Чёрный крестоносец

Глава 2 ВТОРНИК 7.30 утра – 7 часов вечера

Спала она безмятежно, мертвецким сном часа три кряду. Дышала тихо-тихо, почти совсем неслышно. Но время шло, качка становилась все ощутимей, и наконец очередной особенно сильный толчок судна заставил ее проснуться. Она приподнялась и уставилась на меня, в глазах ее отразилось смущение, а может быть, и страх. Потом к ней вернулось ощущение реальности, она села, освободив мою, честно говоря, уставшую за эти часы руку.

– Привет, странствующий рыцарь! – сказала она.

– Доброе утро. Тебе лучше?

– М-м-м... – Тут как раз судно совершило следующий отчаянный вираж, так что ей пришлось ухватиться за дощатую перекладину. А толчок был сильный: незакрепленные ящики отправились гулять с грохотом по трюму. – Долго я такое переносить не смогу. Обуза я для тебя? Что поделаешь! А который час, не скажешь?

Я попытался взглянуть на часы, но левая рука не подчинялась, до того онемела. Пришлось поддержать ее правой. Кровообращение возвращалось медленно, давая знать о своих трудностях острыми покалываниями несчетных булавок да иголок, но я и бровью не повел. А она нахмурилась:

– Что случилось?

– Ты ведь велела не шевелиться всю ночь напролет, – объяснил я. – Вот я и не шевелился. А вы, милая леди, прямо скажем, не пушинка.

– Сознаю свою вину! – быстро среагировала она. Посмотрела на меня плутовато, покраснела, но в улыбке ее не было и тени смущения. – Что ж, заря тут как тут, а я о проявлении слабости по-прежнему не сожалею... У тебя на часах полвосьмого. Значит, солнце светит вовсю. Интересно, куда нас черти несут?

– Либо на север, либо на юг. Из стороны в сторону нас не болтает, штопором не закручиваемся, значит, идем поперек волны. Географию я подзабыл, но одно помню твердо: дующие здесь в это время года восточные ветры создают как раз такую навигационную ситуацию. Стало быть, повторяю: либо на север, либо на юг. – Я спрыгнул на пол, прошел коридором посреди трюма вперед, к вентиляционным отверстиям. Поднес руку сперва к одному, у правого борта, потом к другому, у левого. Левый теплее правого. Следовательно, курс мы держали на юг. Разумеется, с теми или иными поправками. Ближайшая суша, если идти в этом направлении, Новая Зеландия, – в тысяче миль отсюда.

Молча переварив эти соображения, я хотел было вернуться к Мэри, но вдруг услышал голоса. Там, наверху. Явственные, хотя и слабые голоса.

Отодвинув планку, подтащил к себе ящик, встал на этот импровизированный пьедестал, прижался ухом к вентиляционному отверстию.

Вентиляционная система была, по-видимому, расположена по соседству с радиорубкой, причем обращена к ней раструбом, который превращал устройство в великолепные наушники, собиравшие и концентрировавшие звук.

Я четко различал ритмичное стрекотание морзянки и на ее фоне голоса двух мужчин, такие внятные, словно разговаривали в трех футах от меня. Но о чем разговаривали, установить я не мог по простой причине: такого языка не знал и никогда раньше не слыхивал. Словом, через несколько минут я спрыгнул с ящика и отправился к Мэри.

– Почему ты так задержался? – спросила она меня с укором. Она знала, что округа кишит крысами. А фобии, между прочим, за одну ночь не вылечиваются.

– Виноват. И однако же достоин прощения. Задержка помогла мне раздобыть кой-какую информацию. Во-первых, что мы плывем на юг, а во-вторых, – и это куда важнее, – что у нас имеется возможность подслушивать разговоры на палубе. – Я рассказал ей о своем открытии.

– Может, это нам пригодится, – согласилась она.

– Мало сказать, пригодится, – подхватил я, наблюдая, как осторожно переносит она ножки через край ящика. Коснувшись ее правой коленки, я вежливо спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Опухает нога. Но болит несильно.

Я снял с нее носки, отодрал краешек пластыря. Ничего страшного. Ранка чистая. Слегка припухла по периферии, слегка приукрасилась синевой. Но в рамках допустимого.

– Все будет хорошо, – сказал я. – Проголодалась?

– Как тебе объяснить? – Она скорчила гримасу и прижала руку к животу. – Я, конечно, не великий моряк, но дело в другом. Здесь ужасно пахнет.

– Эти треклятые вентиляторы абсолютно бесполезны, – согласился я. – А чаю все-таки выпей. – Я прошел в каморку, зажигая на всякий случай спичку за спичкой: шныряют ли там крысы по-прежнему, а может, уже успокоились, смылись в подполье. Кстати, о подполье: не пора ли нам подать наверх сигнал из преисподней? И я, как несколько часов назад, забарабанил по перегородке. Через минуту крышка люка поднялась. Пришлось зажмуриться: в трюм хлынул ослепительный свет. По лестнице спускался человек, тощий, со впалыми щеками, мрачный. Я посторонился, давая ему дорогу.

– Что за шум? – устало спросил Генри.

– Вы посулили нам завтрак, – напомнил ему я.

– В общем-то, да. – Он глянул на меня с любопытством:

– Ну, как провели ночь?

– Могли бы предупредить нас насчет крыс.

– Мог бы. Да понадеялся на их тихий нрав... Мешали спать?

– Крыса укусила мою жену, сильно поранив ей ногу. – Я понизил голос, чтоб Мэри нас не слышала. – Крысы – разносчики чумы, верно?

Он покачал головой.

– Крысы разносят блох, а уж блохи разносят чуму. Но трюм обработан ДДТ, так что... Завтрак будет через десять минут, – с этими словами он удалился, захлопнув за собой крышку.

