Честная игра

Туве Янссон Однажды в июне

В начале века мама Мари[24] приложила немало сил, чтобы организовать движение девочек-скаутов в Швеции. Девочки, естественно, восхищались ею, но абсолютно безраздельное поклонение выпало ей на долю от маленькой девочки-скаута, которую звали Хельга. Хельга была тихая, как мышка, и боялась всего вокруг. Мама Мари поняла, что Хельге ни при каких обстоятельствах хорошим скаутом не стать, и поэтому попыталась прежде всего защитить ребенка от простых трудностей, какие только могут усугубить испуг.

Больше всего на свете Хельга боялась грозы. Как только гроза приближалась, мама Мари не отходила ни на шаг от несчастного дитяти и пыталась успокоить его, объясняя как могла причины резких перемен погоды и природу электричества и рассказывая о поднимающихся и опускающихся воздушных потоках. Уверенности в том, что Хельга понимала это, отнюдь не было, но все же становилось ясно: ей уже лучше.

У Хельги был фотоаппарат, чей объектив следил за всем, чем занималась ее любимая предводительница скаутов. Фотографии Хельги наклеивались в книгу-альбом, который она никогда никому не показывала, то было ее тайное сокровище, баррикада против ужасов окружающего мира. На первой странице она приклеила маленький локон, который, после осуществления дерзкого плана и несмотря на страх, был отрезан с самого кончика роскошной косы руководительницы скаутов.

Странно, что Хельга никогда не пыталась разыскать своего кумира после окончания занятий, даже не посылала ей обязательных рождественских открыток, которые всякий раз приносят с собой несколько сентиментальную праздничную атмосферу или, что случается чаще, уколы нечистой совести. Напротив, Хельга продолжала заниматься своим альбомом, и все, что касалось ее Друга, заносилось туда, со временем даже заметки о свадьбе и рождении детей. И статья под названием «Она была прежде всего Художником», и все, что касалось выставок, газетных комментариев, упоминаний о той или иной репродукции, а также несколько интервью. Альбом заканчивался некрологом и стихотворением, в которое Хельга попыталась вложить все, что никогда не высказывала вслух.

Много лет спустя Хельгу угораздило прочитать как-то в утренней газете, что ранние работы художницы будут выставлены на продажу на аукционе, там же был приведен список названий. Хельга выиграла на аукционе коллекцию рисунков и акварелей, которые мама Мари писала еще в первые годы учебы. Они были вставлены в красивые рамки и развешаны на стенах, а также сфотографированы и помещены в альбом. Великолепно!

Как раз нынешним летом это великолепие стало ощущаться Хельгой как бремя. Она решила возложить свое подношение на другой алтарь и поэтому отправила письмо Мари. Мол, тот материал, что она собрала, слишком драгоценен, чтобы посылать его по почте, ей нужно передать его лично и как можно скорее.

Мари прочитала письмо и некоторое время медленно бродила по острову. Когда она вернулась, Юнна сказала:

— Мы ведь можем ночевать в палатке. Это всего лишь на пару дней.

— Да, всего лишь на пару дней.

И вот июньским вечером морское такси Брундстрёма доставило Хельгу на остров. Она молча, с серьезным видом, кивнула головой, словно выражая соболезнование. Хельга была по-прежнему маленькая, хотя разрослась в ширину, лицо ее носило печать сосредоточенного упорства. Они поднялись в домик, где на очаге стояла сваренная уха и где им оказалось трудно начать беседу. Хельга не хотела распаковывать свой багаж.

— Завтра, — сказала она. — Завтра! Ее день рождения!

В палатке Юнна заметила, что у Хельги с собой полным-полно вещей.

— Да, — согласилась Мари. — Почитаем немного?

На ночлег в палатку пришла кошка.

На другое утро альбом Хельги лежал посреди стола. Переплет был украшен эмблемой скаутов, выполненной в золоте. Хельга зажгла свечу, что горела неприметным пламенем на солнечном свету.

— Пожалуйста, садитесь! — пригласила Хельга. — Мари, это книга о ее жизни!

И она начала свой рассказ; обстоятельно и серьезно поведала она обо всех ожиданиях, надеждах и разочарованиях, которые выпали ей на долю во время долгой и кропотливой работы, дабы мама Мари могла занять достойное место в священных кущах памяти. Фотографии были передержаны и поблекли, а кое-где густые тени как будто скрывали нечто важное для Мари и Юнны. Но Хельга разъяснила все, что происходило с матерью Мари.

— Мари, открой страницу двадцать третью. Ты знала, что твоя мама в тысяча девятьсот четвертом году лучше всех в классе умела писать заглавные буквы чертежным шрифтом? Я вычитала это из годового отчета ее школы… А ты знала, что она была искусным снайпером? Страница двадцать девятая. Первый приз в Стокгольме в тысяча девятьсот восьмом и второй приз в Сундсвалле в тысяча девятьсот седьмом. А ты знала, что в тысяча девятьсот тринадцатом она оставила скаутов? И почему?

— Знаю, — ответила Мари, — перемены в их организации шли одна за другой, и она устала от всего этого.

— Нет, нет! Она не устала! Она оставила учительскую Мантию, дабы посвятить себя Искусству. Открой страницу сорок пятую…

— Подождите! — произнесла Юнна. — Я выйду на минутку покормить кошку. Не хотите ли кофе?

— Нет, спасибо! — ответила Хельга. — Это слишком важно!

Через некоторое время Мари, не выдержав, метнулась из дома.

— Ты слышала! — закричала она. — Священные кущи памяти! А ты знала, что у моей мамы были почти самые длинные волосы в Швеции в тысяча девятьсот восьмом году? От этих прядок под целлофаном я заболеваю, она не имеет на это права!

— Стоп! — воскликнула Юнна. — Знаешь, что я думаю: я думаю, ты должна попросить, чтоб тебе дали «почитать» эту книгу одной, для самой себя. Скажи это по-доброму, не злись… скажи, что это очень лично и важно для тебя, а потом уйди подальше на мыс, там она не увидит, читаешь ты или нет.

— Естественно, читаю! — воскликнула Мари. — Ведь я не могу оставить это так! И почему ты вообще вмешиваешься в такие дела?!

— Двое на одном острове в худшем случае могут ужиться, но куда хуже, если их трое. Мари, она не пытается украсть у тебя маму, поверь тому, что я говорю.

Мари ушла подальше на мыс с альбомом Хельги. Стояла прекрасная теплая погода, с моря дул легкий бриз.

Когда Юнна вошла в дом, Хельга уже распаковала свой багаж. Все рисунки и акварели, созданные мамой Мари в годы учебы, были выставлены в ряд вокруг стен.

— Ничего не говори! — сказала Хельга. — Это сюрприз. Подожди, пока придет Мари!

Ждали они долго.

В конце концов Юнна пошла и позвонила в большой колокол, которым пользовались лишь в случае беды или какого-либо происшествия. Мари прибежала, распахнула дверь и неподвижно застыла. Солнце сияло на красивых золоченых рамах. Хельга неотрывно глядела на Мари.

Мало-помалу Юнна высказалась, высказалась крайне осторожно:

— Твоя мама, пожалуй, была тогда еще очень молода.

— Да! — ответила Хельга. — Она была молода. Это слишком драгоценное наследие для того, чтобы распространять его.

Они сняли со стен свои зарисовки и повесили вместо них работы мамы Мари.

— Теперь нам, собственно говоря, следует выпить, — предложила Юнна. — Не правда ли, Мари?

— Да. Что-нибудь крепкое! Но у нас ничего нет.

И как раз в этот миг домик сотрясла долгая череда выстрелов. Одна из акварелей съехала на пол, а стекло треснуло.

— Это русские? — прошептала Хельга.

— Вполне возможно, — ответила Мари. — Тут до другого берега совсем недалеко… рукой подать…

Юнна прервала ее:

— Не злись… не надо… Хельга, это всего лишь военные учения. Не стоит беспокоиться! Может, нам выйти и посмотреть?

Хельга покачала головой, лицо ее побледнело.

— Это далеко на холме… — сказала Мари. — Она боится.

— Нечего делать такой довольный вид. Есть у нас еда для кошки, чтобы на неделю хватило?

— Нет, столько у нас нет. Но пока это будет продолжаться, кошка все равно ни к одной колюшке не прикоснется.

Тут снова зазвучали выстрелы.

— Так, так! — произнесла Мари. — Я знаю это наизусть: радио сообщает, что Вооруженные силы используют тяжелые артиллерийские орудия, зона опасности пятикилометровый сектор… предельная высота два километра… население предупреждается и так далее — и ей надо уехать завтра!

— Я знаю, знаю! — вскричала Юнна. — Это моя вина; мне нужно было раздобыть новые батарейки для радио, а я этого не сделала…

Маленькое буксирное суденышко с громадной мишенью, волочившейся за ним, медленно устремлялось к морю. Там, где снаряды падали в море, поднимались белые столбы воды.

— Они стреляют не целясь, — заметила Мари. — Посмотри, последний снаряд почти попал к ним на палубу. Им бы нужен буксирный канат подлиннее.

Мишень мало-помалу исчезла за мысом в море, теперь снаряды падали прямо над островом, слышно было, как они со свистом пролетают мимо, и все трое — Мари, Юнна и Хельга — всякий раз приседали; отказаться от этого было трудно.

— Ребячество, — произнесла Мари. — Думаю, они просто забавляются.

— Вовсе нет. Ты не понимаешь. Им ведь надо научиться стрелять, это важнее, чем все рыбаки и дачники, вместе взятые, которых угораздило скопиться вокруг. Это жесткое правило. Попросту говоря: Вооруженные силы существуют, чтобы нас защищать, и нам следует делать все, чтобы помогать им… Личный состав воинской части, когда у них учения, обычно составляет восемьсот человек. Это тебе о чем-то говорит?

— Ха-ха! — воскликнула Мари. — Мне это говорит о том, что девятьсот две гаги как раз сидят на яйцах!

И внезапно с той предельной ясностью, с какой случается все неожиданное, столб воды, очень высокий и очень белый, поднялся у самого берега, снаряд ударился о берег, и дождь каменных осколков взмыл, кружась над грядками с овощами. Они вошли в дом.

— А теперь послушайте меня, — сказала Юнна. — Мы должны воспринимать это правильно, так, как оно есть. Ребята чрезвычайно молоды и еще не научились целиться. Мишень движется за островом, хорошо; поэтому они стреляют над островом, но рассчитать расстояние вначале очень сложно. Это надо понимать.

Она отставила кофейные чашки в сторону и отодвинула альбом Хельги.

— Дай его мне! — воскликнула Хельга, а Мари сказала:

— Ты ведь можешь спрятать его в подвале, иди-ка лучше туда. Тут, пожалуй, будет только хуже.

— Ты совершенно не похожа на свою мать! — воскликнула Хельга.

— Нет! Не похожа! Ты изучила ее досконально, ты должна это знать.

— Ну хватит! — высказалась Юнна. — Положите альбом под матрац и держитесь спокойно.

Обстрел продолжался до самого вечера; потом все стихло. Мари вышла с банкой краски и обвела белыми кругами все места падения снарядов.

— Можно будет показать, — объяснила она. — Это впечатляет.

— Кого?

— Ну например, маленьких мальчишек в Вике[25]…

— Мари, ты не особенно любезна сегодня.

— Ну да. Я знаю.

— Ты не можешь держаться ровно?

— У нее нет никакого права собственности.

— Ну конечно, — сказала Юнна, — самое худшее, вообще-то говоря, это то, что эти ранние картины не воздают должного твоей маме. Мягко говоря.

Так проходила эта неделя, как нельзя лучше. По ночам Вооруженные силы тренировались, заставляя свет большого прожектора прочесывать местность над морем; клинически холодный свет исчезал и снова возвращался, проникал в окно домика, и никакие занавеси не могли удержать его снаружи.

Хельга плакала.

— Мари, тебе надо перебраться в дом, — посоветовала Юнна. — Так будет лучше для нее.

— А ты не можешь?

— Нет, я останусь в палатке с кошкой. Тебе придется об этом позаботиться, хотя бы один раз.

Мари перетащила свой матрац в дом и легла лицом к стене, чтобы заснуть.

Наступила последняя ночь воинских учений, и как раз в ту же ночь разразилась гроза с ливнями и сильными порывами ветра, которые обычно сопровождают гром. Хельга выскочила из кровати, встряхнув за плечо, разбудила Мари и закричала:

— Они стреляют прямо в нас! Нам нужно спуститься в подвал?!

— Нет, нет, они не стреляют, это гроза. Господь на небе устроил продолжение… Ложись спать!

Мари зажгла лампу и увидела, что на этот раз Хельга испугана всерьез, никогда в жизни не видела она объятого таким ужасом лица. Гроза была прямо над ними, молнии и раскаты грома появлялись одновременно, а голубой свет прожектора тонул в беспощадных багровых отсветах бури. Это было фантастически!

— Они не стреляют! — повторила Мари. — Это всего лишь гроза. Ложись!

— Шаровые молнии! — воскликнула Хельга. — Они проникают в дом и надвигаются на человека, они находят его, они подкрадываются прямо к нему!

Мари, обхватив Хельгу за плечи, потрясла ее.

— Тихо! — сказала она. — Тихо! Ложись спать! Посмотри, что я делаю. Я закрываю вьюшку! Теперь они не проникнут в дом. Посмотри сюда: надень резиновые сапоги. Тогда ты будешь в полной безопасности! В абсолютной!

Хельга натянула на ноги резиновые сапоги.

— А теперь, теперь я объясню тебе, что гроза — очень простой феномен… Все дело тут в…

И внезапно Мари не смогла вспомнить, как именно ее мама однажды оправдала грозу, и та сделалась само собой разумеющейся. Мари пришлось пролепетать нечто совершенно неопределенное о восходящих потоках воздуха…

Молния сверкнула разом во всех четырех окнах, и тут же раздался оглушительный раскат грома. Хельга ринулась в объятия Мари и что было сил вцепилась в нее.

— Да, — твердила она, — восходящие, не правда ли, и нисходящие потоки воздуха… А что дальше? Объясни мне!

— Электричество, — прошептала Мари, — это совершенно просто — электричество, и только…

Теперь гроза, как водится, двинулась дальше к северу. Когда начинается гроза, всем известно: она приходит с юга и направляется на север. Все дальше и дальше удаляется прочь, пока уже едва слышна, а потом только дождь…

У Мари затекли руки из-за того, что она держала Хельгу. Лампа начала коптить. Мари сказала:

— Опасность позади. Теперь ты можешь лечь, говорю тебе, дружок, никакая опасность больше не грозит…

Прошел добрый час, прежде чем Мари поняла, что Хельга уснула.

Наутро море раскинулось во всем своем блеске, а весь остров, чисто вымытый, зазеленел после ночного дождя. Явилась кошка и замяукала, требуя еды.

Они поплыли на материк вместе с Хельгой, закинув две сети по дороге.

Как раз перед тем, как автобусу отойти, Хельга повернулась к Мари и сказала:

— Одно ты, во всяком случае, должна признать: ты не очень-то много знаешь о том, что такое гроза.

— Да! — согласилась Мари. — Но я попытаюсь узнать! По дороге домой они вытащили сети; убогая плотва и маленький подкаменщик[26], которых тут же бросили обратно в воду — пусть себе плывут дальше!

Кошка сидела в ожидании на берегу.

— Как тихо стало, — сказала Юнна. — Как ты думаешь, ведь эта гроза была просто замечательно прекрасна?

— Чрезвычайно прекрасна, — ответила Мари. — Лучшая из тех, что у нас были.