителям за стол и кров как добром, так и злом. Может быть, и этот паучок тоже имеет отношение к муравьям-амазонкам и их помощникам.

Но сейчас не до паучков. Уже показались первые разведчики, видна и вся лавина. Возбуждение муравьев-помощников все больше нарастает. Они бросаются навстречу добытчикам. Быть может, для того, чтобы подобрать случайно оброненную носильщиком добычу?

Колонна красно-рыжих амазонок без задержки вливается в несколько входов муравейника. Вскоре все до единого скрылись и не появляются наружу. Грабительский поход закончен.

Теперь можно заняться подозрительными паучками. Им будто нет никакого дела до муравьев. Бродят сами по себе, повстречавшись с хозяевами, отскакивают в сторону или удирают. Наконец я вижу необычную встречу муравья с пауком, не верю своим глазам и, не отрывая взгляда, поспешно роюсь в полевой сумке, разыскивая маленький бинокль с надетой на него лупкой, но он, как нарочно, застрял в мешочке.

Наконец я во всеоружии, муравей и паучок передо мною под большим увеличением. Паучок только что приблизился к своей добыче и быстро-быстро замахал в воздухе передними ногами, напоминающими муравьиные усики, притронулся ими к муравью, заскользил по его спине. Муравей приподнялся на ногах, раскрыл челюсти, чуть изогнулся, вытянул усики, наклонил голову, сомкнул челюсти. Прикосновение быстрых ног паучка как будто ему нравится, так, наверное, его собратья гладят друг друга в минуты отдыха и покоя. Паучок же придвигается все ближе, прижимается к муравью, его ноги вибрируют все быстрее и уже не две, а четыре мечутся в нежном прикосновении к телу муравья. А тот покорен неожиданной лаской, поглощен ею, застыл, не шевелится, лишь чуточку вздрогнул, потом слегка подпрыгнул на месте. И в это мгновение я вижу то, чего никак не ожидал. Паучок, расправив свои ядоносные крючки хелицер, быстро прокалывает острыми иголочками тонкую перепонку между телом и основным члеником ноги своей жертвы.

Муравей согнулся, его усики поникли, конвульсивно вздрогнули ноги и тело, и он медленно повалился на бок. Смерть завладела им в минуту наслаждения лаской коварного паучка-«обольстителя».

Теперь ноги паучка не вибрируют. Пасы гипнотизера оставлены, личина доброжелателя сброшена. Схватив свою добычу за талию, паук волочит ее по земле и скрывается в первой попавшейся щелке. Сейчас он, и без того раздувшийся, будет предаваться обжорству.

Солнце скрывается за горы, на ущелье ложится глубокая тень. Муравьи прячутся. Вокруг муравейника в укромных уголках засыпают их маленькие недруги. Быстро наступают сумерки. Громче шум реки. По скалистым вершинам гор, покрытым льдами и снегами, скользят красные лучи заходящего солнца.

Рано утром я встречаю зарю вместе с муравьями и жадно слежу за ними. Горный воздух спустился с ледников вниз. Прохладно и свежо. Как начнут свою охоту паучки? Но их нет. Весь день я наведываюсь к муравейнику и не могу застать ни одного. Кончается день, солнце заходит за горы, на ущелье падает тень, и я опять вижу коварных завсегдатаев муравьиного дома. Они то не спеша бродят вокруг, то затаиваются в укромном уголке, то быстро перебегают с места на место.

Первой начала охоту большая грузная паучиха. Молниеносный бросок сзади, укус за ногу муравья-амазонки, скачок в сторону. Муравей замер, как был, с вытянутыми усиками. Потом нагнул голову, встрепенулся, взмахнул несколько раз ногой и повалился на бок. Паучиха степенно обошла вокруг поверженного муравья и, не прикасаясь к нему, удалилась в сторону. Через две-три минуты муравей мертв, паучиха же не торопясь для верности кусает его еще раз в основной членик передней ноги и утаскивает под камень. На этот раз никаких пасов гипнотизера, обманной ласки и прикосновений, только стремительный бросок ловкого и ядовитого хищника.

Я разочарован, все оказалось совсем не таким, как вначале. Надо продолжить наблюдения. Что будет дальше? Вот еще нападение, мгновенный, почти молниеносный укус за кончик ноги в самую лапку. Муравей сразу же застывает, будто почуял что-то недоброе, вглядывается, принюхивается к окружающему.

А муравьи! Как они чувствуют, что с товарищем произошло неладное, столпились вокруг пострадавшего, наперебой ощупывают усиками, будто сочувствуют. Паучок же кружит возле, наткнулся на сочувствующих, пугливо отскочил. Выждал, когда никого не стало, вновь приблизился к жертве. Опять легкое прикосновение, укус в другую ногу, еще укус в кончик брюшка, и жертва побеждена. Потом последний, традиционный укус в основной членик передней ноги — и победное шествие с трофеем.

Неудача постигает одного из охотников. Умирающего муравья схватил товарищ, уволок к самому входу и там оставил. Паучок бродит вокруг, не может найти добычу. Другой такой же неудачник бросился догонять муравья, посмевшего оказать помощь соплеменнику, хотел укусить его, но промахнулся и, будто сконфузившись, надолго спрятался в щелку. Может быть, после того, как капелька яда пропала попусту, нужна передышка, чтобы он вновь накопился в ядовитых железах.

Муравьи, оказывается, не только знакомы с паучками, но и способны оказывать им яростное сопротивление. Натыкаясь на паучков, они, свирепо раскрыв челюсти, смело идут в атаку. Когда паук-хищник сталкивается с муравьем, голова к голове, он сразу же бросается в обход, чтобы нанести укус с тыла. Муравей быстро поворачивается к врагу: на близком расстоянии оба хорошо видят друг друга. Так они кружат, пока паучок, этот гнусный кусака исподтишка, не убегает, почувствовав бесполезность и опасность нападения.

Постепенно я начинаю отличать самцов от самок. У самцов все же заметно на конце утолщение педипальп, ноги длиннее, брюшко тоньше, чернее.

Два самца беспрестанно кружат возле самки. Один из них прогоняет соперника, потом в боевом настроении случайно наткнулся на муравья — крошку-тетрамориума, куснул его, убил сразу же и, не глядя, бросил. Так, из-за злости!

Самка же не обращает внимания на ухажеров, охотится, ищет удобного случая. Вот убила муравья и отползла в сторонку. Возле умирающего крутятся самцы, вцепились в ноги. Неужели сами не умеют охотиться, кормятся возле самки ее объедками. Ничтожные тунеядцы! Но вот из-за укрытия выползает законная владелица добычи, хватает муравья, тащит в укрытие. За ним волокутся оба самца, ухватившись за ноги трофея. Потом один свирепо прогоняет соперника и опять цепляется за ногу муравья. Вскоре самец и самка с добычей скрываются за камнем.

Я продолжаю следить за паучками. Странные они охотники, у всех разные приемы. Придется запастись терпением — смотреть и ждать. И тогда я натыкаюсь на то, с чем познакомился в самом начале. Молодой паучок, еще незрелый и маленький, очень долго караулил и выбирал добычу. Наконец дождался, выскочил из-за укрытия, исподтишка укусил за лапку пробегавшего мимо самого маленького муравья-помощника. Пострадавший не заметил, что с ним произошло, не почувствовал укуса, не обратил внимания на паучка и не увидел его. Но через секунду его тело сковывает непреодолимая тяжесть, он останавливается, раскрыв челюсти и размахивая усиками. Тогда маленький паучишка, трусливый и жалкий, готовый каждое мгновение к бегству, вздрагивая и отскакивая назад, нерешительно подползает к муравью, прикасается ногами к его груди, гладит, ласкает, щекочет щетинки. Муравей будто успокаивается, и в этот момент два острых коготка пускают маленькую капельку яда в основной членик ноги.

Так вот вы какие, коварные истребители муравьев! Пока малы и слабы, прибегаете к обманной ласке, а потом пользуетесь одной ловкостью и силою яда. Забросив дела, я охочусь весь день за необычными паучками, с трудом ловлю их, таких шустрых и чутких, еще несколько раз слежу за их охотничьими приемами, окончательно убеждаюсь, что теперь в наблюдениях нет ошибки, и думаю о том, сколько тысячелетий, быть может, даже миллион лет прошло с тех пор, как эти маленькие хищники постепенно приспособились к своему сложному и такому коварному ремеслу — охоте за муравьями.

Холодный ветер гнал над пустыней серые тучи. Они медленно вползали на далекие, потемневшие на горизонте горы и, переваливая за хребет, скрывались в свинцовом мраке. Из-под ног с голой земли, усыпанной камнями, поднимались облачка пыли. Ветер подхватывал их и развевал в стороны. Пустыня, сухая и безмолвная, будто замерла в суровом молчании.

Какая унылая весна! Может быть, ветер разгонит тучи и тогда все станет по-другому. Но тучи будто с каждой минутой опускались ниже. Все замерло. Сколько ни вглядывайся в землю, везде пусто. Вон только разве у кустика солянки копошатся муравьи-жнецы. Я рад им. Есть хоть что-то живое.

Муравьи очень заняты, как всегда суетливы. Пока в почве есть следы влаги, усиленно строят камеры. На блестяще-черном одеянии жнецов сверкают изящные волоски. Трудятся главным образом малыши. Больших грузных и большеголовых солдат нет. Впрочем, вот один возвращается в гнездо, останавливается, чистит усы: пустыня голая, без урожая, и пока нет смысла тратить время на разведку.

Серенький паучок, словно опасаясь открытого пространства, стремительно перебегает от камешка к камешку. Он держит путь прямо к муравейнику. Не добежав до него немного, остановился, затаился и замер. Может быть, лень бежать дальше в такой холод или почуял недоброе: с дружными муравьями опасно связываться.

Муравьи без конца выносят в челюстях комочки земли, бросают наружу и спешат обратно за новым грузом. И так без конца. Когда я делаю резкое движение, те, кто у входа, замирают, вытягивают усики, обнюхивают воздух. Сзади их подталкивают носильщики, и кто нетороплив, бросают ношу тут же у входа и скрываются в темноте подземного жилища. Некогда принюхиваться, вон сколько работы!

Серый паучок оказался лукавым. Нет, он не испугался, не заснул и не случайно остановился вблизи муравейника. К камешку с затаившимся в засаде хищником приблизился, не подозревая опасности, муравей. Молниеносный прыжок, добыча схвачена, и удачливый охотник помчался прочь от муравейника и юркнул за камень. Уж не поэтому ли так осторожны те, у входа, с вытянутыми усиками? Под камнем я вижу несколько мертвых муравьев. Внимательно рассматриваю землю вокруг муравейника, приподнимаю другие камешки и под многими из них нахожу серых паучков-хищников с их умерщвленной добычей. Так вот, оказывается, какой у вас коварный промысел! Напасть потихоньку из-за засады, схватить и спрятаться под камень. Чтобы никто не видел.

Ветер все крепчает, налетает порывами и несет по пустыне мелкие камешки и шелестит солянками. Серые тучи совсем опустились и почти закрыли почерневшие горы. Редкие капли дождя ложатся темными пятнышками на сухую и холодную землю пустыни.

С краю обрывчика во все стороны видно озеро и легкие волны, набегающие на галечниковый берег. Слева — выгоревшая пустыня с редкими карликовыми кустиками солянок. Вдали на небе белеют кучевые облака. Пахнет водным простором, душистыми цветками подмаренника.

Каменистая пустыня, окружающая озеро, бедна жизнью. Здесь мало муравьев, и поэтому я возвращаюсь к биваку, на ходу приглядываюсь к каждому холмику или норке. Вот на пути небольшой курганчик, размером с чайное блюдце, и в его центре — широкий круглый полузасыпанный ход. Из темной ниши входа что-то светло-коричневое, молниеносно выскакивает и столь же стремительно прячется обратно. Пока я присаживаюсь на корточки, чтобы лучше разглядеть находку, незнакомое существо успевает сделать несколько быстро следующих друг за другом бросков вперед и назад.

Я поражен. Мне хорошо известны все муравьи этой пустыни, и я могу их угадывать издалека по внешнему облику. Но этот светло-коричневый неизвестен, я встречаюсь с ним первый раз. Представляется совсем особенный муравей с необычным темпераментом. Неужели он только один занят делом, требующим такой необыкновенной поспешности? Это уже непохоже на муравьев, работающих сообща, особенно в случаях, требующих быстроты и энергии.

Тогда я склоняюсь еще ниже, пытаясь разглядеть забавное существо. Но мне не удается увидеть ничего, кроме мелькания желто-коричневого тельца. Я вынимаю из полевой сумки эксгаустер^[5] и приставляю его трубочку к входу. Сейчас, как только торопливая крошка выскочит наружу, энергичным вдохом попытаюсь поймать ее в стеклянный резервуар. Необычный предмет, видимо, пугает незнакомца, он некоторое время не желает показываться наружу и прерывает работу. Но вскоре успокаивается и принимается за свое требующее поспешности дело. Теперь я различаю, как он выскакивает каждый раз с крохотным кусочком земли или камешком — значит, один, без помощников, занят земляными строительными работами.

Мой эксгаустер беспомощен. Я не могу изловить этот комочек кипучей энергии. У меня слишком медленна реакция, и я успеваю сделать вдох, когда моя добыча уже успела спрятаться. К счастью, неуемный землекоп непуглив и можно продолжать свои попытки совершенствоваться в охоте на него. Множество неудачных попыток — своеобразная тренировка — идут на пользу, и я наконец замечаю, как желто-коричневый комочек устремляется вместе с мусором в трубочку эксгаустера. Вытаскиваю из полевой сумки лупу, с величайшим интересом подношу ее к глазам и вижу… моего старого знакомого, страшного врага муравьев, паучка-парализатора. Впервые я его нашел в горах Заилийского Алатау у гнезда муравья-амазонки, а теперь здесь, в пустыне. Не ожидал его встретить! Он ловкий охотник, его яд мгновенно парализует муравьев, и аппетит у него отменный.

Мой пленник — самочка. У нее светло-желтые грудь и ноги, коричневое брюшко. Вот так муравей! Жизнь паука становится понятной. Суровые условия пустыни выработали у него способность разыскивать муравейники, раскапывая замурованные в них входы, пробираться в подземные камеры за добычей.

Но кто же добыча и почему общественное жилище закрыто? Не ошибся ли паучок, не ломится ли он в опустевший и всеми заброшенный дом? Иногда летом, когда нет урожая, так делают муравьи-жнецы, наглухо закрывают вход и сидят там, в глубоких камерах муравейника, без движений, экономя энергию и запасы пищи.

Внимательно осматриваю землю вокруг холмика. В пятидесяти сантиметрах через крохотную дырочку высовываются шустрые усики. За ними выглядывает черная головка, и наконец наружу выскакивает небольшой муравей, но не жнец, как я ожидал, а бегунок. Через некоторое время в эту же, ловко замаскированную дырочку заскакивает другой, поменьше размерами, бегунок. Странная дырочка!

Однако пора заниматься раскопками. Вход в муравейник вскрыт, и я вижу многочисленных, встревоженных моим вмешательством муравьев-бегунов. Здесь довольно большая семья.

Находка ставит меня в тупик. Бегунки деятельны днем, и если и закрывают входы, то только поздно вечером и на ночь. Еще закрывают входы молодые и поэтому очень осторожные семьи. А здесь? Неужели бегунки, такие деятельные и быстрые, замуровали парадный ход своего жилища и обрекли себя на вынужденное заточение и столь необычную для себя бездеятельность для того, чтобы избавиться от заклятого врага-паучка? Впрочем, из одной поверхностной прогревочной камеры они пробили крохотный ход, через который и проскальзывают малыши-разведчики.

Видимо, паучки-парализаторы основательно надоели муравьям, и те, чтобы избавиться от набегов, применяют своеобразные меры защиты.

Летом, когда пустыня выгорает и становится блеклой и безжизненной, на солончаках зеленеют солянки. Издали они выделяются темными пятнами на покрытой солью белой поверхности земли. В таких местах нетрудно найти норы обитателя пустыни — паука-тарантула. Они довольно крупны, диаметром в несколько сантиметров и совершенно отвесно опускаются вниз. Возьмем карманное зеркальце и направим в нору солнечный луч. Глубоко под землей внезапно вспыхнут и загорятся ярким блеском несколько крошечных, искрящихся радужными тонами огоньков. Это глаза тарантула. Легкий удар ногой, и огоньки мигнут, погаснут на мгновение, чуть переместятся в сторону и вновь загорятся.

Приходит время, и норы тарантулов начинают исчезать, с каждым днем их становится все меньше. Оказывается, они закрываются колпачками, сделанными из паутины. К паутинной ткани колпачка прикрепляются мелкие частицы почвы, палочки, соринки. Поэтому вход в нору становится совершенно незаметным. Приспособление хорошее и делается не зря! В это время самки тарантула изготовляют свой единственный кокон и нуждаются в строжайшем покое. Вот коконы сделаны, колпачки открыты, и вновь светлый солончак запестрел темными дырочками нор.

Кокон тарантула почти такой же величины, как и кокон каракурта. Но в нем всего только триста-семьсот паучков, а так как у тарантула он единственный, то потомство этого паука почти в десять раз меньше, чем у каракурта. Оболочка кокона тонка, как папиросная бумага, никакой мягкой обкладки нет, и он туго набит яичками.

Теперь внимание самки занято только своим единственным детищем. Она все время греет его на солнце: в тепле из яичек скорее разовьются паучки. И действительно, не проходит и несколько дней, как в коконе уже копошится розовая масса паучков.

Вот почему оболочка кокона такая тонкая. Кокону предстоит недолго выполнять назначение домика, зимовать в нем паучки не будут, а чтобы успешнее прогревать на солнце кокон, совсем не нужна, и даже вредна теплоизоляционная прослойка.

Самка ни на минуту не расстается с коконом, все время носит его за собой, привязав нитями к брюшку, и не отлучается из норы. Незначительная тревога, и тарантул падает на дно норы. Он поворачивается головой к входу и, выставив сильные передние ноги и широко раздвинув в стороны ядоносные крючки, готов вступить в сражение с любым, кто посмеет переступить порог его жилища.

Теперь понятно, почему самка тарантула имеет только один кокон: паучки не брошены на произвол судьбы, их опекает мать, они не подвержены многочисленным опасностям, как паучки каракурта, и поэтому их может быть меньше.

Вскоре самка становится еще более беспокойной, расширяет шов кокона, расправляет его и проделывает в нем несколько отверстий. Паучки, уже окрепшие и потемневшие, поспешно выбираются из кокона, залезают на туловище матери и облепляют ее со всех сторон.

Наконец пустой кокон брошен на дно норы. Теперь самка совсем не похожа на паука. Это какой-то бесформенный клубок копошащихся паучков, из-под которого лишь кое-где выглядывают крепкие волосатые ноги. В этом клубке столько маленьких тарантулов! Как-то им придется расселяться: ведь тарантул — настоящий хищник и не выносит ничьего соседства. После того, как паучки выбрались из кокона, норы тарантула пустуют и самки с паучатами куда-то исчезают.

