Я подплыл к ней вплотную и спросил:
- Все в порядке?
- Да. - Она опять закашлялась, а потом добавила: - Ободрала лицо и шею. Этот дождь... словом, мне больно...
В темноте невозможно было определить, на самом ли деле у нее ободрано лицо. Но я ей поверил. Все тело тоже саднило, словно оно побывало только что в осином гнезде. Явный промах Бентолла. Первое, что надлежало мне сделать, открыв люк, - обмотать наши головы ненужной одеждой на манер банданы. Что поделаешь? Слезы лить поздновато. Я дотянулся до целлофанового пакета, притороченного к канистре, вытащил оттуда одеяло, прикрыл наши головы. Дождь по-прежнему воспринимался как грандиозный душ, как низвержение гигантских градин, но хоть кожу теперь не царапал. Лучше уж это, чем ничего...
Когда я завершил возню с одеялом, Мэри спросила:
- Итак, что дальше? Кайф под тентом? Или все-таки поплывем?
Я опустил все напрашивающиеся замечания на тему, куда нам лучше направиться: к Австралии или, может быть, в Южную Америку. В этих обстоятельствах они вряд ли сошли бы за удачную остроту. Я сказал:
- По-моему, нам надо быстрее убираться отсюда... Пока дождь, Флекку черта с два нас найти, но стихия гарантиями пренебрегает, чужд ей этот жанр. Почему бы нам не податься на запад? Туда ветер дует. Там, вероятно, находится остров, если только Флекк не слишком мудрит с курсом. И плыть туда легче, чем куда-нибудь еще.
- А не вычислит ли Флекк твои планы?
- Если он сочтет нас достойными соперниками - пускай вдвое уступающими ему в хитрости, - он решит, что мы ушли в другую сторону. Э-эх, где наша не пропадала!
Плыли мы медленно. Она была права: перспектива стать рекордсменом на водной дорожке ей не угрожала. А тут еще две канистры и промокшее одеяло! Все же за первый час мы покрыли приличное расстояние, подобрав себе подходящий режим: десять минут - движение, пять - отдых. Это занятие вполне потянуло бы на гран удовольствия, кабы не смутное подозрение: так можно плыть целый месяц и никуда не приплыть. А в остальном все обстояло прекрасно: теплое море, дождь стихает, акулы пока отсиживаются по домам.
Часа примерно - по моей прикидке - через полтора Мэри затихла, приумолкла и даже перестала реагировать на мои вопросы. Тогда я сказал:
- Хватит. С нас достаточно. Неизрасходованную энергию прибережем на выживание. Если Флекк уклонится от курса в эту сторону - что ж, значит, нам не повезло. Под такой звездой родились... И тут уж ничего не поделаешь...
Я расслабился, ноги мои приняли вертикальное положение, и вдруг у меня вырвался непроизвольный крик, как если бы я наступил на осу или на змею. Моей ноги коснулось нечто. Нечто большое, осязаемое. В море пребывает огромное количество болыпих осязаемых одушевленных предметов. Но у меня на уме сейчас оказался только один такой предмет: с треугольным плавником, футов пятнадцать в длину, с огромной разинутой пастью, подобной невыстрелившему капкану на медведя. И вдруг меня осенило: вода-то спокойна. Я вновь опустил ноги, медленно, с опаской, но опустил. Тут как раз Мэри заинтересовалась:
- Что с тобой? Что происходит?
- Вот бы сюда Флекка с его шхуной, - молвил я мечтательно. - Тут бы им и конец. - Итак, все было совсем наоборот. Большое осязаемое не прикасалось к моей ноге. Напротив, моя нога прикоснулась к большому осязаемому -.и, добавлю, основательному. Согласитесь, это в корне меняет дело. - Я стою на ногах, глубина - фута четыре.
На мгновение воцарилась тишина, потом Мэри сказала:
- И я, - медленно, ошеломленно, словно не веря самой себе. Или вернее, не понимая саму себя. - Ты как считаешь?..
- Это земля, милая моя! - заявил я темпераментно. Голова у меня слегка кружилась: я.испытывал чувство облегчения, хотя и гроша ломаного не дал бы за наше благополучие. - Вероятно, тот остров, что мы заметили. Имеем шанс воочию узреть сверкающие пески, раскачивающиеся пальмы и смуглых красоток - все, о чем наслушались раньше. Давай руку.
Ни оживления, ни радости в ответ. Она молча приняла мою руку. А я, перехватив одеяло другой рукой, осторожно двинулся вперед по ускользающему отлогому дну. Через минуту мы выбрались на скалистый берег. В другое время я имел бы возможность сказать: на суше - и сухие. Сейчас правда выглядела по-иному: на суше - но мокрые. Но на суше! Это главное!
Мы вытащили на берег обе канистры. Потом я обмотал одеялом голову Мэри. Да, дождь и впрямь ослабел. Но само понятие "ослабеть" имело в эту ночь сугубо академический, сопоставительный смысл. Дождь по-прежнему свирепствовал и причинял боль,
- Пойду осмотрюсь, - сказал я. - Вернусь через пять минут.
- Не возражаю, вяло отозвалась она. Казалось, ей совсем безразлично, ухожу я или прихожу, существую или не существую.
Вернулся я не через пять минут, а через две. Всего только восемь шагов - и я вышел к морю по ту сторону острова, в наикратчайшие сроки установив, что он в длину ненамного больше, чем в ширину: скала посреди океана. Хотелось бы мне увидеть Робинзона Крузо на нашем месте: где бы он занимался своими упражнениями по строительству и агрономии... Мэри сидела все там же.
- Оказывается, это всего скала, - доложил я. - Что ж, зато мы в безопасности. Пока, по меньшей мере.
- Да. - Она ковырнула грунт носком своей сандалии. - Коралл?
- Пожалуй.
Как и для многих других, коралловые острова Тихого океана, утопающие в лучах полуденного солнца, составляли львиную долю моей прежней читательской диеты. Стоило, однако, мне бездумно присесть, как юношеская эйфория мигом испарилась. Этот коралл вполне подошел бы индийскому факиру в качестве очередной ступени после предшествующей более простой вроде спанья на раскаленных гвоздях. Скала была искрошена, вся в зазубринах, выбоинах, шипах, острых, как лезвие бритвы, она кололась, давила, кромсала, резала. Я быстро вскочил на ноги, дабы не порезаться, потом перетащил наши резервуары на самую макушку рифа, потом отвел туда за ручку Мэри, после чего мы сели рядышком на канистры спиной к дождю и ветру. Она предложила мне краешек одеяла, который я без лишней гордости принял. Хоть и иллюзорный, а все же кров!
Я пытался разговорить ее, но в ответ получал односложные реплики. Тогда я откопал в канистре пару сигарет, одну из которых предложил ей. Дар мой она приняла, да что толку, если одеяло протекает, как сито; через минуту обе сигареты раскисли. Еще через десять минут я спросил:
- В чем дело, Мэри? Согласен: это не отель "Гранд-Пасифик", но мы, по крайней мере, живы.
- Да, конечно. - Пауза, затем, как бы констатируя очевидное, она произнесла: - Я думала, что погибну в эту ночь. Я ждала смерти. Я так уверовала в это, что сейчас... ну, понимаешь, это реакция. Все как бы ненастоящее. Пока... Понимаешь?
- Нет. Почему ты так уверовала в... - Я оборвал себя. - Не убеждай меня, будто и впрямь все еще не можешь избавиться от страшного наваждения.
Она кивнула. То есть в темноте дернулось одеяло.
- Извини. Я виновата. И сознаю это. Но ничего с собой не могу поделать. Такого со мной еще никогда не бывало, - проговорила она беспомощно. - Заглядываешь в будущее - и ничего не видишь. А если и видишь какие-то клочья, они к тебе не относятся. Между тобой и будущим как бы занавес, ты не можешь заглянуть туда, за него. Отсюда чувство, что там ничего нет, то есть нет завтрашнего дня.
- Абсолютнейший бред, - поставил я лаконичный диагноз. - Ты утомлена, выбита из колеи, ты промокла, дрожишь - отсюда все эти дикие фантазии. Пользы от тебя сейчас мне никакой. Просто никакой. Иногда мне сдается: полковник Рейн прав, из тебя получится первоклассный партнер в нашем проклятом деле. Иногда же ты кажешься балластом, который вот-вот потянет меня ко дну. - Жестокие слова, но в уме - добрые замыслы. - Одному Богу ведомо, как ты просуществовала в нашем бизнесе до сей поры.
- Я ведь сказала тебе, здесь все мне в новинку. - Она прикоснулась к моей руке. - А мои мысли - они на самом деле бред. Обещаю больше не трепать тебе нервы. Это хамство с моей стороны. Ты уж прости меня.
Особой гордости я в этот момент не испытал. И в результате переключился на другую проблему. А именно - на южные широты Тихого океана. Честно говоря, я понял, плевать на южные широты Тихого океана. Здешний дождь оказался наиотвратительнейшим изо всех ведомых мне дождей. Коралловый риф оказался мерзейшим наростом на земной поверхности. Населяли его персонажи, страдающие психическими аномалиями. И, словно бы продолжая тему утраченных иллюзий, ночи на этих широтах оказались холодными. Под липким и мокрым одеялом я вконец окоченел. Нас обоих сотрясали приступы дрожи - чем ближе к утру, тем чаще. В конце концов я начал думать, что наилучший, самый логичный выход из положения полежать пару часов в теплой морской воде, но экспериментальная проверка этой теории заставила меня отказаться от столь прогрессивной точки зрения. Вода и впрямь была тепла. А изменить своим планам вынудило меня щупальце, вынырнувшее из расселины в скале и обвившее мою щиколотку. Спрут, которому принадлежало щупальце, весил от силы Два фунта, но все равно он прихватил большую часть моего носка, когда я убрал ногу. В этой связи я образно представил себе впечатления, какие нам сулила бы встреча с его старшим братом.
Изо всех проведенных мною на земле ночей эта выдаласъ самой длинной и самой дрянной. Приблизительно около полуночи ливень пошел на убыль, сменившись ровным мелким дождиком, который упорно моросил до самого рассвета. Порою мне удавалось вздремнуть. Порою засыпала Мэри. Но сон ее был тревожен, дыхание - поверхностно и торопливо, руки - холодны, лоб слишком горяч. Время от времени просыпались мы оба. Поднимались, разминались, восстанавливая кровообращение. А чаще просто сидели, свято блюдя некий заговор молчания.
Я всматривался в темноту, исполосованную дождевыми струями, и всю ночь напролет размышлял. Мысли мои крутились вокруг трех объектов: коралловый остров, капитан Флекк и Мэри Гопман.
Об островах Полинезийского архипелага знал я маловато. Но припоминалось, что бывают они двух типов: атоллы и барьерные рифы вокруг островов побольше. Если мы попали на атолл - кольцевую цепь полуразрушенных и, скорее всего, необитаемых рифов, - наше будущее рисовалось в печальных тонах. Если же наш островок примыкает к лагуне, а та - к большому, а возможно, и заселенному куску суши, значит, нам еще могло улыбнуться счастье.
Я еще думал о капитане Флекке. Я думал, сколь много заплатил бы, чтоб не встречаться с ним вновь, и о том, что произойдет, если мы все-таки встретимся. И я дивился, зачем он делает то, что он делает, и гадал, кто он такой, этот человек, стоящий за нашим похищением - запланированным убийством. Одно не вызывало у меня сомнений: исчезнувшие вместе с женами ученые исчезли навсегда. Меня сочли лишним. Посему мне не дано выяснить, где они или что с ними случилось. Впрочем, в данный момент я не столько волновался за них, сколько мечтал о встрече с Флекком. Это угрожало обратиться в манию... Да, странный человек. Жестокий, безжалостный, беспошадный, но - готов поклясться - не безнадежный. Однако много ли я знал о нем? Ничего! Разве что причину, заставившую его отложить ликвидацию парочки англичан: видимо ему было известно, что шхуна пересекает коралловыв рифы, там наши трупы, того и гляди, кто-нибудь найдет, идентифицирует и свяжет с отелем "Гранд-Пасифик". И придется Флекку объясняться с властями.
А еще я думал о Мэри Гопман. Не как о личности, разумеется, а как о проблеме. Сколь бы жуткие видения ее ни посещали, сами по себе они ничего не значили, зато как симптон значили очень много. Конкретно же они свидетельствовали о тяжком недуге. Не о психическом, нет, о физическом. Трудный перелет из Англии в Суву, ночь на судне, последние испытания, плюс постоянное недосыпание, плюс недоедание, плюс телесное истощение понизили сопротивляемость организма внешним воздействиям. Чего теперь ждать? Лихорадки? Озноба? Старомодного гриппа, того самого, который с эпидемическим размахом провожал нас из Лондона? Страшно себе представить, к чему приведут очередные двадцать четыре часа в промокшей одежде на голой, открытой всем ветрам скале! И даже двенадцать часов.
Посреди ночи перед моими уставшими от напряженного бдения глазами поплыли галлюцинации. Мне примерещились огни в исчерченной дождем морской дали. Когда к этому миражу приплюсовались воображаемые голоса, я решительно смежил веки, пытаясь уснуть. Нелегкая задача, если вы сидите нахохлившись на сосуде с водой под мокрым одеялом! И все-таки я в конце концов с ней справился!
Разбудило меня солнце, припечатавшее компресс к спине, и голоса, настоящие на сей раз. Ожидало меня наипрекраснейшее зрелище.
Мэри заворочалась, стряхивая с себя сон. И я отшвырнул одеяло. Блистающий мир простерся перед нами, панорама столь ослепительной красоты, что минувшая ночь сразу отодвинулась в небытие, стала невероятным, немыслимым, невообразимым кошмаром.
Цепочка коралловых островков и рифов - рифов, окрашенных в фантастические оттенки зеленого, и желтого, и коричневого, и фиолетового, и белого, образовала по обе стороны от нас две огромные дуги, заключившие под конец в свои объятия лагуну - огромный полированный аквамарин на фоне острова любопытнейших очертаний. Впечатление было такое, словно гигантская рука рассекла шляпу, тоже гигантскую, надвое, половину оетавила здесь, а вторую выбросила прочь.
Высшая точка острова находилась на севере, там, где он упрямым перпендикуляром уходил в море. На запад и юг вершина нисходила постепенно; можно было предположить, что и восточный ее склон пологий. Так что поля шляпы впрямь представляли собой если и не возделанные земли сельского пейзажа, то во всяком случае достаточно ровную долину, сбегающую к светлым песчаным пляжам. Сама гора, синевато-пурпурная в лучах восходящего солнца, была лысой. Не наблюдалось буйной растительности и в долине: так, мелкий кустарник, трава да одинокие пальмы внизу, у воды.
