Черный Ангел

Глава 17

Мы сидели за кухонным столом. Болота приготовились к приходу большой воды, ожидая приближение прилива, который принесет с собой смерть и возрождение. Уже и воздух был совсем другой; в природе все словно настороженно замерло, как если бы все живые существа, которые зависели от болот в своем существовании, казалось, настроены на его ритмы и инстинктивно предчувствовали, что должно произойти.

Я промыл порезы на руке, хотя никак не мог точно восстановить цепь событий, которые привели к их появлению. Голова все еще слегка кружилась, это вызывало неуверенность в ногах, и я никак не мог выполоскать вкус сладкого вина изо рта. Я предложил своим гостям кофе, но они предпочли чай. Рейчел оставила немного цветочного чая. От него шел такой запах, словно вы окунули в заварку целый розовый цветок вместе с листьями.

Бородатый священник, который представился как Мартин Рейд, слегка вздрогнул, отпив глоток, но стойко выдержал испытание. Годы, которые он посвятил своему делу, явно наделили его большой внутренней силой.

— Как вы нашли меня? — поинтересовался я.

— Оказалось не слишком сложно связать вас с событиями в Бруклине, — ответил он. — Вы производите сильное впечатление везде, где появляетесь. Уже в Нью-Йорке мы узнали о вас немного больше от господина Неддо.

Связь Неддо с этими людьми была для меня неожиданностью. Надо признаться, Неддо начал вызывать у меня опасения. Я не мог отрицать, что он обладает обширным знанием в некоторых вопросах, но удовольствие, которое он находил в них, было ненормальным.

Получалось, что держаться рядом с ним — все равно, что водить компанию с еще не полностью излечившимся наркоманом, чье желание избавиться от порока оказывается не столь сильным, сколь его тяга к наркотикам.

— Я думаю, мистера Неддо нельзя назвать безупречным с моральной точки зрения, — заметил я. — Ваше общение с ним может бросить тень на вас.

— Мы все не без греха, у всех свои слабости.

— Возможно, но ванная комната в моем доме не заполнена черепами из Китая, свеженькими, прямо из-под орудия палача.

— По общему согласию, я пытаюсь не слишком глубоко вдаваться в подробности, связанные с его приобретениями, — пошел на попятную Рейд. — Однако господин Неддо — полезный источник информации, и у вас есть причина испытывать благодарность к нему. Ведь это он сообщил нам о вашем визите и о том, на какую тропу вывело вас ваше расследование. Тому джентльмену на дороге, если судить по нему, не слишком понравилось наше вмешательство в его дела. Если бы мы не появились в нужный момент, все могло бы кончиться весьма скверно для вас.

— Да, это точно, — согласился я.

— Иисус, это ужасно, — сказал Рейд, наконец сдавшись и отодвигая чашку с чаем. — Я и на смертном одре буду помнить этот вкус.

Я еще раз извинился.

— Человек на дороге сказал мне, что его зовут Брайтуэлл. Полагаю, вы знаете немного больше о нем, не только его имя.

Тот, что помоложе, который представился как Пауль Бартек, посмотрел на своего собрата. Они оба были цистерцианцами, монахами из Европы, но жили пока в монастыре в Спенсере. Рейда сразу же выдавал шотландский акцент, но определить, откуда родом Бартек, оказалось сложнее, в его речи слышались отголоски французского, американского английского и каких-то других, для меня экзотических языков.

— Расскажите мне, что случилось на дороге, — попросил Рейд. — Что вы чувствовали?

Я попытался вспомнить чувства, которые испытал. Эти усилия вызвали тошноту, но я держался.

— Вот он облокотился на капот, но уже в следующую секунду оказался прямо у моего лица, — начал я. — Я ощущал на себе его дыхание, от него пахло вином. Потом он схватил меня за руку и потащил к своей машине. Это он порезал мою руку. Багажник открылся, а внутри все напоминало кровавую рану. Кругом была только плоть и кровь, и все воняло.

Рейд и Бартек обменялись взглядами.

— Что-то не так? — спросил я.

Они еще раз переглянулись.

— Когда мы подъезжали, то видели вас обоих, — ответил Бартек. — Он ни на секунду не сдвинулся с места. Он не прикасался к вам.

— И все же вот они. — Я показал им порезы на руке.

— Да, все так и есть, — согласился Рейд. — Это нельзя отрицать. Он что-нибудь говорил вам?

— Он сказал, что меня трудно было выследить и нам есть что обсудить.

— А еще?

Я вспомнил, как ощущал падение вниз, как горел. Но мне не хотелось делиться своими ощущениями с этими людьми, поскольку вместе с признанием возросло бы чувство стыда и раскаяния. Но что-то подсказало мне, что им можно довериться и даже стоило довериться, так как они готовы были дать ответы на мои вопросы.

— Возникло ощущение головокружения, падения откуда-то сверху. Я горел, и кто-то еще горел рядом со мной. Я слышал, как он говорил, когда тащил меня к машине или когда я думал, будто он тащил меня туда.

— Что он говорил?

— "Найденный" или «Ты найден». Он сказал, что меня нашли.

Если Рейда и удивил мой рассказ, то он слишком хорошо прятал свои чувства.

Бартек не обладал способностями своего друга сохранять невозмутимость игрока в покер и выглядел потрясенным.

— Этот человек — «сторонник»? — спросил я.

— А почему вы так решили? — поинтересовался Рейд.

— У него отметина на руке. Похожа на дрек или двузубец. Неддо говорил мне, что они помечают себя.

— Но вы-то хоть знаете, кто такие эти приверженцы? — скептически, почти покровительственно поинтересовался Рейд, однако я не придал этому значения.

— Не люблю, когда высокомерно подчеркивают мое невежество да еще и косвенно соблазняют приманкой просвещения. — Я старался говорить тихо и спокойно, хотя это стоило мне больших усилий. — И не реагирую, когда люди дразнят собак. Лучше не переступайте черту! Я знаю, что они ищут, на что они способны, чтобы заполучить то, что ищут.

Я встал, вытащил книгу, которую приобрел в Портленде, и швырнул ее Рейду. Он неловко поймал ее обеими руками, смяв страницы.

Я подождал какое-то время, потом продолжил:

— Седлец. Енох. Темные ангелы в телесной форме. Квартира с человеческим останками, желтеющими в наполненной мочой ванне. Цокольное помещение, украшенное человеческими костями, ожидающее прибытия серебряной статуи с демоном, пойманным в ловушку внутри нее. Человек, который сидит спокойно в горящем автомобиле, пока его тело превращается в золу. И череп молодой женщины в золотых украшениях, поставленный в нишу. Ее убили в специально приготовленной для убийств комнате, отделанной кафелем. — Я залпом выпалил слова, пока он листал книгу. — Теперь мы добились ясности, отец или брат, или как вам больше нравится, чтобы вас называли?

Рейду хватило такта принять виноватый вид, но я уже сожалел о своей вспышке перед этими незнакомцами. Не просто из-за стыда за потерю хладнокровия, но и потому, что не хотел выболтать лишнее в порыве гнева.

— Простите меня, — извинился Рейд. — Я не привык иметь дело с частными детективами и всегда склонен предполагать, что никто ничего не знает. Честно говоря, меня редко кто удивляет обратным.

Я снова уселся за стол и ждал, что он скажет дальше.

— Сторонники или те, кто возглавляет их, убеждены, что они падшие ангелы, изгнанные с небес и рожденные снова много раз в телесной оболочке человека. Они считают, что их нельзя уничтожить. Если они убиты, то скитаются в нематериальной форме, пока не находят другое подходящее тело. Могут потребоваться годы, десятилетия даже, прежде чем они его найдут, но тогда процесс начинается снова. Если они не убиты, то стареют несравнимо медленнее, чем обычные люди. В конечном счете они бессмертны. Именно в это они верят.

— А во что верите вы?

— Я не верю, что они ангелы, падшие или какие-то другие, если это то, о чем вы спрашиваете. Я работал в психиатрических больницах, мистер Паркер. Самым популярным заблуждением среди пациентов было то, что они Наполеоны Бонапарты. Существует какое-то серьезное обоснование, почему они предпочитают Бонапарта, или, скажем, Гитлера, или генерала Па-тона, но на самом деле я никогда не задавался целью выяснять, в чем причина этого феномена. Мне было достаточно сознавать, что сорокалетний джентльмен из Пакистана, который весит две сотни фунтов без одежды, по всей вероятности, не Наполеон Бонапарт, но тот факт, что я не верил в это, для него самого не имел никакого значения.

Точно так же не имеет значение, согласны ли мы с убеждениями «сторонников» или нет. Они верят в это и убеждают другие более слабые души поверить в это. Они показали себя необычайно способными убеждать, создавать у человека ложные воспоминания на плодородной почве, но и они, и люди, которыми они окружают себя, не менее опасны из-за того, что подверглись самообману или обману.

Однако они оказались способными не только на это. Обстоятельства смерти Алисы стали недвусмысленным свидетельством того, что эти индивидуумы были много опаснее и много могущественнее, чем даже Рейд был готов считать, по крайней мере здесь и для меня. Возникал также вопрос о ДМТ — наркотике, найденном в останках Алисы и в теле Гарсии. Вопрос стоял не только в силе внушения. Не одна лишь сила внушения притягивала людей под их знамена.

— Что он подразумевал, когда говорил «найден»?

— Этого я не знаю.

— Я не верю вам.

— Ваше право.

Я не стал с ним спорить.

— Что вы знаете о фирме «Дрезден Энтерпрайзес»?

— Немного. Фирма принадлежит человеку по имени Иоахим Стаклер. — Теперь наступила очередь Рейда удивляться. — Он коллекционер.

— Я думаю, что встречусь с ним в Бостоне.

— Он говорил с вами?

— Он послал одну из своих «летучих обезьян», чтобы договориться о встрече. По правде сказать, он послал трех летучих обезьян, но две из них в любом случае не скоро поднимутся в воздух. Между прочим, они тоже пытались сыграть со мной на дурачка.

Рейд, похоже, смутился, услышав скрытую угрозу в моем голосе.

— Я бы хотел напомнить вам, что мы тоже сильнее, нежели кажемся, и, хотя мы и носим церковные одеяния, это вовсе не означает, что мы не попытаемся постоять за себя.

— Тех, кто потоптал стаклеровских посланников, зовут Тони и Пауль Фулчи, — продолжал я. — Не думаю, будто их можно признать хорошими католиками, несмотря на их происхождение. По правде сказать, я считаю, что они вообще хороши хоть в чем-то, но они немало гордятся своей работой. У психов это случается, как это ни забавно. Меня не станут мучить сомнения, насылать ли на вас Фулчи, если только я не решу усложнить вам жизнь самостоятельно или не перепоручу вас кому-нибудь еще, перед кем Фулчи покажутся миссионерами.

Бартек смотрел в пол.

— Я знаю о вас все, мистер Паркер, — начал Рейд, немного запинаясь. — Знаю, что случилось с вашей женой и дочерью. Я читал о тех, кого вы выследили. Подозреваю даже, что, сами того не сознавая, вы уже и раньше подходили совсем близко к этим «приверженцам», поскольку вы, без всякого сомнения, уничтожили некоторых из тех, кто разделял их заблуждение. Вы не могли осознать эту связь-, и по отдельным причинам они не могли тоже, но только до недавнего времени. Возможно, все так складывалось из-за существующего различия между добром и злом. Добро самоотверженно, тогда как зло всегда корыстно. Добро влечет к себе добро и впоследствии объединяется ради общей цели. Зло, в свою очередь, привлекает злых людей, но они уж точно никогда не будут действовать единым целым. Они всегда и всех подозревают, всегда завистливы и ревнивы. В конечном счете они ищут власти и добиваются могущества только для себя, и по этой причине в конце пути они всегда будут разобщены. Прошу прощения, порой я впадаю в философию. Видимо, слишком погружаюсь во все эти проблемы. — Он прервал себя и улыбнулся, улыбка у него вышла какая-то глуповато-стыдливая. — Впрочем, как бы там ни было, я знаю также, что теперь у вас есть женщина и маленькая дочурка. Я не вижу следов их присутствия здесь. И в раковине грязные тарелки. А по вашим глазам видно, что вас тревожит положение вещей, которое не имеет никакого отношения к этому расследованию.

— Вот это уже точно не ваше дело, — отрезал я.

— Ох, как раз и нет. Вы уязвимы, мистер Паркер, и вы сердиты, и они обязательно воспользуются этим, чтобы подобраться к вам. Я ни на секунду не сомневаюсь, что вы легко справитесь с теми, кто мешает вам или стоит у вас на пути. И даже не думаю, что вы нуждаетесь в оправдании для подобных действий в этом конкретном случае. Но прошу вас, поверьте, у нас имелись серьезные основания проявлять осмотрительность, отвечая на ваши вопросы. Хотя, быть может, правы именно вы. Возможно, пришло время для откровенного разговора. Поэтому позвольте мне начать.

Стаклер имеет два лица и две коллекции. Одна из них официальная и адресована публике, другая имеет исключительно частный характер. Публично экспонируемая коллекция состоит из картин, скульптур, антиквариата, все с выясненным прошлым и вне всяких упреков как со стороны художественного значения, так и со стороны неоспоримо законных источников приобретения. Вторая коллекция выдает его происхождение. Отец Стаклера был майором гитлеровской армии, служил в полку Второй бронетанковой дивизии СС. Он воевал еще и на русском фронте и был одним из тех, кто позже оставил кровавый след во Франции в 1944 году.

Он был среди тех, кто на фонарных столбах в Тюле повесил девяносто девять мирных жителей в отместку за нападения на немецкие подразделения, и на руках у него остались следы бензина после резни и сожжения более шестисот мирных жителей в Орудур-сюр-Глань.

Матиас Стаклер беспрекословно выполнял приказы, очевидно, ничего иного нельзя было бы ожидать от элиты армии. Другая его миссия состояла в поисках сокровищ для нацистов. Стаклер задолго до войны занимался историей искусств. Он получил образование, но, как случается с очень многими образованными людьми, его вкус к красивым вещам сосуществовал с варварской натурой. В 1938 году он вывозил из Вены сокровища королевского дома Габсбургов, в том числе копье, которое, по многочисленному заблуждению, принадлежало Лонгинусу. Стаклер ходил в любимцах у Гиммлера, испытывавшего особенное пристрастие ко всему оккультному; в конце концов, именно он посылал экспедиции в Тибет в поисках доказательств происхождения арийской расы, и именно он использовал рабский труд, чтобы восстановить замок Вевельсбург, дабы походил на Камелот, в придачу с круглым столом. Лично я не думаю, что Стаклер верил хоть слову из всего этого, но это давало ему возможность оправдывать грабеж и получать сокровища для удовлетворения собственных амбиций, которые он заботливо отсылал на хранение при каждом удобном случае.

После войны все ценности попали к его сыну, и именно они составляют большую часть тайной коллекции. Если слухи верны, то и часть художественной коллекции Геринга также оказалась в хранилище Иоахима Стаклера. Ближе к концу войны из своего охотничьего домика в Баварии Геринг отправил целый железнодорожный состав похищенных в годы войны картин, но поезд не дошел до места назначения, и вся та коллекция исчезла. Так, в прошлом году без особой огласки была репатриирована картина Франсуа Буше, похищенная из галереи в Париже в 1943 году, которая считалась пропавшей вместе с составом Геринга, и, по общему мнению, поступила она именно от Стаклера. По слухам, существование картины вскрылось, когда он наводил справки о продаже. Дабы избежать неприятностей, он вернул картину французам, утверждая, будто сам купил ее несколькими годами ранее по незнанию. Стаклер всегда отрицает существование секретных кладовых и настаивает, что, если его отец и сумел собрать у себя награбленные произведения искусства (он еще и публично заявляет, что все подобные инсинуации являются ложью), тогда ее местонахождение похоронено вместе с его отцом.

— А что произошло с его отцом?

— Матиас Стаклер был убит в 1944 году во время инцидента в цистерцианском монастыре Фонтфруад, на нагорье Корбьер, на территории Франции. Обстоятельства его смерти так и остались до конца не выясненными, но группа солдат СС, какие-то гражданские лица из Нюрнбергского университета и четыре цистерцианских монаха погибли во время перестрелки во внутреннем дворе монастыря. Стаклер выполнял распоряжение своего хозяина, но какая-то неожиданность помешала ему. В любом случае, сокровища Фонтфруада ему не достались.

— Вы знаете, что там было?

— Очевидно, ценнейшее золотое распятие четырнадцатого века; различные золотые монеты; много драгоценных камней; две золотые чаши и небольшая, покрытая драгоценными камнями дароносица.

— Звучит неубедительно, вряд ли из-за подобного трофея эсэсовцы полезли бы в гористую местность, зная о приближении продвигающегося врага.

— Золото было лишь предлогом. Реальное сокровище представляло собой невзрачную серебряную коробочку. Там хранился фрагмент закодированной карты, одна из шести частей, в пятнадцатом веке разложенных по таким же коробочкам и затем разосланных по различным монастырям. Сведения, содержащиеся в этих клочках пергамента, с тех пор утеряны для нас, возможно, лучше бы им оказаться утерянными навеки вместе с коробочками.

— Надо же было вам затерять вашу собственную статую, — заметил я как бы между прочим.

— Орден никогда не стремился выставлять на обозрение это произведение, — сказал Рейд. — Среди монахов с самого начала раздавались голоса за ее полное уничтожение.

— Почему же к ним не прислушались?

— Если верить мифу о создании этой скульптуры, они боялись, что любая попытка уничтожить статую выпустит то, что заключено внутри серебряной оболочки. Поспешу добавить: в те давние времена люди отличались большим легковерием. Вместо того чтобы ее расплавить, статую запрятали, место ее хранения отметили на пергаментной карте, части которой передали наиболее доверенным аббатам. Каждый фрагмент содержит много вспомогательной информации: иллюстрации, размеры помещений, частичный рассказ о возникновении статуи, которую вы упомянули, и числа рядом с одной-единственной латинской буквой: или D, или S для «dexter» — «правый», или S для «sinister» — «левый». Все это единицы измерения от какой-то одной отправной точки. Объединенные вместе, они, как предполагается, дают точное местоположение хранилища. Стаклер пытался собрать карту, но умер, как и многие другие искатели до него. Фрагмент из Фонтфруада исчез после той бойни и с тех пор нигде не всплывал.

Видите ли, статуя, если верить молве, лежит захороненная в церкви, указанной на карте. Стаклер как раз и пытался добыть фрагмент, к этому же стремятся и «сторонники». Недавние события придали их поискам новый стимул. В начале этого года в Седлеце, в Чешской Республике, был обнаружен еще один фрагмент карты, но впоследствии исчез, прежде чем его успели изучить. Мы полагаем, что несколько недель назад из какого-то дома в Бруклине пропал еще один кусок пергамента.

— Из дома Уинстона.

— Вот тут-то и вы оказались втянутым в эту историю, поскольку, как мы теперь знаем, в момент убийства в доме находились две женщины и за ними началась охота, так как грабители не сомневались, что коробочка оказалась в руках этих случайных свидетельниц убийства.

— Это уже две части, исключая ту, из Фонтфруада.

— Еще три части — одна из Богемии, другая из Италии и еще одна из Англии — исчезли на целые столетия. Содержание итальянского фрагмента уже очень давно стало достоянием гласности, но остальные почти определенно находятся в скверных руках. Вчера мы получили информацию, по которой фрагмент, предположительно пропавший из Фонтфруада, возможно, попал в такие же руки в Джорджии. Там, в болоте, обнаружили мертвые тела двух ветеранов Второй мировой войны. Неясно, как они умерли, но оба как раз из тех, кто уцелел после того эсэсовского рейда близ Фонтфруада, рейда тех самых эсэсовцев, которые впоследствии погибли в самом монастыре.

— Это Стаклер причастен к смерти ветеранов?

— Все возможно, хотя и не похоже на него. Мы полагаем, у него самого имеется по крайней мере один фрагмент, а может, и больше. И он, несомненно, подвигнут на поисках остальных фрагментов.

Я не мог заподозрить Мурноса в причастности к смерти двух стариков. Как-то не вязалось такое с этим человеком.

— А сам Стаклер — «сторонник»?

— У нас нет никаких оснований для подобного предположения, но все они тщательно маскируются. Ничего невероятного нет в том, что и Стаклер может оказаться одним из них или отступником, тем, кто захотел использовать свои шансы против своих же собратьев.

— То есть вполне допустимо, что он конкурирует с ними за владение этой картой?

— Один из фрагментов должен быть выставлен на аукцион на этой неделе в малопонятном и не слишком известном аукционном доме из Бостона, которым управляет женщина по имени Клаудия Штерн. Как мы понимаем, именно он и есть фрагмент из Седлеца, хотя не можем доказать это. Карта и коробочка пропали из Седлеца буквально сразу же после их обнаружения и прежде, чем мы успели произвести надлежащую экспертизу. Мы изучили возможность возбуждения судебного иска, чтобы приостановить продажу, пока происхождение раритета не определено, но нам объяснили, что любое подобное действие обречено на неудачу. У нас нет никаких доказательств, что коробочка попала на аукцион из Седлеца и что цистерцианцы вообще имеют право на нее. Скоро все шесть частей будут доступны для изучения, и тогда они начнут охоту на статую.

Рейд и Бартек молча ехали по направлению к шоссе I-95. Они заговорили только тогда, когда повернули на юг, съехав на межгосударственную трассу.

— Отчего вы не сказали ему? — спросил Бартек.

— Я и так сказал ему предостаточно, возможно, слишком много.

— Но вы солгали ему. Вы утверждали, будто не знаете, что означает «найден».

— Эти люди в плену своих заблуждений.

— Брайтуэлл не похож на остальных. Он совсем другой. Иначе как у него получается снова и снова появляться в неизменном виде?

— Позволь им верить тому, чему они хотят верить, включая Брайтуэлла. Какой смысл приводить человека в еще большее смятение? Он и так уже еле живой под тяжестью своей ноши. Зачем нам еще добавлять лишнее?

Бартек смотрел в окно. Магистраль готовили к расширению, и снятая земля была сложена в большие кучи. Кругом лежали сваленные деревья в ожидании, когда их распилят и вывезут. На фоне темнеющего неба вырисовывались силуэты экскаваторов, словно какие-то животные застыли посреди поля невероятной битвы.

«Нет, — думал он. — Это больше, чем заблуждение. И ищут они не просто статую».

— Нам все равно придется сказать ему, какие бы проблемы ему ни приходилось решать помимо этого, — осторожно подбирая слова, заговорил он. Зная вспыльчивость Рейда, Бартек не хотел, чтобы оставшуюся часть пути тот вел машину мрачным и угрюмым. — Они возвратятся, раз считают его именно тем, кем считают. И они представляют опасность для него.

Впереди приближался съезд на Кеннебанк. Бартек уже различал автостоянку на площадке для отдыха и огни у входа в ресторан быстрого питания. Они шли по центральной скоростной полосе, по внутренней полосе двигалась большая фура.

— Нет, ты все-таки педераст, — вспылил Рейд. — Знал ведь, не следовало брать тебя с собой.

Он нажал на газ, выскочил перед грузовиком и пошел на съезд. Через секунду они двигались назад по дороге, по которой только что проехали.

Уолтер залаял уже тогда, когда их машина въехала на дорогу, ведущую к дому. Он научился различать тревожные звуки у датчика на воротах. Теперь, когда Рейчел уехала, я открыл оружейный сейф, и поставил одно ружье в холле, а другое на кухне. Третье, большой «смит-10,1», я старался держать под рукой везде, где бы ни находился. Я наблюдал, как большой священник подходит к двери. Тот, что моложе, оставался в машине.

— Потеряли дорогу? — спросил я, открывая дверь.

— Давным-давно, — сказал Рейд. — Мы можем сходить куда-нибудь поесть? Я голоден.

Я отвел их к «Большому потерянному медведю». Я любил это заведение. Там было непретенциозно и недорого, и я не хотел чувствовать себя неуклюже за дорогим обедом с монахами. Мы заказали горячие крылышки, булочки с начинкой и картошку фри. Рейда явно поразил выбор пива, и он накинулся на какое-то импортное британское, которое, судя по его внешнему виду, разлили в бутылки еще во времена Шекспира.

— Ну и где вас сразило раскаяние? — спросил я.

— Голос моей кровоточащей совести заговорил где-то в районе «Бургер Кинг», — ответил Рейд, бросив на Бартека ядовитый взгляд.

— Это была не совсем дорога на Дамаск, — вставил Бартек, — но и вы вовсе никакой не святой Павел, разве только скверным характером с ним схожи.

— Как вы уже догадались, я не совсем словоохотлив в отношении некоторых тем, — заговорил Рейд. — Но моему молодому спутнику кажется, что мы обязаны прояснить вам, какому риску вы подвергаетесь, и что вкладывал этот Брайтуэлл в слова «ты найден». Я остаюсь на той же позиции, что и раньше. Они вводят себя в заблуждение и хотят, чтобы другие разделили их иллюзии. Они могут верить тому, чему хотят верить, и вам вовсе не обязательно соглашаться с ними, но теперь я признаю, что в их заблуждении заключена угроза для вас. Эта история возвращает нас назад к апокрифу и падению ангелов. Бог изгоняет мятежников с небес, и они горят во время своего падения.

Они сосланы в ад, но некоторые избирают для себя другой путь. Они блуждают по зарождающейся Земле, переполненные ненавистью к Богу, а постепенно и к людским толпам, которые они видят вокруг себя. Они открывают для себя то, что, как они полагают, является изъяном, упущением в творчестве Бога. Ведь Бог наделил человека свободой воли, и человек открыт для зла так же, как для добра. В итоге, война против Бога продолжается и на Земле, только теперь они воюют с ним через людей. В принципе это в какой-то мере похоже на партизанскую войну. Но не все ангелы повернулись спиной к Богу. По Еноху, нашелся среди них тот, кто раскаялся и уверовал, что он все же сумеет заслужить прощение. Остальные попытались затравить его, но он затерялся среди людей. Спасение, которое он искал, так и не пришло, но он продолжал верить в возможность прощения, которое снизойдет на него, если он искупит свою вину. Он не терял веру. В конце концов его прегрешение было немалым, значит, и наказание должно быть немалое. Он был готов вынести все, что ниспошлют на него, в надежде на окончательное спасение. Ну а наши друзья, эти приверженцы, или сторонники, пришли к выводу, что тот самый ангел все еще здесь, где-то среди людей, и они ненавидят его не меньше самого господа Бога.

«Ты найден».

— Они хотят убить его?

— Согласно их доктрине его невозможно убить. Если они убьют его, то заново потеряют его. Он поблуждает, найдет новую форму, и тогда снова придется начинать поиск сначала.

— И какие у них есть варианты?

— Развратить его, довести до отчаяния так, чтобы он снова вернулся в их ряды; или заточить его в плену навсегда, запереть где-нибудь так, чтобы он слабел и чах, но ему никогда не дождаться избавления смертью. Ему придется терпеть медленное истощение, но не смерть. Даже помыслить об этом ужасно, не то что прочувствовать на своей шкуре.

— Видите ли, — заговорил Бартек, — Бог милосерден. Именно в это я верю, именно в это верит Мартин, именно в это, согласно Еноху, верил этот одинокий ангел. Бог даже простил бы Иуду Искариота, если бы тот попросил о прощении. И Иуда же не за предательство Христа был проклят. Он был проклят за отчаяние, за то, что отверг возможность получить прощение за содеянное.

— Я всегда считал, что с Иудой поступили нечестно, несправедливо и жестоко, — перебил его Рейд. — Христос должен был умереть ради нашего спасения, и слишком многие сыграли какую-то роль в приближении Его смерти. Можно спорить, что роль Иуды была заранее предопределена и что потом ни от кого нельзя было ожидать, что он сумеет вынести бремя убийства Бога, не поддавшись отчаянию. Можно прийти к мысли, что не слишком много места отведено для маневра в большой схеме Бога, определенной для Иуды.

Я выпил глоток безалкогольного пива. Не сказать, чтобы вкус мне показался превосходным, но пиво тут явно было ни при чем.

— Вы объясняете мне, что они думают, будто я, скорее всего, и есть тот самый ангел, которого они искали.

— Да, — подтвердил Рейд. — «Книга Еноха» полна аллегорий, как вы уже, конечно, поняли, и там имеются места, где аллегория, как кровеносные сосуды, пронизывает ткань самых простых понятий. Создатель «Книги Еноха» хотел, чтобы кающийся ангел символизировал надежду на прощение, которую все мы должны питать в своей душе, даже те, кто согрешил самым ужасным образом. Приверженцы выбрали для себя позицию буквальной интерпретации, и они думают, что нашли в вас их потерянного раскаявшегося собрата. Хотя они в этом и не убеждены до конца. Именно поэтому Брайтуэлл попытался подобраться к вам ближе.

— Я не говорил вам, когда мы только встретились, но думаю, что уже видел кого-то, напомнившего мне Брайтуэлла.

— Где?

— На картине пятнадцатого столетия. В реставрационной мастерской Клаудии Штерн. Картину выставят на аукцион на этой неделе вместе со шкатулкой из Седлеца.

Я ожидал, что Рейд поднимет меня на смех, но он этого не сделал.

— С этим мистером Брайтуэллом связано много интересного. Хотя бы уже то, что он или его предки, поразительно похожие на него, существовали на этой земле уже очень-очень давно.

Он кивнул своему спутнику, и Бартек начал раскладывать на столе фотографии. Мы сидели в самом конце зала и предупредили официантку, что нам пока ничего больше не нужно и чтобы нас никто не беспокоил. Я пододвинул к себе первую фотокарточку. Это был черно-белый снимок группы людей, по большей части в нацистской форме. Между военными стояли и гражданские. Всего человек двенадцать, они сидели где-то под открытым небом за длинным деревянным столом с остатками еды, беспорядочно заставленным пустыми винными бутылками.

— Мужчина на заднем плане слева — это Матиас Стаклер, — показал мне Бартек. — Другие люди в форме — члены специальной эсэсовской группы. Гражданские лица — члены «Аненербе», «Общества исследования наследия и обучения», вошедшего в СС в 1940 году. На деле так назывался научно-исследовательский институт Гиммлера, использовавший далеко не гуманные методы. Бергер, эксперт по чистоте расы, увидел потенциал для экспериментирования в концентрационных лагерях уже в 1943 году. В тот год он провел восемь дней в Освенциме, отбирая больше сотни заключенных для проведения измерений и обмеров оценки, затем все они были отправлены в отдел анатомии в Страсбурге или в газовые камеры.

Весь штаб «Аненербе» имел чины СС. Это те самые люди, которые погибли в Фонтфруаде. Фотография была сделана всего за несколько дней до их гибели. К тому времени многие из товарищей Стаклера по полку погибли, пытаясь остановить продвижение союзнических частей после дня "Д". Те, кто рядом с ним на этой фотографии, — остатки самых преданных кадров.

Остальные закончили свой путь в Венгрии и Австрии, сражаясь в последний день войны. Они были преданными людьми, хотя и служили неверной цели.

Я не заметил ничего особенного в этих людях, правда, Стаклер выделялся ростом и казался крупнее остальных, чуть моложе их. Но черты его лица были резкими, а свет в глазах давно пропал. Я собирался отложить фотографию в сторону, когда Бартек остановил меня.

— Взгляните на тех, кто на заднем плане.

