Черноглазая блондинка

Это был один из тех летних вторничных вечеров, когда начинаешь задумываться, не перестала ли Земля вращаться. Телефон на моем столе выглядел так, словно думал, что за ним следят. По улице под пыльным окном моей конторы проносились машины, а по тротуару неторопливо шествовало несколько почтенных обитателей нашего прекрасного города, в основном мужчины в шляпах, которые никуда не спешили. Я наблюдал за женщиной на углу Кауэнги и Голливуда, ожидающей переключения светофора. Длинные ноги, тонкий кремовый жакет с высокими плечами, тёмно-синяя юбка-карандаш. На ней также была шляпка, такая маленькая, что казалось, будто маленькая птичка опустилась в её волосы и свила там гнездо. Она посмотрела налево, направо и ещё раз налево — должно быть в детстве она была очень послушной девочкой, — а затем пересекла залитую солнцем улицу, грациозно ступая по собственной тени.

У меня было не самое удачное время. Я неделю играл роль телохранителя у парня, который прилетел из Нью-Йорка. У него был синий подбородок, золотой браслет и кольцо на мизинце с рубином величиной с бойзенову ягоду.[1] Он сказал, что он бизнесмен, и я решил ему поверить. Он волновался и сильно потел, но всё обошлось, я получил обещанное. Потом Берни Олс из офиса шерифа связал меня с милой маленькой старушкой, чей сын-наркоман украл редкую коллекцию монет её покойного мужа. Пришлось немного поработать мускулами, чтобы её вернуть, но ничего серьёзного. В деле была монета с головой Александра Македонского, и ещё одна, с профилем Клеопатры, с её большим носом — и что все в ней только находят?

Звук зуммера возвестил, что наружная дверь открылась, и я услышал, как женщина пересекла приёмную и на мгновение остановилась у двери моего кабинета. Стук высоких каблуков по деревянному полу всегда что-то возбуждает во мне. Я уже собирался предложить ей войти своим особым низким голосом — вы-можете-мне доверять-я-детектив, — когда она всё равно вошла, не постучав.

Она была выше, чем казалась, когда я увидел ее из окна, высокая и стройная, с широкими плечами и стройными бедрами. Другими словами, мой тип. На ней была шляпка с вуалью, изящная маска из крапчатого чёрного шелка, которая заканчивался над кончиком носа — и это был очень хороший кончик для очень красивого носа, аристократичного, но не слишком узкого и не слишком длинного, и совсем не похожего на гигантский нос Клеопатры. На ней были перчатки до локтей, бледно-кремовые в тон жакету, сшитые из шкуры какого-то редкого существа, которое всю свою непродолжительную жизнь изящно резвилось на альпийских утёсах. У неё была хорошая улыбка, дружелюбная, насколько это было возможно, и немного кривоватая в привлекательно сардонической манере. Её волосы были белокурыми, а глаза — чёрными, чёрными и глубокими, как горные озёра. Блондинка с чёрными глазами — такое сочетание встречается нечасто. Я старался не смотреть на её ноги. Очевидно, что бог вторничных вечеров решил, что меня надо приободрить.

— Моя фамилия Кавендиш, — сказала она.

Я пригласил её сесть. Если бы я знал, что она придет навестить меня, я бы расчесал волосы и приложил по капле одеколона за мочками ушей. Но теперь ей придётся принять меня таким, какой я есть. Ей, казалось, не слишком понравилось увиденное. Она села перед моим столом на стул, на который я ей указал, и сняла перчатки палец за пальцем, изучая меня своими твёрдыми чёрными глазами.

— Чем могу быть полезен, мисс Кавендиш? — спросил я.

— Миссис.

— Простите — миссис Кавендиш.

— Один мой друг рассказал мне о вас.

— Ах, да? Надеюсь, что-то хорошее.

Я предложил ей «кэмел», который держу для клиентов в коробке на столе, но она открыла свою лакированную кожаную сумочку, достала серебряный портсигар и открыла его большим пальцем. «Собрание блэк рашн» — что же ещё? Когда я чиркнул спичкой и протянул её через стол, она наклонилась вперед и, опустив ресницы, слегка коснулась кончиком пальца тыльной стороны моей ладони. Я восхитился её жемчужно-розовым лаком для ногтей, но не сказал об этом. Она откинулась на спинку стула, скрестила ноги под узкой синей юбкой и снова окинула меня холодным оценивающим взглядом. Она не торопилась, решая, как быть со мной.

— Я хочу, чтобы вы кое-кого нашли, — сказала она.

— Конечно. И кого?

— Человека по имени Питерсон — Нико Питерсона.

— Ваш друг?

— Он был моим любовником.

Если она ожидала, что в шоке я проглочу зубы, то была разочарована.

— Был? — спросил я.

— Да. Он исчез как-то таинственно, даже не попрощался.

— Когда это случилось?

— Два месяца назад.

Почему она так долго ждала, прежде чем прийти ко мне? Я решил не спрашивать её, во всяком случае, пока. У меня возникало странное чувство, когда на меня смотрели эти холодные глаза из-за прозрачной черной сетки вуали. Это было похоже на наблюдение через потайное окно; наблюдение и оценка.

— Вы говорите, он исчез, — сказал я. — Имеете в виду — из вашей жизни или вообще?

— Похоже, и то, и другое.

Я ждал продолжения, но она лишь откинулась ещё на дюйм или около того и снова улыбнулась. Эта улыбка была похожа на то, как будто она давным-давно подожгла спичку, а потом оставила тлеть её в одиночестве. У неё была красивая верхняя губа, выпуклая, как у ребёнка, мягкая и немного припухшая, как будто она в последнее время много именно целовалась, а не целовала младенцев. Она, должно быть, почувствовала мое беспокойство по поводу вуали, подняла руку и убрала её с лица. Без неё глаза стали ещё более выразительными, оттенка блестящего чёрного тюленя, это заставило что-то застрять у меня в горле.

— Расскажите мне о нём, — попросил я, — о вашем мистере Питерсоне.

— Высокий, как и вы. Тёмные волосы. Красивый, в каком-то смысле хрупкий. Носит дурацкие усы в стиле Дона Амичи.[2] Одевается красиво, или одевался, когда у меня ещё было право голоса.

Она достала из сумочки короткий мундштук из чёрного дерева и вставила в него «блэк рашн». Ловкие тонкие пальцы, но сильные.

— А чем он занимается? — спросил я.

Она взглянула на меня со стальным блеском в глазах.

— Вы имеете в виду, чем зарабатывает на жизнь? — Она задумалась над этим вопросом.

— Он видится с людьми, — сказала она.

На этот раз я откинулся на спинку стула.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Только то, что я говорю. Практически каждый раз, когда я его видела, он собирался срочно уехать. «Я должен увидеть этого парня». «Мне нужно повидать одного парня». — Она была хорошей имитаторшей у меня начинал складываться образ мистера Питерсона. Получалось, что он был не в её вкусе.

— Значит, деловой человек, — сказал я.

— Боюсь, что эта его деловитость мало что давала. Во всяком случае, не те результаты, которые можно было бы заметить, или, во всяком случае, могла бы заметить я. Если вы спросите его, он скажет вам, что он агент, работающий со звёздами. Люди, с которыми он должен был срочно встретиться, обычно были связаны с одной из студий.

Интересно, как она постоянно меняла времена. И всё-таки у меня сложилось впечатление, что он для неё эта птаха Питерсон, — в прошлом. Так почему же она хотела его найти?

— Он связан с кинобизнесом? — спросил я.

— Я бы не сказала «связан». Так, лёгкое касание по краю кончиками пальцев. Он добился кое-какого успеха с Мэнди Роджерс.

— Мне должно быть известно это имя?

— Старлетка-инженю,[3] как сказал бы Нико. Представьте себе Джин Харлоу[4] с полным отсутствием таланта.

— А у Джин Харлоу был талант?

Она улыбнулась.

— Нико твёрдо убежден, что все его гуси, на самом деле, лебеди.

Я достал трубку и набил её. Меня поразило, что в табачной смеси, которую я использовал, было немного «кавендиша».[5] Я решил не делиться с ней этим счастливым совпадением, представив себе пресыщенную улыбку и презрительную усмешку в уголке рта, с которыми она его встретит.

— Давно вы знаете вашего мистера Питерсона? — спросил я.

— Не очень.

— Насколько — не очень?

Она пожала плечами, что потребовало от неё частично приподнять правое плечо.

— Год? — Она произнесла это как вопрос. — Дайте подумать. Мы познакомились летом. Может быть, в августе.

— Где это было? Я имею в виду, что вы встречались.

— Клуб «Кауилья». Знаете это место? Это в Пэлисэйдс. Площадки для игры в поло, плавательные бассейны, множество ярких, блестящих людей. В такие места с воротами с электрическим замком не пускают таких ищеек, как ты.

Последнее она не произносила, но я, тем не менее, расслышал.

— Ваш муж знает о нём? О вас и Питерсоне?

— На самом деле, я не могу сказать.

— Не можете или не хотите?

— Не могу. — Она взглянула на кремовые перчатки, которые положила себе на колени. — У нас с Кавендишем… как бы это сказать? Договорённость.

— О чём именно?

— Вы неискренни, мистер Марлоу. Я уверена, вы прекрасно понимаете, о каком соглашении я говорю. Мой муж любит пони для поло и официанток для коктейлей, и не обязательно в таком порядке.

— А вы?

— Мне многое нравится. Мистер Кавендиш реагирует на музыку в зависимости от настроения и степени опьянения. Либо его тошнит, либо он смеется. Но далеко не мелодичным смехом.

Я встал из-за стола, взял трубку и подошёл к окну, глядя в никуда. В офисе в здании через улицу секретарша в клетчатой блузке и наушниках от диктофона склонилась над пишущей машинкой и что-то выстукивала. Я несколько раз встречался с ней на улице. Милое личико, застенчивая улыбка; из тех девушек, что живут с матерью и готовят мясной рулет на воскресный обед. Это город одиноких.

— Когда вы в последний раз видели мистера Питерсона? — спросил я, всё ещё наблюдая за работой мисс Ремингтон. За моей спиной царила тишина, и я обернулся. Очевидно, миссис Кавендиш не собиралась обращаться к кому бы то ни было со спины.

— Не обращайте внимания, — сказал я. — Я часто стою у этого окна, созерцая мир и его обычаи.

Я вернулся на место и снова сел. Положил трубку в пепельницу, сложил руки вместе и подпёр подбородок костяшками пальцев, чтобы показать ей, насколько я могу быть внимательным. Она решила принять эту искреннюю демонстрацию моей полной и непоколебимой сосредоточенности.

— Я говорила вам, когда видела его в последний раз — около месяца назад.

— Где это было?

— В «Кауилье», так уж получилось. В воскресенье. Мой муж был занят особенно напряженным чуккером. Это…

— Раунд в поло. Да, я знаю.

Она наклонилась вперед и оставила несколько хлопьев сигаретного пепла рядом с чашечкой моей трубки. По столу пробежал слабый аромат её духов. Она пахла как «шанель № 5», но для меня все духи пахнут как «шанель № 5», или так было до тех пор.

— Мистер Питерсон никак не показывал, что собирается удрать? — спросил я.

— Удрать? Странное слово.

— Менее драматичное, чем исчезновение, как сказали вы.

Она улыбнулась и сухо кивнула, соглашаясь.

— Он вёл себя как обычно, — сказала она. — Немного более рассеянный, возможно, немного более нервный, хотя, возможно, это теперь так кажется.

Мне нравилось, как она рассказывает; это заставляло меня задуматься об увитых плющом стенах почтенных колледжей и сведениях о трастовых фондах, записанных на пергаменте медным пером.

— Он, конечно, не подавал никаких явных признаков того, что собирается, — она снова улыбнулась, — сбежать.

Я немного подумал и дал ей понять, что думаю.

— Скажите, — спросил я, — когда вы поняли, что он исчез? Я имею в виду, когда вы решили, что он… — теперь настала моя очередь улыбнуться, — исчез?

— Я звонила ему несколько раз, но никто не отвечал. Потом я зашла к нему домой. Молоко и газеты на крыльце. Это не похоже на него — оставить всё как есть. В каком-то смысле он очень аккуратен.

— Вы обращались в полицию?

Её глаза расширились.

— В полицию? — сказала она, и я подумал, что она сейчас рассмеётся. — Это было бы совсем не то, что нужно. Нико избегал полиции и не поблагодарил бы меня за то, что я навела их на него.

— Избегал в каком смысле? — спросил я. — Ему было что скрывать?

— Разве не все мы такие, мистер Марлоу? — Она снова расширила свои очаровательные веки.

— Зависит от обстоятельств.

— От каких?

— От многих.

Это был путь в никуда увеличивающимися кругами.

— Позвольте спросить вас, миссис Кавендиш, — сказал я, — как вы думаете, что стало с мистером Питерсоном?

Она снова едва заметно пожала плечами.

— Не знаю, что и думать. Поэтому и пришла к вам.

Я кивнул — мудро, как я надеялся, — затем взял свою трубку и занялся ею, утрамбовывая табак и тому подобное. Табачная трубка — очень удобная вещь, когда вы хотите казаться задумчивым и мудрым.

— Могу я спросить, — спросил я, — почему вы так долго ждали, прежде чем прийти ко мне?

— Долго? Я всё думала, что получу от него весточку, что зазвонит телефон и это будет он из Мексики или откуда-нибудь ещё.

— Почему из Мексики?

— Значит, из Франции, с Лазурного берега. Или что-нибудь ещё, более экзотическое — из Москвы, может быть, из Шанхая, не знаю. Нико любил путешествовать. Это подпитывалось его неусидчивостью.

Она слегка подалась вперед, выказывая едва заметное нетерпение.

— Вы возьмётесь за это дело, мистер Марлоу?

— Я сделаю все, что смогу, — сказал я. — Но давайте пока не будем называть это делом.

— Каковы ваши условия?

— Как обычно.

— Не могу сказать, что знаю, как это, обычно.

Я действительно не думал, что она это знает.

— Сто долларов задатка и двадцать пять в день плюс расходы, пока я буду наводить справки.

— Сколько времени это займёт, ваше наведение справок?

— Это тоже зависит от обстоятельств.

Она на мгновение замолчала, её глаза снова принялись меня оценивать, заставив немного поёжиться.

