Черное золото

Часть первая ТАЙНА УМЕРШЕГО

Забойщик Петр Жарков просверлил последнюю, четвертую дыру и выпрямился, не выпуская из рук тяжелого перфоратора. Над самой его головой навис потолок узкого забоя, подпираемый двумя толстыми кривыми бревнами. С трех сторон забой замыкали корявые, закопченные стены угольного пласта. Четвертой стены не было. Вместо нее забой переходил в узкое многоугольное отверстие — выход в откаточной штрек. Из тьмы слабо поблескивал белый металл рельс дороги для откатки угля.

Рабочий, забивавший патроны, тронул Жаркова за руку. Заряд был готов. Таща за собой инструменты, оба выползли в коридор к темному аппарату, соединяющему в себе запальные шнуры. Это была маленькая электромашина. Запальщик надавил кнопку, и штрек вздрогнул от короткого, гулкого удара.

Помогая откатчикам погрузить в вагонетки несколько десятков пудов выбитого взрывом угля, Жарков с неодобрением рассматривал место своей многонедельной работы.

Труд забойщика не был для Жаркова чем-то неприятным и принудительным. Уже два года узкие, молчаливые переходы шахт встречали его маленькую, коренастую фигурку, быстро шагающую на свой незаметный подвиг. Наоборот: работа эта не только не тяготила его, но даже нравилась Жаркову. Недаром из-за нее он отказался от многих других мест, которые ему предлагали после демобилизации.

Часто вечером, чисто вымывшись в шахтерском баке и пообедав в рабочей столовой, он шел в нарядный, ярко освещенный клуб, построенный среди шахтерского поселка. Он усаживался на мягкое кресло в читальне и погружался в свежие номера газет. Ого! Новый торговый договор с Америкой. Правильно! Мы вам покажем, как пролетариат восстанавливает свое хозяйство! Машиностроительный завод «Ильич» выпустил 10 новых тракторов к восьмой годовщине Октябрьской Революции! Паровоз советского производства взял первый приз на Международной выставке! Мануфактурная фабрика… Жарков медленно читал все новые и новые заметки в такой дорогой и нужной ему газете. Он чувствовал себя строителем новой жизни. Он закрывал глаза и видел огромные, четко работающие фабрики, черные паровозы, влекущие за собой цепи вагонов, ярко освещенные улицы бурно живущих и работающих городов.

Что приводит в движение эти поезда и тракторы, эти заводы, освещает эти города? — Уголь! А кто добывает этот уголь? — Десятки тысяч Жарковых, скромных и незаметных, сильных и упорных.

Нет! Жарков сознавал важность выполняемого им дела. Он любил это дело.

Но теперь это дело находилось в несколько особом положении. Разработка «Южное», крайний участок угольных пластов подмосковного района, та самая разработка, в которой Жарков работал сейчас, не годилась ни к черту. Что из того, что угольные наслоения здесь довольно мощны! Но ведь самый-то уголь в них исключительно низкого качества. Это дряблые куски!.. Жарков пнул ногой ближайший осколок, и он, прокатившись с полшага, рассыпался на много кусков.

Давно пора развязаться с этой шахтой. Нашлась же компания англичан, которая хочет взять участок в концессию! Англичане уже второй месяц живут здесь. Правда, даже при всей малодоходности шахт — двух разрушенных и одной разрабатываемой — они дают слишком маленькую откупную цену. Наш представитель ждет. А несчастья с рабочими продолжаются. Нет! Общему собранию шахтеров давно пора вынести решение по этому вопросу…

Продолжая думать, шахтер успел укрепить подпорками выдолбленную часть забоя. Стук колес уезжающих тележек еще не замолк вдали, а Жарков опять, приставив инструмент к глухой части стены и отбросив все мысли и опасения, повел новую упорную борьбу с нависшими, готовыми ежеминутно обрушиться сводами своей коричневой пещеры.

— А… а… помогите… а…

Жарков сразу выпрямился и замер.

Да, это так. Взрыв справа показался ему очень странным.

Товарищ Жаркова по работе тоже слышал странный гул. Может быть, несчастье. Мало ли, что бывает. Этот рыхлый уголь обваливается то и дело. Вот…

— Помогите… По-о…

Жарков отшвырнул с дороги кусок угля, сорвал со стены лампочку и, согнувшись почти пополам, быстро выскользнул в мокрую мглу откаточного штрека.

Низкий проход, укрепленный соединяющимися наверху толстыми балками, освещался слабым блеском небольшой электрической лампочки, выступающей сбоку. Высокая сетчатая лампа Жаркова, облепленная пылью и копотью, рванулась назад и резко закачалась под ударами острого сквозняка. Разгоряченное в работе тело охватило дрожью. Жарков бросился вправо.

Крик о помощи — привычная вещь под землей. Каждый знает, что нужно делать в эту минуту. Справа от бегущего, из темной дыры бокового забоя, вынырнула смутная тень с лампочкой у пояса и побежала рядом с ним. Впереди уже мерцало несколько красных огней. Жарков добежал.

Вместо широкого, ровного жерла забоя в коридор покато спускалась гора бурых обломков. Большие куски остроконечного угля четко выступали над блестящими рельсами. И из-под этой горы слышались тихий хрип и стоны раздавленного человека.

Не прошло и минуты, как работа, сначала неровная и беспорядочная, приняла строго организованный вид. Первые пласты разгребли кирками и лопатами. Затем в дело вступили руки. Отверстие пещеры медленно пустело, обнажая свою черную кровожадную пасть.

Жарков, нагнувшийся над тающей грудой, вздрогнул. Его рука наткнулась на что-то теплое. Он продолжал работу. Одно слово — и все пятеро спасителей начали отрывать найденное тело.

В дрожащем, прыгающем свете лампочек странно белела обнаженная спина человека с лохмотьями разорванной рубахи по бокам. Из-под отгребаемого сора блеснула черная, еще не успевшая просохнуть от пота шея. Высвободили голову, а затем весь человек был разом приподнят и на руках вынесен в главный коридор.

Жарков отлично знал того, кто теперь лежал у его ног, неподвижный и умирающий. Проклятая шахта! Этот человек жил с ним в одном доме. Что из того, что они не были особенно дружны? Из долговязого Бабина иногда было трудно часами вытащить слово. Часто он надолго уходил, мрачный и замкнутый, на край села к лавочнице Марье Филиной. Ну, что же из этого? У каждого свои вкусы. Но ведь он — человек, с которым Жарков прожил два года. Проклятая, ненавистная шахта!

Грохоча по рельсам, к забою подъезжала электрическая вагонетка. Тело бережно уложили на подстилку из двух досок, покрытых куртками окружающих. Тележка медленно покатилась к центральной подъемной клети. Жарков сел сбоку, бережно поддерживая разбитую голову товарища.

Единственная комната Жаркова и его сожителя имела в тот день довольно необычайный вид. Чуть не пол-поселка перебывало за день у кровати раздавленного. Шахтеры входили, неуклюже топтались у порога, тискали и трепали в руках свои старые, измятые кепки и обменивались сочувственными словами с Жарковым, сидевшим у изголовья больного. Сам больной только через много времени после доставки пришел в себя. Он был в возбужденном, лихорадочном полубреду. Стараясь силой соскочить с постели, он быстро бормотал странные, бессвязные фразы. Чаще всего упоминалось имя какой-то Маши, которую Бабин умолял привести к нему. Все шахтеры знали эту Машу — еще довольно молодую, дородную хозяйку мелочной лавочки в конце поселка, у которой Бабин, бывало, проводил целые часы после работы. Но привести к больному Машу не удалось. Когда к лавочнице отправилась делегация из трех рабочих, ее нашли в постели, жалобно стонущую и дрожащую под грузом нескольких одеял. У нее был жестокий припадок местной злокачественной малярии. Решили не тревожить бедную бабу рассказом о несчастье. Да едва ли она и поняла бы в эту минуту что-нибудь.

К вечеру к Бабину снова пришел доктор. Он вошел, высокий и худой, в белом халате под широким пальто, с отвисшими белокурыми усами на худом сжатом лице. По комнате разлился резкий больничный запах. Обложившись белыми столбиками бинтов, блестящими инструментами и склянками, доктор долго мял и исследовал захлороформированное тело.

— Доктор, он выживет?

Жарков сменил свою закоптелую прозодежду на обыкновенный костюм и чисто отмыл лицо и загорелые руки. Его серые глаза под светлыми безволосыми бровями вопросительно смотрели на угрюмого доктора, закончившего последнюю перевязку и быстро собирающего свои инструменты. Доктор натянул пальто и подошел к двери.

— Товарищ, у него смята грудная клетка и переломлены обе ноги… Может быть, при известном уходе… Трудно решить. Положение опасное. Продолжайте поступать так, как я предписал…

Жарков остался один у постели бесчувственного товарища.

Он тихо присел на край стула и облокотился на стол. За окном серела дорога и желтел склон неглубокого глинистого оврага. За оврагом были видны широкие здания надшахтных построек, вышка подъемной клети, сортировочное отделение, дом рудничного начальства и конторских служащих. Над зданием ширилось черное облако тяжелого фабричного дыма. Дальше, за деревьями, выступала плоская крыша дома английской делегации. Делегации, которая хочет сделаться владельцем всех этих шахт и построек!

Легкий шорох сзади вывел его из задумчивости. Вся комната была наполнена рыжим туманом быстро густеющих сумерек. Жарков повернул штепсель, и сумрак резко метнулся в стороны, разорванный блеском шестидесятисвечной лампы.

Бабин очнулся. Он почти сбросил себя стеганое яркое одеяло и приподнялся на локтях. Его желтое, длинное лицо с горящими глазами, полузакрытыми свежим бинтом, было обращено к окну. Жаркова удивил тихий, почти спокойный голос, которым заговорил больной.

— Она не пришла?

Жарков отрицательно покачал головой.

— Жарков, я умираю. Кончено. Уголь слопал меня. Нет, не говори ничего. Время не ждет. Я должен рассказать. Я изменник. Меня прельстили золотом, деньгами… Много денег. Черное золото в обмен на деньги. Теперь все равно. Она поймет. Слушай!

