Четвертый

Глава 1 Напакостить и смыться

Бегу – это я понял сразу, как только вынырнул из сонной мути, владевшей моим сознанием. Не полноценно бегу, а тупо переставляю ноги, увлекаемый находящимися рядом юношей (справа) и девушкой (слева). Паренёк с бесцветными ресничками и тонкими правильными чертами лица тяжело дышит, поддерживая меня за локоть. Девчонка тоже запыхалась. А впереди маячит спина скособоченного молодого человека с горизонтальной резаной раной от левой лопатки и налево же до самой подмышки.

Спешу укрепиться на ногах, уделяя самое пристальное внимание перестановке ступней и отталкиванию себя от земли собственными силами – моим «поводырям» сразу стало легче. Буквально через пару десятков метров мне удаётся возобновить контроль над телом – начинаю отмахивать руками в такт шагам, хотя коленки время от времени пытаются подломиться. То одна, то другая.

Ещё метров тридцать торопливого бега, и я чувствую себя полностью в форме. Физической. А вот в умственном плане испытываю колоссальный дискомфорт, поскольку не понимаю – где я и с кем? Мы поспешно рысим под уклон вдоль по самому дну широкого старого оврага с покатыми, градусов тридцать наклона, стенками, заросшими клочковатой травой, редкими кустиками и чахлыми деревцами. От кого-то убегаем? Подрались на танцах и смываемся от местных? Такое в моей жизни случалось очень давно, где-то в семидесятых, в стройотряде. А на дворе уже двадцать первый век, когда о подобных мероприятиях в деревенских клубах давно позабыли. Хотя нарваться на конфликт с недружелюбными парнями можно в любое время и в любом месте.

Но не в моём пенсионном возрасте.

С другой стороны, если тикаем, значит, во что-то вляпались. Но бег по прямой не представляется оптимальным, если преследователи подкатят на машинах или тракторе туда, куда мы мчимся.

Сворачиваю вправо и вверх по склону выбираюсь к кромке оврага, Осторожно выглядываю – широкое поле, заросшее той же клочковатой травой, на дальней стороне которого примерно в километре от меня на фоне зелёного леса маячат фигурки мышиного цвета. Точно – цепь, прочёсывающая местность. Очень редкая цепь – интервал между участниками облавы шагов двадцать. Зато самих участников десятка четыре. Меня они не видят, потому что далеко, а выставил я только голову, и то не всю.

Спутники мои уже рядом и точно так же слегка выглядывают. Ни справа, ни слева «мышиных» нет, и никаких других тоже не наблюдается.

– Ложись, – командую. – Ползком вперёд вон туда, – указываю рукой.

Ребята послушно опускаются на животы и технично по-пластунски направляются к месту, где наблюдается особенно густая заросль невысокой, не более полуметра, немного пожухлой травы. Она надежно прикрывает нас спереди, а когда, преодолев метров шесть песчаного участка, углубляемся в неё, то вообще со всех сторон. Поворачиваюсь и начинаю старательно распрямлять примятые стебли, чтобы скрыть след нашего проникновения сюда. Минут десять, пока цепь не доберётся до нас, можем считать, что спрятались. И ещё отсюда просматривается небольшая часть дна оврага – то место, где мы находились пару минут тому назад.

И вот тут-то меня серьёзно приложило на всю голову от увиденного – человек семь в форме, той, про которую говорят, что она «фельдграу», проследовали по дну оврага короткой цепью туда, куда мы мчались. Весело шли, с настроением, перелаиваясь на языке Шиллера и Гёте.

– О чем они? – шепнул наш раненый, когда немцы прошли.

– Ефрейтор велел Майеру следовать левее, а тот сказал, что послушается, – нервно прощебетала девушка.

Я невольно скосил в её сторону взгляд – красивая. Нет, описать не могу, потому что ничего выдающегося во внешности не наблюдается, просто всё к месту и всего в меру. Словно у куклы Барби.