Я присмотрелся. За другими столиками, иногда в обществе женщин, но большей частью одни, сидели военные. В углу в одиночестве сидел мужчина, на столе перед ним стоял полупустой стакан вина. Он смотрел на группу эсэсовцев как раз в тот момент, когда их фотографировали, поэтому его лицо частично попало в кадр.

Это был Брайтуэлл. Чуть тоньше, безусловно, и волос на голове чуть больше, но шея так же распухла от опухоли, а немного женоподобные черты лица рассеяли любые сомнения.

— Но эта фотография сделана почти шестьдесят лет назад, — удивился я. — Должно быть, какая-то подделка.

— Это всегда возможно, но мы думаем, что она подлинная, — возразил Рейд, со скептическим видом выслушав меня. — Но даже если эта конкретная фотография подделка, у нас есть другие, относительно которых нет никаких сомнений.

Я пододвинул к себе остальные снимки. Большей частью черно-белые, некоторые подкрашены, как было принято на заре развития фотографии. На многих стояли даты, самая старая относилась к 1871 году. По большей части на них были запечатлены группы паломников на фоне церквей или монастырей. И на каждой я находил мужчину, чуть поодаль от группы, старавшегося не попасть в объектив, — странная, тучная фигура с полными губами и бледной, почти светящейся кожей.

На всех фотографиях имелась высокого качества репродукция картины сродни той, которую Клаудия Штерн показывала мне, возможно, даже того же самого художника. Как и там, на ней изображалась группа всадников, окруженных атрибутами насилия и войны. Пожары на горизонте, все мужчины вокруг всадников либо сражались, либо умирали, причем страдания умирающих отображались в сложнейших, почти фотографических деталях. У всех всадников на седлах обязательно присутствовал отличительный знак: кровавый дрек. Отряд всадников возглавлял длинноволосый брюнет в плаще, под которым виднелись доспехи. Художник рисовал его глаза в некотором несоответствии с пропорциями — они были слишком большими для его головы. На одном глазу выделялось белое пятнышко, как если бы краску содрали, чтобы показать незаполненный холст под ней.

По правую руку от предводителя автор изобразил Брайтуэлла, одной рукой держащего знамя с кроваво-красным дреком, другой — отрубленную голову женщины.

— Ваша репродукция напоминает ту картину, которую я видел, — подтвердил я. — Она меньше по размеру, и всадники здесь в самом центре экспозиции, а не только как фрагмент картины, но во всем остальном очень похоже.

— Эта картина изображает битву в Седлеце, — сообщил Бартек. — Седлец — теперь часть Чешской Республики, и мы знаем, что там проходило сражение между Иммаилом и монахом Едриком. После долгих споров, длившихся многие годы, было решено, что слишком опасно держать статую в Седлеце и что ее следует надежно перепрятать. Фрагменты карты были разосланы по монастырям, в каждом случае о них сообщалось только аббату, затем тот уже в своем аббатстве делился этой тайной только с одним доверенным монахом. Аббат Седлеца, единственный из всех членов ордена, знал, куда отослана каждая шкатулка, и, как только все они были распределены по монастырям, он стал готовить статую к перевозке в ее новое тайное укрытие. К сожалению, когда шла эта подготовка, Седлец был атакован теми, кого изобразил художник на своих картинах. Аббату удалось надежно спрятать «Черного ангела», но знание о месте его хранения Едрик унес с собой в могилу, так как только он знал все шесть монастырей, которым было поручено хранить у себя фрагменты карты в полной тайне под угрозой отлучения от церкви и вечного проклятия.

— Выходит, даже если статуя вообще когда-либо существовала, она утеряна? — уточнил я.

— Шкатулки существуют, — пояснил Рейд. — Мы знаем, что в каждой из них содержатся фрагменты какой-то карты. Вся эта история, правда, может оказаться всего лишь великой мистификацией, хитросплетением ума аббата Седлеца, тщательно продуманной шуткой. Но если это мистификация или шутка, тогда из-за шутки он принял смерть, и очень многие другие в разные годы приняли смерть тоже из-за нее.

— Но почему тогда просто не позволить им искать эту статую? — удивился я. — Если таковая существует, пусть ее отыщут. Если нет, они потратят впустую время.

— Статуя существует, — как-то слишком буднично ответил Рейд. — В это я верю. Я оспариваю только природу ее появления, ее происхождение, но не сам факт существования подобной статуи. Она служит своеобразным магнитом для зла, но само зло только отражено в ней, а не укрыто в ее пределах. Все это, — он махнул рукой на лежащие на столе фотографии, — только случайность, а не предопределенность. Хотя у меня нет никакого объяснения тому, как Брайтуэлл или кто-то, невероятным образом похожий на него, появляется на всех этих картинах и фотографиях.

Возможно, все эти люди — его предки по прямой линии. Но, как бы там ни было, все прошедшие столетия «сторонники» убивали и убивают, и настало время положить этому конец. Они теряют бдительность и осторожность. Во многом их к этому побуждают обстоятельства. Они думают, что впервые за многие-многие годы они приблизились к тому моменту, когда в их руках окажутся все части карты. Если мы проследим за ними, мы сможем вычислить их и принять меры против них.

— Какого рода?

— Если мы найдем доказательства их причастности к преступлениям, то сможем передать эту информацию властям, а те уже привлекут их к ответственности.

— А если вы не найдете доказательств?

— Тогда будет достаточно вычислить их, и другие исполнят то, чего мы не можем делать.

— Убьют их?

— Заключат в тюрьму или что-нибудь похуже. Это не мне решать. — Рейд смутился и пожал плечами.

— Мне казалось, вы говорили, будто их невозможно убить.

— Я сказал иначе: это они убеждены, будто их нельзя уничтожить. Это не одно и то же.

Я закрыл глаза. Какое-то сумасшествие!

— Теперь вы знаете все, что и мы, — заключил Рейд. — Все, о чем мы можем вас попросить, — это делиться с нами любыми сведениями, которые могли бы помочь нам против этих людей. Если вы встретитесь со Стаклером, мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне, о чем он станет говорить с вами. Точно так же, если вы сумеете обнаружить того агента ФБР, Босворта, пожалуйста, сообщите нам. Во всем этом деле он для нас остается неизвестной фигурой.

Я рассказал им о Босворте, когда мы ехали в Портленд. Казалось, они должны были бы уже знать о нем. В конце концов, именно он копался в одной из их церквей. Однако они не знали, где он, и я решил не сообщать им, что он где-то в Нью-Йорке.

— И еще мистер Паркер, я хочу, чтобы вы соблюдали осторожность, — сказал Рейд. — Существует какой-то мозговой центр, который управляет всеми их действиями здесь. И это вовсе не Брайтуэлл.

Он постучал пальцем по изображению головы Капитана в доспехах.

— Где-нибудь имеется тот, кто считает именно себя воплощением Капитана, а это означает, что он страдает от самого немыслимого заблуждения из всех. Он считает себя Ашмаилом и ищет своего близнеца. В настоящий момент вы любопытны Брайтуэллу, но важнейшей задачей для них остаются все же поиски статуи. Как только они найдут статую, он снова переключит внимание на вас, и тогда вряд ли дело закончится хорошо.

Рейд перегнулся через стол и схватился рукой за мое плечо. Правой рукой он расстегнул ворот своей рубашки и вытащил серебряный крест с чернением, висевший у него на груди.

— Однако помните: что бы ни случилось, вы на все найдете ответ здесь.

С этими словами Рейд снял с себя крест и протянул его мне. Немного поколебавшись, я принял его дар.

Домой я возвращался один. Рейд и Бартек предлагали проводить меня и даже остаться со мной, но я вежливо отказался.

Возможно, гордыня была и неуместна в моем положении, но я чувствовал себя неуютно при мысли, что нуждаюсь в двух монахах, которые прикрывали бы мою спину.

Когда я добрался до дома, на подъездной дороге стояла машина, входная дверь оказалась открытой. На циновке у входа лежал Уолтер, с блаженством обгладывающий мозговую косточку. Эйнджел появился у него за спиной. Уолтер посмотрел вверх, помахал хвостом, затем вернулся к своей трапезе.

— Не помню, чтобы я оставлял дверь открытой, — заметил я.

— Нам хотелось бы думать, что твоя дверь всегда открыта для нас, а если и не открыта, то мы можем всегда открыть ее отмычкой. К тому же мы знаем все коды сигнализации в этом доме. Мы оставляли сообщение на твоем сотовом.

Я проверил телефон. Я не слышал, как он звонил, но сообщения были. Целых два.

— Меня отвлекли.

— Чем?

— Это длинная история.

Я прослушал сообщения. Первое было от Эйнджела. Второе от Эллиса Палмера, которому я отказал, когда он приезжал ко мне по поводу своего сына, и посоветовал обратиться к кому-нибудь другому. Его слова оборвались рыданиями прежде, чем он сумел мне сказать все, что хотел, но услышанного было достаточно.

Тело его сына Нейла нашли в какой-то канаве, в Канзасе. Те люди, которым он задолжал деньги, в конце концов потеряли терпение.

Глава 18

Немногие сейчас помнят имя Сэма Лихтмана. Лихтман был нью-йоркским таксистом. 18 марта 1941 года он вел свою желтую машину по Седьмой авеню близ Таймс-сквер, когда перед ним на перекрестке внезапно выскочил парень. Согласно паспорту звали погибшего сеньор Хулио Лопес и он был испанцем. В замешательстве никто не заметил, что дон Хулио говорил с другим человеком на перекрестке прежде, чем сделал тот роковой шаг. Пока собравшаяся толпа любопытных ждала полицию, этот второй человек поднял коричневый кожаный портфель, лежавший подле тела, и исчез.

Как и положено, появились сотрудники департамента полиции Нью-Йорка и выяснили, что дон Хулио жил в гостинице на Манхэттене. Когда полицейские зашли в его номер, они нашли там карты, записи и много всяческих документов, связанных с военной авиацией. Вызвали ФБР и, по мере того как те зарывались глубже в тайну мертвого испанца, обнаружили, что на самом деле он был неким Ульрихом фон дер Остеном, капитаном нацистской военной разведки, и являлся мозговым центром узловой немецкой шпионской сети в Соединенных Штатах. Человек, который исчез со сцены во время несчастного случая, оказался Куртом Фредериком Людвигом, помощником фон дер Остена. Вместе эти двое сумели завербовать восемь сообщников, которые передавали им информацию всякого рода: о технических новинках, графиках поставок и промышленном производстве в Берлине, в том числе и время отплытия и прибытия судов, использующих нью-йоркскую гавань, и количество «летающих крепостей», отгруженных в Англию. Сообщения писались невидимыми чернилами и отправлялись вымышленным получателям на фиктивные иностранные адреса. Письма к некоему Мануэлю Алонсо, например, предназначались самому Генриху Гиммлеру. Людвиг был впоследствии арестован, его и всех агентов судили в федеральном суде на Манхэттене, и каждый из них получил за свои преступления различные сроки — вплоть до двадцати лет тюремного заключения. Так Сэм Лихтман одним нажатием на педаль газа вскрыл целую нацистскую шпионскую сеть в США.

Мой отец рассказал мне историю Лихтмана, когда я был еще мальчишкой, и я никогда не забывал этот рассказ. Я догадался, что Лихтман — это еврейское имя, и мне казалось очень символичным, что именно еврею предопределено было сбить нациста на 7-й авеню в 1941 году, когда многие его соплеменники уже грузились в товарные поезда, направляющиеся на восток, в вагоны, в которых в мирное время перевозили скот. Это было небольшое отмщение, непроизвольно совершенное незаметным человеком, который затем исчез из людской памяти.

Луис не слышал историю о Сэме Лихтмане, и она не слишком впечатлила его, судя по реакции. Так же, без комментариев, он слушал меня, когда я перечислял события прошедших двух дней, кульминацией которых явилось появление двух монахов и столкновение с Брайтуэллом на дороге. Когда я упомянул жирного человека и его слова, смысл которых разъяснил мне Рейд, что-то изменилось в поведении Луиса. Он как-то даже отстранился от меня, глубже ушел в себя и стал избегать смотреть мне в глаза.

— И ты думаешь, это тот самый тип, который следил за нами, когда мы брали Джи-Мэка? — заинтересовался Эйнджел.

Он почувствовал напряженность, возникшую между Луисом и мной, и, показав глазами в сторону своего любовника, дал мне понять, что нам с ним стоит поговорить обо всем без Луиса немного позже.

— Чувства, которые он пробудил во мне на этот раз, сильно напоминали то состояние в Нью-Йорке, — объяснил я. — Ничего другого я сказать не могу.

— По описанию он напоминает одного из тех, кто искал Серету, — вспомнил Эйнджел. — Октавио не называл его имени, но вряд ли слишком много похожих типов бродит по улицам.

Я подумал о картине в мастерской Клаудии Штерн и фотографиях, которые Рейд и Бартек показывали мне. Мысленно я выстроил их в ряд в хронологическом порядке: от картин до дагерротипов, затем к фотографиям времен нацистов и, наконец, к тому, что видел своими глазами, глядя на этого Брайтуэлла, когда он непонятно каким образом вдруг приблизился ко мне, не сделав при этом ни единого движения в мою сторону, и ногтями расцарапал мне кожу. Каждый раз он старел, его тело приобретало все более уродливую форму, ужасная отвратительная опухоль на его шее становилась больше и заметнее. Нет, на этой земле не может быть много таких людей.

— Итак, что теперь? — вернул меня из размышлений Эйнджел. — Секула слинял с этой планеты, а он-то был нашей лучшей ставкой.

Эйнджел и Луис зашли в контору и квартиру Секулы на этой неделе. В сущности, они ничего не нашли в его офисе. Так, какие-то ничего не значащие файлы, по объектам недвижимости в районе Три-стэйт, общие материалы по корпорациям и папку с названием «Амбассад риэлти», в которой лежало одно-единственное письмо, датированное двумя годами ранее, подтверждающее, что «Амбассад» принял на себя обслуживание и аренду трех складских зданий, включая то самое в Уильямсбурге. Квартира над офисом дала для следствия немногим больше. Там оставались одежда и туалетные принадлежности, как мужские, так и женские, что подтверждало со все большей вероятностью личную связь Секулы и его секретарши с неправдоподобным именем Хоуп. Какие-то безликие книги и журналы, из чего следовало, что он и его помощница приобретали все это чтиво в аэропортах. И кухня, заполненная унылой сухой «здоровой пищей», с холодильником без продуктов, кроме молока длительного хранения. По мнению Эйнджела, все там свидетельствовало только об одном: кто-то приложил массу стараний и забрал оттуда все, что могло хотя бы отдаленно представлять интерес для оценки жизни и работы Секулы, создавая впечатление, будто мы имеем дело с невероятно безликим типом, скучнейшим представителем адвокатского цеха.

Луис вернулся в контору на следующий день и допросил ту секретаршу, которая прошлый раз весело щебетала в трубку. Если она и принимала Луиса за полицейского, когда отвечала на его вопросы, так лишь по недопониманию с ее собственной стороны, сам он никоим образом не пытался ввести девушку в заблуждение. Она оказалась временной секретаршей, нанятой в конторе, предоставляющей такие услуги. От нее требовалось только отвечать на телефонные звонки, что она и делала, в остальное время читала или красила ногти. Она не видела ни Секулу, ни постоянную секретаршу адвоката с того самого дня, когда ее наняли, и единственная связь с ним была через автоответчик. Еще девушка сказала, что какие-то другие полицейские заходили в офис, после того как обнаружилось помещение в цоколе в Уильямсбурге, но она могла рассказать им не больше, чем Луису.

Правда, ей показалось, что кто-то заходил в офис, так как некоторые предметы вроде бы исчезли со стола секретарши и с полок у ее стола. В тот день, когда наведался Луис, она работала в конторе последний раз, так как ей позвонили из агентства и назвали новое место работы. От нее требовалось только вечером перед уходом активизировать автоответчик.

— У нас еще есть Босворт и Стаклер, — успокоил я Эйнджела. — Плюс аукцион состоится на этой неделе, и, если Рейд и Неддо правы, этот последний фрагмент карты заставит некоторых людей покинуть свои укрытия, а то и сбросить маски.

Луис внезапно встал и вышел из комнаты. Я повернулся к Эйнджелу за объяснениями.

— Все до кучи, — сказал он. — Он почти не спит, почти не ест. Вчера они забрали останки Алисы для похорон, и Марта увезла их домой. Он пообещал ей продолжить поиск тех, кто убил ее дочь, но она сказала ему, что теперь уже слишком поздно и что если он думает, будто делает все это для Алисы, то он сам себя обманывает. Она не собирается благословлять его в таких делах. Нельзя сделать плохо другому и почувствовать себя лучше. Он обвиняет себя во всем, что случилось.

И он обвиняет меня.

— Этот тип, Брайтуэлл, знает что-то о тебе. — Эйнджел судорожно передернул плечами. — Выходит, и ты каким-то образом во все это втянут, а Луис не хочет ни о чем слышать. Не сейчас. Ему нужно время пережить это по-своему, вот и все.

Эйнджел вытащил пиво из холодильника. И предложил мне. Я отрицательно покачал головой.

— Как здесь тихо, — заметил он. — Ты говорил с ней?

— Коротко.

— Как они?

— Все в норме.

— А когда вернутся?

— Может быть, после того, как все это закончится.

— Может быть?

— Ты же меня слышал.

Эйнджел прекратил пить и вылил пиво в раковину.

— Ну да, — примирительно сказал он. — Слышал. И вышел, оставив меня одного на кухне.

Иоахим Стаклер жил в белом двухэтажном доме, расположенном на акре собственной земли у береговой линии в графстве Эссекс. Земля была окружена высокой стеной и защищена электронными воротами. Траву аккуратно подстригали, а высокий кустарник маскировал стены с внутренней стороны. С фасада основной дом напоминал среднестатистическое двухэтажное жилье, чуть выше среднего уровня. Такие декорируют подвыпившие греки, тоскуя по своей родине, поскольку фасад мог гордиться большим количеством колонн, чем в самом Акрополе. Но когда я прошел через ворота и последовал дальше по дороге, то мельком увидел заднюю часть дома и понял, что она была значительно увеличена. Огромные окна мерцали дымчатыми стеклами в солнечных лучах, и блестящий белый катер отдыхал у деревянного причала. Если не акцентировать внимание на ляпы в декоре, похоже, с финансами у Стаклера все было в порядке. Когда я остановился перед домом, парадная дверь была открыта и в дверях меня поджидал Мурнос. По выражению его лица я мог догадаться, что он ни на сотую долю процента не одобряет решение своего босса пригласить меня, но я на это и не рассчитывал. Я научился не принимать ничего подобного на свой личный счет.

— Вы вооружены, мистер Паркер? — поинтересовался Мурнос.

— Только немного. — Я пытался казаться оробевшим.

— Мы приглядим за вашим оружием.

Я протянул ему свой «смит-10». Тогда Мурнос вынул из ящика круглую палочку и провел ее по мне. Часы и пряжка ремня заставили ее запищать. Мурнос удостоверился, что я не скрывал ничего потенциально угрожающего ни в том, ни в другом случае, затем отвел меня в гостиную, где невысокий коренастый мужчина в морском костюме в полоску, оттененном буйным розовым галстуком, застыл в картинной позе у богато украшенного буфета. Он явно всего на несколько десятилетий опоздал родиться, иначе его бы наверняка увековечили в черно-белых иллюстрациях тогдашних выпусков журнала «Life». Его темно-пепельные волосы были зачесаны назад. Кожу покрывал легкий загар, зубы были ослепительно белыми. Часы на его запястье могли бы оплатить мою ипотеку за целый год. Обстановка в комнате и картины на стенах могли, вероятно, покрыть ипотеки всего остального Скарборо за тот же период.

Он пошел мне навстречу, протягивая руку. Это была очень чистая рука. Я почувствовал некоторое замешательство — вдруг это всего лишь простая вежливость, и он втайне надеется, что я не стану марать его любой формой физического контакта.

— Иоахим Стаклер, — представился он. — Рад нашему знакомству. Алексис рассказал мне все о вас. Его поездка в Мэн получилась весьма дорогостоящей. Я буду вынужден заплатить компенсацию людям, которые получили травмы.

— Вы могли просто позвонить.

— Мне приходится... — Стаклер сделал паузу, стоя в позе человека в саду, отыскивающего особенно зрелое яблоко, затем отщипнул слово из воздуха деликатным движением пальцев, — ...быть осторожным, — закончил он фразу. — Я не сомневаюсь, что теперь вы и сами успели убедиться, какие опасные люди окружают нас.

Я мучился вопросом, а сам-то Стаклер, несмотря на все свои позы, манерность, легкую изнеженность и даже едва уловимую женственность, не является ли одним из них? Он пригласил меня сесть, затем предложил чай.

— Вы можете выпить кофе, если предпочитаете. Сам я обычно пью утром чай.

— Чай меня вполне устроит.

Мурнос снял трубку старого черного телефона и набрал внутренний номер. Через секунду появился лакей в ливрее, неся поднос на вытянутой руке. Он тщательно расставил большой фарфоровый чайник, две чашки, сахарницу, молочник и маленькую тарелочку с тонко нарезанными ломтиками лимона. На другой тарелке лежало самое разнообразное печенье. На вид оно показалось рассыпчатым, и я не стал его трогать. Чашки были очень тонкие, с золотой каемочкой. Стаклер налил немного чая в чашку, затем, как только удовлетворился цветом, пустил струю побольше. Когда обе чашки были наполнены, он спросил у меня, как я предпочитаю пить чай.

— Предпочитаю в чистом виде.

Стаклер слегка вздрогнул, но никак иначе не проявил своего неудовольствия.

Мы потягивали чай. Это было очень приятно. Нам не хватало только бестолкового детины по имени Алджи, блуждающего в теннисном белом костюме с ракеткой в руках, чтобы мы могли сойти за персонажей салонной комедии, вот только Стаклер был значительно интереснее, чем мог показаться с первого взгляда. Еще один звонок Россу (на сей раз он ответил немного быстрее, чем раньше) дал мне некоторые сведения об истории этого опрятного, усмехающегося невысокого человека, сидящего напротив меня. Согласно контакту Росса в «Рабочей группе посредничеств» (созданной в 1998 году, чтобы среди прочих дел рыться в записях, касающихся нацистских и японских военных преступлений, и оценивать свидетельства сотрудничества между американскими организациями и сомнительными личностями из прежних режимов), мать Стакле-ра Мария прибыла в Соединенные Штаты со своим единственным сыном вскоре после окончания войны. Общественность пыталась заставить депортировать из страны очень многих подобных переселенцев, но ЦРУ и в особенности Гуверовское ФБР предпочитало оставлять таковых в США, дабы они могли информировать о тех, кто сочувствует коммунистическим идеям в их собственных общинах. Правительство США оказалось не слишком щепетильным в таких делах и принимало доброжелательно пятерых сообщников Адольфа Эйхманна, каждый из которых сыграл свою роль в Заключительном решении, разработанном для ЦРУ. Эти усилия были предприняты, чтобы принять на работу по крайней мере еще две дюжины военных преступников и коллаборационистов.

Мария Стаклер проложила свой путь в США путем сделки, пообещав предоставить документы, касающиеся немецких коммунистов, выявленных ее мужем в годы его сотрудничества с Гиммлером. Она была умной женщиной и привезла с собой достаточно материала, чтобы держать американцев на крючке, поэтому с каждым разом приближалась на шаг к ее окончательной цели — получению американского гражданства для нее самой и для сына. Ее заявление о предоставлении гражданства было лично одобрено Гувером, после того как она передала последние документы из своего архива, имевшие отношение к различным левым евреям, сбежавшим из Германии перед началом войны и с тех пор безбедно проживавшим в Соединенных Штатах. «Рабочая группа» заключила, что передача некоторых сведений Марией Стаклер сыграла решающую роль на ранних этапах слушаний Маккарти, которые сделали ее чем-то вроде героини в глазах Гувера. Статус привилегированной персоны позволил ей основать антикварное дело, которое она впоследствии передала сыну, и импортировать ценности из Европы с небольшими, а то и вовсе без придирок со стороны американской таможни.

Старуха, очевидно, была еще жива. Она проживала в частном санатории на Род-Айленде и сохранила все свои способности, хотя ей уже исполнилось восемьдесят пять лет.

И вот теперь я сидел здесь, пил чай с ее сыном. В доме, оплаченном военными трофеями, в комнате, обставленной из того же источника, если Рейд был прав в оценке частного собрания Стаклера, где все гарантировал неторопливый процесс предательства, задуманного честолюбивой женщиной и продолжавшегося больше десятилетия. Меня интересовало, беспокоило ли это когда-либо Стаклера. Росс сообщал, что Стаклер щедро жертвовал на очень многие хорошие начинания, в том числе на многочисленные еврейские благотворительные мероприятия, хотя некоторые и отклоняли его предложения, как только личность предполагаемого спонсора становилась известной. Может, на все эти пожертвования его толкали подлинные муки совести. А возможно, ему всего лишь необходимо было поддерживать хорошие отношения с широкой публикой, чтобы отвлечь внимание от его бизнеса и коллекции.

Я осознал, что у меня развилась внезапная затаенная неприязнь к Стаклеру, а я ведь даже не знал этого человека.

— Я благодарен вам, что вы нашли время, чтобы приехать сюда, — проговорил он. В его речи не слышалось ни намека на акцент. Ничто не нарушало тот образ, который он тщательно культивировал, чтобы никак не выдавать ни своего происхождения, ни истинного характера, который прятался за всей этой аристократичностью.

— Я приехал сюда, потому что ваш служащий дал мне недвусмысленно понять, что вы можете владеть некоторой информацией. Чаю я могу попить и дома.

Несмотря на демонстративное оскорбление, Стаклер продолжал излучать доброжелательность, как если бы получал несказанное удовольствие в подозрении, что каждый, кто попадал к нему в дом, тайно ненавидел его.

— Конечно-конечно. Я думаю, возможно, смогу помочь вам. Прежде чем мы начнем, мне любопытна смерть мистера Гарсии, в которой, как я понимаю, вы сыграли существенную роль. Хотелось бы узнать, что вы увидели в его квартире.

Я не знал, куда это вело, но понял, что Стаклер привык торговаться. Он, вероятно, приобрел эти навыки от матери и ежедневно применял их в своих делах.

Мне здесь ничего не светит, если я не отдам ему по крайней мере столько же взамен.

— Увидел скульптуры из человеческих костей, декоративные подсвечники, сделанные из человеческих останков, еще какие-то недоделанные вещи и статую мексиканского божества Санта-Муэрте из женского черепа.

Стаклера Санта-Муэрте не заинтересовала. А вот на остальном из увиденного мною у Гарсии он, наоборот, заставил меня остановиться в подробностях, выпытывая мельчайшие детали о костяных скульптурах. Затем он жестом подозвал Мурноса, который взял книгу, лежавшую на одном из столов, и принес ее своему хозяину. Это был огромный том цвета черного кофе со словами «Мементо мори» красными буквами по корешку. На обложке красовалась фотография того, что вполне могло бы явиться на свет в квартире Гарсии: череп, покоящийся на изогнутой кости, которая выступала как белый язык из-под поврежденной челюсти, в которой отсутствовали пять или шесть передних зубов. Под черепом колонна из пяти или шести подобных же изогнутых костей. Стаклер наблюдал, как я разглядывал фотографию.

— Каждая — это человеческий крестец, — объяснил он. — Можно сказать, из пяти объединенных между собой позвоночников.

Он пролистал пятьдесят или шестьдесят страниц текста на множестве языков, включая немецкий и английский, пока не добрался до серии фотографий. Тогда он передал раскрытый фолиант мне.

— Пожалуйста, взгляните на эти фотографии и скажите, если вам что-нибудь покажется знакомым.

Я начал листать. На первом снимке была изображена какая-то церковь с тремя шпилями, расположенными в форме треугольника. Вокруг стояли деревья с опавшими листьями, старая каменная стена, разделенная колоннами, размещенными на равном расстоянии, на каждой по вырезанному из камня черепу. Остальные фотографии знакомили с декоративными орнаментами из черепов и костей под сводчатыми потолками, большими пирамидами и крестами, гирляндами костей и белой цепью, подсвечниками и канделябрами. Потом появился другой вид церкви, на сей раз снятой с задворков и при дневном освещении. Окружающие стены поросли плющом, но на черно-белых фотографиях создавалось ощущение, что это не плющ, а рой насекомых. Как если бы пчелы облепили стены.

— Что это за место? — поинтересовался я. Все-таки ощущалось нечто непристойное в фотографиях, в том, как люди низводились до церковных украшений.

— Сначала вы должны ответить на мой вопрос, — упрекнул меня Стаклер и даже укоризненно погрозил пальцем. Я подумал, не сломать ли мне этот палец. Я взглянул на Мурноса. Он не нуждался в телепатии, чтобы прочесть мои мысли. По выражению на его лице я сообразил, что многие люди, возможно и сам Мурнос, думали о том, не поколотить ли им Иоахима Стаклера.

Я игнорировал палец и вместо этого указал на одну маленькую фотографию, запечатлевшую скопление костей в форме якоря в алькове около взломанной стены. Семь костей плечевой кости сформировали звездообразную форму с черепом в центре. Череп поддерживало, в свою очередь, то, что могло бы считаться частью грудины или лопатки. Затем вертикальная колонна из большего количества костей плеча, которые соединялись с полукругом позвоночника, изгибающимся вверх с обеих сторон и заканчивающимся двумя черепами.

— Нечто подобное этому было и в квартире Гарсии, — сказал я.

— Вы показывали это мистеру Неддо?

Я не отвечал.

— Ну же, мистер Паркер. — Стаклер нетерпеливо фыркал. — Я же говорил вам, что знаю многое о вас и вашей работе. Я знаю, что вы консультировались с Неддо. Естественно, что вы это сделали. В конце концов он опытный эксперт в своей области. Он также, я мог бы добавить, из числа «приверженцев». Ладно, в его пользу скажу, возможно, «был приверженцем», если соблюдать точность. С некоторых пор он покинул их ряды, хотя подозреваю, что он сохраняет веру в некоторые из их наиболее малопонятных убеждений.

Это было новостью для меня. Если Стаклер говорил правду, Неддо тщательно скрывал свою связь с «приверженцами». Это заставляло подвергнуть сомнению его лояльность. Он говорил с Рейдом и Бартеком, но я мог бы решить, что они знали о его прошлом. Вот ведь вопрос: не сказал ли Неддо Брайтуэллу обо мне?

— Что вы знаете о них? — спросил я Стаклера.

— Знаю, что они скрытны и организованны; верят в существование ангельских или дьявольских существ; ищут то же, что ищу я.

— "Черного ангела".

Тут я впервые почувствовал увлеченность Стаклера.