Проследим за тарантулом. Паук очень осторожен, много времени приходится потратить в ожидании у норы. Но время не потеряно попусту. Вот едва заметной серой тенью, осторожно и неторопливо из норы выбралась самка. Потягиваясь, как кошка после сна, легко и бесшумно она поползла через траву, неся на себе многочисленное потомство. Она направилась вниз, прямо к реке и, подойдя к низкому берегу, жадно припала к воде. Маленькие волны подступают к ее телу, грозя смыть паучат. Но они ничуть не пугаются этого, а, напротив, дружной толпой спустились по ногам матери к воде и стали пить. Прошло много времени, прежде чем самка напоила паучат и напилась сама. Потом вместе со своим потомством она побежала по берегу, смело вступила в воду и… пошла по ней так же быстро и ловко, как по суше. Вскоре силуэт паука скрылся в ночной темноте.

Обычно сколько ни путешествует тарантул, его конечным пунктом оказывается влажный луг поблизости от какого-нибудь водоема. Самка тарантула долго отдыхает, затаившись в траве, а с восходом солнца приступает к своим необычным делам: взмахнув над собою задней парой ног, ударяет ими по спине, по самой гуще крепко уцепившихся друг за друга паучат и, сбросив с себя кучу детенышей, поспешно отбегает в сторону. Паучата, оказавшись на земле, несколько секунд неподвижны, будто ошеломлены случившимся, потом поспешно разбегаются в разных направлениях.

Паучкам тесно на теле матери, и освободившееся на спине место сейчас же занимается другими паучатами. Снова следует взмах ногами, удар по спине, и другая партия паучат падает на землю.

Степенно ползает по лугу мать-паучиха, сбрасывая с себя детенышей. Громадное, безобразное, похожее от множества паучат на шишку, тело тарантула становится тоньше, появляются контуры сильно похудевшего брюшка.

Поднявшееся солнце припекает землю. Усталая самка, избавившись от последнего паучка, прячется в тени травы и застывает в неподвижности, погружаясь в долгий и глубокий сон. Но этот сон чуток. Незначительная тревога, и тарантул поднимается на дыбы и раскрывает в стороны ядоносные крючья.

Расселение молодых тарантулов закончено.

Сегодня день, посвященный фотографии, и мы вооружены до предела: два фотоаппарата с обычной и цветной пленками, киноаппарат со штативом и многими приспособлениями изрядно оттягивают плечи. Но ветер, несносный ветер, несется по ущелью, свистит в обрывистых скалах, треплет кусты эфедры и таволги. Внизу над далекой белой полоской реки Или нависла желтая мгла песчаной бури. Удастся ли сегодня заняться фотографией?

Глаза всматриваются во все окружающее. Где артисты будущей кинокартины о жизни насекомых пустыни. Вот первая находка: среди засохшей осенней травы виднеется темная норка, аккуратно оплетенная с краев паутинными нитями. Это жилище тарантула ликоза зингориензис. Хорошо бы его выгнать на поверхность земли. Но пока мы располагаемся вокруг норы, шевельнулась трава, из-под сухого листа выполз сам тарантул и, увидев нас, застыл, слегка приподняв передние ноги, выразительно сверкая большими глазами. Паук — не хозяин норы. Это самец, бездомный бродяга, давно скитающийся по пустыне. Ему на своем коротком веку пришлось пережить не одну схватку с врагами: щетинки на его теле кое-где выдраны, двух ног не хватает. Здесь ему посчастливилось, он наткнулся на норку самки, притаился возле.

Тарантулы предпочитают влажные почвы в солончаковой пустыне, эта же избрала пустынное и выжженное солнцем ущелье. Сколько времени она потратила, чтобы в каменистой почве вырыть норку. Немало сил было положено и самцом на поиски своей подруги, и не поздно ли прибыл он сюда сейчас, в сентябре, когда брачное время пауков давно закончилось. Но когда пауков мало и им так трудно найти друг друга, как тут не сказать банальную фразу, лучше поздно, чем никогда.

Самец чуток, зорок и осторожен. Неосмотрительное движение, и он прячется, но убегать от норки не желает, не хочет расставаться с тем, что досталось такими долгими поисками. Наконец его удается поймать в объектив фотоаппарата.

Теперь пора приняться за самку. Я беру зеркальце и направляю лучи солнца в норку. Но в ней ничего не видно. В это время самец решительно приближается к жилищу своей избранницы и начинает барабанить педипальпами по стенке норки. Этот прием мне хорошо знаком: тарантул вызывает свою подругу, но спуститься к ней не решается. По паучьему этикету вторгаться в жилище без спроса не полагается. Но хозяйка норы не желает показываться, а нетерпеливый самец продолжает стучать. Киноаппарат нежно стрекочет. Какой замечательный сюжет для съемки.

Что же будет дальше? Тарантул застыл, ждет. Ждем и мы. Внезапно с объектива киноаппарата падает крышка. Паук напуган и отбегает в сторону. Вот невезение!

Тогда я беру травинку и опускаю ее в норку. Иногда самка, считая, что к ней забрался непрошеный посетитель, пытаясь прогнать, выскакивает вслед за ней наружу. Но пока из норы никто не желает показываться.

Время тянется долго. Скучно. Наконец мы вскакиваем от неожиданности: из норки стремительно выбегает маленькая серая мышка, и прячется в кусты. Только теперь мы заметили вблизи норки белый кокон тарантула. Он был полон маленьких паучат, которым пришла пора выходить наружу. Почему хозяйка норы его бросила?

Мы раскапываем норку. Она пуста. Что же случилось?

Видимо, мышка забралась к паучихе, уничтожила ее, выбросила кокон наружу. А самец? Он, ничего не подозревая о произошедшей трагедии, продолжал без толку барабанить о край норки в напрасном ожидании своей подруги.

Когда-то здесь, в очень засушливое время жизни пустыни, ветер гнал струйками песок, барханы курились песчаной поземкой и медленно передвигались и меняли очертания. Но прошли тяжелые годы засух, изменился климат, стали чаще перепадать дожди, барханы заросли растениями и сейчас застыли в немом покое, скрепленные корешками трав.

Я бреду по холмам, поглядываю по сторонам. В небе дружным хором славят весну жаворонки, пустыня покрылась зеленой коротенькой травкой, местами холмы ярко-желтые от цветов гусиного лука, местами там, где расцвели тюльпаны, будто в белых хлопьях снега.

На обнаженном песке я замечаю кругляшки, размером с горошинку. Они собраны кучками, хотя не соприкасаются друг с другом. Притронешься к такому кругляшку, и он тотчас же рассыпается. Никак не понять, кто и для чего их сделал.

Еще встречаются странные сооружения: небольшое скопление палочек и соринок в виде крохотного курганчика с зияющим на его вершине отверстием, затянутым тонкой нежной кисеей паутины. Кисейная занавеска — творение паука. Видимо, перезимовав, паук откопал свое убежище, теперь строит вокруг входа заслон от струек песка, но почему-то не стал дожидаться добычи — предпочел уединение. Сейчас в норке сыро, холодно, и заслон из тонкого материала — более подходящее сооружение, нежели обычная земляная пробка. Все же через кисею в темное подземелье проникают и солнечные лучи, и теплый воздух.

Песчаную, влажную от весенних дождей, почву легко копать походной лопаткой. Рядом с норкой я приготовил глубокую ямку, чтобы потом начать осторожное вскрытие всего сооружения по вертикали. В темном входе за сдвинутой в сторону дверкой неожиданно появляются сверкающие огоньки глаз и светлые паучьи лапы. Выброшенный наверх, большой, серый, в коричневых полосках и пятнышках паук несколько секунд неподвижен, как бы в недоумении, потом стремглав несется искать спасительный уголок. Я издавна знаком с этим обитателем песчаной пустыни и сожалею, что никак не соберусь испытать его ядовитость. Может быть, в необоснованном обвинении фаланг, бытующем в народе, повинны как раз эти светлые пауки.

На дне жилища паука — оно глубиной более полуметра — лежит недавно сброшенная линочная шкурка. Паук перелинял и теперь превратился во взрослого самца, стройного, с длинными ногами и поджарым брюшком. Во время линьки паук совершенно беспомощен и ради нее стоило закрыть свою обитель занавеской, предотвратив возможное появление непрошеных гостей.

Заботы у всех пауков одинаковы, курганчики над норками, сложенные из соринок, затянуты кисеей — все сразу принялись за линьку. Только одно странно. Какую бы я ни раскопал норку, всюду в ней одни самцы. Самок нет.

Я поглядываю на небо, на пустыню: большое красное солнце клонится к чистому горизонту. Вслед за ним медленно поворачивают свои белые с желтым сердечком лепестки тюльпаны, и полянка между холмами все время меняет свой облик. На песке мне по-прежнему попадаются таинственные катышки. Они, наверное, вынесены наверх каким-то землекопом, который занят или строительством своих хором или ремонтом старого жилища после долгой зимней спячки. Но возле катышков нет норок. Осторожно слой за слоем я снимаю песок лопаткой, но безуспешно. Загадка катышков меня заинтересовала, и я продолжаю поиски.

Иногда попадаются катышки, расположенные легким полукругом, направленным дугою на восток. Отчего бы это могло быть?

Солнце уже почти коснулось горизонта. Посинели далекие очертания пологих гор Малайсары. Пустыня потемнела. От застывших барханов протянулись синие тени. Сухая травинка, склонившись над гладким песком, вычертила полукруг — эту своеобразную розу ветров, свидетельство того, что здесь недавно гулял западный ветер. Вглядываясь в этот четкий полукруг, я невольно перевожу взгляд на катышки. Они расположились полукругом к востоку! Таинственному землекопу было легче выносить груз от своего жилища по ветру. Видимо, он не так уж силен и не столь легка его ноша. И тогда я догадываюсь, где должна быть норка, по катышкам вычерчиваю линию полукруга, провожу от нее радиусы и в месте их пересечения в центре предполагаемого круга осторожно снимаю песок. Расчет оказался верным. Передо мною открывается норка. В ее глубокой темноте, наверное, сидит тот, кто задал мне такую головоломку. Еще несколько минут раскопок, и через осыпавшийся песок выглядывают светлые ноги. Вдруг песок разлетается в стороны, и наверх выпрыгивает тот же светлый, с легкими полосками и пятнышками паук. В его черных выразительных глазах отражается красное солнце, коснувшееся краем горизонта.

Я с интересом разглядываю хозяина жилища. Это еще незрелая самка. Ей предстоит еще один-два раза линять. Она соскабливала ядоносными челюстями (они даже слегка притупились от такой непривычной работы) мокрый влажный песок, скатывала его в круглые тючки, обвязывала их нежнейшей паутинной сеткой и выносила наверх. Иначе и не поднять песок из норы. Я вглядываюсь в катышки через лупу и кое-где вижу остатки поблескивающей паутины.

Как часто натуралисту помогает случайное совпадение обстоятельств. Своей находкой я обязан сухой былинке, склонившейся над песком. Она вычертила розу ветров и помогла мне найти норку. Теперь я легко угадываю по катышкам норки и всюду в них нахожу незрелых самок, заметно уступающих размерами своей мужской половине рода.

День на исходе. Тюльпанчики сложили лепестки, закрыли желтые сердечки и стали похожими на свечки. Желтые цветки гусиного лука тоже сблизили венчики-пальчики.

Возвращаясь к биваку я думаю о том, почему убежище самок закрыто наглухо, а самцы все же оставили что-то подобное кисейной оболочке. Неужели потому, что самке предначертано продолжение рода и полагается быть более осторожной! Почему самцы созрели раньше? По паучьему закону они должны бросить свои насиженные жилища, в которых прошло их детство и юность, и приняться за поиски подруг.

Видимо, жизнь, особенно в пустыне, приспособлена к самым неблагоприятным обстоятельствам. Самцам предоставляется изрядный запас времени для поисков самок, и если сейчас здесь им и нетрудно повстречать теремки своих невест, то, наверное, в то далекое время, когда эти застывшие барханы струились от ветра песчаной поземкой, брачные поиски были не из легких и нередко заканчивались неудачей.

Утром, прежде чем отправиться дальше в путь, я снова обхожу барханы. И еще находка! Катышки песка выброшены из норы, как всегда, полукольцом, но на месте норки глубокая копанка, следы чьих-то лапок и длинного хвоста. Вблизи, на склоне бархана, возле норы сидит большая песчанка, долго и внимательно смотрит на меня, потом встает столбиком и, вздрагивая полным животиком, заводит мелодичную песенку. Ей начинает вторить другая, тоном выше, потом присоединяется третья. Трио получилось неплохим, и я сожалею, что не могу записать его на магнитофонную ленту.

Что же произошло с тарантулом? Внимательно разглядываю мельчайшие шероховатости на земле, распутываю следы. Потом раскапываю норку, вернее, ее остатки, выясняю, в чем дело. Бедный тарантул! Его выкопала и съела песчанка. Кто бы мог подумать, что этот распространенный житель пустыни, строгий вегетарианец, лакомится пауками. И судя по всему, у него в этом ремесле имеется навык. Песчанке давно известен секрет расположения норки среди выброшенного наружу скопления катышков, и она ловко, не тратя времени на поиски, проделывает узкую копанку. Быть может, песчанка — ловкая охотница за пауками и одна из немногих, постигших искусство добычи тарантулов. Интересно, появятся ли когда-либо тарантулы, которые будут предусмотрительно селиться подальше от колоний этих грызунов?

Прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, Алексей, егерь кордона, где мы остановились, всматривается в горы.

— Через день быть паводку, — говорит он.

Там, в горах, над синей стеной с белыми полосками снежников и ледников повисли громадные тучи. Они теснятся одна за другой, поднимаются кверху, темнеют с каждой минутой. Иногда вспышки молнии освещают это хаотичное нагромождение воздушных замков. Высоко в горах идет гроза!

— Через день наша речка выйдет из берегов и зальет полянки! — добавляет уверенно Алексей.

К вечеру космы облаков добрались и до тугаев пустыни, и редкие капли дождя упали на землю. Горы совсем исчезли за темной пеленой. Через день, как и предсказывал егерь кордона, речку не узнать. Мутная вода пенилась, кружилась водоворотами, несла мусор, кусты, обломки деревьев. Полянка среди развесистого лоха, на которой мы так любили отдыхать, закрылась водой. Когда же она освободилась, трава на ней исчезла. Все живое сгинуло из этого места.

Прошло еще несколько дней. Речка стала такой же тихой и маленькой, скрытой зарослями кустарников и трав. Глинистая полянка подсохла и покрылась глубокими трещинами. Я удивился тому, что ее уже заселили тугайные жители. Больше всего появилось серых пауков ликоз. Они забрались в глубокие трещины, образовавшиеся при высыхании наноса глины, и там, в темноте и сырости, стали выплетать коконы и откладывать в них яички. Чем не отличное укрытие для такого ответственного дела! Кое-где в трещинах обосновались и пауки-тенетники. Каждый завил себе паутинкой узкий участок трещины и сидит возле своей ловчей сети в ожидании добычи. Заметить такую сеть почти невозможно. Но рано утром на нее падает иней, и тогда она сверкает разноцветными огоньками и невольно привлекает внимание. В такое время паучок без дела, его тенета негодны, и он ждет, когда взойдет солнце, согреет воздух и высушит его сложное и нежное сооружение.

Для пауков ликоз сплести кокон и отложить в него яички — только полдела. Чтобы из яичек вышли паучата, необходимо еще и тепло. И как можно больше. Похудевшие пауки сидят на солнце возле трещин. Местами их очень много. Они выстраиваются рядками, настоящей шеренгой, как на параде, повернув коконы к солнцу. Разбойники не обращают друг на друга ни малейшего внимания. Хищнические наклонности и распри забыты. Все инстинкты подавлены ради главного — воспитания детей.

Я боюсь шевельнуться, тихо сижу возле пауков, обремененных потомством. Раздается далекий топот лошади, и пауков как не бывало. Все спрятались. Проходит минута, из трещины показываются сперва серые ноги, за ними сверкающие фонарики круглых глаз, потом весь паук с коконом. В стороне от дороги прогудел грузовик, и снова все мигом скрылись в спасительное убежище. Легкий поворот на походном стульчике, и армия осторожных мамаш вновь, будто по команде, исчезает. Как они чувствительны к сотрясению и осторожны! Какая мать не дорожит своей жизнью ради потомства? В коконе в желтых прозрачных яичках развиваются паучата. Скоро они покажутся наружу.

Проходит еще несколько дней, и на глинистой полянке уже появились счастливые матери. Они неузнаваемы. Все тело их покрыто массой крохотных копошащихся паучат и похоже на какую-то бугристую шишку. Паучихи отправляются путешествовать и скоро разбросают своих детей в джунглях трав и кустарников. Но на смену исчезнувшим появляются другие пауки и тоже принимаются готовить коконы.

Проходит месяц. Глинистая полянка подсохла, и трещины на ней стали глубже и извилистей. По-прежнему возле них сидят паучихи-мамаши и греют на солнце коконы. На полянке бегает заметно подросшее потомство — множество маленьких паучков. Не за ними ли, ради поживы, забираются в трещины черные сверчки, а в одном месте из паучьего притона выглянул пузатый жабенок.

Трудно понять, что здесь, на голом месте, нужно паучкам. Я беру зеркальце и освещаю солнечным зайчиком темные закоулки. Оказывается, у паучков важное дело, они приходят сюда ради того, чтобы сбросить свою ставшую тесной одежду. Линочные шкурки их всюду видны в укромных местах. Кто знает, может быть, это те самые паучки, которые родились здесь в коконах, заботливо опекавшихся осторожными матерями, и впервые в своей жизни увидали на том месте и голубое небо, и зеленые травы, и глинистую площадку, покрытую глубокими трещинами.

Саксаульник в пустыне Джусан-Дала (юго-западное Прибалхашье), близ могилы Керимбая — жалкий, реденький. Издалека он кажется густым, но сколько ни идешь, деревья расступаются в стороны и всюду только раскаленная пустыня.

Солнце, жаркое и ослепительное, казалось, замерло на небе. По белой иссушенной земле ветер носит обрывки засохших растений, позвякивает сухими коробочками с семенами, тонко посвистывает в редких ветвях саксаула. Качаются из стороны в сторону былинки, скачет перекати-поле, колышутся перед глазами миражи. В такое время трудно наблюдать за насекомыми.

На кончике веточки серой полыни раскачивается какой-то темный комочек и шевелится.

Лежа на земле, я разглядываю в лупу веточку. На ней, оказывается, большое сообщество маленьких красных клопиков с черными пятнышками. Какие они забавные! Похожие друг на друга, как капли воды. Толстые красные животики клопиков мягкие, а на черных головах поблескивают глаза. Клопики слабо шевелят усиками, едва перебирают ногами. Кое-кто из них пытается взобраться повыше, другие, наоборот, спуститься вниз. Это все один выводок: братья и сестры дружно вышли из яичек и сейчас набираются сил для будущей жизни. Тут же рядом на веточке находятся уже пустые оболочки яичек. Они располагаются правильными рядами и очень похожи на бочонки, аккуратно сложенные для хранения где-нибудь на складе. У каждого бочонка красивые ребристые бока и круглая, теперь уже откинутая в сторону крышечка.

Выход всего многочисленного семейства (а тут не менее полусотни клопиков) произошел, видимо, рано утром. В это ответственное время, когда маленькая помеха или механическое повреждение может нанести непоправимый вред народившимся младенцам, стояла тишина, и клопики все сразу покинули свое убежище. Теперь же им все нипочем, лишь бы пожарче грело солнце да скорее твердела красно-черная одежда. А то, что они все собрались на самом кончике полыни и далеко видны в своем ярком одеянии, неважно. Не зря клопики так заметно разукрашены. Очень уж они, наверное, невкусны и открыто об этом всех предупреждают.