— Вы ничего не спросили обо мне, — сказала она.

— Я как раз подбирался к этому.

— Что ж, позвольте мне сэкономить вам время. Моя девичья фамилия Лэнгриш. Вы слышали о компании «Ароматы Лэнгриш»?

— Конечно, — сказал я. — Парфюмерная компания.

— Доротея Лэнгриш — моя мать. Она была вдовой, когда приехала из Ирландии, привезя меня с собой, и основала бизнес здесь, в Лос-Анджелесе. Если вы слышали о ней, то знаете, насколько она стала успешна. Я работаю на неё — или с ней, как она предпочитает говорить. В результате я довольно богата. Я хочу, чтобы вы нашли для меня Нико Питерсона. Он беден, но он мой. Я заплачу вам, сколько вы попросите.

Я подумал было снова заняться трубкой, но решил, что во второй раз это будет слишком очевидно. Вместо этого я одарил её ровным взглядом, отчего мои глаза стали пустыми.

— Как я уже сказал, миссис Кавендиш, — сто долларов и двадцать пять в день плюс расходы. Я работаю над каждым делом, как особенным.

Она улыбнулась, поджав губы.

— Я думала, вы ещё не собираетесь называть это делом.

Я решил дать ей эту возможность. Выдвинул ящик стола, достал стандартный контракт и подтолкнул его к ней через стол кончиком пальца.

— Возьмите это с собой, прочтите и, если вы согласны с условиями, подпишите и верните мне. А пока дайте мне адрес и телефон мистера Питерсона. А также всё остальное, что, по вашему мнению, может быть мне полезно.

Какое-то мгновение она смотрела на контракт, словно решая, взять его или бросить мне в лицо. В конце концов она взяла его, аккуратно сложила и положила в сумочку.

— У него дом в Западном Голливуде, недалеко от бульвара Бэй-Сити, — сказала она. Она снова открыла сумочку и достала маленькую записную книжку в кожаном переплете и тонкий золотой карандаш. Она что-то быстро записала в блокнот, потом вырвала листок и протянула мне.

— Нэйпир-стрит, — сказала она. — Смотрите внимательно, а то пропустите. Нико предпочитает уединенные места.

— Из-за свой застенчивости, — сказал я.

Она встала, а я остался сидеть. Я снова почувствовал запах её духов. Значит, не «шанель», а «лэнгриш», название или номер которого мне теперь хотелось бы выяснить.

— Мне также надо знать, как с вами связаться, — сказал я.

Она указала на листок бумаги в моей руке.

— Я записал там свой номер телефона. Звоните мне в любое время, когда понадобится.

Я прочитал ее адрес: Оушен-Хайтс, 444. Будь я один, я бы присвистнул. Только сливки общества могут жить там, на частных улицах, прямо у волн.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказал я. — Я имею в виду имя.

По какой-то причине это вызвало легкий румянец на её щеках, и она опустила глаза, затем быстро их подняла.

— Клэр, — сказала она. — Через «э». Меня так назвали в честь нашего родного графства в Ирландии.

Она скорчила лёгкую, притворно-скорбную гримасу.

— Моя мать немного сентиментальна во всём, что касается родины.

Я положил листок в бумажник, встал и вышел из-за стола. Каким бы высоким вы ни были, есть женщины, которые заставляют вас чувствовать себя ниже, чем они. Я смотрел на Клэр Кавендиш сверху вниз, но мне казалось, что я смотрю вверх. Она протянула мне руку, и я пожал её. Это действительно что-то, первое соприкосновение людей, каким бы коротким оно ни было.

Я проводил её до лифта, где она одарила меня последней быстрой улыбкой и ушла.

Вернувшись в кабинет, я занял свое место у окна. Мисс Ремингтон всё ещё выстукивала по клавишам, старательная девушка, как есть. Я хотел, чтобы она подняла глаза и увидела меня, но тщетно. Да и что бы я сделал — махнул рукой, как идиот?

Я подумал о Клэр Кавендиш. Что-то не сходилось. Как частный сыщик я не совсем неизвестен, но почему дочь Доротеи Лэнгриш из Оушен-Хайтс и, кто знает, из каких ещё бесподобных мест выбрала меня для поисков её пропавшего мужчины? И почему, во-первых, она связалась с Нико Питерсоном, который, если её описание было точным, оказался всего лишь дешёвым мошенником в строгом костюме? Длинные и запутанные вопросы, на которых трудно сосредоточиться, вспоминая искренние глаза Клэр Кавендиш и весёлый, понимающий свет, который в них сиял.

Обернувшись, я увидел на углу стола забытый ею мундштук. Сделанный из чёрного дерева он блистал такой же чернотой, как и её глаза. Она также забыла заплатить мне аванс. Но это, казалось, не имело значения.

Она была права: Нэйпир-стрит не очень-то себя рекламировала, но я вовремя её заметил и повернул на неё с бульвара. Дорога шла в небольшую гору, направляясь к холмам, которые стояли вдали в мутно-синей дымке. Я ехал медленно, отсчитывая номера домов. Дом Питерсона немного напоминал японский чайный домик, или то, как я себе его представлял. У него был один этаж из тёмно-красной сосны, с широким крыльцом и черепичной крышей, которая поднималась четырьмя пологими склонами к вершине с флюгером. Окна узкие, шторы задёрнуты. Всё говорило о том, что здесь уже давно никто не живёт, хотя газеты перестали накапливаться. Я припарковал машину и поднялся по трём деревянным ступенькам на крыльцо. От стен, освещенных солнцем, исходил маслянистый запах креозота. Я нажал на звонок, но в доме его не было слышно, поэтому я попробовал постучать. Пустой дом имеет свойство поглощать звуки, как высохший ручей всасывает воду. Я приник глазом к стеклянной панели в двери, пытаясь заглянуть за кружевную занавеску. Я почти ничего не разглядел — обычная гостиная с обычной обстановкой.

За моей спиной раздался голос:

— Его нет дома, брат.

Я обернулся. Это был старик в выцветшем синем комбинезоне и рубашке без воротника. Его голова как будто покрыта скорлупой арахиса, большой череп и большой подбородок меж впалых щёк, и беззубый рот, который был немного приоткрыт. На его подбородке виднелась седая щетина, кончики которой блестели на солнце. Что-то вроде плохой копии Габби Хейза.[6] Один глаз был закрыт, а другим он косился на меня, медленно двигая отвисшей челюстью из стороны в сторону, как корова, занятая порцией жвачки.

— Я ищу мистера Питерсона, — сказал я.

Он отвернулся и сухо сплюнул.

— А я тебе говорю, его нет дома.

Я спустился по ступенькам. Я видел, что он слегка колеблется, гадая, кто я такой и какие неприятности могу представлять. Я достал сигареты и предложил ему. Он нетерпеливо взял одну и приклеил к нижней губе. Я большим пальцем зажёг спичку и дал ему прикурить.

Рядом с нами из сухой травы взлетел сверчок, напоминая клоуна, запущенного из жерла пушки. Ярко светило солнце, дул сухой горячий ветерок, и я был рад, что надел шляпу. Старик был с непокрытой головой, но, казалось, не замечал жары. Он глубоко затянулся сигаретным дымом, задержал его и выпустил несколько серых струек.

Я бросил потухшую спичку в траву.

— Ты не должен этого делать, — сказал старик. — Если здесь начнется пожар, весь Западный Голливуд обратится в дым.

— Вы знаете мистера Питерсона? — спросил я.

— Конечно, — он махнул рукой в сторону полуразрушенной лачуги на противоположной стороне улицы. — Вон мой дом. Он иногда заходил ко мне, чтобы скоротать время, покурить.

— Сколько его нет?

— Сейчас прикину. — Он задумался, ещё немного прищурившись. — Последний раз я видел его шесть-семь недель назад.

— Полагаю, он не упомянул, куда собирается?

Он пожал плечами.

— Я даже не видел, как он уезжал. Только однажды я заметил, что его нет.

— Как?

Он посмотрел на меня и потряс головой, как будто ему в ухо попала вода.

— Что как?

— Как вы узнали, что его нет?

— Его тут больше не было, вот и всё. — Он помолчал. — Ты полицейский?

— Вроде того.

— Это как?

— Частный сыщик.

Он флегматично усмехнулся.

— Частный сыщик — это не коп, разве что в твоих мечтах.

Я вздохнул. Когда они слышат, что ты из частных, то думают, что могут говорить тебе всё, что угодно. Думаю, что могут. Старик ухмылялся мне, самодовольный, как курица, только что снесшая яйцо.

Я взглянул на улицу вверх и вниз. Закусочная Джо. Прачечная «Kwik Kleen». Автомастерская, в которой механик возился во внутренностях очень плохо выглядящего «шевроле». Я представил себе, как Клэр Кавендиш выходит здесь из чего-то низкого и спортивного и морщит носик.

— Кого он сюда приводил? — спросил я.

— Кого?

— Друзей. Собутыльников. Партнёров из мира кино.

— Кино?

Он начинал походить на Маленького сэра Эхо.[7]

— А что насчёт подружек? — спросил я. — Они у него были?

Это вызвало громкий смех. Слышать это было неприятно.

— Были? — воскликнул он. — Послушайте, мистер, у этого парня было столько баб, что он не знал, что с ними делать. Он почти каждый вечер возвращался домой с другой.

— Вы, должно быть, зорко следили за ним, за его приходами и уходами.

— Я видел его, вот и всё, — сказал он угрюмо, словно защищаясь. — Они обычно будили меня всем этим шумом. Однажды ночью одна из них уронила на тротуар бутылку чего-то — кажется, шампанского. Звук был похож на взрыв снаряда. Баба только рассмеялась.

— Соседи не жаловались на такие происшествия?

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Какие соседи? — сказал он с презрением.

Я кивнул. От солнца не становилось прохладнее. Я достал носовой платок и вытер затылок. Здесь в разгар лета бывают дни, когда солнце действует на тебя, как горилла на банан.

— Ну, всё равно спасибо, — сказал я и прошёл мимо него. Воздух рябил над крышей моей машины. Я думал о том, каким горячим на ощупь будет руль. Иногда я говорю себе, что перееду в Англию, где, говорят, прохладно даже в самую жару.

— Ты не первый, кто спрашивает о нём, — сказал старик у меня за спиной.

Я обернулся.

— Да?

— На прошлой неделе приходила пара «мокрых спин».[8]

— Мексиканцы?

— Именно так я и сказал. Их было двое. Приодетые такие, но «мокрая спина» в костюме и шикарном галстуке — это всё-таки «мокрая спина», верно?

До этого солнце светило мне в спину, а теперь светило прямо в лоб. Я почувствовал, как моя верхняя губа стала влажной.

— Вы с ними разговаривали? — спросил я.

— Не-а. Они подъехали на какой-то машине, которую я никогда раньше не видел, должно быть, сделанной где-то там. Высокая и широкая, как кровать в борделе, с брезентовым верхом с отверстиями.

— Когда это было?

— Два-три дня назад. Какое-то время они бродили вокруг дома, заглядывали в окна, как и ты, потом снова сели в машину и уехали. Не люблю «мокрых спин».

— И не говори.

Он угрюмо посмотрел на меня и фыркнул.

Я снова повернулся и направился к своей горячей машине. Он снова заговорил:

— Ты думаешь, он вернется? — И я снова остановился. Я чувствовал себя гостем на свадьбе, пытающимся отвертеться от прослушивания Древнего Морехода.[9]

— Сомневаюсь, — сказал я.

Он снова принюхался.

— Ну, думаю, он не сильно скучает. И всё же он мне нравился.

От его сигареты остался четвертьдюймовый окурок, который он бросил в траву.

— Тебе не следовало этого делать, — сказал я, садясь в машину.

Когда мои пальцы коснулись руля, я удивился, что они не зашипели.

Вместо того чтобы вернуться в офис, я заехал в «Кафе Барни» в поисках чего-нибудь прохладительного, что можно было бы влить в себя. Заведение это было, на мой вкус, нарочито богемным — слишком уж много там болталось людей, пытающихся выдать себя за художников. За стойкой всё та же старая вывеска с надписью «Педеки — держитесь подальше». Вот что я заметил в людях из «Барни»: они не очень хорошо пишут. В «Барни», должно быть, думали о каком-то другом слове с двумя «е», вроде «реднек».[10] Но местный бармен был порядочным парнем, который терпеливо выслушивал моё ночное брюзжанье чаще, чем мне хотелось бы вспоминать. Он называл себя Трэвисом, но было ли это его имя или фамилия, я не мог сказать. Здоровяк с волосатыми предплечьями и замысловатой татуировкой на левом бицепсе, изображающей синий якорь, оплетённый красными розами. Впрочем, я сомневался, что он когда-нибудь был моряком. Он был очень популярен среди «педеков», которые, несмотря на предупреждающий плакат, продолжали сюда приходить — возможно, именно, из-за плаката. Он любил рассказывать забавную историю об Эрроле Флинне[11] и о том, что он проделал однажды вечером здесь в баре с ручной змеей, которую держал в коробке из бамбука, но я не помню, чем всё закончилось.

Я пристроился на табурете и заказал мексиканское пиво. На стойке стояла миска сваренных вкрутую яиц; я взял одно и съел его с большим количеством соли. Соль и сухость яичного желтка заставили мой язык почувствовать себя куском мела, поэтому я попросил ещё «текате».[12]

Это было медленно тянущееся начало вечера, и в заведении было мало посетителей. Трэвис, с которым мы были не слишком близки, едва заметно кивнул мне, когда я вошёл. Интересно, знает ли он мое имя? Скорее всего, нет. Он знал, чем я зарабатываю на жизнь, я был в этом совершенно уверен, хотя и не помнил, чтобы он когда-нибудь упоминал об этом. В свободное от работы время он стоял, положив руки на стойку бара и опустив большую квадратную голову, и смотрел через открытую дверь на улицу с отсутствующим взглядом, как будто вспоминал давно потерянную любовь или битву, которую однажды выиграл. Он почти ничего не говорил. Он был либо глуп, либо очень умен, я никак не мог решить, что именно. В любом случае, он мне нравился.

Я спросил его, знает ли он Питерсона. Я не думал, что «Барни» принадлежит к числу мест, куда захаживал Питерсон, но, любом случае, стоило попытаться.

— Живет на Нэйпире, — сказал я. — Или жил, до недавнего времени.