— Ваня, успокойся. Ляг! — Жарков, думая, что больной продолжает бредить, пытался снова уложить его. Бабин резко освободился, его лицо передернулось от острой боли. Он снова заговорил хриплым, надорванным голосом:

— Жарков, я не брежу. Ты запомни, что я тебе скажу и передай им… План у нее, у Маши… Условие тоже. Она отдаст, она не виновата. Помните, она не виновата… Садись же, Жарков!

Холодные пальцы лежащего цепко сжали руку присевшего на край кровати. Ярко-белый свет обливал две придвинувшиеся друг к другу фигуры. А на оба окна комнаты навалился снаружи безглазый серый мрак, как бы стараясь припасть еще ближе — подслушать последнюю тайну умирающего человека.

— Ты еще колодой шахтер, Жарков, любитель, можно сказать. А я ведь здесь двадцать лет трублю. Пятнадцатилетним парнем начал. Можно было устать. Ты это запомни, если меня там в чем обвинять будут…

То, о чем я говорю, было лет шесть тому назад. Смекаешь? Белых только что отбросили. Шахты наши. Нагнали рабочих. Тут и я был как раз. Разруха, голод, 100 % выработки. Ты то, конечно, помнишь это время.

Нужно тебе сказать, что хоть мы и получили обратно уголь, но в таком виде, что лучше бы и не получать. Подъемные клети взорваны, шахты залиты, инструментов нет.

Да это все еще ничего было. А вот, когда взрывчатый газ в шахтах появился, совсем плохо дело стало.

С того и качалось. Предохранительные насосы не работают, вентиляция скверная. Знаешь, говорят, что на людях и смерть красна. Но в темноте, под землей… Однако, решили работать. Срочное задание, — авось, как-нибудь выполним!

Ладно. Работали день, два. Полсотни нас было. Руководитель — спец один, инженер Мирцев. Только видим, на третий день уж очень голубоваты стали наши лампы. Мирцев в это время еще не вышел на работы.

Помню я, очень нам тогда не понравился этот голубоватый свет. Ты знаешь — пока лампа светится красно-желтым небольшим пламенем — все хорошо, работай, сколько влезет. Начнет вытягиваться, да голубеть — дело плохо, значит, газа много в воздухе. Решили меня к инженеру за советом направить. Работали мы тогда в самой нижней галерее. Поднимались по запасной лестнице, — подъемная клеть не работала. Лестница темная, скользкая, винтом идет. Лампа дрожит, мигает, путается в руках. Только что подхожу к верхнему пробному коридору, окликают меня. Смотрю, — в глубине Мирцев стоит. В руках тоже лампочка, — странный такой, возбужденный. «В чем дело, — говорит, — товарищ?» Я шагнул к нему в коридор.

Тут-то и случилось самое несчастье. Все-таки газа было, наверное, даже больше, чем мы думали… Взрыв был такой, такой взрыв! Как будто вся земля обрушилась! Меня вроде как целой горой по спине ударило. Потом оказалось, — просто ветром отшвырнуло на несколько шагов.

Очнулся в темноте. Мокрый весь, руки ломит, тихо. Была не была — чиркнул спичку. Черная пещера, со всех сторон стены. Рядом кто-то с земли приподнимается. Мирцев!

Ты, может быть, слышал рассказ о смерти 45 шахтеров? Взрывом их убило. А у самого выхода нашли 46-го живого. Рядом со мной и инженер лежал, мертвый. Через шесть дней ведь нас откопали. А теперь слушай самое главное.

Видишь ли, когда инженер окликнул меня, он, конечно, не хотел ничего рассказывать. Это уже потом, когда мы рядом умирали, я все узнал — то, о чем я должен рассказать. Мирцев…

Сухой треск выстрела, покрывший звон разбитого стекла, заставил Жаркова разом вскочить на ноги. Он увидел худую, бледную руку с коротким, блестящим дулом в кулаке, исчезающую в лучистой черной звезде разбитого оконного стекла. Послышался быстрый шорох ног убегающего человека. Жарков распахнул окно. В свете дальнего фонаря мелькнула серая, высокая тень стрелявшего. Жарков обернулся.

Человек на постели лежал в свободной позе отдыхающего, откинувшись забинтованной головой на широкую подушку. Когда Жарков подошел ближе, он увидел ярко-красное пятно, медленно расплывающееся на белом полотне ночной рубашки. Человек в постели был мертв.

И сам Жарков, и сбежавшиеся на выстрел соседи, и прибывшая несколькими минутами позже милиция не слишком много помогли расследованию таинственного убийства. После рассказа Жаркова решили одно: кто-то хотел заставить Бабина замолчать на самом интересном месте его рассказа. Но, с другой стороны, кому было интересно следить за бедным умирающим шахтером? Под окном нашли следы двух огромных и, очевидно, сильно потрепанных сапог. Следы эти шли по сырой дороге и исчезали в густой тропе, по направлению к лесу. Может быть, кто-нибудь из прежних врагов убитого? Все знали, что многие завидовали Бабину за его слишком близкое знакомство со смазливой лавочницей, жившей за околицей Черного поселка. У убитого часто бывали бурные столкновения со многими менее удачливыми ухаживателями Маши. Но перебранка и драка одно, а убийство, особенно убийство умирающего, это — совершенно другое. Было невероятно, чтобы кто-нибудь из ребят решился на такое никчемное кровавое дело.

Но еще невероятнее было то, что упорно утверждал взволнованный и необыкновенно разговорчивый в эту ночь Жарков.

У Жаркова, убежденного члена РКП, был какой-то болезненный нюх на всякого рода преступления. Уже во время гражданской войны этот нюх помог ему совершенно случайно распутать одно темное и необыкновенное дело организации эстонских шпионов. Его работа шахтера не притупила в нем этого нюха. Он даже ошибочно предполагал во всех таинственных событиях руку, враждебную Советской власти. У умершего была какая-то тайна. Здесь был замешан спец-интеллигент. Какая тайна? Кто мог хотеть, чтобы эта тайна осталась невыговоренной? Что бормотал умирающий о золоте и о богатой жизни? Нужно расследовать это дело! На все предположения товарищей, что больной просто бредил, Жарков отвечал упрямым покачиванием головы.

Соседи уже давно разошлись по домам, убитого отправили в мертвецкую, а Жарков все еще сидел, не раздеваясь, на кровати в своей комнате с черным разбитым окном. Он не мог заснуть. Этот мрак, напирающий со всех сторон, казался ему не только простым мраком. Это та тьма злобы, невежества и предательства, которые отовсюду окружают молодую, горящую ярким пламенем коммунизма страну. Со всех сторон тянутся цепкие щупальца капитализма, наружно мирного, но внутренне всегда жаждущего примять и загасить этот яркий свет. Жаркову казалось, что он видит бесформенные черные лица и руки чудовищ, прижавшихся к стеклам и готовых броситься на него.

А может быть, это просто его разгоряченное воображение? Нет никаких тайн и секретных организаций? Есть просто горячечный бред умирающего и поздняя месть какого-нибудь обманутого бродяги?

К утру Жарков решился. Убитый имел тесную связь с Марьей-лавочницей. Он говорил, что она знает что-то относящееся к его тайне. У нее есть какой-то документ. Он пойдет и выяснит все, хотя бы его подняли на смех все товарищи и сама Маша. Жарков накинул кожаную куртку, надвинул фуражку на глаза и вышел из своего печального опустелого жилья.

Осеннее, мутно-серое небо только что слегка порозовело со стороны восходящего солнца. Между двумя рядами низеньких, пропитанных угольной пылью домиков с железными, покрытыми тем же угольным налетом зелеными крышами расстилалась ровная, немощеная улица. Кое-где чинно топтались куры и слабо рявкали полусонные собаки. Двери некоторых изб были открыты. На порогах показывались хозяева — степенные забойщики, откатчики и землекопы — товарищи Жаркова по подземной работе. Поселок медленно просыпался.

Вот и конец поселка. Желто-серая вытоптанная лощина, покато спускающаяся к речке. Жарков ускорил шаг. Вот и дом лавочницы — продолговатый, прочный сруб с четырьмя большими окнами на двор и полустертой вывеской над ними. Жарков тихонько стукнул в завешенное тряпкой окно.

Ни звука. Он подождал несколько минут и, поднявшись на крыльцо, немного сильней постучался в дверь. После второго удара кулаком дверь немного подалась внутрь. Странно, лавочница всегда запирает ее на ночь. Может быть, она уже ушла? Но еще вчера она не могла даже встать, чтобы повидаться с умирающим Бабиным. Жарков толкнул дверь и вошел в темные, душные сени.

Вторая дверь также открылась без всякого усилия.

Большая комната с высокой русской печью сбоку имела самый будничный вид. Жарков громко крикнул. Никакого ответа. Кровать Маши стояла за деревянной перегородкой. Жарков осторожно заглянул туда. И в тот же момент со слабым криком отшатнулся назад.

Поперек смятой, окровавленной постели с упавшими на пол одеялами лежала, запрокинув назад голову, полуголая женщина. Вдоль обнаженной шеи шел запекшийся черный шрам, очевидно, сделанный ножом. Немного подальше, на полу, валялась груда всякого тряпья и зиял пустой внутренностью желтый, окованный жестью сундучок, всегда находившийся под кроватью зарезанной лавочницы.

Часть вторая ПО СЛЕДАМ ЧЕРНОГО ЗОЛОТА

В круглой, залитой электричеством пещере со стенами и потолком, крытыми толстыми матово-черными бревнами, с проводами вдоль стен и разбросанными всюду частями машин и свертками каната, столпилась партия измученных сутулых людей. Все — начиная с их покрытой густой серой грязью одежды и кончая лицами — мрачными от покрывающей их сажи — показывало, что люди эти только что возвращаются с работы. Черная пещера была центральным залом шахты — залом подъемной клети и запасных лестниц.

Время от времени раздавался сигнальный удар, и сверху с грохотом спускалась клеть подъемной машины, наполненная рабочими вечерней смены. Ждущие внизу входили внутрь, снова грохотал удар сигнала, и черная клетка взвивалась в темноту бесконечного подъемного штрека.

Жарков вошел в клеть предпоследним. Он едва успел протиснуться в плотную кучку вошедших раньше, как электрический свет внезапно упал и затерялся во мраке. Клеть начала подниматься.

