Восточный цикл

Бусинка первая – Раннее…

– Первое, что я должна сделать, – сказала Алиса самой себе, бродя по лесу, – вырасти до моего настоящего размера, а во-вторых – найти путь в тот прекрасный сад. Думаю, что лучшего плана никто не придумает.

(Льюис Кэррол «Алиса в Стране чудес»)


С сестрой. Бухара, 1959 г. Фото из семейного архива автора.


Из раннего детства память сохранила несколько самых ярких фрагментов. Один из них связан с детским садом, куда меня отдали, едва мне исполнилось три годика.

Под бдительным и заботливым оком воспитательницы, взявшись за ручки, мы стройной колонной направляемся на прогулку. Приветливое весеннее солнце ласкает нас своими тёплыми лучами, согревая и воскрешая к жизни всё вокруг.

Вот я, радостный и довольный, беззаботно бегаю за красивыми пёстрыми бабочками и большими стрекозами. Бабочек невероятное разнообразие, а у стрекоз огромные круглые глаза и удивительно длинный хвост. Меня никто не учил, но я знаю – как их следует ловить. Нужно осторожно, на цыпочках подкрасться к ним сзади и, медленно протянув руку, резко схватить указательным и большим пальцами: стрекозу – за хвост, а бабочку – в тот самый момент, когда она поднимет оба своих крыла и сомкнёт их вместе. Полюбовавшись, некоторое время, невероятным чудом природы, медленно разжимаю свои пальцы, отпуская «пленницу» на свободу и ещё долго провожаю взглядом, пока она не исчезает из виду.

Кругом, куда бы я ни кинул свой взор, меня окружают густая зелёная листва, высокая трава и удивительно красивые цветы, источающие такой терпкий и сладостный аромат, что у меня начинает кружиться голова.

А вот, тот самый момент, когда я, видимо, оторвавшись от группы, стою посреди этого великолепия совершенно один: не слышно ни голосов ребят, ни гудков машин, никаких посторонних звуков. Только я и Природа. Останавливаюсь как вкопанный, сражённый красотой и необъятностью этого мира и, задрав голову кверху, устремляю свой взор в голубое бездонное небо. В ушах стоит какой-то тихий и непонятный звон. Вот он постепенно нарастает, усиливается, я начинаю чувствовать некую вибрацию: такое ощущение, словно, в следующую секунду земля уйдёт из-под ног и что-то неведомое унесёт меня в неизвестное далеко. Мне становится одновременно страшно и жутко любопытно, однако, в последний момент, я внезапно встряхиваюсь, и – вновь, совсем близко от меня стоит воспитательница, а рядом весело кричат и смеются мои сверстники.

Вот, мне на руку села божья коровка. И я снова, осторожно и медленно подношу её почти вплотную к своему лицу, произнося заученной скороговоркой магическое заклинание:

Божья коровка

Улети на небо

Там твои детки

Кушают конфетки…

Ни на секунду не прерываясь, я повторяю бесконечно долго этот куплет, пока – наконец – насекомое не приоткрывает свои твёрдые, похожие на панцирь, крылья и не взмывает ввысь. Довольный и радостный, я заворожено провожаю её взглядом и, вскоре, забывшись, уже бегу к следующему кусту, где притаился майский жук – такой красивый, с темно-зеленными перламутровыми крылышками.

Почему-то, потом, когда я стану взрослым, этих жуков уже не станет. А может быть, они никуда и не исчезали? Может быть, просто, я перестал замечать их?

Ах, либИдо, либидО…

А вот и следующий фрагмент, который до сих пор вызывает ироническую улыбку, поскольку напоминает мне о том, что уже с самых детских лет я был обречён на то, чтобы неустанно проявлять повышенный интерес к противоположному полу, всячески обхаживая и красуясь перед ним своим оперением. Наверное, не случайно я родился в год петуха.

Тихий час. Все дети давно уже спят, и только мы с Лией никак не можем уснуть, шёпотом жарко споря и ни в какую не желая уступать друг другу. Наши кровати сдвинуты почти вплотную.

– Покажи ты, сначала – не унимаюсь я.

– У-у, ты какой хитренький! – не сдаётся моя соседка (кстати, – наши дома тоже расположены совсем рядом). – Нет, сначала ты покажи.

Мне совсем недавно сделали обрезание, обильно обложив мою гордость специальной чёрной ватой, способствующей быстрейшему заживлению и надёжно защищающей «хозяйство» от всякого рода инфекций и микробов. Со временем вата высыхает и постепенно, частями начинает отваливаться. Кожа шелушится и ужасно чешется, а потому я время от времени помогаю этому процессу искусственно. И вот, наконец, настаёт день, когда всё ненужное исчезает, обнажая идеально чистую и гладкую головку, и вчерашний «гадкий утёнок» во всей своей красе является изумлённому взору, преобразившись в красавца-лебедя!

По-видимому, мужская природа всё-таки изначально слаба и легко подвержена женским уговорам. Это зафиксировано мною уже в пятилетнем возрасте. Я сдаюсь, приспуская свои детские трусики и капитулируя на радость победителю. Лия внимательно и с интересом рассматривает этот странный довесок, который сейчас ей кажется таким необычным и смешным. Однако, вскоре она, то ли от смущения, то ли от стыда отводит глазки и мгновенно с головой скрывается под одеялом, коварно и предательски оставив меня с… «носом».

– А ты?! Теперь твоя очередь! – чуть не кричу я, чувствуя, как какой-то непонятный комок подступил к самому горлу и крепко сдавил его. Одна из первых обид. О подушку глухо разбиваются две крупные слезинки, расплываясь по ней большими мокрыми пятнами. Боже мой! Успокойся малыш и побереги свои слезы: тебе не раз ещё придётся расстраиваться в этой жизни по разным причинам, а потому – поверь мне – это ещё далеко не самая страшная измена.

Пройдёт несколько лет, и мы оба станем взрослыми. Лия, превратившись со временем в настоящую фотомодель, с высокими точёными ножками, тонкой талией и дразнящими округлостями в соответствующих местах, ещё долгое время будет жить в том же доме, напротив, заставляя грезить и захлёбываться собственными слюнками каждого мальчишку из нашей округи.

Это не наш двор, однако, даже поверхностное знакомство в небольшом городе, тоже требует соблюдения этикета. А потому, иногда, когда мы совершенно случайно встречаемся, я неизбежно первый, киваю ей головой и произношу вежливое «Здрасьте!», на которое она тоже, улыбаясь, свободно и совершенно раскованно бросает своё дружеское: «Привет!». И – как ни в чём, ни бывало – расходимся.

И всякий раз, меня терзает одна и та же мысль: «Интересно, а помнит ли она?»

Мне кажется, что – помнит…

Бусинка вторая – Двор

«Меня зовут Гарик, и родился я в Ереване.

Когда мне исполнилось 6 лет, я узнал, что я армянин.

Через три года мы переехали в Москву, где я стал лицом кавказской национальности.

Однажды на каникулы я поехал в Литву и там играл в футбол вместе с другими представителями русскоязычного населения.

Потом мы поехали в Америку, где меня почему-то стали называть русским.

Когда мне исполнилось 20 лет, я стал космонавтом и полетел на Луну, где встретился с представителями инопланетной национальности. И они спросили меня: «Кто ты?». Я попытался им объяснить, но они ничего не поняли и сказали:

«Давай мы будем называть тебя просто – Гариком»

(Письмо-сказка, написанная ереванским мальчиком и зачитанное диктором программы «Время»)

Как до обидного мало, оказывается, сохранилось картинок детства! Тех, что являются самыми чистыми и светлыми. Не замутнённые ничем, никаким влиянием из мира взрослого, чужого и – как вскоре придётся убедиться – жестокого, полного лжи и коварства. Так хочется глубже и надёжней спрятать их от этого мира. Для того, чтобы иногда, когда уже совсем станет трудно дышать, нырнуть туда за очередной порцией кислорода. Я с удовольствием хотел бы там остаться, но, к сожалению, мне пока это не удаётся. Как тот ныряльщик, которого нужда заставляет в очередной раз погрузиться глубоко в воду, чтобы, получив со дна морского заветную жемчужину, поднять её с собою в тот мир, где она будет выменяна на какие-то совершенно ненужные вещи, а кроме того, потускнеет вскоре и сама от прикосновения многих рук.

Эти картинки детства близки мне ещё и тем, что там нет ничего лишнего и непонятного: есть только светлая радость и тихая безмятежность. Там нет места никаким богам: нет ни Христа, ни Аллаха, ни Яхве, ни Будды… Там не существуют ни русских, ни узбеков, ни евреев, ни таджиков…

Там нет ни белых, ни красных… Ни черных, ни цветных.

Там есть только двое: ты и Вселенная. Такая же необъятная и свободная от любых условностей, как и твоя изначальная душа, которая только-только осознала свою обособленность, отделившись от божественного источника, но ещё не успевшая запачкаться миром взрослого.

Двор. Наш милый добрый двор. Прости пожалуйста за то, что я вынужден, буду только вскользь «пробежаться», хотя ты, безусловно, заслуживаешь отдельной большой книги. Ведь, я не свободен, а зажат рамками определённого жанра, и это обстоятельство не позволяет мне уделить тебе должного внимания. Я прекрасно понимаю тебя: ты дал нам всем поистине настоящее счастливое детство, сварив и сплотив в своём общем котле-пространстве очень многое, что на долгие годы потом выльется в тот основной стержень-фундамент, на котором будет возводиться всё остальное. И потому, вправе ждать от меня хоть какой-то благодарности, в виде отдельных воспоминаний.

