Черный август

– Что-о?

– Я узнал об этом гораздо позднее. Поверьте, комиссар, знай я об этом тогда, я бы его убил. Чудовище, которое я бы убил собственными руками. Я тот, кто ненавидит насилие в любой форме. Убил бы его без малейшего раскаяния. Для всех нас так было бы лучше. Мы с Розанной были почти как брат с сестрой. Я на четырнадцать лет ее старше, но мы росли вместе в одном доме.

– Ее отчим изнасиловал ее?

– Розанна никогда об этом не говорит.

– Когда?

– Когда он пытался ее изнасиловать? После войны – году в 47-м или 48-м. Розанна была уже почти взрослой девушкой. Спиваться он тогда еще не начал. Я думаю, Розанна об этом всегда молчала потому, что хотела пощадить мать. Розанна чувствовала, что мать вышла за этого человека замуж, чтобы сохранить семейную собственность и…

– Она от него забеременела?

– Нет, – тихо ответил старик. – Девственности ее лишить ему не удалось.

– У Розанны никогда не было детей?

Почти стемнело, и Тротти едва различал лицо старика Он повторил вопрос.

– У Розанны не было ребенка от отчима?

– Я же сказал вам.

– А как же та фотография?

– Какая фотография, комиссар?

– Фотография, что я видел на Сан-Теодоро. – Во рту у Тротти пересохло, он проглотил леденец. – На Сан-Теодоро. У нее в квартире. Снимок, где Розанна держит на руках маленькую девочку? Та даже на нее немного похожа. Хорошенькая девчушка. Снимали, наверное, в ратуше.

– Нет, Тротти. – Синьор Беллони положил руку на колено Тротти. – Но несколько лет Розанна действительно с удовольствием нянчила ребенка.

– Чьего ребенка?

– Не девочку. Мальчика. Маленького сына Марии-Кристины.

– Марии-Кристины?

– Виталиано таки добрался до Марии-Кристины. От него забеременела другая его падчерица. Ей было всего девять, когда он изнасиловал ее в первый раз. – Беллони дернул плечами, в темноте блеснули его зубы. – Стоит ли теперь удивляться, что Мария-Кристина всегда была такой болезненной?

– Он знает? – спросил Тротти после долгого молчания.

– Кто?

– Боатти, Джордже Боатти.

Беллони ответил не сразу.

– Сегодня днем Джордже мне звонил. Сказал, что виделся с вами и что вы считаете его причастным к смерти Марии-Кристины.

– Я считаю, что он пытался выгородить Розанну Беллони.

– Нет, похоже, он думает, что вы считаете его виновным.

– Неужели, синьор Беллони? – Тротти встал и, засунув руки в карманы, принялся расхаживать взад и вперед перед скамейкой. В темном небе догорали последние отблески красного света. С полей возвратились в город комары. – Я никак не мог понять, почему он так хотел, чтобы Розанну считали мертвой.

– Джордже всегда любил Розанну.

Тротти остановился.

– Сколько времени Боатти знаком с Резанной.

– Всю жизнь.

– Что?

– Мария-Кристина забеременела от Виталиано в четырнадцать лет. Случись это сегодня, все было бы иначе. Сегодня четырнадцатилетней девочке сделали бы аборт – и конец истории. Если, конечно, вообще можно как-то залечить рану, нанесенную изнасилованием.

– На фотографии ее ребенок?

Беллони кивнул.

– Зачем она его родила?

– У нас не было выбора.

– Не было выбора? – Тротти сделал протестующий жест.

– У вас же были какие-то друзья. Я вообще думаю, что вы масон.

– Масон?

– Могли же вы что-нибудь придумать? Знакомый врач-масон в больнице, срочная операция…

– Наверное. Но, когда Мария-Кристина рассказала всю правду Розанне, она была почти на пятом месяце. – Помолчав, старик прибавил: – И потом, вы забываете, что решать не мне было.

– И таким образом, у Марии-Кристины появился незаконнорожденный ребенок? Ребенок от отчима?

– Виталиано убил себя. Напившись. И случилось это еще до рождения Джордже.

– Джордже?

– О чем вы подумали, Тротти?

Тротти тяжело опустился на скамью.

– Боатти – сын Марии-Кристины?

Холодный смешок.

– Его-то вы и видели на фотографии у Розанны.

– И он убил собственную мать?

– Трудно в это поверить, правда? – пренебрежительно усмехнулся старик.

– Джордже Боатти – сын Марии-Кристины, – тихо пробормотал Тротти.

– К счастью для всех, – бесцветным голосом продолжал синьор Беллони, – Виталиано погиб до того, как мы узнали о беременности Марии-Кристины. Он напился и погиб. Врезался в грузовик – в тумане, недалеко от Казальпустерленго… – Скрестив руки на груди, он стал медленно раскачиваться на скамейке. – Невелика потеря. Чего не скажешь о «ланчеаприлии», которая сейчас стоила бы целое состояние.

– Боатти, приемный отец Джордже, – масон?

– Джакомино Боатти был моим старым приятелем по колледжу. Вместе учились в Гислиери.

– Он усыновил Джордже и дал ему свое имя?

– У его жены было бесплодие, а они оба отчаянно хотели ребенка. За долгие годы испробовали все. Мино был замечательным человеком. Тротти, вы себе даже представить не можете, каким замечательным человеком был Мино. Он был республиканцем – из гарибальдийских бригад. Пожалуй, Мино был единственным честным политиком, каких я знал. Мино Боатти принял мальчика с распростертыми объятиями. У Мино и Лореданы маленький Джордже провел счастливое детство. И в конце концов тоже поехал учиться в Гислиери.

– А Розанна?

– Позор убил мать Розанны. Возможно, Габриэлла что-то и подозревала все это время – с тех пор, как Виталиано хотел изнасиловать Розанну. Габриэлла прожила еще двадцать лет, но убил ее все-таки этот скандал. Последние пятнадцать лет жизни она провела в постели, Розанна за ней ухаживала.

Тротти какое-то время молчал. Он сидел, свесив руки между ног. Потом спросил:

– Почему Розанна хранит фотографию Джорджо Боатти?

– Первое время Розанна виделась с Джордже очень часто. В известном смысле Джордже стал для Розанны тем ребенком, которого у нее так никогда и не было и которого она так хотела. В 50-е годы никому и в голову не могло прийти, что незамужняя женщина может самостоятельно воспитывать ребенка. Конечно, Розанна могла бы выйти замуж, но вы сами теперь понимаете, как она боялась мужчин. Весь этот скандал нужно было замять. Для приличия.

– И ради благополучия ребенка.

– Вот именно. Марию-Кристину на последние четыре месяца беременности отправили в Швейцарию. Во время родов мы с Резанной тоже были в Лугано. Потом за мальчиком приехали Джакомо Боатти с женой. С ним они сюда и вернулись.

– А Мария-Кристина? Как она-то реагировала на разлуку с сыном?

– Следующие несколько лет Мария-Кристина жила в Милане.

– Она виделась с ребенком?

– В Милане Мария-Кристина училась в школе. Потом даже получила диплом бухгалтера. – Старик покачал головой. – Ни разу не слыхал, чтобы она вспомнила о ребенке. Ни разу. Как будто вообще ничего не произошло: не было никакого изнасилования и никакого ребенка в животе она не носила. Лет через пять, когда ей было около двадцати, у нее начались депрессии. Эти ее жуткие черные депрессии, которые мог снять только врач…

– Доктор Роберти?

– Вижу, с домашним заданием вы справились неплохо, Тротти. – В темноте раздалось сухое хихиканье. – Роберти приехал позднее, в начале 60-х.

– Я думал, что Роберти – специалист по венерическим болезням.

Старик пожал плечами.

– Депрессии у Марии-Кристины обычно наступали после эпизодов безумной сексуальной активности. Она вдруг пропадала, а потом мы обнаруживали ее где-нибудь в Женеве сожительствующей с матросом. Или где-нибудь в Турине с какой-нибудь женщиной. У Марии-Кристины было несколько бурных лесбийских романов. А когда мы пускались на ее розыски, она негодовала на Розанну за ее заботу. Расценивала это как вмешательство в личную жизнь. – Синьор Беллони снова невесело усмехнулся. – На свой жуткий опыт в руках отчима сестры реагировали по-разному. Розанна начала бояться секса. А Мария-Кристина – активно к нему стремиться. Искала утешения и любви и думала, что найдет их благодаря своему телу. – Он помолчал. – Мария-Кристина и умерла-то точно так же, как жила – жаждая любви. И никогда ее не обретая.

– Знал ли Джордже Боатти о своем родстве с Розанной?

– Он относился к ней как к тетке. И называл ее тетей. Ему сказали, что Розанна – кузина синьоры Боатти. А лотом Розанна стала его крестной матерью.

– Я обвинил его в том, что между ними был роман.

– Он мне об этом тоже рассказал. – Беллони облокотился о скамью. – Вы и впрямь так думали?

– Мне хотелось посмотреть на его реакцию.

– Или вы невероятно жестоки…

– Или?

– Или поразительно невнимательны, Тротти.

Тротти улыбнулся.

– Я никак не мог его понять. Войдите в мое положение, синьор Беллони. Я – полицейский. Мне нужно делать свою работу. В ту ночь, когда Боатти обнаружил тело, он не выглядел ни особенно расстроенным, ни даже взволнованным. Когда я к нему поднялся, он показался мне на удивление равнодушным. Ведь не каждый же день ты находишь трупы. А уж я-то насмотрелся, как люди реагируют на внезапную смерть. А еще через несколько часов он мне сообщает, что решил писать книжку о работе полицейских. – Тротти пожал плечами. – Я не верил ему, потому что не понимал его отношения ко всему этому делу.

– Он любил ее, – просто сказал Беллони. – Джордже всегда любил Розанну.

– Когда он узнал, что Мария-Кристина была его матерью?

– Я совсем не уверен, что он и сейчас об этом знает. В жизни люди обычно верят тому, во что сами хотят верить. Не думаю, что Джордже когда-нибудь подозревал, что он приемыш.

Тротти поднял голову и посмотрел на банкира.

– Действительно ли Джордже Боатти думал, что обнаружил тело Розанны? Ведь если он так хорошо знал Розанну, он должен был сразу понять, что это не она.

– Я и сам думал, что это тело Розанны. – Внезапно Беллони поднялся и начал сворачивать газету. – С тех пор как Мария-Кристина приехала из «Каза Патрициа», она сильно похудела. К тому же и лицо было сильно разбито. Сегодня утром в морге мне пришлось разглядывать тело очень внимательно. Вспомните, что, когда Джордже увидел тело на полу на Сан-Теодоро, лицо было все в крови. Никаких оснований думать, что это кто-то другой, у него не было. Потому что он считал, что Мария-Кристина находится в «Каза Патрициа». И еще…

– Да?

– Джордже никогда с Марией-Кристиной накоротке не был. И виделся с ней довольно редко. А с тех пор, как она переехала в «Каза Патрициа», ее вообще мало кто видел. Прежде, когда она жила в городе, она обычно работала у меня. Но за последние пять лет я виделся с ней не чаще трех раз. – Он поморщился. – Учитывая сегодняшнее утро, четыре раза. – Беллони поежился. – Уже поздно. Я сообщил вам все, о чем, по-моему, вы должны были знать. Думаю, нам пора.

Тротти встал.

– Почему вдруг Боатти так ко мне изменился? В ту ночь, когда я пошел поговорить с ним, он держался очень неприветливо. Очень надменно.

– Такой он обычно со всеми. Возможно, унаследовал это от Виталиано, от отца. – Старик взял Тротти под руку.

– А на следующий день угостил меня ленчем. И был сама любезность и обходительность.

– Он журналист, Тротти.

Сопровождаемые эхом своих шагов, они миновали университетский дворик и вышли на Новую улицу.

– Вы серьезно думаете, что он ее убил? – спросил Беллони.

– Я не имею ни малейшего представления, кто ее убил, – просто ответил Тротти.

– Боатти всегда любил Розанну.

– Но убили-то не Розанну.

– Кто убил Марию-Кристину?

– Понятия не имею.

– Комиссар Тротти не имеет понятия?

– Не знаю. Да, кажется, теперь мне все равно. – Тротти посмотрел на циферблат своих часов.

– Раньше вам все равно не было.

– Раньше я думал, что убили Розанну. А теперь, синьор Беллони, я поймаю такси и поеду домой. А потом отправлюсь на ужин.

– Надеюсь, я вам пригодился, комиссар. Я чувствовал, что должен поговорить с вами ради Розанны.

Они направились к привязанному цепью велосипеду «ради».

– Вы мне очень помогли.

– Осталось еще кое-что.

Тротти остановился и посмотрел на старика:

– Еще кое-что?

– О чем вам тоже следует знать.

– Да?

– Понимаете, Тротти, меня Мария-Кристина тоже никогда не любила. Как и ее сестра, для нее я был одним из тех, кто за ней шпионит. Одного случая она так и не смогла мне простить: когда она переживала один из своих юношеских романов, а мы насильно привезли ее назад, в город. Она всегда ненавидела меня – точно так же, как ненавидела Розанну. Ей всегда чудилось, что мы против нее.

– И?

– Она заходила ко мне две недели назад.

– Куда, синьор Беллони?

– Мария-Кристина пришла в банк Сан-Джованни. Я до сих пор бываю там по утрам. Сказала, что ей нужны деньги, что карманных денег ей не хватает, что ей нужно больше. Особенно сейчас, перед праздниками.

– И вы ей дали?

– Я поинтересовался, не случилось ли что с выплатой ей денег в Гарласко – с очень большой суммой, которую ей регулярно выплачивают в санатории.

– И что же?

– У меня создалось впечатление, что ей хочется поговорить. Что не будь этой старой вражды, она бы разговорилась. Что-то было в ее глазах… Она была на взводе. И мне сразу стало ясно, что своих транквилизаторов она не пила. Она похудела, выглядела моложе – лучше, чем в «Каза Патрициа». И мне показалось, что в глазах у нее был страх. Страх перед чем-то. И что деньги ей были нужны вроде как для защиты.

– Вы дали ей денег?

Сухая усмешка.

– Деньги в банке – ее собственность. Мы с Розанной старались как-то защитить ее и ее деньги, но, в конце концов, она вольна тратить их как и когда ей хочется. Они принадлежат ей. В Гарласко ей выплачивают определенную сумму, все остальное тоже ее. Все ее.

– Сколько?

– Я выплатил ей десять миллионов лир.