Не слишком много усердия вложил я в изучение ландшафта. Прелести природы хороши, когда тебе самому хорошо, никак не после холодной ночи под дождем на продуваемой со всех сторон скале. Куда больше заинтересовало меня каноэ, стрелой летевшее к нам по зеркальной глади лагуны.
В лодке было два человека. Крупные, плотные, смуглые мужчины. Гребли они слаженно, в унисон, разрезая сверкающую гладь безмятежных вод в таком невероятном темпе, что брызги, струйкой сбегавшие с весел при каждом взмахе, создавали в лучах утреннего солнца бегущую радугу. Ярдах в двадцати от нас они погрузили весла в воду, притормозили лодку. Она крутанулась и застыла, не посягая на последние десять ярдов. Один из мужчин спрыгнул в воду, которая здесь едва достигала бедер, побрел к нам, легко запрыгнул на риф, и видно было, что хождение босиком по его шероховатой поверхности не причиняет парню беспокойства: к обуви он не приучен.
На лице его изобразилась прекомичная смесь изумления с добродушием. Изумление, потому что не каждый день встретишься с двумя белыми на рифе в столь ранний час. Добродушие, потому что мир - наипрекраснейшее место, ныне, присно и во веки веков. Такие лица не наводняют улицы, но при незапланированном свидании сразу узнаются.
Добродушие взяло верх. Он одарил нас широкой белозубой улыбкой и что-то сказал, а что именно - я не понял. Он понял, что я ничего не понял, и не стал тратить время впустую, не такой он был человек. Он перевел взгляд на Мэри, покачал головой, сокрушенно поцокал языком, оценивая ее бледность, красные пятна на щеках, багровые тени под глазами, потом снова усмехнулся, пригнул голову, словно бы демонстрируя добрые намерения, поднял ее на руки и зашлепал к каноэ. Я побрел следом на собственной тяге, волоча за собой две канистры.
На каноэ имелась мачта. Но стояло полное безветрие, надо было грести, во всяком случае, двум коричневым парням. Я охотно, даже с радостью уступил им эту почетную обязанность. Если б мне пришлось работать веслами в таком режиме, я бы выдохся минут за пять, а через десять угодил бы в больницу. На гонках в Хенли они произвели бы сенсацию. Они гребли безостановочно двадцать минут, завихряя воды лагуны столь ретиво, точно их преследовало чудище озера Лох-Несс. Причем у них еще хватало времени и энергии всю дорогу болтать и пересмеиваться. Если по ним судить о всем населении острова, значит, мы попали в хорошие руки.
А что на острове жили еще и другие, в этом сомневаться не приходилось. Едва мы приблизились к острову, я насчитал с полдюжины домов. Это были чудные сооружения на сваях, с полом, поднятым фута на три над грунтом, с непомерно крутыми тростниковыми крышами. У домов не было ни дверей, ни окон, что вполне понятно: они не имели стен, за исключением самого большого дома, что стоял на поляне, у берега, неподалеку от кокосовых пальм. Остальные дома располагались на заднем плане, южнее. А еще южнее, этаким бельмом на глазу, торчала вышка гофрированного железа, выкрашенная в серый цвет, - не то старомодная каменоломня, не то песчаный карьер. Позади находился длинный низкий ангар под слегка наклоненной крышей из рифленого железа. Работать здесь, когда солнце в зените, было, видимо, огромным удовольствием.
Мы направлялись к правому крылу причала. Он не походил на обычную пристань с якорной стоянкой. Плавучая платформа из связанных бревен метров тридцати в длину и привязанная канатами к пням на берегу. И вдруг там же, на берегу, я увидел человека. Итак, белый человек. Лежит загорает тощий, жилистый мужчина. Седобородый. Темные очки. Грязное полотенце поперек живота.
Казалось, он спит. Но только казалось. Стоило нашей лодке ткнуться носом в песок, он разом сел, сорвал с себя темные очки, близоруко сощурился в нашу сторону, судорожно нащупал на песке другие очки, водрузил их себе на переносицу, проговорил взволнованно: "Боже мой!" вскочил на ноги и с дикой скоростью, вроде бы не доступной таким старикашкам, побежал, кутаясь в полотенце, к ближайшей хижине.
- Смотри-ка, какой сюрприз для тебя! - пробормотал я. - Старцу под сто лет, а реагирует на красоту как юноша.
- По-моему, он вовсе нам не обрадовался, - задумчиво произнесла Мэри. Мимоходом улыбнулась великану, выгрузившему ее из каноэ на берег, и продолжала: - Может, он отшельник или эмигрант, питающийся отбросами моря. Тогда видеть белых ему совсем ни к чему.
- Да нет же! Он побежал наряжаться. Сейчас выскочит при полном параде, пожалуй, даже в смокинге, - уверенно заявил я. - И торжественно подаст нам руку.
И точно! Мы еще толком не выбрались на берег, как он появился опять, на сей раз в белой рубашке и белых брюках, при панаме. Белая борода, роскошные белые усы, обилие белых волос на голове - кабы Буффало Билл питал интерес к тропической моде, он обрел бы в лице этого парня достойного соперника.
Пыхтя и отдуваясь, он семенил навстречу нам с простертыми в приветствии руками. Теплоту предстоящей встречи я нисколько не переоценил, зато с возрастом перебрап по-крупному. Он ни на миг не переступил рубеж шестидесяти. Ему было пятьдесят пять, да, да, пятьдесят пять, не больше.
- Боже мой! Боже мой! - Он неистово жал нам руки, точно получил от нас первый приз на скачках. - Какая неожиданность! Какой сюрприз! Утренняя разминка... Едва успел окунуться... Сохну... Не поверил своим глазам... Откуда вас принесло? Нет, нет, не торопитесь с ответом! Прошу ко мне! Восхитительный сюрприз! Просто восхитительный!
Он суетился, болтаясь у нас под ногами. Мэри улыбнулась мне, и мы пошли за ним. Короткая тропинка привела нас к фасаду, выложенному светлыми дощечками. Шесть широких деревянных ступенек - и мы в доме.
Как и в других хижинах, пол здесь вознесся над грунтом на сколько-то футов. Но в отличие от других хижин, дом имеет стены, вдоль которых расположились шкафы и серванты. Три четверти периметра занимает эта почтенная мебель, остальное - окна да двери. Окна без стекол, с жалюзи из переплетенных стеблей и листьев. Жалюзи вполне регулируемое: можно поднимать, можно опускать. Специфический запах, в первый момент я затрудняюсь его опознать и обозначить. Пол изготовлен из пальмового листа, уложенного на частые поперечные балки. Потолка как такового нет. Вместо него - перекладины, образующие изнанку крыши. Крышу я долго и заинтересованно разглядываю.
Ну, что еще? В одном углу - старомодное бюро. У внутренней стены болыной сейф. На полу - ярко расцвеченные циновки. Тростниковые стулья и кушетки, рядом с ними - низенькие столики. В этой комнате можно с превеликим душевным уютом коротать время, особенно под глоток чего-нибудь этакого.
Старик - я не мог о нем помыслить по-иному при его-то бороде - был телепат.
- Присаживайтесь, присаживайтесь! Чувствуйте себя как дома! Может, по глотку? Конечно, прежде всего по глотку! Вам это необходимо. - Он ухватился за колокольчик и принялся звонить с таким рвением, словно хотел установить, сколько издевательств способен выдержать несчастный инструмент, прежде чем расколется пополам. Положив колокольчик, он посмотрел на меня:- Рановато для виски? Верно?
- Да нет, в такое утро можно.
- А вам, юная леди? Коньячку? А? Коньячку?
- Благодарю вас, - и она одарила старца такой улыбкой, какой я от нее еще ни разу не удостоился. А ветхий ловелас аж зашелся от блаженства, пальцы на ногах поджал. - Вы так добры.
Я постепенно приходил к выводу, что его с постоянными повторами, построенная на перепевах и восклицаниях речь всегда такая; кстати, мне почудилось в этом голосе нечто смутно знакомое, - как вдруг отворилась задняя дверь, и в комнату вошел юноша-китаец, низкорослый, тощий, в одежде цвета хаки. Мышечная система его физиономии явно была сосредоточена на одной-единственной задаче: держать под замком эмоции. В результате он и бровью не повел, увидев нас.
- А, Томми! У нас гости, Томми! Напитки! Коньяк для леди, виски для джентльмена, приличную порцию... Ну, и... да, пожалуй, я тоже... порцию поменьше - для меня. И приготовь ванну. Для леди. - Что ж, я перебьюсь, мне и бритья достаточно. - Потом завтрак. Вы ведь еще не завтракали?
Я заверил его, что нет.
- Отлично! Отлично! - Тут он обратил внимание на наших спасителей, застрявших на крыльце с канистрами, вздернул мохнатую седую бровь и спросил меня: - А что там?
- Наша одежда.
- Да что вы? Ясно, ясно. Одежда. - Свое отношение к столь эксцентричной трактовке чемоданной проблемы он оставил при себе. Проследовал к двери. - Оставьте-ка все это там, Джеймс. Вы сделали прекрасную работу. Просто прекрасную. Об остальном поговорим позже.
Мужчины отозвались щедрыми улыбками и по???ли прочь. Я спросил:
- Они разговаривают по-английски?
- Конечно.
- С нами не разговаривали.
- Гм... Разве?.. - Он огладил свою бороду, этот оживший Буффало Билл. - А вы с ними разговаривали?
Я призадумался, прежде чем ухмыльнуться в ответ:
- Нет.
- Вот вам и объяснение. Поди определи вашу национальность. Любая из тыщи. - Он повернулся к вошедшему бою, снял с подноса бокалы и вручил нам. - За ваше здоровье.
Я пробормотал соответствующие и предельно лаконичные слова и приник к напитку с жадностью изможденного верблюда, пробившегося к оазису. Я осквернил великолепнейшее виски, проглотив половину порции единым махом, но и так вкус напитка показался мне восхитительным. Я собирался прикончить остаток, как вдруг старикан изрек:
- Итак, приличия соблюдены, прелюдия завершена. Выкладывайте свою историю, сэр.
Меня такой поворот дела буквально огорошил. Я исподволь оглядел собеседника. Возможно, я зря принимал его за дряхлого попрыгунчика. Да, я, пожалуй, заблуждался. Ясные синие глаза проницательны. Свободная от волос часть лица - пускай даже небольшая - выражает озабоченность, если не тревогу. Разве обязательно внешние отклонения от нормы свидетельствуют о психической ненормальности?
Я выложил ему все - немногосложно и напрямую:
- Мы с женой летели в Австралию. На промежуточной остановке в Суве около трех утра нас силой увез из отеля некий капитан Флекк с двумя индусами, привез на шхуну и запер на замок. Накануне вечером мы подслушали, что нас намерены убить. Поэтому мы выбрались из трюма, нашей тюрьмы, - была жуткая ночь, и они проморгали этот побег - прыгнули за борт и через какое-то время добрались до кораллового рифа. По утру нас подобрали ваши люди.
- Господи! До чего же удивительная история! Удивительная! - Он вновь поминал Господа всуе и тряс головой, а потом вдруг глянул на меня пронзительно из-под кустистых седых бровей. - А если чуть подробней? Чуть детальней?
Я повторил свой рассказ, заново изложил все происшедшее с нами после прибытия в Суву. Он таращился на меня сквозь свои матовые очки, пока я не выговорился. А когда я замолчал, он опять принялся трясти головой, после чего заявил:
- Невероятно! Вещь совершенно невероятная!
- Следует ли вас понимать буквально?
- Как, как? В том смысле, что я ставлю под сомнение ваши слова? Боже упаси...
- Вот что поможет убедить вас, - прервала его Мэри, сбросила туфельку, отодрала пластырь, обнажив две глубокие ранки - следы укуса. Это крысиные зубы.
- Да я ни в чем не сомневаюсь, юная леди. Просто все так странно, фантастично. Конечно же это правда. Иначе как бы вы попали сюда? Но... но зачем этому гнусному типу, этому Флекку, надо было похищать вас, планировать ваше умерщвление. Бред сивой кобылы!
- Не имею понятия. Единственное, что мне приходит в голову - тоже, конечно, смехотворная идея, но хоть какая-то! - может, это связано с моей профессией? Дело в том, что я ученый, специализируюсь на топливной технологии. Предположим, возник некий спрос на мои познания... В общем, фантазия мне отказывает, объяснений случившемуся не нахожу. И откуда шкипер некой таинственной шхуны знает, что мы летим в Австралию через Фиджи? Чушь какая-то! Бессмыслица полнейшая!
- Согласен с вами, полнейшая бессмыслица, мистер... О, ради Бога, извините, не удосужился даже выяснить ваши имена!
- Бентолл, Джон Бентолл. А это моя жена Мэри, - с улыбкой сообщил я ему. - А вам и вовсе нет надобности представляться. - Меня осенило наконец. - Вы доктор Гарольд Визерспун, профессор Визерспун, старейшина британских археологов.
- А-а-а, значит, вы знаете меня? И узнаете? - Старик, кажется, был весьма обрадован этим обстоятельством.
- А как же! Газеты освещают деятельность вашей персоны достаточно широко! - тактично отозвался я. Пристрастие профессора Визерспуна к саморекламе вошло в поговорку. - А кроме того, я смотрел по телевидению ваши лекции по археологии, целую серию.
Мои речи уже, кажется, не восторгали профессора. Он вдруг посмотрел на меня подозрительно и сощурился:
- Вас интересует археология, мистер Бентолл? Вы в ней разбираетесь?
- Профессор, я ничем не отличаюсь от миллионов обывателей. Ну, слышал об этой египетской гробнице и об этом типе Тутанхамоне, ее обитателе. Но сомневаюсь, что правильно отвечу, как пишется его имя и даже как произносится.
- Что ж, хорошо. Простите, что задаю такие вопросы. Зачем - объясню вам позже. Никак не могу сосредоточиться. Кстати, молодая дама, на мой взгляд, чувствует себя неважно, я по совместительству еще и доктор. Обстоятельства, понимаете ли, вынуждают. Жить на самом краю света... Он выскочил из комнаты, вернулся с врачебным чемоданчиком, достал оттуда термометр и предложил Мэри измерить температуру. Параллельно он вцепился пальцами в ее запястье: считал пульс.
- Пусть вам не покажется, будто мы обделены вашим гостеприимством или добротой, - сказал я. - Но, профессор, у меня весьма срочные, неотложные дела. Сколь скоро мы сможем вернуться в Суву?