Кучка клопиков — прекрасный сюжет для фотоснимка. Но когда так сильно качается от ветра верхушка полыни, не так-то легко сделать снимок при большом увеличении с маленькой диафрагмой и большой экспозицией. Впрочем, выход находится. Надо срезать веточку и воткнуть ее в землю. В таком положении она не будет вздрагивать от ветра. Веточка так тихо срезана ножницами, что осторожные клопики не почувствовали никакой опасности. Остается только воткнуть веточку в трещину. Нет, трещинка извилистая, узкая и глубоко не просунешь в нее веточку. Пожалуй, лучше воспользоваться аккуратным кругленьким отверстием чьей-то норки. Кстати, норка совершенно отвесна, и веточка ловко пришлась и закрепилась в ней. Теперь — скорее сменить объектив. Какие чудесные клопики в видоискателе зеркальной камеры! Налетел ветер, чуть шевельнул веточкой. Остается выбрать момент и, когда наступает затишье, щелкнуть. Но происходит что-то совершенно непонятное. Веточка вдруг начала погружаться в норку сама, сперва рывком, потом плавно, но непрерывно. Все пропало! Потревоженные клопики, не желая спускаться в страшное подземелье, засуетились и стали разбегаться во все стороны. Идиллия нарушена, и снимок не удался. Верхушка веточки, торчащая из норы, еще раз вздрогнула и остановилась.

Странно! Кто бы мог быть в этой норке? Осторожно тяну пинцетом веточку наружу. Она извлекается свободно, значит, никто ее не держит. Однако не могла же она сама туда упасть! Проверяю еще раз: опять поднимаю веточку, но легко, осторожно, чтобы таинственный обитатель темного подземелья не ощутил силы своего противника. Вот как будто он схватил веточку снова, крепко держит, не отпускает. Осторожно тяну веточку кверху.

Видно ли там что-нибудь в темноте? Пока нет, ничего не видно. Но заблестело несколько ярких огоньков — это глаза. Они уже совсем близко около выхода, рывок… И вместе с веткой наверх вылетает крупный паук! Он слишком поздно понял свою ошибку и сейчас сидит, широко расставив в стороны ноги, ошеломленный и одураченный!

Паук весь серый, с темными пестринками на ногах, черными полосками на груди, черной, как бархат, грудью и желтоватым брюшком. Это тарантул. Раньше я не встречал такого и теперь разглядываю с интересом. Надо скорее сфотографировать его. Но пока перевинчиваю у объектива дополнительные кольца, все куда-то неожиданно исчезает: ни паука, ни его норы. Что за наваждение!

Паук мог сбежать, притаиться в своей серой одежде где-нибудь совсем рядом и стать незаметным. Но куда пропала нора? Ведь не унес же он ее с собой? Уж не спутал ли я чего-нибудь? Нет, не спутал. Вот плоский камешек, около которого был тарантул, вот веточка серой полыни, бывшее убежище красных клопиков. Около нее должна быть и норка.

Приученный пауками и насекомыми к самым неожиданным обманам, я тщательно ощупываю землю руками и расковыриваю подозрительные места пинцетом. Поиски продолжаются недолго. Там, где была нора, вдруг открывается дверка. Она совершенно круглая, точно без малейшего зазора, закрывает отверстие, свита из плотной паутины, а сверху замаскирована вплетенными камешками и частицами почвы. Дверка слегка выпукла: так прочнее. Когда она закрыта, заметить норку совершенно невозможно. В одном месте крышечка прикреплена к стенке норы аккуратной и гибкой связкой.

Какое замечательное приспособление эта крышечка. Допустим, понадобилось пауку уединиться, чтобы спокойно поесть, отложить яички в кокон, или пришло время линять — закрыл дверку, и никто не помешает. Кончены дела, дверка открывается — добро пожаловать к хищнику в гости! И паук терпеливо ожидает, пока что-нибудь в поисках тени и прохлады не заползет к нему в нору.

Я чрезвычайно доволен: еще бы — такое не каждый день увидишь. Не беда, что снимок не удалось сделать, что паук скоро поумнел и теперь не желает хвататься за веточку. Раз есть одна нора, найдутся и другие. И через час, раскопав десяток нор, я становлюсь обладателем многих секретов паучьей жизни.

На каждом биваке почти всегда найдется что-либо интересное. У реки Урджар нам не повезло: выдался очень жаркий день. В тростниках и зарослях ив ныли комары-анофелесы. Муравьи-жнецы все до единого спрятались в гнезда, и даже неутомимые бегунки забрались в подземные убежища.

В лёссовой пустыне среди кустиков терескена я вижу затянувшуюся в редких нитях, ярко-красную, в белых полосках куколку какой-то бабочки. Мне хочется сфотографировать ее на цветную пленку. Но куколка не сразу попадает в поле зрения фотоаппарата, и вместо нее я вижу какую-то необычную сухую палочку. Палочка висит вертикально на аккуратно выплетенных круглых тенетах. На самой середине ее сидит небольшой серый, с забавными выступами и бугорками паук. Ниже располагается продольная полоска серой паутины, в которую вплетены остатки добычи, а выше — цепочкой небольшие, круглые кокончики, тоже переплетенные паутиной с остатками насекомых. Все вместе взятое: кокончики, паук, серая полоска — и было похоже на сухую палочку, торчащую среди выгоревших на солнце кустиков.

Такую оригинальную маскировку мне пришлось встретить впервые. Наверное, очень редки эти ловкие пауки-маскировщики, если раньше они не встречались. Такие обманные палочки встречались всюду. Они были и на месте нашей стоянки, и многие тенета мы разрушили, изрядно истоптав место вокруг бивака в поисках насекомых. Вот как долго держал нас в неведении паук-обманщик, если бы не красная куколка с белыми полосками.

Я вынимаю часовую лупу, препаровочную иглу и принимаюсь внимательно рассматривать искусное сооружение паучка.

Прежде всего надо выяснить, что находится в коконах. В самых нижних коконах, рядом с пауками, находятся недавно снесенные, слегка прозрачные, уложенные аккуратными рядами яички. Их немного, около полусотни. Паук кладет яички в таком количестве, чтобы кокон был всегда одинаковым, равным диаметру обманной палочки. В коконе, расположенном выше, находятся молодые паучки. Они только что сбросили белую линочную рубашку, совсем беспомощны и едва шевелят ногами. В третьем коконе — уже окрепшие паучата, черные, с белыми пятнышками, шустрые, быстрые. Они покидают родительский кров и расползаются в разные стороны. Часто третий кокон пуст или в нем всего лишь несколько запоздавших паучков. В четвертом и пятом коконах лежат только линочные шкурки. И так у всех пауков одинаково. Вся их большая компания живет по команде, посылаемой погодой и условиями жизни.

Молодые паучки уже расселись, некоторые осели возле родителей и среди травы раскинули свои крошечные паутинные тенета, выплетенные по всем правилам строительного искусства, перенятого от своих предков. Паучкам еще не скоро класть свои собственные кокончики. Быть может они еще перезимуют. Но на крошечной сети у каждого уже есть крошечная обманная палочка, выплетенная из паутины и остатков охотничьих трофеев. В центре этой палочки сидит и сам паучок.

Паутинная сеть — сложное и прочное сооружение. Ветер, капли дождя, проходящие мимо животные, да и попавшая в тенета добыча рвут нежные нити, и паукам приходится их все время чинить, а то и заново выплетать после того, как сооружен новый кокон. Почему?

Паучок всегда занимает положение в самом центре тенет. В это место со всех сторон сходятся нити, по которым паук следит за своей ловушкой, точно определяя положение попавшей в нее добычи. Первый кокончик выплетается в тенетах чуть выше центра. Но из-за каждого следующего кокончика, выплетаемого ниже первого строго по вертикальной линии обманной полоски, пауку приходится перемещать центр тенет и переделывать все сооружение заново. Сколько сделано пауком кокончиков, столько раз и реконструируется сеть. Сооружение сетей не составляет для паука больших хлопот. Материала для постройки тенет — тончайших паутинок — идет немного. Ну, и сам строитель в этом деле большой мастер.

Наступает вечер. Жаль, что знакомство с пауком состоялось поздно. Завтра предстоит путь дальше.

Рано утром наши полога серые: на них сидят комары-анофелесы. Я спешно раскладываю дымокур и прогоняю непрошеных посетителей. Пока на машину укладываются вещи и готовится отъезд, я спешу проведать пауков. Вот несколько замеченных с вечера и разрушенных тенет. С них коконы были сброшены на землю, или они повисли на одной-двух нитях. Всюду я вижу идеальный порядок, и на свежих, сверкающих на утреннем солнце нитях висят те же обманные палочки. Но остатки старой пряжи не брошены. Они скомканы и вплетены в ту самую полоску, которая похожа на сухую палочку.

К сожалению, определить паука и узнать его научное название не удалось. Может быть, это новый вид.

Конец марта. Голая серая саксауловая пустыня, синее безоблачное небо, теплые лучи солнца. Пустыня кажется безжизненной от истощения предшествующими засушливыми годами. Но так только кажется: вот пробудились муравьи-жнецы, ящерицы греются возле норок, боятся от них отойти, мечутся перебежками пауки-скакунчики. Видимо, нарушились какие-то механизмы, управляющие численностью этих всегда бодрых созданий, и вот сейчас, когда всюду так мало живого, их много как никогда.

Я внимательно приглядываюсь к паучкам. Небольшие, пучеглазые, коренастые, волосатые с крепкими коротенькими ножками, они невольно вызывают симпатию. Паучки все время в движении, будто не знают ни усталости, ни покоя. Самочки крупнее, светлее, глаза у них зеленовато-синие, как у самцов. Глаза! Какие они выразительные! Спереди два больших, будто фары на автомобиле. Два других поменьше — по бокам головогруди. И еще пара самых маленьких сверху на голове. Три пары глаз смотрят в разные стороны, даже назад, и паучки отлично видят на большом расстоянии. Иначе им, хищникам, и нельзя.

Нагляделся я на паучков и было потерял к ним интерес, да неожиданно заметил необычную парочку. Точно по следу самки, соблюдая приличную дистанцию в двадцать-тридцать сантиметров, пробирался самец. Иногда он, описав круг, останавливался сбоку, следя сверкающими на солнце глазами за своей спутницей. Но вот самка заметила преследователя, повернулась в его сторону, скакнула ему навстречу. Самец поспешно отбежал в сторону. Нет, он не глупышка, он знает законы своего племени, и поэтому недоверчив. В паучьем «обществе» нередко любовь заканчивается проявлением агрессивности самки, пожирающей своего избранника.

Потом неожиданно произошло то, чего я никогда не наблюдал у пауков. Самка запрокинулась на спинку, показав светлую нижнюю половину брюшка, и быстро-быстро замахала в воздухе всеми восемью ногами.

Самец внимательно следил за странным поведением незнакомки. Потом и сам стал размахивать светлыми и мохнатыми маленькими ножками у рта, но не как обычно, а из стороны в сторону, будто моряк на палубе корабля, сигналящий флажками.

Еще несколько раз оба паучка перебегали в отдалении друг от друга, повторяя те же движения. Я с нетерпением ожидал конца этого театрализованного представления, но игра неожиданно закончилась. Сближения не произошло. Самец остался на месте, а самка поспешно ускакала далеко в сторону.

Поведение обоих паучков было, без сомнения, частью ритуала ухаживания, очень сложного у пауков и специального для каждого вида. Но почему этот ритуал не был доведен до конца? Быть может, еще не пришла брачная пора, и паучкам полагалось побродить и подкормиться, или оба они принадлежали к разным видам и не подошли друг к другу, обменявшись взаимными опознавательными приветствиями.

Паучок лежал на моей ладони без движения, жалкий и мокрый. Несколько минут назад я выколол его ножом из прозрачного льда, в который он вмерз во время легкомысленного путешествия в оттепель.

Дул пронзительный ветер. Небо, закрытое серыми облаками, казалось, опускалось все ниже и ниже. Пустыня, едва прикрытая клочьями грязного снега, тянулась до самого горизонта. Маленькая речка, закованная льдом, выделялась белой полосой среди желтой земли. На этом льду все время встречались разные пауки и насекомые.

Посмотрев на паучка в лупу, я было собрался его выбросить, но свершилось чудо: жалкий комочек очнулся, шевельнул одной ногой, другой, потянулся, как кошка, вздрогнул зеленоватым, покрытым нежной шерсткой брюшком и ожил от тепла ладони. Еще через несколько минут я потерял его. Должно быть, мой пленник спрыгнул.

Я иду обратно, рассматривая зеленый в мелких пузырьках лед. Вот и тот же самый паучок. Попал опять на холод, закоченел!

Теперь он стал как будто умнее. Не расстается с моей рукой. Отогрелся, и даже глаза стали сверкать ярче. Прыгнул, еще раз убедился, как холодно, и теперь не сходит с руки, бегает по пальцам.

В облаках показалось маленькое голубое окошечко. Сквозь него на землю прорвались лучи солнца, и сразу стало приветливо. Потеплело. Чем дальше, тем шире ледяная речка. Потом разошлась широким плесом. Кое-где поверх льда — талая вода. С каждым шагом насекомых и пауков все больше и больше: черных, желтых, серых, пестрых. Среди них и малютки, едва ли не меньше одного миллиметра. Не спеша ковыляют, размахивая длинным брюшком, разные жуки-стафилины, ползут сине-фиолетовые жужелички, желтые, черноголовые личинки какого-то жука. Повстречалась очень странная, почти черная бескрылая муха, наверное, житель зимней пустыни. Но какая загадка! Вся эта многочисленная братия устремилась в одном направлении, строго на запад.

Я внимательно вглядываюсь в крохотных жителей пустыни, пробудившихся в середине февраля, задолго до наступления настоящей весны. Может быть, все же ошибаюсь, и у каждого непоседы свой собственный путь? Но ошибки нет. Все до единого, будто сговорившись, ползут на запад.

Голубое окошечко смыкается тучами, исчезает солнце, и снова становится зябко. Пора поворачивать к машине. Обратный путь кажется короче. Паучок со мной, на руке, не желает расставаться с нею, будто нашел здесь долгожданную весну. И все же придется его опустить на землю. Не ехать же ему в город.

Серый и осторожный незнакомец, которого я не раз встречал в пустыне у норы большой песчанки, наконец открылся. Сколько же раз я пытался его изловить и рассмотреть! Сегодня он, как всегда, мелькнув в стремительном броске, скрылся в темноте жилища своей покровительницы. Чтобы выманить паука из норы, пришлось постучать палкой о стенки жилища песчанки. Прием удался. Невероятно осторожный и трусливый паук не выдержал, выскочил наружу, немного промчался и растворился в песке, пользуясь своей необыкновенной окраской. Осторожно я подкрался к этому месту, где исчез паук, и несколько минут, разглядывая каждую песчинку, наконец увидел его. Это был паук-невидимка, детище сухой песчаной пустыни. Его окраска удивительно точно гармонировала с песком.

Паук широко распластал в стороны ноги, прижался к грунту, чтобы скрыть свою тень и сделаться невидимым. Меня поразили его длинные ноги и очень тонкое тельце с крошечным брюшком. Осторожно я приблизился к нему с фотоаппаратом. Снимок сделать удалось, но, по-видимому, щелчок аппарата для повторного снимка испугал мою находку, и паук мгновенно переметнулся на другое место. С большим трудом я изловил его, чтобы потом показать специалистам. Он оказался новым видом и пока еще не описан в научной литературе. Но что оказалось на снимке? Почти чистый и ровный песок с едва-едва заметными очертаниями паука.

По правой стороне горной речки проходит торная дорога. По ней прогоняют скот: весной — вверх в горы на летние пастбища, осенью — вниз на равнины и зимние пастбища. Правая сторона ущелья сильно выбита животными, и растительность на ней жалкая, зато левая — каменистая, без тропинок и дорог. Здесь нетронутый уголок природы.

Речка шумит, вода пенится, перекатываясь через камни, и не слышно, как по другой стороне дороги идут груженые верблюды, лавиной катится отара овец.

На берегу, среди гранитных валунов, в кустиках молоденького лавролистного тополя, на большой и отлично выстроенной правильными кругами паутине, висит крупный паук с ярко-белым крестом в черном ободке.

Для ловушки пауку непременно нужна в лесу полянка, а так как среди густой поросли дикой яблони, груши, шиповника, рябины и боярки ее нет, то чем плохо у ручья. У паука отличное обоняние и, видимо, немалый опыт жизни. Лишь я слегка подул на него, как осторожный хищник мгновенно проснулся, быстро перебежал по крепкой поперечной паутинке и спрятался среди листьев тополя. Тут у него укромное местечко на случай опасности.

В ловушке паука оказывается не один житель. По ней разгуливают маленькие паучата — дети большого тучного хищника. Они слишком крохотные, неопытные и беспечные, чтобы заметить мое появление. Обычно из коконов, отложенных вблизи ловушки, паучки разбредаются во все стороны, каждый живет на свой страх и риск, а мать не заботится о своем потомстве и не знает его. Мало того, по паучьему обычаю, все живое на тенетах следует уничтожать и поедать. У этого крестовика совсем по-другому.

Чем же занимаются малыши на тенетах своей матери?

Паутинные нити паука-крестовика покрыты липкой оболочкой. Пленниками паутины становится множество насекомых. Крупную добычу поедает хозяин. Мелкие грибные комарики, галлицы, маленькие цикады и другие малыши ни к чему грузному пауку и, как мусор, засоряют тенета. Зато с какой жадностью поедают их паучата, как они тщательно их высасывают!

Пока я разглядываю паучат, паук-крестовик успокаивается, неторопливо выползает из своего убежища, забирается на тенета и занимает обычное положение в самом центре, куда сходятся со всех сторон нити. Паучки не прерывают своей трапезы, продолжают лакомиться добычей.

Интересно, почему все остальные паучки разбрелись в стороны и сплели в лесу маленькие тенета, а эти живут возле родного гнезда. Впрочем, для всех на тенетах не хватило бы места.

Я сижу в тени большого лоха на вьючном ящике и привожу в порядок записи полевых наблюдений. Тугаи изнывают от зноя, а солнце такое яркое, что слепит глаза. Вокруг кипит разноликая жизнь. Она пульсирует всюду и во всем. Вот рядом со мною, на высоком листе широкого тростничка, примостился небольшой светлый, в мелких пятнышках и полосочках паучок-тенетник. Он бегает взад-вперед, волнуется, как будто что-то потерял и никак не может найти. Но вот закрутился на одном месте. Что это с ним, зачем так попусту тратить силы?

Но я неправ. Каждое движение паучка, оказывается, строго рассчитано, и не зря. Он занят делом, и на листике постепенно появляется белое прозрачное пятнышко, тончайший шелковый платочек из нежнейшей паутинной ткани. У паучка важное дело. Из брюшка появляется желтовая капелька и быстро растет. Через лупу видно, что в ней плавают крохотные, идеально круглые прозрачные шарики-яйца. Сперва я поглядывал на паучка между делом, краешком глаза, но когда я разглядел яички, отложил работу в сторону, смотрю, что будет дальше.

Паучок торопится, не отдыхает. Теперь он набрасывает над желтой каплей широкие петли рыхлой паутинной ткани. Потом она становится гуще и плотнее, в то время как жидкость высыхает и осаждается мельчайшим порошком на яичках.

Кажется, упорная работа заботливой самки закончена. Теперь яички тщательно упакованы, обложены рыхлым войлоком, прикрыты плотной тканью. Паучиха замирает на месте, чистит ноги, облизывает педипальпы. Ей пора отдыхать, а мне приниматься за дело.