Лобовое стекло побурело от разбившихся комаров и прочих насекомых.

Тротти сидел на заднем сиденье такси. Он устал, чувствовал себя грязным, и ему очень хотелось сбросить с себя липкую одежду.

Вода в легких.

Он закрыл глаза.

(В 1978 году он зашел в школу. В начальную школу Джероламо Кардано, где он и познакомился с Розанной Беллони.

Тротти вспомнил, как он гадал, сколько ей лет. Лет сорок пять – решил он тогда. Из-за седых волос она казалась старше, но в ней еще чувствовалась та живая мягкость, которая у женщин после критического периода жизни обычно пропадает. Пожалуй, на несколько лет старше Аньезе, подумалось тогда Тротти.

Он начал расспрашивать ее об исчезновении Анны Эрманьи.

– Вы не думаете, что Анну похитил маньяк, госпожа директриса?

– Не понимаю.

– Маньяк, жертвами которого становятся дети. Вы не думаете, что Анну Эрманьи мог похитить сексуальный маньяк?

– Мне известен лишь один случай изнасилования ребенка, – довольно холодно проговорила Розанна. – И произошло это два года назад, – продолжала она монотонным бесцветным голосом. Тротти почувствовал, что ей скучно.

– В этой школе?

– На том берегу реки, в Борго-Дженовезе. Забеременела двенадцатилетняя девочка. Она была умственно неполноценной.

– Ее изнасиловали?

– Каждый вечер. Два ее брата).

Когда Тротти открыл глаза, такси ехало уже по улице Милане мимо заново отделанных демонстрационных залов «Фиата».

Тротти подъехал к дому в девять. Расплатился с водителем и вышел из машины. Такси развернулось и покатило обратно в центр города.

Когда Тротти переходил дорогу, к нему подъехала другая машина.

– Чуть припозднились, комиссар?

– Меня задержали, Пизанелли. Что у тебя с волосами?

На сей раз Пизанелли сидел не в полицейском автомобиле, а в своем помятом «ситроене». По причинам, которые Пизанелли никогда не раскрывал, зарегистрирован «ситроен» был в Кремоне. Пизанелли свернул с дороги и поставил автомобиль на площадке перед пиццерией.

– С волосами? А что с ними? – Вместо потертой замшевой куртки на нем была белая рубашка с галстуком. Поверх рубашки – яркий пиджак в клетку. Свисающие с головы пряди волос он намазал каким-то кремом и зачесал за уши. В результате сзади, на шее, из волос образовалась неровная щетка. Он вышел из «ситроена» и хлопнул дверцей. Замок не сработал.

Пизанелли двинул пяткой дверцу, и она захлопнулась. Засунув руки в карманы, Пизанелли широко улыбался.

– Анна прождала вас полчаса с лишним. Ей нужно вернуться домой к одиннадцати.

– Чем ты намазал волосы? От тебя несет… как из публичного дома.

– Всегда-то у вас доброе словцо найдется, комиссар.

Тротти взял Пизанелли под руку, и они перешли улицу.

– Слыхал о вскрытии?

– О Беллони? – Довольная улыбка. – Я в квестуру не заходил.

– Мне не понравилось, как ты смотался с Сан-Теодоро.

– Нужно же человеку отдохнуть и расслабиться.

– Будешь отдыхать и расслабляться, когда я уйду на пенсию, Пизанелли.

– Я в отпуске, комиссар.

– Что?

– Поменялся отпуском с Джордано и собираюсь дней на десять исчезнуть. С Анной.

– Но ты же мне нужен, Пизанелли.

– А разве вы сами отдохнуть не собираетесь?

– Почему ты мне не сказал, что решил пойти в отпуск?

– А какая разница?

Тротти щелкнул языком и принялся рыться в карманах в поисках ключа от квартиры.

– Мария-Кристина умерла не от побоев. Она утонула. В легких нашли воду.

Калитка в сад была открыта.

– Да пусть работает Меренда. Учитесь расслабляться, комиссар.

– Майокки задержал того самого Луку.

– Зачем?

Тротти стал подниматься по лестнице. Света в доме не было.

– Почему бы вам не взять отпуск, комиссар? Розанна скоро объявится. Съездите к дочери. Наслаждайтесь жизнью.

Почти двадцать лет прожил Тротти в особняке, первый этаж которого занимал гараж. Когда подрастала Пьоппи, дом казался слишком тесным, теперь он казался пустым.

– Мария-Кристина была накачана наркотиками. Один Бог ведает, чем они ее там пичкали, в «Каза Патрициа» Карнечине должен был сообщить мне, что она принимала. Ничего он мне так и не сообщил. Не мешает навестить его еще раз.

– Вы и навестите его, комиссар. Я в отпуске.

– Пожалуй, стоит прикрыть этот «Каза Патрициа». Странно, что финансовая полиция до сих пор не выгнала Карнечине с работы. Он же шарлатан. Господи, я бы дорого дал, чтобы узнать, зачем он пичкал ее всей этой химией.

В квартиру вела наружная лестница с железными перилами; на каждой бетонной ступеньке стояли растения в горшках – герани и цикламены. В засуху они требовали частого полива.

Пара горшков была опрокинута. «Ева», – с раздражением подумал Тротти, вынимая из кармана ключ.

Дверь оказалась незапертой.

Сам удивляясь четкости своих рефлексов, Тротти моментально прижался к стене и потянул за собой Пизанелли. Тот едва удержался на ногах.

– Гости, – хрипло прошептал Тротти.

В тусклом свете они увидели, что деревянный косяк двери разломан.

– Надеюсь, пистолет у тебя с собой, Пиза.

Глупо рисковать жизнью в шестьдесят два года, подумал Тротти. Особенно если ты вот-вот в первый раз станешь дедом, если ты уже пятнадцать лет не проходил переподготовку в Падуе, если ты не в форме и долго не тренировался, так что преодоление одного-единственного лестничного пролета вызывает у тебя на полчаса одышку. И когда от пенсии и домика в горах тебя отделяют всего-то три года.

Но этот особнячок на улице Милано был домом Тротти.

«Я здесь живу», – сказал он себе. А потому выбора у него не было. Территориальный императив. И у него свалилась гора с плеч, когда он увидел, что Пизанелли вытаскивает из кобуры на пояснице пистолет.

В неверном свете уличных фонарей лицо Пизанелли казалось осунувшимся. В правой руке он сжимал свою легкую «беретту», левой поддерживал сжатую в кулак правую кисть.

Света в доме видно не было.

– Появилось у тебя это чувство deja vu, Пиза?

– Deja vu? – Пизанелли лег на пол. – Я готов, комиссар.

Тротти вытянул вперед руку и толкнул входную дверь. Раздался неприятный скрип. Тротти остановился и прислушался.

Потом толкнул дверь сильнее.

Дверь отворилась.

Пизанелли поднял голову и заглянул в прихожую. Затем приподнялся и, согнувшись пополам и тесно прижавшись к правой стене, двинулся в дверной проем.

Тишина.

– Я сзади. – В руке Тротти сжимал трость – он и сам едва помнил, как взял ее с вешалки. Он медленно продвигался по прихожей следом за Пизанелли, чувствуя в ноздрях запах его крема для волос. Плотно прижавшись к стене, он пытался вспомнить, чему его в свое время учил в Падуе инструктор-англичанин. О внезапном нападении, об адаптации зрения к темноте, о том, как не стать мишенью для стрельбы.

– Откройте дверь и одновременно включите свет, – прошептал Пизанелли. – Но не забудьте заслонить от света глаза.

Тротти нащупал рукой выключатель.

– Включаю.

Выскочив из дверного проема, Тротти повернул выключатель и резко открыл дверь – свет из прихожей полился в спальню.

Спустя мгновение туда рванулся Пизанелли.

Бывшая спальня Пьоппи была пуста.

Сильно ударившись о противоположную стену, Пизанелли быстро пронес руки над головой и выставил перед собой пистолет.

– Черт!

Со шкафа на него близоруко смотрел плюшевый медведь.

Его стеклянные глаза были покрыты слоем пыли.

Пизанелли вспотел. Тыльной стороной ладони он вытер лоб. Полицейские вернулись в прихожую.

Туалет и ванная тоже были пусты.

Тротти осторожно открыл дверь в спальню.

Рядом с кроватью валялась включенная настольная лампа, освещая интимным розовым светом всю нижнюю часть комнаты.

Пизанелли по-прежнему сжимал обеими руками «беретту».

Он пытался улыбнуться. Лицо его было бледно.

– Торнадо, – пробормотал он, вздохнул с облегчением и расслабился.

Все ящики были вытащены, а их содержимое вывалено на пол. Повсюду была разбросана одежда Аньезе. Тротти заметил меховую накидку, которую подарил ей более тридцати лет назад. Накидка была разодрана. Разлитый кофе, выжженные сигаретами пятна на ковре, сорванные занавески.

– Похоже, ваши гости уже ушли, комиссар. – Пизанелли опустил руки. – Вдоволь повеселившись.

– Ева, – промолвил Тротти.

– Ваша домработница? – ухмыльнулся Пизанелли.

– Уругвайская проститутка.

– А вы друзей себе выбираете аккуратно, комиссар.

– Ни разу не говорил, что ты мне друг, Пизанелли.

Кто-то стащил с постели матрасы и вспорол их ножом. Подушки выпотрошили, и когда Тротти обходил вокруг кровати, в воздух взвились легкие перья. Тротти нагнулся и поднял с пола треснутую рамку фотографии.

Аньезе, Тротти и Пьоппи на вилле Ондина на озере Гарда – счастливые мать, отец и дочь, улыбающиеся в фотокамеру. Лето 1967 года.

– Я познакомился с ней несколько месяцев тому назад. – Поглядев на разорванные простыни, перья и валяющуюся одежду, Тротти покачал головой. Телефонный шнур из розетки выдернули. – Она сказала, что приехала сюда, в Италию, потому что в Уругвае ей предложили здесь работу. Думала, что будет вести занятия аэробикой в оздоровительном центре в Милане. И сможет посылать кое-какие деньги маленькому сыну домой.

– Вот вам и аэробика.

Они пошли на кухню.

На полу валялись тарелки и прочая кухонная утварь. Из крана в раковину текла вода. Пахло уксусом.

На холодильнике как ни в чем не бывало нелепо тикал будильник.

– В квартире пусто, – сказал Пизанелли. – Кто бы сюда ни заходил, а никого уже нет.

Наступив на разбитую тарелку, Тротти подошел к раковине и завернул кран.

– Интересно, как они ее нашли? Бедняга.

– Она ведь подходила к телефону.

Тротти вдруг почувствовал сильную усталость. Он положил трость на пол и опустился на стул.

– А почему уругвайка, комиссар?

– Сицилийцы теперь занимаются другими вещами. Перешли на контрабанду наркотиков, наркобизнес, где доходы побольше. В Милане сейчас проституция главным образом в руках уругвайцев. В Женеве – китайцы и нигерийцы. Там, откуда ушли сицилийцы, появились новые мафии.

– Вы встретились с ней в Милане?

Тротти никак не мог перевести дыхание.

– Какой бардак!

– Вот не думал, что вы ездите развлекаться в Милан, комиссар.

– Думай что хочешь, Пизанелли.

– Вам показалось, что вы сможете ей помочь? Что сможете спасти шлюху?

Тротти повертел головой. В руке он все еще держал снимок, сделанный на вилле Ондина. Он встал и положил его на холодильник рядом с будильником.

Пизанелли веселился:

– Комиссар Тротти ездит в Милан и пользуется услугами экзотических проституток.

Отдышавшись, Тротти склонился над раковиной.

– Ева хотела вернуться в Южную Америку и надеялась, что я смогу ей помочь.

– А в постели как она?

– Пизанелли, не всем же вечно тридцать лет…

– Что теперь делать будете, комиссар?

– Ничего. Во всяком случае, сейчас. Поужинаю с тобой и Анной, а завтра нужно будет вставить новые замки. Если Ева и правда собралась в Южную Америку… – Тротти замолк.

В дверях появилась человеческая фигура.

Пизанелли машинально поднял свою плохонькую «беретту».

– Не стреляйте в меня.

– А вы меня не искушайте.

На южном лице появилась снисходительная улыбка. Темные глаза уставились на Тротти.

– Комиссар Тротти из уголовной полиции?

Мужчина был высоким и смуглым, на нем были черный берет и кожаная куртка.

Вертолет накренился, и Тротти, поглядев через выпуклый дымчатый иллюминатор из плексигласа, увидел растянувшуюся вдоль Адриатического побережья вереницу огней. Сквозь рев двигателя пилот выкрикнул: «Комаккьо!» Большим пальцем он указывал вниз.

Вертолет снова накренился, ухнул вниз и вскоре начал снижаться. На земле прожекторы освещали дамбу. Пилот что-то говорил в микрофон, а Тротти сидел, вцепившись в алюминиевые ручки сиденья, и пытался сосредоточить внимание на светившемся перед ним щите с приборами. Казалось, вертолет, повиснув в ночной пустоте под своим винтом, раскачивается из стороны в сторону. Луч белого света изливался из него на землю.

Вертолет приземлился, и кто-то открыл рядом с Тротти дверь, приглашая его ступить на трап. На темном фюзеляже машины белыми буквами было означено: «Карабинеры». Огромный винт над головой мало-помалу замедлял движение, и рев его становился все тише. Тротти инстинктивно пригнулся.

Порыв ветра взлохматил ему волосы.

– Полковник Спадано ожидает вас.

– Полковник? – переспросил Тротти.

Поток воздуха от лопастей винта норовил сорвать с него одежду. Тротти шел вдоль дамбы в сопровождении карабинера в полевой форме.

На дамбе стояло несколько служебных автомобилей. Установленные на ней небольшие прожекторы были направлены вниз. Ослепительные лучи света вонзались в мрачную желтоватую воду канала. В двух машинах сидели люди; в небо поднималось несколько гибких антенн. Из металлических раций доносились звуки искаженных человеческих голосов.

Тротти поймал себя на том, что любуется организованностью карабинеров. Той четкостью и эффективностью работы, которой у государственной полиции и в помине не было. И впечатляющей и немного пугающей целеустремленностью их действий.

Тут же, отчасти скрытый темнотой, стоял передвижной кран. В его кабине сидел мужчина и манипулировал рычагами.

Напротив, на другом берегу канала, стоял карабинер и отдавал распоряжения по портативной радиостанции.

– Рад тебя видеть, Тротти.

– А-а, слава Богу.