Не волнуйся: за мною не заржавеет. Конечно же, вспомню!

Хотя, ты меня, недавно сильно расстроил…

Вероятно, права, все же, старая поговорка, гласящая: «В одну и ту же реку не войти дважды»…

Как-то, будучи в очередной раз в Бухаре, вместе со своими повзрослевшими детьми, я решил, во что бы то ни стало, показать им наш двор, в котором прошло моё детство: такое полное и насыщенное всевозможными играми.

Мне и раньше доводилось взахлёб рассказывать им о нём, о многочисленных друзьях, о невероятных историях и приключениях, а потому неудивительно, что дети не скрывали своей зависти к моему детству. А тут представилась возможность – увидеть своими глазами этот легендарный двор.

Пока мы шли, я прожужжал детям все уши, припоминая недосказанное или упущенное прежде. Глаза их светились весёлыми искорками и неподдельным восторгом – «поскорей бы взглянуть на месте на это чудо!»

Наконец, когда мы вплотную подошли к нашему старому дому, я внезапно смолк и, сбавив постепенно свои шаги, окончательно остановился, не в силах более сдвинуться с места: моему взору предстала совершенно чуждая картина.

Некогда живой неугомонный улей был безжизненно пуст и неузнаваем. Это был совершенно «мёртвый город» среди джунглей. Из всех жильцов, что жили прежде, я с трудом узнал тётю-Люду – маму, моего товарища Серёжи – которая, из некогда живой и энергичной женщины превратилась в сгорбленную старушку.

Комок подступил к горлу. Я хотел плакать и рыдать. Было только одно желание: поскорее покинуть это страшное место и бежать! Мне сделалось ужасно стыдно перед собственными детьми, словно я их коварно обманул и предал. Словом, это была настоящая трагедия.

С тех пор, я обхожу свой бывший двор стороной. Все, что было связано с ним, останется только в моей памяти и моем сердце. И это – самое родное и близкое – я постараюсь запрятать как можно глубже в себя. Я не хочу более расстраиваться. Мне хочется вновь уйти в небытие только с этими немногими сохранившимися картинками моего далёкого детства.

Бусинка третья – Мусульманские колядки

Медресе Рахмонкули-хана. Бухара. Фото автора.


Рамазан – один из самых священных месяцев мусульманского календаря. Именно в этот месяц по преданию был ниспослан Коран – самая почитаемая книга мусульман. И именно в этот месяц всем благочестивым правоверным предписано поститься.

Почти каждую пятницу, по установившейся бухарской традиции, папа с мамой старались «на выходные» навещать своих родителей, проживавших в «старом» городе. А это означало, что я опять буду носиться как ошалелый, босиком по горячему и плавящему от знойной жары асфальту с ватагой своих сверстников по узким бухарским улочкам, участвуя во всевозможных детских играх и предаваясь соблазну – залезть с риском для жизни в чужой сад, чтобы сорвать незрелый урюк (давчу) или виноград. Ну, кто же из нас ни разу не испытал в детстве подобное? Мы были детьми улицы, а потому загнать нас домой, было, делом нелёгким.

Когда же наступал месяц Рамазан, мы льстиво пробирались к своим тихим бабушкам с тем, чтобы выведать у них секрет формулы «открытия» и «закрытия» поста: нам тоже ужасно хотелось поучаствовать в таком великом и богоугодном деле, каким являлся пост. Проверить себя на выдержку и похвастаться своими результатами перед сверстниками и взрослыми. Взрослые смотрели на наш энтузиазм снисходительно, тем не менее, поощряя и поправляя нас.

Все разговоры о том, что постящиеся только и ждут ночи для того, чтобы заняться чревоугодничеством и развратом, я даже не стану комментировать, поскольку подобные утверждения очень далеки от правдоподобия и не имеют под собой серьёзной почвы.

А вот история, которую я вам изложу ниже, действительно имела место быть, когда я был глупым ребёнком. Мне до сих пор об этом стыдно вспоминать, но, как говорится, «из песни слов не выкинешь»…

Главным образом, Рамазан нам нравился из-за своих «колядок». Да, да – не удивляйтесь: эти «песни-колядки» пелись всей детворой, подходя то к одному, то к другому дому. Пелись они как на таджикском языке, так и на узбекском. Удивительно, но я почему-то, запомнил только на узбекский вариант:


«Ассалом-у-ляйкум! Бизлар келдик,

Пайгамбар йилини излаб келдик.

Хар йилда келади бир марта рўза,

Савоби – жавоби сиздан бизга.

Зумрале-зумрале, бир сўм берале,

Ок танга, кўк танга,

Чикора беринг жон янга!»


(«Мир вашему дому: мы к вам пришли,

Известить о священном месяце Посланника.

Раз в году приходит месяц Рамазан,

Богоугодного ответа ждём от вас.

Зумрале-зумрале, дайте один рубль,

Белую таньгу, или жёлтую таньгу,

Вынеси и подай нам, дорогая тётя!»)


Следует отметить, что бухарский дом строится по особому плану. Приоткрыв входную дверь, которая, как правило, никогда не запирается, кроме, как на ночь, вы попадаете в «раърав» (от тадж. «раъ», «рох» – «дорога», т. е. «рядом с дорогой») – небольшое помещение (чаще всего, с широким навесом), непосредственно перед самим домом. Справа или слева, обычно, располагаются «нужник» или какая-нибудь кладовка. Раньше, там размещались ясли для скота, поскольку в любом доме была какая-либо живность. На худой конец, обыкновенный ишак, который начинал пронзительно орать, едва на его территорию покушался чужак. В описываемый период ослов уже становилось все меньше: на смену приходила техника в виде обычного двухколёсного велосипеда – предмета «охоты» и особой зависти у местной детворы.

Владельцев личных автомобилей в описываемый период легко можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Постояв ещё с минуту, детвора выкрикивала во двор:

«Ё савоб, ё жавоб!» (Или проявите благодеяние, или дайте ответ!)

Как правило, хозяева не заставляли себя долго ждать и выносили нам что-либо из еды (в чем мало мы нуждались), либо бросали за порог дома горсть мелких монет, достоинством от 5 до 20 копеек. За монету, в 50 копеек или (что было ещё реже) 1 рубль, могла развернуться настоящая баталия, которая, бывало, заканчивалась рукопашной. Колядки эти были делом весьма обыденным и привычным: взрослые, глядя на нас, вспоминали свои юные годы, и ностальгические воспоминания былого безвозвратного детства растапливали их сердца, понуждая их к милосердному акту в такой священный месяц.

Так и продолжалась бы, наверное, эта идиллия до сегодняшнего дня, если бы мы своим поведением не дискредитировали сам институт коляды, заставив взрослых пересмотреть своё отношение к нему, с учётом вновь сложившихся реалий на постсоветском пространстве.

А все дело было в том, что новому подрастающему поколению космонавтов и лётчиков, впитавших в себя атеистическую советскую пропаганду и идеологию, были чужды такие понятия, как страх перед божьей карой, перед чистилищем, перед ответственностью за свои поступки. Словом, чужды были все те моральные и нравственные устои, на чем зиждилось воспитание наших дедов и прадедов. А потому мы, поразмыслив немного, вдруг сообразили, что под предлогом колядок очень удобно «тырить» чужие велосипеды. Благо, их было, чуть ли не в любом доме и без всякой привязи.

Осторожно войдя во двор какого-нибудь дома, мы жадно озирались по сторонам в поисках вожделенного предмета и, увидев нашу двухколёсную жертву, спешно и незаметно старались вытащить её на улицу. Все было продумано до мелочей: едва кто-либо из домашних выходил во двор, как мы тут же, временно оставляли свою добычу в покое и пронзительным голосом завывали: «Ассалому-ляйкум, бизлар келдик…»

Внешне все выглядело невинно, и нам даже на первых порах все сходило с рук, пока… Пока инциденты с кражами велосипедов не приобрели характер массовой эпидемии. Верна пословица: «Что посеешь, то и пожнёшь». С каждым разом задача наша усложнялась, ибо бдительные хозяева были уже в достаточной степени проинформированы о последствиях подобных колядок, а потому вместо богоугодных конфет и монет на наши головы стали обрушиваться бранная ругань, а иногда и горсти камней.

Апофеозом наших похождений явился случай, после которого мы раз и навсегда забыли о традиционных песнопениях.

Войдя в очередной двор, часть из нас хором затянула известный мотив, другая же – ринулась расправляться с «железным двухколёсным конём», марки пензенского велосипедного завода. К нашему великому изумлению велосипед оказался намертво привязан к столбу массивной цепью, на концах которой висел огромный амбарный замок. В замешательстве мы притихли. Наконец, в глубине дома открылась дверь, и в свете сгустившихся сумерек, проявилась тёмная фигура мужчины.

– Ё савоб, ё жавоб! – со слабой надеждой, выдавили мы из себя.

– К#ток!!! (Х#й /вам/!!!) – оглушил нас отнюдь не богоугодным ответом грубый мужской голос, заставив нас как по мановению волшебной палочки, раствориться во тьме наступивших сумерек.

Жаль, конечно же, но на этом интерес к колядкам у нас пропал окончательно и бесповоротно.