Но через полчаса паучиха снова беснуется над своим детищем, затеяла еще что-то, протягивает нити над коконом, прикрепляя их к краю листика. Они прямы и натянуты, как струны, и, наверное, из-за этого листик слегка прогнулся. Нитей все больше и больше, листик постепенно складывается вдоль, почти совсем сомкнулся краями, образовав уютную каморку над коконом. Не беда, что нижние нити провисли. Они выполнили свое назначение, и самка убирает их.

Наконец, работа окончена, снова отдых. Теперь-то перестанет меня отвлекать. Но я ошибся. Неуемная строительница, быстрая и юркая, принялась за другую работу, начала сворачивать самый кончик листика. Вскоре из него получается небольшая трубочка, в нее и забирается хозяйка жилища, а сейчас, утомленная, спит.

Трогаю оплетенный кончик листа, из него стремглав выскакивает паучиха, падает на землю и отбегает в сторону. Я досадую на себя: зачем было попусту беспокоить труженицу? Как она теперь найдет обратно путь в свое жилище? Но моя тревога напрасна. Ветер шевелит травами, от них скользят по земле тени, и видно, как к тому месту, куда скрылась паучиха, тянется сверкающая паутинная нить.

Испуг маленькой хозяйки кокона недолог. Она мчится обратно, ловко взбирается по паутинке, быстро на ходу свертывает ее в клубочек (зачем после себя оставлять следы и пропадать зря материалу), а потом, добравшись до листика-домика, съедает свою, ставшую ненужной, дорожку.

Жара еще сильнее, солнце еще ярче, и тень от лоха, в которую я спрятался, чернеет больше. Немного досадно, что паук отнял столько времени. Но я успокаиваю себя: все же между делом удалось подглядеть за ним и открыть маленький секрет его жизни.

Едва я остановил машину, как почувствовал запах цветущего растения. Здесь цветет только один адраспан. Это небольшое ярко-зеленое растение с сочными листьями и крупными белыми цветами несъедобно, ядовито. Прежде казахи употребляли его в народной медицине против различных болезней. Сейчас оно пышно разрастается в местах перевыпаса, там, где овцами уничтожены пастбищные растения. Засуха ему как будто нипочем.

Вечерело. На адраспане резвились осторожные бабочки-совки. Не для них ли были предназначены белые цветы растения? Белый цвет лучше всего различим в темноте.

Я охочусь за совками. Они отлично видят меня и близко не подпускают. Присматриваюсь к растению, вижу, как на его стебле рядом друг с другом застыли две большие черные осы-сфексы и большая серая, в полосках, пчела-антофора. Все трое неподвижны, оказывается, мертвы. Догадываюсь, что это проделка цветочного паука-краба. Но где он сам — не вижу. Ну, конечно, притаился возле белого цветка, сам белый, с двумя белыми забавными шишечками на брюшке, торчащими в стороны, как будто маленькие рожки.

Паук приплел к белому цветку свое детище — плоский сверху и выпуклый снизу кокон. Он тоже белого цвета и незаметный на фоне растения.

Интересно узнать, что в коконе. Я пытаюсь его снять с растения. Но паук — вот смельчак! — рьяно бросается на меня, пытается укусить. С ним шутки плохи. Насекомые, например, гибнут от его яда мгновенно.

С трудом я отношу пинцетом самоотверженного защитника своего потомства и вскрываю кокон. В нем не менее сотни кругленьких, чуть зеленоватых и слегка прозрачных яичек. Представляю, какое было бы многочисленное потомство.

Светло-зеленой паучихе, отшельнице-харакантиум, с длинными цепкими ногами и черными, как смоль, хелицерами, пришло время позаботиться о потомстве. Она заползла на вершинку невысокой лебеды, ловко стянула паутинными нитями широкие листочки, как бы сшила из них шар, внутри аккуратно выстлала его белоснежными шелковыми обоями и на теплой южной стороне своего отличного домика прилепила кучку кругленьких яичек. Заботливая мать обрекла себя на добровольное заточение. Она теперь не покинет своего жилища до тех пор, пока из яичек не выйдут паучата и, окрепнув, подготовятся вступить в самостоятельную жизнь.

Я фотографирую славный домик, потом (все же это коварство), вырезаю в нем большое, почти в полстенки, окошко. Паучиха в отчаянии, ее покой нарушен. Она мечется по своей разрушенной светелке, иногда выскакивает из нее, но, спохватившись, прячется обратно. С ожесточением набрасывается на муху, случайно присевшую отдохнуть на край домика, и не будь она проворна, ей бы несдобровать.

Но вот паучиха успокаивается и принимается за ремонт. Быстро и деловито плетет паутину от края и до края проделанной бреши, стягивает ее все больше и больше. Вот уже над окошком натянута отличная кисейная занавеска. Хозяйка домика забирается в предусмотрительно оставленную дырочку. Теперь она заделывает окошко изнутри. Проходит час. Домик отремонтирован, и в нем, наверное, обретает покой и сама строительница, самоотверженная защитница своего потомства.

Едва я начал подъем на крутую гору в ущелье, как заметил под небольшим кустиком боялыча, из-под которого выглядывали роскошные тенета паука агелена лабиринтика, осиное гнездо. Оно располагалось над самой ловушкой хищника и даже слегка касалось его краем. Подумалось: «Не может быть, чтобы оса-веспа и паук-агелана ужились вместе. Наверное, паук соорудил ловушку возле старого прошлогоднего гнезда. Осы строят свои сооружения со значительным запасом прочности и после зимы они кажутся почти свежими». Но когда я наклонился к кустику, из-за сот показалось полосатое брюшко осы, а за ним и сама хозяйка жилища. Вздрагивания крыльями и нервные подергивания брюшка говорили о том, что основательнице семьи не по душе мое любопытство. Паук же при моем приближении быстро скрылся в темноту своей длинной паутинной трубки.

Ни осы, ни тем более пауки никогда не пользуются старыми прошлогодними жилищами. Сомнений не оставалось: паук и оса жили рядом. Видимо, оба они начинали одновременно строить свои жилища, не подозревая о присутствии друг друга. Что поделаешь, не бросать же такие уютные домики, на которые израсходовано столько сил и строительного материала. Приходится мириться и привыкать к необычному положению.

Впрочем, пауку хоть бы что. Его тенета раскинуты широко во все стороны, и сам он сидит в трубочке, выскакивая наружу только для того, чтобы схватить случайно попавшую в ловушку добычу. Да иногда на ней любит понежиться на солнышке. Труднее осе: ее гнездо со всех сторон окружено паутиной, и нужна ловкость, чтобы пробраться мимо протянутых паутинных нитей. Тем не менее оса научилась лавировать среди тенет. Надо полагать, это искусство освоит и ее будущее потомство.

Поведением насекомых управляют не только одни инстинкты, но и личный опыт, навык. В этом меня убедил многолетний опыт натуралиста.

Сегодня посчастливилось: нашлось потаенное местечко с чудесными зарослями трав, свежих, не помятых, разукрашенных цветками. На небе — яркое солнце и его безжалостные палящие лучи, а здесь — глубокая прохладная тень.

Я еще не успел как следует устроиться, как вижу перед собой: на сухом и голом стебле бурьяна, книзу спиной, застыл в необычной позе паук размером с горошину. Мне хорошо знакома эта поза на вытянутых ногах. Так обычно делают пауки, когда готовятся к полету. Но куда ему, такому великовозрастному, отправляться в воздушное путешествие!

Погода же самая летная: на небе ни облачка, полное затишье, не шелохнутся травы, воздух поднимается дрожащими струйками, и от него колышется горизонт.

Все, что происходит дальше, занимает не более половины минуты. Паук отрывается от своей отчальной мачты, медленно и плавно взмывает в воздух и поднимается кверху. Паутины его не видно, летит он будто «по волшебному мановению». Я бегу за пилотом по склону холма, подскакивая, пытаюсь схватить его руками. Но он, будто издеваясь надо мною, легко и плавно скользит все выше и выше. Внезапно легкое, едва ощутимое движение воздуха рывком относит его в сторону, и в это мгновение я вижу, что от паука тянется горизонтально две нити. Одна большая, длиной почти в метр, сверкающая серебром, другая — около десяти сантиметров. Вертикально сверху от паука сверкает яркий пучок расходящихся в стороны тонких нитей. Как жаль, что слишком коротко было это видение и нельзя его запечатлеть на фотопленку! Медленно и плавно аэронавт набрал высоту, стал едва различимой точкой, исчез в голубизне неба, отправился в неведомое путешествие над высокими горами.

Принято считать, что по ветру расселяются паучки маленькие, большей частью вскоре после выхода из кокончиков, а тут в полет отправился совсем взрослый паук. Его полет сразу же поставил несколько загадок. Для того, чтобы держаться в воздухе, да еще подняться и лететь, надо иметь большую поверхность паутины. Паук держался на пучке длинных тонких нитей. Но расходящийся в стороны пучок нитей должен обладать особым свойством, препятствующим их слипанию, свойством отталкивания друг от друга. Они как будто несли одноименный заряд электричества.

И тогда вспомнились далекие школьные годы и опыты по физике с электроскопом. Две прилегающие друг к другу станиолевые пластинки, заряженные одноименными зарядами, расходились в стороны, отталкиваясь друг от друга. Потом всплыло еще одно воспоминание. Между ветками ивы паук растянул паутину и всю ее залепили зеленые черноусые комарики. Такая мелочь — не еда грузному пауку, а сеть почти испорчена. Комарику же не выбраться из сети. Каждая нить унизана мельчайшими липкими шариками. Они, как бисеринки, нанизанные на нить, расположены на строго равном расстоянии друг от друга. Каждый шарик тоже, наверное, несет крохотный одноименный заряд электричества, и поэтому отталкивается от соседних шариков и с ними не слипается. Паутина — сложнейшая система, и даже законы физики скрываются в его сложно устроенном паутинном аппарате.

Как бы интересно все это проверить при помощи специальных приборов и доказать правоту моего предположения.

За железнодорожной станцией Чаганак, ведущей в город Балхаш, недалеко от длинного и узкого мыса, расположены три острова. Местные жители называют их «лесными», хотя в бинокль хорошо видно, что леса там никакого нет и есть только одни крохотные рощицы из лавролистного тополя. Возможно, давно лес и был, теперь же исчез. Или, быть может, в этом безлесном крае и крошечная рощица представлялась лесом.

Лесные острова я решил посетить на утлой разборной байдарке в очередной поездке на Балхаш. Времени было мало, приходилось его экономить, и мы промчались из города Алма-Аты до озера без остановок за один день. Наутро поднялся сильный ветер, по озеру побежали волны с белыми барашками, и мы, сетуя на то, что вчера проехали более трехсот километров, не посмотрев попутно интересные места, сидим на берегу и ожидаем погоды.

К полудню ветер как будто стал стихать, и мы, собрав байдарку, тронулись в путь. Ветер попутный, но чем дальше от берега, тем выше и круче волны, и когда большая волна, набегая сзади, поднимает корму, наше суденышко основательно зарывается носом в воду. Но вот и берег. Мы отчаянно гребем, не жалея сил, и вот наконец ступаем на берег.

Остров большой, почти в километр длиной. Едва мы причалили к нему, как неожиданно появился незнакомец. Он — житель Чаганака и сюда наведывается часто. Здесь у него и небольшая бахча, и моторка, и снасти для ловли рыбы. Он с недоверием смотрит на нашу байдарку.

— А что, если волна разыграется, как будете возвращаться обратно? — не без иронии говорит он. — Иногда по три дня дует ветер и даже на моторке приходится отсиживаться!

Растительный мир острова довольно разнообразен: тростниковые заросли, рощица разнолистного тополя, кусочек каменистой пустыни, пятно солончака, заросли кендыря, селитрянки, тамариска. Встречаются и редкие кустики саксаула.

Первое, что бросилось в глаза — это шкуры и кости сайгаков на зеленой лужайке. По словам рыбака, сайгаки заходили на острова и гибли от бескормицы: снег был очень глубок. Гибли на островах и подранки, ушедшие от преследования браконьеров. Зимою же громадное стадо пришло из Бетпакдалы в сторону низовий реки Или.

Я стал приглядываться к маленьким обитателям острова. Из-под ног во все стороны прыгают кобылки, кузнечики, но почему-то нет мелких птиц. На острове, судя по следам, оказывается, жила лисица и только недавно его покинула, наверное, переплыла на берег.

А вот и самое интересное. На почти голых скалах обосновались многочисленные молодые каракурты. Сейчас они в красивом цветастом наряде: черное брюшко украшено ярко-красными пятнами, отороченными белыми каемками. Находка ядовитого паука на острове казалась необыкновенной. Давно не встречал я этого хорошо мне знакомого обитателя пустыни. На материке он почти исчез. Пустыня нещадно эксплуатируется человеком, кое-где ее распахали под пашни, остальное же занято стадами овец. Канули в вечность случаи массового размножения этого паука, наводившие ужас на местное население. К тому же сказывается долгая многолетняя засуха. На острове этот опасный для жизни человека и его домашних животных паук сохранился и, судя по всему, чувствует себя отлично. Возможно, на остров не проникли его враги — осы-помпиллы и наездники. Каракурт мог свободно попасть сюда в молодом возрасте, отправившись путешествовать по ветру на паутинках. Благо, еды на острове хватало, одних комариков-звонцов масса.

Я брожу по острову, почти обошел его со всех сторон. Кажется, все интересное для этого уголка природы увидел, но случай преподносит сюрприз. На мыску голые кустики прошлогоднего кендыря сплошь увиты беспорядочными нитями паутины и белыми плотными, размером чуть больше наперстка, паучьими логовищами. Тут настоящая община благожелательно относящихся друг к другу хищников. Опять я встречаюсь с редким явлением общественной жизни пауков, до сего времени неизвестным для нашей страны. Все паучье население сидит по домам в глубине своих паутинных домиков. Яркое дневное солнце и ветер, видимо, предрасполагают их к лени. Я осматриваю логовища обитателей острова и всюду застаю толстых паучих. Кое-где в них мирно соседствуют самец и самка. Рисунок брюшка пауков, как мне показалось, однообразен, изображает что-то подобное кресту с двойными перекладинами и большим черным пятном на брюшке снизу. Но цвет и контрастность пауков изменчивы в широких пределах — от светло-серого до кирпично-красного настолько сильно, что если бы не постепенные переходы от крайних вариантов, можно было бы принять обладателей нарядов за разные виды.

Паучья компания живет по строгому распорядку: все ее население состоит из взрослых пауков. Все напитались, занялись или почти закончили брачные дела и скоро должны откладывать яички. Не без труда я нахожу один кокон. Но вопреки паучьему этикету, при нем нет родительницы и его охраняет самец. Я осторожно отталкиваю его в сторону палочкой, но он с самоотверженностью, достойной настоящего мужчины, пренебрегая опасностью, возвращается обратно.

На пути к лодке я продолжаю искать скопища общественных пауков, но нигде более их не вижу. Они поселились только в одном месте тесной и сплоченной общиной. Так видимо, легче жить.

Хозяин острова был очень удивлен тем, что остров населен ядовитыми пауками и долго не мог понять мои объяснения, почему столь грозный и смертельно опасный паук до сих пор никого не тронул и не показал своего присутствия. Теперь он, послушавшись меня, обязательно будет спать под марлевым пологом.

На воде, ритмично размахивая веслами, мы рассуждаем о том, чем этот остров оказался интересным: «Пожалуй, каракуртом!» — говорит мой спутник. Он их увидел впервые в жизни.

Я с ним молча соглашаюсь, хотя думаю, что очень интересна также и колония больших общественных пауков, живущих в полном согласии друг с другом.

В предгорьях Киргизского Алатау, недалеко от города Токмак, на обширной подгорной равнине, среди раздольных полей и степей, далеко со всех сторон видна высокая башня. Она слегка овальная в диаметре в направлении с востока на запад, в высоту около пятидесяти метров, в основании метров десять, круглая, стоит на гранитном фундаменте, сложена из жженого кирпича. Только кирпич не такой, как теперь, а плоский, квадратный. В нем видны многочисленные включения мелко раздробленного кварца. Основание башни восьмигранное, и на каждой грани находится что-то похожее на замурованное окно. Кверху башня слегка сужается. Восточная стена башни тоньше, западная — толще, хотя она подвергалась большому действию непогоды и заметно разрушилась. Башня выложена своеобразным орнаментом.

В одном месте над восьмигранным основанием, в пяти метрах от земли, находится маленькое окошечко. Добраться до него можно только по приставной лестнице. Из окошечка идет ход на винтовую лестницу, которая располагается в центре башни и, совершая один полный оборот, кончается на самой вершине.

Лестница узкая, полуобвалившаяся. Раньше ее ступеньки были выложены карагачевыми досками, от которых остались лишь следы. Кирпичные стенки винтовой лестницы отполированы руками многочисленных посетителей.

Высокая башня называется Бурана. Это минарет, построенный около тысячи лет назад. Вокруг Бураны хорошо заметны следы крепостного вала. Он имел четырехугольную форму и был окружен снаружи глубоким рвом, по-видимому, заливавшимся водой. Бурана находится в восточном углу крепостного вала. Рядом с Бураной расположен небольшой курган. Городище использовалось как укрытие для местного населения при набегах кочевников, и сама башня, возможно, служила не только для религиозных целей, с нее наблюдали за неприятелем, а при нападении метали в него стрелы.

Какое отношение имеет каракурт к этому памятнику старины?

Давно минули времена, когда у крепостных стен Бураны происходили кровопролитные сражения. Много поколений сменилось с тех пор, стала неузнаваемой жизнь, и о прошлом у местного населения сложилась такая легенда.

Когда-то в этих местах жил богатый человек. Но он не был счастлив. Его дети один за другим погибали от укуса каракурта. Богатый человек или, быть может, его далекие предки, чем-то разгневали бога. Когда у богача остался в живых один, самый младший сын, и была построена башня. На ее вершине все лето, никуда не отлучаясь, и жил ребенок. Однажды служанка, ухаживавшая за ним, принесла земляники. В ней оказался каракурт. Высокая башня не помогла. Богач потерял последнего сына.

О Буране пишет в своих воспоминаниях первый казахский ученый Чокан Валиханов, путешествовавший в этих местах 120 лет тому назад. Ему рассказали следующую легенду, в общем, мало отличающуюся от приведенной выше.

Когда-то давным-давно тут был город, и жил тут манап, а у него родилась дочь-красавица, ну, он и спросил ученых людей, что с ней будет. Те сказали, что умрет она от каракурта. Ну, манап и велел, — продолжает муфтий, — построить высокую башню, наверху там и жила его дочь. Только не помогло это. Кому уж как умереть, тот так и умрет, не помогла и башня, принесли раз ей плодов, да недосмотрели, а там был каракурт, укусил ее, она и умерла.

Сейчас старинная башня считается архитектурным памятником, и о ее сохранности беспокоятся местные власти.

Разглядывая башню, я заметил на ее стенах глиняные гнезда осы-сцелифрона. Поскольку вблизи нет скал, на которые можно было бы крепить свои постройки, Бурана оказалась для этой осы — парализатора пауков — чем-то вроде каменной горы.