Спадано был невысок. Одет он был не в форму карабинера, а в вечерний костюм, накрахмаленную белую рубашку с красным галстуком-бабочкой, который сейчас свободно болтался у расстегнутого ворота. Костюмные брюки были заправлены в высокие сапоги. Косые отблески света отражались в его серых глазах. Зачесанные назад очень короткие волосы, седеющие виски.

– Рад, что ты приехал.

– Чуть было не отправился ужинать, когда появился твой человек. Спасибо за прогулку.

– Входит в список услуг, оказываемых карабинерами. – Скупая улыбка. – Слышал, что ты не поладил дома со своей подругой.

Тротти указал рукой в сторону канала.

– Что стряслось, Спадано?

Спадано взглянул на реку и нахмурил лоб, словно вопрос его озадачил. Потом поднял плечи:

– Извини за неподобающую одежду. Мне сообщили об автомобиле, когда я ужинал в Венеции. Пришлось сразу же отправляться сюда.

– Вертолетом?

Спадано вытащил из кармана своего выходного пиджака пачку «Тоскани» и зажег коротенькую сигару. Облако едкого дыма.

– Одна из служебных привилегий. Поверь, Тротти, в вертолетах я налетался столько, что на всю остальную жизнь хватит.

– Я думал, ты в Сардинии воюешь с бандитами.

– Я в Калабрии воюю с бандитами.

– Тогда что ты делаешь в Венеции? И здесь, в Комаккьо?

Губы полковника Спадано растянулись в широкой горделивой улыбке:

– Женатому человеку дозволено проводить время с семьей.

На другом берегу канала раздался крик, и люди побрели по мокрой траве и грязи к воде. На какое-то время рации, казалось, замолкли; цепь, свисавшая с подъемного крана, натянулась. В воздухе заблестели капли воды, которые ритмичными каскадами низвергались обратно в канал.

На поверхность грязной воды, словно лягушки, всплыли два водолаза; карабинеры в ярком свете прожекторов помогли им выбраться на берег.

Тротти тихо усмехнулся:

– А ты разве женат, Спадано?

Человек с портативной радиостанцией сделал знак рукой, и заработал мотор подъемного крана. Крановщик в кабине отпустил длинный рычаг.

Цепь медленно поползла вверх.

Из воды, подобно спине огромной рыбы, выступила какая-то поверхность. Она становилась все больше и больше, и Тротти наконец разглядел в ней заднюю часть автомобиля.

На мгновение натянутая цепь остановилась, хотя мотор крана продолжал работать.

– Мне пришло в голову, что это могло бы тебя заинтересовать, Пьеро Тротти.

Поворачиваясь вокруг цепи, из воды наконец появилась вся машина. Вода лилась из ее открытых окон, из капота, из-под блестевших на свету колес и падала обратно в канал.

Обе передние дверцы были распахнуты, отчего автомобиль напоминал маленькую рыбку с огромными жабрами.

«Фиат-панда» с четырьмя ведущими колесами. Коричневый «фиат-панда».

Автомобиль, в котором исчезла Розанна.

– Напомню тебе твои же слова, Спадано: «Одно знаю точно – никогда не стану искать жену в Сопрамонте. Одни овцы, ветер и дождь да вонючие сардинские крестьяне и убийцы».

– Находка «панды» на тебя вроде особого впечатления не произвела.

– Карабинерские ордена и звездочки на погонах тебе уже в плоть въелись. – Короткий смешок. – Откуда это у капитана – извини, у полковника – карабинеров берется время на женитьбу?

– Если тебе по-настоящему хочется чего-то в жизни, приходится ради этого работать.

– Сколько ты уже женат, Спадано?

Довольная улыбка сошла с лица полковника.

– Восемнадцать месяцев.

– Жаль, что жена не отучила тебя курить эту дрянь. – Тротти протянул руку.

– Поздравляю. В том числе и с пятикилограммовой прибавкой в весе. – Тротти и Спадано пожали друг другу руки, а потом, словно спохватившись, крепко обнялись. – Рад снова тебя видеть, Спадано. И спасибо тебе.

– Рад тебе, Пьеро. И рад, что ты не изменился. Все такой же колючий и ядовитый. Только не рассказывай мне, что больше не сосешь своих леденцов.

Они шли вдоль дамбы и смеялись. Потом уселись в служебную машину и в темноте разговорились. От Спадано пахло сигарами «Тоскани» и приятным одеколоном.

– В Венеции я по делам Интерпола. За последние три года на Севере только второй раз. Да и жене пора было развеяться. Хотя в Венеции сейчас полно туристов.

– А почему Калабрия?

– Расследую похищение в Силе.

– Хуже этих наших провинциальных болот ничего нет.

Спадано замотал головой.

– В 1968 году в Италии было два случая киднэппинга. А в 1985 – двести шестьдесят пять. Это все мафия. Или, точнее, – калабрийская мафия. Хотя много черной работы лежит и на сардинцах. Но это моя служба. Пытался выследить сардинских похитителей. – Хотя Спадано почти всю жизнь прожил на Севере, от своего акцента он так и не смог избавиться. Палермо. – И еще пытался освободить их жертвы.

– На Юге ты дома, Спадано. Тебе там, наверное, неплохо.

– Никак ты не хочешь взять в толк, что карабинеры – порождение Савойи. Чисто северная продукция. – Спадано помолчал. Мускулистое тело, толстая шея. По-прежнему густые волосы. Для своих шестидесяти Спадано сохранился неплохо. – Знаешь, Пьеро, я всегда подозревал, что ты нам завидуешь.

– Что карабинеры, что уголовная полиция – никакой разницы. Будь у нас в молодости выбор, мы бы выбрали что-нибудь совсем другое. Ты, как и я, наверное, пошел бы в карабинеры, потому что какая-никакая, а это была работа. А у деревенского парня с большими амбициями и скудным образованием особенного выбора не было… Ты из-за этой машины и привез меня сюда, в Комаккьо?

– Находка этой твоей «панды» вроде тебя не взволновала.

Хотя бы спасибо сказал.

– Я как раз начал подумывать об отставке, Спадано.

– Об отставке? Да ты со скуки рехнешься. Поныть, конечно, ты любишь, но без работы тебе нечего будет делать. – Он затянулся, и в темноте вспыхнул кончик его сигары. – Я услыхал, что разыскивают «фиат-панду». Твои люди объявили всеобщую тревогу.

– А почему ты вышел на меня? Дело-то ведет Меренда.

– Меренда не из моих друзей.

– А колючий ядовитый Пьеро Тротти – из твоих?

– В городе у меня знакомых полно.

– И твоя жена из них?

– И она тоже. Хочу тебя за это поблагодарить.

– По-моему, ты покраснел, Спадано.

– Слишком темно. Тебе не разглядеть.

– Синьора Бьянкини?

– Синьора Спадано. А как твоя жена. Пьеро? – Фары одного из автомобилей осветили лобовое стекло, и какое-то время собеседники могли видеть друг друга. Спадано не мог скрыть своего гордого вида.

– Моя жена в Америке.

– А дочь?

– В Болонье, со дня на день ждет ребенка.

– Мои поздравления. Может, хоть в дедушках станешь помягче.

– Ты вот в мужьях прекрасной синьоры Бьянкини стал только толще. – Тротти включил в салоне желтоватый свет. Он показал на антрацитовый телефон между сиденьями. – Эта штука работает?

– А ты знаешь, чем я занимаюсь, Пьеро? Ты знаешь, чем я занимаюсь? – Спадано хлопнул себя ладонью по животу. – Как ты думаешь, отчего я потолстел? Я днями сижу в вертолете и летаю туда-сюда над горами, а по громкоговорителю мы объявляем время суток и дату.

– Белок развлекаешь?

– В Силе водятся не белки, а волки. – - Спадано стряхнул за окно пепел с сигары. – Четвероногие и двуногие.

– А зачем громкоговоритель?

– Если жертву похищения освобождают или ей удается сбежать и потом она вспоминает время, которое мы объявили с вертолета, у нас появляется возможность построить координатную сетку. И потом определить место, где прячут жертв.

– Ну и как, успешно?

– Не очень.

Собеседники рассмеялись.

– Сейчас мы много работаем с американцами. Они считают, что деньги за выкупы попадают к наркомафии. Поэтому мы и получаем кучу самого эффективного американского оборудования. А я сижу и часами бьюсь над английским. И еще опиваюсь американским пивом.

– Твои вертолетчики не жалуются на «Тоскани»?

– Почему ты разыскивал «панду» – «фиат» с четырьмя ведущими колесами? – Он махнул рукой в сторону лобового стекла. «Фиат» вытащили из воды и опустили на дамбу. Из него все еще лилась вода, которая мутными ручьями стекала с дамбы в канал. – Почему бы тебе не пойти поискать в багажнике труп?

– Женщина, Спадано. Мой друг. Женщина, которую я хорошо знал.

– И что с ней?

– Я думал… в квестуре думали, что ее убили. На самом деле ошибочно идентифицировали тело. Убили ее сестру – психически больную, сумасбродную особу.

– А твоя подруга?

– Она куда-то сгинула.

– В «панде» с четырьмя ведущими колесами?

– И, кажется, в компании какого-то мужчины.

– В машине вроде бы пусто.

– Не исключено, что она утонула. Может, лежит сейчас где-нибудь на дне канала.

– Звучит не очень убедительно, Пьеро.

– Возможно, оттого, полковник Спадано, что мне уже попросту все равно.

Четверг, 9 августа

– А я думал, что вы уехали к дочери в Болонью.

– А я думал, что ты укатил в отпуск. Куда девался твой жир с головы, Пиза?

– Он называется гелем, комиссар.

В церкви св. Теодоро – полумрак и приятная прохлада.

Тротти следовал за Пизанелли, оба старались не шуметь. Было утро, священник служил мессу. Старухи бормотали свои молитвы, в воздухе стоял тяжелый запах пыли и ладана.

– Вон там, комиссар.

В задней части церкви у чана с водой сидела женщина в черном. Ее окружало пятно бледного света, падавшего из окна, расположенного в стене высоко от пола. Старческое восковое лицо под стать одежде сплошь в складках, складками собрались на лодыжках и темные чулки. На ногах – тапочки из клетчатой шерстяной ткани, в бледных узловатых пальцах – четки. На плечи накинута черная кофта.

Своим жестким лицом и крашеными седыми волосами, завитыми с помощью перманента в редкие колечки, она напомнила Тротти тех старух крестьянок, которых он встречал в детстве, живя в горах.

– Синьора, – тихо прошептал нагнувшийся к ней Пизанелли. На нем снова была его замшевая куртка. Он говорил приглушенным доверительным голосом. – Это мой коллега. Он хотел бы с вами поговорить.

На Тротти она даже не взглянула.

– Зачем?

Она сидела в стороне от прочих молящихся. У стула стояла ее трость. Глаза не отрывались от совершавшего богослужение священника.

– Вы можете ему помочь.

– Зачем ему моя помощь? – Она говорила с местным городским акцентом; голос был низким, хриплым, астматическим.

– Речь идет о синьорине Беллони, которую так жестоко убили. Мой друг должен найти убийцу.

Женщина перекрестилась и поцеловала свой указательный палец.

– Он должен найти ее убийцу, прежде чем тот снова кого-нибудь убьет. Прежде чем тот снова убьет какую-нибудь женщину. Комиссар Тротти боится, что этот человек – сексуальный маньяк.

Она повернула голову и плечи и посмотрела на Тротти; ее окруженный морщинами рот был приоткрыт. На шее висела тонкая золотая цепочка.

– А поскольку, синьора, вы живете как раз напротив входа в дом синьорины Беллони…

Четки мгновенно исчезли в кармане черного платья. Женщина медленно поднялась и оперлась на трость. Пизанелли поддержал ее, и они направились к западному выходу из церкви. Проходя мимо ящика для милостыни, она опустила туда монетку.

– Грошик от бедной вдовы, – серьезно произнесла она, словно возвращая кому-то давний долг.

(Приходская церковь св. Теодоро была построена в романском стиле. Северную стену украшали фрески с изображением города в начале XVI века, когда еще не начали разрушаться и обваливаться многочисленные городские башни).

Тротти толкнул дверь, и они очутились в залитом зноем и ослепительным солнечным светом безлюдном городе. Осторожно, ступенька за ступенькой, спустившись с церковной паперти и переваливаясь, словно древний трехногий краб, из стороны в сторону, старуха направилась к зданию напротив кирпичной церковной стены, на первом этаже которого была ее квартира. Откуда-то из бесчисленных складок своей одежды она извлекла большой железный ключ.

– Добро пожаловать, господа.

Тротти и Пизанелли вошли в темную комнату. В ней было прохладно и сыро и пахло вареными овощами.

– Присаживайтесь, господа. – б комнате стояла старомодная газовая плита. Старуха зажгла конфорку и поставила на нее разогревать почерневшую кастрюлю. – Видите, – она указала рукой на окно, – мне отсюда все видно, что там делается. – Она покашляла и поправила на плечах кофту.

– Очень удобно, – подбодрил ее Пизанелли.

Кровать, стопка «Фамилья Кристиана», на стене – документы в рамках, несколько искусственных цветов, календарь и старая фотография папы Иоанна XXIII.

– Расскажите комиссару, что вы видели на прошлой неделе, синьора.

Старуха посмотрела на Тротти в первый раз.

– А я вас вроде знаю. – Приблизив свои глаза к лицу Тротти, она начала пристально его разглядывать.

– Возможно, синьора.

– Вы ходите в церковь? – спросила она с астматической одышкой.

– Не так часто, как мне самому хотелось бы.

– В мире столько греха.

Тротти кивнул:

– Об этом меня информирует мой коллега.

– Нонешняя молодежь не праведно живет.

Полицейские с ней согласились.

– Я видела эту девушку. – Старуха откинулась на высокую спинку стула и махнула рукой в сторону ворот на противоположной стороне улицы.

– Синьорину Роберти?

– Думаю, вы не откажетесь выпить? У меня племянник когда-то служил в полиции. – Не дожидаясь ответа, она оперлась на стол и направилась к буфету. Открыв его, вытащила бутылку. – Сейчас он в Ливии работает. Граппы, синьоры?

Частично погруженная в бесцветную граппу, в бутылке сидела деревянная фигурка старика: на голове у него была шляпа, в руках палка, а у ног лежала собака. Старуха накапала граппы в две грязные рюмки. Одну из них Пизанелли взял себе, а другую передал Тротти.