Это было похоже на положение прохожих, столпившихся в ливень под тонким, но крепким навесом. Со всех сторон в бока и крышу клети ударялась вода, вытекающая из боковых стен шахты. Вода не проникала в клеть. Но Жарков невольно вспомнил рассказы товарищей о прежних годах работы и свои собственные путешествия по крутой запасной лестнице под проливным дождем, падающим сверху. Ведь два года тому назад подъемная машина почти не принимала людей — так часто происходили несчастья! Да, положение нашей техники сильно улучшилось за эти два года.

— Жарков, слышал, англичане снова вернулись в поселок?

— Вернулись? А разве они уезжали?

Жарков ничего не слышал об этом происшествии.

— Ну, конечно же! Их дней пять не было здесь. Они уехали за день до смерти Бабина. Говорят, с московским представительством советовались. Давно пора подписать…

Жарков не разобрал конца фразы. Клеть вынырнула и остановилась в свете верхнего помещения. Рабочие шумной толпой выходили в надшахтерный зал. Быстро проходили в соседний зал с рядами медных кранов над каменным полом и высокими деревянными шкафчиками, по шкафчику у каждого крана. Сбрасывая грязную прозодежду, каждый обмывался под краном. Затем открывали шкафчики и, вытащив оттуда свои надземные костюмы, запирали в них прозодежду.

В этой комнате исчезали угрюмые черные люди подземелья. Вместо них на улицу выходили обыкновенные рабочие. Только слишком морщинистые и серые лица да необычная сутуловатость отличала их от рабочих других производств.

Подставляя спину под струю прохладной воды, Жарков глубоко задумался. Со времени таинственных происшествий, участником которых он был, прошло уже пять дней. И жители, и даже милиция давно успокоились и почти забыли два убийства, так быстро последовавшие друг за другом. Убийство лавочницы только подтвердило догадку о том, что здесь была замешана ревность. Через два дня с соседнего рудника сообщили об аресте мертвецки пьяного бродяги, бормотавшего странные слова об убийстве, о женщине, о своем враге. У бродяги были все признаки отравления самогоном. Он был отправлен в ближайшую больницу и умер, не приходя в сознание.

Этого человека видели в день убийства многие жители Черного поселка. Разрешив таким образом секрет двух трупов, все успокоились. Только Жарков не мог примириться с таким решением вопроса, вспоминая последние слова убитого товарища. Продолжая раздумывать, Жарков оделся и вышел на улицу.

В этот день предстояло получение зарплаты. Перебрасываясь шутками и обгоняя друг друга, шахтеры шли к каменному особняку — зданию рудничной конторы.

Так же весело устанавливали живую, быстро тающую у дверей очередь. И чинно входили в разгороженную высокой решеткой комнату с длинными скамейками по эту сторону решетки.

За желтой с полукруглыми окошечками оградой шла оживленная работа. «Лига времени» недаром посылала сюда своих лучших работников-инструкторов. Конторщики не теряли ни одной секунды. Быстро подсовывали ведомость каждому подходящему, отмечали в трудовой книжке, выдавали чек… Следующий!

За столом кассира работал высокий человек с костлявой фигурой и бледным, слегка припухлым лицом. Его белые пальцы быстро и точно перебегали от бумаг к деньгам, от денег к бумагам. Дело привычное. Бесцветные, скучающие глаза кассира почти не следили за движениями пальцев. Рука человека за перегородкой как будто жила отдельной, самостоятельной жизнью.

Эта бегающая по столу и перебирающая бумаги рука особенно привлекла внимание Жаркова. Где он видел такие бескровные, худые пальцы, такую длинную, жилистую кисть? Почему она так заинтересовала его? Этот свежий порез повыше большого пальца! Где он видел эту руку?

Перед Жарковым стояло двое рабочих, затеявших с кассиром спор. Они стали доказывать неправильность вычисленной им суммы. Серая фигура кассира скучающе качнулась со стула и пошла к несгораемому шкафу. Пусть товарищи подождут, он сейчас докажет товарищам! Худая, немного согнутая спина резко выступила на темной окраске шкафа. И вдруг Жарков чуть не закричал от яркого, как электрическая вспышка, воспоминания.

Эта спина — он видел ее убегающей в свете бледного фонаря, эта спина убийцы Бабина, а худая, белая рука? Разве не эта кисть просунулась в разбитое окно, нажимая черную собачку револьвера?

Так вот где разгадка! Помощник кассира — убийца умирающего шахтера! Крикнуть, позвать милицию? Но доказательства? Жарков напрасно старался сдержать нервную дрожь засунутых в карманы пальцев.

Кассир отпустил последнего спорщика и внимательно посмотрел на Жаркова. На лице — полное спокойствие и равнодушие.

Разве может убить такой человек? Дрожащие пальцы Жаркова протянули в окошечко узкую полоску расписки и белая бесстрастная рука спокойно приняла этот листок.

Контора закрывалась. Выданы последние деньги, счета погашены, ведомости закончены… Служащие уже расходились. Кассир запер шкаф, аккуратно сложив туда все бумаги и деньги. Медленно пройдя в переднюю, он взял у сторожа пальто, шляпу и трость и вышел на грязную, сумрачную улицу.

Какой-то человек быстро прошел мимо, и, почти столкнувшись с кассиром, завернул за угол одной избушки. А, опять тот самый шахтер! Кассиру стало неприятно, и по спине пробежал легкий холодок. Почему? Кассир махнул тростью и быстро, энергичным шагом пошел вниз по улице.

Но человек, только что столкнувшийся с ним, прошел в прежнем направлении всего два-три шага. Он вдруг остановился и простоял неподвижно несколько секунд. Пройдя снова только что сделанный путь от угла, он осторожно выглянул. Вдалеке мелькнула сутуловатая фигура, размахивающая палкой. Жарков — это был он — прождал еще мгновение и бросился вслед за уходящим, стараясь держаться в тени черных шахтерских домиков.

Жарков решил выяснить то удивительное предположение, которое пришло ему в голову два часа тому назад. Младший кассир — убийца Бабина! Неужели это возможно? Жарков пожертвует один, два, даже три дня, но расследует это загадочное обстоятельство.

Преследуемый шел спокойной походкой гуляющего. Он помахивал тростью и немного волочил длинные ноги. Видно было, что он любуется окружающим его. В уме Жаркова мелькнула мысль, что особенно любоваться здесь совершенно нечем. Но кассир был, вероятно, другого мнения. Выйдя на высокий обрыв за Черным поселком, он остановился, взял палку под мышку и засунул руки в карманы широкого пальто. Он и не подозревал, что в нескольких шагах, спрятавшись за плетнем, другой человек наблюдает столько же за ним, сколько за прекрасным видом, расстилающимся внизу.

Да. Этот хмурый, осенний день был почему-то особенно подходящим для увеселительных прогулок. Внизу, на обрывистом берегу узенькой речки, разгуливал второй любитель природы. Жаркову нетрудно было угадать иностранца в этом кругленьком, прекрасно одетом человечке.

Мало того, что он некоторое время любовался серой быстро бегущей водой. Он даже спустился к самому откосу и, оглянувшись во все стороны — для приличия, конечно, — уселся на земле ногами к речке. Он встал меньше чем через минуту. Но на месте краткого отдыха белела маленькая, оброненная англичанином бумажка.

Теперь наступило время действия со стороны кассира. Небрежно проводив взглядом уходящего, той же неторопливой походкой пошел к берегу. Полюбовался речкой. Походил по берегу. И, к немалому удивлению Жаркова, сел на то самое место, которое пять минут тому назад занял маленький англичанин.

Белая бумажка мелькала теперь между его пальцами. Некоторое время он внимательно изучал неровный лоскуток, потом шевельнул рукой, и четыре обрывка упорхнули вдаль, подхваченные порывом ветра. Кассир покачался на месте еще несколько секунд и, отряхнувшись, так же медленно пошел обратно к поселку.

Посторонний наблюдатель пришел бы в страшное удивление, досмотри он до конца эту нелепую сцену. Он увидел бы, как третья фигура, — фигура широкого, коренастого рабочего — выбежала из-за плетня на холме и побежала к речке, как эта фигура добежала до места, где сидели двое предыдущих, и тщательно оглядела берег, как, издав радостный возглас, она подняла один из клочков разорванной записки и стала бродить вдоль берега до тех пор, пока не нашла остальных трех обрывков. А если бы наблюдатель был из местных жителей, он удивился бы еще больше, узнав в этом любителе чужих секретов забойщика Петра Жаркова.

Но радость Жаркова перешла в горькое разочарование, когда, сложив обрывки, он попробовал прочесть такое интересное для него послание. На бумажке было нацарапано кривым, малоразборчивым почерком:

«Иеном. Сгниорд рю кйет. Ленгис леужю ив. Колко ут те тйан тскен».

Что за ерунда! Даже в книжке того странного поэта, которого Жарков пробовал прочесть года три тому назад в Москве, все выходило как-то лучше и понятней. Это какое-то издевательство! Жарков снова сложил клочки и попробовал прочесть. Сложено правильно, а выходит та же чепуха. В чем дело? Жарков задумался над белым лоскутком. И засунув обрывки в карман, решительно зашагал влево.

На южной стороне поселка, против дома технических служащих, жили два молодых приятеля Жаркова — комсомольцы Ким и Митька. Ребята днем работали в шахте, а вечером усердно учились, запершись в своем домике. «Вместо рабфака, товарищ», — коротко отвечали они каждому спрашивающему о смысле их учения. Оба готовились в московский инженерный институт. Вот и теперь, когда Жарков вошел в домик, он увидел две взъерошенные головы, в ярком свете электрической лампочки склонившиеся над одной толстой книгой.

— А, товарищ Жарков! Ну, каково поживаем?

Митька, не отрываясь от книги, протянул вошедшему худую, испачканную чернилами руку.

— Вот что, ребятки, — серьезность голоса Жаркова заставила хозяев насторожиться, — дело у меня к вам. Письмо одно разобрать нужно. Думается мне, что… как это называется… шиф… шрифтованное оно.

— Шифрованное, товарищ, — важно поправил Ким, — а ну-ка, покажи. Ага!