Трэвис медленно вернулся из того переулка памяти, по которому он бродил.

— Нико Питерсон? — спросил он. — Конечно, я его знаю. Иногда заходил днем, пил пиво и съедал яйцо, прямо как ты.

Это был второй раз, когда обнаружилась моя связь с Питерсоном — Клэр Кавендиш сказала, что он такой же высокий, как и я, — и как бы ни была слаба эта связь, мне она не понравилась.

— Что он за человек? — спросил я.

Трэвис пожал мускулистыми плечами. На нем была обтягивающая черная рубашка, из-под которой торчала толстая короткая шея, похожая на пожарный кран.

— Выглядел как ловелас, — сказал он. — Или так, как он себе их представляет. Дамский угодник, с эдакими усами и причёсанными волной намазанными маслом волосами. И забавно — ему всегда удавалось их смешить.

— Он приводил их сюда?

Трэвис услышал скептицизм в моем голосе; «Барни» вряд ли мог быть местом для романтических отношений с шикарными женщинами.

— Время от времени, — ответил он с кривой полуулыбкой.

— Одна из них высокая, светлые волосы, чёрные глаза, и особенный рот, который невозможно забыть?

Трэвис снова осторожно улыбнулся мне.

— Это могла бы быть любая из них.

— Производит впечатление. Прекрасно описано и очень изящно — слишком изящно для Питерсона, наверное.

— Извини. Если они так хороши, как ты описываешь, то я не присматриваюсь. Это отвлекает.

Настоящий профессионал, Трэвис. Но мне пришло в голову, что, возможно, есть причина, по которой он не замечает женщин, и что, возможно, ему не очень нравится вывеска за стойкой бара, по своим собственным, личным причинам.

— Когда он был здесь в последний раз? — спросил я.

— Давненько его не было.

— Давненько это…

— Пару месяцев. Что случилось? Он пропал?

— Кажется, он куда-то уехал.

В глазах Трэвиса едва блеснул весёлый огонёк.

— В наши дни это преступление?

Я изучал свой пивной бокал, вращая его на подставке.

— Его кое-кто ищет, — сказал я.

— Леди с запоминающимся ртом?

Я кивнул. Как я уже сказал, Трэвис мне нравился. Несмотря на его рост, в нём было что-то чистое и аккуратное, что-то, напоминающее, порядок на корабле; возможно, он всё-таки был моряком, в конце концов. Я никогда не думал, что когда-либо смогу его об этом спросить.

— Я был у него дома, — сказал я. — Там ничего.

Из дальнего конца бара подал сигнал посетитель, и Трэвис отправился его обслуживать. Я сидел и думал о том, о сём. Например, почему первый глоток пива всегда намного лучше второго? Это был тип философских размышлений, к которым я склонен, отсюда и моя репутация мыслящего детектива. Я также немного подумал о Клэр Кавендиш, но, как сказал Трэвис, она меня отвлекла, и я вернулся к вопросу о пиве. Может быть, дело было в температуре? Это не значило, что второй глоток будет намного теплее первого, а в том, что рот, после первого прохладного полоскания, знал, чего ожидать во второй раз, и соответственно приспосабливался, так что элемент неожиданности отсутствовал, с последующим падением принципа удовольствия. Хмм. Это казалось разумным объяснением, но было ли оно в полной мере удовлетворить такого педанта, как я? Потом Трэвис вернулся, и я смог снять свою шапочку для размышлений.

— Я только что вспомнил, — сказал он, — что ты не первый, кто спрашивает о нашем друге Питерсоне.

— О?

— Неделю или две назад сюда заходили двое мексиканцев и спрашивали, не знаю ли я его.

Те же двое, без сомнения, на своей машине с отверстиями на крыше.

— Какие мексиканцы? — спросил я.

Трэвис одарил меня задумчивой улыбкой.

— Всего лишь мексиканцы, — сказал он. — Выглядели как бизнесмены.

Бизнесмены. Верно. Как мой парень из Нью-Йорка с кольцом на мизинце.

— Они сказали, зачем его ищут?

— Нет. Просто спросили, бывал ли он здесь, когда заходил в последний раз и так далее. Я не мог сказать им больше, чем сказал тебе. Это не улучшило их настроения.

— Угрюмая парочка, не так ли?

— Ты же знаешь мексиканцев.

— Да, их не поймёшь. Они долго здесь пробыли?

Он указал на мой бокал.

— Один из них пил пиво, другой — воду. У меня сложилось впечатление, что они были на задании.

— О? Каком задании?

Трэвис некоторое время рассматривал потолок.

— Не скажу точно. Но у них был настолько серьезный вид, что аж глаза светились — если ты понимаешь, о чём я?

Я этого не понимал, но всё равно кивнул.

— Думаешь, что их задание могло иметь серьёзные последствия для нашего мистера Питерсона?

— Да, — сказал Трэвис. — Один из них поигрывал шестизарядным револьвером с перламутровой рукояткой, а другой ковырял в зубах ножом.

Я бы не причислил Трэвиса к типу людей, склонных к иронии.

— Забавно, однако, — сказал я. — Питерсон почему-то не похож на человека, который связан с мексиканскими бизнесменами.

— К югу от границы много возможностей.

— Ты прав, так и есть.

Трэвис взял мой пустой стакан.

— Налить ещё?

— Нет, спасибо, — сказал я. — Хочу сохранить ясность рассудка.

Я расплатился, слез с табурета и вышел в вечерний сумрак. Сейчас стало немного прохладнее, но воздух отдавал выхлопными газами, и дневной песок оставил зернистый осадок между зубов. Я оставил Трэвису свою визитную карточку и попросил его позвонить мне, если он что-нибудь узнает о Питерсоне. Я бы не стал ждать звонка у телефона, но, по крайней мере, теперь Трэвис знает моё имя.

Я поехал домой. В домах на холмах загорались огни, и казалось, что уже поздно. Серп луны висел низко над горизонтом, погруженный в грязно-синюю мглу.

Я всё ещё снимал дом в Лорел-Каньоне. Владелица отправилась в Айдахо к своей овдовевшей дочери, визит затянулся, и она, в конце концов, решила там остаться — может быть, ради картошки. Она написала, что я могу жить в этом доме столько, сколько захочу. Это заставило меня чувствовать себя довольно комфортно на Юкка-авеню, на моём насесте на склоне холма с эвкалиптами через дорогу. Я не знал, что я чувствую по этому поводу. Неужели я действительно хочу провести остаток своих дней в арендованном доме, где единственными вещами, которые я мог бы назвать своими, были мой верный кофейник и шахматы из поблекшей слоновой кости? Была женщина, которая хотела выйти за меня замуж и увезти меня от всего этого, красивая женщина, как Клэр Кавендиш, и такая же богатая, как она. Но я был настроен остаться независимым и свободным, даже если это было совсем не так. Юкка-авеню — это совсем не Париж, в котором несчастная маленькая богатая девочка залечивала своё разбитое сердце, это было последнее, что я слышал о ней.

Дом был подходящего размера для меня, но в определенные вечера, такие как этот, он казался мне норой Белого Кролика. Я сварил крепкий кофе, выпил чашку и некоторое время бродил по гостиной, стараясь не натыкаться о стены. Потом выпил ещё одну чашку и выкурил ещё одну сигарету, не обращая внимания на тёмно-синюю ночь, сгущавшуюся за окном. Я подумывал о том, чтобы разыграть одно из не самых страшных начал Алёхина и посмотреть, куда это сможет меня завести, но у меня не хватило духу. Я не фанат шахмат, но мне нравится игра, её сосредоточенная холодность и элегантность мысли, которой она требует.

Дело Питерсона давило на меня, или, по крайней мере, та его часть, которая касалась Клэр Кавендиш. Я всё ещё был убежден, что в её отношении ко мне было что-то подозрительное. Не знаю почему, но у меня было отчётливое ощущение, что меня подставляли. Красивая женщина не приходит к вам с улицы и не просит вас найти её пропавшего парня; так не бывает. Но каким образом это происходит? Насколько я знаю, по всей стране могут быть офисы, подобные моему, в которые через день заходят красивые женщины и просят таких бедолаг, как я, сделать для них именно это. Но я в это не верил. Во-первых, страна, конечно, не могла похвастаться многими женщинами, подобными Клэр Кавендиш. На самом деле, я сомневался, что есть хотя бы ещё одна такая. И если она действительно соответствовала своему уровню, то почему связалась с таким подонком, как Питерсон? И если она была связана с ним, то почему она ни капельки не смутилась, отдавшись на милость — я хотел сказать «бросившись в объятия», но вовремя остановился — частного детектива и умоляя его найти её упорхнувшую пташку? Ну, ладно, она не умоляла.

Я решил, что утром покопаюсь в истории миссис Клэр Кавендиш, урожденной Лэнгриш. А пока мне пришлось удовольствоваться звонком сержанту Джо Грину из Центрального отдела по расследованию убийств. У Джо как-то раз промелькнула мысль о том, чтобы обвинить меня в соучастии в убийстве первой степени; это как раз то, что сближает людей. Я бы не сказал, что Джо был моим другом, скорее осторожным знакомым.

Когда Джо ответил, я сказал, что впечатлён тем, что он работает так поздно, но он только тяжело вздохнул в трубку и спросил, что мне нужно. Я дал ему имя, телефон и адрес Нико Питерсона. Все это было ему незнакомо.

— Кто он? — кисло спросил он. — Какой-то плейбой, замешанный в одном из твоих бракоразводных дел?

— Вы же знаете, что я не занимаюсь разводами, сержант, — сказал я, стараясь говорить легко и непринужденно. У Джо был непредсказуемый характер. — Он просто парень, которого я пытаюсь найти.

— У тебя ведь есть его адрес, не так ли? Почему бы тебе не постучать ему в дверь?

— Я так и сделал. Дома никого. И уже довольно давно.

Джо сделал еще несколько вдохов. Я подумал, не сказать ли ему, чтобы он не курил так много, но передумал.

— Какое ты имеешь к нему отношение? — спросил он.

— Его подруга хотела бы узнать, куда он отправился.

Он издал нечто среднее между фырканьем и смешком.

— По-моему, это похоже на развод.

— У тебя одно на уме, Джо Грин, — сказал я, но только самому себе. Ему же я повторил, что не занимаюсь разводами и что это не имеет к ним никакого отношения.

— Она просто хочет знать, где он, — сказал я. — Назови её сентиментальной.

— Кто она, эта дама?

— Ты же знаешь, Джо, что я тебе этого не скажу. Здесь нет никакого преступления. Это личное дело.

Я слышал, как он чиркнул спичкой, втянул дым и снова выдохнул.

— Я посмотрю записи, — сказал он наконец. Ему стало скучно. Даже рассказ о женщине и её пропавшем кавалере не смог надолго его заинтересовать. Он был хорошим полицейским, Джо, но он был в деле слишком долго, и немногое могло привлечь его внимание. Он сказал, что позвонит мне, я поблагодарил его и повесил трубку.

Он позвонил на следующее утро в восемь, когда я поджаривал несколько симпатичных ломтиков канадского бекона к тосту и яйцам. Я хотел еще раз сказать ему, что на меня произвело впечатление время, которое он проводит на работе, но он перебил меня. Пока он говорил, я стоял у плиты с телефонной трубкой в руке, наблюдая за маленькой коричневой птичкой, порхающей в ветвях куста текомы[13] за окном над раковиной. Бывают такие моменты, когда всё кажется неподвижным, замершим как на фотографии.

— Парень, о котором ты спрашивал, — сказал Джо, — надеюсь, его подружке к лицу чёрное.

Он шумно откашлялся.

— Он мёртв. Умер, — я услышал, как он роется в бумагах, — девятнадцатого апреля, в Пэлисэйдс, возле клуба, который там находится. Наезд и бегство. Он в Вудлоне. У меня даже есть номер участка, если она захочет его навестить.

Я не знаю, почему его назвали Оушен-Хайтс,[14] единственное, что в нём было бы высоким, — это расходы на техническое обслуживание. Дом был не такой уж и большой, если принять за небольшое скромное обиталище Букингемский дворец. Лэнгриш-Лодж — так он назывался, хотя я не мог представить себе ничего менее похожего на охотничий домик.[15] Он был построен из большого количества розового и белого камня, около тысячи окон, башни и башенки, на флагштоке крыши гордо развевается флаг. Мне он показался довольно уродливым, но я не разбираюсь в архитектуре. В стороне виднелись большие зелёные деревья, как мне показалось, какие-то разновидности дубов. Короткая подъездная дорожка вела прямо к овалу гравия перед домом, на котором можно было бы провести гонки на колесницах. Мне пришло в голову, что я не тем занимаюсь, если всё-это можно получить за то, чтобы заставить женщин приятно пахнуть.

Пока я ехал, думал о том, что Клэр Кавендиш рассказала о любви к музыке. Я не обратил тогда на это внимания и не спросил, какую музыку она предпочитает, а она сама не сказала, и это почему-то имело значение. Я имею в виду, это было важно, а мы это упустили. Это было не самое сокровенное знание, которым она могла поделиться, не размер её обуви или что она носит или не носит перед сном. И всё-таки, это было весомо, как что-то драгоценное, жемчужина или бриллиант, который она переложила из своей руки в мою. И тот факт, что я взял это у неё без комментариев, и то, что она была довольна тем, что я ничего не сказал, означало, что между нами был какой-то секрет, знак, обещание на будущее. Но потом я решил, что, вероятно, всё это чушь, и я просто выдаю желаемое за действительное.

Припарковав «олдс» на гравии, я заметил молодого человека спортивного вида, идущего ко мне через лужайку. Он размахивал клюшкой для гольфа и сбивал ею головки ромашек. На нем были двухцветные туфли для гольфа и белая шелковая рубашка со свободным воротником. Его тёмные волосы были распущены, прядь падала на лоб, так что ему приходилось то и дело отбрасывать её с глаз нервным движением бледной и тонкой руки. Он шёл, слегка прогибаясь, как будто у него была слабость где-то в районе колен. Когда он подошёл ближе, я с ужасом увидела, что у него миндалевидные черные глаза Клэр Кавендиш — они были слишком хороши для него. Я также заметил, что он далеко не так молод, как казалось на расстоянии. Я предположил, что ему под тридцать, хотя при свете фонаря он мог сойти за девятнадцатилетнего. Он остановился передо мной и с легкой усмешкой оглядел меня с ног до головы.

