Чёрные лебеди

Глава 4.5 Чёрный лебедь

— Угарт, научи меня своему языку, — попросила Гертруда.

— Ни к чему тебе геранийский, — возразил Праворукий.

— Это ещё почему?

— Твой дом — Отака.

— И поэтому мы идём в Кустаркан? — улыбнулась принцесса.

— Там есть то, что поможет переправить тебя домой.

— Помнится, ты обещал отвести меня в Гесс.

— Ну… — Праворукий не знал, как начать сложный разговор.

— Я всё знаю, — тихо прошептала девушка, тронув ладошкой его стальную руку. — Мне всё рассказал Альфонсо.

Она не расплакалась. Тихо продолжала сидеть, закутавшись в широкую меховую безрукавку, подобрав под себя ноги, руками обхватив острые коленки. Бледное лицо, чуть подрагивающие ресницы. Она держалась мужественно, изо всех сил стараясь не заплакать.

— Сначала дядя Йодин… теперь мама.

Девочка столько пережила за это время, что слёз не осталось совсем.

— У тебя есть я, — сказал Праворукий, подумав, что это вряд ли утешит.

Принцесса взрослела на глазах и уже не была похожа на ту, какую увидел в кузнице карлика-горбуна.

— Спасибо, — кивнула, высоко подняв голову.

Стойкость всегда была отличительной чертой рода Конкоров. Когда свергли Кровавую династию, Угарту шёл пятый год. Позже, взрослея, он слышал разные слухи, но правда заключалась в том, что дед Гертруды, грозный Тихвальд походил на своего добродушного брата Лигорда как огонь на воду. «Сила и честь» — начертано на гербе Тихвальда Кровавого. «Доброта и справедливость» — девиз Лигорда Отакийского. Стойкая, с ясным бесхитростным взглядом, внучка Конкоров удивительно гармонично совмещала в себе и твёрдость родного деда, и добросердечность двоюродного. Юная наследница обоих королей, наконец, объединила два их девиза в один.

— Бедная мама… — чуть слышно одними губами произнесла принцесса.

Надолго замолчала, и пока Праворукий подбирал слова поддержки, попыталась улыбнуться чистой, открытой улыбкой:

— Ну что, научишь геранийскому? — улыбка получилась не очень. — Хочу рассказать Корвалу, как прекрасна моя страна.

— Могу сказать одно — там теплее, чем здесь, — сказал Праворукий.

— И ещё там хорошие люди.

— Видел я, что сделали эти хорошие люди в Омане.

— Я разберусь с этим, когда встречусь с герцогом Гарсионом и генералом Оберином. Так не оставлю. Не верю… тут что-то не так. Отака не воевала больше пятидесяти лет, её армия исключительно для защиты отакийских границ от пиратов. Не будь два года назад набегов Хора, не будь необходимости усмирить кровожадность и междоусобицу здешних наместников, вряд ли мои земляки находились бы сейчас по эту сторону Сухого моря. Мать хотела покончить с соседскими войнами, и объединить Сухоморье как было до Столетней войны.

— А вместо этого…

— Мой дед Лигорд говорил: война — это когда молодые умирают за прихоти стариков. Дед любил людей и был мудрейшим правителем со времён Раскола, — и улыбнулась, вспоминая: — Добрейшим, как каждый любитель вкусно поесть.

— Вижу, ты любила его.

— Очень. Дедушка Лигорд заменил мне всех умерших дедушек и бабушек, а дядя Йодин Гора родного отца. Я обоих очень любила. Как и маму… У меня была прекрасная мать. Она обещала дедушке Лигорду чтить мир, и я не верю, что всё произошедшее — её рук дело.

— Как видишь, с вашим приходом мира не случилось.

Словно пытаясь отогнать невесёлые мысли, принцесса мотнула головой, разбросав по плечам каштановые волосы, и чуть слышно, но с металлической ноткой в голосе попросила:

— Пообещай, что больше никогда не будем говорить об этом?

— Обещаю, — ответил Праворукий.

— Пока не разберусь, о возвращении говорить рано. Альфонсо сказал, нужно выждать. Он поможет. Одного не пойму, зачем мы идём с ними?

— У каждого свои цели. У нас с тобой свои, у лесорубов свои. Они надеются, что ты поможешь им найти золото. Мы планируем другое.

— Если научишь меня геранийскому, я расскажу им, что есть вещи гораздо важнее золота. Расскажу о философии Эсикора, о гуманизме, о мудрости отакийских книг, о поэзии и человечности.

— Боюсь, им будет не интересно. К тому же, для них отакийцы — враги.