Легкий гул крыльев невольно заставил меня насторожиться. Оказалось, что в основании башни на высоте пяти метров, около одной из небольших трещин, находится значительное скопление оживленно снующих насекомых. Они постоянно подлетают сюда и отсюда же стремительно взлетают в воздух. Пришлось немного забраться повыше, чтобы узнать, что это за насекомые. Они оказались самыми настоящими домашними пчелами! Когда-то с пасеки сбежал рой, поселился здесь и превратился в большую пчелиную семью. По-видимому, в восьмигранном основании Бураны находится помещение, и следы искусно заложенных окон не случайны. Пчелы проникли через трещину в комнату, расположенную в основании башни, понастроили там соты и живут дикой жизнью, выкармливая деток. Быть может, уже не один рой вылетел отсюда, вот и на другой стороне башни около другой трещины тоже видно скопление пчел.

Оказавшись на воле, пчелы, если только их рой упущен пчеловодами, занимают самые разнообразные пустоты, в том числе не минуют памятники архитектуры. Мне вспомнилась журнальная заметка о том, как на главной площади г. Ричмонда в штате Вирджиния в США, при реставрации памятника генералу Ли, из ноздрей статуи коня вылетели пчелы. Из бронзового улья реставраторы добыли сто пятьдесят килограммов меда. Судя по всему, большая пустота внутри Бураны приглянулась сборщицам цветочного нектара.

Интересно бы посмотреть, что находится внутри башни. Может, там расположен своеобразный мавзолей, в котором сохранились какие-нибудь предметы, представляющие ценность для археологии. Интересно было бы взглянуть и на то, как там устроились пчелы.

В одном из углублений поселились удоды и мелодичным посвистом нарушают тишину башни. Вокруг же царит новая жизнь, трактора пашут колхозную землю, с грузовиков, везущих на полевые работы людей, раздаются веселые голоса и песни.

Мне следовало бы рассказать археологам о своих наблюдениях. Но так случилось, что я вскоре уехал из Киргизии, хотя про Бурану и не забыл, и лет через восемь, в 1962 году, опубликовал этот очерк в Алма-Ате в журнале «Простор». Думалось, что об очерке узнают археологи и попытаются проверить мои предположения.

Прошло еще восемь лет, и вот передо мною заметка, напечатанная в газете «Известия»: «Интересное открытие сделали киргизские археологи, расчищая основание известного архитектурного памятника в Чуйской долине Киргизии — башни Бурана (XI–XII века). Вскрыв трехметровый слой земли, археологи обнаружили под башней восьмигранный мавзолей со стенами, орнаментированными фигурной кладкой кирпича. Другое здание — круглое с порталом — обнаружено в двадцати метрах от башни… По предположению ученых, находка дает основание решить давнюю загадку о нахождении Баласагуна — древней столицы государства Караханидов, которое объединяло всю Среднюю Азию и Восточный Туркестан до нашествия татаро-монгольских орд»^[6].

Я рад тому, что все же археологи добрались до мавзолея, скрытого в основании башни Бураны, хотя, благодаря пчелам, сделать они это могли значительно раньше.

Иногда старые и ошибочные представления существуют очень долго. Когда-то фаланг считали сильно ядовитыми. Да и сейчас многие ни за что не поверят тому, что фаланга совершенно не опасна. Впрочем, сама внешность фаланги не внушает доверия и способствует упрочению такой репутации.

Помню, мое знакомство с фалангой произошло в Узбекистане. Путешествуя на велосипеде, я высоко забрался на холмы, так что вся пустыня оказалась внизу перед моими глазами. На обратном пути в лицо бил горячий ветер, облегчая немного ощущение жары. Внезапно перед велосипедом выскочила большая фаланга. Желтая, мохнатая, похожая на паука, она стала быстро перебегать дорогу. Если бы я проехал здесь на мгновение раньше, колесо раздавило бы ее. Очевидно, приняв все случившееся за нападение, фаланга резко остановилась, повернулась в мою сторону, подняла кверху два длинных ногощупальца и угрожающе защелкала сильными челюстями.

Осторожно я придавил фалангу к земле. Это был крупный экземпляр, длиной около двенадцати сантиметров. Тело фаланги состояло из большой мускулистой головы, относительно слабенькой груди и безобразно толстого, как мешок, брюшка. Впереди головы, как кинжалы, торчали две пары длинных темно-коричневых челюстей, вооруженных острыми шипами. К груди причленялись четыре пары ног, торчал ряд беловатых отростков, которые, судя по всему, на ходу касаясь земли, видимо, служили осязательным или обонятельным органом. Вся фаланга была серовато-желтая с небольшой темной полоской вдоль брюшка.

В городе, вооружившись препаровочными иглами, под бинокуляром я тщательно отпрепарировал челюсти фаланги и убедился в том, что никаких ядовитых желез у нее нет и в помине.

В Советском Союзе насчитывается около семидесяти видов фаланг. Все они — жители жарких сухих пустынь, животные ночные, прячущиеся на день в различные теневые укрытия вроде нор, щелей, под камни, в трещины почв. Фаланги — хищники, питаются насекомыми и пауками. Умертвив добычу, фаланга отрыгивает на нее желудочный сок, после чего засасывает уже переваренную пищу в виде полужидкой кашицы.

Больше всего фалангами изобилуют пустыни Средней Азии. Особенно много фаланг я встречал на обширных такырных пространствах близ Телекульских озер в пустыне Дарьялык. Здесь шофер экспедиции, городской житель, ни разу не видавший пустыни и много наслышавшийся о ней всяких страхов, заслужил особенно большое внимание фаланг. Однажды фаланга забралась ему на голову, и кепка с нею была мгновенно брошена в костер. Потом фаланги каким-то образом стали проникать в его брюки. Каждый раз извлечение их сопровождалось большой паникой. Потом выяснилось, что причиной необычной симпатии фаланг к нашему водителю были его, в то время модные, длинные и широкие брюки, заметавшие на ходу с поверхности земли фаланг.

В этой местности фаланги оказывались всюду: забирались под пологи, в одежду, проникали даже какими-то неведомыми путями на самый верх тента грузовика. Но никто из участников экспедиции не был отравлен, а здоровье шофера, поплатившегося за свои длинные брюки несколькими укусами, было отменным.

Поговаривают, что фаланги — любители трупов. Но никто этого не видел и не наблюдал: подробности жизни фаланг для нас неизвестны. По всей вероятности, подобная черта, приписываемая фалангам, вымышленна. Где в пустыне могут быть трупы, когда так много всяких санитаров вроде орлов, сипов, воронов, коршунов, волков, муравьев, жуков-трупоядов и многих других любителей мертвечины. А между тем на этом безосновательном предположении считается, что челюсти фаланг заражены трупным ядом, который вызывает неизбежное заражение после укуса. Фаланга же, как и большинство всех членистоногих, очень чистоплотна и после еды тщательно и долго занимается туалетом. Оказался неядовитым и желудочный сок, отрыгаемый на добычу.

По-видимому, в громкой известности фаланги как ядовитого животного повинно несколько обстоятельств. Отталкивающая внешность и дерзость фаланги, несомненно, одна из главных причин. Затем фалангу путают с другими ядовитыми животными — скорпионом, тарантулом и каракуртом. Об этих членистоногих большинство имеет самое приближенное, а подчас и искаженное представление. Так, по неведению, и укоренилось ошибочное мнение о фаланге, существующее до сих пор.

В красных горах пустыни Богуты после жаркого дня какая-то небольшая птичка всю ночь напролет пела странную однообразную песню. Не знал я ночной птицы-певуньи и, кто она, не мог догадаться. В этой безжизненной местности встречались только одни каменки-плясуньи. И еще один звук мешал спать душной ночью. Недалеко от бивака кто-то старательно и беспрерывно поскребывал землю.

Утром я пошел осматривать редкие кустики мелкого саксаула, но нигде не встретил нарушителя ночного покоя. Может быть, это какая-нибудь особенная, очень редкая и еще неизвестная для науки птица? Зато на небольшом откосе, совсем рядом с палаткой, виднелся свежий маленький холмик кем-то выброшенной земли. Интересно, кто здесь копался ночью?

Осторожно лопаточкой я принялся вскрывать ход. Красная почва вся заполнена мелкими камешками, прочно сцементированными друг с другом. Досталась же кому-то тяжелая работа! Небольшая горка сантиметров через десять закончилась пещеркой. Там шевелился кто-то желтый и мохнатый. Как будто медведка! Но откуда ей быть здесь, в царстве зноя и сухости. Осторожно пинцетом я вытащил на свет обитателя норки. Да это фаланга! И в очень странной позе. Ноги ее задраны кверху над спиной. С них постепенно сходит чулочная старая кожица.

Пришлось засадить находку в большую пробирку. Интересно проследить, как фаланга будет дальше линять. Но пленница не смогла завершить начатое дело до конца и погибла в позе полной беспомощности с поднятыми кверху ногами. Не зря фаланга копала такую просторную и хорошо защищенную норку. Линька в ее жизни была ответственным событием и должна была происходить в абсолютном покое.

Фаланги удивительно дерзки и обладают безрассудной смелостью. Если фаланге при встрече с кем-нибудь: жуком или мышью, собакой, лошадью или даже верблюдом — почудился враг, она смело бросается в атаку. Смелость фаланги, ее отталкивающая, если не сказать, злобная внешность, действуют безотказно, и противник отступает или даже бросается в бегство. Фаланга же, воодушевленная своим подвигом, будет гнаться за преследуемым животным, продолжая демонстрировать свою неустрашимость. Я знаю случай, когда фаланга гонялась за обезумевшим от страха человеком, который случайно топнул возле нее ногой, желая прогнать.

В одну поездку я захватил с собой парочку белых мышей. Интересно было проверить, отразится ли на здоровье этого крошечного красноглазого создания укус фаланги. Ареной встречи, была выбрана стеклянная трехлитровая банка. Фаланга не заставила себя ждать и мгновенно без видимой причины напала на мышку, укусила ее за ухо, потом за нос. Миролюбиво настроенная мышка вначале не распознала, в чем дело, почесала ухо, помыла мордочку, приподнялась на задние ноги, обследуя свое новое помещение. Между тем фаланга была начеку и снова бросилась на мышку, крепко обхватила ее тело ногами и нанесла ей несколько укусов. Мышка и фаланга переплелись в один трепещущий клубок, и когда он распался, я увидел на брюшке фаланги большую прозрачную каплю крови. Досталось все же нахалке от мышки. Фаланга больше не стала нападать на свою противницу, оценила ее силу. После схватки фаланга осторожно взобралась по стеклянной стенке и выскочила наружу.

Видимо, в боевых схватках фаланга привычна к ранениям, во всяком случае, на следующий день на ее полном брюшке не осталось никаких следов.

Потом в ту же стеклянную банку я подбросил к фаланге крупного южнорусского тарантула. Доля секунды, и оба бросились друг на друга. Паук попытался схватить своего противника мощными хелицерами. Но молниеносный бросок опередил его намерения, зазубренные челюсти схватили паука посредине хелицер, оружие тарантула было нейтрализовано, и он оказался побежденным. Не медля ни секунды, фаланга принялась поедать содержимое груди своей добычи, потом принялась за ноги. Казалось, она не особенно торопилась, но ее челюсти работали безостановочно. Между ними появилась жидкость — своеобразная смазка. Через час от паука остались только кончики высосанных ног.

Термометр в тени показывает тридцать семь градусов. При такой температуре песок накаляется до восьмидесяти градусов, на нем можно печь яйца, а ноги жжет через подошвы ботинок. К довершению всего безветренно.

Скорпионы, излюбленным укрытием для которых служили валежины, убрались из-под них в заблаговременно вырытые норки. И только одним фалангам жара, казалось, была нипочем. Они прятались под сухие стволы саксаула, лежащие на земле, в страшной жаре пережидали день, чтобы, как обычно, ночью носиться по пустыне в поисках добычи. Одной посчастливилось, она так наелась, что брюшко ее превратилось в овальный шар размером с грецкий орех. В таком положении трудно найти подходящую щелку, и разомлевшая от обжорства фаланга не стала себя утруждать поисками убежища и просто устроилась в тени.

Сейчас, в разгар самых жарких летних дней, появились маленькие фаланги, крошечные, не больше таракана-пруссака. Они невероятно быстры, и поймать их пинцетом не удается. Приходилось, пренебрегая страшной молвой, утверждающей за этими созданиями опасные свойства, ловить малышей рукою.

Фаланги постарше, размером с черного таракана, медлительней и степенней своих младших собратьев, из убежища выбираются неохотно, но пинцет, протянутый к ним, воспринимают как врага, быстро и угрожающе подскакивают к нему в расчете испугать противника. Совсем большие фаланги ведут себя независимо. Пощелкивая острыми, почти черными зазубренными челюстями и, подняв кверху мохнатые, покрытые золотистыми волосками ноги, всем своим видом показывают намерение драться и отстаивать свои права.

Я бросил в большую банку двух среднего размера фаланг и поразился неожиданной быстрой реакции той, у которой брюшко было тоньше. Она мгновенно, за какую-нибудь долю секунды, напала на свою соседку, ловко вцепилась челюстями в ее горло, если так можно назвать ту часть головы, которая расположена книзу под мощными челюстями и где расположен один из мощных нервных узлов. Маневр оказался ловким и расчетливым. Несчастная жертва не успела предпринять меры обороны и, поникшая, отдалась во власть своей победительницы. А та немедля энергично заработала челюстями, принявшись уплетать свою добычу, попеременно двигая вперед и назад правыми и левыми челюстями, как заведенным механизмом, быстро расправилась с головой, а затем с неменьшим усердием принялась и за брюшко. Вскоре от добычи остались только одни кончики ног, а брюшко удачливой фаланги заметно увеличилось в размерах.

Короткая и быстрая расправа, учиненная над своим соплеменником, поразила меня. Я не подозревал, что этот очень активный хищник может с таким рвением и ловкостью заниматься каннибализмом. Тогда, желая еще раз испытать свою пленницу, я подбросил ей такую же, но с полным животиком фалангу. Сейчас, думал я, обжора мгновенно разделается с моим приношением.

Но я ошибся, мой подарок остался без внимания. Не проявляя никакой враждебности, фаланги принялись бегать по просторной стеклянной банке в поисках выхода из заточения.

Неожиданный финал опыта меня обескуражил. Когда фалангу мучает голод, она способна съесть кого угодно, лишь бы добыча была по силам. А может быть, побежденная фаланга относилась к другому виду? Но я хорошо знал эту фалангу, называлась она галеодес каспиус и была самой распространенной. Впрочем, быть может, этот вид распадался на несколько совместно обитающих и враждующих между собою рас.

Попробуйте в пустыне перевернуть несколько камней. Сколько под ними окажется разнообразных жителей! Большим скопищем спрятались на день уховертки. Очутившись на свету, они, совсем как скорпионы, замахали своими клещами и стали разбегаться в разные стороны. Гладкие мокрицы уползают тихо, стараясь ускользнуть в какую-нибудь щелочку. Жужелицы стремительно бросаются в заросли трав, угрожающе раскрыв свои острые челюсти. Спокойны жуки-медляки. Лишившись убежища, они некоторое время как бы раздумывают, потом нехотя плетутся искать новое пристанище. Но если побеспокоить такого медляка, то он не спеша поднимет как можно выше задний конец туловища, низко наклонившись вперед и приняв такую смешную позу обороны, надолго замрет. Серо-желтые, мохнатые, с голым брюшком фаланги, застыв на долю секунды в нерешительности, бросаются наутек, пощелкивая своими зазубренными челюстями.

Чаще всего под камнями встречаются скорпионы. Рядом с ними не увидеть насекомых. Еще бы! Скорпион никого возле себя не терпит. Днем он спит, уложив сбоку туловища свой длинный хвост с ядоносной иглой, ночью же отправляется странствовать. Но бывает, что и ночами он домоседничает, сидит в убежище, карауля тех, кто неосторожно заберется под занятый им камень. Днем скорпион спит так крепко, что, оказавшись под открытым небом, десяток секунд не пробуждается. Но горячее солнце и яркий свет будят его. Тогда засоня мгновенно поднимает хвост и несется со всех ног искать новое убежище, размахивая смертоносным оружием.

Чем жарче дни и теплее ночи, тем оживленнее жизнь обитателей тенистых закоулков пустыни. Не проходит ни одного дня, чтобы скорпионы не напоминали о своем существовании. То забредут в снятый с ноги ботинок, то запутаются в одежде, то окажутся в чайнике. Но чаще всего скорпионы заползают под спальный мешок, и утром, когда убирается постель, непрошеные посетители в панике разбегаются во все стороны. В такое время опасно спать без марлевого полога, забравшийся в постель и случайно придавленный скорпион непременно ужалит.

Вначале я загонял скорпиона в ружейную гильзу, а оттуда сбрасывал в банку со спиртом. Но вскоре банка оказалась заполненной, и мне некуда было девать свой улов. Тогда кому-то пришла мысль устроить со скорпионом опыт.

Кто не слышал об этом широко известном в народе эксперименте, когда скорпиона помещали среди огня! Мы решили его повторить. Расчищенную площадку, диаметром около одного метра, обложили со всех сторон горящими углями. Свежий ветерок раздувает угли, и они сверкают красными огоньками. В центр круга из гильзы вытряхнут скорпион. Очутившись на свету, он несколько мгновений неподвижен. Почуяв свободу и подняв кверху боевое оружие, скорпион поспешно понесся искать тенистый уголок. Но на пути горящие угли. Наткнувшись на них, он резко свернул в сторону, еще быстрее побежал и… снова горящие угли. Движения скорпиона становятся лихорадочными, он мечется из стороны в сторону, но выхода нет. Еще быстрее взмахи хвоста, ядоносная игла царапает тело и бьет по груди и голове. Потом несколько конвульсивных движений, и скорпион мертв. «Вот это да!» — с восхищением говорит шофер Володя и, переворачивая палочкой мертвого скорпиона, с любопытством разглядывает «самоубийцу».

Володе нравится этот опыт, и он, забавляясь, пускает в круг добрый десяток скорпионов. Возбужденные пленники размахивают хвостами, колотят ими друг друга. Их ядовитые иглы не прокалывают твердый панцирь и скользят по телу, как копья по латам, уколоть друг друга скорпионы неспособны. Не поэтому ли они избегают нападать на насекомых, обладающих крепким панцирем, а выбирают добычу помягче? Да и возможно ли, чтобы скорпион сам лишал себя жизни. Для животных самоубийство невозможно.

Так зарождается сомнение и начинаются поиски истины.

Прежде всего необходимо убедиться, чувствителен ли скорпион к собственному яду. У десятка скорпионов, усыпленных хлороформом, отрезаются иглы вместе с ядовитыми железами и размываются в воде. Настой мутновато-белой жидкости в шприце. Маленькая капелька настоя, впрыснутая жуку-медляку, вызывает мгновенную гибель. Не только медляк чувствителен к яду, все насекомые быстро умирают от этой жидкости.

Но как ее впрыснуть скорпиону? К нему не подступишься! Приходится делать маленький станочек, к которому привязывается скорпион. Каково теперь ему придется от собственного яда!

Жидкость не оказывает на скорпиона решительно никакого действия. Может быть, мала доза? Но и доза от пяти скорпионов не убивает подопытного. Впрочем, эксперимент еще недоказателен. Ведь яд использовался не собственный. Надо ввести яд, принадлежащий испытываемому скорпиону. Тогда игла скорпиона, привязанного к станочку, осторожно погружается в нежную кожистую складку между члениками тела и сильно сдавливается пинцетом. Обычно после этого приема из иглы всегда показывается капелька прозрачного яда. Но и этот способ не вызывает отравления! Чтобы быть уверенным, я много раз повторяю кропотливые эксперименты. Нет, скорпион нечувствителен ни к собственному яду, ни к яду своих родичей, в этом не может быть никакого сомнения.