— Да, «Черного ангела», только мое желание совсем иного свойства. Мой отец умер в поисках подтверждений этой легенды. Возможно, вы знаете о моем происхождении? Да, я склонен подозревать, что знаете. Вряд ли я мог бы принять вас за человека, который окажется не в состоянии обеспечить себя информацией перед встречей с незнакомцем. Мой отец был эсэсовцем и состоял в «Аненербе», был из тех копателей в оккультном, что состояли на службе у рейхсфюрера Гиммлера. По большей части там всякая чепуха, конечно, но «Черный ангел» совсем иное дело. Тут все реально, или по крайней мере можно говорить с разумной уверенностью, что серебряная статуя, воплотившая момент перехода от человеческого к демоническому, существовала. Такой артефакт мог стать украшением любой коллекции независимо от его ценности. Но Гиммлер, подобно «приверженцам», утвердился во мнении, что это больше, чем обыкновенное произведение искусства. Он знал легенду о появлении этой статуи. Подобная история обладала естественной привлекательностью для такого человека, как Гиммлер. Он начал поиски карты, которая указывала на местоположение статуи, и именно по этой причине моего отца и его команду послали в монастырь в Фонтфруаде, после того как Гиммлер обнаружил, что одна из коробок, содержащих фрагмент карты, по некоторым данным, укрывалась именно там. «Аненербе» гордился своими потрясающими исследователями, способными расшифровывать самые неясные тексты и криптограммы. Невероятно опасное задание, которое они пытались выполнить под носом союзнических отрядов и при выполнении которого мой отец погиб. Коробка исчезла, и до настоящего момента мне не удавалось проследить ее судьбу. — Он ткнул пальцем в книгу. — В ответ на ваш первоначальный вопрос уточняю: это Седлец, где возник «Черный ангел». Именно поэтому Гарсия работал над своими костяными скульптурами. Ему поручили создать версию склепа в Седле-це, среду, достойную «Черного ангела». Туда его можно доставить, пока не удастся раскрыть его тайну. Вы думаете, это странно?

В глазах Стаклера появился новый свет. Он был фанатиком, совсем как Брайтуэлл и «приверженцы». Его внешний лоск исчез, игра в сложнейшее «даю — беру» потеряла интерес для него. Говоря о предмете своей навязчивой идеи, Стаклер не мог держать себя в руках.

— Почему вы так уверены, что статуя существует?

— Я видел ее копию, — ответил Стаклер. — И вы тоже, как ни странно. — Внезапно он поднялся. — Прошу вас, пойдемте за мной.

Мурнос попытался было возразить, но Стаклер заставил его замолчать, подняв руку.

— Не волнуйтесь, Алексис. Все приходит к своему логическому концу.

И я пошел за Стаклером. Через весь его дом, пока мы не подошли к двери, спрятанной под парадной лестницей. Мурнос держался сзади меня даже тогда, когда Стаклер отпирал дверь и мы спускались в подвалы дома с громадными, с отделанными камнем стенами. Большая часть занимала коллекция вин, там насчитывалось не меньше тысячи бутылок, все тщательно уложенные. На стене висел термостат, контролирующий температуру. Мы прошли через стойки бутылок и подошли ко второй двери, на сей раз отделанной металлом. Вошли внутрь, после того как был набран электронный шифр на клавиатуре, а сканер считал сетчатку глаза хозяина. Мурнос открыл дверь, затем отступил в сторону, чтобы дать Стаклеру и мне войти.

Мы оказались в квадратной каменной комнате. В стеклянных витринах вдоль стен явно хранились самые ценные экспонаты коллекции Стаклера. Три иконы, богатые и яркие, в отлично сохранившихся золотых окладах; золотые чаши и декоративные кресты; картины и небольшие статуэтки, которые могли быть как римскими, так и греческими.

Но властвовала в комнате черная статуя, возможно, восьми футов высотой, выполненная полностью из человеческих костей. Я видел такую же, только в значительно меньшем масштабе, в квартире Гарсии.

Это был «Черный ангел». Единственное большое крыло было развернуто. Его руки, сделанные из бедер и малоберцовой кости, соответствовали масштабу, большая нога из тщательно составленных костей не имела ни малейшего намека на места сочленений.

Голова была выполнена из кусочков многих черепов, каждая часть которых тщательно вырезалась и соединялась, чтобы создать единое целое.

Ребра и позвоночник использовались, чтобы сотворить рог, который начинался из головы и изгибался до его большой воротниковой кости. Сказочное существо опиралось на опору из гранита, его когтистые пальцы ноги слегка свисали по краю и захватывали камень. Стоя рядом, я ощутил ужас и отвращение. Фотографии украшений из кости в Седлеце выбивали меня из колеи, но в их создании по крайней мере имелась какая-то цель, некое осознание бренности всего смертного. Однако тут получалось нечто совсем безобразное — люди низводились до составных частей, исходного материала для создания образа абсолютного зла. — Из ряда вон выходящее, вы не считаете? — повернулся ко мне Стаклер.

Я не мог бы даже приблизительно определить, как часто он стоял здесь раньше, но, судя по проникновенному тону в его голосе, благоговейный страх перед этим экспонатом коллекции никогда не покидал Сталкера.

— Вы нашли точное определение, — ответил я ему. — Откуда эта статуя у вас?

— Мой отец обнаружил ее в монастыре в Моримондо в Ломбардии во время поиска ключей к фрагменту Фонтфруада. Для него это послужило первым знаком, подтверждающим близость к карте. Вот посмотрите, тут имелось некоторое повреждение.

Стаклер указал на отколотые косточки, топорно заделанную трещину в спинном хребте, отсутствующие кости пальцев.

— Отец предположил, что ее вывезли из Седлеца, вероятно, спустя некоторое время после рассылки частей карты. В конечном счете статуя оказалась в Италии. Двойной блеф, возможно, чтобы отвлечь внимание подальше от оригинала. Он приказал спрятать ее. У отца существовало несколько убежищ для подобных вещей, и никто не смел подвергать сомнению его приказы в подобных вопросах. Статуя предназначалась в подарок для рейхсфюрера, но моего отца убили прежде, чем он принял меры к ее транспортировке. После войны все досталось моей матери наряду с некоторыми из других ценностей, накопленных моим отцом.

— Но ведь кто-то мог и сам создать подобное творение?

— Нет, — в голосе Стаклера слышалось непреклонная убежденность. — Только тот, кто изучал оригинал, способен создать эту статую. Детали ее совершенны.

— Откуда вы знаете, если никогда не видели оригинал?

Стаклер шагнул через комнату к одной из витрин и осторожно открыл стекло. Я последовал за ним. Он включил свет внутри витрины. Высветились две маленькие серебряные коробки с простым крестом, вырезанным на крышке каждой. Около них между двумя тонкими стеклами лежали два кусочка пергамента, каждый площадью в фут, не больше. Я увидел части рисунка, изображение стены и окна с рядом символов по краю: «Священное сердце», перевитое шипами, улей, пеликан. Имелся также ряд точек, вероятно представлявший какие-то числа, и углы того, что могло бы считаться щитами или гербами. Почти сразу же я увидел комбинацию римских цифр и единственную букву, как и описывал мне Рейд.

На одном из фрагментов доминировал рисунок огромной ноги с когтистыми пальцами. Все почти совпадало со статуей позади нас. Я мог обнаружить едва различимый след надписи на ноге, но не мог прочесть ни одной буквы. На втором фрагменте была половина головы, опять совершенно совпадавшая со статуей Стаклера.

— Видите? Эти фрагменты были разделены в течение столетий. Только тот, кто видел рисунок целиком, мог возродить образ «Черного ангела», но только тот, кто видел оригинал, мог повторить его в мельчайших деталях. Рисунок относительно грубоват, а статуя сделана намного тоньше. Вы спросили меня, откуда я знаю, что она существует. Отвечаю: вот откуда.

Я повернулся спиной к Стаклеру и его статуе. Мурнос наблюдал за мной без всякого выражения.

— Итак, у вас есть два фрагмента и вы будете участвовать в аукционе, чтобы заполучить третий.

— Я буду участвовать в аукционе, как вы заметили. Как только аукцион закончится, я свяжусь с другими претендентами, чтобы понять, кто среди них также владеет частями карты. Я богатый человек, мистер Паркер. Сделка состоится, и я получу достаточно сведений, чтобы точно определить место хранения «Черного ангела».

— А «приверженцы»? Вы думаете, что сможете переиграть их?

— Пусть вас не вводит в заблуждение легкость, с которой вы справились с теми нанятыми ищейками в Мэне, мистер Паркер. Вас мы не сочли реальной опасностью. Мы сумеем справиться с ними, если возникнет необходимость, но я предпочел бы достичь приемлемого соглашения, устраивающего обе стороны.

Я сомневался относительно подобной возможности. Из всего, что я узнал пока, стаклеровские причины поисков «Черного ангела» сильно отличались от мотивов Брайтуэлла и его сподвижников. Для Стаклера это всего лишь очередное сокровище, которое он укроет от чужих глаз в своей пещере, пусть оно и связано как-то с памятью его отца. «Черного ангела» поставят рядом со скульптурой из человеческих костей, как в зеркале, отраженные друг в друге, и он будет боготворить их обеих. С педантичной одержимостью. Но Брайтуэлл и те, кому он служит, стремятся проникнуть под серебряную оболочку, найти там живое существо. Стаклер хочет, чтобы статуя осталась неповрежденной. Брайтуэлл — проникнуть в ее пределы.

— Мне пора идти, — сказал я, но Стаклер больше меня не слышал.

Мурнос вывел меня из хранилища, оставив своего хозяина углубленным в созерцание порушенных тел людей, теперь соединенных воедино в темной дани к бессмертному злу.

Глава 19

Я встретился с Филом Исааксоном за обедом в «Старом порту» вскоре после своего возвращения от Стаклера. Все четче вырисовывалось, что аукцион следующего дня станет поворотным моментом. Он притянет к себе всех, кто хотел обладать коробкой из Седлеца, включая «приверженцев», и это приведет к конфликту между ними и Стаклером, если ему удастся приобрести эту вещь. Я хотел присутствовать на аукционе, но, сколько ни звонил Клаудии Штерн, соединиться с ней так и не смог. Вместо этого меня проинформировали, что вход на аукцион будет строго по приглашениям и что уже слишком поздно для внесения в список приглашенных. Я оставил сообщение для Клаудии с просьбой перезвонить мне, но не надеялся на ответный звонок. Я не мог предположить, что ее клиентам понравится, если она позволит частному сыщику попасть в их среду, причем сыщику, который помимо всего прочего еще и интересуется возможной судьбой одной из самых необычных вещиц, попавшей на рынок за недавние годы. Но если и существовал на свете человек, который мог бы мне помочь найти способ проникнуть в «Дом Штерн», то таким человеком был Фил Исааксон, к тому же знавший явно немало полезного о претендентах.

Переход Наташи в «Старый порт» было одним из немногих недавних событий в жизни города, которое я одобрил всей душой. Новая обстановка грела душу, но самое главное — улучшилась пища, и это было настоящее достижение, учитывая, что Наташа прежде всего славилась кулинарными способностями. Когда я приехал, Фила уже посадили за стол рядом с насыпью, которая тянулась по всей длине главного зала. Как обычно, Исааксон полностью оправдывал определение «щеголеватый». Небольшого росточка белобородый мужчина, одетый в твидовый пиджак и коричневые брюки, красная бабочка аккуратно завязана на белой рубашке. Его основной профессией была юриспруденция, он оставался партнером в практике, базирующейся в Камберленде и работал художественным критиком «Портленд Геральд пресс». С этой газетой у меня всегда складывались ровные отношения, но появление на ее страницах критика квалификации Фила Исааксона явилось для меня некоторой неожиданностью.

Порой он язвительно замечал, что в газете успели забыть, что он писал для них, и нетрудно было вообразить, как кто-нибудь из новостной редакции просматривает газету, натыкается на колонку Фила и восклицает: «Постойте, постойте, так у нас есть художественный критик?!»

Впервые я познакомился с Филом на выставке в галерее Джун Фитцпатрик на Парк-стрит, где Джун выставляла работы Камберленда Сары Крисп. Художница использовала природные элементы, листья, кости животных, змеиную кожу для создания работ ошеломляющей красоты, располагая фрагменты флоры и фауны на фоне сложных геометрических узоров. Мне казалось, это имело какую-то связь с порядком, царившим в природе, и Фил, похоже, в целом соглашался со мной. Словарный запас Фила там, где дело касалось мира искусства, оказался, естественно, значительно богаче моего. Кончилось тем, что я купил одну из работ: крест из яичной скорлупы, закрепленной воском, на красном фоне сцепляющихся кругов.

— Ну-ну, — сказал Фил, когда я подошел к столу. — Я было начал подумывать, не нашли ли вы кого поинтереснее, чтобы провести вечер.

— Вы не поверите, я честно пытался, — парировал я. — Похоже, всем интересным людям есть чем заняться сегодня вечером и без меня.

Официантка принесла бокал вина. Я заказал целую бутылку и ассорти из восточных закусок на двоих. Ожидая заказ, мы с Филом обменивались местными сплетнями, и он давал мне советы по работам каких-то художников, которые я обязательно захочу проверить на практике, если когда-либо выиграю в лотерею. Столики вокруг нас только начали заполняться, и прежде чем начинать разработку главной темы вечера, предстояло дождаться, пока все наши соседи не займутся друг другом.

— Ну а что вы можете сказать о Клаудии Штерн и ее клиентах? — спросил я, когда Фил прикончил последнюю креветку с блюда с закусками. Фил положил остатки креветки на край тарелки и изящным движением промокнул губы салфеткой.

— Я не склонен освещать ее аукционы в моей колонке. Во-первых, не хотелось бы портить людям аппетит во время завтрака детальным описанием предметов, с которыми она иногда имеет дело, а во-вторых, я не вижу смысла писать о закрытых аукционах, куда можно попасть только по приглашению. Ну и, в-третьих, вас-то почему заинтересовал ее аукцион? Какая-то связь с расследованием?

— Вроде того. Прибавьте еще, так сказать, и личный мотив.

— Что ж, давайте подумаем. — Фил откинулся назад и погладил бороду. — Дом этот отнюдь не из старых. Он был основан всего лет десять назад и специализируется на том, что можно назвать эзотерикой, то есть понятным лишь посвященным. Клаудия Штерн имеет степень в антропологии из Гарварда, но у нее есть еще и группа экспертов, к которым она обращается, когда возникает потребность подтвердить подлинность. Ее область интереса одновременно и широка, и крайне специфична. Можно упомянуть рукописи, какие-то человеческие останки, переведенные в ранг приближенных к произведениям искусства, и различного рода эфемеры, связанные с библейскими апокрифами.

— Она упоминала человеческие останки, когда я встречался с ней, но не вдавалась в подробности, — вспомнил я.

— Ну, это не та тема, которую большинство из нас обсуждает с незнакомыми людьми, — заметил Фил. — До недавнего времени, скажем, лет пять-десять назад, Штерн вела небольшую по объему, но оживленную торговлю всякими штучками из арсенала аборигенов, в основном черепами, но иногда и более декоративными изделиями. Теперь на подобные занятия стали коситься, и правительства, и племена уже остро реагируют на любого сорта останки, представленные на аукционах. Чуть меньше проблем с европейскими скульптурами из человеческих костей, так как они достаточно древние, но, когда несколько лет назад на ее аукционе выставлялись скелетные поделки из каких-то польских и венгерских склепов, возникла шумиха в газетах. Насколько я помню, там была парочка канделябров.

— Вы знаете, кто бы мог купить их?

Фил отрицательно покачал головой.

— Штерн сохраняет конфиденциальность. Аукцион рассчитан на крайне специфический тип коллекционеров, ни один, насколько я знаю, никогда не жаловался на то, как Клаудия Штерн строит свои деловые отношения. Все предметы для продажи тщательно проверены, их подлинность подтверждена.

— То есть она никогда не продавала никому метлу, которая не летала?

— Очевидно, нет.

Официантка унесла тарелку из-под закусок. Несколько минут спустя на столе появились основные блюда: омар для Фила, бифштекс для меня.

— Вижу, вы все так же не едите дары моря, — отметил он.

— Думаю, некоторые существа были специально созданы уродливыми, дабы не соблазнять людей употреблять их в пищу.

— Так же как не ухаживать за ними. В ваших словах есть смысл.

Он приступил к разделке омара. Я старался не смотреть.

— Ну а вы не хотите поведать мне, почему вдруг Клаудия Штерн попала в зону вашего внимания? Строго между нами, я должен добавить.

— На завтра назначен аукцион.

— Находка из Седлеца, — сообразил Фил. — До меня доходили слухи.

— Вы знаете что-нибудь об этом?

— Я знаю, что клочок пергамента содержит рисунки определенного сорта и что сам по себе этот пергамент представляет относительно небольшую ценность, так, любопытная вещица, не более того. Но это изюминка завтрашнего аукциона. Еще я знаю, что Клаудия Штерн представила только крошечную часть пергамента для установления подлинности, остальное тщательно охраняется, пока покупатель не найден. Я также знаю, что чересчур много секретности для столь незначительной вещицы, да и меры предосторожности предприняты слишком серьезные.

— Я могу сообщить вам немного больше, — вздохнул я.

Когда я закончил свой рассказ, омар Фила спокойно лежал на тарелке. Да и я едва притронулся к говядине.

— Все в порядке? — Сильно расстроенная официантка наклонилась к нам.

Лицо Фила осветилось улыбкой такой безукоризненной, что лишь эксперт мог определить, насколько она фальшива.

— Все было божественно, но у меня уже нет того аппетита, которым когда-то мог похвастать, — объяснил он.

Я позволил ей забрать мою тарелку, и улыбка медленно сошла с лица Фила.

— Вы действительно верите в существование подобной статуи?

— Думаю, очень давно что-то было спрятано, — ответил я. — Слишком многие проявляют интерес к ней, чтобы статуя оказалась сплошным мифом. Что до точной природы, ничего сказать не могу, но можно с уверенностью предположить, что она достаточно ценна, чтобы кто-то не останавливался перед убийством. Как много вам известно о коллекционерах подобных ценностей?

— Некоторых из них знаю по именам, других — по репутации. Те, кто в бизнесе, иногда делятся со мной сплетнями своего круга.

— Могли бы вы получить пару приглашений на аукцион?

— Думаю, мог бы. Надо сделать несколько звонков, но вы ведь только сейчас сказали мне, что полагаете, Клаудия Штерн, вероятно, предпочла бы обойтись без вашего присутствия.

— Надеюсь, она окажется достаточно погружена в процесс, чтобы позволить мне переступить порог ее аукциона вместе с вами. Если уж мы подберемся так близко, как я тщу себя надеждой, ей покажется, что легче допустить наше пребывание там, чем выставлять нас оттуда. Так или иначе, мне приходится делать многое из того, что не устраивает людей. Как бы я занимался своим делом, если бы оглядывался на них?

— Я знал, что этот обед за ваш счет будет стоить мне слишком дорого, — Фил допил вино.

— Да ладно. Вам ведь самому интересно. А если кто-то прикончит вас, только подумайте, какой некролог появится в «Геральд пресс». Ваше имя станет бессмертным.

— Звучит не слишком обнадеживающе, — усмехнулся Фил. — Я всегда надеялся, что бессмертие придет ко мне не через смерть.

— И все же вы можете оказаться первым, — заметил я.

— А каковы ваши шансы?

— Маловаты, — признался я. — Со стабильной тенденцией к снижению.

Брайтуэлл был голоден. Он боролся со своими побуждениями достаточно долго, но в последнее время они стали слишком сильными для него. Он вспомнил смерть женщины, Алисы Темпл, на старом складе и гулкие звуки своих шагов по кафельному полу, когда он приближался к ней. «Темпл» — «храм». Брайтуэллу казалось занятным, что он мог покидать тело и наблюдать за происходящим, как если бы его тело участвовало в каких-то действиях, в то время как руководящее им сознание было занято чем-то иным.

Брайтуэлл открыл рот и глубоко вдохнул маслянистый воздух. Его кулаки то сжимались, то разжимались, суставы побелели. Он дрожал, вспоминая ярость, с которой разрывал на части женщину. Как раз там и произошло это раздвоение личности: одна часть вожделенно кромсала и разрывала в клочья внутренности, другая же оставалась в стороне, спокойная и даже настороженная, ожидающая того самого последнего мига. Это был дар Брайтуэлла, основа его существа: даже с закрытыми глазами, в полнейшей темноте, он мог ощущать приближение последнего вздоха...

Теперь приступы повторялись все чаще. Рот окончательно пересох. Темпл, Алиса Темпл. Ему нравилось это имя, нравился ее вкус, когда он губами коснулся ее рта, кровь, слюна и пот смешались на ее губах, ее сознание ускользало, силы убывали. Теперь Брайтуэлл был с нею опять, его окровавленные пальцы, сжатые у нее на висках, его губы, прижатые к ее губам, сплошной красный цвет. Красный внутри нее, красный снаружи. Она умирала, и все они — от доктора до обывателя — увидели бы только картину бездыханного тела, покинутого жизнью, распластанного, голого, на сломанном стуле.

Но жизнь не была единственным элементом, отбывающим в тот момент, и Брайтуэлл ожидал, когда же все произойдет, когда «это» покинет тело. Он почувствовал стремительно нарастающее ощущение сладости во рту, словно приятный нежный бриз продвигался через алый туннель, подобно ласковой осени, освобождающей дорогу жестокой зиме, подобно закату и ночи, присутствию и отсутствию, свету и тьме. И затем «это» было уже внутри него, захвачено в ловушку, поймано между мирами в древней, темной тюрьме, имя которой — Брайтуэлл.

Дыхание Брайтуэлла участилось. Он мог чувствовать их внутри себя, замученных и потерянных.

Брайтуэлл — одинокий ангел, Брайтуэлл — страж воспоминаний. Брайтуэлл — искатель, опознаватель.

Брайтуэлл, способный подчинять желания других своим собственным, убеждающий потерянных и забытых, что правда их природы лежит в его словах.

Он нуждался еще в одном. Он уже почувствовал новый вкус. Глубоко внутри него нарастал большой хор голосов, моливших об освобождении.

Он не сожалел обо всем, что последовало за ее смертью. Правда, ее смерть принесла им нежелательное внимание. Как оказалось, она не была одинока в этом мире. Нашлись те, кто переживал за нее, кто захотел отомстить за ее уход. Но пересечение ее жизненной дороги с таким вот Брайтуэллом вовсе не было стечением обстоятельств. Брайтуэлл считал себя очень старым, и с колоссальным возрастом к нему пришло великое терпение. Он всегда поддерживал в себе уверенность, что каждая забранная жизнь приводит его все ближе к тому, кто предал его, их всех ради возможности искупления. Тот сумел спрятаться, укрыться от них, утопив правду о своей сущности и природе своего существования.

Брайтуэлл строил свои планы в отношении него. Он собирался отыскать холодное, темное место с цепями на стенах и там связать его и наблюдать за ним через отверстие в кладке, пока тот не начнет чахнуть, час за часом, день за днем, год за годом, столетие за столетием, вечно на грани смерти, и все же никогда не сможет провалиться в эту пропасть.

И если Брайтуэлл ошибался в его природе — а Брайтуэлл редко ошибался даже в самом пустячном, — и тогда все будет длиться долго. Ибо он посмел встать на пути открытия, к которому они так долго шли в своих поисках, посмел мешать восстановлению того, кто столь долго был утерян для них.

Приготовления шли своим ходом. Завтра они получат все, в чем нуждаются. Больше ничего делать не надо, что можно, уже сделано, и Брайтуэлл позволил себе немного расслабиться. Позже той ночью он наткнулся на молодого человека в тени парка и приманил к себе, посулив деньги, пищу и необыкновенный неизведанный восторг. И в нужный момент Брайтуэлл оказался на нем, его руки глубоко проникли в тело юноши, его длинные ногти разрезали органы и легко разорвали вены, окутывающие сложнейший механизм, которым является человеческое тело, медленно приводя юношу к кульминационному моменту, которого жаждал Брайтуэлл, пока наконец они не слились в одно целое, губы к губам, и поднимающаяся сладость не заполнила Брайтуэлла. И еще один голос был добавлен к большому хору душ внутри Брайтуэлла.

Глава 20

На следующий день Мартин Рейд позвонил мне так рано, что заставил Эйнджела задуматься, не в сговоре ли священник с теми самыми людьми, против которых он якобы работает, поскольку только тот, кто заодно с дьяволом, станет звонить в шесть тридцать утра.

— Вы пойдете на сегодняшнее мероприятие?

— Надеюсь. А как вы?

— Я слишком известен, — фыркнул Рейд в трубку, — чтобы незаметно слиться с толпой в такой компании. Во всяком случае, с нашей мисс Штерн я имел вчера нелицеприятный телефонный разговор, в котором еще раз подчеркнул свое неудовольствие в отношении ее твердых намерений не откладывать продажу, несмотря на сомнения относительно источника и прав собственности на шкатулку. Наш человек будет на месте и проследит за происходящим, но это точно буду не я.

Уже не в первый раз меня резанула мысль о странном поведении Рейда. Что-то во всем этом было не так. Как-то нелепо вел священник дело с продажей фрагмента из Седлеца. Католическая церковь не испытывала недостатка в юристах, особенно в штате Массачусетс, и любой, кто имел дело с епархией архиепископа в ходе недавних скандалов по злоупотреблениям, мог это засвидетельствовать. Если бы они намеревались остановить аукцион, контора Клаудии Штерн уже кишмя кишела бы елейного вида мужчинами и женщинами в дорогих костюмах и отполированных ботинках.

— Кстати, — заметил он. — Как я слышал, вы наводили о нас справки.

Я проверил их обоих — и Рейда, и Бартека — после первой же встречи с ними. Времени на это ушло прилично. Мне пришлось поискать того, кто был готов признать, что они вообще когда-либо переступали церковный порог, не говоря уже о вступлении в монашеские ордена, но в конечном счете их личности подтвердили через аббатство святого Иосифа в Спенсере, штат Массачусетс, где оба остановились. Рейд был официально приписан к Сан-Бернардо алле Терме в Риме и там, видно, отвечал за просвещение путешествующих монахов и монахинь, рассказывая им о жизни Святого Бернарда, поскольку святой этот по большей части причастен к распространению ордена. Бартек работал над созданием нового монастыря Новидворской Божьей Матери в Чешской Республике, первого монастыря, которому предстояло появиться там после падения коммунистического режима и который все еще строился.

До этого Бартек жил в аббатстве Септ-Фонс во Франции, куда он, как и множество других молодых чехов, бежал в начале девяностых годов, чтобы избежать преследования за религиозные убеждения в их собственной стране. Затем он много работал в Соединенных Штатах, главным образом в аббатстве Генесс, на севере штата Нью-Йорк. Септ-Фонс, как я помнил, был тем монастырем, в котором Босворт, неуловимый агент ФБР, осквернил церковь.

В общем, история Бартека казалась благовидной и правдоподобной, но Рейд не производил на меня впечатление человека, который удовлетворился бы местом гида в автобусе с путешествующими братьями и сестрами и бормотанием банальных истин в микрофон. Интересно и другое. Монах, который поведал мне все это (несомненно, предварительно испросив совета у самого главы ордена в Соединенных Штатах и, возможно, даже переговорив как с Рейдом, так и Бартеком), уточнил, что эти два монаха фактически представляют два совершенно разных ордена: Бартек был траппист, из общины, получившей свое название от аббатства Богоматери Ла Трапп во Франции, сформировавшейся после раскола в ордене между теми, кто дал строгий обет соблюдения тишины, строгости и аскетизма, и таких, как Рейд, кто предпочел больше послаблений в обязанностях и образе жизни. Рейд относился к членам группы, известной как Священный орден Сито, или цистерцианцы общего обряда. Не мог я и не почувствовать, какое уважение, граничащее с благоговейным страхом, слышалось в голосе моего консультанта, когда он говорил об этих двух людях.

— Меня мучило любопытство, — честно признался я Рейду. — У меня нет ничего о вас, кроме вашего утверждения, что вы — монах.

— И вы многое узнали? — В его голосе звучало удивление.

— Только то, что вы позволили им сообщить мне. — Я не стал лукавить. — По-видимому, вы всего лишь сопровождающий гид.

— Так они и сказали? — засмеялся Рейд. — Ладно-ладно. Служат и те, кто только ждет у двери автобуса опоздавших туристов. Важно, чтобы история не была забыта. Именно поэтому я дал вам крест. Надеюсь, вы носите его. Он очень старый.

Так уж получилось, что я повесил его крест на кольцо для ключей. У меня уже висел крест на груди, простой крест византийского пилигрима, тысячелетней давности, который дедушка подарил мне, когда я окончил среднюю школу. Я не думал, что нуждался еще и в другом.

— Я держу его при себе, — заверил я Рейда.

— Прекрасно. Если что-нибудь когда-либо случится со мной, вы только потрите его, и я отзовусь из иного мира.

— Не уверен, что ваши слова утешительны. Впрочем, убедительного маловато и в остальных ваших словах.

— К примеру?

— Полагаю, вам надо, чтобы этот аукцион состоялся. — Я тщательно обдумал все, что собрался сказать ему. — И я полагаю, что вы со своим орденом не предпринимали никаких мер, кроме явно камуфляжных, чтобы остановить его проведение. По каким-то причинам в ваших интересах, чтобы содержимое последнего фрагмента стало известным.

На другом конце линии стояла тишина. Можно было подумать, что Рейд вообще отложил в сторону трубку, если бы не мягкий шелест от его дыхания.

— И каковы же причины? — спросил он, и в его голосе больше не осталось ни следа веселости. Одна настороженность. Не страх и не подозрительность. Именно настороженность. Он явно хотел, чтобы я вычислил ответ, и не собирался предоставить его мне. Несмотря на все мои угрозы наслать на него разгневанного Луиса или братьев Фулчи, Рейд собирался строить игру по своему плану и не сворачивать с пути вплоть до самого конца.

— Возможно, вы и сами хотели бы увидеть «Черного ангела», — решился я сделать ход. — Ваш ордер потерял эту статую и теперь хочет вернуть ее назад.

Улыбающаяся маска снова появилась на лице Рейда. Он играл в «холодно-горячо»!

— Горячо, — произнес он, — но никакой сигары для вас, мистер Паркер. Приглядывайте теперь за крестом и передайте привет Клаудии Штерн.

Он повесил трубку, и это был наш последний разговор.

Я встретил Фила Исааксона, и мы направились к аукциону. Было ясно, что Клаудия Штерн приняла некоторые меры предосторожности из-за выставленного на продажу фрагмента карты. Объявление на дверях гласило, что дом закрыт для частного аукциона, и рекомендовало со всеми интересующими вопросами обращаться по телефону.

Я позвонил, и дверь открыл крупный мужчина в темном костюме. Глядя на него, можно было сразу решить, что в своей жизни он делал ставки только на право первого удара.

— Это частное мероприятие, господа. Только по приглашениям.

Фил вытащил приглашения из кармана. Я не знал, как он приобрел их. Приглашения были напечатаны на плотных карточках, с рельефным в золоте словом «Штерн», датой и временем проведения аукциона. Швейцар внимательно осмотрел карточки, затем пристально оглядел каждого из нас, дабы удостовериться, что мы не собираемся доставать кресты и начинать опрыскивать дом святой водой. Удовлетворившись осмотром, он отступил в сторону, чтобы позволить нам пройти.

— Все же не совсем Форт Нокс, — сказал я.

— Но и круче, чем обычно сталкиваешься. Должен признаться, я уже с нетерпением ожидаю события.