Еще раньше, чем было обещано, крышка люка поднялась. Худой юнец, курчавый, темноволосый, проворно спускался по лестнице, держа на весу в одной руке старенький деревянный поднос. Весело ухмыльнувшись мне в лицо, он в два счета миновал проход, водрузил поднос на ящики возле Мэри и сдернул с него покрывало залихватским жестом великого скульптора, представляющего публике свое последнее творение. На блюде лежала липкая коричневая масса, мешанина из риса и кокосового ореха.

– Что это? – спросил я. – Прошлогодние помои?

– Пудинг! Славный пудинг, сэр! – Он кивнул на облупленную эмалированную кастрюльку. – А здесь кофе. Очень славный кофе! – Он поклонился Мэри и исчез так же скоро, как и появился. Стоит ли добавлять, что крышка люка за ним захлопнулась.

Пудинг представлял собой неудобоваримое студенистое вещество, запахом и вкусом напоминавшее столярный клей. Употреблять этот пудинг в пищу можно было разве что под дулом пистолета. И все-таки кофе был еще ужасней. Тепловатая протухшая водица, процеженная через мешки из-под цемента. Другие сравнения как-то не идут в голову.

– Они, наверное, хотят нас отравить? – спросила Мэри.

– Исключено. Во-первых, никто не станет есть такую дрянь. Во всяком случае, ни один европеец. По полинезийским меркам, это блюдо, впрочем, может считаться деликатесом вроде икры. Но мы постараемся обеспечить себе завтрак на свой вкус. – Я замолчал, присматриваясь к ящику, нависшему над подносом. – Черт меня побери! Зря, что ли, я мозолил себе этим ящиком спину целую ночь.

– Можно подумать, у тебя глаза на затылке, – рассудительно заметила она.

Я не отвечал. Я включил фонарик и принялся инспектировать дюймовые щели ящика.

– По-моему, это лимонадные бутылки.

– И по-моему, тоже. Но как насчет совести? Не замучит она тебя? Как-никак покушение на имущество капитана Флека, – деликатно поинтересовалась она.

Я ухмыльнулся, пустил в ход свою дубинку «смерть крысам», отодрал верхнюю планку, извлек из ящика бутылку и галантно вручил ее Мэри.

– Отведай. Наверное, контрабандный джин для туземцев.

Но нет, в бутылке оказался лимонный сок, причем отменный. Но заменить завтрак он не мог. Поэтому я сбросил пиджак и принялся за исследование трюма.

Создавалось впечатление, что капитан Флек специализируется на невинной торговле пищевыми продуктами. Многие и многие ящики по обе стороны от прохода были битком набиты всяческой снедью и напитками: мясом, фруктами, соками. По-видимому, этот товар загрузили на одном из больших островов еще до копры. Но капитан Флек не казался предрасположенным к невинным занятиям.

Позавтракал я солониной с грушами. Мэри взирала на меня с содроганием. А затем стал изучать ящики, расположенные поближе к бортам.

Увы, без особого успеха. В отличие от продуктовых, эти ящики были надежно и прочно окантованы планками, привинченными таким образом, что развести их наскоро не представлялось возможным. Правда, две планки, поближе к лимонному соку, болтались. Я высветил лучом фонарика их верхушки. Ни шарниров, скрепляющих доски с бортами, ни петель. На древесине запечатлены очертания гаек, и они совсем свежие, не успели потемнеть. Значит, петли сорваны недавно. Я постарался развести планки пошире и чуть не свернул себе шею, сдвинув верхний ящик на себя.

Говорить об этом столь же легко, сколь трудна была сама операция: ящики-то тяжелые, а шхуну в это время болтало крепко. Но в конечном счете я добился своего: опустил ящик на платформу, служившую нам в прошлую ночь ложем.

Ящик был скромных размеров: два фута в длину, восемнадцать дюймов в ширину, один фут в высоту. Промасленная сосна. Все четыре угла крышки мечены клеймом королевского флота. Трафарет на торце, наполовину перечеркнутый черной линией, гласил: «Оружие морской авиации». Пониже: «Спиртовые компасы», а еще ниже: «Излишки. Разрешено списать». И оттиск короны, весьма официальный по внешности. Я не без труда отодрал крышку и убедился: надписи не лгут. Шесть спиртовых компасов, обложенных соломой.

– Все в полном порядке, – сказал я. – Подобные трафареты мне встречались раньше. Термин «излишки» – это флотский синоним другого термина: «устарело». Но штатским покупателям он нравится больше и позволяет заламывать цену повыше.

– Может, капитан Флек распространяет избыточные накопления бывшего правительства. Или свои избыточные накопления, – скептически заметила Мэри, – А что еще у него имеется в других ящиках?

Я снял другой ящик. На нем значилось: «Бинокли», и содержал он бинокли. На следующем ящике опять-таки стояла марка морской авиации и штамп: «Надувные спасательные пояса». И снова все было без обмана: ярко-красные спасательные пояса, запас СО₂ и желтые цилиндрики с ярлычком: «Репеллент против акул».

– Мы тратим время впустую, – сказал я. К этому моменту качка настолько усилилась, что доставать ящики и срывать с них крышки стало совершенно немыслимо. К тому же чем выше поднималось солнце, тем жарче становилось в трюме. По моему лицу струился пот. – Обыкновенный торговец подержанными вещами.

– Торговцы подержанными вещами не похищают людей, – возразила она не без ехидцы. – Откроем еще один, всего один. Я чувствую, что в нем будет что-то необычное.