Все трое принялись рассматривать обрывки записки.

— Если шифрованное — дело табак. Ни в жисть не разберешь. Вот что, — заявил, наконец, Митька.

Ким сердито сморщился.

— Брось, Митька. Комсомольцы мы или нет? Комсомолец во всяком деле понимать должен. Думается мне, что не по-русски это написано. Англичанин, говоришь, оставил? — оглянулся Ким на Жаркова.

— Англичанин.

— Так. А ну-ка, попробуем по-английски. Учили ведь мы его, Митька? Попробуем. Помогай, Митька!

Митька помогал, но, должно быть плохо, так как письмо, прочитанное по-английски, оказалось таким же непонятным.

— Хм. — Ким задумался. — А, ну-ка попытаемся сзаду наперед. Хитрые ведь они, эти буржуи. Не выйдет, еще как-нибудь вывернем. Ну-ка.

Через секунду Ким сорвался с места и сделал по комнате ряд быстрых прыжков. А через десять секунд снова сидел на стуле, старательно, при помощи словаря, переводя понятную теперь записку и объясняя товарищам свое открытие.

— Сзаду наперед читаем. Читаем шиворот-навыворот, последнее слово; что вышло? Некст — по-русски — этот, следующий. Дальше — найт — ночь. Понимаете, они английские слова русскими буквами нацарапали. Еще. — Ет ту оклок — в два часа. «Этой ночью в два часа». Видите, товарищи? — задыхающимся от волнения голосом объяснил Ким.

Переведенные слова бережно записывались в тетрадку. Перевели последнее, и перед тремя невольными сыщиками оказалась следующая фраза:

«Этой ночью в два часа. Сигналы обычные. Захватите документ. Деньги».

— Так. — Жарков изумленно поглядел на записку. — Свиданье, значит. Кассир и англичане. Чертежи. Ведь и Бабин о каких-то чертежах бормотал. Вот так история!

— О чем это, товарищ? — в один голос спросили Ким и Митька, сильно заинтересованные всем непонятным поведением Жаркова.

— О чем? Да если бы я знал, в чем тут дело, разве я стал бы возиться с этими подлыми бумажонками? Только думается мне, что буржуи снова какую-то пакость нашей стране подстраивают. А теперь вот что, ребята. Нашего младшего кассира знаете? От вас видны обе двери дома, в котором он живет. Вон его два окна во втором этаже. Мне сейчас на часок отлучиться нужно, а вы следите за домом. Если покажется кассир, кто-нибудь за ним отправляйся. С глаз не спускайте. Поняли?

Жарков знал, что оба парня отлично поняли его. Он сгреб со стола рваную записку и ее перевод и выбежал из комнаты.

Советский директор разработки «Южное» жил совсем близко от домика комсомольцев. Стоило перейти широкую улицу, свернуть околицей влево, пройти еще пять шагов, и посетитель оказывался перед калиткой маленького, огороженного садиком дома. Директор был занят — разбирал срочную почту. Но когда Жарков заявил, что ему нужно немедленно повидаться с товарищем Мартьяновым, его пропустили сейчас же.

Тов. Мартьянов сидел за широким деревянным столом, заваленным бумагами. Это был пожилой морщинистый человек, бывший откатчик этой же разработки, единогласно выбранный в директора общим собранием шахтеров. Держа в руке нераспечатанное письмо, он вопросительно глядел на вошедшего.

— Товарищ директор, у меня дело, — произнеся эти слова, Жарков взял у стены некрашеный табурет и, придвинув его к столу, сел.

— Знаю, знаю. Снова просите поторопить сдачу. Это, кажется, вашего товарища задавило обвалом. Да, да — эти убийства… Бедный Бабин. Знал его. Уверяю вас, что мы делаем все, что возможно. Англичане сделали надбавку. Конечно, плата небольшая, но мы согласились. Завтра будет митинг, на нем мы еще раз спросим ваше мнение. Самый же договор в центре подписывается. Я телеграфирую в Москву, и все будет кончено. Завтра же. Я имею сведения, что заседание в СТО назначено на 7 часов вечера завтрашнего дня. Ну, довольны ли вы? Нет? Так чего же вам нужно в таком случае?

— Товарищ Мартьянов, мое дело другого рода. Хотя тоже касается сдачи. У нас делается что-то неладное. Я подозреваю, что убийца Бабина — наш младший кассир.

Директор привстал со стула, но Жарков не дал ему выговорить ни слова.

— Выслушайте, товарищ. То, что я говорю, еще не проверено, но я почти убежден в этом. Есть какая-то связь между кассиром и англичанами. Я очень боюсь новой контрреволюционной махинации.

Путаясь и запинаясь, Жарков изложил подробности дела и передал Мартьянову грязные клочки бумаги. В увлечении рассказом он забыл служебную дисциплину и перешел на простое, товарищеское «ты», чего директор даже и не заметил, захваченный рассказом Жаркова.

— Товарищ Мартьянов, ты сам рабочий, — этими словами Жарков закончил свой рассказ. — Ты знаешь, как рады все эти капиталисты устроить нам какую-нибудь мерзость. Я думаю, что здесь обязательно подстраивается мерзость.

Директор встал и быстро заходил по комнате. Он имел очень озабоченный вид и отбросил свой сухой официальный тон.

— Послушай, что я тебе скажу, Жарков, ты ошибаешься. Кассиру незачем было убивать Бабина. За то, что Бабин хотел тебе рассказать какую-то тайну, а кассир боялся этого? Ну, какие тайны могли быть у нашего брата-шахтера с интеллигентом? Подумай сам. Потом, эти англичане. Я не могу не верить тебе — ты испытанный работник. Но ведь у тебя нет никаких доказательств. И, кроме того, какую это имеет связь со сдачей участка в концессию?

Директор вопросительно остановился против также поднявшегося Жаркова.

— Но послушай, товарищ Мартьянов! Именно в этом заключается дело. Я твердо уверен, что Бабин знал какую-то тайну, касающуюся этого участка. О каком документе говорит эта записка? Ну, неужели нельзя отложить подписание договора до выяснения дела? В центр можно дать телеграмму…

— Нельзя. Англичане настаивают на завтрашнем дне. Они могут передумать. Участок ведь действительно плохой — это известно всем. Какая тайна, касающаяся его, может быть здесь? Новая богатая жила? Но мы знаем, что еще старые, дореволюционные владельцы продавали свои права на него. Только революция помешала им докончить дело. Мы хорошо знаем это…

Жарков попытался заговорить, но директор прервал его, ласково положив руку к нему на плечо.

— Ты хороший парень, Жарков. Но ты еще молод. Ты выдумываешь какие-то таинственные записки, необыкновенных врагов. Ты — фантазер. А у нас суровая действительность, восстановление промышленности, борьба за рынки. Подумай — могу ли я брать на себя такую ответственность — расторжение выгодного нам договора? У нас нет доказательств, товарищ. А подозревать кассира не стоит: право же, он хороший спец.

Директор отошел к столу и снова взялся за прерванное дело. Жарков вышел из комнаты.

В крайней избушке оба комсомольца сидели настороже, наблюдая двери большого дома. Никто, похожий на кассира, не выходил ни через одну дверь. Жарков придвинул табурет и тоже припал лицом к синеватому, подкрашенному вечерней мглой окну.

Так прошло несколько часов. Сзади слышалось ровное дыхание спящих подростков, и из комнатной тьмы мерно и настойчиво тикали стенные часы. Спереди висело черное сукно ночи, в нескольких местах пропоротое яркими квадратами окон и двумя тусклыми лампочками, горящими над дверьми дома напротив. Время от времени один из этих квадратов как бы проваливался в подымающийся над ним мрак. Погасли последние лампочки у дверей. Из темноты глядели только два ярких окна — окна комнаты кассира.

Жарков взглянул на часы. Было без десяти два. Через несколько минут должно произойти то, на что намекала загадочная записка.

Жарков вышел из дома, быстро перебежал улицу и лег на мокрую землю в тени одного из подъездов большого дома.

Но что это? Окна кассира потухли тоже. Неужели не случится ничего? Неужели был прав директор? Лежащий чувствовал, как что-то похожее на стыд и разочарование медленно заползает в его грудь.

Нет? Два квадрата снова ярко выступили наверху. Опять мрак. И опять квадраты. Сигнализация! Жарков весь подобрался, чувствуя, как сердце забилось быстрее и всему телу вдруг стало тепло на мокрой земле.

В глубине темной двери послышался легкий шорох. На улицу выскользнула смутная, закутанная в черное фигура и быстрым, уверенным шагом врезалась в ночной мрак. Жарков шел сзади. Судя по попадающимся на каждом шагу деревьям и по чему-то мягкому под ногами, они вступили в небольшой лесок, расположенный шагах в трехстах от поселка. Идущий впереди остановился. Жарков едва успел растянуться на мшистой, покрытой сучьями земле.

Мрак прорезал желтый глаз фонаря. Отделившись от черных стволов, к неподвижному кассиру двинулись две тени. Желтый луч снова скользнул по деревьям.

Один из подошедших быстро заговорил на отрывистом, гортанном языке. Жарков не понял ни слова. Кассир сделал нетерпеливое движение.

— К черту английский! Вы знаете, что я плохо понимаю на нем!

Незнакомец справа заговорил по-русски.

— Хорошо. Но ведь наш язык безопаснее… Могут подслушать! Вы сами говорили, что какой-то рабочий начал наблюдать за вами. Ну, в путь!

Фонарный луч быстро задвигался вдаль. Жарков, несколько смущенный словами незнакомца, следовал сзади. Значит, они знают, что он следит за кассиром! Ого, нужно быть осторожнее!

Перед его глазами вдруг выросли очертания маленькой избушки, окруженной стволами деревьев. Трое вошли в нее, притворив дверь. Жарков остался снаружи.

Не теряя ни минуты, он занялся осмотром хижины. Через забитое досками окно была видна ее внутренность, слабо освещенная синим светом взошедшей луны. Никого! Все трое, вошедшие в дом, исчезли. Жарков судорожно ухватился за шершавую ручку «нагана» за пазухой и открыл дверь.