Чем же вызвана смерть скорпиона?

Опять раскладываем круг из горящих углей, вытряхиваем в центр круга скорпиона. У него отрезан кончик ядоносной иглы. Ядовитый аппарат — вместилище ядовитых желез, цел. Операция не приносит существенного вреда, скорпионы без иглы превосходно живут долгое время так же, как и с иглой. Но такое оружие негодно, оно тупое и неспособно проколоть даже самого мягкого паука. Оказавшись в кругу углей, скорпион мчится вперед и обжигается. Бросается в другую сторону и вновь получает ожог. Лихорадочные движения, размахивания хвостом ускоряются. Еще несколько бросков, несколько ожогов — и скорпион мертв.

Так вот откуда эта молва о самоубийстве, в которую столько веков верил человек! Несчастный скорпион просто гибнет от теплового удара и от ожога.

— Вот вам и самоубийца! — разочарованно замечает шофер Володя, внимательно следивший за моими экспериментами.

Горячая ослепительная пустыня полыхает миражами, сухой, обжигающий ветер несется над ней, поднимая облачка пыли. Казалось, все замерло, спряталось. Лишь неумолчно кричат цикады, и их звонкая, сверлящая песня действует на нервы. Если бы не этот ветер, еще можно терпеть жару. Но он попутный, и в машине несносная духота. Пожалуй, лучше остановиться, растянуть тент и отдохнуть под ним в тени.

Но как-то неожиданно на светлой пустыне появляются темные, почти синие пятна. Это тени от редких облачков. Одно пятно впереди, совсем близко. Оно мчится прямо по дороге, по пути. Немного газа, и мы догоняем тень, забираемся в нее и путешествуем под ее защитой. Сразу стало легче, прохладней. В тени перестали петь цикады. Они теперь провожают нас вместе с тенью молча, замерев на кустиках боялыча и полыни. А вокруг, как и прежде, сверкает горячее солнце.

Иногда облачко будто бежит быстрее, иногда медленнее. Но счастье наше недолгое. Тень уходит в сторону и опять — духота, ослепительный свет и скрипучие крики цикад. Вот впереди появляется другая тень, от другого облака, и мы вновь спешим в нее забраться, как под зонтик. Никогда не приходилось путешествовать под тенью облаков, и погоня за ними кажется такой забавной.

Ровная дорога отклоняется в сторону, и теперь прощайте облачка, нам с вами не по пути и незачем перегревать мотор, пора сделать до вечера остановку да попутно вскипятить чай, утолить жажду.

Скучно сидеть под тентом, надо решиться прогуляться по знойной пустыне. Быть может, не все замерло и что-нибудь есть живое. Здесь нет цикад, зато раздаются странные птичьи крики светлокрылой кобылки-пустынницы. Она единственная способна вынести такую жару. Хотя самки забираются в тень кустиков, а самцы взлетают в воздух, совершая замысловатые зигзаги: в воздухе не так жарко, как на земле.

Я долго хожу за одной кобылкой. Она не желает улетать с облюбованного места. Это ее территория. Лишь один раз уносится далеко к кустикам саксаула, но вскоре же возвращается обратно.

Иногда над кустиками с жужжанием медленно проплывает большая золотисто-зеленая златка и грузно падает на ветки саксаула. Златки — дети солнца и тоже, как светлокрылая кобылка-пустынница, не боятся жары. И больше нет никого, пустыня мертва, даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ — азиатская гиаломма. Почуяв меня, он не выдержал, не испугался жары, быть может, ждал такой встречи с самой весны, почти два месяца. Сейчас наступил решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих желтых длинных полусогнутых ногах. Вот у моих ног конец его пути, но я отхожу на несколько шагов в сторону. У клеща отличнейшая способность разыскивать добычу, он моментально перевертывается и бежит ко мне еще быстрее. Но почему-то сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл. Неужели потерял меня, заблудился? Я тронул клеща прутиком. Он мертв, погиб от несносной температуры, сжарился на перегретой земле, такой горячей, что к ней нельзя притронуться руками.

А солнце полыхает, все залило нестерпимо ярким светом, во рту пересохло, хочется пить, и в глазах мелькают какие-то красные полосы. Нет, надо спешить к машине и, как все живое, прятаться в тень, чтобы не уподобиться несчастному клещу, так неосторожно решившемуся на безумную попытку расстаться со спасительной тенью.

Поставив машину посредине большой и ровной гранитной плиты, мы устроились отдохнуть. Вблизи высилась огромная и величественная гора Бектауата. На гранитной плите чисто и гладко, как на полу в комнате. Лишь метрах в десяти колышутся от ветра кустики боялыча да сухие стебли дикого лука. На чистом месте не на чем задержаться глазу. Вот только разве видно, как на дальнем краю плиты движется какая-то темная точка и не останавливается ни на секунду. Забавная точка, прямо на меня ползет, не сворачивая. Иногда я отвлекаюсь от нее, а когда вспоминаю, вновь вижу ее приближение.

Сегодня не особенно тепло, и неведомое существо, какая-то козявка, не особенно быстра. И все же удивляет слишком прямолинейное ее движение, будто протянутое по ниточке. Вскоре я убеждаюсь: неведомое создание не собирается изменять своего пути, несмотря на шероховатости гранита.

Мои спутники сидят рядом, один — слева, другой — справа. Но не к ним ведет путь загадочного существа, а ко мне. Быть может, потому, что я сижу на своем походном стульчике уже давно, занимаясь записями, тогда как остальные подошли недавно. Видимо, направление этой крошкой выбрано точно, закреплено в памяти заранее и изменять его не полагается. Впрочем, все это, может быть, случайно, и движение незнакомки происходит просто так, само по себе, по своим законам и обстоятельствам. Не выбран же ориентиром один из моих спутников или машина, она виднее всех на гранитной плите.

Вскоре загадочное существо совсем близко, и я заинтересовался, не свожу с нее глаз и наконец вижу, что это клещ-дермоцентор, самка.

Забавно, как он мог меня учуять или увидеть своими совсем крошечными, очень примитивными несовершенными глазами с расстояния, по меньшей мере, в десяток метров. Ветер дует почти поперек его пути, и обоняние тут не причем.

Очень давно я открыл способность пустынного клеща гиаломма-азиатика находить человека с большого расстояния не по зрению, не по обонянию, а по какому-то другому, неведомому чувству. А теперь увидел, что и другие клещи по своей манере искать добычу тоже загадочны.

Это было удивительное место. Едва я присел на походный стульчик возле кустиков терескена и тамариска, как по мелкому и светлому щебню, покрывавшему дно сухого русла, из зарослей с величайшей поспешностью дружно выскочило сразу около полутора десятка темно-коричневых со светлыми ногами клещей. Это клещи гиаломма азиатика. Весной в пустыне их всюду множество. Вот и здесь, возле гор Богуты, их тоже, наверное, немало. Но чтобы сразу ко мне помчалась такая многочисленная компания — такое я вижу впервые.

Меня всегда поражала четкость и быстрота бега этих клещей. Пустыня с ее суровыми законами жизни выработала такие свойства у этого кровопийцы. Но при помощи какого органа он разыскивает свою добычу — было непонятно. Я подозревал… Впрочем, сейчас, когда пути множества бежавших от кустов клещей постепенно сходились у моих ног, хорошо бы проверить свои догадки.

Ветер дует на меня. Клещи бегут по ветру и, следовательно, не по запаху. Может быть, они отлично видят свою добычу, хотя, как и все членистоногие, близоруки. Тогда я перебегаю несколько метров в сторону и прячусь за куст селитрянки. Будто по команде, клещи сразу меняют направление и опять несутся ко мне. Согнувшись, я переползаю за другой куст. Все клещи мгновенно повернулись в мою сторону. Нет, они меня не видят, не чуют по запаху и тем не менее как-то узнают, где я нахожусь.

Что, если клещам подбросить какой-нибудь предмет, пахнущий мною? Я снимаю с себя майку, кепку, бросаю их на пути клещей и отскакиваю в сторону. Клещам не нужны ни майка, ни кепка, они не обращают на них внимания и вновь поворачиваются ко мне. Они превосходно улавливают мое местонахождение, и в этом им служит не обоняние, не зрение и, конечно, не слух. Им помогает какой-то особенный, улавливающий орган чувств.

И опять невероятная загадка. Что улавливающий? Неужели от млекопитающих и человека исходит какое-то излучение? Может быть, тепловое? Определяет же по этому принципу змея, где находится в темноте ее добыча — мышка. Но тогда какой необычайной чувствительностью должен обладать этот таинственный орган клещей. Но в тепловом ли излучении дело? Чуткость клещей нисколько не падает при температуре воздуха выше тридцати шести градусов, то есть выше температуры человеческого тела.

Интересно бы провести опыт до конца. Привезти в пустыню железный, деревянный, свинцовый ящики, забраться в них. Излучение, если оно есть, пройдет через дерево, быть может, частично задержится железом и определенно будет изолировано свинцом. Но такой опыт мне не по силам. Почему бы не использовать вместо железного ящика легковую автомашину! Чем она хуже него? Тогда я снова усаживаюсь на землю. Клещи, размахивая передними ногами, мчатся ко мне, и я их прячу одного за другим в коробочку. Улову нет конца. Из кустов беспрерывно выскакивают мои преследователи. Те, кто располагался от меня далеко, прибывают с запозданием.

На конечном членике лапок передних ног всех иксодовых клещей, к которым относится и наша гиаломма, располагается небольшая ямка с несколькими отростками на дне. Ученые давно считают эту ямку органом чувств. Но каких — никто не знает. Я отрезаю у нескольких клещей самые кончики лапок передних ног. Оперированные клещи неузнаваемы. Они глухи ко всему окружающему, прекращают меня разыскивать и прячутся под камни. Может быть, от боли? Тогда я отрезаю у клещей кончики лапок только с одной стороны, оставляя другую нетронутой. С одной лапкой клещи ведут себя не хуже здоровых.

На биваке никого нет. Все разбрелись по делам. Возле машины находится чистая площадка, покрытая светлым гравием. Я вытряхиваю на нее весь свой улов, около полусотни клещей, бегу в машину, сажусь за руль, захлопываю дверку.

Клещи в смятении мечутся по земле, сталкиваются друг с другом. Но вот ориентир взят, и они один за другим бегут к машине. Но я допустил оплошность! Наблюдая за клещами, высунулся из окна машины и, конечно, нарушил экранизацию. Тогда я вновь собираю клещей, опять вытряхиваю их из пробирки в нескольких метрах от машины, быстро прячусь в кабину и через небольшое карманное зеркальце, положенное на край окна, наблюдаю за клещами.

Клещи растеряны, крутятся на одном месте, некоторые, размахивая ногами, забираются на камешки, большинство же направляется к ближайшим кустам и прячется в них. Только два клеща, возможно, случайно подползают к машине. Два из пятидесяти! Клещи не почуяли меня за металлическим барьером, несмотря на то, что добыча их была совсем близко.

Я не перестаю удивляться обилию клещей в этом месте. Куда ни пойду, всюду они попадаются на глаза. Я дразню клещей, меняю направление. Один попался шустрый, бежит за мной, как собака, не отстает, на ходу улавливает мои движения. Пришлось его засадить в пробирку. Другой — глупыш, почуял, сориентировался и помчался. Я уже отошел в сторону, а он никак не может остановиться, продолжает свой путь. Потом спохватился, задержался, будто сконфузился, забрался под камень, притих. Долго сидел под ним. Наконец пришел в себя, выбрался наверх и, подняв кверху передние ноги, стал крутиться вокруг оси, будто пригвожденный булавкой. Но вот нога-пеленгатор подсказала, в какой стороне добыча — и снова он помчался в мою сторону.

Еще один клещ, мчавшийся на всех парах ко мне, завернул по пути к полевой сумке, оставленной на земле. Быть может, его сбило с толку зрение или обоняние? В какой-то мере эти органы чувств должны все же работать. И тут произошло то, что менее всего я ожидал. Клещ меня потерял, хотя я находился возле него в четырех-пяти метрах, и помчался к бугру, на котором стояли, мирно беседуя, двое моих спутников. До них более двадцати метров. К бугру от клеща дул заметный попутный ветер, как бы специально подтверждая, что обоняние тут совершенно не причем.

Вот клещ одолел половину расстояния до бугра. Но его желанная цель не стала ждать. Пришлось ему с досады прятаться под кустик, отдыхать, приходить в себя, снова ориентироваться, улавливать и мчаться со всех ног.

Вскоре после этой встречи, путешествуя, мы поставили две палатки по обеим сторонам машины. Одну палатку занял я, другую — мой спутник. Я устал с дороги, спал очень плохо, назойливые и беспокойные мысли крутились в голове. К утру похолодало, и тогда удалось забыться сном.

Утром, проснувшись, дружно сворачиваем палатки. Возле моей и под ней я насчитал девять клещей-гиаломм. Возле палатки моего молодого спутника — ни одного!

Я давно заметил: на человека, крепко спящего, клещи не ползут. Видимо, у бодрствующего мозг продолжает излучать биотоки, по которым клещи и находят свою добычу. Это смелое предположение может обескуражить требовательного читателя. В действительности, я давно установил, что вблизи клещи как бы руководствуются зрением, но издали определяют добычу каким-то неведомым способом.

Через несколько лет я вновь встретился с загадочным поведением этого жителя пустыни.

Тихий саксаульный лес только что зазеленел. Мы устроили бивак, сидим на большом, разостланном на земле тенте, обедаем. Вокруг по песку бегают муравьи, носятся чернотелки. Мир насекомых ожил, наступило весеннее тепло.

На тент, как всегда, страшно торопясь и размахивая передними ногами, заползает клещ-гиаломма. За ним спешит другой. Почуяли нас, выбрались из зарослей, примчались. Кое-кто из участников экспедиции вскакивает на ноги, опасаясь неожиданных посетителей. Тогда я рассказываю о клещах-гиаломмах, о том, что они вовсе не опасны, и хотя человек их привлекает как добыча, попав на тело и побродив некоторое время, они покидают его. Чем-то человек не подходит для этого кровопийцы. Может быть, по той простой причине, что испокон веков происходил своеобразный естественный отбор. Ведь на человеческой крови ни один клещ не воспитал потомства. Чтобы насосаться крови и отложить яички, клещ должен впиться в кожу и пробыть в таком положении несколько дней, напиться до размеров фасолины. Крупные животные, если клещи присосались в укромном месте, не в силах что-либо с ними сделать, невольно терпят своих мучителей, а человек всегда мог вырвать клеща из тела и уничтожить.

Взрослая самка, насытившись кровью, падает на землю, кладет яички и погибает. Из яичек выходят крошечные клещики-личинки. Они нападают на мелких животных, мышей, певчих птичек, ящериц, присасываются к ним; напившись крови, отпадают, некоторое время лежат, переваривая обильную пищу, линяют, превращаясь в другую стадию — нимфу. Для нимфы уже нужна добыча крупнее: лисицы, барсуки, волки, суслики. С нимфами происходит то же, что и с личинками. Они напиваются крови, отпадают и только тогда, перелиняв, превращаются во взрослого клеща. Зимует обычно взрослый клещ. Весною он более всего активен. Нападает он только на крупных животных.

Итак, во время своего развития клещ три раза меняет животных, за счет которых живет, соблюдая определенный порядок в этой смене и очередность.

Я вспоминаю о том, как ставил опыты с клещами, об удивительной способности их находить свою добычу, как забирался в легковую машину, проверяя действие экранизации металлом и тогда, как очень часто бывает, мне хотя и с запозданием, приходит простая мысль. Не исходит ли загадочное излучение только из мозга? Что, если попробовать экранизировать металлом только одну голову?

Вооружившись листом железа, я вместе с помощником брожу по саксауловому лесу, приглядываюсь, не появятся ли клещи. Эксперимент решено делать как можно ближе к естественной обстановке. Вот выскочил один, мчится прямо к нам. Иногда он заскакивает по пути на комочек земли, и, остановившись, поводит во все стороны своими чуткими ногами, как бы желай убедиться, что направление взято правильно, ошибки нет, можно продолжать поиск дальше. Мы слишком поздно заметили клеща и, желая увеличить между ним расстояние, пятимся.

Ну, пожалуй, хватит. До клеща метров десять. Помощник остается на месте, я же отбегаю в сторону. Расстояние между клещом и помощником сокращается. Вот осталось уже около пяти метров.

— Пора! — кричу я.

Помощник заслоняет голову листом жести. Клещ продолжает свой стремительный бег. Один раз останавливается, будто в недоумении поводит в стороны ногами, но потом продолжает свой маршрут и достигает цели.

Мне обидно. Предположения мои не оправдываются. Мозг человека тут не причем. Клеща привлекает все тело человека.

— А вы хорошо закрывали голову, не подглядывали, случаем, за клещом? — допытываюсь я.

— Конечно, потихонечку, краем глаза, подглядывал. Мне же тоже надо знать, бежит ли он ко мне! — невозмутимо отвечает помощник.

Тогда надо продолжать эксперименты. Вот снова встреча с клещом, мы пятимся, я отбегаю в сторону, помощник останавливается, прикрывает голову жестью. Некоторое время клещ мчится по намеченному пути, возможно, по инерции, как бы одумавшись, останавливается, не добежав каких-нибудь трех метров. Долго водит ногами, и, наконец, решительно поворачивает в мою сторону, несмотря на то, что до меня раза в три больше расстояние. Стараясь не шелохнуться, я с напряжением гляжу на него и радуюсь, когда он наконец забирается на мои ноги.

Мы бродим по саксаульнику, повторяем эксперименты с экранизацией. На вооружение наше уже взято жестяное ведро. Когда клещ, потеряв помощника, закрывшего голову листом жести, мчится ко мне, я надеваю на голову ведро, и он мгновенно отступает.

Итак, сомнений нет. Клещи улавливают излучение, исходящее из мозга человека, они своеобразный инструмент, в совершенстве отработанный длительной эволюцией.

Трудно сказать, в какой мере убедительны эти эксперименты. Для окончательной разгадки таинственной чуткости клещей их, конечно, мало.

Тем не менее уже сейчас ясно, что клещам в поимке добычи помогает не зрение, не слух, не обоняние, а излучение. Но какого совершенства и необычайной сложности достиг этот маленький аппарат клещей, крошечный комочек на концах лапок передних ног, едва различимый в сильную лупу, способный воспринимать ничтожную силу биологического тока! Вот бы разгадать его устройство!

В этом узком и извилистом ущелье Заилийского Алатау, поросшем дикими яблонями и урюком, было удивительно много ремезов, клещей и сорок. Ремезы летали вокруг своих изящнейших гнездышек, напоминающих рукавичку, связанную из серой шерсти, клещи всюду висели на кустах и травах, а сороки сидели на коровах и выклевывали с них напитавшихся клещей. Коровы, судя по всему, привыкли к своим защитникам и терпеливо сносили их суетливый нрав и крикливость.

Невольно вспомнилось из прочитанных книг о том, как в Африке подобным истреблением паразитов на носорогах занимается маленькая белая цапля. Она издавна приспособилась к этому занятию, сдружилась со своими хозяевами и стала служить им еще и тем, что криками предупреждала о приближении опасности.

