Черный цветок

Глава I. Балуй. Пора уходить

Есеня направился к старому дубу, когда оторвался от погони и достаточно запутал следы, чтобы этот мерзкий Избор точно не нашел, где спрятан медальон. Наверное, никогда в жизни Есеня не чувствовал себя таким… униженным. И с лестницы его спускали пинком под зад, и морду били не раз, и батька шпынял как хотел. Но никогда еще ему не давали понять, какое он ничтожество! Избор смотрел на него как на муху, плавающую в пиве. Даже благородный Мудрослов никогда так себя не вел – он всегда изображал доброго дядьку, на вопросы отвечал…

Чувствуют они тоньше! А моются, глядя на пухлых девок. В хорошие руки он медальон хочет отдать… Да эту сволочную штуку надо не то что в море утопить – в горне переплавить. Молотом расколотить и потом переплавить. Действительно, зачем тащиться на какое-то море? И где оно, это море?

Есеня так злился, что совсем забыл о том, что его ищут. Уже подходя к старому дубу, он услышал, как двое стражников играют в кости и громко бранятся между собой. Ничего себе! Значит, они и дома его караулят… Интересно, долго они будут здесь торчать? Есеня пожалел, что не прихватил из дома нож: можно было бы попробовать напасть неожиданно… Впрочем, он и сам понимал, что это глупость: никогда ему не справиться с двумя стражниками. И нож тут не помощник.

Он потихоньку отошел от старого дуба и повернул в глубь леса. Не вечно же они будут тут сидеть! Когда-нибудь им надоест, и тогда он заберет медальон. Заберет и переплавит.

Вот они, оказывается, какие, эти благородные! У Есени от возмущения все дрожало внутри. Вот почему они такие – чужое отбирают. Воры! Настоящие воры! Да еще и гнушаются простыми людьми после этого! А Есеня, между прочим, сварил булат лучше благородного Мудрослова. И ни у кого ничего не отбирал!

Ему вспомнилось вдруг, как его отливкой восхищался Жидята. Как он сказал? На стенки вешают и с собаками охраняют! Во как! Есеня, довольный собой, усмехнулся. А ему это – как два пальца облизать!

И тут до Есени дошло, почему Жидята, вместо того чтобы обрадоваться, так испугался. Ведь он говорил о медальоне! «Отберут»… Есеня думал, что это он про отливки, – отливок ему жалко не было, отберут и отберут, он еще сделает. А оказывается, Жидята боялся, что его, Есеню, благородные захотят сделать ущербным! Ничего себе! За что, интересно?

«Если нас поймают, непременно попробуешь», – сказал Избор. Стать счастливым? Так это он пошутил! Веселенькое дело! Вот дрянь! Найти его и дать в морду, чтоб больше так не шутил. Разговаривает с ним Есеня, видите ли, не по правилам! А как с ними после этого разговаривать? Воры!

Есеня шел быстро, не разбирая дороги. Мысли метались в голове и между собой не складывались. Одно он знал точно: медальон надо достать и переплавить. На крайний случай – расколотить молотом.

Часа через два Есеня осмотрелся и понял, что забрел слишком далеко. Но солнце пригревало, комаров не было, и его потянуло в сон. А к дубу надо попробовать подобраться ночью: если стража так громко шумит днем, то, может, хотя бы по ночам дрыхнет. Не мешало поспать, и Есеня быстро нашел себе теплое местечко, с которого солнце не уйдет до самого вечера. Но все равно долго ворочался и вскакивал – такие мерзкие мысли крутились в голове.

Проснулся Есеня от холода. Солнце давно село, над ухом пищал комар, и трава вокруг промокла от росы. Нет, жизнь в лесу перестала ему нравиться еще в прошлую ночь. Тени деревьев показались Есене зловещими, и он неожиданно вспомнил о диких зверях. Чтобы согреться, стоило встать, но Есеня боялся пошевелиться. А что если его услышат волки? Или медведь? Пока он лежит тут тихо, никто его не найдет и не тронет. Когда-то, когда Есеня был маленьким, с ним такое случалось: в темной комнате ему часто мерещились страшные тени. Но, хоть он уже взрослый, это вовсе не темная спальня, а самый что ни на есть настоящий лес!

Вдали ухнула сова – низко и зловеще. А еще, говорят, в лесу есть болото, из которого по ночам выходят мертвецы… Истории про мертвецов мальчишки частенько рассказывали друг другу в детстве. А вдруг все это правда? Мертвец – это не волк и не медведь, от него под кустом в темноте не спрячешься. У Есени стучали зубы, и вовсе не от холода. Да еще и комары обжирали босые ступни, но почесаться он не решался.