Я с трудом удержался, чтоб не сказать ей, что чувства, дескать, удел тех, кто не вкалывает до седьмого пота. Но за четвертым ящиком тем не менее полез, сократив высоту пирамиды еще на сколько-то дюймов. Ящик как ящик. Штампы на списание, аналогичные остальным. Содержимое заявлено так: «Запальные свечи».

Пять минут, и двухдюймовая царапина на правой руке – вот во что обошлась мне попытка, в конечном счете успешная, открыть этот ящик. Мэри все старалась не смотреть на меня. Не то прочитала мои мысли, не то поддалась морской болезни. Но когда я поднял крышку, Мэри встала, воздев на меня очи.

– Может, у капитана Флека свои собственные штемпеля? – прошептала она.

– Может быть, – согласился я. Ящик был заполнен коробками, но ни в одной не оказалось запальных свеч. Зато пулеметных лент там обнаружилось весьма в приличном количестве, на революцию средних масштабов хватит. – Любопытно, любопытно!

– Ты... ты не боишься? Если капитан Флек...

– Что мне капитан Флек? Чем я ему обязан? Пускай приходит, если хочет. – Я стащил вниз пятый ящик, с усмешкой покосился на штемпель «Запальные свечи», сорвал крышку быстрей, чем прежде, благодаря системе рычагов и серии точных ударов. Прочитал надпись на синей бумажной обертке и вернул крышку на место с той нежностью и заботой, какую выказывает чикагский гангстер, возлагающий венок на могилу своей последней жертвы.

– Аммонал, 25 процентов алюминия в порошке? – Мэри тоже прочитала надпись. – Что это такое?

– Очень сильная взрывчатка. Этого количества хватит, чтобы вывести шхуну со всеми пассажирами на космическую орбиту. – Я с великими предосторожностями вернул ящик на место, и снова меня прошиб пот: я вспомнил, с какой лихостью стучал по нему, когда открывал. – Это весьма капризная взрывчатка. Не та температура, не то обращение, не та влажность – и она с треском взрывается. Ну, знаешь, этот трюм нравится мне все меньше. – С этими словами я подхватил ящик с пулеметным снаряжением и тоже возвратил его на исходный рубеж. Легко как пушинка опустился он на аммонал. И даже еще легче.

– Ты будешь всю башню восстанавливать? – Она чуть-чуть нахмурилась.

– Постараюсь.

– Испугался?

– Мало сказать, испугался, чуть не свихнулся от ужаса. Ведь в следующем ящике мог оказаться нитроглицерин. А это уже не шутка!

Я достроил пирамиду, привел планки в первоначальное положение, взял фонарик и отправился на разведывательную прогулку, поглядеть, чем еще нас порадует трюм. Но ничего значительного не обнаружил. Слева – шесть старых бидонов с керосином и ДДТ, а также несколько пятигаллонных канистр для воды, приспособленных к переноске на спине. «Флеку они могут понадобиться, – подумал я, – на отдаленных островах, где есть трудности с водой и транспортом». Справа – металлические сундуки со всяческим корабельным хламом, преимущественно железом: гайки, отвертки, бутылочные штопоры, даже ломики. Я вожделенно взирал на ломики, но оставил их в конце концов на месте. Не такой человек капитан Флек, чтоб проморгать эту угрозу. Но если даже он ее проморгал, ломик все равно намного медлительнее пули. И гораздо заметнее.

Я вернулся к Мэри Хоупмен. Она была очень бледна.

– Ничего интересного, – отчитался я. – Что будем делать дальше?

– Можешь заниматься чем угодно, – спокойно объявила она. – А меня вот-вот стошнит.

– О Боже! – Я побежал в каюту и кулаками своими едва не сокрушил перегородку. К люку подоспел, когда он распахнулся и в проеме нарисовался капитан Флек собственной персоной. Глазки ясные, щечки бритые, вид отдохнувший. И в белых штанах.

Он учтиво вынул изо рта бычок, прежде чем заговорить:

– Шикарное утро, Бентолл. Полагаю, что ты...

– Жене моей дурно, – оборвал его я. – Ей нужен свежий воздух. Разрешите ей подняться на палубу?

– Дурно? Знобит?.. – Он вдруг изменил тон. – Кажется, крыса...

– Да мутит ее просто. Морская болезнь! – прорычал я.

– В такой день? – Флек разогнулся и небрежным взором окинул морской простор, как бы демонстрируя безмятежное довольство метеорологической обстановкой. – Минуточку!

Он прищелкнул пальцами, что-то сказал, что именно – мне не удалось разобрать, дождался, пока парень, доставивший нам еду, подбежал с биноклем. Флек как бы выполнял медлительный маневр часовой стрелки: 360° внимательного приглядывания к горизонту, потом он опустил свою оптику.

– Она может подняться. Если вам угодно, присоединяйтесь к ней.

Я позвал Мэри, пропустил ее вперед. Флек протянул даме руку помощи и произнес сочувственно:

– Весьма опечален известием о вашем недомогании, миссис Бентолл. Вы и впрямь неважно выглядите.

– Мы тронуты вашей добротой, капитан Флек.

Меня ее тон заставил бы дрогнуть, съежиться, сжаться, но от Флека подобные выпады отскакивали, как горох от стенки. Он снова прищелкнул пальцами, снова появился парень. На сей раз он принес пару кресел с притороченными козырьками от солнца.

– Можете оставаться здесь, сколько вам заблагорассудится. Но как только вам прикажут спуститься вниз, повинуйтесь без разговоров. Понятно?

Я молча кивнул.

– Прекрасно. Надеюсь, вы не настолько тупы, чтоб решиться на такие глупости. Наш друг Рабат, конечно, не Анна Окли, но вряд ли он промахнется на столь ничтожной дистанции.

