Чётки

Осколок

Когда я вижу мёртвую женщину, то неизбежно вспоминаю одну и ту же картину. Она представляется мне столь ясно, что я сам становлюсь её участником.

Сюжет в ней неизменен. Я знаю сценарий наперёд. Будто смотрю фильм, которому нет альтернативы. На экране моя история, донельзя натуралистичная. В ней я: и персонаж, и зритель, и актёр. Только режиссёра не узнать…

Картина видится мне в тёплых тонах. Я лежу в чём-то мягком и влажном, похожем на брусничный кисель. Сверху слышится громкое биение. Для себя я есть. Для других я проекция. Они знают обо мне, но не могут вспомнить или описать — только выдумать.

Когда я зажмуриваюсь, то вижу женщину с родимым пятном. Она не допускает даже возможности моей проекции. Женщина жаждет задушить меня, но не знает, как дотянуться до горла.

Сквозь биение слышится: «Он ничего не чувствует…». И в этот миг, будто грозовая туча, появляется тень. Она жужжит, нарастает, и я вижу нечто, похожее на стальную петлю. Становится по-настоящему страшно. Петля движется прямо на меня.

Стараюсь оттолкнуть её, но между нами упругая преграда. Я суечусь, верчусь, ища выход, — тщетно. Я заперт в кисельном пузыре.

Из моего нутра вырывается беззвучный крик. Я вижу себя со стороны: свой перекошенный беззубый рот. Весь я превратился в отчаяние. Я наблюдатель, но я и участник. Боль реальна! От неё не убежать, не скрыться — можно лишь наблюдать за её проявлениями со стороны.

Жужжание достигает предела, и петля, как круг болгарки, прорезает укутавший меня пузырь. Становится сухо, кисель вытекает. Я рефлекторно выставляю руки, дабы закрыться от чудовищного врага, но его продвижение не остановить. Моё сердце бешено пульсирует, бьётся о грудную клетку, как каучуковый мяч.

Я загораживаюсь вытянутыми вперёд руками, но петля присасывается к моему телу. Вновь кричу: «Помогите, кто-нибудь, ради Бога, помогите!».

Меня парализует от невыносимой боли. Я, будто скрюченный столбняком, изгибаюсь в натянутую дугу. Говорят, что человеческий организм в момент предельной боли отключается. Тогда почему я в сознании? Неужели дальше будет ещё хуже?

Я вновь вижу пунцовое лицо женщины с родимым пятном. Она корчится и думает обо мне. Её губы шепчут проклятия. Она вся закутана в белое. Для неё я не человек, а досадная оплошность.

Петля отрывает мои ноги от тела. Рвутся, как нити морской пены, последние связующие волокна. Ноги оторваны. Со страшным свистящим звуком они засасываются в петлю. Она, как змея в нору, уходит туда, откуда пришла. Передышка!

Вновь становится влажно. От моей крови. Ей залито всё вокруг. Я пытаюсь не думать об оторванных ногах, но взгляд притягивается к кровавым культям.

Нарастающее жужжание предупреждает меня о появлении стальной петли. Она приходит, чтобы оторвать мне руки. Я превращаюсь в чурбан из костей и мяса.

Непрерывно кричу, захлёбываясь в тишине. Вижу своё перекошенное мольбой лицо. Звука нет. Мой крик бесполезен, как и весь я. Один, совсем один, наедине с этой страшной петлёй, которая, как орёл к Прометею, возвращается снова и снова, чтобы уносить меня по частям в свою нору.

И, наконец, остаётся одна голова. Я должен быть мёртв, должен быть в другом мире, но я всё ещё чувствую. Возможно, я-наблюдатель и есть я после смерти, а тому мне, ощущающему боль, просто забыли отключить рецепторы.

Вновь проклятое жужжание, но на этот раз вместо петли ко мне тянутся две уродливые клешни. Какому кошмарному чудовищу они принадлежат? Жужжание изничтожает барабанные перепонки, а мерзкие щупальца пробираются всё ближе и ближе. И вот — они у самой моей головы.

Я хочу отбиться руками, но их нет. Их оторвали вечностью раньше. Есть только голова, в которой съёжился парализованный ужасом мозг.

Щупальца обхватывают и сдавливают мой череп. Он лопается, как спелый арбуз, вываливая наружу алую мякоть мозгов. Щупальца тянут его в нору. Там, где был я, остаётся лишь лужа крови, в которой плавают осколки черепа…

Я вижу эту картину каждый раз, когда умирает моя новая жертва. На моменте, когда вместо меня остаются черепные осколки, приходит осознание. Я вспоминаю всё, до мельчайших подробностей. Вспоминаю и понимаю — почему так суждено быть.

Это происходило со мной. Там в пузыре из брусничного киселя. Меня убили прежде, чем я начал жить. Убили, не спросив и не дав шанса защититься. Просто поставили перед фактом и огласили смертный приговор.

Они думают, что я ничего не чувствовал. Но я чувствовал! Всем своим естеством, каждой нервной клеткой, аксонами и дендритами.

Я не был крещён, а, значит, меня не вписали в Книгу Жизни. Моя душа безгрешна, я не успел нагрешить, но путь в рай мне закрыт. Нет мне места и в аду — не за что. Меня лишили приюта. Я скитаюсь по миру грехом отмщения.

Каждый раз, убивая, я вижу только одно лицо — лицо той женщины с родимым пятном. Оно рождает во мне ненависть. Мои убийства — отмщение невинных, необходимое условие вселенского равновесия. Я обречён страдать за чужой грех, обречён плодить его снова и снова, продуцируя бесконечную цепную реакцию, потому что я жернов кармы, изуродованный и убитый в грешной утробе.

Я — осколок, направленный остриём в злое сердце…