Черты исполненного желания

Горный воздух был чист и сладок, напоённый ароматом диких трав и, хотя молодой человек прошёл порядочное расстояние, но ничуть не устал. Хижина — она была действительно чуть больше избы — была такой, как ему описывали; без сомнения, у многих людей в округе был случай её посетить. С одной стороны крошечный ручеёк лился по краю скалы и пересекал тропинку под грубой дренажной трубой. С другой стороны стоял ряд ульев. Коза и её детёныш паслись поблизости и маленькая чёрная свинья с задумчивым видом поедала кучу желудей.

Человек с седыми волосами поднялся со скамьи и протянул руку. — Гость, — сказал он. — Незнакомец. Неважно — всё равно гость. Все, кто проходит мимо — мои гости и пошлина, которую я требую — заставляю их выпить со мной. — Он рассмеялся; его смех был заразителен и молодой человек тоже засмеялся — хотя его болезненное угрюмое лицо не походило на лицо того, кто часто смеётся.

Рука, которую он пожал, была твёрдой и огрубевшей. — Меня зовут Старым Стеваном, — представился крестьянин. — Раньше было Чёрный Стеван, но это давно прошло, теперь даже мои усы побелели… — он любовно огладил их —…кроме места в середине. Я всегда курю табак. Курение и выпивка, кто может без них прожить?

Он извинился и почти сразу вернулся с бутылкой, двумя стаканами и сигаретами.

— Я обычно не… — начал молодой гость, нахмурившись, что выглядело привычным на его лице.

— Если ты не куришь, не кури. Но отказаться от выпивки я позволяю только мусульманам. Один глоток — простая формальность.

Они выпили один глоток ради формальности, второй за дружбу, а третий — показывая, что не отрицают Троицу.

Стеван отёр усы указательным и большим пальцами той руки, где держал сигарету, закурил её и довольно улыбнулся.

— Хорошая вещь — спички, — сказал он. — Когда я был мальчонкой, нам приходилось пользоваться трутницами. Как же изменился мир… Ты пришёл за амулетом.

Молодой человек теперь выглядел успокоившимся, когда прелюдии его визита завершились. — За ним, — согласился он.

— Твоё имя?

— Гаврило.

Старый Стеван повторил его, кивая, выпуская дым. — Конечно, я же славлюсь своими амулетами, — самодовольно промолвил он. — Я — это значит то, что я делаю, а не то, чем меня одарило провидение — хотя были времена… Ладно, ладно. В те дни мои волосы были чёрными. Я могу сделать много видов амулетов, хотя некоторые из них больше не пользуются спросом. Я не помню, когда в последний раз помогал женщине с защитой от турков. Уверен, ещё до твоего рождения. С другой стороны, амулеты, чтобы помочь бесплодным женщинам забеременеть требуется так же, как и всегда.

Гаврило, нахмурившись, сообщил, что не женат.

— Мои цены тоже вполне разумны. Я могу тебе гарантировать прекрасную защиту от призраков, вампиров, оборотней и злых духов холмов и лесов — их раздвоенных копыт и кроваво-красных когтей…

— Я не боюсь их. У меня распятие. — Его рука метнулась к шее, в расстёгнутую рубашку.

— Очень хорошо — бесстрастно сказал Старый Стеван. — Я ничуть не возражаю против этого.

— Также, — продолжал он, — я делаю превосходные амулеты для удачи на охоте…

— А.

— И не менее превосходные для успеха в любви.

— Да…

Старый Стеван доброжелательно кивнул. — Вот именно, верно? Любовные чары?

Гаврило заколебался, снова нахмурился.

— Что для тебя значит больше? Или, скажем иначе, в чём ты более хорош? Возьми амулет для другого.

Молодой человек вскинул руки: — Я ни в чём из этого не хорош! И для меня важно отличиться в чём-то одном.

Стеван закурил другую сигарету. — Отчего только одно? Возьми оба. Цена…

Но Гаврило покачал головой: — Дело не в цене. — Он смотрел на раскинувшийся пейзаж, глубокие темно-зелёные долины с лесами из дубов, буков и сосен, синеющие вдалеке горы, серебристую реку. — Дело не в цене, — повторил он.

— Так же далеко, как видно в любую сторону, — негромко произнёс старик, — и даже дальше, известна моя репутация. Люди приходят ко мне со всего пограничья. Если дело не в цене, возьми оба. — Он увидел, что Гаврило затряс головой, но продолжал говорить: — Охота. День, вроде сегодняшнего. Ты берёшь своё ружьё и с несколькими друзьями идёшь в лес. Дорога пыльная, но в лесах, в тени, прохладно. Твои друзья хотят пойти направо, но ты, у тебя есть амулет, ты понимаешь, что нужно свернуть налево. Они возражают, но ты уверен, что они пойдут следом. Вскоре ты что-то замечаешь краем глаза. Остальные вообще это не заметят или подумают, что это ветка сухого дерева. Но ты знаешь лучше. Твой глаз остёр, ты быстро разворачиваешься, твоя рука быстра, как никогда прежде, птица взлетает, ты стреляешь и тут, у твоих ног — славный вальдшнеп. Э?

Гаврило кивнул, сверкая глазами.

— Или, может, олениха или косуля. Прекрасный олень! Ты едва можешь описать его стать! Все восхищаются тобой… Возможно, зимой крестьяне придут к тебе: «— Мастер, там волк. Нет лучшего охотника, чем ты. Приди, спаси наши стада». — Они ещё не увидят зверя, когда твой выстрел уже свалит его. Ты ждёшь, пока они принесут его. Они тащат эту тварь, выкрикивая тебе хвалу: «— Лишь один выстрел и на таком расстоянии, вот!» — кричат они и целуют тебе руку. «— Храбрец, герой», — называют они тебя.

Мечтательная улыбка заиграла на лице Гаврило и он медленно-медленно кивнул.

Старый Стеван подождал несколько мгновений; но когда его гость не произнёс ни слова, он продолжил: — Тогда любовь. Что может сравниться с этим? Мужчина, которого не радует любовь к женщинам, жив лишь наполовину, не больше. Несомненно, есть девушка, на которую ты заглядываешься, часто, с тоской, но которая никогда не смотрит в ответ. У неё длинные чёрные волосы. Как они блестят, как сверкают! Её губы мягкие и красные, и иногда она облизывает их красным язычком. Юные груди вздымаются в её корсаже, налитые и сладкие, словно фрукты…

Глаза молодого человека казались остекленевшими. Он не переставал медленно кивать.

— Ты возвращаешься, любовный амулет у тебя в кармане, у самого сердца, здесь. Потом танцы, ты присоединяешься, она тоже. Теперь вы лицом к лицу. Она смотрит на тебя — будто никогда не видела тебя прежде. Как широко распахнулись её глаза! Ее рот приоткрыт. Ее зубы маленькие и белые. Ты улыбаешься ей и она тут же улыбается в ответ, потом застенчиво отводит взгляд — но лишь на миг — и вы танцуете вместе.

— Вскоре появляются звёзды и восходит луна. Старухи дремлют, старики пьют. Ты берёшь её за руку и вы вдвоём ускользаете. Как только вы останавливаетесь, она обвивает тебя руками и приникает устами в поцелуе. Ночь тепла, трава мягка. Ночь темна и глубока, а любовь сладка.

Гаврило издал что-то между вздохом и стоном. Он медленно полез в карман, вытащил бумажник и начал перекладывать его содержимое в ладонь. — Ты решился? — спросил старик. — Тогда что это будет? — Никакого ответа не последовало. Что-то притянуло взгляд старика. — Это иноземная монета, — сказал он, коснувшись её пальцем. — Но, неважно, я её возьму: она золотая.

Взгляд Гаврило упал на его руку. Он поднял монету и на его лице появилось странное выражение. Мечтательный и нерешительный вид сразу же пропал. Его глаза сощурились, губы изогнулись в ужасной гримасе, отчасти похожей на ухмылку.

— Ты решился? — Через мгновение спросил старик.

— Да, — ответил Гаврило. — Я решился.

У билетной кассы перед ним была только старуха. Он пересёк реку всего несколько минут назад. Содержимое его маленького чемоданчика ненадолго задержало внимание таможенников, а оттуда оставалось лишь немного пройтись до железнодорожной станции.

Старуха ушла и Гаврило шагнул к окошку. На стене крошечного кабинета, прямо перед ним, бок-о-бок висели две фотографии в рамках. Облик пожилого человека был таким же, что на монете, которая привлекла внимание Старого Стевана; но Гаврило было знакомо и лицо человека помладше — на самом деле знакомо очень хорошо. Снова на его лице появилось странное, ужасное, необычайно решительное выражение.

Станционный агент поднял взгляд. — Да, сударь, — спросил он. — куда?

— Один билет, в один конец. — Гаврило продолжал разглядывать лицо на фотографиях.

— Очень хорошо, сударь, билет в один конец — но куда? Триест, Вена? — Он был самовлюблённым маленьким человечком и его тон стал слегка саркастическим. — Париж? Берлин? Санкт-Петербург?

Взгляд Гаврило неторопливо оставил изображение. Казалось, он и не заметил сарказма.

— Нет, — произнёс он. — Только до Сараево.