Я покосился на коротышку индуса, не изменившего своим черным нарядам; куртку, впрочем, он сбросил. Сидел наш страж по другую сторону люка, по-прежнему при оружии: арбалет лежал у владельца на коленях. Причем был наведен прямо на мою голову. А лицо у Рабата выражало страдание от бездеятельности, что мне крайне не понравилось.

– Вынужден вас покинуть, – продолжал Флек с улыбкой, обнажившей коричневые кривые зубы. – Нам, судовладельцам, есть чем заняться... Еще увидимся.

Он удалился в рубку рулевого. Мэри со вздохом потянулась, прикрыла глаза, и уже пять минут спустя румянец вновь заиграл на ее щеках. Через десять минут она уснула. Я был бы счастлив последовать ее примеру, но подобную линию поведения полковник Рейн не одобрил бы. «Всегда на страже!» – таков был его неоспоримый девиз. Посему я со всей доступной мне бдительностью осмотрелся. Но поводов для бдительности вокруг меня не наблюдалось.

Надо мной – пышущее жаром, раскаленное добела солнце посреди синего, отстиранного до линьки неба. На западе – голубовато-зеленое море, на востоке, в солнечной стороне, искрится, играя изумрудной волной, мелкая зыбь под теплым ветерком узлов этак в двадцать. Вдалеке на юго-востоке горизонт размыт пурпурными пятнами – то ли это острова, то ли вообще плод моей фантазии. Необъятна, необозрима морская ширь – и ни единого суденышка, ни единой лодки. Даже летающей рыбы, и той не видать. Я переключил свою бдительность на шхуну. Вероятно, эта шхуна – самое грязное судно во всем мировом океане. Трудно об этом судить, не располагая фактами, но повоевать за призовое место на данном поприще она, видимо, могла бы. Размерами шхуна была больше, чем мне представлялось с самого начала. Футов примерно сто в длину, и каждый фут грязен, до отказа набит отбросами, лишен ухода, а уж о краске и говорить нечего. Не исключено, впрочем, что краска когда-то существовала, но под солнцем облупилась и облетела. Две мачты, оборудованные под паруса, но никаких парусов, а между мачтами – антенна, примерно в двадцати футах от меня. За открытой дверью можно разглядеть ржавый вентилятор. Это как бы прихожая, за которой – без всяких перегородок – начинаются владения Флека. Не то жилая каюта, не то штурманская рубка, и того и другого понемножку. Еще дальше и чуточку повыше – капитанский мостик. А еще дальше, но уже пониже, по-моему, жилой квартал – каюты экипажа.

Целых пять минут глазел я на корабельные постройки, на носовую часть судна. Я испытывал при этом странное чувство: что-то здесь не так, что-то должно выглядеть иначе. Полковник Рейн, думаю, смекнул бы, что именно. А я не мог. Но все-таки свой долг перед полковником я счел исполненным и осознал: дальнейшее бодрствование никому никакой пользы не принесет. Если им вздумается выбросить нас за борт, они не по-считаются с нашим сном или бодрствованием. Посему я смежил веки и уснул, наверстывая упущенное за последние сорок восемь часов, когда на отдых мне удалось выкроить едва ли три часа.

Проснулся я в полдень. Солнце стояло прямо над головой. Но тенты и устойчивый ветерок обеспечивали сносную жизнь. Капитан Флек расположился неподалеку от люка. По-видимому, он только что покончил с некоей операцией, явно нешуточной, судя по трудному и продолжительному его собеседованию с бутылкой виски. Глаза его слегка помутились, и даже за три фута да еще на подветренной стороне я без труда унюхал запах шотландского зелья. Но тут его, видимо, совесть заела, или еще что. Так или иначе, он вдруг направился к нам, неся перед собой поднос. На подносе стояла бутылка шерри и небольшой глиняный кувшин.

– Скоро дадим вам перекусить, – Голос капитана звучал почти виновато. – Может, по глоточку для аппетита?

– Ага! – отозвался я, разглядывая кувшин. – Что там, цианистый калий?

– Виски, – отрезал он, наполнил два стакана, опорожнил свой одним махом и перевел взгляд на Мэри, чье лицо утопало в растрепавшихся на ветру волосах:

– А как миссис Бентолл?

– Пускай спит. Ей это необходимо... Флек, по чьему приказу вы допускаете такие вольности?

– А? – На миг я его вышиб из седла, но только на миг, его организм успешно противостоял алкоголю. – Какие приказы? Чьи приказы?

– Что вы хотите сделать с нами?

– Не терпится узнать, а, Бентолл?

– Просто мне не нравится здесь... А вы не слишком коммуникабельны, верно?

– Еще глоток?

– Да я еще первого глотка не сделал. Сколько еще вы нас продержите?

Он призадумался ненадолго, а потом проговорил:

– Не знаю. Вы не так уж далеки от истины, я здесь не главный. Есть человек, жаждущий встречи с вами. – Он хлебнул очередную порцию виски. – Впрочем, сейчас он малость поостыл.

– Жаль, что он не сообщил вам об этом, прежде чем вы увезли нас из отеля.

– Тогда он еще пребывал в неведении. Радиограмма пришла пять минут назад. Скоро он опять выйдет в эфир – в девятнадцать ноль-ноль, то есть ровно в семь. И ваша судьба решится. Надеюсь, благополучно. – Слова его пугали сумрачными недоговорками; во всяком случае воодушевления мне не принесли. Он переключил внимание на Мэри. Изучал ее довольно долго в полной тишине. Потом подал голос:

– Смотри-ка, Бентолл, она у тебя недурна!

– Еще бы! Она ведь моя жена, Флек. Так что поищи другой объект для любования.

Он медленно повернулся и оглядел меня холодно, зло, угрожающе. Что-то еще померещилось в его лице, но опять-таки – что? Неуловимое «что-то»...