Фил зарегистрировался у стойки, и ему вручили табличку. Молодая женщина в черном предложила нам закуски и освежающие напитки. По правде говоря, людей в черном было предостаточно. Это напоминало презентацию нового альбома Кьюэ или прием после свадьбы Гота. Мы выбрали апельсиновый сок, затем поднялись по лестнице до зала, где и намечалось основное событие. Как я и надеялся, среди присутствующих все равно хватало тех, кто попал сюда больше из любопытства, и мы смогли затеряться в их толпе. Я был удивлен количеством людей, но еще больше меня поразил тот факт, что большая часть из них выглядела относительно нормальными. Хотя имелось несколько типажей, которые, наверное, слишком много времени проводили в одиночестве в малопривлекательных занятиях, и среди прочих один особенно противный экземпляр с заточенными ногтями и черным «конским хвостом», которому был только один шаг до футболки с надписью, что его вскормил грудью Сатана.

— Может, и Джимми... Пейдж будет здесь, — предположил я. — Мне следовало взять с собой диск Лед Зеп IV.

— Джимми как? — не понял Фил.

— Лед Зеппелин, — я не знал, смеется ли он надо мной. — Популярная бит-группа, ваша честь.

Мы заняли места в конце зала. Я старался не поднимать головы и стал рассматривать каталог Фила. Большую часть лотов составляли книги, некоторые из них очень старые. Имелась даже ранняя версия «Ars Moriendi», своего рода «Руководства с практическими рекомендациями» для тех, кто надеется избежать проклятия после смерти, напечатанная англичанином Какстоном после 1490 года. Эта блочная книга состояла из одиннадцати гравюр по дереву, изображающих предсмертные искушения умирающего человека.

Клаудия Штерн прекрасно разбиралась в компоновке впечатляющего и удобопонятного предпродажного пакета. Из пары параграфов, описывающих лот, я узнал, что термин «исповедовавшийся» означает получивший отпущение грехов и что получить «короткий срок» — значит иметь немного времени, чтобы исповедоваться перед смертью, и что «хорошая смерть» вовсе не обязательно ненасильственная смерть. Я также узнал из каталога, что святой Денис, апостол галлов и покровитель Франции, был обезглавлен своими мучителями, но впоследствии взял свою голову и пошел с ней на прогулку, что явно свидетельствовало о его готовности быть хорошим малым, способным выставить себя на посмешище, лишь бы устроить шоу для толпы.

Некоторые из лотов, похоже, были связаны друг с другом. Лот двенадцатый — экземпляр «Malleus maleficarum», «Молот ведьм», который датировался началом XVI века и, как считают, принадлежал некоему Джоану Гейлеру фон Кайзерсбергу, проповеднику собора в Страсбурге, этому приверженцу огня и серы, в то время как экземпляры его проповедей, датированные 1516 годом, выставлялись на аукцион как лот тринадцатый. Проповеди Гейлера были иллюстрированы гравюрой, изображающей ведьму, Ханса Балдунга, который учился у Дюрера, а лот четырнадцатый состоял из ряда гравюр эротического содержания. На них Смерть в образе старика ласкала молодую женщину, очевидно, тема, к которой Балдунг неоднократно возвращался в своих работах.

Среди лотов мелькали статуи, иконы, картины, в том числе и та, которую я видел в процессе реставрации в мастерской (она была теперь внесена в список под названием «Кутна-Гора».

XV век. Неизвестный художник), и множество работ из человеческих костей. Большая их часть была выставлена на обозрение, но они не шли ни в какое сравнение с виденным мной на фотографиях в книге Стаклера в квартире Гарсии. Какие-то они грубоватые и не так тщательно обработанные. Я становился настоящим знатоком этого вида творчества.

Посетители начали занимать места, так как приближалось начало аукциона. Я не видел никаких признаков присутствия Стаклера и Мурноса, но за столом у трибуны аукциониста сидели восемь женщин, каждая с телефоном, прижатым к уху.

— Маловероятно, чтобы по особенным лотам серьезные предложения поступили из зала, — высказал предположение Фил. — Покупателям не надо, чтобы их личности стали известны, частично из-за ценности приобретаемого, но главным образом, потому, что их пристрастия по-прежнему могут подвергнуться неверному истолкованию и кривотолкам.

— Вы имеете в виду, что публика может счесть их больными, чем-то вроде наркоманов?

— Да.

— Но они и есть больные.

— Да.

Однако я предположил, что Стаклер прислал кого-то в зал, кто наблюдал за другими претендентами. Он не хотел бы оказаться в неведении по поводу происходящего в самом зале в ходе аукциона. Здесь должны были находиться и все остальные. Где-нибудь расселись те, кто называл себя «сторонниками». Я предупредил Фила о них, хотя и полагал, что по крайней мере ему с их стороны опасность вообще не угрожает.

Из боковой двери в сопровождении пожилого человека в засыпанном перхотью черном костюме появилась Клаудия Штерн. Она заняла место на подиуме, пожилой мужчина встал подле нее за высоким столом. Огромный гроссбух лежал открытым перед ним: в него будут заноситься данные успешных претендентов и их предложения. Госпожа Штерн постучала по подиуму молоточком, чтобы успокоить толпу, затем пригласила всех принять участие в аукционе. После этого последовало небольшое объяснение правил оплаты и денежных сборов, затем аукцион начался. Первый лот был знаком мне: экземпляр перевода Ричарда Лоренса «Книги Еноха», датированный 1821 годом, и в паре с ним поэтическая драма Байрона «Небо и Земля: Тайна» издания того же года. Лот вызвал несколько умеренных предложений из зала, но ушел к анонимному телефонному претенденту. Экземпляр книги Гейлера «Молот ведьм» достался крошечной пожилой даме в розовом костюме.

— Полагаю, остальная часть их шабаша должна быть довольна, — сказал Фил. — Мол, знай своего врага.

— Точно.

После еще пяти или шести лотов, ни один из которых не вызвал особого оживления, брат-близнец того кривляки у двери появился из конторы. На нем были белые перчатки, и он держал серебряную коробку с крестом на крышке. Шкатулка почти ничем не отличалась от тех, которые я видел в сокровищнице Стаклера, может, несколько лучше сохранилась, по крайней мере выглядела так на демонстрационном экране около госпожи Штерн.

— Теперь, — объявила госпожа Штерн, — мы с вами подходим к тому, что, как я догадываюсь, является для многих самым желанным лотом этого аукциона. Лот двадцатый, пятнадцатый век, шкатулка из серебра из Богемии с вырезанным на ней крестом. В ней хранится пергамент. Тем из вас, кто проявил особый интерес к этому лоту, была предоставлена возможность исследовать небольшой кусочек этого фрагмента и получить независимую экспертизу возраста пергамента там, где вы пожелаете. Никакие дальнейшие вопросы не принимаются, претензии не рассматриваются, и торг является окончательным.

Случайный посетитель мог бы задаться вопросом, из-за чего вся эта суета, учитывая относительно сдержанное представление, но по залу волной прокатился шепот. Я видел, как замерли женщины с телефонами, сжав в пальцах ручки.

— Я открываю торги стартовой ценой в пять тысяч долларов, — сказала госпожа Штерн.

Никто не пошевелился.

— Я знаю, что в зале есть люди, интересующиеся этим предметом, — она снисходительно улыбнулась, — у них есть деньги. Тем не менее я позволю себе низкий старт. Кто даст мне две тысячи долларов?

Сатанист с длинными ногтями поднял свою табличку, и плотина прорвалась. Предложения стремительно посыпались, оставив первоначально названную стартовую цену в пять тысяч долларов далеко позади. Десять тысяч! Пятнадцать! Постепенно, в районе отметки в двадцать тысяч, предложения из зала иссякли, и госпожа Штерн переключила основное внимание на телефоны, где после ряда кивков цена поднялась от пятидесяти до семидесяти пяти, а затем достигла отметки в сто тысяч долларов. Ставки продолжали расти, благополучно проскочили рубеж в две сотни тысяч долларов, но на двухстах тридцати пяти тысячах долларах возникла пауза.

— Есть еще предложения? — поинтересовалась госпожа Штерн.

Никто не двинулся.

— Итак, я остановилась на двухстах тридцати пяти тысячах долларов.

Она подождала, затем коротко постучала молоточком.

— Продано за двести тридцать пять тысяч долларов.

Тишина взорвалась гулом возобновленного обмена мнениями. Люди уже направлялись к дверям, теперь, когда главная сделка дня была заключена. Госпожа Штерн, видимо ощущая то же самое, вручила молоточек одному из своих помощников, и аукцион возобновился, став значительно спокойнее, чем прежде. Перекинувшись несколькими фразами с молодой женщиной, которая принимала телефонные предложения, госпожа Штерн стремительно направилась к двери своего кабинета. Мы с Филом встали, чтобы уйти, и тут она поглядела вниз. Ее лицо на краткий миг сморщилось в замешательстве, как если бы она пыталась вспомнить, где видела меня прежде. Она кивнула Филу, и он улыбнулся в ответ.

— Вы ей нравитесь, — сказал я.

— У меня белобородое обаяние, которое разоружает женщин.

— Возможно, они просто не видят в вас угрозы.

— И это делает меня еще более опасным.

— У вас богатый внутренний мир, Фил. Это придает вам изысканности.

Мы поднялись на первую лестничную площадку, когда госпожа Штерн появилась в дверном проеме этажом ниже. Она ждала, пока мы спустимся к ней.

— Рада видеть тебя снова, Филипп.

Она подставила ему бледную щеку для поцелуя, затем протянула мне руку.

— Мистер Паркер. Не знала, что вас внесли в список. Я боялась, как бы ваше присутствие на этом аукционе не поставило потенциальных покупателей в неловкое положение, если бы они узнали о характере вашей профессии.

— Я пришел только для того, чтобы удержать Фила, если он поддастся ажиотажу и станет торговаться за какой-нибудь череп.

Она пригласила нас составить ей компанию и выпить с ней. Мы последовали к двери, на которой красовалась табличка «Личный кабинет». Комната была очень уютно обставлена кожаными кушетками и кожаными креслами. Каталоги прошлых и предстоящих аукционов лежали сложенными в аккуратные стопки на двух буфетах и веером на инкрустированном кофейном столике. Госпожа Штерн открыла бар, заставленный бутылками, и пригласила нас выбрать себе напиток. Я взял для приличия безалкогольное «Бекс». Фил остановился на красном вине.

— По правде сказать, меня немного удивило, что вы сами не сделали ставки, мистер Паркер, — обратилась ко мне мисс Штерн. — Как-никак, ведь это вы приходили ко мне с той интересной статуэткой из костей.

— Я не коллекционер, госпожа Штерн.

— Нет-нет, я даже не предполагаю, что вы могли бы им стать. Ведь, честно сказать, вы проявили себя как достаточно суровый судья коллекционеров, о чем свидетельствует недавний конец мистера Гарсии. Вам удалось еще что-нибудь выяснить по этому делу?

— Не слишком много.

— Есть что-нибудь, чем вы хотели бы поделиться?

Она смотрела на меня с непонятным превосходством, прикрытым кривой усмешкой. Как будто считала, что знает все, что я мог бы сообщить ей о Гарсии или о чем-нибудь еще.

— Он хранил у себя видеосъемки мертвых и умирающих женщин. Думаю, он играл активную роль в их создании.

Рябь прошла по лицу госпожи Штерн, и угол ее усмешки слегка уменьшился.

— И вы полагаете, что его присутствие в Нью-Йорке было связано с коробкой из Седлеца, выставленной на торги сегодня? — спросила она. — Иначе зачем бы вам быть здесь?

— Я хотел бы знать, кто купил эту вещицу.

— Многие хотели бы знать это.

Теперь она нацелила свои чары на Фила. Налет внешнего лоска был тонок. У меня создалось впечатление, что она рассержена и его собственным присутствием, и тем, что он пришел не один. Фил, я думаю, тоже ощутил ее недовольство.

— Все это, конечно, не для печати.

— Я здесь не в качестве журналиста, — объяснил Фил.

— Ты знаешь, что ты всегда желанный гость здесь в любом качестве, — произнесла Клаудия таким тоном, что не услышать в нем ложь было нереально. — Только в нашем деле осмотрительность была, есть и будет крайне необходима.

Она отхлебнула глоток вина. Тонкая струйка протекла по наружной стенке бокала. Вино слегка запачкало ей подбородок, но, казалось, она не замечала этого.

— Это были весьма деликатные торги, мистер Паркер. Ценность лота была прямо пропорциональна степени таинственности, окружающей его содержание. Если бы мы показали записи на пергаменте перед продажей, ну, например, разрешили бы потенциальным претендентам исследовать полный пергамент вместо крошечной его части, тогда мы продали бы лот за гораздо меньшую сумму, чем сегодня. Большинство покупателей в зале — обычные искатели древних диковинок, они просто сгорали от любопытства, питая слабую надежду получить связующее звено с тайным оккультным мифом. Шесть из претендентов даже позаботились о размещении у нас депозитов, чтобы им позволили исследовать кусочек пергамента, но ни один из них не присутствовал сегодня на самих торгах. Ни единому человеку не было позволено увидеть ни единого символа, ни единой части рисунков, изображенных на пергаменте.

— Кроме вас.

— Да, я все видела, так же как и двое моих сотрудников, но, правду сказать, его содержание я так и не поняла. Даже если бы я получила возможность как-то истолковать его содержание, мне все равно потребовались бы другие фрагменты, чтобы понять общий смысл. Мы беспокоились, как бы кто-нибудь, кто уже владеет другими фрагментами, взглянув на наш, не сопоставил бы его содержание с тем, что он или она знали.

— А вы знаете точное происхождение этой вещицы? — поинтересовался я. — Насколько мне известно, вопрос спорный.

— Вы о том, что ее считают украденной из самого Седлеца? Нет никаких доказательств, что это та же самая коробка. Изделие прибыло к нам из проверенного европейского источника, которому можно доверять. Мы уверены в ее надежном происхождении и подлинности точно так же, как и те, кто сегодня участвовал в торгах.

— И вы сохраните в тайне имя того, кто сделал это приобретение?

— В наилучшем виде. Такие сведения имеют обыкновение в конечном счете просачиваться наружу, но мы не имеем никакого желания превращать покупателя в мишень для мошенников. Наша репутация основана на сохранении анонимности наших клиентов, особенно учитывая характер некоторых предметов коллекционирования, которые проходят через наш аукцион.

— Получается, вы знаете, что покупатель может оказаться в опасности?

— Или, может статься, другие теперь окажутся в опасности, исходящей от покупателя, — ответила она, не спуская с меня внимательных глаз.

— Так покупатель из числа «сторонников»? Вы это хотите мне сказать?

— Я ничего не хочу вам говорить, мистер Паркер. — Мисс Штерн засмеялась, выставляя напоказ слегка испачканные вином зубы. — Просто указываю вам на возможность прийти не только к одному-единственному умозаключению. Одно могу сказать наверняка: сама я стану намного счастливее, как только коробка перестанет находиться в моем владении. К счастью, она достаточно мала, чтобы перейти к покупателю без привлечения неуместного внимания. Мы закончим с передачей уже к закрытию аукциона.

— А как же вы, госпожа Штерн? Не думаете ли вы, что вам может угрожать опасность? Как-никак вы видели содержимое фрагмента пергамента.

Она отпила еще немного вина, затем встала. Мы поднялись вместе с нею. Нам пора было уходить.

— Это моя профессия уже довольно долгое время. По правде говоря, я видела предостаточно очень странных вещей за свою жизнь и встречала предостаточно не менее странных личностей. Никто из них никогда не угрожал мне, и никто из них никогда не будет этого делать. Я хорошо защищена.

Я в этом как-то не сомневался. Все в «Доме Штерн» внушало мне тревогу. Как будто это был пункт торговли двух миров, место, где скрещивались торговые пути того и этого мира.

— А вы сами «сторонник», госпожа Штерн?

Она поставила свой бокал, затем медленно по очереди закатала оба рукава блузки. На ее руках отметины не было. От ее хорошего настроения не осталось и следа.

— Я верю во многое, мистер Паркер, иногда не без серьезного основания. Например, в необходимость иметь хорошие манеры, которых вы, похоже, начисто лишены. В будущем, Фил, я была бы благодарна тебе, если бы ты справлялся у меня, прежде чем приводить гостей на мои аукционы. Я могу только надеяться, что твое умение разбираться в людях — единственная способность, которой ты, как выясняется, лишился с тех пор, как мы встречались в последний раз, иначе твоя газета будет вынуждена подыскать себе другого специалиста по искусству.

Мисс Штерн открыла дверь и подождала, пока мы уйдем. Фил выглядел встревоженным и смущенным. Когда он попрощался с ней, она не ответила, но заговорила со мной, когда я вышел вслед за Филом из ее кабинета.

— Вам следовало оставаться в Мэне, мистер Паркер. Вам следовало быть тише воды и ниже травы, тогда вы не привлекали бы к себе ничье внимание.

— Вы уж простите, что я не задрожал, — ответил я. — Я встречал людей подобных «сторонникам» и прежде.

— Нет, не встречали, — произнесла она и закрыла дверь перед моим носом.

Я проводил Фила до машины.

— Прости, если я подпортил тебе жизнь, — сказал я Филу, когда он закрыл дверь и опустил стекло.

— Да я никогда особо и не любил ее, как ни крути. И вино у нее отдавало пробкой. Только скажите, все реагируют на вас так ужасно, как она?

Я задумался над вопросом.

— На самом деле, это было еще довольно хорошо для меня.

Эйнджел и Луис ожидали меня поблизости. Они ели из каких-то несуразных оберток и пили воду из бутылок в «лексусе» Луиса.

Эйнджел, как я заметил, держал половину мирового производства салфеток у себя на коленях, прикрывал ноги, части сиденья, не закрытого его телом, и даже пол. Типичный случай перестраховки в случае применения средств поражения избыточной мощности, хотя некоторые шальные бобовые стручки и пара капель соуса уже попали на салфетки, поэтому его опасения были оправданы.

— Он, должно быть, действительно любит тебя, если позволяет есть в его машине, — отметил я, забираясь на заднее сиденье, чтобы поговорить с ними.

Луис кивком приветствовал меня, но что-то недосказанное продолжало висеть между нами. Я не собирался поднимать вопрос: он сделает это сам тогда, когда сочтет нужным.

— Да, ну это где-то последние лет десять, — возразил Эйнджел. — Первые пять лет он даже не позволял мне сидеть в его машине. Мы прошли длинный путь.

Луис тщательно вытирал пальцы и лицо.

— У тебя соус на галстуке, — сообщил я.

Он застыл, затем приподнял пальцами шелк.

— Мать... — начал он, прежде чем повернулся к Эйнджелу. — Проклятье, это ты во всем виноват. Это ты хотел есть, а потом заставил и меня захотеть. Проклятье!

— Я думаю, тебе следовало бы пристрелить его, — услужливо подал я идею.

— У меня есть лишние салфетки, на, возьми. — Эйнджел ничуть не смутился.

Луис схватил несколько салфеток с коленей Эйнджела, прыснул на них воду и занялся пятном, не переставая ругаться.

— Если враги обнаружат эту его ахиллесову пяту, мы можем столкнуться с реальными неприятностями, — повернулся я к Эйнджелу.

— Да, им не пришлось бы применять оружие, хватило бы соевого соуса. Возможно, еще какого-нибудь, если они сработают жестко.

Луис продолжал клясть нас по одному, обоих вместе и пятно в придачу, виртуозно перебирая выражения. Настоящее шоу. Было даже приятно лицезреть прежнего Луиса.

— Продали, — я сказал, переходя к делу. — Двести тридцать пять тысяч долларов.

— Каковы комиссионные устроителей? — спросил Эйнджел.

— Фил рассчитал пятнадцать процентов от цены закупки.

— Неплохо, — цифра произвела впечатление на Эйнджел. — Она сообщила тебе, кто покупатель?

— Она даже не сообщила мне, кто продавец. Рейд полагает, что коробка была украдена из Седлеца буквально в первые часы, после того как в церкви копались, затем через ряд посредников попала на аукцион. Возможно, что сама Штерн и была последней в цепочке покупателей, в таком случае она сделала сегодня просто восхитительный трюк. Что касается покупателя, Стаклер отчаянно хотел приобрести эту вещицу. Его неотступно мучает мысль соединить фрагменты карты, и он почти точно владеет деньгами, достаточными, чтобы оплатить осуществление своей навязчивой идеи. Он сказал мне, что готов платить столько, сколько потребуется. Учитывая подобные обстоятельства, он, вероятно, расценил двести тридцать пять нормальной ценой.

— И что теперь будет?

— Стаклеру доставят его фрагмент, и он попробует объединить имеющиеся у него части карты с новым приобретением, чтобы определить местоположение Ангела. Я не думаю, что он — один из «сторонников», так что он — их следующий ход. Возможно, они предложат купить информацию, в этом случае им или наотрез откажут, или с ними попытаются договориться. Может статься, они просто-напросто предпримут прямое нападение. Хотя дом Стаклера прилично защищен и у него есть охрана. Мурнос, вероятно, хорош в своем деле, но я все равно считаю, что они недооценивают тех, с кем им придется иметь дело.

— Получается, нам остается только ждать и наблюдать, чем все это закончится, — резюмировал Луис.

— Вероятно, ужасно для Стаклера.

— Я говорил о своем галстуке... — Луис горестно посмотрел на меня.

Брайтуэлл, закрыв глаза, сидел в мягком кресле, его пальцы ритмично сжимались и разжимались, словно от пульсации крови, прокачиваемой через его тело. Он редко спал, но считал, что такие моменты тишины служат для пополнения его жизненной энергии. В известном смысле он даже видел сны, прокручивая фрагменты своей длинной жизни, вновь переживая старые истории, древнюю вражду.

В последнее время он вспоминал Седлец и смерть Капитана. Отставшие от основного войска гуситы перехватили их, когда они направлялись к Праге, и случайная стрела выбрала своей мишенью Капитана.

В то время как другие сокрушали нападавших, Брайтуэлл, раненный, цепляясь ногтями, полз по земле, по траве, залитой кровью Капитана. Он убрал волосы с глаз предводителя, обнажив белое пятнышко, которое, казалось, всегда изменяло форму только по краям, в то время как ядро его оставалось всегда постоянным. Тот, кто смотрел на пятно, словно глядел через стекло на солнце. Некоторые испытывали крайне неприятное чувство, глядя на пятно, но Брайтуэлл не смущался рассматривать его каждый раз, когда возникала такая возможность. Это подпитывало его собственное негодование и давало ему дополнительный стимул, чтобы действовать против Божественного.

Капитан дышал с неимоверными усилиями. Когда он попытался заговорить, кровь запузырилась из его горла. Брайтуэлл уже ощущал начало раздела, дух отцеплял себя от хозяина, поскольку готовился к блужданию в темноте между мирами.

— Я буду помнить, — шептал Брайтуэлл. — Я никогда не прерву свои поиски. Я продержусь живым. Когда наступит время нашего воссоединения, одним прикосновением я передам тебе все, что узнал, и напомню тебе обо всем, что ты тогда уже забудешь, и о том, кто ты такой.

Капитан дрожал. Брайтуэлл сжал правую руку Капитана и приблизил свое лицо к этому любимому рту, и, когда тело сдалось в борьбе, среди вонючей смеси из крови и желчи он почувствовал движение духа по другую сторону его кожи. Брайтуэлл встал и выпустил руку Капитана. Статуя исчезла, но он узнал о карте аббата от молодого монаха по имени Карел Браб, прежде чем тот успел умереть. Шкатулки уже хранились где-то в секретных местах, а душа Карела Браба теперь обитала в тюрьме формы Брайтуэлла.

Но Браб сказал Брайтуэллу еще кое-что, прежде чем умер, в надежде прекратить боль, которую Брайтуэлл причинял ему.

— Не строй из себя великомученика, — прошептал Брайтуэлл юноше.

Браб был почти ребенком, а Брайтуэлл многое знал о возможностях человеческого тела. Его пальцы вырыли глубокие раны в молодом послушнике, вгрызались в потаенные красные точки. Когда его ногти разрезали вены и прокололи органы, кровь и слова полились из мальчика в одном потоке: ошибки в записях на фрагментах; костяная статуя сама скрывает тайну.

— Поиск занял так много времени, так много...

Брайтуэлл открыл глаза. Черный Ангел стоял перед ним.

— Все почти закончено, — прозвучал голос Ангела.

— Мы же не знаем наверняка, что он имеет.

— Он сам выдал себя.

— А Паркер?

— После. Когда отыщем моего близнеца.

— Это он, — Брайтуэлл опустил глаза.

— Я готов согласиться, — сказал Черный Ангел.

— Если он будет убит, я снова потеряю его.

— И снова найдешь. В конце концов, ты же нашел меня.

Силы, казалось, понемногу оставляли Брайтуэлла. Его плечи обвисли, и на мгновение он показался старым и истрепанным.

— Это тело предает меня, — сказал Брайтуэлл. — У меня нет сил для нового поиска.

Черный Ангел коснулся его лица с нежностью возлюбленного. Он погладил его изъеденную кожу, раздутую плоть на его шее, дряблые, пересохшие губы.

— Если ты должен уйти из этого мира, то мой долг — в свою очередь отыскать тебя. И помни, я уже не буду один. На сей раз нас будет двое, и мы вместе станем искать тебя.

Глава 21

Той ночью я впервые говорил с Рейчел, с тех пор как она уехала. Фрэнк и Джоан отправились на местную благотворительную акцию, а Рейчел и Сэм остались дома одни.

Рейчел говорила нарочито бодрым голосом, сводившим меня с ума, обычным для тех, кто принимает сильнодействующие лекарства или отчаянно пытается взять себя в руки перед лицом неизбежного краха. Она не спрашивала меня о том, как продвигается дело, зато пыталась в подробностях передать, что Сэм делала днем, и говорила о том, как Фрэнк и Джоан балуют ее. Она спросила о собаке, затем поднесла трубку к уху Сэм, и мне показалось, что я услышал, как девочка отреагировала на мой голос. Я говорил дочери, что люблю ее и скучаю без нее. Я сказал ей, что хотел бы, чтобы она всегда была в безопасности и счастлива, что сожалею о своих поступках, из-за которых все получается совсем иначе. Я сказал ей, что, даже если не могу быть рядом, я все равно думаю о ней и никогда-никогда не забуду, насколько важна она для меня.

И я знал, что Рейчел тоже слушает меня, и говорил дочери все, что не сумел сказать ее матери.

Разбудил меня пес. Уолтер не лаял, просто тихонечко скулил, поджав хвост, но при этом не переставал нервно подергивать хвостом, как делал всегда, когда пытался загладить вину за какие-то проступки. Потом резко поднял голову и навострил уши, услышав какой-то шум, который был недосягаем для меня. Он смотрел на окно, издавая странные звуки, которые я никогда раньше не слышал от него.

Комната заполнилась мерцающим светом, теперь и я уже мог различить потрескивающий звук где-то вдали. Я почувствовал запах дыма и увидел отсветы пламени, заслоненного оконными шторами. Я встал с кровати и раскрыл шторы.

Горели болота. Уже слышался шум двигателей машин пожарной охраны отдела Скарборо, съезжавшихся на пожарище, и я мог различить на мосту кого-то из соседей, который пересек пустырь ниже моего дома, видимо пытаясь найти источник пламени и узнать, не пострадал ли кто-нибудь. Огонь двигался по дорожкам вдоль каналов и отражался во все еще темной поверхности вод. Казалось, языки пламени вздымаются в воздух и раскаляют глубины. Я смотрел, как темные силуэты обезумевших птиц метались в ночном небе на красном фоне. Тонкие ветки дерева загорелись, но пожарные машины теперь почти добрались до места. Пожарные сумеют легко одолеть очаги пламени, благо зима стояла сырая. Но еще многие месяцы опаленная трава будет бросаться в глаза, как обугленное напоминание об уязвимости и ранимости этого места.

Тут человек на мосту повернулся лицом к моему дому. Языки пламени играли на его лице, и я понял, что это Брайтуэлл, устремивший взгляд на мое окно. Он стоял неподвижно, вырисовываясь на фоне пожарища. Наверное, фары пожарных грузовиков ненадолго осветили его лицо, и я успел разглядеть морщинистую больную кожу. Он отвернулся от приближавшихся машин и спустился в самое адово пекло.

Рано утром Луис и Эйнджел уже завтракали и развлекались, бросая кусочки рогаликов Уолтеру. Они также видели фигуру на мосту, и, пожалуй, его появление усугубило ощущение неловкости, которая теперь окрашивала все в моих отношениях с Луисом. Эйнджел, казалось, служил буфером между нами, и в его присутствии любой случайный наблюдатель мог бы даже счесть, что между нами все оставалось по-прежнему нормально или просто по-прежнему.

Я позвонил в пожарную часть Скарборо. Пожарные так же видели, как Брайтуэлл спустился в горящее болото, но они тщетно искали хоть какой-нибудь след от него. Было признано, что, желая запутать следы, поджигатель (а именно его считали виновником происшествия) спрыгнул под мост, укрылся там и потом спасся бегством. По крайней мере в одном они не ошибались: именно Брайтуэлл устроил пожар, подавая мне знак, что он не забыл про меня.

В воздухе стоял тяжелый запах сгоревшей травы. Я слушал гудки на другом конце линии, затем молодая женщина взяла трубку.

— Я бы хотел поговорить с равви Эпштейном.

— Могу ли я сообщить ему, кто звонит?

— Скажите, что это Паркер.

Я слышал, как положили трубку. До меня доносились голоса маленьких детей, сопровождаемые перезвоном металлической посуды. Потом раздался стук закрывающейся двери, все звуки стихли, и в трубке послышался старческий голос.

— Прошло немало времени, — сказал Эпштейн. — Я уж думал, вы меня забыли. По правде говоря, я даже надеялся, что вы забыли меня.

Сын Эпштейна был убит Фолкнером и его выводком. Я помог раввину отомстить старому проповеднику. Эпштейн задолжал мне и знал это.

— Мне надо поговорить с вашим гостем, — объяснил я.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему?

— Есть риск привлечь внимание. Даже я не захожу туда, если в этом нет крайней необходимости.

— Как он?

— Все вполне предсказуемо, в подобных условиях. Он много не говорит.

— Мне в любом случае необходимо увидеть его.

— Могу я спросить, почему?

— Думаю, что я, возможно, столкнулся с его старым другом. Очень старым другом.

Мы с Луисом отправились в Нью-Йорк сразу после полудня. Эйнджел решил остаться в доме и присмотреть за Уолтером, поэтому за всю дорогу мы не проронили ни слова. Ни в Портленде, ни в Нью-Йорке мы не заметили признаков присутствия Брайтуэлла, да и вообще никого, кто мог бы следить за нами.

Мы взяли такси до Лоувер Ист-сайда. Начался ливень, но дождь начал ослабевать, когда мы пересекли Хьюстон. Когда же мы приблизились к пункту нашего назначения, лучи солнца уже пробивались сквозь разрывы в облаках.

Эпштейн ждал меня в Центре «Оренсанц», старой синагоге в нижней части Ист-сайда, где мы впервые встретились после гибели его сына. Как обычно, при нем находились двое молодых людей, которых он таскал за собой явно не для совершенствования их разговорных навыков.

— Ну вот, мы снова здесь, — сказал Эпштейн.

Он совершенно не изменился. Маленького росточка, с седой бородой, немного печальный, как если бы, несмотря на все его усилия сохранять оптимизм, мир каким-то образом уже умудрился разочаровать его в тот день.

— Вы, кажется, предпочитаете здесь назначать встречи.

— Здесь место публичное, бывает и людно, но все-таки можно уединиться, когда необходимо, сохранить конфиденциальность, и много безопаснее, чем может показаться. Вы выглядите утомленным.