Пусто. Жарков взглянул наверх и в стороны. Спрятаться негде. Он посмотрел под ноги и сообразил: в двух шагах от него сквозило длинное отверстие не совсем закрытой впускной двери.

За дверью оказалась покато спускающаяся вниз лестница. Под лестницей — узкий, уходящий в сторону коридор.

Жарков спустился вниз и, вытянув руки, пошел вперед, нащупывая пол носком правой ноги. Шагов с полсотни все шло хорошо. Потом… Жарков отшатнулся и едва удержался от крика: его нога не нащупала пола — он находился над какой-то невидимой пропастью.

Растянувшись на полу, Жарков опустил в темноту правую руку. Рука достала дно. Ладно. Он легко спрыгнул вниз и снова пошел по темному низкому проходу, идущему теперь наклонно вверх. На этот раз путешествие продолжалось гораздо дольше.

Он не решался зажечь спичку и брел наугад все дальше и дальше. Проход становился все уже. Жарков должен был ползти на четвереньках, затем лежа… Он почти не заглушал шума своих движений. Но скоро ему пришлось раскаяться в такой неосторожности. Внезапно перед его глазами блеснул яркий свет и в ушах загремел громкий, отрывистый голос.

Это была богато обставленная комната с полом, покрытым пестрым ковром, с мехами на стенах и четырьмя креслами вокруг небольшого круглого стола. На трех креслах сидели трое, только что скрывшиеся с глаз Жаркова. На четвертом — высокий, совсем седой джентльмен, очевидно, глава английской делегации. Кассир громко и оживленно рассказывал. Все остальные внимательно слушали, так внимательно, что даже не заметили круглой головы с испачканным бледным лицом, показавшейся и сейчас же снова скрывшейся в высоком полукруглом жерле мраморного камина.

Жарков, снова спрятавшийся в отверстие ведущего в комнату хода, в первую минуту не мог понять ни слова из того, что говорил кассир. Но понемногу его волнение прошло. Он стал слушать, почти забыв о том странном положении, в котором находился в настоящий момент.

— Вечером, — говорил голос, очевидно, продолжающий какую-то фразу, — сидел в своей комнате, настроение ужасное. Нужно вам сказать, джентльмены, что раньше у меня в России свое имение было — при царе, конечно! — кассиром-то сюда я потом уж устроился. Все мечтал я — когда вернут мне имение. А тут новые победы Красной армии, торговые договоры, восстановление промышленности. Как быть хорошему настроению!

Так вот, сижу я, злюсь. Вдруг стук в дверь и чья-то волосатая физиономия просовывается. Оказывается, некий Бабин — шахтер. Пришел по важному делу поговорить. Беседовали мы иногда с ним со скуки. Да и то сказать — в таком положении и с самим дьяволом познакомишься. Ладно, говорю, войдите. Вошел он, да так, без вступления, и выложил мне всю эту историю. Но тут необходимо некоторое пояснение со стороны.

Вы уже знаете, что на участок наклеветали совершенно напрасно. То есть не совсем напрасно. В начале разработки он был, правда, малодоходным. Содержала его компания молодых капиталистов.

Директором был один из владельцев — инженер — умный негодяй. Вот он и подстроил все дело.

Первые две шахты прорыли зря — где попало. Когда он вошел в дело — стал настоящую разведку делать. И вдруг наткнулся на огромную жилу антрацита — угля высшего качества.

Велел он невдалеке от жилы новую шахту вырыть. От шахты провел боковой штрек, как раз над залежью. Из этого штрека велел сделать скрытый забой в самую жилу. Еще раз хотел убедиться в качестве угля, чтобы зря не мошенничать! Хороший уголь, и забой складывали там же, пол землей, а наружу вытаскивали всякую дрянь — еще хуже, чем в других шахтах.

Понимаете, к чему он вел! У него была только маленькая частичка прав на весь участок. А он, конечно, хотел завладеть всеми правами, стать единственным владельцем. Нужно было убедить других пайщиков в негодности участка и скупить его за бесценок. Вот он и начал агитировать в этом смысле. Владельцы-то ему вполне доверяли. Для вида свой пай как будто продал подставному лицу. Через таких же своих агентов скупал и чужие паи.

Дело почти что сладилось. Я думаю, этот директор уже чувствовал себя почти что миллионером. Но довести до конца предприятие не удалось. Разразилась революция.

Нужно вам сказать, что директор был на редкость решительный и храбрый человек. Когда у него начали реквизировать дом и прочее, он попробовал защищаться — убил троих из револьвера, а после, конечно, убили его. А пробная шахта в антраците так и осталась неизвестной никому. Во время революции главную шахту углубили, стали копать ниже…

Был один человек, который слышал об этой истории. Это был инженер Мирцев. Советский инженер. Удалось ему случайно наткнуться на скрытый забой, как раз во время расследования случился этот взрыв.

О взрыве вы знаете. Спаслись только двое — Мирцев и Бабин. Мирцев умер с голоду. Перед смертью, однако, успел сделать этот чертеж — вы знаете, каким образом — и передал Бабину, как первому встречному. А Бабин пришел ко мне.

Пришел он посоветоваться. Бормочет что-то, стесняется. Оказывается — хочет передать план советскому директору, но не даром, а за некоторую награду. Хочет со мной поговорить, как со старым знакомым.

Ну, я его и так и сяк, наконец уговорил этого не делать. По правде сказать, трудновато мне было. Было в нем что-то такое классовое — пролетарское. «Хочу, — говорит, — своим отдать». — Да они тебе не заплатят. «Нет, хочу». Короче говоря, уговорил я его все-таки. Только из-за любовницы своей согласился. Богатством я его поманил. Согласились мы прибыль с тайны пополам поделить. У него с собой же и план был.

Самое главное в этом чертеже то, что, не имея его на руках, можно до бесконечности искать жилу и не найти ее. Мирцев случайно наткнулся, а то можно по главному штреку год ходить и без результата. Это я к тому, чтобы показать, какая ценная штука у меня в руках. А теперь расскажу, почему я убил Бабина.

Когда его придавило, решил он покаяться перед смертью. Давно уж у него такое намерение было. Пролетарская совесть, видите ли, мучила! Ну, в самый важный момент я все-таки вмешался. Потом решил заодно и документ достать, хранился-то он у лавочницы. Был у меня на примете один бродяга, тот, что на днях в больнице умер. Пошли вместе. Пока он с лавочницей возился, я документ достал. Вот этот…

Жарков выглянул из своей засады как раз в ту минуту, когда кассир вынул из кармана какую-то сложенную вчетверо бумагу и бросил ее на стол. Три жадных руки сразу протянулись к драгоценному документу. Но кассир знал, с кем имеет дело. Прижав локтем бумагу, он посмотрел на собеседников тяжелым подозрительным взглядом.

— Деньги на стол, господа! Деньги, или я прячу бумагу!

Жарков видел, как желтое, сухое лицо старика-англичанина покрылось кирпичными пятнами. Он вытащил из кармана толстую пачку и, небрежно просчитав, передал кассиру. Бумага была куплена. Три головы нагнулись над столом. Вероятно, для того, чтобы лучше видеть, каждый из англичан зажег спичку, близко проводя ею над поверхностью чертежа, переходящего из рук в руки.

Наконец, чертеж был рассмотрен. Седой англичанин встал с кресла.

— Таким образом, джентльмены, мы можем считать сделку законченной. Но перед тем, как расходиться, предлагаю всем выпить за процветание нового дела и за гибель проклятых коммунистов! Вы, мистер, вероятно, с удовольствием присоединитесь к этому пожеланию?

Англичанин отошел к двери, у которой стоял высокий резной погребок с бутылками и посудой. Он начал наполнять прозрачной жидкостью четыре больших стакана. Кассир сидел спиной к двери, а оба англичанина, очевидно, не заметили, что на дне одного из стаканов белела щепотка порошка, бесследно растворившегося в напитке, наполнившем стакан. Не обратили они внимания и на то, что именно этот стакан был предупредительно преподнесен нервничающему кассиру. Стаканы опустели и были снова поставлены на боковой стол.

Вдруг кассир, неподвижно сидящий в кресле, резко поднялся и уставился в лицо старому англичанину. Тот спокойно улыбался, не опуская своего серого взгляда. Кассир коротко вскрикнул и схватился руками за голову.

— Проклятые! Вы отравили меня! Вы хотите забрать назад деньги…

— Успокойтесь, сэр. — В виде предосторожности англичанин встал за широким креслом. — Это просто сонный порошок! Вы проспите два дня… пока мы не подпишем договор… Чтобы не было лишних разговоров… Ваши деньги останутся при вас!

Кассир хотел броситься вперед, но покачнулся и во всю длину растянулся на мягком ковре. Англичане спокойно смотрели, попыхивая своими неизменными трубками. Потом подняли неподвижное тело и понесли его из комнаты.

Комната опустела. В то же время в черном раструбе камина мелькнуло что-то белое и вымазанный в саже и пыли Жарков осторожно шагнул вперед.

Жарков сразу подошел к столу, на котором еще лежал драгоценный документ, так неосторожно оставленный ушедшими. Вот она — та бумажка, которая даст новые богатства Советской России! Он держит ее в руках! Он сейчас унесет ее. Но сначала нужно взглянуть… Ах!

Перед глазами белел совершенно пустой лист. Лист без всяких знаков и надписей. Жарков протер глаза — то же самое. Перевернул лист — и на оборотной стороне нет ничего. Значит, он ошибся — англичане ваяли чертеж с собой. На столе остался другой, обыкновенный лист.

Жарков присел на кресло и вдруг снова вскочил от новой страшной мысли. Они нарочно заманили его сюда, они видели его, сидящего в камине! Сейчас они, может быть, наблюдают за ним так же, как наблюдал убийца-кассир за умирающим Бабиным. Но у него есть оружие! Здесь, за пазухой! Жарков шевельнул рукой и почувствовал, как кровь отхлынула от его лица, а ноги сразу отяжелели — нагана не было! Он выронил его, пробираясь по темному подземелью!

Жарков бросился к камину и заглянул внутрь; последнее и самое худшее подозрение оправдывалось — вместо длинного отверстия прохода в глубине камина рассыпалась ровная и непроницаемая железная обшивка.

