Чёрный Дьявол

1

Черный Дьявол ушел от людей. Зов волчьей крови вел его в суровые дебри к суровой жизни. Он бежал день, другой, третий. Теперь он был по-звериному осторожным: не бросался очертя голову под копыта изюбров, не бежал от запаха тигра, не тревожил медведя.

У одного из отрогов Сихотэ-Алиня, куда еще не заходил человек, где вили свои гнезда орланы, он остановился. Отсюда было видно море. Здесь в неприступных скалах водились табуны горалов,[2] по склонам, поросшим дубняком, паслись кабаны. Здесь была тишина.

Черный Дьявол вырыл в горе нору. Добывал зверей, брал их скрадыванием, как это делают тигры, а не гонял и не лаял на них. Брал столько, сколько мог съесть, не больше.

Постепенно он стал привыкать к этой жизни. И все же его тянуло к людям. Поэтому иногда он выходил на вершину Пятигорья, с которой весь мир был как на ладони, смотрел на прихотливые изгибы Голубой реки, на далекие деревни, на дома, как ульи, на тихие-тихие дымы и выл, посылая мольбу небу, тайге, тоскливо выл. Но в ответ лишь отзывалось такое же тоскливое эхо.

И вот в середине декабря в его владения зашел человек. Пес насторожился.

Человек прошел по тропе, долго всматривался в следы Дьявола на свежем снегу, чесал бороду, хмыкал. Дьявол крался за его спиной, местами даже полз на брюхе, чтобы остаться незамеченным.

Наконец человек подошел к логову Дьявола. Увидел груду костей и мерзлого мяса, почесал затылок и заговорил, как это часто делает охотник, когда остается один в тайге:

— Хм, логово. А чей след? Не лапка — лапища. Волк? Нет, волчья лапа меньше. Тигренок? Так те без матки не живут в таком малолетстве. М-да… Барс? А рази те живут в таких логовах? Вот бы поймать этого незнакомца. И хитер, дьяволина, вырыл себе нору в самом зверовом месте. Добре Розов еще не прознал про эту целину таежную. Прознает — всех начисто перебьет…

День угасал. Человек еще немного потоптался у логова и заспешил домой.

Приход человека насторожил Черного Дьявола. Добыв на тропе горала, он не понес его в логово, а съел на месте, остатки мяса зарыл в снег. И спать не пошел в свою нору, а остался дремать в еловом распадке. Утром человек приехал к подножью Пятигорья на коне, оставил коня в ключе, сам же пошел в гору, позвякивая капканами.

Дьяволу хорошо были знакомы эти штучки. Он еще при жизни Макара попал однажды лапой в капкан. Хорошо — капкан был легким, на колонка, поэтому ему только зашибло лапу, а будь капкан волчьим, таким, какие нес человек к его логову, оторвало бы ногу. После того случая с капканом Дьявол обходил стороной эти железные ловушки.

Дьявол будто понял, для чего несет капканы человек, напружинился и скрадывающим шагом крался за охотником. Один раз зашел вперед и, когда человек проходил мимо скалы, где затаился Дьявол, готов был прыгнуть на спину охотнику. Но удержался от прыжка. А охотник, это был Гурин, сопя, обливаясь потом, шел и шел в гору. Первый капкан он поставил у самого входа в логово, второй замаскировал на тропе, третий засыпал листвой у брошенной давленины. Уверенный в том, что неизвестный зверь обязательно попадется в его ловушки, спокойно пошел к коню.

Черный Дьявол осторожно обнюхал железные ловушки, от капканов шел тонкий запах пихтовой смолы — значит, человек капканы выварил в пихтовой коре. Дьяволу это было знакомо: его друг Макар вываривал капканы то в пихтовой коре, то в ольховой, то в валерьяновом корне, чтобы перебить запах человека.

Дьявол обошел все капканы, снова вернулся к первому, который был поставлен под дубком. Загребая задними лапами листву, снег, мелкую щебенку, он начал забрасывать ловушку. И вот раздался сильный щелчок, капкан сработал, сжал свои страшные челюсти. Второй стоял на тропе, с этим оказалось еще проще: засыпая капкан снегом, Дьявол швырнул лапами на него камень, камень ударился об язычок, и капкан замкнулся. С последним, что стоял у логова, Дьявол долго возился, греб на него снег, глину, но капкан продолжал стоять настороже. Пес в недоумении обошел вокруг ловушки, решил, что она для него не опасна, и наступил лапой на кучу снега. Капкан щелкнул, подпрыгнул на месте, разбросав снег и листву. Дьявол прыгнул назад, поднялся на дыбы, но страшные дуги капкана успели прихватить ему средний коготь. Дьявол метнулся влево, вправо, но тут же притих. Понял, что пойман.

Пришла ночь. Чуткие уши пса ловили вздохи ночи, любой шепоток ветра. Страшно болела лапа, но Дьявол не заскулил. Он никогда не скулил от боли. Потом он перестал ощущать боль — зажатый в капкане коготь отмерзал. Дьявол начал осторожно выгрызать его. Было больно, но он продолжал грызть. И вот рванул лапу, грохнула цепь, за которую был привязан капкан, и пес оказался на свободе. Отпрыгнул на трех лапах от ловушки, утробно зарычал. Постоял с минуту у логова и поковылял по лезвию Пятигорья.

Шел долго, пока в одной из скал не наткнулся на пещерку, вполз туда, чтобы спрятаться от ветра и стужи, и пролежал почти неделю, зализывая лапу. Лапа опухла и сильно болела. Пес ослаб от боли и голода. И когда стало можно хоть немного приступать на лапу, вышел на охоту. Скоро наткнулся на табун кабанов, отбил поросенка. С великим трудом задавил его и почти всего съел. Снова ушел в пещерку.

Гурин, поставивший капканы на неизвестного зверя, был вызван в уезд по делу Шишканова, и его продержали там целую неделю. Это и спасло пса от смерти.

Гурин вернулся из Ольги и чуть свет выехал на капканы. Быстро осмотрел их, в одном увидел коготь, огляделся, проговорил:

— Что за дьявольщина, капканы спущены… А когтище-то какой!

Ему стало не по себе. Он сдернул с плеча бердану, осмотрелся, но ничего подозрительного не увидел, снял капканы, быстро пошел под гору. Вскочил на коня и пустил его галопом в деревню.

2

Наступила темная ветреная ночь. Один за другим тухли в окнах красноватые от ламп и лучин огоньки. Выплыл рогатый месяц, но его тут же запуржила метель. Чья-то калитка, которую забыл закрыть хозяин, хлопала на ветру, на крыше гремела дранка. Черный Дьявол лежал на пригорке, слушал — было тихо; потом по привычке завыл. Взбрехнули собаки, рванулись было на вой, но тут же поджали хвосты и поспешили спрятаться.

По следу того, кто сделал ему так больно, он вошел в деревню. След оборвался у добротно срубленного дома. А за домом высился недавно построенный для коров сарай, рядом стояла старая, полуразвалившаяся овчарня. Его ноздрей коснулся запах овец, коров. Он обошел сарай, где стояли коровы, подошел к овчарне. У нее была соломенная крыша, маленькое оконце, которое хозяин заткнул пучком сена, хлипкая и щелястая дверь. Овцы почуяли пса, тревожно заблеяли, забегали. Дьявол через крышу вскочил внутрь. Овцы с истошным криком бросились к выходу, вышибли дверь и ринулись в огород. Дьявол догнал овцу, ударом клыков перехватил ей горло, бросился за другими и давил, давил, зло давил. Овцы вязли в глубоком снегу, звали на помощь. Но их крики за ревом бури никто не слышал, а собаки не смели подать голоса.

Съев половину одной овцы, Черный Дьявол ушел в Пятигорье. В последний раз обнюхал старое логово, кособочась потрусил по лезвию хребта навстречу солнцу.

Утром в деревне поднялся переполох. Всякое было: уносили тигры коров, коней, вырезали собак, но чтобы вот так сразу кто-то зарезал десять овец, не было. Волки, даже красные, никогда не нападали на деревню. Гурин молча рассматривал огромные следы, нашел отпечаток лапы без одного когтя. Хмуро сказал:

— Поделом мне, хотел поймать этого зверя, а вместо того он меня наказал… Уж не тот ли это пес, который жил у Макара? Уж не Черный ли это Дьявол?

Пришел на шум и Безродный, он также долго и внимательно осматривал следы:

— Похоже, он. Его следы.

— Ежели этот зверь пришел раз, придет и другой раз, — высказал свое мнение Ломакин. — Сегодня же надо ставить охрану.

— Верно. Пусть Розов соберет всех собак, которые ходят за зверем, и сторожит, я за это заплачу. Должны убить зверину, — глухим голосом проговорил Безродный.

— А ты сам будешь сторожить? — спросил Розов.

— Зачем мне сторожить, сказал — за работу заплачу.

— Ну, тогда за дело, мужики! — хмуро предложил Ломакин.

Несколько ночей охотники ждали Черного Дьявола. В том, что это был он, теперь никто не сомневался. И он снова подошел к деревне, сел на пригорок, послал в небо свой угрожающий вой.

Собаки заметались в страхе, рванулись с поводков, лишь один розовский Волчок не струсил. Ощетинился, зарычал. Розов, которому Безродный за Дьявола пообещал хорошо заплатить, спустил своего злого кобелька.

Волчок смело бросился на вой. Увлек за собой еще несколько собак посмелее. За собаками, подбадривая их выстрелами, побежали охотники.

Лай собак удалялся. Дьявол легко уходил от них, заманивал в сопки. Первым шел Волчок, он почти висел на хвосте Дьявола. И вот Черный Дьявол резко затормозил, бросился в сторону. Волчок проскочил мимо, Дьявол прыгнул ему на спину, вогнал мощные клыки в шею. Собаки ринулись на Дьявола кучно, враз, но через несколько секунд откатились — кто с порванным горлом, кто с вывороченными внутренностями, кто с рваной раной на ребрах. Уцелевшие с визгом припустились назад, к деревне. А Дьявол нагонял их, рвал насмерть. Подбежали мужики, а Черного Дьявола и след простыл. Охотникам ничего не оставалось, как забрать убитых собак и уволочь домой — не пропадать же шкурам, хоть рукавицы бабы сошьют.