— У меня выдалась нелегкая неделя.

— У вас вся жизнь выдалась нелегкая. Будь я буддистом, я бы задумался над вопросом, какими грехами, совершенными вами в ваших предыдущих воплощениях, можно оправдать проблемы, с которыми вам приходится сталкиваться в этом.

Место, где мы стояли, было заполнено мягким оранжевым сиянием. Солнечный свет, обильно попадающий внутрь помещения через большое окно синагоги, проходя через стекло, густо окрашивался благодаря какому-то скрытому элементу конструкции. Уличный шум туда не доносился, и даже наши шаги на пыльном полу звучали приглушенно. Луис остался у двери, между эпштейновскими телохранителями.

— Итак, расскажите мне, — попросил Эпштейн, — какое дело привело вас сюда?

Я думал обо всем, что Рейд и Бартек рассказали мне. Вспомнил Брайтуэлла, ощущение его рук на себе, когда это мерзкое существо попыталось притянуть к себе, потом его лицо перед тем, как он нырнул в огонь. Тошнотворное чувство головокружения вернулось ко мне, и я снова испытал покалывание кожи, как память о старых ожогах.

Я вспомнил и того проповедника, Фолкнера, запертого в своей тюремной камере, когда его дети были уже мертвы и полный ненависти крестовый поход завершен. Я снова видел его руки, протянутые ко мне через прутья решетки, чувствовал жар, исходивший от его старого жилистого тела, и опять слышал слова, которые он сказал мне, перед тем как плюнуть мне в лицо своей отравленной слюной.

«То, с чем ты сталкивался до сих пор, ничто по сравнению с тем, что тебя ждет... То, что тебя ждет, вовсе не человеческой породы...»

Не знаю как, но Фолкнер обладал знанием о скрытом. Рейд говорил, что, возможно, все они — Фолкнер, Странник, убийца детей Аделаида Модин, арахноидит-мучитель Падд, возможно, даже Калеб Кайл, чудовище, призрак которого часто появлялся в жизни моего дедушки, — были связаны, даже если кто-то из них и не осознавал этого. Связывало их человеческое зло, порождение их собственной испорченной природы. Да, плохая генетика сыграла роль в том, кем они стали, и мучительно жестокое детство. Да, поврежденные крошечные кровеносные сосуды мозга или какие-то нейроны, давшие осечку и не взорвавшиеся, могли добавиться к их уже некачественной природе.

Но была в их деяниях их собственная злая воля, поскольку я не сомневался, что наступало время для большинства тех мужчин или женщин, когда они стояли над другим человеческим существом и держали чужую жизнь в своих ладонях, хрупкую, дрожащую, исступленно бьющуюся за свое право на этот мир, и приняли решение уничтожить ее, не обращая внимания на крики или рыдания, на медленное затухание последних вздохов, пока кровь не прекращала пульсировать и только медленно вытекала из ран, сливаясь в единое пятно, и в ее глубокой, вяжуще липкой красноте отражались их лица. Именно в мгновении, отделяющем мысль и действие, намерение и исполнение, таилось истинное зло, когда в один мимолетный миг еще имелась возможность свернуть с пути и отказаться потворствовать тьме, поглотив в себе желание.

Возможно, именно в этот момент человеческая гнусность наталкивалась на нечто худшее, нечто более глубокое и древнее, одновременно знакомое, поскольку откликалось в глубинах наших душ, и все же, чуждая нам и по природе, и по возрасту, натыкалась на зло, которое предшествовало нашему собственному и затмевало наше своей величиной. Слишком много в мире разновидностей зла, как и людей, способных творить его, и градации зла близки к бесконечности. Но, может быть, правда заключена в том, что все зло мира исходит из одного и того же глубочайшего колодца, и есть такие существа, которые черпают из него значительно дольше, чем мы даже можем себе вообразить.

— Одна женщина рассказала мне о книге, одном из библейских апокрифов, — признался я. — Я прочел ее. Там говорится о материальности ангелов, их способности принимать человеческий облик и обитать в таком виде скрытыми и невидимыми для окружающих.

Эпштейн замер, не произнося ни слова. Я больше не слышал даже его дыхания, а размеренное движение груди при вдохе и выдохе, казалось, полностью приостановилось.

— "Книга Еноха", — выдохнул он наконец спустя некоторое время. — Вы знаете, великий раввин, Симеон бен Джочаи, уже после распятия на кресте Иисуса Христоса проклял тех, кто верил в содержание этой книги. Ее расценивали как более позднее, неверное толкование Книги Бытия из-за аналогии между этими двумя текстами, хотя некоторые ученые утверждали, что «Книга Еноха» на самом деле более ранняя работа и, исходя из этого, более точная. К тому же характер книг сомнительного содержания — апокрифических, детероканонических, таких как Юдифь, Тобит и Барух, которые следуют за Ветхим Заветом, и отсеченные более поздние Евангелия, такие как Евангелия Томаса и Бартоломея, — является минным полем для ученых. С «Книгой Еноха» дело, вероятно, обстоит труднее всего. Книга эта написана с неподдельной тревогой, полна проникновенным и глубоким подтекстом — попыткой раскрыть природу зла в этом мире. Едва ли удивительно, что и христиане, и иудеи сочли, что проще запретить это произведение, нежели попытаться исследовать его содержание в свете своих верований и таким образом постараться примирить и согласовать оба представления. Было ли настолько трудно увидеть, что мятеж ангелов связан с сотворением человека; что гордость ангелов оказалась уязвлена невольным изумлением и интересом к этому новому явлению; что ангелы, возможно, позавидовали телесности человека и удовольствиям, доступным человечеству, а больше всего тому, которое заключалось в радости, найденной в слиянии с телом другого? Они испытали вожделение, поддались страсти, они восстали и пали. Некоторые спустились в преисподнюю, а другие нашли себе место здесь и наконец приняли на себя форму, которую они столь страстно и столь долго желали. Интересное предположение, вам не кажется?

— Ну а как быть, если находятся люди, которые верят в это, которые убеждены, что они и есть падшие ангелы или продолжение этих существ?

— Важнее, если они не верят, а действительно являются таковыми, не так ли? — вопросом на вопрос ответил Эпштейн. — Разве не поэтому вы снова хотите увидеть Киттима?

— Я думаю, что стал маяком для скверных существ и самое худшее из них теперь ближе, чем когда-либо прежде, — медленно, четко выговаривая слова, начал объяснять я. — Моя жизнь рвется на куски. В какой-то момент я мог увернуться, и они могли бы проскочить мимо меня, но сейчас уже слишком поздно. Я хочу увидеть того, кто у вас, чтобы подтвердить самому себе, что я не безумен и нечто подобное может существовать и существует.

— Возможно, они существуют и, возможно, Киттим — доказательство этого, но мы столкнулись с его сопротивлением. У него очень быстро возникает привыкание к лекарствам. Но накануне вашего посещения мы дали ему сильную дозу, и это может обеспечить вам несколько минут его разумного поведения.

— Нам далеко ехать? — спросил я.

— Ехать? — удивился Эпштейн. — Ехать куда?

— Так он здесь? — Мне потребовалась секунда, чтобы понять это.

Мы попали в небольшой отсек через обыкновенный туалет, расположенный в цоколе здания. Туалет был обит металлом, и задняя стена представляла собой двойную дверь, снабженную обычным и электронным замками. Дверь открывалась внутрь, за ней обнаружилось звуконепроницаемое помещение, разделенное надвое стальной сеткой. Камеры наблюдения несли постоянную вахту за зоной позади сетки, в которой стояли кровать, диван, маленький стол и стул. Никаких книг я не увидел. Телевизор был закреплен на стене в самом дальнем углу, по ту сторону стального барьера. На полу возле дивана лежал пульт дистанционного управления.

На кровати лежал человек, почти нагой, если бы не пара серых шорт. Его конечности больше напоминали ветки деревьев поздней осенью, все мускулы были заметны невооруженным глазом. Таких исхудавших людей я никогда раньше не видел. Он лежал лицом к стене, поджав колени к груди. Всего несколько прядей волос цеплялись за его фиолетовый облезлый череп, покрытый струпьями. Поверхность его кожи напомнила мне о Брайтуэлле, чья разбухшая шея причиняла боль.

Они были схожи между собой процессом медленного распада.

— Бог мой, — воскликнул я. — Что с ним такое?

— Он отказался есть, — объяснил Эпштейн. — Мы пробовали силой кормить его, но это было слишком сложно. В конечном счете, мы пришли к выводу, что он так пытается убить себя, и приготовились к его смерти. Только он не умер. Он просто становится немного слабее каждую неделю. Иногда он пьет воду, но ничего больше. По большей части он спит.

— И как долго это продолжается?

— Уже много месяцев.

Человек на кровати зашевелился, затем повернулся, чтобы видеть нас.

Кожа так обтянула лицо, что явственно проявились все впадины черепа. Он напомнил мне обитателей концентрационного лагеря, только вот его кошачьи глаза не выдавали ни намека на слабость или внутренний распад. Нет, они тускло поблескивали, как блестят самоцветы.

Киттим.

Он всплыл в Южной Каролине в качестве подручного расиста Роджера Боуэна и связующего звена между проповедником Фолкнером и людьми, которые освободили бы того, если бы сумели. Но Боуэн недооценил своего прислужника и не сумел понять истинное соотношение сил между ними и установить равновесие в их отношениях. Киттим оказался старше и много испорченнее, чем тот мог себе вообразить, и Боуэн оказался марионеткой в руках Киттима. Имя намекало на его характер, так как киттимом, как считают, называлось войско темных ангелов, которые вели войну против людей и Бога. То, что обитало внутри этого киттима, было древним, как мир, и враждебным этому миру.

Киттим дотянулся до пластмассового мерного стаканчика и отпил из него, проливая жидкость на подушку и простыни. Он начал медленно приподниматься, пока ему не удалось сесть на краю кровати. Он оставался в этом положении какое-то время, словно накапливая силы, в которых нуждался, затем встал. Он слегка покачнулся, и казалось, он вот-вот упадет. Но, еле волоча ноги, он все же сумел передвинуться через всю камеру до проволочной сетки.

Его костистые пальцы протянулись вперед и ухватились за проволоку, затем он прижался лицом к сетке. Он был настолько худым, что в какой-то момент мне почти померещилось, что он мог бы попытаться просунуть голову в ячейку между проволоками. Его взгляд задержался сначала на Луисе, затем переполз на меня.

— Пришли позлорадствовать? — спросил он. Его голос был очень тих, но в нем ни намеком не отразился медленный распад его тела.

— Ты выглядишь не слишком хорошо, — сказал Луис. — Но, надо заметить, ты никогда не выглядел хорошо.

— Вижу, вы все еще повсюду таскаете за собой свою обезьяну, мистер Паркер. Может, вам стоило бы обучить ее ходить у вас за спиной и держать над вами зонтик.

— А вы все такой же старый шутник. Послушайте, так вы никогда ни с кем не подружитесь. Именно поэтому вас и держат здесь, подальше от остальных детишек.

— Для меня большой сюрприз увидеть вас живым. Сюрприз приятный.

— Приятный? Но вам-то какое удовольствие от этого?

— Я надеялся, — сказал Киттим, — что вы сможете убить меня.

— Почему? — И тут я догадался. — Значит, и вы можете... блуждать?

Голова Киттима слегка наклонилась, и он посмотрел на меня с новым интересом. Стоявший подле меня Эпштейн внимательно и настороженно наблюдал за нами обоими.

— Возможно, — ответил он. — Но вы-то что знаете об этом?

— Немного. Я надеялся, вы поможете мне узнать больше.

— Я так не думаю. — Киттим сумел покачать головой.

— Тогда нам не о чем больше говорить. — Я пожал плечами. — Я-то думал, вы будете довольны небольшим поощрением. Здесь как-то одиноко и уныло. Хотя у вас по крайней мере есть телевизор, мы уйдем, и вы сможете смотреть свои истории.

Киттим отошел от сетки и снова сел на кровать.

— Я хочу покинуть это место.

— Этого не произойдет.

— Я хочу умереть.

— Тогда почему вы не пытаетесь убить себя?

— Они наблюдают за мной.

— Это не ответ на вопрос.

Киттим вытянул вперед руки, ладонями вверх. Он разглядывал свои запястья довольно долго, как если бы прикидывал, сумеет ли он вскрыть себе вены.

— Не думаю, что вы сможете убить себя, — сказал я. — Не думаю, что этот выбор вам предоставлен. Вы не можете закончить свое собственное существование даже временно. Не в это ли вы верите?

Киттим не отвечал.

— Я могу сообщить вам кое-что. — Я не отступал.

— Что именно?

— Я могу сообщить вам о статуе, сделанной из серебра, спрятанной в склепе. Я могу сообщить вам о близнецах-ангелах, один из которых исчез, другой его ищет. Разве вам не хочется услышать обо всем этом?

— Да, — прошептал Киттим, не поднимая головы. — Рассказывайте.

— Не за так, — я сказал. — Сначала скажите, кто такой Брайтуэлл?

— Брайтуэлл... — Киттим задумался на секунду, — не такой, как я. Он старше, осмотрительнее, терпеливее. Он хочет...

— Что он хочет?

— Мести.

— Кому?

— Каждому. Всем.

— Он сам по себе?

— Нет. Он служит высшей силе и власти. Та сила ищет свою другую половину. Вы знаете это.

— Где эта сила?

— Таится. Он забыл, как все было, но Брайтуэлл нашел его и пробудил в нем все упрятанное. Теперь, как все мы, он таится и ищет.

— И что случится, когда он найдет своего близнеца?

— Начнет охоту и станет убивать.

— А что получит Брайтуэлл в обмен на помощь ему?

— Силу, власть. Жертвы.

Киттим оторвал взгляд от пола и не мигая посмотрел на меня.

— И тебя.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю его. Он думает, ты такой же, как мы, но ты изменил нам. Только один отступился. Брайтуэлл верит, что он нашел того одного в тебе.

— А ты как считаешь?

— Мне неинтересно. Я только хочу, чтобы ты сам это выяснил.

Он поднял правую руку и вытянул пальцы, крутя их в воздухе, как будто бы медленно разрывая ногтями чью-то плоть и кровь.

— Теперь рассказывай. Что там со всем этим?

— Они называют себя «сторонниками». Некоторые — всего лишь честолюбцы, другие убеждены, что они значат много больше. Они ищут статую и подошли совсем близко к цели своих поисков. Они собирают фрагменты карты и скоро получат всю информацию, в которой нуждаются. Они даже приготовили место здесь, в Нью-Йорке, куда доставят статую.

— Да, они близко, — Киттим отхлебнул еще глоток воды.

Он явно не пришел в восторг от этой новости. Когда я наблюдал за его реакцией, правда слов Рейда яснее проявилась для меня. Зло само по себе корыстно, и в конечном счете ему чуждо единение. Кем бы ни был Киттим, он не имел никакого желания разделить свои удовольствия с другими. Он был отступник.

— У меня еще один вопрос.

— Только один.

— Что Брайтуэлл делает с умирающими?

— Он касается ртом их губ.

— Зачем?

— Души, — ответил Киттим, и мне показалось, что я услышал завистливые нотки в его голосе. — Брайтуэлл — хранилище душ. — Он низко опустил голову, потом улегся на кровать, закрыл глаза и повернулся лицом к стене.

Вудроу было ничем не приметным местом. Никакого швейцара в зеленой ливрее и белых перчатках, призванного охранять покой его обитателей. Вестибюль был обставлен трудноизнашивающимися виниловыми зелеными стульями, повсеместно любимыми начинающими дантистами. Внешние двери были никак не защищены, но внутренние двери оказались заперты.

Справа от них был домофон и три линии звонков с выгоревшими табличками с фамилиями жителей. Имени Филиппа Босворта не было среди них, хотя на многих табличках имена вообще отсутствовали.

— Может, у Росса неверные сведения, — засомневался Луис.

— Это ФБР, не ЦРУ, — сказал я. — К тому же, как бы я ни относился к Россу, не в его правилах изворачиваться, когда дело идет об информации. Босворт где-нибудь здесь.

Я стал по очереди нажимать на каждый звонок. В первом случае ответила женщина, очень старая, злющая и глухая. На мой второй звонок ответил некто, кто мог быть ее старшим, еще более глухим и даже более сварливым братцем.

На третий раз я попал в квартиру к молодой женщине, которая вполне могла оказаться проституткой, судя по ее замешательству и бормотанию о какой-то ранее условленной встрече.

— Росс сказал, что квартира принадлежит родителям Босворта, — сообщил Луис. — Возможно, у него другая фамилия.

— Возможно, а может, и нет.

Я стал водить пальцем по табличкам сверху вниз и остановился на половине третьего ряда. Фамилия на табличке была Ринт, так звали того человека, который отвечал за реконструкцию склепа в Седлеце, проходившую в XIX веке. Это могло быть своего рода шуткой, но пошутить так мог только тот, кто однажды попытался вскрыть пол во французском монастыре.

Я нажал на кнопку звонка. Через секунду из динамика настороженно спросили:

— Вам кого?

— Меня зовут Чарли Паркер. Я частный сыщик, ищу Филиппа Босворта.

— Здесь нет никого с таким именем.

— Помощник Росс сказал мне, как найти вас. Если у вас есть сомнения, свяжитесь с ним, пожалуйста.

Я услышал нечто, похожее на смешок, затем связь прервалась.

— Хорошее начало, — заметил Луис.

— По крайней мере мы знаем, где он.

Мы стояли у закрытых дверей. Никто не входил, никто не выходил. Минут через десять я снова попытался позвонить. Мне ответил тот же самый голос.

— Мы все еще здесь, — сказал я.

— Что вам угодно?

— Поговорить о Седлеце. Поговорить о «сторонниках».

Я ждал. Загудел зуммер. Замок открыли.

— Проходите.

Мы вошли в холл. Над нашей головой торчало полукруглое приспособление синего цвета, скрывавшее камеры, наблюдавшие за входом и вестибюлем. Мы направились к двум лифтам с дверями серого цвета. Между ними в стене была щель для пластиковых ключей. Получалось, что только жители дома могли воспользоваться лифтом. Но стоило нам приблизиться, как дверь левого лифта открылась. Потолок внутри был зеркальным, с золотой отделкой. Нижняя часть лифта обита красным бархатом, старым, но все же в хорошем состоянии. Мы вошли внутрь, двери закрылись, и лифт поехал, хотя мы не успели даже нажать кнопку этажа. Стало понятно, что Вудроу совсем не такой простой жилой комплекс, как это могло показаться снаружи.

Лифт остановился на последнем этаже, и мы оказались в небольшом, без окон, с покрытым коврами полом холле. Перед нами были распашные деревянные двери, ведущие в квартиру в пентхаусе. С потолка над нами свисал другой синий пузырь наблюдения.

Двери квартиры открылись. Человек, встречавший нас, выглядел старше, чем я ожидал. На нем были синие хлопчатобумажные брюки и легкая синяя рубашка Ральфа Лаурена, а на ногах рыжевато-коричневые легкие кожаные мокасины с кисточками. Хотя рубашка и была застегнута вкривь-вкось, на отутюженных брюках я не заметил ни единой складки. Видимо, он только что оделся.

— Мистер Босворт?

Он кивнул. Я дал бы ему лет сорок, но у него были седые волосы, а черты лица искажены недавней болью, и один из его синих глаз казался бледнее другого. Когда он отступил в сторону, чтобы пропустить нас, он слегка качнулся, как если бы почувствовал уколы от булавок и игл в одной или обеих ногах. Он держался за ручку двери левой рукой, а правую вовсе не вытаскивал из кармана брюк и не протянул руки для приветствия ни мне, ни Луису.

Он просто закрыл за нами дверь и медленно направился к мягкому креслу. Держась левой рукой за подлокотник, он сел в кресло. Его правая рука по-прежнему оставалась в кармане.

Комната, в которую мы попали, оказалась впечатляюще современной, из всех пяти вытянутых в ряд окон открывался великолепный вид на реку. На полу лежал ослепительно белый ковер, все места для сиденья были целиком отделаны черной кожей. На одной из стен разместились широкоформатный телевизор, DVD-плеер и ряд черных книжных полок с пола до потолка. На полках почти ничего не стояло, кроме какой-то керамики и античных статуэток, явно потерявшихся в шикарном окружении. Большой дымчатого стекла обеденный стол стоял слева от меня, окруженный десятью стульями. Судя по всему, им вообще никогда не пользовались. Проходя в комнату, я заметил кухню, где первозданным блеском сияла каждая поверхность. Налево шел коридор, возможно, к спальням и ванной комнате. Так может выглядеть квартира для проведения шоу или если нынешний владелец уже освобождает ее от своего присутствия.

Босворт ждал, что мы ему скажем. Этот человек был болен, и болен серьезно. С момента нашего появления ему явно причиняла боль правая нога, мышцы которой сводило длительной судорогой, а левая рука все время слегка дрожала.

— Спасибо, что приняли нас, — начал я и представил ему своего спутника. — Это мой коллега, Луис.

Босворт метнул взгляд с одного на другого. Он облизал губы, затем дотянулся до высокого пластмассового стакана на маленьком стеклянном столике подле себя, внимательно удостоверившись, что твердо держит его, прежде чем поднес ко рту. Неловко отпив воду через трубочку, так же осторожно вернул стакан на стол.

— Я переговорил с секретаршей Росса, — заговорил он после этого. — Она подтвердила ваши слова. В противном случае, вы бы сейчас не были здесь, а сидели бы под присмотром охранников этого здания, ожидая прибытия полиции.

— Я не обвиняю вас в предосторожности.

— Весьма великодушно с вашей стороны, поверьте мне. — Он снова хихикнул, но этот смешок скорее относился к нему самому и его собственной слабости, нежели ко мне. Своего рода двойной блеф, который не сумел убедить никого в комнате. — Присаживайтесь, — предложил он нам, жестом показывая на кожаный диван с другой стороны кофейного столика. — Я достаточно давно не имею удовольствие общения иного, чем с докторами и медсестрами или с заботливо участливыми членами своей семьи.

— Могу я поинтересоваться, от какой болезни вы страдаете? — спросил я, хотя уже почти догадался о его болезни по симптомам, которые наблюдал: нетвердой походке, дрожанию, параличу, судорогам.

— Рассеянный склероз, — подтвердил он мои догадки. — Поздняя стадия. Был диагностирован в прошлом году, но с самого начала устойчиво прогрессировал. Если честно, по словам моих докторов, их весьма тревожит скорость ухудшения моего состояния. Зрение на правом глазу явилось первым ощутимым признаком, но с тех пор я уже потерял чувствительность в правой руке, зато приобрел слабость в обеих ногах, головокружение, трясучку, проблемы с мышцами мочевого пузыря и половое бессилие. Настоящий коктейль напастей, вы не находите? И, как результат, я принял решение оставить свою квартиру и предоставить себя постоянной заботе посторонних.

— Я вам сочувствую.

— И вот что интересно, — продолжал Босворт, по-видимому, полностью игнорируя меня. — Только этим утром я размышлял над причинами своего состояния. Что явилось тому причиной — нарушение обмена веществ, аллергия, подействовавшая на нервную систему, или какая-то внешняя инфекция? Какая-то зловредная болезнь. Я иногда мысленно представляю ее как белое ползучее существо, которое пускает свои усики по всему моему телу, существо это, как-то внедренное в мой организм, должно парализовать его и, в конечном счете, убить. Все думаю, может, я, сам того не зная, раскрылся перед каким-то агентом, и он незамедлительно колонизировал мой организм? Но это уже похоже на безумие, не так ли? Думаю, Россу было бы приятно услышать это. Тогда он смог бы передать наверх по инстанциям заверения, что они оказались правы, когда прервали мою карьеру таким способом.

— Говорят, вы осквернили какую-то церковь.

— Вел раскопки внутри, но не осквернял. Мне требовалось подтвердить свое подозрение.

— И каков оказался результат?

— Все подтвердилось.

— Какое подозрение?

Босворт поднял левую руку и аккуратно помахал ею из стороны в сторону медленным, тщательно выверенным движением, возможно, чтобы дать мне отличить этот жест от обычной трясучки, которая не оставляла его конечности.

— Сначала вы. В конце концов, это вы пришли ко мне.

Опять меня вовлекали в игру. Мне снова предстояло делиться информацией, не слишком много раскрывая из известного мне или из того, что я мог считать правдой. Я не забыл предупреждение Рейда в вечер нашей последней встречи. Где-то есть тот, кто верит, что Черный Ангел живет в нем, поэтому я не упомянул ни причастность к делу Рейда и Бартека, ни подходы ко мне, предпринятые Стаклером. Вместо этого я рассказал Босворту об Алисе и Гарсии и открытиях, сделанных в здании в Уильямсбурге. Я не скрыл почти ничего из того, что знал о фрагментах карты, Седлеце и «приверженцах». Я говорил об аукционе и картине в реставрационной мастерской Клаудии Штерн, о «Книге Еноха».

И я рассказал о Брайтуэлле.

— Все очень интересно, — произнес он, когда я закончил. — Вы узнали очень много за столь короткое время.

Преодолевая боль, Босворт поднялся из кресла и направился к выдвижному ящику под книжными полками. Он открыл ящик, достал его содержимое и положил на стол между нами.

На специальную дощечку была прикреплена часть карты, прорисованная красными и синими чернилами по тонкой, сильно пожелтевшей бумаге. В верхнем правом углу можно было различить черную ногу с когтистыми пальцами. По краю шли микроскопические буквы и ряд символов. В хранилище Стаклера я как раз видел нечто подобное.

— Это копия, — пояснил Босворт, — не оригинал.

— Откуда она?

— Из Сан-Джалджано, в Италии, — ответил Босворт, возвращаясь на свое место. — Монастырь в Сан-Джалджано — одно из тех мест, куда отправили части карты. Сейчас это не более чем красивые руины, но в свое время монастырские здания отличались чистотой линий, и рассказывают, что с монахами этого монастыря консультировались во время строительства собора в Сиене. Правда, монастырь подвергался неоднократным нападениям со стороны флорентийских наемников, его достояние разграбили его же собственные аббаты. Ренессанс в Италии привел к уменьшению числа желающих принять на себя монашество. К 1550 году там оставались всего только пять монахов.

А к 1600 году остался только один, и он жил уже как отшельник. Когда и этот последний монах из Сан-Джалджано умер, среди его вещей нашли и фрагмент карты. О происхождении этого кусочка пергамента сначала никто и не догадался, но его сохранили как реликвию жизни святого человека. Слухи о существовании этого куска карты неизбежно распространяются, и из Рима приходит приказ, что пергамент следует перепоручить заботам самого Ватикана, и немедленно. Но к тому времени кем-то уже была сделана копия. Впоследствии с нее, видимо, сделали и другие копии, так что дубликаты куска карты из Сан-Джалджано к настоящему времени находятся во владении определенного числа частных лиц. Оригинал же исчез при перевозке в Рим. На монахов, перевозящих эту реликвию, было совершено нападение, и, по легенде, в припадке паники они сожгли карту, чтобы она не досталась в руки нападавших вместе с деньгами и имуществом. В итоге все, что осталось, — копии наподобие этой. Но именно эта часть — единственная часть карты из Седлеца, которая оказалась доступной многим, и единственный ключ, которым многие годы руководствовались те, кто хотел обнаружить местоположение статуи. Первоначальный создатель карты изобрел простейший, но совершеннейший способ скрыть местоположение статуи. Содержимое карты остается непостижимым, если не собрать воедино все части пергамента. Большая часть написанного на нем и большая часть символов несет только декоративную нагрузку, а рисунок церкви — всего лишь изображение концепции строительства храмов божьих, изложенной Бернаром. Это идеализированная церковь, и ничего больше. Вся соль — не сомневаюсь, что вы это уже разведали, — находится здесь.

Босворт указал на комбинацию римских цифр и единственную букву D в одном углу.

— Все очень просто. Как и всякая стоящая карта запрятанных сокровищ, она строится на расстояниях, отсчитываемых от определенной точки, но без всех требуемых расстояний она бесполезна. И даже если все эти расстояния у вас под рукой, нужно еще знать, где расположена эта самая точка отсчета. Все эти шкатулки, все фрагменты из них не имеют никакого смысла, если у вас нет представления, где находится сама точка отсчета.

В этом смысле карту из Седлеца можно посчитать мастерской головоломкой, сбивающей с толку, ловким трюкачеством. В конце концов, чем дольше кто-то занят поиском того, что, как они уверены, составляет ключ к поиску их цели, тем дольше они не приступят к поиску самой цели. В каждом фрагменте, однако, предлагается необходимая информация.

— Взгляните еще раз на эту копию, особенно на беса в центре. Я стал внимательно разглядывать то, на что указывал Босворт.

Теперь, при ближайшем рассмотрении, я мог видеть по его черепу, что это очень грубое изображение статуи из костей, которую показал мне Стаклер, обычный набросок, нарисованный штрихами. Фигура была заключена в круг, который образовывали какие-то буквы.

— Quantum in me est, — прочитал Босворт. — «Столько, сколько во мне заложено».

— Не понимаю. Всего лишь рисунок «Черного ангела».

— Нет и нет. — Босворт буквально закипел от моей неспособности выстроить связи, которые он уже успел сделать. — Смотрите же сюда и сюда. — Трясущийся указательный палец его левой руки касался листа бумаги. — Ведь это же человеческие кости.

Босворт был прав. Это были не штрихи и не черточки, а кости. Фигура из кости. Рисунок был прорисован тщательно, а не небрежно, как показалось на первый взгляд.

— Весь рисунок состоит из человеческих костей: костей из склепа в Седлеце. Это описание местонахождения «Черного ангела». Это статуя из кости, которая скрывает фактическое местоположение хранилища, но почти все, кто искал «Ангела», уходили по ложному следу из-за своего навязчивого желания сложить все фрагменты. Упуская из виду содержание этого фрагмента из-за его относительной доступности, все они оказались неспособны признать такую возможность, а те, кто правильно интерпретировал надпись на этом фрагменте, оставляли знание при себе и расширяли свои поиски, переключаясь на розыски точной копии «Черного ангела». Но я-то обнаружил связь, и, если этот человек, Брайтуэлл, достаточно умен, тогда и он уже пришел к тому же выводу. Копия из кости утеряна, начиная с прошлого столетия, хотя, по слухам, находилась в Италии, перед тем как вспыхнула Вторая мировая война. С тех пор нет никаких следов. Приверженцы ищут не просто фрагменты, но и тех, кто владеет фрагментами, надеясь, что в их владении может оказаться и скульптура из костей. Именно поэтому Гарсия создавал ее заново в своей квартире. Это не только символ. Это ключ к самой вещи.

Я пытался вникнуть во все услышанное.

— Почему вы рассказываете нам об этом? — неожиданно, впервые с тех пор, как мы вошли в квартиру Босворта, заговорил Луис.

— Потому что я хочу найти ее, — ответил Босворт. — Я хочу знать, что она существует в этом мире, но больше не могу искать ее сам. У меня есть деньги. Если вы найдете ее, вы принесете ее мне и я щедро оплачу все ваши расходы.

— Вы никогда никому не объясняли, почему вскрыли пол монастыря в Септ-Фонсе, — решил уточнить я.