Влезая в комнату, он надавил какой-то рычаг, и потайная дверь закрылась, отрезав ему последний путь к спасению.

На следующее утро работы в шахтах не производились вовсе. Шахтеры спали дольше обычного и, поздно встав, принаряженные и веселые, собирались на единственной широкой улице поселка. У всех было какое-то особенное, праздничное настроение. Готовились к митингу, назначенному на 9 часов утра. Особенно много ждали от первого доклада — о состоянии шахт и о передаче их англичанам.

Но в одной кучке разговор принял уж чересчур оживленный вид. Вокруг двух подростков — Кима и Витьки — собралась целая толпа. Низенький Митька широко размахивал руками и убежденно агитировал собравшихся.

— Общее собрание должно высказаться против передачи шахт, хотя бы временно. В Москве поймут… Англичане готовят нам что-то скверное! Посмотрите…

— Да что скверное-то? Что плохой участок у нас берут? — недоумевали кругом.

— Жаркова знаешь? Спроси у него! Он был вчера у директора. Тот ему не поверил — ну, да время покажет, подпишем условие — поздно будет пятиться. Эх, закручивают нас буржуи вокруг пальца, а мы и не замечаем!

Старый шахтер, стоящий против Митьки, отошел, нерешительно почесываясь. Он чувствовал, что парень говорит дело, но имел на этот счет свои мысли.

— Нет! Пора развязаться с окаянным участком. Хорошо еще, что нашлись желающие! Каждую неделю по несчастью. Довольно! Вот если бы участок действительно давал прибыль… — почти все остальные были согласны со старым шахтером…

Огромный митинговый зал уже к половине девятого был набит народом. Стояли между скамьями, в проходах, сзади. Ровно в девять на сцене, под наклонными, яркими портретами вождей, появились ораторы — товарищ Мартьянов, представительница Женотдела, представители шахткомов и охраны труда.

Среди напряженной тишины слово взял Мартьянов.

— Товарищи, сегодня у нас решающий день. Завтра в Москве состоится последнее совещание по поводу передачи участка. Мы должны высказать по этому поводу наше мнение и отправить телеграмму в СТО.

Участок наш плохой, при всех усилиях дает только 50 % нормы. Две шахты не работают совсем, новых запасов не предвидится. Правда, новых разведок не делали, но еще при старых частных владельцах все жилы были известны. Вот факты, товарищи. Прошу высказываться!

На сцену поднялся седой сгорбленный шахтер-откатчик. Он долго говорил о том, как тяжело работать, как плох уголь. Он работает здесь тридцать лет и никогда не слышал о том, что поблизости есть лучшие породы. Он считает, что участок нужно сдать. Старик спустился с эстрады, уступая место другому рабочему.

Второй высказался в том же духе. Третий тоже. А когда четвертый договаривал последние слова, толпа сзади заколыхалась, пропуская кого-то вперед. Это был Жарков. Грязный, в изорванной одежде, он медленно взобрался к председательскому столу.

— Товарищи, участок сдавать нельзя! Здесь есть богатая, никому не известная залежь. Вчера я видел ее чертеж. Англичане хотят обмануть нас. Кассир…

Жаркова прервал директор.

— Товарищ Жарков, чем вы можете подтвердить свои слова? Здесь происходит окончательное решение очень важного вопроса. Вы понимаете, что мы не можем поверить вам на слово. Какие доказательства…

Жарков протянул вперед свои окровавленные руки.

— У меня нет письменных доказательств. Я сам только что из дома англичан. Попал в ловушку, еле успел удрать.

Кассир продал англичанам план новой копи, товарищи! Вы меня знаете, я не стану врать. Я говорю вам — не отдавайте в концессию этот участок.

В зрительном зале как будто взорвалась бомба. Несколько тысяч человек повскакало с мест, убежденно доказывая друг другу и наполняя криком весь зал, — столько трудов! — негодный уголь! — англичане могут обидеться! — но Жарков? — Жарков сошел с ума! — неправда, Жарков честный партийный работник!

Председатель долго не мог призвать к порядку разбушевавшуюся толпу.

Вопрос был поставлен на голосование. Голосование показало: большинством 500 голосов при 200 воздержавшихся общее собрание шахтеров постановило одобрить сдачу участка английской каменноугольной компании.

Часть третья ИСЧЕЗНУВШИЙ ЧЕРТЕЖ

— Что же ты думаешь теперь делать, Жарков?

Выбравшись из митингового зала и пройдя несколько шагов по дороге, Жарков остановился в нерешительности. Неожиданный голос сзади заставил его обернуться и убедиться в том, что он был не единственный, покинувший собрание. С обеих сторон комсомольцы Ким и Митька заглядывали в лицо своего старшего товарища.

— Хочешь, Жарков, мы соберем ребят из ячейки и задержим отправку телеграммы? Ты уверен, что наши обмануты? Ты сам видел чертеж нового пласта? Почему же ты не взял его?

— Понимаете, ребята, это случилось как-то совсем необыкновенно! Как будто бы эту же самую бумагу они рассматривали за две минуты перед тем. Это был чертеж, а когда я взял ее, на ней не оказалось ничего. Я сидел в таком месте, откуда было не особенно-то хорошо видно комнату. Может быть, они подменили…

Митька подтолкнул Кима. Ким солидно потер рукой подбородок и обернулся к недоумевающему Жаркову.

— А где же эта бумажка, товарищ? Разве ты не захватил ее с собой?

— Захватил! Нет, конечно! Я ее бросил. Как раз в то время в комнату возвращался один из англичан. Я был заперт со всех сторон. Решил выбраться через печную трубу. Конечно, трудно было. Все-таки выкарабкался на крышу. Забежал в секретный отдел… они обещались сделать осмотр подземного хода. И видите, чем все это кончилось.

— Та-а-к. Послушай, Жарков. Ты слышал когда-нибудь о симпатических чернилах?

Я читал про них в какой-то книжке. Это совершенно бесцветная химическая жидкость. В прошлых столетиях такие чернила употреблялись для писания особо секретных документов.

Тот, кто делал чертеж, знал, вероятно, секрет состава, надпись которым появляется только при нагревании, а потом исчезает снова. Не подносили ли англичане эту бумажку к огню? Да что с тобой, Жарков?

Оба комсомольца с изумлением смотрели, как Жарков так и сел в жидкую, черную грязь дороги. Он страшно покраснел и в отчаянии хлопал себя по круглому затылку.

— Что? Да то, что ты прав, Ким! Конечно, ты прав! Это была как раз такая бумажка. Я вспомнил: англичане, рассматривая ее, держали над ней зажженные спички. Ах, я неграмотный дурак! Прозевал дело. Еще коммунистом называюсь. Ах, я…

— Перестань, братишка. Теперь все равно не поправишь. А вот скажи-ка лучше, собрать, что ли, ребят из ячейки? Мы бы устроили засаду…

Жарков поднялся с земли, отряхнулся и внимательно выслушал предложение Митьки.

— Засаду? Нет уж, не нужно. Кроме того, телеграмма, вероятно, уже отправлена. Еще сделаем новую глупость. Нужно продолжать поиски. Мы всегда можем остановить дело в последний момент. Вы лучше вот что: соберите человек десять побойчей, и расставьте их вокруг дома англичан. Если кто из них выйдет, бегите за мной. Я буду в секретном отделе. Кончу там, придумаем что-нибудь. Только, чтобы не упустить их!

Жарков уже вторично в этот день обращался к помощи секретного отдела. Только что вырвавшись из ловушки, он рассказал там всю свою историю. Заведующий отделом тов. Гремис очень внимательно отнесся к его словам и обещал срочно выяснить дело. Но когда теперь Жарков снова вошел в кабинет, он оказался гораздо строже и холоднее и, едва выслушав посетителя, начал отвечать отрывистыми, официальными фразами.

— Конечно, тов. Жарков старый член РКП, испытанный работник, но… такой необыкновенный рассказ. Все это больше похоже на роман, чем на истинное происшествие. Жарков просит сделать обыск в доме английской делегации. Но вмешательство без важного повода в жизнь иностранцев может послужить поводом к политическим осложнениям. Тем более, что агенты уже промахнулись одни раз…

— Как промахнулись?

После рассказа Жаркова он, Гремис, отправил агентов исследовать лесную сторожку. Они действительно нашли подъемную дверь, коридор… Но никакого сообщения с домом англичан нет. Это совершенно глухой тупик, похожий на заброшенный погреб.

— Они закрыли ход! Они догадались. Значит, секретный отдел не будет больше заниматься этим делом?

— Мы не можем ничего сделать, товарищ. Ведь у вас нет никаких доказательств. Если бы что-нибудь более конкретное…

В дверях раздался стук и показалась голова дежурного сотрудника.

— Извиняюсь, тов. Гремис. Какой-то мальчик спрашивает тов. Жаркова. Он говорит — дело срочное.

Жарков быстро встал. Его взгляд зацепился за маленький браунинг, лежащий на столе. Вспомнив, что остался без оружия, он сунул его в карман.

Внизу ждал Митька.

— Тов. Жарков, молодой англичанин вышел из дома. Трое ребят пошли за ним. Остальные сторожат. Скорей, а то он уйдет слишком далеко!

Жарков и Митька вихрем неслись по главной улице. Они пробежали поселок и вышли за околицу. С края канавы поднялся высокий подросток и подошел к Жаркову.

— Они прошли к северной шахте. Англичанин и за ним двое ребят. Я остался показать дорогу. Скорей, скорей, товарищи!

Жарков бросился дальше.

Через двести шагов из-за забора выскользнула другая маленькая фигурка.

Англичанин продолжает идти к северной шахте. С ним третий парень. Пусть Жарков поторопится, если не хочет упустить их.

Северная шахта не разрабатывалась уже около шести лет. С того самого дня, как в ней взрывом газа убило сорок пять человек и саму шахту залило водой! Надстройка давно подгнила и разрушилась, доски и бревна растаскали на дрова. И ничем не огороженный четырехугольный спуск в шахту зиял черной, глубоко уходящей вниз дырой. У отверстия сидел третий подросток, с волнением наблюдающий их приближение.

— Он полез внутрь. Только что меня не заметил. Скорей, тов. Жарков! Сними башмаки, чтоб не шуметь. Ну, теперь полезай!