– Кабы был я лет на десять помоложе или, может, на полбутылки трезвее, – заявил он без малейшего воодушевления, – я бы так врезал тебе, Бентолл. – Он уставился на играющую бликами океанскую волну, держа в руке недопитый стакан виски. – У меня дочь чуть помоложе ее, на год, на два. В Калифорнийском университете она сейчас. Высокое искусство! Думает, ее папаша – капитан в австралийском флоте, – энергичным движением он вспенил напиток у себя в стакане. – Наверно, пусть так и думает. Пожалуй, лучше будет, если она меня больше не увидит. На ее месте я бы не пожелал себя увидеть. Да и я ее... теперь...

До меня все дошло. Я, конечно, не Эйнштейн, но в меня не надо вколачивать очевидное кувалдой. Солнце пекло все нещаднее, но теперь я не ощущал жары. Мне не очень хотелось, чтоб он понял: его собеседник – я, а не его собственная душа. И все же я спросил:

– Вы ведь не австралиец, Флек?

– Нет?

– Нет, разговариваете вы как австралиец, но это благоприобретенный акцент.

– Я англичанин, как и вы, – проворчал он. – Но дом мой – в Австралии.

– Кто вам платит за это, Флек?

Он рывком поднялся, не говоря ни слова собрал пустые стаканы, пустые бутылки и исчез со сцены.

Было примерно полшестого, когда он появился вновь с предложением спуститься вниз. Может, приметил на горизонте судно и испугался, что нас засекут. Может, душевная скупость его одолела: слишком долго, мол, прохлаждаемся мы на палубе. А может, его решение объяснялось коричневатым пятном, забрезжившим на юге, чуть правее корабельного носа.

Облако? Не исключено. Но какое-то очень уж капитальное. И слишком одинокое. Дистанция между нами и таинственным объектом изрядная – миль пятнадцать, а то и двадцать.

Перспектива возвращения в зловонную крысиную дыру не радовала. Но, с другой стороны, не так уж и устрашала. За день мы отоспались, привели нервы в порядок. К тому же ближе к вечеру на востоке появились грозовые тучи и запахло скорым ливнем. Ночь надвигалась темная и мутная. Как раз такая, какая по душе капитану Флеку. И нам, между прочим, тоже.

Крышка люка сразу же захлопнулась за нами, прогремела задвижка. Мэри вздрогнула, робко обхватила себя руками.

– Что ж, еще одна ночь в отеле «Ритц». Жаль, ты не вытребовал запасные батарейки. Фонарика на целую ночь не хватит.

– Ну и пусть. Надеюсь, он нам не понадобится. Жить на этой плавучей помойке мы больше не будем. В последний момент я разглядел вдалеке остров. Не дай Бог, он мне примерещился. Миражами я сыт по горло. Если это мираж, то, пожалуй, последний в моей жизни. Но, кстати, это и наш последний шанс. Как только стемнеет, мы слиняем. Если по сценарию Флека, то в кандалах, если по моему – то без. Будь я любителем пари, честно говоря, поставил бы на Флека.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она. – Ты... Ты уверял меня: с нами ничего не случится. Помнишь свои вчерашние аргументы? Флек, дескать, не убийца.

– А я и продолжаю утверждать: он не убийца. Во всяком случае, не прирожденный. Он целый день глушил алкоголем свою совесть. Но бывают обстоятельства, заставляющие человека действовать вопреки своей натуре, даже убивать: угрозы, шантаж, безденежье. Пока ты спала, мы с ним разговаривали. Впечатление такое: кто нуждался в моем похищении, дал обратный ход, я ему больше не нужен. Зачем я понадобился здесь, по-прежнему неизвестно. Как бы то ни было, необходимый эффект достигнут без моего участия.

– Он сказал, что мы... что мы...

– Напрямую он ничего не говорил. Просто намекнул, что субъект, организовавший похищение, сделал вывод: я – или мы – ему больше не требуемся. Окончательное указание должно поступить в семь, но по тону Флека ясен предполагаемый смысл этого указания. Сдается мне, старину Флека чем-то ты растрогала. Говорил он о тебе в грустной манере – сочувственной и в прошедшем времени.

Она коснулась моей руки, подняла на меня глаза, и лицо ее стало неузнаваемым, когда она проговорила:

– Мне страшно, я пытаюсь заглянуть в будущее. – и ничего не могу разглядеть. Поэтому мне страшно. А тебе?

– И мне тоже страшно! – вспылил я. – А ты как думала?

– Да, знаю, ты просто так говоришь. Ты не боишься ничего – смерти уж точно. Не потому, что ты отважней всех нас. Дело в другом. Когда она к тебе приблизится, подойдет вплотную, ты будешь так поглощен планами, расчетами, прикидками, стараясь дать ей подножку, что мы проморгаем ее приход. Разве что вычислишь сугубо академически. Ты и сейчас раздумываешь, как бы ее одолеть, и уверен, что одолеешь. Если есть один шанс на миллион, что от смерти можно уйти, она покажется тебе тягчайшим оскорблением. – Она улыбнулась застенчиво и продолжила:

– Полковник Рейн много рассказывал о тебе. В частности, такое. Когда положение безвыходно, когда нет уже ни малейшей надежды, люди смиряются с неизбежностью. Все люди, только не ты. И не из идейных соображений, а просто потому, что не знаешь, как принято сдаваться. Он сказал, ты единственный в мире человек, которого он всерьез испугался бы. По его мнению, даже сидя на электрическом стуле, ты – в момент, когда палач включает ток, – продолжал бы искать выход из положения.