Безродный проснулся от выстрелов, вышел встретить охотников. Увидев порванных собак, он поежился в своем тулупе, заикаясь, спросил у Ломакина:

— Как же это вы столько собак загубили?

— А вот так. Осечка вышла. Понадеялись на розовского Волчка, мол, Найдиного помета… М-да, настоящий зверь.

— Тот еще не родился, кто убьет Дьявола. Ежли Дьявол Гурину за коготок мстит, то кое-кому и совсем может не поздоровиться, — вставил свое слово Федька.

— Не каркай. Просто тому Дьяволу жрать стало нечего, вот и пошел воровать овец, — оборвал его Безродный.

— Есть байка, что пес от пули заговоренный. А что, если и вправду он заговоренный, если он всамделишный дьявол, ить нас ждет беда, братцы, — с опаской заговорил Розов.

— Знамо, беда, и еще какая, — поддержал Безродный. — Не ругаться нам нужно, а добыть этого дьяволину. А мы только и валим друг на друга всякую несусветчину. Надо жить дружненько. Мы ж свои люди.

Молчали охотники, жаль было убитых псов. Но тут же прорвалось, посыпалось на голову Розова:

— Это он подговорил пустить псов. «Волчок возьмет». Взял!

— Подлюга, сколько собак загубили!

— Безродному хотел подсеять, а вышло, что мы остались без охотничьих собак. Теперь половину меньше будем добывать пушнины. Это точно!

— Идите вы к черту, сами обрадовались, что Безродный вам заплатит. Пусть платит, а на меня нечего все валить, — возмущался Розов.

— Заплачу, каждого хорошо рассчитаю. Не лайтесь. А когда добудем Дьявола — особо заплачу, — пообещал Безродный.

— Хватит, сам его убивай, — хмуро ворчали охотники.

Безродный вернулся домой. Здесь он дал выход своему гневу.

— Да ты что, окстись, Степан. Я-то при чем? — успокаивала его Груня.

— А при том, что ошейник надрезал Козин. Больше некому. Зря я Ваську выгнал! С Федькой небось тогда еще снюхалась!

— Да бог с тобой, зачем его ко мне лепишь? Да чиста я перед богом и тобой. Угомонись, Степан.

Безродный притих, долго молчал, а потом заговорил:

— Разум стал терять. Сама видишь, все против меня. А тут еще это Хунхуз. Ить сколько раз стрелял — и все мимо. Забоишься.

— Не понимаю я тебя, Степан. И чего ты трусишь? Сам дома, собака в тайге, да и не тронет она тебя, она и запах твой забыла.

— Ты думаешь?

— Не сомневайся. А лучше кончал бы ты промышлять в тайге и занялся тихо и мирно торговлишкой, — говорила Груня, перебирая густые волосы.

— Замолчи, Груня. Не можешь ты понять меня. Или не хочешь… Ты ведь единственный человек, которому я еще верю, для которого живу. Разлюбила? Скажи! — зло выкрикнул Безродный.

— Не смеши. Единственная?! Разве это любовь? Было время, когда ждала тебя, тосковала, мучилась — ушло все. Пойми, Степан, все в жизни уходит, с водой уплывает. Непонятна мне твоя любовь.

— Так вот и люблю. Порой убить тебя хочется, убить за то, что люблю.

Караулы были выставлены с обоих концов деревни, но Черный Дьявол больше не появлялся. Розов как-то принял Гуринского козла за Черного Дьявола и выстрелил. Пуля сразила козла наповал. Розов клялся, что это точно был Черный Дьявол, что козел этот оборотень. Гурин спорить не стал, потребовал:

— Ладно, пусть будет оборотень, но ты все же за козла плати, а мясо можешь съесть.

Розов платить за козла отказался, но сход заставил.

А Черный Дьявол тем временем ушел за перевал. Подули ветры, повалил густой снег. Столько навалило, что о добыче и думать не приходилось. За две недели Черный Дьявол задавил лишь зайца и кабаргу. Затрусил в сторону моря, звериный инстинкт подсказывал ему, что там снегов должно быть меньше.

Лишь на второй день пес достиг побережья Тихого океана. Здесь он легко добыл косулю, забросил на спину и унес в чащобистый распадок безымянного ключика. Сытно поел и задремал под шатром разлапистой ели.

Густой волчий вой прервал его сон. Дьявол насторожился, звери шли по его следам. Он вскочил на мощные лапы и грозно в ответ завыл.

Стая ответила воем, но это не испугало Черного Дьявола. Он лишь подобрался, напружинив тело, ощерил вершковые клыки.

Вой катился на Дьявола. Пес вышел из-под ели и устремился на заснеженную гладь Зеркального озера, стал ждать. Стая шла полукругом. Впереди скакал матерый вожак, мощно хрупая лапами по снегу, он саженей на десять опережал стаю. Черный Дьявол легко и игриво побежал по льду вдоль озера. Хвост на отлет, лапы легко трогали снег.

Дьявол описал полукруг по озеру, вожак еще больше оторвался от стаи. И тогда пес чуть сбавил бег, потом тем же приемом — как он это делал с собаками — резко притормозил лапами, бросил тело в сторону. И вот когда вожак проскочил мимо, пес прыгнул ему на спину, рванул клычинами за позвоночник, так что волк перевернулся в воздухе. Черный Дьявол поймал поверженного за горло и сильным рывком вырвал его. И снова бросился вперед, но недалеко. Остановился.

Волки есть волки. Они с голодной жадностью рвали вожака. Не прошло и пяти минут, как от предводителя стаи осталось темнеть на снегу большое пятно крови да клочки грубой шерсти.

Дьявол медленно двинулся навстречу стае. Шерсть дыбом, зубы в страшном оскале. Один против четырнадцати. Звери тянули в себя воздух, не убегали и не нападали, хвосты покорно опущены вниз. Лишь один из волков сорвался — покрупнее, посильнее других, — бросился на незнакомца. Но стая не пошла за ним. Короткая сшибка — и волк остался лежать. И снова пес великодушно отошел в сторону, дал стае доесть собрата, а затем уверенной походкой пошел на волчицу. Двенадцать волков бросились врассыпную. На месте осталась волчица. Дьявол подошел к ней, она дала себя обнюхать, скаля зубы. Затем пошел к волкам, и волки покорились, пряча хвосты между ног, признали Черного Дьявола своим вожаком.

Черный Дьявол победил. Теперь он будет заботиться о стае, о ее пропитании, водить на охоту…

И он повел волков к морю. Здесь они подхватили след изюбра. Разделились на две группы; одна, которую вела волчица, ринулась по следу, вторую увлек за собой Дьявол в обход сопки. Волчица с подвыванием гнала изюбра. Перепуганный зверь ринулся вниз по склону. Откуда ему было знать, что там молча ждал Черный Дьявол. Изюбр налетел на притихших волков, поднялся на дыбы, хотел развернуться назад, но волки облепили его, сбили с ног. Подбежали остальные, и начался суматошный пир.

Стая убивала всех на своем пути. Копытные звери через Сигуеву сопку бежали на Синанчу. Дьявол повел стаю следом, но тут он встретил грозный след владыки. Тигр обошел свои владения, оставил на их границе следы-задиры от когтей на деревьях.

Дьявол круто свернул с тигровых следов, повел стаю в Голубую Долину.

Один за другим срывались густые снега. Завалили тайгу по самые уши. Добывать пищу стало еще труднее. Стая металась в поисках добычи, жестоко голодала. Однажды с сопки вожак увидел далекие дымы. Решительно повел стаю в деревню. Только там можно было чем-то поживиться.

И вот стылой ночью в деревню Божье Поле вошла волчица. Вяло затрусила по улице. Псы сильно потянули в себя воздух. Брачный запах самки смущал их. Прекратили брех. Потянулись из своих убежищ. Волчица медленно потрусила в конец деревни, повернула назад.

Псы осмелели, вышли за ворота, затем на дорогу. Волчица спокойно трусила, не оглядываясь, чуяла, что псы тянутся за ней. Сучки проводили ее злым лаем. Деревня осталась за поворотом. Волчица свернула на пашню, побежала к реке. Псы в нерешительности приостановились, начали топтаться на месте, но потом снова пошли за волчицей. Вышли на реку. И тут спереди и сзади на псов бросились волки. Волчица первой порвала пса — того самого, который шел за ней почти след в след. Волки в одно мгновение убили десяток псов. А те, кто сумел спастись, летели во весь дух в деревню.

В деревне поднялся истошный брех оставшихся собак. Обеспокоенные мужики повыскакивали на улицу, с ружьями в руках, не могли понять, отчего они злобятся. Многие тут же хватились своих собак, стали звать, но не дозвались. Раздались крики:

— Волки! Волки! Запирай крепче хлева, собак порешили, скотину порешат!

— Седлай коней, пошли в погоню!

— Нельзя, могут нас же порезать, ведь неизвестно, какая стая. Ночь, ни зги. Будем ждать до утра, — отвечали более благоразумные.

А сытая стая ушла в сопки.

Охотники распутали следы волков и поняли, что собак сманила гонная волчица. Пошли по следам стаи. И вскоре наткнулись на след Черного Дьявола, первым его обнаружил Гурин.

Поднялся переполох. Одни призывали идти за стаей, более осторожные и суеверные наотрез отказывались:

— Опасно. Мало ли что… Слыхивал ли кто, чтобы пес, простой пес, водил волчью стаю? Никто не слыхивал, то-то. Это дьявол. Настоящий дьявол — наши грехи незамоленные.

Больше всех кричал Розов, уговаривал догонять пса.

— На кой он тебе? Ежели придушит Безродного, ить все разом вздохнем. Или забыл, сколько ему должен? — возражал Федька.