Жарков нащупал первую ступеньку лестницы и нырнул в густой и сырой мрак…

Запасная спускная лестница, и вообще имеющая гораздо больше недостатков, чем преимуществ, теперь, после пятилетней заброшенности, имела ужасный вид. Невидимые, скользкие ступени выскальзывали из-под ног, деревянные перила крошились и, казалось, готовы были ежеминутно переломиться. Внизу раздавался стук спускающихся шагов. Скоро стук этот принял несколько другой характер и продолжался, как будто, в другом направлении. И почти вслед за этим нога Жаркова, нащупывающая следующую ступеньку, повисла в воздухе. Он посмотрел вниз. В этом месте лестница кончалась. Направо едва различалось отверстие входа в боковой штрек.

Жарков поставил ногу на край отверстия и отпустил перила. В следующий момент он уже крался по темному, полуобвалившемуся проходу.

Впереди мелькнул свет и снова зашуршали спотыкающиеся шаги англичанина. Значит, он на верном пути! Жарков, привычный к передвижению под землей, пошел быстрее.

Англичанин двигался, старательно огибая препятствия, резко выступающие в белом свете карманного фонарика. Вдруг пляшущий луч остановился. По движениям темной фигуры Жарков понял, что она вынула что-то из кармана. Бумага! Англичанин присел на угольную глыбу и разложил что-то на коленях. Он сверялся с планом.

Бумага снова исчезла в кармане и свет опять двинулся вдаль. Шедший впереди, очевидно, отсчитывал шаги. Затем свет потух. Заметил ли англичанин своего преследователя и не ждет ли его за поворотом, чтобы встретить выстрелом из своего револьвера?

Помедлив с секунду, Жарков быстро двинулся вперед и обогнул поворот. Шагов не было слышно. С обеих сторон тело охватывала холодная, пустая тьма. Он начал ощупывать стены. В одной из них было отверстие. Следовательно, путь, по которому исчез враг, найден. Жарков решил довести расследование до конца. Все виденное им до сих пор сильно напоминало ход к скрытому забою из рассказа кассира. Он опустился на колени и пополз в боковое отверстие.

Отверстие заканчивалось слабо освещенной, неровной дырой в полу. Жарков дополз до края.

Внизу была узкая пещера, часть которой освещал электрический фонарик, стоящий на земле. Под фонариком болталась двухсаженная веревочная лестница, начало которой тут же нащупалось. Подле лестницы стоял на коленях англичанин, внимательно разглядывающий горсть угольных осколков, только что поднятых с земли.

В уме Жаркова сразу родились две совершенно различные мысли. С одной стороны, он мог просто вернуться обратно и привести сюда товарищей, которые подтвердят его слова. Но сможет ли он найти потайной ход, если уйдет сейчас отсюда? Конечно, нет. Жарков решил привести в исполнение вторую, более удачную, как ему показалось, мысль.

Он ухватился за основание лестницы и бесшумно повис на натянувшихся веревках. Увлеченный исследованием качества угля, англичанин не обратил внимания на то, что лестница над ним закачалась сильнее. Жарков спускался все ниже. Теперь он находился над самой спиной согнувшегося врага. Он отпустил лестницу и всей своей тяжестью обрушился на эту, ничего не подозревавшую спину.

Но его расчеты не оправдались. Во-первых, вместо того, чтобы сразу убить или хотя бы оглушить англичанина, прыжок Жаркова просто сбил его с ног. А во-вторых, англичанин оказался мускулистым, умеющим постоять за себя малым. Прокатившись несколько шагов по земле, он сразу вскочил на ноги и принял оборонительную позицию по всем правилам современного бокса.

Жарков тоже моментально поднялся с земли. И хотя он только мельком слышал о благородном искусстве английского кулачного боя, но в свое время был прекрасным бойцом на кулачках. И он вовсе не смутился перед направленными на него здоровыми кулаками.

Первым напал англичанин. Выпад был сделан по всем правилам искусства, артистический выпад! Жарков отскочил и, развернувшись, изо всех сил треснул англичанина по уху.

Член торговой делегации не ожидал такого, противного всем спортивным правилам, приема. Он глухо застонал, схватился за голову и в тот же момент почувствовал, как две могучие руки хватают его поперек пояса и валят на пол. Он рванулся и в свою очередь вцепился в шершавое, мягкое горло врага.

Несколько времени немые черные стены наблюдали невиданную до сих пор под землей сцену — ожесточенную схватку капиталиста и пролетария. Но победителем из этой схватки вышел не тот, кому, вероятно, сочувствовали бы эти стены, если бы вообще были в состоянии видеть и чувствовать. Сэр Роберт Грин с трудом оторвал от себя руки безжизненного противника и медленно встал с земли. Он еще раз ударил каблуком по окровавленной голове Жаркова и, захватив с земли горсти две угля, начал взбираться по веревочной лестнице.

Но Жарков не умер. Несмотря на все беды и приключения, которые ему приходилось переносить за все время своей недолгой жизни, он никогда не испытывал даже ничего похожего на обморок или долгое забытье. И теперь, во время схватки, почувствовав, что побежден, Жарков только прикинулся совершенно выбывшим из строя.

И когда англичанин повернулся к лестнице и начал карабкаться наверх, рука Жаркова тихо скользнула в боковой карман куртки и извлекла оттуда какой-то плоский черный предмет. Он знал, что стоит ему остаться здесь одному без света и инструмента и… его песенка будет спета.

Поэтому, когда темная фигура с ярким фонарем на поясе качалась уже у самого потолка забоя, черный предмет поднялся до уровня глаз оставшегося внизу, направляясь вверх круглым, тупым концом. Шахту наполнил оглушительный гром выстрела. Человек наверху выпустил из рук веревку и тяжело упал вниз. Глухой стук падения слился с легким звоном разбитого фонаря. Забой потонул во мраке.

Жарков подполз к еще теплому телу и начал быстро ощупывать его. Вот бумажник — может быть, здесь! Какие-то бумаги из бокового кармана… Еще бумаги… Жарков набивал свою одежду предметами, один из которых должен оказаться драгоценным чертежом.

Труп был обыскан совершенно. Шахтер вытянулся, нащупывая ступени веревочной лестницы. Вот она! Он ухватился за перекладину и полез вверх. И, выйдя в главный коридор, вытянув вперед руки, как слепой, нащупывая верный путь, отправился в поиски хода к центральной опускной лестнице.

— Он не идет, Ким?

— Да! — Ким, сидящий на гнилом опрокинутом бревне, не мог ничего возразить на такое глубокомысленное замечание.

— Но ведь прошло почти два часа, Петин! С ним случилось что-то. Этот буржуй убил его. Нам нужно что-нибудь предпринять…

Митька не мог от волнения сидеть спокойно и быстро кружился вокруг темного отверстия.

— Да, Митька, ты прав! И если этот англичанин выйдет первым, я нападу на него. Черт меня возьми, если я не сделаю этого! Мы должны отомстить за Жаркова!..

Высокий, тощий Петин, энергично поплевав в ладони, начал засучивать рукава. Но не успел он докончить этого воинственного занятия, как в темном четырехугольнике послышался шорох, и Ким сделал условный знак. Все четверо растянулись за грудой камней, со всех сторон окружающих разрушенную шахту. В то же время из отверстия высунулась черная голова, и весь человек начал медленно выбираться наружу.

Когда Жарков вылез совсем и тяжело сел на землю возле шахты, комсомольцы выскочили из своей засады и набросились на него с жадными расспросами. Но Жаркову было не до них. С трудом вытаскивая из кармана какую-то большую вещь, он быстро пробормотал невнятную фразу. Только после третьего повторения комсомольцы поняли, что он спрашивает, который час.

— Три часа. Но почему ты спрашиваешь? Что с тобой?

Жаркову удалось, наконец, высвободить руки из кармана и на свет появились один за другим: толстый кожаный бумажник, красивая записная книжка, просто толстая пачка каких-то бумаг. Жарков лихорадочно разворачивал и отбрасывал в сторону каждую бумажку. Вдруг он вскрикнул и махнул над головой четырехугольным белым листом. Вся слабость как будто соскочила с него.

— Вот он. А ну-ка, ребята, у кого есть спички? У тебя, Митька? Зажигай скорее. Держи вот здесь! Петин, зажги другую и приставь сюда! Вот!

Под пламенем двух обгорающих спичек на чистом листе стали проступать очертания какого-то прямоугольного рисунка. Жарков вскочил на ноги.

— Это чертеж… Все в порядке… Нужно отправить телеграмму в центр. Ребята, бегите вперед, предупредите директора. Я буду вслед за вами… Живей.

Все четверо бросились исполнять поручение.

Через пять минут Жарков был в кабинете директора. Чертеж рассмотрели. Точно установили место и величину залежи. Срочно вызванный Гремис дрожащими пальцами набрасывал текст телеграммы. Сильно побледневший Мартьянов нервно курил. И только, когда Митька со всех ног бросился на телеграф с серым листком в кармане, советский директор и заведующий секретным отделом благодарно и немного виновато взглянули на грозного и избитого маленького шахтера, неподвижно сидящего у директорского стола.

— А англичане? — Жарков тронул свою окровавленную голову.

— Англичане уехали с двухчасовым поездом. Видите ли, я все-таки установил за ними слежку. Они ждали кого-то до последнего момента. Секретаря, вы говорите? Того, у кого был чертеж? Очень может быть. Во всяком случае, телеграмма обгонит их… Это что еще такое?

В комнату вбежал растерянный телеграфный сторож.

— Тов. Гремис, на телеграфе что-то случилось. Комната дежурного заперта. Я нс мог достучаться. Знаю только одно — аппарат в настоящую минуту не работает…

Конец фразы сторожу пришлось договорить в одиночестве. Все трое — Жарков, Гремис и Мартьянов — уже бежали задами поселка к зданию телеграфа. Первым добежал Гремис. Он распахнул входную дверь, пробежал приемную и дернул дверь приемника с дежурным телеграфистом. Дверь была заперта.

— Помогите же… Я не могу открыть!

Гремис всей тяжестью навалился на крепкие доски. Остальные помогали. Дверь хрустнула и сразу открылась.

