Червонное золото

I ГРОТ АРТЕМИДЫ

Не отрывая взгляда от раскрашенного распятия на стене, женщина поднялась с колен. Сестра Анджела увидела ее сразу, как только та вошла в полосу света, проникавшего сквозь узкие окна правого нефа. Монахиня заметила, как женщина входила в церковь с час тому назад, но никак не предполагала, что все это время та провела на коленях перед алтарем поперечного нефа.

Женщина была высока ростом, одета в черное бархатное платье, и, когда она вышла из полутьмы нефа, вуаль, скрывающая ее лицо, сверкнула жемчужинами.

Подойдя к монахине, она надменно произнесла:

— Да будет славен Христос, сестра.

— Да будет. Могу я что-нибудь сделать для вас, синьора?

— Я пришла взглянуть на статую.

— На статую? На какую статую? Их здесь столько, и все они у вас перед глазами.

Так, словно сестра Анджела ничего не говорила, Рената Французская, герцогиня Феррары, решительным жестом достала из замшевого кошеля два золотых дуката и протянула монахине:

— Это на церковь.

Сестра Анджела впилась глазами в вуаль, пытаясь разглядеть лицо женщины, и протянула руку за монетами. Такую сумму редко удавалось собрать и за целый месяц.

— Статуя… уже давно никто не приходит на нее посмотреть, и в народе вокруг монастыря ходят всякие странные россказни… вот мы и стараемся быть осторожнее, поменьше о ней думать, а иногда и вовсе о ней забываем. То есть забывали до этого утра, пока другая синьора не попросила о том же, о чем и вы. То совсем никого, а то сразу две дамы о ней спрашивают… Пойдемте, я провожу.

Она открыла дверь во внутренний дворик монастыря, и, сделав несколько шагов, женщины оказались под портиком с колоннами разной формы и сводами, расписанными выцветшими фресками. Посреди сада бил фонтан, обрамленный камнями, и выросший на них мох заглушал журчание воды. Сестра Анджела провела гостью в апельсиновый сад, выходивший на вздувшийся от дождя Тибр.

— Да у вас здесь чудесный вид! А как пахнут апельсины!

— Тридцать лет назад, когда я сюда приехала, все выглядело куда более ухоженным. Посмотреть на статую съезжались люди со всей Европы. А потом все меньше и меньше, и вот теперь не приезжает никто.

Сестра Анджела говорила, не оборачиваясь; верхний край ее накидки задевал нижние ветки, раскачивая все еще зеленые плоды.

— Неужели теперь никого не интересует жестокая Артемида, Диана Эфесская[1]?

— Нынче ее никто так не называет, ее считают ведьмой: нашему епископу говорят, что мы ее весталки и служим языческому идолу.

— Языческому идолу? Но ведь последние папы только и делали, что коллекционировали статуи языческих божеств. Их везли в Ватикан с большими почестями, чем статуи христианских святых. Культу Дианы посвящено много храмов в лесах и гротах, так что немудрено, что один оказался и здесь, на Авентине.

— Во всяком случае, никто не желает о ней знать, а народ считает, что она способна на любую пакость.

— Вот уж не думала, что столкнусь с такими суевериями в самом центре Рима. Для любителей старины она всего лишь прекрасная статуя, самая привлекательная в городе.

Сестра Анджела промолчала. Они подошли к краю сада, и дальше тропинка вела в лес. В скале над обрывом виднелся недоступный снизу грот Артемиды. Внизу под скалой раскинулся Рим. Дома громоздились красными и лиловыми пятнами, фасады из пуццолана[2] чередовались с белизной античных дворцов. Явно уступая им в грандиозности, зато превосходя количеством, повсюду виднелись колокольни католических церквей, выстроенных после падения Рима цезарей.

Сестра Анджела раздвинула ветки мирта, закрывшие вход, и тут же со сдавленным криком отпрянула назад. Из полумрака грота ей навстречу шагнула женщина.

В первое мгновение Ренате показалось, что из грота вышла сама Диана, но потом она вспомнила, что познакомилась с этой женщиной накануне вечером. Ее волосы отливали червонным золотом, а из-под ровно, как две радуги, выгнутых бровей смотрели зеленые глаза. И все лицо ее светилось, словно освещенное радугой: яркие, полные губы, кожа, едва тронутая легким загаром, ослепительный жемчуг улыбки.

— Маргарита, ты тоже здесь! Я сделала глупость: если б я знала, что ты сюда собираешься, пошла бы с тобой. А то я просила Витторию сопровождать меня, но она была занята, и вот я пришла одна. Мне было лет десять, когда мой учитель греческого, Вильгельм Реймсский, рассказывал мне о статуе, и мне давно хотелось на нее взглянуть. Скажи, она и вправду так тревожит и пугает?

— Вы сами увидите, герцогиня, а мне уже пора. Надеюсь, мы увидимся нынче после обеда.

— О, конечно, приходи сегодня после обеда.

Рената вдруг замолчала, словно смутившись.

Маргарита пришла ей на помощь:

— Лучше вы приходите ко мне, во дворец Фарнезе. На него стоит посмотреть, хотя строительство еще не закончено.

— Наверное, так будет лучше. Я рада бы пригласить тебя, но я сама на правах гостьи, и…

— Понимаю, не беспокойтесь. До встречи, я жду вас.

Она приподняла юбку, почти бегом взбежала по тропинке и скрылась в апельсиновом саду.

Сестра Анджела отвела ветви кустарника, и Рената вошла в грот. Скудный свет, проникавший от входа, заставлял статую светиться в полумраке. Она была чуть выше обычной женщины, голова и руки изваяны из черного мрамора, а все остальное: необычное многогрудое тело, гирлянды фруктов и хоровод зверей вокруг — из белейшего паросского. Глаза из темного агата светились в полумраке голубыми огоньками.

Выражение лица Богини Матери вовсе не пугало, хотя о ее культе и ходили зловещие легенды: чтобы сделать землю плодородной, она требовала человеческих жертв. Взгляд ее глаз был и вправду странен, в нем читалось полное равнодушие и к поклонению, и к многовековому ужасу, окружавшему Артемиду Эфесскую. Казалось, ветви мирта напитали своим горьковатым ароматом белый мрамор. Слегка согнутые, призывно раскинутые в стороны руки под холодным и загадочным взглядом обещали роковые объятия.

Рената не отважилась подойти ближе к статуе. До пояса ее украшали как бы налитые молоком груди. Ниже таза находились ожерелья из зверей и фруктов, которые, уменьшаясь книзу, обвивали ноги статуи на порфирном цоколе. Венок из зверюшек с раскинутыми лапками красовался на голове Артемиды, как нимб Пречистой Девы.

— Вы, должно быть, слышали множество разных высказываний, не таких глупых, как мои, и составили себе собственное мнение о Богине Матери. Скажите, вы тоже думаете, что все эти груди и выпуклости на самом деле мужские яички, которым поклоняются как дару плодовитости?

Сестра Анджела внезапно обиделась на откровенное бесстыдство слов Ренаты. Монахиня опустила глаза. Улыбка исчезла с ее лица.

Уставившись в хмурое лицо сестры Анджелы, Рената продолжала тем же насмешливым тоном:

— Понимаю, вы в это не верите. Вы ведь понятия не имеете о мужском естестве. Это мужчины повсюду готовы хвастаться символами своей мужской силы. Теперь я увидела статую и убеждена, что в теле Великой Матери нет ничего мужского. Плодородие и жизнь в Азии были исключительно женскими атрибутами. И в те времена мужчинам тоже принадлежало только право убивать. Если верить легендам, то именно мужчины перерезали горло детям, предназначенным в жертву богине. Да, Богиня Мать жестока. Но она существовала еще до самой земли, и только в ней женщины искали защиты от мужчин и их богов.

Герцогиня немного помолчала, чтобы прибавить торжественности своим словам.

— И кажется, многие ищут до сих пор.

Подойдя к статуе, она заметила у голых ступней Артемиды какое-то яркое пятно, которого раньше не разглядела: это были два еще зеленых апельсина и красный цветок. Она нагнулась, чтобы лучше рассмотреть их.

— Ну вот, теперь я вижу, что и вы поклоняетесь богине, — сказала Рената с улыбкой.

Сестра Анджела была уже в годах и ее объемистые бока распирали черную рясу, но она, как кошка, прыгнула вперед, схватила апельсины и забросила их далеко за кусты у входа.

— Бог с вами, синьора, что вы такое говорите. Должно быть, их ветер сбросил, или зверь какой, или птица.

Монахиня перекрестилась.

— Не понимаю я, что вы там говорите про какие-то выпуклости, я редко хожу в грот. А теперь прошу меня извинить, мне надо вернуться в церковь. Скоро дон Паоло начнет служить мессу, а у меня еще алтари не готовы. Оставайтесь, сколько хотите, заблудиться здесь невозможно. Смотрите только, не уколитесь о мирт.

— Почему вы не расчистите вход?

— Потому что тогда статуя будет видна с Тибра и лодочники начнут судачить про нее и про нас. Кроме того, в июне мирт цветет, как розовый куст.

— Артемиде нравятся его маленькие цветки?

— Нет, но они превращаются в ягоды, из которых мы делаем мазь от глазных болезней. Весь Рим приходит за ней.

Сестра Анджела сделала шаг и остановилась, заметив на земле что-то белое.

— Не вы ли это обронили, синьора? — сказала она, протягивая Ренате маленькую тетрадь без обложки, исписанную ровным мелким почерком.

На первой странице была надпись по-французски: «Les ouvres et les jours». «Труды и дни». Рената с любопытством взглянула на нее:

— Должно быть, это принадлежит Маргарите — моей знакомой. Я сегодня же ей это верну.

И книжечка исчезла в складках черной бархатной юбки.

Когда сестра Анджела отошла, герцогиня снова принялась разглядывать статую, очарованная лицом, черты которого казались жестче из-за черного мрамора, и роскошным телом. Его покрывали несметные богатства: фрукты, животные, драгоценности и бесчисленное множество изображений прекрасных женских грудей. Никакая Дева Мария, никакая святая не обладала таким мощным энергетическим посылом. Рим вбирал в себя все, и монахини из этой затерянной в роще обители взяли на себя сохранение культа Артемиды — Богини Матери.

Рената нашарила в кармане привезенное из Феррары ожерелье из красных арденнских ракушек, которое обычно дарят невестам, чтобы те были здоровы и рожали мальчиков. Она пронесла ожерелье над головой богини и еще несколько мгновений вглядывалась в черное мраморное лицо. Потом вышла из грота и пошла назад по тропинке, держась поближе к стене, чтобы не зацепиться за колючий мирт.

Садовая скамейка из двух оленьих голов из туфа, соединенных мраморной плитой, напомнила ей, что надо бы отдохнуть. Небо заволокло, но холодно не было. Отсюда открывался весь город, красный от кирпичных строений, и Тибр, омывавший зеленоватыми волнами остров Тибертина. Рената вытащила тетрадь и с интересом вгляделась в строчки, написанные по-французски. Это были заметки о статуях, которые Маргарита видела в Риме. Герцогиня поднесла книжечку к лицу, и на нее пахнуло запахом мускуса и вербены. Страницы были перехвачены желтой ленточкой, и она осторожно ее развязала. Ровные строчки мелких, изящных, как виньетки, букв побежали у нее перед глазами. Когда Рената наконец поняла, что читает чужой дневник, то, вздрогнув, инстинктивно отпрянула, но оторваться уже не смогла: рассказ Маргариты буквально пригвоздил ее к скамейке, до тех пор пока с неба не упали первые капли дождя.