Четвертый коготь дракона

Глава третья С плеч долой!

Цюрихские сыщики. – Опрос свидетелей. – Снова в лавке. – Лицом вверх. – Ужас, которого не забыть. – Максимов размышляет. – Версия номер один. – Фраза, написанная корявым почерком. – Четверо в карете. – Дорога в неизвестность. – Старая колдунья. – О пользе безопасных булавок. Побег. – Отель «Мадлер». – План Максимова. – Триста пятьдесят миль по прямой. – Кузнец Макмиллан и его детище. – Вероника получает затрещину. – В путь! – Несостоявшийся обмен. – Лесное логово. – Дубовый сук и пеньковая веревка.

Как обычно и бывало, в минуты сильнейших душевных потрясений Максимов не ударился в панику, а без промедления начал действовать. Сразу обратился в полицию: так, мол, и так, при невыясненных обстоятельствах пропала жена. Полицейские попались тупые, не знали по-французски. Покуда искали переводчика, покуда выспрашивали, что да как, прошло часа полтора.

С небольшим отрядом в четыре человека прибыли на место происшествия. Максимов насилу вдолбил им, что надо бы опросить жильцов близлежащих домов, чьи окна выходят на набережную. Кто-то наверняка что-то да видел. Тех, кто проходил в то время по улице, уже не допросить – ищи ветра в поле. Каких-либо следов, могущих пособить расследованию, тоже не отыскалось. Максимов вспомнил о торговце платьями. Его лавка располагалась вблизи от рокового угла, за которым Максимов увидел сутулого бородача, чтоб ему сдохнуть. Было ясно как день, что этот сутулый был послан, чтобы отвлечь от Аниты ее спутника. Злодеи желали, чтобы она осталась одна, а далее… Далее все покрывал туман неизвестности. И не было ни единого просвета. Ни единого предположения относительно того, кто и что измыслил против маленькой русской испанки.

Где она теперь и что с нею? Максимов скрежетал зубами, представляя себе сцены одна другой гнуснее. Полицейским его терзания были безразличны, служивые выполняли свою работу, а поделиться горем было больше не с кем.

Трое стражей порядка отправились по квартирам опрашивать свидетелей, а еще один вместе с Максимовым вошел в одежную лавку. Звякнул бубенчик, прикрепленный над дверью, но к посетителям никто не вышел. Максимов насупил брови, он был уже сыт по горло загадками и неожиданностями.

Полицейский что-то прокрякал по-немецки и обвел рукою внутреннее пространство лавки. Здесь все было как в тот раз, когда Максимов заходил сюда с Анитой. Манекены – обнаженные и с натянутыми на них платьями. Зеркала на стенах, гравюры с изображениями жеманниц в экстравагантных нарядах. Максимов заглянул в заваленную пестрым тряпьем подсобку – там тоже не было никого. Переглянулся с полицейским, тот кивнул на выход. Уже повернувшись к двери, Максимов боковым зрением углядел закуток, в котором Анита примеряла свою обновку. Подошел, отдернул шторку и увидел лавочника. Тот сидел на стульчике в углу, привалившись к стене, был обмякшим и недвижным.

– Заснул, что ли? Эй, уважаемый!

Максимов коснулся плеча лавочника и мгновенно отдернул руку, потому что от этого легкого прикосновения тело торговца накренилось вбок, а голова с напомаженными, пропахшими одеколоном волосами свалилась с шеи, повиснув на тонкой полоске кожи.

Максимов не раз бывал в переделках, воевал на Кавказе с горцами, видел всевозможные зверства, но сейчас его передернуло. Голова молодого человека была отрублена с одного взмаха чем-то дьявольски острым – саблей? тесаком? палашом? Убийца, безусловно, был в своем деле докой, к тому же обладал незаурядной физической силой, позволившей ему перерубить позвоночник, как тростинку. Из чудовищной раны вытекло много крови, но Максимов и его сопровождающий не сразу заметили ее, так как бархатная куртка, топорщившаяся на трупе, была того же багрового цвета.