Бусинка четвертая – Моя первая Пасха

худ. Т. Жердина «Цветок Жизни», батик, свободная роспись.


Манзурка выбежала из соседнего подъезда как раз в тот самый момент, когда я поравнялся с ним. Лицо её излучало неописуемую радость и ликование. В каждой руке было зажато по цветному яйцу.

– Что это у тебя? – ошалело уставился я на этакое диво.

– Крашеные яички! – Она разжала кулачки и демонстративно подняла их на самый верх: на ладонях, протянутых к солнцу, ярко запылали два яйца – одно красное, другое – оранжевое.

Я завистливо впился в них, не в силах оторваться от этого великолепия.

– Если хочешь, и тебе дадут – пожалела меня соседка. – Надо только сказать: «Христос воскрес – дайте одно яичко!»

Я не поверил своим ушам: «Только и всего?!»

– А где? – недоверчиво спросил я, на всякий случай.

– У тёти-Вали, на втором этаже.

В ту же секунду я метнулся в подъезд, торопливо перескакивая через ступеньки. В глубине души теплилась надежда, что и на мою долю должно что-либо остаться. Достигнув заветной двери, выждал немного и, отдышавшись, робко постучал в квартиру Давыдовых. Вскоре за дверью послышались шаги, затем звуки отпираемого замка и, наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла Лариса, изумлённо уставившись на меня и как-то странно улыбаясь. Она была старше меня по возрасту, а потому круг её знакомых и интересов никак не пересекался с моими ровесниками.

– Чего тебе, Галиб? – выждав немного, спросила она.

И тут до меня дошло, что я напрочь забыл самое главное! Надо же: ведь, ещё с минуту назад повторял про себя эту «формулу-заклинание». И теперь стоял как дурак, глядя на соседку и хлопая своими ресницами. Однако медлить было нельзя и потому, набравшись смелости, я робко произнёс:

– Крест на крест – дайте одно яичко…

Не в силах сдержаться, Лариса прыснула и, повернувшись в сторону кухни, неожиданно засмеялась.

– Мама! – весело крикнула она вглубь квартиры. – Тут Галиб, «крест на крест», яичко просит!

«Ну, всё: не видать тебе никаких яиц! – сник я окончательно, жалея себя. – „Пароль“ не сумел запомнить».

И тут на пороге возникла добродушная и сияющая тётя-Валя. Она молча, по-матерински, чмокнула меня в лоб, и, тихо промолвив «Воистину воскрес!», протянула… целых три (!) разноцветных яйца: одно было такое же красное, как и у Манзурки, второе – голубое, словно небо, а третье – ярко жёлтое, как настоящее солнце.

Не помня себя от радости, я выскочил на улицу, дабы похвастаться своим «уловом» перед соседкой, но той уже не было: как назло, двор был пуст. Я задрал голову кверху и… замер. Во всем мире нас было только трое: голубое безоблачное небо, весело подмигивающее солнце и я, с крашеными яичками в руках.

Бусинка пятая – Мамин букет

Мама. Бухара, конец 60-х гг ХХ в. Фото из семейного архива автора

Ма-ма мы-ла ра-му…

Это – мы-ло.

(Из Азбуки советских времён)

Мама…

Всю жизнь она будет ассоциироваться с цветами, духами и … мылом. Сейчас попробую объяснить…

Мои родители поделят свою жизнь поровну: между семьёй и любимой работой. Так, если отец не мыслил себя вне стен родной редакции, то мама без остатка посвятит себя школе, являясь первой учительницей для многих детишек, которые учились в узбекских классах. Сколько поколений учеников она научит читать, писать и считать за всю свою тридцатипятилетнюю трудовую деятельность, мне так и не удастся выяснить.

Зато, хорошо запомнился тот день, когда я впервые пошёл в первый класс.

Первое сентября 1964 года. Мы идём вдвоём: я и мама. Она держит меня за руку и рассказывает о предстоящей учёбе, о школьной дисциплине и о том, что теперь я уже совсем взрослый и, следовательно, вполне ответственный человек, который обязан отвечать за свои поступки. Под ногами, кое-где, попадаются жёлто-оранжевые листья. Меня ни на секунду не покидает праздничное настроение и радостное ощущение чего-то торжественного и очень важного, которое должно вот-вот свершиться. Запомнились белые мамины носочки и её жёлтые туфли. А ещё – мамины глаза. Они светились тихой радостью и переполнявшей гордостью за своего сына.

Мама могла совершенно легко взять меня в свой класс, став одновременно моей первой учительницей. Но, определила меня в русскую школу. И за это я ей буду благодарен на всю оставшуюся жизнь.

В отличие от своих коллег, она никогда не прибегала к указке, как к воспитательному орудию многих учителей, никогда не оскорбляла своих учеников браными словами, не говоря уже о рукоприкладстве, что нередко имело место быть в обычных национальных школах.

Поэтому неудивительно, что, став уже совсем взрослыми и вполне состоявшимися личностями, многие из её бывших учеников будут наведываться к нам домой, чтобы выразить своей первой учительнице почтение и тёплые слова благодарности.

Но особенным днём в нашем доме был, конечно же, международный женский день 8-е марта. Во второй половине дня, когда мама возвращалась с работы, во дворе нашего дома можно было застать удивительную картину. Впереди, утопая в зелени бесчисленных букетов, идёт моя мама, а рядом, по обе стороны от неё, шествует почётный эскорт сопровождения, состоящий из её маленьких учениц, которых едва можно разглядеть из-за огромных охапок цветов.

Через минуту, вся наша квартира благоухала ароматами полевых цветов, тюльпанов и садовых роз, источая из себя терпкие запахи гиацинта и душистой сирени, гладиолусов и белоснежных лилий. Наконец, разобравшись с цветами, мама переходила к подаркам, которыми были набиты две огромные сумки, обтянутые кожзаменителем. В основном это были дешёвые духи «Кармен», «Гвоздика» и одеколоны «Шипр», «Тройной». Иногда попадались и «эксклюзивные» экземпляры, вроде «Красной Москвы» или «Ландыша серебристого». Наконец, на свет извлекался самый главный стратегический продукт – мыло. Туалетное и хозяйственное, с этикетками и без. Вскоре, на столе образовывался внушительный курган из различных брусочков и «кирпичей», который затем постепенно рассасывался, перебираясь в многочисленные шкафчики и полочки, заполняя собою всевозможные этажерки и сундучки.

Домочадцы же, прекрасно осведомлённые о том, что во многих семьях со скромным достатком, невероятным образом прочно закрепился в сознании ассоциативный ряд «учительница – знание – чистота – мыло» (тем более, что самое дешёвое мыло стоило 6 копеек), в этот момент испытывали двойственные чувства, подшучивая над мамой:

– Конечно: ходим мы грязные, не мытые, вот и дарят мыло.

Естественно, больше всех смеялась мама.

Пройдёт немало лет. Как-то, будучи на пенсии, мама сунется за очередным куском мыла и … надолго застынет в изумлении: заветный ящичек окажется пуст.

И тут я вдруг замечу, как глаза её увлажнятся, и по щеке сползёт ностальгическая слезинка.

– Надо же! – тихо прошепчет мама. – До меня только что дошло: я поймала себя на мысли, что никогда в жизни не покупала мыла. Обыкновенного куска мыла!

И, в следующую секунду, взглянув на моё недоуменное и вытянутое лицо, она не выдержит и радостно зальётся своим неповторимым смехом.

Бусинка шестая – Велик

Вероятно, у каждого из нас в детстве было заветное желание. Моей светлой мечтой был велосипед. Вначале – трёхколёсный, а чуть позже – в классе пятом-шестом – настоящий, двухколёсный. Нет, не «ПВЗ»1: тот был слишком «взрослым» для меня, да к тому же и чрезвычайно дорогим – пятьдесят два рубля. Об этом не могло быть и речи. Меня вполне устроил бы «Школьник» или – на худой конец – «Ласточка». Правда, последняя, считалась «дамской» моделью, ввиду отсутствия передней рамы, но с другой стороны, это даже было, скорее, её плюсом, поскольку избавляло нас – низкорослых юнцов – от мучительных попыток, запрокидывать свои короткие ноги через высокую раму «взрослого» велосипеда. И по цене, второй тип «великов» был гораздо привлекательней – что-то, около 35 рублей. Однако и такая сумма, по тем временам, представлялась довольно внушительной для бюджета среднестатистической советской семьи.

