Черный телефон

Глава 2 Рыжие ботинки

Затухающая вечеринка легла на женские плечи. Как и всегда. Убирать со столов пластиковый одноразовый хаос, коробки из-под пиццы, а также извлеченные для особо привилегированных гостей фужеры и прочий сумбур – все это Тане было знакомо. И даже не слишком напрягало – она любила их маленький уютный буфет, который всегда был украшен приятной выставкой – картинами, фотографиями, этническими безделушками, словом, нагромождением всего того, что прекрасно своей непредсказуемой функциональностью. Кира, как водится, без умолку журчала. По залу и фойе бродили нетрезвые гости, которых ласково выпроваживал Давид. Кажется, кто-то из них был обеспокоен потерей, и Давид с церемонной вежливостью – но одновременно с насмешливой дистанцией на грани прохладцы – обещал, что вещица непременно найдется и будет возвращена своему хозяину. «Администрация коуба „Гыин“ гаантирует». – Его обаятельная легкая картавость придавала самому бытовому разговорцу светский оттенок. Его еврейские корни были очевидны – не так как другие, материнские гены, уводящие на Кавказ.

– У Ляльки опять глаза на мокром месте. Наверное, опять ее урод?

– Разумеется! – ворчливо откликнулась Кира. – Уехал и не отвечает на звонки. Пропустил ежевечернюю эсэмэску. Теперь Ляля рисует себе апокалиптические картины: погиб, при смерти, бросил, внезапно рассвирепел!

Как мы жестоко ошибаемся в чужих мотивах… Пропустил эсэмэску! Таня была уверена, что Ляля блаженствует, когда тиран ослабляет петлю. Но нет – она страдает… Ждет весточки. Жертва страсть как боится остаться без своего мучителя. Кто придумал эту адскую игру… А ведь сегодня было столько приятных мужчин. Редкий день, когда был возможен хороший улов. Нет, Таня вовсе не была сторонницей мстительных адюльтеров. Но тонизирующих искр флирта – пожалуй. Они тебя ни к чему не обязывают и рассеивают мрачные наваждения и страхи, во власти которых была теперь Ляля.

К тому же кто не знает магию переключения внимания. Появился новый объект интереса – и старый тут же шлет запоздавшую «ежевечернюю эсэмэску»!

– О, спасибо, что помогаешь!

Леночка наводила порядок за стойкой, хотя сегодня она могла бы этого и не делать. Таня давно сказала ей, что она может ехать домой, тем более жила она далеко…

– Нет, мне лучше здесь… А как ты думаешь, Ляля со своим когда-нибудь разведется?

Таня не ожидала вопроса. И он был ей неприятен, как запах тревоги. Нам обычно не нравится трагедия того героя фильма, которого мы ассоциировали с собой, ведь так… Но с Лялькой все не столь прямолинейно. Ляля с полным торжественным именем Лионелла была совсем не похожа на Таню. Как будто. Они были разные люди, но одной женской природы. Неуютно чувствовать свое родство с жертвой. Быть может, поэтому Татьяне так хотелось иногда избежать подобных разговоров. Пуля свистела слишком близко от ее собственной кармы, хоть это мало кто знал. Внешне их жизнь с Ником… нет, у них было все совсем иначе, абсолютно! Однако глубинный нерв тоже нарывал. Но, черт побери, зачем же сразу разводиться?! Почему такие крайности?

– Я много лет наблюдала такое у своих родителей, – задумчиво продолжала Леночка. – Отец орал на маму, а она потом просила прощения. Унижалась, разве что ботинки ему не лизала, как провинившаяся собака. Я с детства не могла понять, почему тот, кто творит зло, не просто остается безнаказанным – он еще и в выигрыше. Почему извиняется тот, перед кем должны извиняться? Такая семья – самое гнусное извращение.

– Девочки, кажется, я потеряла ключ от кладовки, – встряла Кира и, как ей свойственно, вместе в ключом моментально утеряла мысль. – Между прочим, Лена, эти извращения повсеместны. Кто-нибудь в семье обязательно унижен. И кстати, не всегда женщина. Возьмем хотя бы нашу Нору. Она ж своего мужа загнала в могилу. А ведь какой чудный мужик был! Безотказный, терпеливый…

– Загнать в могилу – какой интересный приговор! – саркастически усмехнулась Лена. – Ты так говоришь – «загнала»! – только потому, что он умер раньше ее?

– Только потому, что она – мегера! Я бы умерла через неделю совместной жизни с ней. Такие люди – для идеального преступления. Они отравляют одной своей энергетикой. И их в этом никак не обвинишь. Мужское свинство – оно хотя бы очевидно. Ты знаешь, чего тебе ожидать, ты можешь приспособиться. Но если тебя тайно подтачивает нечто, которое ты даже не можешь описать словами… если диагноз так и не поставлен – то ведь смерть страшна своей неотвратимостью. Ты даже не знаешь, как тебе спастись… а где наш Додик? Надо его попросить вынести мешки с мусором…

Давида явно передергивало от «Додика», и Таня решила разыскать его сама. Он прибирался в зале и на сцене, заботливо осматривая рояль и пытаясь его закрыть. Ключ, как всегда, заедал…

– Таня, смотрите, что я нашел! Кто-то забыл свои стихи.

– Тоже мне находка. Стихов у нас тут – как грязи! Только не говори, что ты тоже поэт. Этого добра мы уже накушались, нам нужны крепкие молодцы…

– А вы послушайте:

Интересно, кто автор, да?

Таня смотрела на детскую радость Давида и думала: «Хотела бы я так же непосредственно реагировать на волнующее художественное слово. Я-то начинаю по-стариковски представлять образ неприкаянного пьющего поэта, не умеющего писать в рифму, с плохим запахом изо рта, которому не светят премии и лавры. Потому что время сейчас такое – бесславия и тотального обветшания талантов».

– Давид, я обещаю тебе найти автора. А ты подежуришь как-нибудь за меня, ладно? И давай уже на «ты», а то я чувствую себя королевой-матерью.

Потом они болтали и сплетничали о сегодняшней презентации и о том, будет ли продаваться этот сборник и что для этого предпринимает Штопин.

– Кстати, почему вы все его так не любите? То есть я хочу сказать, в нашем коллективе его не жалуют… – поинтересовался Давид.

– Потому что он мерзкий. Приходит, говорит всем гадости – причем ведь знает, кому что больнее. Впрочем, в последнее время он прикусил язык, но вовсе не потому, что облагородился. Может, затишье перед бурей. Или теперь кишка тонка поливать грязью клуб «Грин», теперь выгоднее с нами дружить. А раньше, когда он был всего лишь библиотекой… о, сколько дерьма он выливал на здешних сотрудников. Беззащитные библиотекарши, большей частью пенсионного возраста. Или молодняк, но без мужей – так, чтобы некому было заступиться.

– А чего он прикопался? Что ему было нужно?!

– Он одержим ненавистью к бумажным книгам. И считает, что библиотеки больше не нужны. Да здравствуют электронные носители! Еще он не любит Александра Грина как проповедника ядовитого романтизма. Вообще у Штопина много патологий. Лично мне даже говорить о них утомительно. Слишком много неприятного с ним связано. Знаешь, он косвенно виновен в том… хотя это темная история, и она случилась еще до того, как я сюда пришла…

Таня почувствовала, как напряглось Давидово любопытство, и поняла, что обязана договорить.

– Из-за Штопина уволилась одна сотрудница. Очень нервная и ранимая. Оказалось, что она была больна. Вскоре после увольнения эта женщина умерла. Это был конец 1990-х. Все, что она любила и чему служила, вдруг стало ненужным. Она тяжело переживала этот слом…

– Странно, что после этого Штопина еще сюда пускают! Не понимаю, как такое допустимо – совсем некому за женщину отомстить. Нет мужа – есть братья. Есть отец… да я бы эту мразь растоптал…

Таня жалела, что заикнулась на такую тему. Могла бы предположить, что восточные крови закипят. А если бы она выложила всю правду? Правду о том, что в случае с Маликой – так ее звали, и она была с Давидом одной крови, знал бы он… Так вот у нее как раз был муж. И он… хотел отомстить. Но с некоторых пор пропал без вести. Как в воду канул. Дети объявили о розыске. Но воз и ныне там.

Но Таня вовремя остановилась… этим Давида будоражить явно не стоило.