Лоскут кожи под тяжестью головы лопнул, нелепый шар в лоснящихся завитках волос с костяным стуком упал на пол и покатился к ногам Максимова. Не докатившись вершка два, остановился. Вверх смотрело восковое лицо с распахнутыми глазами, полными ужаса.

Бледный полицейский, заикаясь, залопотал, принялся жестикулировать. Кажется, талдычил насчет того, что ему надо осмотреть все вокруг, составить описание. Максимов вышел на улицу, сделал несколько судорожных вдохов и выдохов. Картинка складывалась препоганая. Признаков грабежа в лавке нет, стало быть, череп напомаженному снесли по другой причине. По всей вероятности, этот хлюст что-то знал. Что-то такое, чего полиции знать не следовало. А это значило, что в городе орудует банда не ведающих жалости маньяков, готовых уничтожать любого, кто представляет для них угрозу. И в их сатанинские игры почему-то оказалась вовлечена Анита. Едва ли она сама могла бы объяснить причины, и уж тем паче не знал их Максимов. Он догадывался лишь о том, что бородач, чуть не сбивший ее, возник неспроста и «королевское» платье им всучили не случайно… Иначе не валялась бы сейчас на полу голова незадачливого лавочника.

Минуту! А как насчет того, что все акты драмы разыгрались фактически в одном и том же месте – близ Гроссмюнстера? Здесь ошивался бородач, здесь находится лавка с безголовым мертвяком, и здесь же исчезла Анита… Максимов потер лоб. Припомнились утренние тирады герра Мейера: «Все меркнет в сравнении с Гроссмюнстером!.. Вы обязаны его увидеть!» Не с его ли подсказки они оказались в этом треклятом месте? А что, если квартирный хозяин тоже в сговоре с душегубами?

Максимову вдруг показалось, что лицо злодейского кучера, виденное доли секунды, походит на лицо герра Мейера. Вон и плечи такие же сутулые… Борода? Ее можно приклеить, а заодно нацепить и парик с длинными патлами.

Версия была шаткая, Максимов не стал делиться ею с полицией, решил проверить сам. Бешенство Рейхенбахским водопадом клокотало в нем. Проследовал прямо в каморку герра Мейера, который, в отличие от своих постояльцев, обитал отнюдь не в фешенебельной комнате, сгреб его без лишних экивоков за грудки, хорошенько встряхнул. Прорычал, аки лев в африканских джунглях:

– Где моя жена? Куда ты ее дел?

Хитроватые глазки Магнуса Мейера превратились в глазищи, полезли из орбит. Он жалобно заблеял:

– Ваша жена? Господин… откуда я могу знать? Вы ушли с ней вместе… утром… я сам видел!

– Дураком прикидываешься? – Максимов приподнял тушку цюрихского бюргера над полом. – Кто тебе приказал заманить нас к Гроссмюнстеру? Отвечай, скотина!

Бюргер мелко трясся и полузадушенно сипел:

– Господин ошибается… я ничего не знаю! Мне никто не приказывал!..

– Gut, – произнес Максимов, наверное, даже без акцента и поставил герра Мейера обратно на пол. Перестал рычать, подпустил в голос ледяного холода, который иногда навевает на людей куда больше жути, нежели крик: – Тогда вами займется полиция.

Герр Мейер не испугался. Оттянул пальцем воротник, поворочал шеей, перевел сбитое дыхание.

– Господин может жаловаться кому угодно. Я ни в чем не виноват. Меня в Цюрихе все знают, я на хорошем счету…

Что на это ответить? Максимов пришел в замешательство, умолк. Владелец меблированных комнат глядел на него такой невинной овечкой (даже притом, что нисколько не походил на овцу – скорее на упитанного теленка), что трудно было подозревать его в пособничестве убийцам. Но тогда придется признать, что единственная гипотеза, за которую можно было ухватиться, рассыпалась как песочный замок.

– Черт! Черт! – дал Максимов выход негодованию и шандарахнул кулаком по столу, на котором стояла большая глиняная кружка.

Из кружки выплеснулась изрядная порция темного пива, бурым озерцом растеклась по столешнице.

Отворилась дверь, на пороге стоял один из давешних полицейских. Он предложил Максимову проследовать за ним – появились новые сведения, которые, судя по хмурой роже блюстителя порядка, не относились к разряду обнадеживающих.

– Ваша супруга и правда пропала? – сочувственно спросил герр Мейер, когда Максимов выходил из каморки. – Мне очень жаль… Такая хорошая госпожа… Очень жаль…

В полиции Максимову сообщили, что опрос жильцов, чьи окна выходят на набережную Лиммата в непосредственной близости от кафедрального собора, дает возможность с большой долей уверенности предположить, что Анита была похищена. Свидетели попались сплошь немногословные, ссылались на забывчивость и отсутствие наблюдательности, посему выудить из них удалось немногое.

Смуглая, дивно одетая барышня одиноко прогуливалась по улице. К ней подлетела карета с наглухо закрытыми оконцами, из кареты выскочили трое в длинных, доходивших почти до колен рубахах и широченных штанах, которые можно было принять за юбки. Они накинулись на барышню и в мгновение ока запихнули ее в свое транспортное средство. Она даже пикнуть не успела. Длиннорубашечники все делали споро и сноровисто. Дверцы захлопнулись, карета рванула с места в карьер и вскоре затерялась в хитросплетении цюрихских улиц. Все похищение заняло не более минуты. Что касается лиц похитителей, то здесь показания расходились, и составить сколько-нибудь определенные словесные портреты не представлялось возможным. Максимов высказал предположение, что обыватели напуганы произошедшим и не слишком охотно идут на контакт с полицией, опасаясь возмездия со стороны экзотических татей. Ему никто не возразил.

Полицейские прошлись по ближайшим дворам и улицам, это ровным счетом ничего не дало. Порядка ради прошарили баграми дно Лиммата, наткнулись на истлевшие останки двух бродяг, о социальном статусе коих можно было судить по отдельным вещам, сохранившимся при них. Но ничего похожего на утопленную русско-испанскую аристократку двадцати девяти лет от роду не обнаружили. Данное обстоятельство несколько ободрило упавшего духом Максимова. Имелись основания надеяться, что Аниту похитили не для того, чтобы тут же отправить на тот свет.

Побродив бесцельно по городу и ничего путного не надумав, он вернулся в дом герра Мейера. Шевельнулась идейка зайти в каморку, извиниться за чересчур вольное обращение вкупе с элементами рукоприкладства. Но идейку Максимов отбросил. Обойдется герр без извинений – чай, не голубых кровей. Не до расшаркиваний сейчас, надо думать, где искать Аниту и как ее выручать.

Сердце щемило, на душе лежал тяжелый камень. Максимов клял себя за то, что потащился в эту злосчастную поездку. Надо было сразу после Парижа ехать домой – в Петербург или в родную деревеньку, что затерялась в лесах Псковской губернии. И тогда бы ничего не случилось…

Обуреваемый мрачными думами, Максимов вошел в комнату, которую они сняли с Анитой. Когда перед взором предстала обстановка, в которой они провели сегодняшнюю ночь и так сладко, в одной постели, встретили утро, думы стали еще мрачнее. Максимов сел за стол, подпер кулаком подбородок, намеревался уставиться в окно, но показалось, что на столе что-то не так. Скосил глаза вниз.

Лист бумаги. Утром его здесь не было.

Максимов выдернул себя из сомнамбулического состояния, схватил листок. Записка! Одна-единственная фраза, написанная печатными буквами, нарочито корявым почерком, по-французски. Эта фраза заставила Максимова вскочить. Он больно ушибся лодыжкой о стул, со злостью пнул его, стул с грохотом полетел в угол.

Скорбеть и медитировать в одночасье расхотелось. С запиской в руке Максимов выбежал за дверь.

Внутри карета оказалась кошмарно неудобной. Аниту посадили на скамью, сделанную из необструганной доски, втиснули при этом между двумя мужланами так, что она в своем размашистом платье едва могла пошевелиться. Третий похититель сидел снаружи, на месте форейтора, правил запряженными в карету лошадьми. Его Аните не было видно, но этих двоих за мучительно долгие часы поездки она рассмотрела подробно. Окошки кареты были закрыты плотными кожаными заслонками, но в щелки пробивался свет, глаза вскоре привыкли к полумраку, и Анита увидела, что ее тюремщики обряжены в длиннополые рубахи с широкими, собранными на предплечьях рукавами. Еще и шаровары с мотыляющимися штанинами. Костюм свободный, но уж больно просторный.

У обоих конвоиров наличествовали закрученные кверху тонкие усы и буйная, смоляного цвета шевелюра. Между собой они переговаривались скупо, обронили всего несколько слов на непонятном наречии, а к Аните и вовсе не обратились ни разу. Лишь в самом начале, когда ее заталкивали в карету, а она, напрягая все силы, пыталась вырваться, один из них пролаял что-то грозное и, приподняв полу рубахи, показал торчавший за кушаком клинок устрашающих размеров. Анита поняла, что с дикарями лучше не спорить. Да и что она могла сделать одна против троих громил?

Похищение стало для нее полнейшей неожиданностью и произошло – в этом свидетели, опрошенные полицией, не солгали – с невероятной быстротой. Гуляла себе, никого не трогала, и вдруг – цокот копыт, скрип колес, а потом чья-то смрадная мозолистая ладонь зажимает рот, мощные руки клещами схватывают с двух сторон, волокут в темный, покачивающийся на рессорах короб. И все, она – пленница. Пичуга, которая беспечно чирикала на ветке, а потом по воле бессердечных птицеловов угодила в силки. Кто пленил, куда и для чего везут – непонятно. Анита по первости долго и эмоционально возмущалась, награждала похитителей самыми затейливыми ругательными эпитетами на всех известных ей языках, но эти чучела словно воды в рот набрали. Сидели, тупо уставившись в стенку перед собой.

Форейтор был у них за главного. Именно ему передали ридикюль, который был отобран у Аниты, едва она очутилась в утробе кареты. Форейтор копнул крючковатыми пальцами содержимое, вынул нож в чехле, ухмыльнулся и вышел из кареты вместе с ридикюлем.

– Отдай! – потребовала Анита. – Как ты смеешь брать чужие вещи?

Ее призыв, понятное дело, остался без ответа. Куда форейтор дел ридикюль – выбросил или пристроил у себя на козлах, – Анита не знала. Щелкнул кнут, карета запрыгала по мостовой. С этого момента начался путь в неизвестность.

Анита терялась в догадках: кто эти разбойники? Почему они схватили именно ее? Если это обычные преступники, которым нужен выкуп, то в зажиточной Швейцарии есть люди и побогаче. Не похоже было, что они выбрали свою жертву по наитию – куда более вероятно, что нападению предшествовала слежка, которую Анита чувствовала с самого утра. И бородатый кучер увел Максимова за собой неспроста. Словом, Анита дедуктировала точно так же, как ее супруг, и тоже не пришла ни к каким определенным выводам. Когда удостоверилась, что взывать к похитителям и требовать от них объяснений – только впустую сотрясать воздух, затихла, притворилась дремлющей, и помыслы ее приняли иное направление. Стала думать, как отсюда выбраться.

К тому времени под колесами перестало громыхать, зато амплитуда подпрыгиваний, невзирая на хорошие рессоры, увеличилась. Это означало, что карета выехала за пределы Цюриха и движется по проселочной дороге. Но куда? Было уже за полдень, Анита обратила внимание на то, что свет, просачивавшийся сквозь щели, в правом окошке кареты ярче, чем в левом. Значит, карета движется на восток. Анита представила себе карту Европы. Что там, к востоку от Швейцарии? Австро-Венгрия, владения императора Франца-Иосифа Первого, знакомство с которым состоялось не далее как вчера при весьма волнительных обстоятельствах. Если взять севернее, можно попасть в Баварию, а южнее – в Италию. Но эти возможности Анита рассматривать не стала – интуиция подсказывала ей, что все так или иначе вертится вокруг вчерашних перипетий по дороге из Базеля в Цюрих. Мордами эти двое, что сжимали арестантку с боков, смахивали на того бандюгу, что накануне покончил с собой у железнодорожного полотна. И тарабарский диалект похож. Наверняка соплеменники, одна и та же нация.

С ридикюлем, в котором хранилось множество полезных аксессуаров, Анита чувствовала бы себя гораздо увереннее. Но ридикюль отсутствовал, с этим следовало смириться. При себе у нее не было ничего. «Королевское» платье да туфли на невысоком каблуке. Шляпка с лентой. Что еще? Пристегнутая к лифу безопасная булавка, подарок лавочника. Ее не отобрали – не факт, что долгополые знают даже, что это такое. А если и знают, то вряд ли рассматривают дамскую финтифлюшку как нечто для себя опасное.

Анита стрельнула глазами на одного соглядатая, затем на второго. Их позы уже не были напряженными, а веки то и дело надвигались на глаза. Дорога укачивала, клонило в сон. Анита стянула с рук тонкие кисейные перчатки (вполне объяснимое действие – жарко же!), осторожно переместила лежавшую на колене руку повыше, взялась за булавку, нажала. Немудрящий замочек легко расстегнулся. Вытащила острый конец из ткани. Это движение заставило того, который сидел справа, насторожиться. Анита поспешила спрятать руку с булавкой в складках платья. Чтобы как-то оправдать свое шевеление, другой рукой поправила на шее ожерелье.

Нет, они не заснут. Пойманная птичка представляет для этих людей большую ценность, тут и гадать нечего. Они будут стеречь ее со всей возможной бдительностью. Но они не знают, что теперь она вооружена и что в голове у нее уже родился план спасения.

В пору далекого испанского детства у Аниты была знакомая, она жила по соседству, и все в их маленьком городке на побережье Средиземного моря называли ее Лолой. Было ли то настоящее имя или невесть когда и как приклеившееся прозвище, никто сказать не мог. Большинство соседей считали ее отвратительной злобной старухой, поговаривали, что это последняя в Испании ведьма, чудом не попавшая на костер инквизиции. Лола знала тайны растений и минералов, а ее познания в медицине могли бы заинтересовать даже ученого лекаря. Анита была из тех немногих, у кого дряхлая, с трудом передвигавшаяся колдунья вызывала не суеверный ужас, а жалость. Поняв это, старуха прониклась к соседской девчонке доверием, стала приглашать ее в гости. Аните страсть как нравились визиты в покосившуюся Лолину хибару, где с потолка свисали пучки сушеных трав и вечно пахло чем-то терпким и пряным. Лола делилась с нею секретами знахарского мастерства. Многое уже забылось, но кое-что Анита помнила.

Лола говорила, к примеру, что на теле человека есть определенные точки, воздействие на которые может как бы выключить весь организм – временно парализовать его. Одна из таких точек – старая ведунья именовала ее punto nervioso – находится на внутренней стороне руки, возле локтевого сгиба. Лола показывала ее Аните и поясняла: достаточно несильно кольнуть в этом месте иглой, и человек будет на тридцать-сорок минут обездвижен. И вот настала пора, когда ведьмина наука должна была пригодиться пытливой ученице.