(В конце войны в Аккуанере один крестьянин торговал контрабандной граппой, наливая ее из заплатанной-перезаплатанной грелки, которую он носил перекинутой через плечо. Селяне охотно покупали у него бесцветную жидкость, а потом разнесся слух, что крестьянин гонит напиток из человеческих испражнений. Спустя много лет Тротти спросил как-то Мазерати из научной лаборатории, возможно ли получение спирта из человеческих экскрементов. Мазерати долго смеялся).

– Вы знаете синьорину Роберти, синьора? – спросил Тротти, не притрагиваясь к рюмке.

– Глупая такая девка. Совсем еще девчонка. В одном доме с директрисой живет.

– С синьорой Беллони?

– Директриса в нашу церковь ходит редко. Дон Лионелло говорит, она ходит в собор св. Петра, в Сан-Сьель д'Оро. В чужие дела никогда не лезет. Хоть и образованная, а не гордая, – сказала старуха и словно нехотя прибавила: – Кого ни встретит, всем улыбнется.

– Вы видели синьорину Беллони на прошлой неделе?

– Директриса – эта ваша синьорина Беллони – нет-нет да и принесет мне что-нибудь. У меня пенсия за мужа, что он воевал, но… – Она подняла свои натруженные руки и закашлялась.

– Так вы видели синьорину Беллони?

– Я видела девчонку. – Едва переставляя ноги, она вернулась к плите и бросила в кипящую воду несколько листиков.

Воздух тут же наполнился приятным запахом базилика.

– Когда это было?

– У ней теперь какой-то парень. Приходит, когда родителей дома нету. Отца-то я знаю.

– Доктора Роберти?

– Доктора Роберти. Он раз заходил ко мне послушать мои легкие. – Она похлопала себя по плоской груди. – Доктор человек хороший. Хотя легочные болезни не по его части. Он дерматолог, – пояснила она и заговорщически прибавила: – Он сам из Турина.

– Я этого не знал, – сказал Тротти.

– Вряд ли он знает, что его доченька тут вытворяет. – Старуха повернула голову в сторону полицейских и положила на стол свои узловатые руки. Вновь в восковых пальцах откуда-то появились четки. – Знал бы, наверно, что-нибудь придумал. Сейчас ведь ни веры, ни морали никакой не осталось. Как у американцев.

– У американцев?

– У свидетелей Четверга, – неодобрительно пояснила старуха.

– Вы имеете в виду свидетелей Иеговы? – спросил с улыбкой Пизанелли.

– Называйте как хотите, а когда они ко мне приходят, я их гоню. И говорить с ними не желаю. Я католичка. Меня ихняя американская вера не интересует.

– А зачем они приходят, синьора?

– Целый день ходят, даже в выходные. Чтоб они поскорей ушли, я ихние журналы беру. Но уж не подумайте, что я эту ересь читаю. Дон Лионелло говорит, что это – ересь.

– Вы эти журналы потом выбрасываете?

– Кладу их в уборную. Я ничего не выбрасываю. На деревьях-то денежки не растут. – Она покашляла. Маленькие глазки смотрели ясно. – Я ихними журналами пользуюсь в уборной.

Пизанелли и Тротти переглянулись. Тротти спросил:

– А синьорина Беллони – директриса – никогда не приносила вам журналов свидетелей Иеговы?

– Нет, это все люди молодые. Приходят и дают мне эти журналы. А я их не читаю.

– А вы сами никогда не давали журналы синьорине Беллони?

– Конечно, нет. Журналы эти еретические. Дон Лионелло говорит, что я читать их не должна.

– Конечно-конечно.

– Еще граппы? – Она взялась за бутылку с деревянным стариком.

Тротти замотал головой.

– Вернемся к нашей девушке… Вы видели синьорину Роберти на прошлой неделе?

– Докторову дочку?

– Синьорина Роберти. Ее зовут синьорина Роберти.

– Роберти? Вот уж не знаю, есть ли в Турине такие фамилии. Я раз с мужем в Турине была.

– Когда вы видели синьорину Роберти?

– Я знаю, это докторова дочка. Говорят, учится в университете. А на что только эти студенты похожи? Уж вам-то не знать нонешних девок? Сейчас все просто. Потому никакой морали и не осталось, синьоры. Ни в чем нужды у людей нету.

Тротти и Пизанелли кивнули в знак согласия.

– Когда я девчонкой была, нужду во всем терпели. На все эти развлечения времени не хватало. Я пошла работать в тринадцать лет. И ничего. А теперь кругом один этот секс. А мы о таком и слыхом не слыхивали. – В углах ее тонких губ скопилась слюна. Она провела рукой по своему старческому восковому лицу. – Мы были католиками.

– Когда вы ее видели?

– С каким-то мужчиной. Не с ее парнем. Ее парня я знаю.

Я его видела, высокий такой. А тот мужчина был пониже. Совсем незнакомый какой-то. И это когда по телевизору только и разговоров, что о всяких болезнях. – Она указала рукой на телевизор, стоявший на тумбочке у изножья узкой постели. Кусок ткани с цветочным орнаментом закрывал экран. – Никакой морали больше не осталось. Кругом один секс.

– Когда это было, синьора?

– С самого развода. Тогда еще референдум был. Тогда-то все и пошло. Свободная любовь. Чего теперь болезням-то удивляться? Дон Лионелло говорит, что…

– Когда вы видели синьорину Роберти?

Прежде чем ответить, вдова посмотрела на Тротти долгим оценивающим взглядом:

– Не могу же я целыми днями спать. Доктор в Сан-Маттео говорит, что у меня случай очень тяжелый. Он дал мне таблетки, но целыми днями я же не могу спать. У меня только одно легкое осталось. – Она положила руку на грудь, прикрытую черным лоснящимся платьем. – Другое-то я потеряла, работая на вискозном заводе. Меня шесть с лишним часов оперировали. В 1981 году. Я даже в Лурд ездила, но по ночам спать иногда не могу. Ложусь и начинаю кашлять. Кашляю и вспоминаю своего мужа несчастного, Господи, упокой душу его. – Она перекрестилась и снова поцеловала указательный палец. – Потому-то я ее и увидала. Утром, в прошлое воскресенье. Я уж знала, что сна мне не будет и до мессы только промучаюсь. Дон Лионелло говорит, что Господь милостив, и что, коли сна у меня нету, пропустить мессу не грех. Дон Лионелло говорит, что мне следует о своем здоровье заботиться.

– Вы видели синьорину Роберти в воскресенье утром?

– Глупая девка. С незнакомым мужчиной. Вы думаете, я не знала, чем они там будут заниматься? – Приподняв плечи, она повертела головой. – Уж такая она распорядочная.

– Кто был с синьориной Роберти?

– Мужчина. А она была в стельку. Чего удивляться-то – сегодня вся молодежь пьет. И она и пьет, и курит. А я видела, как она поздно возвращалась и на нем прямо повисла. Мужчина невысокий такой.

– В каком часу это было?

– В полчетвертого – аккурат колокола на церкви отзвонили. Полчетвертого, а эту дуру – хуже проститутки дешевой – новый хахаль домой волоком тащит.

– Вы узнали мужчину?

Глаза старухи ядовито блеснули.

– Как он из дома выходил, я не видала.

Блеснули ядовито и алчно.

Они вышли из сырой квартиры и очутились в неподвижном пекле площади Сан-Теодоро. Пизанелли надел очки от солнца.

– Вы дома не ночевали, комиссар?

– Я ночевал в Ферраре, в казармах карабинеров.

Пизанелли присвистнул.

– Карабинеры нашли «фиат-панду», в котором Розанна уехала из гостиницы. Он или сам съехал в канал, или его туда спихнули.

– Она утонула? – Пизанелли сочувственно посмотрел на Тротти. Они пересекали площадь, а навстречу им шел прелат в черной сутане и черной широкополой шляпе, частично скрывавшей его лицо. Он говорил по радиотелефону, пот лил с него градом. Тротти расслышал слово «исповедь». Погруженный в разговор, он прошел мимо полицейских, не обратив на них внимания. Взбежав по ступенькам на паперть, он скрылся в церкви.

– Розанна Беллони утонула? – переспросил Пизанелли.

– В машине никого не было. – Тротти покачал головой. – Машину взяли напрокат, феррарский номер. Отпечатков пальцев нет. Неудивительно: два с лишним дня простояла под водой.

– А ее вещи в гостинице «Бельведер»?

Тротти снова покачал головой:

– Карабинеры говорят, что там была только одежда. Все остальное Розанна, наверное, забрала с собой при отъезде.

Они прошли в узкую калитку, вырезанную в деревянных воротах, и очутились все в том же запущенном дворике. Потом стали подниматься по лестнице с грязными крашеными стенами.

– Когда вы с Анной уезжаете, Пиза?

– Я решил остаться в городе, – просто ответил Пизанелли и снял очки.

– Тогда сможешь поехать со мной. Мне обязательно нужно навестить в Гарласко Карнечине.

– Комиссар, а настроение-то у вас вроде наладилось. Съешьте еще вишневый леденец.

– Мне, конечно же, приходило в голову, Пизанелли, что Розанна Беллони в убийстве сестры невиновна.

Они подошли к двери с овальной до блеска надраенной медной табличкой: «Доктор Роберти». Пизанелли позвонил в колокольчик и сказал:

– Если у Лауры Роберти есть хоть что-нибудь в голове, она смоталась в Ланге или отправилась на розыски своего Джан-Марии.

– В Феррару.

– В Феррару. Где зарегистрировалась и ваша «панда». Совпадение, комиссар? – Пизанелли снова позвонил в колокольчик, на сей раз сильнее. Какое-то время за дверью было совершенно тихо. Через пару минут за окошком с темным стеклом появился свет. Дверь отворилась.

Все шторы в огромной квартире были задернуты.

Лаура Роберти зевала. В ночной рубашке она выглядела еще более хрупкой. Черные волосы спутались. Косметики не было. Маленьким кулачком она терла сонные глаза. Она стояла босая; там, где ее ступню обычно облегали вязаные матерчатые тапочки, кожа была светлее.

– Доброе утро. – Смущенная улыбка, заставившая Тротти вспомнить другую женщину. Лаура пробежала рукой по волосам, и они упали ей на лицо ровной челкой. Хотя, очевидно, она только что вылезла из постели, ее лицо было удивительно свежим. Она откинула несколько прядей волос с глаз и посмотрела на Тротти. – Извините за беспорядок. – В ее дыхании чувствовался запах эвкалипта, словно она только что почистила зубы. – Я спала. – Спохватившись, она прибавила: – Вам бы лучше пройти.

Искусственно охлажденный воздух; Тротти расслышал тихий гул кондиционера. Охлажденный, но не влажный – как в квартире старой вдовы.

По коридору они проследовали за ней до ее собственной спальни-гостиной.

На экране стоявшего в углу маленького телевизора беззвучно мелькали кадры утреннего японского мультфильма. Тротти обежал взглядом кухонную утварь – посудомойку, холодильник, плиту и нависший над ней воздуоочиститель. Пара грязных тарелок в раковине.

Узкая постель не застлана.

На полу в прежнем беспорядке валялись одежда и обувь.

Тротти снова узнал чемоданы марки «Vuitton», такие накануне последнего своего отъезда из Италии приобрела и Аньезе. Из них по-прежнему вылезала на деревянный пол одежда.

– Все еще не успели разобрать вещи, синьорина?

Лаура Роберти потерла рукой глаза:

– До поздней ночи вчера занималась. – Она дернула плечами. – Господа, не хотите ли кофе? – Не дожидаясь ответа, она подошла к плите, взяла кофеварку, открутила крышку и добавила туда воды и кофе.

Тротти примостился на краешке постели.

Пизанелли подошел к окну, распахнул его и поднял жалюзи. В комнату хлынул поток света. Он снова закрыл окно.

– Синьорина Роберти, – проговорил Тротти, когда девушка протягивала ему чашку его любимого дымящегося кофе с пенкой, – я должен задать вам несколько вопросов. – Он отвел взгляд от нежной груди, показавшейся под рубашкой, когда Лаура Роберти наклонилась вперед с чашкой в руке.

Она подняла голову и улыбнулась.

– Боюсь, что во время последнего нашего разговора вы мне лгали. – Он помолчал. – Думаю, что вы знаете о смерти синьорины Беллони гораздо больше, нежели стараетесь показать.

– Сахару, комиссар?

Кофе был превосходным и очень горячим.

– «Сайкаф»? – спросил Тротти, облизав губы.

– «Лавацца»,[31] - а чего еще ждать от жительницы Турина?

Тротти смотрел на нее, и ему не верилось, что Лаура Роберти способна лгать. Нежное изящное личико, хрупкое маленькое тельце, так и взывающее к защите.

– Почему вы думаете, что я вам лгу? – спросила она спокойным, бесстрастным голосом.

– Вы сказали нам, что на прошлой неделе были в Санто-Стефано, синьорина. Мне же кажется, что из города вы никуда не уезжали. Что во время убийства были здесь. И что вам известно гораздо больше, чем вы мне сообщили.

– Об убийстве Розанны я ничего не знаю. – Выражение ее лица не изменилось, но нежная кожа побледнела.

– Нет, синьорина Роберти, убили отнюдь не Розанну. Убили ее сестру, – сестру, которая жила в Гарласко. Марию-Кристину Беллони.

Рот у Лауры Роберти слегка приоткрылся. Она закрыла его и приложила руку к груди под ночной рубашкой.

– Марию-Кристину?

Играет, заметил про себя Тротти, девица врет.

– Тогда где же Розанна, комиссар?

– Хотелось бы мне самому знать. – Он сидел на неубранной постели и смотрел на Лауру. – Прошлой ночью на моих глазах ее машину выудили из канала в дельте По.

– Она утонула?

– Машина была пуста.

Девушка закусила губу:

– Надеюсь, Розанна жива.

– У вас есть что-нибудь от нее?

– У меня? – Она удивленно подняла брови.

– В каких отношениях вы были с Розанной Беллони?

– Я уже говорила вам. Синьорина Беллони прекрасно ко мне относилась. Иногда она со мной беседовала – как тетушка или крестная. Очень добрая женщина.

– И вы понятия не имеете, где она?

– Почему вы думаете, что я должна что-то знать?

– Почему вы нам лгали, синьорина? – Большим пальцем Тротти ткнул в сторону стоявшего у окна Пизанелли.

– Лгала, комиссар?

– В Санто-Стефано вас не было. Вы все придумали. Как ехали назад, как устали в дороге.