— Там должен был находиться один из фрагментов, — объяснил Босворт. — Я проследил его путь. На это ушло пять лет, я перепроверял слухи и всякую полуправду, но я добился своего. Как и многие другие сокровища, эту шкатулку ради ее сохранности несколько раз переправляли за годы Второй мировой войны. Так шкатулка попала в Швейцарию, но вернулась во Францию, как только опасность миновала. Она должна была лежать под полом, но ее там не оказалось. Ее забрали оттуда, и я знаю, куда она делась.

Я ждал.

— Шкатулка попала в Чешскую Республику, в совсем недавно основанный монастырь в Нови Дворе, возможно, как подарок, как символ уважения к усилиям чешских монахов сохранить веру при коммунистах. Это великое упущение руководства цистерцианцев. И они делают одну и ту же ошибку все шесть веков. Они с готовностью перепоручают эту шкатулку друг другу, хоть на краткий миг, но выставляют ее на свет. Именно поэтому фрагменты медленно, но верно переходят в чужое владение. Седлецкий фрагмент, выставленный на аукцион вчера, как я полагаю, и есть фрагмент, переданный из Септ-Фонса в Чешскую Республику. Он не имеет отношения к Седлецу. Седлец не существовал как цистерцианская обитель уже почти два столетия.

— Выходит, кто-то поместил туда шкатулку.

— Кто-то хотел, чтобы ее нашли, — Босворт нетерпеливо закивал головой. — Кто-то хочет привлечь внимание к Седлецу.

— Но зачем?

— Седлец не просто склеп. Седлец — западня.

И тут Босворт достал свою последнюю козырную карту. Он открыл вторую папку, показывая копии рисунков, каждый из которых изображал «Черного ангела» с различных ракурсов.

— Вы знаете о Ринте?

— Вы использовали его имя как псевдоним. Из-за этого мы и угадали звонок в вашу квартиру. Это тот человек, который в девятнадцатом столетии перепроектировал склеп.

— Я купил их в Праге. Эти рисунки хранились вместе со всеми бумагами Ринта, связанными с его работой по восстановлению склепа, и принадлежали одному из его потомков, которого я нашел на грани нищеты. Я хорошо заплатил ему за эти бумаги, намного больше, чем они стоили, в надежде, что они предоставят мне веское доказательство. Так оно в конечном счете и случилось.

Ринт рисовал «Черного ангела», и, если верить его потомку, там было много больше рисунков, но они были либо потеряны, либо уничтожены. Эти рисунки говорят об одержимости Ринта. Он был фанатиком. Позже их неоднократно копировали, и эти копии стали популярны среди особого рода коллекционеров, интересующихся мифом. Но Ринт делал оригиналы. Возникает вопрос, как Ринт пришел к мысли создать такие детальные рисунки? Явились ли они полностью плодом его собственной фантазии или он видел что-то во время реставрационных работ, и это позволило ему рисовать на основе увиденного? Я верю, что имеет место последнее, поскольку Ринт явно очень мучился в последние годы, и, возможно, скульптура из кости все еще находится в Седлеце. Моя болезнь не позволяет мне вести дальнейшее исследование, вот почему я делюсь этим знанием с вами.

Босворт, скорее всего, заметил, как изменилось выражение моего лица. Как же он не догадался?! Все стало на свои места. Ринт не мог увидеть скульптуру из кости во время реставрации склепа, поскольку скульптура из кости к тому времени уже давно была потеряна. Согласно Стаклеру костяная копия провела все два столетия в Италии, скрытая от людских взоров, пока его отец не обнаружил ее. Нет, Ринт видел серебряного «Черного ангела» или самого Черного Ангела, утопленного в серебре. Он видел статую в Седлеце, когда восстанавливал склеп. Босворт был прав — карта оказалась хитроумным трюком, так как «Черный ангел» никогда не оставлял Седлец. На протяжении веков статуя оставалась запрятанной там, а вот теперь, если собрать воедино все, что находится у Стаклера и «сторонников», можно получить всю информацию, необходимую для возвращения статуи. Оставалось только собрать все воедино.

И я понял наконец, почему Мартин Рейд отдал мне свой маленький серебряный крест. Сейчас он висел рядом с моими ключами. Я провел пальцем по его граням, потом по буквам, выгравированным на обратной стороне.

С

ЛЕЦ

Д

— Что с вами? — спросил Босворт.

— Нам надо идти, — ответил я.

Босворт попытался встать и остановить меня, но слабые ноги и парализованная рука не позволили ему сделать этого.

— Вы знаете! — взмолился он. — Вы знаете, где! Скажите же мне!

Он еще раз попытался подняться, но мы уже двинулись к двери.

— Скажите же мне! — кричал Босворт, заставляя себя удерживать равновесие. Я видел, как он, спотыкаясь, попытался задержать меня, видел его искаженное лицо, но к тому времени двери лифта уже закрывались. Я бросил последний взгляд на него, и лифт поехал вниз. В холле двое мужчин в униформе появились в дверном проеме направо от лифта. В помещении, откуда они выскочили, я сумел разглядеть телевизоры и телефоны. Охранники остановились, как только увидели Луиса. Если быть точнее, они остановились, как только увидели пистолет Луиса.

— Лежать, — приказал он.

Они упали на пол.

Я обошел Луиса и открыл дверь: он вышел спиной. Оказавшись на улице, мы припустили бегом, растворяясь в толпе. Отсчитывались последние минуты, прежде чем приверженцы приступят к резне своих врагов.

Глава 22

Сначала появились лишь смутные тени на стене, дрейфующие с ночными облаками вслед за лунным светом. Потом тени приобрели телесную форму облаченных во все черное налетчиков с выпуклыми пузырями стекол очков ночного видения, под которыми укрывались не только глаза, но и лица. Когда они облепили стены, эти очки делали их больше похожими на каких-то гигантских насекомых, нежели на людей. Впечатление усиливалось висящим за спиной оружием с тонкими черными стволами, напоминающими жала.

На некотором расстоянии от берега неподвижно застыла лодка, готовая, если потребуется, приблизиться по первому же сигналу тревоги, за рощицей ждал синий «мерседес» с единственным пассажиром в нем, бледным и тучным. Зеленым глазам Брайтуэлла не требовалось никаких искусственных ухищрений, он давным-давно приспособился видеть в темноте. Налетчики спустились в сад и затем рассыпались в разные стороны. Двое направились к дому, кто-то двинулся к воротам, но по заранее оговоренному сигналу все остановились и стали осматривать дом. Так прошло несколько секунд, но они не двигались с места. Четыре черные неподвижные фигуры, напоминающие обожженные остовы мертвых деревьев, с завистью ожидающих медленного наступления весны.

Внутри дома Мурнос сидел перед включенными экранами мониторов. Он читал книгу, и те, кто уже окружил усадьбу, могли бы с удивлением обнаружить, что читал он пояснения к «Книге Еноха». Содержание книги подпитывало веру тех, кто угрожал его хозяину, и Мурнос чувствовал себя обязанным узнать о них больше, чтобы понять своего врага.

«И назовутся они земным злым духом, и на Земле должно быть их обиталище».

Мурносу все больше становилось не по себе, когда он думал о великой навязчивой идее Стаклера, а недавние события не сделали ничего, чтобы унять его беспокойство. Приобретение последнего фрагмента на аукционе было ошибкой, поскольку привлекло внимание ко всему, чем уже владел Стаклер. Мурнос совершенно не разделял уверенность своего хозяина, будто можно прийти к согласию с теми, другими, которые также искали серебряную статую.

«Злыми духами станут они для Земли, и духами греха будут они называться».

Рядом с ним другой охранник наблюдал за экранами, его пристальный взгляд тщательно обследовал каждый монитор, один за другим. В комнате было окно, выходящее в сад. Мурнос много раз предупреждал Стаклера, что расположение комнаты совсем не отвечает ее основной цели. По мнению Мурноса, помещению службы безопасности следовало быть по-настоящему неприступным, чтобы в случае необходимости иметь возможность отсидеться там до приезда полиции и даже обороняться оттуда, но Стаклер, сотканный из противоречий, хотел, чтобы его окружали охранники. Он желал чувствовать себя под их бдительной охраной, но Мурнос понимал, что на самом деле Стаклер не видел ни в чем опасности для себя. Он был сыном своей матери, во всем продуктом ее воспитания. Вера в силу отца и природу его жертвы была привита ему с раннего возраста настолько, что для Стаклера дать волю своим естественным опасениям или сомнениям, даже если их порождали действия других, граничило с осквернением памяти отца. Мурнос ненавидел редкие и носящие случайный характер посещения старухи. Стаклер посылал за ней лимузин, и она приезжала со своей личной сиделкой. Ее обертывали в одеяла даже в самый разгар лета, глаза она круглый год зашторивала солнцезащитными очками. Старая карга в инвалидном кресле упорно цеплялась за жизнь, не получая никакой радости ни от чего в окружающем ее мире. Даже собственный сын не радовал старуху. Мурнос знал ее презрение к Стаклеру, мог слышать это презрение в каждом произнесенном ею слове, когда она разглядывала этого жеманного маленького человечка. Презрение, смягченное снисхождением к его слабости, которую он в ее глазах искуплял лишь своей готовностью ублажать мать, потакая ее прихотям, и своим поклонением перед отцом-героем. Культ отца был настолько сильным, что иногда ненависть и зависть, подпитывавшие этот культ, вдруг раздувались, наполняя его гневом и полностью меняя его облик.

«Не будут они есть, и станет мучить их жажда; и они должны скрываться и должны подняться против сыновей людских...»

Он взглянул на Куина, охранника. Куин подходил для такой работы. Стаклер сначала артачился, не желая платить ему столько, сколько тот стоил, но Мурнос упорно настаивал. Всех остальных также подбирал Мурнос, хотя по своим качествам они уступали Куину.

И все же Мурнос полагал, что охраны недостаточно.

На панеле на стене ритмично замигал свет, одновременно зазвучал настойчивый звуковой сигнал.

— Ворота! — воскликнул Куин. — Кто-то открывает ворота.

Невероятно! Ворота открывались только изнутри или из машин специальным пультом, но все машины стояли на месте. Мурнос проверил мониторы, и на мгновение ему показалось, что он видел фигуру около ворот и еще одну, вынырнувшую из рощи.

«...поскольку они зайдут совсем далеко в дни резни и разрушения».

Потом экраны потухли.

Мурнос уже вскочил на ноги, когда окно около них взорвалось. Куин принял на себя основной удар первого залпа, прикрывая Мурноса в спасительные секунды, позволившие ему добраться до двери. Он пробирался сквозь свист пуль, которые проносились мимо, отскакивали от металла и дырявили штукатурку. Стаклер был наверху в своей комнате, но шум разбудил его. Мурнос уже слышал, как он кричит из основного коридора. Где-то в доме рассыпалось вдребезги другое окно. Невысокого роста вооруженный мужчина появился из кухни, и Мурнос выстрелил в него, заставив отпрянуть назад. Продолжая стрелять, он направился к лестнице. На площадке между пролетами было окно в готическим стиле, и Мурнос видел, как тень прошла по нему, поднимаясь по внешней стене на второй этаж. Он хотел было закричать, предупредить, но услышал еще выстрелы, потом споткнулся о ступеньку, и от шока слова так и замерли на губах. Мурнос схватился за перила, чтобы приподняться, но его руки заскользили по древесине. Кровь стекала по пальцам. Он посмотрел вниз на рубашку и увидел, как кровавое пятно расползается по ткани, и одновременно с этим пришла боль. Он поднял пистолет, поискал цель и почувствовал новый удар в бедро. Спина выгнулась от боли, голова сильно ударилась о ступени, он крепко зажмурился, пытаясь справиться с мучительной болью. Когда он снова открыл глаза, над ним возвышалась женщина, формы ее тела не смог скрыть уродливый маскировочный костюм. Она смотрела на него сверху, ее зеленые глаза переполняла ненависть. В руке она держала пистолет. Мурнос инстинктивно закрыл глаза, когда пришла смерть.

Брайтуэлл подъехал к парадному входу и вошел внутрь. Он последовал за мисс Захн до подвала, прошел через винные стеллажи и оказался в хранилище, которое заранее уже открыли перед его появлением. Перед ним на возвышении неясно вырисовывались очертания большой черной статуи из кости. На коленях перед ней стоял Стаклер в одной синей шелковой пижаме. На волосах запеклось немного крови, других повреждений на нем не было заметно.

Вытащив из разбитой витрины все три фрагмента пергаментной карты, налетчики вручили их Брайтуэллу. Он передал их мисс Захн, не отводя пристального взгляда от статуи. Голова Брайтуэлла оказалась почти на уровне грудной клетки изображенной фигуры, там, где мастер использовал в качестве материала человеческие лопатки, сцепляя их с грудиной спереди, и, прижимая друг другу сзади, воссоздал воинские латы. Брайтуэлл размахнулся и со всей силы ударил кулаком. Грудина треснула.

— Нет! — закричал Стаклер. — Что вы делаете?!

Брайтуэлл ударил снова. Стаклер попытался вскочить, но мисс Захн вынудила его остаться в прежней позе.

— Вы же разобьете ее, — пробормотал Стаклер. — Такую красоту. Остановитесь же!

Под тяжестью ударов Брайтуэлла грудина раскололась. Острые осколки кости разорвали кожу суставов, но Брайтуэлл, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он засунул руку в образовавшуюся от его удара дыру и стал шарить внутри. Рука ушла в статую почти по локоть, на лице отразилось напряжение от предпринимаемых усилий. Но вот черты лица Брайтуэлла неожиданно смягчились, и он вытащил руку. В кулаке он сжимал маленькую серебряную коробочку, ничем не украшенную. Он разжал кулак и показал коробку Стаклеру, потом осторожно снял крышку. Внутри оказался только кусок пергамента, великолепно сохранившегося. Брайтуэлл вручил его мисс Захн, чтобы та развернула и посмотрела пергамент.

— Цифры, карты, — сказал он Стаклеру. — В какой-то мере все оказалось несущественным. Значение имела только эта статуя из кости и то, что в ней хранилось.

Стаклер плакал. Он дотянулся до отколовшегося обломка черной кости и сжал его в ладони.

— Вы не понимали того, чем владеете, господин Стаклер, — упрекнул его Брайтуэлл. — «Quantum in те est». Детали отображали фрагменты, но истина пряталась здесь.

Он бросил пустую коробку Стаклеру. Тот недоверчиво ощупал ее изнутри.

— Все это время, — проговорил он, — тайна хранилась у меня под рукой.

Брайтуэлл взял у мисс Захн пергамент и стал рассматривать рисунок и буквы над рисунком. Это был архитектурный план церкви и лабиринта галерей в ее основании. Сначала он сдвинул брови, потом удивленно рассмеялся.

— Он никогда не покидал своего места, — сказал Брайтуэлл, прекратив смеяться.

— Покажите же мне, — попросил Стаклер. — Пожалуйста, позвольте мне хоть эту малость.

Брайтуэлл присел на корточки и показал Стаклеру рисунок, затем встал и кивнул мисс Захн. Стаклер не посмотрел наверх даже тогда, когда дуло пистолета коснулось его затылка.

— Все это время, — повторял он, — Все это время.

Потом настал миг, когда все, что происходило и что так и не наступило, подошло к концу и новый мир был рожден для него.

Двумя часами позже Рейд и Бартек возвращались к своей машине. Они только что поужинали в баре к югу от Хартфорда. Это была их последняя совместная трапеза, прежде чем они покинут эту страну, и Рейд напоследок по традиции потворствовал своему чревоугодию. Теперь потирал живот и жаловался, что бобы с соусом чили всегда вызывают у него газы.

— Никто не заставлял вас все это есть, — заметил его спутник.

— Не могу устоять перед ними, — признался Рейд. — Такое необычное сочетание вкусов. Это совсем иное.

«Шеви» Бартека был припаркован на дороге, под еще не покрывшимся листвой деревом, которое, отбрасывая тень на машину, создавало на ней причудливый филигранный рисунок. Эта была опушка небольшого леса, отделявшего зеленые поля от строящихся вдали новых многоквартирных домов.

— Я имею в виду, — продолжал Рейд, — ни в одном благопристойном обществе даже...

Тень отлепилась от одного из деревьев, и в ту долю секунды, которая отделяет момент, когда отдаешь себе отчет в происходящем вокруг и ответной реакцией, Рейд мог поклясться, что тень спускалась по стволу дерева головой вниз, совсем как ящерица, цепляясь за кору.

— Беги! — приказал он, резко подтолкнув Бартека к лесу, затем повернулся лицом к приближающемуся врагу. Он слышал, как Бартек позвал его по имени, и крикнул в ответ:

— Беги, говорю я. Беги же, тебе говорят, нахаленок ты этакий!

Перед ним уже стоял невысокого росточка мужчина с лицом пирогом, в черной куртке и поношенных джинсах. Рейд вспомнил, что заметил его еще в баре, и задумался, с какого времени их выслеживал противник. Рейд не заметил у него никакого оружия.

— Ну, мы еще посмотрим, — крикнул он. — Сейчас я с тобой разделаюсь.

Он поднял кулаки и стал передвигаться боком на случай, если этот низкорослый тип попытается обогнуть его и последовать за Бартеком, но тут же резко остановился, распознав зловоние рядом с собой.

— Священник, — произнес вкрадчивый голос, и Рейд почувствовал, как силы стали покидать его. Он обернулся. Брайтуэлл находился всего в дюйме от его лица. Рейд открыл было рот, чтобы произнести какие-то слова, но лезвие вошло в его горло столь стремительно, что он сумел только прохрипеть от боли. Он слышал, как карлик двинулся в подлесок, за Бартеком. Вторая фигура направилась туда же, то была женщина с длинными темными волосами.

— Ты проиграл, — сказал Брайтуэлл.

Он притянул Рейда к себе левой рукой, хотя нож продолжал пробивать себе путь наверх. Его губы коснулись рта Рейда, который попытался укусить Брайтуэлла. Но тот не ослабил хватки и успел поцеловать его. Рейд вздрогнул и умер в объятиях Брайтуэлла.

Мисс Захн и низкорослый мужчина вернулись спустя полчаса. Тело Рейда уже лежало в подлеске.

— Мы потеряли его, — сердито проговорила мисс Захн.

— Не имеет значения, — успокоил ее Брайтуэлл. — У нас есть рыбка побольше, и нам пора ее поджарить.

Он смотрел в темноту. Несмотря на свои слова, он, видно, все же надеялся, что у него еще есть шанс на того, кто был помоложе. Затем, когда надежда иссякла, он пошел с остальными назад к машине, и они направились на юг. Им предстояло нанести еще один визит.

Через некоторое время худощавая фигура появилась из леса. Бартек двигался вдоль линии деревьев до тех пор, пока не нашел истерзанное тело, брошенное среди камней и гнилых стволов. Он прижал его к своей груди и вознес молитвы по ушедшему другу.

Неддо сидел в небольшом кабинете в задней части своего магазина. Уже почти рассвело. Ветер за стеной с грохотом сотрясал пожарные лестницы. Ссутулившись над столом, Неддо крохотной щеточкой тщательно и бережно чистил костяную брошку.

Дверь в магазин открылась, но он не заметил этого за завыванием ветра. Он был настолько поглощен своей тонкой работой, что не сумел расслышать даже звук тихих шагов по его магазину. Он поднял глаза только тогда, когда отодвинулся занавес и тень упала на его работу.

Перед ним стоял Брайтуэлл, а за ним черноволосая женщина с расстегнутой до груди рубашкой, под которой шевелились в изобилии вытатуированные глаза.

— Вы все сплетни про нас распускали, мистер Неддо. Слишком долго мы попустительствовали вам, — сказал Брайтуэлл и печально покачал головой. Большая индюшачья борода на его шее заколебалась и слегка запульсировала.

Неддо положил щеточку на стол. Его очки имели вторую пару линз, приложенных к ним маленькой металлической рамкой. Это позволяло ему лучше видеть вещицу, над которой он работал. Линзы исказили лицо Брайтуэлла, заставляя глаза казаться еще крупнее, губы пухлее и ярче, а фиолетовую массу над его воротником более раздутой, чем когда-либо. Казалось, она вот-вот лопнет, выплеснет из себя всю кровь и гной, которые поднимутся из глубин внутренностей Брайтуэлла, сжигая, будто кислота, на своем пути все, с чем соприкоснется.

— Я сделал все правильно, — сказал Неддо. — Наверное, впервые.

— На что вы надеялись? На прощение?

— Возможно.

— "На земле они никогда не обретут мир и отпущение грехов, — процитировал Брайтуэлл. — И не порадуются они своей поросли; и увидят убиение своих любимых; станут оплакивать, глубоко переживать тлен своих сыновей; и молить будут вечно; но не обретут ни милости, ни мира".

— Я знаю Еноха так же, как и вы, но я не такой, как вы. Я верю в Святое причастие и милость к грешникам...

Брайтуэлл отступил в сторону, пропуская женщину. Неддо слышал о ней, но никогда не видел ее. Если бы не предубеждение, она могла бы показаться ему красивой. Теперь же, оказавшись лицом к лицу с ней, он испытывал только страх и ужасную усталость, которая помешала ему даже попытаться спастись.

— ...и воскрешение, — продолжал Неддо, ускоряя речь, — и вечную жизнь. Аминь.

— Вам следовало бы сохранять верность, — не выдержал Брайтуэлл.

— Верность? Кому, вам? Но я-то знаю, каков вы. Я обратился к вам в гневе, в горе и печали. Я ошибался. — Неддо начал новую молитву: — О мой Бог, я искренне сожалею о всех моих грехах, потому что они оскорбили тебя...

Женщина исследовала инструменты Неддо: скальпели, маленькие лезвия. Неддо мог слышать, как она перебирала их, но он не смотрел на нее. Вместо этого он упорно пытался довершить свою покаянную молитву, но тут Брайтуэлл заговорил, и слова замерли на губах Неддо.

— Мы нашли все.

Неддо прекратил молиться. Даже теперь, перед лицом приближающейся смерти, полный раскаяния, он не смог сдержать интереса.

— Неужели? — изумленно проговорил он.

— Да.

— Где? Я хотел бы знать.

— Седлец. Никогда не покидал пределов склепа.

— Сколько поисков, а статуя никуда не двигалась. — Неддо снял очки и, грустно-грустно улыбаясь, посетовал: — Как бы мне хотелось увидеть ее, взглянуть после всего, что слышал, и всего, что читал.

Женщина нашла тряпку. Она пропитала ее водой из кувшина, затем встала за Неддо и воткнула кляп ему в рот. Он попытался сопротивляться, цепляясь за ее руки и волосы, но она оказалась слишком сильной.

Брайтуэлл присоединился к ней, прижав руки Неддо к стулу, и всем своим весом силой удерживал тело старика. Холод скальпеля коснулся лба Неддо, и женщина начала резать.

Глава 23

Мы летели в Прагу через Лондон. Самолет приземлился далеко за полдень.

Стаклер был мертв. Сразу же после нашей встречи с Босвортом в Нью-Йорке мы взяли напрокат машину и направились на север к дому Стаклера. Но к тому времени, как мы добрались туда, все уже кончилось. Полиция была на месте, и у нас не заняло много времени узнать, что коллекционер и все его люди убиты, а в груди большой статуи из костей в его хранилище зияет отверстие.

Вскоре уже в Бостоне к нам присоединился Эйнджел, и мы отправились в Европу вечером того же дня.

Мы устояли перед соблазном сразу же поехать в Седлец, расположенный приблизительно в сорока милях к востоку от Праги, так как следовало сначала сделать некоторые приготовления. Кроме того, мы усталые и голодные. Мы зарегистрировались в маленькой, удобной гостинице в части города, известной как Мала страна. Как поведала нам молодая женщина у стойки регистрации, в переводе это означало «Малый город». Совсем рядом от нас, с улицы под названием Уджезд на Петрин холм поднимался небольшой фуникулер. По улице Уджезд грохотали старые трамваи, их дуги иногда искрились, соприкасаясь с проводами, наполняя воздух запахом свежей гари. Улицы были мощены булыжником, а на некоторых стенах оставили свои художества любители граффити. Лед на Влтаве еще не сошел, и в укромных уголках лежали остатки снега.

Пока Луис что-то выяснял и куда-то ходил, я позвонил Рейчел и сообщил, где я. Было уже поздно, и я волновался, что разбужу ее, но мне не хотелось вот так просто уехать из страны, не дав ей об этом знать. Похоже, ее больше беспокоил наш пес, но он преспокойно остался у соседа. Сэм чувствовала себя превосходно, и они все планировали навестить сестру Рейчел на следующий день. Рейчел была какая-то мягкая и тихая сегодня и больше походила на себя прежнюю.

— Мне всегда хотелось увидеть Прагу, — призналась Рейчел через некоторое время.

— Я знаю. Возможно, в другой раз.

— Как долго ты пробудешь там?

— Пару дней.

— А Эйнджел с Луисом с тобой?

— Да.

— Забавно, не правда ли, ты сейчас где-то в Праге и они с тобой вместо меня? — Ее голос выдал ее. Она вовсе не находила ничего забавного в этом.

— Ничего личного, — грустно пошутил я. — И номера у нас разные.

— Это звучит убедительно. Может, когда ты вернешься, ты приедешь сюда и мы сможем поговорить.

Я заметил, что она не сказала: «когда» или «если» она приедет домой, но я не стал уточнять. Я съезжу в Вермонт по возвращении, и мы поговорим, и, возможно, я вернусь назад в Скарборо уже один.

— Наверное, это неплохая мысль.

— Ты не говоришь, что ты хотел бы этого.

— У меня никогда не случалось так, чтобы кто-то предлагал мне поговорить, и после нашего разговора мне становилось лучше, чем до этого.

— Но так не должно случиться на этот раз?

— Надеюсь, нет. Я должен идти. Я увижусь с тобой, когда вернусь.

— Ладно.

— До свидания, Рейчел.

— Пока.

Мы заказали столик в ресторанчике под названием «У Модре Качники», или «Синий утенок», расположенном на неприметной улочке в сторону от Уджезд. Ресторанчик был обильно задекорирован портьерами, коврами и старыми печатными изданиями, а зеркала зрительно увеличивали пространство в этом небольшом помещении с низкими потолками. Меню содержало много дичи, на которой специализировался ресторан, так что мы ели утиные грудки и оленину, различное мясо под всевозможными соусами из черники, можжевельника и рома с Мадейры. Мы разлили по бокалам бутылку красного вина «Франковка» и ели в относительной тишине.

Мы еще не успели доесть жаркое, как в ресторан вошел мужчина, и хозяйка показала ему наш стол. Вошедший незнакомец походил на малого, сбывавшего краденые сотовые телефоны на Бродвее. Кожаный пиджак, джинсы, отвратительной расцветки рубашка и заросший подбородок, что-то среднее между «забыл побриться» и «совсем не бреюсь, бродяжничаю». Впрочем, комментировать его внешний вид вовсе не входило в мои планы. В его пиджак легко поместились бы два меня, если бы кто-то сумел найти способ раздеть его нынешнего владельца, не разорвав на части пиджак в процессе раздевания, потому как кожа, казалось, растянулась на нем до предела своих возможностей.

Я задумался, не состоял ли этот тип в каком-нибудь родстве с Фулчи или его предками, по крайней мере того периода, когда они вместе учились добывать огонь.

Его звали Мост, если верить Луису, который, очевидно, имел дело с ним когда-то раньше. Мост был папкой, или папой, одной из преступной группировки в Праге, а через свою женитьбу еще и связан с вором в законе, под которым ходила вся местная организованная преступность. Преступные организации в Чешской Республике были главным образом структурированы вокруг этих группировок, или бригад, которых насчитывалось примерно десять по всей стране. Они имели дело с рэкетом, контрабандой проституток из стран бывшего Восточного блока, сводничеством, автомобильными кражами, поставками наркотиков и оружия, но границы между преступными бригадами с ростом иммиграции становились все более размытыми. Украинцы, русские и чеченцы претендовали теперь на роль основных участников организованной преступности в стране, и никто из них не останавливался перед насилием над своими жертвами или, и это становилось неизбежно, друг над другом. Каждая группа контролировала свои собственные сферы специализации. Русские больше вовлекались в финансовые махинации, в то время как агрессивные украинцы предпочитали серийные грабежи и ограбления банков. Болгары, которые сначала концентрировались в эротических клубах, теперь переключились на автомобильные кражи, торговлю наркотиками и поставку болгарских проституток в бордели. Итальянцы, самые многочисленные, сосредоточились на приобретении недвижимости; китайцам нравилось держать казино и незарегистрированные бордели, а также заниматься контрабандой людей и их похищением, хотя подобные действия имели тенденцию не выходить за пределы их собственной этнической группы; к албанцам отошла часть от всего — от поставки наркотиков до сбора долгов и торговли кожей и золотом. Отечественные мальчики теперь были вынуждены бороться за сферы влияния против новой породы преступников-иммигрантов, которые не придерживались никаких старых правил. В сравнении с вновь прибывшими Мост был старомодным спецом. Он любил пистолеты и женщин.

— Привет. Все хорошо? — спросил он, показывая на тарелку Эйнджела, где медальоны оленя в черничном соусе окружала груда листьев шпината.

— Да уж, — сказал Эйнджел. — Действительно хорошо.

Указательный и большой пальцы Моста сомкнулись, схватив один из оставшихся медальонов с тарелки Эйнджела, и опустили его к себе в рот, как в голландский туннель.

— Эй, парень, — возмутился Эйнджел, — я же...

Мост одарил Эйнджела взглядом. Не угрожающим. Это был взгляд, каким паук мог бы одарить пойманную муху, если насекомое вдруг заговорило бы на тему Билля о правах или начало громко стенать о попирании его свободы.

— ...ел это, как-никак, — закончил Эйнджел несколько неубедительно.

— Хороший повод заявить о своих правах, — заметил я.

— Ну уж, не знаю, чего это ты такой самонадеянный стал, — рассердился на меня Эйнджел. — Может, лучше поделишься со мной, чтобы восполнить мою потерю.

Большой мужчина вытер пальцы о салфетку, затем протянул руку Луису.

— Мост, — сказал он.

— Луис, — сказал Луис, потом представил по очереди меня и Эйнджела.

— Мост означает мост? — уточнил я, поскольку видел указатели на улицах, направляющие туристов к «Карлув мост» — к Карлову мосту.

Мост распростер руки от восхищения, обычного для всех, кому нравится, когда приезжие делают некоторые попытки познакомиться с языком страны пребывания. Мало того, что мы покупаем оружие у него, мы еще и языком интересуемся.

— Мост, да, это правда, — ответил Мост. Он сделал жест руками, как будто балансировал. — Я и есть мост, мост между теми, кто имеет, и теми, кто хочет.

— Мост между едреной Европой и такой же Азией, чтоб тебе пусто было, — пробормотал Эйнджел почти беззвучно.

— Не понял?!

— Хорошее мясо, — Эйнджел поднял нож с вилкой и усмехнулся, насколько позволял набитый олениной рот. — М-м-мм.

Мост, похоже, не слишком ему поверил, но позволил себе не обратить внимания на подобные выходки.

— Нам надо идти. Время дня оживленное, у меня самый наплыв.

Мы оплатили счет и последовали за Мостом туда, где был припаркован черный «мерседес», — на угол Небовидска и Харантова.

— Ничего себе, — сказал Эйнджел. — Автомобиль гангстеров. Какой моветон. Примитив.

— Чего это ты и вправду так невзлюбил его? — удивился я.