В этой комнате находились два телеграфиста Черного поселка. Дежурный сидел у аппарата, немного наклонившись вперед. Голова с взъерошенными волосами и закрытыми глазами на матово-бледном лице свесилась в сторону. Когда Гремис, вошедший в комнату первым, довольно грубо схватил его за плечо, телеграфист качнулся и начал медленно падать со стула. Его товарищ, скорчившийся на диванчике в углу, тоже спал непробудным пьяным сном. В воздухе стоял слабый сладковато-удушливый запах какого-то вещества, усыпившего обоих.

Первым заговорил еще не совсем пришедший в себя от неожиданности директор.

— Они отравлены. Но как мы дадим телеграмму? Ведь эти двое были единственными, умевшими обращаться с телеграфом!

После такого сногсшибательного сообщения все переглянулись в отчаянии. Жарков энергично заскреб в затылке, Мартьянов развел руками и бессильно упал на стул, Гремис протяжно свистнул, извлекая из бокового кармана небольшие черные часы. Взгляд на них отнюдь не утешил присутствующих: было половина четвертого. До начала совещания в СТО оставалось три с половиной часа.

— Мы должны достать телеграфиста. До ближайшей станции с телеграфом 50 верст. Если бы на автомобиле…

— Бросьте, тов. Гремис. Как вы доберетесь туда? По полотну железной дороги? К сожалению… Час тому назад привезли известие, что на шестой версте сошел с рельс состав. Дорога закрыта до вечера!

— Аэроплан? — Гремис взглянул на Мартьянова. Мартьянов безнадежно потряс головой.

— Наш «Р32» вернется тоже к вечеру. Сейчас аэроплана нет.

— В таком случае я поеду за телеграфистом. По полотну. Где было крушение, как-нибудь перетащим автомобиль. Лучше рискнуть.

Не произнесший до сих пор ни слова Жарков тронул Гремиса за плечо.

— Тов. Гремис, мне пришла мысль. Сколько верст в час делает ваш автомобиль?

— Нормально, 60–70. Можно довести до 80-ти.

— А больше? Например, 100?

— Не знаю. Не пробовал. А что?

— Мы могли бы попробовать спасти дело. До Москвы есть прямое шоссе — 300 верст. Оно почти всегда свободно. Если бы нагнать скорость! Это вернее, чем тащить авто на плечах.

Гремис молча кивнул головой.

…Автомобиль снарядили очень скоро. Небольшой и легкий, он весело поблескивал черным лаком выгнутых боков. Гремис сел у руля, Жарков рядом. На заднем сиденье укрепили запасный резервуар с горючим. Машина рванулась вперед, сразу оставив за собой Черный поселок и его обитателей.

— Товарищ Гремис, сколько?

— Семьдесят. Сейчас усилю. Семьдесят пять. Девяносто!

Навстречу неслись деревья, груды камней, телеграфные столбы. Каждый предмет, сначала маленький и незаметный, сразу вытягивался в свой обычный рост, с ревом кидался навстречу и сразу исчезал, закрываемый облаком пыли и автомобильного дыма. Возбужденные лица резал холодный сырой ветер.

— 5 часов. Мы проехали больше половины пути! Слушайте, Жарков, — Гремис нагнулся к самому уху спутника, — пока все идет хорошо. Но тут есть шлагбаум. На двухсотой версте. Как быть? Если он закрыт и мы не замедлим ход, от нас останется одна каша. Мы разобьемся вдребезги. А замедлим — будет проигрыш времени. Мое мнение…

— Конечно, нет, — Жарков крепко ухватил руку Гремиса, — дуйте вовсю. Мы не можем терять ни минуты!

Голова в автомобильных очках снова склонилась к круглому колесу руля.

Закрыт шлагбаум или нет? Хорошо, если открыт, а если нет? Удар о перекладину, грохот и все кончено. Но документ, совещание… 198 верст… 199…

Из-за далекого поворота выскочила группа столпившихся домиков и хищно бросилась навстречу гудящему автомобилю. Открыт или нет? Если закрыт, все равно не успеют. Впереди кричащий и машущий руками человек, несколько людей… Вероятно, шлагбаум опущен. Смертельно бледный Гремис еще ближе припал к рулю.

Нет. Три домика, будто упав со всех сторон на подпрыгнувший автомобиль, пронеслись мимо и затерялись вдали. Застава была свободна. Только какая-то несчастная курица пострадала за правое дело — Жарков увидел на передке автомобиля пучок окровавленных перышек, тотчас подхваченных и унесенных свирепым ветром. Автомобиль летел вперед. Еще несколько прыжков, несколько минут грохота и свистящего ветра. По бокам шоссе все чаще возникают домики, заборы, человеческие фигурки, изумленно озирающиеся вслед сумасшедшим ездокам. К уху Жаркова наклоняется возбужденное лицо Гремиса.

— Товарищ Жарков, мы поставили автомобильный рекорд. Наша машина идет 2 часа 40 минут. Мы сделали 230 верст. Вот только бы не случилось бы чего-нибудь плохого…

Вещью, наиболее взволновавшей 4-х членов английской делегации — двух прибывших из Черного поселка и двух, встретивших их на гремящем, охваченном суетой вокзале в Москве, — было странное и совершенно необъяснимое исчезновение Роберта Грина. Куда он мог деваться? Никаких провалов и опасных трещин не было в заброшенной шахте — это отлично знали англичане, еще на рассвете посетившие скрытый забой. Грин должен был только захватить образчики угля. И вот — Грин пропал. Конечно, это не важно — сообщение между поселком и Москвой прервано, да и Грин не такой человек, чтобы выдать тайну. Но, все-таки, оригинал чертежа у него…

Все четыре джентльмена были очень недовольны необъяснимой неаккуратностью товарища. Хотя — работа прежде всего. Важно не запустить дело. Когда концессию подпишут — судись тогда с ними, — с британскими подданными. Разве они не граждане величайшей в мире державы?

В Москву члены торговой делегации прибыли как раз вовремя. За двадцать минут до совещания. Быстроходный авто подвез их к широкому подъезду СТО. Их провели в блестящий, богато обставленный кабинет члена коллегии.

Все было готово к подписанию договора. Переписанный текст лежал на столе. Прочесть, утвердить, скрепить подписями… И участок перестанет быть советской собственностью. Скорей бы! Ведь столько трудов, а произойди какая-нибудь пустая случайность, и почтенная торговая фирма превратится в компанию опозоренных, преследуемых законом нищих!

Глава делегации взглянул на часы.

Три минуты восьмого. Секретарь развернул договор, началось чтение пунктов. — Скорее бы кончить! Конечно, ничего не может случиться, а все-таки…

Задержка. Что еще? Советское правительство несогласно с этим пунктом. Угодно джентльменам изменить его? Конечно. Только бы скорее подписать.

Чтение пунктов кончается. «Передается в полную собственность — сроком на шестьдесят лет… С единовременной уплатой…» Все, кажется.

— Таким образом, концессия может считаться заключенной. Теперь дело в подписях!

Где-то далеко книзу захлопали двери. Пустяки. Расстроенное воображение…

Подпись сэра Гудвина, председателя правления фирмы, подпись мистера Джексона…

Перо переходит в руки члена коллегии. Еще минута…

За дверью раздался грохот падения грузного тела, шум борьбы и кто-то отчаянно забарабанил в дверь. Англичанин поднялся в кресле, впиваясь глазами в руку, держащую перо.

— Подписывайте же, сэр!

Но член коллегии не подписывает. Он положил перо и смотрит на темную, дрожащую от стука поверхность.

— Товарищ Мосев, впустите.

Секретарь открыл дверь. И глазам сидящих в кабинете представилась удивительная сцена.

На пороге стоял низенький крепкий человек в рабочем костюме, сжимающий в кулаке правой руки белый лист бумаги.

Сзади него другой, высокий, бритый, с энергичными чертами лица, объяснял что-то нескольким служащим и милиционерам, подкрепляя свои объяснения целой пачкой истрепанных мандатов. На заднем плане виднелись следы горячей схватки — несколько поваленных стульев и тяжелый канцелярский стол, простирающий к потолку все четыре ножки, как бы жалуясь на причиненную ему обиду.

Жарков выставил вперед руку с документом и, запустив другую руку в карман, шагнул к столу члена коллегии.

— Вот план, — он бросил бумагу на стол. — Чертеж лучших пород разработки «Южное». Они, — Жарков выразительно кивнул на замерших англичан, — хотели обмануть нас… Испортили телеграф. Железнодорожный путь… Нам пришлось взорвать автомобиль! А вот уголь! — Он высыпал на стол горсть черных осколков. Антрацит. Теперь ведь вы не будете подписывать условие?

Концессию, конечно, не подписали. Англичане начали было угрожать своим правительством, говоря, что в последний момент нельзя прерывать ход почти завершенного дела. Но член коллегии, только раз взглянувший на чертеж, совершенно изменил свое отношение к сдаче участка. Подумать только, что компания международных аферистов чуть не отбила у рабочей страны целое состояние! Да к тому же поведение англичан сильно пахло обыкновенной уголовной ответственностью.

Работа в «Черном поселке» закипела. Привезли новые усовершенствованные машины, установленные у вновь открытой залежи. Уголь действительно оказался лучшего качества — «с таким углем и умирать не надо» — говорили рабочие, мигом забывшие свои прежние неудовольствия. Да и число несчастных случаев при работе в породе высшего сорта сошло почти на нет.

Что же касается кассира, то в вечер описанных событий его нашли крепко спящим в дальней комнате уединенного домика англичан. А потом кассир исчезает. Последний его след мы находим в книге арестованных в тюрьме ГПУ. Да еще в процессе английской каменноугольной фирмы довольно часто фигурировала его фамилия.

А главный герой всего приключения Петр Жарков? Через несколько дней среди толпы рабочих, направляющихся к месту прорытия новой шахты, каждый желающий мог увидеть его широкую спину и круглую, стриженую голову. И только одним отличался он от прежнего скромного забойщика — тем, что на темной материи его куртки алела маленькая шелковая ленточка. Это был орден Красного Знамени, выданный Жаркову за самоотверженное расследование дела английской фирмы.

И на этом кончается повесть о черном золоте.