Изрядно побродив по ущелью, я затратил немало времени, чтобы выбрать с моей собаки несколько десятков клещей. Мне казалось, что мой четвероногий друг теперь избавлен от гнусных паразитов, и ни один из них не раздуется от крови. Но я ошибся. Дома, на третий-четвертый день, у спаниэля стали появляться коричневые желваки, размером с горошину. Это были напитавшиеся клещи. Всей семьей, уподобляясь рахатским сорокам, мы старательно их разыскивали и выдергивали, в то время как собака, польщенная таким вниманием, растянулась на полу и кряхтела от удовольствия. Но кое-кто из клещей все же ускользал от нас и потом, отяжелевший, сваливался на пол, стараясь укрыться в темном местечке, чтобы предаться воспроизводству неисчислимого количества яиц. И тогда неожиданно обнаружилось и подтвердилось, что почти все клещи присасывались на туловище собаки в том месте, где были черные пятна. Будто понимая, клещи старались замаскироваться, чтобы не оказаться замеченными.

Откуда у клещей появилась такая привычка? Уж не потому ли, что испокон веков в ущелье Рахат сороки занимались их истреблением на коровах и уж, конечно, в первую очередь учиняли расправу над теми, которые присасывались среди светлой шерсти. Постепенно, кто не умел прятаться, был истреблен и не оставил после себя потомства.

Вероятно, сороки привили клещам особую хитрость, благодаря которой они сохраняли свою жизнь.

В ложбине между холмами я увидел маленькую солянку нетросинию сибирскую. Это растение, довольно распространенное в пустынях Семиречья. Обычно солянка растет густо, занимая небольшие полянки на открытых солнечных местах в низинах. У нее странные цветы. Собственно, как почти у всех солянок, видимых цветов у нее нет, а просто на концах побегов торчат на тоненьких ножках ярко-красные продолговатые пыльники с пестиком. Несмотря на свои крохотные размеры, они видны невооруженным глазом. Но не поэтому я обратил внимание на солянку. По ней всегда ползают такого же яркого цвета, как пыльники, красные клещики из семейства ромбидид. Клещиков много, они собираются плотными кучками на верхушках растений. Иногда их так много, что кажется, будто вся полянка, поросшая этой солянкой, разукрашена красными цветами.

Клещики вяло копошатся, но достаточно к ним притронуться и потревожить их покой, как все многочисленное сообщество этих странных созданий, непонятно почему облаченных в такую яркую одежду, приходит в величайшее беспокойство. Часть из них падает на землю, часть — разбегается по самому растению.

Случилось так, что когда я впервые встретился с клещиками, а это было очень давно, то решил, что они собираются брачными скоплениями. Теперь же я убедился в другом: клещики просто-напросто лакомились пыльниками. Они раскрывали их по продольной бороздке и, добравшись до пыльцы, принимались дружно и сообща их поедать. Пыльца попадала и задерживалась и на их шикарном костюме, как будто сшитом из красного бархата.

Оказывается, клещики тесно связали свою жизнь с этой маленькой солянкой и, истребляя ее пыльцу, одновременно переносили ее на другие растения, то есть служили как опылители!

Растения опыляют разнообразнейшие насекомые, и между ними за миллионы лет выработались сложные и полезные взаимные отношения. Опыляют крупные тропические цветы и крохотные птички-колибри, лакомящиеся нектаром. Но чтобы этим делом занимались клещики, да к тому же такие крошечные — об этом я не знал!

Собираясь покинуть полянку, поросшую солянкой, разукрашенной красными скоплениями клещиков, я случайно взглянул на землю. Она была вся усеяна пыльниками, слегка побуревшими и подвяленными. Среди них всюду копошились красные клещики, но больше всего, что особенно удивило, бегали их маленькие, шустрые детки. Их привлекали лежащие на земле пыльники. Клещики-детки, наверное, пытались остатками трапезы взрослых, которые, видимо, не случайно сбрасывали их на землю.

Вся эта масса красных клещиков представляет собою одно сплошное сообщество, хотя и примитивное, но связанное друг с другом. К тому же красные клещики не живут раздельно, одиночками, а только большими скоплениями.

В пустынях часты и многочисленны заросли солянки петросимонии, но не везде на них обитают эти загадочные красные клещики.

Всюду и везде загадки. Вот и сейчас угадай, что случилось! По голой земле пустыни мечется едва заметная глазу точка. Крошечное существо, торопливая крошка. Она ни на секунду не остановится — вечно в движении, в неутомимом стремительном беге. Уследить за ней очень трудно. Только что была вот тут, возле камешка, а через секунду уже оказалась на другом месте.

По быстроте своего бега она необыкновенна, и среди животных, пожалуй, чемпион. Длина ее тела едва ли миллиметр, а за секунду она пробегает не менее пяти сантиметров — расстояние, большее в пятьдесят раз длины своего тела. Антилопа сайгак, славящаяся своим быстрым бегом, может развить скорость в шестьдесят раз больше длины своего тела, но может бежать так едва ли десяток минут. А торопливая крошка не знает устали, все время носится без отдыха.

Такого бегуна создала суровая природа пустыни. Не зря он вечно в движении, на бегу заглядывает во всевозможные закоулки. Наверное, без этого не найти свою добычу. Пустыня громадна.

Я и раньше встречал эту крошку в самых бесплодных местах, но поймать не мог.

Сегодня во время обеда торопливая крошка промчалась мимо моей ноги. Я бросился за нею. Что-то случилось с торопливой крошкой. Она еще больше заметалась по глинистой площадке. Уж не дошла ли до изнеможения?

Нет, в этом, оказывается, повинна другая крошка. Она выскочила откуда-то на эту же глинистую площадку и, почуяв собрата, заметалась в невероятно быстром темпе. Теперь они обе затеяли что-то вроде игры. На бегу едва прикоснутся друг к другу и замечутся в бешеной пляске. Но одна из них остановится, замрет и спрячется до тех пор, пока не найдет другая и не заденет слегка ногою. Наконец одной крошке надоела безудержная гонка, и она скрывается в глубокую щелку. За нею исчезает и другая.

Почему они внезапно сменили сверкающую солнцем пустыню на темноту подземелья? Что они там делают? Если приняться за раскопки, вряд ли можно найти среди комочков сухой земли и пыли таких маленьких созданий. Я сетую на то, что загляделся и не поймал шуструю крошку. Вот уж сколько лет не могу никак посмотреть на нее через лупу. Но мне повезло. Примчалась еще одна крошка и стала носиться в возбуждении. Теперь не зевать, ловить ее.

Но как? Прикоснуться в ней мокрым пальцем? Но палец попадает в то место, которое неутомимый бегунок уже давно оставил. Тогда я достаю из полевой сумки эксгаустер, но и он не приносит успеха. Пыли и камешков в него попало много, а добыча, как ни в чем не бывало, носится по земле, не обращает на меня внимания, не подозревает, что за нею охотятся. В жизни ее предков не бывало такого. Кому она нужна, такая маленькая!

Для поимки столь шустрого создания необходим особенный прием. Что, если прикасаться трубочкой эксгаустера не в то место, где добыча, а впереди, по ее ходу. И вот удача: попалась в эксгаустер! Только что-то с нею случилось, судорожно машет скрюченными ногами. Наверное, потоком воздуха ударилась о камешки, захваченные вместе с нею.

Тонкой колонковой кисточкой, смоченной в спирте, пленник осторожно переносится в пробирку. Через сильную лупу я вижу маленького светлого клещика с длинными красноватыми ногами. Так вот кто ты, торопливая крошка! Известна ли ты, дитя пустыни, ученым? Это может сказать только специалист по низшим клещам, которых больше ста тысяч видов.

Весною, как только распускаются листья ив, по горным ущельям Тянь-Шаня можно заметить легко перелетающих с ветки на ветку зеленовато-серых пилильщиков. Они относятся к особому семейству отряда перепончатокрылых и отличаются от своих родичей тем, что брюшко у них соединено с грудью не тоненькой перемычкой, особенно хорошо заметной у ос и муравьев, а широким основанием.

Пилильщики откладывают яички в молодые зеленые листики ив. Через несколько дней на листиках, в которые отложены яички, появляются едва заметные утолщения. Проходит две-три недели, и на месте утолщения уже красуются шарики величиной с горошину, совсем как маленькие яблочки с подрумяненным боком, обращенным к солнцу.

Маленькие яблочки — это галлы, в их просторных полостях живут белые нежные личинки пилильщиков с блестящей коричневой головою. Личинки не спеша скоблят нежную ткань стенок галлов и растут.

Наступает время, когда личинки прогрызают стенки галлов, осторожно выглядывают из своего домика-темницы, потом торопливо выбираются из него и, навсегда покинув жилище, опускаются на землю. Там, зарывшись в почву, личинки окукливаются, а через некоторое время из куколок вылетают серо-зеленые пилильщики.

Что-то случилось невероятное в банке с галлами ивы. Личинки пилильщика, возбудители галлов, отложили яички. Неужели такое возможно? И я, склонив голову над стеклянной банкой, пристально рассматриваю белые личинки пилильщиков.

Галлы-яблочки во множестве росли на ивах в ущелье. Я собрал их в стеклянную банку, а на дно ее насыпал влажный песок, чтобы личинки могли найти себе место для превращения в куколку. Тогда и произошло неожиданное: из галлов вышли личинки, но не стали зарываться в песок, а прямо наверху отложили яички. Их было очень много, прозрачных, круглых, как мячики, с блестящей поверхностью. Среди них виднелись сморщенные и сухие комочки — остатки от белых мясистых личинок-«матерей».

Размножение без оплодотворения — педогенез — и кроме того, в личиночной стадии — необыкновенно редкое явление. И как-то не верилось, что все это открылось в стеклянной банке. Очень хотелось поскорее узнать, что выйдет из яичек и какова дальнейшая судьба и жизнь дочерних личинок.

Но вот забавно! Яички будто шевелятся. Но в лупу ничего нельзя разглядеть, уж очень мелки эти прозрачные шарики. Тогда, набрав побольше галлов-яблочек и заполнив ими несколько стеклянных банок, я везу все это домой в лабораторию.

В первый день после командировки, как всегда, накапливается много неотложных дел, и нет времени взглянуть на замечательную находку в микроскоп. Наконец первоочередные дела закончены, банки на столе, микроскоп вынут из футляра. Сейчас все станет ясным. Сморщенная личинка, окруженная яичками, осторожно укладывается на предметное стекло.

Но что там такое шевелится? Оказывается, всюду ползают маленькие продолговатые клещики с длинными, хотя и редкими, волосками. Клещики какие-то необыкновенные. Они передвигаются только при помощи передних трех пар ног и волочат за собою, будто парализованные, задние ноги. Реже среди продолговатых клещиков встречаются совершенно круглые. Судя по некоторым особенностям, первые клещики — самки, вторые — самцы. Продолговатые клещики кое-где высовываются из яичек и, выходя наружу, беспомощно болтают в воздухе ногами.

Клещики расползаются в стороны, и вот один из них, добравшись до моего пальца, вдруг вонзает свой хоботок в кожу… Чувствуется укол, будто укус комара. Так вот почему все время покалывало мои руки, пока я занимался просмотром своих незнакомцев в микроскоп! Думалось, что все только кажется, а на самом деле уже многие клещики заползли на руку и, видимо, голодные, решили полакомиться. Тогда я подбрасываю маленьким разбойникам вынутую из галлов личинку пилильщика. На нее сейчас же забирается несколько крошечных хищников и вонзают свои хоботки. Через одну-две минуты личинка извивается, подергиваясь, и затихает. Она мертва. Клещики впрыснули в ее тело ядовитую слюну…

Через несколько часов тело присосавшихся клещиков раздулось до неузнаваемости, превратилось в гладкий прозрачный шарик, блестящий и очень похожий на яичко, за которое я вначале и принял прожор. Сбоку брюшка тело клещика кажется маленьким придатком. Этот шарик с трудом поддерживается оттопыренными в стороны задними ногами. Теперь понятно, почему при ходьбе этот ненасытный гурман не пользуется задними ногами. Они превратились в своеобразные, прочные и негнущиеся подпорки для громадного и раздувшегося брюшка. Насытившись, клещик увеличился в четыреста раз! Вот это аппетит!

Значит, голодные клещики бродили по иве в поисках добычи, прикреплялись к личинкам пилильщиков, выходивших из домиков-галлов, и моментально их умертвляли.

Потом в прозрачных шариках начинают развиваться детки, такие же, как те, что свободно ползали в поисках поживы. Постепенно один за другим они покидают тело матери. Клещики оказались живородящими и, кроме того, очень плодовитыми. Возможно, в банку с галлами их попало всего лишь несколько штук, а теперь стало столько, что все кишит от этих маленьких созданий.

Не попробовать ли покормить клещиков другими насекомыми, или они верны только своей особенной добыче и не всеядны?

На толстую громадную личинку июньского хруща сразу набрасывается целый отряд голодных клещиков. Личинка извивается и судорожно вскидывает свое тело. Но все напрасно. Проходит несколько минут, личинка хруща мертва, а жадные к еде клещики уже воткнули свои хоботки и, как насосами, выкачивают соки из добычи, на глазах увеличивая объемистые животики.

Волосатая гусеница не особенно прельщает клещиков. Кожа ее толста, сразу не проколешь. Но есть и уязвимые места среди нежных складок между сегментами, и вскоре гусеница также побеждена.

Не умеют ли клещики пробираться в почву и там находить личинок хрущей, этих злейших вредителей сельского и лесного хозяйства, с которыми до сих пор не придумали, как бороться. И в банку с землею я закладываю несколько личинок, а сверху поселяю большую партию клещиков. Нет, они не желают забираться в почву. Они охотятся только на поверхности земли.

Я продолжаю свои опыты, пока неожиданно не обнаруживается, что в лаборатории в садках стали пропадать насекомые. Погибли гусеницы пяденицы. Сколько было огорчений, так нужно было вывести из них бабочек, чтобы узнать, какие они. Перестала есть и заболела громадная гусеница вьюнкового бражника и многие другие. Везде в банках оказались клещики, вся комната заселилась ими. Пришлось все живое прятать от крошечных хищников.

— Ну, как дела с педогенезом? — спросил меня знакомый, которому по возвращении из командировки я рассказал о загадочных шариках.

— Педогенез оказался мнимым, но зато я обрел замечательную находку — маленького пузатого клещика, истребителя насекомых. Его научное название педикулоидес вентрикозус. Я убежден, что, изучив подробнее образ жизни этого клещика, его можно будет использовать для борьбы с вредными насекомыми…

Несколько лет тому назад я уже встречался с этим удивительным крошечным жителем пустыни. Он мчался как всегда поспешно и деловито, на ходу заглядывая в многочисленные трещинки сухой и горячей земли. Его крошечное округлое тельце ржаво-красного цвета, казалось, не знало усталости и таило в себе неистощимый запас энергии.

— Коля! — закричал я своему помощнику, который возился возле машины, устанавливая палатку. — Скорее сюда! Посмотрите, что это такое?

Коля не спеша и деловито подходит ко мне и смотрит в направлении моего пальца.

— Вижу клеща-краснотелку, и сзади к нему за ноги два муравья прицепились.

— Так ли это? — посмеиваюсь я.

Наш незнакомец не сидит на месте, мчится все дальше и дальше, будто в панике от двух недругов, пытается спастись бегством, и мне приходится, не останавливаясь, ползти по земле, не спуская с него глаз.

— Подумаешь, какая невидаль! — уверенным тоном заключает Коля. — Самые обыкновенные муравьи-тетрамориумы ухватились за задние ноги клещика, а он, дурашка, волочи их за собою.

— Ну, если так, давайте поймаем клещика, засадим в пробирку, посмотрим в лупу! — предлагаю я и вынимаю из полевой сумки эксгаустер.

Но торопливую малышку нелегко изловить. Уж очень он быстр и к тому же на ходу виляет из стороны в сторону. В баночке эксгаустера уже много пыли и всяких соринок, а он все еще на воле. Но, наконец, удача — беглец в плену.

Перед нами маленькое чудо: красный клещик с очень длинными задними ногами. На конце каждой ноги расположена густая кисточка из коротеньких черных волосков. Издали она очень похожа на муравья-тетрамориума, небольшого, головастого с поджарым брюшком, самого распространенного для ходьбы, он пользуется во время движения только передними тремя парами конечностей.

Почему такие необыкновенные ноги у краснотелок? Быть может, они, действительно, ловкая маскировка. Кому нужен клещ, к которому прицепились свирепые, не знающие страха муравьи-тетрамориумы. Скорее всего, задние ноги — своеобразные органы чувств, особенно приспособленные для поисков подобных же клещиков. Волочатся они по земле, вынюхивая следы или специально оставляемые метки. Пустыня громадна, клещиков со странными ногами в ней мало, им нелегко встретиться друг с другом. Потом я показываю свою находку специалистам по клещам. Но никто не может мне назвать не только род или вид, но даже и семейство.

Софора, или как ее называют, брунец — очень стойкое растение и искореняется с трудом. Можно без конца вырывать из земли его ростки, но сидящие глубоко корни без устали посылают новые ростки, настойчиво отстаивая свои права на жизнь.

Софора — бич пастбищ. Там, где много скота, а пастбищные растения угнетены, она пышно разрастается, и тогда земли стоят ни к чему не пригодные и скотина обходит стороной это несъедобное и ядовитое растение.

Ботаники утверждают, что родина софоры — юг Средней Азии. Ныне она победоносно шествует к северу, завоевывая все новые и новые пространства.

Недругов у софоры немного, и они не способны подавить этот сорняк. Одни из них — крошечный, совершенно неразличимый глазом и видимый только под большим увеличением — клещик-эриофида. Таинственными путями он проникает в цветы растения и, поселившись на них, производит их необыкновенное превращение. Каждая тычиночка и пестик цветка, еще не успев принять положенную форму, начинают усиленно расти, превращаются в тонкий, длинный, сантиметров десять, гибкий цилиндрик с продольной, тесно сомкнутой трещинкой. Все, вместе взятые, измененные тычинки-соцветия образуют густую волосатую метелку темно-фиолетового цвета или реже зеленого. От соцветия софоры не остается ничего. Растение обеспложивается и не дает семян.

Сейчас этот клещик изучен, ему дано видовое название. А тогда, когда я впервые обратил на него внимание, о нем ничего не было известно. Я прочел всю литературу по цецидологии — есть такая наука о галлах растений — и не мог найти упоминания про такой галл. Тогда я внимательно присмотрелся к этому странному сооружению. В каждой волосинке-галле оказалось невероятное множество этих удивительных созданий. Малыши, прицепившись к взрослым, переезжали с места на место, и вся эта кашица беловатых точек представляла собой, хотя и примитивное, но вполне слаженное сообщество, наверное, со своими невидимыми нам законами.

Осенью, когда галлы подсыхали, все многочисленные его жители бесследно исчезали. Где они зимуют, как расселяются, как весной находят свое растение-кормителя, какими силами преобразуют природу его цветов, заставляя расти вместо белых душистых соцветий несуразную и мохнатую метелку, как они живут, размножаются — все это было очень интересно узнать. И не только узнать ради праздного любопытства. Может быть, возможно обратить деятельность этой крошки на пользу человека для успешной борьбы с софорой?

Лето 1968 года выдалось сухим и жарким. В конце июля несколько особенно знойных дней превратили пустыню в безжизненное пространство. Затем она совсем выгорела, замерла. Наступила ранняя, холодная и тоже сухая осень. В это безотрадное время мы подъезжали к дикому северному берегу озера Балхаш. Озеро сверкало чистыми синими, зелеными, бирюзовыми тонами и среди царящего запустения и мертвой тишины было особенно великолепным.