Особенно, если учесть, что нас у родителей было пятеро. Тут уж, моим родителям, волей-неволей, приходилось придерживаться мудрой и осторожной политики, во избежание всевозможных обид со стороны остальных членов семьи, что выглядело вполне справедливо. А потому, рассчитывать на столь щедрый подарок, я мог лишь гипотетически, в своих самых смелых и невероятных фантазиях. Это выглядело примерно так же, как чуть позже, я вычитаю в книжках по астрономии: да, есть далёкие галактики, да, существуют в них звёздные системы, подобной нашей, и даже, очень возможно, имеется жизнь на какой-нибудь из этих далёких планет, но вероятность контакта настолько мала…

Словом, шанс был невелик, однако, именно эта слабенькая надежда, удивительным и непостижимым образом перевешивала всё остальное. Тем более, что мои мягкосердечные родители, не желая расстраивать ребёнка, дипломатично уклонялись от конкретного ответа, не говоря ни «да», ни – «нет». Это ещё более распаляло детское воображение: образ «золотого тельца» на двух колёсах, прочно засел в моём сознании. Велосипедом я грезил целыми днями и бредил во сне, по ночам. Иногда, мне казалось, что эта мечта вот-вот близка к воплощению, но всякий раз, в самый последний момент, неизвестно откуда взявшиеся непредвиденные обстоятельства, препятствовали осуществлению, снова отодвигая её на новый неопределённый срок. То, что происходило в такие минуты в очень ранимой и хрупкой душе ребёнка, невозможно передать словами. Обида – это совсем не то слово: эти чувства способен понять лишь тот, кому хоть раз довелось оказаться в подобной ситуации. Каждый раз, с трудом находя в себе силы, я «поднимался на ноги» и, заглушая в себе боль, вновь и вновь пытался заставить себя поверить в то, что уж, в следующий раз, я буду точно вознаграждён за все свои душевные муки и страдания. И каждый очередной такой случай, оставлял в моём сердце глубокие раны, которые, заживая со временем, оставляли, тем не менее, некие рубцы. Что тут скажешь: ребёнку так свойственно и ближе по своей природной сути, верить в чудо.

Мне бы, поднатужиться немного: прикинуться на недельку-другую паинькой и послушным сыночком; поднапрячься, подналечь и принести со школы хотя бы две-три «пятёрки»; поймать удобный момент, когда папа с мамой смеются, подойти к ним и тихо сесть рядом, изобразив на лице страдальческое выражение, полное скорби и утраты… И – всё! Можно смело готовить кусок марли или фланелевую тряпочку для любовной протирки и чистки новенького седла и бардачка, от которых так пахнет кожей и магазином!

Однако с Хитростью, дела у меня обстояли неважно: видать, пока я, раскрыв от удивления рот, изумлялся этому миру, остальные – более шустрые сверстники – расхватали ходовой, нынче, товар. А потому, когда я приплёлся к «шапочному разбору», со дна мешка, глупенько хлопая своими невинными глазками, на меня взирали лишь Доверчивость и Наивность. Так что, выбора у меня не было: пришлось довольствоваться тем, что осталось.

Позднее, став значительно старше, я так и не сумею полностью избавиться от этой «парочки», осуждаемой на всём трезвомыслящем Востоке и являющейся предметом язвительных насмешек со стороны товарищей. К тому же, вызывая бешеную ярость и стыд в душе моего старшего брата. Именно ему, впоследствии, я буду обязан многим урокам, что преподносит нам жизнь, и на которые иногда совсем не просто дать однозначный ответ. Конечно же, брат меня любил и жалел, но в немалой степени, его рвение и усердие в этом вопросе объяснялось тем, чтобы позорное пятно «дурачка-простофили» не легло на всю нашу семью. И в этом – надо отдать ему должное – он преуспеет. Хотя, однажды, всё же, причинит мне очень острую боль, лёгкий след от которой до сих пор даёт о себе знать. Но об этом чуть ниже…

Тем не менее, в один из дней, Судьба сжалилась надо мной: родители пригласят меня для беседы в гостиную. Надо ли, описывать то волнение, когда я переступил порог главной комнаты, являющийся одновременно и кабинетом отца. Сердце колотилось столь неистово и сильно, что, казалось, ещё немного – и оно выскочит из груди. Папа встретил меня стоя у стола, мама же, сидела в кресле, чуть поодаль, у окна. Прямо над их головами, со стены, на меня ласково и добродушно смотрели два портрета: молодой и красивый папа, с густыми мохнатыми бровями, и совсем юная мама, в национальной тюбетейке, из-под которой многочисленными ручейками-струйками ниспадали длинные девичьи косички. Я перевёл свой взгляд с портрета на маму, которая продолжала как-то сдержанно и загадочно улыбаться. Мама преподавала в младших классах в той же самой школе, где я учился, а потому была в очень тесном контакте с моими учителями.

– Значит так: мы тут, с мамой, посоветовались – по привычке, сдержанно произнёс родитель, словно по-прежнему находился у себя в редакции, на планёрке. – В общем, велосипед мы тебе можем купить, но… при одном условии: ты обязан до конца учебного года исправить «тройку» по ботанике. Договорились?

Боже мой! Я не верил своим ушам! Какой может быть разговор: исправлю, конечно же, исправлю! Расцеловав на радостях родителей, я метнулся к отрывному календарю, что висел у нас в коридоре: до летних каникул оставалось ещё долгих два месяца. Мне ничего другого не оставалось, как крепко стиснуть зубы: «ничего, зато велик уже, можно сказать, тут, в коридоре». Я бросил взгляд на прихожую, прикидывая, где будет место «стоянки» моего будущего двухколёсного друга. И, в следующую минуту, уже рылся у себя в портфеле, в поисках нужного учебника. Надо было основательно взяться за ботанику.

«Пестик, тычинка, рыльце, цветоложе… Однопольные, семядольные…» – зубрил я без устали днём и ночью.

Одноклассники перестали меня узнавать: обычно, флегматичный и пассивный на уроках, я преображался, едва в класс входила «ботаничка». Нисколько не стесняясь своих друзей, я как самый отъявленный негодяй, последний «отличник» и «выскочка», изо всех сил тянул свою руку вверх в надежде, что, наконец то, учительница обратит на меня своё внимание и вызовет к доске. Но, по закону подлости, она, как назло, не замечала моё рвение. Постепенно, товарищи перестали со мной здороваться.

Во дворе, дело обстояло не лучшим образом. Меня, которого ни за какие коврижки невозможно было загнать домой, не видно было на улице. Друзья недоумевали: что случилось? Я же, поклявшийся себе – молчать до последнего момента, сознательно отказывал себе не только во всевозможных играх и викторинах, которые ежедневно устраивались нашей детворой, но и лишил себя самого главного праздника – футбола. Эту жертву, способны по достоинству оценить лишь мои сверстники, поскольку мяч мы гоняли ежедневно до поздних сумерек.

Вскоре мой аскетизм принесёт свои плоды: в дневнике, напротив предмета «ботаника» будут красоваться две «четвёрки» и одна «пятёрка». Правда, по всем остальным урокам, я заметно сдам. Однако, это меня расстраивало менее всего: главное – я сдержал своё слово!

Приближался конец главной четверти. До заветного дня оставалось всего ничего. Никелированный блестящий обод переднего колеса «Школьника», уже отчётливо просматривался в проёме нашей двери. В один из дней, возвратившись домой, я заглянул в наш старый пузатый холодильник «Мир», в надежде перекусить что-либо на скорую руку. На удивление, он окажется пуст. Ничего путного, кроме молока, масла и яиц, моему взору не предстало. На короткое время я задумался. И тут, вдруг вспомнил, как однажды я был восхищён вкуснейшим омлетом, которым меня угостила Анна Ивановна, жившая этажом выше. Мальчишки нашего двора дразнили её не иначе, как «Анна-Ванна». Глаза невольно закатились вверх, мысленно представляя себе эту пышную вкуснятину. И я решился. Не скрою: сомнения терзали. Во-первых, подходить к плите, а тем более, что-либо самостоятельно готовить, нам категорически запрещалось. Ещё свежи были впечатления от первого кулинарного опыта, проводимого совместно с сестрой, когда мы решили пожарить картошку. Я вспомнил сожжённую сковородку, обуглившие и слипшиеся брусочки картофеля и жуткое облако дыма, стоявшее ещё долгое время под потолком, и невольно передёрнул плечами. Помню, как папа, с ремнём, гонялся за нами вокруг стола, а мы слёзно просили прощения, обещая, никогда больше в жизни не затевать подобных опытов. А во-вторых, я плохо запомнил рецепт: знал только, что там обязательно должны присутствовать вышеуказанные ингредиенты, но вот в каких пропорциях… И, тем не менее, я рискнул.

Руководствуясь чисто практическими соображениями и не задумываясь особо, я вбил в чашку четыре яйца, бухнув вослед пол-литра молока. Добавил соли, немного сахара и, тщательно взбив всё это дело вилкой, налил первую порцию в холодную сковороду и поставил её на огонь. Вскоре, на поверхности весело забулькали пузырьки молока, однако, ожидаемой «шапки», почему-то, так и не появилось. Промучившись и вконец испортив первый омлет, я вначале заметно взгрустнул, но, вспомнив известную поговорку «первый блин комом», вновь воспрял духом и уверенно добавил немного муки. На сей раз, у меня вышло нечто среднее между блинами и оладьями, но, с «заплатками» и многочисленными комочками. В третью попытку, меня угораздило поместить сковородку с деревянной ручкой в духовку.

Наконец, когда оттуда повалил густой дым, я окончательно сник, поставив крест на своём эксперименте. Добросовестно отправив «омлет» в мусорное ведро и перемыв кое-как посуду, я стал лихорадочно соображать – что бы такое придумать, дабы моё оправдание помогло мне избежать заслуженного наказания. На душе «скребли кошки». Не знаю – почему, но ноги принесли меня в гостиную.