— Вы новый шофёр? — спросил он.

— Разве я похож на шофёра?

— Не знаю, — ответил он. — А как выглядят шоферы?

— Гетры, фуражка с блестящим козырьком, дерзкий взгляд пролетария.

— Ну, у тебя нет ни гетр, ни кепки.

От него, как я заметил, пахло дорогим одеколоном, кожей и чем-то ещё, вероятно, той надушенной папиросной бумагой, в которую упаковывают яйца Фаберже. Или, может быть, ему нравилось нанести капельку лучшего, что было у его мамы. Он был дорогим мальчиком, всё в порядке.

— Я пришёл повидать миссис Кавендиш, — сказал я.

— А теперь ты… — хихикнул он. — Тогда ты, должно быть, один из её кавалеров.

— Что они…

— Грубые, голубоглазые типы. Но, если подумать, ты всё-таки не из них. — Он посмотрел мимо меня на «олдс». — Они приезжают на алых купе, — он произнес это на французский манер, — или в странных «серебряных призраках».[16] Так кто же ты?

Мне потребовалось немного времени, чтобы закурить сигарету. Это, казалось, по какой-то причине позабавило его, и он снова рассмеялся. Это прозвучало принужденно; он так хотел быть крутым парнем.

— А вы, должно быть, брат миссис Кавендиш, — сказал я.

Он театрально посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— А должен?

— Во всяком случае, кто-то из членов семьи. Кто вы, избалованный любимчик или паршивая овца?

Он презрительно задрал нос на дюйм.

— Меня зовут Эдвардс, Эверетт Эдвардс. Эверетт Эдвардс Третий, так уж вышло.

— Хотите сказать, что вас уже было двое?

Он немного смягчился и усмехнулся, по-мальчишески пожав плечами.

— Глупое имя, не правда ли, — сказал он, закусив губу.

Я по-своему пожал плечами.

— Не мы не выбираем, как нас называть.

— А как же ты… Как тебя зовут?

— Марлоу.

— Марлоу? Как драматурга.

Он принял театральную позу, наклонившись в сторону от бедер и указывая дрожащей рукой в небо. «Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится!»[17] — воскликнул он, и нижняя губа его задрожала. Мне пришлось улыбнуться.

— Скажите, пожалуйста, где я могу найти вашу сестру? — спросил я.

Он опустил руку и вернулся к прежней сутулости.

— Она где-то здесь, — сказал он. — Попробуй в оранжерее. — Он ткнул пальцем. — Это примерно в той стороне.

Он не смог удержаться от угрюмого взгляда. Он был просто ребенком-переростком, избалованным и скучающим.

— Спасибо, Эверетт Третий, — сказал я.

Когда я уходил, он крикнул мне вслед:

— Если ты продаешь страховку, то зря потратишь время. — Он снова хихикнул. Ради него я надеялся, что он это перерастёт — может быть, когда ему станет за пятьдесят, и он начнёт носить костюмы-тройки и спортивный монокль.

Я прошуршал по гравию вдоль стены дома в сторону, которую он указал. Растянувшийся слева от меня сад был размером с небольшой общественный парк, только гораздо более ухоженный. Лёгкий ветерок донёс до меня сладкий аромат роз, запах скошенной травы и соленое дуновение близкого океана. Интересно, каково это — жить в таком месте? Проходя мимо дома, я заглянул в окна. Комнаты, насколько я мог видеть, были большими, высокими и безукоризненно обставленными. Что, если бы вы захотели плюхнуться перед телевизором с ведром попкорна и парой банок пива и посмотреть бейсбол? Может быть, у них в подвале есть специальные места для таких вещей — бильярдные, раздевалки, кабинеты, что угодно. Я стал подозревать, что для обитателей Лэнгриш-Лодж настоящая жизнь всегда будет проходить где-то в другом месте.

Оранжерея представляла собой замысловатое сооружение из изогнутого стекла в стальной раме, прикрепленной к задней стене дома подобно громадной присоске, и достигавшей в высоту двух или трёх этажей. Внутри были гигантские пальмы, прижимавшие свои тяжелые листья к стёклам, словно умоляя выпустить их. Пара французских дверей была распахнута настежь, и в проёме в мягко колышущемся воздухе томно трепыхалась белая газовая занавеска. Лето в этих краях не такое неприятное и изнурительное, как в городе; для этих людей существуют их собственные времена года. Я шагнул через порог, отдёрнув занавеску. Воздух здесь был тяжёлый и плотный, напоминавший запах толстяка после долгой горячей ванны.

Сначала я не заметил Клэр Кавендиш. Она сидела на изящном маленьком кованом стуле перед таким же кованым столом, частично скрытая низко наклонившейся полоской пальмовых листьев, и что-то писала в дневнике или блокноте в кожаном переплете. Я заметил, что писала она авторучкой. Она была одета как для тенниса, в хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и короткую белую юбку со складками, носки до щиколоток и белые теннисные туфли. Её волосы были заколоты назад заколками с обеих сторон. Раньше я не видел её ушей. Это были очень красивые уши, что является редкостью, поскольку уши, по моему мнению, выглядят чуть менее странно, чем ступни.

Она услышала, как я подошёл, а когда подняла голову, в её глазах появилось выражение, которое я не смог распознать. Удивление, конечно, — я не звонил, чтобы сказать, что приеду, — но и что-то ещё. Была ли это тревога, даже внезапное смятение, или она просто не сразу меня узнала?

— Доброе утро, — сказал я как можно беспечнее.

Она быстро захлопнула книгу, а потом не так быстро приладила колпачок к авторучке и медленно положила её на стол, как государственный деятель, только что подписавший мирный договор или объявивший войну.

— Вы меня напугали.

— Извините. Мне стоило позвонить.

Она встала и сделала шаг назад как будто хотела, чтобы между нами оказался стол. Ее щёки слегка порозовели, как и вчера, когда я попросил её назвать своё имя. Людям, которые легко краснеют, приходится нелегко, они всегда готовы себя выдать, если допустят промах. И снова мне с трудом удавалось не уставиться на её ноги, хотя каким-то образом я видел, что они были стройными, изящными с медовым оттенком. На столе стоял хрустальный кувшин с напитком табачного цвета, и теперь она дотронулась кончиком пальца до его ручки.

— Чаю со льдом? — спросила она. — Я могу позвонить и попросить принести стакан.

— Нет, спасибо.

— Я бы предложила вам что-нибудь покрепче, только, кажется, ещё рановато…

Она опустила глаза и прикусила губу, точно так же, как Эверетт Третий.

— Вы продвинулись в расследовании? — спросила она.

— Миссис Кавендиш, я думаю, вам лучше присесть.

Она слегка покачала головой и слабо улыбнулась.

— Я не… — начала она.

Она смотрела куда-то над моим плечом.

— О, а вот и ты, дорогой, — сказала она, и её голос прозвучал слишком громко, и в нём было слишком много натянутого радушия.

Я обернулся. В дверном проёме стоял человек, придерживая занавеску поднятой рукой, и на мгновение мне показалось, что он, как и Эверетт Третий, вот-вот произнесет звонкую строчку из какой-нибудь старой пьесы. Вместо этого он опустил занавеску и неторопливо двинулся вперед, ничему, особо, не улыбаясь. Это был хорошо сложенный парень, невысокий, слегка кривоногий, с широкими плечами и большими квадратными руками. Он был одет в кремовые бриджи, сапоги из телячьей кожи, рубашку, такую белую, что она светилась, и желтый шелковый галстук. Ещё один из мира спорта. Начинало казаться, что здесь только и делают, что занимаются им.

— Жарко, — сказал он. — Чертовски жарко, — пока он даже не взглянул в мою сторону.

Клэр Кавендиш потянулась к кувшину с чаем со льдом, но мужчина опередил её, взял стакан, наполнил его наполовину и одним глотком осушил, запрокинув голову. Волосы у него были тонкие и прямые, цвета светлого дуба. Скотт Фицджеральд нашел бы для него место в одном из своих горько-сладких романов. Если подумать, он был немного похож на Фицджеральда: красивый, ребяческий, с чем-то, что делало его смертельно слабым.

Клэр Кавендиш смотрела на него. Она снова прикусила губу. Её рот был действительно прекрасен.

— Это мистер Марлоу, — сказала она.

Мужчина вздрогнул от притворного удивления и посмотрел туда-сюда, держа в руке пустой стакан. Наконец его взгляд остановился на мне, и он слегка нахмурился, как будто не заметил меня раньше, из-за того, что я сливался с пальмовыми листьями и сверкающим стеклом вокруг.

— Мистер Марлоу, — продолжала Клэр Кавендиш, — это мой муж, Ричард Кавендиш.

Он улыбнулся мне со смесью безразличия и презрения.

— Марлоу, — сказал он, переворачивая имя и разглядывая его так, словно это была мелкая монета ничтожной ценности. Его улыбка стала ещё ярче. — Почему бы вам не положить шляпу?

Я совсем забыл, что держу её. Я огляделся. Миссис Кавендиш шагнула вперёд, взяла у меня шляпу и положила её на стол рядом со стеклянным кувшином. Внутри треугольника, образованного нами тремя, воздух, казалось, беззвучно потрескивал, из-за накапливающегося в нём статического электричества. Однако Кавендиш, казалось, был совершенно спокоен. Он повернулся к жене.

— Ты предложила ему выпить?

Прежде чем она успела ответить, я сказал:

— Да, и я отказался.

— Вы отказались, правда? — Кавендиш усмехнулся. — Ты слышишь, милая? Джентльмен отказался.

Он налил ещё чаю в стакан и выпил его, затем, поморщившись, поставил стакан. Я заметил, что он на дюйм или два ниже своей жены.

— Чем вы занимаетесь, мистер Марлоу? — он спросил.

На этот раз Клэр опередила меня.

— Мистер Марлоу отыскивает вещи, — сказала она.

Кавендиш наклонил голову и, бросив на неё лукавый взгляд снизу вверх, глубоко протолкнул язык за щеку. Потом он снова посмотрел на меня.

— И что же вы ищете, мистер Марлоу? — спросил он.

— Жемчуг, — быстро сказала его жена, снова намереваясь прервать меня, хотя я ещё и не придумал ответа. — Я потеряла ожерелье, которое ты мне подарил, — полагаю, где-то потеряла.

Кавендиш задумался, глядя теперь в пол и меланхолично улыбаясь.

— И что же он будет делать, — спросил он, обращаясь к жене, но не глядя на неё, — ползать по полу спальни, заглядывать под кровать, засовывать пальцы в мышиные норы?

— Дик, — сказала его жена, и в её голосе послышались умоляющие нотки, — на самом деле это не важно.

Он придал лицу утрированно испуганное выражение.

— Не важно? Если бы я не был джентльменом, как мистер Марлоу, я бы с удовольствием рассказал, сколько стоит эта безделушка. Конечно, — он повернулся ко мне, его голос стал протяжным, — если бы я это сделал, она бы сказала вам, что я купил его на её деньги.

Он снова взглянул на жену.

— Разве не так, милая?

На это нечего было ответить, и она просто смотрела на него, слегка опустив голову и выпятив мягкую пухлую верхнюю губу, и на секунду я увидел, как она, должно быть, выглядела, когда была совсем маленькой.

— Задача в том, чтобы проследить путь вашей жены, — сказал я тоном, которому научился подражать за все те годы, которые я провёл среди полицейских. — Я проверяю места, где она побывала за последние несколько дней, магазины, в которых она была, рестораны, которые посещала.

Я чувствовал на себе взгляд Клэр, но не сводил глаз с Кавендиша, который смотрел в открытую дверь и медленно кивал.

— Да, — сказал он. — Всё верно.

Он снова огляделся, рассеянно моргая, дотронулся кончиком пальца до края пустого стакана на столе и неторопливо вышел, насвистывая себе под нос.

Когда он ушёл, мы с его женой некоторое время просто стояли. Я слышал её дыхание. Я представил себе, как наполняются и опустошаются её легкие, их нежную розовость в хрупкой клетке из блестящей белой кости. Она была из тех женщин, которые заставляют мужчину задумываться о таких вещах.

— Спасибо, — сказала она наконец еле слышным шепотом.

— Не стоит.

Она слегка коснулась правой рукой спинки кованого стула, словно почувствовала легкую слабость. Она не смотрела на меня.

— Расскажите мне, что вам удалось узнать, — попросила она.

Мне нужна была сигарета, но я не думал, что смогу закурить в этом высоком стеклянном здании. Это все равно что закурить в соборе. Это желание напомнило мне о том, что я принёс с собой. Я достал из кармана эбеновый мундштук и положил его на стол рядом со шляпой.

— Вы забыли его у меня в офисе, — сказал я.

— Да, конечно. Я не часто им пользуюсь, только для эффектности. Я нервничала, когда пришла к вам.

— Вы меня дурачили.

— Мне нужно было одурачить саму себя. — Она пристально смотрела на меня. — Расскажите мне, что вы выяснили, мистер Марлоу, — повторила она.

— Не так просто это сообщить. — Я посмотрел на свою шляпу, лежавшую на столе. — Нико Питерсон мёртв.

— Я знаю.

— Он погиб два месяца назад в результате наезда… — Я замолчал и уставился на неё. — Что вы сказали?

— Я сказала, что знаю. — Она улыбнулась мне, слегка насмешливо склонив голову набок, точно так же, как накануне, когда сидела в моём офисе, сложив перчатки на коленях и позволяя эбеновому мундштуку торчать вверх под небольшим углом, без мужа, который вызывал у неё дрожь. — Может быть, вам лучше присесть, мистер Марлоу?

— Не понимаю, — сказал я.

— Конечно, не понимаете. — Она отвернулась и положила руку на стакан, из которого пил её муж, отодвинула его на дюйм в сторону, а затем вернула на прежнее место, на образовавшееся влажное пятно. — Простите, я должна была вам рассказать.

Я достал сигареты — воздух здесь вдруг перестал казаться священным.

— Если вы уже знали, что он мёртв, зачем пришли ко мне?

Она повернулась ко мне и некоторое время молча разглядывала на меня, прикидывая, что скажет и как лучше выразиться.

— Дело в том, мистер Марлоу, что я видела его на днях на улице. Он выглядел совсем не мёртвым.

Мне нравится мысль бывать на свежем воздухе. То есть мне нравится думать о том, что там есть: деревья, трава, птицы в кустах, всё такое. Мне даже иногда нравится рассматривать всё это, мчась по шоссе, скажем, через лобовое стекло автомобиля. Что меня не очень волнует, так это ощущение беззащитности. Есть что-то в ощущении солнца на затылке, что заставляет меня чувствовать себя неловко — мне не просто жарко, что-то меня беспокоит, заставляет чувствовать себя как-то не по себе. Такое ощущение, что за мной наблюдают слишком много глаз, устремленных на меня из-за листьев, из-за заборов, из глубины нор. Когда я был ребенком, природа меня мало интересовала. Улицы были тем местом, где я проводил детство и переживал свои юношеские открытия; не думаю, что узнал бы нарцисс, если бы увидел его. Поэтому, когда Клэр Кавендиш предложила прогуляться по саду, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать, как мало меня взволновала эта перспектива. Но я, конечно, согласился. Если бы она попросила меня отправиться в поход в Гималаи, я бы надел горные ботинки и последовала за ней.

После того, как она вытащила чеку и бросила в меня гранату с известием, что якобы видела мёртвого Питерсона, она ушла переодеваться, оставив меня стоять у одной из изогнутых стеклянных стен, рассматривая маленькие облачка белого облака, плывущие из океана. Извинившись, она на мгновение положила мне на запястье три пальца, которые я всё ещё ощущал. Если раньше я думал, что во всём этом деле есть что-то подозрительное,[18] то теперь мне придется бороться с марлином[19] весом фунтов в сто.[20]

Минут через пятнадцать, или через пару сигарет, она вернулась в белом льняном костюме с широкими плечами и юбке до икр. Возможно, она и была ирландкой, но обладала всем самообладанием и холодной грацией английской розы. Она была в туфлях на плоской подошве, что делало меня выше её на пару лишних дюймов, но у меня все еще было ощущение, что я смотрю на неё снизу вверх. На ней не было никаких украшений, даже обручального кольца.

Она тихо подошла ко мне сзади и сказала:

— Вам, наверное, не хочется идти, не так ли? Но мне нужно выйти наружу — мой мозг лучше работает на открытом воздухе.

Я мог бы спросить, зачем ей нужен её мыслительный аппарат в идеальном рабочем состоянии, но не стал.

Всё то же самое можно было бы сказать и об окружающей Лэнгриш-Лодж территории: она была настолько далека от дикой природы, насколько это было возможно, и всё ещё была покрыта зеленью, или тем, что было бы зеленью, если бы лето не сделало большую её часть побуревшей. Мы двинулись по гравийной дорожке, которая уходила от дома под прямым углом и вела прямо, как железная дорога, к той роще деревьев, которую я видел с дороги, и ещё дальше — к нескольким индиговым сполохам, которые, как я знал, должны были оказаться океаном.

— Хорошо, миссис Кавендиш, — сказал я. — Давайте послушаем.

Я вложил во фразу больше раздражающих ноток, чем хотел, и она бросила на меня быстрый косой взгляд, её щеки слегка покраснели, к чему, впрочем, я уже привык. Я нахмурился и откашлялся. Я чувствовал себя как пацан на первом свидании, и всё, что я делал, было неправильно.

Мы прошли с десяток шагов, прежде чем она заговорила.

— Не странно ли, — сказала она, — что можно мгновенно узнавать людей, где бы вы ни были и при любых обстоятельствах? Вы идёте по Юнион-Стэйшн в толпе в час пик, и мельком видите лицо в сотне ярдов впереди, или, может быть, даже не лицо, а просто чьи-то плечи, наклон головы, и сразу же вы узнаёте, кто это, даже если это человек, которого вы не видели много лет. Как так?

— Эволюция, полагаю, — сказал я.

— Эволюция?

— Необходимость отличать друга от врага даже в глубине леса. Мы все состоим из инстинктов, миссис Кавендиш. Мы думаем, что мы утончённые, но это не так — мы примитивны.

Она издала слабый смешок.

— Ну, может быть, когда-нибудь эволюция нас куда-нибудь приведёт.

— Возможно. Но нас уже не будет, чтобы увидеть это.

На мгновение солнечный свет, казалось, потемнел, и мы пошли дальше в мрачном молчании.

— Мило, дубы, — сказал я, кивнув в сторону ряда деревьев впереди нас.

— Буки.

— Ох. Значит, буки.

— Привезли из Ирландии, хотите верьте, хотите нет, лет двадцать назад. Что касается ностальгии, моя мать не жалеет денег. Тогда это были молодые деревца, а посмотрите на них сейчас.

— Да, посмотрите на них сейчас, — мне снова захотелось закурить, но окружающий мир снова нахмурился этой мысли.

— Где вы видели Нико Питерсона? — спросил я.

Она ответила не сразу. На ходу она разглядывала кончики своих удобных туфель.

— В Сан-Франциско, — ответила она. — Понимаете, я была там по делам фирмы. Это было на Маркет-стрит, я ехала в такси, а он шёл по тротуару, как всегда, торопился, — она снова издала слабый смешок, — без сомнения, чтобы повидаться с кем-то.

— Когда это было?

— Дайте подумать, — она задумалась. — В пятницу, на прошлой неделе.

— Значит, до того, как вы пришли ко мне.

— Конечно.

— Вы уверены, что это был он?

— О да, вполне.

— Вы не пытались с ним поговорить?

— Он исчез прежде, чем я успела придумать, как поступить. Наверное, я могла бы попросить шофера развернуться, но улица была забита — вы же знаете, что такое Сан-Франциско, — и я не думаю, что был шанс догнать его. Кроме того, я словно онемела и чувствовала себя парализованной.

— От потрясения?

— Нет, от удивления. Ничто из того, что делал Нико, не могло меня потрясти.

— Даже воскреснув из мертвых?

— Даже воскреснув из мертвых.

Вдалеке показался всадник, мчавшийся вдоль лужайки быстрым шагом. Он проскакал немного, потом замедлил ход и исчез под деревьями.

— Это был Дик, — сказала она, — на своём любимом Вспыльчивом.

— Сколько у него лошадей?

— На самом деле, не знаю. Довольно много. Они не дают ему скучать. — Я взглянул на неё и увидел, как уголки её губ стали жёсткими. — Он старается из всех сил, — сказала она с усталой откровенностью. — Нелегко быть женатым на деньгах, хотя, конечно, все думают иначе.

— Он знал о вас с Питерсоном? — спросил я.

— Я же говорила, не могу сказать. Дик держит всё в себе. Я почти никогда не знаю, о чем он думает, что он знает.

Мы добрались до деревьев. Тропинка сворачивала влево, но вместо того, чтобы идти по ней, Клэр взяла меня за локоть и повела вперед, в рощу, как, наверное, её назвали бы вы; потребовалось место, похожее на Лэнгриш-Лодж, чтобы заставить меня покопаться в словаре в поисках нужного слова. Земля под ногами была сухой и пыльной. Над нами деревья издавали сухие, бормочущие звуки — думая, наверное, о своей родной земле, где воздух, говорят, всегда сырой и дождь льёт с легкостью чего-то запоминающегося.

— Расскажите мне о вас с Питерсоном, — попросил я.

Она смотрела на неровную землю, осторожно ступая по ней.

— Мало можно сказать, — сказала она. — Дело в том, что я почти забыла его. Я имею в виду, я почти перестала вспоминать его или скучать по нему. Когда он был жив, я имею ввиду, когда мы были вместе, между нами почти ничего не было.

— Где вы познакомились?

— Я же сказала — клуб «Кауилья». Потом я снова встретила его, несколько недель спустя, в Акапулько. Это было, когда… — снова слабый прилив крови к её щекам, — ну, вы знаете.

Я не знал, но догадывался.

— Почему именно Акапулько?

— А почему бы и нет? Это одно из таких мест, где собираются люди. Как будто, место созданное для Нико.

— Не для вас?

Она пожала плечами.

— Немногие места подходят мне, мистер Марлоу. Мне легко заскучать.

— И всё же, они собираются там. — Я попытался скрыть горечь в голосе, но не преуспел.

— Вы знаете, что не должны презирать меня, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало игриво.

На мгновение я почувствовал легкое головокружение, какое бывает, когда ты молод и девушка говорит что-то, что заставляет тебя подумать, что она заинтересовалась тобой. Я представил себе, как она там, в Мексике, на пляже, в цельном купальнике, полулежит в шезлонге под зонтиком с книгой, а Питерсон проходит мимо и останавливается, делая вид, что удивлён её появлением, и предлагает принести ей что-нибудь прохладное в высоком стакане, приготовленное парнем в сомбреро, торгующим напитками в киоске под пальмами за пляжем. И в этот момент, когда мы вышли из-за деревьев, показался океан, с длинными ленивыми волнами, накатывающими на берег, как будто это мне удалось его мысленно создать, суетились кулики, и труба на горизонте тянула за собой неподвижный шлейф белого пара. Клэр Кавендиш вздохнула и, казалось, вряд ли осознавая, что делает, взяла меня под руку.

— О Господи, — произнесла она с внезапной страстной дрожью в голосе, — как мне здесь нравится.

Мы вышли из-за деревьев на берег. Песок был плотно утрамбован, и идти по нему было легко. Я знал, как неуместно выгляжу в своем темном костюме и шляпе. Клэр заставила меня остановиться и, держась одной рукой за мое предплечье, наклонилась, чтобы снять туфли. Я подумал о том, что произойдет, если она потеряет равновесие и упадет на меня, так что мне придется подхватить её под локоть. Это была одна из тех глупых мыслей, которые приходят в голову в подобных случаях. Мы пошли дальше. Она снова взяла меня под руку. В другой руке она держала туфли, болтающиеся на кончиках двух пальцев. Должна была звучать музыка, громкие и, в то же время, мягкие напевы скрипок, и какой-то парень с гласной на конце своего имени, мурлычущий о море, песке, летнем ветре и вас…

— Откуда вы обо мне узнали? — спросил я. На самом деле, это меня не очень интересовало, но мне хотелось поговорить о чём-нибудь ещё, кроме Нико Питерсона.

— От друга.

— Да, вы говорили… Но от кого именно?

Она снова прикусила губу.

— От того, кого вы очень хорошо знаете.

— О?

— От Линды Лоринг.

Это было как удар в челюсть.

— Вы знакомы с Линдой Лоринг? — спросил я, стараясь не выдать своего удивления. — Откуда?

— О, оттуда, отсюда. Наш мир очень тесен, мистер Марлоу.

— Имеете в виду мир богатых?

Неужели она снова покраснела? Ну да.

— Да, — сказала она, — наверное, именно это я и имела в виду. — Она помолчала. — Я ничего не могу поделать с тем, что у меня есть деньги.

— Не моё дело кого-то в чём-то винить, — слишком поспешно ответил я.

Она улыбнулась и искоса заглянула мне в глаза.

— Я думала, что вы именно этим и занимаетесь, — произнесла она.

Мои мысли всё ещё были заняты Линдой Лоринг. Бабочка размером с курицу хлопала крыльями где-то в районе моей диафрагмы.

— Я думал, Линда в Париже, — сказал я.

— Так и есть. Я разговаривала с ней по телефону. Время от времени мы созваниваемся.

— Полагаю, чтобы обменяться последними сплетнями международного масштаба.

Она улыбнулась и с упрёком сжала мою руку.

— Что-то в этом роде.

Мы подошли к навесу, похожему на автобусную остановку, стоявшему на краю мягкого песка, где пляж встречался с низкими дюнами. Внутри стояла скамья, сделанная из нескольких грубо сколоченных досок, хорошо выветренных солёным ветром.

— Давайте присядем на минутку, — предложила Клэр.

Там, в тени, было приятно, с воды дул приятный ветерок.

— Это, должно быть, частный пляж, — сказал я.

— Да, это так. Как вы догадались?

Я знал, потому что если бы это было общественное место, то такое убежище было бы настолько загажено и замусорено, что нам и в голову не пришло устроиться в нём. Клэр Кавендиш, сказал я себе, была одной из тех, кого мир защищает от собственных ужасов.

— Значит, вы рассказали Линде об исчезновении Нико, а затем о его внезапном воскрешении? — спросил я.

— Я рассказала ей не так много, как вам.

— Вы мне мало что рассказали.

— Я призналась вам, что мы с Нико были любовниками.

— Думаете, такая девушка, как Линда, не догадалась бы об этом? Пойдёмте, миссис Кавендиш.

— Я бы хотела, чтобы вы называли меня Клэр.

— Извините, не думаю, что стоит так делать.

— А почему бы и нет?

Я высвободил свою руку из ее и встал.

— Потому что вы моя клиентка, миссис Кавендиш. Всё это, — я махнул рукой в сторону укрытия, пляжа, этих деловитых маленьких птичек у кромки воды, где галька шипела в воде, словно кипятилась, — всё это очень мило, красиво и приятно. Но дело в том, что вы пришли ко мне с какой-то историей об исчезновении вашего парня, и вам не терпится найти бедолагу. Но тут выясняется, что мистер Питерсон проделал весьма серьёзный трюк с исчезновением, о чём вы, по каким-то своим причинам, не сообщили мне. Затем вы представляете меня своему мужу и показываете, какой он делает вас несчастной…

— Я…

— Позвольте мне закончить, миссис Кавендиш, а потом уже скажете вы. Я пришёл в ваш прекрасный дом…

— Я вас сюда не приглашала. Вы могли бы позвонить и попросить меня снова зайти к вам в офис.

— Это правда, абсолютная правда. Но я всё-таки пришёл, с плохими новостями, новостями, которые, я думал, вас потрясут, и всё только для того, чтобы обнаружить, что вы уже знаете всё, что я хотел вам сообщить. Потом мы отправляемся на приятную прогулку по вашему восхитительному саду, вы берёте меня под руку, ведёте на свой частный пляж и говорите, что знакомы с моей подругой миссис Лоринг, которая порекомендовала вам мои услуги после того, как вы не сказали ей, зачем они вам нужны…

— Я же сказала ей!

— Вы рассказали ей половину.

Она снова попыталась заговорить, но я остановил её ладонью у лица. Она вцепилась в сиденье обеими руками и смотрела на меня с таким выражением отчаяния на лице, что я не знал, верить ему или нет.

— В любом случае, — сказал я, внезапно почувствовав усталость, — всё это не имеет значения. Важно то, что именно вы хотите от меня? Что, по-вашему, я могу для вас сделать — и почему вы считаете, что должны притворяться, будто вот-вот влюбитесь в меня, чтобы я это сделал? Я работаю по найму, миссис Кавендиш. Вы приходите ко мне в офис, рассказываете о своей проблеме, платите мне деньги, я иду и пытаюсь её решить — вот как это работает. Это не сложно. Это не «Унесённые ветром» — Вы не Скарлетт О'Хара, а я не как-его-там Батлер.

— Ретт, — сказала она.

— Что?

Она утратила свой отчаянный вид и, отвернувшись от меня, смотрела на берег, на волны. У неё была манера отбрасывать в сторону то, что ей не нравилось или с чем она не хотела иметь дело, такое поведение всегда ставило меня в тупик. Это умение, которому может научить только жизнь, пропитанная деньгами.

— Вы имеете в виду Ретта Батлера, — сказала она. — Это также, по совпадению, ласкательное имя моего брата.

— Вы имеете в виду Эверетта Третьего?

Она кивнула.

— Да, — сказала она, — мы тоже зовём его Ретт. Не могу представить себе кого-то менее похожего на Кларка Гейбла, — теперь она снова посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. — Откуда вы его знаете? — спросила она. — Откуда вы знаете Эверетта?

— А я и не знаю. Когда я приехал, он слонялся по лужайке. Мы обменялись несколькими дружескими оскорблениями, и он показал где вас найти.

— Аааа. Понятно. — Она кивнула, всё ещё хмурясь. Снова посмотрела в сторону океана. — Я приводила его сюда играть, когда он был маленьким, — сказала она. — Мы проводили здесь целые дни, грелись в прибое, строили замки из песка.

— Он сказал мне, что его зовут Эдвардс, а не Лэнгриш.

— Верно. У нас разные отцы — моя мать снова вышла замуж, когда приехала сюда из Ирландии. — Она опустила уголки рта в кривой улыбке. — Это был не самый удачный брак. Мистер Эдвардс оказался из тех, кого романисты называют охотником за приданым.

— Не только романисты, — сказал я.

Она наклонила голову в ироническом коротком кивке признания, улыбаясь.

— Как бы то ни было, в конце концов мистер Эдвардс сдался — измотанный, полагаю, попытками притвориться тем, кем он не являлся.

— А кем он был? Если не считать охотника за приданым.

— Тот, кем он не был, был честным и справедливым. Ну, я не думаю, что кто-нибудь знал, кем он был на самом деле, включая его самого.

— И он ушёл.

— Он ушёл. Вот тогда-то мама и привела меня в фирму, хоть я и была совсем юная. К удивлению всех, особенно меня самой, у меня оказался талант продавать духи.

Я вздохнул и присел рядом.

— Не возражаете, если я закурю? — спросил я.

— Пожалуйста, курите.

Я достал серебряный портсигар с монограммой. Чья это монограмма, я не знаю, — портсигар я купил в ломбарде. Открыл его и протянул ей. Она покачала головой. Я закурил. Приятно курить у моря; соленый воздух придает табаку свежий привкус. Сегодня, по какой-то причине, это напомнило мне о молодости, что было странно, поскольку я вырос не у океана.

И снова она словно прочитала мои мысли.

— Откуда вы, мистер Марлоу? — спросила она. — Где вы родились?

— Санта-Роза. Городок в нигде, к северу от Сан-Франциско. Почему вы спросили?

— Не знаю. Почему-то мне всегда кажется важным узнать, кто откуда, а вам нет?

Я прислонился спиной к грубой деревянной стене укрытия и положил локоть руки с дымящейся сигаретой на ладонь левой.

— Миссис Кавендиш, — сказал я, — вы вводите меня в замешательство.

— Неужели? — Казалось, её это позабавило. — Как это?

— Я же сказал — я наёмный работник, а вы разговариваете со мной как с человеком, которого знаете всю свою жизнь, или с тем, кого хотели бы знать до конца своих дней. К чему это?

Она немного подумала, опустив глаза, потом взглянула на меня из-под ресниц.

— Наверное, дело в том, что вы совсем не такой, как я ожидала.

— А чего вы ожидали?

— Кого-то жёсткого и расчётливого, как Нико. Но вы совсем не такой.

— Откуда вы знаете? Может быть, я просто устраиваю для вас представление, притворяясь кошечкой, когда на самом деле я скунс?

Она покачала головой и на мгновение закрыла глаза.

— Я не так уж плохо разбираюсь в людях, несмотря на то, что кажется по-другому.

Я не заметил, чтобы она хотя бы пошевелилась, но почему-то её лицо оказалось ближе к моему, чем раньше. Казалось, не оставалось ничего другого, кроме, как поцеловать её. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Она просто сидела и принимала всё как есть, а когда я отодвинулся, слегка улыбнулась и печально взглянула. Я вдруг отчётливо услышал шум волн, шипение гальки и крики чаек.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Мне не следовало этого делать.

— А почему бы и нет? — Она говорила очень тихо, почти шепотом.

Я встал, бросил сигарету на песок и наступил на неё каблуком.

— Думаю, нам пора возвращаться, — сказал я.

Когда мы возвращались из-за деревьев, она снова взяла меня за руку. Казалось, она держалась совершенно непринужденно, и я задался вопросом, действительно ли был тот поцелуй. Мы вышли на лужайку, и перед нами предстал дом во всём его жутком величии.

— Отвратительно, не правда ли, — сказала Клэр, снова прочитав мои мысли. — Это дом моей матери, а не мой и Ричарда. Это ещё одна причина его угрюмости.

— Потому что ему приходится жить с тёщей?

— Для мужчины это всегда не очень приятно, во всяком случае, для такого, как Ричард.

Я остановился и заставил её остановиться вместе со мной. В ботинках у меня был песок, а в глазах — соль.

— Миссис Кавендиш, зачем вы мне всё это рассказываете? Почему вы обращаетесь со мной так, как будто мы с вами очень близки?

— Вы имеете ввиду, почему я позволила поцеловать себя? — Её глаза сверкали; она смеялась надо мной, хотя и беззлобно.

— Хорошо, — сказал я. — Почему вы позволили поцеловать себя?

— Наверное, я хотела узнать, на что это будет похоже.

— И на что это было похоже?

Она на мгновение задумалась.

— Мило. Мне понравилось. Я бы хотела, это как-нибудь повторить.

— Уверен, что это можно устроить.

Мы пошли дальше, её рука в моей. Она что-то напевала себе под нос. Она казалась счастливой. Это, подумал я, не та женщина, которая вчера вошла в мой кабинет и, оценивая, холодно разглядывала меня из-под вуали, это кто-то другой.

— Его построил один из киношников, — сказала она. Она снова говорила о доме. — Ирвинг Тальберг,[21] Луис Б. Майер[22] — один из этих магнатов, забыла, кто именно. Камень привезли из Италии, откуда-то с Апеннин. Хорошо, что итальянцы не знают, как с ним обошлись.

— Почему вы живёте здесь? — спросил я. — Вы сказали, что богаты, так можете куда-нибудь переехать.

Я взглянул на неё. Лёгкая тень легла на её гладкий лоб.

— Не знаю, — ответила она. Несколько шагов она помолчала, потом снова заговорила: — Может быть, я не могу смириться с перспективой остаться наедине с мужем. Не самая лучшая компания.

На это мне нечего было сказать, поэтому я промолчал.

Мы приближались к оранжерее. Она спросила, не смог бы я зайти.

— Может быть, вы хотели бы выпить?

— Не думаю, — ответил я. — Я сейчас на работе. Есть ещё что-нибудь, что вы хотите мне рассказать о Нико Питерсоне, прежде чем я отправлюсь по его следу?

— Ничего не могу придумать. — Она вытащила из рукава льняной куртки обрывок листа. — Я просто хочу, чтобы вы выследили его, — сказала она. — Я не хочу, чтобы он вернулся. Не уверена, что вообще хотела бы его видеть.

— Тогда зачем вы, вообще, с ним связались?

Она придала лицу выражение печального клоуна. Мне нравилось, как она высмеивала себя.

— Полагаю, он казался опасным, — сказала она. — Как я уже говорила, мне легко заскучать. На какое-то время он заставил меня почувствовать себя живой, немного ближе к реальности. — Она спокойно посмотрела на меня. — Можете это понять?

— Могу.

Она рассмеялась.

— Но не одобряете.

— Не мне решать, стоит ли это одобрять или нет, миссис Кавендиш.

— Клэр, — снова произнесла она хриплым шёпотом.

Я стоял с каменным лицом, чувствуя себя невозмутимым как индеец у табачной лавки. Она грустно пожала плечами, затем засунула руки в карманы куртки и втянула плечи.

— Я бы хотела, чтобы вы выяснили, где Нико, — сказала она, — что он делает, почему притворился мёртвым.

Она посмотрела на гладкую зеленую лужайку, на деревья. За её спиной в стекле оранжереи отражалась другая, призрачная версия нас обоих.

— Странно думать, что он сейчас где-то находится и что-то делает. Я привыкла верить, что он мёртв, и мне трудно отвыкнуть от этой мысли.

— Сделаю всё, что смогу, — сказал я. — Его не так уж трудно будет выследить. Он не похож на профессионала, и я сомневаюсь, что он слишком хорошо замёл следы, особенно потому, что не ожидает, что его кто-то будет разыскивать, поскольку он, предположительно, мёртв.

— Что вы будете делать? Как вы с этим разберётесь?

— Взгляну на заключение коронера. Потом я поговорю кое с кем.

— С кем? С полицией?

— Копы, как правило, не очень-то помогают тем, кто не из их числа. Но я знаю одного или двух парней в управлении.

— Мне бы не хотелось, чтобы стало известно, что это я его разыскиваю.

— Хотите сказать, что не хотите, чтобы ваша мать узнала?

Её лицо стало жёстким, что далось ей нелегко.

— Я больше думаю о бизнесе, — сказала она. — Любой скандал был бы очень плох для нас — для парфюмеров «Лэнгриш». Надеюсь, вы понимаете.

— О, я всё понимаю, миссис Кавендиш.

Откуда-то рядом раздался крик, жутко тонкий и пронзительный. Я уставился на Клэр.

— Павлин, — сказала она. Ну, конечно же, здесь должен быть павлин. — Мы зовём его Либераче.

— Он часто так делает? Так кричит?

— Только когда ему скучно.

Я повернулся, чтобы уйти, но остановился. Как она была прекрасна, стоя на солнце в своём прохладном белом льняном костюмчике, со всем этим сияющим стеклом и конфетно-розовым камнем позади неё. Я всё ещё чувствовал мягкость её губ на своих.

— Скажите, — спросил я, — как вы узнали о смерти Питерсона?

— О, — сказала она совершенно небрежно, — я была там, когда это случилось.

Я уже почти добрался до ворот, когда встретил Ричарда Кавендиша, который вёл по подъездной дорожке большого гнедого жеребца. Я остановил машину и опустил стекло.

— Привет, спортсмен, — сказал Кавендиш. — Уже покидаешь нас?

Он не был похож на человека, который весь последний час скакал во весь опор. Его волосы цвета дуба не были взъерошены, а бриджи были такими же чистыми, как и тогда, когда он появился в оранжерее. Если он даже и вспотел, то вы бы этого не заметили. Лошадь выглядела измотанной; она то и дело закатывала глаза, мотала головой и дёргала поводья, которые хозяин держал легко, как детскую скакалку. Возбудимые существа, эти лошади.

Кавендиш наклонился к окну, опёрся локтем сверху на дверь и широко улыбнулся мне, показав два ряда маленьких ровных белых зубов. Это была одна из самых пустых улыбок, которые я когда-либо видел.

— Жемчуг, да? — спросил он.

— Так сказала леди.

— Да, я слышал, что она сказала.

Лошадь уже уткнулась носом ему в плечо, но он не обратил на это внимания.

— Они не так ценны, как она думает. И всё же я думаю, что она привязалась к ним. Ты же знаешь, что такое женщины.

— Не уверен, что знаю, если дело касается жемчуга.

Он всё ещё улыбался. Он ни на секунду не поверил в историю с потерянным ожерельем. Мне было всё равно. Я знал Кавендиша — он принадлежал к хорошо известному мне типу мужчин: красивый, играющий в поло льстец, который женится на богатой девушке, а затем превращает её жизнь в ад, скуля о том, как тяжело ему тратить её деньги и как это ранит его гордость.

— Хорошая лошадь, — сказал я, и, словно услышав меня, животное покосилось глазами в мою сторону.

Кавендиш кивнул:

— Вспыльчивый, — сказал он. — Семнадцать ладоней,[23] крепок, как танк.

Я сложил губы трубочкой, как будто хотел свистнуть, но не свистнул.

— Впечатляет, — сказал я. — Играете на нём в поло?

Он коротко рассмеялся.

— В поло играют на пони, — сказал он. — Можешь себе представить, как ты пытаешься достать мяч со спины этого парня?

Он потер подбородок указательным пальцем:

— Я так понимаю, сам ты не играешь.

— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Там, откуда я родом, мы не выпускаем клюшку из рук.

Он изучал меня, позволяя своей улыбке лениво расплываться:

— Ты настоящий шутник, Марлоу, не так ли?

— Я? А что я сказал?

Некоторое время он продолжал меня рассматривать. Когда он прищурился, веер тонких морщинок разбежался по бокам от глаз. Затем он выпрямился, хлопнул ладонью по верху двери и отступил назад.

— Удачи с жемчугом, — сказал он. — Надеюсь, ты их найдешь.

Лошадь вскинула голову и захлопала губами, как они обычно это делают. Звук, который она издала, был очень похож на саркастический смех. Я включил передачу и отпустил сцепление.

— Враг замечен, — сказал я и уехал.

Через полчаса я уже был в Бойл-Хайтс, припарковавшись возле офиса коронера округа Лос-Анджелес. Интересно, сколько раз я поднимался по этим ступенькам? Здание было диким образцом архитектуры в стиле модерн и больше походило на обиталище джинна, чем на правительственное здание. Однако внутри было прохладно и успокоительно тихо. Единственным звуком, который можно было услышать, был стук высоких каблуков невидимой служащей, которая шла по коридору на одном из этажей выше.

Приёмная была укомплектована, если можно так выразиться, маленькой задорной брюнеткой в неприлично обтягивающей кофточке. Я протянул ей свою лицензию детектива, как фокусник, демонстрирующий игральную карту, которую он собирается сдать. Большую часть времени они не утруждают себя её рассматриванием, предполагая, что я из полицейского управления, что меня вполне устраивает. Она сказала, что потребуется час, чтобы затребовать досье на Нико Питерсона. Я сказал, что через час мне надо будет поливать кактусы. Она неуверенно улыбнулась мне и сказала, что посмотрит, можно ли ускорить процесс.

Некоторое время я расхаживал по коридору, курил сигарету, потом стоял у окна, засунув руки в карманы, и наблюдал за движением на Мишн-роуд. Это и есть захватывающая жизнь частного детектива.

Девушка в кофточке сдержала своё слово и вернулась меньше чем через пятнадцать минут с папкой. Я взял её, устроился на скамейке у окна и принялся листать бумаги. Я не ожидал от них много, и не ошибся, но с чего-то надо было начать. Погибший был сбит автомобилем под управлением неизвестного водителя на Латимер-роуд, Пасифик-Пэлисэйдс, в округе Лос-Анджелес, примерно между одиннадцатью часами вечера и полуночью 19 апреля. Он получил многочисленные травмы с длинными названиями, в том числе «очень большой оскольчатый перелом правой стороны черепа» и множественные рваные раны лица. Причиной смерти стала наша старая знакомая травма тупым предметом — патологоанатомы обожают травму тупым предметом; то, как это звучит, заставляет их довольно потирать руки. В деле имелась фотография, сделанная на месте аварии. Можно было увидеть, какой чёрной и блестящей выглядит кровь в свете вспышки. Неизвестный водитель потрудился над Нико Питерсоном. Последний напоминал половину говяжьей туши, с которой очень небрежно обращались, обтянутую акульей кожей. Я услышал свой собственный тихий вздох. Смерть, не гордись, сказал поэт,[24] но я не понимаю, почему Жница не должна испытывать определенного чувства выполненного долга, учитывая обстоятельность проделанной работы и неоспоримый её успех.

Я вернул папку миниатюрной служащей и вежливо поблагодарил её, впрочем, в ответ я получил лишь рассеянную улыбку; у неё было много других дел. Мне пришло в голову спросить её, есть ли у нее планы на обед, но не успела эта идея сформулироваться, как я её отбросил. Мысли о Клэр Кавендиш так просто не нейтрализовать.

Выйдя на улицу, я зашёл в телефонную будку и набрал Джо Грина в Центральным отделе по расследованию убийств. Он ответил после первого же гудка.

— Джо, — спросил я, — тебе когда-нибудь позволяют отдыхать?

Он испустил хриплый вздох. Джо напоминает мне одного из самых крупных морских млекопитающих — может быть, дельфина или большого старого морского слона. После двадцати лет службы в полиции, ежедневного общения с убийцами, наркоторговцами, насильниками детей и кого ещё можно себе представить, он превратился в бесформенный комок усталости, тоски и иногда внезапной ярости. Я спросил, можно ли угостить его пивом. И услышал, как он стал подозрительным.

— Зачем? — прорычал он.

— Не знаю, Джо, — сказал я. Злая молодая женщина в лыжных штанах и алой майке, с ребёнком в коляске, стояла у будки, свирепо глядя на меня, чтобы я закончил разговор и отдал ей трубку.

— Потому что сейчас лето, — сказал я, — время обеда, жарче, чем в аду, и, кроме того, я хочу с тобой кое о чём поговорить.

— Опять о жмурике Питерсоне?

— Совершенно верно.

Он немного подождал, потом сказал:

— Встретимся у Лэнигана.

Когда я открыл дверь будки, воздух изнутри беззвучно ударился о тепло снаружи. Когда я вышел, молодая мать обругала меня, протиснулась мимо и схватила трубку.

— Не стоит, — сказал я. Но она была слишком занята набором номера, чтобы ответить.

«Лэниган» был одним из тех мест, которые притворяются ирландскими, с трилистниками, нарисованными на зеркале за стойкой бара, и раскрашенными кадрами из фильмов с Джоном Уэйном[25] и Морин О'Хара[26] на стенах. На полке среди бутылок стояла кварта «бушмиллз»,[27] с надетым «тэм-о-шантер».[28] Шотландия, Ирландия — какая разница? Бармен, однако, казался настоящим, невысокий и узловатый, с головой, похожей на огромную картофелину, и волосами, которые когда-то были рыжим.

— Что будете пить, ребята? — с акцентом спросил он.

Джо Грин был одет в помятый костюм из серого льна, который когда-то, вероятно, был белым. Когда он снял соломенную шляпу, её край оставил на лбу багровую бороздку. Он вытащил из нагрудного кармана пиджака большой красный носовой платок и вытер лоб, который уже отвоевал такую часть его черепа, что очень скоро он официально станет лысым.

Мы сидели, ссутулившись, перед пивом и положив локти на стойку.

— Господи, — сказал Джо, — как же я ненавижу лето в этом городе.

— Да, — сказал я, — ничего хорошего.

— Знаешь, что меня особенно достаёт? — Он понизил голос. — Чувствовал когда-нибудь, как твои трусы стягиваются в промежности, горячие и влажные, как чёртова припарка?

— Может быть, ты носишь не то, что надо, — сказал я. — Посоветуйся с миссис Грин. Жёны знают в этом толк.

Он бросил на меня косой взгляд.

— Да? — У него были глаза ищейки, опущенные веки, печальные и обманчиво глупые.

— Да, именно так, Джо, — сказал я, — именно так.

Некоторое время мы молча пили пиво, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Бармен Пэт насвистывал мелодию «Матушки Мачри»[29] — да, он насвистывал, я с трудом мог в это поверить. Может быть, ему заплатили за то, чтобы он принёс в Город Ангелов истинную мелодию родной земли.

— Что тебе удалось раскопать о Питерсоне? — спросил Джо.

— Немного. Я заглянул в отчёт коронера, мистера П. в тот вечер определённо помяли. Вы пытались найти того, кто его сбил?

Джо рассмеялся. Его смех прозвучал так, словно из унитаза вытаскивали вантуз.

— А ты как думаешь? — спросил он.

— Латимер-роуд в это время не настолько загружена.

— Это был субботний вечер, — сказал Джо. — Приезжают и валят в клуб, как крысы на задний двор закусочной.

— В «Кауилью»?

— Да, кажется, так он называется. Его могла раздавить одна из сотни машин, которые были там. И конечно, никто ничего не видел. Ты бывал в этом месте?

— Клуб «Кауилья» — не моё место, Джо.

— Думаю, что нет. — Он хихикнул; на этот раз это был вантуз поменьше из меньшего унитаза. — Эта таинственная девица, на которую ты работаешь, — она туда ходит?

— Возможно. — Я стиснул зубы и заскрежетал ими; плохая привычка, когда я набираюсь храбрости, чтобы сделать что-то, что, по-моему, делать не следует. Но наступает момент, когда ты должен быть откровенен с полицейским, если он сможет тебе помочь. Во всяком случае, что-то вроде следующего уровня доверия.

— Она думает, что он ещё жив, — сказал я.

— Кто, Питерсон?

— Да. Она думает, что он не погиб, это не его раздавили той ночью на Латимер-роуд.

Это заставило его выпрямится. Он повернул свою большую розовую голову и уставился на меня.

— Господи, — сказал он. — Что навело её на эту мысль?

— Она сказала, что видела его на днях.

— Она видела его? Где?

— В Сан-Франциско. Она ехала в такси по Маркет-стрит, а он был там, живее живого.

— Она с ним говорила?

— Они двигались в противоположных направлениях. К тому времени, как она оправилась от неожиданности, он остался уже далеко позади.

— Господи, — повторил Джо тоном счастливого изумления. Копы любят, когда всё переворачивается с ног на голову; это добавляет щепотку остроты к их скучному рабочему дню.

— Ты знаешь, что это значит, — сказал я.

— И что это значит?

— Возможно, у вас на руках убийство.

— Ты так думаешь?

Достойный сын миссис Мачри стоял у кассы и мечтательно тыкал спичкой в ухо. Я подал ему знак принести ещё пару стаканов.

— Подумай об этом, — сказал я Джо. — Если умер не Питерсон, то кто? И действительно ли это был несчастный случай?

Джо с минуту обдумывал этот вопрос, обращая особое внимание на его грязную изнанку.

— Ты думаешь, Питерсон всё подстроил, чтобы исчезнуть?

— Не знаю, что и думать, — сказал я.

Принесли свежее пиво. Джо всё ещё напряженно думал.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Этого я тоже не знаю, — сказал я.

— Я же не могу просто ничего не делать. Не могу?

— Может быть, вам удастся эксгумировать тело?

— Откопать? — Он покачал головой. — Его кремировали.

Я об этом не подумал, но, конечно же, так и должно было произойти.

— Кто опознал Питерсона? — спросил я.

— Не знаю. Могу выяснить. — Он взял свой стакан, потом снова поставил. — Господи, Марлоу, — сказал он скорее печально, чем сердито, — каждый раз, когда я с тобой связываюсь, потом одни неприятности.

— Неприятности — моё второе имя.

— Хо-хо.

Я отодвинул свой стакан на дюйм в сторону, а затем снова вернул туда, где он был, в кольцо пены на стойке. Я вспомнил, как Клэр Кавендиш делала то же самое пару часов назад. Когда женщина проникает в твою голову, нет ничего, что не напоминало бы тебе о ней.

— Послушай, Джо, мне очень жаль, — сказал я. — Может быть, всё совсем не так. Возможно, моя клиентка только вообразила, что видела Питерсона. Может быть, это была игра света или она выпила слишком много мартини.

— Ты собираешься сказать мне, кто она?

— Ты же знаешь, что нет.

— Если окажется, что она права и этот парень жив, тебе придется назвать её имя.

— Может, и так. Но пока дело не открыто, так что я не обязан ничего вам рассказывать.

Джо откинулся на спинку стула и одарил меня продолжительным взглядом.

— Послушай, Марлоу, это ты же мне позвонил, помнишь? У меня было прекрасное спокойное утро, на моем столе ничего не было, кроме школьницы, пропавшей три дня назад, ограбления на заправочной станции и двойного убийства в Бэй-Сити. Это должно было стать лёгким делом. А теперь я должен беспокоиться, не устроил ли этот парень Питерсон, чтобы какой-то бедолага попал под машину, чтобы он смог сбежать.

— Ты можешь забыть, всё, что я тебе что-то рассказал. Как я уже сказал, может быть ничего и не было.

— Да, например, та старшеклассница, возможно, навещает свою бабушку в Покипси, и, возможно, два потерпевших в Бэй-Сити получили по пуле в голову абсолютно случайно. Само собой. Мир полон вещей, которые кажутся серьезными только лишь поначалу.

Он соскользнул с табурета и взял свою соломенную шляпу, лежавшую на стойке. Лицо Джо становится цвета печёнки, когда он раздражается.

— Я кое-что проверю по поводу смерти Питерсона или того, кто там умер, и дам тебе знать. А пока иди, возьми свою клиентку за руку и скажи ей, чтобы она не беспокоилась о своём приятеле Лазаре,[30] и, что если он жив, то ты его выследишь или зовут тебя не Догхаус[31] Рейли.

Он развернулся и зашагал прочь, хлопая шляпой по бедру. Всё прошло хорошо, Марлоу, сказал я себе. Хорошая работа. Подошёл бармен и мягко спросил, всё ли в порядке.

— Конечно, — сказал я ему, — всё в порядке.

Я поехал в офис, по дороге купил в киоске на углу Вайн-стрит хот-дог и съел его за своим столом с бутылкой содовой. Потом я долго сидел, задрав ноги и сдвинув шляпу на затылок, и курил. Любой, кто взглянул бы на меня, сказал бы, что я глубоко задумался, но это было не так. На самом деле я старался не думать. Насколько я мог всё испортить, позвонив Джо Грину, я не мог сказать, в основном потому, что не хотел. Неужели я предал доверие Клэр Кавендиш, сказав Джо, что это она заметила Питерсона, считавшегося мёртвым? Трудно было представить это дело по-другому. Но иногда, когда ничего не удаётся добиться, необходимо расшевелить осиное гнездо. Но разве мне не стоило подождать, разве я не должен был попытаться сам пойти по следу Питерсона, прежде чем втянуть в это дело Джо?

Я приложил руку ко лбу и тихонько застонал. Затем открыл ящик конторки, в которой должны были храниться папки с документами, достал офисную бутылку и налил немного крепкого в бумажный стаканчик. Когда вы знаете, что облажались, ничего другого не остаётся, как уничтожить несколько миллионов клеток мозга.

Я созерцал уровень жидкости в бутылке, когда зазвонил телефон. Как же так получается, что после стольких лет проклятая машина всё ещё заставляет меня подпрыгивать? Я ожидал, что это Джо, и оказался прав.

— У этого жмурика в кармане был бумажник Питерсона — сказал он. — И к тому же его опознал на месте менеджер… Как, ты сказал, называется этот клуб?

— «Кауилья».

— Не знаю, почему я все время это забываю. Управляющий — Флойд Хэнсон.

— Что ты о нём знаешь?

— Если ты имеешь в виду, есть ли у нас что-нибудь на него, то нет. «Кауилья» — это ути-пути организация, и они не наняли бы в руководство никого с криминальным прошлым. Знаешь, в клубе состоят шериф, пара судей и половина крупных бизнесменов города. Если ткнёшь туда пальцем, то тебе наверняка его откусят.

— В деле есть что-нибудь о нарушениях в тот вечерь, когда Питерсона, или кто он там, сбили?

— Нет. Зачем? — Я услышал, как Джо снова стал подозрительным.

— Я слышал, что Питерсон был пьян в тот вечер и поднял шум в баре, — сказал я. — Дошло до того, что его оттуда вышвырнули. А потом кто-то нашёл его на обочине дороги безжизненным, как баранья туша.

— Этот кто-то — одна из девушек-гардеробщиц, возвращающаяся домой со своим парнем. Парень заехал за ней в конце смены.

— Что-нибудь на них? — спросил я.

— Не-а. Пара детей. Они вернулись и сообщили Хэнсону, управляющего. Он вызвал нас.

Я немного подумал.

— Ты всё ещё здесь? — спросил Джо.

— Здесь. Я думаю.

— Думаешь, зря тратишь время, да?

— Я позвоню своему клиенту.

— Ты позвонишь своему клиенту, — усмехнулся он и повесил трубку.

Я отпил еще немного из своей верной бутылки, но пошло уже не так хорошо. Для бурбона было слишком жарко. Я взял шляпу, вышел из офиса, спустился на лифте и вышел на улицу. Идея состояла в том, чтобы прочистить голову, но как это сделать, когда воздух горячий, как внутри печи, и на вкус как железные опилки? Я прошёл немного по тротуару, держась в тени, потом вернулся. Виски заставляло мою голову чувствовать себя так, будто она заполнена замазкой. Я вернулся в кабинет, закурил сигарету и уставился на телефон. Затем я снова позвонил Джо Грину и сказал ему, что разговаривал со своей клиенткой и убедил её, что она ошиблась, когда сказала, что видела Питерсона.

Джо рассмеялся.

— Эти женщины, — сказал он. — Вбивают в свои хорошенькие головки идею и заставляют вас бегать кругами, а потом говорят: «О, я тау-тау-тау, мистер Марво, я, должно быть, вонг».

— Да, пожалуй, так оно и есть, — сказал я.

Я слышал, как Джо не верит ни единому моему слову. Но ему было всё равно. Всё, чего он хотел, — это закрыть папку с делом Нико Питерсона и вернуть её обратно на пыльную полку, с которой он её достал.

— Она тебе всё равно заплатит? — спросил он.

— Конечно, — солгал я.

— Значит, все счастливы.

— Не знаю, насколько уместно это слово, Джо.

Он снова рассмеялся.

— Держи нос по ветру, Марлоу, — сказал он и повесил трубку. Джо — нормальный парень, несмотря на свой характер.

Я мог бы оставить всё как есть. Я мог бы сделать так, как сказал Джо, мог бы позвонить Клэр Кавендиш и сказать, что она, должно быть, ошиблась, что это не мог быть Нико Питерсон, которого она видела в тот день в Сан-Франциско. Но почему это должно было её убедить? У меня не было для неё ничего нового. Она и так знала, что погибший на Латимер-роуд был одет в одежду Питерсона и у него в нагрудном кармане был его бумажник. Ей также было известно, как она сама сообщила мне перед тем, как я с ней расстался в тени листвы Лангриш-Лодж, что тот парень, Флойд Хэнсон, опознал тело. В тот вечер она была в «Кауилье» и видела, как Питерсона, пьяного и шумного, вывели из здания двое громил Хэнсона, и она всё ещё была там час спустя, когда гардеробщица и её приятель вернулись сообщить, что нашли Питерсона мёртвым на обочине дороги. Она даже выходила наружу и видела, как тело грузили в «скорую помощь». И несмотря на всё это, она была уверена, что именно Питерсона она заметила на Маркет-стрит через пару месяцев после того, как он предположительно умер. Что я мог сообщить такого, что заставило бы её передумать?

У меня было ощущение, что во всём этом что-то было не так, что мне что-то не договаривают. Подозрительность становится привычкой, как и всё остальное.

Остаток дня я провел в праздности, но не смог выбросить из головы дело Питерсона. На следующее утро я отправился в контору и сделал несколько телефонных звонков, проверяя Лэнгришей и Кавендишей. Я ненамного продвинулся. Самое интересное, что я узнал о них, было то, что, несмотря на все их деньги, в их шкафах не было скелетов, по крайней мере, ни одного, о котором кто-либо слышал. Но всё ведь не может быть настолько просто, не правда ли?

Я спустился на лифте и пересёк дорогу у того места, где припарковал «олдс». Я оставил машину в тени, но солнце обмануло меня и, завернув за угол, вовсю светило в лобовое стекло и, конечно же, на руль. Я открыл все четыре окна и быстро поехал, чтобы обдуть всё ветерком, но это не помогло. Интересно, что было бы, если бы английские пилигримы, а не испанцы первыми высадились на этом берегу? Думаю, они молились бы о дожде и низких температурах, и Господь прислушался бы к ним.

В Пэлисэйдс, где океан был совсем рядом, было прохладнее. Мне пришлось пару раз спрашивать дорогу, прежде чем я нашёл клуб «Кауилья». Въезд находился на покрытой листвой дороге в конце длинной высокой стены, по которой разливались цветы бугенвиллеи.[32] Ворота не были электрифицированы, как я ожидал. Они были высокими, богато украшенными и вызолоченными. Они были открыты, но путь преграждал полосатый деревянный шлагбаум. Привратник вышел из своей маленькой будки и одарил меня слащавым взглядом. Это был молодой человек в щегольском бежевом мундире и фуражке с тесьмой на козырьке. Казалось, что на его длинную шею одета булавочная головка, и его кадык подпрыгивал вверх и вниз, как шарик для пинг-понга, когда он сглатывал.

Я сказал, что я здесь, чтобы повидать управляющего.

— Вам назначено?

Я ответил, что нет, и он как-то странно скривил рот и спросил, как меня зовут. Я показал ему свою визитку. Он долго хмурился, рассматривая её, как будто информация, содержащаяся на ней, была написана иероглифами. Он снова проделал то же самое со своим ртом — это было что-то вроде беззвучного рвотного позыва — и отправился в сторожку, недолго поговорил с кем-то по телефону, зачитав содержимое моей карточки, затем вернулся, нажал кнопку, и препятствие поднялось.

— Держитесь левее, там будет написано «Приемная», — сказал он. — Мистер Хэнсон будет вас ожидать.

Подъездная дорожка вилась вдоль длинной высокой стены, увитой бугенвиллеями. Цветы были самых разных оттенков: розовые, малиновые, нежно-лиловые. Кому-то здесь они определённо нравились. Росли и другие растения: гардении, жимолость, необычные жакаранды[33] и апельсиновые деревья, наполнявшие воздух своим сладковато-острым ароматом.

Приёмная представляла собой бревенчатую хижину с множеством узких окошек и красным ковром перед дверью. Я шагнул внутрь. В воздухе стоял сосновый привкус, а из скрытых под потолком динамиков тихо звучала флейта. За столом, представлявшем собой большой почтенный предмет со стопками ящиков с медными ручками и прямоугольником зеленой кожи на крышке, на котором индейский вождь мог бы подписать отказ от своих племенных земель, никого не было. Повсюду стояли различные предметы эпохи освоения Америки: полноразмерный индейский головной убор на специальной подставке, старинная серебряная урна, на другой подставке — богато украшенное седло. На стенах висели луки и стрелы различных конструкций и размеров, пара пистолетов с рукоятками из слоновой кости и в рамках фотографии Эдварда Кёртиса,[34] с изображением благородных храбрецов и их скво с мечтательными глазами. Я как раз рассматривал крупный план одного из этих этюдов — вигвамы, костёр, кружок женщин с заплечными сумками, — когда услышал позади себя тихие шаги.

— Мистер Марлоу?

Флойд Хэнсон был высоким и стройным, с длинной узкой головой и гладко зачесанными назад намасленными чёрными волосами с кокетливой сединой на висках. На нём были белые брюки с завышенной талией и складками, о которые можно было порезаться, мокасины с кисточками, белая рубашка с отложным воротником и джемпер без рукавов с узором из больших серых ромбов. Он стоял, засунув левую руку в боковой карман брюк, и смотрел на меня насмешливым взглядом, как будто я выглядел слегка комично, но он был слишком воспитан, чтобы смеяться над этим. Я заподозрил, что это не относилось ко мне лично, и именно так он смотрит на большинство вещей, которые попадают под его пристальное внимание.

— Это я, — сказал я. — Филип Марлоу.

— Чем могу быть полезен, мистер Марлоу? Марвин, наш привратник, сказал мне, что вы частный детектив.

— Да, — сказал я. — Когда-то давно, я работал на окружного прокурора. Теперь я свободный художник.

— Ну да. Понятно.

Он выждал ещё мгновение, спокойно глядя на меня, затем протянул мне правую руку для рукопожатия. Это было похоже на то, как если бы вам дали подержать какое-то гладкое животное с прохладной кожей. Самым поразительным в этом был уровень спокойствия. Когда он не двигался и не говорил, то, казалось, что внутри него что-то автоматически отключается, как будто для сохранения энергии. У меня было такое чувство, что ничто в мире не может его удивить или произвести впечатление. Пока он стоял и смотрел на меня, мне самому с трудом удавалось сохранять спокойствие.

— Речь идёт о несчастном случае, который имел место здесь пару месяцев назад, — сказал я. — Несчастном случае со смертельным исходом.

— О? — Он ждал продолжения.

— Парня по имени Питерсон сбил водитель, который потом скрылся.

Он кивнул:

— Совершенно верно. Нико Питерсон.

— Он был членом клуба?

Это вызвало холодную улыбку:

— Нет, мистер Питерсон не был членом клуба.

— Но вы знали его — я имею в виду, достаточно знали, чтобы опознать.

— Он часто приезжал сюда с друзьями. Мистер Питерсон был весьма общительным человеком.

— Должно быть, для вас было потрясением увидеть его на дороге в таком состоянии.

— Да, так оно и было. — Его взгляд, казалось, блуждал по моему лицу; я почти чувствовал это, как прикосновения пальцев слепого, исследующего черты моего лица, чтобы зафиксировать их в своём сознании. Я начал было что-то говорить, но он перебил меня:

— Давайте прогуляемся, мистер Марлоу, — сказал он. — Сегодня приятное утро.

Он подошёл к двери и встал сбоку, поднятой ладонью приглашая пройти вперёд. Когда я проходил мимо, мне показалось, что он снова слабо улыбнулся, довольно и насмешливо.

Он был прав насчёт утра. Небо было сводом чистой синевы, в апогее переходящей в лиловый. Воздух был наполнен смешанными ароматами деревьев, кустарников и цветов. Где-то перебирал свой репертуар пересмешник, а среди кустарника слышалось тихое приглушенное шипение работающих разбрызгивателей воды. В Лос-Анджелесе есть свои приятные моменты, если вы достаточно богаты, чтобы иметь привилегию находиться в местах, где они происходят.

От здания клуба мы пошли по гладкой, изогнутой дорожке, которая вела мимо ещё более обширных кустов бугенвиллеи. Здесь изобилие цветов было ослепительным, и, хотя они, казалось, не имели особого запаха, воздух был тяжёлым от их влажного присутствия.

— Эти цветы, — сказал я, — такое ощущение, что они визитная карточка этого места.

Хэнсон на мгновение-другое задумался:

— Да, пожалуй, можно и так сказать. Это очень популярное растение, как вы, наверное, знаете. На самом деле это почти официальный цветок Сан-Клементе, да и Лагуна-Нигуэль тоже.

— Что вы говорите!

Было заметно, что он решил проигнорировать сарказм.

— У бугенвиллеи интересная история, — сказал он. — Интересно, вы с ней знакомы?

— Если и знал, то забыл.

— Она родом из Южной Америки. Впервые была описан неким Филибером Коммерсоном, ботаником, сопровождавшим французского адмирала Луи-Антуана де Бугенвиля в кругосветном исследовательском путешествии. Однако считается, что первым европейцем, увидевшим его, была любовница Коммерсона Жанна Барэ. Он провёл её на борт переодетой мужчиной.

— Я думал, что такое случается только в авантюрных романах.

— Нет, это было довольно распространено в те времена, когда моряки и пассажиры могли отсутствовать дома годами.

— Так эта Жанна… как, вы сказали, её фамилия?

— Барэ. С буквой «э» на конце.

— Точно. — Я не надеялся, что моё французское произношение сможет соответствовать его, поэтому даже и не пытался. — Эта девушка обнаруживает растение, её приятель описывает его, и при этом его называют в честь адмирала. Кажется, это не совсем справедливо.

— Пожалуй, вы правы. Мир в целом имеет тенденцию быть немного несправедливым, не находите?

На это я ничего не ответил. Его наигранный, фальшивый британский акцент начинал действовать мне на нервы.

Мы вышли на поляну, затенённую эвкалиптами. Я кое-что знал об эвкалиптах — не причисленные к покрытосеменным, разновидность миртовых, происходят из Австралии, — но я не счел нужным выставлять напоказ свои знания перед этим крутым собеседником. Он, вероятно, просто изобразит ещё одну из своих нервных, пренебрежительных улыбочек. Он указал за деревья:

— Поля для игры в поло вон там. Отсюда их не видно.

Я постаралась выглядеть впечатленным.

— Насчёт Питерсона, — сказал я. — Не могли бы вы рассказать мне о том, что произошло той ночью?

Он продолжал идти рядом со мной, ничего не говоря и даже не дав понять, что услышал мой вопрос, глядя в землю перед собой, как Клэр Кавендиш, когда мы вместе прогуливались по лужайке в Лэнгриш-Лодж. Его молчание поставило меня перед дилеммой, стоит ли задавать этот вопрос снова и, возможно, выставить себя дураком. Есть люди, которые могут это сделать — вывести вас из себя, просто оставаясь спокойными.

Наконец он заговорил:

— Я не совсем понимаю, что вы хотите от меня услышать, мистер Марлоу.

Он остановился и повернулся ко мне.

— На самом деле мне интересно, что именно вас интересует в этом несчастном случае.

Я тоже остановился и поковырял носком ботинка землю на дорожке. Теперь мы с Хэнсоном стояли лицом друг к другу, но без всякой враждебности. Вообще-то он не выглядел склонным к проявлению враждебности, да и я, если уж на то пошло, тоже, если только меня к этому не подталкивают.

— Допустим, есть заинтересованные лица, которые попросили меня заняться этим делом, — сказал я.

— Полиция уже занималась этим довольно тщательно.

— Да, я знаю. Проблема в том, мистер Хэнсон, что люди, как правило, имеют неправильное представление о полиции. Они ходят в кино и видят, как эти копы в широкополых шляпах и с пистолетами в руках безжалостно преследуют плохих парней. Но дело в том, что полиция хочет спокойной жизни, как и все мы. В основном их цель состоит в том, чтобы все прояснить и привести в порядок, написать аккуратный отчет и подать его вместе со стопками и стопками других аккуратных отчетов и забыть обо всем этом. Плохие парни знают это и принимают соответствующие меры.