Нет! Он не трус! И какие-то там мертвецы не помешают ему достать медальон со старого дуба! Есеня сел и прислушался: лес был полон звуков. В верхушках деревьев шебаршился ветер, вокруг изредка что-то щелкало, шуршало. Снова крикнула сова. Может, ее кто-то спугнул? Птицы редко кричат просто так. Есеня звонко хлопнул по щеке, придавив комара, – звук разнесся по лесу далеко и отчетливо.

Надо выбираться отсюда. Сидеть и ждать нет никакого смысла. Он с наслаждением почесал пятки, поднялся на ноги и, оглядываясь и пригибаясь, пошел в сторону города. Ему хотелось двигаться бесшумно, но поминутно что-то попадалось под ноги: то хрустела сломанная ветка, то сучья задевали одежду, то он спотыкался и, едва не падая, громко шлепал босыми пятками по земле.

Ему казалось, что его давно увидели и теперь идут по пятам. Чувствовал, как в спину ему кто-то смотрит. Мертвецы? Волки?

Странный звук донесся издали. Похожий на рев. Или стон. Очень страшный звук. Живой и неживой одновременно. Есеня замер и прислушался: звук повторился. Что-то ему это напомнило, что-то светлое, доброе… Звук повторился еще раз, и Есеня вспомнил: по базару иногда водили живого медведя. Веселый был мишка и умный: деньги умел считать и на передних лапах ходил. А кричал в точности так же – немного обиженно, вытягивая вперед морду.

Вот это да! Неужели медведь? Сожрет и не подавится. Есеня хотел потихоньку уйти от этого нехорошего места, но тут нога его вляпалась во что-то скользкое, холодное и живое, из-под нее донесся отчаянный визг. Есеня от испуга отпрыгнул в сторону и только потом сообразил: лягуха! Он в темноте наступил на лягуху! К осени они почему-то всегда лезут под ноги. А если бы это была змея? Звяга рассказывал как-то про девчонку, которую укусила змея, – говорят, она ужасно кричала, а потом умерла. Умирать Есеня не хотел и теперь пошел вперед, осторожно ощупывая носком землю, прежде чем ступить. Но змея может укусить, если только к ней прикоснешься…

Страшный медвежий рев снова разнесся по лесу, теперь гораздо ближе и где-то над головой. Может, медведь залез на дерево? Есеня присел и прикрыл голову руками. Рев повторился. Он повторялся то и дело, но Есеня, как ни старался, не мог как следует определить, откуда он идет: почему-то вместе с ревом в верхушках деревьев особенно сильно шумел ветер. Поразмыслив с минуту и прислушавшись, он понял и чуть не рассмеялся: это дерево скрипит! Никакого медведя нет! Есеня оживился, бесстрашно пошел на звук и нашел тонкую и высокую сосну с надломанной верхушкой. Правду говорят: у страха глаза велики.

Однако мертвецы от этого из болот вылезать не перестали, волков никто не отменял, да и медведи запросто могли находиться поблизости – только кричать, наверное, не стали бы. Напали бы молча. Есеня ускорил шаги – скорей бы добраться до старого дуба, стражники хоть и сволочи, а люди. Живые, настоящие. Чтобы не сбиться с пути, он находил пятачок открытого неба среди деревьев и смотрел на звезды. А здорово, что он научился в них разбираться! Иначе бы заблудился тут почем зря! Никогда не знаешь, что пригодится в жизни.

Стражники не спали. Они сидели у костра и о чем-то потихоньку беседовали. Есеня подумал, что мог бы подкрасться к дубу незамеченным, но, вспомнив, как в лесу под ногами хрустели ветки, решил не рисковать. Ведь если его поймают, то сразу догадаются, что он пришел за медальоном. И тогда ничего не получится. Надо дождаться, когда они уйдут – наверняка, им это скоро надоест. А тем временем можно отсидеться в сарае, там его искать не будут.

Он пробрался в город задолго до рассвета, повертелся вокруг двора Бушуихи, проверяя, не выдал ли кто его убежища, и только потом залез внутрь. И, что самое удивительное, нашел там хлеб, сыр и флягу с квасом – узелок был зарыт в сено, и Есеня нащупал его, когда хотел улечься поудобней. Здорово. Да тут можно сто лет прожить! И еда, и теплая постель – чего еще надо? А гулять можно по ночам.

Есеня барином развалился в сене и, уплетая хлеб с сыром, предался мечтам о том, как следующей ночью снова залезет к белошвейкам, не для расспросов, конечно, а по другому делу. После кошмаров ночного леса жизнь вошла в нормальную колею – разве что скучно целый день сидеть взаперти, ну да можно же придумать себе какое-нибудь занятие?