– Комиссар…

Тротти поднял руку.

– Дайте-ка мне лучше телефон ваших родителей.

– Зачем?

– Телефон вашего отца. Я спрошу у него, где вы были ночью в прошлую субботу. – Тротти пожал плечами. – Он сообщит мне, были ли вы в Санто-Стефано.

– Вы обвиняете меня в убийстве женщины?

– А есть ли у вас, синьорина, алиби на прошлый уик-энд?

– Зачем мне кого-то убивать?

– Я не говорю, что вы кого-то убили. Я спрашиваю вас, где вы были.

– С ним.

Пизанелли наконец оторвался от оконной рамы и спросил:

– С кем?

– С Джан-Марией. Я была со своим женихом.

– Где?

Легкий вздох.

– Вы правы. Я сказала вам не правду.

– Почему? – спросил Пизанелли.

Она подняла плечи.

– Вы должны меня понять. Родители хотели, чтобы я поехала с ними в Санто-Стефано. Они вечно хотят, чтобы я была рядом с ними. – В ее голосе прозвучало раздражение. – А что мне с ними делать? Скажите, что мне было делать в Ланге? Сидеть и смотреть, как растет папочкин виноград? Или беседовать с папочкой? А его и дома-то почти не бывает. А когда он дома, он только и делает, что разговаривает с крестьянами, разыгрывая из себя помещика и обсуждая свой виноград и урожаи. Или с матушкой беседовать прикажете? С этой стареющей принцессой? Она и двух мыслей связать не в состоянии. Стефания из Монако да Ага Хан – больше ее ничего не интересует. Кроме «Оджи» и «Дуэмила», она ничего не читала. Мною она не интересуется, да никогда и не интересовалась. Санто-Стефано я ненавижу. Ненавижу Ланге. Ненавижу Пьемонт. – Голос вдруг зазвучал страстно. – И ненавижу своих родителей, от которых все эти двадцать лет я получала все, абсолютно все: чемоданы «Vuitton», рубашки «Lacoste», лучшие школы и каникулы в Шамони. Все, за исключением одной-единственной вещи – коротенького мгновения настоящей любви. Все, комиссар, кроме тепла.

Она замолчала и вызывающе посмотрела на полицейских.

– Почему вы лгали, синьорина? – Наклонившись к девушке, Пизанелли съехал на самый край стула, локтями упираясь в колени. От внимания Тротти не ускользнули его начищенные до блеска, без единого пятнышка ботинки.

Лаура перевела взгляд с Тротти на Пизанелли, потом опять посмотрела на Тротти. Юное лицо было бледно.

Тротти дотронулся до ее руки.

– Почему?

– Я боялась.

– Чего?

Она не отвечала.

– Вы испугались, что вас обвинят в убийстве?

Она склонила голову набок и слегка приподняла плечи.

– Так как?

Девушка молчала.

– Лучше дайте-ка нам его телефон.

– Чей телефон?

– Мне нужно поговорить с Джан-Марией.

Долгая тишина.

– Вы дадите мне его телефон?

Из уголков ее глаз словно сами собой покатились слезы:

– Он меня не любит.

Тротти снова коснулся ее руки:

– Не плачьте, Лаура.

– Как человек я Джан-Марию не интересую. Я для него просто грелка в постели. А для его семьи и друзей – хорошенькая безделушка, которую можно показывать другим. – Она сердито смахнула слезу.

Пизанелли едва сдерживал смех:

– Вы это о своем женихе, синьорина Роберти? О человеке, за которого собрались замуж, как только получите свою степень?

Девушка внезапно встала и холодно посмотрела на полицейских.

– Прошу прощения, – сказала она и, ничего больше не объясняя, вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

– Все она врет, комиссар.

– Зачем ей врать?

– Чтобы кого-то выгородить. Она норовит кого-то выгородить. И вроде бы не себя. – Пизанелли дернул плечами. – Если, конечно, не она убила Беллони.

Тротти поднес к губам чашку с остывающим кофе и залпом опорожнил ее. Поморщившись, он развернул ревеневый леденец и швырнул его в рот.

– Чего она там застряла?

Тротти указал на стоявший на полу телефон, соединенный длинным красным шнуром с розеткой на стене.

– Если сейчас она кому-нибудь названивает, лучше бы послушать.

– Джан-Марии?

Тротти шлепнул ладонью по постели и проговорил:

– Не знаю, где сегодня ночевала синьорина Роберти, но только не на этой кровати. С тех пор как мы тут были, никто на этой кровати не спал. Двоим тут не уместиться.

Пизанелли недобро усмехнулся.

Тротти постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в спальню. Как и в прихожей, ее стены были обиты алым шелком. Два кресла, груда подушек и толстый ковер на полу. На стене – старая картина с изображением Мадонны, Младенца и пухлых ангелов. Шторы были задернуты, и утренний свет в комнату не проникал, у изголовья постели горел светильник.

Воздух был спертым.

– Шпионите за мной, комиссар?

Она успела переодеться, и теперь на ней были джинсы и матерчатые тапочки. Она сидела в кресле. Глаза у нее были красные, заплаканные.

– Нам с лейтенантом Пизанелли пора, синьорина Роберти. Но я бы хотел знать ваши планы. Буду вам весьма признателен, если без моего ведома город вы покидать не будете. И очень буду вам благодарен, если вы все-таки дадите мне телефон вашего приятеля.

– Значит, вы думаете, что это я убила Беллони?

– В моем возрасте, синьорина, человек начинает понимать, что лучше всего вообще ни о чем не думать. – В тихом голосе Тротти прозвучало утешение.

Она отвернулась и снова заплакала.

Тротти подошел к ней, сознавая, какое у нее хорошенькое личико и хрупкое тельце.

– Не понимаю, почему вы скрываете правду, Лаура?

– Потому что я была здесь.

– Любить другого – не преступление, синьорина. И провести с ним ночь не зло. Разве что какая-нибудь старая фанатичка, старая озлобленная лягушка из церковной купели способна утверждать, что спать с любимым мужчиной, не будучи за ним замужем, – дело не праведное.

– Лягушка из купели? – Лаура Роберти улыбнулась сквозь слезы. Потом столь же внезапно улыбка исчезла. – Вся беда в том, что я, похоже, его не люблю. Как, наверное, и он меня. Мы просто пользуемся друг другом. Он хочет моего тела, а мне нужна теплота. Неужели я прошу слишком многого? Мне нужно, чтобы меня любили. Если даже любовь будет неискренней, я всегда смогу притвориться.

– Вы не должны были лгать.

Она пожала плечами, не глядя на полицейских. В дверях стоял Пизанелли. Он сопел и чесал нос. На редких, свисавших на воротник волосах, остались следы геля.

– Вы с ним были здесь в субботу ночью?

Лаура не отвечала.

– Вы слышали какие-нибудь звуки? Скорее всего Марию-Кристину убили утром в воскресенье. В квартире Розанны. Вы что-нибудь слышали?

Она покачала головой.

– Вы должны сказать правду, Лаура. Несколько раз вы нам уже лгали. Не делайте себе же хуже.

Она вздохнула.

– До восьми вечера я была в Лидо – всю субботу я провела с друзьями. Туда он за мной и приехал. Вернулись сюда, заказали по телефону пиццу и потом смотрели телевизор. Я очень устала. Слишком много загорала и купалась. Легли где-то в десять.

– И занялись любовью? – спросил Пизанелли. Тротти обернулся и бросил на него раздраженный взгляд.

Ее глаза сверкнули сквозь слезы:

– А это уж не ваше дело.

Тротти кивнул в сторону кровати:

– Вы здесь спали, Лаура?

– Это спальня моих родителей. Но в квартире это единственная двуспальная кровать. – Она дернула плечами.

– Вам не нужно было мне лгать, синьорина.

– Простите меня.

– Джан-Мария высокий?

Она нахмурилась:

– Почему вы спрашиваете?

– Он высокий?

Она снова пожала плечами:

– Среднего роста. Может, чуть выше. Зачем вам это?

– Не знаете ли вы какого-нибудь невысокого мужчину, который бывал в этом доме?

Она подперла рукой щеку:

– Невысокого? Нет, пожалуй. А что?

Тротти ободряюще ей улыбнулся и направился к двери. Девушка встала. В красном свете комнаты ее лицо выглядело иначе.

– Я и впрямь с Марией-Кристиной ни разу не общалась. Хотя вроде бы несколько раз ее видела. Она ведь была сумасшедшей?

– Иногда она принимала седативные препараты.

Девушка проводила их до двери.

– Соберетесь уезжать из города, синьорина, обязательно свяжитесь со мной. И мне все-таки нужно будет поговорить с Джан-Марией.

Лаура Роберти покорно кивнула, затворила за ними дверь, и они услышали, как задвинулся засов.

– Она врет.

Пизанелли завертел головой:

– Нет, не врет.

– Не верю я ей.

– Она не врет – она утаивает правду.

– С чего ты взял?

– Комиссар, когда она спит в этой большой постели?

– Когда у нее гости, наверное?

– Но ведь Джан-Мария в Ферраре. Так она и сама говорит, так, скорее всего, и на самом деле. Но воздух в комнате был тяжелый, спертый. Совершенно очевидно, что там ночевал мужчина.

– Мужчина? Кто? Прошлой ночью?

Пизанелли довольно хихикнул:

– Ее гость смылся, когда она готовила вам ваш кофе «Лавацца». А то вы не заметили на столе у постели портативный диктофон?

– А, комиссар!

Полицейские обернулись. В глаза Тротти ударило солнце, и он зажмурился.

– Я вас искал, – сказал Мазерати и натянуто улыбнулся. Мало кто из сотрудников квестуры видел его без лабораторного халата. – Я иду обедать.

– Не рановато ли?

– Голова болит. Все утро просидел в университете. Не люблю спектрографический анализ. – На нем были джинсы и свободная куртка, три верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. После женитьбы Мазерати немного располнел. Намечался второй подбородок. Несмотря на показную небрежность в одежде, вне стен лаборатории Мазерати чувствовал себя не в своей тарелке. – Слышал, что вы были на вскрытии Беллони, комиссар. – Ни на Тротти, ни на Пизанелли он не смотрел.

– Я досидел только до половины.

– Тошнило?

– Были дела и поважнее.

– Значит, интересовала вас не причина смерти?

Тротти нахмурился:

– Боттоне уже представил отчет?

Мазерати покачал головой.

– Никакого письменного отчета нет. И, думаю, раньше, чем через две недели, не будет. Он ждет нашего лабораторного анализа. И потом Боттоне уже в Америке.

– В Америке?

– На каком-то семинаре по криминалистике. Кажется, в Балтиморе. В одном из этих американских университетов, которые устраивают семинары по расследованию обстоятельств смерти на месте преступления. – Сухой смешок. – Страстный почитатель американцев, наш доктор Боттоне. Что ни скажут американцы, все для него свято. Потому-то он и придает такое большое значение исследованиям на месте преступления. Он чуть не взбесился, когда его не позвали на Сан-Теодоро. На доктора Ансельми Боттоне смотрит свысока. – Мазерати пожал плечами, глядя мимо Тротти. – Но в конце концов доктор Боттоне свысока смотрит на всех, кроме самого доктора Боттоне.

Тротти, Пизанелли и Мазерати стояли у дверей квестуры. Над безлюдным городом сияло солнце. По Новой улице катили на велосипедах две женщины, аккуратно подоткнув под седла юбки.

Мазерати коснулся руки Тротти и сказал:

– Вам ведь известно, что Беллони утонула?

– Слышал.

– Я, конечно, не химик. Это область Антониони. В большинстве случаев нам приходится отсылать материалы в Милан, так как нужного оборудования у нас нет. Господи, мы даже не в состоянии сделать рентгеноструктурный анализ. Но в этом случае особых проблем не возникло. Видите ли, комиссар, раньше и в голову никому не приходило, что человеческие легкие способны всасывать воду.

– Воду?

– А что вы думаете? Боттоне, может быть, и сноб, но дело свое он знает. И он поступил совершенно правильно, когда помимо образцов крови взял для анализа образцы жидкости из легких. Нам таки удалось сделать ее анализ. Сегодня утром Антониони зашел на фармацевтический факультет и сделал тест на присутствие в жидкости диатомовых водорослей. – Мазерати с профессиональной гордостью улыбнулся. – Это не водопроводная вода. Во всяком случае, не местная водопроводная вода, в которой много серы.

– Вы смогли определить, какая вода была у нее в легких?

– Мы нашли следы водорослей. Вот так.

– И что это значит?

– Это значит, что вода была пресная. – Мазерати засунул руки в карманы. – Осмотическое давление морской воды выше, чем крови, а потому в кровоток через легкие она проникнуть не может. У Беллони же кровь была разбавлена водой. Скорее всего, речной.

– Как вы это узнали, Мазерати?

– На мой профессиональный взгляд, она утонула в По. Во всяком случае, вода в ее легких была речной. Диатомовые водоросли способны жить как в морской, так и в пресной воде. У Беллони они всосались в кровь. Поэтому доктор Боттоне прислал нам еще и образцы ее тканей. Если бы смерть наступила раньше, чем она попала в воду, диатомовых водорослей в тканях тела не было бы. А они есть.

– На теле Марии-Кристины не было никаких признаков погружения в воду. Но на голове и на полу была кровь.

– Если есть сила, – Мазерати бросил на Тротти короткий нервный взгляд, – человека можно утопить и в тазу с водой.

– А кровь?

– Разве нельзя стукнуть утопающего по голове? Поверьте, комиссар, женщину утопили. Перед смертью ее ударили по голове чем-то тупым, но причиной смерти стало не это.

– Значит, Мазерати, по-вашему, Мария-Кристина утонула, возможно, в тазу с водой на квартире своей сестры на Сан-Теодоро?

– Где ее убили, я не знаю. Следов борьбы в квартире вроде бы не было. Зато в крови много адреналина. А это значит, что женщина была сильно напугана, она сознавала, что происходит, – синдром драки или бегства. Но мы с Антониони всегонавсего ученые. В отличие от доктора Боттоне я не претендую на звание детектива-исследователя обстоятельств смерти на месте преступления. Зато все, что мне известно, поддается научной проверке.

– А что вам известно?

Слегка задетый вопросом Пизанелли, Мазерати, прежде чем ответить, глубоко вздохнул. На полицейских он не смотрел.

– Результаты нашего спектрального анализа говорят о том, что жертва, по-видимому, утонула в реке где-то выше по течению. Там, где вода меньше загрязнена промышленными стоками. Но сказать, где именно она утонула – в По или на квартире на Сан-Теодоро, – я не могу. Как вы заметили, комиссар, признаков погружения в воду на теле нет. Но это уже ваши проблемы. Вы – следователь, я – скромный ученый.

– Скромный! – Пизанелли шлепнулся в уродливое современное кресло. Скинул куртку. Под мышками на рубашке из грубой ткани проступали большие пятна пота. С головы свисали жирные пряди волос.

– Вы собираетесь арестовать Боатти, комиссар?

Тротти склонился над столом из искусственного тика и дернул сомкнутыми кистями рук:

– За то, что он трахнул маленькую Роберти?

– Вам не кажется, что он виновен в убийстве сестры Розанны?

– Если даже Мазерати прав, не возьму в толк, каким образом одному-единственному человеку удалось убить Марию-Кристину. Если, конечно, ее убили в квартире.

– А почему нет, комиссар? Убийца огрел ее чем-то по голове. Потом сунул голову в таз с водой.

– В таз с речной водой? Не сложновато ли получается? Почему не налить в таз воды из крана? – Тротти раздраженно щелкнул языком. – И уж совсем не понимаю, как Боатти умудрился и трахаться, и убивать одновременно. А главное – зачем ему это было нужно?

– Он врал, комиссар. По его словам, он был в Верчелли. И его жена это подтвердила. А на самом деле в субботу ночью он был в городе. В постели с Лаурой Роберти. А если в ночь убийства он был в доме, ничто ему не мешало подняться в квартиру Розанны и убить там Марию-Кристину.

– А где мотив убийства? – Тротти сел сзади. Он выдвинул ящик стола и, положив ногу на деревянную перекладину, откинулся на спинку кресла.

– Где мотив, комиссар? Мария-Кристина была его настоящей матерью.

– Допустим, он это знал.

– Он точно должен был знать, что Мария-Кристина – его мать.

Тротти помолчал:

– Но зачем теперь-то ее убивать, через столько лет?

– Она появляется в городе, спрятать в «Каза Патрициа» ее никак не удается. Он стыдится ее, он ее ненавидит.

Тротти пожал плечами.

– Представьте только: ваша мать сидит на игле…

– Мазерати ничего об этом не говорил.

Пизанелли кивнул:

– Хорошо. В «Каза Патрициа» ее пичкали нейролептиками. Следы хлорпромазина. Допустим, в городе она их не принимала. Но вы ведь сами слышали, комиссар, что говорит Мазерати о привыкании к наркотикам. Карнечине с его врачами умышленно или ненароком превратили Марию-Кристину в наркоманку. И когда она перестает пить свои антидепрессанты, у нее начинается нервный срыв. Можете теперь представить себе чувства Боатти. Его мать трахается напропалую, как будто у нее течка. Вам бы на его месте не было стыдно? И боязно, что ее бешенство может по наследству достаться и вам?

Тротти поднял вверх палец.

– Если Боатти ударил Марию-Кристину тупым предметом, то где этот предмет? И вообще, как Мария-Кристина оказалась в квартире?

– Старуха действительно видела двух человек, но ведь это было глубокой ночью. Пьяной женщиной вполне могла быть Мария-Кристина. А тащил ее Боатти. – Пизанелли нахмурил брови. – И…

– Да?

– Не исключено, что он тащил ее уже мертвую.

Тротти молчал. Усталые темные глаза устремились на сидящего в кресле Пизанелли с курткой на коленях.

– Почему вы не взяли у Лауры Роберти телефон ее Джан-Марии?

– Что? – Мыслями Тротти был где-то далеко.

– Совсем забыли про свои леденцы, комиссар.

Тротти остановил взгляд на молодом сослуживце и рассмеялся.

– Пизанелли, по-твоему, я тоже, наверно, наркоман. Сахарный.

– Почему вы не взяли телефон ее приятеля?

– Лауриного приятеля? Да что толку-то?

– Почему?

– Пока я до него доберусь, она сто раз успеет с ним связаться и проинструктировать, что нужно говорить.

Пизанелли снисходительно улыбнулся. Он, как и Мазерати, тоже начал стареть, однако в отличие от Мазерати Пизанелли был еще не женат.

– Маленькую Роберти трахал, конечно же, Боатти.

– Но это еще не делает Боатти убийцей, – сказал Тротти и прибавил: – А мне кажется, ты ревнуешь, Пизанелли.

Пизанелли насмешливо фыркнул.

– Тебе малышка Роберти нравится больше, чем ты стараешься показать.

– Она хорошенькая, если вас интересует мое мнение. Хорошенькая, упакованная и избалованная. – Опровергающий жест. – Прошлую ночь Боатти провел в квартире Роберти. Жена отдыхает, и утром можно полежать с Лаурой Роберти. Когда мы приехали, он тоже у нее сидел – она дверь минуты две с лишним не открывала. Мы сидим и болтаем с девицей в ее комнате, вы отпускаете комплименты ее кофе «Лавацца», а этот кобель преспокойно смывается. Уползает из ее квартиры к себе наверх. Но забывает захватить свою записывающую машинку.

Тротти кивнул в знак согласия:

– Что объясняет и их пристрастие к «гриньолино».

– К какому еще «гриньолино»?

– Вино не слишком распространенное. «Гриньолино» производят в окрестностях Асти, в Пьемонте, и в супермаркете так запросто его не купить. Между тем и Лаура Роберти, и синьора Боатти угощали меня «гриньолино». А это, возможно, означает, что его родина – виноградники синьора Роберти.

– Вы согласны с тем, что он ее трахает.

– Да не все ли равно? – Тротти пожал плечами. – Жена Боатти кое-что подозревает. Многого она мне не рассказывала, но сообщила, что очень любит своего мужа. Боится его потерять. Подозревает, что у него на стороне роман, и довольно прозрачно намекает, что героиня этого романа – Розанна. Почему бы и нет? Розанна, конечно, в летах, но никогда не была лишена приятности.

– Вам лучше знать.

– Синьора Боатти кое-что подозревает, но с какой стати ей подозревать милую свеженькую Лауру Роберти? Тем более, что у Лауры есть парень.

– А зачем ей давать «гриньолино» Боатти?

– По-соседски.

– Чего эта дура нашла в Боатти – жирном престарелом журналисте-неудачнике?

– Вопрос хороший. – Тротти снял ногу с ящика и толкнул ею стоявший рядом стул, который с грохотом упал на пол. – А что нашла хорошенькая Анна Эрманьи в лейтенанте Пизанелли? – Тротти искренне рассмеялся.

Пизанелли обиделся.

– Прошу прощения.

– Нелишне тебе, Пиза, усвоить главный закон во всей этой науке: о вкусах не спорят. Прозорлива жадность, а любовь слепа.

– А как объяснить всю эту муру от свидетелей Иеговы?

Тротти снова поставил ногу на боковую стенку ящика.

– По-моему, тут и объяснять нечего. Почему, собственно, «Сторожевую башню» обязательно должен был принести убийца? Иеговисты проповедуют свое вероучение по всему городу, по всей стране. У старухи вдовы есть их журналы. Почему должна была от них отказываться Розанна?

– А наркотики?

– Какие наркотики?

– Может, убийца искал деньги – ваша же собственная версия.

– В то время я думал, что убили Розанну. Но убили не Розанну, а ее сестру. Деньги здесь не могли быть мотивом. – Тротти вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

– Леденец случайно проглотили, комиссар?

– Я же вчера назначил Бельтони свидание – на сегодня в полдень. – Тротти снова хлопнул себя по лбу. – Мне обязательно нужно его увидеть.

– Зачем?

Тротти пододвинул к себе телефон.

– Начальник квестуры за мной шпионит. И информация обо мне идет к нему либо через Боатти, либо через Бельтони.

– А при чем здесь Боатти?

Тротти принялся листать свою записную книжку.

– Эти разговоры Боатти о книге… Я никогда им не верил. Просто повод вмешаться в расследование. Но зачем? Чего Боатти хотел? Он явно что-то вынюхивает. И отнюдь не с журналистскими целями. – Тротти поднял было телефонную трубку, но в дверь постучали.

В тесный кабинет вошел комиссар Майокки. Выглядел он взволнованным и несчастным. Длинные волосы были взъерошены. Он аккуратно затворил за собою дверь, подошел к столу и выложил из карманов на его пластмассовую под тиковое дерево поверхность несколько пакетиков с леденцами «Чармз» и две жестянки с леденцами «Смит и Кендон».

– Травись, Тротти.

– У меня что – день рождения сегодня?

Майокки подошел к отопительной батарее и прислонился к ней.

– Я решил было сам их попробовать. Тебе, Пьеро Тротти, они вроде бы помогают. Хотя бы иногда. Беда в том, что они застревают в зубах, а вкус от них держится во рту часами.

– Надо привыкнуть, – заметил Пизанелли.

Комиссар Майокки пробежал рукой по своим темным волосам и сунул в рот трубку.

– Моя супруга утверждает, что изо рта у меня несет смолой, что зубы у меня черные и что, если бы она знала, что я собираюсь курить трубку до конца дней своих, замуж за меня она сроду бы не вышла.

Тротти и Пизанелли посмеялись.

– Ничего смешного здесь нет.

– Ты ее осуждаешь, Майокки?

– Я пришел поговорить с тобой о Луке.

Пизанелли осклабился:

– Если хочешь, можешь говорить о своем браке. Комиссар Тротти тут специалист. И еще по женщинам. Чрезвычайно объективен, потому что сам обрел полнейшую умиротворенность.

– Фаллократы – и я, и все остальные в этой убогой квестуре.

Заметив, что улыбка с лица Пизанелли исчезает, Тротти спросил:

– Ну и что там Лука, Майокки?

– Укатил на Адриатику.

– Тебе самому нужно было туда поехать. Хотя бы на праздники. Завел бы роман с какой-нибудь белокурой датчанкой или с немецкой хаусфрау – глядишь, и отвлекся бы. Подышал бы йодом. И брось ты эту трубку. Переходи на леденцы.

– Что вы все к моей трубке привязались? – Майокки раздраженно пожал плечами. – Я люблю свою трубку.

– Тебе выбирать между женой и трубкой, – сказал Пизанелли.

– И если ты любишь свою жену, что ты целыми днями торчишь в этой несчастной квестуре?

– Куда мне еще ехать, комиссар? – Майокки повернулся к окну и уставился на галечную стену напротив. – Здесь, по крайней мере, я приношу пользу. Здесь я хоть что-то делаю.

– Поезжай на Адриатику.

– Я уже соскучился по детям.

– Узнал что-нибудь о докторе?

Пизанелли потер рукавом замшевой куртки свой кожаный ботинок:

– О каком докторе?

– Ты никогда не слушаешь, Пизанелли. Когда этот Лука встретился со Снупи…

– С Марией-Кристиной, – сказал Пизанелли, подняв кверху палец.

– Когда Лука встретил ее на железнодорожной станции, она упала в обморок. Он отвез ее на улицу Мантуи и вызвал доктора.

– Вы мне об этом не рассказывали.

– Лука подозревал, что она беременна.

– Будь она беременна, Боттоне сразу же обнаружил бы это при вскрытии. – Пауза. – Беременна в пятьдесят лет?

– Беременна или нет, правды Лука мог не знать. И, возможно, он испугался.

– Доктор Сильвио Сильви, – сказал Майокки. – Приятеля Луки зовут доктор Сильвио Сильви.

– И где же он?

– Уехал на праздники.

– Естественно. – Не скрывая раздражения, Тротти открыл один из принесенных Майокки пакетиков с ананасными леденцами «Чармз».

– На праздники в Калабрию.

– Может, сказать карабинерам, чтобы они его поискали?

Майокки улыбнулся:

– А ты на праздники так никуда и не поедешь, Тротти? И на свое озеро не выберешься?

– Обо мне не беспокойся, Майокки. Скажи-ка лучше, как нам достать этого доктора?

В дверь тихо постучали. Тротти вздохнул:

– Старуха говорит, что видела двух человек – порядком нализавшуюся Лауру Роберти и какого-то мужчину. Якобы они вошли в дом на Сан-Теодоро в три утра.

У нас есть все основания полагать, что Боатти и синьорина Роберти в это время были уже в доме. Кроме того, нам совершенно неизвестно, каким образом Мария-Кристина попала из своего дома на улице Мантуи на площадь Сан-Теодоро. Не исключено, что, если мы это выясним, мы сможем узнать и имя убийцы.

Легкий стук в дверь повторился. Пизанелли оторвался от своих ботинок и подошел к двери.

– Последним на улице Мантуи ее видел Лука. И этот доктор Сильви. Он-то, возможно, и знает, как она перебралась на Сан-Теодоро. Живой или неживой Мария-Кристина попала в квартиру своей сестры? Если она была уже мертва, кто ее туда приволок? Не приняла ли старуха Марию-Кристину за Лауру?

– Посмотрю, как можно разыскать этого Сильви… если ты не уедешь на праздники, – сказал Майокки.

– Тебе бы давным-давно следовало его разыскать, Майокки. Мне самому все за вас делать, что ли?

– Ты бы мог немного отдохнуть, Тротти.

– Я отдохну, обо мне не беспокойся. Съезжу в Болонью, только попозже.

– Есть новости о внуке, Пьеро?

– Пиза? – Тротти с раздражением посмотрел на Пизанелли и нахмурил брови. – Чего ты там шепчешься?

Пизанелли отступил от стоявшего в двери человека, с которым разговаривал.

– Комиссар Тротти, с вами хотел бы переговорить агент Дзани.

– Дзани?

– Касательно Розанны Беллони.

Тротти повертел в руке пачку сигарет:

– Черт вас знает, где вы берете свои «Нацьонали»?

Дзани нахмурился. В слишком тесной для его коренастого тела форме он явно чувствовал себя неуютно. Хитрая красная физиономия показалась Тротти краснее и несчастнее, чем обычно. Полицейский агент Дзани ссутулился над столом; в одной руке он вертел стакан с «Настро аццуро», в другой держал тлеющую сигарету. От приторного запаха черного низкосортного табака у Тротти защипало в ноздрях. Дзани молча созерцал пиво в стакане. Ему очень хотелось покончить с его остатками, но он ждал, когда Тротти поднесет ко рту длинный бутерброд с сыром.

(Ни в кабинете у Тротти, ни пока спускались с третьего этажа квестуры, Дзани не произнес ни слова).

– Вы очень много пьете, Дзани.

– Много пью, много курю и не высыпаюсь.

– Вы уверены, что не хотите поесть? Бутерброд или чего-нибудь горячего?

– Я не голоден, – мрачно ответил Дзани.

– Может, вам нужно отдохнуть?

– Отдохнуть? Мне нужна новая жизнь. – Последний глоток пива и косой взгляд на Тротти. – Вы сами-то выглядите не ахти как, комиссар.

– Потому-то я и решил вырваться из города на пару недель, – сказал Тротти, набив рот бутербродом.

– А как же Розанна Беллони? Вы уезжаете? Я-то думал, вы с ней были друзьями. – Он говорил с легким акцентом, свойственным жителям Марке: Дзани десять лет проработал в провинции Мачерата.

– О чем вы со мной хотели поговорить? – Тротти не скрывал нетерпения. – До отъезда мне кое-что обязательно нужно сделать.

Тротти надеялся, что Дзани что-нибудь поест. Они сидели в задней части бара «Тавола кальда да Пиппо», который находился на Новой улице метрах в ста вверх от квестуры. Во время учебы в этой небольшой, чистой и недорогой закусочной собирались студенты. Сейчас здесь сидело несколько посетителей, решивших перекусить до обеда салатом или булочкой из буфета. За стеклянным прилавком стояли две девицы в бумажных чепцах и полосатых красно-белых платьях и подталкивали посетителям стальные тарелки. Фаршированные артишоки, розовые кальмары, разнообразные изделия из теста, несколько мясных блюд, оливковое масло и базилик.

Дзани вдруг спросил:

– У вас ведь дочь, комиссар?

В животе у Тротти что-то сжалось.

– Она в Болонье, – сказал он бесстрастным голосом.

– Стало быть, вы знаете, что значит быть отцом. – Он скользнул по лицу Тротти своими маленькими глазками. Тротти почудилось, что Дзани ищет сочувствия.

– Моя дочь замужем.

– Замужем?

– Ей почти тридцать. Она вот-вот родит. Поэтому я и хочу уехать. Где-нибудь на днях собираюсь в Болонью.

Дзани допил свое пиво:

– Лучше бы у нас тоже была дочка.

– Вы уверены, что не хотите поесть, Дзани? Нужно же что-нибудь бросить в желудок.

– Я не голоден. – Дзани печально смотрел на пустой стакан. – Мой сын голубой.

Молчание.

– Голубой, комиссар.

Тротти пытался подобрать слова, чтобы заполнить пустоту, которая, казалось, стала внезапно отдалять их друг от друга. Он заметил невпопад:

– Я тоже целый год боялся, что моя дочка умрет. Она ничего не хотела есть.

– Голубой, гей – гомосексуалист. – Дзани поковырял у себя в левом ухе; уголки его губ опустились. – Мне еще пива нужно.

Тротти рукой остановил его:

– Нет.

Дзани оттолкнул его руку. Маленькие глазки уставились на Тротти. Дзани закурил «Нацьонали».

– Комиссар, в тот день, на Сан-Теодоро… – Он осекся.

– Да?

Дзани затянулся сигаретой.

– Вы сказали, что мы друзья. Вы сказали, что мы с вами давнишние друзья.

Тротти оглядел закусочную. Время близилось к полудню, и люди начали выстраиваться вдоль прилавка в очередь; их лица ярко освещались сверху лампами.

– Вряд ли у полицейского могут быть друзья.

– Вы же друг Розанне Беллони. – Он затушил сигарету в желтой пепельнице с рекламой газеты «Провинча Падана». – Вы ей были другом и поэтому хотите найти ее убийцу.

– Убили не Розанну. – Тротти покачал головой. – Убили ее сестру.

Лукавая улыбка хитрого крестьянина.

– В начале расследования вы ведь об этом не знали?

– Расследование ведет Меренда.

Дзани собирался что-то сказать. Он открыл было рот, но, подумав получше, взял из пачки новую сигарету. Пальцы его правой руки пожелтели от никотина. Он повернулся на стуле и окликнул официантку – хорошенькую девушку в форменной одежде:

– Еще пива, – скомандовал он.

Тротти прикончил бутерброд. С твердой хлебной корки на руки и одежду ему просыпалась мука. Он чувствовал во рту резкий вкус оливкового масла, зубы погружались в мягкий сыр. Продолжая жевать, он спросил:

– Тебе по-прежнему не дают спать сексуальные пристрастия твоего сына? – Тротти перешел с официального «вы» на фамильярное «ты». – Но ведь не вчера же ты об этом узнал?

– Отдел по расследованию убийств возглавляет комиссар Меренда. Я выполняю только его распоряжения, – сказал Дзани, словно кого-то в чем-то обвиняя.

Ничего не понимая, Тротти нахмурил брови.

– Комиссар Тротти, и начальник квестуры, и комиссар Меренда убеждены, что убийцей на Сан-Теодоро был мой сын. – Дзани вздохнул и достал из нагрудного кармана своей мятой рубашки фотографию. – Что это, по-вашему? – спросил он, протягивая Тротти снимок, и из его маленького, налитого кровью глаза выкатилась скупая слеза.

Дзани явно был под хмельком.

– Во всем она одна виновата. – Маленькие глазки увлажнились, голова склонилась набок, чтобы дым от «Нацьонали» не попадал в нос. – Я бы мог быть ему хорошим отцом, а если уж он пошел кривой дорожкой, во всем виновата его мать.

Тротти в недоумении поднял брови.

– Все очень просто. Во время беременности она все думала, что родится девочка. – Он опустил голову на руку. – Я ее ни в чем не виню. Она, верно, хотела дать своей дочери ту радость, которой у нее самой в детстве никогда не было. Но родиласьто не девочка, а мальчик. Жена просто не могла свыкнуться с мыслью, что Альберто – мальчик. Во всем она виновата, во всем виновата моя жена. Когда Альберто был маленьким, она напяливала на него девчоночью одежду. Волосы у него всегда были длинные, как у девочки. Не разрешала ему выходить на улицу, играть с другими детьми. Держала его взаперти, а меня заставляла мастерить ему кукольные домики. Запрещала играть в войну и в ковбоев. Он всегда был для нее куклой, игрушкой. – Вздох. – Мне бы что-нибудь тогда сделать, но не все так просто было. Мне и работать нужно было. Детей воспитывать – это женское дело, вмешиваться мне не хотелось. А теперь…

(Сын Дзани работал в книжном магазине в центре города. Двадцатичетырехлетнего Альберто Дзани несколько раз задерживали за беспорядки и хулиганство. В квестуре ни для кого не было секретом, что у Альберто, несмотря на всю его агрессивность, мужественную внешность и многочисленных девиц, разъезжавших с ним повсюду на мотоцикле, было несколько любовников-гомосексуалистов).

Тротти посмотрел на фотографию:

– Откуда она у тебя?

– Из ее квартиры на Сан-Теодоро. – Он запнулся и прибавил: – В ту ночь, когда журналист наткнулся на тело, – вы тоже потом приехали, – у меня даже и дежурства не было. Мне обо всем сообщил один приятель из оперативного. Я сразу же туда и сорвался.

Тротти, сдвинув брови, разглядывал старую фотографию.

– Что это за улика? Снимку не меньше пятнадцати лет.

– Он был в одной рамке с теми фотографиями, которые вы тогда смотрели.

– Зачем ты его взял?

– Синьорина Беллони любила моего сына. – Маленькие глазки Дзани избегали взгляда Тротти.

– Он у нее учился?

Дзани кивнул:

– Она любила его. Может быть, жалела.

– Почему?

– В детстве Альберто был хорошим мальчиком. Все это говорили. И всем он нравился. Он был таким хорошеньким. – Дзани подался вперед и положил свою влажную ладонь на руку Тротти. – Посмотрите сами. Он здесь в школьной форме.

Фотография запечатлела маленького мальчика со светлыми вьющимися волосами, державшего в руке палку с итальянским флагом. Он был обут в высокие ботинки, на которые сверху завернуты носки. Дождь размыл на флаге красную и зеленую краски – на снимке получились разные оттенки серого. Капли краски упали на руку мальчика, которой он сжимал древко. Рядом, положив ему руку на плечо и уставившись в фотокамеру, стояла Розанна Беллони. Тротти повернул фотографию обратной стороной. Карандашом кто-то написал: 4 ноября 1973.

– Фотография очень давнишняя, – сказал Тротти.

– Когда Альберто исполнилось пятнадцать лет, он начал меняться. Свою мать он разлюбил.

– А тебя?

– Меня мой сын всегда ненавидел, – коротко сказал Дзани.

– Почему?

Сухой смешок. Перед глазами агента продолжала танцевать поднимающаяся струйка сигаретного дыма.

– Я человек необразованный, комиссар, и вкусы у меня простые. Я полицейский, особой фантазией не отличаюсь. Даже честный, если такое вообще может быть. С таким же успехом я мог бы быть и солдатом. Или преступником. Интересов у меня мало. – Он посмотрел на свои руки. – Пара пачек сигарет в неделю, иногда выпивка. Тотокальчо, футбол или бокс по телевизору – больше мне ничего и не нужно. – В голосе все сильнее чувствовалась горечь. – А мой расчудесный сын – мы ему не ровня. Никогда не были. Собирается стать знаменитым писателем. Или актером. Или модельером. Друзья у него были всегда замечательные. Не то что его тупой зануда-отец и тупая мать, которая по нему с ума сходит. – Дзани стукнул себя в грудь. – Но его тупица отец не торгует своей задницей. Его отец – мужик, настоящий мужик. А не баба, у которой что-то там болтается между ног.

Его круглое лицо побагровело.

– Вы думаете, я не знал, что он голубой? Не успело ему еще и пятнадцати исполниться, как по телефону стали названивать все эти художники и актеры – поговорить с Альберто. Все шепелявые да картавые. И все время говорили длинные слова, которых я раньше и слыхом не слыхивал. – Пауза. – В шестнадцать он из дома сбежал. Мы его три месяца не видали.

– А при чем тут Розанна? – Тротти очень хотелось уйти от этого человека, подальше уйти от его страданий и жалости к себе. Ему захотелось оказаться вдруг рядом с телефоном и позвонить Пьоппи в Болонью.

(Ребенка они, наверно, назовут Пьеро).

– Когда Альберто вернулся в город, она его и приютила.

– Кто?

– Ваша Розанна Беллони. Выделила ему угол, там он и спал. Она жила на улице Мантуи, рядом со старой гимназией. Он прожил у нее больше трех месяцев. Так он и достиг своей зрелости. Тут Розанна его поддержала. – Дзани принялся нервно раскуривать очередную сигарету. – Тогда, помню, я возмущался, что она суется не в свое дело. Но теперь понимаю, что это она по доброте. По доброте, потому что… потому что Розанна – добрая женщина.

– Все это было давным-давно. Лет шесть или семь назад. Зрелость у твоего сына наступила лет в восемнадцать-девятнадцать.

Дзани затянулся; на какой-то миг его глаза встретились с глазами Тротти и тут же скользнули в сторону. Он скрестил руки на своей мятой форменной рубашке.

– Они до сих пор встречаются.

– У них что – и любовь была? – Тротти почувствовал, как в животе у него что-то сжалось.

На него взглянули маленькие глазки:

– Вам ведь Розанна Беллони нравилась?

– Я едва ее знал, – ответил Тротти, чувствуя, что голос его звучит оборонительно и что отвечать не нужно было.

– Вам бы на ней жениться, комиссар.

– Я человек женатый. – Тротти вытер бумажной салфеткой руки и стряхнул с брюк муку. – Твой сын и Розанна занимались любовью?

– Начальник квестуры в этом уверен.

– Откуда он узнал о твоем сыне?

– Альберто вечно якшается с богатыми ребятами. Они гораздо богаче его, а его только с толку сбивают. Разъезжают на больших мотоциклах и носят кожаные куртки. А Альберто нищий: работает в своей «Libreria Ticinum»,[33] и, попади он в тюрьму, у его отца и денег не будет, чтобы его оттуда вызволить. Я не врач и не адвокат. Пару раз начальник квестуры хотел со мной поговорить. Однажды он все-таки спас его от тюрьмы.

– Начальник квестуры и рассказал тебе о Розанне и Альберто?

– Она хоть женщина. Пусть на тридцать пять лет старше его, но если они трахаются, я хоть знаю, что он не в постели с каким-нибудь голубым.

– И начальник квестуры думает, что твой сын убил Розанну?

– Мой сын не виновен. – Дзани выпустил два маленьких клуба дыма.

– И начальнику квестуры, и Меренде теперь известно, что убита не Розанна.

Собеседники надолго замолчали. Закусочная наполнилась посетителями. Какая-то толстая женщина посмотрела на свободное место рядом с Тротти и понесла свой поднос к другому столику.

– Как-то раз, с год назад, – тихо проговорил Дзани, уставившись в стол, – Альберто совсем вышел из себя. Не думаю, что у них случилось что-нибудь серьезное. Альберто совсем не жестокий.

– Он ударил Розанну?

– Вы знали, комиссар?

– Она обозвала его гомосексуалистом, и он разозлился?

Дзани мрачно посмотрел на Тротти и горестно кивнул.

– И теперь начальник квестуры думает, что по той же самой причине твой сын убил Марию-Кристину?

– Вы, комиссар, кофейный наркоман.

Тротти обернулся и от яркого света, лившегося из окна, которое выходило на Новую улицу, сощурился. Пластмассовая чашка с кофе обжигала руку.

– Для вас, комиссар.

– Что это, Токка?

– Два факса из Феррары. От карабинеров. – В своей большой руке Токкафонди держал два листка бумаги. – Друзья в высших сферах, комиссар?

– Есть в высших, есть и в низших. Карабинеры и полиция.

– Факсы только что из машины. Как раз собирался отнести их наверх. – Полицейский притворил за собой дверь в оперативный отдел.

– Хочешь кофе с молоком, Токка? – Тротти посмотрел на чашку, которую он нес в кабинет.

– Вы хотите сказать – чашку сахара, разбавленного кофе? – Агент Токкафонди перешел на диалект. Совсем еще мальчишка, он был одним из очень немногих в квестуре, кому Тротти действительно симпатизировал. – Новостей от дочери нет?

– Давай факс, Токка. – Тротти сдвинул брови. – Может, и я когда-нибудь обзаведусь такой машинкой. А может, я уже устарел для всех этих новинок. О чем там? Что это карабинерам вздумалось посылать мне факсы?