- Довольно скоро. - Он пожал плечами. - Сюда заглядывает парусник с Кандаву - миль за сорок к северу отсюда - примерно один раз в шесть недель. Был он здесь... дайте-ка припомнить... недельки три тому назад, Значит, еще через три недели. Что ж, распрекраснейший вариант! Три недели. Довольно скоро, - сказал он.
Надо думать, у них на этих островах собственное представление о времени. Глядя на сверкающую лагуну в обрамлении коралловых рифов, я без труда уяснил себе почему. Но я усомнился, будет ли полковник Рейн осчастливлен моим трехнедельным романом с этой лагуной. А потому спросил:
- Может, самолет пролетит мимо?
- Никаких самолетов, никаких кораблей, ничего. - Он покачал головой и продолжал ею покачивать, пока рассматривал термометр. - Господи, спаси и помилуй! Температура - сто четыре, а пульс - сто двадцать. Боже! Боже! Да вы ведь совсем расхворались, милая миссис Бентолл! Видимо, еще в Лондоне. Ванна, постель, завтрак - именно в такой последовательности. Мэри попыталась возразить, но он поднял руку: - Я настаиваю. Можете занять комнату Карстерса. Ред Карстерс - это мой помощник, - пояснил он. - Сейчас он в Суве, лечится от малярии. Она в наших краях не редкость. Жду его со следующим судном... Что касается вас, мистер Бентолл... сон вам тоже, наверное, не повредит. - Он хмыкнул. - Смею думать, вы не слишком хорошо выспались в эту ночь на рифе.
- Умыться, побриться и вздремнуть пару часиков на веранде - этого мне с избытком хватит, - сказал я. - Значит, никаких самолетов? А сдают ли на острове катера напрокат? Или лодки?
- Единственная лодка на острове принадлежит Джеймсу и Джону. Имена эти условные. Имена обитателей Кандаву непроизносимы. Парни служат здесь по контракту: ловят рыбу, собирают фрукты, запасают провизию. Не обольщайтесь, никуда они вас не повезут. Если даже они согласятся, я им запрещу. Категорически.
- Слишком опасно? - Утвердительный ответ засвидетельствует: я его раскусил.
- Разумеется. И вдобавок противозаконно. Правительство Фиджи запрещает плавать на парусниках с острова на остров в период циклонов. С провинившимися обходятся сурово. Весьма сурово. Наказывают за нарушение закона.
- Может быть, какой-никакой передатчик у вас найдется. Послать радиограмму...
- Никаких передатчиков. У меня нет даже приемника. - Профессор улыбнулся. - Исследуя события тысячелетней давности, я расцениваю контакт с внешним миром как серьезную помеху. Единственная моя уступка веяниям технической моды - старинный граммофон. Знаете, с ручкой.
Он производид впечатление выжившей из ума и совершенно безобидной амебы. Посему я воздержался от совета, как следует обойтись с его граммофоном. Предпочел, пока Мэри наслаждается в ванной, сделать еще глоток, потом побрился, ?тереоделся, насладился завтраком и наконец обрел тенистую прохладу и дремотный покой на веранде в тростниковом шезлонге.
Я хотел было предаться серьезным размышлениям, в каковых после затянувшейся интеллектуальной паузы испытывал острую потребность. Но не принял в расчет своей усталости, расслабляющего солнца, воздействия дважды двойного виски на голодный желудок, шороха пальмовой листвы под ритмичными порывами ветра. Я думал об острове, о том, как здорово было бы его покинуть, и о том, что сказал бы профессор Визерспун, кабы понял: отделаться от меня теперь можно только силой. Я думал о капитане Флекке и о профессоре, восхищаясь обоими: Флекком - за то, что он оказался в два раза более ушлым, чем я рассчитывал, то есть в конечном счете вдвое хитрее меня, а профессором - за то, что он своей виртуозностью превзошел всех встречавшихся мне на земной стезе лгунов. А потом я уснул.
Глава 4
Среда 3 часа дня - 10 вечера
Шла битва, и я находился в самом ее центре. Я не мог разобраться, кто сражается слева от меня, а кто справа. Я не знал даже, что вокруг меня день или ночь. Но битва шла и шла. В этом сомнений не было. Тяжелые орудия ведут артиллерийскую подготовку наступления Зловещие раскаты взрывов, аж земля дрожит. Я не герой. Надо сматываться. У меня нет ни малейшего желания становиться пушечным мясом. Я дергаюсь, отклоняюсь в сторону, кажется, спотыкаюсь. Острая боль в правой руке. Шрапнель или пуля. Если меня выведут из строя, придется оставить линию фронта.
Открыв глаза, я обнаружил себя отнюдь не на линии фронта. Бог весть каким образом я вывалился из кресла и очутился на полу. Спикировал, что называется, на одну точку. На правый локоть. Локоть заныл.
Да, я посетил царство сновидений. Но орудийная стрельба и тряска земли принадлежали реальности. Ощупав руку, я поднялся на ноги. Еще и еще раз прозвучали отдельные взрывы, и пол веранды содрогнулся от толчков. Сильно содрогнулся. Не успел я собраться с мыслями, как в дверях показался профессор Визерспун. Пожалуй, озабоченный. Судя, например, по голосу.
- Мой дорогой! Мой дорогой! - Он устремился ко мне с протянутыми руками, словно подозревая, что я вот-вот упаду в обморок. - Я слышал, как вы упали! Не ушиблись? Что произошло?
- Вывалился из кресла, - объяснил я. - Примерещился мне второй фронт. Нервы!
- Боже мой, Боже мой, Боже мой! - Он суетился вокруг меня, ничего, однако же, не предпринимая. - У вас... сильно пострадали?
- Разве что мое самолюбие. - Я бережно коснулся пальцами локтя. Вроде перелома нет. Ушиб как ушиб. Что тут за канонада?
- Ха! - Он удовлетворенно улыбнулся. - Так и думал, что вас это заинтересует. Что ж, сейчас мы пройдемся по окрестностям. Хотите осмотреть наши места? - Он воззрился на меня критически. - Хорошо соснули?
- Если не считать саму минуту пробуждения...
- А между прочим, спали-то вы шесть часов, мистер Йентолл.
Я посмотрел на часы, посмотрел на солнце, давно перевалившее зенит, и пришел к неизбежному выводу: он прав. Но, по-моему, оснований для большой суматохи сей факт не давал, и я ограничился вежливым вопросом:
- Надеюсь, не причинил вам беспокойства? Небось пришлось меня караулить вместо того, чтобы работать?
- Нет! Нет, что вы! Мы здесь часов не наблюдаем, молодой человек. Работаю, когда мне заблагорассудится. Проголодались?
- Спасибо, нет.
- Может, хотите пить? Как насчет гонконгского пива? Отличное охлажденное пиво. А?
- Звучит соблазнительно.
Ну, значит, отправились мы пить пиво, которое вполне оправдало его рекомендации. Пили мы в гостиной, там, где он принял нас впервые. Я разглядывал всевозможные экспонаты, разложенные в шкафах за стеклом. По мне, это была заплесневелая коллекция костей, окаменелостей и ракушек, а также пестиков и ступок, обуглившейся древесины, глиняной посуды, причудливых камешков. Не составляло ни малейших трудностей выказать полное к этой коллекции равнодушие, и я его продемонстрировал. Дело в том, что профессор настороженно воспринимал каждого, кто проявлял интерес к археологии. Но всю его настороженность как рукой сняло, едва он обратил внимание на мой рассеянный вид и блуждающий взгляд. Он воскликнул:
- Прекрасная коллекция! А? Просто прекрасная!
- Увы, она не по моей части, - виновато произнес я. - Мне неизвестно...
- Разумеется, разумеется. Никто и не ждет, что это по вашей части.
Он проследовал к своему бюро, достал из среднего ящика кипу газет и журналов, вручил их мне:
- Может, отсюда вы почерпнете кое-какую полезную информацию.
Я наскоро пролистал кипу. Все газеты и журналы были полугодичной давности. Из восьми газет, пяти лондонских и трех американских, по меньшей мере семь посвятили профессору первополосные шапки. Это был, надо думать, звездный час старикана. Заголовки превозносили "археологическое открытие века", превзошедшее по значимости Тутанхамона, Трою или рукописи Мертвого моря. Вообще говоря, подобной аттестации удостаивалась едва ли не каждая археологическая находка последних лет, но, кажется, в данном случае восторги были небезосновательны: Океания долгое время была для науки белым пятном. Теперь же профессор Визерспун заявляет, что обнаружил неопровержимые доказательства миграции полинезийцев из Юго-Восточной Азии, а также выявил на этих островах примитивные формы цивилизации: она, якобы, существовала здесь за 5 тысяч лет до Рождества Христова; таким образом профессор сдвинул на 5 тысяч лет планку ранее существовавших оценок. Три журнала посвятили этому сюжету репортажи, а в одном фигурировало даже превосходное изображение профессора и Реда Карстерса на фоне некоего предмета; по мне, это был обыкновенный треснувший булыжник, но подпись под картинкой настаивала: это компонент надгробного памятника. Доктор Карстерс оказался колоритной личностью ростом в шесть с половиной футов, с пламенно рыжими усами усами, напоминаюшими очертания велосипедного руля и размером поистине эпическим.
- Вот ведь незадача! Все это я прозевал, - сказал я. - Был в это время на Ближнем Востоке, напрочь оторванный от цивилизации. Шум, видимо, поднялся неимоверный.
- Это был самый счастливый миг в моей жизни, подытожил он, не мудрствуя лукаво.
- Естественно. А почему в последнее время ниче на эту тему не попадалось?
- Теперь газеты на сей счет помалкивают. И будут молчать, пока я не покончу со здешними делами, - заметил он туманно. - По глупости я открыл прессе на первых порах зеленую улицу. Журналисты зафрахтовали специальное судно из Сувы. Налетели на меня как саранча. Честное слово, сэр. Совали свои носы во все щели, целыми неделями мешали работать. Я оказался против них абсолютно беспомощным. - Гнев его крепчал. - И среди них были шпионы.
- Шпионы? Простите меня, но...
- Соперники из археологов. С намерением украсть мои открытия. Пожалуй, более страшного преступления старикан и вообразить себе не мог. - Похитить некоторые вещи, самые ценные из находок в Тихоокеанском регионе за все времена. Никогда не полагайтесь на коллег-археологов, мой мальчик, - проговорил он с горечью. - Гоните их в шею. Вот я и заподозрил вас. Откуда мне было знать, репортер вы или нет?
- Целиком с вами согласен, лрофессор, - заверил я его.
- А теперь меня поддерживает правительство, - с триумфом сообщил он. - Это ведь британская территория. Въезд на остров закрыт, пока я не завершу свои исследования. - Он осушил свой стакан. - Ладно, не буду досаждать вам своими заботами. Прогуляемся?
- С удовольствием. Только, если позволите, я сперва повидаюсь с женой.
- Конечно, конечно. Дорога вам знакома.
Мэри Гопман заворочалась под скрип открывшейся двери и вскинула на меня заспанные глаза. Хотя ее ложе - род деревянного топчана - вряд ли обеспечивало максимум комфорта, она выглядела вполне отдохнувшей.
- Сожалею, что разбудил. Как чувствуешь себя?
- В сто раз лучше. - Внешний вид ее соответствовал словам. Не было больше ни синевы под глазами, ни красноты на щеках. Она с наслаждением потянулась. - Полежу еще часок-другой, а может, и третий. Добряк он, этот наш хозяин, правда?
- В лучшие руки трудно попасть, - согласился я, не понижая голоса. Спи дальше, дорогая. Это самое большее, что от тебя требуется.
Она поморгала, услышав мое "дорогая", но обошлась без замечаний на сей счет, покладисто заметив:
- И самое легкое. А твои планы?
- Профессор Визерспун хочет показать мне остров. Оказывается, он совершил здесь некие археологические открытия. Видимо, интересно. - Я присовокупил к сказанному еще парочку банальностей, пожелал девушке доброго здоровья - на том уровне нежности, какой старик профессор счел бы вполне допустимым, - и удалился.
Он дожидался меня на веранде. На голове - пробковый шлем, в руках легкая тросточка. Ни дать ни взять аллегорическая фигура: британский археолог за рубежом.
- А здесь вот живет Хьюэлл. - Он махнул тростью в сторону хижины по соседству с его обителью. - Мой надзиратель. Американец. То еще сокровище! - Самый тон его единым махом подвел под это определение еще 180 миллионов граждан Соединенных Штатов Америки. - Но очень способный, именно так: очень способный. Следующий дом предназначен для моих гостей. Пока не используется, но к использованию готов. По виду он, правда, не слишком капитальный. - Он погрешил против истины: дом состоял из крыши, пола и четырех опорных шестов в углах. - Зато очень уютный, приспособленный к здешним климатическим условиям. Тростниковый занавес назовите его ширмой или перегородкой - делит помешение пополам. Стены это пальмовые листья, которые в любой момент могут быть опущены донизу. Кухня и ванная расположены позади. В дом такого типа их не встроишь. А дом, что поменьше, длинный такой, принадлежит рабочим, землекопам.
- А вот то бельмо на глазу? - Я кивнул на ржавую железную постройку. - Каменоломня? Камнедробилка?
- Вы не так уж далеки от истины, мой мальчик. Жуткое зрелище, правда? Зато собственность - точнее, бывшая собственность - фирмы британских фосфатов. Если приглядеться, сбоку видно название: "Камнедробилка". А сарай с плоской крышей на заднем плане - "сушилка". - Он вычерчивал своей тростью круги и полукруги. - Уже год прошел с тех пор, как они отбыли, а вся округа по сей день припорошена этой проклятой пылью. Почти всю растительность в этой части острова сгубила, черт бы ее побрал.
- Мало приятного! - согласился я. - Господи, далась же британской фирме эта окраина вселенной.
- Британская - это только отчасти. Вообще говоря, интернациональная. В основном же новозеландская. Год назад они выгрызали из грунта тысячи тонн фосфата ежедневно. Ценная штука. - Он испытующе посмотрел на меня. - Разбираетесь в геологии? А?
По-моему, профессор был подозрителен и ислытывал неприязнь к каждому, кто знал хоть что-нибудь о чем-нибудь. Поэтому я сказал, что не разбираюсь.
- В общем-то понятно, кто в наше время разбирается, - заметил он загадочно. - И все-таки, чтобы вы были в курсе дела, мой мальчик. Этот остров в незапамятные времена находился, по-видимому, на дне морском. А глубина в этих местах достигает трех миль. Порядочная глубина! Потом в один прекрасный день - который, как вы понимаете, занял на геологическом календаре миллионы лет - дно стало подниматься. Под воздействием подземных толчков, вулканической активности, сопровождающейся периодическими извержениями лавы, а впрочем, кто знает? - Он неодобрительно кашлянул. - Когда имеешь некоторое представление о таких вещах, - по его тону я уразумел одно: если уж он смиряется с некоторым представлением, то всякий, кто заявит претензии на знание, будет отъявленным лжецом, - когда имеешь некоторое представление о таких вещах, избегаешь категоричности. Так или иначе, конечный результат налицо: по прошествии нескольких геологических эпох возникла грандиозная подводная гора, пик которой был расположен ста двадцатью футами ниже морской поверхности.