Перевернулся на спину и тихонько приподнял голову над травой, вглядываясь в приближающуюся цепь – до неё ещё около полукилометра. Снова улёгся на живот и, шепнув: «За мной», переполз обратно в овраг. Только здесь обратил внимание на то, что и худощавый, и Барби тащат по два вещевых мешка системы «Сидор», а мы с раненым пижонствуем налегке. Зато сам этот раненый лицо имеет в меру упитанное, хотя и без потуг на пухлость или рыхлость. К тому же лучезарно улыбается, игнорируя боль от раны. Из-под широкой «со свесами» кепки выбиваются курчавые волосы цыганского или еврейского типа, но тело остаётся скособоченным.

К тому же все мои спутники укладывают в правые карманы самые настоящие револьверы системы «Наган», которые я не раз видел в кино. Хлопаю себя по правому боку и сквозь ткань пиджака ощущаю металлическую тяжесть. Выходит, я – один из них. Ну да, и вот этот «сидор», лямку которого покладисто вложила в мою протянутую руку Барби, тоже мой.

Впрочем, торчать на одном месте посреди не особенно заросшего оврага – не дело. Машу рукой в ту сторону, откуда мы примчались, и веду группу за собой. Стенки ложбины становятся ниже с каждой сотней метров, кусты и деревья встречаются реже, а трава делается совсем жиденькой и редкой. Глубоко просохшая почва под ногами рассыпается, словно песок.

Осторожно выглядываю из нашего обмелевшего укрытия, где уже и не спрячешься, не согнувшись. Слева группа в майках, серых штанах и коротких сапогах ковыряется в земле, тыча в неё тонкими стержнями, приделанными к деревянным рукояткам. Один водит над поверхностью миноискателем, другие извлекают прямоугольные ящички и составляют их рядком. А вот это уже ни на каких ролевиков или реконструкторов не спишешь – фашистские сапёры снимают минное поле.

Справа и спереди просматривается в отдалении низкая насыпь дороги с неизвестно каким покрытием, сзади по обе стороны уходящего вдаль оврага – та же ровная поверхность с редкой чахлой травой. Зато нас ниоткуда не видно при неплохо просматриваемых подходах. И мы сильно измотаны. Обращаю взор на девушку, киваю в сторону нашего раненого и отворачиваюсь – если не наблюдать непрерывно во все стороны, можно очень неприятно попасться.

Итак, я не в своём теле и не в своём времени. Вокруг меня лето неизвестно какого года, хотя в голову приходят сорок первый и сорок второй – почему-то помнится, что они не изобиловали дождями и здорово давили жарой. За спиной тихо шипит перевязываемый парень, другой извлекает из сидора пакет с бинтом и отдаёт девушке. Дорога пустынна, поодаль копошатся сапёры, солнце поднимается всё выше и выше, а ни тени, ни ветерка не наблюдается. Наш, превратившийся в канаву, овраг ведёт как раз к дороге, за которой виднеются заросли кустарника. Кажется, это то, что нам сейчас остро необходимо. Одна беда – чтобы туда добраться, нужно пересечь дорогу. Среди бела дня на виду у фашистских сапёров.

Продолжаю присматриваться к окружающему, придирчиво анализируя малейшие детали. В той стороне, где орудуют немцы, просматривается ещё одна группа кустов, из которых вверх выглядывают кроны деревьев. Правее виднеется съезд с отсыпанной дороги, направленный как раз к этим жиденьким зарослям, а уже дальше возвышается настоящий полноценный лес с высокими соснами. В ту сторону было бы заманчиво проползти по кювету, но, судя по высоте дорожного полотна, он неглубок и отлично просматривается с дороги.

То есть я этого не вижу, а только предполагаю. Была бы возможность выбраться из овражка и встать в полный рост – разглядел бы, а так только и остаётся, что домысливать. Вот и принимаю версию, что через овраг, где я пришёл в себя, стекает вода из кювета, потому что относительно всех остальных направлений мы находимся в нижайшей точке. И ещё сюда могут вести другие промоины.

Со словами: «Наблюдай», адресованными худощавому и подкреплёнными круговым движением пальца, оставляю пост и ползу по дну канавы, разглядывая её кромки. Ну, вот и нашёл. Собственно, промоина имеет смешную глубину. Главная её ценность – относительно густая трава на всем видимом протяжении как раз в нужном направлении – в обход места, где расставляют свои вешки сапёры.