(Диалект, на котором между ними шел разговор, придавал всем словам большую реальность, большую подлинность).

Токкафонди поднес к лицу Тротти верхний листок. Несколько фотографий. Мужчина в левый и правый профиль и анфас. Под ними – фотография головы того же мужчины на фоне какой-то белой простыни. Приоткрытый рот, мертвые сомкнутые веки, распухшие лоб и щеки.

– Какого черта? – Тротти повертел головой и поставил кофе с бутербродом на пол. Он прочел:

– Что-нибудь понятно, комиссар? – Токкафонди поднял густые брови. – Не ваш приятель?

Тротти обратился ко второму факсу.

«Корпус карабинеров, координационная служба», – прочитал Тротти заголовок, ведя по нему пальцем. Чтобы разобрать написанный от руки факс, ему пришлось отодвинуть лист с текстом на вытянутую руку.

Токкафонди засунул руки в карманы и улыбался.

Тротти прочел вслух:

Аккуратная подпись «Спадано» и приписка:

Автоматически, не отрывая взгляда от факса, Тротти достал из кармана ревеневый леденец и сунул его в рот.

– Синьор Боатти хотел бы во всем признаться. Он заявляет, что убил синьорину Беллони.

Тротти поставил на стол чашку с остывшим кофе.

– За четыре с лишним дня не продвинулись ни на шаг. – Желая выразить свое разочарование по этому поводу, он сложил руки в непристойный жест, якобы означающий переполненное состояние семенников. – А теперь все вдруг наперебой объявляют, что знают убийцу синьорины Беллони. – Он повернулся, поглядел на сидевшего в кресле журналиста и улыбнулся: – Вы полагаете, что это вы ее убили?

– Никогда этого не говорил. – Боатти оброс щетиной.

Бледное, болезненное лицо, мятая одежда. На нем были те же полотняные брюки и легкие мокасины, что и той ночью, когда они впервые встретились с Тротти. Он постарел, словно только теперь события на Сан-Теодоро отразились на его внешности. Боатти провел рукой по подбородку.

– Только не пытайтесь больше выгораживать Розанну Беллони. Не вредите себе еще больше. Лжесвидетельствовали вы уже предостаточно, Боатти.

Боатти промолчал.

– Теперь попробуйте помочь и себе самому, и другим. Скажите, где сейчас Розанна Беллони?

Пизанелли и Майокки стояли, прислонившись к батарее.

Майокки страдальчески смотрел на зажатую в левой руке трубку. В правой он держал большой коробок кухонных спичек. Пизанелли, скрестив руки на груди, устремил взгляд на Боатти; в углах его губ притаилась недобрая улыбка. На краю батареи висела его замшевая куртка.

– Все это время вы прекрасно знали, что Розанна жива, – холодно проговорил Тротти. – Для журналиста, Боатти, у вас слишком рыцарское отношение к истине.

У Джорджо Боатти были утомленные глаза, словно он много плакал.

– Хотя бы раз сделайте мне одолжение. Расскажите мне правду, – правду, которую вы так долго умышленно скрывали.

– Есть вещи и поважнее правды, – словно через силу проговорил своим высоким голосом Боатти.

Жест протеста. Тротти не скрывал раздражения:

– Вы же знали, что убитая – Мария-Кристина? Вы ведь с самого начала знали, что это ее тело?

Едва заметный кивок.

– И вы все это время знали, где Розанна?

Боатти вспотел, его виски стали влажными.

– И вы знаете, где она сейчас, Боатти, правда ведь?

– Откуда вы знаете, что Марию-Кристину убил не я?

– А что же вы не захватили с собой своего диктофончика? – насмешливо спросил Тротти. Он обошел стол, сел и поставил ногу на выдвинутый ящик. Потом посмотрел на сослуживцев.

– Он забыл его у своей подружки, – сказал Пизанелли.

– Господа, синьор Боатти по собственному почину явился в квестуру, чтобы поведать нам правду. – Тротти поднял чашку с кофе.

– Не арестовать ли нам синьора Боатти? – Обращаясь к Тротти, спросил Пизанелли. – Майокки продолжал созерцать трубку.

– За то, что он трахается с синьориной Роберти? Ты думаешь, лейтенант Пизанелли, что супружеская измена – это уголовное преступление? Посадить человека в тюрьму за то, что он обманывает жену и забирается этажом ниже в постель к хорошенькой маленькой туринке?

На влажном лице Боатти проступил густой румянец:

– Я явился сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.

Тротти поднялся и подошел к полицейским:

– Знаете ли, господа, что мне поведал Дзани? – На Боатти он не смотрел. – Дзани поведал мне, что его сын Альберто – бывший ученик Розанны Беллони, который более десяти лет после школы поддерживает с ней отношения…

– Тот гомосексуалист, что работает в «Libreria Ticinum», – с кольцом в ухе и в мотоциклетных бутсах? С таким хорошеньким маленьким личиком? Это сын Дзани? – спросил Майокки.

– Альберто Дзани, – кивнул Тротти. – С год назад – а виделись они регулярно – он почему-то так разозлился на Розанну, что потерял над собою контроль и накинулся на нее с кулаками. – Тротти махнул рукой в сторону двери. – Розанна, должно быть, нечаянно сделала какое-то пренебрежительное замечание о сексуальных пристрастиях юноши. Он набросился на нее, но в это время, к счастью, мимо квартиры случайно проходил синьор Боатти. Он услышал крик Розанны, вбежал в квартиру и помешал Дзани задушить женщину. А потом вызвал карабинеров. Разумеется, все были заинтересованы в том, чтобы замять дело. – Тротти обернулся к Боатти.

– Почему вы ничего не рассказали мне о Дзани-сыне?

– Комиссар Меренда обо всем знал.

Тротти наклонился к журналисту и постучал себя по груди:

– Я не Меренда. Почему вы мне ничего не рассказали, Боатти?

Боатти молчал.

– А мне вы ничего не рассказали потому, что прекрасно знали, что убили не Розанну Беллони.

Боатти пожал плечами.

– Вы прекрасно это знали. Знали, что это не Розанна и что у Дзани не было причин нападать на Марию-Кристину. Никакого мотива у него не было. А потом, без ключа Дзани никак не смог бы попасть в дом на Сан-Теодоро. И это вы тоже знали.

– Его могла впустить сама Мария-Кристина. И он стал бы далеко не первым любовником, кому она отпирала дверь.

– Когда все думали, что мертва Розанна, вы знали правду. Знали, что это Мария-Кристина. А комиссар Меренда этого не знал. Как и начальник квестуры. Естественно, они предположили, что Дзани вернулся на место преступления. И на сей раз действительно убил Розанну. – Тротти отхлебнул остывшего кофе и продолжал: – Слишком много шума. Понятно, что начальник квестуры не хотел, чтобы я во все это вмешивался. И велел мне не высовываться. Преступник был ему известен, во всяком случае, он так полагал. Беда в том, что этот преступник оказался сыном одного из его самых старых и надежных полицейских.

– Агента Дзани, – сказал Майокки, не отрывая взгляда от трубки.

– Начальник квестуры хотел, чтобы дело не раздували, чтобы все было шито-крыто. – Тротти кисло улыбнулся. – И поэтому даже хотел удалить меня из города. Он едва не заставил меня уйти в отпуск и уехать на озеро Гарда. – Он фыркнул. – Много шума!

Тротти опешил.

– Именно это я и сделал.

– В Грецию? – недоверчиво переспросил Тротти.

– Уехали сегодня.

– Уехали? Значит, Розанна Беллони не одна?

– Нет, конечно. – Боатти вежливо улыбнулся и посмотрел на стоявших у батареи полицейских. – В свадебное путешествие люди стараются уезжать не в одиночку.

– Не могу поверить. – Тротти замотал головой. – Вы хотите сказать… вы нам хотите сказать, что Розанна Беллони проводит сейчас в Греции свой медовый месяц?

– Ей почти шестьдесят, комиссар. Вам не кажется, что в этом возрасте она имеет право на счастье?

– А ее сестра? Мария-Кристина мертва – ее убили. Мария-Кристина ни на что не имеет права?

– Так для всех гораздо лучше. Неужели вам не понятно – Розанна всегда страдала. – Боатти жестом выдал свое раздражение. – Страдала в молодости, пытаясь защитить младшую сестру. Она всегда пыталась защитить Марию-Кристину – и что в результате? Розанна о ней заботилась, жертвовала собой, отдавала ей всю свою любовь – и чем Мария-Кристина кончила? Тупая развратная баба, которую до смерти избил последний из ее бесчисленных любовников.

– Не вы ее убили?

Боатти вопрос проигнорировал.

– Почему Розанна Беллони поехала в Грецию? – Голос Тротти все еще звучал недоверчиво. – И с какой стати это свадебное путешествие?

– Потому что Розанна наконец-то решила пожить для себя. – Решила, что она хочет жить с мужчиной.

– С каким мужчиной?

– С мужчиной, которого она всегда любила.

– Кто он?

Боатти дернул плечами, словно удивляясь недогадливости Тротти.

– Акилле Талери, естественно. Учитель из Вентимильи.

– Значит, вы все знали, Боатти?

– Что я знал?

– Где была Розанна. Вы все время знали, где она и что делает. И с кем она.

– Конечно, знал.

– И вы лгали?

Боатти холодно поглядел на Тротти.

– Вы лгали?

– Розанна нуждалась в моей помощи.

– И пудрили мне мозги.

– Совсем нет – я рассказал вам о Розанне, рассказал об учителе.

– Вы лгали, Боатти.

– Нужно было защитить Розанну.

– Вы препятствовали восстановлению справедливости.

– Плевал я на восстановление справедливости – на восстановление вашей справедливости.

– Поэтому вы изобрели свою собственную?

– Розанна – замечательный человек. Она всегда жертвовала собой ради других. Ради матери, ради своей сумасшедшей сестры – сумасшедшей и очень развратной сестры. И вот, на склоне лет она наконец решает выйти замуж. За человека, которого она любит пятнадцать с лишним лет…

– За человека, который трахнул Марию-Кристину?

– Errare humanum est..[34]

Тротти нахмурился:

– Она вышла замуж за человека, которого однажды застала в постели со своей сестрой?

– Розанна заслужила свое счастье.

– Он предал ее.

– Приключение не всегда предательство. – Боатти снова провел рукой по подбородку. – Розанне понадобилось семь лет, чтобы решиться. Когда она наконец поняла, что молодость ушла, я, – он стукнул себя в грудь, – именно я убедил ее в том, что лучше всего ей выйти замуж.

Пизанелли, не размыкая скрещенных на груди рук, подался вперед:

– Как верный супруг, вы расписывали ей прелести моногамии?

Боатти продолжал смотреть на Тротти.

– Я единственный, кто знал. О том, что Розанна отправилась в свадебное путешествие, не знала даже ее сестра в Милане.

– Стало быть, все это время вы ее защищали?

– Как только я наткнулся на тело, я позвонил Акилле.

– Ее мужу?

– Но в гостинице их не оказалось. Они уехали в дельту По.

– Этот Акилле Талери теперь ее муж?

– Акилле и Розанна поженятся в сентябре.

Тротти поморщился:

– Медовый месяц до свадьбы?

– Боитесь, как бы она не забеременела, комиссар Тротти? – Пизанелли шлепнул Тротти по плечу и спросил Боатти: – Зачем вы звонили жениху?

– Мне нужно было сказать Акилле о смерти Марии-Кристины. Я хотел, чтобы он увез Розанну из Италии. – Не оборачиваясь к Пизанелли, Боатти продолжал смотреть на Тротти.

– В Грецию?

Боатти кивнул:

– Я не хотел, чтобы она сюда возвращалась. Не хотел, чтобы она снова переживала. Послушайте, Тротти, смерть Марии-Кристины никому особенного горя не причинила.

– Для самой Марии-Кристины это большое горе.

– Ей лучше быть мертвой.

– Полагаю, вы шутите?

– Когда Мария-Кристина была еще маленькой девочкой, ее домогался отчим. Давным-давно это было. Мне кажется, что после сорока лет страданий Розанна заслужила право на маленькое счастье. Как вы считаете?

– Итак, вы лгали?

– Разумеется, лгал. – Снова вежливая улыбка. – Я вам лгал, Тротти, и плевать мне на это. Себе я не лгал. Розанна была мне матерью. Она мне больше, чем мать. Я родился, когда мои родители были уже в возрасте. У матери – у моей родной матери – со здоровьем всегда было плохо. Нянчилась со мной обычно Розанна. А вы обвинили меня в том, что я с ней спал. – Он с отвращением покачал головой. – Или вы считаете, что можно спать с собственной матерью? Вы, должно быть, спятили, Тротти.

– А не пытался ли с ней переспать Альберто Дзани?

– Альберто Дзани – сумасшедший, ему нужно лечиться.

– Вы могли бы сказать мне, что она уехала в Комаккьо.

– И вы не вернули бы ее сюда? Не заставили бы ее отказаться от медового месяца, которого она ждала полвека? Вы этого хотите? После того как она почти пять лет решалась на этот шаг? Все бросить, вернуться сюда и снова страдать за сестру, которая никогда не умела ценить любовь Розанны. И, может быть, лишить Розанну последнего шанса на счастье.

– Неужели же ее счастье так для вас важно, Боатти?

– Да.

– Поэтому, обнаружив труп Марии-Кристины, вы и решили отправить Розанну в Грецию?

– Они вернулись в гостиницу только вчера утром. Акилле еле-еле уговорил ее уехать. Она всегда любила дельту По, а с ним ей было там еще лучше. Уезжать оттуда она не хотела. Не хотела ехать в Грецию. На отдыхе она любит много ходить пешком. Но Акилле, как и я, сразу же понял, что ему нужно увезти ее из Италии. Подальше от газет, от телевизора. – Пауза. – Акилле по-своему неплохой человек.

– Будем надеяться, – промолвил Пизанелли.

– Пожалуй, немного ограниченный. Южанин. Но мне кажется, что вместе они будут счастливы.

Кофе у Тротти совсем остыл. Он залпом допил чашку и вытер губы тыльной стороной ладони:

– А что же «фиат-панда»?

– Какой еще «фиат-панда», комиссар?

– Владелец гостиницы сообщил, что Розанна уехала с мужчиной на «фиате».

– Он правда сказал это? – На круглом потном лице засияла улыбка.

– Когда мы дозвонились до этой гостиницы, вы были со мной и Пизанелли.

– Ни у Розанны, ни у Акилле нет машины.