Он уставился на меня, провоцируя очевидную реакцию, и мне пришлось отреагировать:
- Как вы решаетесь с такой уверенностью рассуждать о событиях, происходивших миллионы лет назад?
- Дело в том, что этот остров коралловый, - торжественно провозгласил он. - А полипы, из которых формируется коралловый риф, хотя и живут в воде, но не ниже ста двадцати футов, этот рубеж для них гибелен. Ну а немного позднее...
- Еще через миллион лет?
- Миллионом раньше, миллионом позже... По-видимому, этот большой коралловый риф глубокого залегания подвергся сильной тряске, совпадающей, вероятно, с началом новой эры. Сюда слетались в поисках убежища неисчислимые полчища птиц, оставшихся здесь на неисчислимые годы. В конце концов образовался пласт гуано толщиной футов в пятьдесят. Миллионы тонн гуано! Миллионы! Потом остров погрузился в воду.
- Пестрая история сложилась у этого острова.
- Со временем он снова гтоднимется на поверхность. За истекшие годы морская соль превратила гуано в вещество, весьма насыщенное фосфатами. Далее развернулся затяжной процесс формирования почвы, появилась растительность: трава, кустарники, деревья. Расцвел настоящий тропический рай! Затем, приблизительно к концу ледникового периода, это идиллическое местечко заселили люрские бродяги, выходцы из Юго-Восточной Азии.
- Коли оно оказалось столь прекрасным, на грани идиллии, почему они отсюда испарились?
- Вовсе они отсюда не испарились! Они отсюда не исчезали по той же причине, какая тормозила открытие этих баснословных фосфатных залежей последнего времени. А ведь другие полезные ископаемые региона были вычерпаны к концу прошлого столетия. Эти места, мистер Бентолл, характеризуются высокой сейсмической активностью. На близлежащих островах Тонга есть еще действующие вулканы. За несколько часов однажды здесь прямо из моря прорезался гигантский вулкан, поглотив половину острова и накрыв вторую - коралловые рифы, фауну, фосфаты и несчастных туземцев - потоком лавы. Извержение 79-го года нашей эры, разрушившее Помпею, - закончил профессор, - пустяковое происшествие в сравнении со здешними катаклизмами.
Я посмотрел на гору, решительно подымавшуюся у нас за спиной:
- Об этом вулкане идет речь?
- Именно о нем.
- А куда подевалась вторая половина?
- Можно предположить, что грунт был подточен изнутри. В один прекрасный - или не столь уж прекрасный - момент суша раскололась надвое, и часть ее обрушилась в воду, увлекая за собой рифы в северной стороне. Обратите внимание: лагуна там обнажена.
Он шествовал бодрой походкой, как бы подавляющей тревожные мысли о приверженности здешней природы к катастрофам наивысшего накала. Он держал курс вперед и выше. Не пройдя и трехсот ярдов за камнедробилку, мы напоролись на зияющую в склоне горы щель: семьдесят футов высоты, тридцать - ширины, вертикальные края и вертикальный же тыл, наклонная плоскость, поднимающаяся к круглой дырке в толще горы. Эту геометрию дополняли рельсы узкоколейки. Они выползали из отверстия, обегали горизонтальные подступы к расщелине и поворачивали на юг, а там уже пропадали с глаз долой. Два-три небольших сарая, или, точней, ангара, расположились поблизости от дыры. Один из них источал жужжание, которое доносилось до меня еше в минуты подъема. Генераторы электричества, работающие на нефти. Прежде я и не задумывался о том, что профессору с помощником, когда они прочесывают недра горы, нужен ток. Допустим, для освещения или вентиляции.
- Ну вот, - провозгласил профессор, - мы прибыли туда, где некий любознательный и наблюдательный изыскатель, снаряженный компанией, обратил внимание на специфическую аномалию геологических структур, начал раскопки и буквально в трех футах от поверхности, прямо под наносным грунтом, обнаружил фосфаты. Одному Богу ведомо, сколько тонн породы извлекли они из-под земли. Эта гора - поистине медовые соты. Добытчики уже завершали свой труд, когда кому-то на глаза попались осколки гончарных изделий и камешки диковинной формы. Показали эти находки веллингтонскому археологу, а тот мигом переправил их мне... - Профессор скромно закашлялся. - Остальное, разумеется, стало достоянием истории.
Следуя за новоявленным творцом истории, я миновал вход и двинулся вперед по коридору, который привел нас к огромному круглому котловану. Мы очутились в грандиозной пещере футов сорока высоты посередине, двадцати - у стен, футов около двухсот в диаметре. Свод опирался на бетонные колонны. С полдюжины лампочек, подвешенных к каким-то перекладинам на высоте десяти футов, придавали грязновато-серому камню интерьера отвратительную жуткую окраску и за осветительную технику могли сойти разве что символически. По периметру пещеры на равном расстоянии один от другого зияли пять туннелей, и в каждый уходили рельсы.
- Ваши впечатления, мистер Бентолл?
- Похоже на римские катакомбы, - отозвался я. - Правда, не столь жизнерадостно.
- Это замечательное достижение горнорудной инженерии, - сурово изрек профессор. Снизойти до ближнего представлялось ему верхом легкомыслия, ближний для него в любой ситуации был ничем, шишкой на ровном месте. Известняк - капризная штука, с ним очень тяжело работать. А когда надо подпереть мощные залежи базальта, а поверх них - еще полвулкана, проблема усложняется до невероятности. Этот склон изрыт пещерами, пещеры соединены туннелями по гексагональной системе. Куполообразные своды дают максимальный структурный эффект, но размеры их ограничены определенным минимумом. Компании пришлось извлечь чуть ли не треть известняка, прежде чем окупились столбы, поддерживающие свод.
- Но при таких обстоятельствах раскопки - явно небезопасное занятие? - Заинтересованностью его проблемами я постарался вернуть себе расположение старикана и вновь очутиться в списках хороших людей.
- В общем-то да, - задумчиво ответствовал он. - Но нам приходится идти на риск. Наука требует жертв. Приглашаю вас к месту наших первых открытий.
Он вошел в туннель напротив того, через который мы сюда попали, и засеменил по шпалам. Оставив позади ярдов двадцать, мы попали в другую пещеру, дубликат предыдущей во всех отношениях - и по размерам, и по высоте, и по числу туннелей-ответвлений. Лампочка здесь была одна, подвешенная к проводу, который был проложен в самый удаленный от меня туннель. Света, впрочем, хватало, чтоб я сумел разглядеть тяжелые балки, перекрывавшие два туннеля слева.
- Что там произошло, профессор? Обвал?
- Боюсь, что да. - Он покачал головой. - Два туннеля и примыкавшие к ним пещеры обрушились одновременно. Чтоб предотвратить дальнейшее распространение катастрофы, пришлось изолировать эту пещеру. Еще до моего появления, конечно. Кажется, в пещере справа погибло трое: они только-только начали копать... Словом, грустная история. - Несколько минут он молчал, как бы давая мне возможность оценить, насколько грустна эта история, потом торжественно провозгласил: - Итак, вот это историческое место.
Он имел в виду пятифутовую нишу в стене правее туннеля, через который мы проникли сюда. По мне, ниша как ниша. Но Визерспуну эта ниша представлялась храмом, где он подвизается на ролях главного жреца.
- Именно здесь, - произнес он благоговейно, - была раскрыта тайна Полинезии и полинезийцев. Именно здесь мы нашлй первые ступки и пестики. А уж эти лредметы дали старт величайшему археологическому открытию нашего поколения. Не правда ли, есть над чем призадуматься, мистер Бентолл?
- Действительно, есть над чем, - я не стал конкретизировать свои мысли. Вместо этого я потянулся к каменному отростку, который оказался на ощупь сырым и скользким. Он легко отделился от стены. - Какое мягкое это вещество. Такое впечатление, что лом или отбойный молоток вполне могли бы здесь работать вместо динамита.
- Так оно и есть, мой мальчик, так оно и есть. Но на базальт ведь с ломом и лопатой не пойдешь? - жизнерадостно преподнес он мне свой риторический вопрос. - Это совсем другой коленкор.
- Вот чего я не учел, - последовало мое очередное самокритичное признание. - Конечно же потоки лавы залили всю округу. Что же вы находите в базальте? Глиняную посуду, домашние принадлежности из камня, рукоятки топориков, что-то в этом роде?
- Если не вдаваться в подробности, - кивнул он. И поколебавшись, добавил: - Честно говоря, в отличие от рядового торговца, я выкладываю за витринное стекло наихудшие товары. Вещицы, которые вам попадались на глаза у меня в комнате^ я рассматриваю как никчемные эффектные безделушки, пустяковинки. У меня здесь припрятаны кое-какие клады - я и намеком не раскрою вам, где именно, - это фантастически богатая коллекция полинезийских древностей, неолит. Она поразит научный мир! Ошеломит!
Он вновь двинулся вперед, не пересекая, как я ожидал, пещеру, не следуя электрическому кабелю, не держа курс на огоньки в туннеле напротив. Он включил электрический фонарик и повернул по правую руку от себя, демонстрируя мне различные места, интересные тем, что именно отсюда явились в современность полинезийские древности.
Он застыл перед особенно заметной выемкой в известняке и сказал:
- А здесь мы откопали балки и другие конструкции дома, который, видимо, может быть назван старейшим на земле. Почти в абсолютной сохранности.
- Каков же его возраст?
- Семь тысяч лет, почти наверняка, - быстро ответил он. - Ван Дупрец из Амстердама, приехавший сюда вместе с журналистами, называет другую цифру: всего четыре тысячи. Ну что скажешь об этом человеке? Дурак! Конечно дурак!
- А на какой фундамент опирается ваша датировка? - спросил я не без любопытства.
- На опыт и знания! - отрезал он. - Ван Дупрец, невзирая на его дутую репутацию, не располагает в достаточном объеме ни тем, ни другим. Этот человек - дурак!
- Гм-м, - промычал я уклончиво и оглядел открывшуюся перед нами третью пещеру. - Глубоко здесь?
- Футов сто. Может быть, сто двадцать. В глубь горы. Нервничаете, Бентолл?
- Еще бы! Я никогда не думал, что археологи забираются так глубоко в толщу земли да и в толщу веков. Наверное, это рекорд?
- Около того, около того, - проговорил он самодовольно. - А они-то вообразили, что достигли максимальных глубин в долине Нила или в Трое. Он пересек третью пещеру и снова очутился в туннеле, скупо освещенном аккумуляторными лампочками. - Здесь нам предстоит встреча с Хьюэллом и его командой. - Он посмотрел на часы. - Они вот-вот появятся. Шутка ли, вкалывают весь день.
Они все еще "вкалывали", когда мы добрались до точки, где туннель постепенно образовал зачаточный набросок четвертой пещеры. Было их там девять человек: одни откалывали от стен кирками да ломами глыбы породы, осыпавшиеся к их ногам грудой щебня, другие погружали этот щебень в вагонетки на резиновых шинах. Гигант в полотняных штанах и фуфайке внимательно, под прожекторным лучом фонарика, осматривал каждую глыбу.
На них стоило посмотреть - и на рабочих, и на человека с фонариком. Рабочие показались мне - все как один - китайцами, хотя были слишком высоки, мускулисты и костисты для своей расы. Причем в жизни я еще не встречал таких крутых, тертых типов. Но, впрочем, где гарантия, что я не стал жертвой оптического обмана. Едва брезжущий свет, падающий на потные, перепачканные лица, мог исказить любое, самое прекрасное и добродетельное лицо.
Зато начальник, явно застрахованный от оптических обманов, не внушал иллюзий. Когда он, выпрямившись, направился к нам, я понял: вот самый крутой, самый тертый субъект из всех, мною виденных. Росту в нем было шесть футов три дюйма, но впечатление многократно приумножалось за счет широких плеч, массивных мускулистых рук, пальцы которых едва не встречались с коленями. Его лицо напоминало работу скульптора, преследовавшего единственную цель: как можно быстрее вырубить из цельной скалы скульптурный портрет - главное, как можно быстрее. Не нмелось на этом лице ни изгиба, ни извилинки. Оно являло собой кусок гранита, иссеченный ??лоскостями, ракурсы которых заставили бы стариков кубистов плясать от восторга. Подбородок его походил на экскаватор, рот - на надрез, нос - на огромный клюв. Холодные темные глаза, глубоко посажеиные, и кустистые брови напонинали дикого зверя, выглядывающего из мрачной пещеры. Боковые стороны этого лица - щеками их назвать язык не поворачивается - были испещрены морщинами, иссушены загаром, исполосованы подобно старинному пергаменту. Словом, романтическую роль главного героя в оперетте я бы ему не доверил.
Профессор Визерспун представил нас, Хьюэлл протянул руку и произнес:
- Рад познакомиться, Бентолл.
Голос его, нутряной, прерывистый, странным образом перекликался с его мошной фигурой и с его телом. А его "рад познакомиться" стопроцентно совпадало с радостью, которую на тех же островах сотней лет ранее выражал каннибальский вождь по прибытии к берегу последнего из длинной череды превкусных миссионеров. У меня перехватило дыхание, когда гигант взял мою руку своей лапищей. Но он обошелся со мной по-божески. Почудилось было, будто мою конечность прокручивают в стиральной машине. Но когда он ослабил хватку, выяснилось, что все пальцы на месте. Помятые - но на месте.
- Слышал о вас нынче утром, - протрубил он. -Канадец? Северо-запад Америки? - Я колебался, а он продолжал: - Слышал, что ваша супруга прихворнула.
Острова - они острова и есть, здесь всякое случается, трудно вам пришлось.
Мы потолковали малость на эту тему: как трудно нам пришлось, потом я дал выход своему любопытству:
- Вам, верно, пришлось немало попотеть, обзаводясь рабочей силой.
- Овчинка стоит выделки, - ответил вместо Хьюэлла Визерспун. - С индийцами чертовски трудно. Необщительны, подозрительны, угрюмы. Фиджийцы посимпатичней, но чуть только им предложишь поработать, падают в обморок. Аналогичная ситуация с теми белыми, каких удается раздобыть: это, как правило, шаромыжники, бродяги, бездельники. Иное дело китайцы.