— Оно-то так, но ить пока мы несем урон.

— Потерпим.

Ночь выдалась темной. Повалил снег. Охотники грелись у костров, охраняли деревню от стаи. Но Дьявол оказался хитрее. Он прошел по-за кострами, не обращая внимания на брех собак, прополз на подворье Безродного. Потоптался у овчарни, обошел сараи. У костра смеялись, слышался хриплый смех Безродного.

В загоне под навесом, похрапывая, заметались кони. Молодняк. Безродный не держал его в конюшне.

Черный Дьявол с рыком бросился на стригунков. В конюшне тревожно заржал жеребец. Табун заметался по загону, жеребята ринулись на забор, затрещали жерди.

Кони шли темной массой в тайгу, тонули в снегу, ржали, падали, но Черный Дьявол молча гнал их вперед, а когда табун перевалил за сопочку, на подмогу ему вылетела стая волков. Охватив коней широким полукругом, они погнали их по редкому дубняку. А позади кричали и стреляли охотники. Но волки уже не боялись этого шума и гнали и гнали коней к Пятигорью. А погоня осталась, вернулась в деревню.

И вот пал от зубов волков первый жеребенок, второй, третий… Запаленные кони с трудом пробивались по снегу. Их трупы растянулись по волчьему следу. Но когда кони рассыпались, волки прекратили резню. И начался волчий пир. Было зарезано столько коней, что стае не съесть и за много дней.

Только с рассветом охотники вышли в погоню — ночью не решались. На полдороге встретились им десять коней — стабунились как-то и возвращались домой. Остальные уцелевшие рассеялись в тайге.

Несколько лет подряд после того встречали в тайге охотники одичавших коней. Пытались ловить, но кони не давались в руки. А потом враз исчезли — то ли порезали их хищники, то ли сами снежной зимой пали от бескормицы.

Волки ушли в горы, но охотники не стали их преследовать.

Собрался сход. Безродный кричал:

— Граждане, одумайтесь! Пусть у меня погиб табун, я от этого не очень пострадал, куплю еще столько же.

— Верно! Ты в другом месте наверстаешь, — подали голос из толпы.

— Где бы я ни наверстал, но ваше дело хуже моего. Дьявол порешил почти всех охотничьих собак. Нанес урон Гурину, теперь мне.

— Я тот урон прощаю Дьяволу! — крякнул Гурин. — Прости и ты. Он есть хочет.

— Прости ему те грехи, Егорыч, мы прощаем! — кричали недруги Безродного.

— Ну это черт знает что. Я к вам всей душой, а вы ко мне со злобой. Поймите, Дьявол не уйдет от деревни, пока мы его не ухлопаем. Он убьет ваших коней и коров.

— Не смогет, у нас тягло и скот в сараях и хлевах. Будем там сторожить, вот у тебя коней некуда девать. Продай нам по дешевке, все одно в загоне Дьявол их съест, — с усмешкой сказал Федор Козин.

Долго Безродный уговаривал мужиков, ругал за трусость, грозил не давать больше в долг, но и это не испугало — люди разошлись, ни о чем не договорившись.

Утро выдалось тихое. Румяное солнце выкатилось из-за гор. В ночь прошел снег и припорошил тайгу. Значит, быть большому ветру.

Безродный и Розов выехали на конях в тайгу по следам волчьей стаи. Безродный говорил:

— Вот, Феофил, добудем Черного Дьявола, утрем нос нашим охотникам, то-то будет разговору. — Добыть бы! Пес не из простых.

Они гнали коней в сторону хмурого Пятигорья — сюда вели следы, здесь стая должна встать на дневку. И не ошиблись, к обеду вышли на свежие волчьи следы, где был и след Черного Дьявола. Долго продирались через низкий дубняк, орешник, пробивались по следам глубоким снегом. Шли в гору — стая уходила к вершинам Пятигорья.

Волки прошедшую ночь кормились зарезанными конями. Там Безродный предлагал сделать засаду, но Розов отказался:

— Ить это же Дьявол, Черный Дьявол, не вышла бы нам эта засада боком.

Выскочили на конях на гривку сопки, а на противоположном склоне увидели серые комочки. Спрыгнули с коней и открыли по зверям частую пальбу. Как ни далеко были звери, однако Безродный сумел уложить одного. Розов промазал. Звери скрылись за сопкой.

И тут охотники повернули друг к другу бледные от волнения лица, первым спросил Безродный:

— Ты видел в стае Дьявола?

— Нет. Може, это другая стая?

— Не бывает, чтобы две стаи крутились на одном пятачке. Либо Дьявол оставил их, либо мы как-то просмотрели, где он прыгнул в сторону. Поехали, подберем волка — и назад.

Безродный накинул на шею зверя петлю, приторочил бечевку к седлу, и они отправились назад, часто оглядываясь, внимательно осматривая чащи. Через версту Розов сильно осадил коня, нагнулся и увидел четкий след трехпалой лапы.

— Степан Егорыч, глянь-ка, Дьявол!

Безродный сдернул с плеча винтовку, но Розов остановил его:

— След Дьявола, а не сам Дьявол.

Короток зимний день. Дул сильный ветер, надвигались сумерки. Тревожно шептались медной листвой дубки. Безродный поежился:

— А, черт, да до каких пор этот Дьявол будет висеть на моей шее камнем? Скажи, Феофил, до каких?

— Видно, до тех пор, пока мы его не ухлопаем.

— Вдвоем нам не взять! Эта бестия ходит по нашим следам. Рысь, а не собака.

«Одной родовы ты с ним», — подумал Розов, но сказал другое:

— Надо сбивать всех охотников.

— А как? Ответь мне честно, Розов, почему люди тянутся к Гурину? Почему? Ну скажи правду!

Розов задумался и решил — была не была! — честно сказать Безродному, как думают о нем люди.

— Тебя люди не любят за многое. За убийство, например.

— Откуда им знать, убивал я или нет, ведь такого никто не видел, просто выдумывают, наговаривают.

— А может, сердцем чуют, что ты не нашенский человек. Поишь нас, угощаешь, льстишь, добреньким себя кажешь, а ить над этим они же смеются, грят, пьем, мол, не за деньги Безродного, а за свои кровные. Понимаешь, и зло твое, и лесть твоя противны сердцу мужицкому. Понимаешь, наше село чем-то разнится от других сел, здесь, окромя меня, никто не рвется к богатству. Такое редко бывает, но бывает. Все живут ровно и тихо. Вот возьми Гурина… Он трудяга и человек для всех. Прошлое лето я носился как угорелый, а не мог добыть пантов. Гурин взял пару, позвал меня к себе и отправил на свой солонец в падь Грушовую. Там я и убил изюбра. А ить, ежли вдуматься, Гурин-то и сам мог бы просидеть ночь и добыть его. Или вот пермяк Вронкин задумал ставить дом у реки, Гурин его остановил, показал на деревьях метки от наводнения, объяснил, что к чему, и Вронкин уразумел. А ведь другие молчали, некоторые похохатывали над Вронкиным. А помнишь, как он ни за что помог пашню вспахать Козиным? А я вот так не могу. И ты не можешь. Почему я такой, сам не знаю. И ты не знаешь, отчего ты такой. Вот мне рассказывали про Макара Булавина, тот тоже не знал, отчего у него страсть помогать людям. Жил и помогал. А люди увидели в этом тайну, корысть, ославили мужика, а варнак один торкнул его в тайге.

Безродный вздрогнул, посмотрел на Розова. А тот продолжал в запале:

— Знамо, каждый человек с чудинкой. Но разве можно его винить в том? Аль меня. Вот хочу быть богатым, ночами снится… Ношусь по тайге собакой, а не получается. Уходит от меня зверь, плохо идет пушнина в ловушки. А ведь у меня ловушек больше в пять раз, чем у других. Почему?

— Хочешь, я тебя сделаю богатым?

Розов облизнул обветренные губы. И тут же снова стал самим собой — вспыхнул алчный огонек в его глазах.

— Отчего не хотеть, затем живу! — почти простонал он.

— Тогда слушай. Гурин для всех хорош. Нас ненавидят. Значит, нам и терять нечего. Волки эти две-три ночи сюда не придут, сыты и пуганы — я так смекаю. Но скоро должны прийти. Сейчас нет волчьих следов на снегу. Но голод их пригонит сюда. А ты будь настороже. Об их подходе скажут собаки, трусливым лаем скажут. Вот тут-то ты и заработать сможешь.

— Как? Убить Дьявола? Нет, его не убить…

— Не перебивай. Волки подойдут, а ты тогда и выпусти Гуринских овец. Волки с Дьяволом перережут их. В заступу Гурина против волков весь народ пойдет. Иначе нам людей не поднять. Ты не будь дураком, пришей к унтам собачьи лапы. К носкам передние, на пятки — задние, своего Волчка лапы пришей.

— Но ить люди не поверят, что Дьявол сможет открыть засовы на Гуринском хлеву.

— Поверят. Дураки всему поверят. Ведь сделать такое — у меня из-под носа угнать коней — не под силу и человеку. А Дьяволу все под силу.

— Не, не согласен, — заикаясь, выдавил из себя Розов.

— Согласишься, слушай дальше. За эту работу я тебе дам тридцать рублей, прощу все долги, а когда добудем Дьявола, научу тебя, кому и где сбывать пушнину, сам будешь себе голова. А коль захочешь, сходим с тобой на мой промысел.

— Согласен, — глухо выдавил Розов.

Три дня не утихал в деревне перестук тазов, палок — деревня сторожила свой скот. Три ночи не появлялись волки у деревни. Радовались мужики:

— Отомстил Дьявол Безродному и решил, что будя.

Однако охрану не снимали, но уже сторожили не с таким рвением. Гурин вообще не караулил свой хлев. В такой хлев, как у него, и медведю забраться не под силу.

Гурин сразу строился прочно и надолго думал осесть в тайге. А в дьяволов не верил.