— Говорю же, я поражена. Искренне полагала, что мы несём мир и просвещение. В Отаке, которую знаю я, достойнейших людей большинство. Учёные и философы, ваятели и живописцы, поэты и сказители. Такая она, страна моего деда Лигорда. Ты же был там и видел всё собственными глазами? Хотя, наверное, достойные люди есть всюду. Как хочется, чтобы и здесь жить стало не хуже, чем в моей Отаке. Убеждена, синелесцы поймут меня, надо только суметь объяснить. Я отакийка по отцу, по матери я здешняя, и уверена, геранийцы достойны лучшей жизни. Наверное, в большинстве своём они тоже хорошие люди. К примеру, как ты, Угарт.

— Я много знаю думающих иначе.

— Нет, поверь, я в людях разбираюсь, и могу отличить хорошего человека от дурного. И ещё… можно я впредь буду звать тебя Угартом? Ведь так когда-то называла тебя твоя мать? Поверь, прозвище Праворукий не для рыцаря.

— Как пожелаешь, принцесса. — Праворукий пожал плечами. Затем хитро сощурил один глаз и спросил: — И какой, по-твоему, человек Дрюдор?

— Несчастный. Часто подходит ко мне и что-то говорит по-геранийски. Долго и быстро, и ничего не понятно. Знает же, что я ни слова не понимаю, но говорит-говорит и хмурится, а у самого глаза как у побитой собаки. Будто ищет чего-то всю жизнь и не может найти. Вроде бы ему нужен кто-то понимающий, но никто неспособен даже из тех, кто знает геранийский. Но я его понимаю. Когда не знаешь языка, прислушиваешься к интонации, наблюдаешь за жестами, за голосом, за лицом, пристально всматриваешься в глаза, вот тогда и узнаёшь человека по-настоящему, нежели если бы понимала им сказанное. Понимаю лишь слова, когда он ругается. Особенно на Корвала. Да и ругается-то всё по-доброму. Единственное… а что такое сенгаки?

— Зверёк такой, северный.

— Зверёк?

— Да. Совсем не опасный, хоть и большой.

— Почему же когда он произносит это слово, его усы становятся торчком, а глаза метают молнии? — её глаза снова загорелись светом.

Праворукий еле заметно ухмыльнулся, но не ответил, а напротив, спросил:

— Признаться, ты и меня удивила тогда. Всё хочу спросить о…

— Не надо, — отрезала девушка, — просто запомни, я — «летучая рыбка».

— Живёшь и в воде и в небе, как морские сирены?

— Сказала же, не надо об этом! — Кроме всего прочего, девчонка была ещё и довольно упряма.

— Ладно, не буду. Только знай, прежде я отдам всю свою красную кровь до капли, нежели ты потеряешь хоть каплю своей голубой.

— Спасибо, Угарт, я чувствую это, — улыбнулась принцесса. — Значит, о возвращении поговорим позже. Прежде разберёмся с предателями. Так что, научишь языку? И знай, в Отаку я вернусь только с тобой… и с головами изменников.

— Твоя взяла, — рассмеялся Праворукий. — А насчёт разборок… сперва кое с чем разберёмся в Кустаркане, а там посмотрим.

Прижавшись грудью к мужской спине, обняв за худые плечи, она слушала, как догорает костёр и плещется вода в озере. Дышала размеренно и глубоко, и приятная лень наполняла все складочки её податливого тела. Как же не хочется открывать глаза. Лежала бы так вечно, укутанная нежностью и наслаждением. Ни единой мысли, едва уловимо кружится голова и каждый мускул расслаблен.

Происшедшее, казалось невероятным. Она вспомнила, как когда-то зло скрежетала зубами, слушая по ночам скрипы родительской кровати. Как наливалась негодованием, видя по утрам довольное лицо Пустоголовой Тири. Она понимала, что мать делала с отцом, но не понимала зачем. Она не стыдила и не упрекала Кривого Хайро. Знала, то были прихоти матери.

Человек лежал неподвижно. Непроизвольная улыбка тронула её губы. Она вспомнила, как впервые повстречала его. На дороге, у болота. Как подумала тогда, что без своего коня и без медальона он никчёмный клеймёный калека. Теперь она думала по-другому.

— У тебя есть имя? — спросила тихо.

— Да. И ты его знаешь, — услышала в ответ.

— Меченый? Это прозвище дала тебе я. — Она засмеялась, не открывая глаз, и в уголках её сомкнутых век образовались крохотные лучики морщинок.