- Изо всех, с кем мне доводилось знаться, - лучшие работники, подтвердил Хьюэлл. Каким-то непонятным образом ему удавалось разговаривать, не раскрывая рта. - Прокладывать дороги или туннели - в этом они мастаки. Западных американских железных дорог не было б, кабы не они.
Я ограничился какой-то более-менее уместной репликой. Осмотрелся. Визерспун резко среагировал:
- Чего вы ищете, Бентолл?
- Ясное дело: высматриваю раритеты. - И далее с преувеличенным энтузиазмом: - Интересно ведь увидеть глазами свидетеля, как их извлекают прямо из недр.
- Боюсь, сегодня вы ничего не увидите, - прогудел Хьюэлл. - Счастье, ежели хоть что разок за неделю попадется. Верно, профессор?
- Притом большое счастье! - согласился Визерспун. - Нуладно, Хьюэлл, не будем отвлекать вас. Просто хотел показать Бентоллу, чем мы здесь дышим. Значит, за ужином повидаемся.
Визерспун взял обратный курс: по лабиринтам шахты, через тернии темных переходов к ослепительному солнечному сиянию, а там - вниз, к дому. Он болтал без устали, но я его болыпе не слушал, поскольку увидел и услышал все, что хотел увидеть и услышать. Едва мы вошли в дом, он, сославшись на срочные дела, удалился, а я направился к Мэри. Она сидела на кровати с книгой в руках, подобрав под себя ноги, и выглядела вполне безмятежно.
- По-моему, ты собиралась поспать, - заметил я.
- Я сказала, что не собираюсь двигаться. Большая разница. - Она вновь вальяжно откинулась на свои подушки. - Теплый денек, прохладный ветер ласкает пальмы, и все это на фоне пенистого прибоя, синей лагуны и белого влажного песка. Чудесно, правда ведь?
- Понятно. А что ты там читаешь?
- Книжку про Фиджи. Очень интересная. - Она сделала жест, приобщающий к нашей теме груду книг на столике рядом с ней. - Здесь много чего о Фиджи, а также по археологии. Томми-китайчонок притащил их сюда. Тебе тоже стоило бы почитать.
- Потом. А как ты себя чувствуешь?
- Долго ты додумывался до этого вопроса. Я насупился, двинул затылком куда-то туда, себе за спину, изображая кивок. Она мгновенно среагировала.
- Прости, милый! - импульсивный возглас, превосходно исполненный. - Я не должна была так говорить... Я чувствую себя намного лучше. Это чистая правда. Это так же верно, как и то, что вчера лил дождь. Хорошо прогулялся? - Банальности, но банальности, великолепно разыгранные, - на том же уровне, что и возглас.
Я чуть было не приступил к рассказу о своей приятной прогулке, как вдруг послышался робкий стук в дверь, откашливание, и в комнату вошел Визерспун. По моим расчетам, за дверью он провел не менее трех минут. За спиной у него нарисовались фигуры Джона и Джеймса, парней с Фиджи.
- Добрый вечер, миссис Бентолл, добрый вечер. Как себя чувствуете? Лучше, разумеется, лучше! Вы на самом деле выглядите лучше. - Он перевел взгляд на книги и тотчас нахмурился: - Откуда они, миссис Бентолл?
- Надеюсь, я не совершила ничего предосудительного, профессор Визерспун, - обеспокоенно произнесла она. - Я попросила Томми дать что-нибудь почитать. Он и притащил все это. Не успела я взяться за первую книжку, как...
- Это редчайшее, ценнейшее издание, - сообщил он раздраженно. Наиредчайшее, наиредчайшее. Из фонда персональной библиотеки, откуда книги не выдаются. Так уж заведено у нас, археологов. Томми не вправе был... Но не расстраивайтесь, не расстраивайтесь. У меня прекрасный набор романов, отличная коллекция детективов, что вам заблагорассудится. - Он заулыбался, великодушно позабыв об инциденте. - Я пришел, чтоб довести до вашего сведения приятную новость. Вы с мужем будете жить одни все оставшееся время. Джон и Джеймс за день очистят помещение от лишних вещей.
- Что вы, профессор! - Мэри потянулась к профессорской руке. - Как приятно! Вы так добры! Поистине ваша доброта беспредельна!
- Не стоит благодарности, моя дорогая, не стоит благодарности! - Он стал гладить руку и увлекся этим занятием куда больше, чем следовало, раз в десять больше, чем следовало. - Просто я подумал, что уединение в гостевом доме придется вам по душе. - Все это произносилось с каким-то повторяющимся периодически прищуром полузакрытых глаз, который я сначала приписал приступу колита, и зря: подмигивание, оказывается, имело жуликовато-иронический подтекст. - Смею утверждать, вы состоите в браке не очень долго. А теперь скажите, миссис Бентолл, позволит вам здоровье разделить нашу трапезу?
Реагировала она с чуткостью поистине кошачьей и с такой же быстротой. Она мгновенно уловила мое "нет": я совершенно незаметно повел бровью, а ведь она и не смотрела в мою сторону.
- Мне крайне жаль, профессор Визерспун. - Не так-то просто соорудить органичную комбинацию обворожительной улыбки и глубокого сожаления, но ей этот творческий подвиг удался. - Ваше приглашение столь для меня лестно и соблазнительно, но - увы! - я еще очень слаба. Если вы перенесете его на утро, то...
Конечно, ну конечно же. Процесс выздоровления нельзя насильственно ускорять. - Он, кажется, вновь был на грани эмоционального всплеска, изготовившись схватить ее за руку, но все-таки сдержался. - Вам притащат поднос. И вас саму перенесут. Нет необходимости подниматься.
По его знаку фиджийские парни подхватиди с разных концов кровать - не такой уж и подвиг, если учесть, что ложе сие весило от силы фунтов тридцать. Мальчишка-китаец подхватил все наши шмотки, профессор занял место направляющего, и мне осталось только одно: взять Мэри за руку и шепнуть ей на полпути из одного дома в другой:
- Попроси у него фонарик.
Как мотивировать эту просьбу, я ей не подсказал по той непреодолимой причине, что я сам не знал, но она со своей задачей справилась блистательно. Когда профессор отпустил лишних свидетелей и стал распространяться на тему, сколь ловко в доме для гостей использованы материалы исключительно двух пород дерева, пандуса и кокосовой пальмы, она робко прервала его вопросом:
- А ванная... она здесь имеется, профессор Визерспун?
- Конечно, конечно, моя дорогая. Какое упущение с моей стороны! Вниз по лесенке и налево, до первой хижины. Следующая - кухня. По понятным причинам в домах вроде этого нельзя пользоваться огнем или водой.
- Ну конечно. Но ночью ведь здесь, наверно, темно. Я хочу сказать...
- О Господи! Что вы обо мне подумаете?! Фонарик, естественно, у вас будет фонарик. Сразу после ужина вы его получите. - Он посмотрел на часы. - Ожидаю вас примерно через полчаса, Бентолл? - Еще несколько общих слов, еще несколько банальностей, парочка нахальных улыбочек в сторону Мэри - и он заторопился прочь.
Клонящееся к западу солнце уже скрылось за горой, но зной все еще висел в воздухе. И однако же Мэри зябко повела плечами и натянула на них одеяло.
- Не опустишь ли шторы? - попросила она. - Эти здешние ветры, вопреки всем и всяким шуточкам по их адресу, достаточно прохладны. Особенно когда стемнеет.
- Опустить шторы? Так ведь через пару минут к ним прижмется добрая дюжина любопытствующих ушей.
- Ты... ты в этом убежден? - проговорила она. - По-твоему, здесь что-то не так? Профессор Визерспун?
- Я слишком надолго застрял на стадии предчувствий. Чертовски хорошо знаю, что здесь все не так. Знаю с тех пор, как мы здесь очутились. - Я придвинул стул к кровати и взял ее за руку. - Сто против одного, что у нас имеется целый сонм заинтересованных, внимательных зрителей. Так стоит ли их разочаровывать?! А ты что скажешь? Опять дышишь на ладан? Или дала волю женской интуиции? Или, может, заполучила неопровержимые факты?
- Не вредничай! - спокойно заявила она. - Свое глупое поведение я публично осудила, понимаешь, температура... Шестое чувство подсказывает мне, что дело здесь нечисто. Идеальная картина, место, лучше которого не придумаешь. Улыбающиеся фиджийские парни, обворожительный слуга-китаец, сугубо голливудское представление об английском ученом-археологе, о его облике и повадках - все это чересчур идиллично, слишком близко к совершенству. Впечатление, как от тщательно продуманного фасада. Очень уж все похоже на сон. Понимаешь?
- По-твоему, лучше было б, кабы профессор рычал и бранился, бегая по острову? Или если бы какой-нибудь абориген, лежа под крыльцом, хлестал виски из горла?
- В общем, да. В этом роде.
- Мне доводилось о подобном слышать. Юг Тихого океана часто ошеломляет новичков. Чувством нереальности происходяшего прежде всего. Не забывай, я несколько раз видел профессора на экране. Воплощенное совершенство. Неподдельное величие. Вступить с ним в конкуренцию способен разве что этот красавец Хьюэлл. Погоди, ты еще с ним повстречаешься.
- Что же в нем такого сенсационного?
- Мне его не нарисовать. Ты слишком молода, фильмы о Кинг Конге по возрасту прозевала. И все равно его узнаешь сразу. Кстати, пока будешь высматривать парня, подсчитывай, сколько народу входит в барак для рабочих и сколько выходит. По этой-то причине я и удерживал тебя от ужина.
- Не такое уж сложное задание.
- И не такое уж простое. Все они китайцы - по крайней мере, те, кого я видел. А китайцы для тебя небось все на одно лицо. Проследи за их занятиями, подметь, сколько народу остается в помещении, выносят ли выходящие что-нибудь с собой. И не дай им повода заподозрить, что за ними следят. Когда стемнеет, опусти шторы, и если тебе удастся найти щелочку в оконной драпировке...
- Может, ты свои инструкции изложишь в письменной форме? - предложила она приветливо.
- О'кей, признаю, что ты знакома с этой работой лучше меня. Перестраховываюсь. И буду перестраховываться. Ночью прогуляюсь по окрестностям, попробую подвести кое-какие итоги.
Она не прижала в волнении руку к губам, не подавилась воздухом и не попыталась отговорить меня от задуманного. Не поручусь даже, что ее рука на моей дрогнула. Она просто произнесла, словно нечто, само собой разумеющееся:
- Хочешь, чтоб я пошла с тобой?
- Нет. Ходить я умею, глаза у меня в порядке. Никаких происшествий я не жду, соответственно, не нуждаюсь в твоей помощи. Если же что непредвиденное случится, трудно сказать, как ты меня выручишь. Только не обижайся!
- Что ж, - молвила она с некоторым сомнением в голосе, - Флекк отнял у меня пистолет, сколь я понимаю, звать на помощь бесполезно, и вряд ли я смогу справиться с теми, кто прыгнет на меня, но если прыгнут на тебя, то тогда я...
- Ты заблуждаешься, - терпеливо разъяснил я. Ты не создана для высоких скоростей. В отличие меня. Никто быстрей Бентолла не драпает от любой схватки.
Я прошелся по скрипучей кокосовой циновке и перетащил поближе к ее ложу застланную раскладушку.
- Не возражаешь?
- Действуй по своему усмотрению, - сказала она вполне дружески. Лениво оглядела меня из-под полуопущенных ресниц и весело улыбнулась. Улыбка эта, хотя и веселая, разительно отличалась от улыбки, подаренной мне в конторе полковника Рейна. - Я буду держать тебя за руку. Сильно подозреваю, что ты просто-напросто овечка в волчьей шкуре.
- Ты только дождись, пока меня снимут с боевого дежурства, пригрозил я. - Ты, да я, да огни Лондона. Я тебе тогда покажу.
- Пока я ничего не вижу.
- Что поделаешь. Не тот тебе партнер попался, неправильный. Хорошо хоть не слишком впечатлительный. Теперь по поводу раскладушки. Не поддавайся чувству горького разочарования. И все-таки прими к сведению; когда я нынче ночью отправлюсь на прогулку, хорошо было бы разместить на ней всякое тряпье, вроде бы там человек лежит. Вряд ли они будут изучать подлинность этого чучела бок о бок с твоей кроватью.
Послышались голоса. Я настороженно поднял голову. Из каменоломни в поле моего зрения вплыл Хьюэлл со своими китайцами. Хьюэлл устрашал своим разительным сходством с обезьяной: согбенный корпус, семенящая походка, приторможенный взмах руки, почти задевавшей в движении колено.
- Хочешь вскакивать по ночам с воплями после просмотра кошмарных сновидений? Обернись на минутку. Наш красавец прибыл, - сообщил я.
Ах, если б не рожа этого красавца, если б не бесконечный треп профессора, если б не бутылка вина, откупоренная им, как он выразился, в ознаменование случившегося, ужин вполне удался бы. Парнишка-китаец знал толк в кулинарии, и никакой ахинеи, наподобие птичьих гнезд или акульих плавников, нам не подавали. Но я не мог оторвать глаз от жуткой физиономии, торчавшей напротив меня. Безупречное белое одеяние, коим он, переодевшись, щеголял в данный момент, лишь подчеркивало неандертальскую омерзительность облика Хьюэлла. Мысленно заткнув уши, я заставил себя приналечь на вино. Австралийское бургундское вполне отвечало вкусу гурманов, предпочитающих прочим напиткам подслащенный уксус.
И все-таки, как ни странно, именно Хьюэлл сделал этот прием сносным. Примитивное, грубое лицо скрывало живой ум. Во всяком случае, Хьюэлл проявил трезвую осмотрительность, предпочтя бургундскому гонконгское пиво, а его рассказы о трудовой карьере горного инженера, объездившего полсвета, были по-настоящему занимательны. Одна беда: повествуя, он неотрывно смотрел на меня немигающими глазами, западавшими с каждой минутой все глубже, отчего эта иллюзия - медведь щурится на тебя из пещеры - резко усиливалась. Он вовсю налегал на "Старого матроса", и я, пожалуй, засел бы там на целую ночь, но Визерспун вдруг отодвинул стул и, довольно потирая руки, спросил меня, понравился ли ужин.
- Отличный ужин, - ответствовал я. - Держитесь за этого повара. Большое вам спасибо. А теперь, с вашего позволения, я вернусь к жене.
- Ничего подобного! - Визерспун входил в роль оскорбленного хозяина. - Нас ждут еще кофе и бренди, мой мальчик. Свежий человек нам всегда в радость. Правда, Хьюэлл?