Я осторожно перешагнул порог комнаты и бросил взгляд на портреты. Странно, но они смотрели на меня уже совершенно иначе, нежели пару месяцев назад. У папы, на переносице добавилась ещё одна складка, которую я не замечал раньше, отчего его взор показался сердитым и строгим, как у Карла Маркса, что висел у нас в школе, в кабинете истории. В мамином же взгляде, читался укор, и даже некое осуждение. Далее, находиться дома было невыносимо, более того – опасно: скоро должны были возвратиться родители. Чтобы скинуть с себя неприятные мысли, было принято решение развеяться немного на улице. И действительно: стоило мне оказаться во дворе, где меня встретила толпа ликующих товарищей, как угроза неотвратимого наказания показалась мне таким пустяком, что я очень скоро позабыл про все свои горести и печали. Через пять минут, мы уже гоняли мяч, предав забвению всё на свете.

Между тем, дома, где собрались все, за исключением меня, шло бурное обсуждение моего поведения. Как назло, именно в этот злосчастный день, наша классная руководительница передала моей маме табель с итоговыми оценками, в котором, наряду с «четвёркой» по ботанике, красовались три жирные «тройки»: одна по физике и две – по математике. То, что дома меня ждала порка и экзекуция, было вполне естественным и закономерным. Неестественной лишь, могла показаться стороннему наблюдателю, реакция моих братьев и сестёр, которые – казалось бы – вопреки здравому смыслу, очень оживились, если не сказать более – заметно повеселели. Однако, кто из нас не помнит того соперничества и тех потасовок, между отдельными членами семейства, которые имели место быть практически в любой приличной и уважающей себя семье? Причём, как правило, «весовые категории» соблюдались строго и неукоснительно. Так, например, в нашей семье, несомненными «тяжеловесами» были старшие брат с сестрой. Моим же, извечным соперником по отвоеванию жизненного пространства, являлась вторая сестра, которая была на два года старше меня. Самый незавидный (и одновременно – самый удобный) статус, имел мой младший брат, которому приходилось сражаться «против всех», и которому (по вполне понятным соображениям) очень многое сходило с рук.

Итак, дождавшись, когда ярость отца достигла своей наивысшей точки, все дети, в предвкушении «премьеры», нетерпеливо заёрзали на стульях: каждому хотелось насладиться предстоящим спектаклем. Оставалось только послать гонца с извещением – добровольно предстать «пред грозные очи царя» и смиренно положить свою голову на плаху. Вскоре, когда мама молча положила перед главой семейства мой табель, гостиную оглушил грозный рык и, к величайшей радости старшего брата, ответственная миссия делегата была поручена именно ему. Надо отдать должное его фантазии и изобретательности, поскольку, справился он со своей задачей настолько блестяще, что многие послы умерли бы на месте от зависти.

Тем временем, ничего не подозревавший я, был с головой погружён в футбол. Ворвавшись в штрафную площадку противника и получив отличный пас, я уже развернулся, было, для того, чтобы отправить мяч в «девятку», как вдруг, неожиданно увидел радостно бегущего навстречу мне брата, энергично машущего руками и орущего непонятно – что.

– ВЕлик! – явственно и отчётливо донеслось до моего уха последнее. – Иди скорей, посмотри, какой тебе купили велосипед!

Мяч медленно, как в кино, повис на какое-то мгновение в воздухе, а затем поплыл куда-то в пустоту, в то время как самого меня – плавно унесло в другую сторону. Перед глазами внезапно вспыхнули розовые круги, и земля под ногами исчезла, то есть, совсем растворилась. Её просто, не существовало!

Я уже не помню, что я кричал в ответ брату, каким образом преодолел кажущееся бесконечным расстояние до дома, как ворвался домой и как сбрасывал на ходу свою обувь… Ничего этого не помню. Помню только, что, влетев пулей в комнату, с горящими глазами, я едва выдохнул:

– Где велик?!

Окончательно же, приду в себя, когда увижу отца, судорожно расстёгивающего на поясе ремень и цедящего сквозь зубы:

– «Велик», говоришь? Сейчас я тебе покажу «велосипед»!

И тут, я впервые в жизни, вдруг ощутил, как где-то глубоко внутри просыпается неведомое и необъяснимое мне прежде чувство, с которым никогда ранее не приходилось сталкиваться. Нет, велосипед здесь был совершенно ни при чём: о нём я уже успел забыть. То было совершенно иное… до боли сжавшее грудную клетку. Такое ощущение, словно, по чему-то очень свято оберегаемому и тщательно скрываемому от всего остального мира, а следовательно, и – очень сокровенному и дорогому – пробежалась рота солдат, растоптав всё вокруг своими грубыми грязными тяжёлыми сапожищами. Ощущение полной пустоты и разрухи…

Взбучку, конечно же, я получил. Хотя, папе с трудом удалось дотянуть до конца роль строгого и сурового родителя. Ибо, в такие минуты, он сам очень сильно переживал и еле сдерживал себя от того, чтобы не расчувствоваться и не приласкать свою несчастную жертву. И уже поздно ночью, когда я, всхлипывая и шмыгая носом, почти засыпал, вдруг знакомая тёплая и колючая щека нежно прошлась приятным наждаком по моему горячему лбу, после чего я окончательно успокоился и заснул.

Бусинка седьмая – Диля

Диля была пятым (или – шестым?) по счёту ребёнком в большой многодетной семье, жившей с нами по соседству. Корни этой семьи терялись где-то в арабском квартале Бухары. Родители её были самыми обыкновенными простыми тружениками: мать – домохозяйка, отец – уважаемый садовник, которому было поручено озеленение и благоустройство садов и скверов города.

В типичной ортодоксальной семье, где воспитывалась девочка, свято чтились мусульманские традиции, предписываемые шариатом, и незыблемо соблюдался патриархальный уклад жизни, с соблюдением строгой иерархии и безусловным почитанием родителей и старших. А потому, излишне говорить о том, какое значение придавалось в этом доме воспитанию детей, и прежде всего – воспитанию девочек.

К примеру, мне никогда не доводилось видеть Дильбар (а именно так звали на самом деле нашу героиню) в скромной школьной юбке, не говоря уже о брюках или (боже упаси!) джинсах. В любое время года на ней неизменно присутствовало длинное широкое платье строгого покроя, с наглухо прикрытым воротом, а ноги, по самые щиколотки, были вечно скрыты под национальными шароварами. В исключительных случаях, вместо шаровар, натягивалось длинное синее трико.

При этом девушку отнюдь нельзя было отнести к разряду забитых или отсталых в своём развитии детей. Нет. Ей тоже, как и остальным ребятишкам нашего двора, были присущи такие черты характера, как общительность, весёлый нрав, юмор и озорство. Правда, последнее качество носило довольно странный характер. Совершить какую-нибудь пакость исподтишка, являлось, пожалуй, одним из любимых занятий Дили. Это ей доставляло огромное и ни с чем, ни сравнимое удовольствие.

Гордостью нашего двора был бассейн. Такие типовые резервуары, запроектированные на пожарный случай, имелись почти в каждом дворе. Они представляли собою пустые бетонированные колодцы трёхметровой глубины, с примерно таким же диаметром, и были, как правило, засыпаны наполовину различного рода строительным мусором и прочими отходами производства.

В один из дней, общими усилиями ребят нашего двора был организован «субботник», и вскоре мы уже плескались в собственном «лягушатнике», на зависть ребятне окрест лежащих дворов. Целыми днями мы проводили всё свободное время возле любимого «озера». Иногда, накупавшись вдоволь, укладывались пузом на широкий горячий борт бассейна, подставив свои спины знойному солнцу, и загорали.

Именно в такие моменты, коварная Диля незаметно подкрадывалась к ничего не подозревающей жертве и, резко столкнув её в воду, с ехидным смешком отбегала быстро в сторонку. В эти минуты она находилась на «седьмом небе» от счастья.

Каждый из пострадавших втайне лелеял в душе свою сокровенную мечту – застать когда-нибудь свою обидчицу врасплох, чтобы проучить хулиганку. Однако осуществить подобное было крайне сложно: во-первых, купаться, ей строго было запрещено, а во-вторых: она и сама никогда в жизни не рискнула бы прыгнуть в бассейн, поскольку совершенно не умела плавать. Кроме прочего, она обладала ещё одним немаловажным качеством, которое сводило на нет все тщетные попытки обиженных товарищей ущучить своего кровного врага. Дильбар была очень хитрым и чрезвычайно осторожным противником. Как ни старались несчастные ребята, ничего у них не выходило: каким-то непонятным дьявольским чутьём соперница вмиг «раскусывала» интригу и в самый последний момент ускользала от возмездия, открыто затем насмехаясь над неудачниками.

И, всё же, однажды «мата-хари» прокололась…

В один из дней, родитель протянул своей дочери пять рублей, наказав ей сходить на рынок и прикупить каких-то продуктов. Следует отметить, что пять рублей в те времена были суммой немалой. Крепко зажав в кулак драгоценную купюру, Диля вышла из дому, с намерением двинуться в сторону базара. По привычке, она бросила взгляд на «лягушатник», откуда доносились радостные крики и визг мальчишек и девчат. И тут, заметив, что двое ребят стоят к ней спиной, она не утерпела и, пригнувшись, начала осторожно к ним подкрадываться.

Диля настолько увлеклась своей охотой, что совсем упустила из виду притаившегося неподалёку в кустах одного из её мстителей. Едва она успела столкнуть в воду одного из мальчишек, как неожиданно почувствовала сильнейший толчок в спину, заставивший её полететь вслед за товарищем в бассейн.

Раздался долгожданный взрыв хохота. Однако уже через пару секунд выяснилось, что Дильбар совершенно не умеет плавать: её беспомощное тело то уходило на дно, то резко всплывало на поверхность, вскидывая кверху худющие руки.

– Дай руку! Дай! – кричал мой товарищ, едва голова несчастной в очередной раз показывалась из воды.

Диля же, игнорировала своих спасателей: побултыхавшись некоторое время на поверхности, она вновь уходила под воду. Наше злорадство вмиг сменилось серьёзной тревогой. Необходимо было что-то срочно предпринимать. Наконец, один из ребят ухитрился ухватить её за запястье и с силой потянул «утопленницу» к себе. Не прошло и минуты, как Диля вновь стояла на берегу бассейна. С прилипших к телу одежд, обильно стекала вода.

– Ты чё не давала нам руку?! – возмущённо крикнул ей в ухо мой товарищ.

Вместо ответа, она оттолкнула нас от себя, отбежала в сторонку и дрожащей ручонкой стала медленно разжимать свой кулачок. И в следующую секунду все были поражены невероятным чудом: на раскрытой ладони покоилась совершенно СУХАЯ синяя банкнота, достоинством в пять рублей!

Бусинка восьмая – Арам шум-шум

Во дворе «нашего» дома. Конец 60-х гг. ХХ в. Бухара. Фото из семейного архива автора.


С новой игрой нас познакомила Таня, недавно возвратившаяся из «Артека». Перекочевав с тёплого и ласкового берега Крыма на знойную и жгучую почву Бухары, эта невинная игра советских пионеров явно требовала доработок и усовершенствования. Что и было незамедлительно претворено в жизнь нашими сметливыми старшими товарищами.

Изначально её правила были достаточно банальны и скучны: водящему плотно завязывали глаза, ставили в центр хоровода и, под всеобщие бормотания («Арам-шум-шум, арам-шум-шум, арамийя бисила, бисила, бисила»), взявшись за руки, начинали медленно кружить вокруг несчастного, которому оставалось только, наугад вскинув руки с галстуком вперёд, заарканить свою «жертву». После чего, «жертва» и водящий поворачивались спиной друг к другу (на приличном расстоянии) и на счёт «раз-два-три» обязаны были повернуться лицом к лицу. Если оба участника синхронно разворачивались с одной стороны, то они обязаны были, чмокнув друг друга в щёчку, мирно расстаться. Если же поворачивались «вразнобой», то бывший водящий встраивался в общий хоровод, а на его место заступал «новичок».

Налицо – явный непорядок.

Саша был лет на пять старше нас, а потому совершенно резонно предложил несколько усовершенствовать игру, с учётом, так сказать, бухарской специфики, а точнее – специфики нашего двора.

Во-первых, повязка на глаза – совершенно излишняя вещь, позорящая доброе и светлое имя пионера, одним из качеств которого всегда являлась честность. Будет вполне достаточным полагаться на это качество. Это предложение было встречено с пониманием. Особенно мужским электоратом, которому не очень-то «светила» перспектива чмокаться с приятелем.

Во-вторых: целоваться следует «по-человечески», то есть, в губы. Женская половина смущённо молчала, что было справедливо всеми сочтено за согласие. Игра заметно оживилась, обретая с каждым днём новых поклонников.

Аппетит, как известно, приходит во время еды: следующее нововведение касалось продолжительности поцелуя. В ходе довольно бурного обсуждения, стороны, все же, пришли к взаимному согласию: было решено считать до десяти.

Ещё через какое-то время, тот же Саша счёл неприличным целоваться у всех на виду и предложил «идеальный» вариант: хоровод зрителей громко продолжает считать до десяти, но… уже повернувшись спиной к участникам эксперимента. Эта существенная поправка позволила снять скованность в отношениях, добавив игре шарма и своеобразного очарования. Игра постепенно приобрела сумасшедшую популярность, вытеснив такие игры нашего двора, как «казаки-разбойники», «догонялки» и всякие викторины.

И, тем не менее, один момент в этой игре нас явно смущал, а именно – как угадать с синхронностью разворота партнёров в предвкушении долгожданного поцелуя?

Но Саша был бы не Сашей, если б не его смекалка: ведь не зря же, он учился в институте.

– Надо встать плотно затылками друг к другу и взяться за руки – совершенно объективно и непредвзято заключил он.

Воцарилась тишина. Чувствовалось – идёт интенсивная работа мозга.

И, буквально в следующую секунду, лица всех участников заметно просветлели и оживились.

«Взяться за руку». Вот оно то спасение, что даёт надежду, а вместе с ней и десятки способов и ухищрений для того, чтобы передать незаметный условный сигнал своему партнёру (партнёрше), начиная от постукивания, поглаживания и до обыкновенного лёгкого сжатия руки…

«Бедные артековцы! – искренне жалели мы несчастных отличников и очкариков всего Советского Союза. – Если б они только знали – насколько мы усовершенствовали эту настоящую пионерскую игру!»

Бусинка девятая – Кара

Кара врал постоянно. Это было у него, что называется, в крови. Причём, для этого ему не приходилось прикладывать особых усилий: всё происходило естественно, само собой.

Рыбе, для того, чтобы она могла свободно дышать, необходима вода; человеку – воздух; Кара же, не мог прожить без вранья и одного часа.

Вообще-то, настоящее его имя было Кахрамон, что в переводе с узбекского означает «герой». Но, по устоявшейся традиции, длинные имена превращались нами для удобства в короткие клички. Таким образом, Кара (с ударением на первом слоге) не являлся исключением. Он был шестым или седьмым по счету ребёнком в огромной многодетной семье, чья квартира находилась почти напротив нашей. Предки его были арабами, но, окончательно адаптировавшись несколько поколений назад, разговаривали на таджикском языке.

Квартира их напоминала улей: оттуда постоянно доносились несмолкаемое жужжание, и запахи приготовляемой пищи. Это была строго ортодоксальная семья с патриархальным укладом жизни и беспрекословным подчинением вышестоящему члену по иерархии, с решающим правом голоса главы семейства.

Улица являлась единственным местом, где мы могли, забыв про домашних, свободно предаваться нашим играм и детским фантазиям, с утра и до самого позднего вечера гоняя мяч или купаясь в пожарном бассейне, который совместными усилиями был превращён в образцовый лягушатник на зависть всей соседской детворе.

Упоминаемый порок Кахрамона был хорошо известен всем ребятам нашего двора. Более того, мы уже настолько свыклись с этой чертой его характера, что даже в обычном приветствии склонны были заподозрить скрытый подвох. И, если вы полагаете, что Кара на это обижался, то глубоко заблуждаетесь. Он этим гордился. Правда, не открыто, но как-то по-особенному: так человек, совершивший героический поступок и страстно желающий, чтобы об этом узнали, скромно опускает свои глазки, убедившись в достижении поставленной цели. При этом он продолжал сохранять суровый вид и даже хмурился, хотя и невооружённым взглядом было видно – как ликует его душа. Можно сказать, это было средством его самовыражения.

Враньё его, на первый взгляд, носило совершенно безобидный характер, большей частью напоминая рассказы, сродни небезызвестным историям Э. Распэ о бароне Мюнхгаузене. Вознестись до крупных мошенничеств или афер его скромный ум, конечно же, не мог. Хотя порою, благодаря нашей притупленной бдительности, ему и удавалось ввести нас в заблуждение. В такие минуты он откровенно ликовал, потешаясь над нами, как над доверчивыми простофилями. Ещё бы: это был апофеоз, высшее блаженство, приносящее ему наслаждение, компенсируя недостаток таких качеств, как благородство и широта души, деликатность и сострадание. Нет, нельзя сказать, что он был глух к чужому горю, но, будучи воспитанным в суровых условиях, где чувство выживаемости и сомнительная находчивость поощрялись и ценились, как нечто вполне естественное, он не особо обременял себя «глупыми» возвышенными идеями, считая всё остальное красивой литературной сказкой, далёкой от реальной жизни. Словом, он достаточно трезво смотрел на окружающий его мир, руководствуясь в своих поступках здравым практицизмом и полученным воспитанием.

«Про шпионов»

Как и все дети 60 – 70-х годов прошлого века, мы безумно любили кино. Нашему поколению и в самом деле крупно повезло. Потому, что именно на этот период пришлись такие фильмы, как «Морозко», «Конёк-горбунок», «Неуловимые мстители», «Белое солнце пустыни», «Бриллиантовая рука», «Золотой телёнок», «Фантомас» и многие другие, что сегодня нам демонстрируют по телевизору по нескольку раз, поскольку ничего подобного в новых «демократических» условиях создать, почему-то, не удаётся. Мы совершенно не обращали никакого внимания на титры, на имена режиссёров (Роу, Гайдай, Данелия, Алов, Наумов). Нам просто нравились фильмы. Причём, почти все.

Несмотря на то, что билет на детский сеанс стоил всего-навсего 10 копеек, тем не менее, походы в кинотеатр для нас были явлением нечастым. Пойти же, всем двором – это настоящее событие. Одно из них запомнилось на всю жизнь.

Кара прибежал к нам весь запыхавшийся и взволнованный:

– Дураки! В «Бахоре» («Весна» – один из трёх крупных кинотеатров города, находившийся рядом с нашим домом) идёт новая кинуха, а вы здесь в футбол играете… Скорее собирайтесь, пока не все билеты раскуплены!

– А что за фильм? И вообще: про что? – поинтересовался кто-то из ребят.

– «Пиросмани» – загадочно произнёс Кара и добавил для пущей надёжности – Про шпионов!

Через десять минут, с трудом уговорив своих родителей, мы всем двором двинулись в направлении кинотеатра, бурно обсуждая по пути возможный сценарий и захлёбываясь от эмоций, в предвкушении предстоящего просмотра. К счастью, возле касс не было ни единого человека. «Повезло» – решили мы, и, быстро приобретя билеты, довольные шагнули вовнутрь. Тогда мы ещё не знали, что окажемся единственными зрителями на весь кинозал.

Забегая несколько вперёд, скажу, что став уже взрослым, мне вновь доведётся посмотреть (но уже – целенаправленно) этот замечательный фильм, рассказывающий о горькой судьбе уникального грузинского художника-самородка Нико Пиросманишвили (реж. Г. Шенгелая, 1969г) – одного из самых ярких и самобытных представителей, так называемого, «наивного искусства», творчество которого не может оставить равнодушным истинного ценителя и поклонника мировой живописи. Конечно же, это далеко не детский, и уж совсем не «шпионский» фильм.

Полагаю, читателю нетрудно будет представить – что за шок мы все испытали, заплатив кровные десять копеек и получив вместо ожидаемого остросюжетного детектива, скучный и непонятный нудный фильм о каком-то художнике-неудачнике.

Поначалу, мы терпеливо ждали, надеясь, что «вот сейчас» закончится вступительная часть и… начнётся. Однако по прошествии довольно продолжительного времени, наши физиономии вытянулись, когда мы вдруг обратили внимание на то, что двери «выхода» распахнуты настежь. Редкие любопытные прохожие прямо с улицы заходили в зал и, задрав голову на экран, наблюдали несколько секунд, после чего также равнодушно покидали помещение. Нам стало до боли обидно: как это мы в очередной раз могли довериться этому лгуну и обманщику?! Кстати, а где он сам?

Предусмотрительный Кара, ещё с самых первых минут раскусив, что скоро его начнут бить, вовремя и бесшумно смотался от греха подальше. Он встречал нас на подходе к дому, в три погибели сгибаясь от смеха и тыча в нас пальцем. В эту минуту мы готовы были его растерзать. Допустив нас ещё на некоторое расстояние, он со всех ног пустился наутёк, в сторону дома. А мы пережили очередное моральное потрясение.

Он же – Кара, он же – Ашраф…

Не могу сказать с достоверностью, ЧТО именно послужило толчком к рассекречиванию настоящего имени нашего героя: то ли «хрущёвская оттепель», то ли «брежневский застой», то ли фильм Т. Лиозновой «Семнадцать мгновений весны», недавно вышедший на экраны телевизоров, но факт остаётся фактом.

В один из дней Кара вышел из подъезда намного серьёзнее и мрачнее обычного. И, несмотря на все предпринятые нами меры предосторожности, детское любопытство, всё же, оказалось сильнее: столь долгую артистическую паузу никогда ранее выдерживать ему не доводилось. И результат не замедлил сказаться. Наконец, когда мы его уже совсем вплотную окружили, засыпав вопросами, он глубоко вздохнул и милостиво нам открылся:

– Оказывается, моё настоящее имя не Кахрамон… – произнес он тихо, задумчиво глядя куда-то вдаль, поверх наших голов.

– Вот те раз! – опешили мы, с трудом сдерживая себя. – И кто же, ты теперь?

Собрав всю свою волю в кулак, Кара в последний раз ушёл в длительное молчание. Однако, видя, что наше терпение не бесконечно, сохраняя на лице камерное выражение, он обречённо выдавил:

– Моё настоящее имя – Ашраф.

Вау! Тут ребята заметно оживились, разделившись на скептиков и сочувствующих: одни стали всячески обыгрывать новую ипостась нашего «Мюнхгаузена», другие попытались выведать подробности столь неожиданного открытия.

– Не верите? Можете спросить у родителей – обиделся Кара-Ашраф, укоряя насмехающуюся над ним публику.

Не верить родителям не было оснований: папа и мама, в отличие от сына, были простыми и честными людьми. И, всё же, подходить с подобным вопросом к пожилым людям мы справедливо сочли не совсем приличным.

– Что же означает это имя? – наконец, поинтересовался я.

По всему было видно, что именно этого вопроса он так долго ждал: его красивые и черные как смоль глаза слегка увлажнились, отчего и без того длинные ресницы показались ещё длинней и выразительней.

– «Самый благородный» – еле слышно произнёс он в наступившей гробовой тишине, и, скромно сомкнув свои веки, покорно опустил голову вниз.

Император Нерон, безусловно, тут даже рядом не валялся…

Время любить…

Когда наступала летняя невыносимая жара, мальчишки нашего двора (естественно, с разрешения родителей), предпочитали спать на улице.

Под каждым окном располагался небольшой участок земли, служивший, как правило, небольшим огородом, границы которого были обнесены штакетником или же обычной стальной проволокой, где внутри – как правило – высаживали плодовые деревья, цветы и обычную неприхотливую зелень. Самый большой огород, конечно же, был у самой многодетной семьи. Он находился на противоположном краю двора, несколько далее всех остальных и был обсажен великолепными красивыми розами, редкими экзотическими цветами и всевозможными плодовыми деревьями. В этом не было ничего удивительного, так как отец Кахрамона являлся достаточно известным и уважаемым в городе садовником.

Посредине огорода, утопая в благоухающей зелени цветов, находился большой и вместительный тапчан (плоское деревянное сооружение-настил, возвышающееся на некотором расстоянии от земли), который в обеденный перерыв служил местом сбора многочисленной семейки. От лучей палящего солнца людей защищал естественный навес из виноградника, тонкие и гибкие ветви-щупальца которого раскинулись на деревянных брусьях-перекладинах, откидывая, таким образом, прохладную тень на значительную часть сада. Можно было запросто, не вставая с места, протянуть руку вверх и совершенно свободно сорвать янтарную кисть. В августе, в самую пору созревания, весь виноградник был буквально обвешан тяжёлыми золотистыми гроздьями этих соблазнительных ягод.

С наступлением же темноты, мы расстилали свои матрацы и курпачи (национальные стёганые одеяла), заправляли их простынями и, под звуки цикад и ароматы, исходящие от готовящихся ко сну цветов, до поздней ночи не смыкали глаз, предаваясь своим мальчишечьим фантазиям и мечтам, прикалываясь над друг другом. Сейчас, оглядываясь назад, в своё прошлое, я начинаю понимать, что это было самое прекрасное и беззаботное время в моей жизни.

По окончании девятого класса, темы наших бесед заметно изменились и – как следствие – женская тематика стала превалирующей. Каждый из нас мечтал поделиться своими любовными подвигами, но никому, кроме Серёжи – этому любвеобильному мачо – ничем особым похвастаться не удавалось: мы были достаточно робкими и скромными юношами, а потому все наши разговоры, в основном, носили воображаемый характер. Однако, с каждым днём кровь в венах пульсировала всё энергичнее, а гормоны не на шутку давали о себе знать, требуя какого-то выхода. К тому же, и Серёга, как назло, стал всё чаще пропадать по ночам, возвращаясь к самому утру.

Каре в этом вопросе никак не положено было отстать от нас. И однажды он «признался».

В соседнем дворе жила кокетливая барышня Люда. Как и многие дети от смешанных браков, она была чрезвычайно красива и обаятельна. К тому же, достаточно раскована и общительна. Поэтому неудивительно, что она пользовалась огромным вниманием мальчишек всей округи. Ну, а поскольку училась она в одном классе с Карой, то достаточно часто они общались и вне школы. Между тем, Люда прекрасно была осведомлена относительно известной черты характера моего друга и потому держалась с ним более чем сдержанно. Несколько раз мне также посчастливилось поприсутствовать на посиделках, устраиваемых ребятами их двора. Я знал, что Люда всегда достаточно иронично относилась к Каре, никогда не воспринимала его кандидатуру всерьёз, впрочем, и не отвергая. Она вообще никого не отвергала. Ей, как и всякой красивой девушке, знающей себе цену, приятно было внимание, оказываемое её персоне, а потому, при всей своей скромности, она нередко могла позволить себе пококетничать и даже покапризничать. Не более того. Во всём остальном, всегда соблюдая известную порядочность и нравственные устои, принятые на Востоке…

– Ну, рассказывай: как сходил? – нетерпеливо принялись мы за традиционный допрос, едва только Кара, взобравшись на тапчан, разделся, и устало кинул своё молодое тело на атласное ложе.

Как и следовало ожидать, три глубокие бороздки мгновенно обозначились на его переносице: брови чуть не слились в единую сплошную линию, а лицо сразу же приобрело серьёзное выражение. Оно красноречивее всяких слов говорило нам о том, что распространяться на подобные темы с безусыми юнцами, это всё равно, что не уважать себя. Однако, не прошло и двух минут, в течение которых нам терпеливо и добросовестно пришлось ему подыгрывать, как он снизошёл до нас, шёпотом сообщив:

– Сегодня, наконец, получилось…

«Неужели трахнул?!» – мы с Серёжей вопросительно переглянулись.

– Что – «получилось»? – с удвоенной энергией мы принялись его тормошить.

– Ты можешь, хоть, сказать толком: что, конкретно, получилось? Расскажи поподробнее!

– Да врёт он, как всегда… – донёсся, наконец, с другого конца тапчана голос Рината, молчавшего до сих пор. Я знал, что он специально это сказал для того, чтобы раззадорить и ускорить реакцию «Ромео». Всё так и вышло.

– Чем тебе поклясться?! – вскипел Кара.

– Да ничем не надо клясться – успокоил я друга. – Ты только скажи: где вы гуляли?

– Ну, сначала я поволок её в парк – деловито начал товарищ так, словно речь шла о каком-то барашке, которого на верёвочке вывели пощипать травку.

– Так – подбодрил его Серёжа. – А потом?

– Ну, потом мы пошли в сторону стадиона. Там, где скамейки.

– Ну?! Дальше! – подключился Ринат.

– «Дальше!» – скривив рот, передразнил его Кара. – Чё – «дальше»?

Свои фантазии он любил доводить до слушателя не спеша, образно и подробно. Видимо, в этом сказывалась утончённая и лирическая душа араба.

– Дальше, мы сидели на скамейке и я вот так, осторожно, обнял её за плечо. – Кара нежно попытался продемонстрировать на приятеле всю гамму чувств, переполнявшую его душу. Ринат брезгливо дёрнул плечом, скинув руку товарища.

– Ну-ну! А потом? – Серёга как молодой жеребец нетерпеливо перебирал ногами. Он уже давно переоделся и собирался смыться на очередное свидание.

– Ну-у… Потом я её цулавал, цулавал, цулавал…

Серёжка, как стоял возле тапчана, так и сполз под него. Мы же, с Ринатом, схватившись за животы и корчась от боли, стали перекатываться из одного конца тапчана на другой, не в силах остановиться.

– Тихо! Тихо! – только изредка покрикивал на нас шёпотом Серёжа, сам еле переводя дух от приступа смеха. – Родителей разбудите! Мне бежать уже надо.

И, не удержавшись, вновь исчез под тапчаном…

Волгоградская невеста

– Кара женился!

Эта новость в одночасье облетела всю нашу округу, повергнув в шок всех ребят двора.

Странен был не сам факт произошедшего: всё-таки, Каре исполнилось уже двадцать. Всем было хорошо известно, что его старшая сестра вышла замуж в шестнадцать, и это считалось вполне нормальным.

Странным казался выбор невесты. По слухам, она приехала откуда-то из Волгограда.

Это было нонсенсом. Такое просто не укладывалось в голове. В это невозможно было поверить! И в первую очередь, учитывая незыблемые традиции и взгляды на институт брака в столь ортодоксальной семье, коей являлась семья моего товарища. Прекрасно зная возможную реакцию его родителей, я ни секунды не сомневался, что такого просто не может быть. Скорее, я бы поверил, что завтра наступит конец света. Это было намного реальнее.

Поначалу, как обычно, все восприняли это известие как очередную «утку» от Кары. Однако, очень скоро мы не только поверили, но и своими глазами увидели худенькую русоволосую девушку со светлой (я бы даже сказал «белой, как лист бумаги») кожей и бледным лицом. Более того, она входила и выходила из той самой квартиры. где проживал мой друг. Это было настолько невероятно, что я даже чуть было, не решился подойти к гостье и расспросить её лично. Однако, в последний момент, воспитание и чувство благоразумия возобладали, и мне оставалось только протирать глаза руками, чтобы удостовериться в том, что всё мною видимое происходит не во сне.

История умалчивает детали этого знакомства. Известно лишь, что звали её Лена и что, поверив Кахрамону, она, вопреки воле своих родителей, приехала из самой глубинки России в неизвестную ей страну.

Да, несмотря на провозглашаемую по телевизору дружбу народов, несмотря на то, что номинально их объединяла одна и та же страна под названием СССР, очень скоро ей суждено будет убедиться, что она попала в совершенно иную страну. С другим укладом, с другим менталитетом, с совершенно иным образом жизни. То есть, страна, вроде бы, та же, но среда совершенно чужая.

Возможно, этот контраст не так ярко бы бросился ей в глаза, попади она в другую, не столь патриархальную семью. Но шаг был сделан, и оставалось только надеяться на чудо.

Чуда, однако, не произошло…

Его и не могло произойти, поскольку при всей своей внешней схожести (оба красивые, оба мечтатели, оба примерно одного уровня образования, и т. д.), это были люди из совершенно разных миров. Она, непосредственная как сама природа и воспитанная в русской сельской глубинке, привыкшая к широким полям и бескрайним просторам. И он: воспитанный в самых жёстких ортодоксальных традициях, где безраздельное верховенство мужчины как главы семьи и хозяина дома – не подлежащая обсуждению аксиома.

С первых дней было ясно, что ни о какой совместной жизни речи и быть не может. Не менее удивляло другое: как его родители дали добро? Неужели они надеялись, что молодая невестка сходу впитает в себя такой огромный и чуждый ей пласт культуры и приноровится к новым условиям жизни? На что они рассчитывали?

Оставалось только со страхом ждать неизбежной развязки.

И она наступила.

Об этом мне потом расскажет Ринат, который также жил в нашем подъезде, но этажом выше.

Однажды, когда он, как обычно, спускался по лестнице, дверь на первом этаже распахнулась, откуда выскочила Лена. Вся пунцовая, она машинально ринулась было наверх, но, столкнувшись лицом к лицу с Ринатом, остановилась как вкопанная, опустив голову вниз.

– Что случилось, Лена? – участливо осведомился мой товарищ.

Девушка не шелохнувшись, продолжала стоять с низко опущенной головой. Было видно, что она еле сдерживает, готовые вырваться наружу, эмоции и желает только одного: чтобы поскорее Ринат продолжил свой путь. Это насторожило приятеля:

– Лен, может быть, тебя кто обидел?

И тут её прорвало. Это было последней каплей. Сначала она как-то странно завыла, словно сирена, а потом этот крик души перешёл в рыдания. Опустив свою белокурую головушку на плечо Рината, и уже не стесняясь, она стала изливать ему своё горе, как самому близкому человеку на этой грешной земле. Впервые за весь месяц, что прошёл с момента её прибытия, она ощутила реальную заботу. И кто справлялся? Совершенно чуждый ей человек.

– Сил моих больше не осталось, Ринатушка! – запричитала несчастная невеста, словно бедная пташечка, заколотившись у него на груди. – Боже, мой! Ну, сколько ж, это можно?! Только и слышишь кругом: «Урус – джяляб! Урус – джяляб!» («Русская – проститутка!» /Г. С./) Нет, всё, хватит!!! Я этого больше не вы-не-су!!! Я на себя руки наложу! Господи! Прости меня!

– Что ты, что ты, Леночка! – не на шутку испугался мой приятель, неуверенно поглаживая её по спине и одновременно чувствуя, как где-то глубоко внутри поднимается незнакомое ему доселе чувство. В тот момент он ещё не мог объяснить себе – откуда оно возникло. Это странное чувство сострадания, когда чужое горе становится своим, до боли проникая в самое сердце и разрывая его пополам.

– Ты только успокойся: тебя здесь никто не даст в обиду! Ты слышишь меня: никто! – уверенно заверил её Ринат, поражаясь своим же собственным словам, которые, казалось, говорил не сам он, а кто-то сидящий внутри него.

В эту минуту он готов был говорить любые слова, только чтобы она хотя бы на некоторое время успокоилась. И в самом деле, стало невыносимо жалко эту несчастную девушку, которая, почему-то, напомнила ему сошедшую с картины Васнецова Алёнушку. В следующую секунду, Ринат почувствовал, как девушка притихла, оставаясь, однако, по-прежнему в его тёплых объятиях, которые так напоминали ей родной дом и стареющих родителей, оставшихся где-то далеко-далеко…

А вечером в квартире «многодетных» состоялся серьёзный разговор, который окончательно расставил точки над «i».

На следующий день Лена так же внезапно исчезла, как и появилась. Соседи тихо пошушукались между собой, деликатно избегая подробностей, и вскоре жизнь двора вновь вошла в свою привычную колею.

И только горький осадок, словно шлейф, тянется с той поры, преследуя меня и не давая покоя. Кто виноват? И есть ли тут, вообще, виновные? Вроде бы и никто. Судьба распорядилась. А её понять – совсем не просто…

Бусинка десятая – Поединок

Каждый из нас прекрасно помнит из своего детства, что ребята двора, как правило, всегда делились на определённые возрастные категории, которые никогда практически не смешивалась между собой. Естественно, к старшим товарищам младшие автоматически относились с должным пиететом. Хотя, если хорошенько подумать, исключения, всё же, имелись…

Так уж вышло, что однажды в пылу ругани, молодой Саша не удержался и… послал старшего Шаву. Да ещё как послал:

– Да пошёл ты на х#й, пидарас!

Во – как…

Наступила мёртвая тишина. За «базар» необходимо отвечать. Саша, понял, что ляпнул лишнее, но отступать, а тем более, извиняться было бы ещё глупее, а потому он мужественно старался сохранять внешнее хладнокровие.

– Что!? – опешив от такой борзости, подскочил к наглецу Шава. Его глазки превратились в две узкие щёлки, зубы заскрежетали, а сам он весь напрягся и сжался как пружина, готовая вот-вот распрямиться от переполнявшей его злости. – Кто «пидарас»?!

И, не дождавшись ответа, стремительно рванулся в сторону дома.

Загрузка...