Выдался теплый день. Ветер затих, озеро успокоилось, стало на редкость гладким. В испарениях заструились дальние его берега, поднялись над водой, приняли причудливые очертания.

Недалеко от нашей стоянки виднелись красные обрывы. Я направился к ним с помощником. Растительность здесь также давно угасла. Нигде не было видно и насекомых, лишь изредка пролетали бабочки-желтушки. Сухая пустыня была для них чуждой, и они очень торопились. Другой перелетный странник, стремительный в полете бражник-языкан, покрутившись на берегу и не найдя цветов, зигзагами взвился в небо и, разогнавшись, растаял в синем небе.

За два часа пути нам повстречался только один длинноногий жук-чернотелка да несколько прибрежных уховерток, недовольно размахивая и грозясь своими клешнями на конце брюшка, разбежались в разные стороны из-под перевернутых камней. Берега озера, всегда такие интересные, казались безжизненными. Даже птицы исчезли. Не было видно ни чаек, ни пеликанов, ни куличков.

В этом месте озеро было особенно красивым. Высокие красные берега, отложения озер, существовавших более двадцати миллионов лет назад, гармонично и нежно сочетались с лазурью воды. У самого берега волны замутили красную глину, и вода стала нежно-розовой. Тростники, тронутые холодными утренниками, полыхали золотом.

Мы ложимся на землю и начинаем копаться под кустиками. Может быть, под ними увидим что-либо интересное. Вдали от кромки берега, в пустыне, наши поиски бессмысленны. Но у берега на галечниковых валах, издавна намытых волнами, под редкими кустиками черной полыни есть, хотя и небольшое, но довольно разнообразное сообщество крошечных обитателей пустыни.

В одном месте галечниковый вал занят колонией самых маленьких, не более одного миллиметра длиной, муравьев-пигмеев. Их семьи располагаются под каждым кустиком у самого корня. Около двухсот таких кустиков — семейных убежищ, связанных друг с другом, составляют настоящее «государство». Кое-где от кустика к кустику, преодолевая нагромождение камней и сухого, выброшенного на берег тростника, между муравейниками ползают крошки муравьи-связные. Колония живет своей особенной и таинственной жизнью в этом глухом уголке пустыни, и муравьи-пигмеи даже в тяжелую пору находят для себя пропитание. Много ли им надо!

Тут же под кустиками затаились на зиму одиннадцатиточечные божьи коровки, множество крошечных паучков, небольшие мокрички, мелкие жучки. В темном и слегка влажном перегное, скопившемся под кустиками за многие годы, копошатся крошечные колебмолы и прыгают во все стороны на своих чудесных хвостиках-пружинках. Собрались сюда на зимний сон и мелкие цикадки. Много здесь пауков-скакунчиков, испещренных, будто зебры, черными и белыми полосками. Один из них, самый крупный, увидел потревоженного нами паучка-краба с двумя рогами на брюшке и помчался за ним вдогонку. Но тот изловчился, юркнул в сторону, спрятался в обломок сухой тростинки. Крошечный серый богомольчик тоже нашел убежище и, видимо, неплохо поохотился, судя по полному брюшку. Немало и небольших вертких желтых сороконожек. Извиваясь и размахивая усиками, они бросаются наутек, изо всех сил работая многочисленными ножками.

Осторожно переворачивая ножом мусор, я неожиданно замечаю плавно скользящее по камешку крошечное существо с ярко-белым отростком на кончике тела. Эксгаустер помогает поймать незнакомку. В стеклянной ловушке на нее можно взглянуть внимательней. Под лупой я вижу совершенно необыкновенную многоножку, светлую с черными точечками глаз, небольшими усиками, всю покрытую многочисленными ветвящимися шипами. Ярко-белое пятнышко на кончике тела — отросток, сложенный из пучков жестких и прилегающих плотно друг к другу волосков.

Никогда в жизни не видал такой забавной многоножки, не встречал ее описания или рисунка в книгах. Находка поднимает настроение, и серая безжизненная пустыня уже не кажется мертвой и неприветливой.

Но как трудно искать эту загадочную малютку! Сколько кустиков полыни, курчавки, кермека, боялыча отогнуто в сторону, а под ними не видно ни одной. Наконец, какое счастье, одна за другой попадается еще две. Теперь в стеклянном резервуаре эксгаустера разгуливает не спеша уже три пленницы во всем великолепии многочисленных шипов и отростков.

— Илюша, — говорю я своему помощнику, — садитесь спиной к ветру и осторожно пересадите многоножек в пробирку со спиртом.

Но Илья что-то не в меру рассеян, поглядывает по сторонам.

— Что стало с солнцем, — спрашивает он, — мгла какая-то нашла, что ли?

И, действительно, как я, увлекшись поисками, сразу не заметил. Небо ясное, чуть розовое, солнце клонится к горизонту, будто померкло, не греют его лучи. У горизонта озеро потемнело, стало густо-синим, у берегов — ржаво-красным.

— Странное что-то творится с солнцем! — твердит Илья. — Пыльная буря поднялась на западе, что ли?

Необычное освещение неожиданно порождает неясное чувство беспокойства. Но надо заниматься поисками, и я, засунув голову под очередной куст, напрягаю зрение, пока не слышу возгласа моего помощника:

— Вот чертовщина. Сдул ветер многоножек!

Случилась то, чего я опасался.

Солнце еще больше потемнело. Странные тени побежали по земле. Озеро стало зловеще фиолетовым с белыми, будто снежными, барашками. Заснять бы на цветную пленку неожиданную игру цветов водного простора, но с руки делать снимок нельзя. Экспонометр показывает слишком малую освещенность.

Возле большого кустика курчавки ветвистоусые комарики — любители сумерек — собрались роем, завели песенку. Пролетела в воздухе летучая мышь. Над кустиками гребенщика закрутился в воздухе козодой. Над берегом озера, быстро размахивая крыльями, промчалась болотная сова. Далеко зычным голосом прокричала одинокая чомга.

Пустыня, фиолетовое озеро, красные горы, розовые тростники, холодное, будто умирающее, солнце — все было необыкновенным. Надо бы посмотреть на солнце. Но от беглого взгляда через прищуренные веки, в глазах замелькали красные пятна. Через ткань сачка тоже ничего не увидеть. Были бы спички, можно закоптить стекла очков, но их нет под руками.

Чувство тревоги еще больше овладевает нами, а тут еще наша собака села рядом, прижалась, слегка заскулила. Но надо искать малютку-многоножку и, если сейчас ее упустить, быть может, уже никогда не удастся с нею встретиться. Сколько раз так бывало. Ее же нет, как назло!

Неожиданно я вспоминаю о фотопленке, перематываю ее в фотоаппарате в кассету, отрезаю свободный кончик, подношу к глазам и вместо солнца вижу узкий багрово-красный серп. Солнечное затмение!.. Как мы об этом забыли! Ведь о нем писалось в газетах!..

Серп солнца медленно утолщается. Светлеет. Поглядывая на небо, на почерневшее озеро, на темную пустыню, мы стараемся не прекращать поиски. Наконец под одним кустиком сразу наловили пятнадцать крошечных многоножек и, счастливые, бредем к биваку.

Потом оказалось, что шиповатая крошка представляет собою действительно редкую находку для науки. Близкая к ней многоножка до сего времени известна только в Северной Африке.

Рассматривая ее причудливое тело, я невольно вспоминаю неожиданное солнечное затмение, потемневшее озеро Балхаш и притихшую сумеречную, изнуренную засухой пустыню.

До горизонта тянется ровная пустыня, покрытая бесконечными реденькими кустиками саксаула да сухой серой солянкой-кеурек. Взлетит чернобрюхий рябок и унесется вдаль или сядет тут же, рядом, семеня совсем крохотными коротенькими ножками, и, переваливаясь с боку на бок, оглядываясь на машину, отбежит в сторону. Где-то здесь его гнездо. Впрочем, гнезда нет никакого, даже ямки нет, прямо на земле лежат зеленовато-охристые яички, украшенные многочисленными пестринками. Иногда в том месте, откуда взлетела птица, старательно прижимаются к земле два сереньких птенчика. Испуганные нашим вниманием, они молча, как и родители, семеня коротенькими ножками, убегают и прячутся в ближайший кустик.

На кустах важно восседают ящерицы-агамы в самых необыкновенных и причудливых позах, строго следят за своей территорией. Если появился соперник, дают бой, если самка — принимаются за ухаживание. Долгое выжидание на наблюдательном посту действует на ящерицу отупляюще. Подойдешь к ней, и она, не мигая, уставится на незнакомца. Тронешь слегка палочкой по голове, шевельнется, посинеет, покраснеет, все цвета побежалости охлаждаемого раскаленного металла заскользят по ее телу и потухнут.

Всюду летают златки-юлодии, медлительные, вялые. Плюхнутся на ветку саксаула и сразу принимаются грызть зелень.

И снова ровная пустыня, облитая щедрыми лучами солнца, и редкие кустики саксаула. Иногда на горизонте появляются белые столбы смерчей, чаще два рядом. Они растут все выше и выше, то сузятся, то потолстеют, вдруг опадут и станут гигантским грибом, то вновь завьются кверху. Упадет на смерч тень от редкого облака, и он, такой золотистый, станет темным, как дым пожарища.

Рядом с дорогой — глубокая ложбинка между барханами и в ней густая, изумрудного цвета, зелень, фиолетовые цветы. Посредине ложбинки блестит глина, остаток от озерка. Сейчас на мокрой глине уже нет воды. Но рядом еще крутятся саксауловые воробьи, прилетают желчные овсянки, грациозные горлинки, каменки-плясуньи. Воды нет, но не беда! Погрузив клюв в жидкую глину, они высасывают влагу. Нежными и короткими трелями переговариваются сверчки, которые добрались сюда, в этот крохотный оазис, через просторы жаркой и сухой пустыни. Что же будет через день-два, когда высохнет глина, потрескается на многоугольники и станет обыкновенным такыром?

На синих цветах гудят пчелы, здесь у них последний приют: скоро и цветы завянут. Почти все пчелы-антофоры, большей частью светлой, так называемой пустынной, окраски, сильные, энергичные, торопливые. Подлетает оса-аммофила с оранжевым брюшком и отливающей серебром грудью. Появляются большие осы-бембексы. Крутятся и мухи.

Я разглядываю эту многоликую компанию насекомых. Их жизнь зависит от крохотных фиолетовых цветов, вокруг на многие десятки километров суши жара, на равнине саксаул да белые такыры.

Насмотрелся на зеленый уголок, пора и в обратный путь. К тому же незачем мешать страдающим от жажды птицам. Осталось только подойти к мокрой глине, взглянуть на нее на всякий случай. Вся ее поверхность пестрит коричневыми полосками. Внимательно приглядываюсь к ним. Две черные точечки, будто глаза, от них в стороны протянуты членистые усики, а возле — что-то трепещет, будто в щелочке пульсирует множество ножек, прогоняет мимо жидкую взвесь глины. Первый раз в жизни вижу такое! Членистые усики — значит, незнакомцы принадлежат к типу членистоногих царства животных. Скорее всего, это рачки. Осторожно пинцетом поддеваю одного и вижу аккуратную двустворчатую ракушку, точно такую же, как у двустворчатых моллюсков. Ракушечка тотчас же захлопнулась, спрятала в свой домик все ножки и усики. На поверхности ракушки видны кольца. Усиленно вспоминаю зоологию беспозвоночных. Да это ракушковое ракообразное! Большей частью они очень мелки, около одного миллиметра, но известны и великаны, размером с сантиметр. Всего зарегистрировано около одной тысячи видов. Они встречаются как в морях, так и в пресных водах и ведут придонный образ жизни, питаясь главным образом животными и растительными остатками. Наш рачок тоже великан, около половины сантиметра длиной.

Рачки лежат в жидкой глине створками кверху, усики распластали по поверхности воды. Благодаря усикам и поверхностному натяжению воды, рачки не тонут. Створки ракушки раскрыты, многочисленные ножки гонят воду и жидкую глину мимо рта, и все, что попадается съедобное, — инфузории, бактерии, органические остатки — есть добыча.

В пустыне, в пересыхающих водоемах, ракушка выручает рачка. Исчезнет лужица, рачок крепко-накрепко сомкнет створки и запрет свой домик, замрет хоть на несколько лет до счастливых времен, до живительных дождей.

Какие только формы не принимает в пустыне жизнь!

С северного берега Балхаша, далеко над ровным горизонтом опаленной зноем пустыни, виднеется голубой конус. Это гранитная гора Бектауата высотой около 1200 метров над уровнем моря. О ней я много слышал как об интересном месте, но, путешествуя вдоль Балхаша, все как-то не находил времени побывать там. И вот, наконец, машина мчит нас по обширной всхолмленной равнине. Она покрыта розовым гравием, поросла карликовыми кустарничками боялыча да низкорослым, засохшим от жаркого солнца ковылем. От города Балхаша гора всего лишь в семидесяти километрах, и мимо нее идет на Караганду асфальтовое шоссе.

Голубая гора хорошо видна. Она быстро приближается, за нею появляются другие горы, поменьше. Постепенно голубизна гор исчезает, они розовеют, четче проступают контуры и очертания громадного гранитного массива. Время избороздило его глубокими морщинами и трещинами, округлило ветрами. И вот, наконец, она — главная гора Бектауата — большая, розовая, величественная, с зелеными пятнами крохотных лесков из осины и можжевельника.

Мы пробираемся по одному из зеленых распадков с мелкими прозрачными ручейками, подъезжаем как можно ближе к подножию главной горы. На большой, ровной, как стол, гранитной площадке мы находим превосходное место для бивака и быстро устраиваемся. Всюду много маленьких озерков. В них кипит жизнь. По дну плавают мелкие рачки, семеня многочисленными ножками. У некоторых из них в основании хвостовой части туловища сверкает изящным украшением бугорок. На его основании располагается красное пятно. Оно окружено сперва белой, а затем голубой каемками. Пятно и каемки очень яркие, отчетливо проглядываются даже через толщу воды. Это яйцевой кокон. Но для чего ему такая нарядная внешность? По-видимому, яйца рачков несъедобны, и поэтому своей окраской предупреждают тех, кто вздумает ими полакомиться.

Но самые замечательные рачки — щитни. Я вижу их впервые в своей жизни. Они похожи на вымерших трилобитов, обитавших в морях несколько сотен миллионов лет назад.

Щитни — удивительные представители класса ракообразных. Внешность их своеобразна. Они крупные, длиной в три-четыре сантиметра, с шаровидной головогрудью и длинным хвостовым придатком. Большая часть тела покрыта щитком, из-за которого они и получили такое название. Тело их несет множество ножек. Передние из них большие, задние заметно уменьшаются, и на хвостовом придатке их уже нет. Каждая нога несет лопасть для передачи пищи от задних ног к передним, а от них — к ротовому отверстию. Кроме того, на каждой ножке есть еще лопасть-жабра, служащая для дыхания в воде. Число ног велико и достигает семидесяти.

На щитке красуется два сложных глаза, состоящих из множества простых глаз — фасеток. Кроме того, впереди от них расположен один непарный глаз, значение которого до сих пор не выяснено.

Питаются щитни самыми разнообразными мелкими животными и водорослями, истребляют, по-видимому, и личинок комаров. Может, поэтому на горе, где так много мелких водоемов, к тому же хорошо прогреваемых, их нет.

Щитни обладают необыкновенно развитым химическим чувством и находят пищу по обонянию, улавливая в воде ничтожные концентрации веществ.

Все многочисленное сообщество рачков, как я убедился, женское, самцы у них необыкновенно редки, а иногда их и вовсе не удается найти. Подсчитано, что один самец приходится на тысячу самок, и размножаются они без оплодотворения. При этом так называемое партеногенетическое поколение ничем не отличается от поколения, развившегося при участии самцов.

Яйца щитни откладывают в воду. Они очень стойки к высыханию и переносят его несколько лет, для них не губительна и высокая температура, и нагревание до 80 градусов переносят без вреда. Благодаря такой особенности, яйца щитней могут разноситься ветром на большие расстояния, а сами рачки неожиданно появляются там, где их никогда не было. Поэтому среди населения существует убеждение, что рачки могут выпадать с дождями. Из яиц, когда они попадают в воду, рачки развиваются очень быстро, в течение двух недель. Они очень часто и быстро линяют. У некоторых насчитывают до сорока линек.

Природа не пожаловала щитней разнообразием форм. В мире известно всего девять видов, относящихся к двум родам.

Самое интересное в том, что щитни существуют много миллионов лет не изменяясь. Так, окаменевшие остатки одного из самых распространенных видов триопс канциформис найдены палеонтологами в триасе, то есть в пластах земли, где жизнь существовала около двухсот миллионов лет назад. Древний прародитель этого рачка по форме и строению тела ничем не отличается от вида современного и живущего сейчас! Такое явление необыкновенного постоянства, застывшей эволюции, неизвестно ни для одного другого животного, обитающего на нашей планете. Поэтому щитней не без основания считают самыми древними животными, дожившими до наших дней.

Я думаю, что бектауатский щитень, наверное, новый вид, и живет он, возможно, испокон веков возле этой горы. Больше его мне не приходилось нигде встречать в Средней Азии.

Интересно бы проверить его способность уничтожать личинок комаров и, если она подтвердится, то расселить это совершенно безобидное, безвредное и, возможно, даже полезное животное по другим водоемам, помочь ему расширить свой ареал.

Очень мне нравятся щитни, и я не могу от них оторваться. Они деятельны, оживленны, ни на секунду не находятся в покое. В одном озерке с ними что-то произошло, щитни затеяли подобие оживленной игры, вертятся с необыкновенным проворством, совершая в воде вычурные пируэты и исполняя фигуры высшего пилотажа, часто поворачиваясь книзу спинкой и показывая многочисленные красные ножки, размахивающие с необыкновенной быстротой. Они живут не во всех водоемчиках, в некоторых их почему-то нет, сюда они не проникли. Вообще, они удивительно энергичны и подвижны. За их уморительными кувырканиями, игрою, погонями друг за другом интересно наблюдать. Наловил я их с десяток и поместил в белую эмалированную миску, чтобы в ней их сфотографировать. Но неуемные создания все время находятся в беспрестанном движении и ни секунды не желают позировать. Откуда такая энергия, чем они ее восстанавливают, что едят?

В одном небольшом озерке плавает только один рачок. Он не как все, очень крупный, настоящий великан. Я вылавливаю его и подсаживаю в эмалированную миску с рачками. И тогда происходит совершенно неожиданное. Все рачки замирают на мгновение, будто заколдованные. Рачок-великан обследует миску, натыкается на своих собратьев и каждому отвешивает по солидному тумаку. Нет, он не собирается никого обижать или убивать. Просто так знакомится, представляется. Видимо, в его сообществе подобным образом выясняют отношения, устанавливают иерархию.

Постепенно все рачки пробуждаются от оцепенения, и их небольшая компания, оказавшаяся в неволе по моей прихоти, начинает, как и прежде, резвиться и к великану относится по-свойски. Наверное, в каждом озерке существует своя компания рачков, где каждый хорошо знает друг друга.

На Бектауате зимой царят морозы, выпадают снега, а ручейки и озерки промерзают до дна. Кроме того, в засушливые годы они исчезают. Как переживают это тяжелое время миловидные рачки? Как-то приспособились…