Хьюэлл не спорил с ним, но и согласия не изъявлял. Визерспуну же это было до лампочки. Он выволок на передний план легкое плетеное кресло, пригласил туда меня и суетился, как старая курица, пока не убедился, что я пребываю в полном комфорте. Тогда-то появился Томми с кофе и бренди.
Начиная с этой минуты вечер весело покатил по накатанной колее. После второго появления боя с напитками профессор велел ему принести сюда, к нам, бутылку. Уровень ее содержимого неуклонно снижался, словно в донышке открылась течь. Профессор пребывал в ужасном состоянии. Уровень жидкости все падал. Хьюэлл дважды улыбнулся. Предстояла великая ночь. Теленка готовили к закланию. Не стали бы они тратить такое чудесное бренди впустую. Бутылка опустела, принесли другую. Профессор рассказал пару анекдотов средней фривольности и зашелся в приступе конвульсивного смеха. Хьюэлл улыбнулся вновь. Утирая слезы веселья, я перехватил быстрый, как вспышка, обмен взглядами. Надо мной занесли топор. Заплетающимся языком я похвалил профессорское остроумие. Трезвей, чем в этот момент, я в жизни не был.
Наверняка они рассчитали и отрепетировали весь спектакль до мелочей. Визерспун, как истинный ученый, принялся брать со стеллажей, совать мне под нос всякие экспонаты, а потом через пару минут заявил вдруг:
- Воистину, Хьюэлл, мы наносим оскорбление нашему новому другу. Давай покажем ему наши настоящие сокровища.
Хьюэлл колебался. И Визерспун буквально затопал на него ногами.
- Я просто настаиваю. Черт побери, какой это может причинить вред?!
- Хорошо. - Хьюэлл подошел к большому сейфу по левую руку от меня и минуту спустя, после безрезультатной возни с замком, сообщил: - Заедает, профессор. Комбинация не срабатывает.
- Попробуй набрать цифры в обратном порядке, - раздраженно проговорил Визерспун. Он стоял справа от меня, держа в руках обломок глиняной посуды. - Обратите особое внимание, мистер Бентолл, на такую деталь...
Но я уже не обращал внимания - ни особого, ни любого другого - на его слова. Более того, я не смотрел на черепок, а смотрел на оконное стекло у Визерспуна за спиной. Керосиновая лампа в комнате и абсолютная темень снаружи превратили стекло в превосходное зеркало. Я смотрел таким образом на Хьюэлла и на сейф, который тот оторвал от стены. Если сейф хоть что-нибудь весил, то это "что-нибудь" составляло не меньше трех центнеров. Я расположился в кресле : весьма уютно, перегнувшись вправо, закинув левую ногу на правую, причем правую ногу отставил в сторону, как раз туда, куда упал бы сейф, если б он падал. А он и впрямь вот-вот должен был упасть. От стены он отклонился на добрый фут, и Хьюэлл в полном смысле слова примеривался взглядом к моей ноге, чтоб не промахнуться. Затем последовал толчок.
- О Боже! - закричал профессор Визерспун. - Берегитесь!
Вопль ужаса был столь же искусно отрежиссиро-ван, сколь и тщательно, расчетливо попридержан во времени. Но профессору не стоило утруждаться. Я сам заботился о себе. И был на полпути из кресла в свободном падении, когда сейф обрушился на мою ногу, распластав ее по полу. Кожаная подошва в полдюйма толщиной - таков был мой единственный шанс. Не слишком верный, но больше уцепиться было не за что.
Я закричал от боли, ничуть не притворяясь. Эта толстая кожаная подметка, казалось, переломилась пополам, травмируя мою ступню, сама по себе нога осталас: в целости и сохранности.
Я лежал на полу, тяжело дыша. Лежал, придавленны. сейфом, пока Хьюэлл не кинулся поднимать его, а Ви зерспун - меня. Я попытался встать на ноги, стряхну, с себя профессорскую руку, наступил на поврежденну" конечность и тяжело рухнул на пол. Досталось несчаст ному полу в этот вечер: два таких удара, сперва сейф потом я.
- Вы ранены? - тревожно допытывался профес сор.
- Ранен? Да нет. Я не ранен. Просто я внезапно по чувствовал усталость и прилег отдохнуть. - Я свирепо уставился на него, баюкая свою раненую ногу.
Глава 5
Среда 10 вечера - четверг, 5 утра
Лепет соболезнований и извинений, отпаивание пациента жалкими буквально в несколько капель - остатками бренди, врачевание щиколотки, швы, бинты и прочее - все это заняло минут десять. После чего они помогли мне дойти - чуть ли не дотащили - до гостевой хибары. Профессор постучался. Дверь отворилась.
- Кто там? - Мэри набросила на плечи не то шаль, не то плед, керосиновая лампа эффектно подсвечивала ее сзади, наметив вокруг ее светлых волос сияющий ореол.
- Не волнуйтесь, миссис Бентолл, - произнес Визерспун успокоительно. - С вашим мужем туг у нас приключилась маленькая неприятность. Боюсь, он повредил себе ногу.
- Маленькая неприятность! Ничего себе, маленькая неприятность! заорал я. - Он повредил ногу! Да у меня перелом щиколотки! - Я отпихнул их руки, хотел протиснуться в дверь, споткнулся, закричал от боли и растянулся во весь рост на полу. Итак, у меня накапливался мало-помалу опыт в этом деле: измерять полы при помощи собственного тела. Кстати, куда быстрее, чем рулеткой.
Мэри у меня над головой что-то говорила пронзительным от беспокойства голосом, что именно - не знаю, мои стоны напрочь забили текст. Она опустилась рядом со мной на колени, но профессор галантно поднял ее, а Хьюэлл перенес меня с пола на раскладушку. Весу во мне под две сотни. Ему же это хоть бы хны. Он затратил на меня не больше усилий, чем девчушка, перекладывающая куклу с места на место. Правда, проявил куда меньше нежности...
Раскладушка оказалась достаточно прочной, под моей тяжестью она не разорвалась, как можно было ожидать, так что на сей раз мерить своим корпусом пол не пришлось. Я еше немного постонал, а после подпер голову локтем и продемонстрировал им, как умеют страдать истинные англичане - с поджатыми губами и молча. Чтоб подчеркнуть драматизм сцены, я время от времени закрывал глаза.
Профессор Визерспун запинаясь излагал, что произошло - по меньшей мере, свою версию того, что произошло. У него получалась довольно убедительная комбинация из несрабатывающих шифров, плохо сбалансированных сейфов и шатких полов, лишающих сейфы устойчивости. Мэри внимала ему в предгрозовом молчании. Если она играла, то столь блистательно, что оставалось лишний раз констатировать: в ее лице сцена лишилась великой актрисы. Учащенное дыхание, сжатые губы, трепещущие ноздри, стиснутые кулаки - все это доступно моему пониманию. Но чтоб так побледнеть, надо было вложить в свою игру толику сердца. Когда профессор закончил, мне показалось, что она накинется на него, нисколько не страшась гигантской фигуры Хьюэлла. Но она сумела овладеть собой и лишь произнесла ледяным тоном:
- Очень благодарна вам обоим за то, что доставили мужа домой. Это свидетельствует о вашей доброте. Не сомневаюсь: произошел несчастный случай. Спокойной ночи.
Ее речь не оставляла лазеек для дальнейших словесных игр, так что им пришлось убраться, выкрикивая на ходу, что завтра - как они надеются мне наверняка станет лучше. На что они надеялись в действительности, осталось тайной, во всяком случае, они забыли объяснить, каким образом мой перелом излечится за одну ночь. Еще целых десять секунд Мэри смотрела им вслед и лишь тогда прошептала:
- Он устрашает, ничего не скажешь. Выходец из первобытных эпох.
- Да уж, красотой он не блещет. Боишься?
- Еще бы, конечно.
Она постояла без движения еще пару секунд, вздохнула, развернулась и присела на краешек моей кровати. Долго она всматривалась в мое лицо, как бы преодолевая сомнения или решаясь на смелый шаг, потом прохладными ладонями коснулась моего лба, прошлась пальцами по волосам, опять глянула на меня сверху вниз, опираясь на руки; она улыбалась, но улыбалась безрадостно, и ее глаза газели потемнели от тревоги.
- Я виновата перед тобой, - прошептала она. - Плохо складывается дело, правда, Джонни? - Раньше так она ко мне не обращалась.
- Ужасно. - Я поднял руки, обнял ее за шею и пригнул к себе; она ткнулась лицом в подушку и не сопротивлялась. Она еще не очнулась от шока, какой, вообще говоря, неизбежен при первых контактах с Хьюэллом. А может, просто потворствовала больному сподвижнику... Щека ее была нежна, как лепесток цветка, и пахло от нее солнцем и морем. Я прижался губами к ее уху и прошептал:- Проверь, они на самом деле ушли?
Она замерла, словно ударенная электричеством, потом рывком поднялась, подошла к двери, приникла к одной щелочке, к другой и полушепотом доложила:
- Оба они в профессорской комнате. В данный момент ставят сейф на место.
- Погаси свет.
Она прошла к столу, прикрутила фитиль, сложила руки над лампой этаким куполом с прорезью и дунула. Комната погрузилась в темноту. Я содрал с ноги те ярды медицинского пластыря, которым они облепили мою злополучную травму, да еще как плотно! Отдирать пришлось чуть ли не с кожей, чертыхаясь от боли. Теперь можно было встать на ноги, чтоб экспериментальным путем проверить правую ногу. Пара прыжков... Что ж, прыгаю я не хуже, чем обычно. На том же уровне. Лишь большой палец ныл. На него-то как раз и пришелся главный удар-. Ему-то больше всего досталось от этого дуэта: сейф плюс переломившаяся подметка. Я повторил свой эксперимент. По-прежнему о'кей. Я сел и принялся обуваться.
- Что ты делаешь? - в сердцах спросила Мэри. Мягкая сочувственная нота, как заметил я с печалью, начисто исчезла из ее голоса.
- Элементарную проверку, - ответил я беззлобно. - Надеюсь, ножка моя по старой дружбе мне еще послужит.
- Но кость... Я думала, у тебя перелом...
- Быстрое исцеление под воздействием природных факторов. - Я еще разок опробовал ногу, теперь в ботинке. Порядок! И тогда я поведал ей свою историю болезни.
Выслушав меня, она сказала:
- Охота тебе была меня дурачить?
Жизнь приучила меня к женской несправедливости, посему я пропустил этот выпад мимо ушей. У нее, конечно, хватит ума оценить собственную неправоту в обращении со мной на ранних этапах, от ее собственной хвори до моей. Но, разумеется, сейчас она видит, какие преимущества я получил, притворившись калекой. Она между тем вернулась к своему ложу, кинув мне мимоходом:
- Ты велел мне сосчитать китайцев - сколько их заходит в барак, сколько выходит.
- Ну и?..
- Их там восемнадцать.
- Восемнадцать! - А я-то насчитал - там, в пещере, - восемь.
- Восемнадцать.
- Не заметила, выносили они оттуда что-нибудь?
- При мне они не выходили. Во всяком случае, пока не стемнело.
- Ясно. Где фонарик?
- Под подушкой. Вот он.
Она повернулась к стенке, и скоро я услышал ровное спокойное дыхание. Но я знал: она не спит... Разорвал, пластырь на лоскутки, обклеил ими стекло фонарика, оставив посередине маленькое отверстие в четверть дюйма диаметром. Затем обосновался у щели, позволявшей: наблюдать за профессорским домом. Вскоре после одиннадцати ушел Хьюэлл, отправился, видимо, к себе домой. Там зажегся огонь, но вскоре, минут через десять, погас.
Я подошел к шкафу, где бой сложил наши шмотки. Манипулируя тоненьким лучом модернизированного фонарика, я отыскал в конце концов темно-серые фланелевые брюки, синюю рубашку. Быстро переоделся. Ночную прогулку в белоснежном наряде полковник Рейн не одобрил бы. Затем я возвратился к кровати Мэри и тихо проговорил:
- Ты ведь не спишь, верно?
- Чего ты хочешь? - Ни малейшего тепла в голосе, ну прямо-таки ни малейшего.
- Послушай-ка, Мэри, не дури. Чтоб надуть их, я вынужден был надуть и тебя. Не мог я поступить иначе в их присутствии. Тебе ведь должно быть ясно мое нынешнее преимущество: я мобилен, а они считают меня лишенным подвижности, демобилизованным и деморализованным. Как еще мог я действовать? Стоять в дверях при поддержке Хьюэлла с профессором и весело распевать: "Не огорчайся, малышка, я всего только развлекаюсь"?
- Наверное, нет, - обронила она немного погодя. - Ну и чего ты хочешь? Разъясни мне это!
- Честно говоря, речь идет о другом, о твоих бровях.
- О чем, о чем?
- О бровях. Ты блондинка, у тебя светлые волосы, а брови черные. Они настоящие? Я имею в виду цвет.
- Ты не свихнулся?
- Я просто хочу покрасить лицо в черный цвет. Тушью. Вот я и решил, что у тебя...
- Надо было прямо так и спросить, не умничая. - Как бы там ее интеллект ни стоял за "простить", другая его половина голосовала "против". - Никакой тушью я не пользуюсь. Тебя устроит обувной лак? Он в верхнем ящике справа.
Я дрогнул при мысли о ваксе или лаке как атрибутах маскарада и отстал от нее. А через час - так и вовсе с нею расстался. Я соорудил на своем ложе грубое подобие спящего, обошел дом со всех сторон: нет ли там любопытных, и исчез, условно говоря, черным ходом, изловчившись скользнуть под тростниковую стенку-ширму. За сим не последовало ни воплей, ни окликов, ни стрельбы. Итак, Бентолл на воле, никем не замеченный и крайне этим довольный. На темном фоне меня нельзя было разглядеть и за пять ярдов, хотя унюхать, стоя по ветру, удалось бы на расстоянии вдесятеро большем. Такой уж бывает обувной лак.
Первая часть моего путешествия осуществлялась в промежутке между нашей обителью и профессорской. На этом участке не имело ни малейшего значения, функционирует моя нога или нет. Любому наблюдателю, обосновавшемуся в профессорском доме или в рабочем бараке, моя персона нарисовалась бы черным силуэтом на фоне светлого моря или белого песка. Посему я перемещался сперва на локтях, руках, коленках, стремясь уйти за дом, подальше от чужих глаз.
Очутившись за углом, я медленно и беззвучно поднялся на ноги и пошел, тесно прижимаясь к стене. Три больших шага - и я оказался у задней двери.
Свое поражение я осознал мгновенно. С фасада дверь была нормальной деревянная дверь на петлях, - вот я и предположил подсознательно, по инерции, что задняя дверь такая же. На деле же она оказалась бамбуковой ширмой. От первого же прикосновения она прошуршала эхом далеких кастаньет. Зажав в руке фонарик, я застыл у двери. Минуло пять минут, ничего не произошло, никто не явился. Легкий ветерок тронул мое лицо, бамбук снова проговорил свой сдавлен но-гремучий монолог. Минуты за две я подобрал штук двадцать бамбу-чин одну к другой, не сотворив из этой акции шумового действа, за две секунды проник в дом и еще две минуты отпускал тростинку одну за другой на свободу. Ночь была не такая уж теплая, но я чувствовал, как пот, стекая со лба, заливает мне глаза. Я вытер пот, прикрыл ладонью фонарик, нажал осторожно пальцем выключатель и начал обследовать кухню.
Я не рассчитывал найти там ничего, чего не было бы в любой другой кухне. Я действительно ничего такого не нашел. Но зато нашел весьма нужную мне вещь, на что, кстати, и рассчитывал: набор ножей. У Томми была превосходная коллекция инструмента: все лезвия наточенные, острые как бритва. Я остановил свой выбор на красавце ноже десяти дюймов длиной. Зазубренный с одной стороны и безукоризненно ровный с другой, он имел треугольную конфигурацию, резко сужаясь от рукоятки к острию, с двух дюймов до нуля. Кончик его своими режущими и колющими качествами мог поспорить с ланцетом. Лучше, чем ничего! Много лучше, чем ничего! Нащупать такой штукой межреберье - даже Хьюэллу это не покажется щекоткой. Тщательно обернув нож подобранной на кухне тканью, я сунул его за пояс. Дверь из кухни в коридор оказалась нормальной деревянной дверью. Понятно почему: иначе кулинарные запахи могли бы беспрепятственно распространяться по зданию. Дверь легко ходила на смазанных петлях. Я выбрался в коридор и застыл, прислушиваясь. Слишком напрягаться в этом прислушивании не понадобилось. Профессора трудно бьшо отнести к числу тех, кто спит беззвучно. Комнату с открытой дверью, откуда доносился источник храпа, футах в десяти от меня, ничего не стоило локализовать. Где спит китайчонок, я не имел представления, но он ведь не выходил из дома, во всяком случае, у меня на глазах; значит, находится где-то здесь. А где именно, этого я выяснять не намеревался. Ребята такого типа чутко спят. Естественно, я возлагал надежды на могучий храп профессора - почти оркестровую маскировку, способную приглушить провоцируемые мною звуки. И все же я крался по коридору с осторожностью кошки, подбирающейся к птичке через залитую солнцем лужайку.
Я закрыл за собой дверь гостиной без малейшего шума. Не тратя времени на рекогносцировку - зачем осматриваться, если нужное ты давно высмотрел, - я направился к двухтумбовому столу. Пускай даже блестящий медный провод, который подмигнул мне с крыши, из соломы, поутру, не мог служить достойным доверия путевым знаком, мой нос все равно привел бы меня туда. Едкий запах серной кислоты, сколь угодно слабый, не спутаешь ни с каким другим.
Двухтумбовые письменные столы, как правило, имеют с обеих сторон набор выдвижных ящиков, но профессор Визерспун и в этом плане являлся исключением из правил. С обеих сторон стол поддерживали шкафчики, ни один из которых не был заперт. Да и зачем, собственно, их здесь запирать? Я отворил левую дверцу и сунулся вовнутрь, освещая содержимое шкафчика карандашным лучиком своего фонаря.
Моему взгляду открылся емкий параллелепипед. Тридцать дюймов в высоту, восемнадцать - в ширину и приблизительно два фута в глубину. Он был набит кислотными аккумуляторами и сухими батарейками. На верхней полке лежало десять аккумуляторов по 2,5 вольта со стеклянными стенками, связанных проволокой по две штуки. На нижней полке находились сухие батарейки по 120 вольт. Энергии, собранной здесь, хватило бы, чтоб послать сигнал на Луну. Был бы только в наличии радиопередатчик.
Что ж, в наличии был и радиопередатчик - в противоположной тумбе, каковую он и занимал целиком. Я кое-что понимаю в приемниках и передатчиках, но этот серый аппарат с двумя десятками градуированных циферблатов, ручек, кнопок, рычажков не входил в круг моих знакомств и знаний. Присмотрелся повнимательней к маркировке. Данные о фирме-изготовителе выглядели так: "Радиокомпания Кураби-Санкова, Осака и Шанхай". Это ничего мне не разъяснило. Немногим больше, чем китайские иероглифы в следующей строке. Длина волн и наименования станций обозначались на шкале и так, и этак, и по-китайски, и по-английски; стрелка указывала на Фуджоу. Может, профессор Визерспун принадлежал к немногочисленному племени добросердечных нанимателей, позволяя тоскующим по родине рабочим разговаривать со своими китайскими сородичами. А может, и нет.
Я прикрыл дверцу и переключил внимание на сам стол. Профессор, видимо, дожидался моего прихода. Он даже не опустил крышку бюро. После недолгих, в пять минут раскопок стало ясно, почему он не стал возиться с крышкой: ни в ящичках бюро, ни на полочках не было ничего, что стоило бы прятать. Я уж собрался совсем капитулировать, как вдруг взгляд мой упал на самый заметный предмет изо всех, какие валялись на столе. Блокнот в кожаном четырехугольном бюваре. Я взял в руки блокнот. Между последней его страницей и бюваром притаился обрывок тонкой пергаментной бумаги.
Шесть строк машинописи, в каждой строке - двойное, через дефис, наименование и восемь цифр. Например, в первой строке стоит: "Пеликан-Такишамару 20007815", во второй - "Линкянг-Хаветта 10346925", и далее, в последующих четырех строках, столь же бессмысленные имена и цифры. Затем дюймовый интервал и еще одна строчка: "Каждый час 46 Томбола".
Из этого хаоса знаков я ничего не могу извлечь. Совершенно бессмысленная информация, если покупать ее по номинальной стоимости, или самый ценный код. В любом случае не нахожу в своей находке пользы. Может, потом, со временем... Полковник Рейн приписывал мне уникальную зрительную память - фотографическую. Но к такой ерунде она неприменима. Посему я беру с профессорского стола листок бумаги, карандаш и переписываю бессмысленный текст. Затем возвращаю пергамент на место, снимаю ботинок, складываю свою копию и кладу, предварительно завернув в целлофан, между носком и подошвой ноги. Очередная прогулка по коридору мне ничуть не улыбается. Поэтому я выпрыгиваю в окно - то, что подальше от обители Хьюэлла и от бараков.
Двадцать минут спустя я кое-как поднялся на ноги. Я не путешествовал на руках, локтях и коленках чуть ли не с пеленок, а потому утратил вкус к этому занятию. Более того, многолетнее отсутствие тренировки ослабило задействованные мышцы, и они страшно ныли. Но все-таки мышцы были в выигрышной ситуации по сравнению с одеждой, их прикрывавшей.
Небо было затянуто облаками. Но не беспросветно. Время от времени полная луна наотмашь сбрасывала покрывало, и я поспешно прятался за первый попавшийся куст, выжидая, когда же вновь потемнеет. Я держался железнодорожных рельсов, которые вели от каменоломни и сушилки на юг острова, а затем, предположительно, еще и на запад. Меня очень заинтересовала эта колея и ее конечная цель. Профессор Визерспун старательно уклонялся от любых разговоров о других частях острова. И все равно, как он там ни уклонялся, выболтал достаточно много. Он, например, поведал мне, что фосфатная компания извлекала на поверхность ежедневно по тысяче тонн руды. А поскольку признаков этой руды не наблюдалось, значит, ее увозили. Значит, появлялось судно. Большое судно, а большому судну в этой крохотной бухточке нечего было делать, даже если бы оно миновало мелководную лагуну, что, конечно же, исключалось намертво. Требовалась куда бульшая пристань, нежели,профессорский причал, с бетонным или каменным пирсом, не исключено, что из рифовых осколков, а также с подъемным краном. Видимо, профессору Визерспуну не хотелось допускать меня до этого маршрута.
Через пару секунд я вполне разделил его чувства. Но едва успел я миновать ущельице с ручейком, убегавшим среди густых зарослей в море, у меня за спиной послышались быстрые тяжелые шаги и мощный удар обрушился на спину. Я и очнуться не успел, как мою левую руку повыше локтя сжала мертвой хваткой неведомая сила, равная по своему бешеному натиску пружинному капкану на медведя. Мгновенно меня захлестнула мучительная боль.
Хьюэлл. Такова была первая промелькнувшая в пульсирующем мозгу мысль. Я шатался, спотыкался, едва не падал. Хьюэлл. Должно быть, Хъюэлл. Никто из людей, встречавшихся на моем жизненном пути, не имел и не мог иметь такой хватки. Резким рывком я очертил полукруг и нацелился ему в живот. Но удар мой угодил в пустоту, в ночную темень. Я чуть не вывихнул себе плечо. Эх, кабы это была единственная моя ошибка в этом поединке. Потеряв равновесие, я чуть не свалился, балансируя, оглянулся. Нет. Не Хьюэлл! Собака, огромная, сильная, как волк.
Я попробовал оторвать ее от себя правой рукой. Безуспешно. Страшные клыки еще глубже вонзались в мою плоть. Вновь и вновь кулак бил по мускулистому телу. Увы, я с трудом дотягивался до собаки. Пустил в ход ноги. И опять-таки добиться своего не сумел. Не мог я ее ни стряхнуть, ни сбросить, ни отодрать ударом о спасительный твердый предмет: не было по соседству подходящего предмета. Упасть на пса я не решался. Знал: он тотчас отпустит руку и вцепится в глотку прежде, чем я успею что-нибудь предпринять.
Весу в собаке было фунтов восемьдесят - девяносто. Клыки она имела стальные. Эти клыки глубоко ушли в мякоть моей руки, чему весьма способствовал огромный вес этого кошмарного животного. Единственно возможное развитие сюжета в подобных обстоятельствах удручает: мясо и кожа мало-помалу поддаются действию разрушительных сил. А мне никто не дарует другую кожу и другую плоть. Я слабел, я чувствовал, как меня захлестывают волны боли и тошноты. Но вот на миг голова прояснилась, колесиками завертелись мысли. Нож из-за пояса я вытащил без труда, а вот на то, чтоб содрать с него целлофан одной рукой, ушло десять бесконечно долгих, мучительных, перенасыщенных болью секунд. Дальше все пошло легко. Кинжальное острие вонзилось чуть ниже грудной кости, беспрепятственно рвануло вперед, выше, добралось до сердца. Капкан, зажавший мою руку, расслабился в ничтожную долю секунды. Собака была мертва, еще не свалившись на землю.
Не берусь судить о породе этой собаки. Не интересует это меня нисколько. Да и тогда не заинтересовало. Я ухватил ее за тяжелый шерстистый загривок, поволок к овражку, протащил через неширокий берег и забросил в воду, туда, где кустарник рос погуще. Мне казалось, что сверху труп невозможно будет разглядеть, но проверять свою гипотезу при помощи фонарика не решился. Для пущего спокойствия закидал собаку камнями. Теперь ни дождь, ни ветер не смогут открыть ее прах любопытствующим взглядам. А потом пять минут лежал у ручья лицом вниз, дожидаясь, пока острая боль, тошнота и шок хоть немного поутихнут и сердце придет в норму. Нелегкие это были минуты.
Снимать с себя рубашку и тельняшку оказалось удовольствием ниже среднего: рука-то отекла, но я справился с этой задачей, после чего тщательно промыл руку в ручье. Мне здорово повезло, что под боком оказалась пресная, да к тому же еще и проточная вода. Воображаю, каково мочить такую рану соленой! Прямо по выражению "сыпать соль на рану". Промывал я руку с превеликим тщанием, размышляя на грустную тему: если собака бешеная, то пользы от водных процедур не больше, чем после укуса королевской кобры. Впрочем, вряд ли эти страхи имели под собой серьезное основание... Так или иначе, я перебинтовал руку обрывками своей тельняшки, напялил рубашку, выбрался из лощины на тропу и двинулся дальше по намеченному маршруту, держась рельсовой колеи. В руке у меня был нож - и притом безо всяких ножен. Я буквально дрожал. Больше от ярости, чем от холода. Добрых чувств по отношению к здешней публике я не испытывал.
Сейчас я находился в южной оконечности острова. Деревьев здесь не было, низкорослый кустарник вряд ли мог послужить мне укрытием, если только не ползти по-пластунски. Но, с другой стороны, способность к здравым суждениям я сохранил и потому, когда луна пробилась вдруг сквозь облачное оцепление, рухнул навзничь, спрятавшись за жалкие былинки, неспособные укрыть от наблюдательского взора даже крольчонка.
В ярких лучах луны мне открылась истина: изучая остров поутру, с рифа, я кое в чем заблуждался, предрассветный туман исказил мои первые впечатления о южной его части. Узенькая равнинная полоска суши, огибавшая гору, если зрение в этот момент меня не обманывало, и впрямь окольцовывала остров, но на юге она была куда уже, чем на востоке. Более того, вместо плавного нисхождения к морю берег, напротив, резко взмывал к подножию горы. Из этого следовало с полной неопровержимостью: в крайней своей южной точке остров завершается крутым спуском к лагуне. Возможно, даже отвесной скалой. И насчет горы я допустил ошибку, хотя, сидя на рифе, не мог ее предусмотреть: как и следовало ожидать, она являла собой неправильный конус. С южной стороны ее рассекала надвое глубокая расщелина. Без сомнения - следствие катастрофы, низвергнувшей северную часть горы в море. Многочисленные катаклизмы рельефа, суммируясь, давали такой результат: единственно возможный путь - с востока на запад - пролегал, очевидно, по южному берегу, по полосе шириной примерно в сто двадцать ярдов.
Пятнадцать минут спустя просвет между облаками разросся, увеличился чуть не вдвое, луна оставалась посреди этой проруби, и я вознамерился махнуть дальше. При столь ослепительной иллюминации возвращаться едва ли не опасней, чем идти вперед. Кляня на чем свет стоит эту нахальную луну назло всем поэтическим натурам, я двинулся вперед. Но они наверняка отпустили бы мне сей грех, выслушав вдохновенные похвалы, коими я описал ту же луну несколькими минутами позднее.
Я полз вперед на израненных коленях и локтях, голова - дюймах в девяти над землей, как вдруг заметил еще кое-что, тоже в девяти дюймах над землей, а от моих глаз примерно в футе. Это была проволока, протянутая поперек моего маршрута. Держалась она на стальных шпенечках с витыми шляпками. Черная краска делала ее почти неразличимой в ночных условиях. Краска, близость проволоки к грунту, привольные рейды собаки по окрестностям, а также отсутствие изоляторов - все это в совокупности убеждало, что ток высокого напряжения к цепи пока не подключен, поскольку наличие электрической цепи в данном случае сомнительно. Скорее всего, это старорежимная система предупреждения: коснешься проволоки дернешь за колокольчик. Что-то в таком роде.