Она бессознательно вертела пальцами мою пуговицу – и чуть не отвертела, но я помалкивал. Если пятно на горизонте, подмеченное мною, окажется облаком – что ж, пуговицей больше, пуговицей меньше. Ни моя рубашка, ни грядущая ночь от этого не переменятся. Она между тем подняла голову и улыбнулась, как бы торопясь смягчить свои последующие слова:

– По-моему, ты человек предельно самоуверенный. Но, кажется, грядет такая ситуация, когда на твоей самоуверенности далеко не уедешь.

– Запомни эти слова! – заметил я гнусным голосом. – Ты опустила фразу: «Запомни эти слова».

Улыбка ее померкла, и тут как раз поднялась крышка люка. Темнокожий выходец с Фиджи принес суп, некое подобие жаркого и кофе. Он появился безмолвно и также безмолвно исчез.

Я посмотрел на Мэри:

– Зловещий симптом, верно?

– Что ты имеешь в виду? – холодно спросила она.

– Да вот, наш дружок с Фиджи: утром – сияет, рот до ушей; вечером – постная физиономия хирурга, который сообщает пациенту, что скальпель оплошал.

– Ну и что?

– Так уж в мире принято, – терпеливо втолковывал я ей, – когда приговоренным к смерти подают пищу в последний раз, песни и пляски отменяются.

– Ах, так, – сказала она, – понятно.

– Отведаешь угощенье? – продолжал я. – Или позволишь мне выбросить эту бурду?

– Не знаю, – заколебалась она. – Я ведь уже сутки пощусь. Может, попробовать?

Оказывается, попробовать стоило. Суп был хорош, жаркое – еще лучше, а кофе – вне конкуренции. Повар преобразился с утра до полной неузнаваемости, может, они пристрелили утреннего. Словом, было над чем подумать. И я подумал.

Допив свой кофе, я спросил Мэри:

– Ты умеешь плавать, полагаю?

– Не очень... Разве что держаться на воде.

– Ясно. Если к ногам не привязаны свинцовые грузила. – Я склонил голову. – Этого достаточно. Я тут займусь кое-какой работой, а ты держи-ка ушки на макушке. Согласна?

– Конечно. – Она к этому моменту вроде бы смирилась с моими пороками.

Мы прошли вперед, и я соорудил для нее из ящиков пьедестал как раз под вентилятором.

– Отсюда прекрасно прослушивается верхотура. Особенно радиорубка и ее окрестности. Вряд ли новости появятся задолго до семи, но почем знать. Мне тебя, разумеется, жаль: шея заболит от такой нагрузки. Ну, конечно, подменю тебя, как освобожусь.

С этими словами я ее покинул. Вернулся в кормовую часть трюма, встал на третью ступеньку трапа и на глаз прикинул расстояние между верхней перекладиной лестницы и люком. Потом слез и нырнул в металлические справа, а вынырнул с бутылочным штопором, с самым подходящим, подобрал парочку крепеньких дощечек, припрятал свои находки за ящиками.

На помосте, где мы провели прошлую ночь, я произвел небольшую перестановку. Убрал в сторону ящики с компасами и биноклями, спустил на пол ящик со спасательными поясами авиационного образца. Выгрузил содержимое. Всего там оказалось двенадцать поясов, все на резине да на водоотталкивающей ткани, в общем далеко не стандартные. В придачу к флакону СО₂ и цилиндрическому тюбику репеллента против акул к каждому поясу прилагался еще один водонепроницаемый цилиндр, от которого проволочная нить уходила к красной лампочке на левой подтяжке. Внутри этого цилиндра должна была быть батарейка. Я задействовал маленький выключатель на одном из цилиндров, и лампочка тотчас расцвела пунцовой световой розой – первый признак добротного снаряжения; да, его списали, и все же оно словно обещало чуть ли не под присягой хорошо держать газ и напрочь изолировать воду. Впрочем, такими вещами не шутят. Я взял наугад пару поясов, нажал на гашетку первого попавшегося.

Вырвавшийся на волю газ зашипел. Вряд ли с такой потрясающей силой, чтоб его услышали на палубе. Но для нашего замкнутого пространства достаточно эффектно. Во всяком случае, Мэри на этот змеиный звук отреагировала мигом. Спрыгнула со своего пьедестала и впорхнула в световой круг, отмеренный моим фонариком.

– Это что? – спросила она, переводя дыхание. – Откуда шум?

– Успокойся. Это не крысы, не змеи, – заверил я ее. Между тем шипенье прекратилось, и я показал ей округлившийся, упругий спасательный пояс. – Штатная проверка. Вроде бы все о'кей. Проверю еще парочку и попробую без шума. Кстати, что ты там услышала?

– Да ничего. Вообще-то, болтовни навалом. Флек и этот австралиец все треплются да треплются. Но на одну тему: о картах, курсах, островах, грузах... И о своих подружках в Суве.

– Должно быть, интересно?

– Не в их подаче, – отрезала она.

– Ужас! – согласился я. – Правильно ты высказалась прошлой ночью: все мужчины одинаковы. Но возвращайся на свой пост, а то еще прозеваешь главное.

Она бросила на меня испытующий взгляд, но я был занят: инспектировал другие пояса, приглушая их шипение одеялами и подушками. Четыре пояса, проверенные один за другим, функционировали безотказно. Прошло минут десять – пояса держали газ. Можно было предположить, что и прочие поведут себя аналогичным образом. Я взял еще четыре пояса, спрятал их за ящик, а первую партию, опростав, отправил на место. Через минуту все дощечки и емкости были возвращены в исходное положение.

Я посмотрел на часы. Было без пятнадцати семь. Не так уж много времени осталось ждать. Снова прошел на корму, обследовал при помощи фонарика резервуары с водой: крепкие полотняные лямки, крышка пятидюймового диаметра на пружинах, кран внизу. Выглядели они вполне пристойно. Две канистры я выволок из угла для дальнейшего изучения.