– Тогда скажите мне, зачем этот Штопин, ненавидящий книги, участвует в их создании? Он – идеолог сборника, который мы нынче отмечаем…

– Если под идеологией ты понимаешь регулирование финансовых потоков, то да. Штопин благодаря своим связям нашел средства на издание и наверняка солидный кусок откусил себе. Простой расчет. А идею он выудил из сонма таких же прекрасных некоммерческих проектов, большая часть из которых никогда не будет рождена… Со скандинавами сработало, потому что то ли в посольстве, то ли в обществе дружбы с Норвегией… или со Швецией нашлась дружественная волосатая лапка. При особом умении можно и самую что ни на есть бессребреническую затею обратить себе на пользу. Деталей я не знаю – Бэлла больше в курсе.

С Давидом было приятно поболтать. Уборка обернулась приятным продолжением вечера. Такое бывает… За временем Таня не следила. Ее, как и Лену, не особенно тянуло сегодня домой. Ведь там – та жизнь, что одна неприятность над другой.

– Это афоризм Эдны Милли, кстати, – заметил Давид, едва пряча мальчишескую гордость за свою осведомленность.

– О, спасибо. А я ее совсем не знаю. Американка – вот и все.

– В Америке она знаменитость. Я писал о ней курсовую. Она искренняя. Ее книги сжигали в «451 градус по Фаренгейту».

– Вон оно что – ты тоже из нашего литературного гнезда!

– Отчасти. Но мне больше нравится исследовать биографии тех, кого мне нравится читать. Я хочу описать в полной мере их диагноз. – Давид смущенно улыбнулся.

– Еще один вариант «Гениальности и помешательства»?

– Да нет же. Во-первых, на гениальность я не замахиваюсь. Во-вторых, у Ломброзо нет и не могло быть о тех, кого я люблю. В-третьих, он же первопроходец. У него все сыро, наивно, эмпирически…

Пока они увлекались эмпирикой, «Грин» опустел. Но не абсолютно.

– Так, ребятушки-козлятушки! – вторглась в идиллию Кира, сквозняком ворвавшаяся из фойе. – У нас в кладовке спит пьяный! Кто его подымет? Мы, полторы калеки? Мужики, как назло, все сдулись и срыли. И шо?

– А меня вы уже не учитываете? – усмехнулся Давид. – Пьяный человек – обычное дело. Сейчас реанимируем. Только я не припомню, чтобы сегодня кто-то мертвецки набрался… Пили-то легчайшее винцо!

Таня тут же вспомнила фляжку со старинной монограммой. Хотя с чего она решила, что монограмма старинная? Бог с ней, со стариной! Просто фляжечка хранила кое-что погорячее вина. А ее владелец так скоропалительно исчез. Напился и упал? Обычное в наших краях продолжение знакомства, однако.

Снедаемая смятенным любопытством, Таня ринулась к кладовке. Но ее ловко подрезал Давид: «Пардон, но сначала лучше войду я!»

Каков джентльмен! Иди, дружочек… Кладовка была стратегически важной точкой для клуба. Она представляла собой не столько кладовку, сколько небольшую комнатку, которая в зимнее время служила гардеробом сотрудникам «Грина», а также хранилищем всякой всячины. Здесь обретались картины в ожидании своего выставочного часа или, напротив, после него, а также прочие арт-объекты. Здесь хранились моющие средства, канцелярские мелочи, елочные игрушки, писчая и туалетная бумага, потерянные вещи – словом, сама пестрота жизни соединяла на этом пятачке высокое и низкое.

– Интересно, как вообще сюда проникли посторонние? – очнулась Таня.

– Слушай… – перешла на виноватый грудной полушепот Кира. – Я в суете как-то упустила из вида, куда сунула ключ. Видимо, оставила его на стойке буфета. Там разливали вино… и, наверное, кто-то взял. На нем ведь бирка с надписью «кладовка»…

– То есть ты полагаешь, кто-то взял ключ, чтобы вздремнуть?

– Почему нет! Там есть диванчик. Я, между прочим, не раз сама на нем кемарила… Только наш пьяница с дивана рухнул.

Диванчик – громко сказано! Это была узенькая кушетка. На нем мог уместиться разве что тщедушный безумец Фунтиков, местный параноик, достойный пера Гоголя, ставший печальной достопримечательностью благодаря своей протертой и пропотевшей до смрада милицейской форме. Истинным призванием Фунтикова были нудные придирки и туманные сладостные намеки на карьеру в прокуратуре. «Опять в прокуратуре с ксероксом напряженка», – веселились библиотекари поначалу, когда Фунтиков только еще возник на горизонте с назойливыми просьбами размножить свои замусоленные бумаги… Но шли годы, как говорится, «уж полночь близится – а Герман тут и тут»…

Но черт, черт, черт! Шутки в сторону. В кладовке лежал вовсе не Фунтиков. Таня узнала его по ботинкам. Очень манерные рыжие ботинки с узкими носами, обитыми железными скобками. Да, она узнала этого человека. И ей было очень странно, что никто более не опознал «милого по походке». Впрочем, с ней были только двое – Кира и Давид. Давид не столь давний обитатель здешней тихой заводи, а Кира, несущаяся по жизни стремительным домкратом, вряд ли замечала такие мелочи…

– Ребята, это же Штопин…

Потом Таня четко помнила, что первой мыслью, пришедшей ей в голову, была смерть. Насильственная или в результате иной, высшей преднамеренности судьбы. Такие масштабные подонки умеют пить и не валяются в беспамятстве в чужих кладовках! Свой конфуз Семен Штопин обставил бы на все сто. И разумеется, не позволил бы своему августейшему габитусу так неловко сползти с ложа, опрокинув на себя вешалку с голубыми халатами уборщицы и зеленым пуховиком, чей хозяин давно затерялся на перепутьях и полустанках 90-х…

– Тот самый Штопин? – усмехнулся Давид, а Киру замкнул изумленный шок, иначе новость уже облетела бы полстолицы. Да Таня и сама была нокаутирована иронией судьбы. Но… с этим надо было что-то делать!

– Давид, откопай его! – дала Кира волю своему черному юмору и зашлась в хохоте. Таня была бы рада к ней присоединиться, но ей мешало неприятное и тягостное предчувствие, что сейчас им станет не до смеха. Мизансцена не задалась. Тем временем Давид, невзирая на женские истерики, действительно откопал бедолагу. И тщательно приводил в чувство. Но чувства оставили Семена Штопина. Давид его тряс, хлопал по щекам и даже пытался усадить, но все тщетно. А потом он пощупал пульс у беспробудного и… очень испугался.

– Я не могу найти пульс. Пора вызывать скорую…

– Матерь божья! Это ж когда мы отсюда уйдем?! – спохватилась Кира. – Я обещала Юрке…

– Понимаете… у него рана на голове. Череп проломлен. У него нет пульса. Наверное, он мертв.

К стыду своему, Таня запомнила и эту свою реакцию: не может быть, чтобы Штопин вот так легко умер! Таким злодеям надо сначала с богатырским упорством вбивать осиновый кол в грудину… Таких злодеев должны повергать сказочные герои. Кряжистые, в праведном поту. Таких злодеев не может обнаружить бездыханными столь разношерстная и нелепая компания из Тани, Киры и Давида. Их альянс случаен! Между ними – никаких связей… Нет, пожалуй, все происходящее – скверная репетиция бездарного водевиля.

– Кроме нас, все ушли? Никого нет? – быстро спросил Давид, и по Таниной спине пробежал холодок.

– Я боюсь покойников, – вдруг очень спокойно сообщила Кира. – Я знаю, что глупость, но я боюсь. А вы?

Таня мотнула головой. Она не боялась умерших. Она боялась живых. Тех, кто уже убил одного и теперь охотится за следующим. И кто может находиться рядом.

Давид словно прочел ее мысли. Хотя почему – ее? У него своя голова на плечах, и, судя по всему, он умеет ею пользоваться, раз пошел проверять черные ходы, «тропы Крысолова», как называли сотрудники «Грина» тайные переходы, что пронизывали это старое здание насквозь, как больные бронхи. «У Давида есть ключи. Он открыл дверцу, что ведет из кладовки на черную лестницу. Она ведет на второй этаж, в библиотеку. Он пошел проверять… он не боится. Бэлла доверила ему ключи. Умная Бэлла…» – Таня собирала воедино осколки мыслей, а Кира… она уже звонила в скорую. Впрочем, нет, она звонила своему мужу. А надо звонить совсем не ему… И надо идти вместе с Давидом, чтобы он не был один! Надо идти. Таня решительно попыталась встать, но ноги ее не слушались. Она провалилась в небытие.