Он молчал. Развернулся и обнял её. Сильно и нежно. Он пах можжевеловой смолой и теплом. Или то был запах хвороста в умирающем костре?

Она посмотрела вверх. Низкий свод пещеры оброс гроздьями сталактитов. Каменные сосульки, разноцветными огоньками искрились в отсвете костра. Они казались совсем близко. Протяни руку, и коснёшься их влажных кончиков.

В стороне, в тёмном углу спал конь Чёрный. Неподалёку серо-грязным меховым пятном громоздилась мёртвая туша сенгаки.

Като поднялась. Босиком по острым камням, словно по рассыпанным иголкам, направилась к озерцу. Присела, зачерпнула воду в ладони и поднесла к лицу. Тяжёлые капли, просочившись сквозь пальцы, падали обратно в озеро и звонко разбивались о его поверхность. Отсвет костра, отражаясь в зачерпнутой воде, переливался орнаментом причудливых бликов. Девушка разомкнула руки, вылила остаток в озеро, обтёрла влажными ладонями лицо и вошла в воду по грудь.

— В Кустракане у меня есть сестра, — сказала зачем-то, — Меньше меня на столько, — выставила руку с пятью растопыренными пальцами. — Она хорошая. Помогает в городской прачечной. Когда придём я вас познакомлю. Она моя семья. У тебя есть семья? — И сама себе ответила: — Хотя, откуда.

По скалистой, обросшей хрупкими кристалликами стене, наполняя озерцо тёплой желтоватой водой, несколькими ручейками струился тёплый ключ. Като стояла на каменном дне, вдыхала поднимающийся пар и исподволь разглядывала Меченого. Смотрела, как колышутся тени на его лице, как подрагивает свет на потемневшем клейме — чёрном, но совсем не безобразном, больше похожем на расправившего крылья лебедя.

— Помню в детстве, летом мы с отцом ловили рыбу в ручье. Много лет назад, такой же весной, как эта. Тогда в стоячей затоке я увидела лебедей. Белых было как пальцев на обеих руках, но был среди них лебедь чёрный как сажа. Не видела раньше в наших краях похожих. Да и после никогда не встречала. Ты знаешь про таких?

Ответа не последовало. Меченый недвижимо лежал на походном плаще укрытый дырявой мешковиной. Из-под полога белела его обезображенная нога.

— Откуда такому было взяться? — не дожидаясь ответа, пожала плечами Като. — Я спросила тогда отца, разве бывают чёрные лебеди? А он ответил, что тоже видит диковинку впервые. Тот чёрный держался в стороне от остальных, но не улетал. Видимо, был одновременно и с ними, и сам по себе. Так вот… ты как тот чёрный лебедь. Я здесь дома, как и все… как та стая. А ты нет. И ты не меченый. Меченых на Севере много. Сколько себя помню, не бывало осени, чтобы к нам не привозили клеймёных каторжников со всей страны. Но ты не такой как они. Даже они белее тебя, как те белые лебеди. Откуда ты взялся?

Она замолчала в ожидании ответа.

— Из пекла, — услышала глухой голос.

— Значит оно неплохое место, — улыбнулась Като и с головой нырнула под воду.

Её нагое тело исчезло в молочно-жёлтой воде, оставив на поверхности лишь качающийся островок смоляных волос.

Искупавшись стала одеваться. Пояс с мечом надевать не стала, положила рядом с разложенной на камне кольчужной рубахой Меченого. Взгляд задержался на зеленеющем отблеске оправленного медью медальона. Мутный болотный цвет притаившейся силы. Узкая кожаная тесёмка аккуратно свёрнута в клубок. Ногтем коснулась острого конца камня. Тот не вспыхнул лучом, не обжёг кожу. Мирно лежал в окружении кольчужных колец. И всё-таки девушка чувствовала его силу.

— Не надо никому говорить, что произошло, — вдруг произнесла она.

Но чего стыдится? Того, чего сама бессознательно хотела и лишь в последний миг это поняла? Впервые она видела своего спутника без медальона на шее. Взглянула на его изуродованную до колена ногу, перевела взор на темнеющий шрам. Ну и что такого? Она и отца-то никогда не знала без увечья. Всегда с кривой шеей и перекошенным взглядом, похожим на взгляд побитой дворняги.

— Никогда не знаешь истинной цели, — произнесла она и спросила с надеждой: — Теперь мы вместе?

Поняла ненужность вопроса. Она и так для себя всё решила сама. К тому же Кустракан — не самое плохое место. Она не станет искать Поло. Наймётся работать в прачечную вместе со Звёздочкой. Станет работницей как Пустоголовая Тири. А Меченый… Отцу нравилось жить с матерью. Наверное, так оно и было, просто раньше Като этого не понимала. Не зря же они рожали детей.