Как и думал Безродный, на четвертую ночь собаки подняли трусливый лай. Розов не спал, ждал.

Надев унты с подшитыми собачьими лапами, он тропкой пробежал до хлевов Гурина, у двери потоптался, чтобы четко виднелся отпечаток собачьих лап, на одной даже убрал коготь.

Засовы у Гурина железные, полоса железа проходила через всю дверь, втягивалась в железные скобы, конец был примотан куском проволоки. Розов раскрутил проволоку, без стука убрал засов, вошел внутрь овчарни, пинками выгнал овец из хлева. Те сыпанули по загону, Розов открыл ворота и погнал овец к реке. Когда убедился, что овцы не повернут назад, он бросился прочь.

У себя дома прислушался, ждал. Наконец от реки заорали овцы. Розов выскочил на улицу и что есть силы закричал:

— Волки! Люди, волки напали!

Собрался народ, бросились к реке на рев овец. Впереди всех бежал Розов. Волки успели зарезать десяток овец, остальные разбежались по забоке,[3] зарезанных волки унесли в тайгу.

Долго не могли понять люди, чьи это овцы и как попали они на реку. А когда разобрались, то и сами себе не поверили. При свете факелов нашли трехпалый след, загомонили, зашумели. Но Гурин молчал. Загнал остатки овец в хлев, закрыл на засов двери, подошел к людям и негромко сказал:

— Кто тот дьявол, который открыл хлев, я пока не знаю, но узнаю. Узнаю — голову оторву. Однако пора кончать со стаей. Волки сделали людей волками. Дальше в лес — больше дров. Утром сход. Идите спать.

На сходе первым заговорил Гурин, он сказал всего несколько слов:

— Безродный, ты поведешь людей на Дьявола, я буду тебе помощником. Собирайтесь, люди. Команду Безродного слушать всем.

Охотников набралось до тридцати человек. Безродный каждому дал коня, на коней навьючили сено, овес, продукты для охотников и загонщиков. Отряд ходко пошел по следам волков.

Черный Дьявол, как и предполагал Гурин, повел стаю в сторону своего бывшего логова. Это была первая ошибка Дьявола — там, на Пятигорье, лежал полутораметровый снег.

Охотники остановились посовещаться.

— Я так разумею, — сказал Гурин, — что Дьявол от логова поведет стаю к морю. Но мы его можем перехитрить и прижать к пихтачу. Помнишь, Безродный, тот распадок? Если мы стаю пригоним туда — она наша.

— Дело. Загнать туда стаю хорошо бы! Но как?

— Все просто. Я поведу загонщиков по следу волков и выстрелами отожму их от перевала, загоню в пихтач. Вы идите ключом и делайте засаду в распадке, за пихтачом. Ты, Федор, пойдешь за мной?

— Ни с кем бы я не пошел, но воля схода для меня закон. И чувствую, Дьявол обведет нас вокруг пальца.

— Не каркай! — вспыхнул Безродный.

— Не каркаю. Зря людей сорвали с места.

— Ладно, не спорьте. Расходимся. Слушайте наши выстрелы, по ним будете знать, куда пошла стая, — говорил Гурин. — К утру будем у пихтачей, если все обойдется.

Волки пурхались в снегу, он, глубоченный, оседал под их лапами, ползли на животах. К полудню стая выбилась из сил. Но шла, ползла следом за Дьяволом. Позади гремели выстрелы, слышался храп коней, крики. Дьявол был сильнее волков, но тоже скоро начал сдавать. И тогда он круто свернул в пихтачи, где его ждала засада. Это была его вторая ошибка.

Пихтач, как коровий язык, сползал по распадку. Безродный расставил охотников на полсотни сажен друг от друга по всему пихтачу. Слева рос редкий дубняк, справа — оттуда должен был прийти Дьявол — простирались голые склоны. Если Дьявол поведет стаю в пихтач, прикидывал Безродный, то охотники увидят волков еще издали, изготовятся, когда волки пойдут мимо, тут их и стреляй. Об одном беспокоился Безродный, как бы пес не провел стаю ночью.

На Пятигорье опустилась ночь. Было тихо. Ни ветра, ни подозрительного шороха. И Дьявол допустил третью ошибку, на что и рассчитывал Безродный: остановился с усталой стаей под скалой, там они и прокоротали ночь.

С рассветом Безродный приказал потушить костры, засыпать уголья снегом, чтобы звери не почуяли запаха гари. Вдалеке уже слышались выстрелы загонщиков. Охотники напряженно ждали подхода стаи.

Федор Козин стоял последним в цепи охотников, на самой кромке пихтача. Безродный поставил его тут с тайной мыслью, что Дьявол не пойдет сюда, ведь здесь прошла вся орава охотников, следы отпугнули бы зверей. Боялся Безродный, что Козин, увидев Дьявола, не будет стрелять.

Черный Дьявол сильно потянул в себя воздух и тут же уловил запахи людей и гари. Осторожно пошел к кромке пихтача. Отпрянул. Запахи, кругом чужие запахи. Шерсть его поднялась дыбом. Глянул на голые склоны сопок, оттуда уже надвигались хлесткие выстрелы, был слышен храп коней. Стая попала в ловушку. Но Дьявол не бросился мимо редкой цепи людей, не повел стаю под пули. Осторожно пошел по краю леса, сбоку за ним кралась стая. Дошел до конца. Его черных ноздрей коснулся запах знакомого человека. Остановился. Знакомый запах тревожил его, звал к себе. Пес постоял, затем лег на живот и пополз.

Волки последовали примеру вожака и тоже поползли, прячась за пихтами. У самой кромки Дьявол остановился. Еще раз понюхал воздух и вдруг вильнул хвостом, узнал своего почти забытого друга.

Федька стоял у березы, прислонившись к ней плечом. У его ног темнел снег.

Дьявол поднялся и несмело пошел к другу. В глазах настороженность, радость, страх. Вильнул хвостом-поленом.

Козин при виде Шарика аж рот разинул. Все он мог ожидать, но чтобы вот так Шарик вышел к нему! Забыв про винтовку, которую ему дал на время облавы Безродный, про то, где он, Козин с испугом смотрел на пса. Но Дьявол шел к нему, повиливая хвостом. Козин тихо позвал пса:

— Шарик! Шарик! Вот ты какой стал громадина, Шарик!

Не забыл пес свое имя. Осмелел, подбежал к Федьке. Бросил огромные лапищи ему на грудь, тихо проскулил. На минуту забыл Дьявол про свою стаю. Все забыл, встретив друга. Он лизнул Федора в обветренное лицо.

Все это было столь неожиданно, что Федька не успел испугаться, как это часто бывает на охоте — страх приходит потом. Он обнял пса за шею, прошептал:

— Шарик, милый, забрал бы я тебя домой, но ведь тебя тут же убьют. За тобой охотятся. Уходи, Шарик! — начал отталкивать пса.

Черный Дьявол услышал в голосе друга суровые нотки, отпрянул. И тут Федька увидел волков, которые полукругом наступали на него. Наверное, подумали, что вожак не может один справиться с человеком. Волки могли и на такое пойти. Федька вскинул винтовку, поймал на мушку лобастую голову волка, нажал на спуск. Ахнул выстрел, волк покатился по снегу. Стая подалась назад. Но Черный Дьявол большими прыжками уходил из кольца. За ним-то и ринулись волки. Федька успел сбить еще одного, пока волки были в замешательстве, второго сбил на ходу. Звери обошли с двух сторон человека и скрылись за лесом.

Безродный понял, что волки вырвались из кольца. Бежал, ломился через чащи, обливался потом. В груди теплилась надежда, что, может быть, убит Дьявол. От волнения тряслись руки, подгибались в коленях ноги. Если убит, то ворожба — пустое дело, все враки, наговоры.

Федька поспешил затоптать следы Черного Дьявола, которые четко виднелись на снегу, вставил новую обойму и добил выстрелами раненого волка.

Безродный еще издали закричал:

— Ну, Дьявол убит?

— Ты его сам поди убей. И верно, это не собака, а дьявол! Пять раз стрелял, а попадал в других. И впрямь — это сущий дьявол!

— Не ври! — закричал Безродный.

— Правду говорю. Вон пять волков пристрелил, а Дьявола не смог. Он, Дьявол, ростом с жеребца.

Гурин долго молчал, спросил:

— Как же ты не попал в такую громадину?

— Сам видишь, не попал.

— Врет Козин, что не попал в Дьявола, пожалел он его! — крикнул Розов.

— Не похоже, что врет, сам видишь, сколько нахлопал зверей. Не каждому такое под силу. Что ни пуля, то зверь. Могли и порвать они его. Волки гонные, опасно, — говорили охотники.

— А, черт! — выругался Безродный. — Знай я, кто надрезал ошейник, на месте бы убил.

— Тебе не привыкать, — хмуро бросил Козин.

— Ладно, будя, ребята, ругань — помеха делу, — сказал Гурин.

Подошли возчики, наперебой заговорили:

— Дьявол-то, Дьявол-то, чисто жеребец махал по снегу. Думали, на коней бросится, но все обошлось. Вон только Машка Розовых сорвалась с повода и удрала вниз. За ней ушли волки. Не съели бы!

— Не съели бы! От той Машки, пока мы тары-бары-растабары, давно уже косточки остались. Как же вы не уберегли коня! — возмутился Гурин.

— Убереги. Дьявол так рыкнул на нас!

— Хватит, давайте завтракать. На тощий желудок не думается, — сказал Гурин.

После завтрака охотники поехали домой. В трех верстах от деревни нашли полусъеденную кобылу. Но Розов не тужил:

— Все одно скоро бы издохла.

Такое он теперь мог сказать. Безродный хорошо заплатил ему за подлое дело — за Гуринских овец — и вернул долговые расписки.

Тут же, в лесу, чтобы удержать мужиков, Безродный обещал каждому за день охоты уплатить по три рубля. А за убитого Черного Дьявола сто рублей.

В деревне охотники подкормили коней и пошли по следу. Дьявол вел свою стаю по льду реки. Здесь снегу было мало, стая легко шла к морю. Перевалила отрог и вышла на Зеркальное озеро. Волкам повезло — они выгнали на лед пару косуль. Ими и подкрепились. С озера Черный Дьявол повел волков в верховья Светлого ключа, затем спустился в Нерпичий ключ.

Ветер крепчал с каждой минутой. Снежные вихри низко стлались над сопками, летели к морю размочаленные тучи, гнулись и скрипели деревья, стонала тайга. Быть буре.

— Вона снова ветрища поднимается. У меня есть думка, — соображал Розов, — что, ежели Дьявол пойдет мимо фанзушки, он обязательно заведет стаю в нее. Дьявол все же собака. Спорим, Егорыч, заведет! Там мы его и прихлопнем.

— Спорим, — согласился Безродный, чтобы как-то встряхнуть людей. — Если заведет в фанзу, то я ставлю десять четвертей спирта, а нет, то ты отдашь мне десять колонков. Лады?

— Лады.

Розов не ошибся. Дьявол привел свою стаю к фанзе. Он неуверенно потоптался около двери, не смея войти. Но из фанзы не доносился запах человека, в ней уже давно никто не жил.

Дьявол устал. А тут еще ветер, буря. Он осмелел и вошел в фанзу, следом вошла стая. Волки во всем верили вожаку. Они растянулись у стен, дремали, пережидая бурю…

Следы охотники увидели сразу: они вели к двери фанзы. Розов ликовал:

— Там Дьяволина! Фанза просторная, но всего два окна. Подходить надо со стороны двери и тех окон — с трех сторон.

Безродный расставил охотников и велел всем осторожно окружать фанзу. Снова дал наказ, чтобы стреляли только в Черного Дьявола. Тайга гудела, трещала, глушила шаги охотников.

Безродный и Розов выстрелили враз. Из фанзы ринулись волки, давя в дверях друг друга. Началась такая пальба — не мудрено было подстрелить друг друга, ведь в волков палили со всех сторон.

Розову не повезло, случайным выстрелом задело ногу, он заголосил. Рана была пустяковой, пуля сорвала кожу с икры. Гурин тут же оттащил его в сторону, сдернул с себя дошку, оторвал рукав рубашки, располосовал на ленты, умело перевязал ногу.

— Вставай, больше крику, чем боли.

Черного Дьявола среди убитых волков не оказалось.

— А, в бога мать! — взревел Безродный. — Это из-за тебя, Розов, упустили Дьявола. Кто видел его?

Все молчали.

— След ищите!

— Пустое, мы весь снег истоптали. Где тут найдешь?

Охотники зашли в фанзу. Кто сел на нары, кто примостился на полуразрушенный кан,[4] кто опустился на брошенные чурки дров. Стирали с лиц снег и пот, молчали, каждый по-своему переживал неудачу. Федор с трудом скрывал свое торжество. Безродный был бледен, как-то сразу осунулся, опустились плечи. Розов кривил губы не столько от боли, сколько для того, чтобы разжалобить охотников. Все сидели в расслабленных позах. Ружья стояли у стен, навалом лежали на нарах, на кане. Кое-кто из охотников переобувался, другие крутили цигарки.

И тут из-под нар выскочил Черный Дьявол, рыкнул и опрометью бросился в дверь. Безродный сидел у двери на чурке, он непроизвольно выбросил вперед руку, будто хотел задержать своего врага. Клацнули зубы, и Безродный, взвыв от боли, покатился на пол. Все подались назад. Но враз вскочили, начали хватать винтовки, берданы, гурьбой сыпанули к двери, мешали друг другу. Раздались запоздалые выстрелы. А Черный Дьявол уже был за орешником. Бросились за ним. Но куда там: пес нырнул в распадок и скрылся.

Безродный метался среди охотников, кричал:.

— Все вы стервы, гады! Все только и делаете мне назло! Отпустили Дьявола!

— Ну чего кричит человек, — заговорил Гурин, — ведь ты же с нами был. И потом, хотел зверя остановить рукой — чудак… Не ругайся, мы ить до поры до времени терпеливы, можем тоже взорваться.

— Почему никто не заглянул под нары? — не унимался Безродный.

— Кто же тебе самому помешал это сделать? — вскинулся Гурин. — Нет, не родился, видно, еще тот охотник, который убьет Дьявола. И не гады, и не стервы мы. И не в нас дело, а в тебе, Безродный. Ты пострашнее дьявола. Слышал, на Тетюхинском руднике Бринера бунтовали горняки? Так бунтовали, что Бринеру пришлось бежать в город за подмогой. Так что ты думаешь, мы такое сделать не можем? Ведь ты опутал всех долгами, как паук тенетами. Это как называется? Грабеж и бандитизм это. Вот что, мужики, давайте здесь же выскажем Безродному все. Первое — Безродный должен установить твердые цены на пушнину: колонок пойдет по пятерке, соболь по тридцать рублей, белка за два рубля. Панты по той же цене, что и в Спасске. Если вы согласны, то нонче же соберем сход и все обговорим.

Зачесали мужики затылки, глаза отвели в сторону, захмыкали.

Безродный почувствовал, что поддержки ожидать не от кого, взбешенный, вскочил на коня, ускакал домой. Охотники еще долго разговаривали о том, что волновало каждого из них.

— Оно-то так, надо Безродного приструнить, но вся беда в том, что на его стороне пристав с казаками, — сомневались мужики.

— Чудаки, а на нашей стороне все мы — народ. Поймите, если будем молчать и сидеть сложа руки, Безродный скоро на шеи наши петлю накинет. Вот ты, Ломакин, старшина, голова наша, сколько задолжал Безродному? — спросил Гурин.

— Года на два вперед.

— Почему он тебе дал столько в долг? А потому, что не ты ему должен, а он тебе. Твой долг давно тобой оплачен. Вон Козины, Лапохи — все у него в долгу. Не оплати вы давно долги, дудки бы вам дал Безродный.

Вернулись охотники домой вовремя. В Божье Поле приехали ольгинский поп, пристав и уездный начальник. Созвали сход. Уездное начальство хотело в Божьем Поле силами мирян заложить церковь. Гурин и Козин пробились в самую гущу схода. Здесь рыжий попик, потрясая маленькими кулаками, призывал мирян:

— Церковь надобна. Через нее мы донесем до вас божье слово. Грешите вы много. Бог отверг лики своя от вас. Спасать надобно души ваши.

— Верно, батюшка, спасать надобно наши души, — встал рядом с попом Гурин. — Верно, темны они у нас и прокопчены. Потому, сельчане, сказ мой такой: не церковь надобно здесь строить, а школу. И мы, и дети наши темны, как сажа в трубе. От этой темени идут все неурядицы. Нас может легко обсчитать господин Безродный, проходимцы купчишки. Грамота всем нужна.

— Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.

— А нам, батюшка, не надобно успокоения. Застыли мы в своем успокоении, — повысил голос Гурин, — Только школу. И не нужны нам попы, без них перед богом покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?

Но миряне разделились на два лагеря.

— Истину говорит, истину! — кричали одни.

— Долой смутьянов! Палками их надо гнать отсюда! — ревела другая сторона.

— Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки и веди. Кому надо, тот пусть себе бьет лоб дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, — подтолкнул Федьку Гурин.

— А что говорить о себе? Вон сдаю я Безродному пушнину и вместо своей фамилии ставлю крестик. Дело это? Он, может, там записал мне вместо десяти колонков два, я не знаю. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, не дал бы обдурить себя Безродному.

— Греховное это дело — читать мирские книжки, от них смятение ума и грехопадение.

— Это как же, батюшка, грехопадение, я же видел у тебя мирские книженции, выходит, и ты в грех впал, — сказал без улыбки Ломакин. — Вот что, братцы, хватит воду в ступе толочь, давайте ближе к делу. Нам такой пришел сказ: ежели проголосуем за церковь — быть церкви, ежели — за школу, то быть школе.

Большая половина сельчан проголосовала за школу.

О Дьяволе как-то само по себе забылось.

Дьявол исчез, как в воду канул. Да и не до него тогда было. Назревали большие события. Будто ветер, заходили по тайге слухи о войне, о том, что бунтует народ по всей России, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу о том, будто в охотничьих зимовьях скрываются политические беглые с каторги.

3

В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел. Калина за него решил сходить и проверить ловушки на колонков. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал с собой Гурина, и они отправились искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода через нее оборвались. Речка Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из перекатов с осени были положены сходни. Вот с этих-то сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда они внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. Безродный обид не прощает!

— А ведь ни у кого зла на Калину не было, — сказал Гурин. — Точно, это рука Безродного. Встретил Калину и торкнул. Теперь не найдешь.

Федор уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст, переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел пристав.

Федор весь день готовился, что и как сказать. А тут вдруг выпалил:

— Моего отца убил Безродный.

— Безродный? — удивленно вскинул брови пристав Баулин. — Не может быть! А ты видел? Кто видел?

— Никто не видел, он его убил на сходнях, когда отец переходил через речку.

— Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык упеку в каталажку. Все спешат оболгать Безродного. Врал и доносил на него Булавин, а убил Булавина Шишканов. И твоего отца убили такие же смутьяны. Ведь Козин был против них, он сам жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца твоего. Так знай, ежели найдем труп Калины и прознаем, что он был убит, а не утонул, то быть Гурину на каторге. Это уж как пить дать. А теперь посиди в каталажке и охолонь. За вранье у нас, брат, строго. Семин!

В кабинет вскочил здоровенный казак.

— В кандалы брехуна. Вода и хлеб, пусть в голове станет чище.

— Но ведь это точно, тятьку убил Безродный, он ему давно грозил… Гурин был дома, Гурин никуда не ходил! — вырываясь из рук казака, кричал Федор. Теперь он понял, чего добивается Баулин, и испугался за Гурина.

— Знаем мы смутьянов, они вроде и никуда не ходят, вроде живут тихо и мирно, а народ баламутят. Посиди с месяц, а там посмотрим.

— Но ведь…

— Молчать! На каторгу упеку. Шишканова, вашего дружка, упек Чугуевский пристав, я то же сделаю. Волоки его, Семин, чего встали.

— Дык ить он, паря, упирается.

— Зови ребят, в кандалы бунтаря.

— Но ведь я не бунтую, ить я прошу, чтобы убивца нашли, ваше благородие. Аль нет у вас на шее креста? За что же в кутузку-то? А? — растерянно озирался Федька, будто загнанный соболек.

— В кутузку, я те покажу крест! Все вы сволочи. «Не бунтую», а чего же властям не покоряешься?

— Но ить не за что, ить я за правдой пришел, ваше благородие…

Грохоча сапогами и казацкими саблями, в кабинет ворвались помощники пристава. Дружно навалились на Козина, но Федька враз пригнулся, взревел, раздвинул сильными руками, будто по воде проплыл, и казаки разлетелись в разные стороны. Не успел Федька передохнуть, как на него снова навалились. И пошла свалка. Кто-то летел к стене, одного казака Козин бросил на стол пристава, второго, будто ребенка, швырнул в окно, и тот, гремя стеклом, вышибая телом раму, вылетел на улицу. Хрип, стоны, ругань. Баулин метался за столом, как за баррикадой, кричал:

— Вяжи его, сукина сына! Вяжи! В кандалы!

Но связать Козина даже десять казаков не могли, мешала теснота кабинета и та звериная сила, которая проснулась в парне. Прекратил драку Баулин, он схватил со стола подсвечник и ударил им Козина по голове. Федька ткнулся в стену и медленно начал по ней сползать на пол.

Очнулся Козин в кутузке. Волосы на голове в сгустках крови, на руках и ногах кандалы. В зарешеченное окно светила луна. Федька тихо заскулил от боли, от отчаяния. Сбоку из темноты кто-то спросил:

— Чей будешь?

— Козин, из Божьего Поля я.

— Ну не распускай слюни-то. За что тебя сюда?

— Отца убил Безродный, я пришел жаловаться, и вот меня в кутузку.

— Безродный. Знаю — зверь-человек. Через него и я тут сижу.

— А кто ты?

— Я Кузьма Кузьмин. Ивайловский я. Из-за перевала. Моя баба, дура, подожгла подворье Хомина, все сгорело, меня по суду описали, и все — Хомину, а я стал нищим. Теперь брожу по свету.

— А при чем тут Безродный?

— При том, что веревочка от него пошла, пошла и всех захлестнула петлей. Да что говорить, все знают, что Макара Булавина убил Безродный, а Шишканова на каторгу. Вот. Моя дура под шумок вздумала свести счеты с Хоминым. Теперь вот и ты попал в ту же петлю. А с казаками ты зря дрался. Каторги тебе не миновать. Здесь так: бьют — молчи. Меня исторкали — живого места не было. Ожил. Теперь жду, когда погонят на каторгу, а может, и простит Баулин…

Но ошибся Кузьма. Козин каторгу миновал. Через несколько дней пришли в Ольгу охотники из Божьего Поля. Пришли и встали около уездной конторы.

— Чего пожаловали? — спросил их пристав.

— Отпустите Козина, или мы будем стрелять.

— Бунтовать?

— Нет, просто пришли за правдой, чтобы не затоптали ее начисто, — сказал Ломакин. — Кто убил Калину, мы еще не знаем, это должны были вы узнать. Вот мы все, как один, думаем, что его убил Безродный. Почему вы не хотите расследовать это дело? — твердо требовал ответа старшина.

— Большевик!

— Нет, ваше благородие, не большевик я — просто честный человек. Козина вы избили, бросили в каталажку, отпустите — или мы…

— Что вы?

— Будем стрелять.

Баулин и все уездное начальство перетрусило. Боялись, что к охотникам из Божьего Поля примкнут охотники из Ольги, Пермского, Арзамасовки — все, кто был в ту пору в Ольге. Пристав подумал и сдался:

— Хорошо, мы отпустим вашего Козина, но чтобы у меня без шума.

— Отпускайте и немедленно начинайте расследование.

— Ладно, найду время, приеду с казаками к вам, и начнем искать преступника.

Это уже была победа. И победа не маленькая. Переселенцы как-то враз расправили спины, смелее стали смотреть в глаза приставу и казакам. Поняли, что если враз, если все, если дружно, то и сам черт не страшен.

Пока Федор был в Ольге, Безродный за долги описал все имущество Козиных: скот и коня увел на свое подворье. Козины остались голым-голешеньки. Горько плакала Марфа:

— Дурак, на кого пошел доносить? На Безродного? Теперь пропадем с голоду!

Пусто стало на дворе Козиных, будто они собрались куда-то уезжать, распродали все и ждут оказии.

Поднялась было деревня в защиту Козиных, но здесь право было на стороне купца. Козины должны — пусть расплачиваются за долги. Безродный не желает ждать.

— Хватит, — гремел он. — Я был ко всем покладист, добр, а что за это получил? Наговаривают на меня, а я терпи. Безродный терпелив не вечно.

Приезжал следователь, пристав, казаки, следов убийцы не нашли, за то казаки целую неделю проторчали в деревне, объедали и обпивали сельчан.

Замерла и затихла деревня. Затаился и Безродный. Пристав охранял его покой.

4

Зеленым морем дыбилась тайга. Жарко полыхало солнце, зной и томление. У всех забот — полон рот: не успели отсеяться, как подошла пора полоть хлеба и овощи, а там и окучка картошки. Работали с восхода до заката солнца. Некогда было за детьми присмотреть. А они играли на берегу речки, рылись в дорожной пыли.

В один из таких страдных дней трехлетняя Ирка Розова и Гурина Галька, той сравнялось уже пять, пекли на песке песчаные шаньги. Угощали друг друга. Заигрались, не заметили красного волка, который выскочил из-за кустов, схватил Ирку за холщовое платье и понес через реку в тайгу.

— Волк. Волк. Унес Ирку! — подняла крик Галька, прибежав в деревню.

К счастью, большинство мужиков были дома. Выскочил с берданой Гурин, за ним Козин, сбежались другие; прыгнули в телегу, бросились в погоню. У сопок преследователи разбежались. С Розовым рядом оказался Федор. Они первыми взбежали на крутую сопку и услышали рычание. А потом тишину разорвал крик:

— Мама-а-а-а-а-а!

Розов метнулся на крик и увидел бегущую к нему дочку. Схватил на руки, начал шарить по телу — искал раны. Но тут же отпустил девочку, увидел на склоне сопки зверя. Сорвал затвор с предохранителя и вскинул бердану. Крикнул:

— Черный Дьявол!

Федька помешал — отвел ствол в сторону.

— Погоди, тут кто-то хрипит. Кого-то Дьявол задавил.

В кустах они увидели издыхающего волка.

— Дьявол его придушил, — сказал Федор и выстрелил вверх.

Сошлись охотники. Розов заорал на Козина:

— Вот этот дурак не дал убить Дьявола!

— За что ты хотел его убить? За то, что он спас твою дочь?! — спросил Гурин.

— Точно. Убить. Сколько он нам хлопот доставил!

И снова пошли разговоры:

— Пришел к нам Черный Дьявол. Год не было. Где-то жил?

— Не забулгачил бы опять. Не привел бы в зиму волков.

— Сложна душа собачья: то волков водил, то давит их, ребенка спас.

— Мужицкая сложнее. Розов за грош продался Безродному, сподличал. Безродный хапает что можно… — говорил Ломакин.

5

В ночь Безродный ушел на солонцы за изюбром. С вечера звери не пришли, он в полночь возвращался домой. Увидел табун около овсов Гурина — пастух спал где-то в шалаше, — взял да и загнал его в овсы.

С пантовки из тайги возвращался Ломакин и все видел. Утром с понятыми он пошел на Гуринские овсы. Все было смято и потравлено. Ломакин ударил в колокол, что висел на столбе сходного места, собрал народ. Там все и рассказал. На сход вызвали Безродного и Розова. Первым заговорил Ломакин:

— Ну, вот что, паря, хватит. Безродный потравил нароком овес, Розов стравил волкам Гуринских овец.

— С чего ты такое взял? — вскипел Розов.

— А с того, что на твоем огороде работник окучивал картошку и нашел обгоревший ичиг с пришитыми к нему лапами. Твоя работа. Все. Говорить нам много нечего, так и порешим: сегодня же Розов гонит в Гуринский двор овец. Безродный платит ему за потраву. Цена потраве двести рублей серебром. Голосуем, други.

Безродный рванулся, чтобы выйти из круга людей, но его придержали, не дали уйти. И все это молча, без крика. Лишь глаза выдавали то, что накипело в людях.

— Так, господин Безродный, платишь ли ты за потраву? — тихо спросил старшина Ломакин.

Безродный сквозь зубы выдавил:

— Плачу.

— Тогда деньги на кон. Не вздумай юлить. В нашей деревне живешь.

Безродный шел со схода, сжимая кулаки. Будь его сила, он тут же пристукнул бы Гурина, Федьку бы повесил за ноги на сук, пусть бы посушился день-другой. Сколько они ему крови перепортили, и все приходится терпеть. А что делать? Калину убил — от пристава получил нагоняй. «Хватит! — орал пристав. — Ты знаешь, ежели бы высшее начальство прознало про это убийство — беда. Сорок человек пришло с оружием. Да ты думаешь своей башкой, что это и как? Народ бурлит. Если еще тронешь кого — каторга».

И решил Безродный: надо затихать на время, чуть дать слабинку. На панты повысить цены, сбросить цены на товары.

Дома он места не мог найти себе. Постоянно придирался к Груне.

Не выдержала она, сказала:

— Знаешь Степан, невмоготу мне жить с тобой. Противен ты мне! Не могу я больше выносить всего. Ох, как ты мне противен!

— Убью! На куски разорву!

— Да ведь я того и жду. Убей или разорви. Людям противна, себе противна. Жить больше не могу.

— Сука ты, а не баба. Другая радовалась бы такой жизни, а ты нос воротишь.

— Такой уж родилась. Завидую другим бабам: хоть и гнутся на пашнях, работают не покладая рук, но честны. Перед людьми и богом чисты.

6

Пора сенокосная, тяжкая, нудная, но любит ее мужик. С детства полюбил он эту пору: запах трав, вжиканье кос, крепкий сон под травной крышей. Там и тучки виднее, и небо шире, а уж мечты — им конца и края нет. После обеда лечь в тень и слушать перезвон кузнечиков, ощущать тихую ласку ветра и вот так задремать. А потом, после сна, отбил косу и пошел косить, оставляя ровные рядки сочных трав. А здесь, в Приморье, травы душистые бывают и с полынной горечью. Но где есть такие травы, где такая жизнь, чтобы хоть чуть-чуть да не горчила…

Розов первым ушел на свой покос. Решил построить шалаш, а уж потом привезти сюда семью и работников. Теперь он мог позволить себе нанимать людей — разжился от подачки Безродного. Радовался Розов: травы в рост. Не удержался, сделал прокос, другой, третий. Сгоношил шалаш, а тут и ночь пришла. Забрался в шалаш, заснул под шум дождя.

А ночью вышел из берегов ключик и затопил шалаш. Розов проснулся. Бросился на сопку и там до утра дрожал под дождем и ветром. Чуть свет побежал к реке, а ее не узнать: взбурлила река, вспенилась, катила вскачь мутные волны, гремела перекатами, выходила из берегов. Лодка болталась, привязанная к кусту; вот-вот ее затопит. Прыгнул в лодку, оттолкнулся шестом и погнал ее к другому берегу. А тут наперерез ему коряга. Хотел увернуться — не успел, коряга ударила в борт, и Розов полетел в кипень волн. Плавать он не умел и тут же начал тонуть.

— Тону-у-у-у-у! Спаси-и-те! — в отчаянии закричал он, но голос его запутался в реве реки.

Мимо плыло что-то черное. Розов выбросил руку и ухватился за мокрую шерсть. «Медведь», — мелькнуло в голове, но руку не отпустил. И так они доплыли до берега, выбрались на косу. Розов, отплевываясь водой, отполз к кустам. Повернулся, чтобы посмотреть, кто его спаситель, — на косе лежал, тяжело дыша, Черный Дьявол. Посмотрел он на человека, медленно поднялся и побрел в кусты.

— Дьявол! Дьявол! На! На! — начал звать Розов.

Но пес даже не обернулся, скоро он скрылся за кустом талины и пропал в чаще.

Розов пришел в деревню и рассказал про этот невероятный случай. Бабки отнесли его к велению свыше. Мужики пожимали плечами. В то, что пес — дьявол, уже мало кто верил.

Но все было просто. Когда Буран жил у Макара, он часто купался с детьми. Они, бывало, в шутку кричали ему, что тонут. Буран тут же бросался на крик и помогал ребенку выбраться на берег. Бросился Дьявол и на крик Розова. А у шалаша Розова оказался он не случайно, с весны крутился около деревни, искал встречи с Федькой. Розова он не знал, поэтому не подошел к нему так смело, как подошел бы к Федьке. Но встретить одного Федьку не представлялось случая. То он на полях с сестрами и матерью, то среди мужиков в деревне.

7

Федора Козина пригласили на корневую охоту тазы Цун и Лан. Обычно бандиты не трогали корневщиков, если с ними был русский. Козин согласился, тем более что напарники дали слово поделить добычу поровну.

Однажды Черный Дьявол подобрался к задам огорода, смотрел, как Козин чистил бердану, долго и тщательно собирал котомку, мазал дегтем ичиги. Вот так же Макар собирался на охоту, а Буран не спускал с него глаз, прыгал от радости, лаял и скулил. Но тут пес затаился за кустами и не смел открыто проявить свою радость.

До Безродного дошел слух, что Козин идет корневать. Слышал он, что и другие охотники идут корневать с китайцами и корейцами. Раньше они давали страшную клятву никогда не показывать русским, где искать корень и как его копать. Безродный решил идти по следам Козина, для этого он вызвал из Ольги Цыгана.

Цун повел свой маленький отряд под охраной Козина за перевал. Три дня шли, остановились в среднем течении реки Синанчи. Косматые кедры обступили охотников за корнем, лопотал и звенел ключик, по небу плыли неспешные тучи. Цун расчистил место на тихом взлобке, и охотники начали ставить шалаш из коры. Делали они его со всеми удобствами: соорудили место для просушки портянок, для продуктов, поставили навесик над костром, чтобы дождь не залил огонь. Цун сделал в объемистом ильме треугольник — походную кумирню, — помолился духу гор и лишь потом лег спать.

Чуть свет они вышли на корневку. Федор набил карманы патронами на случай, если придется отбиваться от хунхузов, шел следом за корневщиками. Сами же тазы не брали на корневую охоту оружие. Им это «запрещал» дух гор. Он, дух, мог ошибиться, честный человек идет или хунхуз, и не показать дорогих корней. А русским дух гор такое прощал, похоже.

Потом шли они цепью. Цун на всякий случай рассказал, как выглядит трава корня женьшеня. Ни в первый день, ни во второй они не нашли ни одного корешка. Федор меньше всего присматривался к травам, им с самого начала владело смутное беспокойство, ему все казалось, что кто-то за ним следит.

— Понимаешь, вот душой чую, что по нашим следам кто-то ходит, — сказал он Цуну. — Слышал треск сучка, потом видел дым в ключе. Кто бы это мог быть?

— О, моя понимай, это дух гор ходи, его посмотри, как наша работай, мало-мало подумай, чесни мы люди или плохой. Потом его уходи. Так всегда бывай.

Федька сердито думал: «Вот за то и бьют вас, болванов, что вы все за своих духов цепляетесь». Стал еще осторожнее.

А Безродный и Цыган вышли на следы корневщиков. Узнать, что здесь Козин, было легко: корневщики были обуты в улы с острыми носками, а Козин — в тупоносые ичиги. Бандиты побывали у шалаша. Затем отошли за ручей и затаились. Утром они осторожно крались по следам корневщиков. К обеду услышали впереди себя звонкий крик Цуна:

— Панцуй!

— Шимо панцуй? — спросил его напарник.

— Шуба юла!

— Корни нашли. Теперь не надо зевать, — сказал глухо Безродный.

Цун во всю силу кричал свое «панцуй», чтобы корень не превратился в траву или куст. Этим криком он напугал женьшень, теперь тот постыдится на глазах находчика уйти или сменить шубу.

Безродный повернулся к Цыгану, глухо сказал:

— «Шуба юла» кричат. Значит, семью нашли. Не зевай!

К корневщикам подбежал Федор. Он впервые видел этот чудо-корень, наклонился. Ничего особенного. Шапка красных ягод, посредине стебля пятипалые листья. Плантация была богатой. Около пятнадцати корней были годны к копке, молоди — за полсотню. Молодь останется расти. Семена будут посеяны, об этом торопливо говорил Цун:

— Маленький корни будут живи. Другой люди ходи, снова посмотри, подумай, наша был хороший люди.

Цун и Лан начали выкапывать корни. Работа эта тонкая, мудрая. Надо каждый корешок откопать костяной палочкой, не повредить нежную кожицу. Из тысячи переплетений других корней найти корешок женьшеня.

Медленно и утомительно шла работа. Федор почти не присматривался к ней. Он зорко осматривал сопки. Ему показалось, будто у скалы блеснул ствол ружья на солнце. Но точно не определил, ружье то было или просто роса блеснула. Федор до боли в глазах осматривал сопки и увидел, как по взлобку промелькнула черная тень. Остановил взгляд на скале — снова там что-то блеснуло. Стало тревожно: богатство в руках, а если за этим богатством уже следят злые глаза?

Было по-августовски жарко и парко в тайге. Первые золотинки появились на листве березок, чем-то схожие с первой сединой на висках, лег густой загар и на листья кленов. Тишина и таинственность…

— Ты, Цыган, давай на ту сопку, там занимай позицию, а я залягу под скалой. До моего выстрела не смей палить. Знаю я тебя, мазилу. Первым я беру Козина, а остальных мы доколотим потом, — приказал Безродный.

— Добре. Ну, я пополз. Буду ждать. Видно, добрый куш будет.

Безродный поднялся на скалу, отсюда корневщики были видны как на ладони. Залег за камнем. Сто сажен для его винтовки плевое дело.

— Ну вот, лиходей, пересеклись наши тропки. Отходил ты свое. За все сочтемся. За ошейник, за доносы, — хрипел Безродный, удобно укладываясь для стрельбы. — Изрежу тебя на кусочки и разбросаю на корм колонкам.

Руки чесались дать выстрел, но сдерживало то, что корневщики еще не выкопали корни. Ему с Цыганом копать не приходилось, куда легче забрать уже готовенькое, в лубках-конвертах, обложенных сырым мхом. Терпеливо ждал. Сорвал травинку, уже по-осеннему жухлую, и медленно жевал ее. И вдруг икнул, сжался. Почувствовал, что кто-то стоит позади него. Стоит и смотрит настороженно. Часы в нагрудном кармане отсчитывали секунды. Секунды отбивало сердце в груди. Корневщиков он уже не видел. Глаза застлал туман страха.

Корневщики выкопали еще один очень дорогой корень.

Цыган хмыкнул:

— Везет нам. Ишь, какой корнище выдрали. Молодцы фазаны. Но вот только этот Козин…

Цыган боялся убивать русского. Но чтоб успокоить себя, решил:

— А, черт с ним. Не я буду в Козина стрелять, значит, не я буду убийцей…

Безродный продолжал лежать в той же застывшей позе, не смел пошевелить рукой. Боялся даже потянуться за револьвером. Невольно вспомнилась занемевшая спина Макара Булавина, его опущенные плечи. И, пересилив свой страх, с зыбкой надеждой, что померещилось, что за спиной никого нет, он резко повернулся и мгновенно понял: не будет спасенья. Над Безродным стоял во всей своей звериной красоте и силе Черный Дьявол. Судьба, предрешенная Цыганом. Гришкой-подкидышем. Безродный застонал, пополз на спине прочь от пса. Про все забыл: про револьвер и винтовку. Но Черный Дьявол не спешил, он будто наслаждался страхом своего врага, наслаждался его унижением.

— Шарик, Шарик! Прости, Шарик!

И казалось, что Шарик — Хунхуз — Буран — Черный Дьявол сейчас скажет: «Да хоть смерть-то прими по-людски». Дрогнули рыхлые губы Хунхуза — Черного Дьявола. Он прыгнул на грудь Безродному, вогнал клыки в горло…

Шум и визг, сходный с поросячьим, услышали корневщики. Вскочили с колен, насторожились. Федор было подался на крик, но его остановил Цун:

— Его нельзя туда ходи. Ламазе, тигра, мало мало чушка гоняй. Наша надо быстро копай и другой район ходи.

Корневщики поспешно докапывали находку. А горы голубели, горы нежились в мирной дремоте, и не было им дела до того, кто кого убил.

Цыган слышал шум и визг, но тоже подумал, что тигр задавил поросенка. Он ждал выстрела Безродного. А выстрела все не было и не было. Вот корневщики выкопали корни, сделали традиционные затески на кедре, чтобы люди знали, когда и где взяты корни, уложили их в лубодиры — коряные конверты — и заспешили в лагерь.

— Струсил Степан, бога мать! Дура, корни-то уходят, а он не стреляет.

Цыган поднялся из-за валежины и пошел к напарнику. Спины корневщиков мелькнули за деревьями и скрылись. Вышел к скале, тихо свистнул. В ответ услышал тревожный шепот листвы, мирный говорок ключа. Над головой крутился юркий поползень. Цыган полез на скалу. Снова свистнул. В ответ тоскливо и протяжно прокричала желна: пи-и-и-ить! пи-и-и-и-ить!

С клена упал на лицо Цыгана первый осенний листок. Цыган поймал его, размял в ладони, понюхал, от листка пахло осенью. Нехорошее предчувствие сперло дыхание. Цыган выбежал на скалу и едва не споткнулся о труп Безродного. Он отпрянул в сторону, вскрикнул, круто повернулся и, ломая чащу, продираясь через нее, бросился под гору. Запутался в лианах лимонника, ринулся к ключу, но сорвался с обрыва и рухнул грудью на острый еловый сук. Нашел еще силы вскочить, сделать шаг, другой и упал головой в воду. Успел увидеть рядом чьи-то лапы…

Черный Дьявол обнюхал тело Цыгана и затрусил вслед за корневщиками.

Дунул спросонья ветерок, колыхнулась в небе тучка, наплыла на солнце и тут же сползла. Снова стало светло и чисто в тайге, будто мир жил в вечной радости…

Дьявол шел по следам друга. Но подойти к нему боялся, потому что Федька был не один. Пес тихо шуршал листвой, трещал сучьями, тревожил людей, и Федор не удержался, выстрелил по шороху. Пуля вжикнула рядом с Дьяволом, пес рванулся с места, раздался треск сучьев, и убежал. Пуля отогнала его от Федьки — если стреляет, то какой же он друг…

Месяц бродил с корневщиками Козин. Еще нашли корни. Поделили все честно. Федор продал корни перекупщикам в поселке Шамынь, купил себе вместо берданы винтовку-трехлинейку, двух коней, корову, разного ситца и сатина.

8

Пристав Баулин еще с вечера собирался поехать к Груне Безродной. Ясно было, что Степан погиб в тайге. Но утром пришел пароход, а с ним и грозный циркуляр, где приказывалось Баулину уничтожать хунхузов, ловить русских бандитов, бороться с нашествием беспаспортных маньчжуров и корейцев, гнать из устьев рек японских рыбаков, которые во время хода лососевых преграждали сетями речки и вылавливали почти всю рыбу, ловить браконьеров и разных бродячих людей. Баулин, прочитав приказ, по-мужицки выматерился:

— Хорошо писать циркуляры, сидючи в кабинетах. Сотня казаков и я — это на такую тайгу. В бога мать! Сгинул Безродный, а где? Тут и с десятком тысяч казаков не найти.

Баулин мысленно представил свои владения, которые растянулись на тысячи километров к северу. Как за эти семь лет изменилась тайга, сколько выросло новых посёлков, а для каждого из них нужно его неусыпное око. Шел тысяча девятьсот тринадцатый год. Народ ехал и ехал в глушь таежную. Один за другим вырастали поселки, по речке Топаузе — Крещатик, Брусилово, Импань… На Голубой реке участник русско-японской войны георгиевский кавалер Пополитов обосновал деревню Кавалерово. За Кенцухинским перевалом ширился рабочий поселок Тетюхе. Там заправлял голландский купец Бринер — добывал серебряно-свинцовую руду, выплавлял серебро и вывозил за границу.

На рудниках вспыхивали бунты, которые тоже должен был подавлять Баулин.

— И ведь едут-то все больше те, кто бунтовал в России. А, черт, попробуй справься со всем этим народом. Начальству хорошо, а Баулин за все отдувайся. А платят — что и на жратву мало. Как тут не разрешить тому же японцу ловить рыбу в устье? А, наплевать на все!

И Баулин на многое смотрел сквозь пальцы. А край грабился, по тайге бродили искатели золота, руд, которые столбили свои участки, чтобы потом выгодно их продать; зверя били без всяких запретов круглый год, горела тайга. Десятки тысяч бродячих людей наводняли ее. За границу уходило золото, панты, корень женьшень, пушнина…

— Поеду к вдове Безродного. Эта вдовушка озолотит меня, и не надо будет думать о хлебе насущном. Могу и в отставку подать, сам купцом заделаюсь, — решил Баулин и приказал вестовому седлать коня, поднимать по тревоге казаков.

Груня спокойно приняла Баулина. Стоя у стола, не приглашая сесть Баулина, выслушала его.

— Все обыскали, но труп Степана не нашли, — сказал Баулин. — Убит он, это точно. — Усмехнулся: — Хоть бы сесть пригласила.

— Садись. За весть спасибо, давно ждала.

— Так вот, Груня, человек я холостой, выходи за меня замуж. Как-никак пристав, — без обиняков предложил Баулин.

— От одного злодея избавилась, а теперь ты?

— Это я-то злодей?

— Да, господин Баулин, вы одного поля ягода со Степаном. Ведь я все знаю. Иди в другом месте поищи бабу.

Баулин вспыхнул. Вскочил, грохнул своей шашкой об пол:

— Меня гнать! Ну, я это тебе припомню!

Пулей вылетел из дому, вскочил на коня и с казаками ускакал в сторону Кавалерова.

Груня устало вздохнула. Сватовство ей уже надоело. Приходили к ней вдовые мужики, парни. И Груня с горькой усмешкой говорила им:

— Не ходите вы ко мне, люди, за ради бога. Ни за кого я замуж не пойду, а если уж пойду, то за любимого.

Но любимый не шел к ней. Как-то на улице встретила Федьку, остановила его, спросила:

— Чего не заходишь?

— Да недосуг, — ответил Федька и отвел глаза в сторону от запавших глаз Груни.

— Приезжал Баулин, заверил, что моего в тайге кто-то хлопнул. Хлопнули — это точно, вот уже и весна на носу, а его все нет.

— А ты знаешь, у меня есть думка, что Степана придушил Черный Дьявол. Я ведь его след видел. А Безродный, потом мне говорили мужики, пошел по моим следам. Хотели они упредить меня, но не смогли — мы с тазами зашли в такую глушь, что отыскать нас было трудно.

— Может быть, и так, Безродный боялся Шарика… Теперь я свободна.

— Ну и что?

— Измаялась я. Люблю я тебя, Федя.

— Любишь? — удивился Федор. — М-да. Но, чую, невеста не по моим зубам. А потом, как же это, ведь ты была женой убийцы? Нет, не смогу я жить с тобой.

— Но ведь я помню твои слова, когда ты кормил Шарика, ты так много хорошего тогда говорил…

— Ты все слышала?

— Да. И слезы твои у речки.

— Эх, Груня, любил я тебя, может, и сейчас люблю, — погрустнел Федька. — А что скажут люди? На дармовщину, скажут, позарился? Ведь все, что есть у тебя, нажито с крови людской.

— Тебя богатство беспокоит? Так я раздам его людям, приду к тебе нищенкой. Возьмешь после этого? Начнем жить с мотыги.

— Начать жизнь с мотыги… Это хорошо ты сказала. Но не в том дело, Груняша. Не в том. Просто мне надо душой переболеть. А так, сразу… Нет, не могу. Не судьба, видно, нам жить вместе.

— Ну и на том спасибо, что правду сказал. Прощай. Может, когда и встретимся… Только, пожалуй, теперь я свое добро не раздам нищим, а найду таких людей, которые его пустят на доброе дело.

Про отказ Федора жениться на Груне узнала деревня. Иные пожимали плечами, другие откровенно крутили выразительно пальцами у виска: мол, того, чокнулся, пропал мужик. И невдомек людям, что для Федора сытость, деньги — не все. Ему нужно счастье — тихое, доброе и лучше всего незаметное.

Груня распродавала свое хозяйство. Лавку и дом купил тороватый купчишка из Владивостока. Около двух тысяч рублей пожертвовала она на школу, простила всем долги. Оседлала своего любимого Воронка, вскочила в седло, огрела коня плетью, гикнула и понеслась неведомо куда, только и успела крикнуть:

— Прощайте, люди! Лихом не поминайте! Унесла свою душу, душу непонятную, неизведанную, бабью душу-загадку.