Отщелкнул крышки. Воды там было почти доверху. Закрыв сосуды, я принялся трясти их изо всех сил. Воду они не пропускали. Потом я вынул втулку, выплеснул воду себе под ноги – шхуна-то принадлежала не мне, – промокнул внутренние стенки канистр запасной рубашкой и направился к Мэри.

– Есть что-нибудь новое? – спросил я шепотом.

– Ничего.

– Подменю-ка я тебя, а ты отдохни. Вот тебе фонарик. Не знаю, на что мы рискуем напороться ночью в Тихом океане, но спасательные пояса могут подвести, ну, например, лопнуть: придется прихватить пару резервуаров про запас. Плавучесть у них отличная, превосходит наши максимальные потребности. Вот я и хочу использовать их под одежду, которая тебе нужна. Только не трать на отбор необходимого всю ночь... Кстати, женщины обычно носят с собой целлофан: завернуть то, упаковать это. Имеется ли у тебя целлофан?

– Пожалуй, пара пакетов имеется. – Выдай мне, пожалуйста, один.

– Ладно. – Она помешкала, прежде чем продолжать:

– В мореходстве я разбираюсь слабо, и все-таки у меня такое впечатление, что наш корабль за последний час несколько раз менял курс.

– Почему ты так считаешь? – Старый морской волк Бентолл ревниво реагировал на щенячьи домыслы новичков.

– Качка прекратилась, так ведь? Волны набегают на нас с кормы. Причем, по моим наблюдениям, это уже второй или третий разворот.

Она права! Волна и на самом деле сместилась к корме, после чего сбавила свой натиск. Но стоит ли придавать этим фактам значение? Пассаты по ночам, как правило, унимаются, а что до волны – так локальные течения способны гнать ее в любую сторону, куда захотят. Так что не стоит беспокоиться. Словом, она удалилась, а я приник к вентилятору.

Сперва я слышал только яростное жестяное дребезжание. Причем с каждой секундой оно усиливалось. Дождь, а вернее обильный ливень, причем, судя по ровному гулу, из затяжных. Как мне, так и Флеку эта ситуация симпатична.

И тут я услышал голос Флека. Сперва торопливый топот ног, потом голос. По-видимому, он встал в дверях радиорубки.

– Пора надевать наушники, Генри! – Голос вибрировал и дребезжал.

– Шесть минут в запасе, босс. – Генри, сидевший у приемника, находился в таком случае футах в пяти от Флека, но голос его звучал столь же отчетливо. Вентилятор успешно справлялся с функциями звукоусилителя.

– Не имеет значения, подключайся.

Я чуть не влез в вентилятор с головой, но больше ничего не услышал. Через пару минут меня дернули за рукав.

– Все сделано, – прошептала она. – Возьми фонарик.

– Отлично. – Я спрыгнул на пол, помог ей забраться наверх и напомнил:

– Ради Бога, не покидай вахту, наш приятель Генри как раз сейчас должен получить последние указания.

У меня оставалось совсем немного дел, за две-три минуты я их провернул. Затолкал одеяло в целлофановый пакет, герметической укладкой запечатал его намертво и тотчас обратился в стопроцентного оптимиста. С этим одеялом связывалась уйма всяческих «если». Если нам удастся открыть люк, если мы покинем шхуну с минимальным количеством пулевых отверстий в шкуре, если мы чуть позже не утонем и нас не съедят заживо акулы, или барракуды, или еще неведомо какая нечисть, соблазнившаяся нашей плотью, если сей остров окажется достаточно далек от пункта, где мы нырнули (куда хуже, впрочем, если его вообще нет на свете), тогда мокрое одеяло поможет нам избежать солнечного удара. Но лишний вес в ночном заплыве меня не соблазнял. Отсюда идея целлофанового пакета. Я приторочил его к канистре, которую сразу же стал начинять сигаретами и шмотками.

Вдруг Мэри прибежала на корму, остановилась рядом со мной и спокойно без преамбул, без испуга, без предисловий сказала:

– Мы им не нужны.

– Что ж, значит, подготовительные операции не были напрасны. Они обсудили нашу судьбу?

– Да, в таком примерно духе, как погоду. Думаю, ты заблуждаешься по поводу Флека. Он запросто разделается с кем угодно. Разговаривал он о нас отвлеченно: ну, есть теоретическая проблема и ее надо решить... Генри спросил его, каким образом от нас избавиться, а тот в ответ: «Давай-ка поступим с ними цивилизованно, тихо да мирно. Скажем, что босс передумал. Скажем, что он жаждет видеть их как можно скорее. Пригласим в кают-компанию выпить и закусить в знак дружбы и всепрощения; накапаем в их бокалы снотворного, а затем, когда оно сработает, отправим их самым вежливым образом за борт.»

– Милый парень! Значит, если наши тела всплывут, никто не заподозрит расправы: утопленники как утопленники, ни пулевых ранений, ни следов насилия.

– Но при вскрытии обязательно найдут признаки яда...

– Вскрытие пройдет без сучка и задоринки. Доктор даже руки из кармана не вынет. При отсутствии переломов, какие подозрения могут вызвать два скелета, отполированных до блеска хищниками. А может, акулы проглатывают и кости, это мне неведомо.

– Обязательно разговаривать в таком духе? – молвила она с прохладцей.

– Просто стараюсь развлечься. – С этими словами я передал ей пару спасательных поясов. – Закрепи ремни на плечах так, чтобы один пояс лег поверх другого. Не выпусти газ по случайности, накачивая резину, когда очутишься в воде. – Проводя инструктаж, я одновременно впрягался в собственную сбрую. Она слишком долго возилась с подтяжками, я подстегнул ее:

– Поторапливайся!

– К чему такая спешка? – сказала она. – Вот слова Генри: «Прежде чем приниматься за дело, нам надо пару часов переждать...» А Флек ему в ответ: «По меньшей мере, пару...» Может, ждут, пока совсем стемнеет.

– А может, не хотят, чтоб команда что-нибудь заподозрила. Мотивы их нам безразличны. Небезразлично другое: отделаться от нас они намерены через два часа. Возможно, некий остров на самом деле существует, и они хотят проскочить мимо, чтоб мы ненароком не выбрались из акульей пасти на сушу. Плохо, что наше исчезновение спровоцирует их поисковый азарт. Мне не улыбается перспектива попасть в лопасти судового винта или стать тренировочной мишенью для стрельбы. Чем быстрее мы слиняем, тем верней обезопасим себя.

– Я об этом не подумала, – призналась она.

– Полковник ведь предупредил тебя: Бентолл предусматривает все.

Она не сочла нужным комментировать мое высказывание, и дальнейшая экипировка проходила в полной тишине. Потом я вручил ей фонарик с просьбой посветить мне, пока я, поднявшись по лестнице, буду колдовать над крышкой люка при помощи штопора и двух планок. Одну планку я пристроил к верхней перекладине, штопором отвинтил верхний шарнир, а вторую планку засунул под крышку. Дождь неистово барабанил по крышке, и я невольно вздрогнул, представив себе, как я вскоре промокну. Глупость, конечно, на фоне того, что нас ожидало: ведь через несколько секунд я промокну куда больше!

Справиться с крышкой оказалось нетрудно. То ли древесина прогнила, то ли гайки, державшие болт, проржавели, во всяком случае полдюжины витков хватило, чтоб доски заскрипели, поддаваясь. Еще полдюжины витков – и сопротивление моему натиску прекратилось. Болт вышел из гнезда. Путь наружу был свободен, если, конечно, Флек с приятелями не подкарауливал минуту, когда голова моя поднимется на уровень палубы – тут-то они ее и снесут. Разрешить эту проблему можно было одним-единственным способом.

Не слишком привлекательным, но вполне логичным. А именно: высунуть голову и узнать, что из этого получится. Я спустил вниз дощечки и штопор, удостоверился, что обе канистры под рукой, шепотом приказал Мэри потушить фонарик, приоткрыл люк и осторожно нащупал болт. Он лежал там, где должен был лежать: поверх крышки. Я осторожно переместил его на палубу, пригнувшись, поднялся еще на две ступеньки, сжал скрюченными пальцами край крышки и одним рывком расправил спину и руку, так что крышка вмиг встала вертикально, а моя голова вознеслась над уровнем палубы фута на два. Игрушечный чертик – да и только!

Никто в меня не стрелял. Никто не стрелял в меня потому, что стрелять было некому, а некому в меня стрелять было тоже по естественной причине: какому идиоту могло втемяшиться в голову выйти на палубу без крайней на то необходимости? Да и в этом случае ему понадобились бы рыцарские доспехи. Представьте себя у подножия Ниагары. Сможете вы сказать, что на вас капает дождик? Если да, то в эту ночь нас ожидал дождик. Когда изобретут пулемет, стреляющий водой, его мишень окажется в нашем положении, Капли, струи, потоки холодной воды обрушивались на шхуну.

Палуба превратилась в пенящееся озеро. Гигантские капли разлетались при падении, как пушечные ядра, на мелкие частицы, брызги взлетали в воздух, а нам на плечи обрушивалась устрашающая мощь удара. За пять секунд я промок насквозь, до нитки. Лишь сверхчеловеческим усилием воли я смог преодолеть желание захлопнуть люк у себя над головой, ретироваться в теплую гавань теперь такого сухого, уютного, даже желанного трюма. Но тут я вспомнил о Флеке, о его снотворном, о двух свеженьких скелетах на морском дне, и крышка со стуком распахнулась. Через пятнадцать секунд Мэри и две канистры были на палубе, а я занимался восстановлением исходной ситуации: пристраивал на место крышку и болт. А вдруг кому-нибудь захочется провести внеочередной сеанс инспектирования?

Темнота и слепящий дождь свели видимость почти к полной невидимости.

В нескольких футах ничего нельзя было разглядеть. Мы скорей нащупали, чем увидели дорогу к корме. Я перегнулся через левый борт, высматривая винт. Шхуна делала сейчас узла три, не больше. Вероятно, плохая видимость заставила Флека сбавить скорость. Но и в этих условиях винт вполне мог изрубить каждого из нас в котлету.

Сперва я ничего не увидел. Или увидел только морскую поверхность, превратившуюся сейчас в белесую кипящую муть. Постепенно глаза мои приспособились к темноте, и я отчетливо разглядел гладкую черноту воды под козырьком выступавшей кормы. Чернота оказалась чернотой в крапинку: она фосфоресцировала. Я понаблюдал за движением мечущихся блесток: они танцевали на струях, отбрасываемых винтом. Ага, вот он где, винт.

Достаточно далеко. С левого борта близ кормы можно нырять, не рискуя угодить в водоворот.

Первой приводнилась Мэри. В одной руке она держала канистру, я придерживал ее за другую руку, пока она не очутилась наполовину в воде.

Потом наступила моя очередь. Секунд через пять я тоже был в воде.

Никто не слышал, как мы бежали. И мы не видели, как исчезал с нашего горизонта Флек, как исчезала его шхуна. Он не зажигал огни в эту ночь.

Темный бизнес удобней всего осуществлять в потемках. А может, он просто забыл, где находится выключатель.