— Тоже мне гигант! Не люблю задавак. И чего кичатся своими размерами?

Я был вынужден признать, что Эйнджел прав. Этот Мост был все-таки нахал и слишком много из себя корчил, но мы нуждались в нем, вернее в его услугах.

— Постарайся держаться паинькой, — попросил я. — Дело же не идет об усыновлении.

Мы забрались в машину, Луис и Эйнджел на заднее сиденье, я около Моста. Луиса явно ничего не тяготило, хотя он и не был вооружен. Этакая вполне рядовая коммерческая операция. Да и Мост, по-видимому, в свою очередь, знал предостаточно о Луисе, чтобы попытаться надуть нас.

Мы направились за Влтаву, мимо ресторанчиков для туристов, затем мимо маленьких местных баров, оказались на задворках большого железнодорожного вокзала и только потом повернули в направлении огромной телевизионной башни, возвышавшейся в вечернем небе. Мы еще несколько раз сворачивали на какие-то улицы и переулки, пока наконец не подъехали к двери, над которой висела светящаяся вывеска с изображением Купидона, пронзающего стрелой сердце. Клуб назывался «Мечта Купидона». Мост припарковался и выключил двигатель. Вход в клуб охранялся решетчатыми воротами и умирающим от скуки стражем. Ворота открылись, Мост отдал ключи от машины сторожу, и мы спустились на один лестничный пролет в маленький грязный бар. Какие-то женщины сидели в полном мраке, потягивая лимонад. Самые разные — блондинки, темноволосые, но все из Восточной Европы, и все скучающие, и все поношенные. Откуда-то из глубины звучал рок, и высокая рыжеволосая женщина с татуировками на руках обслуживала крошечную барную стойку. Мужчин не было видно. Когда появился Мост, рыжая барменша откупорила ему «Будвар» и заговорила с ним по-чешски.

— Хотите что-нибудь выпить? — перевел Мост.

— Нет, с нас хватит, — ответил Луис.

Эйнджел обвел взглядом «знаменитый» бордель.

— Наплыв у него, фу ты, ну ты, — пробурчал он. — На что, дьявол его разбери, это похоже, когда здесь затишье?

Мы прошли за Мостом через все здание мимо открытых настежь дверей в пронумерованные комнаты с двуспальными кроватями, только с подушками и простынями, стены в которых украшали сомнительного качества постеры в рамках с изображением обнаженных тел, пока наконец не добрались до его офиса. Там, на стуле с мягкой обивкой, сидел какой-то мужчина и следил за тремя или четырьмя мониторами, которые показывали ворота клуба, какой-то переулок за черным ходом, улицу в двух ракурсах и кассовый аппарат за стойкой бара.

Мост обошел сидящего мужчину и направился к стальной двери в дальней части офиса. Он открыл дверь парой ключей, один из которых достал из бумажника, а другой — из ниши внизу, у самого пола. За дверью мы увидели какие-то ящики с вином и картонные коробки с сигаретами, но занимало все это лишь незначительную часть помещения. За всем этим находился самый настоящий, хотя и не слишком большой, оружейный склад.

— Итак, — заговорил Мост. — Что вы предпочитаете?

Луис предупредил нас, что проблем с оружием в Праге у нас не возникнет, и он оказался прав. Когда-то Чешская Республика являлась мировым лидером по производству и экспорту оружия, но кончина коммунизма привела к упадку и в этой отрасли промышленности после 1989 года. Тем не менее в стране оставались еще приблизительно двадцать семь военных заводов, и чехи не проявляли особой щепетильности в выборе стран — импортеров оружия, хотя и следовало бы. Так, Зимбабве имело повод благодарить чехов за нарушение эмбарго на экспорт оружия, и Шри-Ланка, и даже Йемен, эта красная тряпка для американских интересов за границей и мишень для ООН в плане наложения необоснованного эмбарго. Предпринимались попытки экспортировать оружие даже в Эритрею и Демократическую Республику Конго. Экспорт осуществлялся в полном соответствии с экспортными лицензиями в страны, не подпадавшие под эмбарго, и оттуда уже смертоносные грузы переадресовывались их настоящему адресату. Какая-то часть этого оружия продавалась на законных основаниях, еще что-то попадало дилерам как сверхлимитные поставки, но, несомненно, какая-то часть шла по совершенно темным каналам. Подозреваю, что содержимое склада Моста попадало к нему именно по этим темным каналам. Как-никак, в 1995 году отборное антитеррористическое подразделение чешской национальной полиции, УРНА, как обнаружилось, продавало собственные оружие, боеприпасы и даже взрывчатые вещества организованным преступным группировкам. Мирослав Кваржнак, глава УРНА, был уволен, но это не повлияло на его дальнейшее назначение на пост заместителя директора Службы разведки чешской армии, а потом и военным атташе Чехии в Индии. Если уж полицейские с готовностью продавали оружие тем самым преступникам, за которыми они, по логике, охотились, то что уж говорить о свободном рынке, вовсю заявившем о своих притязаниях. Чехи просто-напросто в упоении от вновь обретенных радостей капитализма прекрасно поняли, как следует двигаться к созданию общества предпринимателей.

У дальней стены расположились оружейные стойки, в основном с полуавтоматическим оружием и разными ружьями, включая пару ФН-тактических полицейских ружей, явно только распакованных. Я увидел штурмовые винтовки Си-Зет 2000, и пять 5,56-дюймовых легких автоматов. Магазинные коробки для М-16 и патронташи для М-249 были сложены аккуратно около каждого. Имелся также АК-47 и стеллаж над стеллажом подобного ему В-Зет58. Около них были еще два стеллажа различного автоматического и полуавтоматического оружия и сложенные по два на прикрытом клеенкой верстаке пистолеты. Почти все продемонстрированное нам оружие было новехоньким, явно выпущенным для нужд военных. Создавалось впечатление, что половина лучшего вооружения чешской армии попадала на склад к Мосту. Если на эту страну нападут, им придется обходиться духовыми ружьями и бранными словами, пока кто-то не соберет достаточно денег, чтобы выкупить настоящие боекомплекты.

Мы с Эйнджелом наблюдали, как Луис осматривал оружие, щелкал затворами, проверял патронники, вставлял и вытаскивал зажимы. В конечном счете он остановил свой выбор на трех пистолетах «хеклер и кох» сорок пятого калибра, с глушителем Найта, чтобы уменьшить вспышку и звук. Пистолеты имели метку «USSOCOM» на стволе. Получалось, первоначально они изготавливались для американской команды специальных операций. Ствол и затвор были чуть длиннее, чем на обычном «хеклер и кох-45», и у них была особая винтовая резьба на дульном срезе для глушителя и еще модуль лазерного прицела, установленный перед предохранителем.

Он также взял несколько боевых ножей «Гербер патриота» и для себя «стейер» девятимиллимитровый — автоматический пистолет, оснащенный тридцатипатронным круглым магазином и глушителем, который был значительно длиннее самого пистолета.

— Мы возьмем две сотни патронов для сорок пятого, и я возьму три по тридцать для «стейера», — сказал Луис, закончив с осмотром. — Ножи вы подбросите нам бесплатно.

Мост согласился с ценой за пистолеты, хотя его удовольствие немного потускнело из-за способностей Луиса торговаться. Мы забрали оружие. Мост даже откопал для нас какие-то старые кобуры, такие истрепанные, словно они поступили с шоу Буффало Била. «Мерседес» все еще стоял припаркованный на том же месте, правда, за рулем сидел уже кто-то другой.

— Мой кузен, — объяснил Мост. Он похлопал меня по руке. — Вы уверены, что не хотите остаться и немного позабавиться?

Слова «забава» и «Мечта Купидона» в моем сознании никак не вязались вместе.

— У меня есть подруга, — ответил я.

— А здесь будет другая, — не отставал Мост.

— Не думаю. Я не слишком хорош и с той, что у меня уже есть.

Мост не предлагал девочек ни Эйнджелу, ни Луису. Я указал им на это, когда мы ехали назад к гостинице.

— Наверное, только ты один из нас смотришься падким на отклонения, — предположил Эйнджел.

— Да уж, наверное, так и есть, вы оба такие чистюли.

— Нам уже следовало бы быть там, — перебил нас Луис.

Он говорил о Седлеце.

— Они не тупицы, — ответил я. — Они уже ждали так долго. Прежде чем сделают ход, захотят осмотреться. Им понадобятся оборудование, транспорт, люди. Да и вниз они не станут спускаться до наступления темноты. Когда они появятся, мы уже будем ждать их.

Мы направились в Седлец на следующий день, выбрав указатель на польскую границу, потому что так было быстрее, чем по дороге, проходившей через деревни и города. Мы проезжали мимо пшеничных и свекольных полей, отдыхавших после сбора урожая, через густые леса с маленькими охотничьими домиками на опушках. Согласно путеводителю, который я прочел в самолете, дальше к югу, в Богемских лесах, водились медведи и волки, но здесь жили главным образом мелкие млекопитающие и птицы: утки, куропатки. В отдалении я мог видеть красные черепичные крыши домов и шпили деревенских церквей, возвышающиеся над крышами. Свернув с шоссе, мы проехали через индустриальный город Колин, крупный железнодорожный узел, где пересекаются дороги на восток к Москве и на юг в Австрию. Мы видели какие-то обвалившиеся здания, на других объектах шел процесс восстановления. В окнах были вывешены таблички «Пиво», а у открытых дверей стояли доски с написанным от руки мелом меню.

Седлец — это теперь почти пригород Кутны, города покрупнее. Огромный холм возвышался перед нами — Канк, если верить карте, первая большая шахта, открытая в городе после обнаружения серебра на землях, принадлежавших католической церкви. Я видел рисунки шахт в путеводителе. Они напомнили мне изображение ада Босха. Люди, опускающиеся под землю, одетые в белые туники, чтобы их было заметно в тусклом свете их ламп, кожаная юбка на спине, чтобы быстро и не поранившись съезжать вниз. Они брали с собой хлеба на шесть дней, поскольку у них уходило по пять часов, чтобы подняться назад на поверхность, и поэтому шахтеры оставались на глубине все шесть дней недели, появляясь только на седьмой день, чтобы помолиться, провести время с семьями и пополнить запасы еды, перед тем как снова возвратиться в подземный мир. Почти у всех на груди был образ святой Варвары, покровительницы шахтеров, ибо те, кто умирал в шахтах, делали это без благословения священника, без всяких обрядов, и их тела оставались под землей, даже если их удавалось найти среди груды обвалившихся камней. Они надеялись все же найти свой путь к небесам со святой Варварой.

Город Кутна-Гора по-прежнему стоял над бывшими шахтами. Под его зданиями и улицами пролегали мили туннелей, и земля была смешана с костями тех, кто там работал и умирал, добывая серебро для жизни наверху. «Подходящее место для погребения „Черного ангела“, — подумал я, — крохотный уголок укромного ада в Восточной Европе, небольшой уголок сотовидного мира».

Глава 24

Мы взяли вправо у большого супермаркета «Кауфланд» и подкатили к пересечению улиц Цечова и Староседлецка. Склеп был на последней, прямо перед нами, окруженный высокими стенами и кладбищем. Наискосок от него разместился ресторан и магазин под названием «У Балану», а за углом направо гостиница. Мы попросили разрешения взглянуть на номера и в конечном счете остановились на двух, из которых хорошо был виден склеп. Затем пошли посмотреть на сам склеп.

Седлец никогда не испытывал недостатка в телах усопших для заполнения его могил. Что не обеспечили шахты, или чума, или военные, пополнялось за счет притягательной силы Святой земли. В «Хрониках Збраслава» четырнадцатого столетия записано, что только за один год были похоронены тридцать тысяч человек. Останки очень многих везли сюда исключительно ради привилегии упокоиться в земле, привезенной когда-то из самой Святой земли. Считалось, что кладбище в Седлеце обладало удивительными свойствами и каждый усопший, захороненный на нем, подвергался разложению в течение одного дня, после чего от него оставались только белые нетленные кости. Когда кости неизбежно начали складировать, потребовалось построить хранилище, и кладбищенские смотрители возвели двухэтажное здание, содержащее склеп, внутри которого останки могли быть выставлены напоказ. Но если склеп служил практической цели, позволяя освобождать могилы от скелетов и предоставлять место тем, кто больше нуждался в приюте для своего бренного тела, то он в одинаковой мере также служил и духовным целям. Кости являлись напоминанием о быстротечности человеческого существования и временного характера всех земных вещей. В Седлеце граница между этим миром и следующим была отмечена костями.

Даже здесь, в чужом для меня месте, я услышал эхо своего прошлого. Вспомнил гостиничный номер в Новом Орлеане, воздух за окном, неподвижный и тяжелый от влажности. Мы подошли совсем близко к тому, кто отнял у меня жену и ребенка, и наконец пришли к некоторому пониманию характера его «искусства». Он тоже слишком верил в быстротечность всего человеческого и оставлял позади себя собственное «мементо мори», по мере того как двигался по земле: отрывая кожу от плоти и отсекая плоть от костей, дабы показать нам, что жизнь всего лишь мимолетная, незначительная вещь и что жизнь эту легко забрать по желанию даже такого ничего не стоящего существа, каким был он сам.

Он ошибался во всем, кроме этого. Не все, что мы пытаемся достичь, не представляет ценности. С каждой жизнью, которую он забрал, мир становился беднее, потенциал возможностей этого мира навсегда снижался на эту долю, потенциал в искусстве, науке, душевных переживаниях, изобретениях, надежде и сожалениях, и эта доля ущерба должна быть помножена на поколения и поколения нерожденного потомства отнятой у мира жизни.

А как быть с теми жизнями, которые отнял я? Был ли я виновен в одинаковой с ним мере? И не поэтому ли имелось теперь так много имен и хороших людей, и плохих, которых я носил в себе и за каждое из которых я мог бы оправданно быть призван к ответу? Я мог бы пытаться доказывать, что, совершая меньшее зло, я предотвратил большее, не дал случиться непоправимому, но я все равно буду носить метку того греха на себе и, возможно, получу проклятие за это.

Но в конце концов не мог же я оставаться в стороне. Да, имелись грехи, которые я совершил в гневе, в ярости, и за них, в этом я не сомневался, я буду обвинен и признан виновным. Но другие? Я выбирал действие, веря, что большее зло лежит в бездействии. Я пытался исправить мир. По-своему.

Проблема состоит в том, что как раковая опухоль распространяется по всему организму, так небольшое коверкание души разъедает ее всю.

Проблема в том, что нет никаких меньших зол.

Мы миновали ворота кладбища и пошли вдоль могил. На более современных захоронениях в мрамор или гранит были вмонтированы фотографии умерших, а выше стояло слово «родина» и фамилия. На двух или трех в нишах, защищенных стеклом, стояли портреты всех захороненных под землей. Стояли за стеклом так безмятежно, как они могли бы стоять на буфете или на полках, когда те, кого они запечатлели, еще были живы. К входу в склеп вели три ступени. Простые деревянные двустворчатые двери, над ними полукруглое окно. Направо от входа более крутой лестничный пролет вел в часовню, так как часовня находилась выше склепа, из ее окна можно было сверху посмотреть на интерьер самого склепа.

Внутри за стеклянной витриной с картами и всякими безделушками сидела молодая женщина. Мы заплатили ей за вход по тридцать чешских крон за каждого, всего около четырех долларов за всех. Мы оказались единственными посетителями, рассматривавшими чудеса Седлеца. Было холодно, и выдыхаемый нами воздух принимал причудливые формы.

— Боже ж ты мой, — сказал Эйнджел. — И что это за место такое?

Лестница, ведущая вниз, была перед нами. На стенах с каждой стороны из длинных костей были составлены надписи «IHS», или «Jesus Hominum Salvator», или «Иисус — спаситель человечества». Их окружали четыре креста, каждый из трех костей, представляющих руки креста. Каждая рука креста завершалась черепом. У основания лестницы две колонны зеркально отражали друг друга. Они были составлены из черепов, чередуемых с тем, что, наверное, раньше являлось бедрами, причем кости были уложены вертикально под верхней челюстью каждого черепа. В двух нишах стояли огромные урны, или, возможно, крестильные купели, снова сделанные полностью из человеческих останков и прикрываемые круглой крышкой из черепов.

Я вступил в основную часть склепа. Справа и слева от себя увидел огромные пирамиды черепов и костей, количество которых невозможно было бы сосчитать. Каждая пирамида венчалась деревянной короной, выкрашенной в золотой цвет. Согласно информации, почерпнутой из рекламного листка, который нам дали при входе, останки представляли собой тех, кто предстает перед Божьим судом, в то время как короны символизировали Царство Небесное и обещание воскрешения из мертвых. На одной из стен, около дарохранительницы, снова была выложена костями надпись, гласившая:

«ФРАНТИШЕК РИНТ 3 ЧЕСКЕ СКАЛИЦЕ — 1870»

Как и большинство художников, Ринт подписал свою работу. Но если догадки Босворта верны, то, завершая реконструкцию склепа, Ринт увидел нечто такое, что произвело на него неизгладимое впечатление. Он потратил годы, восстанавливая этот образ, словно своими рисунками пытался мало-помалу изгонять его из своего воображения и так восстановить мир в себе.

Другая дарохранительница, слева от меня, несла на себе герб семьи Шварценбергов, которые оплатили работу Ринта. И опять она была сделана целиком из костей. Ринт даже создал птицу — ворону или грача, — используя тазовую кость для ее тела и кусочки ребра для ее крыла. Грач опускал клюв в полую глазницу того, что, как предполагалось, являлось черепом турка, деталь, которую добавили к гербу как подарок от императора Рудольфа II, после того как Адольф Шварценберг подавил мощь турков, взяв укрепленную крепость Рааб в 1598 году.

Но все это оказалось прелюдией к центральной части склепа. Со сводчатого потолка свисала люстра, созданная из элементов всех возможных костей, которые человеческое тело могло предоставить скульптору. На ее вытянутые части навешаны были кости рук, заканчивающиеся тарелками из тазовых костей, на которых крепился отдельный череп. Подсвечник был вставлен в макушку каждого черепа, а лента из скрепленных между собой косточек формировала висячие цепи, соединяющие все подсвечники. Было невозможно смотреть на все это и не испытывать отвращения, подавляемое еще большим чувством благоговейного ужаса перед творческой фантазией того, кто сумел создать подобное творение рук человеческих, изумительное творение расстроенного разума. Все в нем одновременно и восхищало, и тревожило.

В полу под люстрой находилась прямоугольная бетонная плита, вход в погребальный склеп, где покоились останки знатных и богатых особ. По углам прямоугольника стояли причудливые канделябры в форме готических башен, с ангелами, трубящими в трубы на самой верхушке, с тремя рядами из семи черепов каждый, снова с костью руки, зажатой в выбитых челюстях.

Считалось, что на создание всего этого причудливого убранства пошли останки приблизительно сорока тысяч человек.

Я огляделся. Эйнджел и Луис осматривали пару стеклянных шкафчиков, в которых хранились черепа каких-то участников Гуситских войн. В двух-трех черепах виднелись маленькие отверстия от мушкетных пуль, в то время как другие зияли ранами, нанесенными тупым предметом. На одном из черепов острое лезвие клинка почти полностью срезало затылок.

Капля упала на мою рубашку, растекаясь пятном на ткани. Я посмотрел вверх и увидел мокрое пятно на потолке. «Наверное, крыша течет», — подумал я, но тут же почувствовал, как пот ручьем стекает по моему лицу и задерживается на губах. Я сообразил, что пар от моего дыхания больше не струится в воздухе, а сам я начинаю покрываться обильным потом. Но ни Эйнджела, ни Луиса это, казалось, вовсе не беспокоило. По правде говоря, Эйнджел, наоборот, застегнул молнию куртки до самого подбородка и слегка пританцовывал, чтобы согреть ноги, а руки упрятал в карманы.

Пот застилал мне глаза, затуманивая зрение. Я вытер пот со лба рукавом пальто, но это, казалось, только ухудшило дело. Соль ужалила слизистую оболочку глаз, я почувствовал, как у меня закружилась голова, и начал терять равновесие. Из страха задеть сигнализацию, о которой нас предупредили еще в дверях, я не стал ни к чему прислоняться. Вместо этого присел на корточки на полу и несколько раз глубоко вздохнул, но слегка закачался на пятках и, чтобы как-то удержать себя, вынужден был попытаться упереться пальцами в пол. Пальцы коснулись камня, прикрывавшего вход в склеп, и я тотчас почувствовал пронзительную боль, волной пробежавшую по коже. Я тонул в какой-то невыносимо горячей жидкости, все тело пылало огнем. Я сделал попытку открыть рот, чтобы произнести хоть слово, но жар ринулся заполнять открывшуюся пустоту, не давая звукам выходить изнутри. Я ослеп, онемел, принужден был молча выносить мои мучения. Я хотел умереть, но и этого не мог. Я оказался в западне, замурованным в жутком, темном месте. Меня охватило удушье, я не мог сделать ни вдоха, ни выдоха.

И все же я вынес все это.

Рука коснулась моего плеча, и Эйнджел заговорил со мной. Его прикосновение показалось мне невероятно холодным, от его дыхания веяло льдом. Но тут я осознал, что слышу, как где-то звучит другой голос, только он повторяет одни и те же слова на языке, который я не понимаю. Мне слышалось унылое повторение одних и тех же фраз, многократное и нескончаемое, с одной и той же интонацией, одними и теми же паузами, с одним и тем же ударением.

Это было какого-то рода заклинание, или молитва, или мольба, какое-то проявление потери рассудка, безумия. Я вспомнил животных в зоопарке, обезумевших оттого, что они лишены свободы, потерянных от никогда не изменяющейся среды обитания, безостановочно бродивших взад-вперед по своим клеткам, всегда на одной и той же скорости, всегда по одной и той же траектории, не меняя ритма.

Внезапно голос изменился. Стал спотыкаться на словах. Наконец остановился совсем. И вдруг я ощутил какое-то движение. Так слепой человек мог бы останавливаться, выставив вперед свою палку, и слушать приближение незнакомца.

И затем раздался вой, снова и снова, тон и сила звука все возрастали, пока все звуки не слились и не превратились в один повторяющийся вопль гнева и отчаяния. Звук этот рвал уши, кромсал нервы, поскольку взывал ко мне снова, и снова, и снова.

«Он знает, — подумал я. — Он знает».

«Он жив».

Эйнджел и Луис отвели меня назад в гостиницу. Я ослабел, и моя кожа горела.

Я попробовал лечь, но тошнота не проходила. Спустя некоторое время я зашел к ним в номер. Мы сели у окон и стали наблюдать за кладбищем и его строениями.

Что случилось там? — спросил Луис наконец.

— Я ни в чем не уверен.

Да уж, хватит, ты просто обязан объяснить все это, неважно, какой бы чертовщиной это ни отдавало. — Он рассердился и даже не пытался скрыть свой гнев. — У нас нет времени.

Тебе нет нужды напоминать мне о времени, — огрызнулся я.

Он смерил меня взглядом.

— Ну, что это было?

У меня не оставалось никакого выбора. Я обязан был объясниться.

Я подумал на мгновение, что чувствую что-то живое там, под камнем, закрывающим склеп. Это «живое» знало, что я почувствовал это. У меня было ощущение, что меня куда-то упрятали, что меня мучат удушье и нестерпимый жар. Все именно так. Никак иначе я объяснить не могу.

Я не знал, какая реакция последует от Луиса. «Вот мы и подошли к этому, — подумал я. — Все, вставшее между нами, прорывается наружу».

С тобой все в порядке? Ты сможешь вернуться туда? — спросил Луис.

Я надену что-нибудь полегче в следующий раз.

— Мне необходимо было спросить. — Луис отбивал пальцами легкую дробь по спинке стула в ритме, который только он мог слышать.

— Понимаю.

— Сдается мне, я становлюсь нетерпеливым. Хочу, чтобы это закончилось наконец. Не люблю, когда дело становится личным.

Он повернулся на стуле и посмотрел на меня.

— Они ведь прибудут, не так ли?

— Да, — ответил я. — И тогда ты сможешь делать с ними все, что захочешь. Я обещал тебе, что мы найдем их, и мы их нашли. Разве не этого ты хотел от меня?

И все же мои слова не слишком убедили Луиса. Его пальцы стучали по подоконнику, а пристальный взгляд, казалось, снова и снова притягивался к одинаковым шпилям часовни. Эйнджел сидел на стуле в темном углу, неподвижный и молчаливый, ожидая, когда все, разделявшее нас, будет названо. В наших отношениях произошли какие-то изменения, и я не знал, куда нас это заведет — к концу нашей дружбы или ее новому началу.

— Говори, — попросил я.

— Я обвинял тебя, — беззлобно сказал Луис. Он не посмотрел на меня, когда заговорил. — Обвинял тебя во всем, что случилось с Алисой. Нет, не с самого начала, ведь я-то знал, какую жизнь она вела. Я пытался приглядывать за ней и заставить других людей присматривать за ней, но все дело кончилось тем, что она пошла по той дорожке, которую сама выбрала. Все мы так делаем. Когда она исчезла, я вздохнул спокойно. Не так долго, но от этого не уйдешь, и мне стало стыдно. Потом мы нашли Гарсию, и этот жирный тип, Брайтуэлл, выскочил как черт из табакерки, и как-то сразу оказалось, что уже и не в Алисе все дело. Все упиралось в тебя, ты каким-то образом был втянут во все это, как ни крути. И я стал думать, что не Алиса причиной всему случившемуся, что, возможно, все случилось из-за тебя. Ты знаешь, сколько женщин зарабатывают на жизнь на улицах Нью-Йорка? Столько шлюх или наркоманок, выбирай любую, и женщин у этого старикашки Уинстона перебывало много. Так почему все-таки именно она? Выходило, что ты бросаешь тень на чьи-то жизни, и эта тень росла, росла и коснулась моей Алисы, хоть вы никогда и не встречались с ней, ты даже не знал о ее существовании. После всех таких мыслей мне какое-то время не хотелось даже смотреть на тебя. Нет, я не питал к тебе ненависти, потому что с твоей стороны все было невольно, но я не хотел быть около тебя. А потом она начала взывать ко мне.

Совсем стемнело, наступила ночь, и Луис отчетливо отражался в окне. Его лицо зависло в воздухе, и, может, из-за дефекта в стекле, которое дублировало его отражение, а может, еще почему-то, но в темнеющем воздухе за ним казалось подвешенным еще одно лицо, черты которого различить было невозможно.

— Я слышу ее ночью. Я думал сначала, что это кто-то в доме, но, когда я вышел из квартиры в коридор, чтобы проверить, я перестал слышать ее. Это было только внутри. Я слышу ее только тогда, когда никого вокруг нет. Это ее голос, только она не одна. Слышны какие-то другие голоса вместе с ее голосом, их так много, не передать. И они все называют разные имена. Она называет мое. Трудно понять ее, кто-то мешает ей звать меня. Сначала ему было наплевать, он думал, что никого она не волнует, но теперь он узнал больше. И он хочет, чтобы она не издавала звуков. Она мертва, но продолжает взывать ко мне, видно, не находит покоя. Она все время плачет, потому что боится. Они все боятся. Я вроде как понял, что, может быть, вовсе не случайно ты нашел Эйнджела и меня или мы нашли тебя. Я не понимаю всего, что происходит с тобой, но знаю одно: все происходит так, как тому следовало произойти, и мы все к этому как-то причастны. Все это таилось в тени, и никому из нас не уйти от этого. Твоей вины тут нет никакой. Я знаю это теперь. Ну, конечно, полно других женщин, которые могли оказаться на ее месте, но что тогда? Они исчезли бы, и их голоса окликали бы кого-то, но услышать их было бы некому, и никого не взволновало бы их исчезновение. Вот мы и услышали, и теперь мы здесь.

Наконец-то он снова повернулся ко мне, и женщина в ночи исчезла.

— Я хочу, чтобы она перестала кричать и плакать, — сказал он, и, глядя в его усталые глаза, я понял, как он постарел за это время. — Я хочу, чтобы они все прекратили кричать и плакать.

Той ночью Уолтер позвонил мне по сотовому. Я говорил с ним перед отъездом и рассказал ему все, что знал.

— Слышно так, словно ты за миллион миль отсюда. На твоем месте я бы там и оставался. Почти все, с кем ты когда-либо говорил об этих вещах, мертвы, и довольно скоро тебя начнут искать, чтобы получить ответы на некоторые вопросы. Ты вряд ли захочешь выслушивать добрую половину этих вопросов. Неддо мертв. Кто-то порезал его ужасно. Могло бы сойти за пытку, чтобы выбить из него сведения, но только ему в рот запихали тряпку. Даже если он хотел что-нибудь рассказать, ему бы это не удалось. Но это не самое худшее. Рейда, того монаха, который говорил с тобой, забили насмерть за баром в Хартфорде. Другой монах позвонил о случившемся, затем исчез. Полицейские хотят поговорить и с ним тоже, но или орден где-то его прячет, прикрывая, или они действительно не знают, где он.

— Разве полицейские думают, что он убил Рейда? Если так, они не правы.

— Они только хотят поговорить с ним. У Рейда на губах кровь, но чужая. Если это не кровь Бартека, тогда он, видимо, чист. Похоже, что Рейд укусил убийцу. Образец крови отправили в частную лабораторию на экспресс-анализ. Они получат результаты через день, от силы два.

Я уже знал то, что они найдут. Старую, разложившуюся ДНК. И меня мучил вопрос, присоединился ли теперь голос Рейда к голосу Алисы в том беспросветном месте, из которого брайтуэлловские жертвы взывают об освобождении. Я поблагодарил Уолтера, затем отключился и возвратился к своей бессменной вахте над склепом.

Секула прибыл утром второго дня. Но не один. С ним был водитель, который остался ждать около серого «ауди», а Секула отправился в склеп в компании невысокого роста мужчины в джинсах и рыбацкой куртке. Они вышли через тридцать минут и по ступенькам поднялись в часовню, но и там долго не задержались.

— Проверяют сигнализацию, — сказал Эйнджел, когда мы наблюдали за ними из окон гостиницы. — Коротышка, верно, эксперт.

— Как она, кстати? — поинтересовался я.

— Я посмотрел вчера. Не слишком сложная, чтобы отпугнуть их. Даже не похоже, что ею занимались после последней попытки ограбления.

Эти двое вышли из часовни, обошли здание по периметру, затем вернулись к «ауди» и уехали.

— Мы могли бы проследить за ними, — пожалел Луис.

— Могли бы, — согласился я, — только зачем? Они должны возвратиться. Вопрос когда.

— По мне, — Эйнджел оттянул нижнюю губу, — нужно сделать все как можно скорее, раз уж сигнализация не проблемная. Сегодня вечером, может быть.

Звучало правдоподобно. Они придут, и тогда мы будем знать все.

Около магазина «У Балану», что через улицу от склепа, был небольшой внутренний двор, который летом использовали как открытую веранду для ресторана. Проникнуть туда оказалось совсем несложно, и именно там Луис занял позицию на следующий вечер, вскоре после того, как сгустились сумерки. Я остался в гостиничном номере, где мог получить правильное представление о происходящем. Мы с Луисом договорились не предпринимать никаких шагов в одиночку. Эйнджел спрятался на кладбище. Налево от склепа стоял небольшой домик с красной черепичной крышей. Его окна были разбиты, но закрыты черными стальными решетками. Когда-то его, возможно, использовали как помещение для могильщиков, но сейчас там оставались только шифер, кирпичи, доски, к которым добавился один совершенно продрогший житель Нью-Йорка.

Я переключил сотовый на виброзвонок. Все было тихо, только слышалось отдаленное рычание проезжавших мимо машин. Итак, мы ждали.

Вскоре после девяти прибыла серая «ауди». Она сделала один полный круг, объезжая квартал, затем припарковалась на Староседлецкой. Минутой позже за ней появились сначала вторая, уже черная «ауди», потом неописуемого цвета зеленый грузовик с покрытыми толстым слоем грязи шинами.

Из первой машины вышел Секула в сопровождении мелкорослого спеца по сигнализации и еще кого-то в черных брюках и длинном, до щиколотки, пальто с поднятым капюшоном. Температура значительно упала в тот день. Даже Секулу я узнал только по его росту, поскольку он укутал нижнюю часть лица шарфом и глубоко надвинул черную вязаную шапку.

Из второй машины вылезли еще трое. Первой показалась очаровательная мисс Захн. Холод ее, похоже, не беспокоил. Распахнутое пальто, непокрытая голова. Учитывая температуру того, что текло в ее жилах, ночь, вероятно, казалась ей теплой. Вторым был седовласый мужчина, которого я не узнавал. В руке он держал пистолет. Третьим шел Брайтуэлл. Все в том же бежевом костюме. Холод, казалось, и его, как и мисс Захн, беспокоил не слишком. Брайтуэлл подошел к грузовику и что-то сказал двоим мужчинам, остававшимся в кабине. Судя по всему, они планировали перевезти статую, если отыщут ее.

Двое вышли из кабины и последовали за Брайтуэллом к фургону грузовика. Как только дверь открылась, еще двое вылезли оттуда, закутанные по уши. Как-никак они проделали путь в необогреваемом фургоне. Потом, после короткого совета, Брайтуэлл повел мисс Захн, Секулу, неизвестного в длинном пальто и электронщика к воротам кладбища. За ними последовал и один из тех, кого они наняли для дела. Когда Эйнджел пробирался к домику, он предусмотрительно запер за собой ворота, но Брайтуэлл легко перекусил цепь, и группа прошла внутрь.

Я быстро пересчитал их по головам. Мы уже имели водителя «ауди» и троих из команды в грузовике. К склепу пошли еще шестеро. Я звякнул Луису.

— Что тебе оттуда видно? — спросил я.

— Один парень теперь у двери склепа, уже здесь, — тихо ответил он. — Еще есть водитель, тот стоит у пассажирской двери, спиной ко мне.

Я слышал, как он сменил позицию.

— Два любителя из грузовика по углам, караулят главную дорогу. Еще один в воротах.

Я задумался.

— Дай мне пять минут. Я подойду сзади к грузовику и возьму парней с углов. На тебе водитель и человек в воротах. Скажи Эйнджелу, что за ним дверь. Звякну, когда буду готов двигаться.

Я вышел из гостиницы и обежал квартал так быстро, как только смог. Потом мне предстояло перелезть через стену и пересечь зеленую зону с детской площадкой, оставляя кладбище по левую руку. Я отзвонил Эйнджелу, что вступил в зону.

— Я на детской площадке позади тебя. Не подстрели меня.

— Только на этот раз. Вообще-то мне пора заняться тобой.

Я услышал слабый шум с кладбища — это Эйнджел выдвинулся из домика, потом все снова стихло. Я нашел калитку в дальнем конце площадки и открыл ее как можно тише. Слева можно было видеть только заднюю часть грузовика. Я держался ближе к стене, пока она не начала поворачиваться к главному входу. Тень охраны в воротах была ясно различима. Если бы я попытался пересечь улицу, у него появился бы отличный шанс увидеть меня.

Я снова звякнул Луису.

— Меняем план, — сказал он. — Эйнджел берет на себя дверь и ворота.

Внутри кладбища тот, кто караулил у двери склепа, зажег сигарету. Им оказался Гэри Тулан, американский наемный убийца, обосновавшийся в Европе. Его мало что интересовало, кроме женщин и выпивки, да еще ему нравилось причинять людям боль.

Но некоторые из тех, кто его сейчас нанял, вызывали у него мурашки по телу. Какими-то они были другими, словно с чужой планеты. Парень с белыми волосами, красавица со странной кожей и хуже всех толстяк с раздутой шеей. В их присутствии ему становилось как-то неуютно. Он не знал, чем они занимались здесь, был уверен только в одном — оплату он получил заранее. Если они задумают что-нибудь плохое, у него при себе запасной пистолет, да и люди, которых он собрал, вовремя подоспеют на случай неприятностей. Тулан сделал длинную затяжку. Когда он бросал спичку, тени вокруг него переместились, но ему потребовалась еще секунда, чтобы понять, что падающий свет и меняющаяся темнота не связаны друг с другом.

Эйнджел выстрелил ему в голову, затем перебрался к воротам.

Луис проверил часы. Он все еще держал телефон около уха. Я ждал.

— Три, — считал Луис. — Два, один. Пора.

Послышался мягкий хлопок, и тот, кто стоял в воротах, рухнул на землю, подстреленный Эйнджелом.

Я побежал.

Водитель «ауди» полез за пистолетом, но Луис оказался проворнее. Видимо, водитель осознал появление Луиса лишь в последнюю минуту, поскольку он только начал поворачиваться в его сторону, когда пуля Луиса уже пробила ему затылок. Тут один из людей на углу что-то закричал. Он подбежал к кабине и почти сумел открыть дверцу, прежде чем упал на бок, схватившись за поясницу, куда я попал первым выстрелом. Я всадил ему еще одну пулю уже на земле и выстрелил во второго, когда тот выстрелил в меня. Пуля выбила кусок кирпича из стены около моей головы, но к тому времени тот, кто стрелял, был уже мертв.

Луис тянул тело водителя во внутренний двор ресторана. Он остановился, когда услышал выстрел. Из близлежащих зданий никто не показался, чтобы посмотреть, что происходит. Они или приняли выстрел за выхлоп автомобиля, или просто не хотели ничего знать. Я затолкал тела двоих под грузовик, где их не так легко было заметить, и мы с Луисом побежали к склепу. Эйнджел распластался на земле у двери и осторожно заглядывал внутрь.

— Еще один внутри, — зашептал Эйнджел. — Он слышал выстрел и прибежал. Похоже, они сумели поднять камень, прикрывающий склеп. Оттуда идет свет, но не думаю, что там кто-нибудь остался. Думаю, все они уже много глубже.

Внутри склепа стояла жуткая жара. Сначала я испугался, что на меня опять накатит тошнота, которую я испытал накануне, и таким образом подтвердятся самые плохие опасения Луиса относительно меня, но, посмотрев на Эйнджела и Луиса, отметил, что они оба сразу изрядно вспотели.

Отовсюду раздавались звуки капающей воды. Со сводов потолка, по стенам, везде бежали ручьи, капли покрывали кости, стекали, как слезы, по белым щекам мертвых. Тело специалиста по сигнализации лежало в дверном проеме, тоже уже все в мокрых пятнах.

Камень, прикрывавший спуск в склеп, был сдвинут с места, возле него горела лампа на батареях. Мы обогнули проем, стараясь не выдать своего присутствия никому из тех, кто ждал внизу. Мне показалось, я слышу, хотя и очень слабо, голоса, звук камня, скрежещущего по камню. Вниз, в полный мрак, вели грубо обработанные ступени, но от невидимой нам лампы в глубине склепа шла полоска света.

Эйнджел посмотрел на меня. Я посмотрел на Эйнджела. Луис посмотрел на нас обоих.

— Великолепно, — прошептал Эйнджел. — Просто великолепно. Не хватает только нацепить себе на грудь мишени.

— Ты остаешься здесь, — сказал я ему. — Держись в тени двери. Нельзя, чтобы кто-то еще появился и мы оказались в ловушке.

Эйнджел не возражал. В его положении и я не стал бы этого делать. Мы с Луисом встали так, чтобы нас не было видно с лестницы. Одному из нас предстояло начать спуск первым.

— Что выбираешь? — спросил я. — Старость или красоту?

Он ступил вперед и поставил ногу на первую ступеньку.

— И то, и другое.

Я держался на пару ступенек сзади. Пол склепа, удваивавшийся потолком подземелья, был толщиной в полметра, поэтому мы уже наполовину спустились вниз, прежде чем сумели увидеть что-нибудь, но даже тогда половина подземного склепа оставалась в темноте. Слева от нас шел ряд ниш, в каждой по каменной могиле с надгробьем, украшенным резьбой. Гербы, картины воскрешения. Справа тоже шли могилы, один из каменных гробов оказался опрокинутым, и останки его обитателя были вывалены на мощеный пол. Кости давно рассыпались, отделившись от плоти, но мне показалось, что я смог смутно разглядеть следы савана, в который когда-то заворачивали тело. Теперь зияющее прямоугольное отверстие в нише было пустым.

Я мог видеть свет, просачивающийся сквозь щель. Голоса стали громче, жара усилилась. Казалось, мы стоим перед печной топкой в ожидании, когда пламя вырвется наружу и опалит нас.

Я почувствовал порыв прохладного воздуха на шее и тут же отпрянул направо, собрав все свои силы, подтолкнул туда же и Луиса и упал на пол.

Что-то прорезало воздух и воткнулось в одну из колонн, поддерживающих свод. Донесся запах духов мисс Захн, которая похрюкивала, ломом ударяя по камню. Я изо всех сил ударил ее пяткой под коленку. Ее нога согнулась, я услышал, как она вскрикнула, но продолжала наугад хлестать ломом в моем направлении. Когда я попытался подняться, мисс Захн попала мне по правому локтю. Боль волной пробежала по руке, тут же парализовав ее. Я выронил пистолет и был вынужден отползти назад. Уперевшись спиной в стену, я сумел подняться, опираясь на левую руку, и услышал выстрел. Несмотря на глушитель, он еще долго громким эхом отзывался в замкнутом пространстве. Я не мог понять, где Луис, пока с трудом не встал на ноги и не увидел, как он сцепился с Секулой у одной из могил. Пистолет адвоката уже лежал на полу, но своей левой рукой он отводил пистолет Луиса в сторону от себя, а правой одновременно скреб ногтями по лицу Луиса, стараясь зацепиться за кожу. Я не мог вмешаться. Несмотря на боль, мисс Захн хромала вокруг меня, изыскивая новую возможность ударить. Она сняла жакет, чтобы как-то облегчить дыхание в этой невыносимой жаре, и кнопки на ее черной рубашке расстегнулись от напряжения. Луч света осветил женщину, и я увидел татуировки на ее коже. Они, казалось, задвигались на свету. Лица закрутились и исказились, огромные глаза замигали, зрачки расширились. Губы раскрылись, обнажая маленькие, похожие на кошачьи зубы. Голова повернулась, курносый нос расплющился, как если бы другое существо, живущее внутри нее, крепко прижималось изнутри к коже, пытаясь выдавить себя оттуда во внешний мир. Все ее тело было изобилующей гротесками галереей, и я не мог заставить себя оторвать свой взгляд от них.

Эффект был почти гипнотическим, и я задумался, не этим ли способом она лишала воли свои жертвы, прежде чем нанести им смертоносный удар, вводила их в состояние транса, когда приближалась, чтобы убить их.

Моя правая рука болела, и я чувствовал, будто все мое тело иссыхает от невыносимой жары. Я не мог понять, почему эта женщина просто не стреляла в меня. Я откинулся назад, когда мисс Захн сделала ложный выпад в мою сторону. Я потерял равновесие, и тут лом сделал большую дугу над моей головой, когда раздался голос Эйнджела: «Эй, сука!» и он ногой залепил ботинком мисс Захн прямо в челюсть, разбив ее с оглушительным треском. Ее глаза замигали от шока, а вытатуированные глаза резко защелкнулись, рты открылись в беззвучном мучительном реве. Мисс Захн посмотрела туда, где Эйнджел боком лежал на лестнице, прямо под потолком. Его правая нога все еще оставалась вытянутой, а над ногой торчал его пистолет сорок пятого калибра.

Мисс Захн выронила лом и подняла левую руку. Эйнджел выстрелил, и пуля прорвалась через ладонь. Женщина сползла по стене, оставляя за собой темный след. Один глаз остался открытым, но на месте другого была сплошная черная и красная рана. Женщина мигнула, и все вытатуированные глаза на ее коже, казалось, мигнули одновременно с ней, потом ее глаз закрылся, разрисованные веки на ее теле медленно сползали каждый по очереди, пока наконец все движение не прекратилось.

Когда она умерла, жизненные силы, казалось, оставили и Секулу. Адвокат обмяк и обвис, предоставив своему противнику возможность пошевелиться, которой до этого момента тот был начисто лишен. Луис вжал дуло пистолета под подбородок Секулы и нажал на курок. Шум выстрела многократно отразился вокруг нас. Луис выпустил Секулу, и тело рухнуло на пол.

— Он застопорился, — озадаченно произнес Луис, указывая на Секулу. — Он собирался стрелять, но застопорился.

— Он говорил мне, что думает, что не может убить человека, — вспомнил я. — Полагаю, он оказался прав.

Я осел у влажной стены подземного склепа. Рука болела ужасно, но я не думал, что сломал ее. Я с благодарностью кивнул Эйнджелу, и он возвратился на свой пост у двери. Перед нами в стене зиял пролом.

— После вас на сей раз, — сказал Луис.

Я посмотрел на тела мисс Захн и Секулы.

— У нее был пистолет, — удивился Луис, увидев оружие, заткнутое за пояс мисс Захн. — Она могла просто пристрелить тебя.

— Она не хотела убивать меня.

— Почему? Твое обаяние?

Я покачал головой.

— Она считала меня таким же, как она сама, как Брайтуэлл.

Я наклонился и прошел через проем, Луис шагнул за мной. Мы оказались в длинном туннеле с потолком не выше шести футов, который не позволял Луису выпрямиться во весь рост. Туннель уходил вперед в темноту, чуть изгибаясь направо по мере продвижения. С обеих сторон были какие-то ниши, не то кельи, не то камеры, по большей части не больше каменных кроватей. Где-то виднелись разбитые стаканы, пустые старинные винные бутылки на полу, свидетельствующие, что здесь когда-то обитали люди. В каждой имелась своего рода решетка, как на крепостных воротах, которая поднималась и опускалась посредством шкива, и цепная передача у каждой ниши. Все решетки были подняты, но мы наткнулись на одну нишу справа, у которой решетка оказалась опущена. Мой фонарь высветил внутри какие-то человеческие останки в одежде. На черепе все еще сохранилась часть волос, и одежда была почти не истлевшей. Из ниши шло нестерпимое зловоние.

— Что это за место? — спросил Луис.

— Похоже на тюрьму.

— И похоже, они забыли, что у них здесь был гость.

Что-то зашелестело в запертой камере. «Крыса, — подумал я. — Всего лишь крыса. Это, должно быть, только крыса. Кто бы ни находился в камере, он давно мертв. Это всего лишь изодранная кожа и пожелтевшие кости, ничего больше».

Но тут человек зашевелился внутри своей каменной кровати. Его ногти зацарапали камень, правая нога пошевелилась, голова слегка сползла с того места, где покоилась. Для этого ему потребовались неимоверные усилия. Я мог разглядеть эти усилия в каждом напрягшемся впустую мускуле на его высушенных руках и каждом сухожилии, выступающем на лице, когда он попытался заговорить.

Его лицо глубоко запало в его череп, как если бы медленно всосалось внутрь. Глаза в глубоких глазницах походили на сгнившие плоды, их едва было видно за его иссохшей рукой, когда он попытался загородиться от света и одновременно увидеть то, что было за этим светом.

— Как он все еще может быть жив? — Луис отпрянул назад.

Он не мог скрыть свой ужас. Я никогда не слышал у него такого голоса раньше.

Как полураспад изотопа, не об этом ли говорил Рейд? Процесс умирания, когда конец неизбежен, но отсрочен на немыслимый срок. Возможно, как и Киттим, этот неизвестный человек служил доказательством.

— Это не имеет значения, — ответил я. — Оставь его.

Я увидел, как Луис поднял пистолет. Это удивило меня. Луис не относился к числу тех, кому свойственны такие традиционные приступы милосердия. Я положил руку на ствол пистолета и осторожно опустил его вниз.

— Нет, — сказал я.

Существо в каменной могиле попробовало заговорить. Я видел отчаяние в его глазах и почти ощутил в себе ту же жалость, что и Луис. Потом отвернулся и пошел, слыша, как Луис последовал за мной.

К тому времени мы были уже очень глубоко под землей и далеко от кладбища. Судя по направлению, в котором мы двигались, мы находились где-нибудь между склепом и бывшим монастырем. Вдоль туннеля шли все те же ниши, многие с закрытыми решетками, но я заглянул только в одну или две, проходя мимо. Узники этих камер были уже точно мертвы, от них оставались одни скелеты. Они, вероятно, совершили ошибки на своем жизненном пути. Видно, здесь применяли старинные методы суда над ведьмами. Если подозреваемые умирали, то их считали невинными. Если они выживали, то они были виновны.

Становилось все жарче. Стены были горячими на ощупь, а наша одежда стала настолько обременительной, что мы вынуждены были избавиться от всего лишнего по дороге. В голове гудело от прилива крови. Но и сквозь этот гул мне казалось, что я различаю слова, но только теперь эти слова уже не напоминали обрывки древнего заклинания, которое произносят в безумии.

Они имели цель и намерение. Они призывали, они убеждали.

Впереди показался свет. Мы увидели круглое помещение, обрамленное открытыми нишами, и три фонаря в самом центре. Поодаль от них стояла тучная фигура. Брайтуэлл. При помощи лома он пытался вытащить кирпич где-то на уровне своей головы. Около него стояла другая фигура, в куртке, с натянутым на голову капюшоном. Брайтуэлл первым заметил наше присутствие, потому что резко повернулся, не выпуская из рук лом. Я ожидал, что он потянется к пистолету, но он не сделал этого. Напротив, он почти обрадовался нашему появлению. Его рот был изуродован, нижняя губа зашита крестом черными стежками как раз там, где Рейд укусил его в последней битве.

— Я знал, — с трудом проговорил он. — Я знал, что ты придешь.

Фигура справа от него сняла капюшон. Сначала я увидел только растрепанные седые женские волосы, затем показалось и лицо. При свете фонаря тонкие черты Клаудии Штерн заострились, придавая ей вид исхудавшей, страшно голодной женщины. Ее кожа была бледной и высохшей, а когда она открыла рот, чтобы заговорить, я подумал, что ее зубы стали длиннее, чем прежде, как если бы они обнажились из-за какой-нибудь болезни десен. В зрачке правого глаза белело пятнышко, раньше скрывавшееся за особой линзой. Брайтуэлл вручил ей лом, но при этом не сделал никаких попыток двинуться в нашу сторону.

— Почти закончили, — сказал он. — Это хорошо, что ты будешь присутствовать при этом.

Клаудия Штерн воткнула лом в щель, сделанную Брайтуэллом, и напряглась. Я видел, как камень шевельнулся. Она еще раз вставила лом, затем с силой потянула его. Камень переместился приблизительно градусов на шестьдесят и встал перпендикулярно стене. Мне показалось, что в открывшейся расщелине я видел какой-то свет. С последним усилием ей удалось вытащить камень, который упал на пол. Она продолжала работать, вытаскивая кирпичи. Теперь, когда первая брешь в стене была проделана, они вынимались значительно легче. Я должен был остановить ее, но не делал этого: понял, что тоже хочу знать то, что лежит за стеной. Я хотел увидеть «Черного ангела». Большой квадратный кусок серебра теперь ясно виднелся через отверстие. Я мог различить очертания ребра и край того, что могло быть рукой.

Серебряная фигура была грубой и незавершенной, капли застывшего серебра напоминали замерзшие слезы.

Неожиданно, как если бы в ответ на какой-то импульс, Клаудия бросила лом и засунула руку в отверстие.

Только спустя несколько секунд я заметил, как температура вокруг снова поползла вверх. В помещении стало настолько жарко, что я почувствовал, как моя кожа начала покалывать и гореть, как если бы я стоял под палящими лучами полуденного солнца без всякой защиты. Я посмотрел на кожу, почти ожидая, что она начнет краснеть под моим взглядом. Голос в моей голове стал громче, шепот нарастал, как шум воды в большом водопаде, слова оставались неразборчивыми, но их значение прояснялось. Поблизости от того места, где стояла Штерн, жидкость начала капать через отверстия в известковом растворе, медленно соскальзывая вниз по стенам, словно капельки ртути. Я мог видеть пар и обонять обгоравшую пыль. Что бы ни находилось позади той стены, все теперь таяло, серебро плавилось, обнажая сокрытое под ним. Штерн посмотрела на Брайтуэлла, и я заметил изумление, отразившееся на ее лице. Она не знала, что увидит, но ясно, что совсем не этого она ожидала. Все их приготовления говорили о том, что они собирались перевозить статую в Нью-Йорк, но вовсе не ждали увидеть, как серебро плавится и стекает к их ногам. Я услышал звук из-за стены, напоминавший биение крыла и вернувший меня назад, туда, где я был, напоминая мне о моем долге.

Я нацелил пистолет на Брайтуэлла.

— Останови ее.

— Ты не станешь стрелять, — произнес Брайтуэлл, не пошевелившись. — Мы возвратимся.

Луис около меня затряс головой. Его лицо исказилось, как от невыносимой боли, и он прижал левую руку к уху. И тогда я тоже услышал то, что мучило его. Хор голосов, повторявших мольбы, неблагозвучной какофонией шел откуда-то глубоко изнутри Брайтуэлла.

Серебряные капли стали образовывать потоки, просачивающиеся через трещины в стенах. Мне слышалось все увеличивающееся движение позади камней, но в голове стоял такой шум, что я не мог бы сказать это с уверенностью.

— Вы больной, введенный в заблуждение человек, — сказал я Брайтуэллу.

— Ты знаешь, что это правда. Ты и сам ощущаешь это в себе.

— Нет, вы не правы. — Я отрицательно покачал головой.

— Нет никакого спасения для тебя и не будет ни для тебя, ни для кого из нас, — настаивал Брайтуэлл. — Бог лишил тебя твоей жены, твоего ребенка. Теперь Он готов забрать от тебя другую женщину и другого твоего ребенка. Ему наплевать. Ты думаешь, Он разрешил бы им страдать, как они страдали, если бы они действительно имели значение для Него? Почему тогда тебе надо верить в Него, а не в нас? Почему ты продолжаешь надеяться на Него?

У меня пропал голос. Казалось, мои голосовые связки сгорели.

— Потому что с вами, — я с неимоверным трудом произносил слова, — вообще нет никакой надежды.

Я тщательно прицелился.

— Ты не убьешь меня, — сказал Брайтуэлл еще раз, но уже с некоторым сомнением в голосе.

Вдруг он задвигался. Внезапно он оказался повсюду и нигде конкретно. Я слышал его голос в ушах, чувствовал его руки на своей коже. Его рот открылся, показывая те самые, как у огромного кота, зубы. Они кусали меня, и моя кровь заливала его рот, а он все зарывался в меня.

Я выстрелил три раза, и движение прекратилось. Левая нога Брайтуэлла раскололась в лодыжке, вторая пуля попала ниже колена. Мне показалось, что третья пуля промазала, но затем я увидел пятно, растекающееся по его животу. В руке Брайтуэлла появился пистолет. Он хотел прицелиться, но Луис, нависнув над ним, уже выбил у него из рук пистолет и отшвырнул в сторону.

Я проскочил мимо них обоих к Клаудии Штерн. Она, как завороженная, наблюдала за процессом, происходившим прямо перед ней, в стене, не обращая никакого внимания на все остальное, что творилось вокруг. Металл уже остывал на земле у ног Клаудии, и в проломе в стене больше не видно было серебра. Вместо тусклого блеска металла я увидел пару черных ребер, покрытых тонким слоем кожи, это темное пятно медленно увеличивалось в размерах вокруг того места, где ее рука касалась черной плоти. Я схватил женщину за плечо и оттащил от стены, обрывая ее связь с тем, что было сокрыто там. Она пронзительно завопила от ярости, и из глубины за стеной ее голосу эхом отозвался какой-то глухой звук. Она вцепилась рукой в мое лицо, не переставая пинать меня ногами по голеням.

Я успел заметить блеснувший в ее левой руке нож, всего на секунду опередив тот момент, когда лезвие ножа чуть не перерезало меня через всю грудь от левого бока до ключицы. Я сильно ударил ее в лицо, а когда Клаудия откинулась назад, ударил ее снова, вынуждая отступать до тех пор, пока она не оказалась на уровне одной из ниш. Она попыталась полоснуть меня ножом, но на сей раз я пнул ее, и она отлетела от меня в нишу и упала на камень. Я последовал за ней и, прижав ногой ее запястье к камням так, чтобы она не могла дотянуться до меня, отобрал у нее нож. Клаудия попыталась вцепиться в меня, но промахнулась, и я опять пнул ее, попав уже по сломанному носу. Она как-то по-звериному взвыла и прекратила шевелиться.

Я отступил от ниши, не поворачиваясь к ней спиной. Жар, как мне показалось, чуть поубавился, серебро перестало сочиться из стен. Потоки на полу и стене уже становились твердыми, и я больше не различал никаких звуков из-за камней. Я пошел туда, где лежал Брайтуэлл. Луис оторвал перед его рубашки, высвободив толстый, выпяченный живот. Рана сильно кровоточила, но он все еще оставался жив.

— Он выживет, если мы доставим его в больницу, — сказал Луис.

— Выбор за тобой. Алиса была частью тебя.

— Нет, — Луис сделал шаг назад и опустил пистолет. — Я ничего не понимаю, но ты-то знаешь.

— Если ты убьешь меня, я обязательно найду тебя, — голос Брайтуэлла звучал спокойно, хотя его лицо и было искажено болью. — Один раз я уже нашел тебя и обязательно найду снова, как бы долго мне ни пришлось искать. Я стану богом для тебя. Я уничтожу все, что ты полюбишь, и заставлю тебя смотреть, как буду рвать на части все, что тебе дорого. А потом мы вместе спустимся в мрак, и я буду с тобой и там. Не будет никакого спасения для тебя, никакого раскаяния, никакой надежды.

Он сделал длинный скрежещущий вздох. Я все еще слышал странную разноголосую какофонию, но теперь общий настрой изменился. В звуках голосов звучали нарастающая радость и надежда.

— Никакого прощения, — шептал Брайтуэлл. — Самое главное, никакого прощения. — Его кровь текла по полу. Она заполняла щели в каменных плитах, образуя какие-то геометрические фигуры, стекала к той нише, в которой лежала госпожа Штерн.

Она пришла в сознание, но была слаба и потеряла ориентацию. Она протянула руку к Брайтуэллу, и он, уловив движение, посмотрел в ее сторону.

Я поднял пистолет.

— Я приду за тобой, — пообещал ей Брайтуэлл.

— Да, — сказала она. — Я знаю, ты придешь.

Брайтуэлл кашлянул, зажимая рану на животе.

— Я приду за всеми ними, — сказал он.

Я выстрелил ему прямо по центру лба, и он прекратил свое бытие. Последний вздох отлетел от его тела. Я ощутил прохладу на лице, запахло соленым свежим воздухом. И наконец замолчал разноголосый хор.

Клаудия Штерн ползла по полу туда, где за каменной кладкой по-прежнему оставался тот, с кем она все еще пыталась возобновить контакт. Я двинулся к ней, чтобы не дать ей этого сделать, но тут раздался звук приближавшихся шагов. Кто-то двигался по туннелю позади нас. Мы с Луисом развернулись и приготовились преградить путь кому бы то ни было.

Из туннеля появился Бартек, а с ним Эйнджел, немного растерянный. За ними вышли еще пять или шесть человек, какие-то мужчины и женщины, и я понял наконец, почему никто не отреагировал на выстрел на улице, почему не заменили систему сигнализации и как последний фрагмент карты, сыгравший решающую роль, нашел дорогу из Франции в Седлец.

— Вы все это время знали обо всем, — выдохнул я. — Вы заманили их в ловушку и ждали их появления.

В это время четверо из тех, кто сопровождал Бартека, обошли нас и, окружив Клаудию Штерн, оттащили ее назад к открытой нише.

— Мартин раскрыл мне свой тайный замысел, — объяснил Бартек. — Он сказал, что вы доберетесь сюда, очень верил в вас.

— Я вам соболезную. Я слышал о том, что произошло.

— Мне будет его недоставать, — признался Бартек. — Думаю, я научился видеть в жизни радость через него.

Я услышал бренчание цепей. Клаудия Штерн начала издавать пронзительные звуки, но я не обернулся.

— Что вы с нею сделаете?

— В Средневековье это называли «испытание стеной». Жутко так умирать, но еще ужаснее так не умереть, если учесть, кем она себя считает.

— И есть только один способ выяснить, права ли она.

— К сожалению, да.

— Но вы не станете держать ее здесь?

— Мы все заберем отсюда со временем и снова спрячем. Седлец выполнил свою задачу.

— Это была западня.

— Но приманка должна быть настоящей. Они почуяли бы, если бы статуи не было. Ложь о потере должна была подкрепляться.

Вопли Штерн усилились, потом неожиданно стихли совсем.

— Пойдемте, — сказал Бартек. — Уже пора.

Мы стояли на кладбище. Бартек опустился на колени и счистил снег с надгробного камня. Показалась черно-белая фотография мужчины средних лет в костюме.

— Там тела, — напомнил я ему.

— Здесь и склеп, и кладбище. — Бартек улыбнулся. — Нам не составит труда спрятать их. Какая жалость, что Брайтуэлл не выжил.

— Это мой выбор.

— Знаете, а Мартин боялся его. И оказался прав. Брайтуэлл успел сказать что-нибудь прежде, чем умер?

— Он пообещал, что найдет меня.

Бартек осторожно взял мою правую руку и тихонько сжал.

— Пусть они верят в то, во что верят. Мартин говорил со мной о вас незадолго до своей смерти. Он сказал, что если кто и заплатил сполна за свои деяния, сколь бы ужасны они ни были, так это вы. Заслуженно или нет, но вы понесли достаточное наказание. Не добавляйте к этому ничего, наказывая себя сами. Брайтуэлл или кто-то вроде него вечно будет существовать в этом мире; и все другие тоже. Но всегда найдутся те мужчины или женщины, кто готов противостоять им и всему, что они представляют, но когда-нибудь вас уже не будет в их числе. Вы обретете покой вот с таким камнем над головой, и воссоединитесь с теми, кого вы любили и кто взаимно любил вас. Но помните! Чтобы получить прощение, вы должны верить в возможность прощения. Вы должны просить об этом, и вам оно будет дано. Вы понимаете меня?

Я кивнул. Мои глаза горели. Я зачерпнул слова из моего детства, от темных исповедален, населенных невидимыми священниками и Богом, который внушал благоговейный ужас и надежду на Его милосердие.

— Благослови меня, Отче, поскольку я согрешил...

И слова потекли из меня, прорываясь наружу вместе с мутным потоком грехов и сожалений, освобождая меня от себя самого. И в какой-то момент я услышал слова, которые Бартек прошептал мне прямо в ухо:

— Вы слышите меня? Ваши грехи отпущены.

Я слышал его, но не мог в это поверить.