Он пригрелся и не заметил, как уснул, так и не дожевав хлеб. Ему снился страшный сон – злобный правитель Харалуг, чем-то похожий на отца, только выше и шире в плечах, с густой черной бородой, нависал над ним и спрашивал: почему ты до сих пор не уничтожил медальон? В руках он держал булатную саблю – Есеня даже во сне заметил, какой красивый у нее клинок: черный с золотистыми прожилками. Ему было очень страшно, он думал, что злобный Харалуг сейчас отсечет ему голову, ведь сабля у него острая как бритва и прочная как алмаз. Он что-то мямлил в ответ про стражников у старого дуба, но Харалуг не слушал его.

Крик петуха на крыше сарая разбудил его не сразу. Да и вряд ли это был первый петух – солнце не только давно встало, но и подползало к полудню. Есеня прислушался: в сарае кроме него кто-то был. Он притих и перестал дышать. Может, кто выдал? Да нет, стражники не стали бы осторожничать. И вообще: что они, собственно, могут ему сделать? Медальона-то у них нет!

– Есеня, – шепотом позвал тихий голос, – ты здесь?

Он высунул голову из сена и увидел Чарушу.

– Ой! – она улыбнулась во весь рот. – Ты вернулся! Как здорово!

– Вернулся и вернулся, – ответил он равнодушно. – Опять, что ли, поесть принесла? Так я только что поел.

– Нет, я просто зашла проверить. Но если хочешь, сейчас принесу, – она повернулась, готовая по его кивку бежать за едой.

– Не надо пока. Может, к ужину, – он милостиво махнул рукой.

– А пить? Пить хочешь?

– Ну давай! – он кинул ей фляжку, которую Чаруша поймала на лету.

– Я сейчас! До колодца и обратно!

Есеня не понял, чего она так суетится, но ему понравилось: лежи себе, а тут по первому требованию – еды, воды! Может, еще чего попросить? Пива, например! Но пить пиво в сарае, в одиночестве показалось ему неинтересным. Эх, была бы она белошвейкой, а не папиной доченькой! Он бы точно не стал скучать.

Чаруша вернулась быстро, запыхавшись и поправляя выбившиеся из толстой косы пряди волос. Румяная и пышущая жаром, как булочка, только что вынутая из печки. Есеня тряхнул головой: как здорово было бы ее сейчас потискать, чтоб она повизгивала и хохотала. Наваждение показалось столь натуральным, что Есеня долго не мог от него избавиться. Чаруша взобралась к нему на сено и села рядом, так близко, что он почувствовал ее запах. От нее пахло пряностями и кожевенной мастерской ее отца, но не противно вовсе – готовой выделанной кожей. Хороший запах, терпкий немного.

– А где ты был эти две ночи? – спросила она и вздохнула, опустив голову.

– Какая разница? – Есеня хлебнул из фляги. – В лесу ночевал.

– Ой! Там же страшно! – она подняла на него голубые глаза – он только сейчас заметил, какие они голубые и прозрачные.

– Да ничего там страшного нет, – Есеня равнодушно махнул рукой. – Медведя видел. Вот как тебя сейчас. Вышел мне навстречу из малинника.

– Ой!

– Да не бойся. Он меня увидеть не ожидал, испугался и в лес убежал.

– А ты? Ты испугался? – она высоко подняла брови, и губы ее слегка подрагивали.

– Нет, конечно! Чего бояться-то? – фыркнул Есеня. – Или он меня – или я его.

– А мне в детстве рассказывали, что по ночам мертвецы выходят из болота. Мертвецов ты не видел?

– Нет, не видел, только слышал. Они за мной до самой городской стены шли, но напасть не решились.

– И какие они? Страшные?

– Не знаю. Не видел, говорю же. Только шаги слышал. И стоны. Они стонут, жалобно так, как будто тяжело им на живых смотреть.

Румянец на ее щеках слегка поблек, и по лицу пробежала тень.

– А если бы напали? – шепотом спросила она. – Что тогда?

– Не знаю, – пожал плечами Есеня. В отличие от белошвеек, она верила каждому его слову, и от этого он чувствовал себя всемогущим и бесстрашным.

– Ты такой смелый… – она восхищенно покачала головой.

– Да ну. Обычный… Расскажи лучше, что там у нас дома? Все в порядке?

– Да, приезжал благородный Мудрослов и обещал твоему отцу, что никого из них не тронут. Только… мама твоя плачет все время. А отец из твоей отливки выковал нож и повесил на стене в кухне. Кто ни придет, он всем показывает и говорит, что это его сын булат сварил, и цены этому булату нет, дороже золота стоит.

– Чё, правда, что ли? – Есеня глупо хохотнул: ему вдруг стало не по себе и защипало глаза.

– Конечно. Он и мне показывал, и стражникам, и мой отец к нему приходил – он всем показывает. Красивый нож, черный с золотым. Как у благородных. Раньше он этот нож прятал, но когда благородный Мудрослов его увидел, он его прятать перестал.

– Что, и Мудрослов его видел?

– Да. Он отливки оставшиеся у твоего отца забрал. Сказал, что они бесценные.

– Может, он и денег за них оставил? – Есеня вдруг понял, почему Жидята не велел показывать отливку отцу.

– Не знаю. Мне не говорили. А где ты еще был?

– Да нигде. Слышала ты про благородного Избора?

– Слышала. Мне мама про него рассказывала. Он украл у благородных медальон, чтобы всех простых людей сделать счастливыми. Но его заперли в высокой башне, в темнице, и теперь никто нам не поможет…

Кажется, весь город знал про медальон и Избора, один Есеня ничего про это не слышал.

– Как же! Жди дольше! Счастливыми! Да он нас ненавидит! – злобно процедил он.

– Откуда ты знаешь?

– А я вчера влез на эту башню и его освободил.

– Как это? – Чаруша раскрыла рот.

– Очень просто.

– Да ты врешь… – недоверчиво сказала она.

Ну вот, когда Есеня врал, она верила, а стоило сказать правду – и пожалуйста!

– Не хочешь, можешь не верить, – он сделал равнодушное лицо и отвернулся.

– Нет, что ты… Я верю. Правда! – Чаруша придвинулась к нему еще ближе. – А как ты туда проник? Ведь там же стража!

– Очень просто!

Есеня честно рассказал ей, как нырял под стеной и как поднимался наверх по плющу. Где-то, конечно, пришлось немного преувеличить, но ведь без этого рассказ показался бы неинтересным. А вот о том, что благородный Избор все время старался над ним посмеяться, он сообщать не стал. И еще промолчал о том, что медальон спрятал он, Есеня, а не благородный Избор.

– А этот медальон, оказывается, вовсе никого счастливым не делает. Наоборот. Им людей в ущербных превращают, а то, что у них отнимают, благородные берут себе, поэтому они такие все умные и способные. Представляешь?

– Не может быть! Это же… нечестно! – Чаруша вскинула глаза. Надо же, девка, а понимает!

Ободренный ее поддержкой, Есеня продолжил:

– Я решил, надо этот медальон молотом расколотить. Или в горне переплавить.

– Здорово! А как же ты его найдешь?

Есеня чуть не проговорился, но вовремя прикусил язык.

– Найду. Вот увидишь!

– А мой отец говорит, что тебе надо к вольным людям уходить… – вздохнула она.

– А что? Можно и к вольным людям! – оживился Есеня: идея ему понравилась.

– Ты что! Это же на всю жизнь!

– Ну и что? Здорово. Работать не надо, денег копить не надо!

– А как же жениться, детишек завести?.. – Огорченно спросила Чаруша.

– Была нужда! – Есеня дернул плечом.

– Слушай, возьми меня с собой, – шепотом попросила она и, покраснев, опустила лицо.

– Куда?

– К вольным людям.

– Ты чего? С ума сошла? Чего ты там будешь делать?

– Еду готовить. Еще я шить умею. Кто вольным людям одежду зашивает? Стирать могу. Я все умею, правда.

– Глупости это. Вольные люди на то и вольные, что баб за собой не таскают.

Чаруша вздохнула, и Есеня увидел слезы в ее глазах.

– Да ладно, не реви, – снисходительно сказал он. – Ты замуж выйдешь, ты красивая.

– Правда? – она подняла лицо.

– Что «правда»?

– Что я красивая?

– Конечно, что ж я, врать буду, что ли…

Она осторожно вытерла слезу и улыбнулась. Как легко девчонку сделать счастливой! Ведь кому ни скажи – «ты красивая», тают и улыбаются. Как будто это самое главное в жизни. Интересно, улыбнулась бы она, если бы Есеня сказал ей, что она аппетитная и ему хочется ее потискать? Наверняка бы обиделась и по роже хлопнула. А это ведь гораздо важней, чем красота. Вот белошвейки – те не обижаются, но им это тоже почему-то не нравится, они тоже все хотят быть красивыми.

Когда Чаруша ушла, он стал мечтать, как вечером пойдет к белошвейкам. Но надеждам его сбыться было не суждено: ближе к закату к нему пришла Цвета – одна, без подружки.