— Надо поесть, — произнёс Меченый, поднимаясь.

Като всегда считала, рожать — глупое занятие. Матери ничему не учат, детей учат отцы. Именно Кривой Хайро научил её считать. Но ведь теперь она сама может этому научить своего ребёнка, а значит, сможет стать хорошей матерью. Раньше она никогда не думала так. Но чему способен научить Меченый? Наверное, многому.

— Значит, не вернёшься? — не оборачиваясь, спросил он.

— О чём ты? — девушка не поняла вопроса. Глубоко вздохнула, пытаясь подавить спонтанное желание разозлиться: — Зачем мне теперь возвращаться? Именно теперь?

— Ладно, — мягко сказал он.

Като смотрела, как Меченый направлялся к сумке с едой, и ей показалось, что он уже почти перестал хромать. Его голый торс приобрёл осанку, плечи распрямились, а лопатки не выпячивались как прежде.

Меченый развязал верёвки, достал из сумки солонину и положил на камни у костра. Затем в его руках появился мешочек сушёных трав и оловянная кружка.

— Знахарский отвар добавит сил, — сказал он, набирая в кружку озёрной воды и ставя её на огонь.

— Сил нынче у меня достаточно, — Като усмехнулась краешком рта.

— И всё же…

— Может, начнём собираться? — предложила она, посерьёзнев.

— Сначала выпей отвар, — сказал Меченый голосом, не терпящим возражений, и Като посмотрела на него так, как раньше смотрела на своего командира, Бесноватого Поло, с покорностью и вдохновением. А ещё как на отца в далёком детстве.

— Ты прав, Микка, силы в дороге пригодятся.

Теперь она будет так его называть всегда. Ведь Микка на гелейском наречии означает «найденный».

Като постепенно приходила в себя. Голова трещала точно рассохшаяся бочка. Тяжёлые веки не разлепить. Сквозь туман слышалось, как стреляют подсохшие ветки в костре и тихо журчит вода, стекающая со стен в озеро.

Наконец ей удалось открыть глаза. Она увидела себя лежащей на походном плаще, в одежде, укрытой старой изъеденной временем мешковиной и долго не могла понять, кто она и где находится.

Огонь горел ярко. Нагревал спёртый пещерный воздух, до невозможности дышать. Заметно, что в костёр подбросили изрядно хвороста. Пламя освещало пещеру целиком, вплоть до дальнего прохода, ведущего вглубь скалы.

Осознание произошедшего приходило по капле, постепенно. Она сумела подняться, но тело не слушалось её. Оно было вялым, как рыхлый болотный мох. Как будто кости размякли и превратились в застывший на морозе кисель. К горлу подкралась горьковатая тошнота.

Спину продрал мороз. Като вдруг поняла, что в пещере она одна. На камнях у костра расстелен плащ, рядом походная сумка и седельный мешок, чуть поодаль свёрнутая рулоном конская попона.

Нет, такого не может быть!

«Решил поохотиться, — подумала Като успокаиваясь. — Но на коне и голыми руками? Может, ушёл за хворостом?»

Недалеко от мёртвого сенгаки виднелась приличная охапка дров, которой не было раньше. Но зачем столько, и где конь? И главное… почему она уснула? Почему отключилась и так не вовремя. Ведь они собирались в Кустаркан?

В Кустаркан…

В ярости она пнула мешок ногой.

«Снова сбежал!» — гневно заскрежетала остатками зубов.

Сколько можно! И главное, она поверила ему, как не верила никому и никогда.

Быстро надев плащ, подняла сумку, перекинула через плечо лямку. Озадаченно глянула на мешок и попону. Зачем он оставил здесь всё это? Ладно, узнает, когда догонит. Или даже не будет спрашивать об этом. И без того много вопросов — она злобно сжала эфес клинка. Костёр тушить не стала, поправила взъерошенные волосы и уверенно направилась к ведущей из пещеры расщелине.

Сделав десять шагов, замерла. Почувствовала во рту необъяснимый привкус паники. Лицо оросил ледяной пот, сердце забилось быстрее и пальцы рук похолодели.

Вначале решила, что показалось. Пытаясь развеять видение, подошла ближе и опасливо протянула руку вперёд, не решаясь дотронуться. Ладонь упёрлась в холодный камень. Это не было видением — выход из пещеры плотно загораживал огромный скалистый валун с идеально оплавленными краями.