Махнул рукой товарищам, которые тут же двинулись в мою сторону. По очереди выглянули, оценивая «внесённое предложение». Вглядываясь в их лица, отметил, что выражения изменились – если в момент «знакомства» в глазах плескалась растерянность, то теперь от ребят исходит сосредоточенность. Пришли в себя, не иначе. Девушка достала из вещмешка длинный кусок проволоки миллиметра четыре диаметром с деревянной рукояткой на одном конце и заострением на другом. Распрямила её плоскогубцами, отдала сидор мне и выползла из канавы. Я двигался следом, поглядывая на тугие икроножные мышцы, в верхней части слегка прикрытые подолом лёгкого летнего платья. Следом пробирался наш раненый с револьвером в руке, а замыкал худощавый с последней парой мешков.

Метров четыреста на брюхе да под лучами жаркого солнца потребовали много времени на преодоление. Тем более что мы не торопились, замирая каждый раз, когда голоса немцев делались слышнее, и, не решаясь поднять головы, чтобы посмотреть в их сторону. Иногда остановки вызывались тем, что Барби принималась особенно внимательно протыкать своим щупом подозрительные участки. Кажется, путь занял весь остаток дня, но наконец мы добрались до кустов.

Девушка поднялась на ноги, осторожно раздвинула ветки и проникла в тень, где на занавешенной густыми ветвями полянке были сложены ящики, ранцы, лопаты и множество других вещей под охраной дремлющего на чём-то металлическом солдата. Замерев на мгновение и боясь потревожить часового, я протянул руку, чтобы отодвинуть ребёнка и напасть на оказавшегося так близко врага, но не успел: Барби сделала стремительный шаг вперёд. Шаг, похожий на фехтовальный выпад. Немец так и умер, не проснувшись с торчащёй из глаза рукояткой маленького сапёрного щупа.

Подруга наша схватилась одной рукой за живот, второй – за горло, и согнулась пополам – её рвало. Худощавый, отпустив мешки, достал револьвер и двинулся наблюдать в сторону только что обогнутого нами поля, а мы с раненым принялись снимать с фашиста форму. Сидел он, как мы выяснили, на большой металлической фляге ёмкостью литров сорок, где оказалась обычная вода. Еще по ветвям были развешаны верхние части мундиров – кители или френчи, не знаю, как они правильно называются. Хозяева этих одежд сейчас трудились на поле в полутора-двух сотнях метров от нас, а с другой стороны проходила просёлочная дорога, не поднятая на насыпь, а просто укатанная колёсами. Всё вокруг оставалось пустынным – давил полуденный зной.

Посмотрев на наручные часы, снятые с убитого, худощавый сказал:

– Обеденное время. Не иначе фашист сейчас пожелает передохнуть в тенёчке. То есть придут всей командой.

Я поднял винтовку, выпавшую из рук часового, приоткрыл затвор – не трёхлинейка, но интуитивно понятно. Загнал в ствол патрон и предложил:

– Стреляю первым в дальнего от нас, а остальных уж вы из револьверов валите.

– Судя по количеству ранцев, их должно быть восемь, – согласилась девушка. – Да одного уже нет, – кивнула она на раздетое тело. – Остаётся по две цели на ствол.

– Вон, зашевелились, – кивнул раненый. В нашу сторону направлялось действительно семеро сапёров с закинутыми за спину наискосок винтовками. Каждый нес два ящичка – мины – по одной в каждой руке.

Мы подобрались к кромке зарослей и стали устраиваться для стрельбы, тщательно следя за тем, чтобы не показаться на глаза своим жертвам. Долго ждать не пришлось – и двух минут не прошло, как до ближних осталось буквально метров семь – отдалённо звучавшая речь теперь доносилась отчётливо. Отставшего фашиста я чётко взял на мушку и, мягко нажав на спуск, свалил – до него было шагов пятьдесят. Троих ближних ребята убили практически в упор, а остальных подстрелили кого двумя, кого тремя выстрелами. Шустрые оказались немцы – убегали, петляя и дергаясь из стороны в сторону. А вот мне второй патрон не потребовался – пока передёргивал затвор, всё уже закончилось.

Потом мы с худощавым копали яму, чтобы спрятать трупы, и освобождали их от обмундирования – занимались сокрытием содеянного, а Барби с раненым вели наблюдение во все стороны.

– Я так думаю, что такую кучу всякого барахла немцы на себе тащить не собирались, – рассуждал за работой парень.

– Тут явно наблюдается имущество сапёрного подразделения, – согласился оказавшийся поблизости от нас второй из парней. – И наших ребят вещмешки в кучу свалены, все восемь. Ольга вон над Катькиными и Иркиными шмотками ревёт.

– Попроси, чтобы перестала, – вскинулся худой.

– Она только если Ивана послушается, – кивнул на меня наш товарищ.

Вот так я и узнал своё имя и имя нашей красивой спутницы.

– Ты как насчёт копать? – обратился я к раненому.

– Плохо. А вот потянуть за брючину или сапоги стащить – вполне.

– Тогда завершай мародёрку, а я с личным составом побеседую.

Девушка нашлась в кустах, откуда следила за обеими дорогами, и ещё ей частично было видно расчищенное минное поле. Глаза припухшие, но уже сухие.

– Переоденься в немецкое. А потом проследи, чтобы всё было собрано и приготовлено для погрузки на автомобиль, – только и сказал ей, а сам остался на посту.

Никакого движения на дорогах не было – словно вымерло всё вокруг. Негромко звучали голоса моих пока не очень знакомых товарищей. Изредка я проходил мимо них, чтобы посмотреть в те стороны, которые с облюбованной Ольгой точки не были видны. Народ перекладывал толовые шашки, пересчитывал капсюли-детонаторы и примерял снятые с трупов часы. Солдатские книжки складывали в отдельный мешочек и бормотали, что карта старшого куда-то подевалась.

– Вань, как ты думаешь, зачем немцы увезли тела наших ребят? – обратился ко мне худощавый.

– По деревням развезут и повесят в центре с табличкой «Диверсант», – ответил я не задумываясь. – Этих, что мы прикопали, тоже стоило бы развесить с табличкой «Оккупант», но это помешает выполнению задания.

Раненый кивнул и затянул ремень на тюке, в который скрутил добытую немецкую форму. И тут послышался звук автомобильного мотора – машина приближалась со стороны, куда вёл просёлок. Я посмотрел на Ольгу – мужская одежда словно подчёркивала женственность её форм.

– Спрячься. И ты, – посмотрел я на раненого. – И телом кособокий, и облик твой уж чересчур семитский. А парабеллум давай сюда. Из винтовки держи на прицеле ту сторону, какой к тебе грузовик повернётся. Ты тоже, – посмотрел я на девушку.

Ребята просто кивнули и сделали, как я попросил. Худощавый, одетый, как и я, немцем, проверил, легко ли достаётся из кармана револьвер, после чего повесил на плечо винтовку и пошел встречать машину.

Нечто незнакомое размером с полуторку, но явно заграничное, потому что всё такое аккуратное, выехало из-за поворота и, приблизившись к нам, стало пристраиваться задом как раз к самой полянке с имуществом. Разумеется, мы не мешали, а просто застрелили и водителя и сопровождающего, как только мотор был заглушен и кабина опустела. Ещё два мундира, на этот раз дырявых. Две не особо-то нужных винтовки и надоевшее рытьё неглубокой могилы с поспешными похоронами. А потом загрузка в довольно тесный кузов скромного грузовика солидного количества вещей.

Проверив, не оставили ли мы чего-нибудь, прихватив не замеченные раньше ящички мин и присыпав землёй натёкшую из убитых кровь, мы с худощавым устроились в кабине. Ольга села в кузов у заднего борта, занавесившись шторкой брезентового тента, а раненый – впереди справа. Он уже успел отстегнуть несколько креплений, освободив участок кузовного покрытия – ему, если отогнуть уголок, стало удобно переговариваться с тем, кто сидел на пассажирском месте в кабине. А был это худощавый, потому что я сразу направился туда, где должен находиться водитель. Думаю, справлюсь. Так, если на память, в этом древнем автомобиле должно быть три скорости вместо четырёх или пяти в привычных для меня легковушках, и педаль сцепления надо нажимать дважды. Ехать же я намеревался просто как можно глубже в маячащий неподалеку впереди лес. Сейчас очень хочется спрятаться.

Пока разбирался с тем, как тут что включается, мой сосед зашуршал картой, нашедшейся неведомо где. Немецкая, но надписи латиницей более-менее понятны. Главное же то, что он уже и с нашим местом определился. Дорога с насыпью ведёт к железнодорожной станции, а просёлок – в деревню. Направление для себя я сразу определил – если проехать пару километров по шоссе налево, то будет ещё одна дорога направо, ведущая в лесной массив, где не видно ни одного населённого пункта.

Завёл мотор, немного поиграл рычагом переключения передач и педалями сцепления и газа, а потом плавненько тронулся, сразу свернув к отсыпанной дороге. На ней по-прежнему не наблюдалось никакого движения, полотно было ровным и очень пыльным, отчего сзади поднялось густое облако. До нужного места мы докатили за считанные минуты, и тут из кузова справа высунулся наш раненый:

– Мотоциклы сзади. На дороге появились примерно в километре, но сейчас их не видно за шлейфом.

Переехав по следам тележных колёс через неглубокий кювет, заехали в просвет между низкорослыми деревцами.

Я немного прибавил скорости – после зарослей, исхлеставших ветвями тент, перед нами открылся широкий луг, покрытый густой высокой травой. Эх, если бы такая росла там, где мы были утром! Ползи в любую сторону – с десятка шагов ничего не разглядеть. Колеи под колёсами скорее угадываются, чем видны, машина идёт плавно – здесь ровно и не разбито. И впереди кромка леса с просветом там, куда ведёт дорога. Хороший прямой участок заканчивается, когда из кузова снова докладывают:

– Мотоциклисты выскочили и гонят за нами. С колясками и с пулемётами. Двое.

Едва оказавшись за деревьями, принимаю вправо, останавливаюсь и глушу мотор. Мы с худым выбираемся со своих мест и начинаем искать позиции для стрельбы. Ольга и раненый уже выставили стволы винтовок через задний борт грузовичка – готовятся к встрече немцев.

– Я первая стреляю, – громким голосом сообщает девушка. – Снимаю пулемётчика с дальнего мотоцикла, а Фимка – водителя. От нас видно дальше, а вы ложитесь, – это уже нам. – Миша! Левее, а то тебе помешает бугор.

Устраиваю цевьё винтовки на толстое корневище и вслушиваюсь в приближающееся тарахтение. А вот и фашисты – их тут видно далеко. Беру на мушку водителя переднего экипажа, успокаиваю дыхание и слышу сухой треск выстрела. Давлю на спуск – попал. Да и как тут не попасть, если до цели оставалось метров тридцать. Один мотоцикл перевернулся и крутит задравшимся кверху колесом, продолжая работать двигателем. Второй кружит – упавший мотоциклист удерживает руль в положении, отклонённом в сторону коляски.

Мишка (теперь я всех нас четверых знаю по именам) бежит, впрыгивает на заднее седло, сбрасывает убитого и глушит двигатель. Я же просто выключаю зажигание перевернувшегося мотоцикла. Сухой треск выстрела – кто-то из ребят, что остались в кузове, кого-то добил.

Вдвоём с товарищем возвращаем трёхколёсную машину в нормальное положение, грузим убитых, запускаем моторы и увозим в лес – подкараулили мы их ещё на открытом месте. Фимка уже идёт к нам с двумя лопатами:

– Салют, могильщики, – и лучится своей доброжелательной улыбкой.

– Люблю такую работу, – плюю на ладони и загоняю лопату в грунт. – Готов без выходных с утра до вечера хоронить немчуру, – киваю товарищу. Мишка хмурится, но копает с энтузиазмом, а Ольга с отвращением на лице помогает сдирать с трупов обмундирование. Буквально через минуту Мишку выворачивает приступ рвоты. К нему присоединяется Фимка, и тут же скручивает меня. Девушка всем видом показывает, как глубоко и искренне нам сочувствует.

– А всё равно лучше их хоронить, чем наших, – говорит она тоном Снежной Королевы и подозрительно бледнеет.

– Справишься с автомобилем? – спрашиваю я Фимку, когда с погребением закончено.

– Нет, не умею, – отвечает тот смущённо. А я озадачиваюсь, потому что это же диверсанты, прошедшие подготовку, хотя и совсем юные – выглядят они, как школьники старших классов.

– Я могу, – вмешивается девушка, зарабатывая удивлённые взгляды обоих парней.

Не заостряя внимания на своём недоумении, приношу из кабины карту – пора выбрать укромное местечко. Собственно, оно отыскивается неподалеку – километра четыре по этой же чуть заметной дороге. Только ребята указывают на ручей, а я ратую за маленькую возвышенность в километре от неё.

– Отсюда подходы просматриваются, – подумав с минуту, поддерживает меня Мишка. – А вода у нас в большом бидоне в кузове имеется. Там не меньше двух вёдер. Так что Иван прав.

Садимся и едем. На этот раз колёса постоянно «спотыкаются» о корневища, камни и обломки древесных стволов. Нависающие и торчащие отовсюду ветки норовят содрать с машины тент или выбить мотоциклиста из седла – каски и водоотталкивающие плащи оказываются далеко не лишними, как и очки-консервы. Добравшись до места, осматриваем с Мишкой окрестности уже пешим порядком – бугров и ложбин тут навалом и есть где спрятать грузовик. В чахлых зарослях на самом верху имеется местечко, откуда просматривается три четверти округи – поляна, луговина и часть лога, которым мы приехали. Если судить по карте, обзор отсюда вообще должен быть круговым, но густой подлесок перекрывает видимость между стволами высокого сосняка, занимающего около четверти обозреваемого пространства.

Тем не менее остаёмся здесь – идеальных мест не бывает. Тут вот до воды километра полтора – еще дорогу разведывать нужно. А пока главное – срочно разобраться в обстановке. Прежде всего – с самим собой. Узнать хотя бы, кто я и откуда. И есть ужасно хочется.

– Фим! Свари, пожалуйста горяченького. А вы, – смотрю на Ольгу и Михаила, – осмотрите пулемёты и подбейте баланс по патронам к ним. Я тем временем разберусь с горючим.

Ребята молча приступают к исполнению порученного – ни слова поперёк. Спускаюсь к ложку, где под нависающими ветвями мы спрятали нашу технику и палочкой проверяю уровень топлива в бензобаках – ещё не финал, но и обилия не наблюдается. Нахожу моторное масло и запасные канистры – пустую и полную.

Вижу, как Фимка отправляется за дровами, и лезу в кузов к немецким ранцам. В третьем отыскиваю складную плитку и початую упаковку сухого горючего. Прихватываю консервный нож – их копии после войны делали у нас, так что системы знакомые. Помогаю установить над огнём котелок. Наш, с круглым дном, в который больше вмещается. Ольга подходит.

– Пулемёты исправны. На каждый по круглой коробке с лентой на полсотни патронов и по две такие же ленты просто так лежат. То есть дважды по полтораста на всё про всё. Негусто, в общем.

Мы отводим взгляды от котелка, куда повар всыпает пшёнку, делаем по судорожному глотку и возвращаемся к машинам. Тут Миша разбирается с плащ-палатками, скрепляя их так, чтобы укрыть мотоциклы. Мы же проводим ревизию подсумков, пересчитывая доставшиеся от сапёров боеприпасы. Вещей, конечно, много, но если не таскать их все на себе… да и слышал я когда-то, что патронов много не бывает, а провизия имеет привычку заканчиваться. Опять же тут и инструменты на самые разные случаи. Пилы, топоры, сундучок с напильниками и тисочками. Гвозди и телефонный провод на катушке для полевой прокладки, взрывмашинка – целое богатство во вражеском тылу. Хотя тола нам в трофеях досталось немного – килограмма три. Зато из своих мешков и тех, что остались от погибших товарищей, набралось пуда полтора вместе со взрывателями замедленного действия.

Спонтанно начавшаяся ревизия сокровищ прекратилась, как только поспела каша. Усевшись кружком вокруг котелка, мы взялись за ложки и, черпая по очереди, уже вскоре выбрали её всю без остатка. Фимка заправил своё варево салом и тушёнкой, отчего оно в наших глазах сильно выиграло.

– Тут такое дело, ребята, – проговорил я самым безоблачным тоном. – Память у меня начисто отшибло. Я бы и имени своего не вспомнил, если бы Ефим не намекнул. Ваши я тоже узнал уже из разговоров. Кто-нибудь может про меня рассказать? А то просто неудобно перед самим собой.

– Ты и про нас ничего не помнишь? – обиженно пролепетала Ольга и густо покраснела под укоризненным взглядом Михаила. – Нет, я тебя даже не обнадёжила, но ты ведь ухаживал за мной.

– И ещё поухаживаю, если не шуганёшь, – поспешил я её успокоить. – А долго я за тобой бегал?

– С полгода, с зимы. Мы случайно познакомились и стали встречаться по выходным. Гуляли просто так, разговаривали. Ты меня со своей мамой познакомил, когда мы ней на улице столкнулись. Она доктор. А про отца ты мне не ответил.

– И мне не ответил, – поддержал разговор Миша. – Мы с тобой заходили к вам перед тем, как отправиться на курсы, уже после комиссии, когда получили повестки.

– Мы вообще познакомились как раз перед комиссией. Ты на меня зыркал, как на врага. Наверно, к Ольге ревновал. Думал, набросишься, – добавил Фимка. – Но она посмотрела на тебя строго и попросила меня проводить её, потому что ты был ещё занят.

– То есть ты крутила мной, как хотела, – шутливо посмотрел я на девушку.

– Не крутила, а боялась, что ты в него вцепишься. Надо было вас срочно развести. Ты вообще всегда очень остро реагируешь на то, что тебе кажется неправильным.

– То есть ни одноклассника моего, ни друга детства среди вас нет, – кивнул я своим мыслям.

Ребята покрутили головами, а потом Миша сообщил мой домашний адрес, а Оля номер школы и класс, где я учился. Получается, ещё год до получения аттестата. Рассказали, что все мы добровольцы, окончившие ускоренный курс диверсионной школы, и что война уже почти месяц как началась.

– Так я же никакого ускоренного курса не помню, – пришлось заострить внимание товарищей на этом обстоятельстве.

– Это ничего. Мы тебя всему научим, – пленительно улыбнулся Фимка. – Зато ты после удара по голове стал намного шире мыслить. А то все в драку лез.

После этих слов я стянул немецкую пилотку и стал ощупывать череп – всё цело.

– Нет там ни одной царапины, – успокоила меня Ольга. – Осколки от той мины выше прошли, потому что ты полз на животе и Фимку волок. Не заметил, как проволочку зацепил. А вот взрывная волна, видимо, достала. Как у тебя со слухом?

– Похоже, порядок, – тряхнул я головой. – А как мы на мины напоролись?

– Загнали нас, словно зайцев, – вздохнул Миша. – Мы затемно до дороги не успели, потому что заплутали из-за болота. Уже после рассвета дошли, хотя и ранним утром. Осмотрелись да и перебежали быстренько, пока никого нет. А тут пешая колонна откуда ни возьмись. От неё нас и разглядели, потому что мы не залегли сразу, а начали перебегать к лесу. Помнишь ведь, что кустов там нет, а трава клочками. Вот нас и обнаружили, да прижали из пулемётов. А про минное поле, думаю, и немцы не знали.

Я разложил немецкую карту, на которой мы всё, что позволял масштаб, хорошенько разглядели. По расчёту времени получалось, что эта самая колонна выступила от железнодорожной станции как раз в рассветных сумерках и успела прошагать километров десять.

– Не удивлюсь, если завтра в то же время в том же месте снова окажется подобная цель… – начал я формулировать мысль.

– А продольный пулемётный огонь да по плотному пешему строю… – подхватил Миша.

– Только кюветы нужно заминировать… – развила идею Оля.

– И ноги потом унести… – резюмировал Фимка.

– А поэтому предлагаю вздремнуть до вечерних сумерек, – окончательно подвёл черту я. – Укладывайтесь, посторожу. – Странное дело – все дружно меня послушались, устроившись тут же в кустарнике на пятнистой немецкой плащ-палатке. И заснули быстро, словно набегавшиеся дети. Только револьверы из карманов достали, чтобы не давили под боком. А я чистил отнятый у Фимки парабеллум, поглядывал во все стороны и чутко прислушивался.

Откуда мне известно, как обращаться с вражеским пистолетом? Так ниоткуда. Просто разобрался неторопливо, догадываясь и пробуя разные варианты. А вот к нагану мне прикасаться было страшновато – никогда не держал в руках револьверов. Да и нет надобности его чистить, потому что из него я не стрелял.

Разбудил ребят, когда солнце совсем уже собралось спрятаться за горизонт. Как раз сварил кофе из трофейного и нарезал черного хлеба из запасов диверсантов. Сала напластовал четырёхмиллиметровыми ломтиками, да и растолкал всех потихоньку.

Кофе оказался не полный эрзац, а вполне со вкусом и даже с запахом. Ефим с Ольгой восприняли его привычно, а Мишка сначала обнюхал, потом лизнул и, наконец, хлебнул с недоверчивым выражением на лице, но кривиться не стал – значит, с количеством сахара в напитке я угадал правильно. Потом мы неторопливо собрались, загрузив полные мотоциклетные коляски снятых немцами мин, да и потарахтели без поспешности по ухабистой лесной дороге, страдая от мешающих ветвей.

Объездными лесными грунтовками добрались до места только через час после наступления темноты – в потёмках и с фарами в этих местах особо не разгонишься, а уж в неверном свете луны и подавно. Подобрались мы как раз к тому самому месту, где были сегодня утром, только с другой стороны – откуда менее суток назад начала переходить дорогу наша тогда ещё большая группа. Дело в том самом подлом повороте, из-за которого оказалась не видна приближающаяся пешая колонна. Как раз на нём я и встал в дозор. А к другому повороту, что дальше, выдвинулся Ефим.

Миша с Олей занялись минированием. Парень копал ямки, устанавливал ящички и маскировал, а девушка вкручивала взрыватели и настораживала их. Мины были все натяжного действия, то есть имели простейшее устройство, но требовали аккуратности при работе из-за приводящих их в действие проволочек – самим бы не зацепить ненароком!

К рассвету управились и принялись оборудовать огневую позицию – лежачие окопы без брустверов и мелкие, для переползания на брюхе, траншеи, ведущие в заросшую кустами низину, где и дожидались нас мотоциклы.

Оля с Мишей скрепили по три ленты в одну, то есть приготовили к использованию сразу весь боезапас и выложили его рядом с пулемётами, подстелив мотоциклетные плащи. Долго устраивались, упирая ноги в заднюю стенку неглубокого окопа, и даже выкопали ямки под сошки.

Потом потянулось томительное ожидание, продолжившееся до самого вечера. Уже думали, что напрасно потрудились, когда по пустынной весь день дороге проследовало несколько пароконных повозок, в числе которых имелась и полевая кухня, а спустя полчаса из-за поворота показалась пешая колонна, двигавшаяся не в ногу, но энергичным шагом.

Огонь наши пулемётчики открыли без команды, как только строй вытянулся на прямом участке в линию и оказался между установленными нами минами. Метров с семидесяти, если считать от головы. Немцы падали, разбегались, подрывались, валились. Пулемёты перешли с длинных очередей на короткие и вскоре смолкли – патроны закончились. Я схватил выплюнутые Ольгиным МГ пустые ленты, распавшиеся на три отрезка, завернул в плащ и торопливо пополз вслед за волочащей тяжелый и горячий пулемёт девушкой. Доносящиеся сзади крики и стрельба меня ничуть не волновали, потому что весь налет длился около тридцати секунд. За это время организовать хоть сколь-нибудь осмысленное преследование невозможно. А мы уже запрыгиваем на мотоциклы и укатываем по лесной дороге, теряясь среди густых, с виду непролазных зарослей.