Двадцать минут я не шевелился, выжидал, пока луна опять спрячется за облака, с трудом распрямился, перешагнул через проволоку и снова пополз. Грунт сейчас настойчиво кренился вправо, к основанию горы. Рельсы здесь, учитывая капризы земной поверхности, взбирались вверх. А почему бы не воспользоваться насыпью как прикрытием? Если луне опять вздумается выйти из-за облаков, буду в тени. Есть такая надежда!
Еще полчаса того же занятия: на локтях и коленях. Полчаса без зрительных и акустических впечатлений. Полчаса, навеявшие на меня возрастающее преклонение перед слабыми мира сего существами, занимающими низшую ступень в животном мире. Нелегкие, как выясняется, у них бытовые обстоятельства... Тут наконец-то выглянула луна, и на сей раз я кое-что заметил.
Ярдах в тридцати от меня я увидел забор. Такие заборы мне доводилось встречать и раньше. И тогда же я удостоверился в их коренном отличии от штакетников на английских лугах. Встречал я такие заборы в Корее, они отгораживали от внешнего мира лагеря для военнопленных. Увитое колючей проволокой сооружение в шесть с гаком футов высоты, слегка сдвинутое в верхней части на зрителя, оно как бы продлевало вертикальную расселину в теле горы, после чего устремлялось вдоль побережья на юг.
Десятью ярдами дальше я разглядел еще один забор, совершеннейшее подобие первого. Но в центре моего внимания оказались теперь не заборы, а люди - три человека за вторым забором. Они разговаривали друг с Другом, впрочем, так тихо, что не только слова, даже голоса не были слышны. Вот один из них закурил... Белые штаны, круглые головные уборы, гетры и патронташи - это обмундирование вполне логично дополнялось ружьями, перекинутыми через плечо. Вне всяких сомнений, моряки. Королевский флот.
Ум у меня зашел за разум. Я почувствовал зверскую усталость. Или полное изнеможение. Или то и другое вместе. Я ничего не соображал. Располагая запасом времени, я наверняка придумал бы подходящее объяснение столь странному факту: с чего бы это вдруг натыкаюсь посреди заброшенного фиджийского острова На английских матросов. Но на кой черт раздумывать, Когда можно встать на ноги и спросить у них самих.
Я перенес вес тела с локтей на ладони, намереваясь подняться.
В трех ярдах от меня зашевелился куст. Шок буквально заморозил меня, подкосил на месте - и тем самым спас. Ни одна окаменелость изо всех, найденных на этом острове профессором, не могла сравниться по степени окаменения со мной, каким я стал в этот миг. Куст деликатно склонился к другому кусту и что-то тихо сказал. В пяти футах я ничего не услышал. Но, конечно, они должны слышать меня. Сердце колотится на бешеной скорости с грохотом кузнечного пресса. А если даже этот шум до них не доносится, все равно они узнают о моем присутствии по вибрации моего тела, которая конечно же сотрясает почву с такой силой, что даже сейсмографу в Суве ничего не стоит меня засечь. Тем более в непосредственной близости. Но они не видят ничего, не слышат ничего. Я опускаюсь на землю, испытывая чувство игрока, поставившего все состояние на последнюю карту. Мимоходом делаю научное открытие: тезис о том, что кислород нужен для поддержания жизни, - выдумка докторов. Я ведь совсем не дышу. Правая рука ноет. В лунном свете костяшки пальцев, сжимающих нож, светятся, словно слоновая кость. Усилием воли за-, ставляю себя слегка расслабиться. Но и теперь рука цепляется за нож как за последнюю соломинку.
Проходит целая вечность, и еще одна, и еще. Моряки, столь вольно интерпретирующие устав караульной службы, удаляются. Во всяком случае, так мне кажется, пока не осознаю, что темное пятно на заднем плане хибара. Через минуту до меня долетает бряцанье металла. Какое-то шипение... Ага, накачивают примус. Куст рядом со мной шевелится. Я перевожу нож в боевую позицию, лезвием вверх. Но куст полз в противоположную сторону, параллельно проволоке направляясь к другому кусту, ярдах в тридцати. Тот в свой черед трогается с места. Местность буквально кишит движущимся кустарником. Я отменяю свое первоначальное намерение задавать охранникам вопрос. Задам в другой раз. Умные люди нынешней ночью мирно почивают в своих кроватях. Решаю последовать их примеру; что мне собаки, готовые разодрать человека в клочья, что мне китайцы Хьюэлла с их хищными ножами.
Домой я добираюсь единым рывком. За девяносто минут, из которых половину отнимают первые пятьдесят ярдов. Так или иначе, я возвращаюсь.
Было около пяти утра, когда, подняв штору, я ввалился в комнату. Мэри спала, и будить ее было незачем,. Дурные вести подождут. В тазу близ стенки я отмыл от краски лицо. А перебинтовывать руку не стал: усталость брала свое. Не было даже сил обдумать ситуацию. Я забрался в кровать. О том, как щека моя коснулась подушки, помню крайне смутно. Имей я и десять рук, каждую с такой же раной, вряд ли это помешало бы мне уснуть в эту ночь.
Глава 6
Полдень 1.30 ночи. Четверг - пятница.
Проснулся я за полдень. Лишь одна стенка-штора была поднята - что смотрела на лагуну. Я созерцал зеленое мерцание воды, сверкающую белизну песка, размытые пастельные тона коралла, там, за лагуной, темнеющую даль горизонта и безоблачное синее небо над всей этой картиной. При трех опущенных шторах в комнате царила непереносимая духота. Зато наличествовало хотя бы минимальное уединение. Левая моя рука неистово пульсировала. Но я продолжал жить. И никакой водобоязни - она же бешенство - не испытывал.
На стуле у моего ложа сидела Мэри Гопман. В белых шортах, в белой блузке, ясноглазая и отдохнувшая, она блистала румянцем, и одного взгляда на нее хватило, чтоб я по контрасту почувствовал себя очень плохо- Она улыбалась мне, и стало ясно: принято решение больше на меня не сердиться.
- Ты прекрасно выглядишь, - заметил я. - Как чувствуешь себя? Ничего более оригинального не придумал.
- Прекрасно себя чувствую. Температура нормальная. Извини, что разбудила тебя. Обстоятельства вынуждают. Через полчаса ленч. Профессор передал тебе с посыльным вон те штуки, чтоб ты не отказывался. - К стулу была прислонена пара превосходно сработанных костылей. - Можешь, впрочем, перекусить прямо здесь. Ты, верно, голоден, но я тебя пожалела, не разбудила к завтраку.
- Да я ведь и возвратился-то эдак к шести.
- Тогда все понятно. - Я мысленно снял перед ней шляпу: какая выдержка, сколь успешно борется она со своим любопытством. - Как ты себя чувствуешь?
- Ужасно.
- Соответственно и выглядишь, - откровенно высказалась она. Немощным.
- Разваливаюсь на составные части. Чем занималась поутру?
- Принимала профессорские ухаживания. Сперва он пригласил меня поплавать. Кажется, профессору нравится плавать со мной. А после завтрака он показал мне окрестности и шахту. - Ее слегка передернуло, и она полушутя-полусерьезно добавила: - Шахтами я, честно говоря, не слишком увлеклась.
- А где твой ухажер сейчас?
- Отправился искать собаку. Никак; не найдут ее. Профессор весьма огорчен. Собака - его любимица. Он к ней очень привязан.
- Ха! Любимица! Я повстречался с этой любимицей, и она выказала большой интерес ко мне. Такие как привяжутся - не отвяжешься. - Я вытащил руку из-под одеяла, сорвал окровавленные бинты. - Полюбуйся: вот следы собачей привязанности.
- О Боже! - Глаза ее округлились, кровь отхлынула от лица. - Страшно смотреть!
Я глянул на свою руку с этакой сочувственной гордостью и понял, что Мэри ничуть не преувеличивает: смотреть было действительно страшно. От плеча до локтя рука переливалась сложными сочетаниями синего, багрового и черного. Распухла, на пятьдесят процентов перекрыв привычные объемы. Несколько треугольных разрывов кожи, пара из них все еще кровоточит. Что с остальными участками моей драгоценной конечности, не поймешь. Кожа покрыта коркой запекшейся крови. Словом, бывают зрелища куда приятней.
- Что случилось с собакой? - шепотом спросила она.
- Я убил ее. - Я достал из-под подушки окровавленный нож. - Вот этой штукой.
- Откуда у тебя нож? Откуда?.. Расскажи-ка мне все по порядку.
И я ей все рассказал, а она за это время промыла и перебинтовала мне руку. Чувствовалось, что труд фельдшерицы ей не по душе, но проделала она его с предельной добросовестностью.
Когда я завершил повествование, она спросила:
- Что же ты обнаружил на другом конце острова?
- Не знаю, - честно признался я, - Строю всяческие гипотезы, и, честно говоря, ни одна мне не улыбается.
Она ничего не сказала. Закончила бинтовать руку. Помогла мне облачиться в рубаху с длинными рукавами. Восстановила швы и пластырные нашлепки на щиколотке, прошла к шкафчику и вернулась с сумочкой.
- Собираешься пудрить носик на радость своему ухажеру?
- Твой, а не мой.
Я и опомниться не успел, как она принялась натирать мне лицо каким-то кремом, присыпая его пудрой. Чуть погодя, она откинула голову, оглядывая результат своей работы.
- Ты неотразим, - молвила она, вручая мне зеркальце.
Выглядел я ужасно. Любой страховой агент, бросив на меня испуганный взор, тотчас ускакал бы верхом прочь на своей авторучке. Осунувшееся лицо, налитые кровью глаза, а под ними синяки были всецело на моей совести, благородная же бледность кожи, не вызывающая особых подозрений, являлась заслугой Мэри.
- Чудесно, - согласился я. - А если профессор принюхается к этой пудре? Что тогда?
Она вынула из сумочки крохотный пульверизатор.
- Я вылила на себя пару унций "Ночной тайны". В пределах двадцати ярдов ни один запах теперь не привлечет его внимания.
- Твоя убежденность мне понятна. - Я наморщил лоб. "Ночная тайна" и впрямь оказалась сильной штукой. Быть может, благодаря количествам, кои пошли в работу. - А если я вспотею? Не потекут эти кремы вместе с пудрой по лицу ручьями?
- Есть гарантия, - улыбнулась она. - Если что не так, предъявим иск изготовителю.
- Еще бы, - невесело отозвался я. - Интересная возникнет ситуация. "Тени покойных Дж. Бентолла и М. Гопман намерены возбудить дело..."
- Прекрати! - сказала она зло. - Немедленно прекрати!
И я оставил этот тон. В некоторых отношениях она была чувствительна, даже ранима до крайности. А может, я был слишком бестактен и легкомыслен.
- Полчаса еще не прошло? - сменил я пластинку. - Да, - кивнула она. Пожалуй, пора идти.
Мы спустились вниз по ступенькам и сделали шагов пять на солнцепеке. Этого маршрута хватило на аннулирование всех ее гримерских ухищрений. Я чувствовал, что выгляжу безобразно. Функционирует лишь одна нога, вторая, разутая, волочится по земле. Приходится всю свою тяжесть переносить на костыли. И каждое соприкосновение левого костыля с горячей землей отзывается яростной болью в руке. От пальцев - к плечу, там поперек спины и аж до самой макушки. Не понимаю, каким образом израненная рука может вызывать головную боль. Но вот ведь факт, вызывает. Есть над чем подумать докторам.
То ли он, этот Визерспун, стоял в дверях, дожидаясь нашего прихода, то ли услышал тяжкую поступь костылей, так или иначе, дверь распахнулась, и старик ринулся по ступенькам вниз - нам навстречу. Сиявшее на его физиономии гостеприимство при виде моего лица сменилось огорчением.
- Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй! - Он, озабоченно суетясь, подбежал ко мне, схватил за руку. - Ваш вид... Я хочу сказать, это потрясение сильно на вас сказалось, мой мальчик. Боже милосердный, вы обливаетесь потом!
Он не преувеличивал. Пот действительно струился по моему лицу, начиная с той минуты, как он схватил меня за левую руку повыше локтя. Он в полном смысле слова выворачивал мне руку, воображая, будто помогает ноге.
- Все будет нормально. - Я поприветствовал его тусклой улыбкой. Просто спускаясь с крыльца, подвернул ногу. В остальном - полный порядок.
- Вам не следовало выходить, - наставлял он меня. - Какая глупость! Какая глупость! Мы бы прислали вам еду! Однако раз уж вы пришли... Боже, меня не оставляет чувство вины...
- Да ни в чем вы не виноваты, - утешал я его; он перехватил мою руку повыше, чтоб помочь мне взойти на крыльцо, и я с некоторым удивлением заметил: домик-то покачивается. - Откуда вам было знать про дефекты пола.
- Но я ведь знал. Я ведь знал, вот что угнетает меня превыше всего! Непростительно! Непростительно! - Он усадил меня на стул посреди гостиной. - О Господи, вы очень плохо выглядите. Может, коньячку? Как насчет коньячка?
- Ничего лучшего не придумать! - признался я честно.
Он снова вложил всю свою разрушительную энергию в колокольчик. Принесли бренди. Пациент ожил.
Он выждал, когда я выцежу половину порции, после чего спросил:
- Может быть, мне следовало бы вновь осмотреть вашу щиколотку?
- Спасибо, но кажется, в этом нет необходимости, - беззаботно откликнулся я. - Мэри ее врачевала нынче утром. Мне выпало счастье стать супругом квалифицированной сестры милосердия. Кстати, говорят у вас беда. Нашлась ваша собака? - Пропала - и никаких следов. Очень печально, очень огорчительно! Доберман - я так к нему привык. Да, так привык. Не представляю, что с ним могло при ключиться. - Он беспокойно затряс головой, налил себе и Мэри по чуточке шерри, присел рядом с ней на кушет ку. - Боюсь, произошло несчастье. - Несчастье?! - Мэри уставилась на него широко от-крытыми глазами. - На этом мирном милом острове? j
- Боюсь, змея. Здешние гадюки весьма ядовиты, южная часть острова ими буквально кишит. Попадаются они и среди скал у подножия горы... Карла моего пса - могла укусить гадюка. Между прочим, я хотел вас предупредить... ни в коем случае не забредайте в те края. Чрезвычайно опасно! Чрезвычайно опасно!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги