Четвёртый Харитон

I

Спал ли эту ночь председатель колхоза «Вешние воды» Харитон Харитонович Харитонов, или, как его называют, Третий Харитон, так как и деда и отца его тоже звали Харитонами, — никто не знает. Как только солнце начало протирать свой заспанный красный глаз зубчатой опушкой леса, Харитон вышел на верхнее крыльцо. Вышел, потянулся, глянул на поле, что скатом к реке, — и тоже начал протирать глаза.

— Это что за оказия такая, никак, вспахана Овсяная полянка? — спросил самого себя председатель. Протёр глаза, ещё глянул. — Вспахано! Так и есть — вспахано! Харитон! Харитон! — закричал председатель сыну, которого тоже звать Харитоном, а по деревне просто «Четвёртый». — Подай бинокль!

Прибежал, не успевший ещё заснуть, прогулявший где-то до вторых петухов сын — Четвёртый Харитон — с биноклем.

— Дай-ка сюда, — выхватил отец у сына бинокль, — гляди, никак, вспахана Овсяная полянка?

— Конечно, вспахана, — недовольно ответил сын, — и без бинокля видно. Вспахана.

— Вспахана! Так и есть, вспахана! — глядя в бинокль, удивился председатель. — А кто разрешил? Кто разрешил? Ведь я думал, да и тебе толковал, что этот клин под картошку пойдёт. Сию минуту ко мне трактористов. Слышишь?

— Такую рань, папа? Спят ещё все люди.

— Какая рань, коли солнце встало! А ну-ка: одна нога здесь, другая — там. Да живо!

II

Жил до сегодняшнего восхода солнца Харитон Харитонович, гвардии старшина запаса, кавалер трёх орденов Славы, как живут и другие председатели колхозов района.

Заботы те же, хлопоты те же. Радости и горести тоже те же, что и у всех председателей. И колхоз «Вешние воды» не на плохом счету в районе. Не впереди, но и не в хвосте, а так, крепко в середине держится. И председатель Харитон Харитонович в середняках ходит. Не часто хвалят, но ещё меньше ругают — середняк.

И о военной службе, где прослужил пятнадцать лет старшиной роты, Харитон Харитонович вспоминал редко. Но армия есть армия, старшина роты есть старшина. Десять лет как снял погоны старшины, но всегда выбритый, подтянутый, в начищенных сапогах, и белый подворотничок на гимнастёрке. Иногда, по старой привычке, звеньевых называл отделёнными, бригадиров — взводными, а трактористов — командирами машин.

Спать ложился последним на весь колхоз. Вставал первым.

Речей не произносил, может быть, не умел, а может быть, и тут привычка военная: «Есть! Будет сделано!»

И делает не хуже других председателей, но на красной доске ещё не бывал. А хочется. Да и кому не хочется на красную доску попасть!

Старики да пожилые колхозники по имени-отчеству называют председателя, молодёжь из-за уважения к боевой славе — по уставу: товарищ гвардии старшина.

Молодым нравится.

Председателю тоже: пригодится.

Молодых, неопрятно одетых, в кабинет не пускал, какое бы срочное дело у них ни было. Старики да пожилые из-за уважения к председателю сами не позволяли себе неопрятности что в одежде, что в обуви.

Правда, однажды крепко отчитали Харитона Харитоновича в районе. Даже сгоряча привесили ему ярлык лапотника, но потом извинились. А было так. В первое лето, когда Харитон Харитонович стал председателем, он пришёл на покос. Глянул, по привычке, старшина на людей и ахнул: что бабы, что мужики, что девки, что парни — все в резиновых сапогах. А жара — лоб колет.

Не только портянки, брюки мокрые до колен увидел председатель. Три дня дал сроку в лапти обуть бригаду. Бригаду в лапти обули. Все довольны. Легко, не жарко, ноги не преют.

Председателя в райком вызвали.

— …Позор на всю область, — в заключение сказали в райкоме.

— А вы людей спросите, — не оправдываясь и не споря, ответил председатель.

Забытые лапти пришли в каждый колхоз района на летнюю пору. Легко, не жарко, ноги не преют. Что на сук встал, что на камень острый — нога целёхонька.

III

Три здоровых парня саженными шагами вприпрыжку бегут по деревне к дому председателя. В канаве около харитоновского палисадника до блеска натёрли крапивой сапоги, подтянули пояса, одёрнули гимнастёрки — и в дом.

— За мной! — скомандовал председатель.

Скрип, скрип, скрип… — проскрипела ступеньками лестница под тяжестью четырёх великанов. Под топотом ног взвизгнули половицы верхнего коридора.

— Это как называется, товарищи командиры машин?

— Что? — не поняли трактористы.

— Несмышлёнышами прикидываетесь! А ну гляньте за реку!

— Тю-у! — удивились ребята, вытаращив глаза. — Кто-то вспахал Овсяную полянку…

IV

— В гараж!

Топ, топ, топ… — четыре пары ног по дороге. Шлёп, шлёп, шлёп… — четыре пары ног по грязи. Плюх, плюх, плюх… — четыре пары ног по лужам.

Слева четыре длинные тени то через канаву метнутся, то пробегут по окнам изб, по палисадникам прорябят — не отстают. Справа из-за леса солнышко глядит — удивляется: «Куда это такую рань председатель с трактористами шлёпают?»

Прибежали.

— Ну, товарищи командиры машин! — закрутил светлые с проседью усы председатель. — В последний раз спрашиваю: кто из вас вспахал сегодня ночью Овсяную полянку?

Оглянулись все, и председатель тоже. Удивились.

Свежих следов выхода машин из гаража нет. Гараж открыли — ни пылинки, ни комочка глины на гусеницах. Спали ночью тракторы…

Топ, топ, топ… шлёп, шлёп, шлёп… плюх, плюх, плюх… Через луг, через поле, через реку — четыре пары ног к Овсяной полянке. Впереди председатель.

Со стороны глянуть — за зайцем скачут мужики, да пора не охотничья. Солнце греет вспотевшие лица, рябит в глазах голубоватой испариной от оттаявшей земли. Из-под ног председателя взметнулась пара испуганных чибисов и, скособочась в развороте над головами мужиков, закричала: «Чьи-вы, чьи-вы!..»

«Сам не знаю, чей я, да и я ли это?» — подумал председатель и сильно дёрнул себя за ус — не спит ли? В слезу прошибло от боли, нет, не спит. По полевой дороге: топ, топ, топ…

— Тут не только вспахано, но и овсом засеяно, — удивились трактористы, глянув на пашню.

— И засеяно, — повторил председатель, — докладывайте, чья работа.

— Не моя, — бойко ответил золотоволосый, с карими глазами, со вздёрнутым носом тракторист Ефим Солдатов, а по колхозу и среди друзей — Рыжик.

— Вижу, — подтвердил Харитон Харитонович и глянул на другого тракториста.

— Никак нет. Не моя, — отрапортовал сухопарый, жилистый, с голубыми глазами и белыми, будто седыми, волосами тракторист Иван Петухов, а по колхозу просто — Ваня Седой.

— Вижу, — сухо процедил сквозь зубы председатель.

— И не моя, — не дожидаясь вопроса председателя, сказал чёрный как цыган тракторист Павел Хомутов по прозвищу Жук.

Но Харитон Харитонович уже не слушал доклад третьего тракториста, а изумлённо глядел на пашню, закручивая и без того закрученные усы.

— Эх, ребята, ребята, объехали нас на хромой кобыле.

— На какой кобыле? — не поняли трактористы.

— Да не видите, что ли, вспахано-то не трактором, а лошадью.

— Верно, — удивились трактористы, — следов трактора нет.

Но сколько ни ходили трактористы с председателем по пашне, лошадиных следов тоже не нашли. Были следы то ли от берестяных плетёных корзин, то ли лаптей какого-то гиганта.

V

Опершись плечом о гранитный, красный, отшлифованный ветрами валун, что величиной с русскую печь, стоит Харитон Харитонович. Ему отсюда, с горы, видны все деревни колхоза.

«Надо же так, — искоса глянув на вспаханную полянку, думает председатель, — теперь позор не только на район — на всю область, и виноватого нет. Во как сработано…»

Овсяная полянка — это небольшой участок земли на Заречном поле. Двум мужикам на лошадях день на вспашку надо. Нигде такой овёс не растёт, как на этой полянке. Потому-то и прозвали её Овсяной. Рожь растёт неплохая, пшеница растёт, ячмень даже хороший иной год уродится, а овёс — всегда отменный. Выйдет на брунь — глаз не оторвёшь. Склонится в летнюю сторону, ветру не в силу поднять тяжёлые золотые кисти. В это лето председатель решил дать отдых земле от зерновых и засадить поляну картошкой. Потом такой овёс вырастить, чтобы в Москве на выставке этот овёс красовался. А сегодня ночью кто-то вспахал и засеял овсом полянку. Не перепахивать же.

— А молодцы, — усмехнулся председатель, — такую полянку за ночь управить. Узнать бы кто — премию дал. А как узнать, коли и следа не оставили…

На следы — будто от лаптей чудовища — Харитон Харитонович и глянуть не хочет: всплыл в памяти ярлык лапотника.

Но председатель есть председатель.

Принимай меры. Распорядись.

— Найду чертей полосатых. Найду, — сказал председатель. И опять дёрнул себя за ус. Не сон ли? Нет, не сон.

I

…И распорядился.

Трое трактористов — Седой, Жук и Рыжик — тут же от полянки разыскивать пахаря кинулись.

Ни одной дороги, ни одной тропки не пропустить, въезды и выезды всех восьми деревень взад-вперёд исходить, прочесать опушки лесные, овраги, ручьи обшарить, а пахаря добыть. Вот так распорядился председатель.

— Да держите язык за зубами, кто бы ни спрашивал, кого или чего ищете, — сказал он в напутствие трактористам.

…Стоит, прислонившись к красной гранитной глыбе, Харитон Харитонович, будто к танку после атаки, — думает.

Пролетавший болотный большой кулик — кроншнеп шарахнулся вверх и в сторону, увидев человека у камня, и, то ли с перепугу, то ли от радости, что близко болото, будто серебряным молоточком дробно ударил по серебряному блюдечку, огласив звонкой трелью окрестность.

Вздрогнул старшина.

«Тебе смешно, голоштанник горбоносый», — провожая птицу глазами, вздохнул председатель…

Опять на какое-то мгновение ушёл в себя председатель, но вдруг из-за кустов Ковча с двумя туесами в руках вынырнул. В выцветшей зелёной стёганке, в выцветших и тоже зелёных штанах, в кирзовых сапогах и кожаной белесоватой фуражке, из-под которой торчали седые волосы, переходя от висков по щекам в серебряную курчавую бороду, чуть прихрамывая на правую ногу, старик не спеша шёл по меже к председателю, щурясь от солнца.

«Ни сна ни отдыха не знает, — подумал председатель, — а ведь за восемьдесят, вот кому позавидовать можно».

— С добрым утром, Митрич!

— С добрым утром, Харитон Харитонович, — подходя, ответил старик и, поставив туеса на межу, пожал председателю руку.

— Куда это ты ни свет ни заря успел сбегать?

— Да в Пегуши ходил, два туеска соку наточил.

— Али берёз ближе нет?

— Берёза берёзе рознь, Харитон Харитонович, в Пегушах чистка, с чистки сок слаще.

— Ботаник, — усмехнулся председатель.

— Что-что? — не понял Ковча. — Это уж так, у чистки лист-то будто лаком покрыт, чистый, блестит. Вот и сок чище, слаще. Ha-ко, отведай. Сок земли.

— Хорош, — ставя на землю туес, обтирая рот рукой, вздохнул председатель.

— А старуха что-то приболела да и самому неможется — вот и решил за соком сходить. Схожу, думаю, пока берёза лист не выкинула, а лист выкинет — сок остановится.

— Ботаник, — опять усмехнулся председатель.

— Что-что? — не понял старик.

— Да это я так, про себя.

— А скажи, Харитон Харитонович, чего полянку-то овсом засеял, мне Харитошка сказывал, вроде ты собирался картошкой засадить?

— Передумал.

— Да и когда успел. Вчера ещё не пахана была.

— Ночью ребята вспахали. Решили машины испробовать.

— И то дело, — недоверчиво согласился Ковча.

II

Сучья под ногами по лесным опушкам: тресь-хруп, тресь-хруп. Камни из-под ног с крутых берегов ручьёв в воду: бултых-бултых. Голый пружинистый молодняк-березняк по распотевшим красным лицам: зжик-зжик — что розгами. Ощетинившись колючками, можжевельник по коленкам, животам и плечам ежом колется.

Часа три трактористы в разведке. Седьмым потом исходят. От гимнастёрок да брюк пар столбом валит.

Чешут затылки ребята.

На большой дороге, что в колхоз и из колхоза, — ни следа. На дорогах из деревни в деревню — ни следа. На полевых дорогах — ни следа.

Под крутоярами ручьёв — ни телеги, ни плуга, ни бороны. В зарослях оврагов — ни телеги, ни плуга, ни бороны. На лесных опушках в чапыжнике — ни телеги, ни плуга, ни бороны.

Сквозь землю провалился пахарь — не иначе…

«Тоже мне разведчики», — скажет старшина, выслушав такой доклад. А доложить больше нечего.

III

Ox и тяжела дорога сегодня от Заречного поля до деревни для Харитона Харитоновича. Под гору, а ноги не идут. Сердце вот-вот выскочит из груди. В атаки танк водил — легче было. В Тимирязевской академии на самый трудный зачёт, к самому строгому профессору вприпрыжку на третий этаж вбегал. А тут под гору ноги не слушаются. Вот беда-то…

Злая шутка вывела из строя председателя.

«Старшина, приведи себя в порядок, — усмехнулся Харитон Харитонович, — бес с ней, с этой полянкой».

Умылся студёной весенней водой бурлящей речки, сполоснул сапоги, подтянул пояс, застегнул воротник гимнастёрки и чётким, твёрдым, будто строевым, шагом вошёл в деревню.

А шила в мешке не утаишь.

То у одной, то у другой избы по три, по четыре собрались и судачат да грают бабы, хватаясь за животы, а руками всё на Овсяную полянку показывают.

— С первой бороздой, Харитон Харитонович! Ха-ха-ха-ха!

Махнул рукой председатель в ответ: «С баб много не спросишь», — дальше идёт.

И мужики от баб не отстали — тоже кучками пособирались, чешут поясницы да затылки, дымят махоркой, зубы скалят, вытаращив глаза на Заречное поле, на полянку Овсяную. Как на солнышко красное.

Держись, председатель! Всё в жизни бывает!

I

Не успел председатель правление собрать, в район вызвали.

— Совещание председателей колхозов по вопросу посевной. Только что телефонограмма получена, — доложил секретарь.

«Эх, как некстати, — подумал Харитон Харитонович, — а ехать надо…»

За рулём сам Харитон Харитонович. Шофёр рядом как пассажир. «Газик» медленно спустился к реке, ещё медленнее пошёл по мосту плотины электростанции. Председатель любуется плотиной, любуется электростанцией. Вспоминает: были голоса и не робкие, и не слабые:

«Пустая затея!»

«А то не пустая?»

«Паводок быки сорвёт, что корова языком слизнёт». «А то не слизнёт?»

«Лёд напрёт, и плотина, что мыльный пузырь, тресь — и нет её».

«А то устоит?»

Пятый год звенят в трёх колхозах пилорамы. Качают насосы воду из реки на скотные дворы. Пятый год заброшены в деревнях керосиновые лампы.

«Вот тебе и мыльный пузырь», — улыбнулся председатель.

Мимо скотного двора, что построен из добротного леса, ещё медленнее поехал председатель. Глянул, вздохнул: «Что дворец! В самый лютый мороз коровы вымя не подморозят».

И на гаражи глянул Харитон Харитонович. Тесовые, крытые дороженым тёсом. Второй год ни одна машина под снегом да дождём не ржавеет.

А потом по обеим сторонам дороги поле с озимыми потянулось. Озимь густая, тёмно-зелёная.

— Удалась, — сказал председатель шофёру, кивком головы указав на поле. — Молодцы пахари!

— Ещё бы, — подтвердил шофёр.

За полями потянулись чищи. Сенокосные угодья тоже, как и поля, обгорожены косыми огородами от дороги, от поскотины. У одной чищи Харитон Харитонович вышел из машины, перескочил через канаву, подошёл к изгороди, что ощерилась косыми пряслами жердин, будто птицы распростёртыми крыльями. Покачал вересовые колья, переплетённые еловыми вицами, — ни с места — что цементные. Попробовал сломать осиновую жердь — гнётся, что стальная, со звоном вырываясь из рук, не трескается. Попробовал переплёт еловой вицы ножом стругнуть — нож скользнул, что по кремню красному.

— Это работа! — улыбнулся председатель. А в машине шофёру сказал: — Вересовый кол, осиновая жердь да еловая вица — огород будет век стоять, так отец говорил. Этому огороду сорок лет минуло, как отец поставил. Любил всё делать на века.

— Угу, — согласился шофёр, а про себя подумал: «Ты от отца тоже не отстал, что ни сделаешь, всё на века».

Кончились чищи, дорога лесом пошла, где через согру, где бором. В согре бородатые, поросшие седым зеленоватым мхом уродливые ели да густой ольшаник с дымящими серёжками подступали к самым канавам дороги. В бору редкие, чудом уцелевшие от вырубки сосны так широко раскинулись зелёными пушистыми сучьями, будто хотят защитить пробивающуюся сквозь сплошной валежник, завалы сухих сучьев, коры, щепы и другого лесного хлама молодую поросль.

Председатель молчит. Задумался.

— Весь лес свели, — недовольно заметил шофёр. — И кому нужна эта сплошная вырубка!

Председатель промолчал.

А шофёр своё:

— Вот какая штука эта сплошная вырубка. Я не знаю, кому она нужна. С лесничим говорил — и лесничий не знает. Трудная задача эта сплошная вырубка: рубят всё подчистую, а берут только деловую древесину. А всё остальное — недомерки по длине и толщине, сучья, вершины, кора, щепа, пни — остаётся на месте. Гниёт, преет, сохнет, горит. Там, где стоял лес, остаётся страшная и жалкая пустыня. Холодный ветер без задержки летит от Архангельска до Вологды. Пересыхают ручьи, мельчают реки, зверь вывелся, птицы покинули наши края. Ни грибов, ни ягод.

Подъехали к речке Быстрице, которая стала не шире канавы, а воды в ней — курице по колено, хотя недавно закончился паводок.

— Харитон Харитонович, а правда, что когда-то Быстрица мельницу крутила?

— Круглый год мельница работала. Какая бы жара ни стояла, воды хватало.

— А может случиться так, что все наши реки пересохнут? — не унимался шофёр.

— Нет, Вася, — ответил председатель, — этого не случится. Пройдут десятки лет, и лес вырастет, и реки водой нальются. Ну-ка поднажми на педаль, не опоздать бы на совещание, — глянул на часы председатель. И замолчал.

— Ну, тогда ничего, — повеселел шофёр и поднажал на педаль.

За Быстрицей начались владения соседнего колхоза: поскотина, потом сенокосы, а вплотную к деревням — поля.

На стыке двух деревень — Оглоблева и Крушенихи — возвышается двухэтажное здание школы. Большие окна играют на солнце цветами радуги.

— Харитон Харитонович, вы тоже в этой школе учились? — спросил шофёр.

— Да, учился, — ответил председатель и опять замолчал.

Знает Вася-шофёр всю жизнь Харитона Харитоновича, как свою. И что в этой школе учился когда-то председатель, знает, и знает, как по этой дороге, с котомкой за плечами, убежал из деревни на фронт пятнадцатилетний Харитоша в тот же день, как пришли в их дом две похоронные сразу: похоронная на отца и другая похоронная на старшего брата. И весь фронтовой путь старшины знает. Слышал не раз…

А спросил Вася председателя, учился ли он в этой школе, просто чтобы чем-то отвлечь его от той обиды, которую причинили в эту ночь Харитону Харитоновичу. О сплошной вырубке тоже для этого в рассуждения пустился…

Председатель молчит.

Машина идёт. Шофёр не унимается… Опять поля, опять перелески. Подъехали к речке Шалунье. Речка не речка, ручей не ручей. Чистая, прозрачная вода с весёлым весенним рокотом, переливаясь с камня на камень, бежит и бежит. В небольших заводях покружит хлопьями белой пены и дальше вперёд. С берега этой речки видать крыши районного посёлка Орзоги.

По заведённому председателем порядку, Вася остановил машину, зачерпнул брезентовым ведром в речке воды и начал купать «газик». Председатель тоже вышел из машины, потянулся, одёрнул гимнастёрку, глянул на кругом поющую весну и, как всегда, когда Вася закончил мыть машину, хотел подать свою любимую команду: «По ма-ши-нам! За-во-ди!», но вспомнил Овсяную полянку и тихо сказал:

— Поехали.

Вася сел за руль, тронул машину и с досадой подумал: «Ишь, черти, как расстроили моего старшину».

— А знаете, Харитон Харитонович… — начал опять разговор шофёр.

— Знаю, — перебил его председатель, — ты лучше скажи-ка, философ, кто вспахал Овсяную полянку?

— Честное слово, не знаю.

Председатель, прищурясь и слегка улыбнувшись, глянул на Васю.

— Честное комсомольское, Харитон Харитонович, не знаю. С вечера завалился спать и до утра без просыпу.

— Верю. А что с вечера до утра в постели валялся — нехорошо. Так всю жизнь проспать можно. Поднажми-ка на педаль…

На стоянку машин, что перед домом райисполкома, один за другим подкатывали «по уши» в грязи, как разъярённые рысаки, зеленоватые, с брезентовыми пологами «газики».

Вася влетел на площадку, круто развернулся, дал задний ход и поставил в строй машину.

«Лихой танкист будет», — подумал старшина и с гордостью закрутил усы.

Совещание было коротким и свелось, в сущности, к напутствиям и пожеланиям. Харитон Харитонович даже не слышал, о чём шла речь, так был погружён в свои думы, и всё об этой Овсяной полянке. Кто и за что так зло мог посмеяться над ним. Вспахано не трактором, а лошадью, или лошадьми, да за одну ночь. Это никак не укладывалось у него в голове.

После совещания секретарь райкома спросил мимоходом:

— Чего это, Харитон Харитонович, первую борозду да в потёмках. Неприятно как-то ночью пахоту начинать.

— Да какая пахота, — ответил председатель, — просто машину одну проверили. — А про себя подумал: «Ну теперь пошла писать губерния, раз до райкома дошло».

II

На обратном пути почти всю дорогу, несмотря на красноречие Васи и его наивные, подчас нелепые рассуждения и вопросы, Харитон Харитонович не обмолвился ни одним словом. И теперь он думал не о том, кто и зачем вспахал полянку, а как он мог неправду сказать утром Ковче, а сейчас такую же неправду сказал секретарю райкома.

«Да не сон ли это? Нет, не сон».

«Уж не заболел ли?» — думал Вася, поглядывая на старшину.

Подъехали к Быстрице. От Быстрицы до дому — рукой подать. Вася остановил машину, взял брезентовое ведро и за водой: «газик» купать. Председатель тоже вышел из машины.

Северное полуденное весеннее солнце яркое, весёлое и жаркое. В чистом, прозрачно-голубом небе повисли жаворонки и огласили окрестность чарующей задушевной песней. На припёке зелёной щетинкой с красноватыми стебельками тянется к солнцу молодая травка. Маленькими солнышками у всех на виду распустилась мать-и-мачеха. По берегам, у самой воды, кусты краснотала разукрасили себя бархатными серёжками и просеребью обрамили Быстрицу. Над болотом, не умолкая, блеет бекас. В речке, в бурунах воды, тепло улыбается солнце. Улыбнулось оно и председателю — раз и другой. И потеплела, отошла душа Харитона Харитоновича. А когда Вася закончил мыть машину, председатель подал команду:

— По ма-ши-нам! За-во-ди!

— Есть заводить, товарищ гвардии старшина! — крикнул обрадованный Вася и бросился в машину.

— Прямо по дороге! В колхоз «Вешние воды»… вперёд!

— Есть вперёд, прямо по дороге, товарищ гвардии старшина…

III

Ковча с ложкой в руке на шум мотора обернулся к окну и седой бородой, что веником, закрыл оконный переплёт.

— Никак, председатель к нам приехал. С чего бы это?

— Он, кому больше, — приложив костлявую руку козырьком над глазами, высунувшись в другое окно острым, как клин подбородком, что баба-яга, прошамкала жена Ковчи, бабушка Дарья.

— Хлеб да соль, — с порога приветствовал председатель хозяев.

— Просим, Харитон Харитонович, с нами за стол, — в один голос ответили на приветствие бабка и дедка.

— Спасибо, дома с обедом ждут.

— Как хочешь. Потчевать можно, неволить грех. Проходи да рассказывай, что нового из района привёз, — не отрываясь от еды, кивком головы указал дед на лавку.

— Извиниться, Митрич, к тебе пришёл.

— За что? — удивился Ковча. — Ты мне ничего плохого не сделал.

— Утром неправду сказал. Не пахали мои трактористы Овсяную полянку. А кто такую шутку сыграл с нами — ума не приложу. Так что прости, Митрич.

— Вот она задача какая! — ещё больше удивился старик.

IV

Трактористы — Седой, Рыжик и Жук — с досадой на самих себя, но чётко и задорно рапортуют председателю колхоза:

— На большой дороге, что в колхоз и из колхоза — ни следа.

На дорогах из деревни в деревню — ни следа.

На полевых дорогах — ни следа.

Под крутоярами ручьёв — ни телеги, ни плуга, ни бороны.

В зарослях оврагов — ни телеги, ни плуга, ни бороны.

На лесных опушках в чапыжнике — ни телеги, ни плуга, ни бороны.

Сквозь землю провалился пахарь — не иначе…

— Подать вертолёт! Да живо!

— Есть подать вертолёт! — в один голос повторили приказание трактористы.

I

Небольшой одноместный вертолёт «Сокол», сделанный механизаторами колхоза в зимние длинные вечера по конструкции и при непосредственном участии Харитона Харитоновича, поднялся в воздух.

Чешут затылки трактористы. Им тоже каждому хочется полетать на своём вертолёте, но председатель заявил: «Пока не проверю окончательно машину, на метр от земли никому не позволю подняться» — и не позволяет. Завидуют ребята, но что поделаешь.

— Подождём.

И ждут. И дождутся.

Слово председателя твёрдое, верное.

Радуются ребята. С вертолёта глаз не спускают, задрав головы к небу.

— Ух как здорово идёт!

— У старшины в руках да не шёл бы!

— Наша работа.

А Харитон Харитонович, перелетев реку, крутит над Заречным полем, над лесными опушками, над оврагами. Шарит глазами по кустам, по мелколесью, по оврагам, но нигде ни телеги, ни плуга, ни бороны.

— Сквозь землю провалился пахарь, не иначе, — повторил председатель заключительные слова доклада трактористов. — Придумают же, бесенята, а ведь сами, наверное, и сыграли эту шутку со мной, кому, кроме них…

Большой голубой стрекозой опустился «Сокол» у правления колхоза.

Вся деревня — от мала до велика — на площадь высыпала. Встречают председателя, будто марсианина какого. Ученики из школы всеми классами тоже на площади. Урок сорвали. Запрет учителей повис в воздухе. Да и из учителей никто не остался в школе, кроме заведующего. Самолёт народу не в диковинку, настоящий вертолёт не в диковинку. Но вертолёт с мотоциклетным мотором, сделанный в своих мастерских своими людьми, всех за сердце хватил.

Харитон Харитонович трактором управляет, комбайном управляет, любой машиной управляет. Танки в бой водил, все знают, и это тоже не в диковинку, но когда он поднялся на самодельном вертолёте и облетел всю округу, — диковина.

— Вот это старшина!

— Настоящий танкист!

— Лётчик так лётчик!

— Кавалер, — заключил Ковча.

Овсяную полянку люди забыли — теперь разговоры про «свой» вертолёт. Но не забыл Овсяную полянку председатель колхоза «Вешние воды» Харитон Харитонович Харитонов.

II

Всю ночь глаз не сомкнул председатель — просидел у раскрытого окна, — думал. А как светать стало, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, поднялся на верхний сарай, где на сене спал сын Харитон. Спит сладко. Будить жалко.

Не терпится.

— Харитоша, Харитоша, — тронул отец сына за плечо, — проснись! Дело есть. Да проснись же, — щекочет парню пятку.

— Всё сделаем, дед Митрич, не беспокойтесь, де… — бормочет во сне Харитон.

— Какой тебе Митрич, это я, проснись, тебе говорят! Дело есть.

Харитон открыл глаза, глянул на отца, перевернулся на другой бок и с головой укрылся одеялом…

Не вытерпел председатель и не очень громко, но решительно и твёрдо подал команду:

— Гвардии рядовой Харитонов, тревога! — Испытанная шутка не подвела отца.

Взметнулось в воздухе байковое клетчатое одеяло, и перед Третьим Харитоном предстал без тени сна в глазах и движениях Четвёртый Харитон.

— Есть «тревога», товарищ гвардии старшина! Ставьте задачу, — озорно отрапортовал сын отцу, быстро и ловко надевая на себя одежду.

«Молодец, — думает старшина, любуясь голубыми глазами и пятнадцатилетней свежестью своего сына, — в меня пошёл».

— А задача, Харитоша, то есть товарищ гвардии рядовой, вот какая: в прошлую ночь, как тебе известно, кто-то вспахал Овсяную полянку. Вспахал и следа не оставил.

Позор на всю область. А ещё больше позор, если мы не найдём этого пахаря. Трактористы день потратили — не нашли, я на «Соколе» облетел всю округу и тоже ничего подозрительного не обнаружил, а найти надо. Душа из нас вон, а найти. Костьми лечь, а найти. Иначе какие же мы вешневодцы? Задача ясна?

— Так точно, товарищ гвардии старшина!

— Выполняйте!

I

— Так вот, товарищи следопыты, — важно расхаживая перед строем отряда следопытов, торжественно и загадочно закончил свою речь председатель пионерской дружины Четвёртый Харитон, — душа из нас вон, а пахаря найти. Костьми лечь, а пахаря найти. Иначе какие мы следопыты? Иначе какие мы будущие пограничники? Понятно?

— Понятно, товарищ командир отряда! — в один голос отрапортовали следопыты. С задорным огоньком в глазах и бьющей, кипящей силой их стальных, пружинистых тел.

— Не протекают ли следопытские сапоги? — спрашивает командир, глянув на ноги следопытов.

— Никак нет, гвардии командир! — ответил голубоглазый, беловолосый, статный паренёк Федя Востроглазов, а в школе, среди ребят, просто Востроглаз.

— Прочно ли следопытское обмундирование? — осмотрел с ног до головы строй командир.

— Так точно, товарищ командир! — бойко отрапортовал кареглазый, русоволосый Коля Тонкослухов, а попросту Тонкослух.

— Не тянет ли кому плечи следопытское снаряжение? — продолжал опрос Харитоша.

— Легче пуха с одной гагары наше снаряжение, товарищ командир, — неторопливо проговорил крепкий, будто из глины сбитый, коренастый, горбоносый следопыт Андрей Силин, а попросту Сила.

— Отряд! Слушай мою команду! (Следопыты замерли по стойке «смирно».) На-пра-во! За мной шагом марш!

В резиновых сапогах с высокими голенищами, в зелёных, из палаточного полотна, брюках и таких же телогрейках, с вещевыми мешками за плечами, чётким шагом двинулись в поиск три шестиклассника — отряд следопытов — во главе с лучшим следопытом школы восьмиклассником Харитоном Харитоновым.

— До зоны поиска вольно, — подал команду командир. — Запевай! Да тихо!

Вполголоса дружно запели ребята «Марш следопытов», сочинённый Харитоном Четвёртым.

Бросив искать «жемчужное зерно», прохлопав крыльями, взлетел петух на забор крайней избы; перекинул рубиновый гребень-корону с одной стороны головы на другую, изогнув колесом шею в волнистых перьях, чернью по серебру, и, закрыв глаза, во всё горло прокричал «ку-ку-ре-ку» раз и другой: вот, мол, как надо петь. Из скворечни вынырнул скворец, торопливо уселся на полочку возле летка, оглянулся, циццибикнул щеглом, щебетнул ласточкой и, помогая крыльями, залился соловьиной трелью. Спешивший к своему гнезду грач с сухой веткой в белом клюве тоже решил «спеть» — каркнул, ветка выпала из клюва, грач спикировал за веткой, но не рассчитал — шлёпнулся на дорогу. На скотном дворе, гремя цепью, подал грозный голос племенной бык — великан Митрофан — бу-у-бу… и затараторили доярки, бренча бидонами и подойниками. Когда ревёт Митрофан, у всех мужиков поджилки дрожат. Не любит бык мужиков, да и только. Не один побывал у него на тупых, будто булыжники, рогах, а потом по полгода отлёживался после такой передряги. Семиха-хромой как-то попался на глаза Митрофану. А куда Семихе бежать, коли лет двадцать хромает на правую ногу да с палкой ходит, после того как его в озере щука хватила за ногу и повредила сухожилие, что выше пятки. А тут бык. Взревел Митрофан, пригнувши голову с глазами, налитыми кровью, ковырнул землю передними ногами — земля из-под копыт выше телеграфного столба полетела — и бросился за мужиком. Быть бы Семихе на рогах у быка, да, к счастью, гумно изладилось поблизости. Как кошка, по углу гумна взметнулся мужик на крышу, забыв о своей хромоте. С той поры Верхолазом прозвали Семиху-хромого, а быка Митрофана — Лекарем, потому как после такой встряски мужик хромать перестал и палку бросил.

Вот почему, услышав грозное «бу-у-бу» Митрофана, следопыты оборвали на полуслове свой марш и, с опаской оглядываясь, подошли к скотному двору.

— Обследовать все закоулки скотного двора, — подал команду Харитоша, — нет ли здесь следа нарушителя.

Скотный двор в колхозе «Вешние воды» прослыл на весь район. Просторный, из отборного леса, с большими окнами на реку.

Ребята вошли в доильный зал.

Операторы доильного зала, вчерашние десятиклассницы и пожилые, заслуженные, важные колхозницы, одетые в белые халаты, готовились к утренней дойке. Проверяли доильные аппараты, бидоны, молокопроводы, цистерны.

Коровы холмогорки, белые с чёрными крупными пятнами, огромные, что лоси, с круглыми, добрыми глазами, с нетерпением ожидали поскорее освободиться от молока. Бросив жвачку, переминаясь с ноги на ногу, они послушно подставляли переполненное вымя с набухшими сосками под струи восходящего душа. У каждой коровы своё стойло, своя поилка, своя кормушка, свой душ.

— По какому делу к нам пожаловали? — увидев ребят, спросила их старший оператор Валентина Васильевна.

— А мы, собственно, без всякого дела, Валентина Васильевна, — ответил за всех Харитоша, — мы просто хотели напиться парного молока, так как, сами видите, направляемся в очень и очень дальнюю дорогу. А попутно посмотреть, как живут ваши воспитанницы и нет ли жалоб на вас со стороны их, коров, значит.

— Ой, выдумщик, выдумщик, — засмеялась Валентина Васильевна. — Девчата, дайте им вечернего пожирнее, от Зорьки…

Обошли следопыты все закоулки скотного двора, заглянули на сеновал, в кухню-кормоварку, но никаких следов ночного пахаря не обнаружили. Решили зайти к Митрофану, но только открыли дверь хлева, как бык так взревел да так ударил рогатым лбом в бревенчатую загородку, что, как показалось ребятам, задрожал и закачался хлев и задрожал и закачался весь скотный двор. Следопыты со страху дали такого стрекача, что в мгновение ока очутились возле конюшни на другом конце деревни…

— Так вот, товарищи следопыты, — начал отдышавшийся Харитон, — из только что происшедшего эпизода делаю вывод: во-первых, мы, оказывается, неплохие бегуны, а во-вторых, раз Митрофан с нами разделаться хотел, это значит, что мы уже му-жи-ки! Ясно! А коли мужики, то бежать от быка стыдно!.. Что скажем в своё оправдание?

— Я, конечно, хотел помериться силами с Митрофаном, — говорит Сила, — и ещё неизвестно, кто бы кого победил, но вижу, командир бежит, не видя свету, и я побежал, решив, что это какой-то тактический манёвр.

— Ты что скажешь, Тонкослух?

— Я услышал в голосе Митрофана такие решительные и зловещие нотки, что считаю манёвр нашего командира совершенно правильным.

— Что скажет Востроглаз?

— Я глянул одним глазом на Митрофана, другим на этот край деревни и решил, что за секунды, пока бык разобьёт загородку и дверь хлева и примется за нас, мы можем хорошим броском избавиться от напасти. Командир принял правильное решение.

— Учитывая, что ещё потребуется много сил и времени для выполнения нашего задания, нам не было надобности в более близком знакомстве с Митрофаном, и я принял решение дать стрекача. Но при первой возможности мы с быком познакомимся поближе. Для переговоров о дружеской встрече пошлём к Митрофану следопыта Силу. А сейчас осмотрим это конное заведение, то есть конюшню и все её службы, может быть, здесь удастся обнаружить инвентарь, коим была вспахана Овсяная полянка, и тягловую силу в лице тяжеловоза Чёрта, так как только Чёрту под силу перевернуть за одну ночь землю Овсяной полянки, если действительно, как утверждают председатель и наши уважаемые трактористы, земля вспахана на лошади. Может возникнуть вопрос, и вполне обоснованный, почему мы начали поиск не с места происшествия. Да потому, что скотный двор и конюшня — места менее подозрительные и, стало быть, более вероятные, где нарушители могли укрыть пахотный инвентарь, а к тому же эти объекты нам по пути. (Ребята переглянулись.) Итак, к делу…

У коновязей перед конюшней стройными рядами стояли рыжие, с белой лысиной, белогривые, с белыми волнистыми хвостами кони вешневодской породы. Утреннюю уборку лошадей производили их хозяева, ученики девятых и десятых классов. Сколько шуму было первое время, когда председатель колхоза Харитон Харитонович дал лошадей ребятам, перешедшим в девятый класс, в полное их распоряжение! Не только ездить на них, но поить, кормить и корм заготавливать.

Ох и взвыли мамаши да и некоторые папаши: «Ребятам учиться надо, а не лошадей кормить», «Ребятам учиться надо, а не корм заготовлять», «Да где это видано, да где это слыхано», «Здоровью надрыв», «Учёбе надрыв».

В райком строчат.

В райисполком строчат.

В районо строчат.

Из райкома пишут: «Данное мероприятие изучить», из райисполкома пишут: «Разберитесь сами», из районо пишут: «Не мешать учёбе. Лошадиную возню прекратить».

И опять:

В обком строчат.

В облисполком строчат.

В облоно строчат.

А ребята как получили коней, так и прилипли к ним: поят, кормят, холят, корм заготавливают; на сенокос — первыми, с сенокоса — последними.

Здоровью впрок.

Учёбе впрок.

А какие праздники теперь устраивают ребята на радость колхозникам: летом скачки и верховая езда, зимой катание на санях. В дни проводов зимы такое устроят, что от конского храпа, скрипа полозьев, звона колокольцев под дугами да песен и смеха ребят и девчат вся округа гудит.

Оторвётся какой паренёк из «Вешних вод» на чужую сторону — в армию ли, на учёбу, на заработки — и дни считает, когда встретится со своим любимцем рыжим с белой лысиной по храпу, белогривым, с белым волнистым хвостом скакуном.

Глядят следопыты на лошадей, вздыхают, глаз оторвать не могут. Завидно. Когда-то ещё они получат лошадей, да и получат ли? Поленился в учёбе — правление колхоза лошадь не даёт. Поленился в работе — тоже на скакуна не рассчитывай. Поневоле вздыхать будешь, что в учёбе, что в работе всякое бывает.

Из конюшни вышел старший конюх Василий Андреевич, в прошлом пограничник, а значит, и лихой кавалерист. В кожаных начищенных сапогах, тёмно-синих брюках галифе с зелёным кантом, кожаной куртке и зелёной фуражке пограничника с красной звёздочкой на тёмносинем околыше. Густой, седой, курчавый чуб под лакированным козырьком, седые, пышные, закрученные кверху усы, голубые, весёлые, с хитринкой глаза да статная фигура придавали молодцеватый вид этому пожилому человеку. Издревле в «Вешних водах» в особом почёте ратные люди. Слово «солдат» — слово гордое. Дорожат бывшие воины народной любовью к ним и дорожат формой солдатской. В праздники ли, в дни торжества — нет лучшей одежды для них, как солдатский мундир с регалиями и фуражка с красной звёздочкой выше козырька, на околыше. А у Василия Андреевича должность такая, что и не мыслит он ногу в стремя вставить, если не по форме одетым.

— Здравия желаем, Василий Андреевич! — вразнобой приветствовали ребята конюха.

— Отставить!

— Здравия желаем, Василий Андреевич! — отрапортовали дружно, в один голос, следопыты.

— Это другое дело, — заметил старший конюх, приложив руку к головному убору. — Здравствуйте, товарищи будущие пограничники, будущие джигиты. Чем могу служить? — не сдержался, расплылся в улыбке старый воин перед молодой порослью.

— Нам, Василий Андреевич, поручено пионерской дружиной посмотреть, как живут наши скакуны.

— Это что, вроде проверки, что ли?

— Никак нет, — выпалил Харитоша, — мы ради знакомства.

— Коли ради знакомства, пожалуйста, только приходите в другое время, сейчас у меня начнётся урок верховой езды с учениками девятого класса.

— Ваше присутствие при знакомстве с жизнью скакунов было бы крайне желательно, — ответил командир отряда, — но, поскольку вы заняты уроком верховой езды, а мы не рассчитываем другим временем и, кроме того, поручение дружины должно быть выполнено в срок, просим вас разрешить нам осмотреть конюшню и другие помещения самостоятельно или с одним из ваших помощников.

Искренняя просьба ребят тронула старого воина.

— Мои помощники — рядовые Глеб и Нифонт — в данный момент отсутствуют, уехали за фуражом, — крутя седой ус, ответил старший конюх, — но, коли вы не располагаете другим временем и есть неотложная необходимость выполнить поручение дружины, вам, как будущим джигитам и, конечно, будущим пограничникам, разрешаю произвести знакомство с нашим заведением самостоятельно. Действуйте! — Приложил руку к головному убору старик.

На конюшне негромко, озабоченно заржала кобыла Стрелка, ей обрадованно, ребячьим голосом, отозвался заблудившийся у коновязей рыжий, с белой лысиной, жеребёнок Орлик, три дня тому назад появившийся на свет.

Следопыты удивились чистоте и порядку в этом большом, светлом помещении. Ни мусора, ни навоза, ни лишних посторонних предметов, кроме веников, мётел и больших совков. Каждый денник выбелен известью. У каждого денника табличка-паспорт: на ней чётко и аккуратно написаны кличка лошади и её год рождения.

У Стрелки с Орликом ребята задержались. Каждому хотелось погладить чуть пробившуюся пушистую гривку, ухватить жеребёнка за курчавый хвостик-метёлочку и поцеловать мягкие, нежные, тёплые губы.

— Этот Орлик будет сильным Орлом, — сказал Сила.

— С острым глазом, — добавил Востроглаз.

— И тонким слухом, — заключил Тонкослух.

Подошли к деннику Чёрта. Конь стоял с высоко поднятой головой, слегка поджав и чуть прикопытив перевязанную бинтом правую заднюю ногу. Чёрная блестящая грива, заплетённая в косы лаской, спустилась ниже колен, густая чёлка закрыла морду до самого храпа. Лоснящаяся спина и широкий, с лотком посередине, круп, на котором можно вдвоём улечься, делали коня каким-то могучим, красивым ископаемым чудовищем. Кличку Чёрт конь получил за свою вороную масть, силу и ловкость в работе — эти качества приписывают и «настоящему» чёрту. Когда Чёрт был жеребёнком, его звали «Чертёнок» — тоже за схожесть с чертенятами по масти и неугомонности. Зачуяв ребят, Чёрт встряхнул головой, откинул на сторону чёлку, глянул на них чёрным, добрым глазом и опять погрузился в свои думы.

— Не был Чёрт в прошлую ночь на Овсяной полянке, — увидя перевязанную ногу коня, сказал командир.

— Не был, — подтвердили следопыты.

Ребята вспомнили, как на прошлой неделе Чёрт вытащил трактор, застрявший в речке Бильковке, и в горячке засек подковой правую заднюю ногу. С тех пор болеет. Наступать на ногу не может.

В помещении для хранения кормов Тонкослух остановил ребят:

— Тихо! Я слышу в одном из отсеков храп спящего человека, даже двоих.

Следопыты притихли, насторожились, но никакого храпа не услышали.

— А я вижу, как то поднимается, то опускается полова в отсеке, что перед нами, — сказал Востроглаз.

Опять насторожились следопыты, упёрлись глазами в отсек с половой, но ничего не приметили.

— Следопыт Сила, — приказал командир, — возьмите лопату и взройте полову.

Следопыт с таким азартом ковырнул полову, что столб пыли взметнулся до крыши сарая, а лопата, зацепившись за что-то твёрдое, с треском лопнула пополам.

— Дальнейший осмотр без хозяина прекратить, — сказал Харитоша, увидев четыре ноги в резиновых сапогах, торчавшие из половы.

В это время в сарай вошёл Василий Андреевич, окончив урок верховой езды.

— Ну как, джигиты, довольны ли нашим заведением?

— Очень довольны, товарищ гвардии старший сержант, — ответил командир отряда, — только вот вызывают недоумение ноги, торчащие из половы.

— Чьи ноги?

— Не можем знать.

— Действительно, ноги! — удивился старик, глянув в отсек и сам еле удержался на ногах от испуга: может быть, злодеяние какое тут совершено, надо сообщить участковому. Но в это время зашевелились ноги в синих штанах и дёрнулась нога в полосатых штанах. — Разройте полову, это, кажется, мои помощники, — придя в себя, попросил старший сержант. — На гауптвахту, на гауптвахту! — закричал конюх, увидя в разрытой полове спящих в обнимку своих помощников. — На гауптвахту! — не унимался старик, охаживая ремённой плёткой Глеба и Нифонта…

II

На шоссе прогудела машина, за ней другая. В гаражах затарахтели тракторы. Следопыты направились от конюшни к Овсяной полянке…

— А скажи, Харитон, — спрашивает долго молчавший Андрюша Силин, — почему наши ребята обязательно пограничниками служат?

— Тут, брат, целая история, — подумав, отвечает Харитоша, — пограничная служба — тяжёлая служба. Тут и сила нужна, и смётка, и выносливость, и храбрость. Пограничник должен быть следопытом? Должен. Снайпером должен быть? Должен. Смекалистым должен быть? Должен. Выносливым должен быть? Должен. Храбрым должен быть? Должен. Во как! А это, как говорит Ковча, у каждого вологодца в самой крови течёт. Унаследовано от дедов и прадедов. Кроме этого, пограничник конём владеть должен? Должен. Машиной управлять должен? Должен. Это тоже под стать вологодцам. Был такой случай, — продолжал Харитоша, — служил на погранзаставе, на западной границе, наш земляк комсомолец Андрей Коробицын. Храбрый был пограничник. И случилось так, что ему одному пришлось вести бой с четырьмя вооружёнными диверсантами, которые направлялись в нашу страну, чтобы какую-то диверсию сделать. Это было как раз накануне десятилетия Октябрьской революции. А тут на пути им Андрей Коробицын — наш богатырь:

«Стой!»

Завязался бой. Коробицьтн один, а их четверо. В ногу Коробицына ранили — воюет. В другую ногу ранили — воюет. В живот ранили — воюет. Вот какой был наш земляк Коробицын.

В неравном бою Коробицын погиб, но не пустил врага на нашу землю.

О храбром пограничнике командование доложило Центральному Комитету нашей партии. А в Центральном Комитете спросили: «Откуда родом такой богатырь?» — «Вологодский», — ответили…

Давно это было. В 1927 году это было. С тех пор погранзастава на этой границе носит имя комсомольца-пограничника Андрея Коробицына, а наших вологжан в погранвойска призывают.

В Отечественную войну фашисты даже мраморную доску на заставе с именем отважного пограничника расстреляли. Даже мёртвый комсомолец Коробицын был страшен для них, — закончил свой рассказ Харитоша.

III

Над полями на невидимых пружинках повисли жаворонки и, то подымаясь ввысь, то опускаясь до земли, огласили звоном серебряных колокольчиков всю округу. На реке белой, широкой, извилистой лентой лежал туман, а над болотом, не доходя реки, тучка дождевая повисла, ухватившись за кусты ольшаника. Повисла и не знает, что делать: то ли дождём изойти, то ли плыть дальше. На болоте задорно, весело, с какой-то птичьей удалью, прокричали журавли: «Кур-лы! Кур-лы!»

Тучка вздрогнула, покачнулась и поплыла навстречу выходящему из-за леса солнышку, искрясь цветами радуги… и открылось болото.

— Журавли! — таинственно, негромко крикнул Харитоша ребятам. — Журавли танцуют! Ложись!

На сухом островке, покрытом жухлым прошлогодним белоусом, ребята увидели стаю журавлей. Густой краснотал, разросшийся по краю болота, надёжно скрыл следопытов от зорких глаз осторожных птиц. Даже журавль-часовой, расхаживающий поодаль стаи, тревожно озирающийся по сторонам, не приметил их. Птицы, радуясь окончанию многотысячного перелёта, радуясь весне, радуясь родине, кружили в традиционном прощальном танце. Журавли то отходили от центра круга, высоко подымая длинные, тонкие ноги, взмахивая огромными чёрными крыльями, с высоко поднятыми головами на длинных желтоватых шеях, то сходились к центру, вплотную прижавшись друг к другу, с весёлым гортанным наперебой криком «Кур-лы! Кур-лы! Кур-лы!». Опять расходились. В кругу появилась пара: журавль с журавлихой. Обнявшись крыльями, они важно обходили круг, потом пускались вперегонки, приседали, падали, распростёрши крылья. Наконец, прижавшись плотно друг к другу и скрестив шеи, кричали: «Кур-лы! Кур-лы!» И вся стая хлопала крыльями и неистово вторила: «Кур-лы! Кур-лы! Кур-лы!»

Натанцевавшись на земле, птицы взмыли в воздух. Журавль-часовой тоже поднялся за стаей. Над болотом, над рекой, над полем журавли долго водили хоровод под несмолкаемый прощальный крик: «Кур-кур-лы! Кур-кур-лы!» — до осени, до осени, а потом, разбившись на пары, полетели в разные стороны искать укромные места, вить гнёзда, нести яйца, выводить журавлят.

— Вот это да! — нарушил молчание Харитоша.

— Н-настоящий балет, — стуча зубами, подымаясь из лужи, заключил Сила.

По команде «ложись!» он плюхнулся в воду да так и лежал в воде, пока танцевали журавли.

— На границе и не такое может быть, может, сутки придётся лежать в воде, и потом — приказ командира, — ответил Сила на смех и улюлюканье ребят.

— Молодец, Андрей! — сказал серьёзно Харитон Четвёртый. — От лица службы объявляю благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — так же серьёзно отрапортовал Андрей.

— За мной, в поиск!

I

У скворечни скворцы. Поют.

На берёзах грачи. Хлопочут.

В небе жаворонки. Заливаются.

На межах, в канавах трава пробивается. На пригорках точёными столбиками с коричневыми суставами полевой хвощ выкинулся. Земля прогрелась. Пахарей ждёт.

На деревне людно.

У гаражей шумно.

Мужики да бабы приоделись.

Парни да девки понарядились.

Солнышко глянуло — улыбается.

Председатель колхоза гвардии старшина в синем комбинезоне, в танкистской фуражке со звёздочкой. Орденские планки на груди — радугой. Трактористы тоже в синих комбинезонах, в зелёных набекрень фуражках пограничников с красными звёздочками. На груди значки комсомольские рубином горят. Возле машин — что петухи. Перед девчатами куражатся — зубы скалят…

Тракторы в ряд.

Машины в ряд.

— По ма-ши-нам! За-во-ди! — команда председателя. Что на рысаков, вскочили парни на тракторы.

Тронулись.

Моторы гудят. Гусеницы о камни лязгают…

На переднем тракторе за рулём сам председатель колхоза. За ним трактористы — ученики председателя, бывшие пограничники, теперь знатные хлеборобы колхоза — Ефим Солдатов, Иван Петухов, Павел Хомутов — молодые здоровые парни.

За тракторами — машины, гружённые семенами, удобрениями.

Колонна идёт на поле Заречное. Землю пахать. Хлеб сеять.

За колонной ребята шагают. С шестого по десятый класс — тоже все в поле. Каждому работа найдётся. Так решило правление колхоза. Кто прицепщиком, кто заправщиком, кто в походной мастерской слесарному делу учится.

Посевная не год тянется — неделю.

Учёбе впрок.

Здоровью впрок.

Хлеб слаще, коль земле лишний раз поклонился.

Любого десятиклассника в «Вешних водах» на любой трактор сади — борозды не испортит. С любым конём справится — силы да ловкости не занимать.

— Орлы! — сказал Ковча, глядя вслед пахарям. И, подпираясь рябиновым батогом, поплёлся в деревню, долго стоял с непокрытой головой у обелиска, где среди сотни имён односельчан были и имена его трёх сыновей, лёгших костьми под Ленинградом…

II

Ожило, загудело поле Заречное…

I

— След, — сказал Востроглаз, глядя на клетчатую вмятину на полосе.

— След, — подтвердил командир отряда, — но это, скорее всего, след от берестяной корзины, но не от ноги человека. Такой большой ноги нет ни у одного даже вологодского богатыря.

— Если бы этот след оставил человек, я бы слышал его шаги у себя в доме, как бы крепко ни спал, — заявил Тонкослух.

— Никакая корзина, наполненная даже не семенами, а камнями, не даст такой вмятины, как бы ни была рыхла земля. Это след человека-великана, обутого в лапти, — заключил Сила, — и я готов с ним помериться силами при первой возможности.

— Если даже это след великана, как утверждают Востроглаз и Сила, — говорит Харитоша, — нам этого ещё недостаточно. Надо продолжить обследование полянки, не найдутся ли более достоверные приметы ночного пахаря. Что был плуг, это безусловно, так как земля вспахана, что была борона, это тоже верно, так как посев заборонован. Но кто таскал плуг, кто таскал борону? Ведь ни следа трактора, ни следа лошади нет. Не таскал же на себе этот великан плуг и борону. Как ни славна наша вологодская земля богатырями, но таких никто не видывал. А кроме того, не кажется ли вам загадочным, на чём были доставлены сюда плуг, борона и семена и отсюда увезены плуг и борона, так как следов колёс телеги тоже нет. Не мог же он всё принести и унести на своих плечах.

Задумались следопыты.

Рты раскрыли, уши развесили.

— Продолжать обследование! — приказал командир отряда.

II

— След! След! — закричал Востроглаз на другом конце полянки и замахал руками, зовя к себе ребят. — След от полозьев саней или дровней.

Полевую дорогу, что проходит у нижней межи Овсяной полянки, её непросохшую грязь, действительно пересекал в направлении к лесу след полозьев.

— След, — подтвердили Тонкослух и Сила.

— След, спору нет, — согласился Харитоша, — но нужно решить, какой давности этот след. Может быть, с тех пор прошло дней десять, как здесь кто-то проехал на санях или дровнях… Как думает следопыт Сила?

— Во-первых, — начал Андрей Сила, — если мне не изменяет память, все сани и дровни, то есть весь полозный зимний транспорт, две недели назад во всех бригадах — в этой работе принимали участие и мы — поставили под навес и перешли на колёсный транспорт: телеги и двуколки. Во-вторых, за десять или пятнадцать дней дожди, солнце и ветер от этого следа не оставили бы ни следа.

— Логично и остроумно, — заметил командир. — А что скажет Тонкослух?

— Я не сомневаюсь в свежести следа полозьев, след свежий, но нет следа копыт лошади, которая перетащила дровни через дорогу. И как видно по следу полозьев, дровни или сани сильно нагружены, и копыта лошади должны были тоже оставить глубокий след, и в течение суток этот след не мог заплыть. Даже след от огромных копыт Чёрта за такой короткий срок не мог сгладиться.

— Благодарю за внимательность, твои рассуждения довольно разумны и наводят на мысль, не перевозили ли этот груз, то есть плуг, борону, семена и удобрения, на аэросанях. Да и не вспахана ли поляна этой машиной.

— Этого не может быть, — возразил Тонкослух, — я услышу и различу гул мотора аэросаней среди гула десятков других моторов в любую погоду и в любое время суток, даже когда сплю. Но этого не было ни в прошлую, ни в позапрошлую ночь, тем более днём.

— Не смею сомневаться в достоинстве твоего слуха. Однако след полозьев и след лаптей, хотя и непомерно больших, проливает некоторый свет и приближает нас к решению задачи. Вперёд, по следам!

III

Там, где заканчивалось поле и начинались покосы, на иле, в мочажине, оставленном недавним паводком, ребята опять натолкнулись на след полозьев, а между следом полозьев отчётливо были видны и следы больших лаптей.

Оторопели.

Остановились.

Глазами — то друг на друга, то на следы.

— Силён! — удивился Востроглаз.

— На себе дровни с поклажей, — не менее удивлённо уточнил Тонкослух.

— Мне бы такую силищу! — позавидовал Сила.

— Как видите, товарищи следопыты, ещё решён один важный вопрос, — поясняет командир. — Теперь совершенно ясно, что плуг, борона и семена были привезены на Овсяную полянку этим человеком в лаптях. Поклажа не легка, но в этом ничего удивительного нет. Если бы мы с вами появились на свет лет тридцать тому назад, то знали бы силача, мужика нашей деревни Васю Лося, за что он и получил это прозвище. И как рассказывает дед Ковча, был такой случай. В нашей местности по рекам и озёрам путешествовал один учёный-ихтиолог Гопман или Гипман, в общем немец. Он разыскивал бесчешуйчатого окуня.

— Бесчешуйчатых окуней не бывает, — заметил Востроглаз, азартный рыболов и неплохой знаток ихтиологии.

— Бесчешуйчатых окуней не бывает, но учёные такие бывают, — продолжал Харитоша. — Обследуя речку Бильковку, этот учёный нырял в воду и лазил руками по рачьим норам в надежде в этих норах найти такого окуня. А Вася Лось в это время переезжал на лошади с возом дров через речку. Заглядевшись на этого Гопмана или Гипмана, свернул с броду, и телега с возом застряла. То ли на камень наехала, то ли за корягу зацепилась. Туда-сюда, а воз лошадь стронуть с места не может. Тогда мужик выпряг лошадь, перехватил оглобли вожжами, накинул петлю вожжой себе на плечи и вытащил воз не только из реки, но даже в берег вывез. Увидя такое, этот самый учёный, наверное, принял Васю Лося за лешего, выскочил из реки, перекрестился и нагишом дал дёру в деревню — тут уж не до бесчешуйчатого окуня. Во какие силачи были в нашей деревне!

И надо полагать, что этот пахарь, конечно, человек силы непомерной, но вспахать на себе за одну ночь Овсяную полянку никакому богатырю не под силу…

— Вперёд, по следу!

Но след за мочажиной исчез в жухлой прошлогодней отаве.

IV

Солнце поднялось высоко и щедро лило весеннее тепло на весеннюю землю. Кружа покосами, перелесками и оврагами, ища утерянный след, ребята вышли к большому, что озеро, залитому весенней водой и весенним птичьим криком, непроходимому болоту. И тут, на отлогом торфяном берегу, они увидели отчётливый след полозьев и лаптей. След шёл в болото.

Следопыты оторопели и с изумлением смотрели друг на друга.

— Это богатырь богатырям, — первым нарушив молчание, выйдя из минутного оцепенения, сказал командир, — коли решился вброд с таким возом перейти болото. Только одним сохатым под силу такой «тракт», но не человеку! Что вы скажете на это, следопыты?

— Сквозь птичий гомон — утиное кряканье, гусиное гоготанье, блеяние бекасов и бормотание тетеревов — я слышу, как там, за болотом, в тайге кто-то ломает, как хворост, вековые ели, — сказал Тонкослух.

— Я думаю, что не сегодня-завтра мне придётся помериться силами с этим богатырём, и чувствую, как с каждым часом моё тело наливается всё новыми и новыми силами и становится тесным обмундирование, — ответил Сила и сделал вдох, да такой, что с треском отлетели пуговицы от его походной куртки.

— Следопыту Силе надо ускорить темп набирания сил, так как в скором времени ему придётся познакомиться не с одним, а с двумя богатырями, — объяснил Востроглаз.

— Почему с двумя? — в один голос спросили следопыты.

— Потому что здесь следы от двух пар лаптей, посмотрите внимательнее.

— Это очень важное обстоятельство, — убедившись в наличии двух пар следов, сказал командир, — которое может упростить или усложнить наш поиск… — Он ещё что-то хотел сказать, но в это время, с шумом, рёвом, завыванием, треском и свистом из тайги на болото хлынула полоса ураганного ветра, ломая и выворачивая из земли с корнями на своём пути деревья и кустарники и вздымая весь этот хлам в облаке, что пух одуванчика летний ветерок. Вырвавшись на просторы болота, ураган на какое-то мгновение остановился, будто оглядываясь, и ещё с большей силой и свистом кинулся по болоту, всасывая в себя воду с гусями и утками, с кочками и корягами. Столб воды, перемешанный с лесным хламом и живностью, упершись широким раструбом, что гигантской воронкой, в небо, нёсся круговертью к следопытам.

— Смерч! — крикнул командир отряда. — Ложись! Держись за землю!

Но последние слова командира утонули в шуме налетевшего на ребят смерча. А когда они, поднявшись с земли, открыли глаза, то ахнули от страха и удивления. Следопыт Сила с распростёртыми руками и ногами кружил в круговерти смерча вместе с кустарниками, корягами и птицами высоко над землёй.

— Наша задача усложнилась, — сказал командир.

Но Востроглаз и Тонкослух не слышали довольно спокойных слов командира, они с раскрытыми ртами следили за попавшим в беду товарищем.

Ребята опять натолкнулись на след полозьев, а между следом полозьев отчётливо были видны и следы больших лаптей.

Смерч пронёсся над покосами, над полем, вернулся к болоту, взбудоражил опять чуть успокоившуюся воду, ворвался за болотом в тайгу и ослабел. Ребятам было видно, как падали на лес носимые круговертью кусты, трава, прошлогодняя листва, как разлетались в разные стороны пришедшие в себя освободившиеся из плена птицы и как падал следопыт Сила около гусей, бьющих крыльями.

— Засечь по компасу градус приземления! — приказал командир.

— Есть засечь по компасу, — ответил Востроглаз, — только я отчётливо вижу сосну, на которую он опустился.

— А я ясно слышал, как ломались сучья дерева, на которое плюхнулся Сила.

V

На плоту, который смастерили ребята из трёх брёвен, связав их ивовыми вицами, следопыты переправились через болото.

— За мной, быстрее. Обстоятельства не терпят промедления…

— Го-го-го-го! — прокричал командир.

Тишина.

— Вперёд, бегом!

Через колодины, обросшие мхом, кувырком.

Через бурелом, где ползком, где поверху.

Вода из-под ног веерами хрустальных брызг — в разные стороны. Пот глаза заливает.

— О-го-го! — донеслось до ребят. Сила отозвался. Повеселели. Обрадовались — и пуще вперёд.

— Андрей! Андрей!! Андрей!!! — кричали они.

VI

В бору, под сосной в два обхвата, что вершиной в ясную погоду звёзды по ночам в небе считает, а в пасмурное утро в тучах умывается, у костра сидели следопыты и сушили до нитки промокшую одежду.

Андрей рассказывал:

— Успел ли я лечь по команде, не упомню. Сжало меня со всех сторон — ни дохнуть, ни голоса подать, и глаз открыть не могу. А потом, как поволокло по земле да головой о землю рраз-рраз — искры из глаз фонтанами, а свету не вижу. Я это, значит, ногами-то дрыг-дрыг, а земли-то и не чувствую, опереться что-то на неё не могу. Кое-как открыл глаза, и тут сразу и в жар и в холод кинуло. Земли-то подо мной нет, и лес и болото как-то сбоку от меня, и я мимо лечу. «Эх, думаю, пропал, этак мимо Земли да в космос». А долго ли?

— Ну уж сразу и в космос, — вздохнул Тонкослух.

— А тут как крутанул этот самый смерч, — продолжал Андрей, — я глянул: земля подо мной и лес подо мной. Ещё больше перепугался. Ежели с такой высоты шлёпнусь — лепёшка из меня на земле, да и всё. А в этой самой круговерти около меня и листья, и травы, и кусты, и верхушки ёлок и сосен, и птицы разные, как неживые, крылья распустили, головы туда-сюда болтаются, их оглушило, значит, не иначе. Тут вспомнил я Мюнхаузена и хвать одного гуся за ноги, другой рукой — другого гуся, тоже за ноги, и держу крепко-крепко. Авось, думаю, спасут меня эти гуси. Когда очухаются, полететь захотят, и куда им со мной лететь — силы не хватит, а крыльями-то хлоп-хлоп. Я и спущусь на крыльях-то, что на парашюте. Так и случилось, стихла круговерть — гуси ожили и ну крыльями махать, а я их за ноги держу, и всё спускаюсь ниже и ниже, и бух на сосну, с сосны на землю. Огляделся — дровни под сосной стоят, а рядом плуг двухлемешный и борона. Вот, думаю, куда след-то нас вёл. А людей нет. И следов от лаптей нет. Одни лосиные следы и есть, да и только, — закончил свой рассказ Андрей.

— Решение задачи усложнилось, — заключил командир, — но… — взмахнул рукой наотмашь, будто шашкой при рубке лозы.

дружно подхватили ребята. Эхом отозвался и зазвенел сосновый бор.

I

Эх и денёк!

Солнышко греет. Небо голубое-голубое, без единого облачка. От земли испарина прозрачными волнами подымается.

На поле Заречном людно.

В рокоте тракторов тонут людские голоса и конское ржание. Вспаханная полоса всё шире и шире. За тракторами подлётывают стаи чёрных-белоклювых грачей, да проворно ныряют между пластами вывернутой земли серенькие, в чёрных передниках, трясогузки — вечные спутники пахаря.

Председатель вёл первую борозду и не сходил с трактора, пока хозяйки не принесли пахарям завтрак: только что выпеченные, ещё горячие, караваи ржаного хлеба, парное молоко, вкрутую сваренные яйца, пироги с рыбой, пироги с солёными рыжиками. Еда немудрёная, но сытная. Так заведено в «Вешних водах»: хлеб хлебом-солью встречать.

После завтрака Харитон Харитонович направился в деревню по своим председательским делам. Много дел у председателя.

II

Идёт по склону поля к реке председатель. На душе радостно: машины работают, семена отборные, механизаторы один к одному — гвардейцы. Ребята на поле, что муравьи, земле кланяются. Постигают науку пахаря. Наука эта трудная, сложная. Знает председатель, что никакая академия не сделает из человека пахаря, коли с малых лет земле мало кланялся. Радостно на душе у Харитона Харитоновича.

И как-то помимо своей воли — не хотел: ещё обида сердце не оставила, — глянул в сторону Овсяной полянки. Глянул и остановился. Видит: по пахоте полянки человек на коленках ползает.

«Кто бы это и зачем?» — подумал председатель, повернул и зашагал к полосе.

— А, Митрич, — ещё не доходя до полосы, узнал председатель Ковчу, — добрый день!

— Добрый день, — подымаясь с колен, ответил старик, — как ты сказывал, полянку вспахали ночью, так вот гляжу, всё ли тут как надо сделано.

— Ну и как?

— Хороший пахарь был, будь он неладен, ни одного зёрнышка поверху нет, да и землю, что пух, разделал. Овсище, скажу тебе, Харитон Харитонович, в этом году будет — редкость. Примета такая есть.

— Какая примета?

— Примета-то? Да очень простая. Эту примету каждый пахарь должен знать. Берёза в эту весну больно много соку даёт. А коли много соку — сей овёс, без хлеба не будешь. Вот какая примета. А с таким овсом, что здесь вымахнет, смело в Москву на выставку ступай.

— Какая выставка, Митрич, коли мы пахаря даже не знаем.

— Нашёл о чём тужить. Пахарь объявится. Ты, Харитон Харитонович, близко это к сердцу не принимай. Пошутили ребята, ну и всё. Наш народ до шуток горазд, сам знаешь. На шутку и ты шуткой. Дело-то и наладится.

— Спасибо, Митрич, на добром слове, — загадочно улыбнулся председатель. — Да шутка-то вроде бы великовата.

— В большом деле малая шутка, что иголка в стогу сена, — засмеялся старик.

I

Вязкое торфяное болото, залитое весенней водой, стало непроходимым для человека, даже для богатыря-великана. В этом убедились следопыты, переправляясь на плоту. Колья, которыми они толкали плот, местами не доставали дна. И, решив, что воз переправлен через болото только на плоту, ребята надеялись найти этот плот, и не только плот, а и пахарей, как они думали, беспечно спящих у костра или в шалаше. А ведь богатыри после богатырской работы и спят богатырским сном — беспробудно по двое, по трое суток.

Размечтались.

Каждый по-своему.

Край болота трудный, зарос кустами, деревьями. Идти тяжело. Где в торфяную кашу, где в воду по колени и глубже, а плота никакого в помине нет.

— Тихо! — шепчет Тонкослух.

Остановились. Глазами спрашивают приятеля.

— За поворотом голоса.

Насторожились. Замерли. Прислушались. Тишина.

Опять глазами Тонкослуха спрашивают.

— И визг какой-то, и хрюканье.

След в след на сухое место вышли. По-пластунски меж сосенок на пригорок выползли.

Глянули. Ахнуть бы, да дыхание спёрло. Холодок по спинам взад-вперёд заходил под ватниками. То в жар, то в холод от страха.

На мысу, что жёлтым клином в болото врезался, медведица медвежатам баню устроила. Схватит зубами медвежонка за шиворот и ну полоскать в воде, как бабы бельё полощут. А медвежонок визжит, хрюкает, зубы скалит, брыкается. Одного помоет, другого схватит. Потом третьего. Их трое было. Лохматые, серо-грязного цвета, косолапые. Вырвется какой из зубов матери и ну кататься и кувыркаться в жёлтой прошлогодней траве да лапами скрести себе живот, бока, шею. А потом бегать придётся — греется. А медведица изловчится, хвать за шиворот — и опять полоскать…

Вымыв медвежат, медведица тоже мыться начала. Забрела в воду по брюхо и ну обливаться да полоскаться. Когтищами шею чешет, грудь. Даже с головой окунается. Кряхтит, ворчит от удовольствия. Медвежата друг за дружкой бегают, грызутся, кувыркаются.

Харитон Четвёртый рюкзак освободил, поближе к медвежатам пополз. Рискованное дело задумал Харитоша. Чем-то кончится…

— Назад ползите, — передал следопытам, а сам ещё ближе к медвежатам.

Спроси, и сам толком не расскажет, как это случилось, но накрыл рюкзаком Харитоша одного медвежонка и рюкзак шнурком затянул. И ползком от сосны к сосне — подальше от греха. Ноша не тяжёлая, но опасная.

Медведица купается. Кряхтит от удовольствия — беды не чует. А спохватится, горе вам, следопыты-несмышлёныши!

Медведица бегает быстро. Иноходью и то любого человека настигнет, галопом — и говорить нечего. Силища в ней медвежья, храбрость звериная, особенно когда за дитё родное заступиться надо.

II

— Федя! Гляди!

— Коля! Слушай!

— Андрей! След губи!

— За мной! Не отставать! К переправе, сколько духу есть! — на бегу отдавал приказания Четвёртый Харитон.

Сквозь сосны — бегом.

Через валежник — кувырком.

Через бурелом где ползком, где поверху — дали дёру ребята.

Впереди Харитон, за ним Коля, потом Федя. Сзади Андрей — след губит. В правой руке у Андрея бычий рог, наполненный нюхательным табаком, сдобренным мятными каплями. Из рога зеленоватой струёй табак сыплется и облачком пыли на следы ложится. Где густо, где пусто…

Нюхательный табак с мятными каплями любой след губит. Какое бы чутьё у зверя ни было — стоит ему нюхнуть этого снадобья, и пропало чутьё на сутки, а то и дольше. Что бы ни нюхал зверь — всё табаком пахнет.

В прошлом году, за месяц до открытия охоты, Камушкин со своим гончаком Казбеком начал истреблять зайца. Что ни день — то заяц, а то и два. Ни советы, ни запреты на Камушкина не действовали. Ружьё на плечо, свистнет Казбека — и в лес.

Досадно стало следопытам. Подманили они к себе собаку и дали нюхнуть табаку из пригоршни. Их Ковча по секрету научил этому. Казбек с полсуток чихал да облизывался. И как Камушкин ни бился, гончак ни одного заячьего следа в лесу причуять не смог. А дня через два ещё дали Казбеку нюхнуть.

— Чутьё пропало у собаки, — жаловался на деревне Камушкин.

Вот какое это снадобье — нюхательный табак, одобренный мятными каплями…

III

Вдруг медведица насторожилась. Вроде почуяла что-то недоброе. Перестала скрести себя лапищами.

Глянула на медвежат.

Мишка тут и Машка тут, а Ваньки нет.

Глазам не поверила. Приподнялась на задних лапах, ноздри растопырила, носом повела.

Мишкой пахнет, и Машкой пахнет, а Ванькой не пахнет. Мишка к ней и Машка к ней.

Мишка за хвост мать схватил, Машка за ухо треплет. А Ваньки нет.

Мишку шлёп и Машку шлёп. Ринулась иноходью медведица от куста к кусту, от сосны к сосне по Ванькиному следу:

тут пробежал,

тут кувыркнулся,

тут полежал — чует медведица.

А тут?

Человеком ударило в нос медведице сразу из-под четырёх кустов.

Взревела от ярости и галопом бросилась по следу. В пригорок в секунду, что на крыльях, взлетела. С пригорка в лощину не рассчитала — через голову кувыркнулась.

Остановилась. Вроде след потеряла. Человеком не пахнет. Носом туда-сюда. Глазами уставилась: на колодине мох сорван и след. Сунулась носом в след, потянула и… спёрло дыхание, защекотало в носу, в груди, и хозяйка леса так чихнула раз и другой, что фонтаны голубых искр хлынули из её маленьких глаз.

Гулкий, с хрипотой чох эхом покатился по лесу от сосны к сосне, от ели к ели, с гривы на гриву, с гряды на гряду по всему лесному острову. И для медведицы, кроме запаха нюхательного табака, сдобренного мятными каплями, никакого другого запаха в лесу уже не было.

Ещё пуще взревела медведица…

IV

— Медведица медвежонка хватилась! — крикнул Коля Тонкослух. — Голос подаёт! За нами гонится! Брось, Харитон, медвежонка — пропадём!

Следопыты остановились. Прислушались. Тишина.

— Сначала взревела, потом чихать начала, а сейчас опять ревёт, — продолжал Коля.

— Чихнула, говоришь? — переспросил Харитоша. — Значит, след потеряла. Молодец Андрей, хорошо губил. Теперь передохнём малость, — и снял с плеч рюкзак с медвежонком.

До сих пор молчавший пленник тоже голос подал. То ли надоело качаться в рюкзаке, то ли мать услышал. Завизжал, заскулил, заворчал. Вот-вот рюкзак разорвёт — на волю просится.

Харитоша поослабил шнурок, и из рюкзака показался мокрый чёрный пятачок с двумя дырочками — медвежонок нос высунул. Ещё поослабил — и медвежонок всю голову высунул.

Глянул на склонившихся над ним ребят — испугался. Глазёнки закрыл, уши поджал и так пронзительно закричал, что у следопытов в ушах зазвенело.

— Плохо дело, — сказал командир, — теперь медведица на голос пойдёт. Вперёд, что есть духу, к переправе, — и сунул в рот медвежонку кусок сахару.

Медвежонок замолчал. То ли сосал сахар, то ли не было мочи кричать, опять качаясь и болтаясь из стороны в сторону в рюкзаке за плечами Харитона.

Бегут ребята по лесу. Впереди Харитоша, за ним Коля, потом Федя. Сзади Андрей — след губит.

— Слышь, Харитон, отпусти медвежонка, — опять просит Коля.

— А что? Медведица настигает?

— Да нет. Жалко мне просто.

— Кого жалко?

— И медвежонка жалко, и медведицу жалко. Вот кого. Отпусти!

— Чудак ты, Тонкослух. Мы же не насовсем его взяли. Поправится на наших харчах, подрастёт, и опять его в лес отправим. «На мол, мамаша, получай своего сынка, давай на откорм другого», — шутил Харитоша. — Помнишь, каким был Васька, когда из лесу привели — еле на ногах стоял, а теперь первый лось на весь лес, что слон. А важный какой: Васькой покличешь — ухом не пошевелит. Подойти соизволит, коли назовёшь Василием Ивановичем, да не один раз. Вот и из медвежонка, — продолжал Харитоша, и всё это на бегу, — вырастим медведища Михаила Ивановича, грозу лесов…

— Медведица! — крикнул Федя Востроглаз, когда они были в нескольких шагах от ещё чуть дымящего костра, где днём сушили промокшую одежду.

Следопыты сбились в кучу, присели.

— Где? — спокойно спросил командир, оглядывая кругом лес и побледневших следопытов.

— Да вон в сосняке, не видишь, что ли, спину показывает? Бежим!

Быстрый и тоже острый глаз Харитона пробежал по молодому сосняку.

— Товарищи следопыты! Мы вне всякой опасности. С нами Василий Иванович. Ура!..

Из сосняка вышел громадный однорогий лось. Зверь сделал несколько шагов в направлении ребят. Остановился, высоко подняв красивую, точёную голову, и глубоко и шумно вздохнул. Потом ещё раз вздохнул, фыркнул и тяжело ударил копытом о землю.

— Медвежонка учуял, медвежонка боится, — затараторили повеселевшие ребята.

— Василий Иванович, — повелительно сказал Харитоша, — иди сюда!

Лось мотнул головой и опять ударил передней ногой о землю.

— Ну иди же, иди, не бойся, — упрашивал парень и направился к сохатому с куском хлеба в руке. Но лось круто развернулся, фыркнул и не торопясь, красивым крупным шагом вошёл в сосняк и начал объедать пальцы верхних мутовок молодых сосенок.

— До свидания, Василий Иванович! — кричали на прощание в один голос ребята. — До свидания!..

V

Чуть дымят остатки костра — непотухшие головешки. В рюкзаке командира скулит медвежонок.

Следопыты насторожённо и с удивлением глядят по сторонам и друг на друга.

Под сосной — ни дровней, ни плуга, ни бороны.

— Мы за пахарем, а пахарь за нами, вот что получается, — первым нарушил молчание командир. — Скидывайте рюкзаки, скидывайте ватники, да прочешем-ка лес, пока солнышко не закатилось.

До седьмого пота следопыты прочёсывали лес. Из сил выбились. Еле ноги переставляют. Но как сквозь землю провалились и дровни, и плуг, и борона. Не нашли их ребята.

— Переправимся через болото — привал сделаем, — говорит Харитон, — да цел ли наш плот, а то, чего доброго, ночевать здесь придётся…

На счастье, плот был цел и стоял на том месте, где оставили его днём следопыты.

Солнышко, уставшее ходить по небосводу, не хотело покидать ребят. На прощание сквозь частокол леса оно перекинуло через болото, залитое водой, мост из золотых брёвнышек.

Отталкиваясь кольями, следопыты плывут через болото на плоту. Плот ломает золотые брёвнышки и гонит их золотыми волнами вперёд и в стороны. Покачавшись на волнах, брёвнышки сзади плота опять устилают водную гладь золотым мостом из золотых брёвнышек.

VI

Причалили.

Плот кольями прикололи.

— Так, друзья мои. Первым делом накормим нашего пленника, — снимая с плеч рюкзак, объявил Харитон. — Проголодался, наверное, да и устал не меньше нас. — Харитон осторожно развязывает рюкзак. — Давай, давай высовывай свою голову, медведище-дружище!

Ребята сгрудились у рюкзака, на коленки встали. Медвежонок даже не шевелится. Только слышно в рюкзаке тутуканье да какое-то шипение…

Первым догадался Харитоша. Он схватил рюкзак и вытряхнул содержимое.

К ногам ребят упала увесистая болотная кочка и свернувшийся ощетинившийся большой ёж.

Взрыв хохота и криков взбудоражил тишину.

Федя Остроглаз кувыркался через голову. Коля Тонкослух схватился за живот и гоготал на всю округу. Андрей Сила держал в руках ежа и кричал:

— Теперь есть с кем помериться силами!

В ответ эхом гоготал и смеялся лес и птичьим гомоном смеялось болото.

Харитон Четвёртый, размахивая пустым рюкзаком и тоже смеявшийся до слёз, кричал:

— Нелегко быть следопытом, мы за пахарем, а пахарь за нами. Но…

забыв про усталость, пели ребята.

I

Розовые полушалки накинула вечерняя заря на зубчатую опушку ельника. Попритих торопливый ручей.

Отдыхают тракторы.

Отдыхают машины.

Отдыхают лошади, звонко хрустя овёс в подвешенных на их морды торбах.

Отдыхают пахари — все от мала до велика вокруг ярко пылающих костров.

Отдыхает река, местами подёрнувшись прядями седого тумана.

Всё реже подают голоса уставшие от песен дрозды в осиннике по берегу ручья.

Но неутомимо, днём над полем, а сейчас над полевым станом, кувыркается в воздухе пара беспокойных чибисов, оглашая окрестность одним и тем же криком: «Чьи-вы, чьи-вы». Выражают ли недовольство людям за нарушенный покой и тишину поля или благодарят трактористов за то, что они бережно обошли — не вспахали — тот кусочек земли, где чибисы сразу после таяния снега вырыли неглубокую ямку, устлали её стебельками сухой травы и отложили в гнёздышко четыре тёмно-бурых яичка с чёрными крапинками.

«Чьи-вы? Чьи-вы?» — кричат в воздухе птицы.

— Да вешневодские мы! — крикнет кто-нибудь, смеясь, в ответ чибисам.

Или ещё:

— Вологодские мы! Вот чьи!

II

Рядом с полевым станом механизаторов — палаточный городок.

На красном полотнище, натянутом между двух берёз, белыми буквами выведено:

Вот что белыми буквами выведено.

С прошлой весны так повелось. Харитон Четвёртый сагитировал ребят на такое дело, как председателем пионерской дружины стал.

Во время посевной пионеры свой лагерь поближе к полю раскидывают. Сенокос идёт — пионерлагерь на сенокосных угодьях. Жатва начнётся — и пионерлагерь тут как тут.

Любо родителям, как ребята науку труда познают.

Учёбе впрок.

Здоровью впрок.

III

У костра, где щурится от яркого пламени и смеётся в густую бороду Ковча, все пахари собрались, и Харитон со своими пионерами тоже.

Старик рассуждает:

— Что полянка вспахана на животине, а не на ком другом — об этом и разговору нет. Что нет следа этой животины на пашне, так следа-то и не должно быть. Какой пахарь оставит на полосе след от трактора ли, от лошади ли и даже свой. На то борона есть — борона любой след сгладит.

— Угу, — согласились пахари.

— Взять другую сторону этой истории, — продолжал Ковча, — могли ли мужики на себе перетащить дровни с поклажей через поле, покосы и даже на Красную гриву, что за Большим болотом, коли в этом была нужда? Могли. А что тут мудрёного? Каких-то четыре версты невелик волок, раз сила в человеке есть. Хотя бы вот вы, — Ковча указал на трактористов, — разве не богатыри? Богатыри. С такой поклажей не один десяток вёрст бегом пробежите, не то что до Красной гривы.

Трактористы приосанились, плечи расправили. Переглянулись, покраснели. Зубы скалят.

— А эти, — Ковча подмигнул пионерам, — что ни парень, то и богатырь.

Смеются ребята.

Кто грудь, кто живот вперёд выставил. Андрей Сила даже на носках приподнялся. Всем хочется на богатырей чем-нибудь смахивать.

— Но самая загвоздка не в этом, — Ковча отмахнулся от угля, с треском выскочившего из костра прямо в его бороду, — самая загвоздка в том, а для чего засеяли полянку овсом? А? — и замолчал, оглядывая всех собравшихся у костра.

— Да кто его знает! — раздались голоса. — Вспахали, да и только, чтоб людей насмешить.

Ребята переглянулись, сопят, вперёд взрослых со своими догадками не лезут. Ждут, что дед скажет.

— А по-моему, не для смеху это сделано, — откашлялся старик, — это затея умного пахаря. — Все насторожились, ждут. — В этом году, по моим приметам, будет урожай на овёс. Где ни посей, хоть под кустом, — вырастет. Ну, а на этой полянке, скажу вам, будет такой овсище, что вези в Москву на выставку, да и только. Вот какая думка была у этого человека… Правду я говорю? — глянул старик на агронома Александра Сенина. Александр Сенин тоже из этого колхоза, недавно закончил Тимирязевку.

— Не знаю, дед Митрич, — ответил агроном, — приметам нас в академии не учили, но опыт хлеборобов уважать учили.

— А примета — это и есть опыт, — засмеялся Ковча, — опыт людей. Ну да ладно, пахарь объявится и тогда расскажет нам про свою затею.

— Так он и объявится! — засмеялись у костра.

— Конечно, объявится, — утверждает старик, — свой же человек, не чужой. Объявится…

Дул сиверко. Тучи закрыли зарю, спрятали луну. Ветер на реке разогнал туман и рябил воду. Умолкли дрозды, успокоились, улетев к гнезду, чибисы, только плакучие берёзы всё сильнее и сильнее размахивали длинными голыми ветвями да безудержно, в лугах, скрипел коростель.

— Самая налимья ночь, — вздохнул дёд, глянув на небо и окрест, — а ну, кто со мной на реку донки ставить?

— Все! Все!! Все!!! — закричали пионеры…

Идёт к реке старый дед, окружённый говорливыми, весёлыми, подпрыгивающими ребятами, будто старый пень, обросший молодой порослью. А у костра зазвенела на все лады с переливами синемехая гармонь. И поплыла, будто по волнам, над вспаханным полем светлой майской северной ночью задушевная мелодия…

Растёт и растёт хоровод. Всё шире и шире круг. Всё ярче и ярче горит костёр и мечется пламя в кругу девчат и ребят на вспаханном поле в светлую майскую северную ночь.

I

Посевная не год тянется — неделю. Отзвенела, умолкла монотонная песня тракторных моторов, висевшая над «Вешними водами» от зари до зари. Стройными рядами стоят машины на площадках у гаражей.

Опустел полевой стан.

Нет палаточного городка — пионерского лагеря.

Трактористы с утра до вечера в гаражах стучат молотками, бренчат ключами. К другим работам машины готовят.

Ребята — в школу с утра. Тоже пора горячая. Да какая ещё! Учебный год кончается. У одних зачёты, у других экзамены. Нелегко.

А душа пахаря большая, беспокойная.

Вспахал поле, управил пахоту — сердце радуется. Но пахоту в закрома не кладут. Болит душа — как-то взойдёт?

Взойдут посевы — поле зеленеть начнёт. Опять радуется сердце. Но и всходы в закрома не кладут. Болит душа — какой-то уродится хлеб?

И нет конца радостям и тревогам пахаря…

Но всходы есть всходы.

Хорошие всходы — большая радость, и нет выше платы — радость за свой труд. Вот почему вечером, после работы, тянутся пахари в поле — степенные, важные. И одна дума у всех:

«Как-то взойдёт?»

Ребята после школы тоже в поле бегут, и тоже на уме: «Как-то взойдёт?»

Вместе пахали.

II

Утихомирилась, вошла в берега река. Посветлела вода, и пенится белыми шапками на порогах, и медленно, задумчиво кружит в омутах и заводях.

Утихомирились и бойкие, шумливые ручьи, но всё равно спешат и спешат, прыгают с камня на камень, тычутся в берега и без умолку, по-ребячьи, лопочут и лопочут весеннюю песню.

Солнце с каждым днём всё больше и больше льёт тепла на весеннюю землю.

После тёплого дождя в одну ночь треснули берёзовые почки, и выскочили на свободу розеткой собранные липкие, пахучие зелёные листочки. А утром зазеленело поле Заречное. Дружные всходы укрыли вспаханную землю.

Всходы в закрома не кладут. Но всходы есть всходы. Радость-то какая великая… Хлеб растёт!

III

Ходят по полю пахари во главе с председателем колхоза Харитоном Харитоновичем Харитоновым, и дед Ковча как главный эксперт тоже тут, и ребята след в след за взрослыми — не отступают.

Важную задачу решают пахари: чьи всходы лучше? Лучшие всходы — лучший пахарь. А лучшему пахарю правление колхоза премию назначило, да такую, какой никогда ещё не было. Орликом премируется лучший пахарь. Орлик — это тот рыжий, с белой лысинкой жеребёнок, что две недели тому назад появился у Стрелки. У него ещё торчком стоит кудрявая гривка и хвостик метёлочкой и тоже кудрявый с рыжей полоской посередине.

Вот какую премию назначило правление колхоза.

Кому не хочется завладеть Орликом. Сосёт под ложечкой у каждого пахаря. Вздыхают ребята.

Трудная задача, а решить надо.

Ходят по полю пахари — за ними ребята след в след. Красные галстуки на ребятах красным пламенем на ветру колышутся.

Одна делянка лучше другой — попробуй разберись! А разобраться надо!

— Вроде бы редковато немного, — прищурясь, заключает Ковча, разглядывая всходы на делянке Ефима Солдатова.

— Что вы, дед Митрич? По всем правилам, — возражает тракторист, — посмотрите, какой хлеб уродится.

— О хлебе будем судить по осени, а сейчас о всходах разговор идёт. Не так ли?

— Так, так, — соглашаются в один голос председатель и агроном с довольной улыбкой.

Потеет, краснеет тракторист, неужели дал промах? А как старался…

— Эко сколько земли на луг натаскал, — заворчал старик, когда подошли к пахоте Ивана Петухова.

— Спешил, дед Митрич, ненароком, — оправдывался тракторист.

— Спешил, — ещё больше заворчал Ковча и начал сапогом сгребать землю с луговины на полосу, — спешил. А земля спешки не любит. А всходы-то хороши! Да, очень хороши, не хуже, чем у Ефима.

Улыбаются трактористы Ефим и Иван, подмаргивают ребятам, с которыми пахали: мол, Орлик-то будет наш.

Волнуется Павел Хомутов: к его полосе направились пахари.

— Э, Пашка, — опять первым подал голос Ковча, — чего столько глины-то навыворачивал?

— Земля такая, дедушка, никак лучше не вспашешь.

— Ты, парень, про землю мне не говори, я каждый вершок этой земли знаю. Ещё сохой её двадцать лет на кулака пахал. Земля! Пустил глубоко, вот тебе и глина, а к чему она?

Чешет затылок тракторист Паша: правильно дед говорит. Смеются пахари. Смеются ребята…

Ходят пахари по полю — за ними ребята след в след. К Овсяной полянке подошли.

— Тоже судить? — спрашивает Ковча председателя.

— Судить, Митрич, судить.

— Так ведь пахаря-то нет!

— Пахарь, как ты говорил, дед, объявится.

— Должен объявиться, да вот, поди ж ты, не объявляется. Разве что завтра на параде?

— Когда бы ни объявился, оценку работе дать надо, — смеётся Харитон Харитонович.

Но не смеются трактористы, не смеются ребята. Они даже не слышат разговора председателя с дедом. Как подошли к полянке, так и стоят зачарованные, глядя на мощные, зелёные, ровные всходы.

— Вот это всходы!

— Работа, скажу тебе, — позавидуешь!

— Тут, брат, будет не овёс, а овсище!

И как ни судили, как ни рядили, а все согласились на том, что лучшие всходы на Овсяной полянке. А значит, и лучший пахарь тот, кто вспахал эту полянку. А кто? Неизвестно.

Вот так обернулось дело.

I

На площади центральной усадьбы колхоза «Вешние воды» Стрелка со своим жеребёнком Орликом, окружённая толпой народа.

Жеребёнок то испуганно жмётся к матери, то, храбро подняв голову, важно и доверчиво подбегает к людям на их ласковые голоса. Стрелка тревожно ржёт и тщательно обнюхивает сына, как только он приблизится к ней.

И Стрелку и Орлика любовно оглаживает немного грустный старший конюх Василий Андреевич. Оглаживает и думает: лишь бы не объявился первый пахарь. Лишь бы ему не пришлось расстаться сегодня с любимицей Стрелкой и этим ещё дурашливым, нежным и забавным сосунком Орликом.

Но не знает Стрелка решения правления колхоза, не знает этого решения и Орлик. И не знают ни мать, ни сын, о чём думает сейчас старший конюх Василий Андреевич, держа Стрелку за ремённые поводья-оброти.

II

Весенний праздник пахаря в «Вешних водах» начинается парадом пахарей. Шествие открывается шагающим пионерским отрядом, а за ними, за пионерами, трактористы на тракторах. Лучший пахарь впереди, за ним остальные. После торжественного шествия — вручение премий, подарков. А потом кто во что горазд: скачки на лошадях, физкультурные соревнования, песни, хороводы — и так с утра до поздней ночи, а чаще до следующего утра.

Поработали хорошо — отдохнуть не грех.

У школы горн слышится, барабаны бьют.

У гаражей тракторы тарахтят моторами.

У коновязей кони ржут.

На площади смех, гомон людской.

А председатель колхоза Харитон Харитонович тревожится, нервничает. Сын Харитоша куда-то пропал. Чуть свет скрипнул калиткой и что в воду канул. Уже несколько раз прибегала из школы жена председателя, мать Харитоши, учительница русского языка Лидия Александровна, спрашивала мужа, людей:

— Где Харитоша?

А Харитоши нет.

Бабка Дарья приковыляла и тоже к председателю:

— Старик пропал, то ли с вечера, то ли до свету куда-то ушёл, и досить нет. А как мне без старика?

Тревога народу передалась. Утих смех, утих гомон.

«Вот так праздник, — думает председатель, — Харитошка куда-то пропал и Ковча тоже, что за оказия?..»

А пионеры к мосту подходят, в горн играют, в барабаны бьют. У моста трактористы за пионерами двинулись. И только бы колонне на площадь вступить, как из переулка, гремя колёсами, вылетает двуколка с двумя седоками и в упряжке лось. И с поворота врывается в колонну двуколка, запряжённая лосем, и занимает место первого пахаря. Правит упряжкой Харитон Четвёртый, туго натянув ремённые вожжи, а Ковча важно сидит в кузове да поглаживает свою серебряную бороду.

— Ой! — прокатилось по толпе.

— Люди, глядите, что делается!

— Лось Васька в упряжке!

Кубарем скатился председатель с трибуны и бросился к подводе. Трактористы заглушили моторы и тоже во весь дух к упряжке. Со всех сторон окружили Ковчу с Харитоном Четвёртым.

— Гляньте на ноги лося! На ноги гляньте! — кричит, схватившись за живот, тракторист Ефим Солдатов.

Взрыв хохота потряс деревню, когда люди увидели на ногах сохатого берестяные лапти.

— Чёрт старый, до чего додумался! — кричат бабы.

— Силён старик!

— Смекалистый.

Продавщица сельпо своё:

— Вот для чего, оказывается, Харитошка овёс у меня покупал, а говорил — для сохатого.

— А ты-то, ты-то как ловко обошёл отца, а? — треплет председатель по плечу сына и смеётся пуще всех.

— Наша! Наша взяла! — закричали ребята, когда Ковча сказал, что вся эта затея Харитошкина…

Пробралась, растолкав людей острыми локтями, бабка Дарья — Баба-Яга к своему Ковче — Кощею Бессмертному и, грозя черёмуховым батогом, шамкает:

— Ты чего это на старости лет людей-то смешить вздумал?

— Какой тут смех, гляди, мы с Харитошкой жеребёнка выиграли, — оправдывался старик.

— В башку-то, спрашиваю, чего такая дурь пришла? — не унималась Баба-Яга.

— В башку-то, спрашиваешь? Да очень просто. В Москву тебя хочется свозить, а как ехать без надобности? Вот и решили мы с Харитошкой овёс вырастить, да такой, чтобы академики позавидовали. И с таким овсом на выставку махнуть. А по моей примете, в этом году овёс на Овсяной полянке в оглоблю уродится.

— Что старый, что малый, — вздохнула бабка.

А Ковча не унимался:

— Рассказал Харитошке про свою примету, ну и не стало от парня отбою: засеем овсом полянку, да и только, пока отец картошкой её не засадил. Озорство, говорю, сынок, получается… Но подумал: а дождусь ли ещё такой весны, ведь мои вёсны считаны. И ещё подумал: может быть, пахарь родится в этой затее, а это не шутка! Всё равно трактор бы нам председатель не дал, да и землю, пожалуй, ну мы и решили ссамовольничать: ночью на Ваське управить полянку. А кабы на тракторе, то такую дали пашню — любуйся, и только.

Трактористы подняли старика на руках и качнули раз и другой. Хотели и бабку Дарью качнуть, да побоялись, что рассыплется или вправду обернётся бабой-ягой и улетит на ступе с помелом. Как тогда быть старику без старухи?

III

— Когда вырастет Орлик, — рассуждал Харитон Четвёртый, держа в поводу Стрелку, — мы отправим его на погранзаставу имени комсомольца Коробицына для лучшего пограничника заставы.

— На заставу, — соглашаются пионеры…

А будущий пограничник Орлик, устав с непривычки целый день быть среди людей, сунул мордочку в мягкое, тёплое вымя матери, сосал сладкое молоко, широко расставив ноги, и помахивал от удовольствия курчавым белесоватым хвостиком-метёлочкой с рыжей полоской посередине…

— Слышь, Харитоша, — спрашивают следопыты, когда они остались одни, — почему же мы не догадались, что это была твоя затея?

— Следопытом быть не так просто. Но вы работали отлично.

— А ежа вместо медвежонка ты тоже сам себе в рюкзак сунул?

— Нет. Тут и я тоже дал маху. Медвежонка из рюкзака на волю выпустил дед Ковча. И дровни с плугом и бороной тоже Ковча отвёз на Ваське в другое место. Вот и получается, что:

— Ха-ха-ха! — смеются следопыты.

Не слышно тракторных моторов.

Не слышно топота и храпа лошадей.

Не слышно гиканья наездников.

Умолкли шумные хороводы.

Месяц высветил и без того светлую майскую северную ночь. Но за околицей, на берегу реки, тихонечко звенит гармонь и льётся задушевная мелодия песни пахаря: